— Это опасный щенок, — сказал мелкий. — Оставайся лучше трезвым, Сканк.
— А все-таки он боится смерти, — сказал кто-то сзади.
— Святой Франциск называл смерть нашей сестрой, — бросил Дик через плечо. — Зачем бояться сестры? Мне просто противно, потому что это поганые пираты. Из вас точно никто не хочет меня убить?
Он огляделся, сжимая в руках стакан. Вокруг было чуть посвободней, и дверь закрыта — а еще между ней и Диком четверо. Юноша перехватил взгляд Даниэля и все понял.
Наверное, работорговцы трясли просто всех гемов подряд, до кого дошли руки. Может быть, при помощи этого самого шокера. И кто-то указал на кого-то, а тот — еще на кого-то, а тот — на Даниэля. Цепочка могла быть длинней или короче, но она привела пиратов куда надо.
— Еще бы музыку, — сказал юноша, отпив немного. Совсем немного. — Что за зрелище без музыки.
Бармен тронул что-то на пульте — и над столами разнеслось:
Мой горец — парень удалой, Широкоплеч, высок, силён…
— Спасибо, — сказал Дик, стараясь не показывать, как внутри у него стало тепло и тихо. — Эй, ты, косоглазый, верни мои сигареты.
— Вы и сигареты у него зажали? — фыркнул кто-то из обступивших стойку. — Вот шакалы.
Мелкий скривился, вынул помятую пачку дрянных цигарок, которые курил Дик и, показав всем, положил на стойку перед пленником.
— Что это ты куришь, — качнул головой какой-то рыжий курносый толстяк. — Возьми мои.
— Спасибо, — Дик перебрал пальцами в пачке. — Я тут две зарядил… Для особенного веселья, — он подмигнул, оглянувшись. — Не пускайте детей на Картаго, их тут плохому научат. Меня вот научили. Огня нет?
Бармен поджег «заряженную» сигарету.
Как мне его вернуть?
О, как его вернуть?
— Спасибо, — повторил Дик. Осторожно затянулся. В зеркале за спиной бармена он увидел Габо и прикрыл глаза рукой, словно устал. Понял Габо или нет — это его проблемы.
— Ты пить будешь или нет? — Сейчас, — Дик положил сигарету на край набрал полный рот обжигающего спирта, опустошив стакан…
И прыснул всем этим прямо в лицо здоровенному работорговцу.
— Ах ты… — это была такая детская, такая глупая выходка, что тот даже не подумал взяться за шокер, а очередной оплеухой смахнул Дика с табуретки, как смахивают пыль.
Дик зажмурился, поджал под себя ноги, словно в ожидании второго удара — и бросил сигарету под свой табурет.
Раздался звонкий хлопок, а яркую вспышку юноша увидел даже сквозь веки.
Не тратя ни секунды, он вскочил. Как и ожидалось, он остался единственным зрячим в зале — а, нет, Габо тоже успел зажмуриться. Быстро сообразив, что к чему, он отпихнул с дороги Дика двоих орущих в голос клиентов — двери уже были нараспашку, ревела пожарная сирена, система тушения разбрызгивала воду. Теперь (Дик уже бежал к выходу) «бессмертные» точно прискачут: противопожарная система наверняка пооткрывала все двери в помещении. На пороге возник охранник — но он отступил с дороги Дика, думая, что тот бежит, спасаясь от огня. В зеркальной колонне юноша увидел, что творится позади: бармен и мелкий пират вслепую пытаются тушить одежду на орущем лысом громиле, а тот пылает факелом и мечется, натыкаясь на людей.
Вспышкой Дик отыграл себе какие-то секунды: за спиной уже топали, и когда он сворачивал за угол, в пенолитовую стену рядом ударил плазменный заряд. Волна жала обдала лицо, затрещали волосы. Бежать со скованными впереди руками было чертовски неудобно, и насчет ребер Дик не был уверен. И вообще он был неважным бегуном, как и все космоходы. Оставалось только утешаться тем, что и работорговцы наверняка плохие бегуны.
— Ты что делаешь, дурак?! — закричал на стрелявшего какой-то случайный прохожий. Другой заорал на Дика, потому что юноша едва не сшиб его с ног.
— Что он украл? Держи его! — раздалось за спиной. Дик выругался про себя — с прижатыми к животу руками он и в самом деле походил на вора, прижимающего к себе добычу. Кто-то уже присоединился к погоне просто из любопытства. Этот город никогда не спит…
Но выход есть. Должен быть…
«Есть. Он тебе не нравится — но он единственный, так?»
Дик вынужден был согласиться. Легкие горели, в глазах темнело, а погоня была в какой-то полусотне метров. К тому же ноги сами несли его туда, где была единственная надежда на спасение.
К мосту самоубийц.
Задыхаясь, Дик затормозил у ограды и перетащил через нее свое тело. Внизу волны атаковали берег. Слева заходила погоня. Справа над «колонией прокаженных» завис полицейский глайдер.
Дик заставил себя успокоиться. Сосчитал секунды до пика волны и начал считать по-новой, когда волна пошла назад.
Погоня уже была близко и едва не пробежала мимо.
— Стой! — крикнул какой-то мужчина в коричневом плаще, с отчетливой «маской планетника» на скуластом лице. — Разобьешься, дурак!
— Лучше так, — тихо сказал кто-то.
— Дайте! Дайте я его пристрелю! — сзади проталкивался мелкий рейдер.
«Одиннадцать», — сосчитал Дик, и прыгнул.
Полет был страшным. Чтобы правильно сориентировать тело в момент вхождения, Дик запретил себе закрывать глаза; первые две секунды ему, казалось, что желоб внизу не наполнится водой, и прыгуна размозжит о скалы. Но упрямая вода накатила и привычно ударила в твердь. Дик в последний момент позволил себе зажмуриться — и вонзился в пену почти под прямым углом, как и собирался. Он почти не ушибся, но вода тут же смяла, перевернула, закрутила. Отдаваясь этой превосходящей силе, Дик только сгруппировался, стараясь уберечь живот и голову от возможного удара о камни. В первый миг казалось, что вода шипит и испаряется от прикосновения с горячим телом — а потом пронизало холодом, да так, что заломило кости.
И лишь когда вода начала встречное движение — он развернулся, толкнулся ногами, продвигая себя глубже, в нижний поток, который — он знал — продолжает движется от берега. Нужно выбираться из каменного желоба, забирать вправо, цепляться за скалу…
«Как хорошо, что я был без сознания, когда Рэй тащил меня… Я бы не выдержал…»
Он раскрыл глаза, но не увидел ничего, кроме тех же сходящихся и расходящихся кругов. Сердце ломилось в ребра, легкие протестовали. Дик начал движение вверх и уже почти возле самой поверхности наглотался воды.
Одно хорошо — на Картаго океан пресный. Дик огляделся — его опять несло в узкое место. Плыть против течения было бессмысленно, и Дик поплыл поперек. Он перемещался длинными нырками — и чтобы не заметили с глайдеров, и потому что со связанными руками иначе плыть нельзя. Ботинки мешали — при следующем нырке юноша расстегнул и сбросил их. Вверх-вниз… И сюда, к проеденной, как сыр мышами, скале.
Лучи прожекторов глайдера метались теперь совсем рядом — но драйвер не решался опуститься ниже, боясь, что не сладит с управлением и врежется в тросы-растяжки «моста самоубийц». Цепляясь за скалу в момент подъема воды и давая себя нести в момент отката, Дик отыграл еще метров тридцать.
То есть, ничтожно мало.
Когда это вода успела так остыть, ведь всего каких-то три недели назад было можно спокойно купаться? Двигаться, двигаться — только движение согреет и спасет. Плыть в порт, к стоящей под погрузкой «Юрате». Будет облава, теперь точно будет, но навега — это место, где можно боевого морлока спокойно спрятать, не то что щуплого подростка…
Юноша помнил, у какого именно причала грузится «Юрате» — но срезать путь напрямик через бухту было нельзя: глайдер продолжал барражировать над водой. А крюк вдоль берега увеличивал расстояние почти втрое…
«Хватит этой дурной геометрии», — сказал синоби. — «У тебя одна дорога, и ты либо выдержишь ее, либо нет. В самом худшем случае ты вернейшим способом удерешь от них всех — раз и навсегда, верно?»
Дик прикинул расстояние. Порт, ярко освещенный и полный движения, казался таким близким. До первой навеги, ожидающей очереди к погрузке — не больше ста метров. Обманчиво мало. Кажется — оттолкнись от берега, и очень скоро будешь там, спрячешься под шершавым бортом… Нет, нельзя. На открытую воду нельзя.
Глайдер, сделав разворот, снова прошел под мостом. С другого конца порта плыл второй, между шинами антигравов метались молнии.
Дик перемещался вдоль скалы к погрузочному причалу длинными рынками, задерживая воздух в легких, пока он не начинал жечь. Выныривал, выдыхал угли — и вдыхал ножи. Холодный осенний воздух не терпел попыток пить его понемногу. Он требовал — пей меня залпом, как «швайнехунд». А потом терзал гортань.
Границей порта был крючкообразный мыс с маяком и длинным волнорезом. Там берег опускался. Дик мог бы выбраться из воды и пересечь мыс бегом («Под маяком темно», гласит молва) — но устоял перед соблазном, и правильно сделал: над мысом глайдер завис минут на пятнадцать, не меньше.
Теперь над акваторией грузового порта их было целых четыре… Дик перебирался от камня к камню, рассаживая колени и уповая на то, что его голову примут за еще один поросший водорослями булыжник.
Через волнорез он все-таки переполз и бухнулся в воду с другой стороны. Здесь волнение было потише, и Дик достиг первой навеги гораздо быстрее, чем рассчитывал. Но, уцепившись наручниками за зубья якорной цепи, понял две вещи: он замерз почти до потери чувствительности и устал почти до потери сознания.
Он посчитал причалы — «Юрате» стояла у четвертого. Между ней и Диком были еще две навеги — и сектора открытой воды метров пятьдесят шириной, чтобы навега могла спокойно развернуться и уйти после загрузки.
Каждая навега — длиной за двести метров, пришвартована десятью якорями с бортов. Это совсем немного, сказал себе Дик. Шестнадцать коротких заплывов и три не очень длинных.
Судорога схватила его на середине последней навеги. Он не запаниковал — и поэтому не погиб. Нырнув, упер стопу в цепь наручников — хорошо, что они есть, одеревеневших рук он не чувствовал — и потянул, что есть силы.
Прошло. Хотя Дик знал, что это временный эффект — но прошло.
Снова схватило в нескольких гребках от якорной цепи «Юрате». Дик повторил фокус, разрешив себе кричать — под водой. Добрался до якорной цепи и повис, отдыхая.
Борт навеги имеет одиннадцать метров в высоту. Якорный клюз — на высоте девяти. Дик понятия не имел, пролезет в него или нет. Других вариантов все равно не было.
Он плохо помнил, как полз. Это был какой-то невнятный кошмар, очень похожий на порку в глайдер-порту: мучаешься и мучаешься, не зная, когда все это кончится, но избавление купить ничем нельзя — только в этот раз он сам был себе мучителем; сам перебрасывал наручники каждый раз на новый зубец цепи — и сам не давал ноге соскользнуть, чтобы тело наконец упало в воду и там навсегда успокоилось. О барражирующих над портом глайдерах Дик уже не думал. И когда вполз животом на кромку клюза — не почувствовал никакой радости. Протащил себя вперед еще немного — и ссыпался на пол мокрой кучей тряпья.
Он отдыхал совсем недолго — холод можно было разогнать только движением. Он пополз на четвереньках к двери — то есть, к той стене, где по его расчетам должна быть дверь.
Хотя бы в этом он не ошибся. — дверь оказалась на месте. Не было ручки. Сенсора. Чего угодно, чем она открывалась бы. Дик ткнулся в не лбом, постучал скованными руками.
В клюзе было темно, над головой бухали сапоги и слышались голоса. Цепи от качки то провисали, то снова натягивались — и громыхали о борт. Нет, наверху его никто не услышит.
А внизу? Там должно быть относительно тихо — машины-то не работают.
Он сел на пол и поискал подходящий ударный инструмент. Сослужившие не одну службу наручники не годились: неудобно стучать сидя. Пояс отобрали пираты. Что еще?
Ремень. На котором держатся штаны. И магнитная пряжка.
Дик отогрел пальцы во рту и сумел расстегнуть ремень. Намотал на руку, чтобы пряжка краем выступала из кулака и не выпала, даже если рука разожмется. Сел поудобнее, сгруппировавшись, чтобы между коленями и грудью зародилось хоть какое-то тепло. И начал стучать древними, почти как мир, сериями: три коротких интервала — три длинных — три коротких.
Был ли этот стук причиной, или кто-то заметил Дика на цепи, или просто клюзы время от времени проверяли — но юноша не успел наскучить своим занятием. Дверь открылась. На навеге любой автомат могло заклинить, а от этого зависели жизни. Автоматике не доверяли, поэтому дверь открывалась вручную — и только снаружи. Свет, упавший было в стальную конуру клюза, тут же померк: его загородили сразу трое — все в мокрых плащ-накидках и визорах.
— Вот это номер, — сказал один. — Эй, парень. Выбирайся.
Дик выбрался — и снова осел на пол, уже в коридоре.
— 'Ривет, — сказал он. — 'не нужна Хельга. 'вас всё ещё нани'ают?
Самый высокий из трех отбросил капюшон и поднял визор. Дик понял, что шутка у него вышла плохая.
Над ним стоял Торвальд.
Глава 7
Чёрная карта
— Извините, если я рассердил вас. Меня зовут Йонои Райан, но на Картаго я известен как Суна Ричард.
Я родился на планете Сунагиси, и был ребенком, когда гвардия Рива сожгла мой город вместе с теми, кто в нем жил.
За что? Я пытался найти объяснение в ваших хрониках — и узнал, что правительство станции Сунагиси заключило с вами союз, а население планеты начало против вас войну и попросило помощи у Империи. Вы назвали это предательством и Ложью. Слово Ложь вы пишете с большой буквы и объявляете главным злом.
Получается забавно. Я был ребенком и я не помню никакого договора и никакой клятвы между нами и вавилонцами. Я помню только голод и страх. Голодать я должен был потому, что наше правительство обязалось кормить вашу армию в войне с Кенан. А бояться — потому что вы, защищая свой тыл, не разбирали, кто вам подвернется. И недавно я узнал, что это все ради духа Клятвы. Ради того, чтобы никто не смел нарушать союзных обязательств.
Я считаю, что правительство заключило его обманом и той самой Ложью, которую вы ненавидите. Но не хочу разбираться, как в одной голове примирить то и другое. Я не вавилонянин.
Это все говорится не затем, чтобы вы пожалели меня. А затем, чтобы вы задумались: что такое прославленная вами Клятва, зачем она нужна и главное — как у вас получатся ее соблюдать. Наша вера в Господа, наша империя — по-вашему, стоит на Лжи, и поэтому с нами не может быть союза, который вы называете Клятвой. Но я так и не разобрался, читая ваши хроники, на чем стоит ваша Клятва? Я искал её, спрашивал людей — и нигде её не нашел.
Как я вообще оказался на этой планете? Слушайте. Ради того, чтобы воссоединить свою сестру Лорел Бон и ее дочь, сеу Элисабет О'Либерти, ваш тайсёгун послал в Империю шпиона. Синоби Морихэя Лесана. Ему удалась его миссия. Попутно он прихватил в плен мою леди-суверена и ее маленького сына. И меня заодно — как пилота.
Именно он инициировал меня до Картаго — поверьте, я об этом не просил. Но после этого по вашим законам я должен был стать вашим пилотом или умереть. Так я второй раз в жизни нарушил ваши законы — о которых ничего не знал и знать не хотел.
В третий раз я нарушил их, когда убил Лорел Шнайдер. Я знал, что это преступление — против более важных законов, чем ваши. Я понес за него казнь, и если кто-то хочет меня за это убить до конца — то пускай. Сопротивляться буду, потому что у меня здесь незаконченные дела и умирать, пока не закончу, не хочу. Но не обижусь.
Обидно другое — рассуждая без конца о Клятве и Лжи, вы сами без конца нарушаете Клятву и лжете.
Я читал ваши хроники, чтобы узнать — почему восемь лет назад умерли мои родители и должен был умереть я? Почему вы пришли на Сунагиси, почему колония восстала против вас? И я узнал, что Сунагиси была нужна вам как опорный пункт в войне против Кенан, а после войны вы не захотели уходить. Но ради чего вы воевали с Кенан? Ради того, чтобы пресечь то, что сами считаете Ложью — генетическое рабство. Экхарт Бон считал, что это клятвопреступление. Но как он собирался его прекратить?
Уничтожив жертву клятвопреступления. Расу, которую создали ваши предки. Которая служила вам столетиями.
Он собирался одну Ложь побить другой — как из этого могло получиться что-то хорошее?
Он писал, что вы не должны уподобляться христианскому Богу, который творит себе неровню. За невежество я его не упрекаю — но что вы сотворили себе неровню — это дважды ложь.
Во-первых, ничего вы и ваши предки не сотворили. Вы взяли то, что сотворил Господь — и переделали так, как вам было надо.
Во-вторых, неровня у вас все равно не получилась. Я жил с гемами бок о бок. Работал вместе с ними. Они люди. Если бы они не были людьми — вашим этологам нечего было бы делать. Они тратят кучу времени и сил на то, чтобы убедить вас и гемов. Но разве в правде нужного кого-то убеждать при помощи ментального программирования? Разве правде нужны шлемы и стрекала?
Тайсёгун Шнайдер сейчас пытается доделать то, что не смог сделать тайсёгун Бон. Ничего у него не выйдет, потому что одну ложь не побить другой.
Гемов нельзя элиминировать. Гемам нужно дать права людей.
Нельзя продолжать войну с Империей. Нужно заключить мир.
Нельзя колонизировать Инару и бросать Картаго. Нужно достраивать планету, на которой вы решили жить.
Вот вам моя правда и вот вам моя клятва.
Я, Йонои Райан, известный как Суна Эрикардас, клянусь, что не мстил и никогда не буду мстить Дому Рива за Сунагиси. Ни всем вместе, ни каждому в отдельности, ни тем, кто там был, ни тем, кого там не было.
Я клянусь, что признаю и буду признавать человеческие права за гемами. Я клянусь бороться за то, чтобы весь дом Рива признал эти права, и не прекращать борьбы, пока не добьюсь своего или не умру.
Я клянусь сделать все, чтобы дом Рива заключил мир с Империей и помогать каждому, кто хочет мира.
Я клянусь, что каждый, кто будет стоять за права для гемов и мир с Империей, будет мне другом. Я буду защищать его, не разбирая планетников и космоходов, и к какому клану кто принадлежит.
Это моя клятва. Я ни о чем не умолчал, хотя мог о чем-то забыть. Но я и в самом деле так думаю. С этой клятвой можно спорить. С ней можно драться. К ней можно присоединиться. А клятв, которые я не приносил, которые негде найти, прочесть, услышать, принять или оспорить — я такие клятвы не признаю. Я их считаю ложью. Без всякой большой буквы. Брехня обыкновенная.
Если вы, вавилоняне, готовы за нее убивать — тем хуже для вас.
Пока что мне нечего больше сказать. Благодарю за внимание..
Бет казалось, что все время, пока Дик говорил, она не дышала. Хорошо было бы еще и видеть его лицо — но авторы записи поступили умно: пустили видеоряд из архивных записей: планета Сунагиси с орбиты, дымящийся город, звездное небо над Картаго, шеренги морлоков, тэка за работой… Бет не могла объяснить, в чем тут дело — но за этим подбором кадров явно чувствовалась любительская рука.
Когда запись оборвалась, все посмотрели на нее. На секунду стало неуютно, но Бет велела себе расслабиться, вздохнуть. Как на сцене.
— Ну и? — спросила она. — Чего вы на меня так смотрите.
— Хотелось бы услышать твои соображения, — сказал Шнайдер.
— Насколько он серьезен? — поддержала бабушка Альберта.
— На все сто, — пожала плечами Бет. — Он по-другому не умеет.
— И как ты думаешь, что он намерен делать дальше?
— Заменить световод, — Бет поджала губы, сдерживая улыбку.
— Что? — кажется, бабушка готова была разгневаться.
— Есть довольно старый анекдот, — сказала Аэша Ли. — О том, как несколько монахов разных орденов вместе читают часослов. И внезапно гаснет световод. Один из монахов, я уж не помню, какого ордена, продолжает читать про себя — он все знает наизусть; второй размышляет о природе божественного света, третий — углубляется в черную ночь души… А присутствующий там же синдэн-сэнси идет и заменяет световод.
Бет развела руками и кивнула, подтверждая слова старой леди. Шнайдер откинулся на спинку своего кресла.
— Меня интересовала скорее практическая сторона дела. Что конкретно он может предпринять?
— Если бы я и могла что-то сказать — не сказала бы. Но я не могу… Когда Моро взломал бортовой сантор, он сказал, что просмотрит логи всех операций за последние несколько суток. Ему сказали — как, это же несколько тысяч записей? А он ответил: одну за другой. Может, он выйдет на улицы Пещер Диса и станет говорить с каждым, кого ему удастся остановить. А может, он начнет убивать бандитов одного за другим. От него можно ждать чего угодно.
Помолчав немного, она добавила:
— Что, всемогущие синоби не могут выйти на его след?
— Всемогущество синоби, — вздохнула Аэша Ли, — на семь десятых состоит из слухов, которые распускают о своем всемогуществе сами синоби. Так работать легче. Нет, мы не можем выйти на его след. В последний раз его видели в Лагаше. Он пытался о чем-то договориться с друзьями покойного Нейгала и проповедовал среди гемской обслуги космоопорта. Наш человек сумел подобраться к нему довольно близко, но тут все дело испортили работорговцы. Последнее, что известно о юном Суне — что он бросился в воду с «моста самоубийц» и какое-то время плыл. Выплыл ли — неизвестно. Полицейский рейд в космопорте ничего не обнаружил. Впрочем, насколько наша полиция способна кого-либо обнаружить — это отдельный вопрос.
— В большой степени благодаря деятельности тех же синоби, — холодно сказала бабушка Альберта. — И тем же слухам. Полицейским очень трудно обнаружить того, кого они подозревают в принадлежности к вашему клану. Иногда они неспособны его обнаружить даже когда он разговаривает с ними лицом к лицу. Как было с покойным Яно.
— Издержки, — печально вздохнула Аэша Ли.
— Так… он жив? — Бет разом потеряла все хладнокровие.
— На вашем месте я бы не надеялась на это, — пожилая шпионка поглядела на Бет с каким-то странным выражением глаз. — На своем месте я не буду надеяться на обратное.
Бет ушла с этой маленькой — можно сказать, семейной — встречи со странным чувством. С одной стороны, она рада была узнать о Дике какие-то новости. С другой стороны, это не новости, а сплошное беспокойство. Пропал, появился, опять кого-то убил, опять пропал, и неизвестно, жив ли. Ну, а если и жив — по его следу несутся стаи гончих…
Сантор-терминал тайсёгуна что-то просигналил. Рихард и взял наушник, опустил визор, переключил канал секретной связи; Ли просто опустила визор — и все молчали, пока эти двое знакомились с новостями. Длилось это минуты с две, и по лицу Рихарда было видно, что известия пришли скверные.
— В секторе Саргона, — сказал Шнайдер, — шестнадцать дней назад взят конвой Доона. Двадцать три корабля захвачены имперцами. Пилоты и навигаторы покончили с собой, вечная память. Матушка…
— Я поняла, — цукино-сёгун чуть склонила голову. — Ну что ж, мы готовы. У нас всего сорок шесть образцов, но мы ручаемся за качество. И будут еще. Я думаю, в этом деле нужно заручиться и помощью Эльзы, — она улыбнулась внучке.
— В смысле? — удивилась Бет. — Какой помощью?
— Генный комплекс пилота, — пояснила бабушка. — Твои гены, дитя. Мы не зря работали все это время.
— И… что вы сделали? Сорок шесть образцов этого комплекса?
— Именно. Остался сущий пустяк — инсталлировать их в женские яйцеклетки, оплодотворить, выносить, родить и воспитать пилотов.
— И что… все я одна?
— Да нет, конечно, — бабушка выдала свое раздражение только лишь еле заметным движением бровей. — Твой ребенок его, конечно, унаследует, но ты одна не можешь обеспечить Дом пилотами. Кланы выкупят эти сорок шесть образцов, инсталлируют своим женщинам, а те зачнут, выносят и воспитают детей.
— А я? — все еще не понимала Бет.
— Ты примешь участие в торжественной церемонии заключения контрактов.
— Ага. Вроде этих девушек на презентациях. Смотрите, как наноприсадка «Росянка» выращивает длинные золотые ресницы прямо у вас на глазах!
— Эльза! — нахмурилась бабушка. Аэше Ли шутка напротив, понравилась.
— Если мне позволено будет говорить… — начала она, поклонившись.
— Позволено, — кивнул Шнайдер.
— Я предложила бы иной способ распределения генокомплекса.
— А именно?
— Нечто вроде лотереи. Скромный взнос от каждого, подчеркиваю, каждого клана. А дальше — розыгрыш очередности. Вы ведь не остановитесь на сорока шести образцах?
— Насколько скромный взнос? — спросила леди Альберта.
— Не более пятисот имперских драхм в эквиваленте.
— Ли, это несерьезно. Это не окупит затрат.
— В данном случае, на мой взгляд, нам нельзя думать о самоокупаемости. Речь идет о выживании всего Дома. Мы не знаем, какой полезный выход реально даст этот комплекс. Из четырех девушек, которым он был инсталлирован, пилотом стала только Бет.
— Мы использовали четыре варианта, готовых у нас на тот момент. Эльза стала пилотом, а значит, именно ее вариант оптимален. Осечки быть не может. Даже выход один к ста будет серьезным прорывом. Я рассчитываю на выход один к девяти.
— То есть, те кланы, которые купят у вас комплекс, купят, по сути дела, кота в мешке. Точнее, девять мешков, в одном из которых — котик-пилотик, — промурлыкала старуха.
— Они это знают и готовы рискнуть, — вмешался Шнайдер. — А нам нужно пополнить бюджет.
— В этом рейде, — Ли постучала ногтем по терминалу — Сога потеряли все корабли. Они не смогут заплатить за комплекс. Смогут те, кто и так богат. Это вызовет недовольство.
— Это спасет планетников от увеличения налогов, — Шнайдер явно начал раздражаться. — С чего им быть недовольными?
— С того, что вы проложите еще одну черту между ними и космоходами. И за этой чертой окажутся те, кто долгое время считал космоходом себя, хотя уже не имел возможности выходить в пространство.
— Это лучше, чем нищета и общая гибель, — отрезала Альберта.
— Но этого можно избежать. В конце концов, если дело пойдет хорошо, то клан Шнайдеров вернет все затраты, а если дело пойдет плохо — то все потеряют всё.
— Этот разговор окончен, — сказала цукино-сёгун, поднимаясь. Аэша, также встав, почтительно склонила голову. Бет, покинув свое место, сделала глубокий реверанс.
Выходя из дядиного кабинета, она ни с кем не перемолвилась ни словом. Поджидавший в приемной Андреа молча встал и поплыл следом. Или полетел — у него была летящая походка танцора, Бет завидовала временами. В холле к ним присоединились Роланд и Оливер. Бет улыбнулась каждому.
— Поехали домой.
Забавно — ее вызвали сюда, чтобы поговорить о Дике, хотя можно было сделать это дома за вечерним кофе. Почему? Неужели…
У лифта Аэша Ли поклонилась уже ей персонально, и двое телохранителей-синоби повторили поклон. Бет и ее слугам пришлось отвечать. По этикету бет должна была первой войти в лифт, и все это время старуха смотрела на нее.
…Неужели именно она, Ли, все это подстроила? Она притащила сюда, в верхние покои Совета Кланов, эту запись и как-то раскрутила дядю на то, чтобы вызвать Бет? Бабушка, похоже, была недовольна именно тем, что сведения о катастрофе в секторе Саргона (дома посмотреть, где это) Бет получила одновременно с ними, и стала свидетельницей воспоследовавших прений. В отличие от дочери, леди Альберта не намеревалась ковать из Бет сознательную соратницу и соправительницу Керету. Будущая императрица уже наклевалась разговоров и обмолвок в Совете Мира — бабушка предпочитала авторитарные методы. Интересно что там был за дедушка.
Сведений о нем в семейных хрониках имелось значительно больше, чем об Этане Лееве. В его биографии отсутствовали какие-либо пятна: Клаус Вольфганг Шнайдер был пилотом, капитаном первого ранга, и умер «прыжковой смертью». По бабушке можно было предположить, что именно она в семье была «военной косточкой» и потомственным офицером — но нет, Альберта Фиоре принадлежала к клану, спецификацией которого была генетика человека, в том числе и представителей самого клана, из века в век подправлявших себе голоса. Был ли дед подкаблучником? Или наоборот, имел настолько крутой нрав, что смирял бабушкины амбиции одним взглядом? Да нет, он же пилот — они, должно быть, месяцами не виделись. Не-ет, эта складка между бровей у дяди точно бабушкина…
Лифт остановился, Бет прошла к своему карту, привычно прикрываемая Оливером и Роландом. Андреа сел за руль.
Дома ее, как обычно, ждали вороха приглашений и просьб. Как только она вернулась из экспедиции и стало известно, что племянница тайсёгуна живет светской жизнью, ее завалили этими бумажками. Присылать приглашения по инфосети считалось дурным тоном — непременно от руки и непременно пером и чернилами. Маразм.
Андреа оказался совершенно бесценным помощником в деле первичного разбора этих цидулок. Он четыре года вертелся в тайсёгунском дворце и сопровождал на такого рода мероприятия Лорел, так что мог по каждой бумажке дать исчерпывающую инструкцию — кто с кем в каких отношениях состоит и чего, по всей вероятности, от Бет хочет. Он же давал консультацию, брать или не брать прилагающийся к письму подарок, буде таковой имелся: что является не более чем допустимым знаком вежливости, что — намеком на возможную взятку, а что — уже откровенной взяткой. Первые необходимо было принимать, чтобы не обидеть присылавшего, вторые можно было принять, а можно — отвергнуть с подобающим объяснением (к сожалению, объяснение «в прошлый раз нам не понравилась ваша физиономия» подобающим не считалось), а третьи — отсылать назад без объяснений и прерывать на том всякие контакты.
Просто удивительно, думала Бет, разбирая и читая письма, сколько народу хочет на ее плечах въехать в кабинет тайсёгуна или Керета. В Империи так же или нет? Должно быть, так же. На Мауи ее не осаждали желающие завязать знакомство с мамой, но на Мауи она и значила гораздо меньше… То есть, по-человечески она значила гораздо больше, и, вспоминая об этом, нередко вытирала слезы — но статус ее был неизмеримо ниже.
