– О, как я счастлива! Ах, как я рада! Я уже приготовилась чуть ли не проститься с жизнью, думала, что погибаю от страха и ужаса! Узнайте, что случилось с уважаемым Игнатием Савельевичем? За весь долгий путь он не проронил ни звука! Видно, что уж очень безмерно он сердит на меня!

– А почему вы на том берегу, тётечка?

– Я не помню, как попала сюда. Просто заблудилась. Впервые в жизни. Абсурд какой-то.

– Дед, а дед! – позвал Герка. – Ты чего в молчанки играешь?

Тот уныло отмахнулся, показал рукой на горло и продолжал сосредоточенно дымить.

– Нелепое, тётечка, создалось положение, – огорченно сказала эта милая Людмила. – Вы – на том берегу, Герман сломал или вывихнул ногу. Транспортировать его можно лишь в тачке. Дедушка безмолвен…

– Где-то тут поблизости в узком месте есть мостик! – крикнула тётя Ариадна Аркадьевна. – Сейчас я к вам перейду!

– Ой, тётечка! Вы опять заблудитесь!

– Исключено!

– Я вас встречу!

Когда эта милая Людмила убежала, Герман спросил:

– Да что с тобой, дед, а?

И в ответ раздался сиплый, с присвистом и хрипением, еле-еле-еле слышный шёпот:

– Голос сорвал.

А случилось это, уважаемые читатели, так. Дед Игнатий Савельевич шёл, шёл, шёл, кричал, кричал, кричал… Опять шёл… Опять кричал…

– Ну, тут хоть изорись весь, – вслух сказал он, – никакого толку. И куда её занесло?

Он уже несколько раз намеревался повернуть обратно, потому что и устал, и за ребят начал беспокоиться, а главное, это хождение и крики в темноте казались ему сейчас абсолютно бессмысленным занятием. Он даже рассердился на себя, что ввязался в нелепую затею, набрал, в грудь побольше воздуха да ка-а-а-а-а-ак гаркнул:

– А-а-а-а!..

В горле у него что-то вроде бы порвалось, и вместо «…риадна» раздалось еле слышное хриплое сипение, от которого в горле стало больно. Дед Игнатий Савельевич, честно говоря, хотел выругаться, правда, не очень уж крепко, но только зря раскрывал рот – оттуда с трудом, больно прорывались лишь сипение и хрипение…

Ему ничего не оставалось, как повернуть назад: бродить в темноте, да ещё не имея возможности не только кричать, но и просто разговаривать, сейчас стало действительно абсолютно бессмысленным занятием. Но, пристально вглядевшись в темноту, он далеко впереди увидел какое-то слабое свечение. Это мог быть только костёр, и дед Игнатий Савельевич радостной рысцой затрусил по берегу вверх по течению. Ещё издали он различил у костра фигурку своей уважаемой соседки. Она была на другом берегу, в скорбной, усталой до предела, безнадежной позе стояла у костра спиной к реке. А дед Игнатий Савельевич никакого громкого звука издать не мог, сипел, хрипел, сипел, хрипел, пока резкая боль в горле не вынудила его закрыть рот.

Что делать? Он и топать пробовал, и ветками шелестел, долго искал палку какую-нибудь, чтобы с шумом бросить в воду, пока не догадался захлопать в ладоши, сунув фонарик под мышку.

Тётя Ариадна Аркадьевна обомлела: ещё не узнав уважаемого соседа, она увидела, что кто-то прыгает на противоположном берегу и чему-то восторженно аплодирует!

– Вы кто? – испуганно и радостно спросила она, вгляделась и обрадовалась невероятно: – Соседушка милый! Да как вы оказались здесь, спаситель мой великодушный?! Что бы я без вас делала?

А великодушный спаситель мычал, отчаянно размахивая руками, и уважаемая соседушка не сразу догадалась, что он предлагал ей идти вниз по течению. Еле-еле она поняла его, затушила костёр, и вот таким необычным способом: она на одном берегу, её спутник – на другом – они и продвигались, изредка освещая друг друга фонариками.

– Почему вы молчите? – то и дело спрашивала тётя Ариадна Аркадьевна. – Неужели вы так презираете меня, что считаете недостойной хотя бы одного вашего слова?

Бедный уважаемый сосед и великодушный спаситель мысленно молил только об одном: чтобы и спасённая молчала! Но она всю дорогу расспрашивала о причине его будто бы намеренного молчания.

Лишь сейчас у костра рядом с единственным внуком дед Игнатий Савельевич постепенно успокаивался. Герка рассказал ему и о Людмилином купании, и о своей ноге, а закончил так:

– Не видать нам, дед, нормальной жизни, пока эта милая Людмила здесь. Точно, точно. Ещё неизвестно, чего она завтра придумает. Может, она завтра мне голову раскокает или руку оторвет!

– Ерунда, – на ухо ему с хрипом просипел дед Игнатий Савельевич. – Чепу… – Он поднатужился и сипло прохрипел: – …хххха.

Тут с шумом вернулись тётечка и племянница, наперебой стали хвалить Герку и деда, те от похвал тоже повеселели, но вдруг Герка с изумлением и даже возмущением услышал:

– Главная же героиня сегодняшнего вечера, вернее, уже ночи, конечно, моя дорогая племянница! Ведь если бы доброе и смелое сердце Людмилочки не позвало её, прямо скажу, на подвиг, я бы в лучшем случае приобрела двустороннее воспаление лёгких и ещё что-нибудь на нервной почве.

«Так, так, так, – совсем мрачно подумал Герка, – дед без голоса остался, я ногу поломал, а эта будущая женщина в героинях оказалась! Меня домой на тачке повезут, а Людмилочка налево-направо о своём подвиге трещать будет!»

– Короче говоря, я вам благодарна от всей моей растроганной души, – восторженно продолжала тётя Ариадна Аркадьевна. – А мое мнение о Германе изменилось в самую лучшую сторону. Отважный, добрый мальчик.

Дед Игнатий Савельевич согласно и долго кивал головой, затем просипел почти слышно:

– Тачку бы ему…

– Какую тачку?! – возмутилась тётя Ариадна Аркадьевна. – Такого человека транспортировать в тачке? Ему же необходима немедленная квалифицированная медицинская помощь! Я сейчас подниму на ноги весь посёлок, и Герман будет доставлен в районную больницу должным способом – в машине!

Они с этой милой Людмилой ушли. Подбросив в костёр сучьев, дед Игнатий Савельевич просипел:

– Страшно тут было?

– Ещё как! – признался Герка, но не без гордости. – Ногу вот только зря повредил. Достанется нам ещё от Людмилочки с её тётечкой. Придумают они ещё чего-нибудь на наши головы. Сами целехоньки, конечно, останутся, а мы с тобой какие-нибудь ранения обязательно получим.

На это дед Игнатий Савельевич что-то возбуждённо отвечал, и выглядело это так, словно он говорил на экране телевизора с выключенным звуком.

– Дома выскажешься, – предложил Герка, – если, конечно, меня надолго в больницу не упрячут. Пошевелить ведь ногой-то нельзя. А спать как охота…

Вообще-то гордость его так и распирала, и, если бы не больная нога, Герка стоял бы сейчас в свете костра, расправив плечи и выпятив грудь колесом…

…А когда к потухшему костру подъехала машина «скорой помощи», дед и внук крепко спали, прислонившись спинами друг к другу.

– Просыпайтесь, герои! – разбудил их звонкий и громкий голос этой милой Людмилы. – Вставайте, люди подвига! Карета подана!

Тётя Ариадна Аркадьевна сдержала своё слово: среди ночи она добилась, чтобы из медпункта домостроительного комбината медсестра вызвала «скорую помощь», хотя все врачи там были заняты.

Если бы только Герка слышал, как хвалила, превозносила, я бы сказал, уважаемые читатели, воспевала его тётя Ариадна Аркадьевна! По её взволнованным и торжественным словам получалось, что этой кромешной ночью Герка проявил такие высочайшие моральные качества, так ярко осуществил на деле принцип «человек человеку друг», что с полнейшим основанием может считаться героем наших дней.

Конечно, Ариадна Аркадьевна преувеличивала и здорово преувеличивала, но делала это столь искренне и убедительно, что машину вызвали быстро.

Когда Герке помогли влезть в кабину, возник маленький спор, кому ехать с ним в больницу, и эта милая Людмила довольно легко настояла на своем:

– Поеду, конечно, я. Дедушка, вы и сами больны. Вам необходимо пить горячее молоко с содой. И какой от вас прок, извините, если вы даже и слова вслух сказать не способны. А тётечку я уже уговорила лечь.

И сопротивлявшегося и сипевшего деда Игнатия Савельевича высадили около дома, а «скорая помощь» помчалась дальше.

Увы, уважаемые читатели, вы и без меня знаете, что в жизни не всегда даже очень радостные события обязательно оканчиваются радостно или хотя бы благополучно.

Дежурный врач П.И. Ратов, правый глаз которого закрывала чёрная повязка с кругляшком, оказался человеком чрезвычайно неприветливым, прямо говоря, просто грубым. Когда он стаскивал сапог с Геркиной ноги, мальчишка, сколько ни сдерживался, истошно выл самым откровенным образом. Дежурный врач П.И. Ратов сказал презрительно и насмешливо:

– Всю больницу разбудил… герой!

– Я не герой, – сквозь слёзы ответил Герка. – Больно!

– Дурака валять не надо. И терпеть надо, когда тебя за героя выдают.

У Герки слёзы текли уже не от боли, а от обиды.

– Если будешь орать, герой, – почти ядовито проговорил дежурный врач П.И. Ратов, – лечить тебя не буду. Так обратно на одной ноге и прыгай… Учти, что сейчас будет очень и очень больно. Только попробуй хотя бы пикнуть!

Закрыв глаза, вцепившись руками в край кушетки, Герка почувствовал, что от страха сердце у него отвердело и вроде бы даже не бьётся. А когда дежурный врач П.И.Ратов цепкими, сильными и ледяными пальцами больно-пре-пре-больно взялся за его ногу, Герка чуть ли не сознание потерял и сквозь зубы цедил:

– Главное… ребята… сердцем… не стареть…

Ему показалось, что одноглазый дежурный врач П.И. Ратов своими цепкими, сильными и ледяными пальцами старается выдернуть кость из его ноги да ещё НАРОЧНО её поворачивает… В голове загудело, перед глазами поплыли чёрные круги, боль захлестнула сознание, и Герка уже не слышал, как шептал:

– Не стареть… ребята… сердцем… главное… не… ребята… не… не…

И тут Герка услышал тишину, а сквозь неё насмешливый, издевательский голос:

– Всё в порядке… герой! Главное, ребята, нюни распускать не надо. Отдохнешь немного и топай отсюда… герой!

Дежурный врач П.И. Ратов направился к дверям не попрощавшись, и Герка зло сказал:

– Спасибо, дяденька… врач!

Но тот вышел не обернувшись.

– Уж такой у него характер тяжелый, – виновато, словно извиняясь за дежурного врача П.И. Ратова, проговорила медсестра, пожилая тётенька с весёлыми молодыми глазами. – Все мы от его характера страдаем. А ну-ка пройдись, миленький… Да смелее, смелее. Вот и хорошо. А куда ты на ночь-то глядя? Поспи вот тут на кушетке до утра. Я тебе сейчас чайку принесу.

Честно говоря, уважаемые читатели, я вот, прожив на белом свете более полувека, так и не уразумел до сих пор, откуда берутся злые и равнодушные люди. Причем эти бессердечные злюки избирают себе такие профессии, которые как раз и требуют доброго, щедрого, отзывчивого сердца. Зачем было надо дежурному врачу П.И. Ратову так грубо и насмешливо обращаться с ни в чём не повинным мальчиком? Какое, скажите мне, удовольствие испытывал этот дежурный эскулап, обижая больного ребенка?

Зато своим, мягко выражаясь, нехорошим поведением он толкнул Герку на нехороший поступок, и в нём, в этом нехорошем поступке, я его, бедного мальчишку, винить и не собираюсь.

Уже перед самым выходом из больницы Герка увидел на вешалке красивую зелёную шляпу с полосатой ленточкой над полями.

Медсестра перехватила его взгляд, сказала с уважением:

– Из Москвы этакую красавицу привёз недавно. Всегда её в кабинете держит, а тут, видать, забыл сегодня. Шляпа у него распрекрасная, а характер нечеловеческий какой-то. Все мы от него страдаем, а шляпой, конечно, любуемся.

Не успев ничего сообразить, Герка бросился к вешалке, правда осторожно припадая на правую ногу, схватил шляпу-красавицу, скрутил её, как говорится, в бараний рог, швырнул на пол, затопал по ней левой ногой, приговаривая:

– Вот тебе! Вот тебе! Вот тебе! Будешь знать! Будешь знать! Будешь знать!

Он попрощался с ошеломленной медсестрой, выскочил во двор, крикнул ожидавшей его на скамейке этой милой Людмиле:

– Побежали отсюда!

Ни о чем не спрашивая, она быстро пошла за ним. Герка сказал через плечо:

– Вывих мне вылечили, но опозорили меня всего, обозвали всяко!

– Кто?!

– Врач дежурный. Одноглазик такой. Но я ему отомстил! Будет помнить!

– А куда мы идем, Герман?

– Куда? – Герка остановился. – Домой нам надо. Скоро уже светать начнет.

– А тебе разве не предложили… машины?

– Машины?! – Герка пять раз хмыкнул. – Он меня вообще за человека не считал. Смеялся надо мной. Издевался. Чуть кость мне из ноги не вытащил. А я ему шляпу скрутил и ис-топ-тал!

– Ах, Герман, Герман! – с жалостью, нежностью и восторгом сказала эта милая Людмила. – У тебя, оказывается, гордый характер!.. А дорогу домой ты знаешь?

– Надо выйти на тракт и идти.

– Далеко идти?

– На автобусе полчаса примерно. А пешком я ни разу не ходил. Не уснуть бы по дороге.

Взявшись за руки, эта милая Людмила и Герка медленно брели по улицам, освещённым редкими фонарями. Он шёл ещё боязливо, словно не веря, что нога у него теперь в полном порядке.

Неожиданно Герка заметил, что у него замечательное настроение, которое не могли испортить даже навязчивые воспоминания о дежурном враче П.И. Ратове, зато воспоминания о его шляпе – бывшей красавице – веселили. Но больше всего он радовался излечению, если не считать того, что рядом была эта милая Людмила…

– А ведь тётечка наверняка не спит, – озабоченно проговорила она, – наверняка меня поджидает.

– А дед мой горло лечит, – сказал Герка. – Он у меня упрямый. Он хоть до утра будет что угодно пить, чтобы только звук у него в горле включился… А вот и тракт| К утру домой притопаем, – уже уныло сообщил он, – если, конечно, ничего больше не случится.

– Будем голосовать, – очень уверенно и даже беззаботно предложила эта милая Людмила. – Не все же люди такие недобрые, как тот дежурный эскулап-грубиян. Кто-нибудь нас и подберёт.

Нет, уж если не везёт, то не везёт, сколько ни старайся: ноченька выдалась такая, что, кроме неприятностей, ничегошеньки не преподносила. Герка с этой милой Людмилой и кричали, и руками махали, и кулаками грозили, чуть ли не под колёса бросались, но все машины равнодушно проносились мимо.

А ноги уже давно подкашивались от необыкновенной, непривычной усталости, в глазах был сонный туман, головы отяжелели. Увидев бревно у дороги, Герка обнаружил, что ноги сами направились к нему, но его остановил резкий голос этой милой Людмилы:

– Нет, Герман, нет! Если мы только присядем, нас сразу разморит и нам уже не встать! Эй! Эй! – не своим голосом закричала она, размахивая руками и выскочив почти на середину дороги, и тут же около неё затормозил огромнейший грузовик.

Из кабины высунулся дядька со страшенным выражением свирепого пучеглазого лица и неожиданно заботливым тоном спросил:

– В чём дело, граждане? Чего вы тут ночью на проезжей части дороги шумите?

– Понимаете, мы идем из больницы, – переборов невольный страх, пробормотала, но громко эта милая Людмила, взяла себя в руки и продолжала твёрдым голосом: – Вот у него была вывихнута нога. А дежурный врач оказался самым обыкновенным хамом.

– Одноглазый? – свирепо спросил шофер.

– Вот именно! А в каждой машине, представьте себе, едут равнодушные люди. Никто нас не берёт. А у нас уже и сил нету…

Лицо шофера стало ещё страшнее, глаза ещё пучеглазее, и он грубо крикнул:

– Так я вас возьму! Залезайте! Мне этот одноглазый пират тоже много нервов испортил!

Герка от страха слова не мог выговорить, а эта милая Людмила с отчаянием крикнула;

– Я ошиблась! Простите, но мы от усталости плохо соображаем! Я вас зря остановила! Нам же надо совершенно в обратную сторону! Нам же в посёлок надо!

Шофер прямо-таки рявкнул:

– Тогда решайте, граждане! Я мигом до станции, там мигом сдаю груз и мигом обратно, в посёлок! Если согласны, залезайте!

А гражданам было уже не важно, куда ехать, им было важно хотя бы сидеть…

…Свирепого вида шофер разбудил их уже в посёлке на рассвете. И когда они вылезли из кабины и начали его благодарить, он яростно рявкнул:

– Будьте здоровы! Не чихайте! Не кашляйте! Живите богато!