ЗЕНКАЛИ УДИВЛЕН

 
      Весь следующий день, как и последующие две недели, Питер провел в неустанных трудах и заботах: он носился между Королевским дворцом, домом Ганнибала и Домом правительства, наблюдая за подготовкой церемонии подписания договора между правительством Зенкали и правительством Великобритании.
      Да, да, того самого договора, который грозил превращением забытого Богом и цивилизацией острова в стратегически важный военный объект. Дело существенно усложнялось тем, что Кинги настаивал на максимально возможной помпе и пышности церемонии. Еще бы: ему так редко приходилось надевать свою ладно скроенную униформу, зачем же упускать такой шанс?! Правительство Великобритании присылало по такому случаю из Сингапура батальон пехоты, флотский оркестр и трех весьма странных военачальников — представителей всех видов вооруженных сил: бригадира как представителя сухопутных войск, престарелого адмирала и совершенно погрязшего в старческом маразме командующего военно-воздушными силами. К изумлению Питера, представителем королевы Англии был выбран не кто иной, как его родной дядюшка сэр Осберт. С ним должен был приехать лорд Хаммер — представитель всемирно известной строительной фирмы «Хаммерстайн-энд-Гэллоп», которой и было вверено строительство плотины, аэродрома и военного порта, казавшееся теперь почти свершившимся фактом. В итоге в общем-то рядовая церемония обрастала таким количеством протокольных деталей, что разработка ее отнимала массу времени к сил. Был еще один человек, формально отвечавший за подготовку,— адъютант губернатора Диггри Финн, стройный молодой человек с песчаного цвета волосами и вечно красными глазами, жутким заиканием и абсолютно дырявой головой. К тому же он имел склонность впадать в истерику при первых же признаках каких-либо осложнений, и было ясно, что толку от такого помощника ни на грош. Все перекладывалось на крепкие плечи Питера.
      В общем, две недели Питер работал как вол, но, слава Богу, в конце этого срока все было в ажуре. Были подготовлены спальни для размещения гостей; приведены в порядок дорожки для церемониальных маршей; губернатор написал великое множество речей и усердно тренировался перед зеркалом; знамена и флажки выстирали, а флагштоки отчистили от ржавчины; зенкалийский оркестр репетировал так, что вокруг дохли мухи, а у прохожих начинали болеть здоровые зубы. Правда, не обошлось без происшествий. Проверяя пушки, из которых предполагалось дать салют в честь высоких гостей, королевские гвардейцы по ошибке зарядили их боевыми снарядами и, к величайшему неудовольствию его величества, пробили в стене дворца огромную брешь. Весь Зенкали был на грани истерии; даже такая тварь, как кобра, и та не вынесла всеобщей суматохи. Решив покончить* с собой, она заползла в единственный в городе генератор и замкнула его. В результате весь остров мгновенно погрузился во тьму. Свет, конечно, дали, но до этого целые сутки искали механика, который осмелился бы извлечь из генератора мертвую диверсантку. Хуже всего было то, что из-за отсутствия электричества потекли холодильники: растаяли все запасы мороженого, протухли все приготовленные для торжественных обедов скоропортящиеся продукты. Радовался этому один капитан Паппас — ему предоставилась возможность лишний раз сгонять в Джакарту за новыми припасами. Был и такой случай: пастух затемно гнал стадо коров, стремясь к рассвету поспеть с ними на базар в Дзамандзар, когда город внезапно погрузился во мрак. Обезумевшие от страха животные, обратившись в бегство, снесли и втоптали в грязь один из великолепных шатров, сооруженных для приема высоких гостей, к тому же — вследствие нервного потрясения — изрядно удобрив его своими лепешками. Понадобился напряженный пятидневный труд двадцати пяти дюжих прачек-мужчин, чтобы шатер снова стал соответствовать всем требованиям гигиены и засверкал, как прежде. Когда же наконец за заботами забрезжил отдых, Питер почувствовал острую необходимость отвлечься и позвонил Одри.
      – Ну так как,— спросил он,— ты еще не отказалась от мысли съездить в горы и полазить по долинам? Я чувствую, что, если не вырвусь и не спрячусь подальше от этой суматохи, меня можно будет смело запирать в сумасшедший дом.
      – Поедем! — сказала Одри.— А когда ты хочешь?
      – Я заскочу за тобой завтра утром. Часиков в восемь, о'кей? Возьмем консервов на сутки и кучу всяких фруктов.
      – Я испеку в дорогу роскошный пирог,— сказала Одри.— Можешь поверить на слово, у меня пироги всегда отменные.
      Он уже собирался положить трубку и выпить прохладного пива, когда появился Эймос.
      – Пожалуйста, сэ',— сказал он.— Масса Друм ждет вас.
      Питер недовольно заворчал. Похоже, что Друм, так и не добившийся аудиенции ни у Кинги, ни у Ганнибала из-за чрезмерной занятости последних предпраздничными хлопотами, видел в Питере свою последнюю надежду. Он и раньше не оставлял Питера в покое: то позвонит, то пришлет трость, содержащую просьбу об аудиенции, а теперь вот явился собственной персоной.
      – Чер…— начал было Питер и осекся.— Я хотел сказать, замечательно! Эймос! Пригласи посетителя войти.
      Друм робко вошел в комнату, и Питер с любопытством взглянул на него. У посетителя, ростом не выше первоклассника, была голубиная грудь, костистые ноги и небольшое искривление позвоночника, в результате чего голова выдавалась вперед, как у грифа. Его гладкие жирные волосы были полны перхоти. Бледно-голубые, словно вешняя вода, глаза вылезали из орбит; к тому же он постоянно чихал, причем с регулярными интервалами, хоть секундомер проверяй. Покачиваясь и раболепно кланяясь, он крался по комнате походкой краба, обнажая жалкие остатки желтых зубов меж бескровных губ в попытке изобразить некое подобие улыбки. На нем были длиннющие шорты-бермуды, закрывавшие его уродливые ноги ниже колен и потому походившие скорее на высоко подшитые брюки; его серая тропическая куртка, надетая поверх давно не стиранной рубашки, когда-то, должно быть, сияла белизной, а оттопыренные карманы, похожие на ласточкины гнезда, были набиты несметным количеством вещей: тут были и жестянки, и коробочки, и увеличительные стекла, а также сачок и моток тонкой проволоки. «Как это в одном человеческом существе могло соединиться столько непривлекательных черт?» —. подумал Питер. Ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы пожать большую, влажную, с длинными грязными ногтями руку, протянутую гостем.
      – Я очарован, мистер Флокс,— сказал гость.— Вы так добры, что уделяете мне внимание.
      Он чихнул и вытер нос тыльной стороной ладони. Звуки его голоса были носовыми и писклявыми, а говорил он снисходительным тоном лектора-академика.
      – Рад вас видеть,— сказал Питер, слегка ошалевший от жутковатого, но все-таки обаяния. Он-то думал, что гость, судя по внешности, будет вовсе несносен.— Не желаете ли пропустить по маленькой? — спросил он.— Садитесь.
      – Благодарю за вашу доброту,— сказал гость, забившись в кресло и переплетя ноги, словно ивовые прутья.— Я не считаю, что истина в вине. Но вы только не подумайте, что я и вас отговариваю, мистер Флокс! Пьянствуйте себе на здоровье, а мне достаточно стаканчика соку.
      Следуя пожеланиям гостя, Питер налил себе большущий стакан виски с содовой, а ему — стакан лимонного сока.
      – Извините, что вам так долго не удавалось никого из нас застать. Завал работы, все сбились с ног,— сказал Питер, покривив душой.
      – Никаких извинений, мистер Флокс,— сказал Друм и поднял длинный заскорузлый палец, словно призывая Питера замолчать.— Я понимаю: на плечи правительства сва-
      лилось столько дел, что даже самых закаленных в боях пошатывает.
      – Ну, так к делу. С чем пожаловали? — оборвал гостя Питер, усмотрев в его словах неприятный намек, что он еще юн и необстрелян.
      Смачно высосав полстакана и вытерев рот тыльной стороной ладони, Друм одарил Питера своей замогильной улыбкой.
      – Моя просьба, милый Флокс, проста. Да. Единственное, о чем я вас попрошу — знаю, вы человек влиятельный, само правительство к вам прислушивается,— это убедить его величество или Олифанта Ганнибала дать мне короткую аудиенцию. Да. Я считаю, что им крайне важно встретиться со мной. Да. Вы и представить себе не можете всю важность того, что я хочу им сообщить, мистер Флокс. Да.
      – Осмелюсь сказать, что его величество и Олифант Ганнибал чрезвычайно загружены,— ответил Питер, проявляя терпение.— Может быть, вы прежде изложите суть вашей проблемы мне? Тогда при случае я переговорю с кем-нибудь из них, ведь я вижу их обоих каждый день.
      Профессор Друм устремил на Питера непонятный, но впечатляющий взгляд. Он снова поднял свой заскорузлый палец.
      – Мистер Флокс! Вы и представить себе не можете важность того, что я собираюсь сообщить. Я не имею права — мое ученое звание не дает мне права — поведать это кому бы то ни было рангом ниже. Нет! Это можно довести до сведения только короля или Олифанта! Я не могу допустить— моя ученая степень не дает мне права! — чтобы эта информация оказалась в руках непосвященных!
      Питер от природы обладал ангельским терпением, но сейчас, после напряженного трудового дня, он чувствовал, что гость выводит его из себя. Ему стало совершенно ясно, почему все шарахаются от него за километр.
      – Я вижу, профессор Друм, вы отказываете мне в доверии,— спокойно сказал он,— поэтому могу предложить вам только одно: изложите суть вашей проблемы в письменном виде, а я передам ваше сообщение непосредственно королю или Ганнибалу. А сейчас простите. У меня был очень напряженный день. Мне бы поужинать да завалиться спать.
      Он демонстративно встал и направился к выходу, но Друм, поставив на стол недопитый стакан, потащил его за рукав.
      – Мистер Флокс, мистер Флокс,— простонал он.— Ну, выслушайте же меня! Я могу только в устной форме! Я не могу, мое ученое звание не позволяет мне довериться бумаге, пока я не закончу эксперимент и не удостоверюсь в непоколебимости своей гипотезы.
      – Так подождите, пока закончите эксперимент,— отрезал Питер,— а затем изложите ваши выводы на бумаге и передайте тому, кого считаете достойным и посвященным.
      – Я вижу, вы наукам не обучены,— сказал Друм.
      – Зато я обучен хорошим манерам,— сказал Питер.— Доброй ночи, профессор.
      Друм расплел свои волосатые ноги, подобрал выпавшие у него из карманов коробочки и колбы и встал.
      – Вы еще пожалеете об этом, мистер Флокс, помяните мое слово! — сказал он.
      – Я вам еще раз повторяю: изложите мне суть вашей проблемы или доверьте ее бумаге, а я передам в вышестоящие инстанции. Больше ничего сделать не могу.
      – Хорошо, а если в ближайшие дни откроется что-нибудь новое и мой эксперимент можно будет считать законченным,— могу ли я снова нанести вам визит? — спросил Друм.
      – Безусловно,— неохотно ответил Питер.
      – Надеюсь, все быстро выяснится,— сказал Друм, вытер нос тыльной стороной ладони и сунул ее Питеру.— Спасибо вам за доброту. Извините, что отнял время,— пропищал он и пугливо выскользнул из комнаты.
      Питер тут же бросился мыть руки, а затем налил себе стакан виски куда больше предыдущего. Он решил сразу доложить о госте Ганнибалу и впервые испытал на себе капризы загородной телефонной сети Зенкали. Подняв трубку, он услышал странный щелчок, похожий на пистолетный выстрел, а затем жуткий гул, вроде концерта для водопроводных труб в сопровождении роя пчел. Он набрал номер Ганнибала и услышал в трубке голос, доносившийся будто с того света:
      – Да, сэ', мистер Флокс. Кого позвать?
      – Кто говорит?
      – Наполеон.
      – Ганнибала можно?
      Последовала длительная пауза, но было слышно, как Наполеон Ватерлоо с кем-то переговаривается,
      – Иисус говорит, что мистера Ганнибала нет дома,—
      неожиданно ответил Наполеон.
      – Иисус?! — удивился Питер, так до конца и не успевший привыкнуть к зенкалийским именам.
      – Да, Иисус говорит, что Ганнибал поехал в Дом правительства. Соединить вас с Домом правительства? — спросил Наполеон.
      – Валяй,— ответил Питер и вдруг понял, что диск на его аппарате совершенно бесполезен и служит разве что украшением столь хитроумного устройства. Соединение происходило хоть и с шумом, но быстро — сначала с центральным полицейским участком, потом с рыбным рынком и, наконец, к радости Питера, с Домом правительства. Трубку взял сам Ганнибал. Питер все рассказал ему о госте.
      – Как он всем надоел! — сказал Ганнибал.— Не будь он столь омерзителен, было бы еще ничего: с ним так интересно, когда он говорит на свои любимые темы! Но ты сам видел, как он любит играть в тайны! Вот только недавно прожужжал все уши и мне, и королю, что сделал важное открытие, а это оказалась всего-навсего неизвестная науке разновидность медузы, и он хотел назвать ее
      именем Кинги. Да не принимай ты его всерьез! Понимаю, тебе обидно, что он держал себя с тобой так грубо; но он со всеми так, и непонятно, почему бы он стал делать для тебя исключение.
      – Да я просто хотел сообщить,— сказал Питер.
      – Прекрасно. Но в самый разгар внутреннего кризиса мне положительно не до Друма.
      – А что стряслось? Могу ли я чем-нибудь помочь?
      – К сожалению, нет. Случилось то, что Изумрудная леди обнаружила нехватку простыней для Очень Важных Персон. Что же мне, жертвовать свои на общее дело, а самому париться под одеялом? — раздраженно вскричал Ганнибал.— Эх, намылил бы я шею британскому правительству за такую скаредность!
      – Я тут отлучусь на пару дней. Хочется побродить по долинам реки Матакамы вместе с Одри.
      – Прекрасно. А может, мне с тобой поехать? А то подозреваю, что вам вдвоем будет скучно.
      Питер захихикал в ответ.
      – Да смотри не заблудись в этих долинах! Они даже как следует не нанесены на карту. Смотри, я тебя потом искать не буду!
      – Что вы, я буду осторожен,— сказал Питер.
      На следующее утро Питер и Одри выехали в горы. Погодач оказалась столь благосклонна к путникам, что они даже решили не брать с собой палатку. Но два теплых спальных мешка захватить пришлось, ибо, как ни жарко на Зенкали днем, ночью там довольно прохладно, тем более в горах. Одри испекла по два небольших пирога на каждого — один большой просто не поместился бы в машине. Не отставал и Питер, напихавший в рюкзак столько всякой всячины, что в течение двух дней можно было вести не то что сносную, а вполне роскошную жизнь. Чего тут только не было: и консервы, и чай, и спички, и даже нейлоновые веревки и фотоаппарат. Небо сияло голубизной, и радость жизни переполняла душу Одри, как никогда прежде. Они катили по красной дороге вдоль высокого берега Матакамы. С обочины за машиной с интересом наблюдали мангусты, а затем шмыгнули в кусты. Раз дорогу перебежало стадо диких свиней — маленьких, округлых, черных, с пухлыми брюшками и отвислыми ушами. Когда машина оказалась в опасной близости, свинки в испуге принялись визжать, фыркать и пихать друг друга пятачками.
      А вот и дикий край, где пролегает долина Матакамы, от которой отходят дочерние долины. Справившись по карте, предусмотрительно захваченной Питером, путники решили пересечь основную долину и исследовать три меньшие. Прыгая со скалы на скалу, они перебрались на другую сторону реки, при этом изрядно рискуя сломать себе шею, так как скалы были очень скользкими и покрыты густой мягкой растительностью, цеплявшейся за гладкую поверхность хрупкими корешками.
      Пугаясь непрошеных гостей, тревожно кричали зимородки, перепархивая с ветки на ветку во мраке леса. Когда переправа, точнее, «перепрыжка» на тот берег была закончена, шагать стало легче, хотя то там, то здесь путь преграждали густые и прямые, словно трости в витрине шляпного магазина викторианской эпохи, побеги китайской гуавы. В таких случаях приходилось орудовать топором. Питер тщательно отмечал путь по карте, а также оставлял метки, чтобы потом легко было найти дорогу назад. Там, где лес был не столь густым, земля была усеяна бледно-красными цветами, и, словно гигантские остовы для корзин, повсюду росли кусты дикой малины; их красные, как рубин, плоды размером с мелкую сливу были очень сочными, но почти безвкусными. Среди листвы кормились
      влюбленные пары скромных маленьких голубей — серых с бронзовыми пятнами на крыльях. Они казались настолько ручными, что продолжали свою трапезу даже тогда, когда Питер и Одри приближались к ним на несколько футов. Повсеместно росли пальмы путников с ядовито-зеленым асимметричным оперением, словно полуоткрытые дамские веера, неизвестно зачем оказавшиеся посреди леса. Их длинные потрепанные листья служили приютом ящерицам фелсума, которые грелись на солнце. Глаз не оторвешь, любуясь, как элегантно возлежат на листьях эти зеленые, с алыми и голубыми пятнышками по бокам созданья. Но наивно полагать, будто похожие на сказочных дракончиков твари забыли обо всем на свете — они бдительно следят за окружающей жизнью крохотными золотыми глазками, слегка наклонив головки. Пробираясь сквозь чащобу, Питер и Одри шли под дождем из скорлупы лесных плодов, которую сбрасывали на них изумрудные попугайчики, кормившиеся на верхних ветвях. Радуясь жизни, эти милые птахи весело пищали, перекликаясь друг с другом.
      К вечеру Питер и Одри успели облазить первую долину и были на полпути ко второй. На ночлег решили устроиться под небольшим скальным выступом. Отсюда, с крохотной лужайки, окруженной с трех сторон «огненными» деревьями в цвету (отчего они и кажутся объятыми пламенем), сквозь верхушки деревьев, растущих понизу, открывался прекрасный вид на голубеющее вдали море.
      Питер и Одри развели костер и поужинали. Между тем зашло солнце, в воздухе послышался шорох кожистых крыльев летучих мышей: они летели стаями в расположенный внизу лес. Раздавшиеся оттуда вскоре шум и писк свидетельствовали о том, что ночным крылатым созданьям пришлись по вкусу дикие плоды манго. И наконец, венцом торжества ночи стало царственное восхождение луны. Сначала она была бронзовой, затем приобрела бледно-желтый цвет примулы, а воцарившись на черном бархатном небе, стала белой, словно лед.
      Сладкий сон путешественников был грубо прерван поутру хриплыми криками и перебранками макак с хитрыми глазками и розовыми седалищами. Позевывая и потягиваясь, Питер выполз из спального мешка.
      – С добрым утром,— сказала Одри.— Может, поставишь чайку?
      – Охотно,— сказал Питер, склонившись над угольками и бросая горсть за горстью сухие веточки, чтобы пламя разгорелось.— И даже поставлю вариться сосиски, которые, к счастью, догадался захватить.
      – Ты просто золото! — восхищенно сказала Одри.— И вдобавок ко всему прочему, еще и не храпишь.
      – То-то! — сказал Питер.— Перед тобой — образец добродетели! Ты что, поняла это только сейчас?
      – Вот посмотрю, как ты сваришь сосиски,— тогда поверю! — заявила она, вылезая из мешка.
      – А что ты думаешь? Я удивлял весь белый свет, от Стамбула до Бангкока и от Перу до Катманду, своим искусством варить сосиски. Если не похвалишь моего коронного блюда — смотри, не сносить тебе головы!
      …Путники неохотно покинули столь ласково приютившую их лужайку и отправились к следующей долине. Время близилось к полудню, а они все еще искали ее и уже решили, что либо она нанесена на карту ошибочно, либо они каким-то образом обошли ее стороной. Прорубив себе путь сквозь чащу китайской гуавы, они неожиданно оказались на краю пятидесятифутового обрыва. Он шел почти перпендикулярно и простирался в обе стороны, насколько хватало глаз.
      – Слава Богу, что я захватил веревки,— сказал Питер.— Спуститься будет не проблема: я посмотрел, там есть где ставить ноги.
      – Прежде чем спускаться, подумай, как вернешься назад,— с сомнением сказала Одри.
      – Ничего. Особых трудностей не будет, это я тебе обещаю,— доверительно сказал Питер.
      Он привязал один конец веревки к прочно укоренившемуся деревцу, а другой сбросил вниз. Конец веревки упал в нескольких футах от поверхности земли, затерявшись среди кустов.
      – Я пойду первым,— сказал он.— Потом спустишь наши вещи и слезешь сама. Ничего не бойся, только поаккуратнее ставь ногу. О'кей?
      – О'кей,— сказала Одри как можно убедительнее, чтобы собеседник поверил ей. Втайне она была польщена: значит, Питер верит, что она сможет обойтись без женской
      истерики.
      Питер схватился за веревку и начал быстро спускаться. Ноги-то поставить было где, но поверхность скалы, как
      оказалось, готова была искрошиться в прах, и ему пришлось призвать на помощь осторожность. Когда до земли оставалось всего двадцать футов, крупный кусок скалы, на который он уже собирался перенести свою тяжесть, рухнул со страшным шумом. Это было так неожиданно, что бедолага выпустил из рук веревку. Одри с ужасом наблюдала, как он катился, словно куль, по поверхности скалы, а затем нырнул головой в кусты и исчез из виду.
      – Питер! — крикнула она.— Как ты там?
      Ответа не последовало.
      К счастью, кусты китайской гуавы — той самой проклятой гуавы, которая глушит все на свете,— самортизировали падение незадачливого скалолаза. Наш герой отделался царапиной на лбу, подвернутой лодыжкой да несколькими синяками на боках. Он лежал в кустах без движения и, хоть и слышал, как Одри зовет его с вершины скалы, не в силах был даже набрать воздуха в легкие, чтобы ответить. Когда же наконец дыхание у него восстановилось, он перешел в сидячее положение и уже готов был крикнуть, что все в порядке, как вдруг услышал в ближайшем кустарнике шорох и увидел сквозь листву неведомую крупную птицу.
      Питер не мог поверить своим глазам. Он ожидал чего угодно, но только не этого. Пред ним во всей своей красе стоял живой пересмешник.
      Наш герой сидел, словно громом пораженный. Птица шаловливо разглядывала его, затем медленным шагом направилась в сторону лужайки. Питер любовался, как грациозно она поднимает ноги и поворачивает голову — словно искусный учитель танцев в изысканном маскарадном костюме птицы. Прошествовав изящным семенящим шагом сквозь побеги гуавы, она похлопала крыльями. Раздался звук, будто кто-то тасовал колоду карт. Питер обратил внимание на длинные ресницы птицы. Когда она поднимала их, в больших искрящихся глазах вспыхивал добрый свет. Судя по всему, любопытство, которое выказала птица при виде Питера, было куда меньше, чем потрясение, испытанное Питером при взгляде на нее. Внезапно в кустах снова раздались шорох и хлопанье крыльев — это на лужайку выступила самка. При виде кавалера издаваемые ею высокие писклявые звуки сменились ласковым, утешающим бормотанием. Она подошла к самцу и слегка причесала перышки у него на грудке — так иная не в меру ревностная супруга поправляет галстук у своего благоверно-
      го. Сидя и наблюдая за происходящим, Питер чувствовал, как все его существо переполняется неизъяснимым волнением. Перед ним ласково кокетничала пара птиц, почитавшихся давным-давно исчезнувшими.
      У самца был глубокий вибрирующий голос. Представьте себе, что кто-то поставил в подпол виолончель и развлекается тем, что швыряет в нее картофелину за картофелиной,— такими звуками он призывал свою возлюбленную. Подруге же в тот момент было явно не до него: она приводила в порядок свой наряд примерно с таким же тщанием и раздражением, как пожилая леди, защемившая платье дверью лифта в универмаге «Херродс». Окончив туалет, она ответила несколькими неясными звуками, похожими на мурлыканье, и обе птицы ласково поглядели друг на друга и на Питера. Сойдясь, они скрестили клювы, словно заправские дуэлянты — стальные клинки, и принялись целоваться, издавая при этом такой звук, будто кто-то проводил палкой по деревянному штакетнику. Обменявшись приветствиями, они воздели клювы к небу, закрыли глаза и затянули свою насмешливую песню.
      «Ха! Ха! Ха! — выпевали они, да так, что горлышки дрожали.— Ха! Ха! Ха!»
      На какое-то мгновение птицы замолкли, уставившись в землю, а затем самка исполнила короткий, но интригующий менуэт, в результате чего едва не упала клювом вниз. Закончив этот ритуал, птицы взглянули друг на друга с видимым выражением привязанности, коротенько поцеловались и принялись бродить по лужайке, обмениваясь любезностями и вороша листья в поисках насекомых.
      Питер отряхнул с себя мох и землю. Птицы шаловливо поглядели на него и двинулись вперед. Они стояли всего в каком-нибудь футе и смотрели на Питера с нескрываемым интересом. Наконец кавалер с видом гурмана, пробующего новый деликатес, клюнул Питера за брюки, В ответ Питер протянул руку, и птицы стали нежно хватать его клювами за пальцы, потом переглянулись и затянули свое мягкое и мелодичное «Ха! Ха!.. Ха! Ха!», должно быть выражая таким образом впечатление от встречи. Они снова подергали клювами его брюки, затем рубашку и, подняв длинные ресницы, застилавшие темные глаза, пристально посмотрели ему в лицо. Наконец, продемонстрировав свое миролюбие и доброжелательство по отношению к пришельцу, они направились в кустарник, переговариваясь между собой глубокими вибрирующими звуками.
      Питер лег на спину, пытаясь переварить произошедшее с ним невероятное событие. Он снова услышал, как Одри зовет его с края обрыва, но ответить по-прежнему не мог. Он лежал неподвижно, устремив взгляд к небу. Его переживания были сродни чувствам человека, который зашел в знакомую писчебумажную лавку купить поздравительную открытку, а там ему ни с того ни с сего предлагают чудом сохранившуюся Библию Иоганна Гутенберга. Или счастливца, который неожиданно обнаружил среди чердачного хлама считавшуюся утерянной скрипку Страдивари. Нет, случившееся с ним куда значительнее! Ведь если Гутен-бергову Библию, в конце концов, можно переиздать факсимиле, если сохраняется надежда когда-нибудь с помощью науки докопаться до секретов скрипок Страдивари, то птицы, которых он только что видел,— уникальны. Исчезнут они — и ничто их не вернет.
      – Питер, Питер! С тобой все в порядке? — В голосе Одри начинало звучать отчаяние.
      У Питера по-прежнему кружилась голова от неожиданной встречи, но все же он собрался с силами и ответил:
      – Одри… Ты слышишь меня?
      – Да… С тобой все в порядке?
      – Да, да, не волнуйся! Достань еще одну веревку, привяжи покрепче к дереву и скорей сюда. Я нашел кое-что невероятное.
      – Да ты что?! Ты… уверен, что с тобой все в порядке?!
      – Ну да же, да,— ответил он нетерпеливо.— Скорее сюда!
      Несколько минут спустя она прыгнула, словно богиня с неба, и мягко спружинила подле него.
      – Ой, как ты меня напугал! — напустилась она на своего друга.— Что ж ты не отвечал, я так звала! Я уже думала, что ты сломал себе шею.
      – Я вел беседу с парой птиц,— ответил он.
      У Одри глаза на лоб полезли от удивления.