Мятежный дом

      Он ошибался, когда пасовал, считая, что готовый клиент ада должен безоговорочно уступить праведнику. Чёрта с два. Если кто имеет право свидетельствовать об аде — то именно что готовый клиент. Если бы рыба на разделочном столе могла заговорить — уж она-то порассказала бы о ножах и скребках для чешуи, гораздо больше, чем любой рыбоед. И уж точно с иной точки зрения, нежели повар.
      — Все в сад, — он бросил самокрутку в океан, и она погасла среди настоящих звёзд. — Для начала пройдемте в сад .
      Он вдруг постиг еще одну вещь. В этом месте должно быть смешно. Очень странно — ведь песня-то о Гефсимании. Но она должна завершаться улыбкой. Такой расклад.
 

* * *

 
      За пять дней до Рождества случилось то, о чем все с самого начала мрачно помалкивали в той особенной манере, в какой молчат, например, у постели безнадежно больного или на свидании с приговоренным. Ограбление.
      Дик прожил свою короткую жизнь отнюдь не в теплице и еще до столкновения с Моро имел кое-какой опыт общения с криминальными элементами. За последний год его знания сильно обогатились сверх того: рейдеры, разнообразное ворьё в Муравейнике и «аристократия» дна, Нешер и Яно.
      Теперь его коллекция пополнилась еще одной разновидностью бандитов: нищими грабителями Биакко.
      Навега, на которой они приблизились к «Фаэтону», была построена по тому же имперскому проекту — но на десяток лет позже. Следовательно, ходовая часть у нее была лучше, и на прямой «Фаэтон» ни за что не ушел бы. Кроме того, пиратская навега была оснащена двумя глайдерами с тяжелыми плазменными пушками на подвесах. Поскольку приказ лечь в дрейф прозвучал после залпа одного из таких глайдеров, поднявшего фонтан пара прямо по курсу, приказ был выполнен незамедлительно.
      Навега противника еще еле-еле маячила на горизонте, а глайдеры уже сели на палубу «Фаэтона» и обе команды, кроме пилотов, заняли верхнюю палубу и мостик.
      Они вели себя нагло до беспечности. Если бы у нас было оружие, подумал Дик, можно было бы их частью перебить, частью повязать и, дождавшись подхода их навег, поднять глайдеры в воздух — а там посмотрим, кто кого. Но на корабле не было оружия, кроме четырех свогов и одного плазменника, запертого в сейфе в каюте Торвальда и Стейна. И оставалось только молча, кипя от стыда, выгружать из трюмов бочки с тунцом и аватарами.
      Выглядели пираты так же неживописно, как и навегарес — разве что все носили ветрозащитные маски. Главарь — среднего роста квадратный мужик, весьма характерно косолапящий при ходьбе — Нейгал вот точно так же загребал носками внутрь — выглядел весёлым и дружелюбным. Поднявшись на мостик, он свою маску снял, из чего Дик сделал вывод, что они не столько боятся открывать свои лица, сколько опасаются схватить позорный для космохода загар планетника.
      До определенного момента все происходило почти так, как в Муравейнике во время визита какой-нибудь банды к торговцу: все делали вид, будто это что-то вроде внеплановой налоговой инспекции. Торвальд на мостике разговаривал с главарем налетчиков, курил и даже улыбался. Как будто они приплыли сюда не ограбить навегу, а купить весь груз. И это было почему-то особенно унизительно.
      «Определенный момент» Дик пропустил, потому что был на верхней палубе, а началось все в трюме, в той секции, где обретались пищевые запасы экипажа. Оттуда, выскочил Петер и, грохоча башмаками по палубе, размахивая руками на бегу, понесся к надстройке, где Торвальд стоял с главарем налетчиков.
      — Тор! — прокричал кок. — Они берут кракена! И бустерную муку! Это как понимать, Тор?
      Глядя на него, бандиты не могли удержаться от смеха.
      — В чем дело, господин Шиман? — спросил Торвальд, поворачиваясь к главарю.
      — Сейчас узнаем, — из трюма появился бандит со штурмовой винтовкой через плечо. — Эй, Муха, зачем вы полезли в ту секцию?
      — Жратвы мало! — ответил Муха. — Всего двести бочек по тонне — это разве дело?
      — Ну вот тебе и объяснение, — развел руками господин Шиман. — Вы должны были лучше работать, Нордстрем.
      — В прошлый раз вы взяли сто — и вам было достаточно, — улыбка исчезла с лица Торвальда.
      — В прошлый раз я снизошел к лени и неумению гребаных имперцев, — зато Шиман улыбался все шире. — А теперь вижу, что вы хотели меня напарить. Почему дети моего клана должны голодать из-за вас?
      — Почему бы взрослым вашего клана не выйти самим на лов ради детей? — подал голос господин Бадрис. — У вас превосходная навега.
      — У меня не хватает рук для нее, и ты это знаешь, мартышка, — ответил грабитель. — Найди мне рабочие руки. Найди мне гемов!
      — Па, — подал голос молодой бандит с нижней палубы. — А тут вроде есть гемы. Полный кубрик. Заперлись от нас, дурачки…
      Выражение Шиманова лица изменилось.
      — А что, Нордстрем, — сказал он, — пожалуй, гемы тебе теперь ни к чему. Всё равно подохнут с голоду, а?
      «Я бы сейчас взял его в заложники», — подумал Дик. — «И они бы у меня поплясали…»
      — Я не дам им подохнуть с голоду, — ответил Торвальд. — И постараюсь не подохнуть сам. Но мы будем за них драться, господин Шиман. Они члены нашего экипажа и наши братья во Христе. Забирайте то, за чем вы пришли. Забирайте наш хлеб. Не трогайте моих людей.
      — Я слыхал, что в прошлый раз, — Шиман вынул игольник и ткнул Торвальда в подбородок, — шестерых твоих людей положили, навегу утопили, а ты болтался вместе с другими на плоту, как говно в проруби, пока тебя не вынул Детонатор. Что мешает мне поступить так же?
      — Жадность и трусость, — ответил Торвальд. — Вы прекрасно знаете, господин Шиман, что ещё одна выходка в этом роде — и наши навеги больше не появятся в ваших водах. И чем вы займетесь тогда? Будете грабить своих, ничего другого вам не останется. И если в первые же три месяца вы не налетите на конвой и не погибнете в бою — то вас возьмут на базе и отправят на виселицу уже не люди Сейта, а войска тайсёгуна.
      — Ах ты поганый хрюс, — Шиман ударил Торвальда рукоятью по лицу. Дик вздрогнул. Наблюдавший за ним вавилонянин толкнул его в плечо:
      — Не спать на погрузчике.
      — Вы у меня отняли старших сыновей, — сипя от гнева, продолжал Шиман. — Вы меня сделали нищим. И ты, ублюдок, еще смеешь попрекать меня тем, что я грабитель? Да я заберу у тебя не то что жратву и гемов — а и штаны твои с ботинками. И это будет только справедливо.
      — Если вам так легче думать, думайте так, — проговорил Торвальд, пытаясь рукавом остановить кровь из рассеченного лба. — Пока я жив, я не отдам гемов.
      — Тебя шлёпнуть проще, чем каппу, — ответил Шиман.
      — А меня? — снова подал голос Бадрис. — Господин Шиман, опомнитесь. Я не имею права вмешиваться в распри, но я могу сказать пару слов своему начальству. А оно может сказать пару слов в Совете Кланов. Здесь ваши воды, вы можете брать пеню за проход и устанавливать ее размер, и как бы ни был мне противен ваш образ действий, я не в силах воспрепятствовать. Но если Сога утопят еще одну навегу, экологи скажут, что Сога представляют угрозу экосфере планеты.
      Шиман развернул ствол к нему. Господин Бадрис не шелохнулся — и если бы не струйка пота между маской и воротником, ни по голосу, ни по движениям его никто не смог бы сказать, что он смотрит в дуло пятидесятизарядного игольника.
      А впрочем, было жарко.
      — Если же погибнет эколог, — не повышая голоса, сказал господин Бадрис, — я затрудняюсь сказать, как отреагирует мое начальство. Просто затрудняюсь.
      В этот момент Дик простил ему всё, и на много недель вперёд.
      — Шнайдер смотрел на вас сквозь пальцы, пока вы брали только продукты, — продолжал Бадрис так же ровно. — Инцидент с гибелью навеги было не так легко замять, как вы думаете. Если же вы похитите гемов — дело будет рассмотрено по закону. Будет ли клан Сога отвечать за действия семьи Шимана? Подумайте об этом, пожалуйста.
      Пират молча пнул Торвальда в голень — и это был знак поражения.
      — Оставь гемов в покое, самим жрать нечего, — бросил он сыну. — Загружаемся и уходим. Эй, а ты чего вызверился?
      Дик мысленно проклял себя. Зачем не отвёл взгляд сразу?
      — Извините, сэр, — сказал он. — Я просто думал… ваша походка, сэр… вы ведь были в тяжелой пехоте?
      — Я из «Бессмертных», если ты об этом хотел спросить, — бандит перегнулся к нему через перила. — И я хочу тебе сказать по этому поводу две вещи. Во-первых, на Сунагиси я не был — вышел в отставку раньше. Во-вторых, я жалею, что меня там не было. Нейгал слишком на совести помешался. Позаботился, чтобы все, кроме него и катерных стрелков, остались чистенькими. А я бы отправил ребят прогуляться с флордами в руках. Чтобы все почувствовали, как воняют штаны предателя, когда к нему приходит расплата.
      На Дике были очки-полумаска от солнца, в высоких широтах так же беспощадного, как и на экваторе. Наружу торчал только подбородок, так что ничего по глазам Шиман прочесть не мог. А если бы и мог, сильно бы удивился. Потому что Дик не испытывал гнева — он оставил его позади, он был сейчас на той звенящей грани, за которой начинается легкость и покой. В этом состоянии он убивал в «Драконьем цветке». А помимо этого Дик ощущал странное удовлетворение — ну вот и сыскался среди «Бессмертных» настоящий подонок.
      — Что-то еще хочешь сказать? — спросил Шиман.
      — Нет, сэр. Ничего.
      В самом деле, сейчас говорить было решительно не о чем. Для разговора требовалось более уединенная обстановка и… хотя бы свог.
      — А что ему говорить, — выдохнул Торвальд, опираясь на переборку. — Он же не наш. Военный сирота из Лагаша.
      — Из клана Сейта? — спросил молодой.
      — Из ниоткуда, — огрызнулся Дик.
      — И ты ходишь с имперцами, боя, — скривился Шиман. — С теми, кто тебя осиротил.
      — Эколог не выбирает, — ответил за Дика господин Бадрис. — Это мой племянник, и пусть лучше он ходит с имперцами, чем патриотично сдохнет с голоду.
      — Ты хочешь сказать, его родители погибли на войне? — фыркнул Шиман. — Экологи сражались? Где? На каком фронте? Атмосферном?
      Те грабители, что были ближе, угодливо засмеялись.
      — Славная шутка, господин Шиман, — улыбнулся Бадрис. — Я её не скоро забуду.
      — Да уж постарайся, червяк земляной. И своё место не забывай заодно.
      Дик от греха склонился к пульту управления и отдал на погрузчик команду поднять из трюма очередные бочки. Глайдер сделал новый заход, люди внизу прицепили крюк к обвязке — и бочки поплыли в воздухе на чужую навегу.
      Когда всё наконец закончилось и глайдеры ушли, подняв грабителей на борт, Бадрис, глядя на Дика, сказал:
      — Если бы ты знал, как мне хочется швырнуть тебя за борт.
      — Если капитан разрешит — я прыгну, сэр, — Дик чувствовал себя предельно виноватым.
      — Я бы разрешил… — присев на перила, Торвальд потирал ушибленную голень. — Но у тебя, к сожалению, разболтана иммунная система. Схватишь ларингит или фурункулами пойдёшь. А тебе ещё Себастьяна играть.
      — Тогда, наверное, просто ударьте меня.
      — Практика показала, что бить этого молодого человека — совершенно напрасная трата времени и сил, — усмехнулся Бадрис. — Но кто тебя тянул за язык?
      — Извините, сэр… Я не подумал, что он так сразу вспомнит о Сунагиси.
      — А о чем ты думал?
      — Он… он загребал ногами при ходьбе, как тяжелый пехотинец… Я хотел узнать… сколько у него на самом деле боевого опыта.
      — Много, — сказал Торвальд. — Лет сорок. Но он был старшим сержантом. И он расслабился. Поднимись сюда и дай мне на тебя опереться. Мы должны спуститься вниз, под палубу.
      У подножия лестницы они встретили Холмберга и Вальне. Холмберг что-то по-свейски спросил, Торвальд ответил. Потом перешел на астролат: — А сейчас, Кьелл, пойди и свяжись с «Юрате». Изложи ситуацию и скажи, что хотелось бы встретиться побыстрее. Господин Вальне, у Петера наверняка спрятан НЗ. И доставайте блёсны на барракуду.
      — Они утащили даже солёного тунца, — горько сказал подоспевший Петер.
      — Ну что ж… — Торвальд вздохнул. — Значит, угощение выставит «Юрате».
      — Если Шиман не доберется до них раньше.
      — Помолись, чтобы раньше до них не добрался Рамиро.
      — А кто такой Рамиро? — спросил Дик, когда они поковыляли дальше.
      — Человек, который пустил ко дну «Тэштиго». Мою предыдущую навегу. Чокнутый, как селезень. По сравнению с ним Шиман — образец мудрости и терпения. Стой. Спустимся здесь, — Торвальд показал на люк.
      — Вам нужно в медотсек, сэр.
      — Мне нужно показать тебе, какого я свалял дурака, — капитан распахнул люк. — Спускайся.
      Они прошли под палубой к люку в ходовую часть. Затем открыли дверь, помеченную знаком радиационной опасности.
      — Здесь слегка фонит, но это только снаружи. Просвинцованные штаны не нужны, если, конечно, не торчать у этой двери постоянно, — Торвальд набрал на двери код. — Навегу обыскивали дважды, но сюда не совались. По идее, здесь должны лежать отработанные замедлители реактора. Они здесь, в общем-то, и лежат. Изолированные по всем правилам.
      Действительно, длинная комната, куда они шагнули, была уставлена надежно закрепленными на стеллажах длинными контейнерами.
      — Когда сюда суются со сканером, отмечают небольшой фон — как будто есть легкая утечка. И стараются здесь не задерживаться. На свете не найдется дурака, который вскроет голыми руками контейнер с отработанными стержнями, правда?
      С этими словами Торвальд отщелкнул крепления на одном из контейнеров и, четырежды повернув ключ, сдвинул крышку.
      В свинцовом ложе контейнера лежал станковый плазменник — не настоящая пушка, вроде той нейгаловской «Саранчи», но всё же здоровая труба, с которой обычный человек не управится без треноги.
      Такой можно было бы свалить пиратский глайдер.
      — И что, тут везде — оружие? — спросил Дик.
      — Нет, кое-где и в самом деле отработанные стержни. И несведущему человеку лучше тут не шарить.
      И эти контейнеры не просвечиваются сканером, — добавил про себя Дик.
      Торвальд опустил и опять наглухо задраил крышку.
      — Нужно было сказать тебе. Ты бы вёл себя осторожнее.
      — Но, сэр… вы ведь не собирались защищаться в этот раз?
      — Ты знаешь, о чём спросил меня Кьелл? «Когда, наконец?» — вот, что он мне сказал.
      — И когда же?
      — Когда мы договоримся с «Юрате» и «Фафниром» о совместных действиях. Возвращаемся. Фонт здесь не очень, но задерживаться не стоит.
      — Капитан, — едва они поднялись на палубу, как столкнулись с Бадрисом. — Мне нужен мой непутёвый помощник.
      — Он в вашем распоряжении. Что-то случилось?
      — Сигнал с четвёртого бота, — Бадрис включил сантор и направил проецирующий луч на палубу.
      Сначала Дик ничего не понял. Какая-то масса текла и бурлила, издавая странный скрежет и рассыпая дроби щелчков. Но кто-то из стоявших рядом матросов воскликнул:
      — Ох ты! — и картинка в глазах Дика вдруг разъяснилась. Текучая масса была целой армией крабов, марширующих по прибрежному шельфу. Цепляясь друг за друга коленчатыми лапами, толкаясь панцирями и время от времени вступая в драки, они шли… нет, пёрли по дну, по скалам, по телам запнувшихся…
      — Где? — спросил Торвальд.
      — Сорок километров к югу. Мы успеем приготовить снасть и даже немножко перекусить перед ловом.
      — Они раньше не забираль так далеко к северу, — сказал подошедший незаметно Лапидот.
      — Они всё сожрали, что было на юге, — поморщился Холмберг. — Будь проклят Шиман и ему подобные — их численность сейчас никто не регулирует.
      — Может быть ещё одна причина, — Бадрис глянул на время. — Скоро узнаем.
      — Мы их здесь не остановим, — сказал Нордстрем.
      — Нет, конечно. Мы передадим сигнал на все навеги, какие только ходят между Биакко и Гэнбу.
      Холмберг опять пробормотал что-то по-аллемански.
      — Митэ-э! Митэ-э! — закричал вдруг кто-то из гемов, ладивших удочки на корме.
      Все повернули головы сначала к нему, а потом — туда, куда он показывал.
      — Да-а, — только и сказал Холмберг, явно выразив тем самым общие эмоции. А потом быстрее всех рванул наверх, в свою рубку связи.
      От края и до края неба во весь горизонт, как в видении Иоанна Оксонского, вставала огромная волна. Дик прежде не видел такой. Она поднималась настолько равномерно, что даже не сразу была заметна — и если бы не косой луч, брошенный заходящим солнцем сквозь толщу воды, её можно было бы вообще не разглядеть.
      — Всем сохранять спокойствие! — прозвучал из динамика голос Холмберга. — Пристегнуться к леерам! У кого нет страховочных поясов — бегом под палубу! Задраить все люки! И повторяйте за мной: Отче наш… сущий на небесах…
      Он ещё не успел закончить молитву, как на «Фаэтон» обрушился ветер, который волна гнала перед собой. А потом палуба накренилась и навега словно бы пошла вверх. Мимо пристегнутых к трапу Дика и Бадриса пронеслась незакрепленная бочка — и, никого не задев, канула в воду. Кто-то из гемов, пристегнувшихся у борта, закричал — он не удержался на ногах и теперь висел на страховке над сорокапятиградусным склоном палубы. Ветер исчез, навега выровнялась, небо наполнилось тишиной — а потом палуба с тем же креном пошла вниз, навстречу новой волне. От скольжения вниз снова родился ветар. Так странно было видеть эти волны в ясный день, так неестественно было беспомощное ожидание — опрокинут или нет? — в тишине, когда никто больше не решался и крикнуть, что Дик, стиснув пальцами трап, запел:
       — По каким морям, благословенный,
       Челнок твой носит по водам?
      К его удивлению, Черпак, чуть ли не повисший на леерах у борта, подхватил:
       Что за небо полнит твой парус,
       Ты, ушедший искать иного моря?
       Тяжела ли сеть твоя от рыбы,
       Подгоняют ли добрые ветры,
       Не обманут ли ты позвавшим
       На иную, на бoльшую ловлю?
      Короткое мгновение тошноты — когда в нижней точке между волнами словно сдвинулся центр тяжести — надсадные вопли стыковочных узлов на пределе возможной нагрузки, жуткое зрелище носа и кормы, готовых свернуться в трубочку, накрывая всех железом — и новый тяжеловесный, медленный взлёт…
       — Челнок мой для вод таких не создан,
       Как щепку, его швыряют волны,
       То возносят до самого неба,
       То бьют и почти разбивают.
      — Это в точку! — заорал на верхней палубе Холмберг. — Если нас сейчас не опрокинет, слова мне запишешь!
      Следующий разрыв между спуском и взлётом был не таким ужасающим, как в первый раз, когда казалось, что навега переломится в хребте. Волны делались положе и расстояние между ними было больше.
      Гемы пели теперь все, и ветер, рожденный волнами, нёс их высокие голоса от носа к корме.
       Улов мой прекрасен, прекрасен:
       То раковину подарит море,
       То тину морскую и пену,
       То и вправду — серебро живое,
       Живое серебро, тяжесть рыбью,
       Прорывающую слабые сети.
      — Краб! — закричал Лапидот, — Давай нам снежный краб, море! Давай много!
       — А плачешь ли ты, благословенный —
       По ночам хотя бы, украдкой, —
       Разрывается ли надвое сердце
       Об оставленном береге зеленом?
       — Да, я плачу о береге зеленом
       И о всех берегах на свете,
       И о том, что нельзя человеку
       И в море уйти, и оставаться.
       И оставшийся плачет, и ушедший,
       И ветер их слез не осушит.
      На пятой волне было уже совсем не страшно, а только весело. Все понимали, что навега уже не рискует перевернуться. Все, кто знал слова — пели, кто слов не знал — били ботинками в палубу, отстукивая ритм.
       — Одинок и бел, благословенный,
       Ты как птица морская на камне.
       Скажи, пожалеть тебе случалось,
       Что однажды послушался зова?
       — Никогда, ни единого мига,
       Ни в бурю, ни в месяцы безрыбья!
       Всякий берег однажды преходит,
       Только море пребывает вечно.
      Пресловутая седьмая волна оказалась ласковой по-сестрински. Бадрис отстегнулся и взбежал по трапу на верхнюю палубу. Дик, ослабев от страха и восторга, просто сел на ступени.
      — Никому не отстегиваться, пока волна не пройдёт! — крикнул сверху Торвальд.
      — Уох-хоу! — Холмберг отчего-то засмеялся. — Я поймал сигнал бедствия, господа! Знаете, что случилось?
      — Шиман второпях перегрузил носовую секцию, — полным отвращения голосом сказал Торвальд. — И его перевернуло. Не понимаю, чему тут радоваться.
      — Его не перевернуло, — давясь смехом, сказал Холмберг. — Ему хватило ума отстыковать носовую секцию. И кормовую заодно. Она впилилась ему в борт и вдребезги разнесла винты. Теперь именно он болтается посреди океана как говно в проруби. Без руля, без ветрил и без добычи.
      — А на нас прёт волна крабов, бегущих от подводного извержения, — Торвальд вздохнул. — Блеск.
      — Если бы цунами Шимана перевернуль, — сказал Лапидот, — я бы испыталь совсем нехристианский радость. Но если его не перевернуль, мы идём оказывать помощь, йо?
      — Придётся, — Торвальд, видимо, так и не переменил кислое выражение лица. — Крабы идут фронтом и держатся ближе к берегу, так?
      Бадрис кивнул.
      — Значит, мы их всё равно не упустим.
      — Ты стал таким примерным христианином под влиянием младшего матроса Огаи? — поддел Холмберг. — Лично я вовсе не хочу потеть ради этого урода. Он в своих водах, как он нам три часа назад любезно разъяснил. Вот пусть его тут свои и спасают.
      — А ради его глайдеров, Кьелл? Ради пары прекрасных глайдеров ты бы попотел? И ради нашей добычи?
      — Ради пары глайдеров, если они не утопли — попотел бы. Только кто ж нам их отдаст.
      — Отдадут, — усмехнулся Торвальд. — Вот увидишь. Господин Лапидот, выжмите из машины всё, что можно. Курс — семнадцать на юго-восток.
 

* * *

 
      Как ни странно, но операция спасения на водах господина Шимана, его команды и груза почти стерлось из памяти Дика после чумовой недели с крабами. Теперь он понял, почему ловля кракена и аватар считалась игрой: эти создания были совершенно беспомощны, оказавшись на суше. Кракен, конечно, беспорядочно дергал щупальцами, и мог кого-то нечаянно удавить — но он больше втягивал их под себя, а когда получил электрический удар в нервный центр — вообще утих.
      Крабы — другое дело. Попадая на сушу, они вовсе не собирались сдаваться — и у каждого было восемь крепких лап и две клешни размером с ножницы для резки стали. Они стремились расползтись из ловушки во все стороны, цапая и царапая всё, что им при этом подворачивалось. И нужно было при этом изловчиться и пырнуть краба стрекалом между глаз. На палубе стояли лужи, очень скоро промокли все — и время от времени после треска разряда слышались вопли и ругань: кто-то получал эхо разряда через палубу и мокрую одежду. При этом снасть вилась под ногами, и страшно было даже подумать, каково запутаться в ней и не распутаться к тому моменту, когда ловушку снова швырнут вниз.
      Дик принимал в этом участие сравнительно нечасто и недолго — только когда звучала команда «все руки на палубу!», а он при этом был относительно свободен — то есть, в цеху не стоял ни один бот. Но и он к кануну Рождества пришел в таком состоянии, что, получив на завтрак отваренную клешню, несколько секунд вспоминал, где у неё глаза и как её половчее пырнуть… Спать ему по-прежнему хотелось больше, чем есть, и проснулся он только потому, что в туалет хотелось сильней, чем спать. Ну а раз уж он проснулся к завтраку — глупо было не пойти.
      — Не задерживай, — его слегка толкнули в спину сзади, и он сообразил, что стоит не над ловушкой, откуда вот-вот попрут живые крабы, а над каном, де плавают вареные крабьи ноги. Он зачерпнул себе собасты из соседнего кана и отошел, оглядываясь в поисках места.
      — Котира, котира! — позвал его Гамба. — Сюда, сюда!
      Дик подсел к гемам, довольно отметив про себя, что Вальне они не зовут к своему столу. Достал ложку и принялся есть, не чувствуя вкуса.
      — Завтра Рождество, — сказал Пятёрка.
      Дик не знал, как прокомментировать эту очевидную истину и ограничился простым:
      — Угу.
      — Будет ещё больше еды. Обещали даже, что будет мясо.
      Дик кивнул с полным ртом. По правде говоря, его не волновали сейчас ни количество, ни качество. Ему было больно глотать.
      — Привет, — над столом вырос Крейнер. — Боже правый! Вы только посмотрите на него!
      Дик поднял глаза.
      — А что такое? — хотел он сказать, но изо рта вышло только сипение.
      — У нас завтра спектакль, — убито сказал Крейнер. — Ты нас без ножа зарезал. Себастьян хренов. Полюбуйся на себя.
      Дик не мог полюбоваться на себя, но посмотрел на Черпака. Голос пропал, это да — но ведь можно принять лекарство и выпить горячего чаю…
      — У хито-сама вот тут… — Черпак показал на свой лоб над левой бровью. — И вот тут, — на щеку под правым глазом. — И на подбородке немножко.
      Дик потрогал в указанных местах — и обнаружил довольно болезненные вздутия. Как будто его в эти места ударили вчера. Но ведь не бил никто.
      Ещё одно такое место было на затылке под волосами — Черпак не мог его видеть, но при резком движении шеей оно дало о себе знать.
      — Майн Готт, — простонал Крейнер. — Всё, спектаклю конец…
      Поле ограбления, цунами и крабов Дик просто забыл об этой затее. А остальные, для кого ограбления, цунами и особенно крабы являлись ежегодной рутиной, а вот постановка Шекспира — как раз нет, прекрасно всё помнили.
      — Сколько дней ты не менял одежду и бельё? — прошипел Крейнер.
      — Н-ну… — Дику передали горячий чай, и ответ он сумел уже не просипеть, а пробулькать. — Как нас ограбили…
      — И ни разу за это время не облучался?
      — Я был занят! — Дик вскочил, сжимая полупустую миску.
      — Все были заняты, — оскалился Крейнер. — И все находили несколько минут в сутки прогреть хотя бы лицо и руки! Как-ты-думаешь, — речь Крейнера стала тихой, раздельной и медленной, — зачем нужно правило каждый день хотя бы по разу прогреваться?
      — Откуда я знаю! — Дик стукнул миской о столешницу и так же раздельно сказал. — Мне-никто-ничего-не-объяснил!
      — Что случилось? — Через всю столовую к ним шагал Стейн. — Матрос Огаи, второй помощник Крейнер, что за… — дальше прозвучало какое-то свейское слово.
      — Посмотри на этого… — Крейнер тоже употребил свейское слово. — Он не облучался четверо суток. Результаты на лице.
      — Да что со мной такое, кто мне объяснит! — заорал Дик.
      — Фурункулез у тебя, — закатил глаза Стейн. — В медотсек. Может быть, что-то удастся спасти.
      Настоящего врача в экипаже «Фаэтона» не было, но господин Бадрис, как оказалось, исполнял и обязанности медтеха.
      — На Картаго раньше не было микроорганизмов, — пояснял он, пока раздетый Дик лежал в боксе, прикрыв от ультрафиолетового излучения только глаза. — Мы всё привезли с собой. И кое-что из нашей собственной микрофлоры и, гм, микрофауны в отсутствие конкуренции расплодилось до безобразия и вдобавок мутировало. В частности, микробы, которые вызывают воспаление сальных желез. Было время, — эколог усмехнулся, — когда от этого страдали трое из четырех твоих ровесников. Давно, на Старой Земле. Потом научились по-человечески регулировать гормональный баланс и сопротивляемость повысилась… А тут пришло, откуда не ждали. Причем наше, собственное. Если ты просто вымокнешь — ещё ничего… А вот если несколько дней подряд ходишь мокрый — и при этом не облучаешься… И если у тебя разболтан иммунитет…
      — Ну, что у нас тут? — в медотсек вошел Торвальд.
      — Неважно, — ответил Бадрис. — Начинающийся ларингит и отит мы остановили. Очаги кожной инфекции в других местах погасили. Но вот то, что уже успело, так сказать, расцвести… Даже если продезинфицировать поры, воспаление так просто не убрать.
      — Извините, сэр, — Дик чувствовал себя очень виноватым.
      — С каждым из нас это случалось, — поморщился Торвальд. — Сейчас половина команды придет на прогревание. Просто нужно было тебя предупредить — лицо и руки. Никто не забывает прогреть хотя бы лицо и руки.
      — Мастер Крейнер уже сказал…
      — Ну и хватит об этом. Тебя заменит Черпак.
      — Но он же… не может ударить человека! Даже в шутку!
      — Я знаю, — вздохнул капитан. — Что-нибудь выдумаем. Господин Бадрис, долго вы ещё?
      — Вам нужен матрос Огаи?
      — Вы. Для договора с господином Шиманом мне нужен свидетель.
      — Ещё четыре минуты.
      Дик совсем забыл о Шимане и его экипаже — а они, разоруженные и задраенные в жилом помещении своей навеги, сидели тише воды, ниже травы. Эта секция их корабля сейчас была пристыкована к левому борту «Фаэтона» и составляла с ним единое целое. Справа точно так же пристыковали носовую секцию, где Шиман держал добычу. Ходовая же часть болталась на буксире.
      — Капитан! — окликнул уходящего Торвальда эколог.
      — Да?
      — Отыщите время для отдыха. Бледно-зеленый герцог Орсино будет так же плохо смотреться, как и покрытый пятнами Себастьян. А вас гемом не подменишь.
      Через минуту Дик покинул бокс и начал одеваться. За ширмой раздевался следующий пациент. Бадрис наставлял Дика:
      — Я включу таймер и уйду, а ты останешься за старшего. Каждый раз включай таймер ровно на две минуты. Не больше и не меньше. Больные места смазывай вот этим. Вот это закапывай в нос. Если что — зови меня. Я скоро вернусь.
      Работа была несложной и Дик выполнял ее почти автоматически, не вступая в разговоры с пациентами — но пятый оказался необычным. Для начала — незнакомым.
      Это был юноша чуть постарше Дика, где-то между восемнадцатью и двадцатью. Темные длинные волосы указывали на простонародное происхождение, а тонкие черты лица — на то, что несколько поколений назад был вброс аристократических генов.
      — Где тебя обсыпало? — спросил Дик. Он уже понял, что это спасённый пират, но не выпихивать же человека из лазарета, раз он пришел.
      — Нигде, — поджав губы, ответил юноша и протянул распухшую в запястье руку.