Пятерки у водителя автобуса не нашлось. Инспектор выдал Гураму справку о причиненном его машине повреждении. Положив ее в бумажник, Гурам говорил теперь уже спокойно, неторопливо, как и положено говорить человеку, уверенному в своей правоте.
Уже в машине Тамара сказала ему:
– Ты разговаривал с водителем грубо…
– А какая теперь разница? Он же виноват.
– Разница есть. Ты не умеешь держать себя в руках и убедительно доказывать…
Впрочем, все это вскоре забылось. Гурам включил магнитофон с набором новых записей на пленке.
Всех по-прежнему радовали продолжавшееся путешествие, недолгие остановки в пути, осмотры достопримечательностей.
Когда проехали Подольск, уже стемнело. На померкшее небо наползали фиолетовые облака, которые тенью ложились на заснеженную землю. У горизонта оно светилось ярче – там жил большой город. Гурам неожиданно свернул на обочину и озабоченно произнес:
– Вот черт, нет и тридцати, а полный склероз. Забыл позвонить, чтоб встретили.
– В Москве позвонишь. Поедем! – сказала Тамара.
– Зачем людей ставить перед фактом? Это неудобно. Они знают о нашем отъезде, а не о дне приезда. Здесь почта недалеко. Сбегаю позвоню, – он хлопнул дверцей.
Вокруг расстилались поля. Справа мерцали желтые огоньки далекого поселка. Впереди темнела широкая асфальтированная трасса, гудевшая от моторов. Сквозь тусклую даль, ярко светя фарами и габаритными огнями, мчались молоковозы, тянулась колонна грузовиков.
– Хорошо, что остановились. Меня уже стало укачивать.
– У тебя и вправду утомленный вид, – озабоченно сказал Виктор.
– Ничего, в Москве отдохну. – Тамара придвинулась к нему ближе и развернула карту. – Посмотри, осталось совсем немного, – она взъерошила Виктору волосы.
Он обнял ее и неловко поцеловал. Тамара прижалась к его плечу. Какое-то мгновение они сидели молча.
– Хорошо, что мы поехали. Правда?
Виктор не успел ответить. К автомашине на тарахтящем мотоцикле, выкрашенном в желтый цвет, подъехал милиционер и обошел машину спереди. Наклонившись к приспущенному боковому стеклу двери, сказал:
– Прошу водительские права…
– Они у хозяина машины, – ответила Тамара. – Он сейчас подойдет.
И почти тотчас подбежал Гурам.
– Товарищ начальник, разве я что нарушил? – он был воплощением вежливости.
Милиционер вместе с ним осмотрел передние крылья, помятый бампер и, поговорив о чем-то, записал номер машины. Через несколько минут Гурам уже сидел за рулем.
– Чего он подъехал? – поинтересовалась Тамара. – Он, по-моему, даже права не посмотрел.
– Права посмотрел и сделал нагоняй, – ответил Гурам. – Конечно, я виноват, ключи в замке зажигания оставил. Могло влететь и больше, – он вытащил из-под сиденья бутылку минеральной воды, кольцом сорвал металлическую пробку и сделал несколько глотков. – Сказал, чтоб скорость не давал. Гололед. – Проехав с километр, проговорил: – «Жигули» какие-то ищут.
Ветер гнал тяжелые облака. Не угадаешь, что принесет такой день в Подмосковье: предвесеннюю оттепель или морозец уходящей зимы.
Столица оглушила Виктора разноголосым шумом улиц, удивила громадами новостроек, причудливостью архитектуры старинных домов, ослепила разноцветьем электрических огней.
На площади Маяковского у метро продавали мимозу. Пожилая женщина с обветренным лицом доставала из сумки пушистые веточки и, обернув их целлофаном, протягивала прохожим.
– Красиво! Снежинки в воздухе и цветы! – восхищенно проговорила Тамара.
– Без цветов не можешь? – иронически протянул Гурам.
– Не могу! С ними жизнь лучше.
– А мне все равно. И без цветов все получается так же, как и с цветами. – Он тихо хохотнул.
– Машина долго крутилась по улицам и наконец остановилась на асфальтированной площадке, обнесенной металлической сеткой.
– Ну, вот и добрались, – с видимым облегчением проговорил Гурам. – Подождите здесь. Схожу за хозяйкой.
Тамара и Виктор тоже вышли из машины. Они были рады концу пути и тому, что можно было хоть немного размяться после утомительной дороги.
Гурам вернулся минут через пятнадцать. Рядом с ним шла эффектная женщина лет тридцати в короткой расстегнутой шубке из меха под леопарда.
– Какие у тебя милые друзья, – еще издали проговорила она грудным приятным голосом. – Очень рада вашему приезду, – и представилась: – Виктория Германовна.
Гурам достал из багажника чемодан, небольшой деревянный бочонок с вином, какие-то свертки и запер машину. По-хозяйски крикнул своим замешкавшимся друзьям:
– Ну, что там? Давайте быстрее.
Подъезд был старый, с широкими лестничными площадками. На четвертом этаже они вошли в небольшую уютную квартиру.
– Раздевайтесь. Какие у вас планы на вечер? Впрочем, завтра дадите волю своей фантазии.
– Виктория Германовна, какие планы? Устали мы очень, – ответил Гурам за всех.
– Тогда поужинаем. Уже четверть восьмого, – она подкатила к дивану овальный журнальный столик.
Из кухни принесла тарелки с холодной курицей, ветчину, шпроты, сайру… Чувствовалось, что Виктория Германовна готовилась к встрече. Было весело, но усталость взяла свое, захотелось спать. Виктору постелили на раскладушке в коридоре, под картиной в старинной круглой раме. Не успел он и заснуть, как его уже будят. С трудом открыл глаза и с удивлением увидел младшего лейтенанта милиции. У дверного косяка – мужчина с повязкой дружинника.
– Что случилось? – с тревогой спросил Виктор, приподнимаясь.
– Участковый инспектор Гусаров! Надеюсь, не очень побеспокоил? Еще нет десяти.
Уже через минуту Виктор понял, что интересуются «Жигулями» Гурама и проверяют документы. Из кармана пальто, которым прикрылся вместо одеяла, он достал паспорт и почувствовал себя неловко от того, что был в майке, и еще потому, что долго пришлось расстегивать английскую булавку, которой заколол внутренний карман.
Участковый сел за столик и стал записывать что-то в свой служебный блокнот.
– Когда приехали?
Гурам взглянул на часы.
– В начале восьмого…
– Не сюда. В Москву, – уточнил свой вопрос Гусаров.
– Сегодня вечером.
– И можете подтвердить?
Гурам задумался. Его лицо стало озабоченным. И, словно вспомнив что-то, оживился:
– Конечно! – он вытащил из бумажника сложенный пополам листок. – Вот позавчерашняя справка из Ростовской госавтоинспекции о том, что мне помял бампар автобус.
Гусаров прочитал внимательно справку и сделал еще одну отметку в своем блокноте.
Тамара в накинутом розовом халатике стояла у серванта. В ее глазах была растерянность.
– Интересное кино, – попыталась возмущаться Виктория Германовна. – Значит, ко мне и гости не могут приехать? Я буду жаловаться…
– Ну зачем так резко ставить вопрос? – с завидным хладнокровием остановил ее Гурам. – Участковый на службе и выполняет свой долг. По-моему, он убедился, что перед ним люди порядочные, – проговорил так, будто сейчас это было самой важной для него задачей.
Гусаров вернул паспорта.
– Гости, конечно, могут приехать. Даже желательно. Но и у меня обязанность – выяснить нужные мне вопросы. В частности, насчет вмятин на бампере. – Он невозмутимо посмотрел на Викторию Германовну. – Поэтому, гражданка Гудкина, прошу понять меня правильно.
– Они у меня несколько дней побудут. Надеюсь, не станете штрафовать? – выражение ее глаз стало мягче.
– Нет причин.
Заперев дверь, Виктория Германовна вернулась в комнату и села на диван. У нее все же испортилось настроение.
– Уверена, кто-нибудь из соседей о вашем приезде доложил и тихий восторг от этого испытывает. Доброжелатели.
– Это все из-за нас, – смущенно сказала Тамара. – Поверьте, мы страшно огорчены. Гурам, придумай что-нибудь с гостиницей…
– Я завтра улажу этот вопрос, – пообещал Гурам. Накинув на плечи пиджак, он вышел на кухню, где долго и тихо говорил о чем-то с Викторией Германовной.
ГЛАВА 3
Синоптики ошиблись – обещали мороз, но ночью прошел снег и под утро потеплело. У кромок тротуара поблескивают хрупкие застывшие лужи. Сунув руки в карманы черной из синтетики куртки, старший оперативный уполномоченный Александр Таранец осторожно шагал по звонкому, ломкому льду и улыбался. Он вышел из дома ровно в девять, на полчаса раньше обычного. Сегодня его дежурство по уголовному розыску в отделении милиции. К нему нужно было подготовиться.
По заведенному распорядку пятиминутка началась без четверти десять. Оперативники, как всегда, собрались в небольшом кабинете начальника уголовного розыска Арсентьева. Невысокий, полноватый Муратов, с аккуратно подстриженными усиками на скуластом лице, сел на первый попавшийся стул. Ему нет и тридцати, но он уже значится в «старичках». Рядом с ним, закинув ногу на ногу, пристроился белозубый, стройный, крепко сбитый Казаков. С месяц назад он раскрыл запутанное преступление и теперь посматривает на товарищей чуть свысока. Казаков и Муратов друзья. В углу у шкафа сидит обычно общительный, а сейчас хмурый и задумчивый светлоголовый Филиппов. Это опытный, инициативный работник. Он в уголовном розыске восьмой год. С ним советуется даже Муратов. Таранец сел на диван – на свое постоянное место.
Тихо звякнул отлаженный на малый звук телефон. Арсентьев снял трубку. Он слушал внимательно и делал какие-то пометки на календаре.
– Понял. Учту! Дам дополнительные указания…
Ему тридцать пять, но выглядит старше. На щеках глубокие складки, проседь в густых темных волосах. Посторонним людям он кажется человеком суровым, но сотрудники относятся к нему с большим уважением и отзываются как о человеке добром, прямодушном и начальнике справедливом, хорошо ориентирующемся в самых сложных ситуациях.
Арсентьев начал пятиминутку со сводки происшествий и телефонограмм, поступивших из управления. Заслушал результаты проверки заявлений, оперативных материалов. Оторвавшись от бумаг, внимательно посмотрел на мрачного Филиппова.
– У вас неприятности? Что случилось?
– Все в порядке, – ответил тот. – Простудился слегка…
– Ну-ну! – усомнившись, проговорил Арсентьев. И сразу же обратился к Казакову: – Что нового по делу о ножевом ранении?
Казаков, зная, что Арсентьев не любил многословия, доложил кратко, самое главное:
– Наша рабочая версия оказалась правильной. Вместе со следователем мы установили, что преступление совершил Борщев.
– И где же он?
– Скрывается.
– Такое объяснение меня не удовлетворяет, – сразу сказал Арсентьев. – Не можете взять? Или времени не хватает?
– Время есть…
– Выходит, осталось начать и кончить…
Казаков спорить не стал. Недовольство Арсентьева было резонным. Он ограничился одной фразой:
– По нашим данным, Борщев эти дни дома не появлялся.
– Вы сузили круг проверки. Дней на раскачку нет. Поработайте над связями Борщева. Подготовьте его фото для размножения.
– Понятно. Этим я и занимаюсь…
Арсентьев в основном был доволен докладом Казакова. Работа по делу, находящемуся на контроле, не зашла в тупик. Личность преступника установлена. Открыв красную папку, он спросил Муратова:
– Как с анонимкой? Похоже, у Мамонова и вправду появились подозрительные вещи.
– Пока ничего интересного. Эти вещи в розыске не числятся. По-моему, Мамонов болтун. Похвалился перед друзьями.
– Интуиция не доказательство, – прервал Арсентьев. – Она уголовно-процессуальным кодексом не предусмотрена.
– Так это ж самая банальная анонимка, товарищ начальник, – оправдываясь, проговорил Муратов. – Мало ли что напишут.
– Анонимки чаще пишут на того, кто мешает, – отпарировал Арсентьев. – А Мамонов самый заурядный пройдоха. Наверное, дорогу кому-то перешел или в долгу остался. Так что проверьте этот сигнал досконально. Писали, чтоб уж наверняка с Мамоновым рассчитаться…
Муратов засомневался и посмотрел на Казакова, словно ждал от него поддержки, но тот только повел плечами.
– Да хлещется он! Арсентьев покачал головой.
– Хлещутся веником в бане. И знайте, поверхностная проверка всегда ведет к домыслам. Пощупайте Мамонова как следует.
Опять звякнул телефон. Арсентьев снял трубку.
– Что?.. Да, ваша родственница у нас… Отпустить домой?.. Посоветуйтесь с потерпевшими, которым она спирт продавала… Не можете? Правильно! Их второй день в больнице отхаживают… В связи с чем? Они зрение теряют… Пожалуйста!
Положив трубку, Арсентьев взглянул на Муратова.
– Продолжайте! Как Мамонов себя ведет эти дни?
– Спокойно. Позавчера и вчера из дому не выходил, – оживился Муратов. – Его никто не посещал. Наверное, после пьянки отлеживается или заболел…
Арсентьев усмехнулся.
– Для справки: Мамонов пьет редко. Подготовьте дополнительный вариант проверки. – После паузы добавил: – Попытайтесь указанные в анонимке вещи увязать с преступлениями на других территориях. Глядишь, и найдете разгадку. Эту ниточку не надо упускать!
– Ясно! – ответил Муратов.
Заканчивая пятиминутку, Арсентьев проинформировал оперативников о звонке из управления. Руководство требовало активизировать розыск «Жигулей», сбивших женщину в Останкине.
Все разошлись по рабочим местам. Затем Арсентьев провел инструктаж участковых. Определив каждому задание, он отпустил их. Оставил одного Гусарова.
– Давай-ка почитаем ваш рапорт. Вот вы пишете: «В соответствии с указанием о розыске машины „Жигули“ и по поводу соблюдения паспортного режима мною при проверке квартиры гр. Гудкиной Виктории Германовны, проживающей в доме 96, кв. 17, по Некрасовской улице, выявлены гр. Тарголадзе Г. И., Пушкарев В. А., Сорокина Т. Н. – все жители города Тбилиси, приехали на автомашине „Жигули“ с целью проведения отпуска в Москве. Данная автомашина отношения к позавчерашнему наезду не имеет. Гр. Гудкиной мною разъяснен порядок проживания в ее квартире иногородних лиц».
– Вам все ясно? Лично мне нет! Что молчите? – поднимая голову, спросил Арсентьев.
Гусаров уныло посмотрел на свой рапорт.
– Во-первых, одной фразой такой рапорт не пишется. Это элементарно. Во-вторых, кто эти люди? Когда приехали? Как их зовут, возраст, адреса? Какой номер и цвет «Жигулей»?.. Конечно, все это приходит с опытом и временем. Но и вы старайтесь.
Гусаров потер пальцами подбородок и бросил на Арсентьева виноватый взгляд.
– Понял, товарищ капитан. Виноват, исправлюсь. Уточню сегодня же. Они вчера вечером приехали. А цвет их машины бежевый. Сам смотрел…
– Вечером? – переспросил Арсентьев. – Чем подтверждено?
Гусаров доложил о справке Ростовской ГАИ.
– Об этом в рапорте и нужно было указать, – Арсентьев улыбнулся. – Мои замечания вам не в обиду, а для того, чтобы главного при проверке не упускали.
– И чтобы служба медом не казалась? – заулыбался Гусаров.
Он в отделении был пятый месяц. Прибыл из средней школы милиции. Способностей проявить пока не успел. Но начальство сходилось в одном: парень старается, с годами опыта наберется.
Для Таранца дежурство началось нескладно. Сразу же после пятиминутки он выехал на происшествие: в котлован свалился мальчик. Потом был вызов к кинотеатру: по телефону сообщили о драке между ребятами…
Сейчас в руках Таранца бутерброд и стакан горячего крепкого чая. Пообедать не пришлось. В этот час в ближайших столовых ассортимент блюд уже не тот. Наверняка остались одни надоевшие котлеты. Зато повезло в другом. Сегодня с ним дежурит следователь Савин. Это его друг и однокашник по университету. Узнав у дежурного, что оперативная машина едет в отделение милиции, Савин вскипятил чай и аппетитными толстыми кусками нарезал «докторскую колбасу».
– Почему ее называют «докторской»? – допытывался Таранец.
– Ее по рецептам дают, – рассмеялся Савин и выскочил в коридор. Он вернулся быстро, с шахматной доской под мышкой.
– Сгоняем по-быстрому? – не дождавшись ответа, привычными движениями стал аккуратно расставлять фигуры. – Только не перехаживать, – прозвучало так, будто Таранец перехаживал чаще, чем он сам. – Е-два, Е-два, – шутливо проговорил Савин. – Новорязанское начало, – голос его был убаюкивающим. По старой привычке он стал жестикулировать рукой. Таранец отвел ее в сторону и потянулся за очередным бутербродом, показывая всем видом, что напористость Савина аппетита ему не портит.
Савин – среднего роста, худощав, подвижен. Большие черные глаза, тонкий нос и продолговатое лицо делали его похожим на южанина. Он следователь. По складу характера – настоящий оперативник. Быстр, решителен, находчив. Осенью он спрыгнул с сарая и со сломанной рукой задержал грабителя. Держится самостоятельно.
– Хочу быть самим собой, – говорил он убежденно. – Авторитеты мы сами себе напридумывали. Важно работать хорошо и добросовестно. – Мать свою он не помнит. Отец шесть лет назад погиб на заводе в аварии. У него двухлетняя дочурка Наташа. В нее вкладывает всю душу, поэтому после работы сразу на всех парах мчится домой. С женой изредка ссорится. Из-за тещи: не хочет, чтобы она командовала в его семье, но побаивается ее лобовых атак и от этого расстраивается еще больше.
– Ты же не милиционер, чтобы работать с утра до ночи, а следователь, – заметила теща.
– А я и милиционер, – отвечает он ей.
Таранец успел выиграть две пешки, и партия действительно закончилась быстро. Дверь отворилась, и вошел дежурный Бутрименко. Высокий, плотный, он занял, казалось, полкомнаты.
– В шахматы гоняете, чаи распиваете, а завтра отгул возьмете? – шутливо пробурчал он.
– Бережем рабочую минуту, – вполне серьезно ответил Савин. – На месте происшествия чай не попьешь.
Отгул возьмет Бутрименко, а им завтра до середины дня придется подгонять дела, которые не успели сделать сегодня. В шахматы играть не запрещено. Дежурство суточное. Ночью поспать не придется. Обязательно поднимут, даже если и не будет происшествий. А к семи утра нужно еще подготовить суточную сводку…
О том, что происшествие значительное, Таранец догадался по тону разговора дежурного, взявшего трубку зазвонившего телефона, и еще по тому, как тот не спеша вытащил из никелированного стаканчика белую шариковую ручку. Сейчас он говорил неторопливо, аккуратно записывал интересующие его сведения. Когда речь шла о тяжких преступлениях, вопросы были лаконичны, касались главных обстоятельств: что, где, когда, каким способом. Уточнялись фамилии, адреса… В таких случаях голос звучал отрывисто, громко. Делалось это специально. Чтобы его помощник успел сориентироваться, дать команду оперативной группе о срочном выезде.
Наконец Бутрименко щелкнул красным рычажком телефонной установки и повернулся. Стало ясно – сообщение о происшествии требовало проверки на месте.
– Таранец, тут для тебя дело появилось, – сказал Бутрименко. – На Лихоборовской квартирная кража, у Школьниковых. Придется съездить, – он протянул листок. – Возьми адрес. С места позвони о подробностях.
Таранец молча кивнул, сунул бумажку в карман и, нахлобучив шапку, вышел с Савиным из дежурной. Против отделения уже урчал мотором желтый «рафик», давно набегавший без ремонта положенный километраж. Из ворот вышел кинолог, ведя на поводке служебно-розыскную собаку. Лайма, присев на широкие лапы, прыгнула в кузов и улеглась в закутке, зарешеченном металлической сеткой. Подошел эксперт-криминалист Мухин.
Савин с силой захлопнул дверцу. Кузов жалобно скрипнул.
– На ходу не развалится? – с усмешкой спросил он.
– А ты не хлопай, – сердито ответил водитель. – Пока бегает – не бережете. Встанет – ножками топать придется, – и нажал на стартер.
«Рафик» рванулся с места и круто свернул на улицу. Разбрызгивая снежную жижу, машина ускорила бег. Слева и справа замелькали витрины магазинов, корпуса домов, деревья с седыми от инея стволами. По слякотным тротуарам торопливо шли люди…
Мотор работал на больших оборотах. «Рафик» влился в нескончаемый поток отлакированных влагой автомашин. На их задних бамперах то и дело зажигались красные фонари торможения. Водитель пристроил машину за мощным тягачом и не прогадал. Тому уступали дорогу.
Таранец сидел сзади, рядом с экспертом, откинувшись на мягкую пружинистую спинку. Савин, опустив ветровое стекло, высунул голову наружу. Это его давняя привычка. В такие минуты, когда оперативная машина мчалась, мигая сигнальными огнями, а попутный транспорт послушно жался к обочине и люди с любопытством смотрели вслед, он был особенно сосредоточен.
Словно желая сбить его состояние, водитель, обогнав желтый «Запорожец», резко вывернул, и следователя привалило к дверце.
Таранец вытащил из кармана сигарету.
– Не кури, – тронул его за колено кинолог. – Лайма будет плохо работать.
– А она хорошо берет?
– Дай-то так каждой…
Потрескивала рация. В эфире носились позывные. Дежурная служба держала связь с патрульными автомашинами. У развилки образовалась пробка. За КамАЗом с трафаретом на борту «Не уверен – не обгоняй» плелись междугородные автобусы. Водитель ловко крутанул баранку, и «рафик» выехал на осевую линию.
На Лихоборовскую приехали быстро. У дома номер шестьдесят, сбавив скорость, с невыключенной мигалкой свернули во двор.
– Милиция приехала, – закричал мальчишка лет одиннадцати, гулявший у подъезда, и понесся по лестнице вверх.
Лифт поднял их на четвертый этаж. В коридоре квартиры толпились люди. Поздоровавшись и блеснув стеклами очков, Мухин строго сказал:
– Товарищи, прошу ничего не трогать и не ходить по квартире.
– Никто ничего не трогал. Начитались, насмотрелись, – отрывисто произнес хозяин квартиры, высокий, худощавый мужчина с крупными чертами лица. – Их, – кивком он указал на людей, – дальше дверей не пускал. Разглядывать у нас нечего, – неподвижным взглядом он в упор посмотрел на Мухина.
Последовала неловкая пауза.
– Хорошо, хорошо, – торопливо проговорил Мухин и взглянул на замерших соседей. По его смущенному лицу Таранец понял, что слова эти скорее означали: «Помолчите. Не обижайте своей неделикатностью людей».
– Пожалуйста, вы и вы, – Мухин указал взглядом на пожилую женщину в вишневом фланелевом халате и на упитанного мужчину средних лет, – останьтесь в качестве понятых при осмотре. А остальные товарищи свободны. Спасибо вам.
– Давай, Мухин, приступим к осмотру, – сказал Таранец. И тихо кинологу: – Начинай. Я очень надеюсь на тебя. Следы должны быть свежими. Собака проработает их хорошо.
Кинолог отвязал от стойки лестницы Лайму и провел ее в квартиру.
– Покажите, откуда пропали вещи.
Хозяйка – стройная женщина лет сорока пяти – подошла к старинному гардеробу карельской березы, указала на полки с выглаженным постельным бельем и разрыдалась.
– Жулье проклятое! Что сделали! Все утащили. И мое и материно. В войну эти вещи сберегли. Перебивались с хлеба на воду. А тут… – она приложила к глазам платок и отвернулась. – За один мах все нажитое…
Муж подал ей чашку в красных узорах. В комнате запахло корвалолом.
– Я бы их своими руками…
Потерпевшая с немой просьбой в глазах смотрела не на Таранца, не на эксперта, а на кинолога. Тот привычным движением стиснул челюсти Лаймы, ткнул ее нос в поднятую с пола шерстяную кофту и, дождавшись, когда она надышится запахом, ослабил поводок. Лайма закрутилась по комнате, потом сунула свою умную в рыжих подпалинах морду в платяной шкаф, рванулась в спальню, а из нее к входной двери квартиры.
– Вы уж постарайтесь! – прокричала им вслед потерпевшая. – Вы бы, товарищ, – она повернулась к Савину, чувствуя в нем старшего, – сказали, чтоб собака поискала как следует.
– Собака слов не понимает. Я сказал проводнику.
Савин, Таранец и понятые разговаривали вполголоса. Они старались вести себя как можно тише. Кража оставила тяжелый осадок.
Мухин, приладив вспышку, защелкал фотоаппаратом, потом, поставив на стол свой портативный дерматиновый чемоданчик, вытащил из-под брезентовых креплений сияющее никелем увеличительное стекло, кисточки, разноцветные флаконы с жидкостью и порошками и принялся за работу. Савин и Таранец обошли комнаты, кухню, тщательно осмотрели замки входной двери. Следов отжима или взлома не было видно.
– Сколько человек живет здесь? – сдвинув очки на лоб, спросил Мухин.
– Я и муж. Сын – в пригороде, в общежитии.
– Он часто бывает у вас?
– Не очень, – ответила потерпевшая.
– При мне, – со значением процедил муж, – он был два месяца назад. Если точно, то под Новый год.
– С тех пор не приезжал, – словно снимая сомнения, уточнила потерпевшая. – Звонил, правда. – В ее светлых глазах появилось беспокойство.
К Таранцу подошел Мухин.
– Ничего дельного, – шепнул он. – Туго идет. Снял четыре отпечатка, но, по-моему, они от рук хозяев. Я проверю. Остальные стерты. Знакомые давно были у вас? – спросил эксперт у Школьникова.
– Давно. Последнее время никто не заходил, – сказал хозяин квартиры.
– А с замками как? Не барахлят?
– Не замечал. Впрочем, проверьте, – он протянул ключи.
Один за другим Мухин вставлял ключи в замочные скважины и, прислонив ухо к двери, аккуратно покручивал ими.
– По-моему, в порядке.
Таранец сделал последние записи в протоколе осмотра и обратился к потерпевшим:
– Давайте уточним, что пропало. Нам нужны приметы.
Понятые не скрывали своего любопытства.
– Я бы попросил этот вопрос выяснить без посторонних, – проговорил хозяин квартиры. – Нам бы не хотелось…
В комнате мгновенно наступила тишина.
– Принимается! – сказал Таранец с чувством досады, хотя и понимал, что просьба была естественной, законной. – Этот вопрос мы уточним позднее. – Невольно вздохнув, он обратился к понятым: – Я зачитаю протокол осмотра места происшествия. В нем зафиксированы все важные обстоятельства, относящиеся к делу. Вы вправе высказать свои замечания, если таковые возникнут. Итак, протокол осмотра… «Я следователь… с участием старшего оперуполномоченного уголовного розыска… эксперта… в присутствии понятых… потерпевшего Школьникова… – Таранец читал быстро, отчетливо, изредка отрывая глаза от текста. Сбавил темп лишь в заключительной части. – При осмотре дверей квартиры, а также шкафов и серванта следов взлома или отжима не обнаружено. Их запорные устройства внешних повреждений не имеют. Орудий преступления обнаружено не было. Для исследования в лабораторных условиях изъят дверной замок входной двери… Место происшествия сфотографировано…»
Замечаний понятые не высказали. Попрощавшись с ними, Савин пододвинул протокол Школьникову, который сидел за другим концом стола.
– Пожалуйста, подпишите. – И тут же обратился к его жене: – Вы подозреваете кого-нибудь в краже?
Она сбивчиво, торопливо заговорила:
– Мы здесь второй год. Обменяли мужнину комнату и мою квартиру. С соседями отношений никаких. Нам от них ничего не надо. Только вот им… То одно одолжат, то другое попросят. По телефону звонить приходят. Возможно, завидуют нам. Один Сергеев чего стоит.
– Понятой, который здесь был, – уточнил Школьников, заметив вопросительный взгляд Савина. – Зайдет вроде бы по делу, – продолжал он, – а глазами по комнате ширк, ширк.
– Понятно. А конкретные подозрения имеются?
– Сергеев на нас обижен. Под Новый год попросил в долг пятьсот рублей на мотоцикл. Я отказал. И правильно сделал. Раз одолжишь, два одолжишь – на голову сядут, – заключил Школьников. – С тех пор не заходит. Может, зло затаил на нас?..
Савин опустил глаза. Больше всего он не любил подозрительность.
– Сосед где работает? Не знаете?
– Не…ет.
Школьников продолжал читать протокол. Не отрываясь от текста, он вытащил из кармана пиджака ручку, снял колпачок, но неожиданно лицо его вспыхнуло:
– Я не стану подписывать этот документ.
– Извините, не понял, – Савин с недоумением посмотрел на него.
– А чего понимать? – Брови Школьникова дрогнули. – Вы его составили так, вроде бы и кражи не было. Ни следов, ни взломов, ни вещественных доказательств.
– Но ведь действительно же взломов не было. Мы фиксируем…
– Вы фиксируете свое неумение. – Школьников решительно поднялся. – Как же так? В квартире были чужие люди. Похищены вещи. И никаких следов?.. Так не бывает, – его голос звучал уверенно. Резким движением ладони он откинул тяжелую прядь волос.
– В протоколе нет ошибок, – спокойно ответил Савин. Его не так-то просто было смутить, хотя тон Школьникова и кольнул. – В нем объективно изложено все, что выяснено при осмотре. Вы незаслуженно бросаете упреки.
– Я не хочу, чтобы воры по моей спине пешком ходили, – сухо проговорил Школьников. – Не обнаружили! Зато мы обнаружили. По вашему протоколу выходит, что мы сами у себя украли и сами на себя в милицию заявляем.
– Успокойся, Вася, – смущенно проговорила его жена и потянула за рукав.
Наступила неловкая пауза. Таранцу был неприятен этот разговор. Обычно с потерпевшими всегда складывались нормальные отношения и находился общий язык, а тут…
Школьников с минуту о чем-то сосредоточенно думал, потом решительно взял протокол, еще раз прочитал концовку и подписал. Движения руки были четки, решительны.
– Мы уточним приметы похищенных вещей и сообщим сегодня же, – проговорил он. – Вы до каких часов работаете?
– До утра, – ответил Савин.
В отделение милиции они вернулись около восьми. В дежурной части остро пахло мандаринами, несколько штук было на подоконнике, два закатились под широкий деревянный диван, на котором лежал пьяный мужчина в темно-сером пальто. Его лицо прикрывала новая беличья шапка, тонкая рука свисала с дивана.
– Опять пьяного притащили? Для чего медвытрезвитель?.. – проговорил Таранец, проходя за барьер к дежурному. – Зачем принимаешь? А если с сердцем что? У нас врачей здесь нет.
– Его из ресторана таксист доставил, – сказал Бутрименко. – Говорит, архитектор какой-то.
– Тогда другое дело, раз архитектор, – усмехнулся Савин. – Придется прикрепить к стене отделения мемориальную доску в память того, что двадцать пятого февраля здесь около часа находился в бессознательном состоянии такой-то.
