— Это была плохая идея, — согласился Торвальд, грея ладони о свою чашку. — Но другого выхода не осталось. Набрать людей-вавилонян означало повести их на верную гибель. А имперцы со мной идти не хотят. В прошлый раз я потерял корабль и людей. Хельга не замедлила воспользоваться случаем и раздуть этот страх и ненависть ко мне. Теперь я в общих глазах едва ли не больший мерзавец, чем Дельгадо. Почему ты не пьешь?
      — Спасибо, сэр, — Дик ради приличия глотнул.
      — Так что ты предлагаешь?
      — Я всего лишь прошу, чтобы мне разрешили спать в четвертом кубрике.
      — Мне нетрудно разрешить, но чего ты этим добьешься?
      — Я хоть объясню им, что происходит. Они… теряются, сэр.
      Торвальд встал из-за стола и принялся расхаживать по каюте. Что-то не давало ему покоя, и Дик догадывался, что именно. Торвальд понимал, что Дик прав — верней, он наверняка сам давно думал о том, что Дик сейчас проговорил вслух. Но он понимал и другое. Здесь, на навеге, жили и работали люди, которые в Империи жили другой жизнью. Они были офицерами, многие — из старинных фамилий. Они были, что называется, люди из общества. Нет, не тяжкий труд и лишения смущали их — и даже не потеря своего положения в обществе, а то, что их отношения становились неясными. Привычная иерархия дала трещину. И ко всему этому добавлялись гемы. Разделять доктрину Церкви — это одно, а жить бок о бок с такими… странными людьми — несколько иное.
      — У тебя есть мое разрешение, — сказал Торвальд, подумав. — И… ты прав, нужно обсудить общую стратегию поведения по отношению к гемам. Стейн вызовет тебя, когда командный состав соберется на совещание. Что-то еще?
      — Это вы меня позвали, сэр. Вы хотели что-то сказать.
      — Ах, да… Я полагаю, пришло время поделиться соображениями насчет нашего общего дела. У тебя появился какой-то конкретный план?
      — Пока еще нет, сэр, но… две вещи.
      — Я слушаю.
      — Первое, сэр — это общая встреча всей флотилии. Всех трех кораблей. «Фаэтон» не потянет это дело один, мы должны участвовать все вместе — или отказаться от задачи. Я полагаю, что наилучшим временем будет Рождество. И второе — я присматривался к господину Бадрису и думаю… еще об одном человеке. Одним словом, экологи, сэр. Они могли бы посредничать при примирении.
      — Если захотят, — тоном возражения сказал Торвальд. — И если смогут.
      — Мы узнаем только когда попробуем.
      Торвальд смотрел на него, скрестив руки на груди и приподняв брови.
      — Откуда в тебе столько уверенности, мальчик?
       Уверенности? Он называет это уверенностью?
      — Сэр, я… вы не подумайте, я не пытаюсь командовать вами. Но так случилось, что я оказался здесь, и терпеть не могу безделья.
      — Интересно. Я ожидал от тебя несколько других речей.
      Дик тихо выдохнул в чашку. Он догадывался, чего ожидал Торвальд. Да и многие другие.
      — Все, чего вы ожидали, вы могли сказать себе сами.
      Торвальд включил вытяжку и закурил. Вторую сигариллу он подвинул юноше.
      — Когда я услышал твои программные речи, я подумал — это святой или сумасшедший. Когда ты напросился на аудиенцию у лорда Сейта, я подумал, что ко всему прочему у меня теперь будет еще и слава предателя, потому что ты не выйдешь живым за порог его резиденции. Я боялся, что ты начнешь ему говорить о своем предназначении. О Божьей воле. Но в том, что ты говорил, было… какое-то сверхъестественное здравомыслие. Ты словно прочел мои мысли и высказал их — а ведь я долго не решался их высказать. Потому что — кто я такой. Это первое, о чем спросили бы меня: кто ты такой, чтобы подавать нам советы. Суна Ричард, Ран или как тебя еще называют… скажи, кто ты такой?
      Дику стало вдруг весело.
      — Я никто, сэр. Вы же слышали. Вы-то должны думать о людях, сэр, а я никто, и могу рисковать больше, чем вы. То, что господин Сейта нас выслушал… он выслушал не меня и не вас, а собственный ум. Ведь по уму выходит, что все их дурацкие вендетты пора кончать. Кто-то когда-то кого-то убил, и из-за этого кровники режутся семьдесят лет. Где тут хоть капля разума? Они сами себе говорили все это давным-давно. Совсем как вы. Сога нужны рабочие руки, Сейта — мир, вам — добыча, а гемам — человеческое обращение. Разве не хорошо сделать так, чтобы каждый получил, что ему нужно и довольны были все?
      — А ты не слыхал старую поговорку «Нет более чистой радости, чем глядеть на горящий дом соседа»?
      Дик несколько секунд смотрел на капитана озадаченно. Он не высыпался в последние дни, и неожиданный поворот в беседе застиг его врасплох. На преодоление инерции мышления потребовалось короткое время.
      — Неужели Сога или Сейта могут сорвать этот договор просто… из-за такой глупости?
      — Имперцев ты исключаешь?
      — Но сэр…
      — Ты просто еще очень молод. Ты рассуждаешь как взрослый, я и сам на это попался. Но нельзя забывать, что людей ты знаешь еще очень и очень мало. Почему ты не куришь?
      Дик спрятал сигариллу за ухо.
      — Мне пока не хочется, спасибо, сэр.
      Сигарилла слишком была похожа на те импортные, дорогие, что курил Моро. И у Дика были свои планы на это курево.
      — В длинной и грязной истории, которая тянется за человечеством еще со Старой Земли, — сказал Нордстрем, — много раз случалось так, что из-за мелочных причин, из-за зависти, глупости, подлости отдельных людей гибли целые государства.
      — Я понимаю, сэр, — сказал Дик. — Извините, я устал и не подумал сразу.
      — Иди спать, — вздохнул Тор. — В четвертый кубрик, если все еще хочешь.
      Дик вскочил и, чуть ли не на бегу крикнув:
      — Спасибо! — вылетел за дверь.
      — Ты опять меня будишь? — пробормотал сонный Петер, когда Дик свернул постель и взвалил ее на себя.
      — Это в последний раз. Меня перевели в четвертый кубрик, — ответил юноша. Потом вынул из-за уха сигариллу. — Возьмите, пожалуйста. Если ее растереть и смешать с этой морской травой… может выйти неплохо.
 

* * *

 
      До Рождества оставался еще месяц. Никаких особенных надежд Дик на эти четыре недели не возлагал. После кракена им встретился косяк аватар — такой большой, что господин Бадрис дал добро на отлов пятидесяти тысяч взрослых особей и просигналил ближайшим навегам, чтобы перехватывали косяк на пути следования — эта серебристо-белая орда могла выжрать всю зелень в округе, если не расколоть ее.
      Рыбина давала два-три килограмма прекрасного белого филе, но на каждого из работников цеха таким образом приходилось больше двух тонн мяса для обработки. Старые разделочные и погрузочные боты то и дело выходили из строя, и Дику было некогда присесть в течение пяти дней. Все ходили в чешуе, как морские черти. Единственное, что было хорошо в это время и неделю после — кухня. До встречи с кракеном все питались двумя блюдами, которые Петер умел готовить из бустерной муки — собастой и пастоном. Потом к этому прибавился кракен вареный, кракен обжаренный в масле, кракен маринованный и кракен соленый. Навегарес уже шутили, что вот-вот поднимут бунт, но тут пришли аватары, чью нежную печень можно есть просто сырой, только чуть-чуть присаливая.
      Впрочем, на третий день на нее уже никто смотреть не хотел, включая корабельного кота Бандита.
      После того как аватары превратились в полтораста тонн прекрасных консервов, на корме остались несколько куч голов и потрохов, которые почему-то не побросали в море. «Пусть немножко подгниет, тогда мы на это приманим зеленых акул», — объяснили Дику. А на свежие останки аватар пришла такая уймища длинных черно-серебристых рыб, что за навегой два дня тянулся шлейф, видный из космоса (господин Бадрис показал юноше изображение на экране). Навегарес ловили этих рыб на леску, из спортивного интереса — промыслового барракуды не представляли, их мускулистая плоть была слишком жесткой. Конечно, на Картаго можно есть всех. Но навегарес интересовала прежде всего кожа — из нее делали пояса, плетеные браслеты, украшения, даже одежду.
      Вскоре барракуды отстали, а на корме стало невозможно находиться. Снасти и цеховое оборудование успели перенастроить на промысел зеленой акулы — и тут совершенно неожиданно (метеорологов дружно материли полдня) обрушился шторм. Предупреждение получили всего за два часа; только и успели, что поснимать палубное оборудование и задраить люки.
      Штурман пообещал вывести «Фаэтон» из полосы шторма за трое суток. Для всех, кроме вахтенных, это означало трое суток безделья. Причем не блаженного безделья, которое можно употребить на отдых или занятия милой сердцу чепухой, вроде плетения браслетов и поясов — а утомительного безделья, когда главное занятие — удерживаться на койке. Дик рассчитывал выспаться наконец — но проспал по-человечески часа четыре, не больше. Все остальное время его то и дело вытряхивало из сна, когда навегу особо удачно подкидывало на волне. Днем было ничуть не лучше: гемы, соседи по кубрику, маялись от лютой качки. Все они были захвачены рейдерами где-то на других планетах, все были созданиями безнадежно сухопутными — и даже поражающая непривычного человека самодисциплина не могла помочь им справиться с дурнотой. Дик переносил болтанку ненамного лучше, но — пилотские ли способности тому причиной или что иное — его хотя бы не рвало. У него еще было достаточно сил, чтобы читать взятые у Рокс заметки по истории Картаго. Это было интересное чтение.
      …Тайрос, прежняя столица Дома, хотя и насчитывал более пятисот тысяч человек постоянного населения, по сути дела и планетой-то не был. Безжизненный спутник Тиамат, газового гиганта в системе Мелькарта, Тайрос представлял собой ледяную комету около девятнадцати тысяч метров длиной и одиннадцати тысяч — в поперечнике. Лед был причудливой смесью разных газов, но преобладали кислород и водород.
      Сначала вольные торговцы и пираты просто пополняли здесь запасы воды и воздуха. После нескольких попыток отдельных капитанов наложить на Тайрос лапу, самые умные (то есть, выжившие) заключили «ледяное перемирие» и составили хартию, по которой Тайрос не может находиться ни в чьей полной собственности, а должен принадлежать «Ледяному Братству». Корабли проигравших, вплавленные в лед, послужили основой базы. Несколько десятилетий спустя постаревшие пираты осели там, промышляя добычей воды и воздуха для проходящих кораблей.
      Хартия «Ледяного Братства» была первым законом дома Рива. Капитан Дэвин, капитан Сонг, коммодор Кордо, капитан Вара, капитан Сейта, коммодор Гетц, адмирал Рива и адмирал Бон, творцы Хартии, положили начало пиратской аристократии Рива.
      Дик не особенно вдавался в подробности «ледяного» периода. Ему довольно было знать, что потомки адмирала Рива сумели навязать всем остальным кланам свое господство — после чего «Ледяное братство» превратилось в «дом Рива», хотя остальной Вавилон не собирался признавать Домом сборище наемников и бандитов. Гегемония Рива, стоявшая на терроре, продержалась недолго — заручившись поддержкой новичков, Вара, Сейта, Сатоми и Гетц свергли Рива и убили всех мужчин клана. Однако имя Рива оставили — в назидание потомкам. То ли потомки прониклись, то ли еще по какой-то причине — но террор не стал в доме Рива популярным методом правления. За всю историю только два или три тайсёгуна попытались к нему прибегнуть, и оба не протянули дольше трех лет.
      На первый взгляд существование дома Рива казалось парадоксальным и даже невозможным. «Ледяное братство» притягивало сорвиголов, отщепенцев, нарушителей закона и из Империи, и из Вавилона, и из неприсоединившихся миров. Внутренняя вражда, вендетты и дуэли были постоянным фоном, на котором разворачивалась история противоборства и союзничества самых сильных кланов.
      Господин Бадрис откровенно недоумевал по этому поводу — но Дик, будучи космоходом, понимал, в чем дело. Жизнь на кораблях такова, что или ты способен ради общего дела мириться со своим злейшим врагом хотя бы на время — или списывайся на планету и в пространство больше не ходи. Вся вражда остается внизу. Спустился на планету — можешь собачиться с кем хочешь, драться и резаться насмерть — но вверху изволь подставлять ему плечо, как он — тебе.
      Среди левиафаннеров этот неписаный кодекс блюли свято, и его нарушитель мог очень легко прогуляться из шлюза без скафандра. В этом смысле различие между космоходами и планетниками было сильней, чем любые другие различия между культурами, политическими партиями и социальными стратами.
      Поэтому вендетты и дуэли, терзавшие Рива непрестанно, прекращались чудесным образом, как только перед Домом вставала внешняя угроза. Рива не устояли бы — не начни сопредельные доминионы Империи и Высокие дома Вавилона, устраивать против «Ледяного Братства» военные экспедиции. Вольным торговцам и пиратам пришлось сплотиться, избрать из своей среды военачальника-тайсё и дать организованный отпор.
      Не будь между Доминионами и Домами постоянно тлеющей вражды — сопротивление закончилось бы поражением Братства. Но Отрани, ближайший и самый сильный имперский Доминион, не мог устоять перед искушением снять сливки с войны Рива и Дома Акари. Акари, в свою очередь, поддерживали Рива, если уж слишком широко разевал рот Отрани. Так на тайсё были возложены не только полководческие, но и дипломатические функции — и несколько новых хартий давали ему полномочия главы государства. Эти полномочия делились между тайсё и женщиной из его клана, на которую возлагались обязанности управлять станцией-крепостью Тайрос в отсутствие тайсё и основной части флота.
      Необходимость в десантных операциях на Фарне обусловила создание армии. К титулу тайсё присоединился слог-иероглиф «гун» — «войско». Ледяное Братство, основанное восемьдесят шесть лет назад, превратилось в государство…
      Дик уже дошел до возникновения клана синоби, когда по внутренней связи его попросили подойти в кают-компанию.
      — Добрый вечер… — Дик несколько опешил, войдя в помещение. Он думал, что зовет Торвальд — но тут были все высшие офицеры «Фафнира», одиннадцать человек. То есть, все навегарес в звании не ниже капитана третьего ранга. Петер, капитан-лейтенант, в это избранное общество не попал. Господин Бадрис — тоже. Только имперцы. И только те, кто, по идее, знал, что за новый человек у них в экипаже. Хотя Дик подозревал, что догадывались все.
      Дик почувствовал себя как перед «Бессмертными». Хотелось вытянуться по струнке и отсалютовать хотя бы по-синдэновски, рука к сердцу.
      — Садись, — велел Торвальд. Точнее, поправил себя Дик, контр-адмирал Нордстрем.
      Разрешение было весьма своевременным — пол снова качнулся и Дика повело на стену. Не заставляя просить себя дважды, он откинул ближайшее сиденье, упал на него и пристегнулся.
      — Скажите, юноша, — начальник поста связи капитан второго ранга Кьелл Холмберг меланхолично подпер щеку ладонью, — не доводилось ли вам творить чудес? Например, бывать в двух местах одновременно?
      — Нет, сэр, — уверенно ответил Дик. Чего-чего, а бывать в двух местах сразу — этого с ним не бывало.
      — Гляньте сюда, — Холмберг протянул Дику визор своего сантора. — Это последние новости из Пещер Диса.
      Дик надел визор и начал читать, и с каждой фразой у него усиливалась морская болезнь.
      В Пещерах Диса несколько часов назад нашли человека, убитого флордом. Убитого… так, как Дик убивал в логове «Драконьего цветка». В мертвеце опознали Джана Синту по прозвищу «Хорицу», человека «свободной профессии», а по-простому — наемного убийцу. Этот факт вкупе со способом убийства привел тамошних сетевых сплетников к выводу… к совершенно понятному выводу. Официальная новость уже была обвешана целой гирляндой комментариев. Уроды, стонал про себя Дик. Никакой я не «ангел мести» и не «имперский рыцарь». И не «полоумный фанатик». Да меня там вообще не было!
      — И… что? — осторожно спросил он, снимая визор. Не желал он читать до конца эту муть. — Меня же там не было. Вы же знаете.
      — Мы знаем, — кивнул Торвальд. — Ты дочитал до призывов объявить награду за твою голову?
      Дик только кивнул в ответ.
      — Она объявлена. Но это сделал не Шнайдер. Андраш Каллиге, глава Братства, предлагает пять тысяч дрейков.
      — Всего-то? — Дик фыркнул. — Надо зарезать еще парочку пиратов. А то на люди показаться неловко.
      Офицеры переглянулись.
      — Видаль? — капитан первого ранга Орьял Лапидот говорил с самым густым парцефальским акцентом. — Какой отважни речь! Но хотель би услишать и умни речь.
      — Рейдеры думают, что я в Пещерах, — продолжал Дик. — Это хорошо. Плохо то, что я, кажется, знаю, кто оставил в Пещерах этот след. И значит, этот человек точно знает, что там меня нет и быть не может. Значит, он скоро вычислит, где я могу быть. Мне нужно как можно скорее попасть на Биакко. Или, в крайнем случае, на другую навегу.
      — Но у нас пока ничего не готово, — возразил Торвальд. — Никакого плана совместных действий с «Юрате» и «Фаэтоном»…
      — Не говоря уже о том, — добавил Холмберг, — что господину Бадрису мы довериться не можем.
      — Экологи — запасной вариант, — сказал Дик. — Дело ведь вот в чем. Этот… Джан Синта… его ведь посылали не за моей головой. Я думаю, когда Бессмертные поняли, что со мной они не сторгуются — они решили нанять этого Синту, чтобы убить синоби Лесана Морихэя. Но Лесан его убил первым. Значит, мне опять есть о чем с ними торговаться.
      — А при шём сдесь наши дельа? — не понял Лапидот.
      — Так ведь половина Бессмертных, что пытались со мной сговориться — из Сога! — хлопнул себя по колену Дик. — Да и вообще половина армейцев — из них! Я узнавал перед тем, как назначить встречу — это самый армейский клан. Из тех, с кем я говорил, только сеу Дас — член клана Дусс. Остальные — Сога. Получается, на Биакко есть люди, с которыми мне есть о чем говорить. Я предложу им новые условия сделки…
      — С каких пор ты стал наемным убийцей? — спросил Торвальд.
      — Да ни с каких! — юноша снова хлопнул себя по колену, теперь уже с досадой. — Моро нужно убить по-любому, такая дрянь не должна жить на свете, но моя доминатрикс леди Констанс Мак-Интайр, она жива и находится в плену, с ней ее брат и ребенок. Ее хотят продать доминиону Брюсов — и один дьявол знает, чем кончится для Империи тайный союз Брюсов и Рива. Ну а раз Бессмертные хотели головы Моро… это шанс, и я за него уцепился.
      — Я смотрю, ты не пропускаешь своих шансов, — засмеялся самый молодой из офицеров, Гуннар Крейнер. Он был среди тех троих, кто вынул Дика из клюза.
      — Вы видели, как я за них цепляюсь, — улыбнулся юноша. — Короче, неважно, что я предложу «Бессмертным». Важно, что со мной станет разговаривать кто-то из Сога. И я через него попробую добраться до того, кто повыше.
      — А если не удастся?
      — Тогда план «Б». Вас грабят, вы предлагаете грабителям сделку. Если мы не сможем заключить хартию со всем кланом — почему не заключить ее с каждым семейством в отдельности?
      — Не знаю. Все это…, — Холмберг сделал руками круговое движение, — с моей точки зрения просто мыльный пузырь.
      — У тебя есть альтернатива? — спросил Нордстрем.
      — Да. Ничего не менять. Ждать прихода имперской армии.
      — Сколько? Десять, пятнадцать лет? Двадцать?
      — Мне двадцать шесть, — пожал плечами Холмберг. — В сорок шесть я буду еще молод и полон сил.
      — Если не сгниешь здесь раньше, — Дик не разглядел, кто это сказал.
      — Если буду жив — постараюсь не сгнить. Когда умру — выбора мне, боюсь, никто не предложит. В отличие от юноши, я не святой. Мне нечего рассчитывать на нетление.
      Насмешка была добродушной, совсем не такой, как у капитана Шерри — но все же она оставалась насмешкой. Дик покраснел.
      — Я тоше пльанирую бить мольодим в шестьдесят фосемь, — фыркнул капер Лапидот. — Но шестоко саставлять Катарину шдать так дольго.
      — Если вы погибнете, она не дождется вас никогда, — развел руками Холмберг.
      — Што ш, она полюшит шанс отъискать кого-то полютше, — засмеялся капитан первого ранга.
      — А как же присяга, Холмберг? — Крейнер, казалось, вот-вот задохнется от возмущения.
      — В отличие от тебя я доброволец. Как и Торвальд, и Лапидот, кстати. Я обещал Господу свой корабль и свое тело на четыреста дней. Корабль я потерял, четыреста дней истекли три года назад. Тело мне хотелось бы сберечь еще лет пятьдесят.
      — А душу? — тихо спросил Дик.
      — О. Началось, — связист щелкнул пальцами. — Юноша, одним из немногочисленных достоинств этой в целом довольно гнусной планеты является низкая вероятность нарваться на проповедь.
      — Низкая — не значит нулевая, — проговорил Дик. Было бы лучше сейчас встать и занять место у стола напротив Холмберга, но корабль слишком мотало. — Я тоже хочу жить, сэр. Каждый раз, когда мне казалось, что я хочу умереть, и подступала смерть — я начинал бороться за жизнь. Так что я вас понимаю. Если вы не захотите присоединиться — я вам разве что позавидую, а упрекнуть ни в чем не смогу.
      Он прокашлялся — собственный голос вдруг показался слишком хриплым и каким-то механическим.
      — То есть… вы все знаете, кто я и как здесь оказался. Я давно хотел сказать… что я уважаю всех вас очень. Когда был маленьким — мечтал стать как вы. Однажды оказаться здесь, чтобы освободить всех рабов и отомстить всем Рива. Быть очень смелым и справедливым… Каждый крестоносец был в моих глазах героем. Я вам завидовал… хотел, чтобы Рива продержались как можно дольше. Чтобы дождались… меня. И вот… — юноше вдруг стало смешно. — И вот он я, здесь. Что бы вы себе ни решили — я буду вас уважать, но мои четыреста дней еще не вышли. Я останусь в строю и буду… как вы сказали, господин Крейнер? — цепляться за свои шансы.
      — Браво, мастер Суна, — проговорил Крейнер. — Я с вами.
      — Капитан Суна, — поправил Торвальд. — Ведь так?
      — Да, — согласился Крейнер.
      — Йо, мэн… — подал голос еще один молчавший до сих пор офицер. Эти два слова Дик понял, он часто слышал их здесь и означали они «Да, но…». Дальше он ничего не разобрал, да и Торвальд оборвал говорящего довольно быстро.
      — Говорите на астролате, адмирал Вальне. Здесь не все понимают свейский.
      — Я хотель сказать — ради чего мы должны делать то, что предлагает мольодой человек? — Дик ожидал еще более густого свейского акцента, чем у Лапидота, но латинский выговор адмирала был почти чистым, и юноша понял, что его просто хотели исключить из обсуждения. — Что нам даст это предприятие — мир Сейта и Сога?
      — Самое меньшее — возможность спокойно зарабатывать себе на хлеб, — ответил Тор.
      — Нет, я не имею в виду тебе и твоей семье, Тор, — покачал головой адмирал. — Видит Бог, я хотель, чтобы это оставальось между нами, но ты настаиваль. Ты сливалься с местным обществом. Тебя приняли в клан. Прекратить грабежи — первым делом твой интерес. Не так ли? Мы ничего не теряем, когда нас грабят. Это не наши навеги. Мы здесь — такие же рабы, как гемы. А ты рискуешь своим положением в клане. Не так ли? Прошлый раз ты попыталься оказать сопротивление. Сога убили шесть чельовек и утопили навегу. И вот я вижу — ты решиль поменять тактику. Ты приводиль мольодого человека и говориль, что это — Ричард Суна. Браво. Но почему я дольжен верить, что это естьРичард Суна? Мольодой человек говорит не так, как говориль бы на его месте тот, кого семью Рива убили столь жестоко. Чтобы Ричард Суна старалься ради дома Сога? Откуда выходила половина «Бессмертных»? Этого не может быть. Это фальшивка. Можете не показывать шрамы, мольодой человек. Их тоже легко подделать.
      — Я вам ничего показывать не собираюсь, — сквозь зубы сказал Дик. — Мне все равно, что вы думаете. Я хочу сделать жизнь нескольких сотен людей и гемов немного полегче.
      — Браво, — повторил адмирал Вальне. — Прекрасная актерская игра. Вы даже побледнели.
      — Я видел, как этот мальчик забрался в клюз по якорной цепи, — Крайнер медленно и плотно опустил на стол кулак, словно приложил печать к своим словам. — Он замерз до полусмерти. Это, по-вашему, тоже актерство?
      — Высочайшего класса, — усмехнулся адмирал. — Здесь есть целый клан таких профессиональных актеров. Клан синоби.
      Дика разобрал смех. Неуместный и почти непристойный смех, которого он уже не мог сдержать. Со стороны это, наверное, выглядело как приступ неудержимой икоты.
      — Что с тобой? — спросил тревожно Торвальд.
      — Кажется, юношу доконала-таки морская болезнь, — Холмберг пошарил в ящике стола и бросил Дику скомканный пакет. — Ну-ка, держи!
      Дик не стал ловить. Не мог. От смеха руки не слушались.
      — Я… — проговорил он, — я смеюсь. Это я так смеюсь. Всё нормально. Не успел научиться.
      — Что смешного вы нашли в моих словах, мольодой человек? — нахмурился адмирал.
      Дик ничего не смог ответить — только головой помотал. Воображение рисовало ему уморительнейшую картину: где-то в небесах под руководством архистратига Михаила работает гигантская фабрика по изготовлению военных умов — а на конечном этапе производства какой-то мелкий ангел, а может, просто бот, раскидывает их в два ящика с надписями «Рим» и «Вавилон». Направо-налево. Автоматически. Маршал Вальне и тот майор из «Бессмертных» принадлежали явно к одной серии…
      — Мне, пошалюй, тоше смешно тумать, што этот мальшик мошет бить шпион, — сказал Лапидот. — Шельовек такого восраста дольшен бить гениальни актор, штоб так съиграть.
      — Да кто вам сказал про возраст? — от волнения у Вальне пропал даже акцент. — Он сам и сказал, но здесь Вавильон, здесь можно имплантировать память клону любого возраста. Чельовек перед нами может быть старше меня.
      — Подите вы к лешему с такими выдумками, адмирал, — отмахнулся кто-то.
      — Выдумки? — Вальне вскочил было, но пол опасно накренился и адмирал сел. — Как этот мальчик может в свои годы столь искусно владеть мечом? Те, кого он зарезаль в Пещерах Диса, были далеко не овечки. Кто научиль вас, юноша?
      — Я сам не знаю, как это получается, сэр, — попытался объясниться юноша. — Наверняка здесь полно флордсманов лучше меня, просто бандиты привыкли иметь дело с беззащитными и не ожидали нападения… А меня учил Майлз Кристи, шеэд. И потом еще оказалось, что он сам и изобрел флорд. Он меня так гонял, что мне пространство с бутылочное горлышко казалось.
      — Шеэд? — Вальне отмахнулся. — Скажите еще, сам Ааррин.
      — Нет. Диорран.
      — Да прекратите издеваться над нами, сопляк! Диорран, ри’Даррин, изобретатель орриу, был твоим учителем? Да за одну эту льожь тебя сейчас стоило бы утопить. Ричард Суна, настоящий христианин и мученик, умер на арене, а ты подделка, фальшивка.
      Дик не желал больше этого слушать. Он отстегнулся от сиденья, не без труда преодолел расстояние до двери и вышел в коридор.
      В этом коридоре было шесть люков: в кают-компанию, в рубку, в туалет, на мостик, на нижнюю палубу и наверх, на воздух. Дик выбрал последнюю. Он уже оскандалился со смехом, и теперь ему очень не хотелось показывать господам офицерам, как плохо он научился плакать.
      Ветер не обманул ожиданий. Одной смачной влажной оплеухой он смазал водичку, что уже пропитала ресницы и готова была выкатиться на нос. А потом влепил под дых. Дышать и хоть что-то видеть можно было только к нему спиной.
      Дик привычным уже движением пристегнулся к лееру и встал к ветру спиной, лицом по ходу навеги. Ветер давил на спину, и юноше казалось, что если бы он даже захотел упасть на спину — не смог бы.
      Небо впереди было чуть светлее, чем позади — навега шла на юго-запад, прямо на гору, отлитую из темно-зеленого стекла. С непривычки можно было сорваться в панику при виде этой громады, катящейся на судно, но Дику это зрелище было уже не в новинку. Он знал, что вода не сомнет корабль, а поднимет его на горбу так высоко, что сигнальная мачта оборвет тучке-другой грязно-серый подол. И лишь на самом гребне вала, когда навега изогнется до визга в сочленениях и соскользнет вниз, в следующий провал, через борт перекатится волна и ветер добросит брызги до надстройки.
      Так оно и случилось. А потом еще раз и еще.
      Спокойно, сказал себе Дик. Разве не так происходит всегда? Вверх-вниз, ветер в спину и брызги в морду, но нужно просто двигаться дальше, не гадая, которой из этих волн в конце концов удастся тебя перевернуть.
      — Накинь капюшон. Незачем снова падать с простудой, — сказал Торвальд.
      Потом они долго молчали, вцепившись в леер. Вода меняла цвет с темно-зеленой на темно-лиловую: садилась Анат. Наконец Торвальд хлопнул юношу по руке и показал вниз: пойдем.
      — Вы это имели в виду? — спросил Дик в сушилке, расправляя на вешалке плащ. — Когда говорили про дом соседа?
      — Не совсем. Но что-то очень близкое, — Торвальд тоже снимал мокрую одежду.
      — Я не понимаю, — Дик повесил свою тунику рядом с капитанской, захлопнул створки сушилки и прислонился к ней лбом. — Коматта нэ! Почему люди верят во всякую фуннию, когда нужно вынуть голову из… из-подмышки и посмотреть на вещи прямо?
      — Ну, в гипотезу адмирала Вальне всерьез не поверил никто, кроме адмирала Вальне. Да и он скоро переменит мнение. Эта гипотеза явно пришла к нему экспромтом и совершенно не держит воды, в чем он скоро убедится сам. Наша с тобой проблема в том, что наиболее компетентным людям в «колонии прокаженных» очень трудно принимать советы от кого-то втрое младше себя.
      — Наша с вами, сэр?
      — Да, — уверенно сказал Торвальд. — Наша с тобой. Я, видишь ли, хочу стать человеком твоей, как ты выразился в прокламации, клятвы.
      Дик удивился главным образом тому, что его способность удивляться, оказывается, еще не исчерпалась.
      — Мне понравились твои… воззвания, — пояснил контр-адмирал Нордстрем. — Видишь ли, я боялся, что ты окажешься… вторым отцом Мак-Коннахи. И что мне придется… принять страшное решение.
      — Поступить как Габо Дельгадо.
      — Да. Я надеюсь, ты поймешь.
      — Пойму, — Дик хмыкнул. — Чего ж тут непонятного. Если какой-то дурак губит людей без всякого смысла…
      — Отец Мэтью не был дураком, — оборвал его Торвальд. — Он был добрым человеком, принимавшим многое близко к сердцу. И очень хорошим священником, взвалившим на себя груз чужой боли. Это и свело его с ума. У тебя с ним много общего, Ричард. Та же доброта и та же вера. Только он был совершенно неспособен на компромисс.
      — Вы тоже ничего не поняли, — Дик снова почувствовал горечь под языком. — Может быть, он был хорошим человеком. Но он точно был плохим священником. И погиб потому, что потерял веру, струсил и пошел на компромисс.