Под вечер Арсентьев поручил Таранцу просмотреть рапорта участковых инспекторов и выбрать из них нужную информацию по краже. Задание показалось оперативнику несправедливым и вызвало чувство глухой обиды. «Выходит, по Сеньке шапка», – решил Таранец, усаживаясь за стол и раскрывая папку. Четыре года работы в уголовном розыске, как он полагал, давали ему право рассчитывать на более важное занятие, а не на второстепенное, как это. Однако анализ рапортов был делом любопытным и совсем не ерундовым, как представлялось поначалу. Уже через полчаса кропотливой работы, забыв о досаде, Таранец старательно выуживал из лавины фраз нужные сведения.
      Увлекшись работой, он не заметил, как приоткрылась дверь и показался Гусаров.
      – Разрешите?
      Таранец оторвал взгляд от бумаг на столе и поднял голову.
      – Свидетель по краже у Школьникова нашелся. Говорит, что видел преступника…
      – Толковый свидетель? Гусаров уверенно кивнул.
      – Тогда вези…
      Гусаров довольно улыбнулся:
      – Зачем везти? Он в коридоре ждет. Это Шунин. Мужик в одном доме со Школьниковым живет.
      Таранец удивленно хмыкнул.
      – Сам пришел?
      – Сам.
      Шунин вошел в кабинет и плотно прикрыл за собой дверь.
      – Желаю здравствовать, товарищ начальник!
      – Здравствуйте, Шунин. Проходите…
      Он неторопливо прошагал по кабинету, распахнув полы пальто, опустился на стул.
      – Я закурю? – сказал так, словно решил, а не просил согласия.
      – Что ж. Губите здоровье себе и работнику угрозыска, – усмехнулся Таранец, пододвигая к краю стола пачку «Явы». – Угощайтесь… – И приоткрыл форточку.
      Шунин достал из кармана свою смятую «Приму», размял туго набитую сигарету и, стряхнув с брюк крошки табака, бросил взгляд на Гусарова.
      – Как поживаете, Шунин? – с благожелательностью в голосе спросил Таранец.
      – Нормально! Живем-покашливаем, газеты читаем… В целом жизнью доволен. Погулял по просторам Родины, теперь успокоился, – он покрутил пальцами спичечный коробок.
      – Это хорошо, что успокоились, – одобрительно проговорил Таранец и с нескрываемым любопытством осведомился: – С чем пожаловали?
      – Говорят, домушников ищете?
      – Откуда знаете?
      – Знаю, – ответил невозмутимо. – Разговоры идут. Около пивной тоже толки пошли. Ребят наших таскают. Только не их эта кража.
      – Почему решили? Одна бабушка сказала? Шунин снисходительно улыбнулся.
      – Нюх у меня есть по таким делам. Кто свой, кто чужой…
      – Учтем на будущее, – засмеялся Таранец. – А теперь к делу. Что хотите сказать-то?
      Шунин слегка привалился к столу, словно выражая желание вести неторопливый разговор. Рассказ его был любопытен.
      В день кражи, часов в двенадцать, он встретил у подъезда Школьникова подозрительного мужчину. Тот вел себя странно. Шунин пояснил: под мышкой нес незапертый чемодан. Вид встревоженный, настороженный, словно вспугнул его кто. Из дома так не выходят, если не гонят, конечно… Разумеется, у меня прямых доказательств нет, но попомните мои слова – тут прямая связь. Даю вам зацепку!
      – Интересные детали, – проговорил Таранец, – но их не густо. Для основательных выводов маловато. У вас есть еще другие факты?
      Шунин, не заметив вошедшего в кабинет Арсентьева, ткнул в пепельницу недокуренную сигарету, давая понять, что недоволен таким поворотом разговора. С приливом досады сказал:
      – Я думал помочь, а вижу – напрасно. Пойду я, – нахлобучив на голову шапку, он порывисто встал.
      – Уходить не надо, – Арсентьев присел против него. – Поспешность – плохой помощник в деле. Здравствуйте, Шунин, – вежливо сказал он. – Повторите свой рассказ. Я начала не слышал, а вот концовка меня заинтересовала. Расскажите все как было.
      Шунин оттаял и даже широко заулыбался. Он слово в слово повторил, что им было уже сказано, и добавил:
      – Не знал этот тип нашего двора. Вот что! Выбежал из подъезда и сразу налево, а там хода нет. Видать, первый раз в нашем доме.
      – Да? Любопытно!
      – Дело не только в этом, – продолжал оживленно Шунин. К нему вновь вернулся доверительный тон.
      – В чем же?
      – Трафаретка у него воровская. Я таких рож в колонии навидался… – интонация голоса была убежденной.
      Арсентьев слушал внимательно.
      – В наблюдательности вам не откажешь, – ответил он. – Память отличная!
      – Не жалуюсь. Пока еще при своей!
      – Его приметы? Одежда?
      – Он был в пальто.
      – Цвет?
      Арсентьев почувствовал замешательство Шунина. Похоже, его вопрос оказался неожиданным.
      – Кажется, синий.
      – Точнее, пожалуйста! Зрение у вас хорошее.
      – Затрудняюсь сказать. В тот день я после ночной был, усталый, – голос Шунина дрогнул. Он склонил голову к плечу, словно защищаясь. – Я, понимаете ли, смотрел не на одежду, а на руки и лицо.
      Арсентьев дал знак Таранцу: тот понял – надо проверить слова Шунина о ночной работе – и покинул кабинет.
      – Чем же запомнилось лицо?
      – Взгляд!.. Знаете, взгляд настороженный! – и запнулся.
      – Взгляд – не лицо. По взгляду искать трудно… Шунин сощурил глаза, и это можно было расценить как легкую улыбку, хотя причин для нее особых не было.
      – Ничего, ничего, – успокоил его Арсентьев. – Скажите, когда он шел по двору, там были люди? Вспомните, это очень важно.
      Шунин о чем-то подумал и произнес:
      – Были две мадамочки какие-то. Одна в дубленке и шапочке спортивной. Другая – с собачкой. Собачку Зюзей кличут. Они в проходной двор вслед за ним пошли…
      Вопрос за вопросом, ответ за ответом. Опытный Арсентьев чувствовал, что Шунин был не совсем логичен. Что-то в его рассказе было не так.
      – Не обижайтесь, но странно… Тех, на кого мельком смотрели, – запомнили хорошо, а к кому приглядывались – ни одной приметы. Не вяжется, – вмешался Таранец.
      – Чему удивляться? Мужчина – не женщина. Чего разглядывать? – сказал мрачным голосом Шунин.
      Разговор прервал телефонный звонок. «Совсем некстати», – подумал Арсентьев и взял трубку.
      Докладывал предельно аккуратный Филиппов.
      – Мы на хвосте у Тарголадзе. Он с тем, кто в ювелирном бриллиантами интересовался. Задерживать?
      – Нет!
      – Если поедет за город?
      – Прокатись тоже…
      – Ясно! Продолжаю работу.
      Арсентьев положил трубку и обратился к Шунину:
      – После того как встретили неизвестного, вы что делали?
      – Пошел домой.
      – Сразу?
      – Сразу! А что я должен был делать?
      Шунин и сам понял, что в его рассказе не все было гладко. Но успокоил себя тем, что за это претензий к нему не будет. И все же заметно сник.
      Арсентьев слушал его уже без прежней заинтересованности. Его больше сейчас занимала причина сбоя настроения Шунина, который хмуро посмотрел на участкового. Арсентьев понял значение этого взгляда. Было ясно, что при нем Шунин не станет говорить открыто и искренне. Он попросил Гусарова спуститься в дежурную часть и ждать его звонка.
      Они остались вдвоем. Шунин улыбнулся. Ответно улыбнулся и Арсентьев, давая понять, что угадал его желание.
      Вновь зазвонил телефон. На этот раз говорил Таранец. Он сообщил, что Шунин в день кражи работал в первую смену. С восьми утра. В двенадцать дня дома находиться не мог – был в цехе…
      Арсентьев нажал на рычаг и сказал как бы в раздумье:
      – У меня к вам довольно серьезный вопрос.
      Глаза Шунина были по-прежнему улыбчивыми.
      – Если насчет примет, то не смогу…
      – Нет, не насчет примет. Хочу спросить. Зачем пытаетесь ввести нас в заблуждение? Вроде бы помочь пришли, а на деле…
      Шунин опустил глаза. Слова Арсентьева застали его врасплох.
      – С чего взяли?
      – С другим бы я не стал терять время на разъяснение «с чего», но вам скажу. Рассказ ваш оказался слишком противоречив. Не считая, конечно, как вы выразились, двух мадамочек и собачки Зюзи, которую, судя по всему, каждый день в этот час прогуливают.
      Немного погодя Шунин сказал:
      – Хочешь как лучше, а получается… Обижаете, товарищ начальник, – и процедил сквозь зубы: – Я таких штучек не отмачиваю. – Он сидел, сильно ссутулившись. – Почему? Почему так решили? – нервно повторил свой вопрос. – А впрочем, ясно – привычная подозрительность…
      Арсентьев покачал головой:
      – Неправда. Нет у меня такого качества. Вас я знаю больше пяти лет. Не верю, что примет не помните. Запутались, а теперь не можете отказаться от того, что уже сказали. Вот и стоите на своем. Для чего вам это?
      Шунин закурил, глубоко затянулся и помахал рукой, разгоняя в стороны дым.
      – Это из области догадок, – сказал категорично. – Знаете, правдой, как шайбой, не играю, – он шумно сдвинул стул с места. – Я все сказал.
      Арсентьев расценил его ответ как свидетельство завидной выдержки.
      – До всего далеко. А вот правдивость – хорошее качество. Кстати, вы свой рассказ помните?
      – Абсолютно! – сказал в ответ.
      – Ну, ну… Значит, в подъезде с этим подозрительным типом столкнулись?
      – Точнее, у самого подъезда. Метрах в десяти.
      – И сразу пошли домой? – повторил свой вопрос Арсентьев.
      – Да! – подтвердил Шунин.
      – Стоп! Стоп! – Арсентьев склонился над столом. – Ну а теперь слушайте внимательно и думайте над ответом. От подъезда до проходного двора метров шестьдесят, никак не меньше. Я этот двор хорошо знаю. Когда неизвестный сворачивал туда, вы, судя по всему, уже в своей квартире должны были быть. Так? Так! Когда же успели оглянуться? Покопайтесь в памяти!
      Вопрос сработал без осечки. Шунин, закусив губы, ошеломленно смотрел неотрывно на Арсентьева.
      – Чего замолчали?
      – Десять метров, двадцать метров – мелочь какая-то… Чего цепляться-то? – Он все больше уходил в себя.
      – В нашей работе мелочей не бывает, – напомнил Арсентьев. – Скажу откровенно, у меня складывается впечатление, что вы ведете себя со мной некорректно. А я в таких вопросах человек не бескорыстный. Когда говорят правду, не обижаются, а вы сердитесь.
      Хотя Шунин был напряжен до крайности, в глазах его сверкнуло любопытство.
      – Не бескорыстный? – Он продолжал неотрывно смотреть на Арсентьева.
      – В том плане, чтоб людям от неправды хуже не было. Разве это не естественно?..
      Шунин встряхнул головой. Мелькнувшая было улыбка быстро погасла.
      – Вы мне не верите!
      – Хотелось бы верить. Мне ваша правда дорога.
      – Это почему? – спросил Шунин.
      – Хочется верить, что вы на правильный путь встали. Шунин перевел дыхание.
      Арсентьев не спешил задавать вопросы. Решил: пусть поразмышляет. В конце концов его тоже надо понять. Душевная ломка – вещь непростая. А он, похоже, был сейчас в том состоянии, когда ему лучше молча поговорить с самим собой. Наконец Арсентьев сказал:
      – Давайте внесем ясность. Зачем ходить вокруг да около. Несерьезно это. Подумайте о людях! У нас времени в обрез.
      – Чем я им помогу? И как? – пожал плечами Шунин. – Я не солнышко, всех не обогрею.
      – Помочь правдой защитить тех, кого воры еще не обидели… Вот что, давайте-ка начистоту!
      Шунин едва заметно покачал головой, словно сомневаясь в чем-то.
      – А, была не была! – вдруг решительно проговорил он. – Правду так правду. Чего кота за хвост тянуть? Я тут три короба нагородил. Никого я не видел!..
      – Зачем это было нужно? Объясните! Я понять хочу, зачем?.. Что сказали бы после проверки?
      – Большое дело, – беззвучно рассмеялся Шунин. – Надумал бы, что сказать… – и невольно вздохнул.
      – Ложные показания… Вы знаете, к чему это приводит, – напомнил Арсентьев.
      – Не пугайте!
      – Хочу, чтоб поняли…
      – Уголовный кодекс мне известен. Может, и статью приписать желаете? – сердито встряхнул головой Шунин. – Считайте, что допустил ошибку. С кем не бывает?
      – Надо по совести.
      – Почему ваш Гусаров без совести управляется? – горячо воскликнул Шунин. – За что он меня по мелкому хулиганству сегодня оформил? – В вопросе прозвучала обида.
      – Так вы же ругались. Притом нецензурно. Шунин не отвел взгляда.
      – Он написал, что я публично. А я – один на один…
      – При людях!
      – Они отказались…
      – Нет, подтвердили. Я материал читал. Как же это вы? – к явному неудовольствию Шунина, добавил Арсентьев.
      На щеках Шунина легли жесткие складки.
      – Гусарову охота была меня наказать.
      – Не торопитесь со своими выводами. Гусаров справедливый человек!
      Шунин будто не слышал этих слов.
      – Мало мне одного позора, так он еще и на работу письмо хочет направить. А там оттирайся, доказывай…
      – Вы где работаете?
      – На комбинате, разнорабочим. Заготовки к станкам таскаю. Вот и вся моя работа.
      – Я по поводу письма разберусь…
      Шунин взглянул недоверчиво и отозвался сдержанно:
      – Много мне чего обещали… – он вяло махнул рукой. – Знаете, почему я сказал правду? Чтоб не было новых потерпевших. Они между мной и Гусаровым не стоят. – Эту фразу он произнес почти шепотом. И так же тихо продолжил: – Насолил он мне. Сцепление отказало. Вот и решил в долгу не остаться. Пусть, думаю, побегает, поищет. На его участке ведь кража…
      – А я здесь при чем? Почему меня решили погонять? – спросил Арсентьев.
      Шунин отвел глаза.
      – Чего теперь об этом? Глупость, конечно… Только если вас больно толкнуть, то и вы не удержитесь. Обидно мне стало… – он сжал губы.
      – Я удержусь. Личное не перевесит, – ответил Арсентьев. – Обиду соизмерять надо.
      Шунин достал новую сигарету и стал жадно курить.
      – Не ладил я с Гусаровым. К примеру, в соседнем доме на прошлой неделе Лисовских обворовали. Поинтересовался я, а он в амбицию. В итоге – протокол сегодня составил. Это у него быстро получилось. Соизмерил!
      Арсентьев смотрел озадаченно.
      – У какого Лисовского? Не слышал о такой краже.
      – Выходит, опять вру? – с тяжелой улыбкой спросил Шунин.
      – Расскажите подробнее.
      – Подробнее пусть Лисовские скажут…
      Оставшись один, Арсентьев заходил по кабинету. С площадки против отделения доносился гул прогреваемого мотора патрульной машины. На подсохшем асфальте, под светом фонарей громко кричали девчонки. Они играли в классы. «Выходит, еще одна кража. И тоже не раскрыта, – огорчился Арсентьев. – А может, зря я расстраиваюсь? Может, Шунин и об этом наплел?» Но в глубине души чувствовал, что утешает себя напрасно. По делу, в котором не было своевременного осмотра, работа предстоит трудная. Мелькнула мысль выехать по адресу. Он взглянул на часы. Было начало десятого…
      Гусаров вошел в кабинет без стука, довольно улыбаясь.
      – Ну как свидетель?
      – Увлекательно поговорили. Поздравляю с такой находкой и, самое главное, со своевременной.
      – Приятно слышать, – не уловив иронии, удовлетворенным тоном отозвался Гусаров.
      – Повезло тебе…
      – Везет тем, кто не старается, а я работаю на совесть.
      – Не переоцениваешь?
      – Может, самую малость, – рассмеялся Гусаров. Арсентьев посмотрел ему прямо в глаза:
      – Скажи, что ты знаешь о Шунине?
      – Судим. Полгода как прибыл. Работает. В предосудительном не замечался.
      – А если сделать общий вывод?
      – Ничего мужик. Проверен не раз. Встает потихоньку на ноги. Последнее время даже выпивши не вижу. Трезвый ходит.
      – И верить ему можно?
      – Несомненно. А что? Арсентьев ответил моментально:
      – Ты плохо знаешь этого человека. Шунин обманул нас двоих. Обманул из-за утреннего протокола.
      – Я действовал по закону, – смущенно сказал Гусаров.
      – Не поднимай волны, законник. Ты о письме ему на работу говорил?
      – О письме я для острастки сказал.
      – Выходит, припугнул. Правом своим давил. Пойми, держать человека в страхе – жестоко! Если этого не поймешь, потом крупных ошибок замечать не станешь. Привыкнешь, как дальше работать будешь? Никто не сделает тебе так плохо, как сам себе, – назидательно сказал Арсентьев.
      – Учту ваше замечание, товарищ капитан.
      – Учти… Кстати, он с тобой о краже у Лисовских говорил?
      Вопрос окончательно испортил Гусарову настроение. Пятерней он взъерошил волосы.
      – Я о краже не знал.
      – Он говорил? Говорил! Обязан был проверить. Хоть и тяжелая штука признавать свои ошибки, но Гусаров сказал не колеблясь:
      – Не сделал… Наверное, по неопытности. – И провел пальцами под воротом рубашки, словно форменный серый галстук туго сдавливал шею. Он был по-настоящему огорчен. – Но я просил бы вас…
      – По этому факту давайте без ваших «но», – остановил его Арсентьев. – Исправляйте свою ошибку. Нужно принять самые неотложные меры. К утру доложите, была ли кража у Лисовских. Дело не терпит отлагательств. Таранец поможет провести эту работу. Если будет установлено, что вы пытались скрыть преступление, я поставлю вопрос перед руководством, – сказал нарочито спокойно. Решил: за допущенную ошибку надо сразу же поправить парня. Но как? Нельзя же его распекать, как старого опытного служаку. Ведь молод еще. Добавил: – И знайте, в нашей работе скидок на неопытность нет… Мы должны служить людям честно. Это наша главная обязанность. Без этого мы им не нужны.
      Гусаров не стоял с запахнутой наглухо душой, не делал вид несчастного страдальца, не смотрел тупо в пол и не чеканил автоматически, безэмоционально: есть, понял, исправлюсь… А сглотнув подступивший комок, не опуская глаз, сказал запальчиво, с юношеской духовной нерастраченностью, предельно собранно:
      – Чтобы служить людям, я и пошел в милицию, – и вспыхнул.
      Арсентьев этого ждал. Он видел в Гусарове человека честного, прямого. Понял, что участковый искренне переживает свою ошибку. Значит, в будущем таких промахов не допустит. Учеба и служба в армии даром не прошли.
      …Уже на улице Арсентьев вспомнил, что забыл позвонить в управление. «Нехорошо! Меня считают пунктуальным человеком, а я запамятовал. Непорядок это. Что же делать? Соглашаться или не соглашаться переходить на новую должность?» – думал он, медленно идя по опустевшей улице, и никак не мог сосредоточиться. Все время отвлекался, вспоминая Шунина, свою учительницу, Усача, Матвеева…
      Домой Арсентьев явился поздно. Дверь открыл своим ключом. В передней стояла сияющая жена.
      – Ну вот! Наконец-то! – с облегчением сказала она. – Я звонила тебе. Никто не ответил. Решила – на происшествии. Опять что-нибудь стряслось?
      – Все в порядке.
      – Представляю, какой это порядок. На тебе же лица нет, – и тихо-тихо вздохнула.
      – Просто день был тяжелый, – попытался успокоить Арсентьев.
      – Это сегодня. А вчера… позавчера?.. Ты уже неделю ходишь сам не свой, – она готова была заплакать.
      Жена была права. Тягостное его состояние не так уж трудно было заметить.
      – Не скрывай. За эти годы жизни я узнала тебя лучше, чем ты сам себя… Меня не проведешь.
      В прихожей и на кухне горел свет. Арсентьев снял пальто. С облегчением сунул ноги в мягкие домашние туфли. Обнял за плечи жену, прошел в комнату и сел с ней рядом на диван.
      По радио пела Анна Герман.
      – Понимаешь, у меня очень сложное дело. За него здорово спрашивают. Но, думаю, вскоре я с ним разберусь…
      – А потом другое дело будет. И такой же спрос. Уходи ты с этой работы, – тихо сказала она. – Пожалей себя-то…
      – Работа, конечно, тяжелая. Но нравится. Тут ничего не поделаешь…
      – Неугомонный ты, – огорченно сказала жена. – Ладно, ступай под душ. Сразу придешь в себя. Да, – спохватилась она, – чуть не забыла. Звонил дежурный…
      – Что-нибудь срочное?
      – По-моему, нет. Голос спокойный, о дочке рассказывал…
      Арсентьев, не включая настольную лампу, набрал номер.
      – Что случилось, дежурный?
      – Филаретов из МУРа спрашивал. Просил сказать, что завтра к двум подъедет. Интересуется материалами по краже.
      Арсентьев нахмурился. Филаретова он знал давно. Этот опытный оперативный работник прописными истинами, очередной накачкой заниматься не станет. Будет вести предметный разговор. Скрупулезно изучит материалы дела. О них Арсентьеву беспокоиться нечего. Перечень похищенного, осмотр места происшествия, выписки из экспертиз, фототаблицы, ориентировки, планы, весь розыскной материал оформлены профессионально. И оперативные зацепки появились хорошие. Но именно в это мгновение Арсентьев неожиданно почувствовал смутное беспокойство. «А что, если Филаретов будет настаивать на увеличении количества версий? Их в плане немного. Самые основные, – подумал он. – Разработка новых на этом этапе пользы не принесет. Надо убедить его в необходимости первоочередной проверки намеченных направлений. Разговор о новых версиях не исключен. А в общем, чего гадать?»
      Арсентьев задумчиво смотрел на затихающую вечернюю улицу, освещенную желтым светом фонарей, на сверкающие яркими огнями неоновые рекламы, на темные скворечники, прибитые к деревьям, на мигающие голубые всполохи телевизоров в далеких окнах.
      Он сел в кресло, и череда невеселых мыслей вновь охватила его. Не исключено, что приезд Филаретова связан с проверкой жалобы Школьникова. Он же грозился написать. Знает, что наш брат на улыбку отвечает улыбкой, но на хамство и нечестность ответить тем же не позволит. «Может, это несправедливо? – спросил себя. – Нет! Справедливо! – Арсентьев крепко зажмурил глаза и потер виски. – Тебе понятно. Что ж, радуйся, Школьников. Радуйся, начальник отдела министерства с большими связями. Теперь же хотелось кольнуть меня в отместку за то, что я понял твою никудышную совесть. А-а, ладно. Переживем», – он махнул рукой.
      Из кухни вкусно запахло жареной рыбой. Очнувшись от раздумий, Арсентьев встал, распрямился и заглянул в комнату, где спал сын. Он, как в детстве, лежал на животе и словно что-то высматривал, искал потерянное на полу. Подошла жена и, положив ладонь на плечо, сказала:
      – Николай, иди ужинать. Все готово.
      На кухне приглушенно работал переносной телевизор. Арсентьев сел на свое привычное место – между столом и дверью. Листая газету, он сказал:
      – Разбуди меня в семь. На работу нужно пораньше.
      – Слушай, почему мне твои дела спать не дают?
      – Ладно-ладно, – ответил скороговоркой. – Раз вышла за меня замуж, то терпи. У меня работа особая.
      Жена сдержанно проговорила:
      – Николай, мы вместе уже пятнадцать лет. У меня ведь тоже жизнь. Я устала. Так больше не могу, – сказала с запинкой. – Каждый день провожаю тебя и не знаю, вернешься ли ты домой. Подумай хоть о семье.
      Арсентьев отложил в сторону газету. Первым его желанием было отшутиться. Он даже повернулся к жене с улыбкой, но сказал серьезно:
      – Сотрудники тоже рискуют, а я их начальник. За всю работу отвечаю я. А насчет подумать – уже подумал, – он старался говорить спокойно, но это удавалось плохо, – наверное, я скоро перейду работать в МУР.
      – Ты мне об этом не говорил.
      – Позвонили сегодня.
      – Там не опасно?
      – Наверное, – успокоил Арсентьев.

      Прижавшись плечом к холодному проему окна, Валет, словно предчувствуя приближающуюся опасность, осторожно выглянул из-за занавески. Над двором сверкало чистое небо. Дворник коротким, увесистым ломом сбивал с асфальта потемневшие, плотные куски льда. На площадке у качелей суетилась малышня. В стороне у палисадника ухватисто тормошили заледенелую корку хлеба сизари. Валет был злой. Шел третий час, а Робик в назначенное время не приехал и даже не позвонил. «Почему его нет? – терзаясь сомнениями, спросил он себя. – Что, если выследили и задержали? Тогда все, конец, но тут же невольно подумал: – А может, он меня крутанул? Деньги-то немалые, соблазн есть. Нет! Робик на это не подпишется, – с вновь обретенной уверенностью решил Валет. – Он на хорошем крючке. Старые дела его в страхе держат, да и об меня можно сильно ушибиться. Знает, если что, я его через колено сломаю…»
      Валет прошел в комнату и лег на диван. Он задумался о своей жизни. Рассудил: правильно сделал, что после досрочного освобождения не заехал в Москву. Зачем мелькать в родном переулке? Оперативники зацепят сразу и глаз спускать не будут. Да и для чего самому себе ставить капкан.
      Пять месяцев назад, в погожий осенний вечер он посмотрел на Москву снисходительно из окна купейного вагона. И все же горький комок тогда в горле почувствовал, но сдержался. Не первая и не такая уж большая кручина. Он вглядывался в контуры высотных домов, упиравшихся красными фонарями в вечернее небо, провожал взглядом незнакомые кварталы новостроек. Плохое настроение постепенно улеглось. Об уходящих вдаль огнях родного города уже не жалел. Решил твердо: от своего продуманного плана отступать не будет. По-шалому, как прежде, дела совершать не станет. В последние годы он торопился. А в итоге? Из десяти лет больше половины провел в колонии. Время на свободе оказалось коротким. Казенные харчи навязли на зубах. За это время упустил многое. Теперь надо было наверстывать, пожить весело, вволю. «Жизнь дается один раз. В ней все к твоим услугам. Были бы деньги», – рассуждал Валет.
      Он сошел в недалеком от Москвы областном городе. Там и устроился электриком в гостинице. Работал старательно. Уже вскоре успел получить благодарность и премию. А потом, рассчитавшись, уехал. Вслед ему плохих слов не бросили. В Москву вернулся приодетым. Знал, приличный вид – хорошая защита от подозрений. Лишь настороженный прищур глаз остался как в память о колонии. К матери не зашел. Пришел к Робику, который снял для него однокомнатную квартиру. Ее хозяин, торопившийся в долгосрочную командировку, особого интереса к Валету не проявил и документы не смотрел. Только попросил аккуратно обращаться с мебелью да не устраивать вечеринок. Условия Валет соблюдал строго. К знакомствам не стремился, старых дружков избегал. И к молодежи его не тянуло. Их жизненные взгляды не укладывались в его понимание.
      «Единственным помощником да соучастником всех моих дел, – решил он, – будет моя голова».
      Валет улыбнулся. Он вспомнил родителей осужденного, у которых ловко, без особого труда взял двести пятьдесят рублей, для сына. Посмеялся над их доверчивостью, над тем, как его мать закрутилась юлой, услышав о болезни сына, о нужных ему лекарствах. Но по какому-то недоброму предчувствию этот случай расстроил его. Он стал как заноза в душе и теперь не давал покоя. «Вокруг столько добра, а я разменялся. Рвань! Выходит, шушерой, мелочью стал! Завтра же верну эти деньги. Все до последней копейки. Пропади они пропадом».
      Решение вернуть деньги немного успокоило Валета. Оно смахивало на благородство. О таких поступках он слышал от воров, которые по ошибке брали не там, где хотели. «Верну, и будет все нормально. Кроме этой бабы да ее петушистого мужика, никому не останусь должен». Валет очнулся от своих дум, посмотрел на часы. Без четверти шесть. Звонка от Робика все не было. Подстегиваемый нетерпением, он быстро оделся и вышел на улицу…
      На Рождественском бульваре сидели пенсионеры и две молодые пары. Около кулинарии с лотков продавали апельсины. Продавщица – полная женщина в белой затасканной куртке – была явно не в ладах с арифметикой. Бросая оранжевые аппетитные плоды в пластмассовую коробку, она брала с покупателей за килограмм на двадцать копеек больше, чем следовало. Валет купил пачку мороженого и пошел по бульвару.
      «…Неужели я на фуфло попал, ушами прохлопал, – стараясь быть спокойным, размышлял он о странном поведении Робика. – Ну, ошибаешься, пижон. Не с тем ты начал игру. Я за свое горло перегрызу. У меня зубы не сточены».
      Валет понимал, что в другое время он с Робиком поступил бы иначе, круто, но сейчас решил вести себя с оглядкой. Робик малый ушлый. Душа у него подлая. Свое доказывать начнет. Если не пришел с деньгами вовремя – значит, убедительное объяснение приготовил. Поди поверь! Но Валету такие номера знакомы. Сам не раз так поступал. Пусть говорит что угодно. Главное – не позвонил. От этого никуда не денется и не оправдается. У него против Робика козырь железный. Он походил по Трубной площади, заглянул в бакалею, потом зашел в аптеку, прошелся еще раз по бульвару и свернул в туалет; вроде бы по нужде, а на самом деле, чтобы посмотреть, нет ли за ним хвоста. У телефонной будки по-рысьи зыркнул в стороны. Номер набрал по памяти. Трубку снял Робик. Валет узнал его по голосу.
      – Здорово, пес, здорово, клоп вонючий, – проговорил нарочито грубо.
      Робик промолчал.
      Из этого молчания Валет сделал вывод – если терпит, значит, виноват. Сказал еще что-то обидное.
      – Чего с долгом мусолишь? Решил в понт поиграть? Только знай, в таких делах я этажом выше тебя. Хомут на шею повешу. Взял в толк? Замараю начисто, без особых для себя сожалений, – Валет длинно выругался.