Виктор сел на стул, оказавшийся чуть отодвинутым от стола, и сразу же ощутил неловкость. Облокотиться было не на что. Он не знал, куда деть свои руки.
      В кабинете очень светло и необычайно тихо.
      Савин неторопливо разложил перед собой какие-то бумаги, полистал их. Потом достал из ящика бланк протокола допроса.
      – Ну, Пушкарев! Будем знакомиться. Меня зовут Юрий Михайлович, я капитан милиции. Твое дело поручили мне. – Он не торопил события, не спешил начинать допрос. Думал о том, как установить контакт с Пушкаревым. Знал: без этого нужного разговора не получится. Поэтому сказал не таясь:
      – Я за тобой всю ночь гонялся. Устал очень. – Он начал спрашивать об отце и матери, о друзьях, школе, о том, как «срезался» в университете…
      «А может, рассказать ему, о чем я думал в коридоре? – вдруг подумал Виктор. – Нет, нет! Это чересчур глубокое, личное. Он чужой человек, не поймет. – И про себя решил: – В душевность играет. Сейчас наверняка сигареты предложит, чтобы расположить…»
      Но Савин делать этого не собирался. Он облокотился на стол и задумался. Потом не спеша налил из графина полстакана воды и, вытряхнув из темного пузырька таблетку, большим глотком запил ее.
      – Чувствую, давление подскочило. Видно, от погодного перепада.
      «Чего голову морочит? – внутренне усмехнулся Виктор. – Мать в такую погоду на давление никогда не жаловалась».
      – Последнее время хмурило, а сегодня сразу солнце. Не смог быстро перестроиться, – словно угадав его мысли, просто сказал Савин и потер затылок.
      «Конечно, играет, – не поверил Виктор. – Теперь будет с важным видом читать эти бумаги, вот, дескать, материала сколько на тебя собрали».
      Савин бумаг не читал. Он достал из кармана потрепанную записную книжку и позвонил какому-то Петровичу. Деловито спросил его о жизни и о том, купил ли учебник по немецкому для сына.
      «Нет, не заигрывает и под простачка не работает, – решил Виктор. – Отвлекает внимание, чтобы потом задать каверзный вопрос…»
      Но Савин спросил:
      – Какой самый сложный класс – пятый или шестой?
      – Когда учился, то самым трудным был шестой и восьмой, – ответил Виктор серьезно, хотя и старался показать, что весь этот разговор ему безразличен.
      Допрос начался обычно.
      – Ты, конечно, догадываешься, за что тебя задержали и о чем пойдет разговор?
      – Да, знаю, – довольно равнодушно обронил Виктор. О деньгах, которые я взял у летчика Куприянова.
      Савин, выдержав паузу, подумал: неужели не понимает, что совершил? Стараясь не оглушать Виктора острыми оценками его поступка, проговорил:
      – Мы о тебе немало знаем. Может, не все, но основное известно. И дело не в том, что взял, – это теперь уже дело десятое. Как жизнь свою дальше будешь строить – вот главный вопрос. – Ничего не осталось от спокойного тона, которым он только что спрашивал об учебе в школе. – Можешь врать. Это твое дело. Не меня обманешь. Мы встретились и разошлись. Обманешь себя, мать, будущее – вот ведь какие масштабы. Потом совсем запутаешься. Это ты понимаешь?
      Виктор почувствовал, что от волнения ладони стали влажными. Он незаметно вытер их о колени.
      Савин сложил пополам протокол и по его сгибу провел пластмассовой ручкой.
      – Фамилия, имя, отчество?
      Этот простой формальный вопрос ввергнул Виктора в замешательство, он вздрогнул и растерянно посмотрел на Савина. Его смутило слово «отчество».
      Их взгляды встретились. Настороженный и требовательный.
      – Рассказывай без утайки. Это нужно для истины, для установления отягчающих и смягчающих обстоятельств. Так требует закон.
      Вздрагивающим голосом Виктор сказал:
      – Не обстоятельства, признание вам нужно…
      – Знаешь, Пушкарев, у нас разговор нешуточный, и лучше тебе вести его серьезно. Скажу откровенно. У тебя два хороших момента – не судим и ущерб нанес небольшой. Возместится быстро. Как ни странно, о тебе потерпевший хорошо отзывается. Можешь почитать. – Савин указал взглядом на заявление Куприянова.
      Виктор в первый раз посмотрел прямо на Савина. «С подходцем разговор повел: „Расскажи все, тебе же легче будет“. А как он может облегчить?»
      Виктор вспомнил вчерашний тревожный день и критически посмотрел на Савина.
      – Я снисхождения не ищу… Савин не дал ему закончить:
      – Осторожнее, парень! В твоем положении не до амбиций, – с нескрываемой досадой проговорил он, откладывая ручку в сторону. – Этой строптивости тебе на день-два хватит, а что потом? Поэтому веди себя достойно.
      Нервы Виктора не выдержали:
      – Спрашивайте, задавайте вопросы…
      – Если сам не решил, как отвечать, то мои вопросы не помогут, – проговорил Савин.
      – Что вас интересует?
      – Почему ты взял чужие деньги? Почему? Не поднимая головы, Виктор спросил:
      – Для чего это вам?
      Савин невольно про себя повторил вопрос: «Для чего это вам?» Смутная, далекая догадка заставила его задуматься. Он сказал:
      – Когда понимаешь, легче прощается. Да и следствие вести я формально не научился. От формального плохо будет нам обоим.
      – Вам-то что плохо?
      – У меня перед законом ответственность. И перед тобой тоже.
      – Можно вам задать один вопрос? А правда, бывают смягчающие обстоятельства? – Виктор смотрел с надеждой.
      – Не веришь – читай. – Савин раскрыл «Уголовный кодекс», отыскал нужную страницу и протянул его Виктору. – Очень нужная, справедливая человеческая статья.
      – И суд учитывает это?
      – Обязательно. Скажи, поверил бы ты человеку, который говорит правду лишь тогда, когда его припрут фактами и ложь доказывают на каждом шагу?
      …Виктор стал рассказывать торопливо, словно боялся, что его не выслушают до конца.
      – …Только прошу – не сообщайте матери, что я натворил. И Тамаре, если можно.
      – Сам скажешь. Будет такая возможность.
      Виктор от волнения встал.
      – Сиди.
      Он сел на край стула.
      – Я был вынужден взять. Я остался без денег. Здесь дело чести…
      – Скажи, как повернул. Кто ж ее задел? Честь-то? Виктор не ответил.
      – Кто от такой «защиты» чести выиграл? Ты? Мать?.. Подумал бы хоть о себе. О своем будущем…
      Виктор сказал не раздумывая:
      – Мне о себе думать нечего. Мое будущее на помойке. Я сам для себя уже ничего не представляю. Чересчур некрасиво все получилось. Мне безразлично…
      Савин рассердился.
      – Перестань! Людям хуже твоего бывает, но они не говорят: «Мне безразлично». Ты, как слабак, только о себе думаешь.
      – Ну, это уж слишком. – Виктор опустил голову и плотно сомкнул губы.
      Савин был доволен, что парня задели его слова. Он повторил свой вопрос, только прозвучал он уже несколько иначе:
      – Почему совершил кражу?
      – Я взял…
      – Не дали же.
      Пожалуй, только сейчас Виктор понял всю суть совершенного. Ему казалось, что Савин знает о нем что-то большее. Знает и о том, что происходило в его душе, когда он сидел на лавочке в коридоре. Но успокоил себя: «Не ясновидец же он, чтобы читать чужие мысли?»
      А Савин между тем сделал новую запись в протоколе и теперь, покручивая ручку, терпеливо ждал ответа.
      Виктор перехватил его взгляд и невольно отвел глаза. Этот простой вопрос: «Почему совершил кражу?» – вдруг с необычной силой всколыхнул все переживания, которые обрушились на него в последние дни, вспомнились и поездки с Гурамом на вокзал и в магазин. Он почувствовал приближение новой опасности.
      – Когда я брал деньги, то мало что соображал. Был выпивши, – отвернулся, не закончив фразы.
      Савин понимал, что перед ним не закоренелый преступник, прошедший через колонии и научившийся многим хитростям.
      – Плохо, Пушкарев, очень плохо! Ссылка на «камыш» и деревья, которые гнулись, тебя не оправдывает. И моего вопроса не снимает, – отчеканил он строго. – Говори правду, – пододвинув к себе телефон, стал распутывать шнур, давая тем самым время на обдумывание ответа.
      – Мне очень нужны были деньги, вот и вся причина, – выдавил из себя Виктор.
      Савин не был жестким прагматиком. И вопрос: почему Виктор совершил кражу, имел для него не чисто «утилитарное» значение, существенное для выяснения причин. Этот вопрос был для Савина и нравственно важен, потому что в интересах самого Виктора было необходимо разобраться в этих причинах.
      – Так-так. Значит, говоришь, были очень нужны? И то ладно. Только деньги в принципе нужны каждому, а вот кражи совершают единицы. Чтобы пойти на это, помимо твоего «очень», нужно плюнуть себе в душу, забыть близких, отказаться от всего хорошего, что было в жизни… Но и этого недостаточно. – Савин с горечью смотрел на Виктора. – Так что давай не крути.
      – Я не крал. Я Куприянову записку оставил. Правда, когда сунул под подушку, показалось, что в наволочку она попала. И подумал: спать будет ложиться – обнаружит. Написал, что сразу верну переводом. Подумал, что сто шестьдесят рублей его лимитировать не будут. Это правда!
      Слова о записке были неожиданными. После долгой паузы Савин сказал:
      – Тогда и мою правду знай. Записка не меняет положения. Ты взял деньги без спроса… Тайно… Распорядился как своими… Тебе, оказывается, многое растолковывать надо.
      Виктор смотрел озадаченно. Объяснение Савина его расстроило.
      – Твой ответ о записке отразить в протоколе?
      – Пишите, вам виднее.
      Савин чуть улыбнулся.
      – Запишу! Только вот беда, записки твоей не было. Ее не видели ни мы, ни Куприянов.
      Виктор посмотрел недоверчиво.
      – Как не было? Я писал. Я чистосердечно…
      – Ты это серьезно? – спросил Савин. – Есть правильный путь – сначала честно рассказать, а уж потом говорить о чистосердечности. Где ж твоя записка?
      – Положил ее Куприянову под подушку, – повторил он.
      Савин вспомнил, что во время осмотра гостиничного номера ни он, ни Арсентьев под подушку-то не заглядывали.
      Несколько секунд они смотрели друг на друга. Савин удивленно, наморщив лоб, Виктор – растерянно.
      – Ну, допустим, положил… А теперь объясни, почему ты остался без денег? Растолкуй, как понять это «остался».
      – Наверное, не точно сказал.
      – Вот твой ответ, вот твоя подпись. Читай. – Савин приподнял бланк протокола и повернул его в сторону Виктора. – Давай внеси ясность, что значит «остался». У тебя их украли, отняли, потерял?
      Виктор не ответил.
      – В Москву когда приехал?
      – Неделю назад.
      – Сколько взял с собой денег?
      – Какое это имеет значение?
      – Имеет!
      – Триста сорок.
      – Ух ты! И за неделю без рубля? – удивился Савин. – Даже матери на пальто не оставил. Странное дело получается. Чего прячешь глаза? Боишься?..
      Виктор с отчаянной решимостью взглянул на Савина и понял, что тот смотрит на него с досадой. От этого почувствовал еще большее огорчение.
      – Чего бояться? Наказания? Чем больше, тем лучше, – возбужденно проговорил он.
      – Если настроен вести разговор в таком тоне, то лучше его не вести.
      Виктор опустил голову.
      – Слушай, парень, брось… – навалившись на стол, громко сказал Савин. – Об этом говори другим, если они слушать пожелают. Еще никто в этом кабинете не говорил, что наказание желанно. Каждому хотелось поменьше. Наказание не страшно только несмышленышу… Ну, так куда же ты дел свои деньги?
      Было видно – вопрос беспокоил Виктора.
      – Как мне понимать твое молчание?
      И только теперь, когда от обиды и стыда Виктор замкнулся, когда жизнь показалась ему лишенной всякого смысла, когда ожила терзающая душу тоска, он впервые услышал отчетливые посторонние звуки. Они жили в этом, казалось бы, непроницаемом кабинете. Сквозь распахнутую настежь форточку с улицы доносился шум самосвалов, скрежет железного скребка о тротуар, смех мальчишек, почувствовавших наступление весны. Там, за окном, шла такая знакомая, теперь уже ставшая для него невероятно далекой жизнь.
      – Ты меня не слушаешь, Виктор, – нарушил молчание Савин. – Приди в себя и пойми ситуацию.
      – Какую ситуацию?
      – Почему такой обидчивый тон? Не нравится мой вопрос? Хорошо. Задам другой. Скажи: в Москву приехал с чужими людьми или с друзьями?
      – С друзьями.
      – Что же у них взаймы не взял? Ну, у Тамары неудобно – это ясно. А у Тарголадзе? Насколько мне известно, он деньгами располагал.
      – Мне его денег не надо, – отрывисто проговорил Виктор.
      – Поссорился, что ли? – Нет!
      – Выходит, проще украсть, чем попросить? – не отступал Савин. – Мудришь ты очень!
      «А ведь я хитрю со следователем, – подумал Виктор. – Даже на этот вопрос не ответил». И все же сказал:
      – Мне нечего скрывать. Это легко проверить.
      – Этим я и занимаюсь. Ты неспроста уходишь от вопроса. Раз на мелочах путаешь, значит, есть другая вина. Твое упорство настораживает…
      Виктор покраснел. Он почувствовал смущение и стыд. Сказал с излишней поспешностью:
      – В чем меня подозреваете? Чего добиваетесь?
      – Чего на людей бросаешься? Я правды добиваюсь. И не внушай себе, что мои вопросы обижают. – Савин продолжал спрашивать: – Тамаре сказал об отъезде?
      – Нет, – ответил дрогнувшим голосом.
      – Вот это уж выше моего понимания. Даже и этого не сделал. Выходит, от своей девушки потихоньку убежал?
      Виктор сконфуженно молчал.
      – Будем считать, что молчание – тоже ответ. Поехали дальше. Гурама когда видел?
      Виктор отвернулся и стал смотреть в угол кабинета.
      – Три дня назад. Точно – три дня, – соврал он. Савин посмотрел сердито.
      – Не верю! – бросил он резко. – Скажи, ты, случаем, не алкоголик?
      – Не понимаю, о чем вы…
      – Ишь ты! – усмехнулся Савин. – Неужели не понимаешь? Любишь выпить?
      – Вы шутите? Такой вопрос не ко мне.
      – Я не шучу. Я серьезно. Давай поговорим о конкретных фактах. Вчера утром ты покупал коньяк в буфете? Напомнить подробности?
      Виктор понял, что следователь спросил о коньяке не случайно. «Нет, я о Гураме ничего не скажу, – решил твердо. – О своих делах пусть сам отчитывается». Пришли на память слова Гурама: «Про меня скажешь – про себя скажешь».
      – Так ты покупал коньяк? – повторил Савин.
      – Мне захотелось выпить, – сказал Виктор. – Было плохое настроение.
      Савин покачал головой.
      – Ложь – плохой помощник. Мне жаль, что ты лжешь, причем активно! Ты ведь с собой воюешь, не со мной. – И спросил напрямик: – Где ночью был?
      Виктор лихорадочно обдумывал ответ.
      – Ночью? – переспросил он. – Об этом тоже говорить? С какой стати? Но это, извините, личное, – и смутился.
      На Савина смотрели растерянные глаза. Их выражение никак не вязалось с тоном, каким были произнесены слова. Такое состояние человека, когда дерзость и боязнь объединились в единое целое, было знакомо Савину.
      – Не кипятись! Я не покушаюсь на твое личное. – Он нахмурился. – Назови место, где был. Вопрос имеет прямое отношение к делу.
      – Я не могу.
      Савин почувствовал, что его вопрос смутил Виктора. И сказал не сердясь:
      – Вот именно, не можешь! Поэтому и нервничаешь. Все хочешь выгадать, не прогадать. А в номере кто был утром?
      – Никто! – ответил громко, не моргнув глазом.
      – Ты плохо слышишь?
      – Нет, а что?
      – Тогда чего кричишь? Почему скрываешь, что был Тарголадзе? Зачем он приезжал? Ну, говори? Я жду!
      Виктор надолго задумался.
      – Зачем его ввязывать?
      – Блестящий ответ! Выходит, он «ввязан»? Так надо понимать? – расчетливо спросил Савин. Вопрос попал в цель. – Так вот почему ты за него горой.
      Виктор страдальчески поморщился и сидел теперь подавленный. С каждым вопросом Савина, с каждой новой его фразой он все больше убеждался в том, что следователь знает о нем многое. Да и невозмутимая манера разговора Савина подтверждала это.
      – Понимаете, обстоятельства. – Губы Виктора дрожали.
      – Вот оно что! Я о них наслышан. Они разные бывают. – Савин стремительно встал и зашагал по кабинету. – Только я все больше убеждаюсь, что самые вредные обстоятельства – это цинизм, унижение, обман, подлость. И еще наглость. Но это не твои обстоятельства. Скажи откровенно, что у тебя общего с Тарголадзе? Чем он занимается в Москве?
      Виктор нервничал.
      – Вы ведь не хотите, чтобы я наговаривал?
      – Конечно, не хочу. За наговор судят так же, как за укрывательство. Он говорил с тобой о вещах? Только прямо и быстро!
      Виктор пожал плечами.
      Савин перестал мерить шагами кабинет и остановился против него. Сказал преднамеренно спокойно:
      – Хорошо. Я помогу. Почему молчишь о кофточках? Он же продал их твоим соседкам в гостинице. Я спрашиваю о фактах, которые тебе хорошо известны.
      Виктор выпрямился. Взгляд стал сосредоточенным. Он понимал, что нужно отвечать на этот простой, но нелегкий для него вопрос. Через силу сказал:
      – Я сейчас вспомню… Я слышал… – и умолк. Внимательно наблюдая и контролируя его поведение и ответы, Савин все больше убеждался в том, что в показаниях Виктора о краже было все верно, кроме фраз о ее причине и о друзьях. Он подумал: «Вот ты с какой стороны открылся. Выходит, задел я нужную струну. Похоже, действительно все дело в Гураме».
      – Ты врешь и думаешь, будто тебе верят. Только учти: я человек дотошный, – заверил Савин. – Должно быть, ты не по своей воле живешь – по чужой указке.
      Возникла томительная тишина.
      – Куда ездил с Гурамом на машине? – стараясь не упустить инициативы, наступал Савин. – Ответь, если не затруднит. Молчишь? Лужи как следует не видел, а в болото лезешь. Говори правду, чтоб совесть не мучила.
      Виктор был расстроен. Он не предполагал, что следователь знает о его поездке с Гурамом. Подняв голову, удивился. На лице Савина не было недоброжелательности. Оно было озабочено и… огорчено.
      «Конечно, он знает все. Чего я морочу голову?» – подумал Виктор и, словно избавляясь от тяжелого груза, проговорил:
      – Дайте немного подумать, собраться с мыслями.
      – Ну что ж, годится. Подумай, – сказал Савин. – Серьезно подумай. Я вижу, совесть у тебя есть. И помни: потеряешь совесть – потеряешь себя.
      …Перед тем как выйти из кабинета, Виктор спросил:
      – Скажите, что значит кочан гурийской капусты?

* * *

      В отделении милиции, как и в любом учреждении, жизнь шла в двух измерениях – внутреннем и внешнем. Первое для людей посторонних было скрыто. Второе проходило самым заурядным образом. Люди, одни озабоченно, другие спокойно, заходили в кабинеты, через какое-то время выходили оттуда с сосредоточенным или довольным видом. Чтобы понять их состояние, необязательно вглядываться в лица. Достаточно было прислушаться к звукам дверей. Одни приоткрывали их осторожно, другие хлопали ими уверенно. Обычный круговорот служебных отношений и житейских переживаний.
      Арсентьеву такая суета была привычна. За двенадцать с лишним лет работы в уголовном розыске он научился точно разбираться в настроении людей и ситуациях, с которыми они сталкивались в милиции.
      Сегодняшний рабочий день, если даже и не считать бессонной ночи, ушедшей на поиски Пушкарева, для Арсентьева оказался напряженным. Около одиннадцати зазвонил телефон. Он снял трубку и по голосу сразу понял, что это из управления Аносов, которого Арсентьев знал около года и уже имел о нем свое мнение. Аносов в милицию пришел из другого ведомства. Поначалу произвел впечатление человека невероятной работоспособности. Приходил на службу раньше всех. Уходил – когда другие кабинеты были уже заперты. Заглядывал вроде бы ненароком к руководству – вот смотрите: и я с личным временем не считаюсь, как и вы, озабочен делами. Но вскоре стало ясно: это не от рвения, а от отсутствия специального образования. Довольно скоро он освоил азы оперативной работы и научился манипулировать общими ее терминами с поразительным мастерством.
      Однажды спросил Аносова: как же без знания специфики милицейской деятельности он руководит? Ответил:
      – Были бы недостатки, а требовать их устранения не проблема.
      – А если их нет?
      – Тогда руководить еще проще.
      Он на хорошем счету: аккуратен, настойчив, требователен… Всегда в отутюженном костюме, модном, умело завязанном галстуке.
      – Я вас приветствую! – хорошо поставленным голосом проговорил Аносов. И, не ожидая ответа, спросил: – Какие результаты по краже? Какой прогноз раскрываемости на квартал?
      Первый вопрос был не из простых. «Выходит, большое начальство уже знало о краже у Школьникова, – подумал Арсентьев. – Теперь Аносов будет одолевать звонками и требовать исчерпывающую информацию о результатах розыска». Второй вопрос поставил Арсентьева в затруднительное положение. Он почувствовал досаду и, не скрывая ее, проговорил:
      – Это зависит от того, как закончится месяц март. Жулики и хулиганы со мной свои планы не согласовывают.
      Аносов выразил неудовольствие и сказал внушительно, что пора бы научиться предвидеть итоги и сообразно этому строить работу подчиненного аппарата.
      – Мы с вами ведем разговор о конкретных фактах. У вас до сих пор нераскрытая кража. Значит, в работе не все в порядке. От потерпевшего поступают звонки, – пророкотал он. – Делайте выводы…
      Упрек был необоснованный. Судя по всему, Аносов привык, чтобы больше выслушивали его. Арсентьев сказал в трубку не колеблясь:
      – Не все преступления раскрываются с ходу. А что касается выводов, то я уже их сделал. Если о работе отделения судят по одной нераскрытой краже, которая совершена два дня назад, и еще по звонкам человека необъективного, то действительно где-то что-то не в порядке.
      – Что вы имеете в виду, товарищ Арсентьев? Мы недовольны…
      Обычно уравновешенный и покладистый, Арсентьев не сдержался:
      – Почему вы делите людей на «мы» и «вы»?
      На вопрос Аносов не ответил, но зато настойчиво порекомендовал активизировать оперативную работу, обеспечить дневной поиск в районе новостроек. Проговорил так, будто ничего важнее для него сейчас не было. Арсентьев шумно вздохнул.
      – У меня две трети территории под новостройками…
      На другом конце провода энергично гмыкнули.
      Потом было совещание и служебная подготовка с участковыми инспекторами. Около двенадцати начали звонить оперативники, работавшие на территории. Их короткие информации о проверке взятых под подозрение лиц стали вносить ясность в контрольные мероприятия. Дал знать о себе и Филаретов. Он сообщил, что по имеющимся у него данным кражу из квартиры Архипова совершил высокий, крепкого сложения мужчина, одетый в коричневую спортивную куртку. Такие же сведения были получены его сотрудниками и от жильцов, которые гуляли около дома в часы происшествия.
      – Сориентируй своих ребят о приметах, – попросил Филаретов. – Будем розыск вести сообща. Если получишь новые данные, дай знать без задержки.
      Звонок Филаретова конкретизировал поиск, давал хорошую основу для проведения целевых розыскных действий.
      В кабинет, позвякивая ключами, вошел Савин.
      – Привет сыщику! – бодро сказал Арсентьев, отрывая взгляд от бумаг на столе. – Чего хмурый?
      – Устал после ночи. Но все равно упущенное наверстаю, – ответил Савин. – Приеду домой и сразу под душ, потом чай с молоком, и буду спать до утра, – последнюю фразу проговорил так уверенно, что сомневаться в этом решении было нельзя.
      О том, что устал, Савин не преувеличил. Выглядел он утомленно.
      – Судя по виду, ты в отличной форме, – подбодрил его Арсентьев. – Придется чаще тебя брать в «ночное».
      Савин не принял шутки.
      – Не разыгрывай… Я и вправду замотался. Спросишь: почему? Допрос Пушкарева оказался гораздо сложнее, чем предполагал! А насчет «ночного» – в дальнейшем будешь обходиться без меня. Я не гладиатор, чтоб по три смены вкалывать.
      – Ничего, ты явление исключительное. Выдержишь! – Арсентьев, добродушно улыбаясь, похлопал его по плечу. – Потом не забывай: следователь, как и оперативник, должен быть стройным, подтянутым…
      – Самое главное – мудрым!
      Присев на край стола, Арсентьев спросил:
      – Ну, что у тебя там? Говори! Какие головоломки с парнем?
      – Вообще-то Пушкарев орешек не из трудных. Показания о краже дал сразу. Без утайки, – ответил Савин. – Эта задача, можно сказать, была решена за пять минут.
      – Браво, мастер! Ну а на чем же ты надорвался?
      – Понимаешь, когда допрос идет обычно – один упорно врет, а другой с еще большим упорством доказывает правду, – здесь все ясно. Стандартная ситуация. Но когда допрос по самым острым моментам проходит гладко, но при этом малозначительные обстоятельства и факты настойчиво отрицаются, то невольно спрашиваешь себя: что за этим кроется? Что происходит с задержанным? – Савин прервал рассказ и задумался. – Обычно такое бывает, – продолжал он уже с большей уверенностью, – когда за этим малозначительным стоит что-то серьезное. Вот я и разбирался…
      Арсентьев вышел из-за стола, походил по кабинету и, привалившись спиной к сейфу, спросил:
      – Ты не ошибся в парне? Что может быть за ним? Савин вспомнил весь ход допроса.
      – Понимаешь, Пушкарев производит хорошее впечатление. Я почувствовал это по его ответам, даже тону. Особенно когда стал давать показания… – Савин встал, линейкой ткнул в форточку. Поток прохладного воздуха сразу же раздул парусом золотистую штору. – Но почему о своих связях он ни слова. Вопросы о Тарголадзе принимал в штыки: не знаю, не видел, не помню. В чем дело? С каждым его ответом я все больше убеждался, что он скрывает. Пушкарев явно чего-то боится. Может, кого-то.
      Арсентьев слушал с интересом и изредка, словно поддакивая, кивал головой.
      – В этом ты видишь какие-то доказательства?
      – Никаких! Только улики поведения. Но чем больше думаю о них, тем больше прихожу к выводу, что мои вопросы о Тарголадзе попали в цель.
      В кабинете было по-прежнему душновато, судя по всему, в котельной работали с перевыполнением плана; батареи дышали жаром. Савин легким движением руки ослабил узел галстука.
      – А может, он просто волновался? – сказал Арсентьев. – Может, о своих связях не говорит потому, что боится огласки? Стыдно парню. Рассуди и по-другому. По сравнению с твоей у него была невыгодная позиция. Ему и маленький вопрос мог казаться больше Гималайских гор. Допрос не обычный разговор. Он записывается и подписывается. Ты же не новичок в следственной работе. Спрашивать и отвечать – не одно и то же. Состояние разное…
      – Конечно! Но допрос – тоже экзамен на честность. Вот где обнажается вся суть человека, совершившего преступление… Почему он скрывал Тарголадзе?
      – Не забывай и другого: нигде так не грешат против истины, как на допросе. – Арсентьев помолчал. – Ты вот что… Как вышел на свои маленькие вопросы? – поинтересовался он.
      Савин легко усмехнулся:
      – Старая хитрость. Ей тысяча лет. Проиграл то, что удалось получить при осмотре, выяснить у Тамары, работников гостиницы, потерпевшего… В общем использовал имеющуюся информацию, ну и импровизация небольшая. При таком материале это несложно.
      – Похоже, ты жестко допрашивал.
      – Наоборот! Мягко указал на нелогичность, на противоречия. Для пользы следствия это не возбраняется и не вредит делу.
      Арсентьев опять заходил по кабинету.
      – Что было дальше? Говори, не скрывай.
      – Мне нечего скрывать. Пушкарев в конце сказал, что на словах я гуманист, а на деле хочу еще одного человека посадить. Понимаешь, еще одного! Значит, знает кого и знает за что! Потом уже, в самом конце, спросил: что означает кочан гурийской капусты… Арсентьев остановился.
      – Стоп! – скомандовал он. – Вот это уже интересная деталь! Кочан капусты на языке дельцов – десять тысяч рублей. Похоже, у Тарголадзе длинные руки и большой аппетит.
      – Вот этого я и ждал от тебя! – сказал Савин. – Такие деньги могли бы пойти и на покупку краденых ценностей.
      – Не исключено.
      – Мы должны тщательно проверить Тарголадзе. Выяснить, что он за фрукт и чем занимается в Москве.
      – Ты гений, Савин. Очень дельная мысль, – усмехнулся Арсентьев. – Осталось уточнить, что означает «мы».
      Савин был настроен решительно.
      – «Мы» – это ты и я, – ответил он, не обращая внимания на усмешку. – Проверь его по своим каналам. Только надо срочно.
      – Надо, надо, – поддразнил Арсентьев. – Ох и хитрец! Хорошо. Я дам задание оперативникам. Они поработают. А ты заходи через час. Пообедаем вместе и обсудим. Но не задерживайся. Мне еще сегодня население принимать.

ГЛАВА 13