Два беспощадных солнца обжигали Картаго, как горшок в печи. То, что было прежде днем, принадлежало Анат, тем, что было ночью — владело Акхат, и каждый континент попеременно палили то желтые, то голубые лучи. Водоемы пересохли, вся живность спряталась в глубокие пещеры и норы, ушла в песок, закуклилась, впала в глубокую спячку, затаилась до новых дождей — как диктовали ей искусственные инстинкты. Растительность высохла и выгорела, и пылающий ветер выметал из чеков ее прах. Бешеное Лето, как и Долгая Зима, было временем смерти. Ни один человек не мог покинуть дом или убежище без плащ-накидки и ветрозащитной маски.
      Закончилось время пускания корабликов на водных плантациях. Джек теперь целыми днями просиживал в помещении или бегал через подземный ход в бараки гемов. Констанс и Гус иногда просили у Плутона или Монтега защитные костюмы и выходили на дамбу — полюбоваться дикой, необжитой красотой этой планеты.
      Их не стерегли — как и в период наводнений, бежать было некуда. Даже в защитных костюмах они не смогли бы пройти путь до ближайшего поселения. Четырехмиллионное население Картаго было распределено по планете очень неравномерно, и поместье Моро окружала пустыня.
      С тех пор, как Моро ушел, атмосфера в маноре стала менее удушливой. Эш Монтег недели проводил в городе, и пленники были предоставлены рабам, а по сути дела — сами себе. Констанс размышляла — что еще ей оставалось делать?
      Моро не улетел в Лагаш — глайдер взял Эш, а Моро исчез еще до его возвращения, и Эш не скрывал своего недовольства по этому поводу. Констанс плохо спала и не могла пропустить никакой транспорт, прибывший в манор по земле ли, по воздуху. Значит, Моро ушел либо пешком, либо на легком транспорте вроде снайка. Но куда? Горы с одной стороны, голая равнина, исполосованная чеками для водорослей — с другой, а дальше — пустыня, пустыня, пустыня…
      Какое-то чутье подсказывало ей, что Моро в городе нет. Со временем она поняла, что это не чутье — это чуть заметные перемены в жизни и распорядке гемов. Они не ждали появления хозяина в ближайшее время. Не то чтобы Плутон полез в хозяйский бар или гардероб — гемы на такое просто не способны — но даже он как-то… расслабился. Во всяком случае, никогда прежде он не отвечал на ее расспросы так многословно и обстоятельно. Гем скучает, поняла она вскоре. Тоскует о своем хозяине, с горечью вспоминает годы, потраченные им на поиски Бет… Верный слуга ни разу не проговорился о том, где господин сейчас — но по его поведению Констанс поняла, что Моро нет вообще на планете.
      Но куда он мог улететь? И главное — как?
      — Гус, — спросила Констанс брата наедине. — Что тебе известно о корабле Шмуэля Даллета?
      — Легенды, — пожал плечами брат. — Корабль с псевдо иск-интом, управляемый в одиночку. С биоинженерными конструктами вместо водопровода, вентиляторов…
      — И универсальным взлетом?
      — Ну да, конечно… Как же исследователю новых планет без него?
      — Спасибо, Гус. Похоже, я знаю, как и почему погиб Шмуэль Даллет…
      Гус прикинул в уме два и два.
      — Ты хочешь сказать, что гостеприимный хозяин этой виллы убил его, чтобы завладеть кораблем? Ну что ж, за неимением лучших развлечений можно позаниматься и созданием легенд.
      — А Динго, Гус? Его ненависть к Моро?
      — Динго — хевронский кос, животное-эмпат. Поскольку моральные качества господина Мориты теперь известны нам всем, неудивительно, что кос его в открытую возненавидел.
      — Косы реагируют не на моральные качества, а на затаенную агрессию. Породу псов-сердцевидцев, по счастью, еще никто не вывел.
      — Не сомневаюсь, что затаенной агрессии там тоже хватало. Нельзя же обойтись с людьми таким образом, как обошлись с нами, не питая к ним злобы.
      Констанс не ответила. Воображение изменяло Гусу там, где речь шла о человеческой душе и мотивах. Из литературы основоположников вавилонской идеи, которой она много прочитала в последнее время, она знала, что симпатии и антипатии, и даже чувство справедливости, которым вавилоняне очень гордятся, в ряде случаев не влияют на их решения — «Если дело несправедливое, как сказать, что оно справедливое, а если такое дело нужно сделать — то как его не сделать?» То, что Нейгал был хорошим человеком, не помешало ему учинить расправу на Сунагиси. Моро, несомненно, хорошим человеком не был, но вряд ли питал к ним ненависть. Он не относился к той породе людей, которым необходим гнев, чтобы сотворить зло. Он творил его и по необходимости — а необходимость, надо думать, возникала всякий раз, когда кто-то владел тем, к чему вожделел сам Моро либо его хозяева.
      Она много времени проводила в инфосетях, пока Эш Монтег не закрыл ее доступ полностью. Случилось это совершенно внезапно, без объяснения причин, как раз в те дни, когда бешеное лето входило в свою финальную фазу. Солнца, испарявшие воду с лица планеты, истязали ее без устали, и вскоре воздух настолько был ею отягощен, что не мог больше удерживать. Огромные, распаренные тучи собирались в небе, но разродиться дождем все никак не могли — ураганные ветра гнали их куда-то раскаленными бичами, а они огрызались ветвистыми молниями, и разряды то и дело сотрясали воздух, наэлектризованный до предела. Гнетущее напряжение просочилось и за силовой экран манора. Констанс не слышала больше гемских песен, и Плутон с Мерой часто дулись друг на друга, Джек ныл, утомившись играть в виртуальные поиски сокровищ и сражения кораблей, рисовать и читать, и морлоки на своих тренировках дрались злее, чем обычно.
      В один из таких дней Монтег и отключил сантор поместья от общей инфосети. Само по себе это было знаком весьма красноречивым — что-то такое происходило там, в Пещерах Диса, о чем она не должна была знать.
      Единственным каналом информации остались гемы — но они переговаривались на тиби, которого Констанс не понимала. Только морлоки, привычные к астролату, часто переходили на него между собой, но и те сдерживались в обществе пленников.
      Но однажды Августин смог уловить обрывок разговора, из которого узнал важную новость: торговый караван с эскадрой конвоя вернулся с Элении. Вернулся с триумфом — забитый под завязку импортными товарами и… добычей.
      Военной добычей.
 
 

* * *

 
 
      Эления была одним из вавилонских миров, которые после войны стали новообразованными доминионами. Эленийский доминатор Йон Лурдес был главой достаточно крупной корпорации нанотехники и доминон получил за большой вклад своего предприятия в разработку имперского оружия, а также по той причине, что корпорация «Синко Лурдес» стала все больше походить на государство в государстве. По мощности она уже равнялась небольшому новообразованному доминиону, а Эления была неспокойной планетой. Таким образом, отдав планету в лен главе корпорации, имперский сенат нашел хорошую сферу приложения усилий довольно мощной службы безопасности и контроля.
      Эления принадлежала некогда Дому Ситха, и Йон Лурдес, чтобы укрепить свое положение, женился на Вальде Ситха, старшей дочери главы Дома. Став членом семьи, он узнал со временем и семейную тайну: дом Ситха уже после окончания войны подторговывал с Картаго. Где находится скрытая планета Рива — пилоты Ситха не имели понятия: у Дома вообще было не так много хороших пилотов. Корабли Рива возникали как бы из ниоткуда, подходили к одной из отдаленных космических станций Ситха и там происходил торговый обмен.
      Лурдес прикинул, что получится, если он наведет на эту торговлю имперский флот, и вышло, что получатся одни убытки. Сверхтяжелые руды, которые поступали на Элению с Картаго и были необходимы для производства нанометаллов, стоили у Рива вдвое дешевле, чем у Брюсов или Эррида, а по содержанию были в два с половиной раза богаче. Если он наведет на это дело имперский флот, то канал будет перекрыт, а толку будет мало — пилоты Рива никогда не сдаются живыми, а значит, Картаго так и не удастся найти. Гораздо лучше было продолжать торговлю — до того момента, пока не удастся поднакопить сил, чтобы захватить флот Рива врасплох одним решительным ударом. И хотя бы одного живого пилота.
      Словом, доминатор Лурдес изменил императору Брендану ради вящей прибыли и последующей славы. Он не поделился со своей супругой планами предать Рива, рассудив, что она может в этом случае предать его, — вполне резонно, надо сказать. Вальда Ситха-Лурдес действительно держала руку дома Рива, и исправно поставляла сведения резиденту-синоби.
      Шнайдер знал, что рано или поздно это случится. Однажды предав своего императора, Лурдес стал легкой целью для шантажа, а это позволяло Рива навязывать ему все более кабальные условия контрактов, и чем дольше это длилось и чем больше доминатор увязал — тем сильнее его одолевало отчаяние, а значит — он делал ошибки. И настал момент, когда леди Ситха предупредила резидента, что вокруг доминатора Лурдеса начинает наматывать круги имперская разведка. Медлить больше было нельзя — и очередной торговый караван отправился в сопровождении небольшой эскадры. Шнайдер сыграл на опережение и выиграл. В локальном пространстве небольшой угасающей звезды его встретила засада — корабли СБ «Синко-Лурдес». Они попытались взять торговый флот Шнайдера на абордаж, и не успели даже толком удивиться, как их абордажные команды оказались перебиты, а по штурмовым переходникам с атакуемых кораблей на атакующие ринулись «Бессмертные». После этого Шнайдер прыгнул в локальное пространство Элении и, еще не закончив маневр выхода, перестроил эскорт в боевой порядок. Эленийский флот был уничтожен полностью, в плен захвачены одиннадцать пилотов, все корабли набиты добычей под самую завязку. Доминатор Лурдес, который мог разболтать имперской разведке слишком много, покончил с собой. Во всяком случае, его нашли с размозженной головой и его же собственным игольником в руке. Эти подробности передавались в Пещерах Диса из уст в уста еще до того, как триумфаторы прибыли в глайдер-порт Пещер.
      Эта триумфальная победа была и даром никому из Совета Капитанов не нужна, а Шнайдеру — в последнюю очередь. Собственно, она была признаком грядущего поражения. Эленийцы предали — и, конечно, получили свое — в назидание всем, кто думает, будто такого партнера, как дом Рива, можно попытаться предать; однако сам факт предательства сигналил о близости развязки так же явно, как собирающиеся тучи — о близких и обложных дождях. Лев разорвет гиену, осмелившуюся укусить, но уже то, что гиена осмелилась, означает, что лев уже не так грозен.
      Шнайдер своего раздражения не скрывал. Его флагманский корабль «Дельта» получил небольшие повреждения в ходе единственного космического сражения, но он не особенно огорчился по этому поводу — зато Бет видела, как он плакал, глядя, как на рейде взрываются заминированные Бессмертными эленийские корабли. Пилотом «Дельты» была Хатор Нефера, темнокожая стройная женщина, чьи руки покрывал темный узор, видный только под непрямым светом — как пятна пантеры. Она понимала и разделяла чувства своего командира.
      — Корабль есть корабль, — сказала она, ужиная вдвоем с Бет. — Даже вражеский. Для кого-то он дом, для кого-то гроб. Порой — и то, и другое.
      — Но ведь на тех кораблях не было людей? — спросила Бет — Мне так сказали…
      — Не было, — подтвердила Хатор. — На этих кораблях уже никто не будет жить и никто не умрет.
      — Мне не хотелось бы жить и умереть на корабле, — передернула плечами Бет.
      — Это вы сейчас так говорите, а немного позже скажете по-иному.
      Бет понимала, о чем она — те особенные отношения, которые складываются между людьми на корабле. Проводя с кем-то в закрытом пространстве долгие месяцы, ты или привыкаешь к человеку, или выясняешь, что вы несовместимы — и тогда один из вас покидает корабль. Она вспоминала отношения, царившие на «Паломнике» — никто из левиафаннеров не был простым человеком… или шеэдом… но каким-то образом члены экипажа образовывали единое целое, состоящее из очень разных, непохожих друг на друга, частей. Здесь было то же самое. У этих людей мог быть клан, семья, государство — но там, за бортом. Здесь все это переходило на второе место. Да, человек мог быть сложным… даже скверным… но он подходилтебе, а ты — ему.
      Однако сейчас Бет не хотелось, чтобы для нее это стало таким же, как для Хатор и для других. Это было бы слишком… соблазнительно. Счесть их наконец-то друзьями, родными… своими… После того, как умерли мама, брат, дядя и Дик… Нет, никогда. Порой Бет забывалась. Что там порой — часто. Особенно видя Рихарда на мостике, уверенно отдающим приказы во время маневра или боя. Было так здорово принадлежать к команде этого великолепного золотого воина, мастера и командира… И когда Бет ловила себя на этом чувстве (а это случалось все реже и реже, потому что чувство захватывало ее целиком), она стаскивала с запястья тяжелые сохэйские четки, перебирала их в руке и думала о тех, кого потеряла, заставляя себя ненавидеть виновников этой потери — дядю и всех остальных. Правда, с каждым разом это получалось у нее все хуже.
      Гем-медтех сделал ей операцию на гимене — поставил несколько простых швов, которые разорвутся, когда император соизволит засунуть в нее свой нефритовый стебель, и оросят простыню двумя-тремя капельками крови. Интересно было бы посмотреть на его лицо, если бы он услышал, что вместо золотой монетки ему подсунули шоколадку в фольге. Или шепнуть ему эту тайну в самый ответственный момент — чтобы его боец позорно дезертировал? Бет порой упивалась этими мыслями, хотя в глубине души понимала, что никогда так не сделает. В отличие от Дика, она боялась смерти, а здесь смерть все время ходила совсем рядом. У Шнайдера было много врагов, он был слишком блестящим, чтобы не возбуждать зависти, а гибель сестры ослабила его лагерь. «Чертов мальчишка отрубил мне правую руку», — так сказал он однажды. Они с Лорел были любимцами Тейярре, его наставниками и спасителями, а в виду намечающейся свадьбы — почти родственниками. Выкинув свой номер, Бет одним ударом разрушила бы их статус, их бы сожрали так же быстро, как они сожрали Дика, и никто бы не смог ее защитить. А «самураем героической смерти», бросающим себя на вражеский танк с обвязкой из гранат, она никак не была.
      Несмотря на это особенное ощущение общности с людьми, она ни с кем не могла разделить свои мысли. Даже с Хатор, которая инициировала ее в каждом прыжке. Хатор была первоклассным пилотом, как Дик — с ней не было страшно, и голос ее был голосом виолончели. Но открыться ей Бет не могла. Когда-то ее тяготила необходимость исповедоваться. Теперь она поняла, какой была дурой. Священнику можно рассказать что угодно — и за это ничего не будет, ну там велят читать два розария каждый день или что-то такое… Здесь такого рода сведения немедленно станут добычей чьих-то жадных ушей и ядовитого языка. Знаете, а ведь невеста, которую Шнайдер хочет подсунуть Тейярре, уже побывала под казненным убийцей! Клятвопреступление и ложь!
      Но была еще одна причина, по которой она все-таки намеревалась этого не делать: сам Керет, его трогательная беззащитность. Он был совершенно серьезно, без дураков, влюблен, и он был хорошим человеком, по-настоящему, без гнильцы хорошим. Наверное, даже самым лучшим из всех, кого она знала — из живых.
      Она поняла, что скучает по нему. Не то, чтобы очень — но, скажем так — гораздо сильнее, чем по лорду Якобу и своей приемной бабушке. А еще она скучала по Рину Огате. Смешно: скучать по синоби-соглядатаю. Но все-таки он был ее братом, и с ним можно хоть немного пооткровенничать.
      Так что, выходя на причал в глайдер-порту под все такой же восторженный рев толпы (едва эскадра достигла станции Акхит, как на планету примчался ансибль-пакет с победной реляцией), она испытала радость возвращения домой.
      «Чушь! Это не мой дом!»
      Бет улыбнулась и помахала шумящей под причалом толпе. Потом лицо ее несколько помрачнело — на другой стороне глайдер-порта она увидела старый грузовой причал, используемый ныне как эшафот.
      Со стороны парадных ворот глайдер-порта к ней приблизился человек в длинной золототканой тунике, темно-красном плаще и золотой маске. Он стоял на медленно плывущей гравиплатформе, и не сошел на причал, а протянул Бет руки и помог приподняться на его платформу, чтобы подарить ей поцелуй. Именно приподняться — платформа была слишком мала, чтобы двое могли уместиться на ней.
      Шнайдер тоже получил свой поцелуй — в щеку. Потом его обняла цукино-сёгун, леди Альберта, потом пошел обмен официальными поклонами с главами кланов, пришедшими встречать тайсёгуна. А потом Шнайдер развернулся к толпе и взялся за перила.
      — Подайте мой голос на усилители, — велел он, а потом поднял руки, приветствуя народ.
      Увидев этот знак, толпа внизу снова взвыла.
      — Люди Картаго! Люди дома Рива! — начал он, и толпа утихла. — Мы вернулись с победой. На какое-то время в магазинах появится больше импортного товара, чем обычно, и кто-то сможет починить то, что у него давно сломалось, кто-то — дать ребенку импортное лекарство, а кто-то просто прибарахлиться. Так что нам есть чему радоваться, верно? Эта победа обошлась нам в двадцать три жизни, и я хотел бы, чтобы каждый, опрокидывая свою сегодняшнюю кружку пива, вспомнил об этих людях. Такова цена предательства эленийцев. Им собственная подлость обошлась гораздо дороже. Их флот уничтожен полностью, их галактическая торговля подорвана. Никто не может сказать, что, предав дом Рива, он легко отделался!
      Толпа снова одобрительно засвистела и заулюлюкала. Шнайдер какое-то время выждал, потом опять поднял руку.
      — Но бедствия, которые они сами на себя обрушили — лишь предоплата за те бедствия, которые ждут нас, если мы не соберем свою волю в кулак и не начнем, наконец, делать дело. Слишком долго мы прозябали здесь, скучая по добрым старым временам. Нам не победить Империю сейчас, и нам больше нечего ловить в имперском секторе пространства. Галактика огромна, полна зеленых благодатных планет — и одну из них открыли десять лет назад наши разведчики. Пришло время сказать вам, люди дома Рива, о том, что мы готовили в течение этих десяти лет. Ради чего не распускали армию и флот, утомляя вас налогами. Почему до сих пор не встали на колени перед Империей. МЫ ГОТОВИЛИ СВОЙ СОБСТВЕННЫЙ МАЛЕНЬКИЙ ЭБЕР!
      По толпе прокатилась цунами изумленного гула. Шнайдер выждал, пока она схлынет.
      — Не скажу, что это будет легко. Подготовка потребует от нас еще двадцати лет, и на протяжении этих лет от нас потребуется не одна жертва. Но знайте, что эта борьба и эти жертвы не будет безнадежными и бессмысленными. Все это — ради людей и кораблей дома Рива. Мы не прогнемся перед Империей и не задохнемся в изоляции. На новой земле мы построим новый Вавилон.
      Толпа снова завыла. Бет не понимала, как Шнайдеру это удается — быть таким искренним, произнося такие патетические речи. У нее бы не получилось. Впрочем, тут есть один беспроигрышный способ — говорить то, что думаешь на самом деле. Интересно, как бы эта толпа отреагировала, узнав, что на самом деледумает она.
      Рин Огата тоже был в числе встречающих. Есть какое-то красивое старинное слово, которым называется кавалер, которому ничего не светит. Чиччероне? Или как-то еще?
      — Я рада тебя видеть, братец, — сказала она, садясь в портшез.
      — Я польщен, — улыбнулся он. — По правде говоря, мне тоже тебя не хватало.
      — Скучал без работы?
      Портшез тронулся.
      — Милая Эльза, я не хочу начинать встречу с пикировки, хотя именно о твоем язвительном язычке я скучал больше всего.
      Какое-то время они проехали молча.
      — Рин, ты знаешь дядю гораздо дольше, чем я… — Бет запнулась. Огата приподнял брови.
      — Скажи: он и в самом деле верит в то, что говорит?
      Рин посмотрел в сторону удаляющегося глайдер-порта.
      — Да, Шнайдер никогда не лжет в таких делах. История показывает, что ложь обходится очень дорого. Вот только… — он сделал паузу, словно задумался, говорить или нет.
      — Что? — спросила Бет, раз именно этого он от нее и ждал.
      — Когда он говорит «люди и корабли», он имеет в виду «корабли и те люди, что при них».
      Бет задумалась. Это паранойя, или на Картаго в самом деле ничто не говорится просто так? Во всяком случае, она впервые столкнулась с мягкой — и при этом серьезной критикой Шнайдера и его политики. А ведь действительно…
      — А… это плохо? — спросила она.
      — Может быть, не так уж плохо, как мне казалось долгое время. В свете сказанного сегодня.
      — Да, что-то сильно изменится, — кивнула Бет. — Что-то очень сильно изменится.
      Бет не знала, что в толпе, встречавшей Шнайдера в глайдер-порту и глазевшей на то, как ее целует в губки царственный жених, затерялась одна душа, сгорающая от ревности.
 
 

* * *

 
 
      Порой Дангу казалось, что у его друга черное лицо. Нет, он не багровел от гнева и не принадлежал к черной расе — но точно так же было в вечер их знакомства, когда Ран встал против троих уродов из банды Черепов. Данг даже удивился, когда парнишка повернулся к нему лицом и оказалось, что он, во-первых, старше, чем выглядит со спины, а во вторых, белый, даже светлее, чем сам Данг.
      И вот сейчас у него было опять черное лицо — в тот самый момент, когда на экране крупным планом показывали поцелуй Государя и Эльзы Шнайдер.
      Потом он вдруг решительно обернулся и сказал:
      — Я пошел. Не на что тут глазеть, работа ждет.
      «Знаю я, какая у тебя работа», — подумал Данг. — «Особенно по ночам». Но ничего не сказал.
      Толпа стояла тесно, и проталкивался Ран с усилием. Тоно неуверенно оглядывался и самолюбие легонько укололо Данга — все меньше дурачок таскался за ним и все больше — за Раном. Наверное, потому что имперец позволял ему забывать свое место.
      — Стой тут, — велел Данг, и Тоно остался.
      Ран не успел протолкаться далеко, когда Шнайдер произнес слова про Эбер. Тут он остановился, развернулся и стал внимательно слушать.
      Когда все закончилось и толпа начала расходиться, Ран подождал возле пандуса своих друзей и зашагал вместе с ними.
      — Что, работа подождет? — съязвил Данг. Ран встряхнул на плече сумку, в которой что-то брякнуло и проворчал:
      — Я все успею.
      — Тебе просто поговорить охота, — Данг тронул его за плечо.
      — Да, — признался Ран, отстраняясь.
      — С глазу на глаз, — Данг покосился на Тоно. Тот вряд ли что понял из речи Шнайдера, но заразился от окружающих хорошим настроением. Данг купил ему на лотке дешевую конфетку на палочке, с пищалкой внутри, а себе и Рану — по баллону пива. Они отправили Тоно на свалку, а сами ушли с людных переходов и устроились в одном из темных закоулков портовых складов на тугих связках гаса. Где-то наверху, над ними, возилась и постанывала парочка, но друг другу они не мешали.
      — Теперь многое переменится, как ты думаешь? — спросил Данг, откупоривая баллон.
      — Это если он сдержит слово.
      — Такого еще не было, чтобы Шнайдер не сдержал слова.
      — Все когда-то случается в первый раз.
      — Знаешь, ты про Шнайдера так не говори. Ты про него даже не думай так. Он никогда не врет, если дело касается людей и кораблей дома Рива.
      Ран не отвечал, и Данг, решив, что утер ему нос, предложил закурить. Но когда они закурили, оказалось, что у Йонои в запасе есть слово-другое.
      — Что ты знаешь об этой планете, Данг? Которую он хочет колонизировать?
      — Ты смеешься, Флорд? — такую кличку получил Ран в среде уличных мальчишек. — Мы с тобой одну и ту же речь слышали?
      — Ты неправильно слушаешь, Данг. Дом Рива не сократил армию и Крыло. И производство боевых морлоков не сокращается. Понимаешь? Данг, планета, о которой он говорил — обитаемая планета. Война, захват.
      Данг помолчал, прикидывая, потом пожал плечами.
      — Если это наполнит рты — будет здорово.
      Он угадал: лицо друга снова потемнело.
      — Данг… ты что, в самом деле готов свой рот наполнить чужой кровью?
      — Это лучше, чем свои локти глодать.
      Йонои поднялся, погасил сигарету и, допив пиво, положил пустой баллон в сумку.
      — Пиратами вы были, пиратами и остались.
      И пошел прочь.
      — Ну и придурок! — крикнул Данг ему в след. Тот даже плечами не повел.
      «Не пойду за ним», — решил Данг. — «Сколько можно за ним бегать. Сам скажет гадость, и сам же обижается».
      Он закурил вторую сигарету от первой и остался угрюмо сидеть.
      Уже два месяца Йонои-Суна был здесь. Уже наступила Осень Анат. А Данг все никак не мог разобраться в том, что же представляет собой его новый друг. Нет, он не был плохим парнем. Он хорошим был. Таким хорошим, что другой раз делалось страшно — неизвестно, чего ждать. Данг был уверен, что если полицейские попробуют что-то выколотить из него о делишках Сурков, то скоро обломятся. Но, с другой стороны, он встречался с полицейским, а не с кем-нибудь, а с самим Исией. И Дангу было страшно подумать, что будет с Йонои, если ребята об этом узнают. Да, он помог победить в драке с планетниками — это был славный махач и славная победа! Но какой же финт он выкинул перед этим — взял да и отослал своего морлока! У него, говорит, есть дела поважнее. Это какие же, интересно, дела для морлока могут быть важнее, чем прикрывать своему хозяину спину в махаловке?! А как до дела дошло, отцепил от пояса флорд — и как пошел колбасить одной рукотью, не активируя лезвие! Сам Данг был вооружен двумя шипованными кастетами, были у ребят дубинки и обрезки труб, а о ножах условились, чтобы их не доставать. Но планетники есть планетники — подлая шушера; и когда они увидели, что корабельные гнут, то повынимали заточки и ножи. Из Сурков никто не погиб, хотя многих крепко подрезали, а вот Сорока Разбойникам не повезло — одного замочили на месте, еще один умер от раны потом; Сорвиголовы потеряли троих да одного — Песчаные Черти. Из планетников тоже погибло сколько-то, башку там раскроили кому-то или сломали шею; но это не в счет, потому что корабельные дрались честно, как было условлено, без ножей. Ребята радовались, а Ран одернул их: чему радуетесь, дебилы? Несколько человек погибло, а из-за чего? Все равно район порта под свой контроль нам не взять. Как в воду глядел: через четыре дня Нешер и Яно встретились и договорились, что дилеры Яно никогда не будут ходить в корабельный город, а корабельные должны вернуть им глайдер-порт.
      После общей драки всем пришлось залечь на дно. Один только Йонои продолжал спокойно ходить по всему Муравейнику, выполняя заказы клиентов и подыскивая запчасти для мастера — и его не трогали. Не трогали и Куна, таскавшегося за ним. То ли помог его бог, то ли кореш в полиции. И начала гулять легенда, что среди Сурков живет самый настоящий, без дураков, архат, святой. Сначала Дангу нравились эти разговоры. У Сурков резко сократилось количество проблем с планетниками, и на святость можно было прекрасно списать многие заскоки Йонои. Даже работу на мутанта и общение с цапом.
      Но потом Данг понял, что за цветочками последуют ягодки и проклял свою глупость. Это постороннему и поверхностному взгляду может казаться, что между архатом и римским безумцем нет никакой разницы — и тот, и другой поступают, никого не спрашиваясь, как им понятно, и начхать, кто будет расхлебывать. Дангу вблизи было видно, что это не одно и то же. Например, архат не стал бы так привязываться к Тоно. Потому что одно дело — сострадать недоумку, и совсем другое — считать его таким же человеком, как ты сам (хотя даже самому Тоно понятно, что он не такой же: а ведь бедняга пальцы не умел на руке сосчитать!). Но самое плохое было то, что он ходил к гемам. К рабочим гемам порта, в аграрную секцию и в плавильни. По ночам. Все думали, что он ходит к бабе, но Данг однажды прижал Куна к стенке и вызнал правду — Йонои ходил в жилые бараки. Он заводил знакомство с одним-двумя, подходя к ним во время работы, а потом, когда смена кончалась, проходил в барак. Он был похожего сложения, и со спины в капюшоне его часто принимали за гема, а в лицо толком никто и не присматривался. Гемов пересчитывали, когда они приходили на работу, чтобы распределить по участкам, а по дороге обратно — нет, они ведь никогда не бежали. Разве что совсем старые и свихнувшиеся, так кому такие нужны.
      И вот там, в бараках, Йонои грузил их своими римскими сказочками. Про какой-то народ, который держали в рабстве и про мужика, который вывел их прямо через море. У Данга сердце пошло в кишки, когда он узнал. Потому что архат ты или не архат — а это уголовка посерьезнее, чем раздевание машин или уличная поножовщина: этологическая диверсия, статья четыреста не помню какая. Приравнено к терроризму. Мама вечная земля, да что же это он делает! Еще и лето не прошло, а он уже отыскал самый дешевый способ оказаться на виселице!
      Данг попытался вправить ему мозги, но ничего не вышло. Римское безумие, одно слово.
      А заразно ли оно?
      Данг впервые столкнулся с той разновидностью дружбы, которая молча требует. Прежде он рассматривал дружбу как средство выжить во враждебном мире. Ты подставишь плечо, тебе подставят… И дело делать, и веселиться лучше вместе. С Суной — было нечто большее. Данг как будто внутренне приподнимался, делался значительнее. В конце концов, у парня, который в одиночку командовал кораблем, бросил вызов Шнайдерам и сейчас вел против них свою маленькую войну, можно было кой-чему поучиться. Поэтому, хотя Данг и понимал, что Ран ненормальный, а отвязываться от него не хотел.
      Он поначалу имел на Йонои виды — ему нужен был преемник на посту капитана Сурков. Элал был ненадежен, Тоно — ну, дебил и есть дебил, остальные — еще мелковаты. А самому Дангу пора приходила покидать уличную жизнь. Его звали в Итивакай, он мог стать профессиональным бойцом или пойти в армию, и на кого-то надо было оставлять банду. Но и тут получился облом: Сурки Рана не приняли. То есть, Тоно, Нышпорке и молчальнику Куну он понравился, а вот остальным — не особенно. Он тянулся к слабым, недоделанным, и они к нему — из таких хорошей банды не составишь. А сильных ребят — кроме самого Данга — он вроде бы избегал. Не из страха, нет, а по какой-то совершенно непонятной причине. С Элалом вообще возникла вражда, и если бы Ран больше времени проводил в банде, могло дойти и до ножей.
      В общем, так и не вышло сделать из него нового вожака для Сурков. Но произошел в банде некоторый надлом, как уже было сказано — слабые потянулись к нему, и сложился маленький кружок, у которого были какие-то свои дела.
      Выпереть его из банды Данг не мог — это нельзя было сделать просто так, вышибали только за страшные преступления — крысятничество, к примеру… Данг надеялся, что Суна не даст такого повода — и без повода сделать ничего не мог. В Муравейнике одиночки не выживали. Он не мог обречь Рана только за то, Ран был «странный» и тянулись к нему «странные».
      Но вот сейчас, после этого разговора на связках гаса, ему пришел в голову еще один резон. Он даже удивился своей тупости. Ведь если Ран хоть на долю секунды прав — а он же сам о себе думает, что прав! — то Шнайдер планирует оккупировать имперскую колонию. А чью же еще? А ведь Суна — имперец, и не забывает об этом. Он-то, небось, продолжает жить в состоянии войны, и то, что он дружит с Дангом, может, совсем ничего для него не значит…
      Данг ругнулся и помчался догонять товарища. Он знал, что платными лифтами тот не пользуется и рассчитывал обогнать его, вскочив на гравиплатформу «зайцем», но когда добежал до закутка, отгороженного стальными листами, где Даллан устроил свою мастерскую, Райана там уже не было. Даллан услал его куда-то — то ли открывать дверь очередному остолопу, потерявшему свою ключ-карту, то ли чинить кондиционер, сделанный некогда тем же Далланом из трех поломанных — у Даллана каждый день находились для Райана такого рода поручения во всех концах Муравейника. В какой именно конец был послан Йонои, Даллан отказался сказать.
      — Не отвлекай его от работы, бездельник.
      — Поди к чертям, паршивый мутант, — ответив любезностью на любезность, Данг вышел из мастерской, перешел с эстакады на эстакаду и свернул в коридор, который вел к законсервированному заводу и свалке возле него.
      Свалка представляла собой запутанный и опасный лабиринт как попало кинутых друг на друга глайдеров, наземных танков, катеров и обломков гондол. В эту пещеру швыряли и швыряли обломки еще долгое время после того, как завод остановился; нижние слои проседали под верхними, и перемещение среди мешанины железа требовало ловкости и осторожности. Катер, ставший прибежищем Сурков, находился примерно по центру всего этого безобразия, и довольно глубоко был погребен под завалами железа, так что охотники за беспризорниками скорее свернули бы себе здесь шею (чего им Данг от души и желал), чем отыскали дорогу.
      Данг пролез в люк катера и увидел там Анка, похрапывающего на своей подстилке, и Итци, который играл в «охоту на лис» на маленьком игровом модуле.
      — Флорд заходил?
      — Только-только ушел, спальник прихватил.
      Данг выругался. Видно, судьба у него была сегодня опаздывать; а спальник — это значило, что Суна ушел с ночевкой, что после выполнения своей работы он будет спать где-то в другом месте.
      — На кой он тебе? — неприязненно поинтересовался Итци.
      — Ты в порту был?
      — Ну, был, — Итци засмеялся и показал свой игровой модуль. Ага, значит, там он его и слямзил. Не на продажу, скорее всего, а для собственного удовольствия.
      — Ты знаешь, похоже, будет война.
      Итци пожал плечами:
      — Ну и что?
      Данг не нашелся что ответить. И в самом деле — ну и что? В отсутствие Суны мир значительно упростился — будет ли война, не будет войны, какая разница для мальчишек, живущих на помойке — ведь они все равно ничего не смогут сделать?
      Мир упростился, но Данг что-то не был этому рад.
 

* * *

 
      Кап… кап… кап… Вода испаряется с поверхности теплого пещерного озерка, потом конденсируется на сводах и срывается вниз, выбивая причудливый ритм. Сначала он раздражает, потом привыкаешь, потом даже нравится. Баюкает.
      Дик проснулся от того, что стало трудно дышать — Ксана забралась прямо на грудь и чуть ли не под мышку засунула головенку. Теперь можно было спокойно это позволить — Том обрил её кругом и вши вывелись. А раньше они ползали по малышке в таких количествах, что казалось — волосы у нее на голове шевелятся. Здесь, в теплой пещере, очень легко было впасть в то же антисанитарное состояние, в котором находилось прежнее жилище Ксаны — пещера мутантов. Так что наведению чистоты и порядка в Салиме уделялось много внимания. Больше времени отнимала только добыча съестного.
      Дик сдвинул малышку с себя и устроил ее голову на своем плече, обняв одной рукой. С ней рядом ему хорошо спалось — если не считать ее привычки заползать сверху и вертеться. Но это было лучше, чем видеть кошмары и просыпаться измученным. Ксану можно было просто перевернуть, снять с себя, устроить рядом и спокойно спать дальше.
      Рэй нашел девочку в уничтоженном гнезде мутантов. Отца ее и мать, если они были там, он убил. Девочка была то ли гемом наполовину, то ли ее мать похитили каким-то образом уже беременную. Говорить она не умела и ходить прямо — тоже: бегала на четвереньках с неимоверной быстротой и карабкалась по скальным выступам с ловкостью обезьянки. Какого она возраста — никто не мог понять. Выглядела она на пять, вела себя как трехлетняя, а в принципе ей могло быть и восемь. Никаких внешних признаков мутации у нее не было, и вполне возможно, что, кроме отставания в развитии, она была здорова.
      Она боялась Рэя, совершенно безразлично относилась к четверке Аквиласов, Марию признала своей мамой и бегала за ней хвостиком, а Марту полагала, наверное, чем-то вроде тети. Впрочем, с генетической точки зрения все старшие тэка приходились младшим дядьями и тетками. В Дике она отличала существо другой породы и относилась к нему странно: днем шарахалась и сторонилась, а ночью, если Дик ночевал в Салиме, закатывалась под бок именно к нему, устраивалась у него на животе и могла даже подпустить дружескую лужу. Дик и это считал вполне приемлемой платой за ночной отдых. Кроме Салима, он не отдыхал нигде.
      Его могли схватить в любой день — но с этой мыслью он сжился и не испытывал страха; но он фатально, бенадежно ничего не успевал. Все, что они сделали с Рэем и четверкой тэка, Марией и другими, легко могли выкорчевать — нескольких зачинщиков найдут и прикончат, слушателям проведут зачистку памяти и все вернется на круги своя. А ведь он пообещал Марии, он пообещал им всем… И вот уже месяц, как он не мог придумать, каким образом выполнить свое обещание — а Бог молчал и ничего не подсказывал. Дик начинал уже сомневаться — была ли откровением та ясная, пронзительная мысль, которая проникла в него, когда он утешал Марию. Тогда она, казалось, пронзила не только сознание — плоть до костей: конечно, мало утешать и благовествовать — нужно увести их отсюда, так или иначе. Но каким образом? Он не смог вывести с Картаго девятерых — а тут полтора миллиона…
      Эта мысль извела его и изгрызла. Каждой группе гемов он рассказывал теперь об Исходе — но чем дальше, тем больше чувствовал себя лжецом. Презреть данное самому себе слово, наняться пилотом к Сионгам и угнать транспортник, набитый верными? Но если даже допустить безумную мысль, что он сможет угнать транспортник и без помощи навигатора довести его до Империи — это все равно решение для нескольких сотен, а не для миллионов. Поднять восстание? Бред: тэка много, но они никакие не бойцы. Хоть иди прямо к Шнайдеру и грози, как Моисей: отпусти народ мой! А не то! А что “не то”? Моисей хоть мог показывать чудеса, а Дику Бог ничего такого не обещал.
      Но ведь чудес никаких и не нужно, по большому счету. Гемы страдают не от стихийного бедствия, не от чумы или голода — а от злой воли людей, имеющих над ними власть. И всего-то требовалось от этих людей — принять однажды человечное решение и держаться его. У них за это не отнимут жизнь и имущество, их не подвергнут пыткам и поношению, нет — по сравнению с тем, как страдают те, кто от них зависит, они не пострадают вообще никак. И они продолжают жить как живут… Дик ненавидел их за это. Каждого конкретного человека — короткими вспышками, вызванными какой-то фразой или действием, но всех вместе — всегда. Причем он полностью осознавал, что они — не исчадия ада, нормальные люди. Они чего-то не понимают — не потому что тупы или злы, а потому что… черт их знает. Для Дика это было сложней навигации в Пыльном Мешке.
      Прежде он жалел вавилонян. Их добро было маленьким, частным добром, а не отблеском великого и вечного Добра, и потому они смертельно боялись потерять его, а значит — не хотели рисковать. Их зло было не временным и паразитным явлением, вроде ржавчины на металле, а неотрывной составляющей человеческой природы, и из страха разрушить эту природу они не торопились бороться со злом. Их радость была случайным проблеском в сумраке жизни. Их любовь была, с одной стороны — отчаянной нуждой в теплоте, с другой — всплеском чувств, под влиянием которых человек соглашался теплотой делиться. Они боялись лишений, потому что не надеялись на сокровища вечной жизни. Они боялись потерять себя, потому что их «я» некому было потом найти и вернуть хоть немного отмытым. В каком-то смысле они пребывали в таком же жалком положении, как и их гемы — с тем различием, что в свое отчаяние они загнали себя сами и выплескивали его на других, и не было выхода из этой круговерти страдания.
      Но жалость со временем иссякла. Теперь он понимал, что чувствовал человек, написавший — «Блажен, кто возьмет и разобьет младенцев твоих о камень!». Он чувствовал то же самое — как они смеют быть такими? Почему, почему даже лучшим из них, таким, как Данг или господин Исия, нельзя ничего объяснить? Почему они не понимают простых вещей, которые понимают судомойки, прачки и няньки, водители поездов подземки и литейщики, обученные в жизни нескольким рабочим операциям? А может быть, дело в том, что они слишком хороши и умны? Отец Андреа объяснял это, и коммандер Сагара тоже: хорошему человеку трудно понять, как он нуждается в прощении. Мать Илихау, госпожа Ашера, орала на своих двух гем-служанок почем зря и свела их как сучек, чтобы получить потомство — но ведь многие срывали злость еще и побоями, так что у сеу Ашеры были все основания говорить, что с гемами она добра.
      Так, как она, поступали все, а многие — еще хуже. Проповедовать им? Тем, кто забавы ради сшиб картом старого морлока насмерть? Тем, кто насиловал девочек-тэка, пока те не могли забаременеть? Дик считал, что лучшая проповедь тут — заточка в бок. Он не прибегал к этому способу только потому, что в единичном случае это не спасет положения, а для решения вопроса в целом нужна десантная когорта Синдэна. А валить по одному — только добавлять господину Исии и его коллегам зряшной работы. В этом городе были три человека, на которых Дик намеревался потратить по одному доброму удару — золотомордый царек, Моро и Шнайдер. Но и это — при условии, что те подвернутся под руку; специально тратить драгоценное время на охоту за ними Дик не собирался.
      Но они, само собой, не подворачивались, а подворачивалась, напротив, всякая мелкая сволочь, и сдерживать себя становилось все труднее. Дик чувствовал, что кто-то сыграл с ним злую шутку, поймав на тех словах, что были сказаны Марии: «Я буду гневом за всех вас». Гнев и в самом деле не оставлял его с тех пор — юноша носил его в себе, как лихорадку; вот так же он и изматывал. Дик просыпался и ложился с ненавистью, и его ночами владел дьявол. Кошмары стали разнообразнее — к беготне по коридорам добавился Моро. Единственное спасение было здесь — объятия маленькой умственно отсталой девочки. Если Дик засыпал, чувствуя под боком ее тепло, вдыхая ее птичий запах — ночью он был свободен от ужаса, а утром его отпускала ярость. Он находился среди друзей. Он ловил только добрые взгляды, слышал только добрые слова — и ему не хотелось никуда уходить.
      Но это было невозможно — Салим нуждался в пище, одежде, медикаментах, энергии, сносной канализации… во всем. Это была большая пещера, способная вместить много народу, рядом с водоемом; нашлось место и для небольшой бустерной плантации, но все это нужно было обустроить, прежде чем принимать беглецов. Девять человек, которые обитали здесь, существовали в самых спартанских условиях, и большего количества это место пока вместить не могло. Но все-таки это был Салим, первое прибежище свободных людей Картаго. Здесь было хорошо, почти как у Святого Франциска в первом доме Меньших Братьев. Здесь собственное сердце не казалось куском раскаленного металла. Здесь можно было говорить все, что думаешь и не застегиваться до самого горла. И уходить отсюда было — все равно что от теплого очага в ночь на мороз. Надо, но дьявольски не хочется.
      Дик приподнялся на локте и осмотрел свои маленькие владения. По ночному времени световоды горели в четверть накала, и лица друзей были точно выгравированы золотом на черном. Марию и Марту почти не различить на их лежанках — свет до них не достает; чуть ближе спят Остин и новенький, Бат — теперь самый молодой в четверке; а с другой от Дика стороны…
      — Ага, — прошептал юноша, улыбнувшись, и выбрался из спальника. С другой стороны спал вернувшийся во вторую смену Рэй, а возле входа в пещеру вполглаза дремал Динго. Именно Рэй и был нужен Дику, но будить его сейчас не стоило. Он уставал ничуть не меньше, а то и больше, проделывая ради Салима огромные концы пешком по рабочим и заброшенным коридорам. Нет, пусть спит, пока не вернутся Том, Актеон, Миракл и Дориан. Пока не начнется обед.
      Ксана, больше не чувствуя рядом тепла, захныкала, и Дик, взяв ее в охапку со спальником вместе, отнес к Марии. Немного подумал — стоит ли вытряхивать ее из спальника или рискнуть очередным «мокрым делом»? Решил рискнуть. Если Ксана просыпалась внезапно — она могла поднять ор не хуже пожарной сирены. Проще было замыть и высушить спальник, чем успокаивать ее.
      Потом он, чтобы окончательно проснуться, проделал ката «песочных часов», а затем пошел в душевую и хорошенько вымылся. Это была еще одна из прелестей пребывания в Салиме: возможность помыться. Чистоплотность космоходов переходит порой в манию (Дик знавал людей, не способных заставить себя ступить босой ногой на траву — до того боялись грязи), а помыться как следует в Муравейнике было негде — шрамы закрывали возможность пользоваться общественными банями, обтирание мокрой тряпкой в туалете у Даллана за полноценную помывку не сходило, и порой к концу суток Дик готов был на стенку лезть — до того противно ему было свое тело.
      Примитивный душ — стальной бочонок для пищевых продуктов, кран и насос. После омовения следовало накачать воды для тех, кто будет мыться за тобой, и Дик начал работать рычагом. В Пещерах Диса и вообще на Картаго находилось удивительно много самых простых механических приспособлений вроде этого допотопного насоса с ножным приводом. Рива, как видно, нарочно примитивизировали бытовую технику, чтобы не попадать в зависимость от производства или импорта большого количества сложных деталей и схем. Даже боты у них были проще, чем в Империи, и слава Богу — их мог чинить любой, кто получил технические навыки на уровне младшего ремесленника и имел самые нехитрые инструменты. Насос просто нашли на свалке. Это чудовище наполняло бак за полчаса. Так что работа продвигалась небыстро — но и торопиться было некуда — пока ушедшие не вернулись, и спящие не проснулись, Дик был предоставлен сам себе.
      Набрав в резервуар воды, он отошел ко входу в пещеру и закурил. Это притупляло чувства, приносило облегчение — пусть временное, но этого хватало, чтобы пережить особенно острые приступы тоски или гнева. Он ведь не напивался, не употреблял наркотика — а в курении нет греха, даже некоторые святые курили… Правда, во рту после дрянных сигарет оставался привкус, будто навоза наелся — но с этим приходилось мириться; разве не таков вообще вкус жизни в Пещерах Диса?
      — Что-нибудь случилось, сэнтио-сама? — прогудел со своей лежанки Рэй.
      — Оро? — Дик повернул голову. — Я что, не могу просто так закурить?
      — Но вторую сигарету подряд…
      — Я думал, ты спишь.
      — Острые запахи — они будят меня.
      — А, — Дик раздавил недокуренную сигарету и тут же пожалел о своей расточительности. — Ничего… Симатта! Почти ничего…
      Он помолчал немного. Потом, сам того не ожидая, выпалил:
      — Она целоваласьс этим золотомордым выродком…
      — Вас это печалит?
      — А что же мне, радоваться?
      Рэй помолчал немного, потом сказал:
      — Я ничего не понимаю в таких делах, сэнтио-сама. Сейра… она спала с мужчинами за деньги. Но… Меня кто-то любил… этого было достаточно.
      Дику не было этого достаточно. С того момента, как Бет принадлежала ему, только ему — он не мог согласиться на меньшее. Он готов был думать о ней, как о потерянной — но не как о чужой.
      — Она ведь думает, что я мертв… Рэй, я же вовсе не хотел, чтобы она всю жизнь прожила в трауре… И даже если… то ведь… она должна притворяться перед ними, и… я понимаю. Но его… я только Моро так ненавидел.
      — Но ведь вы можете попытаться передать ей весточку, что вы живы.
      — Ты серьезно? — Дик задохнулся. Ему это и в голову не приходило.
      — Сэнтио-сама, кто-то из гемов коммунальных служб обязательно знает кого-то из гемов дворцовых служб. А кто-то из гемов дворцовых служб знает дворцовых слуг. Вы можете попробовать передать что-нибудь такое, что поймет только она. Это известно гемам давным-давно. Кто-то с кем-то обязательно связан. Даже лемуры передают новости из гнезда в гнездо через тэка.
      — Спасибо, Рэй, я подумаю над этим… — Дик попытался унять сердцебиение. — Но вообще-то у нас сегодня есть более важное дело. Ты поспи, пока другие вернутся.
      Рэй кивнул, и Дик снова сел спиной к нему, сняв с руки розарий.
      Он в последнее время молился много, потому что многие просили об этом, и он обещал. Не только обращенным гемам — но и вавилонянам, вроде Ван-Юнь или госпожи Ашеры. Иногда его просили люди, знакомые совершенно мимолетно — клиенты Даллана, торговки — знакомые госпожи Ашеры, один раз — мальчишка из союзной уличной банды. Тех немногих, которые знали, какому Богу Дик молится, ни капли не шокировало, что он христианин — выбрать бога было то же самое, что выбрать постоянного поставщика: дело важное, но не до такой степени, чтобы рвать глотку тому, кто заключил сделку с кем-то другим. И, в конце концов, у каждого своя специализация: на одиннадцатом уровне в тупичке живет унган, который ворует души, в Храме Всех Ушедших можно побеседовать с опочившими родственниками, а по Муравейнику рассекает мальчишка, который может совершенно даром замолвить за тебя словечко перед своим Богом. Дик не интересовался результативностью — просто делал то, о чем его просили, так же точно и спокойно, как он менял ботам порванные мускулы или выковыривал живые блоки из безнадежно убитой техники. Да, эта молитва была сухой и холодной, но такой же были и молитвы за друзей, и ничего больше Дик выжать из себя не мог и не пытался. Если в душе сухо как в воспаленной глотке, то лучше просто отбарабанить Розарий, чем давить из себя чувства. Он не знал, почему вдруг наступила эта пустота в душе, он просто делал, что должно и ждал, когда она пройдет.
      — Сэнтио-сама! — окликнул его Бат. — Здравствуйте!
      Дик, обернувшись, улыбнулся и поприветствовал мальчика. Салим начал просыпаться, включили полный свет, кто-то занял душ и туалет, кто-то пошел за водой для завтрака. Вернулись Том и Актеон, заряжавшие аккумуляторы, затем — Миракл и Дориан, ходившие за пожертвованиями. Дик тоже сходил за своим рюкзаком. Салим жил пожертвованиями, которые давали верные.
      Бустер следовало разогреть и съесть прямо сейчас, он недолго хранился приготовленным. Рис и лапшу имело смысл поберечь. Дик готов был хоть на казнь за краюшку хлеба, но увы, на Картаго это был продукт очень дорогой и изысканный.
      — Это от девятнадцатой строительной, — сказала Миракл, выкладывая из мешка мясные шарики в пакете. — Сэнтио-сама, они просили вас прийти.
      — Хорошо, — сказал Дик. — Пошли им зеленый жетончик.
      Зеленый жетончик означал, что Дик придет прямо в барак. Было еще несколько тайных знаков: полосатенькая палочка крючком, отломанная от какой-то игрушки, означала встречу в недостроенном жилом комплексе для гемов, стеклянный шарик-бусинка, светящийся жемчужным светом — встреча произойдет в двадцать девятом цеху на закрытом ныне роторном заводе, а игрушечный черный человечек, переданный конкретному гему, означал, что тому пора бежать в Салим.
      — Но вы не сможете прийти, сэнтио-сама, — печально и испуганно сказал Дориан. — Хозяева знают о вас.
      — Они сказали девятнадцатой, чтобы те попросили вас, чтобы вы пришли — и тогда девятнадцатая должна вас задержать, чтобы этологи и мастера могли поговорить с вами, — подхватила Миракл.
      Дик не смог удержаться от смеха, услышав, как хитрость хозяев разбилась о простодушие гемов.
      — Тогда передай им стеклянный шарик и назови то же время, — сказал он. — Я обязательно что-нибудь придумаю.
      Они включили печь и начали варить похлебку из самых скоропортящихся продуктов. Ксана вскарабкалась на колени Марии и сидела там, иногда показывая пальчиком на котелок и приговаривая «ва-ва-ва». Получив свой кусок, она обычно отбегала в темный угол и грызла его там, потом припрятывала недоеденное и приходила за новым. Каждому случалось хотя бы раз обнаружить, что в качестве захоронки избрана его одежда или мешок.
      — Если бы она хоть доедала все до конца, — с сожалением вздохнул Бат.
      — Она научится, — терпеливо ответила ему Мария. — Ей надо только привыкнуть, что еду никто никогда не отбирает.
      — Боюсь, что нет, — покачал головой Том. — Дефекты ее развития необратимы стали.
      — Откуда ты знаешь? — обиделась Марта.
      — Я тоже полгода прятал еду в разных местах на «Ричарде», — вдруг сказал Дик. — Точно так же. Хватал со стола и убегал. Потом сам не мог найти. Один раз брат Мамору нашел сосиску, которую я спрятал два года назад. Она засохла и стала как червяк. Так, наверное, бывает со всеми детьми, которые растут… как звери…
      Половина гемов с изумлением уставилась на него. Обращенные с Картаго были совершенно не в курсе его биографии.
      — Ну, что вы на меня так смотрите, — он почувствовал себя неловко. — Я родом с планеты Сунагиси, из города, уничтоженного воинами Рива. Я остался в живых, потому что был маленьким, как Ксана. Мама просунула меня в водосток. Спаслось еще несколько детей, потом мы пытались выжить… Я не знаю, что стало с остальными, мы разбрелись по всему городу и потеряли друг друга.
      Гемы слушали внимательно. Кое-кто даже палочки в сторону отложил.
      — Вы же не считаете, что я таким и родился, и был всю жизнь? — он положил на грудь ладонь. — Меня подобрали сохэи, десантники — есть такой корабль, «Ричард Львиное Сердце». Имя мне дали в честь него, а настоящего я не помнил … Но здесь, в Пещерах Диса, оно пришло ко мне. Это имя Райан, и наверняка мне его дали в честь Райана Маэды, мятежника. А если его сократить и сказать «Ран», — то это будет слово «мятеж». Понимаете? Мятеж — это когда люди не выпрашивают, а требуют своего. Того, что принадлежит им по праву. Когда у них есть сила. Так, как я вам рассказывал про Моисея.
      — Мы помним, тэнконин-сама, — проговорил Бат. — Мы ждем, когда Бог даст вам свою силу.
      — Не надо ждать, — мотнул головой Дик. — Рэй, пришло твое время. Мне нужны морлоки.
      Рэй, единственный из компании одновременно слушавший и евший, поперхнулся.
      — И сколько вам их нужно? — спросил он, прокашлявшись.
      — Я бы не отказался от всех, — Дик улыбнулся. — Но пока хватит и трехсот. Давайте закончим обед.
      Все принялись за еду, но уже как-то быстро и опасливо. Слова о мятеже не шли у них из головы, и после обеда Дик снова заговорил об этом.
      — Я знаю, что большинство из вас не бойцы, — сказал он. — Но вы и не трусы, вы можете сопротивляться промывке мозгов, вам хватает твердости и отваги. А бойцы нам все равно нужны. Динго — хороший сторож для Салима, но его мало. Салим должен открыться морлокам — не говоря уже о том, что они такие же Божьи дети, как все мы. Вы спрашивали меня — как Бог говорит со мной? Слышу ли я голоса, или еще что-нибудь такое? Нет, я не слышу голосов и не вижу ангелов, но наступает момент, и Бог словно берет меня за волосы, вот так, — он для наглядности вцепился пальцами в короткую щетинку на затылке. — И поворачивает куда-то, чтобы я смотрел. Вчера Он привел меня в глайдер-порт, чтобы я увидел, как возвращается из похода Шнайдер и чтобы услышал его слова. Шнайдер готовит переселение на другую планету. Вот, почему он не собирается распускать армию. Вот, почему ему нужны пусть безработные, но полные экипажи кораблей. Сёгун будет торопиться — так что и мы должны поспешить. Я еще не знаю, чем это грозит гемам, однако что-то очень сильно переменится в Пещерах Диса. Но мы не будем ждать этих перемен. Мы их опередим. Вот, почему Бог дал мне найти свое имя. Я — Ран, я — мятеж, и с нынешнего дня я буду говорить о мятеже. Вы думаете, что мятеж — это обязательно стрельба, и кровь, и трупы на улицах. Да, так бывает, но не всегда. У меня есть кое-какие мысли насчет того, как мы добьемся свободы и справедливости, но они еще сырые. Пока Бог ясно открыл мне только одно: без морлоков ничего не выйдет. Как бы мы ни боролись, они раздавят нас, если морлоки не будут нашими.
      — Но это совсем не просто, капитан, — покачал головой Рэй. — Тот щенок, которого вы обратили в тюрьме, Ионатан и Давид — они ведь уже умирали. Им было все равно. А переломить верность морлока… Я помню, сколько со мной возились сохэи.
      — Я не хочу ломать ничью верность, — Дик сложил ладони «домиком». — Если ты именно так понял меня — то понял неправильно.
      — Мне… неспокойно за вас, сэнтио-сама, — даже обращенному морлоку нелегко было признать, что ему страшно. — Я знаю… своих. Одно дело, если они вас не признают…
      — Да, — перебил его Дик. — И поэтому мы пойдем сначала к тем, которые меня признают. К тем, кто нес караул во дворце и стоял в оцеплении во время казни.
      Марта ахнула.
      — Сэнтио-сама, — прошептал Рэй. — Они вас добьют. Поверьте мне.
      — Сделают они это или нет, а к ним нужно идти, без них нам никуда.
      — Но вы ведь… пойдете еще не прямо сейчас? — спросила Мария.
      — Нет, конечно. Я еще останусь тут… — юноша порылся в карманах. — О, вот оно. Смотри, какая штучка.
      Из его ладони вырвался жужжащий шарик силового йо-йо, рассыпал разноцветные искры, упал вниз, остановился у самой земли и пошел вверх. Ксана выползла из своего угла и села напротив, завороженно глядя на танец волчка. Дик был невеликим мастером пускать йо-йо, но все равно заворожил Ксану.
      — Ва-ва, — сказала она через минуту.
      — Скажи «Дай».
      — Ва-ва! — девочка попыталась цапнуть игрушку на лету, но Дик оказался ловчее и сжал ее в кулаке.
      — Скажи «Дай».
      — Дай, — подсказывала Мария. — Дай, пожалуйста.
      — Вай! — взвизгнула Ксана, и Дик протянул забавку ей. Потом, оставив девочку, отошел в сторону, и Рэй с ним.
      — Я все-таки надеюсь, что вы передумаете, сэнтио-сама.
      Дик снова копался в сумке, выискивая принесенные детали — они с Томом хотели собрать нормальную гидропонную установку для бустера. Это позволило бы меньше зависеть от пожертвований. Юноша долго молчал, и Рэй безучастно оглядывал пещеру Салима: гемы-миссионеры готовились ко сну, Остин и Бат, напротив, собирались в дорогу, женщины грели воду для мытья посуды, дикий ребенок пускал йо-йо.
      — Рэй, когда ты шел на арену — на что-то надеялся? — вывел его из созерцания Дик.
      — Нет. Но два раза такой удачи не будет.
      — Удача, удача… — Дик с досадой громыхнул сумкой о пол. — Все здесь помешались на удаче, и ты от них заразился. Рэй, нет никакой удачи. Есть воля Бога и есть мы. Мы либо можем выполнить ее, либо нет. Знаешь, почему мне нужно триста морлоков?
      — Это… — Рэй почесал в затылке. — Потому что Гедеон с тремястами лакавших воду спас Израиль?
      — Да, Рэй. А еще — потому что коммандер Сагара сказал: если космическую станцию нельзя захватить десантом из трехсот человек — значит, ее вообще нельзя захватить.
      — Сэнтио-сама…
      — Ты мне рассказывал обо всем этом, помнишь? — Дик понизил голос до шепота. — Подразделения морлоков тасуют, как колоду. Сначала — служба в городе и во дворце, тренировки в подземельях. Потом — военная база возле Лагаша и тренировки на пересеченной местности… А потом — космос, служба на станции Акхит и тренировки в невесомости. Рэй, как только мы захватим станцию и пошлем ансибль-пакет в Империю — война выиграна. Через полгода самое позднее здесь будут имперские войска.
      Рэй вздохнул.
      — Что ж, может быть, у нас и в самом деле нет другого пути… Но вы хотя бы позволите мне первым пойти посмотреть, узнать, что и как?
      — Куда?
      — Здесь есть место, которое зовется Лабиринтом. Мы, морлоки, собираемся там в свободное время. Не только армейские — хозяйские и городские тоже… Там я разведывал насчет вас. Дайте мне пойти, а то я… все равно пойду.
      — Против такого довода не попрешь, — Дик улыбнулся и громко спросил: — Немного уборки, потом немного тренировки, Рэй-кун?
      — Ох, — вздохнул Рэй. — Может, одна только уборка? Я так боюсь переломать вам ребра…
 

* * *

 
      Сколько веревочка ни вейся — а конец будет. Дамон Исия нисколько не удивился, что ему приказали изловить «Апостола крыс». Он удивился, что это произошло так поздно, в преддверии Осени Анат.
      Главной его задачей на брифинге у начальника департамента было — не засмеяться. Задача не из легких: со стороны этологов выступила троица таких напыщенных дебилов, что Исия все два часа кусал губы.
      Начали с того, что показали гем-детеныша, который весело пел песенку на тиби:
      Расскажу я вам, друзья,
      Что на сердце у меня.
      Я пою-танцую от того, что
      Маму, папу и меня
      Сотворил Господь-Творец
      По святому образу Его.
      Ручки, ножки, глазки мои,
      Носик, ротик, ушки мои —
      Все принадлежит Ему!
      Детеныш, как обычно они делают при пении, от души гримасничал и жестикулировал, и было это настолько уморительно, что Исия захохотал, не скрываясь, да и майор Декия улыбнулся так, что в ширину лицо стало больше, чем в высоту. Зато этологическая баба не уронила ни грана своей чопорности.
      — Вам это может показаться забавным, — сказала она. — Если не знать, что вся детва шестьдесят второго комбината поет эту песенку, а весь взрослый постоянный состав обращен в псевдохристианство. И неизвестно, сколько пострадало из текучего контингента — проверка только идет.
      — Этологическая диверсия, смекаешь? — сказал господин Декия.
      — И чьих же это рук дело? — чувствуя некоторый свербеж под ложечкой, спросил Исия.
      — Группы тэка, захваченных этой зимой рейдерами, — вставил свои пять копеек этологический хмырь. — Как это часто бывает с рейдерами, ментокоррекция была проведена некачественно, а потом ошибку допустили при распределении, когда решили не разбивать рабочее звено. Понимаете, обычная практика в таких случаях — не разбивать, стресс и так слишком силен, но эти четверо оказались связаны общей памятью, а трансляция казни сработала как спусковой крючок…
      Он запнулся, и рулевое колесо перехватила другая этологическая баба.
      — Они с «Паломника». С того самого корабля, капитаном которого был Ричард Суна.
      — Тот самый пацан, который… — Исия изобразил догадку.
      — Да, тот самый. Видимо, он обладал некоторой природной харизмой, потому что у четверки тэка сложилась иллюзия, что он жив. Понимаете, гемы порой, как дети — выдумывают себе несуществующего друга… на которого можно свалить свои ошибки и проступки. В их понимании это даже не ложь, они не отличают подсознательного от сознательного. С одной стороны, за годы христианизации у них сформировались определенные комплексы, которые побуждали их к определенным действиям — в частности, проповедовать свою веру. С другой стороны, он как гемы нуждаются в санкции со стороны человека. Если такой санкции они не получают от реального человека, ее дает подсознание. Вам понятно?
      — Угу, — кивнул Исия. — Что ж тут непонятного. Закурить можно?
      — Можно, — поморщился этологический хмырь. — Вот что удивительно: все, ну абсолютно все разбираются в этологии, политике, экономике и медицине. Всем кажется, что специалисты в этих областях ни черта не смыслят, только зря получают свои деньги…
      — Вы забыли про гравиполо, — Исия выпустил дым. — И воспитание детей.
      — Это не важно. Важно то, что многие считают, будто этология как специальность не нужна вообще — главное почаще пороть гемов.
      — Это не только гемов касается, — Исия усмехнулся между затяжками. — Многие считают, что если почаще пороть людей, то и полиция станет не нужна. Но я все никак не пойму, при чем тут к вашим проблемам наш департамент.
      — В вашем районе началось то же самое, — сказала этологическая тетка. — Этологи по меньшей мере двух рабочих бригад отметили характерные особенности в поведении гемов: склонность к образованию стабильных сексуальных пар, исчезновение мертвых тел… интеррогация дала тот же результат, что и в других местах: там сложился псевдокульт Ричарда Суны с христианскими мотивами.
      — То есть?
      — Они верят, что Суна жив, — пояснил хмырь. — Что именно он приходит к ним, учит их христианской вере, молитвам и гимнам… Прекрасный юноша с ослепительно-синими глазами, в черном плаще до пят и со знаком креста на груди.
      — Слушайте, — сказал господин Декия. — Не то чтобы я считал, что знаю ваше дело лучше вас, господа… Но может, он и в самом деле жив?
      — Может, он и в самом деле жив, — сардонически усмехнулась этологиня. — Может, он и в самом деле проходит сквозь стены, умеет превращаться в боевого морлока и в серое животное. Вы полагаете нас идиотами? Как только я узнала, что в моем подконтрольном детском комбинате происходит этологическая диверсия, я тут же подняла на ноги квартальную охрану. И знаете что? Прекрасный юноша являлся дважды, несмотря на то, что комбинат бы закупорен наглухо. Потому что никакая стража не удержит сон или мечту, господи Декия. Ричард Суна являлся им в снах, как и положено прекрасным принцам.
      — Стоп-стоп, — Дамон опять напустил на себя непонимающий вид. — Госпожа… э-э-э…
      — Сут, — женщина коротко и агрессивно кивнула, показав кукиш седеющих волос на затылке.
      — Госпожа Сут, я что-то не пойму, где детский комбинат, а где четверка тэка.
      — Они приходили в этот комбинат. Были закреплены за ним. По моей мысли, диверсия распространялась так: четверка тэка — детский комбинат — рабочая бригада ремонтников и строителей… Дзё делились с партнерами своими мечтами. Вспомните эту детскую песенку — она сочинена на тиби, в типичной манере гем-фолка. Ее, без сомнения, сложили сами гемы, но не здесь, а там, на имперских планетах. Вся эта псевдорелигия… носит очень характерные, специфические черты. Мы знаем тысячи аналогичных случаев. В ранг божеств возводятся прежние умершие хозяева, о них говорят, что они живы, что они возвращаются… Это типично. Нетипично наложение этого культа на христианство, но в принципе этого можно было ожидать от рабов, прошедших через руки рейдеров…
      — Черт бы их подрал, — проворчал этологический хмырь. — Лучше бы они вообще ничего не делали с памятью, чем проводить ментокоррекцию такими варварскими способами.
      — Ха, чтобы мы могли отследить, откуда они пригоняют рабов? — хмыкнул Декия. — Нет, не такие они дураки.
      — Так в чем дело? — прервал их беседу Исия. — При чем тут этологическая диверсия? Найдите эту четверку рабов, промойте им мозги…
      — Они бежали, — сказала госпожа Сут. — Скрылись, по словам других гемов, в городе Иерусалиме.
      Исия поперхнулся сигаретным дымом. Вторая этологическая баба усмехнулась.
      — Кроме того, гемов кто-то научил достаточно эффективной технике сопротивления ментокоррекции. И вот это уже не мог быть гем, здесь рука человека.
      — Так… — пробормотал Исия.
      — Ну и наконец… Независимо от вспышки в детском комбинате 62 и окрестностях, зафиксированы еще две: в районе глайдер-порта, среди транспортников, литейщиков и аграрных рабочих. И мы не можем проследить связь между комбинатом и глайдер-портом.
      — И я не могу. — Исия бросил взгляд на карту-схему города. — А где еще?
      — Среди боевых морлоков.
      Оба полицейских синхронно присвистнули.
      — Правда, это пока сомнительно. В культе морлоков нет христианского подтекста, типичное почитание умершего героя. Собственно, поэтому наша секция отнеслась к этому спокойно. Такие культы возникали не раз, поклонение духам умерших врагов — типично для морлоков. Но на позавчерашней конференции этологов я увидел это как часть общей картины и забеспокоился…
      — А, так морлоки — это ваша делянка, — кивнул Исия. — И вы хотите, чтобы департамент полиции возбудил дело против этого таинственного диверсанта? Призрака, который появляется из стен и обращается серым животным? То есть, полиция должна вычищать за вами дерьмо? Нет, господа, я не из тех, кто считает себя специалистом в гравиполо и этологии. Призраки — вне моей компетенции. У меня серия убийств на руках, мне есть, чем заняться.
      — Э-э-э, знаешь, Дамон, — протянул господин Декия. — С этой серией у тебя что-то не очень хорошо пошло, так что я подумал… Перебрось ее Тройо, а сам займись этологической диверсией.
      — Господин майор, тут нет уголовного дела, а мы — уголовный розыск, как никак.
      — Это ты выяснишь, есть тут дело или нет! — Декия ударил по столу ребром ладони. — Твоя задача — отделить факты от гемских выдумок и доложить мне, где что. А решать, есть тут уголовщина или нет, будут здесь, в управлении. Свободен.
      Исия встал, отвесив начальству и гостям короткий поклон. Внешне он был спокоен, внутри его сердце и печенка поджаривались на медленном огне.
      «С этой серией у меня не очень хорошо пошло, сукин ты сын? Нет, гад, у меня с ней все хорошо. У меня очень хорошо, и именно поэтому ты меня с нее снимаешь…»
      Когда он добрался до управления, его встретил Тройо. Все уже знали, что серия «Батальоны страха» переходит к нему.
      — А что за новое дело тебе дали? — поинтересовался Тройо.
      — Это не дело, а куча дерьма, — ответил Исия и заперся в своем кабинете.
      Несколько патронов с данными, которые заботливо предоставили ему этологи, он сунул в стол, не читая. Ему не нужны были эти данные, чтобы понять, что тут к чему. Ему нужен был пацан.
      — Я знал, что этим кончится, — сказал он в пустоту. — Знал, будь ты проклят.
      Что хранило мальчишку до сих пор, кроме глупости этих этологов? Как ни смешно, решил Исия — то, что он не прятался. Если бы он скрывался, это насторожило бы этологов намного раньше. За годы своей полицейской работы Исия осознал четко: тот, кто скрывается, обязательно «гонит волну». Кто-то носит пищу в тайное убежище. Кто-то делает фальшивый паспорт. Кто-то в подозрительной косметической клинике устраивает такую подтяжку лица, после которой его родная мать не узнает. Все такого рода события оставляют след, как за кормой лодки на воде — может быть, кратковременный, но внимательному взгляду видный.
      Хотя… внимательных взглядов становилось все меньше. Исия был страшно недоволен новым поколением сыскарей, пришедших на службу после Кенанской войны. У этих ребят нюх хорошо работал только на взятку. Исия ничего не имел против взяток, но, черт возьми, надо же когда-то и дело делать! А Тройо дело похоронит, это как пить дать.
      Запиликал зуммер связи, Исия велел сантору:
      — Ответить.
      Над панелью взошла, как луна, ряха Декии.
      — Ну что, ознакомился с оперативными данными?
      — Да, — соврал Дамон.
      — Хочу дать тебе один дельный совет. В банде Нешер есть несколько имперских пленных. Начни оттуда. И… займись, пожалуй, теми, кто поклоняется алтарю в глайдер-порту.
      — Заметано — сказал Исия. — Дайте мне триста оперативников, чтобы я мог проследить за всеми, кто там поклоняется.
      — Я не говорю за всеми, — спасовал Декия. — Кому нужны эти все. Я хочу знать, кто за этим стоит.
      — Будет сделано, — Дамон кивнул. Совершенно случайно он знал, кто за этим стоит, но признаваться начальству, что это знание получено так, дуриком, а не вследствие оперативной работы — все равно, что за покерным столом орать «у меня джокер!». Начальство должно быть убеждено, что ты роешь носом землю, причем именно там, где оно тебе показало.
      Хрен ему, начальству.
 

* * *

 
      Зал был круглый, в четыре раза выше своего диаметра, с гладкими до зеркального блеска стенами, по которым шла замысловатая инсталляция из золота с наноприсадками. Бет чувствовала себя мухой, накрытой вычурным венецианским бокалом.
      То, что нужно было сегодня здесь обсудить и принять, являлось супер-дупер секретом, и не должно было выйти за пределы этих круглых стен иначе как в виде пары-тройки указов на подпись Государю. Бет даже удивилась, что ее берут на такое ответственное мероприятие.
      — Очень скоро ты должна будешь сама принимать такого рода решения, — ответил на ее удивление Шнайдер. — Тебе нужно учиться.
      — Так у меня и право голоса есть? — удивилась она еще больше.
      — Совещательного голоса, — кивнул дядя.
      — Уже неплохо, — улыбнулась она.
      Стол, за которым они заняли места, тоже был круглый. Кроме них троих с леди Альбертой присутствовали: глава муниципального совета Пещер Диса, несколько глав кланов, бабушка-колобок Аэша Ли, глава торговой гильдии Рива Сонг Лао и казначей Кумарби Даган, а также наместники всех четырех континентов.
      Когда заседание объявили открытым и включили бот-секретаря, именно Даган первым взял слово:
      — Я не совсем понимаю, почему тайсёгун собрал нас. Насколько я сумел разобраться в речи по случаю прибытия, нас просто ставят перед фактом этого нового Эбера.
      — Нас ставят перед фактом поражения, которое мы терпим от Империи, — спокойно ответил Шнайдер. — Перед фактом, что Картаго — планета с бешеным климатом, экономика которой не в силах поднять техническую базу при отсутствии дополнительных ресурсов. Того, что у нас нет двадцати лишних лет для того, чтобы вырастить и инициировать поколение пилотов. Того, что мы должны эвакуировать Картаго.
      — Отлично, — сказала Шер Алият, глава муниципального совета. — Осталось только услышать — куда?
      Шнайдер включил интерфейс-модуль и над столом завертелось изображение планеты.
      — Мы назвали ее Инара. Подобие Земле — семьдесят девять процентов, — сказал он. — Соотношение суша-вода — один к двум. Продолжительность года — девять стандартных земных месяцев. Теплый климат в умеренной зоне. Разведчики провели там несколько лет, сюрпризов не обнаружили.
      — Это не значит, что их там нет, — сказал Даган.
      — Думаю, что их там нет, — ответил Рихард. — Уверен. Иначе планету не избрали бы для колонизации шедайин.
      Гробовое молчание.
      — Что же получается, — сказал наконец лорд Кимера, наместник континента Сэйрю. — Из одной войны — в другую? Рихард?
      — Мы долго думали, как не превратить это в новый круг войны, — сказала леди Альберта. — И мы пришли к выводу, что войны не будет. Когда шедайин прилетят и увидят на планете колонию — в худшем случае они заложат свою колонию рядом. В лучшем — уберутся восвояси.
      — А… в самом худшем? — приподняла брови Аэша Ли. — Предположим, они не уберутся и не захотят жить с нами по соседству. Предположим, они попросят убраться нас?
      — По нашим расчетам, базирующимся на данных из спутника-маяка шедайин, корабль колонистов выйдет из нитмеаннара через сорок два года, — ответил Шнайдер. — Его появление предварят несколько боевых скачковых кораблей. Связь через ансибль с кораблем, находящимся в нитмеаннаре, невозможна. Поэтому мы на месте сможем решить — атаковать скачковые корабли или вступить в переговоры. Но если мы решим атаковать, нам с неизбежностью придется потом уничтожить на выходе из нитмеаннара и корабль-матку.
      — П-па… погодите… — подала голос Бет. — Вы хотите сказать, что вы уничтожите корабль колонистов? С женщинами, детьми… со всеми?
      — Только если они атакуют нашу колонию. С женщинами, детьми и всеми, — отозвалась леди Альберта.
      — Корабли Пути очень хорошо вооружены, — сказал кто-то из глав кланов.
      — В момент выхода из нитмеаннара они беззащитны.
      — Но ведь так нельзя! — выкрикнула Бет. Все воззрились на нее. На какую-то секунду ей захотелось куда-нибудь исчезнуть, но леди Альберта в тишине сказала:
      — Мы слушаем тебя.
      И Бет поняла, что отступать некуда.
      — Я хочу сказать, что это хуже некуда, — произнесла она. — Захватывать чужую планету и атаковать колонистов. Если есть хоть какая-то возможность, что все это повернется так — лучше не делать этого вообще. Вам мало Сунагиси?
      — Дельное замечание, — вставила Аэша Ли.
      — Но не содержащее ничего конструктивного, — леди Альберта словно смахивала что-то со стола. — Эльза, единственной альтернативой этому является изоляция планеты. Стагнация, откат науки и техники на сотню лет назад, потом — догоняющая модернизация… и все это чревато огромными социальными потрясениями и множественными жертвами.
      — Нет, — тихо сказала Аэша Ли. — Это не единственная альтернатива. Остается еще возможность заключения мира с Империей. И мне представляется, что нужно обсудить ее, прежде чем переходить к другим вариантам.
      Снова просыпался мешок тишины. Потом лорд Вара, наместник Гэнбу, осторожно переспросил:
      — Вы это серьезно, сеу Ли?
      — Совершенно серьезно, — кивнула головой синоби. — Колонизация новой планеты, конечно, даст нам передышку в сорок лет и предоставит экономическую базу для того, чтобы сократить расходы на терраформирование Картаго. Может быть, мы даже получим там поголовье пилотов, — Ли улыбнулась. — Но что ждет нас после этого? Новый тур войны с Империей. Не считая вероятности начала войны с шедайин — а я очень хочу ее считать. До сих пор не было прецедента захвата людьми планет шедайин. Был прецедент дара, с которого началась Империя — но совершенно неизвестно, что будет, если мы начнем разыгрывать бедных родственников. У шедайин есть все права на то, чтобы выкурить нас оттуда. И я хотела бы, если уж суждено воевать, все-таки выбрать себе в противники людей. Мы ничего не знаем о резервах их военной мощи. Этот план знаком мне с того момента, когда он был еще наброском в ваших, сеу Альберта, руках. И уже тогда он мне не нравился. Почему мы не можем пойти на мировую с Империей? Что пострадает, кроме нашей гордости?
      — Мне странно слышать это, госпожа Ли, — казначей даже поднялся со своего места. — Да, я тоже не в восторге от возможной войны с нелюдью, но заключить мир с Империей! Это значит предать все, ради чего мы воевали двадцать лет, и всех, кто отдал свои жизни! Это мятеж! С римскими безумцами нельзя договариваться ни о чем — хотя бы потому, что они будут настаивать на распространении римского безумия среди нас; на том, чтобы отнять у нас последний клочок свободы. Тогда я готов скорее стоять за изоляцию планеты или поддержать план тайсёгуна.
      — От человека, отвечающего за планетарные финансы, можно было бы ждать более хладнокровной и здравой речи, — сказал Сонг Лао. — Империя не навязывает религию никому, ее принимают только добровольно. Мы все знакомы с разведданными по оккупированным территориям. Если мы боимся миссионеров — мы ничего не стоим. Если их религия — единственная причина, по которой мы еще воюем — то догматики мы, а не они. Сорок лет, о которых говорит тайсёгун, мы можем выиграть и за счет мира с Империей. Отвести армию и флот к той планете, когда империя потребует разоружиться, сохранить их в целости… Наладить торговые и… другие связи с оккупированными планетами — все это проще будет делать из-под оккупации, чем так, из подполья.
      — Прошу всех сесть, — по правде говоря, Бет это расценила скорее как приказ, чем как просьбу. — Не забывайте, сеу Ли, что я знаком с вашими доводами ровно столько же, сколько вы — с нашим планом. И причины, по которым я не приемлю их, вам тоже известны. Первое: мы — Рива. С нами поступят не так, как со всеми другими домами. Имперские лорды и деятели Церкви неоднократно и громко заявляли, что дом Рива перестанет существовать, как только его гнездо будет найдено. Что нас расселят, корабли уничтожат, чуть ли не детей отнимут у родителей. Что Картаго должна быть разрушена. Конечно, таких заявлений не делали те, от кого в самом деле что-то зависит: Император Брендан и Папа Георгий. Но… что сделает император, когда вся империя хочет крови? Что сделает Папа, если крови хочет вся паства?
      Второе. Я не хуже вас знаком с разведданными. Христианизация оккупированных планет продвигается достаточно пугающими темпами. Не говорите мне, КТО там принимает крест — я знаю, что это или гемы, или карьеристы, которые хотят пробиться в имперский мейнстрим. Но карьеристы они в этом поколении. Их дети будут уже зелотами.
      Третье, главное. Среди тех, кто желает дому Рива гибели — не только имперцы. Там полно предателей, перебежавших на их сторону, когда удача отвернулась от нас. Предателей, которые знают — особенно теперь, после Элении — что дом Рива нельзя предавать безнаказанно. Даже если Империя захочет нас выслушать — они выпрыгнут из кожи, чтобы пустить нас в распыл раньше, чем это произойдет.
      — Так было бы, — спокойно сказала Аэша Ли. — Если бы не мудрый ход, предпринятый покойной цукино-сёгун. Благодаря ему, мы имеем посредника, который почти наверняка будет выслушан имперской стороной, — она поклонилась Бет.
      — Й-я? — изумилась девушка.
      — Эльза? — Рихард изумился не меньше.
      Аэша Ли кивнула.
      — Да, сеу Элисабет. И… ее имперские родственники.
      Шнайдер нахмурил брови и, кажется… задумался. На какую-то секунду. А потом решительно мотнул головой, словно стряхивая наваждение.
      — Нет. Это слишком призрачный шанс, и если мы поставим на него — потеряем все и сразу. Я не цепляюсь за власть и не цепляюсь за жизнь. Поэтому тот, кто захочет подписать мир с Империей, должен будет сначала переступить через мой труп. Вопрос я объявляю закрытым.
      — Так вы вызвали нас не для того, чтобы посоветоваться? — Аэша Ли снова приподняла брови.
      — Я вас вызвал, чтобы поставить в известность о начале операции и выслушать предложения относительно того, как ее лучше провести. Кроме того, я должен ознакомить вас с двумя указами, которые пойдут на подпись к Тейярре и будут скреплены Алмазной Печатью.
      Шнайдер раскрыл перед собой на столе обтянутую кожей папку и вынул из нее несколько листов полимерного пергамента, на которых были распечатаны копии указа, по одной каждому участнику заседания.
      «О создании Трудовой Армии», — прочитала Бет на первом.
      «Об элиминации генетически модифицированных существ» — на втором.
 

* * *

 
      Илихау притащил льда из холодильника своей матери, его рассыпали по нескольким пакетикам и Данг прикладывал этот лед то к разбитой морде, то к бедру, то к боку.
      Каждый боец терпит поражения. Но бойцам-профессионалам платят за выход на ринг, независимо от того, победили они или нет. Любителям, таким, как Данг, платят только в случае победы. Значит, на этой неделе Ван-Юнь опять будет давиться каппами. Значит, не получится прикупить хорошую зимнюю курточку… Кой черт, какая разница, сколько денег недополучено — главное, что ты, а не твой противник, лежишь с раздавленными ребрами и разбитой мордой!
      Пора завязывать, подумал Данг. Уже семнадцать, пора завязывать. А то не доживешь до призывного возраста, тебе вобьют переносицу в глотку, как ты это случайно сделал с одним несчастным ублюдком; тебя сделают хромым или слепым, или трясущимся инвалидом, у которого каша вместо мозгов. Пора завязывать. Но вот чем жить тогда?
      Появился пляшущий лучик — кто-то шел к укрытию. Нышпорка высунулся в люк с фонарем и осветил лицо пришельца.
      — Это Флорд, — пискнул он.
      — Охайо, — раздался снаружи голос Рана. Новоприбывший спрыгнул в люк, пролез между сидений, грохнул об пол своим рюкзаком, в котором вечно что-то дребезжало и, увидев лицо Данга, сказал:
      — Симатта. Кто это тебя так?
      — Посмотрел бы ты на того парня, — Данг попробовал молодцевато усмехнуться, но губы слишком болели. — Я продул.
      — Со всеми бывает, — кивнул Ран. — Наверное, тебе пора завязывать с этим.
      — А что жрать?
      — У тебя есть дом. Ты им нужен.
      Данг болезненно хмыкнул.
      — А на кого оставить Сурков? На тебя, Флорд?
      Ран помотал стриженой головой.
      — У меня своя стая.
      — То-то и оно.
      Элал смотрел на своего капитана и думал что если бы его сегодня отволтузили сильнее, совсем в лежку — это было бы здорово, потому что тогда между ним и капитанством в банде стоял бы один только Ран, а этого блаженного придурка устранить совсем несложно.
      И он, Элал, не только пас бы Сурков, но был бы при Итивакай, потому что сегодня ночью, во время налета на транспорт с импортным товаром, погиб один из бойцов Нешер.
      Элал покрутился еще немного возле Данга, а потом покинул свалку и двинулся в направлении Храмовой Дороги. Эта широкая улица (где действительно полно было храмов самых разных религий) соединяла Муравейник и Высокий Город. Штаб-квартирой Итивакай в Высоком Городе был ресторан и игорный дом «Дарума», и путь до него лежал неблизкий, так что если Элал хотел поймать кого-то на входе (а еще лучше — прийти с запасом), ему следовало торопиться — ведь пользоваться общественным транспортом он не мог, все свои деньги он истратил на покупку бутылки дорогого вина, а пешком путь туда лежал неблизкий. Вот когда он сделается бойцом Итивакай, он сможет хоть каждый день раскатывать в наемном портшезе. Даже самый последний бык в банде не ездил общественным транспортом и никуда не ходил пешком. Те, у кого не хватало пока денег на машину, брали наемные экипажи.
      У Элала был в банде знакомец, Ганта, служивший когда-то помощником бортмеха на корабле, где отец Элала был капитаном. Этот парень мог составить ему протекцию, и Элал сейчас сильно на него рассчитывал. Ночью они потеряли бойца — значит, будут поминки, и этого шанса упускать нельзя.
      Из дверей храмов тянуло куреньями, голографические штендеры мигали всеми цветами радуги, заманивая паству, наперебой предлагая амулеты, чудотворные снадобья и, конечно, заступничество бога за умеренную цену. Храмовая улица была удачной прелюдией к Высокому городу — если ты шел из Муравейника. И наоборот.
      Элал остановился перед одним из алтарей, порезал свою ладонь и помазал губы бога собственной кровью. Больше у него ничего не было — только своя плоть и кровь, которую он рассчитывал продать в Итивакай. Все свои деньги он тратил на приличную одежду — не щегольскую, как у Сета, а просто пристойную. Но еще больше уходило на то, чтобы угощать эту скотину, Ганту, и его девок.
      Ничего, это недолго, сказал он себе, поправляя прическу перед витриной. Сегодня. Все должно решиться сегодня. Данг мог бы выиграть все это в лотерею, но он лежит побитый и вспоминает, как дышать, а Флорд — блаженный дурак, и лишь у него, Элала, все получится как надо…
      Остаток времени до вечера он провел в маленьком парке перед «Дарумой», стараясь не попадаться на глаза охране, но при этом видеть вход. И когда у пандуса запарковался карт Ганты, Элал встал и пошел — достаточно быстро, но (как ему казалось) несуетливо.
      — О, привет, Ганта, — сказал он, как бы случайно проходя мимо.
      — Не сейчас, — в нос (пущей суровости ради) сказал Ганта. — Мы бангера потеряли. Будем поминать.
      — Так вот, я услышал, что у вас такое горе, — заторопился Элал. Ганта уже шел ко входу в кабак, и мальчишка испугался, что не успеет. — Вот, купил в подарок, не побрезгуйте…
      Ганта остановился за три шага до входа, осмотрел придирчиво дорогую импортную бутылку, а потом одобрительно кивнул и сказал охраннику, кивнув через плечо на Элала:
      — Этот со мной.
      Сердце в груди юного Сурка подпрыгнуло от счастья. С этой секунды он уже не принадлежал к числу побродяжек, которых следовало гнать от «Дарумы» в три шеи — он входил в «Даруму» как кандидат в ряды Итивакай.
      — Ты же смотри не подведи меня, — шепнул ему Ганта.
      В зале не было никого, кроме пяти-шести рядовых быков. Элал скромно держался в стороне, пока эта братия обменивалась радушными объятиями и хлопками по спине, громко называя по имени убитого товарища, выражала свою скорбь. Когда в зал вошел человек статусом повыше, чем обычный бангер — этикет сразу же переменился: рядовые бойцы поприветствовали его коротким поклоном. Зато он, в свою очередь, начал обмениваться со следующим равным, вошедшим в зал, такими же радушными объятиями — но уже без скорбных выкриков: погибший был обычным стрелком, и высшие по отношению к нему выражали скорбь скупо. Бурные проявления чувств разрешались только тому из высших, кто состоял с низшим в родственных отношеньях или в любовной связи — но таковые, похоже, отсутствовали.
      Места бандиты тоже занимали по рангу. Ближе к низенькой сцене садились командиры, рядовые — ближе к дверям. Ганта старался не замечать Элала — теперь уже трудно было притворяться крутым, когда все видят, что твое место — в крайнем левом углу.
      — Сядь сзади меня, — прошипел он, не оглядываясь, и Элал сел, где сказано.
      Зал наполнился народом и девушки принесли легкие напитки. Ганта и его звено дали понять Элалу, что ждут от него застольного прислуживания, и он не стал возражать.
      Когда кувшин опустел и принесли второй, в зал вошел человек, при появлении которого все встали: Габриэль Дельгадо, известный как Габо Пуля Не Берёт, или просто Габо Пуля. Это был ближайший советник, заместитель и, по слухам, любовник Гор Нешер. Его появление значило, что Гор будет здесь с минуты на минуту. Поэтому все ждали стоя, пока он не прошел к своему месту — столику у самой сцены, где стояло всего два стула. И когда он прошел — не сели, а продолжали ждать вместе с ним, пока в зал не спустилась по ступенькам очень тонкая и коротко стриженая женщина с огромными, изжелта-зелеными глазами. Ее брючный костюм полыхал кармином, и полные губы на бледном лице горели, словно цветок на снегу.
      — Здравствуйте, господа, — сказала она. — Садитесь. Харнама сегодня ушел от нас, и мы проводим его. Габо, я хочу слышать музыку.
      На сцене появился дуэт музыкантов — гитарист и певица с мультивоксами. Песня, которую они запели, была спокойной, но таила в себе какую-то внутреннюю энергию, как выключенный флорд. Языка ее Элал не понимал, но, судя по тому, как строго певица взмахивала рукавами, как ее игра была очищена от малейшего намека на игривость — это была не любовная песня.
      Официантки начали разносить блюда. Элал ел мало и много наблюдал, стараясь запоминать лица и имена. Увы, о покойнике сегодня говорилось больше, чем о всех живых вместе взятых, но и по этим репликам Элал составил себе какое-то представление о взаимоотношениях в банде. Главным же образом он старался наблюдать за Гор. Он знал, что она недолго пробудет здесь — она терпеть не могла пьяных оргий, но требовать от своих людей поста и воздержания тоже не собиралась, поэтому покидала такого рода мероприятия довольно рано. Элал извертелся весь, стараясь выдумать удобный предлог, чтобы попасть ей на глаза — но как оказалось, предлога не надо.
      — Нас было сорок четыре, когда мы шли на дело, — сказала Нешер, поднявшись для короткого слова по умершему. — Харнама погиб, и мне жаль его, потому что он был хорошим бангером. Но сейчас я вижу, что нас опять сорок четыре. Ты, мальчик, — ее накрашенный ноготь, как показалось Элалу, протянулся через весь зал и уколол его в грудь. — Встань и отвечай, откуда ты.
      — Я… — Элал облизнул губы, потом рывком поклонился, потом снова выпрямился. — Я всегда уважал Итивакай. Вы «все за одного»… я Элал из Сурков. Я всегда хотел быть с вами…
      — Чтобы попасть в Итивакай, мало хотеть, телок, — улыбнулась женщина. — Нужно кое-что мочь. Кто знает, что такое Сурки?
      — Шпана, — отозвался один из бригадиров, сидящих подле сцены.
      — Они ходят подо мной, — второго бригадира Элал, естественно, знал, его звали Ахав, и на его поддержку юноша тоже рассчитывал, потому что посылал и ему подарки. — Их капитан — Данг Йинг Сионг, госпожа помнит его отца. Недавно они вышибли сопляков Яно из глайдер-порта…
      — Ах, да, — кивнула Нешер, хотя наверняка прекрасно все помнила; поманила юношу пальцем, и сердце Элала забилось аж в горле. — Ты там дрался?
      — Вот! — Элал торопливо закатал рукав и показал ей длинный порез чуть ли не через весь бицепс. — Это я там получил!
      — А если бы тебя ранили в бедро, ты бы штаны снял? — усмехнулась бандитка. — Кто тебя выучил так суетиться, сладенький?
      Элал вспыхнул. Обращение «сладенький» было в ходу для пассивных партнеров. Бандюки заржали.
      — Ладно, я пошутила, — Нешер прикрыла глаза, словно бы что-то вспоминая. — Так значит, ты хочешь быть мне полезным…
      — Элал, — подсказал юноша. — Да, сеу Гор, очень хочу.
      — Вроде бы с вами, а вроде бы не с вами бегает мальчишка по прозвищу Флорд, — Нешер снова села. — Приведи его сюда.
      Небрежным жестом она дала понять, что разговор окончен. Элал почувствовал, как сердце, от радости впрыгнувшее в глотку, теперь душит его.
      — Сеу Нешер, — прохрипел он. — Сеу Нешер, Флорд… он… не нужен вам. Он малахольный. Блаженный.
      — Ты хочешь быть мне полезным или нет? — цветок ее губ на миг стал похож на рваную рану и Элал понял что сделал глупость, осмелившись возражать. — Я разве спрашивала твоего мнения о Флорде, телок? Просто найди его и приведи сюда, это все, чего я хочу. Все, ступай, больше ты здесь не нужен.
      Элал прошатался к выходу, как человек, раненый в спину. Слезы жгли ему глаза, и, опустившись на скамейку в скверике, он дал им волю.
      — Я убью тебя, Йонои! — он ударил себя в грудь. — Убью, сволочь!
      На обратном пути он сбросил с постамента бога, которому помазал губы своей кровью и бросился наутек, пока не выскочил из храма жрец.

      Он пришел из яростного, короткого, взрывного дождя — как будто вырос на пороге черным цветком. Монтег, открыв дверь с пульта во дворе, даже вздрогнул.
      — Как ты садился в такую погоду?
      Моро откинул с лица капюшон и огляделся, словно впервые заметил посеревшую песчаную равнину, оправленную в горы и придавленную низкими облаками, в которых плясали разряды. Дождь мгновенно промочил его волосы насквозь, струйками потек по щекам, а он поймал языком каплю, скатившуюся по верхней губе, и засмеялся.
      — Конечно же вслепую, Эш. По приборам. Что за вопросы?
      — Ты не мог оставаться на орбите, дожидаясь лучшей видимости?
      — Не хотел.
      Они вошли в дом, и слуги сняли с господина мокрый плащ и защитный костюм, поднесли согретого вина, принялись готовить обед в неурочный час.
      — Как все прошло? — спросил Эш, когда они с Моро остались одни за столом.
      — А как ты думаешь? — Моро пожал плечами. Эш, как его деловой партнер, имел право знать, куда и зачем он летал. Но не имел права знать (хотя наверняка догадывался), что это не частная инициатива Моро.
      — Все прошло настолько хорошо, насколько хорошо может пройти одиночный полет в обход имперских патрулей и переговоры с редкостным мерзавцем по исключительно мерзостному вопросу. Мерзавец заинтересован. Короче, все прошло — лучше не бывает. А как дела здесь?
      — Приступы у мальчика стали реже, если верить его медицинской карте. Шнайдер вернулся с победой, объявил наш собственный Эбер и элиминацию гемов.
      — Вот как? — вся расслабленность с Моро мгновенно сошла. — Все-таки решился?
      — Ему некуда деваться. Ты же читал новости.
      — Читал. — Моро выпил еще вина. — Ну, не тяни. О чем ты хочешь промолчать, зная, что это бесполезно, раз я завтра появлюсь в городе?
      Эш разжал руки, стиснутые «замком» и как можно безразличнее сказал:
      — Среди этологов маленький переполох. Призрак твоего капитана выбрался из канализации и не дает покоя гемам.
 

* * *

 
      — Кстати, мне жалоба поступила, — самым безмятежным тоном произнес Исия Дамон, угощая Райана-Ричарда сигаретой. Выдержал паузу и, естественно, не дождался вопроса «Какая?». — Жалоба на осквернение алтаря. Твоего алтаря. Кто-то регулярно тащит оттуда голографию. А недавно совсем распоясались: сварили из двух металлопластовых планок крест и приварили к стене над алтарем. Кто бы это мог быть, сеу Йонои?
      Парень пожал плечами.
      — Алтарь мой. Что хочу, то и делаю, нэ?
      — Никак нет. Я специально проверил: за осквернение алтаря полагается штраф в эквиваленте сотни дрейков. И знаешь, никаких исключений для духов и богов закон не делает. Ты хотя бы в руках такую сумму держал?
      — Я наследник всего экипажа «Паломника». Дайте мне добраться до имперского банка — и я заплачу.
      Исия протянул руку через столик и поддел его пальцем за ворот.
      — Я тебе говорил: держи голову ниже? — прошипел он. — Тебе не терпится умереть? Этологи ищут тебя, недоумок. Ты что думал, гемы способны хранить тайну?
      Парень медленно взял Исию за руку и высвободил свой воротник.
      — Я знал, что гемы не смогут хранить тайну, — сказал он. — И я знал, что меня ищут.
      — И тебя это совсем не гребет?
      Пацан улыбнулся и молча пожал плечами.
      — Выскажусь еще яснее: именно мне поручено узнать, не воскрес ли часом кто из мертвых.
      — Я не воскрес, я выжил, — тихо ответил Ран.
      — Так это дело поправимое, — в тон ему сказал Исия. — А для верности тебя еще сунут в аннигиляционную камеру реактора. И амбец, нечему будет воскресать по трубному зову.
      — Господь из ничего сотворил целый мир. Ему будет нетрудно дать мне новое тело.
      — Это уже за пределами моих полномочий. В их пределах — найти и закрыть этологического диверсанта.
      — Ну и как, трудно было вам меня найти?
      Исия оглядел портовую обжорку — больше и грязней, чем у Ашеры. Что там, почти притон. Он бы в жизни сюда не зашел — но Суна отказался подыматься из порта к Ашере, у него здесь были дела.
      — Тебя мне найти — как нос утереть. Даже если ты начнешь прятаться. Особенно если начнешь. Но есть кое-кто, кого мне найти будет не так просто, а закрыть — и того труднее. И вот здесь мы можем, кажется, друг другу крепко помочь. Потому что именно мне велено тебя найти — и именно ты можешь сделать то, что мне не по зубам. Сделка, Йонои. Ты помогаешь мне. Я прикрываю твой зад. Ты в жизни себе фальшивых документов не купишь — хочешь, я тебе настоящие устрою?
      — Я ведь еще не знаю, что вы хотите предложить мне, — пожал плечами Йонои.
      — Ты слышал о «батальонах страха», — это был не вопрос, а утверждение. О «батальонах страха» слышали все. — Я вел это дело до вчерашнего дня. Но вчера его у меня забрали — чтобы нагрузить меня этой галиматьей, этологической диверсией, — полицейский сощурился. — Жирный мудак, который разбирается в сыскном деле как евнух в бабах, отстраняет меня от следствия, потому что я, вроде как, медленно его веду. Но я не хочу отступаться, Йонои. Понимаешь?
      — Да, сеу Исия.
      — Хорошо. Так вот, мне нужны гемы. На которых никто и никогда не обращает внимания. Которые ходят везде и видят все. Я дам тебе «жучок», а ты попросишь своих зелененьких друзей установить его там, где я скажу.
      — А если я не буду помогать вам — вы… найдете «этологичского диверсанта»? — парень сжал губы. Исия несколько секунд думал, какой из ответов дать, и решил сказать:
      — Если ты откажешься помогать мне — погибнет еще один пацан. И еще один… И еще…
      Он откинулся на спинку стула и продолжал:
      — В конце концов, я закрою их. Без тебя я потрачу больше времени, вот и все. Может, оно и к лучшему. Уличные банды — сущая чума, и чем больше вашего брата удавят «батальоны», тем, в конечном счете, легче будет всем честным людям.
      — Тогда почему вы вообще занимаетесь этим делом? Сидели бы и ждали, пока они перебьют всех.
      — За кого ты меня принимаешь, Йонои?
      — За вавилонянина.
      — Ах, вот оно что… ну да, мы же скопище всякой мерзости. А что, полицейские Империи исполняют свой долг только по отношению к тем, кого любят? Это моя работа, парень. Да, мне не нравится уличная шпана. Но мне еще больше не нравятся люди, которые по ночам мочат подростков, какой бы шпаной эти подростки ни были.
      Йонои нехорошо усмехнулся.
      — Тогда вы договаривайтесь не со мной, сеу Исия. Они будут рисковать для вас — значит, и договариваться вы должны с ними. С гемами. Идем, — он подхватил рюкзак на плечо.
      Исии ничего не осталось, кроме как последовать за ним. Они спустились в глайдер-порт, оттуда вышли в один из боковых пешеходных коридоров, дошли до Промышленного проспекта, там поднялись на два уровня, к Мониторной улице, где Йонои заглянул в табачную лавку, отдал хозяину починенный пульт управления ботом-сортировщиком и взял деньги. Потом они опять спустились на Промышленный, и Исия, начинавший уже понемножку закипать, заметил, что Ран, сохраняя деловой вид, на самом деле внимательно присматривается ко всем проходящим по улице гемам. Наконец они пристроились в хвост к одному, одетому в робу водопроводчика, и, когда он свернул в простенок, к трубам и кабелям, юноша тихо окликнул его:
      — Фродо!
      Гем боязливо оглянулся, но, увидев Рана, расплылся в улыбке:
      — Сэнтио-сама!
      — Это господин Исия Дамон, не бойся его, он хороший человек, — Суна сел на корточки и гем вместе с ним. Исия последовал их примеру.
      — Он хочет поговорить с тобой. У него к тебе важная просьба, Фродо.
      Ну и ну, подумал Исия. Вот уже и настало время, когда приходится гема просить…
      — Есть… нехорошие люди, — начал он. — Которые убивают других людей. Я должен арестовать их, но не могу собрать на них доказательства. Чтобы арестовать их, я должен поймать их на горячем. С оружием в руках. Но для этого нужно поймать их разговоры и узнать, где и как они будут охотиться на свою жертву.
      Дамон пошарил в кармане и вытащил оттуда «клопа».
      — Мне нужно, чтобы кто-то вошел в дом к одному из них, и потихонечку, когда никто не видит, бросил эту штучку на пол. Она сама найдет, куда потом забраться.
      Гем протянул руку к «клопу», но, не коснувшись, отдернул пальцы, как от горячего.
      — Фродо, — Йонои положил руку к нему на плечо. — Я знаю, что ты смелый парень. Помнишь, что я рассказывал тебе про твое имя? Но если ты не согласишься — ты ведь имеешь право не соглашаться! — мы просто найдем кого-нибудь еще.
      Гем со странным именем Фродо задумался.
      — Если Фродо имеет право не соглашаться — значит, он должен отказаться?
      — Нет, — терпеливым голосом сказал парень. — Ты ничего не должен. Ты решаешь сам. Понятно?
      — Понятно, сэнтио-сама, — кивнул гем. — Но чтоя должен решить сам?
      — Ясное дело, ты должен взять эту штуку и отнести ее куда я скажу, — Исия понял, что уговаривать гема пацан будет до следующего утра. — Потому что твое дело — служить людям, а это будет самая хорошая служба.
      Ран со свистом втянул в себя воздух. Гем посмотрел на него.
      — Не слушай этого господина. Он не может приказать тебе делать добро только потому что ты гем.
      — Но ведь… Иэсу-сама говорит, что мы должны делать добро?
      — Вот-вот, — Исия ухватился за неожиданную зацепку. — Именно это он и говорит!
      Гем взял «клопа» и сжал его в кулаке.
      — Но где это? И как Фродо попадет туда?
      — Это на пересечении Второй Радиальной и Тринадцатой Кольцевой на пятом уровне, — сказал Исия. — Курильня под названием «Мирамис».
      — Не нашей бригады сектор, — робко сказал тэка.
      — Да кто там обратит на это внимание! Ты просто войдешь туда с инструментом и со своим напарником — никто и не подумает спрашивать, из какой ты бригады.
      — Но Иэсу-сама запрещает лгать! — почти панически сказал гем.
      — А ты скажешь правду, — мальчишка призадумался секунды на две. — Что начальник приказал тебе проверить систему распределения — ты ведь не обязан уточнять, что это не твой начальник, и ты проверишь ее!
      У Исии чуть челюсть не отвисла. До этого момента парень казался простым, как топор., То, что Суна был все еще жив, Исия до сих пор приписывал непонятному чуду и тупости большинства людей — но вот сейчас он увидел, что пацан отнюдь не так наивен, как кажется — или как хочет казаться?
      Он украдкой глянул мальчику в лицо — но тот перехватил его взгляд и у Исии побежали мураши по спине: глаза его были тогдашними, все понимающими. Ох, Исия Дамон, не с тем ты связался! Но делать-то уже было нечего, обратно ситуацию не переиграешь.
      — Фродо сделает, — в голосе тэка проступила неожиданная твердость. Ран улыбнулся ему и пожал руку.
      На обратном пути он, против ожиданий, не задал Исии никаких вопросов — кроме одного, уже в глайдер-порту:
      — Сеу Исия, а что вы сделаете для них за то, что они вам помогли? Что вы сделаете для Фродо и Лауры?
      — То есть как что? Я же обещал тебе документы…
      — Нет, не для меня — для них.
      — А что я могу сделать для них?
      Ран опять посверлил его глазищами, но сказал только:
      — А кто подал жалобу на осквернение алтаря?
      — Зачем тебе?
      — Я хочу встретиться с этим человеком.
      — Мой совет: не надо.
      Йонои промолчал, выжидая.
      — Роксана Кордо, — вздохнул Исия. — Дочь Александра Кордо. Не связывайся с ней. Не твоего калибра ствол.
      Он проследил за тем, как Ран спускается к транспортной развязке. Народу в порту, как всегда, было много, и Дамон скоро потерял юношу из виду, поэтому не знал, что и пяти минут не прошло — как идущего по пешеходному мостику Рана нагнал красивый черный карт, и в открывшуюся дверь слегка высунулся другой мальчишка из Сурков, Элал.
      — Флорд, — позвал он. — Сядь сюда. Поговорить с тобой хотят.
      С другого сиденья, напротив, высунулся рослый, одетый в широкий плащ, мужчина.
      — Садись, подвезем, — сказал он, делая приглашающий жест другой рукой. — Или ты ждешь, пока я скажу «пожалуйста»?
 

* * *

 
      Гор Нешер на сей раз не воспользовалась косметикой, а костюм надела настолько же простой, насколько и шикарный — черный комбо из самой тонкой кожи. Сидящий рядом с ней Габо Пуля тоже был одет в черное — но не в такое тесное. Род деятельности и занимаемый ранг диктовал ему одежду, под которой пряталось что угодно, от игольника до малого гранатомета (включительно).
      По странному стечению обстоятельств в черное был одет и Йонои. Но его одежда была обтерта, местами засалена и висела на нем мешком. В обитом натуральной кожей салоне он был неуместен, как чертополох в петличке вечернего костюма.
      — Так значит, ты и есть Флорд?
      — Меня называют так. Хотя мать дала мне имя Райан.
      Нешер кивнула. Мужчина рядом с ней неприязненно сказал:
      — Ты бы намордник снял. Разговаривать неудобно.
      Дик немного помедлил, но все же поднял визор на лоб.
      — Элал передавал тебе мое приглашение? — спросила женщина.
      — Да, сударыня.
      — Почему же ты не явился?
      Дик подумал, как бы ей ответить повежливей и при этом не соврать.
      — Сударыня, — сказал он. — У меня нет ничего, что я мог бы предложить вам, и я не знаю, что вы могли бы предложить мне. Вы женщина деловая. Я тоже должен зарабатывать себе на хлеб. Я подумал, что если откажусь прийти — вы не станете тратить на меня свое время.
      Нешер засмеялась.
      — Своим временем распоряжаюсь я одна, телок. Сколько тебе платит мутант?
      — Мне хватает.
      — Я не спрашивала, хватает ли тебе — я спросила: сколько?
      — Триста сэн в день.
      Нешер вздернула брови. Триста сэн она каждый день тратила на сигареты.
      — Бангер, который в одиночку валит троих, работает на мутанта и живет на триста сэн в день?
      Дик сдержанно улыбнулся.
      — Куда мы едем? Мне нужно доставить заказ. Пожалуйста, отпустите меня.
      Нешер тронула сенсор на пульте — и машина остановилась у тротуара.
      — Я слышала, что ты хороший флордсман, — сказала она. — Мне рассказывали, что ты несколько раз при разборках пускал в ход флорд, но никого не убил, только подрезал. Это значит, что ты очень хороший флордсман. Почему же ты живешь, как крыса? Почему ты ночуешь где-то на свалке, почему за триста сэн в день работаешь на побегушках у мутанта? У тебя нет гордости?
      — Простите, сеу Нешер. Гордость у меня есть.
      — В смысле — тебе грязно работать на Итивакай? Грязней, чем ишачить на мутанта?
      — Это не я сказал, а вы.
      Нешер, скрестив руки на груди, откинулась на спинку кресла.
      — Интересно. В Муравейнике сотни бангеров, которые побегут за мной, стоит мне сделать пальчиком вот так. Из них я выбираю одного мальчишку, который умеет обращаться с лезвием, но при этом, похоже, сменных штанов не имеет — а он, оказывается, бессеребренник.
      — Видно, ты и вправду святой, — усмехнулся мужчина. — Или чокнутый. Это одно и то же.
      — Я не хочу спорить с вами о святости, — вздохнул Дик. — И в Муравейнике действительно сотни бойцов, которые кинутся к вам по первому свисту, так что я не понимаю, зачем я вам нужен. А теперь — могу я идти?
      — Нет, — ответила Нешер. — Габо, и ты, телок — пойдите прогуляйтесь.
      Элал и Пуля вылезли из машины. Нешер достала сигареты, тонкие и длинные, как хаси, и, закурив, с прищуром посмотрела на Дика.
      — Что ты слышал обо мне? — спросила она. — Что ты слышал об Итивакай?
      — Первое, что мне о вас рассказали — что вы благородный человек. А об Итивакай я слышал, что это самая дерзкая и крепкая банда в Муравейнике, а то и во всех Пещерах Диса. Вы раньше были капитаном корабля, а потом потеряли его.
      — Я была командором, у меня было пять кораблей. Целый торговый флот. И я потеряла их все. Три — на войне. Два — из-за проклятых планетников. И из-за того, что мои пилоты оказались просто продажными харями. После этого я уже ничто не ценю так, как верность. На самом деле, Райан по прозвищу Флорд, я не могу взять в Итивакай любого стрелка, который кинется на мой свист. Это подход Яно: как можно больше быков, как можно больше террора. Мы — Итивакай, «Один-за-всех». Мы берем только тех, о ком знаем, что на них можно положиться. Этот браслет, — она подняла рукав, показав запястье, — ты знаешь, ты чего он сделан?
      — Это звено из сочленения полудоспеха, — ответил Дик.
      — Верно. Мы держимся друг за друга, как звенья полудоспеха. И мы защищаем то, что нам дорого. А дорога нам свобода. Мне понравилось, как ты держался. Это говорит о том, что на тебя положиться можно. Скажи, что тебя не пускает? Данг был бы тоже хорошей заменой Харнаме, я знала его отца, но, похоже, он попадет-таки в армию. Так что я остановила выбор на тебе.
      — У меня есть другие обязательства.
      — Перед мутантом? За месяц работы на меня ты получишь столько денег, что сможешь купить ему гема в подарок, если он тебе так дорог.
      — Дело не только в обязательствах перед мастером Далланом. У меня есть и другие.
      — Перед кем? Интересно, чей вызов я не смогу перешибить.
      — Бога, — Дик посмотрел ей прямо в глаза.
      Женщина присвистнула.
      — Какому богу ты себя посвятил?
      — Я христианин.
      — Габо тоже христианин — это ему не мешает.
      — Габо? — настал черед Дика удивляться. — Как это может быть?
      — Он из имперских пленных.
      Дик внимательно посмотрел на высокого мужчину, который в своем черном плаще походил сейчас на базальтовый обелиск.
      — Нет, — сказал он. — Я все равно не могу. Дело даже не в том, чем ваш союз живет…
      — А чем он живет? — резко оборвала женщина. — Благодаря нам простые люди в Муравейнике могут получить галактический товар, который иначе достался бы только знати в Высоком Городе. По-твоему, лучше было бы, чтобы мы честно голодали, а они — нечестно жирели? Когда-то, до войны, космоходы были здесь первыми людьми. А сейчас нам не дают забывать, что мы живем только милостью планетников. Сначала они дают тебе в долг, потом навязывают фрахт, потом ты не можешь рассчитаться по этому долгу и отдаешь пилота, потом ты теряешь все… Беда в том, телок, что они могут без нас обойтись, окопавшись на своих плантациях, а мы без них — нет.
      — Беда в том, что Рива тянут войну, которую им не выиграть, — сказал Дик.
      Нешер хохотнула.
      — Ты еще и о политике рассуждаешь? Нет, тогда ты и в самом деле мне не подходишь. Терпеть не могу людей, озабоченных политикой.
      — Тогда я пойду, сеу Нешер?
      — Нет, погоди! — женщина снова засмеялась. — Ты ведь очень занят и спешишь к хозяину?
      У всех, кто находился в окрестностях, упали подбородки, когда возле мастерской Даллана притормозил новый карт и оттуда вышел Йонои в сопровождении стройной великолепной дамы.
      — Госпожа Нешер… — Даллан соскочил со своего гравикресла и поклонился.
      — Я подбросила к мастерской твоего работника, Даллан, — Нешер улыбнулась. — Ты знаешь, я предложила ему работу, а он отказался покинуть тебя. Я бы на твоем месте повысила ему плату, — она хлопнула Дика по плечу и вышла. Через несколько секунд роскошный карт, продемонстрировав «полицейский нырок», прыгнул на мотостраду тремя ярусами ниже.
      — Так тебя кликнули в Итивакай, — с непонятным выражением лица протянул Таур Даллан, забираясь в кресло. Йонои кивнул и достал из сумки сегодняшний заказ — маленького бота-чистильщика с разрушенным блоком координации.
      — И ты отказался? — продолжал расспрашивать Даллан, вертя бота в руках и глядя на работника, как на таракана.
      Йонои снова кивнул.
      — Дубина! — Даллан швырнул маленького бота ему в голову, а потом отвернулся к рабочему столу и беззвучно заплакал. Всю жизнь ему не везло — он вырос калекой, был выброшен на улицу и с четырнадцати лет работал, не поднимая головы. Он еле сводил концы с концами — мытари, санитарный контроль, бандиты, все с него отщипывали по кусочку. И вот только-только жизнь начала налаживаться, появились нужные рабочие руки, завелись деньги и исчезла необходимость самому мотаться по заказам — как на мальчишку положила глаз одна из самых влиятельных бандиток Муравейника. Что она сделает, получив отказ? На ком отыграется? Если бы Ран поступил в банду — то Даллан, потеряв работника, обрел бы заступника. Может быть, мальчик по старой памяти (Даллан заметил, что сердце у него доброе) даже подбрасывал бы что-то из галактического товара. А теперь его просто убьют. И, может быть, Даллана с ним заодно.
      — Сеу Даллан, — услышал он и развернулся. Йонои, стоя на коленях, поклонился ему в пол:
      — Прощайте. Я у вас больше не работаю.
      Развернулся, встал и вышел. Даллан вышвырнул вслед его пояс с инструментами.
 

* * *

 
      — Вытряхивайся, — сказал Элалу Пуля, когда они притормозили у тротуара на сто восьмой развязке. — И чоп-чоп…
      — Секунду, — перебила своего оруженосца Нешер. — Ты все еще хочешь вступить в Итивакай, парень?
      Элал кивнул.
      — Ты понимаешь, что нельзя получить приглашение в Итивакай и просто так отказаться?
      — Понимаю, сеу Нешер.
      — А вот Флорд этого не понимает.
      — Что вы хотите, сеу Нешер? — спросил юноша.
      — Хочу устроить тебе последнюю проверку. Выдержишь ее — ты наш.
      — Говорите, что я должен сделать.
      — Проучи Флорда. Объясни ему, как он не прав. Мне все равно, как ты это сделаешь — втроем, впятером — но я хочу, чтобы ты принес этот его молитвенный шнурочек.
      По лицу Элала было видно, что он колеблется.
      — В чем дело? — спросил Габо. — Приссал?
      — Нет, просто…
      — Что «просто»? — Нешер подалась вперед.
      — Нет, ничего, — Элал выбрался из машины и поклонился Нешер. — Я сделаю как вы сказали.
      Габо опустил дверцу машины и тронул ее с места.
      — Однако людей где-то брать надо, — вздохнула бандитка. — Но где их брать, когда кругом вот такое вот дерьмо?
 

* * *

 
      Дик не спешил, сойдя с подземки и добираясь до условленного места встречи салимских миссионеров, заброшенной стройки в одной из центральных секций города. У него было теперь сколько угодно времени. Никто не ждал его с заказом, никто не нуждался в его помощи. Можно было просто идти по коридорам, не глядя под ноги и по сторонам в поисках какого-то старья, годного на запчасти. Можно было свернуть на жилые улицы. Кстати, подумал Дик, не можно, а нужно.
      Продолжая двигаться в направлении центра, он зашел в ближайший почтовый узел и подключился к инфосети. Роксана Кордо… Что-то знакомое было в этом имени.
      Из сети он почерпнул только те сведения, которые можно было на любого гражданина обнаружить в открытом доступе: возраст и номер для связи. Судя по индексу-расширителю, это был бесплатный номер на одном из общественных серверов, такой заводили многие люди, когда не хотели, чтобы к ним писали на частный номер незнакомцы. Дик в течение минуты завел свой собственный номер, написав в графу идентификатора «Суна». Даже если у сеу Кордо список адресатов длиной в руку, такой индекс привлечет ее внимание.
      «Тема сообщения» — запросил почтовик. «Алтарь в глайдер-порту», проставил юноша. Потом задумался, какое же сообщение ввести. Почтовик предоставлял выбор: головидео, двухмерное изображение, звук и просто текст. Дик некоторое время колебался между двумя последними, и все-таки выбрал звук, хотя отправка такого сообщения стоила на десять сэн дороже. Но отчего-то ему показалось, что, услышав голос, она отнесется к делу серьезнее.
      Он знал, как и чем рискует, но не боялся. В конце концов, он рисковал ежеминутно.
      Сенсор «Запись» выплыл на панель и замигал. Дик глубоко вздохнул и сосредоточился, потом тронул сенсор пальцем и проговорил в микрофон:
      — Госпожа Роксана, если вы хотите знать, кто все время ломает ваш алтарь, приходите к нему в Праздник Дождя, в девять часов третьей смены. Одна.
      Потом он прослушал запись для проверки и собственный голос показался ему чужим. Он нажал «Принять», и на смену этой кнопке выплыли две другие: «Отправить» и «Очистить». Дик почему-то вдруг заколебался. Зачем мне эта женщина? — подумал он. Чего я от нее жду, чего хочу?
      В кабинку постучали. Дик оглянулся и увидел тетку средних лет, в желтом костюме с золотой отделкой. Тетка постукивала себя пальцем по хроно — время, мол, время, люди ждут. Дик кивнул и нажал «Отправить».
      Потом он купил в автомате три десятисэновых пакетика леденцов и на ходу съел «собаку» в соевом тесте. На этом деньги вышли.
      Через час он дошел до стройки. Как и множество других таких строек, она была заброшена лет десять назад в связи с войной. Здесь должен был помещаться какой-то крупный торговый центр, нижние этажи которого выходили на мотострады, а верхние — на пешеходные дорожки престижного района. Большие ворота вели к отдельному причалу для глайдеров. Многочисленные торговые пассажи и жилые комнаты для гемского персонала были бы куда лучшим укрытием для салимцев, чем необорудованная для житья пещера, сюда ведь успели даже воду подвести, — но естественно, эту стройку уже присмотрели бродяги и мальчишки, и потому то и дело там кто-то шлялся, а власти время от времени устраивали облавы. Как место встречи она годилась — много входов и выходов — а вот для житья никак.
      Дик нашел тот зал, где они назначали встречи, обшарил четыре тайника в поисках условных знаков, ничего не нашел, развернул спальник и сел.
      Похоже, господин Исия считает его изрядным дураком. Неужели он думает, будто Дик сочтет, что это обычное дело для здешней полиции — обращаться за помощью к гему через уличного мальчишку? Нет, когда полиции нужна помощь от гемов — полиция просто приказывает…
      …За исключением тех случаев, когда один полицейский хочет что-то скрыть от другого полицейского. Вот, почему Исия просит его о помощи — не знает, кому из своих можно доверять.
      Такой поворот событий был чрезвычайно печальной штукой. Если за «батальонами страха» и впрямь стоит полиция — то дела еще хуже, чем кажется с первого взгляда. Можно попробовать обороняться против гневных обывателей — но против полицейских… тут может подняться такая вонь, что Муравейник просеют через густое сито. А Дику и Рэю такая облава была нужна меньше всего.
      Он закрыл глаза, откинувшись на стену. Выспаться — это была старая и почти несбыточная мечта, но засыпать нельзя. Он ждал друзей, но здесь могли появиться не только друзья.
      Конечно, он мог бы и сам отправиться в Салим — прямо сейчас или чуть позже. Но между ними было условлено в одиночку не ходить, и Дик не хотел сам нарушать это правило. Пока что людоеды не беспокоили ни Салим, ни ближайшее к нему гнездо лемуров, но мало ли что могло произойти.
      Поняв, что сейчас он заснет, если ничего не сделает, он вскочил и заставил себя проделать все пять ката третьей ступени, одно за другим, в быстром темпе, напоследок с удовольствием вообразив на месте двух условных противников Моро и золотолицего царька. Потом вернулся на свое место — и, садясь, увидел стоящих в дверях Дориана и Миракл.
      — Привет, — проворчал он. — Почему сразу не сказали, что вы здесь?
      — Сэнтио-сама так красиво танцует! — пропела Миракл.
      — Э-э-э… это не танец, — Дик смутился на секунду, и тут ему в голову пришла мысль. Считалось, что тэка — совсем не бойцы. Но считалось, что и морлоки — кровожадные животные. А вдруг это очередное вранье, придуманное, чтобы держать их в подчинении?
      — Мы ждем еще кого-то? — спросил он.
      — Да, — сказал Дориан. — Должны прийти Батлер и Остин.
      — Ясно. Дориан, хочешь, научу… танцевать?
      Тэка засмущался.
      — Не бойся, это нетрудно, — подбодрил его Дик. — Ну, сними корзину.
      Дориан расстегнул нагрудный ремешок и поставил корзину рядом с присевшей на корточки Миракл. Потом несмело подошел к Дику.
      — Встань рядом и повторяй за мной, — юноша глубоко вдохнул и выдохнул, потом перешел в «кокуцу-дати» с коротким круговым блоком и прямым ударом. Гем точно повторил за ним оба движения. Дик продолжил — Дориан не отставал, только один раз он ошибся, где был переход с прыжком. Координация у него была отменная, только концентрации недоставало. Он не наносил ударов, даже не обозначал их — только показывал.
      Наконец, он повторил за Диком последние движения, триумфальное вскидывание руки — и застыл в исходном положении.
      — Все было здорово, — подбодрил его юноша, слегка досадуя, что гем въехал с первого раза — ему самому понадобилось десятка два повторений. — Только представь себе, что перед тобой на расстоянии руки, — он показал. — Стоит… морлок (он не сказал ни «человек», ни «тэка», не зная, как на это отреагирует Дориан). — Ударь его, доведи удар до конца.
      — Но если ударить морлока — он тоже ударит, — голос Дориана дрогнул.
      — Это тренировка. Если сказать ему, чтобы он не бил — он и не ударит. Ну, ладно вот моя ладонь, — Дик вытянул руку. — Ударь в нее. Ты не сделаешь мне вреда, честно. Но я хочу почувствовать удар. Соберись, напряги руку. Давай, начинай повторять.
      Гем начал повторять и сумел несколько раз довольно чувствительно треснуть Дика по ладони. Он выглядел страшно смущенным и обеспокоенным, но Дик его подбодрил и он улыбнулся. Миракл смотрела во все глаза.
      — Понимаешь, — продолжил Дик. — Каждое движение имеет смысл. Блок, удар, уход от захвата… — он начал повторение, объясняя смысл. — Шаг вперед, блок, уход от захвата… Удар, удар ногой, блокируем удар в пах… Блокируем удар сбоку, нога, локоть… уход от подсечки… а потом… э-э-э… раз и два, — он остановился, подняв сжатый кулак.
      — А что такое «раз и два»? — спросила внимательная Миракл. Дик вздохнул. Когда-то он поклялся не врать им.
      — Схватить противника за яйца и выдернуть их, — быстро сказал он.
      Дориан с мучительным выдохом согнулся пополам и опустился на колени.
      — Сэнтио-сама, — пролепетал он. — Пожалуйста, никогда не приказывайте Дориану делать такие вещи.
      — Да ты что, — Дик, сам не на шутку перепугавшись, бухнулся рядом с ним и схватил за плечи. Лоб тэка был влажным. — Никогда в жизни! Это же не по-настоящему, Дориан. Это… условный противник. И… условные яйца.
      — Нам страшно делать такие вещи, сэнтио-сама, — дрожа, проговорила Миракл. — Нам страшно их даже думать.
      — Простите, — прошептал Дик. — Простите…
      — Сэнтио-сама, это вы? — Остин и Бат, придя, были безмерно удивлены, увидев Дика в месте встречи. — Вы же говорили, что будете на работе…
      — Меня выгнали.
      — Неизмененных людей иногда выгоняют с работы, — пояснил Остин. — И свободных гемов тоже.
      Несколько секунд гемы переваривали эту информацию.
      — А когда Бог освободит нас, сэнтио-сама, нас тоже можно будет выгнать? — спросила Миракл.
      — Ну-у, — протянул Дик. — Это будет не так просто. Если ты состоишь в цехе, цех не даст тебя вытурить. Но, с другой стороны, может, оно и на Картаго так. Просто я здесь чужой и живу вне закона. Я не хотел воровать, и мне помогли найти работу у человека, который сам вроде бы вне цеха… Ну, а сегодня он меня выгнал.
      Последние слова Дик произнес с некоторой неуверенностью. В конце концов, Даллан не выгонял его, а только унизил нестерпимо. Пора было заканчивать этот разговор.
      — Идем, — Дик вскинул рюкзак на плечо. До Салима не меньше трех часов ходу, по пути намечалась остановка и небольшой ужин у лемуров.
      — Остин, а что, гемов не приняли в цех на Джебел? — спросил он.
      — Нет, — покачал головой тэка. — Я не помню, чтобы там говорили о цехах.
      — А что такое цех, тэнконин-сама? — спросил Бат.
      — Это когда люди, зарабатывающие себе одним ремеслом, собираются вместе и договариваются, как сделать, чтобы для всех хватило работы и хлеба, никто не сбивал цен и никого нельзя было так просто взять и выкинуть. Это… такая клятва, в которую вступают люди Империи.
      — А почему кого-то могут взять и выкинуть? — удивилась Миракл.
      — Бывает, что труд человека становится не нужен. Изобретают нового бота, который может выполнять ту же самую работу. Или… что-то еще…
      — Покупают гемов, — подсказал Дориан.
      — Да, — согласился Дик. — На Старой земле, когда цехов не было, бывало, что людей вот так выбрасывали с работы. Потом они стали объединяться в цеха.
      — А что делает цех, если труд человека становится не нужен? Запрещает изобретать бот?
      — Когда как. Бывало что да, запрещали. Но чаще помогают такому человеку овладеть новой работой, и платят ему деньги, пока он переучивается.
      — Платят деньги за то, чтобы он больше не работал?
      — Нет, почему… — Дик запнулся. — Платит как бы… отступное за то, что человек потерял работу, — они погружались в такие подробности экономики, в которых Дик уже терял ориентацию. — Послушайте, я не знаю, как это в других цехах, но в пилотском цехе это так. Каждый платил немного денег из своей ежегодной доли. Если бы со мной что-нибудь случилось… например, меня бы покалечило и я не смог больше летать… мне бы платили столько денег, чтобы я мог жить и переучиваться. И если бы «Паломник» разорился, мне бы тоже платили, пока меня не возьмут на другой корабль. Это… справедливое правило.
      Дик сообразил, что никогда прежде не задумывался над этим — а как нужно будет все устроить в том безумном случае, если они все-таки победят? Он находил устройство доминиона Мак-Интайров справедливым, но оказывается, он вовсе не знал этого устройства! Да и с самим Салимом было что-то не так. Дик не мог понять, что именно он делает неправильно. Ему там было хорошо, и всем там было хорошо, но внутри нарастал какой-то тревожный зуд, недоумение вперемежку с опасением, как тогда, на борту «Паломника», когда он потерял ориентацию и опасался, что сходит с ума. «Ладно», — подумал он. — «Для этого наступит свой черед… если наступит» — и продолжал путь, насвистывая «Кири-но цую», песню повстанцев Сунагиси.
      По рабочим уровням были протянуты основные коммуникации, они же предназначались для передвижения рабов. По транспортной траншее время от времени прокатывались вагонетки с рабочими бригадами, другие гемы шли группами навстречу или в ту же сторону. Со стороны миссионеры выглядели как человек-начальник и рабочая ячейка. Гораздо больше шансов было у гема попасться в одиночку — поэтому они покидали Салим, как минимум, парой. Гемы пещер Диса, не являющиеся частной собственностью, всегда ходили парами, ячейками или бригадами. А частных гемов можно было отличить по неформенной одежде или клановой ливрее.
      Команда спустилась еще на один уровень. Хорошо освещенные рабочие коридоры сменились плохо освещенными мусорными, затхлая вонь ударила в нос. Вдоль стен стояли контейнеры, полные разнообразными отбросами, рассортированными еще на стадии вышвыривания: органика, металл, стекло, бумага, тряпки, пластик. Все было достаточно аккуратно — лемуры не терпят грязи — но неистребимый запах разложения пронизывал воздух.
      Каждые десять часов лемуры опустошали все контейнеры, после чего сорта мусора шли по назначению — в переработку, на бустерные поля, или, если уже некуда — в аннигиляцию. Во время этой пересменки спокойно продвигаться по мусорным коридорам было никак невозможно, поэтому Дик поторопил друзей, чтобы проскочить эти катакомбы за оставшийся час. Сюда выбирались за пищей самые опустившиеся из обитателей «Муравейника» — воры, которых не желали терпеть даже другие воры, омерзительные, ничем не брезгующие нищие, полугемы и мутанты. Здесь же «паслись» ребятишки вроде Куна, выискивая среди поломанной машинерии годные в дело детали — правда, основные их угодья лежали чуть в стороне. Дик находился сейчас на чужой «охотничьей территории», и к нему могли прицепиться просто так, без повода. Здесь он шел, спустив флорд в ладонь из петли подмышкой.
      Наконец, через лемурский люк они спустились в темную, влажную утробу города. Здесь на километры тянулись бустерные поля; огромные полости в скале были заняты под водоочистители. Здесь постоянно хлюпало и капало, и сквозняки доносили смрад гниющей органики. Здесь во многих местах единственным источником света были метки, нанесенные лемурами на стенах, поэтому Дик и замыкающий, Остин, надели налобные фонарики.
      Они прошли совсем недолго, как услышали из сумрака:
      — Тэнконин-сама!
      И еще несколько голосочков подхватили приветствие. Кто-то совсем маленький подбежал к Дику и прыгнул ему на шею. Дик не помнил, какое имя дал этому лемурчику — они и сами эти имена забывали.
      Он осторожно приласкал, а потом спустил на пол маленькое тельце, пытаясь все-таки сообразить, кто это: Михаэль? Карл? Илай? Не успел найти ни одной характерной приметы — малыш затерялся среди окруживших группу лемуров. Они обменялись приветствиями (Дик уже приучил себя не дергаться в ответ на ласковые почесывания, хотя это было очень трудно) а потом попрощались. Покинуть работу в свою смену для лемуров что-то вроде святотатства. Дик оставил им пакетик с леденцами. До гнезда оставалось еще пятнадцать минут ходу. До Салима — еще час.
      Те, кто находился на отдыхе, обрадовались гостям. Гости тоже обрадовались привалу, но главным образом Дика обрадовало то, что у лемуров сидел Рэй.
      — Я вышел ребят встретить, — сказал он. — А тут вы. Я-то думал, вы на работе, сэнтио-сама!
      — Меня выперли, — снова объяснил Дик.
      — Вот так раз, — изумился Рэй. — Что же, вы все время теперь с нами жить будете?
      — Может быть, — вздохнул Дик. — Только не сразу. У меня еще дела есть в Муравейнике. А что твоя разведка? Ты добрался до Лабиринта?
      — Добрался, но… — Рэй махнул рукой. — Не надо об этом сейчас. Давайте подождем до Салима и там поговорим.
      Правила «когда я ем, я глух и нем», для лемуров не существовало — их рты закрывались только на время сна. Миракл слегка уставала от их бесконечного верескливого тарахтения, остальные уже привыкли. На десерт были леденцы.
      — Сэнтио-сама! — окликнул его бывший Мару. — Говорить можно?
      — Да, конечно, — Дик подвинулся — Садись.
      Старый лемур присел рядом, почесываясь.
      — Вода шумит — тэнконин слышит? — спросил он. — Снаружи дожди начались. Осень потому что.
      — Да, — кивнул Дик. В распахнутые ворота глайдер-порта он видел, как молнии кроят небо. Жара в Муравейнике теперь была влажной, но хотя бы не скрипел на зубах всепроникающий песок. У Даллана половина бизнеса стояла на этом песке — он забивался в малейшие щели и портил механизмы. Но сейчас, пропитанный и спрессованный тяжелой влагой, он уже не был так легок на подъем, как прежде.
      — Скоро долгие дожди будут. Пойдет вода, — Павел-Мару показал, где именно.
      — Салим затопит? — испугался Дик.
      — Нет, нет, не затопит Салим! — успокоил его Мару. — Другие места затопит — он со страхом понизил голос. — Ничьи — они глупые совсем. Не знают, где пойдет вода. Она идет — они бегут…
      — Та-ак… — пробормотал Дик. — Они нападут на нас?
      — Нападут, да. Если найдут. Но если нет — придут морлоки. Морлоки охотятся на ничьих, когда дожди. И когда зима. Сэнтио-сама, Салим ничьи не найдут — морлоки найдут. Морлоки не найдут — ничьи найдут. Что делать — Мару не знает.
      — Все в руках Бога, — спокойно сказал Дик.
      Значит, морлоки еще важнее, чем он думал. Интересно, что же там обнаружил Рэй…
      Лемуры все еще хрустели леденцами, когда Дик встал, вскинул сумку на плечо и сказал:
      — Пошли.
 

* * *

 
      Утром Бет получила приятное известие: на сегодняшнюю заседаловку Лунной палаты идти не надо. Это была бабушкина затея — таскать ее на эти заседаловки, чтобы она понимала, в чем заключается работа цукино-сёгуна.
      Лунная палата состояла сплошь из баб и занималась делами мира — в противовес Солнечной, занимающейся делами войны и внешней торговли. К делам мира относились терраформирование, внутренняя торговля, производство гемов, заключение межклановых браков и, конечно, Проект.
      Благодаря этим заседаловкам при консультациях Огаты Бет действительно стала кое-что понимать относительно Картаго. И понимать даже чуть больше, чем того хотела леди Альберта. А именно — до нее стало доходить, что леди Альберта не справляется.
      — Она — ученый, а не политик, — сказал Огата, когда Бет спросила его об этом. — Ее научный гений никто не оспаривает, и у себя в лаборатории она действует примерно в таком же стиле, в каком пытается действовать здесь…
      Бет кивнула.
      — «Я не хочу знать, почему этого нельзя сделать. Я хочу знать, КАК это сделать», — сказала она голосом, очень похожим на бабушкин. Рин засмеялся.
      — Да примерно так. Видишь ли, твоя мать была политиком. Она привыкла учитывать настроения людей, играть их стремлениями и разрешать противоречия за счет компромиссов. Леди Альберта видит задачу, которая должна быть решена и не понимает, почему все еще не распределили между собой обязанности.
      — Я иногда тоже не понимаю, — призналась Бет. Рин вздохнул и отложил вилку (дело было за обедом).
      — Что обсуждали сегодня? — спросил он.
      — Энергопоставки в сто девятый сектор, — Бет поморщилась. Шла рубка не хуже, чем на первых Соборах по вопросам о единосущности Отца и Сына, только что за волосы никто никого не таскал.
      — А что такое сто девятый сектор? — спросил Рин.
      — Э-э-э… — Бет попыталась вспомнить, но не смогла и обратилась к киберсекретарю.
      — Теплицы и парники.
      — Верно. Они находятся под силовыми куполами. Перебой в энергии во время осенних дождей может погубить работу нескольких лет.
      — А зимой… — Бет изобразила понимание.
      — Нет, зимой Анат не так уж плохо и куда больше шансов, что растения переживут отсутствие купола на несколько часов… Ты просто не видела пока еще настоящих осенних дождей.
      — А-а-а, — Бет неприятно было осознавать, что она снова села в лужу. — А в чем проблема с этими поставками? Почему нельзя дать туда столько энергии, сколько надо?
      — О, вот здесь и зарыта собака, — улыбнулся Рин. — Клан Сейта, которому принадлежат энергостанции девяносто третьего сектора, состоит в союзе с кланом Миура, который держит свои собственные теплицы на плантациях далеко за пределами города. Рынок сбыта живых овощей и фруктов весьма ограничен, и становится уже с каждым годом. Население Пещер Диса беднеет. Все больше людей не могут себе позволить свежих фруктов и овощей. Поэтому Миура с удовольствием удавили бы теплицы Шота в сто девятом, а Шота с удовольствием удавили бы Миура более низкими ценами.
      — А нельзя покупать энергию у другого клана? — не поняла Бет.
      — Можно. Но это потребует прокладки новых коммуникаций, это нужно будет привлекать к делу муниципалитет и начинать новое строительство. А для города лучше всего, чтобы Шота и Миура конкурировали и ни один из них не мог диктовать цен.
      Рин развел ладонями и снова взялся за вилку.
      — Ваша бабушка пытается решать эту — и другие проблемы — так же, как она решает проблемы, возникающие в лаборатории. Но там она имеет дело с коллективом единомышленниц. А здесь у нее — представительницы разных кланов с разными, порой трудно примиримыми интересами.
      — Как вы еще не передрались между собой… — проворчала Бет.
      — Клятва, — сказал Огата, словно это все объясняло. — Там, где идет речь об общественной безопасности, даже враждующие кланы сотрудничают. Потому что общество наказывает тех, кто ради своих интересов пытается его разрушить.
      — Фиговый же инструмент эта ваша клятва, — сказала Бет.
      — Не более и не менее, чем любой другой, — Огата взял вилку и вернулся к еде.
      Этот разговор был две недели назад — а сейчас вот Бет освободили от заседаловок. Ура.
      Какое, к черту, «ура»! — Бет даже подскочила на кровати. Идиотка! Они же там будут обсуждать элиминацию гемов — вот, почему ее решили не пускать! Бет рывком отбросила одеяло, и Белль (собственно, и разбудившая ее) подала ей какой-то конверт.
      — Это еще что такое?
      — Письмо от господина Огаты, — Белль тут же начала застилать кровать.
      «Дорогая госпожа моя и сестра!», — прочитала Бет, развернув плотный, шелковистый на ощупь лист. — «Твои дядя и бабушка сочли, что непосредственная угроза твоей жизни миновала, и ты достаточно освоилась в обществе Картаго, а потому мои услуги более не требуются. Не желая тебя беспокоить, я покинул гостевые апартаменты ночью, пока ты спала, и оставил это письмо с указанием вручить его тебе, как только ты проснешься.
      Прости меня за то, что я не попрощался лично — не будь новое мое поручение таким срочным, я непременно сделал бы именно так. Прости меня также за то, что я не могу собственными устами поблагодарить тебя за то удовольствие и ту пользу, что я получил от нашего с тобой общения. Мне остается только надеяться, что они были обоюдными и что я научил тебя большему, чем предполагал. Твой Рин».
      — Ах ты черт, — прошептала Бет и сунула письмо в книгу на столике. Значит, устранили и Рина. Шеф синоби решился возражать — и синоби удалили из окружения юной принцессы. «Новое поручение»? Ха! Шито белыми нитками.
      Пока она умывалась и чистила зубы, служанка подала сегодняшний костюм: узкие брюки-«нимы» и длинный шелковый пали.
      — Нет, не это, — сказала Бет, решительно прошагала к шкафу и распахнула двери. На кровать полетел «малый парадный комплект»: черный комбо, красная гербовая накидка.
      — Прическа, госпожа… — пролепетала ничего не понимающая Белль.
      — Сама, — нахмурилась юная хозяйка, собирая гребнем кудри. Что же сделать? Хвостик? Не пойдет к «малому параду». С узлом возиться лень… Ага, вот решение — просто, как все гениальное.
      — Госпожа! — ахнула Белль, роняя вешалку.
      — Не подходи! — крикнула ей Бет. — Это приказ.
      Толстый пучок волос не отрезался в один прием и даже в два. Бет кромсала, кромсала, кромсала… пока наконец он не остался в ее руке — тугой золотой «султанчик». Положив его на полку перед зеркалом, Бет критически оглядела себя на предмет упущенных из виду локонов и отдельных волосков.
      — Вид сзади, — приказала она зеркалу. — Вид справа. Вид слева.
      Вроде ничего. Конечно, видно, что волосы отхвачены, хм… не мастерской рукой. Но это тоже по-своему эффектно.
      — Ах, что же вы сделали… — жалобно проговорила Белль.
      — Убавила тебе работы, — Бет сбросила пижаму и взяла комбо. — Ну чего ты смотришь, выкинь их куда-нибудь.
      — Они такие красивые, — вздохнула Белль.
      — Значит, сделай из них боевое знамя, — Бет надела накидку и посмотрела на себя в зеркало. Потом пошла к двери.
      — Куда вы, госпожа? Белль должна следовать за вами.
      — Не надо, — отрезала Бет. — Мне не нужна компания. Посиди тут, отдохни… э-э-э… почитай.
      — Кому?
      — Себе, балда. Ты что, никогда не читала для собственного удовольствия?
      — Белль довольна тем, что служит госпоже.
      — Уххх… — Бет подошла к книжной полке, пробежалась глазами по названиям, схватила томище «Моби Дика». — На возьми. Чтобы к моему возвращению дочитала вот до этого места. Всем скажи, что это приказ. Пока.
      Она вышла из спальни и прошествовала в гостиную. Там ее ожидал новый сюрприз: прямо на ковровом покрытии, поджав под себя ноги и подвернув хвосты, сидели четверо морлоков в черно-красных гербовых туниках. Увидев Бет, они поклонились ей в пол.
      — С добрым утром, — растерянно пробормотала она. — Это еще что такое?
      Морлоки снова коснулись лбами пола, и тот, что сидел справа, протянул Бет конвертик.
      — Сейчас вроде не Валентинов день… — Бет распечатала пакет. Оттуда выпала записка — она узнала дядин почерк — и документ на пластиковой карте, дарственная, честь по чести, с серебряным квадратиком в углу и надписью «стереть тут».
      Бет прочитала сначала записку, которая во многом повторяла письмо Огаты.
      «Эльза! Твой брат срочно понадобился сеу Ли, и я отпустил его, потому что, в общем, его работа сделана. В постоянной охране ты больше не нуждаешься, а необходимый уровень твоей безопасности я решил обеспечить, подарив тебе гемов-телохранителей. Эти четверо тренированы подобающим образом, Рин сам проверил их, так что считай это подарком от нас обоих. Могу тебя поздравить также с тем, что твое дворцовое заключение закончилось: после свадьбы тебе трудно будет оставаться частным лицом, так что сейчас я хотел бы, чтоб ты немного расслабилась. Можешь съездить в город за покупками, сходить потанцевать, пойти на вечеринку или устроить прием у себя. Я буду занят весь день, но хотел бы видеть тебя на ужине. Рихард».
      — Значит, вы — мой подарок, — Бет сдвинула брови, потом взяла дарственную. — Ладно. Я буду называть номер, а вы поднимайте руки, чтоб я знала, где кто. Двести шестой, двести пятьдесят второй, сто восемьдесят пятый и сто шестьдесят третий… Замечательно. Что мне, ленточки вам повязать, чтобы различать вас?
      — Если госпоже угодно, — прогудел правофланговый, — она может заказать для своих охранников татуировки.
      Бет обвела взглядом их всех. Братья-близнецы Рэя, они были совсем непохожи на него. Никого из них нельзя было бы с ним перепутать. Он не нуждался бы в татуировке.
      — Нет, — сказала она. — Я еще придумаю, как вас различать, а пока что я дам вам имена.
      Она подошла к «правофланговому» и коснулась рукой его плеча.
      — Роланд.
      Потом шагнула к следующему:
      — Оливер.
      К третьему:
      — Галахад.
      И к четвертому:
      — Кей. А теперь встаньте.
      Морлоки не поднялись.
      — Госпожа забыла кое-что, — прогудел Роланд.
      — Ты про пароль, который у вас вызовет приступ симпатии ко мне? — Бет помахала дарственной: — «Стереть тут»? Нет, ребята, мы обойдемся без этого.
      Морлок поднял на нее глаза.
      — Но мы не можем без этого обойтись, — судя по голосу, он растерялся, если не паниковал. Паникуют ли морлоки, и если паникуют, то как? Что это для него значит — необходимость возражать новой хозяйке? Что для него значит этот пароль?
      — А мы попробуем, — ухмыльнулась она и спрятала дарственную за корсаж комбо. — Так что, вы должны все время ходить за мной, все четверо?
      — Каково будет желание госпожи? Обычно охранники сменяются, сопровождая господина по двое.
      — Ладно, — кивнула Бет. — Значит, ты и ты, — она показала пальцами на первого и четвертого. — Сейчас идете со мной. А вы двое устраивайтесь здесь. Пусть Нэко, это моя экономка, устроит вас. Найдите ее внизу.
      Морлоки ответили поклоном и двое удалились, неся свои пожитки и вещи товарищей.
      — Теперь так. Роланд и Кей… — Бет назвала имена, чтобы убедиться, что она по-прежнему их не путает. — Кто из вас умеет водить карт?
      — Мы все умеем, — видимо, Роланд должен был и отвечать за всех.
      — Класс. Значит, ты за рулем.
      Они спустились на лифте в гараж, и Бет своим перстнем-ключом открыла карт.
      — Мы едем в императорский дворец, — сказала она, усаживаясь рядом с водителем. — Ты в курсе, как туда проехать? Или вызвать навигатор?
      — Роланд знает дорогу, — кивнул морлок.
      Даже на эстакаду, ведущую к императорской резиденции, нельзя было въехать, не пройдя контроля на посту. И было еще две проверки — у ворот и в гараже. Бет узнали и отдали ей честь: офицеры отсалютовали флордами, морлоки склонились до земли. С Роланда и Кея считали индексы клейм.
      В грандиозном дворе Ониксовых Палат было специальное помещение для морлоков: к императору запрещалось входить с личной охраной. Запрет этот был введен как раз после того как Экхарт Бон («мой отец», — Бет специально заставляла себя так думать всякий раз, вспоминая его имя) совершил сэппуку перед яшмовым ликом Солнца Аттара. Солнце Аттар, по слухам, изволило разомкнуть уста и блевануть на золототканые одежды ручной работы. Во избежание таких вот конфузов и повелели охрану оставлять за пределами Ониксовых Покоев.
      Бет покинула своих новобранцев под присмотром специального чиновника из личной СБ императора и поднялась по ступеням высокого крыльца к длинной колоннаде.
      Распорядительница императорского двора госпожа Нухху обычно пропускала Бет без разговоров — но на этот раз огорошила ее, сообщив, что у Керета приватная беседа с очень дорогим гостем. Людей, которых нельзя было отослать поскорее, узнав, что пришла невеста императора, можно было бы сосчитать по пальцам, не разуваясь, так что Бет стало жгуче любопытно, что же это за человек?
      Госпожа Нухху предложила Бет прогуляться по саду, пока не закончится разговор с гостем, а потом разделить с императором завтрак. Бет осталось только согласиться — тем более что она рванула из дому, не поев. Да кто же, черт возьми, этот гость?
      Через двадцать минут (Бет погуляла по веранде и посмотрела новости по визору) выяснилось, что это Моро.
      Выйдя из крытого силовым куполом сада на террасу, она увидела, как Моро, держась чуть позади Керета, выруливает туда же. С третьей стороны подплывала государыня Иннана.
      «Вот зараза», — подумала Бет. Она как-то не сообразила, что Керет наверняка будет завтракать с матерью. Моро и Иннана за столом. Два удовольствия в одном флаконе. Яду мне, яду! Не для себя, конечно…
      Моро, увидев ее, слегка притормозил, кашлянул, чтобы привлечь внимание Керета, и сказал:
      — Пожалуй, государь, я вынужден отклонить ваше предложение. Государыня Иннана, взываю к вашему великодушию и прошу простить меня за то, что я покину вас так рано.
      — Эльза, — проговорил растерянно Керет. — Сеу Лесан… матушка… — и снова:
      — Эльза… Как бы мне хотелось примирить вас с Морихэем.
      — Исключено, — сказала Бет, скрипнув зубами. — И знаешь, это у тебя хорошо придумано — отбирать оружие и оставлять морлоков при входе.
      — Да, — согласился Моро. — Сеу Эльза, неужели вы полагаете, что мы — первые два человека, которые встретились здесь, находясь в состоянии смертельной вражды? Впрочем, я с вами не воюю, а ваша вражда, ко мне не заслуживает звания смертельной.
      — Ты… — прошипела Бет, слов не находя от ярости. — Пошел вон…
      — Моя невестка не будет так разговаривать с моим другом, — пропела государыня Иннана. — Вы, конечно же, останетесь на завтрак, сеу Лесан. Я настаиваю.
      Таким образом, завтрак прошел совсем не так, как хотелось ей. Одно утешало: он прошел не так, как хотелось Моро. Синоби поддерживал с государыней Иннаной светскую беседу ни о чем, Бет помалкивала. Если бы не острая необходимость увидеться и поговорить с Керетом, она ушла бы, несмотря на голод — в конце концов, за полчаса никто еще от истощения не умер.
      Керет понял ее состояние, и не старался завлечь ее пустопорожним разговором, но один раз ободряюще пожал ей пальцы, когда она потянулась за персиками. Наконец, Моро допил кофе, доел десерт и распрощался. Керет вежливо отделался от матери. Вдвоем они прошли в библиотеку.
      — Я сразу понял, что ты пришла поговорить о чем-то серьезном, Эльза, — юный император сел на диван и усадил ее рядом с собой.
      — Да, — сказала она. — А зачем приходил Моро? Чего ему от тебя нужно?
      — Ничего, — пожал плечами Керет. — Он пришел по моей просьбе.
      — По твоей? — изумилась Бет. — А тебе-то что от него нужно?
      — Ничего. Просто иногда мне хочется поговорить с человеком, которому от меня ничего не нужно. Таких людей очень мало, Эльза.
      Она вздохнула.
      — Ты знаешь, я сейчас чувствую себя последней свиньей, но… мне кое-что нужно от тебя.
      — Ты всегда можешь сказать, — Керет улыбнулся своей беспомощной улыбкой. — Правда, я не могу пообещать, что выполню…
      — Дядя приносил тебе на подпись указ об элиминации гемов?
      — И я уже подписал, — кивнул Керет.
      — Нет! — Бет вскочила. — Это… ужасно! Ты не мог…!
      — Вот видишь, леди Альберта не зря отстранила тебя от участия в советах. Ты, не прочитав документа, подымаешь истерику.
      — Да мне одного названия хватило!
      — Бет, успокойся. Ты наверняка воображаешь себе какие-то зверства. Но ничего такого не будет. Элиминация гемов — процесс, растянутый на двадцать лет и на три этапа. Первый этап — стерилизация всех женщин третьего и четвертого поколений. Второй этап — стерилизация всех плодных женщин. И третий — прекращение работы репликаторов. Никто не будет никого убивать, поколения отойдут естественным путем.
      — Чушь. У вас прията эвтаназия для старых гемов.
      — Но это же будет не завтра и не со всеми поголовно!
      Бет посмотрела в мягкие, матовые глаза жениха — и в голове сверкнуло слово: «заговор». Сверкнуло и быстро погасло — как трусливая рыбка, что вынырнет из воды на миг — и сразу обратно.
      Керет истолковал ее молчание по-своему.
      — Тебе, во-первых, обязательно нужно прочесть документ, а во-вторых, поговорить с дядей…
      — Я читала документ, — раздраженно сказала Бет.
      — Ты же говорила, что тебе хватило одного названия.
      — И тем не менее, я его прочитала. И с Рихардом я говорила. Керет, вы… вы сами не понимаете, что делаете. Вы сначала создали целую расу, чтобы она вас обслуживала, всячески ублажала и воевала за вас. А сейчас, когда они больше не нужны, вы говорите: они нагрузка на экономику, их надо элиминировать. Вы даже не решаетесь прямо сказать «уничтожить». От слова «уничтожить» пахнет тем, чего вы боитесь — выстрелами и кровью. А «элиминировать» — это так… цивилизованно. Керет, вы берете и пытаетесь вот так отменить живых людей… Устранить несправедливость еще большей несправедливостью. Сначала говорите, что рабовладение развращает, а потом: уничтожим всех рабов, чтобы не развращаться. Это… жестоко.
      — Эльза, твое имперское воспитание мешает тебе смотреть на вещи непредвзято.
      — То есть — забыть, что у гемов такие же чувства, как и у нас?
      — У всех животных такие же чувства, как у нас. Тебя сбивает с толку внешнее сходство между гемом и человеком — но на самом деле они просто животные с включением части человеческого генома. Причем, животные домашние, не приспособленные к жизни на воле. Да, жестоко усыплять старого любимого пса — но куда жесточе прогнать его из дома здесь, на Картаго: охоться и живи как знаешь. Да, они умеют смяться и плакать — а твой друг не умел, кстати: разве это делает его меньше человеком?
      — На твоем месте я бы о нем не вспоминала, — тихо сказала Бет.
      — А я не могу забыть. Я ощущаю его присутствие все время, когда ты рядом. Вижу эти четки у тебя на руке… Ты молишься?
      Бет не молилась, но соврала:
      — Да.
      — Иногда это кажется просто невыносимым, — сказал Керет. — Соперник, которого нельзя превзойти… Ты постареешь — он навсегда останется юным. Твои недостатки пребудут с тобой, а его — забудутся.
      — А ты умри, — зло сказала Бет. — Выбери один раз правильно между добром и злом — и умри за это.
      — Эльза, он умер за то, что совершил убийство.
      — Он совершил убийство, пытаясь меня спасти! Он страшно ошибся, но он не струсил!
      — Тогда я лучше струшу. Я не хочу так ошибаться. Не хочу проливать кровь.
      — Какую кровь, Керет? Кто умрет от того, что ты отзовешь документ?
      — Эльза, если мы не сократим рабочие места гемов и не создадим рабочие места для людей, в ближайший год нас ждет социальный взрыв! Половина мужского населения Пещер законно владеет оружием. Это будет страшно.
      Бет промолчала. Что тут можно было сказать? Керет серьезно верил в то, что говорил. На одной чаше весов для него лежало кровавое побоище среди людей, на другой — медико-санитарная операция по контролю численности над животными. Переубедить его не было никакой возможности.
      Она покинула дворец, будучи внешне спокойной, но в голове у нее кипело, куда там литейном цеху. Руда сомнений, нестойких принципов, привычек, мыслей и чувств ссыпалась в беспощадное горнило гнева, плавилась и распадалась на сталь убеждений и шлак комплексов.
      «Черт побери, я дочь Экхарта Бона! И это что-нибудь да значит!»
      — Роланд, сверни направо, — попросила она, когда карт въехал в район Высоких Домов города. — И поезжай в Храм Всех Ушедших.
      — Есть, госпожа, — морлок переложил руль.
      Когда они вышли из карта втроем, у служки-привратника упала челюсть. Невесте Тейярре, племяннице тайсёгуна надлежало приезжать в специально назначенный день, со всей подобающей помпой. Посещение ею мемориала отца было делом скорее официальным, нежели частным.
      — Нас пропустят или нет? — спросила она сурово.
      — О… — проблеял служка. — Да, конечно. Но не в общие врата!
      — С какой это стати? Вы сомневаетесь в моей охране? — она строго прищурилась. — Или в своей?
      Кивок Кею — и служка оказался оттерт с дороги. Бет и двое охранников вошли под своды Храма. Кей шел впереди, Роланд — сзади, Бет — посередине. Вдвоем морлоки походили на два шагающих генератора силового поля — между ними Бет чувствовала себя как под куполом. Люди расступались за три шага, и кланялись ей, прижимаясь к стенам, и когда она оглянулась, высунувшись из-за бока Роланда, то увидела, что людской коридор за ее спиной так и не смыкается — люди застыли, глядя ей вслед.
      Сам Бон был погребен не здесь. Его тело после смерти аннигилировали на Анзуде, а голова, спасенная синоби Моргейном, по традиции сгорела в пламени одной из звезд. Здесь был только кенотаф, мемориал, отпиравшийся для народа лишь два раза в год: в день Всех Ушедших, 1 ноября по стандартному земному календарю, и в день смерти Бона. Если Бет не соврали, в эти дни здесь было не протолкнуться.
      Специально для нее служители отперли кенотаф.
      — Желает ли сеу Бон пообщаться с духом батюшки? — тихо спросила одна из старших служительниц, склонив голову.
      — Желаю, — сказала Бет, и ее голос раскатился под сводами. Все-таки это было хорошо поставленный голос оперной певицы.
      — Мы предоставим вам медиума в течение… — начала было служительница, но Бет прервала ее:
      — Не надо. Я обойдусь без медиума.
      — Пусть сеу Бон простит меня, но это невозможно, — возразила служительница, склонившись еще ниже. — Общение с духами умерших без участия специально подготовленного посредника… может быть чревато последствиями.
      — Я верую в вечную жизнь, — сказала Бет. — Пожалуйста, уступите мне дорогу.
      Служительница молча удалилась. Бет шагнула в прохладную арку гробницы.
      То же лицо отца, что было выгравировано на дверной плите, встретило ее на рельефе напротив входа. Рядом был другой рельеф — Лорел Бон, такая же торжественная в своих погребальных одеждах, глядела из камня на мужа, с которым соединилась в вечности.
      Плита за Бет закрылась, морлоки остались снаружи — сюда даже личной охране не было входа. Девушка подошла вплотную к барельефу и коснулась ладонью отцовского лба.
      «Ты ошибался. Ты был смелым и хорошим человеком — но ты ошибался. И я должна исправить эту ошибку. Я не прошу у тебя ни сил, ни вдохновения, ни совета, ни прощения — я просто сообщаю. Мне придется выступить против родных — а других у меня нет… Против своего жениха — а он такой симпатичный парень и такой славный… Но я больше не струшу. Может быть, я тоже страшно ошибаюсь — но я не струшу. Прощай, отец».
      Она развернулась и вышла из кенотафа. Двое служителей запечатали его. Морлоки снова образовали свой невидимый «купол защиты» и Бет зашагала прочь. Пока она была в гробнице, к машине успели простелить ковровую дорожку.
      Она вернулась домой, чем повергла в панику Белль, которая не успела прочитать и половины того, что Бет ей отмерила. Она умоляла о наказании, и Бет пришлось на нее наорать, чтобы она заткнулась. Не выполнить приказа — это еще не преступление. Бет давно уже пыталась вдолбить это в голову служанки, но это было не проще чем обратить в христианство исламского шахида.
      «А ведь ты не пыталась ее обратить» — сказал Бет ее внутренний голос.
      «Так ведь я сама не верю. Всем говорю, что верю, а на самом деле не верю».
      Нда, положеньице. Человек искренне считает себя домашним животным, а ты не можешь его разубедить, потому что тебе не на что опереться, кроме догмы, в которую ты не веришь. Поэтому тебя так легко заставляют замолчать, на пальцах показав тебе, дурочке, как ты не права. Продемонстрировав таблицы и диаграммы, где показано, как поведение гемов наследуется от животных предков, как они мало приспособлены к воле и как им там будет плохо. И ведь им было плохо! Ты помнишь рассказы Аквиласов: им было плохо!
      Несколько разумных доводов — и она молчит. А вот Дика они не заставили молчать. Последнее, что он сказал в яме своему палачу — «Ты человек». Но где ее взять, такую решимость? Она задумала в своем сердце самую настоящую революцию — но ее не хватает даже на камеристку и телохранителей.
      Что ж, решила она, закрывая томик с белым китом на обложке и возвращая его на полку. По крайней мере, она попробует все до конца. Никто не скажет, что Ахав отступился. Она давно уже считала веру чем-то вроде самогипноза, но если это именно тот самогипноз, который поможет ей не отступить — она прибегнет к нему.
      Бет вошла в спальню, закрыла за собой дверь, хотела было нажать кнопку сигнала «не беспокоить», но раздумала. Если кто-нибудь сунется — пусть увидит. Она не собирается устраивать демонстраций, но и стесняться не будет. Так, который час? Еще далеко не полдень по меркам Картаго, но мы не будем придираться к мелочам. В конце концов, где-то во Вселенной обязательно полдень. Бет встала на колени возле кровати, как она это обычно делала дома. Когда это казалось всего лишь скучным ежедневным ритуалом… Когда были живы мама и Джек… Слезы навернулись ей на глаза, она шмыгнула носом и произнесла вслух (сказать это про себя тоже почему-то показалось ей недостойным компромиссом):
      — Ангел Господень возвестил Марии… И она зачала от Духа Святого… Радуйся, Мария, благодати полная… — и дальше, до конца, стараясь выполнять все рекомендации, которые давали ей священники: сосредоточиться не на своих ощущениях, а на произносимых словах, отбросить на время все мысли и, по возможности, эмоции, воспринимать молитву как привилегию, а не как обязанность…
      Удивившись самой себе, она обнаружила, что последнее дается ей совершенно без усилия над собой. Раньше это казалось нелепым: как можно считать привилегией то, что ты ДОЛЖЕН делать каждый день? Вот дура… Ни один вавилонянин не мог назвать Бога своим отцом. Местный пантеон был растяжим до беспредельности, но, согласно официальной доктрине, все боги, божки и боженята так или иначе являлись эманациями Вечного Неба и Вечной Земли, а там, в свою очередь, уже не существовало кого-то, к кому можно было обратиться на «ты» — то были абстрактные «начала», «вечно творящее» и «вечно преобразуемое», инь и янь и как-то там еще. Поэтому быть с Богом на «ты» и обращаться к умершему отцу, где бы он ни был, без закатывающих глаза одержимцев — самая настоящая привилегия.
      «Вечный покой даруй усопшим, Господи. И да сияет им свет вечный. Да покоятся в мире. Аминь».
      Она включила сантор, вышла в городскую инфосеть и нашла магазин, в котором продавалась и делалась на заказ всякая чепуха вроде визитных карточек. Там у нее спокойно приняли заказ на четыре десятка бэджиков, и обещали доставить покупку в течение получаса курьером.
      После этого Бет связалась по домашней сети с Нэко и велела ей собрать в гостиной всех гемов, принадлежащих ей, Бет, лично.
      Она еще не знала, как и с чего начнет свой мятеж — но знала, что не сможет начать его с лицемерия. Если она хочет дать гемам свободу — то должна начать со своих.
      А вообще, с чего начинаются заговоры? Как их делают? В учебниках истории не писали про то, как, собственно, начинался тот или иной мятеж — кто с кем встретился, кто кому и что сказал. Бет сильно подозревала, что это был какой-то кружок друзей, вроде клуба, людей, которые доверяли друг другу или были связаны каким-то одним делом. Наступал день, когда двое или трое из них понимали, что им не нравится одно и то же. И что они могут что-то с этим сделать. Но у Бет не было здесь друзей — кроме, пожалуй, Рина — и то с некоторой натяжкой. Дура, ты так и не сумела завести здесь ни одного путёвого знакомства! А времени совсем мало — пройдет осень, зима — и в первый день весны тебя уже повлекут на верхушку Храма Вечных начал, церемониально трахать. Хотя дядя и разрешил ей вести светскую жизнь (зная Рихарда, наверное, надо бы сказать: предписал), но вряд ли за этот промежуток времени удастся что-то успеть.
      Впрочем, друзья-не друзья, а единомышленники у нее были. Например, как ни дико это признавать, убийца-колобок Аэша Ли, лорд Кимера, сатрап Сэйрю и… может быть, лорд Вара и главный казначей?
      Бет запустила поиск информации об этих людях, но не успела глянуть ни одну ссылку — Нэко открыла дверь в библиотеку и с поклоном сообщила, что заказ доставлен, а все гемы, хозяйкой которых по закону является Бет — собраны в гостиной.
      — Все ждут госпожу, — сказала она, и Бет, встав, разлохматила волосы:
      — Я иду.
 

* * *

 
      В отличие от нее, Дик знал, как начинаются восстания. По крайней мере, он знал, как началось восстание на Сунагиси: со школы сумо, принадлежащей Райану Маэде. Поэтому он сразу же возлагал на морлочью касту довольно смутные, но сильные надежды. В нем жило убеждение, что боец бойца поймет всегда — даже если не согласится; а себя он считал бойцом.
      Что там была за трудность с морлоками — Рэй отказался говорить ему при всех, и правильно сделал. Дик, когда услышал, чуть не сел.
      — Они вас почитают, сэнтио-сама.
      — В каком смысле? — решил он уточнить.
      — Мы, морлоки, верим в то, что дух сильного врага, погибшего с честью, очень силен. Может крепко помогать. А вы погибли с честью. То есть, они думают, что вы погибли.
      — А ты им что рассказал?
      — Да я им так ничего рассказать и не решился толком, когда понял, что к чему. Сначала хотел, а потом подумал — ну, может, оно и к лучшему. То есть, я им сказал, что могу вас призвать, если они того сильно пожелают и поклянутся об этом молчать. Я плохо сделал?
      — Не знаю, — поморщился Дик. — Но что сделано, то сделано, зачем морочить себе голову. Я хоть буду знать, с чем столкнусь. Где они ждут нас?
      — За одним из туалетов есть проход для обслуги-тэка. Там нет следящих камер.
      — Сколько их?
      — Семеро. Пока.
      — Оттуда есть куда уйти?
      — Я же говорю — там проход для тэка — уборщиков, ремонтников…
      — Значит, узкий?
      — Для нас — только боком. Бывает, что морлоки входят в раж, и если им кто подворачивается под руку… в Лабиринте хватает таких проходов.
      — Это хорошо.
      …Лабиринт был системой обширных залов, содержащих все необходимое для того, чтобы морлок с толком и удовольствием провел свободное время. Здесь были водоемы, оборудованные разными приспособлениями для прыжков в воду, борьбы на скользком бревне или перетягивания, площадки для игр в мяч, борьбы на висячих кольцах, игр вроде «короля горы» и «вышибалки» и многого другого. Азартно, спортивно, весело. Развлекалась, однако, в основном молодежь — пожилые и степенные ветераны посиживали на песочке и обменивались новостями или мнениями по поводу возни молодняка.
      Поскольку эта возня, случалось, переходила в драки, кругом были установлены следящие камеры, а по потолочным настилам, представлявшим собой одностороннее зеркало, прогуливались наблюдатели, готовые в любую минуту пустить в нужный сектор Лабиринта усыпляющий газ.
      Лабиринт располагался на нижних уровнях, точно по центру города. Сюда приходили в увольнительные морлоки отовсюду — из Высоких Домов и Муравейника, морлоки личные, клановые, муниципальные и армейские. Рэй, пока еще ничем не выдавая своего присутствия, показывал Дику в зеркальном потолке на те или иные группы и говорил, читая символику на их одежде или телах, кто они и откуда. Впрочем, одежды было немного — и в основном она валялась на песке, неподалеку от места игр, а сами игроки были обнажены. Рэй шепотом объяснил, что, идя в Лабиринт, морлоки не надевают формы, а придя — сбрасывают, как правило, и то, что есть — развлечения здесь бывают слишком активными, чтобы одежда могла это выдержать.
      — А вот это — наши, — он показал уже не на потолок, а в просвет между стеной туалета и пещеры. — И с ними почему-то медтех…
      Дик выглянул у него из-под мышки. Там, куда указывал Рэй, сидели на песке двое морлоков, голых до пояса. На их телах не было никаких татуировок, но на скуле у одного поблескивала инсталляция серебряной нитью: капральский треугольник вершиной вниз. Между ними скрючилась под стеной маленькая фигурка, закутанная в зеленый форменный плащ. Дик однажды уже видел такой, и сердце его прыгнуло.
      — Здесь, наверное, должен быть медтех, — шепотом сказал он. — Ведь во время таких игр случаются и травмы.
      — Да, бывает, кому-то так пускают кровь, что он не может зализать рану сам, — согласился морлок. — Но ися слишком боятся нас, чтобы находиться здесь все время. Они сидят там, наверху, с наблюдателями. Если кому-то очень крепко прищемят хвост — он отползает вон в тот уголок и ждет, пока медтех не придет. А чтобы ися сидел здесь…
      Один из морлоков повернул голову в их сторону и Рэй пихнул Дика обратно в проход.
      — Побудьте пока там, сэнтио-сама. Если что — бегите.
      Морлоки поднялись и Рэй пошел им навстречу. Дик, прижавшись к стене в проходе, перевел взгляд на зеркальный потолок. Увидев, как поднялись те двое, в разных местах свои развлечения оставили еще три морлока и подтянулись к туалету. Медтех, или, как называл его Рэй, ися остался неподвижен.
      — Ты пришел, Этти, — сказал морлок-капрал вместо приветствия. — Я думал, ты испугаешься.
      — Если ты хотел испугать меня, тебе придется собрать стаю побольше, — Дик по голосу понял, что Рэй улыбнулся. — Между нами, людьми, принято держать свои обещания.
      Среди морлоков прошел ропот. Дик, повинуясь какому-то наитию, расстегнул замок куртки, сбросил ее, отцепил из подмышки флорд и взял его в зубы, чтобы снять тунику через голову.
      — Ну так чего же ты стоишь? Давай, читай заклинания и вызывай своего духа, — сказал капрал.
      — Я не дух, — Дик выступил из-за его спины и встал перед капралом на расстоянии вытянутой руки. Своей руки.
      Куртку и рубашку он оставил на песке, а флорд заткнул сзади за пояс.
      — Я человек, такой же, как и вы, — сказал он. — Просто Бог спас меня и послал к вам, чтобы спасти вас. И других людей. Всех.
      Пока он говорил, завернутый в плащ ися поднялся, подошел, протиснувшись между двумя титанами, отбросил капюшон и всмотрелся в лицо юноши. Дик узнал его, и, хотя покрылся весь «гусиной кожей» от прикосновения мужчины, но заставил себя не дергаться, пока медтех осматривал и ощупывал шрамы.
      Закончив осмотр, ися развернулся к приведшим его морлокам.
      — Без всяких сомнений, это тот самый человек, который за убийство цукино-сегун был казнен. Это не дух и не призрак, это он и он жив.
      — Ман, как такое возможно? — спросил один из морлоков. — Сам видел, как ему сердце пронзили, как его вода унесла!
      — Не знаю, как такое возможно, — покачал головой ися. — Может быть, он вам скажет. А может быть, вам скажет этти — на нем тоже полно шрамов точно такой же давности.
      — Если это он, — подхватил цепь рассуждений третий морлок, — и он жив, то получается — дух цукино-сёгун не успокоен еще! Значит, кто-то должен доделать дело, ведь так?
      — Это решать не нам, — оборвал прыткого товарища капрал. — Такие дела люди должны решать. Мы ничего не можем с ним сделать — только людям отдать.
      — Попробуйте поднять на него хвост — и я съем ваши печенки! — Рэй подался вперед, но Дик остановил его, упершись в грудь рукой.
      — Что бы ни стало со мной — ты никого здесь не зацепишь даже когтем! — сказал он. — Ты вернешься в Салим и будешь продолжать наше дело, потому что моя судьба — не в твоих руках и не в их, а в руках Бога. Если на то не будет Его воли — они мне ничего не сделают. Ему нетрудно будет спасти нас опять, если Он того захочет, а если нет — в одиночку тебе с сотнями морлоков не управиться. И еще: ты человек и христианин, поэтому будешь разговаривать как человек и христианин.
      Рэй опустился перед ним на колено, коснувшись кулаками земли, и проворчал:
      — Слушаюсь, сэнтио-сама.
      — Так он не этти, — проговорил капрал. — Он твой.
      — Он не мой, — возразил Дик.
      — Я подчиняюсь сэнтио-сама не потому что я его морлок, — Рэй снова воздвигся во весь рост. — А потому что я его лейтенант. До того момента, когда бриг «Паломник» достигнет Санта-Клары, — он оскалился в усмешке. — А значит — навсегда.
      — Ты — офицер? — На этот раз капрал выдал удивление не только голосом, но и мимикой. — Настоящий?
      — По законам Империи — самый настоящий, — сурово сказал Дик. — Капитан и шкипер корабля подписали его патент как положено.
      Некоторое время морлоки переваривали информацию. Ися смотрел на Дика во все глаза, и юноше было неловко — он никак не мог понять, что же такое знакомое в этом взгляде.
      — Послушайте, — сказал он, борясь с желанием обхватить себя за плечи и растереть немеющую от страха кожу. — Арестуете вы меня или нет, никому ведь не будет хуже, если я сначала скажу вам то, что должен сказать. То, зачем я послан.
      — Осторожнее! — сказал капралу тот морлок, что стоял сзади. — Отрыжка от его речей с резьбы соскочил. Нужно сразу ему рот завязать и к туртану вести.
      — Его имя Майлз, а не Отрыжка! — голос Дика стар разом на пол-октавы ниже и резче. — Он был человеком и носил имя, как человек, пусть недолго, и сейчас он сидит в чертогах Небесного Отца, пьет пиво и жалеет тебя, потому что у тебя нет имени. Майлз — значит «воин». Он был настоящий воин, потому что стоял один против всех. Ты можешь сделать со мной, что считаешь нужным — но ты не смеешь называть его Отрыжкой!
      Морлоки переглянулись. Человек, не принадлежащий к их командному составу, крайне редко решался говорить с ними «как власть имеющий».
      — Всегда его так называли, — пожал плечами капрал.
      — Сколько тебе лет? — спросил Дик все тем же командным голосом.
      — Одиннадцать, — сдвинул брови морлок. — Сандзю — старший прайда.
      — Это номер, — качнул головой Дик. — А какое у тебя прозвище?
      — Коготь.
      — Коготь… — повторил юноша. — Знаешь, Майлз сам попросил меня дать ему имя. До этого я ничего ему не рассказывал. Но он знал, что уходит, и не хотел уходить номером… или Отрыжкой. Вы ведь ждали меня. Вы сказали Рэю, что хотите встретиться со мной, просили вызвать мой дух… Ну вот, я здесь! И не только дух, а весь, целиком и полностью. Что такого может мой дух, чего не могу я?
      — Это другое дело! — выкрикнул еще один морлок. — Дух великой жертвы силен, он перед Госпожой в небесных чертогах заступается! А теперь хито-сама вовсе не жертва!
      — А кто же я?! — в голосе Дика снова зазвенели командирские частоты. — Если я стоял у столба жертвы — кто я? Спросите у него, — Дик показал на ися, — Кто я?
      — Но никто трофея не взял, — возразил капрал. Не очень уверенным голосом.
      — Да, не взял, а знаете, почему? Потому что это он вышел на арену сражаться за меня, и победил! — Рэй при этих словах встал в морлочью стойку «смирно»: ноги на ширине плеч, руки, сжатые в кулаки — у талии. — А вы знаете, почему Небесный Отец дал ему победить, а потом выжить в воде и вытащить меня? Потому что не нужны Ему такие жертвы! Они Ему до смерти надоели, вот что Он велел вам передать! И я вложу это в ваши головы, хоть бы вы потом настрогали из меня лапши своими когтями, потому что за этим меня Он сюда и послал! Послушайте, ведь ваша жизнь в том, чтобы защищать дом Рива, да?
      — Так точно, — сказал капрал.
      — Но вы не сможете спасти его всей своей силой и всей своей отвагой, когда Империя обрушится на него. Небесный Отец не даст вам победить. Скажите, хотите вы спасти дом Рива? Да или нет?
      — Дому принадлежим. Чего еще можем хотеть? — пожал плечами капрал.
      — Чего угодно! — Дик ткнул его пальцем в грудь. — Вы люди и можете хотеть всего, чего угодно. Победы. Смерти. Чести. Позора. Все в ваших руках.
      — Честь Дома — честь морлока, — отчеканил капрал.
      — Брехня! — юноша скривился. — Когда вы деретесь и кто-то одерживает верх, а кто-то проигрывает, он может потерять честь? А Дом может от этого ее потерять?
      Капрал насупился, подыскивая ответ, который все никак не давался.
      — Вот видишь, — сказал Дик. — Когда они оставляют тебе зазор, где можно думать самостоятельно, ты можешь сам чего-то хотеть, принимать решения и даже иметь собственную честь. Или ты не имеешь?
      Капрал в ярости несколько раз ударил хвостом о пол, взбивая фонтанчики песка, и прорычал:
      — Я не терял честь! Хито-сама может спросить кого угодно — задирал ли Коготь хвост перед противником, если проигрывал! Никогда этого не было!
      — Я верю, — спокойно сказал Дик. — Я просто хотел показать тебе, что ты, как и всякий человек, можешь иметь честь и желать ее сберечь, верно? А теперь скажи: много ли чести будет тебе, если погибнет дом Рива?
      — Если погибнем раньше — не будет позора. Будем нести службу в небесных чертогах.
      — А если был способ спасти Дом? Был, но вы им пренебрегли? Как называют солдата, который из страха что-то потерять упустил возможность выполнить долг? Между нами, людьми, такого называют трусом, верно?
      — Слушаю тэнконина, — сказал капрал. — Все слушают.
      — Кроме ися, — вставил, фыркнув, четвертый морлок. — Он глухой.
      — Тогда пусть читает по губам, — сказал Дик. — Вы люди! Вы — люди, и должны взять на себя ответственность за дом Рива. Настало время гемам стать людьми и спасти обычных людей. Вы можете принять мою помощь — а я послан сюда, чтобы научить вас быть людьми. Вы можете отказаться — и больше вам никто не поможет. Решайте.
      — Предупреждали против таких речей, — сказал капрал. — Шпионские речи. Таких людей, которые говорят их, передавать надо в СБ или к синоби, это тайные имперские шпионы.
      — Дурацкая морда! — Дик рявкнул голосом заправского сержанта. — Как я могу быть тайным имперским шпионом, если я тебе, не скрываясь, сказал, кто я? Передать меня синоби? Да синоби же меня сюда и притащил! Синоби вложил мне в руку меч, которым я прикончил цукино-сёгуна! Как такой бестолочи дали капральский знак? Ты свой-то хвост без карты находишь? Разуй глаза и посмотри на меня! Сколько, по-твоему, мне лет? Я, по законам Империи, даже в сохэи поступить не могу, не то что в шпионы!
      — И Небесный Отец назначил человеческого щенка своим посланником? — хмыкнул один сообразительный черт.
      — Небесный Отец один раз выбрал такого щенка сёгуном для Своего народа, — пожал плечами Дик. — Он смотрит не на возраст и не на рост. Разве кто-то из вас спрашивает «Почему я?», когда туртан отдает приказ? Нет, вы просто идете и выполняете. Разве Майлз или его напарник спрашивали — почему они? Но они мертвы, а мне дана жизнь, и пока Небесный Отец не решит, что пора ее взять — ее никто не возьмет.
      — Если решим сейчас убить тэнконина, — прищурился капрал, — не сможем?
      Дик улыбнулся:
      — Проверь, — и протянул капралу свой флорд.
      — Сэнтио-сама, — прохрипел Рэй, но с места сдвинуться не смог, словно попал на гравиполе тройной силы, такое, что искривляет и замедляет само время — так что ты ничего можешь, только стоять чурбан чурбаном и смотреть, как капрал выпускает лезвие, отводит руку назад, целясь в голый живот капитана — и резким движением выбрасывает ее в беспощадном колющем ударе, от которого кажется, нет спасения — а этот отчаянный и не собирается спасаться, хотя, наверное, мог бы уклониться вправо или влево, но нет! Он стоит, принимая удар, несчастный дурак!
      …А почему, кстати, он стоит? Его должно было отбросить назад, ведь получить от морлока такого тычка, даже если в морлочьей руке не зажат флорд — это не шутка!
      — Ну, — сказал Дик, — что ж ты остановился?
      Время опять пошло ровно. Рэй шагнул вперед и увидел, что капрал не довел удар, остановил руку, едва коснувшись Дика мечом.
      — Убивать не хотел, — сказал он. — Только посмотреть, дрогнет ли тэнконин.
      — Глупо, — впервые после окончания «медосмотра» подал голос ися. — Однажды он не дрогнул под мечами.
      — Верно, — согласился один из морлоков, стоявших сзади. — Смелость показал большую, это знают все. Ударь по-настоящему.
      Морлок засопел.
      — Убью его, если ударю по-настоящему, — сказал он. — Не хочу его убивать, не приказывали убивать!
      — Колдуна нельзя убить, — со знанием дела изрек кто-то. — Или меч отскочит от шкуры, или пройдет насквозь, а ему ничего не будет. Он же сам сказал, что не сможем убить!
      — Я не колдун, — возразил Дик. — Я просто вестник. Случится ли чудо? Откуда я знаю, может, и случится. Так было со святым Патриком, когда ему хотели срубить голову — но рука, державшая меч, онемела и стала как камень. Вы меня спрашиваете, что будет со мной? Я не знаю. Может быть, мое время действительно пришло? — он шагнул вперед, взял руку капрала и приставил острие меча к своей груди. — Экхарт Бон распорол себе живот, чтобы доказать чистоту своего сердца. Если это единственный способ заставить вас прислушаться — я позволю вам разрезать мой живот. Это медленная смерть, и все самое главное я успею сказать, а остальное доскажет и доделает Рэй.
      Капрал застыл, а Дик продолжал, крепко сжимая его запястье и сосредоточенно глядя в глаза:
      — У меня есть дело, и я не умру, пока не сделаю его или не пойму, что сделать его невозможно. Поэтому я стою и держу твою руку вот так, капрал, и не боюсь ни когтей, ни стали. А ты никак не можешь собраться с духом и решить, куда этой рукой дернуть — вперед или назад. Так за кем из нас правда, капрал?
      Лезвие флорда, шелестя, убралось в рукоять. Капрал разжал ладонь и уронил оружие на песок. Лоб его был мокрым.
      — Тэнконина не хочу убивать, — сказал он, высвобождая руку. — Слушал его — рука камнем делается. Может быть, потом убью, но хочу узнать, в чем его правда.
      — Договорились, — сказал Дик, поднимая флорд и засовывая его за пояс. — Вы свободны покидать Лабиринт на время увольнительной?
      — Да, — кивнул Коготь.
      — И когда следующая увольнительная?
      — Вторая смена, через пятидневку.
      — Я буду здесь и отведу вас туда, где мы поговорим свободно, — Дик заложил за пояс большие пальцы рук и покачался с пятки на носок. — Сколько вас сегодня, шестеро? Приведи десятерых. Мастер ися, — юноша развернулся к медтеху так, чтобы тот мог свободно читать губы: — Вас я приглашаю тоже. А сейчас — до свидания, и пусть Небесный Отец позаботится обо всех вас. Я буду молиться ему.
      Дик поклонился морлокам — коротко, как противникам на татами. Морлоки тоже склонили перед ним головы — и уже через несколько секунд четверо из них исчезли, растворились в массе полуголых и голых тел. Двое, капрал и его товарищ, ждали медтеха.
      — Жаль, что по моей молитве не происходит чудес, — прошептал Дик, обращаясь к Ману. — Мне бы хотелось отблагодарить вас хоть чем-то, мастер ися. Хотя бы умолить Бога вернуть вам слух.
      — Отблагодарить? — изумился медтех — Но за что?
      — Вы меня жалели.
      — Ах, тэнконина Ман и сейчас жалеет, — ися опустил глаза. — Был рад видеть, что вы живы, не лгу. Но с такой искренностью долго не проживете.
      — Проживу столько, сколько нужно, мастер ися, — Дик сказал это уже ему в спину — а значит, ися никак не мог этого услышать, разве что ему потом перескажут морлоки.
      Дик скрылся в проходе и подобрал с пола свою одежду. Его внезапно охватил озноб — такой сильный, что юноша с трудом попал дрожащими руками в рукава.
      — К-как вы здесь б-бегаете голышом, — пробормотал он, оставив бесплодные попытки застегнуть куртку. — Холод собачий!
      — Да что вы, сэнтио-сама, — искренне удивился Рэй. — Здесь жарко.
      Дик вынул из кармана сигареты, достал одну и неловко раскрошил ее. Затоптал в песок, достал вторую, попробовал прикурить — и прожег посередине, опалив себе подбородок.
      — Симатта, — он вышвырнул и эту.
      — Дайте я, — Рэй протянул руку к зажигалке. — Да что с вами, сэнтио-сама?
      — Не знаю, Рэй-кун, — юноша взял сигарету и затянулся. — Просто я такустал…
 

* * *

 
      К радости всех обитателей Салима, Дик провел там целую пятидневку, ходил с партией «охотников» за личинками капп, таскал из заброшенной выработки камни, чтобы надежнее перекрыть выход в ничьи катакомбы, переносил, обмотав нос тряпкой, органику для выпрошенной у Ван-Юнь бустерной грибницы, играл с Ксаной и ходил на проповедь с Батлером и Остином. Потом он еще раз встретился с боевыми морлоками — в пустой пещере, подготовленной, видимо, для расширения Лабиринта, да так и законсервированной в полуразработанном состоянии — даже проходческие щиты не были демонтированы и вывезены из нее.
      Рэй смотрел на своего капитана во все глаза и удивлялся тому, откуда в нем берется эта способность убеждать. Он знал, что капитан — далеко не дурак, и что невзгоды выбили из него изрядную часть юношеской робости — но все-таки наедине с Рэем и в Салиме он иногда позволял себе… ну, расслабиться что ли. Побыть не старше, чем он есть. И в эти часы никак нельзя было подумать, что он способен внушить десятку здоровенных морлоков… да хоть что-нибудь. Конечно, в первый раз все они были — молодняк, сплошная зелень. Но во второй раз они притащили с собой старика, который считал месяцы до усыпления — он помнил еще Бона. Глядя на его крепкие, желтые клыки и когти, Рэй никак не мог бы подумать, что он уйдет потрясенным сильнее всех. А вот поди ж ты.
      Нет, сам капитан мог говорить, что он обыкновенный, и даже худший из худших и последний из последних — но Рэй-то без оптического прицела видел, что Дух ведет его. Он мог чувствовать слабость и усталость — как тогда, после первой встречи — но даже тогда Дух его не покидал.
      Расставаясь с морлоками, Дик сказал, что на следующей пятидневке не придет: в Праздник Дождя у него назначено важное свидание.
      — Говорить вам будет Порше Раэмон, — сказал он.
      — А кто он такой? — фыркнул самый задиристый из молодняка. Дик осадил его одним взглядом и тремя словами:
      — Он — это я.
      На пути обратно в Салим Рэй осторожно спросил его:
      — Сэтио-сама, вы уверены, что я справлюсь?
      — Конечно, Рэй. По-моему, там, где справился я, справится кто угодно.
      Рэй не находил в себе подобной уверенности. Он понимал теперь, что означает «нет пророка в своем отечестве»: то, что Дик не такой как все, морлоки принимали спокойно и безоговорочно. Он принадлежал к высшей породе людей, и к самым сливкам этой породы: капитанам и пилотам. Он показал себя настоящим туртаном. Он показал себя настоящим чудотворцем, заставив руку капрала Когтя онеметь. Всего этого Рэй не мог.
      Они вернулись в Салим и поужинали, а потом Дик лег на спальник и заснул — в последний раз перед возвращением в Муравейник. Стояла жара и духота, Салим погрузился в тяжкую дремоту — и только Мария в круге света от лампочки перешивала какую-то тряпку для Ксаны. Рэй не мог спать. Он сел в ногах у капитана и задумался.
      — Раэмон, — вдруг тихо позвала Мария. — Раэмон, сядь поближе.
      Рэй пересел.
      — Не хочется его отпускать, — признался он вдруг. — Тонет сердце. Как он там будет один?
      — И как мы здесь будем одни, да?
      Рэй, подумав, согласился. Мария вздохнула тяжело.
      — Нам хорошо, когда он здесь. Уходит страх, и все кажется правильным. Как будто у нас появился хозяин.
      — Не смей так говорить! — Рэй щелкнул хвостом о стену. — Сэнтио-сама никогда не…
      И осекся.
      — Да, он не стал бы, — кротко согласилась Мария. — Но мы стали. Даже ты… ах, неужели все это так глубоко в нашей крови?
      Она опустила голову и по широкому крылу ее носа скатилась слеза. Рэй растерялся. Он не умел утешать женщин. Он видел, как это делают человеческие мужчины, но не знал, получится ли у него.
      А с другой стороны — какого черта? Не получится так не получится, хуже никому не будет. Он придвинулся вплотную и обнял Марию за плечо, несильно прижав ее к себе.
      — Ты права, дзё. Я только что думал, как… как будто я телохранитель, а он — мой хозяин.
      — Да. Мы все были ничьи, все мечтали о хозяине. Рики-сама не устает повторять, что у нас только один хозяин, Иэсу-сама. Но мы ведь не видим Его, а Рики-сама мы видим…
      Рэй присмотрелся к тому, кого они видели. Ему вдруг захотелось, чтобы Дик не спал, а только притворялся спящим и все слышал — это избавило бы его от необходимости объясняться. Но Дик спал, закинув одну руку за голову, а другой бессознательно придерживая Ксану, которая почти забралась к нему на живот. Если бы он бодрствовал, он бы дышал по-другому.
      — Что мы будем делать, если он умрет? — продолжала Мария. — Мне страшно об этом думать, но я заставляю себя. Когда его нет, я заставляю себя думать, что он и не придет, и надо жить дальше. Ох, Раэмон, как это тяжело. Но если с его смертью все рассыплется — значит, мы остались рабами, как и были.
      Эти слова ужалили Рэя. Она была права. Правее некуда. Но что делать?
      — Он должен уйти, — совсем тихо сказала Мария. — Надолго. И не говорить, когда вернется. И вернется ли. Так надо. Скажи ему.
      — Почему я?
      — Ты был с ним дольше всех. Ты его к нам принес.
      — Но тогда уж — и Том. И Остин, и Актеон…
      — Ты первым понял.
      — Нет, первой поняла ты. Это твое право.
      — Я не могу об этом так просто говорить. Ты же видишь — я плачу.
      — Вот и хорошо. Плакать не стыдно.
      — И все-таки это ваше дело. Вы дольше были свободными, — Мария смахнула слезы и вернулась к шитью.
      Рэю снова ничего не осталось, кроме как молча признать ее правоту. Да, они были свободными несколько лет. И если после этих лет он снова начал смотреть на Дика как на доброго хозяина — в том его собственная вина. Да, он считал себя ответственным за жизнь, которую спас с таким трудом. Но всю остальную ответственность он с легкостью сбросил на плечи… мальчика вдвое младше себя. Мария права. Нужно думать о нем иногда… как о морлочьем щенке. Очень резвом, отважном и умном для своих лет, но все-таки щенке. Рэй сделал над собой мысленное усилие — и подумал именно так.
      Но тогда… Да, во-первых, он, Рэй, должен принять на себя ответственность за Салим. Что бы ни случилось с Диком, Салим должен жить, Слово должно звучать.
      «Черт меня подери, я знаю, что скажу морлокам в следующий раз».
 

* * *

 
      Пацана не было так долго, что Исия даже разволновался. Муравейник — такое место, где сгинуть легче легкого. Он попробовал отыскать гема по кличке Фродо — но, сколько ни носился по рабочим коридорам со считывателем, не встретил его. «Жучок», поставленный гемом, работал исправно, но пока не сообщил ничего интереснее итогов партии в покер на костях, которую расписали Декия с четырьмя дружками.
      Он сунулся к Даллану — и обнаружил, что Даллан выбивается из сил в одиночку, а по окончании рабочего дня пьет с досады. Мальчишка бросил его. Разобиделся. Вытягивая из пьяного Даллана слово за словом, Исия узнал, что пацана звали в банду Нешер, что он отказался и вдобавок свалил от Даллана.
      — Скажи лучше честно: ты сам перебздел и выпер его, — оборвал Исия пьяный монолог, полный жалости к себе.
      — Я перебздел? — зашипел Даллан. — А ты бы не перебздел? Живу как собака, не знаю, кто меня завтра пнет — а тут эта… выруливает… сука. Вся в инопланетной шкуре. Ах-ох, у тебя такой верный помощник, ты бы платил ему побольше… и глаза щурит, кошка драная. Я грит, его в банду звала, а он не пошел… Все думаю, капец пацану и мне капец… Никуда я его не выпер, просто в лоб ему дал… Он сам ушел. Сукин сын.
      — Даллан, — Исия слегка встряхнул его за шкирку. — Свинья ты этакая. Ты выливал на парня столько говна, сколько одни гемы могут вытерпеть. И ты его еще называешь сукиным сыном? Где он сейчас — ты не знаешь?
      Даллан помотал головой.
      — Отыщите его что ли, сеу Исия! Отыщите, вы же полицейский все-таки.
      — Вот это делать мне больше нечего, — Исия оставил Даллана с его выпивкой и соплями.
      Заняться ему и в самом деле было чем. Наступал Праздник Дождя — день, после которого короткие, эпизодические дожди сменяются долгими, затяжными грозовыми бурями. В этот день начинались большие торги — окрестные плантаторы привозили в Пещеры урожай первого полугодия. После продажи они сами, их жены, дети, управляющие и работники стремились вкусить от всех радостей, которые предлагает большой город прежде, чем возвращаться к унылой и однообразной жизни на отшибе. Это значило — будет много пьяных, обкуренных и обалдевших от злоупотребления сенсорием. Это значило — будет много ограбленных, опоенных девками, обкуренных в самых дрянных притонах, возможно — до смерти. Это значило — будет много пьяных драк, карманных краж, будут разбитые карты и покалеченные люди. Это значило — вооруженные ограбления в темных закоулках. Это значило бессонные сутки для Исии и всего участка.
      Искать в этакой суматохе мальчишку Исия, конечно же, и в мыслях не имел. Но человек предполагает, а судьба располагает — Исия буквально споткнулся об него, когда срезал путь через коммуникационный тоннель. Йонои-Суна сидел под стеной, скрестив ноги, откинувшись назад и закрыв глаза, и на лице его явственно читалось муторное страдание, которое Исия мгновенно определил как средней тяжести похмелье.
      — Что, не впрок пошло дармовое пиво? — спросил он.
      Ран открыл глаза и с усилием сказал:
      — Здравствуйте, господин Исия.
 

* * *

 
      На самом деле ему очень хотелось есть. С того часа как он покинул Салим — после разговора с Рэем, который им обоим дался нелегко — он не съел ни крошки. В норе Сурков он не застал Данга, и никто не знал, куда тот подевался. Из Салима Дик с собой еды не брал никогда — там и так было впритык. Денег больше не было. Слишком гордый, чтобы клянчить и слишком упрямый, чтобы воровать, он обошел знакомых клиентов Даллана, но большинства не было дома — праздник же! — а у тех, кто был, не нашлось никакой халтурки — кроме типа, который предложил Дику вскрыть чужую квартиру и бабы, сделавшей ему непристойное предложение. В Салим возвращаться было нельзя — там… короче, там было трудно.
      Итак, оставался еще вариант — пробраться в бараки к ремонтникам или литейщикам и поесть с ними. Но это действительно был самый последний вариант… В конце концов, до свидания с Роксаной Кордо, если она появится, оставалось меньше суток. Нужно было только перетоптаться все это время. Или… может быть, у матушки Ашеры найдется что-нибудь для него?
      И тут Дик наткнулся на очередь за бесплатным, по случаю праздника, пивом. Привлекла его не столько выпивка, сколько закуска — пакетик бустерных чипсов. Отстояв очередь, он получил искомое и обнаружил, что чипсы слишком острые, чтобы есть их не запивая; а впрочем, ведь и пиво называют «жидким хлебом». Дик выпил свою пинту, зажевал чипсами и понял, что этого маловато.
      Он добрался до следующей цистерны и получил угощение там. После этого случилось то, что и должно было случиться с человеком, выпившим литр пива на голодный желудок и получившим на закуску 60 грамм белковой стружки. Дик достиг той стадии опьянения, когда человек начинает считать себя вполне трезвым для новой порции.
      Стайка детей пробежала мимо него и обстреляла из водяных пистолетиков. В этот день все поливали друг друга водой и половина окружавших Дика людей уже промокла насквозь. На какой-то миг остановившись и оглядевшись, юноша вдруг очень остро ощутил, что вокруг кипит, пьет и веселится чужой праздник. Играла музыка, люди танцевали прямо на улицах, парни целовали девушек, дети носились взад-вперед с самодельными брызгалками, ведрами, бомбочками из наполненных водой презервативов — но его все это не касалось. Он был один. Он был никому не нужен — даже тем, кого он привык считать… ну, почти частью себя. Да, конечно, Рэй был прав. Они должны научиться жить без него… Ведь это и значит — быть свободными. Когда тебе не нужен хозяин, командир, туртан… Но черт побери — он и не собирался, он и не думал быть для них хозяином! Как, как они могли с ним сделать это! И кто — Рэй, Мария…
      — Я больше не нужен, — пробормотал он, исполняясь пьяной жалости к себе. — Я не нужен… С-симатта… Если я не нужен — я могу хотя бы выпить пива…
      Он пошел на поиски третьей цистерны — и эти поиски не заняли много времени.
      — Эй, Флорд! — окликнул его кто-то. Оглянувшись, Дик увидел Симха, одного из «ассоциированных» Сурков, под руку с девчонкой из небольшой девчачьей бандочки. — А тебя тут искал цап.
      Цапами на уличном жаргоне называли полицейских.
      — Какой?
      — Такой, знаешь, будто его пожевали и выплюнули.
      Описание в точности соответствовало внешности господина Исии.
      — Ты бы занышкался куда-нибудь, — сказал Симха.
      — Буду я нышкаться от всякого цапа, — Дик достал сигареты, увидел, что остались только две и спрятал, потом подумал и пошел за четвертой пинтой.
      Закончилось все это там, где его застал Исия. Одно было хорошо — Дик отдалился от голодного обморока настолько же, насколько приблизился к обмороку пьяному. По крайней мере, живот уже отлип от спины.
      Он решил больше не искать приключений и в самом деле «занышкаться» куда-нибудь, чтобы скоротать в безопасности десяток часов до свидания с фрей Кордо. Он успел слегка протрезветь и снова проголодаться, поэтому не отказался от предложения Исии пойти перекусить. В конце концов, он не выпрашивал угощения, а господин Исия был не такой плохой человек, чтобы с ним нельзя было преломить хлеб.
      Они забрались в одну из обжорок — которая сегодня ломилась от посетителей — и Исия заказал себе жареных угрей в тесте, а Дик — сандо и кофе.
      — Даллан тебя искал, — сказал Исия.
      — Он же выгнал меня.
      — А мне сказал, что ты сам ушел.
      — Он мне в лоб засветил. Если он не хотел меня выгнать, то я уж не знаю, чего он хотел.
      — Да ничего он не хотел. Испугался просто. Он мутант, ниже его только гемы, таких, как он, убивают и даже не замечают. И тут ты… Конечно, у страха глаза шире хари, вы для Нешер мелковаты. Но он же вообще всех боится. Взял и со страху зацедил тебе в лоб. Простил бы ты его, что ли. Из вас двоих вроде бы ты христианин…
      — Это не значит, что мне можно давать в лоб всякий раз как зачешутся руки.
      — Так и скажи ему об этом. А то развернулся и — фррррр! Ух, какие мы гордые. Да, вот еще что. Этот гем, которого ты называешь Фродо — с ним все в порядке, не знаешь?
      — Если мне еще не сказали, значит все в порядке.
      — А что, ты уже видел кого-то из его бригады?
      — Да это не обязательно. Мне бы уборщики передали, грузчики… кто угодно.
      — У тебя столько… прихожан?
      — Да нет, просто я для них… ну, как свой.
      — Что ж ты к ним не пошел поесть?
      — А вы знаете, сколько они сами едят?
      Исия поморщился. В этом была одна из главных бед с муниципальными гемами — из их кормушки тащили все, кто имел к ним отношение. Причем репрессивные меры не помогали — не успевала в глайдер-порту высохнуть кровь свежевыпоротого ворюги, как следующий, назначенный на его место, уже придумывал, как бы смухлевать с бустером, чтобы продать его в портовые обжорки. До голодных смертей, конечно, не доходило, но… Частным гемам было лучше. И намного.
      — Пойди помирись с Далланом, — Исия доел угрей и отодвинул тарелку. — Сейчас, пока вы оба поддатые.
      Пацан изумленно воззрился не него.
      — Ну что ты на меня смотришь? Да, он пропивает все, что вы успели заработать. Иди быстрей, если хочешь застать его еще в подштанниках — а то ведь и их пропьет.
      Дик поблагодарил, попрощался и быстрым шагом отправился к своему работодателю. Хмель из него почти выветрился — осталась только легкая смазанность восприятия.
      Вот она-то и подвела.
      Дик успел только краем глаза поймать легкое движение позади себя, нырком ушел вперед, но опоздал. Под правой лопаткой у него разорвалась граната, рука онемела и не поймала выскакивающий из петли флорд, ноги тоже подкосились — тем более что под коленку влетел чей-то ботинок. Дик упал, на одной интуиции ушел перекатом от следующего удара — и увидел наконец противника — высокого парня в банданне Сурков.
      Это был Элал.
      Дик прямо из положения «лёжа» достал его ногой в пах — и на этом все успехи закончились: Элал пустил в ход кийогу. Свинцовый шарик, влетев под дых, еще на две секунды выбил весь свет из глаз и воздух из легких. Удары ботинок по корпусу после него воспринимались как милость Божия.
      «Встань» — он пытался собраться — «Встань и бейся, пьяная скотина!»
      Ему удалось подняться на ноги — и, похоже, Элал позволил это только для того, чтобы не утруждать себя наклонами. Будь у Дика в ходу обе руки — он бы, наверное, смог одержать верх, но удар кийоги вывел правую из строя надолго.
      Оставалось только тактическое отступление — но Элал поймал Дика за рубашку, ветхая ткань порвалась по шву вдоль спины, и Дик не устоял на ногах — завалился назад. Его немного протащили по песку — тут были наметены за лето целые дюны — бросили об пол, перешагнули — точнее, прошлись по нему — и, снова подняв, швырнули на спину. Элал сел ему на грудь, прижав руки коленями к земле, и сорвал с шеи самодельный розарий.
      — Вы только посмотрите, кто у нас тут такой, — он присвистнул, водя пальцем вдоль шрамов. — Вот зараза!
      — Ты лучше отпусти меня, Элал, — Дик задыхался под весом здоровенного парня, который с каждой секундой терял свое лицо и становился фигурой из ночных кошмаров. — Ты лучше с меня слезь, а то…
      — А то что? — Элал склонился низко к его лицу. Черные, жирные волосы взмокли от пота, ноздри дрожали.
      — А то я тебя убью.
      — Нет, — Элал выдвинул лезвие флорда на длину ножа. — Это я тебя убью. Я тебя прикончу, имперская сука, поганый крестоносец. Таким, как ты, место в земле. Вы отца моего убили, сволочи. Я сейчас тебе кишки на шею натяну!
      Дик смотрел в его лицо и видел, что он накручивает себя. Наверное, ему не приходилось убивать раньше — вот так, глядя в глаза. Ему требовался определенный градус накала, чтобы убить. Как и Дику. Но разница между ними была в том, что Дик этого градуса уже достиг. Он знал что может сейчас убить Элала и с большой вероятностью сделает это, если тот не сдаст назад.
      — Элал, — прохрипел он. — Отвали, добром прошу. Я тебе ничего не сделал.
      — Ты мне всю жизнь испоганил, хрюс! — заорал парень. — Добром просишь? — он сжал левую руку в кулак, выпростав средний палец. — Пососи и больше не проси!
      Последняя реплика была лишней. После нее Дику стало все равно, убьет он Элала или нет. Он резко подтянул пятки к бедрам и сделал вид, что пытается встать на «мостик», чтобы стряхнуть победителя — тот предвидел такой маневр и чуть отклонился назад, ухмыляясь. А Дик левой рукой достал хаси из-за за голенища и, резко опустившись на песок — Элал на миг потерял равновесие — вскинул ноги и захлестнул в «ножницы» шею противника. Элал неловко взмахнул руками и выронил флорд. Дик вонзил хаси ему в бедро и он, захрипев, освободил руки Суны. Соображения у Элала хватило на то, чтобы кувырком уйти назад и высвободиться из захвата — но Дик и сам не зевал и, как только Элал вскочил на ноги, он обнаружил, что противник тоже стоит, и в руке его флорд.
      — Брось кийогу, — юный имперец сплюнул кровь. — На шнурки порежу. Брось.
      Элал колебался.
      — Ты меня все равно убьешь, — сказал он. — Я же знаю теперь, кто ты.
      — Я до трех сосчитаю — кийога будет на полу. С твоими пальцами или без — решай. Один…
      Элал посмотрел в его глаза и понял, что он не шутит и не берет на испуг. Кийога упала на песок на счет «два». Дик ногой подгреб ее к себе.
      — Я не какой-то сраный вавилонянин, чтобы убивать людей ради своего покоя. Иди, ори на весь муравейник, что я здесь. Скажи всем, что сохэи не умирают, — он потянул кровь носом и сплюнул опять. — Они отходят в Чистилище для перегруппировки.
      — Я найду тебя. Я все равно тебя найду, гад… — штанина Элала набрякла кровью, на глазах выступили слезы стыда и боли.
      — Ох и придурок же ты, — Дик устало покачал головой. — Ты такой придурок, что мне тебя даже жалко. Уходи отсюда. Дай отдохнуть от твоей тупости.
      Элал развернулся и поковылял в свой конец прохода. Дик вышел с другой стороны и, кривясь от боли, понемножку двинул в сторону мастерской Даллана.
      Даллана он нашел храпящим на раскладушке за перегородкой. Стойкий запах перегара ясней ясного говорил, что Дик может не бояться шуметь — поэтому он смыл кровь в туалете, взял маленького швейного бота и починил рубашку (вышло криво, потому что левой рукой), а потом нацарапал записку:
      «Сеу Даллан! Я вернулся и прошу у вас прощения, что так долго не появлялся. Господин Исия просил меня прийти к вам. Спасибо, что оставили мне инструменты. Я вернусь после праздника, а сейчас у меня дела. Ран».
      Положив записку на видное место, он отстегнул пояс с инструментами и положил его рядом с храпящим нейромехаником, а потом вышел, закрыл дверь на кодовый замок и начал долгий спуск в нижние уровни глайдер-порта, к своему алтарю.
      На середине дороги он понял, что дело было не только в пиве, но и в адреналине. Грубое мужское прикосновение выбило его из нормального русла — иначе он не потянул бы усилие, которое выдал, скидывая Элала. Правая рука болела, словно ее выдергивали из плеча, а в солнечное сплетение как гвоздь всадили. Какой-то неприятный комок бегал по пищеводу туда-сюда. Вспухали нос и скула. Как будет, наверное, разочарована сеу Кордо, увидев этакое пугало…
      Под конец пути Дик уже не видел света. Каждый шаг отдавался в плече и в животе ударом молота. Уже наплевать было на сеу Кордо, оставалась одна мысль — прийти на место и сесть.
      — Дождик-дождик, пуще! — заорали над самым ухом. С верхнего яруса Дика окатили водой из ведра.
      — Спасибо, — пробормотал он совершено искренне. От прохладной воды немножко полегчало. — И почему это меня все время бьют?
      Он доковылял до своего алтаря, забрался в густую тень под помостом и сел, опираясь здоровым плечом о стальную ферму. Нет, все-таки он победил. На этот раз он победил. Бедный глупый Элал, что ж он так взъелся…
      Дик опустил голову и не то чтобы задремал — оцепенел, прикрыв глаза. Шевелиться не хотелось. На душе было хорошо. Он не просто победил в драке, он все сделал правильно. Не стал убивать злого дурака. Не поддался ярости. Владел ею, а не она им… Он сам себе хозяин, никому больше, а раб — только Богу, и тоже больше никому. Он скажет это… Рэю… обязательно скажет…
      — Привет, — раздался над ним женский голос. Дик разлепил глаза и увидел очерченную светом фар высокую и стройную фигурку. Больше ничего разглядеть было нельзя — за спиной девушки стоял карт и его фары слепили Дику глаза.
      — Давно хотела посмотреть: кто же это все время убирает голокубы с алтаря, — сказала она.
      — Угу, — промычал Дик. — А я давно хотел посмотреть: кто же это их ставит все время…

      — Давно он умер? — спросил Исия.
      — Часов пятнадцать-шестнадцать, — полицейский медик, господин Тогга, выключил сканер и накрыл пленкой тощее тельце. — Свидетели были слишком пьяны, чтобы засекать время. Надеюсь, ты не будешь спрашивать о причине смерти?
      Исия мотнул головой. Причина смерти была очевидна — падение с высоты четырех ярусов, перелом шейных позвонков. Тело мальчика нашли взрослые бродяги. Вернее, оно свалилось именно в тот колодец, который они облюбовали для продолжения праздничной пьянки в тесном кругу. А поскольку из-за какого-то трупа какого-то пацана прекращать веселье на хотелось, его просто оттащили в угол, забросав на время всяким хламом. Когда гулька закончилась, двое нищих собрались оттащить его на бустерные поля, но были запримечены в рабочих коридорах гемами и задержаны морлочьим патрулем. Тройо встрепенулся было и попытался повесить на бродяг причастность к батальонам страха — но допрос под шлемом показал их полную невинность по этой части. На них висело несколько мелких краж и одно убийство, так что в ближайшие дни в глайдер-порту намечалось веселое представление под названием «безжалостная порка», но к гибели мальчика они были непричастны. Тройо вынес вердикт: пацан напился и сверзился в колодец сам.
      — Локк, а ты ничего не упускаешь из виду? — спросил Исия.
      — А что я мог упустить?
      — Что привлекло этих мазуриков? Что они услышали, когда парень упал в колодец?
      — Как вы любите все усложнять, господин Исия. Они услышали, что он упал, вот и все.
      — Именно. Они не услышали крика. Ты можешь себе представить, чтобы человек падал с такой высоты — и не кричал?
      — Пьяный? Сколько угодно.
      — Он не был настолько пьян, чтобы совсем ничего не соображать. Пинта, не больше. Для такого воробья это, конечно, серьезно, но не до полной потери разума.
      — Господин Исия, вы мне на шею это не повесите, — Тройо с демонстративным щелчком отключил сантор. — «Батальоны страха» ни при чем — а остальное меня не колышет.
      — Тебя мало что колышет, Тройо, — поморщился Исия. — Кроме взяток. Поэтому в тот день, когда тебя подвесят в глайдер-порту за руки — а кто его знает, может, и за шею — я выпью. Хорошо так выпью.
      — Я раньше выпью, Исия, — сказал Локк. — Когда тебя вышибут отсюда.
      Исия сам ни на ноготь не верил, что к смерти беспризорника имеют отношение батальоны страха. Эти мерзавцы никогда не пытались спрятать тело и обставить дело так, будто это не убийство. Наоборот. Все напоказ. Но не верил он и в то, что мальчик упал с высоты пьяным. Особенно учитывая, что пацан принадлежал к банде Сурков. Это уже второй труп среди Сурков за сегодня. И Суна опять исчез бесследно. Совпадение? Ох, едва ли. Может, это паранойя, но тут ему виделась лапа синоби. Он представил себе, как глава этой узаконенной банды вызывает на ковер того самого педрилу — «Ты тут напачкал, прибери за собой…» И Йонои исчезает бесследно, оставив только корявую записку, над которой ломает голову протрезвевший Даллан.
      Почему-то Исии захотелось помолиться кому-нибудь, чтобы этого не случилось. Наверное оттого, что больше он сделать ничего не мог. Кроме одного, пожалуй — накрыть всех ублюдков, которые убивают детей в Муравейнике. Хотя он честно признавался себе, что вряд ли сможет наложить руку на конкретного ублюдка, расправившегося с мелким карманником по кличке Нышпорка. Никто не видел, с кем и куда мальчик пошел. На этих детей обращали внимания не больше чем на бродячих котят — и тех, и других замечали только когда они царапались. Может быть, кто-то из Сурков что-то знал — но ему, «цапу», ничего не скажут, а Ран, который мог бы помочь — пропал неведомо куда.
      Другой труп тоже не очень походил на работу «батальонов» — паренек лет шестнадцати, заколот в затылок, выброшен в один из рабочих коридоров.
      — Где ты, малый? — беззвучно сказал Исия, глядя через окно вниз, в огромный провал глайдер-порта. — Где ты?
 

* * *

 
      Это был, пожалуй, самый лучший сон в жизни. Упругая и мягкая постель, чистые простыни — и еще кое-что, удачно сочетающее чистоту с упругостью и мягкостью.
      Девушка.
      Сначала даже самой девушки не существовало — было только объятие, только руки. А потом он начал понемногу просыпаться, искать, трогать — и за руками обнаружились плечи, чуть прикрытые тонкой тканью, и шея, и ямка между ключицами, и грудь… Правда, раздавался какой-то тревожный сигнал — его собственное тело помнило, что грудь была больше — и не за счет пекторальной мышцы.
      Но там, во сне, он отказывал этим ощущениям в праве голоса. И все еще там, во сне, у этого тела появилось лицо и имя.
      — Бет… Моя Бет…
      — Стоп. Так я не согласна.
      Голос толкнул его в реальность, как в прорубь: «НИКАКАЯ ОНА НЕ БЕТ, ПРИДУРОК!»
      — Я совсем не против такого поворота событий, — спокойно продолжала не-Бет. — Но быть постельной заместительницей я не хочу. Просто чтобы ты знал.
      Дик не смог ничего ответить, так как не совсем пришел в себя. Он все еще переваривал поток информации, который выдало ему зрение.
      Первое: прямо перед ним ( подним, если совсем честно) — та самая девушка, которая подобрала его у алтаря, привезла сюда — видимо, к себе домой — отправила в ванну, потом наложила на раненое плечо что-то вроде биошины и предоставила эту постель. Сеу Роксана Кордо. В своем тогдашнем состоянии он не смог даже разглядеть ее толком — какой-то энергичный серебристый вихрь, даже голос серебристый. А сейчас он видел, что у нее длинные и очень светлые волосы, темные, почти прямые брови, большие и — ну да, конечно! — серебристые глаза, бледные, но красиво очерченные и твердые губы…
      Она была очень красива, но это был тот самый тип красоты, от которого у Дика пропало всякое желание. Тип вавилонянина-аристократа. Моро был скроен иначе, но по тому же лекалу. Если бы Дик продвинулся дальше в чтении Платона, он мог бы сказать о «дионисийской» красоте в противовес «аполлонической», присущей семейству Шнайдеров.
      Второе: они были в спальне, явно девичьей, хотя и в спальне амазонки. Минимум убранства, максимум удобства. И наряд красавицы — тонкая рубашка — яснее ясного говорил о том, что она здесь дома и что она положила его в свою постель, прекрасно понимая, что собирается туда лечь сама.
      — Теперь, когда мы выяснили, кто есть кто, — так же спокойно сказала сеу Кордо, — мы можем продолжать. Или не продолжать. Как пожелаешь.
      — Из… вините… — пробормотал Дик, и попытался перейти из позиции «сверху» в позицию «рядом».
      — Осторожнее! У тебя сло…
      Правая рука его подвела и он упал прямо на плечо.
      — Оууууфффф!!!
      — …мана лопатка, — со вздохом закончила девушка. — Ну, теперь перевернись на живот, я хочу посмотреть, пережила ли соединительная ткань эту нагрузку.
      — Вы врач? — спросил Дик, подставляя ей спину и корча страшные рожи.
      — Бионик. Родственная специальность, — она с влажным звуком отлепила что-то от его кожи и бросила рядом на покрывало. Дик потянулся левой рукой и нащупал нечто вроде наполненного гелем пакета, покрытого сверху мокрым бархатом. Он повернул голову — и увидел странное полупрозрачное… существо? В общем, оно шевелилось. Пульсировало. То, что он принял за бархат, было ворсинками, покрывавшими «брюшко», и эти ворсинки то и дело шевелились волнообразно.
      — Что это? — спросил он, сглатывая.
      — Хирургический биобот четвертого поколения «Мико», лаборатории Кордо. Экспериментальная модель. Кхм… одна из.
      Все хирургические боты, виденные Диком до сих пор, не походили на это. Стационарные в госпитале «Ричарда Львиное Сердце» или лазарете «Паломника», занимали полкаюты: с ванной биогеля, со сканерами, с многочисленными конечностями, каждая под свою функцию. Портативные полевые, которых Дик умел собирать и разбирать, напоминали серебряных паучков о десяти ногах, с жальцем-инъектором, жвалами-степлером и брюшком, набитым антибиотиками, анальгетиками, шовным и перевязочным материалом, препаратами крови и прочими полезными в хозяйстве вещами. А это…
      — Тебе опять повезло, смещения нет. Но знаешь, лучше воздерживаться от такой активности.
      — Я очень сожалею, — Дик перевернулся, натягивая одеяло до самой шеи. — Я вел себя недопустимо. Вы можете требовать… чего угодно.
      — Я имела в виду прыжки с переворотом, — Роксана Кордо села на постели по-турецки. — А это… Не самый плохой способ сказать «доброе утро».
      Дик вынужден был согласиться. С самыми плохими он был знаком не понаслышке.
      — И потом, ничего недопустимого в том, чтобы обнимать в ответ женщину, которая обнимает тебя, я не вижу. Повторюсь: если хочешь, мы можем продолжить.
      Дик зажмурился.
      — Нет. Извините меня. Я потерял лицо.
      Он вдруг подумал — а если она зазвала его к себе домой именно за этим? Почему бы и нет. Вавилонские женщины в этом отношении были так легки на подъем, что просто удивительно, как тут еще умудрялись торговать водой. По прикидкам Дика, предложение давно должно было превысить спрос.
      — Твои извинения становятся утомительными, — голос ее, однако, не выдал ни обиды, ни желания съязвить. — Понимаешь, я рассчитываю на установления нормальных отношений. Нет так нет. Давай поговорим. Мне страшно любопытно — как ты выжил, где ты был… Поэтому ты здесь.
      — Но ведь вы пригласили меня раньше, чем узнали. Почему?
      Она уперла руки в колени и подалась вперед.
      — Суна Эрикардас, я узнала тебя с первого взгляда. Да, ты здорово изменился, похудел и подстригся. Но я тебя узнала по выражению лица. Я рисовала твое лицо много раз, и… Ты себе не представляешь… нет, я лучше не буду этого говорить. В общем, есть вещи, в которых женщина не ошибается.
      — Сеу Роксана…
      — Рокс. Умоляю тебя. Называй меня Рокс, договорились?
      — Хорошо, сеу Рокс, — про себя Дик поморщился: звучало это как собачья кличка.
      — Просто Рокс. А то я начинаю чувствовать себя старухой. Кстати, а как звучит уменьшительное от «Эрикардас»?
      — Ричард, — поправил юноша. — Если по-простому, то Рики, можно Дик.
      — Хм. Звучит как собачья кличка. Я думала, что Эрик.
      — Нет, Эрик — это другое имя, — уязвленный, Дик произнес эти слова резче, чем хотел. — В Муравейнике меня еще называют Райан или Ран. Йонои Райан — это вообще-то мое настоящее имя.
      — Ран — гораздо лучше, — одобрила сеу Роксана. — Очень тебе подходит. Ран, ты мой гость. Спальня, ванная и все остальное в твоем распоряжении. В ванной лежит одежда, которую подобрали для тебя. А разговор давай продолжим за… — она посмотрела на хронометр своего сантора, — за обедом.
      Дик посмотрел туда же — и увидел, что время идет к концу второй смены. Он проспал почти сутки. Мастер Даллан, наверное, волнуется, мастер Исия, может быть, тоже…
      Рокс подобрала с пола что-то атласное, цвета бордо, и бросила ему. Это оказался халат, все еще пахнущий духами и женщиной. Дик надел его, затянул пояс и выбрался из постели.
      — Можно нескромный вопрос?
      — Да, с… Рокс. Пожалуйста.
      — Ты не носишь нижнего белья из принципа, или у тебя его просто нет?
      Если бы сеу Кордо сама пожила в портовом районе без кондиционирования, она бы не спрашивала. Дик покраснел, ничего не ответил и пошел в ванную.
      — Да, и ты не думал о том, чтобы начать бриться? — Рокс воткнула ему в спину еще один дротик.
      Дик в некотором недоумении провел рукой по голове. Он не собирался брить ее второй раз — на макушке пока что не хватало материала даже «на два хороших разговора», как говаривала мистресс Хару.
      — Я о тех четырех с половиной волосинах, которые торчат у тебя из подбородка, — растолковала Рокс. — В общем, депилятор ты тоже там найдешь.
      — Спасибо, — буркнул Дик, окончательно раздавленный. Он терялся, когда женщины начинали подсмеиваться. Им ведь нельзя врезать как следует.
      В ванной напротив зеркальной стены он примерно секунду не мог понять, что это за чужой парень в дурацком халате. А когда понял, глупо хохотнул, вспоминая, когда же видел себя в зеркале в последний раз. На «Паломнике»? Нет… В доме Нейгала, там тоже было зеркало во весь рост, перед которым он поправлял одежду и волосы после бани. Дик сбросил халат, перекинув его через край ванной, и шагнул к зеркалу, узнавая заново свое тело, которое теперь выглядело как чужое.
      От прежней неуклюжей юношеской прелести мало что осталось. Главная перемена была ему не видна, так как не с кем было сравнить — но он вырос, вытянулся за эти месяцы, набрал тяжести и ширины в костях, и подростковая непропорциональность почти пропала. Округлыми его формы и раньше никогда не были, но сейчас казалось, он состоит из одних острых углов, даже мышцы — и под острыми углами сходились и пересекались многочисленные шрамы, тонкие, иссиня-лиловые. Дик пощупал свежий синяк, медузой распластавшийся над солнечным сплетением. Синяк отозвался болью — спокойной, остаточной. Так, просто сигнал о том, что нервы на месте. Он повернулся к зеркалу спиной и выкрутил шею, чтобы разглядеть, что там на лопатке. Там был еще более роскошный синяк, в эпицентре которого розовела зарубцованная рана. Надо отдать боту-слизняку должное: несмотря на мерзкий вид, поработал он отлично. Имперские боты так не умели. Они зашивали раны, вправляли кости, делали инъекции, но меньше чем за сутки нарастить на сломанной кости соединительную ткань и рассосать здоровый синячище — это нет.
      Другие синяки выглядели устрашающе, но у тонкокожих людей синяки всегда так выглядят. Наверное, слизняк успел посидеть и на переносице (Дика передернуло) — вопреки давешним ощущениям ее не разнесло, только пятнышко темнело между глаз, как будто он надевал испачканный визор.
      Лицо тоже было чужим. Щеки ввалились, подбородок и скулы стали резче, губы — жестче, глаза запали и смотрели как из тени, а между бровями залегли две складки. Нос заострился, но смотрел вперед все так же дерзко. И на подбородке действительно обреталась какая-то жалкая поросль. Он понимал теперь, почему до сих пор остается неузнанным. Чтобы узнать его, требовалось вглядеться. Знакомому человеку это не составило бы труда, наблюдательные люди вроде господина Исии тоже могли понять, что к чему, но вот до Элала дошло только когда он увидел шрамы. А сеу Кордо узнала его по выражению лица. Интересно, как. Что там особенного было, кроме разбитого носа?
      Он нашел на полке возле умывальника все необходимое для утреннего туалета — зубную щетку какой-то очень продвинутой модели (слава Богу, не пиявку, которая ползает во рту, или чего похуже!), депилятор, полотенце, а также — нижнее белье, длинные черные брюки, пояс из металлических чешуек и узкую темно-коричневую тунику с воротником-«крылышками» и рукавом в три четверти. На полу стояла коробка с мягкими туфлями.
      Побрившись, одевшись, Дик подивился преображению: теперь из зеркала смотрел респектабельный, слегка щеголеватый молодой вавилонянин. Юноша впервые с удивлением заметил, что вполне заслуживает права называться симпатичным. А то и красивым, чем черт не шутит. Этот костюм подчеркивал то, чего сам Дик, предпочитавший мешковатую одежду, в упор не замечал раньше — стройные ноги, узкую талию и широкие плечи, осанку флордсмана, светлую и гладкую кожу необычного оттенка. В сознание вторглась пугающая мысль; прежде он считал, что Моро сделал то, что сделал, из чистой подлости — раздавить, унизить, опоганить. Но сейчас он понял, что тут могло быть и нечто другое. Как у этого, как его там — Алкивиада. И сеу Рокс, вполне возможно, не насмехалась над ним, предлагая любовь. И из порта она его забрала сюда, потому что…
      — Вот паскудство, — пробормотал он и открыл дверь.
      Сеу Рокс была уже одета — в то же, что и вчера. Серебристые волосы убирала гребнями гем-горничная.
      — Сударыня, — громко и резко сказал Дик. — Если можно… верните мне мою старую одежду.
      — П-почему? — изумилась леди Рокс.
      — Если я сунусь в этом в Муравейник, все подумают, что я это украл. Или нашел себе «мамочку».
      Поскольку Рокс продолжала сидеть, не издавая ни звука, Дик счел нужным пояснить:
      — Это, знаете, такие женщины, которые дают ребятам подарки и деньги за то, что ребята с ними спят.
      — Но… — девушка снова запнулась. По лицу видно было, что в голове ее теснятся не меньше пяти реплик, каждая их которых хочет попасть на язык первой, и производят некоторый затор. В конце концов вперед вырвался вопрос:
      — Но почему ты хочешь уйти?
      — Выйдите пожалуйста, — обратился Дик к служанке. — Я не могу при вас говорить.
      Служанка сначала не поняла, что на «вы» обращаются именно к ней, потом нерешительно воззрилась на госпожу, та махнула рукой — иди.
      — Вы тут сказали сейчас, что постельной заместительницей быть не можете, — сказал Дик, когда она вышла. — Ну так вот, я тоже мальчиком-приживальщиком быть не могу.
      Леди Рокс провела рукой по волосам, один гребень выпал.
      — Да как ты посмел, — прошептала девушка, и Дик понял, что сказал не то: сквозь шепот прорывались слезы. — Как у тебя язык повернулся сказать… Я же… я… люблю тебя!
      Дик, ощутив некоторую неуверенность в коленках, нашел рукой за своей спиной кровать и осторожно сел на край.
      — Сударыня, — сказал он. — Я дурак. И если я вас обидел — то простите меня. Но как такое может быть, если вы меня совсем не знаете?
      Рокс нервно запустила руку в волосы.
      — Мне казалось, я достаточно знаю тебя. Я… участвовала в траурном поезде императора. Видела тебя. Ты был… прекрасен.
      Дик опустил голову и сжал пальцы до хруста.
      — Да, я слышал, — сказал он. — «Такой молодой, такой хорошенький — какая жалость, что он должен умереть!» Как будто старых и некрасивых — можно…
      — О, боги! — девушка вскочила и зашагала по комнате, агрессивно заламывая пальцы. — Какой же ты все-таки… тупой! Да если бы ты был некрасивым и старым — это все равно было бы прекрасно, пойми. Ты был один, никого на твоей стороне, а с Рихардом была вся сила дома Рива, и все равно он не заставил тебя сдаться! Ты сам себя судил строже, чем они, и отвергал прощение…
      — М-м-м! — Дик с силой впечатал лицо в ладони. — Нет, нет! Это вы ничего не поняли! Что же я, дурак — отвергать прощение? Не было там никакого прощения — меня хотели пощадить, потому что я пилот, потому что я мог принести им пользу. Только прощением там и не пахло. Он меня покупал! Он говорил: давай так — я сделаю вид, что забыл, как ты зарезал мою сестру, а ты сделаешь вид, что забыл, как по моему приказу сожгли всех твоих… и что сделали со всеми, кого ты любил, и что сделали с тобой… А я говорю — нет, если так считаться, то крови твоей сестры будет маловато, чтобы должок закрыть, а если прощать друг другу без счета — то отпусти меня и всех моих, дай вернуться домой и не мучай больше живых ради мертвых. А он сказал: нет, я так потеряю лицо. А я сказал: ну тогда убей меня, если лицо тебе дороже. Вот. И все. И ничего в этом прекрасного нет!
      Рокс больше не вышагивала по спальне.
      — Ты знаешь… — сказала она после долгого молчания. — Я помню этот ваш разговор наизусть. Я много раз просматривала запись — вы говорили совсем другое.
      — Какая разница, что мы там говорили вслух, — Дик уронил руки. — Вы тут, в своих пещерах, очень много рассказываете про то, как вам не нравится ложь, и наша вера, которая, по-вашему, вся ложь… Может, я и не самый лучший человек на свете — но кто-то же должен был поставить этого вашего сёгуна перед правдой.
      — Ран… Ричард… я просто пытаюсь объяснить тебе, почему я полюбила тебя. Почему ты на все хочешь найти возражение?
      — Да потому что все это ерунда! Вы тут страшной ерундой перенимаетесь, меня это бесит иногда. Данг вот ляпнул один раз — как, мол, хорошо я держался. Да какая, к черту разница? Я что, виноватей или правей выхожу от этого? Вы бы точно так же восхищались, будь я пиратом или еще какой мразью, лишь бы красиво плюнул перед смертью…
      — Нет. Поверь мне, нет. По крайней мере, не я.
      Дик потер лоб и спросил:
      — Так чего же вы все-таки хотите, сударыня?
      — Быть… твоим другом… наверное. Если ты окажешь мне эту честь.
      Дик немного подумал — и принял ее ладонь.
      — Это ваша дружба для меня честь, сударыня, — сказал он.
      Они пообедали яичницей с беконом, поджаренным хлебом и настоящим кофе, в который Дик с отвычки бухнул столько сахара, что пришлось разбавлять еще дважды. За этим занятием он рассказал ей в самых общих чертах историю своего спасения и жизни с Сурками — не упомянув, однако, ни о Салиме, ни о господине Исии. Он понимал, что леди Кордо — девушка проницательная, но пока еще не знал, что и в какой мере может ей доверить, и предоставил ей кое о чем только догадываться.
      — Так это член враждебной банды так тебя отделал? — спросила она. — Не сочти праздным любопытством, но к возвращению отца я должна сочинить какую-то легенду про тебя и то, как ты здесь оказался. Пока что мне нравится романтическая версия — я поехала проведать свой алтарь, меня атаковали тамошние грабители, а ты меня спас.
      — Се… то есть, Рокс, а почему нельзя сказать правду? То есть, не обязательно говорить, кто я такой… Но лучше просто сказать, что ты нашла меня у алтаря и привезла сюда.
      — Э-э-э… Они будут несколько эпатированы. Понимаешь, Ран, чтобы не возбуждать подозрений домашних, я еще вчера сказала, что мы любовники.
      Дик поперхнулся кофе.
      — Ну, а как еще можно объяснить, что ты ночуешь в моей спальне?
      — Да мне бы и диван этот подошел, — Дик хлопнул рукой по своему сиденью.
      — С этим не так просто, — подлив ему кофе и поставив кофейник, Рокс сложила пальцы «домиком», приготовившись к лекции. — Ты, наверное, не хочешь привлекать к себе лишнего внимания, так? Понимаешь, у меня бывают приятели, у моих родителей — тоже. Я взрослая и самостоятельная девушка, у меня свое дело, но мы продолжаем жить одним домом. Все эти люди будут задавать вопросы. Если я им скажу, что подобрала избитого — извини, Ран — бродяжку, все станут интересоваться, с каких пор я занимаюсь благотворительностью. А если я им скажу, что сплю с симпатичным мальчиком, который рыцарски вступился за меня в Муравейнике, все просто пожмут плечами — мало ли у кого какие причуды. Тебя это… сильно задевает?
      Дик повертел в руках дымящуюся чашку, скривив рот, потом сказал:
      — По правде говоря, да. Ладно, Рокс. Бог знает, и мы с тобой знаем, что между нами было, а чего не было. Что думают вавилоняне — мне плевать.
      Он собрался было налить себе еще, чтобы не осоловеть от сытости, но кофейничек уже опустел.
      — А чем ты занимаешься? Бионик — это что такое?
      — Разработка биоботов, — Рокс улыбнулась. — Не хочешь прогуляться со мной в лабораторию?
      Уже сам проход сверху вниз по особняку Кордо многого стоил. Не особняк, а целый замок. Дом Нейгала до сих пор был самым шикарным жилищем, где Дику доводилось бывать в своей жизни (дворец не в счет, он же не видел там жилых помещений), но по сравнению с домом Кордо он заслуживал звания скромной хижины отшельника.
      Дик ни черта не понимал в дизайне интерьеров, он мог судить только по впечатлениям. И замок впечатлил его сочетанием величия и покоя. Встречаемые по дороге домочадцы приветствовали их легким поклоном, гемы — поясным. На первом этаже перед входом в гараж перед ними возник высокий мужчина в темно-синей с бордовыми вставками униформе и, поклонившись, спросил, куда убывает молодая госпожа.
      — В лаб, — сказала Роксана. — Это Йонои Ран, мой друг.
      — Вы поступили очень опрометчиво вчера, не взяв охраны, — сказал мужчина, с отстраненной неприязнью оглядев Дика. — Вы поступили не менее опрометчиво, приведя этого юношу прямо в свои покои, не позволив нам обыскать его и удостоверить его личность. Я вынужден буду доложить вашему отцу.
      — Докладывайте, — вздернула брови Рокс.
      — Сеу Йонои, — охранник повернулся к Дику, отцепляя от пояса сканер. — Положите ладонь на считыватель.
      — Он мой гость, — Рокс встала между охранником и Диком.
      — Значит, я должен следовать правилам дома, — Дик отстранил ее и положил руку на панель. Потом охранник снял сетчатку его глаза и раскрыл перед Диком дверь.
      — Прошу.
      Рокс вздохнула, едва за ними закрылась дверь.
      — Зачем ты это сделал? Через полчаса Макс будет знать, кто ты такой.
      — Он знает, кто я такой, или он даром ест ваш хлеб. — Дик оглядел гараж и у него вырвалось «оро». Он знал, что у богатых людей большой мобильный парк, но тут он столкнулся с новым уровнем богатства: у Кордо был личный монорельс. Рокс подвела его к кабинке, раскрыла дверь и, когда они сели и пристегнулись, нажала сенсор старта.
      — Но все-таки: зачем?
      Дик пожал плечами.
      — Я сказал. Я гость и должен следовать правилам дома. Это право твоих родителей — знать, что я не вор.
      Вагонетка плавно летела по направляющему рельсу. На поворотах Дика прижимало плечом к Рокс.
      — Ты думаешь, их обрадует, что ты — беглый убийца?
      Дик снова пожал плечами.
      — А что, убийца в Пещерах Диса — это такая невидаль?
      Рокс прикусила губу, и дальше они ехали молча до самого конца, когда вагонетка затормозила перед платформой.
      Лаборатории поразили Дика даже больше, чем дворец. Это была настоящая подземная крепость, способная выдержать жестокий штурм и долгую осаду. На входе и Рокс, и Дика просветили сканером до костей, и каждому выдали особую метку, по которой можно было отслеживать их местоположение.
      — А чего так сурово? — шепотом спросил юноша, когда они шли по стеклянному коридору между двух экспериментальных цехов, залитых ярким светом и полных гемами, выполняющими какие-то непонятные Дику, но очень тонкие манипуляции.
      — Лаборатории Кордо — сокровищница Кордо, — ответила Рокс. — Ты себе не представляешь, сколько есть желающих попасть сюда и увидеть то, что видишь ты. Даже сейчас, — она мрачновато усмехнулась.
      Дик оценил степень доверия.
      — Можешь не бояться за тайны дома. И я все равно ничего в этом не понимаю.
      — А я и не собираюсь объяснять тебе лишнего. Мы разрабатываем и делаем биоботы — это и так все знают. Какмы их делаем — это ты не поймешь и в первом приближении без пяти-шести лет обучения. Всех систем безопасности тут я и сама не знаю.
      Вдоль цеха ползла широкая лента, на которой было рассыпано что-то вроде небольших черных яиц. Гемы, сидящие справа и слева, брали эти яйца, вставляли в гнезда перед собой, что-то с ними делали при помощи двух нейрощупов и отправляли по ленте дальше.
      — Это все женщины? — спросил Дик.
      — Да, они лучше приспособлены к конвейерной работе.
      — Я думал тут только лаборатория — а тут целый завод…
      — Экспериментальный цех. Мы хотим выпустить в серию бота «рыбий пастух». Моя разработка, — в ее голосе прозвучала гордость. — Лабораторные испытания закончились успешно, но прежде чем открывать производство, нужно провести массовые испытания. Мы изготовим четыре тысячи ботов и раздадим потребителям. Как хорошо ни моделируй реальные условия, лаборатория — это одно, а настоящая работа — совсем другое…
      Дик продолжал смотреть вниз, на женщин, затянутых в серебристые костюмы и медицинские полумаски. Изо дня в день, изо дня в день, без благодарности, без имен, без какого-либо просвета…
      — Ран? — дойдя до конца коридора, Рокс заметила, что ее спутник отстал.
      — Где они все живут? Здесь, при лабораториях?
      — Нет, потому и построили монорельс. Живут они на нижних уровнях. Ран…
      Он посмотрел ей в глаза.
      — Они хоть иногда видят солнце?
      — Н-не знаю… Я не задумывалась об этом…
      Дик покусал губу.
      — Я этому удивляюсь больше всего. Что меня донимает в этих ваших пещерах — то, что можно прожить жизнь, так ни разу неба и не видя. На кораблях, в общем, то же самое, но мы-то так живем по своей воле…
      — Ну, они все-таки устроены иначе, чем мы…
      — Вот только поэтому вы все еще и живы.
      — Я и забыла, что ты аболиционист.
      — Я христианин.
      — А как насчет рабов, которые должны повиноваться господам?
      Дик, уже успевший обогнать ее, развернулся резко и выставил палец перед собой, так что она наткнулась грудью, как на ствол пулевика.
      — Ты мне подвесные трюмы не загружай! Я сам такой, чтобы никто и никогда не мог владеть рабами, но раз уж на то пошло — то нигде не написано, что раба надо всю жизнь держать под камнем, как мокрицу, и учить его, что он нелюдь! Так что ты с больной головы на здоровую не перекидывай, Павел ничему такому не учил!
      Рокс на мгновение застыла, пораженная таким взрывом темперамента.
      — Эйвосский гейзер, — она, покачав головой, отвела палец юноши от своей груди.
      — Чего?
      — Есть такая планета, Эйвос. Спутник Нова-Рутении.
      — Знаю. И про гейзеры знаю, у нас стармех был рутен. А при чем тут я?
      — А при том, что, когда из-под ледяной корки бьет вверх огнем и паром — это очень впечатляет.
      Дик опустил голову.
      — Я ничего не понимаю в биоботах, но я кое-что понимаю в гемах, — сказал он. — Поверь, радоваться солнцу они умеют не хуже тебя.
      Она не стала расспрашивать его дальше, а он не стал распространяться. Они миновали еще один экспериментальный цех, потом помещение, очень похожее на «морлочью родильню» в детском комбинате, потом — высокие, так же залитые светом комнаты, где трудились уже обычные люди. Там мерцали голопанели, ткущие изображения живых клеток и наномеханизмов, там мужчины и женщины колдовали в интерфейс-модулях, там под колпаками силовых полей копошилось нечто полупрозрачное, похожее на незаконный плод креветки и медузы.
      — Фу-у, — вырвалось у Дика, когда они проходили мимо такого вивария.
      — Да-да, — промурлыкала Рокс. — Вот потому-то клиенту полработы не показывают. Пока их не доведут до ума и не выдумают дизайн — следует неизменное «фу». А ведь от внешнего вида эффективность никак не зависит: результат-то представляет собой неизменное «ах!». Или будешь спорить? — на сей раз она развернулась, ткнув Дика пальцем в грудь и заставив его поморщиться от боли. — У тебя там, между прочим, было кровоизлияние в брюшную полость. Чем тебе вломили, кийогой? И вот результат — меньше чем через сутки ты здоров и скачешь.
      Она развернулась и потащила его дальше.
      — К слову, Майк — тоже лично мой проект.
      Последняя дверь открылась и Дик вступил в большой кабинет. Его восточная стена была односторонним зеркалом и выходила на лаборатории, западную полностью занимали подвесные полки с книгами, интерфейс-модуль, как заметил Дик, был не самой последней модели, но в модификации чувствовалась рука мастера. В кабинете был и старомодный письменный стол, и небольшой обеденный столик.
      Рокс уселась в кресло интерфейс-модуля, включила его взмахом руки и громко сказала:
      — Всем привет, я дома. Доктор Монтеро, подойдите в кабинет, пожалуйста, — она развернулась к Дику и объяснила:
      — Ко мне сейчас потянутся люди, нужно чем-то тебя занять. Доктор Монтеро все тебе покажет, что можно показать, а потом мы поужинаем.
      Доктор Монтеро оказался небольшого роста лысеющим мужчиной, где-то между 45 и 55 годами, явно не принадлежащим, в отличие от Рокс, к вавилонской знати. Прогулка с ним оказалась весьма интересной и занимательной.
      Биоботы вовсе не являлись основным направлением деятельности дома— двадцать лет назад, как и все Рива, Кордо занимались космической торговлей. Но они одними из первых оказались в курсе реформы Фаррана-Бона, и первыми начали осваивать перспективное, как им казалось тогда, направление — биоботы, которые должны были заменить гемов.
      — Животные вместо людей? — спросил Дик.
      — Нет-нет, биобот — не животное, — решительно возразил доктор Монтеро. — Генетически модифицированные животные хороши лишь тогда, когда функции, которые тебе нужны, не вступают в противоречие с их естественными инстинктами… Взять хотя бы…
      — Косов, — подсказал Дик.
      — Хотя бы косов, — кивнул ученый. — Их собачьи и кошачьи инстинкты не вступают в противоречие с двумя основными функциями — оберегать и защищать. Если бы мы на базе собаки и кошки создавали вьючное животное, вроде эквита, мы бы добились значительно худших результатов. Нет, инстинкты биоботов совершенно искусственны.
      Он протянул руку вперед и, откуда ни возьмись, возникло что-то похожее на стеклянного кузнечика размером с хорошую собаку. Подпрыгнув, оно выхватило из протянутой руки доктора Монтеро скомканную упаковку от сэндвича и сжевало ее в один присест. Доктор остался стоять с протянутой рукой, и стеклянный кузнечик тоже застыл столбиком, чуть перебирая на месте передними лапками и шевеля короткими усиками.
      — Они реагируют на жест, — сказал инженер. — На голос. На свист. На особую систему прикосновений к сенсорам на спине. Органические отходы они просто едят — это решает проблему заправки. Неорганические накапливают вон в том подбрюшном мешочке и извергают в месте, которое им укажут. Если вы захотите избавиться от мусора — достаточно будет вытянуть руку вот так, как я держу ее сейчас. Сидеть.
      Монтеро опустил руку, и кузнечик остался сидеть на месте.
      — Вот здесь, под шейным щитком — сенсорная панель, которая воспринимает определенные символы, их надо писать пальцем, — он открыл квадратный глазик без зрачка, провел диагональ из одного угла в другой — под панелью открылась дырочка, откуда выскочил мнемопатрон. — Вот блок памяти, мы сделали его под стандартные патроны, так как в планах был широкий выпуск этой модели… — Монтеро вздохнул и вложил патрон обратно, щелкнул пальцами. Стеклянный кузнечик исчез за углом.
      — Эти боты созданы во многом на базе… э-э-э… позаимствованных имперских технологий. Но они не нуждаются в мотиваторе, получая энергию из поглощенной органики. И, получив легкие повреждения, они самовосстанавливаются.
      — Мне больше нравятся имперские боты, — пробормотал Дик. Эти полуживые создания слегка пугали его, хотя причину этого страха он объяснить затруднялся.
      — Ну да, конечно, вы же имперец, — вздохнул Монтеро. Дик вздрогнул, и инженер заметил это. — Как и я. Госпожа Кордо не зря свела нас с вами — она девушка с добрым сердцем и, как видно, считает, что пленники могут утешить друг друга.
      — У вас выговор — как у настоящих вавилонян! — Дик искренне надеялся, что это прозвучало как комплимент.
      — Я здесь уже больше десяти лет. Сначала работал в лабораториях дома Кассино по контракту. Потом гражданская война Рива как-то плавно перешла в войну с Империей… Как гражданин Рима я оказался интернирован, из концлагеря меня вытащил Александр Кордо, отец госпожи Рокс. Поскольку я имею дело с секретными исследованиями — я не могу покидать владений Кордо.
      — Вас держат под землей, как этих гемов?
      — Нет, что вы… Владения Кордо простираются далеко за пределы этого подземелья. У клана огромная собственность на трех континентах. Когда мне хочется на солнышко, меня перевозят на один из испытательных полигонов. Эта лаборатория сейчас — это такой… вольерчик для талантливой и не в меру резвой девушки… А я — ее любимая игрушка… Кордо больше не возлагают никаких серьезных надежд на биоботов — чтобы они окупили себя, нужен грандиозный экспорт, миллионные серии… А Картаго превращается в автаркию… Хотя, если бы сейчас удалось снять эту блокаду — мы бы осуществили прорыв, — его глаза блеснули на миг вдохновенным огнем, а потом погасли.
      — А мне кажется, что биоботы нужны здесь, — робко возразил Дик. — Ну, просто мне приходилось тут работать в мастерской… Боты почти все старые, много трофейных, имперских — они часто ломаются, а запчастей к ним нет. Иной раз приходится так голову мучить, чтобы придумать, чем заменить блок, который в Империи на каждом углу купить можно… Если бы в продажу поступили эти ваши, которые сами чинятся…
      — То стоили бы они своего веса в осмиевом эквиваленте. Понимаете, Ран, линия по производству биобота — это… не конвейер на который можно поставить более новые станки. Идемте, я покажу.
      Они спустились на гравилифте медленным прыжком. Дик оценил изящество и изобретательность охранной системы — в случае опасности искусственная гравитация просто отключалась, и вторженцам предоставлялся для штурма тридцатиметровый колодец.
      — Дальше вам нельзя, туда входят только гемы в стерильных защитных костюмах, но через стекло вы увидите главное, — сказал Монтеро, когда они оказались в маленькой круглой смотровой. Стекло находилось у них под ногами, а «главное» выглядело совершенно тошнотворно — пульсирующий клубок обнаженных желеобразных мышц и кишок, переливающийся всеми оттенками масляного пятна на темной воде. Длинная упругая труба яйцеклада выходила из этого клубка и время от времени сокращалась, извергая круглые черные яйца — такие же, какие видел Дик в цеху. Четверо гемов в защитных комбо и шлемах обхаживали это чудовище, постоянно поливая его какими-то жидкостями из маленьких распылителей и засыпая что-то в автоклав, к которому оно было подключено системой трубок.
      — Биомеханическая матка, которая откладывает яйца. Очень дорогая и громоздкая в производстве штука, но когда она уже готова — то при наличии материалов и питания может штамповать зародышевые блоки в огромных количествах. Миллионами. Мы можем завалить этими уборщиками Пещеры Диса, и они вылижут город как тарелку. Но этим мы лишим работы гемов и людей, а здесь и так кризис с переизбытком рабочих рук. Нас просто распнут.
      — Понятно, — Дик, присевший было, чтобы рассмотреть жутковатое диво, поднялся. — А что, доктор — нравится вам быть любимой игрушкой?
      Инженер опять сверкнул глазами:
      — Не сочтите за бестактность, Ран — как вы сюда попали? Я имею в виду — на Картаго?
      — Оказался не в то время не в том месте.
      — Как и все мы. Нет, быть ее игрушкой — не так уж плохо. Один совет, Ран: не влюбляйтесь в нее. Для вашего взаимного блага. Она добрая и сострадательная девушка, и у нее слабость к… как бы это сказать… раненым.
      — «Она меня за муки полюбила — а я ее за состраданье к ним», да? — вспомнил Дик.
      — Именно. Хотя какое мне дело. Быть ее игрушкой гораздо лучше, чем обычным пленником здесь.
      — Да, сэр.
      Монтеро пристально смотрел, ожидая продолжения, но не дождался. Вздохнув, он повел Дика к выходу, оттолкнулся от платформы — и вдвоем они взлетели на три этажа вверх.
 

* * *

 
      Роксана Кордо была молода, хороша собой, умна, богата и несчастна. Молодость и красота не могли сами по себе составить счастья в высшем свете Вавилона — молодых и красивых было более чем достаточно, в то время как мир принадлежал людям зрелым, а зрелость начиналась в 30 и продолжалась до 70. Человека до 30 лет можно было смело не принимать всерьез — на чем и погорели в свое время те, кто не принял всерьез Рихарда Шнайдера.
      Рокс мучилась тупой, безболезненной и безысходной мукой, которую называют «бессмысленностью жизни». Ее интеллект, полностью отданный науке, был так же, как и эта наука, невостребован. Она понимала теперь, откуда взялся образ «безумного ученого» — к безумию близок каждый, кто вложил свою жизнь в открытие, способное принести огромную пользу ближним, и встретил со стороны этих ближних полное непонимание и неприятие. После поражения в войне Картаго перестала нуждаться в бионике. Александр Кордо сохранял лаборатории только ради дочери. Он не надеялся на связанное с бионикой будущее. Он вообще не надеялся на будущее. Большой, богатый и влиятельный клан Кордо страдал от того же, что и маленький, разорившийся, никому не нужный клан Сионг. Рокс была слишком умна, чтобы не обращать на это внимания, слишком совестлива, чтобы не понимать, насколько больнее это бьет по бедным и слабым, и слишком горда, чтобы топить свою беспомощность в развлечениях.
      Она не вошла в свиту будущей императрицы, однако императорскую помолвку девушка ее ранга никак не могла пропустить. Кровавой сцены на нижних ярусах дворца Рокс не видела, она была наверху, вместе с другими молодыми людьми и девушками, отпрысками «лучших людей» дома Рива. Но на похоронах должна была присутствовать, а поскольку фазаниха Иннана ей не нравилась, Рокс не примкнула к женщинам, а осталась с отцом, в императорском траурном поезде.
      До этого момента Рокс принимала мир как нечто не очень уютное, но само собой разумеющееся. Принимала его потому что ничего иного не предвиделось; и то, что мир предлагал, было, в общем, неплохо. Но в момент встречи с конвоем осужденного все перевернулось.
      Дик очень удивился бы, узнав, сколько человек из императорской свиты сочувствовали ему, в меру сил, конечно, но неподдельно. Шнайдеров с каждой социальной ступенью вверх любили всё меньше, и то, что они использовали сэтто «красная карта», выдаваемое только Солнцем, для решения своих личных задач, было по местным меркам нехорошо. Ведь Вавилон как таковой в Бет не нуждался — в ней нуждались Рихард и Лорел, чтобы укрепить свое влияние на императорский дом, а значит — свою власть. Сами по себе матримониальные планы находились вполне в рамках этики дома Рива — но вот использование в этих целях императорского сэтто было уже предосудительно: это получется, государя самого же уговорили смастерить себе хомут.
      Кроме того, Шнайдеры-Боны были не единственной семьей, потерявшей детей на Тайросе во время отступления; тот же Александр Кордо оказался разлучен с женой и младшей дочерью Алессией. Где сейчас те дети, что с ними — никто не знал; в то, что имперцы едят вавилонских младенцев, конечно же, не верили — но каково осознаваь, что твоя кровинка растет неизвестно где, среди чужих людей, и не узнает тебя при встрече? В общем, на Шнайдеров смотрели косо, но критиковать их за этот поступок не позволяла совесть, потому что любой из кланов при необходимости поступил бы так же.
      Критиковать Шнайдеров за их планетарную политику тем более никто не спешил — и вовсе не из страха, а потому что неписаный кодекс Рива не велел хаять существующее правление: если не знаешь, как можно править лучше — нечего языком болтать и разводить зряшную смуту; а если знаешь, то забери власть и правь, но тогда болтать тем более глупо: насторожишь правителя, распугаешь возможных союзников. Конечно, «критика снизу» не только допускалась, но всячески пощрялась — политики традиционно опирались на поддержку народа; но это была привилегия и прерогатива черни. Трибуны орут, бойцы на арене кромсают друг друга молча.
      Молчаливая антипатия к Шнайдерам породила молчаливую симпатию к их жертве. По поводу смерти Лорел никто, конечно, злорадствовать не посмел, но многие в кулуарах высказались в таком духе, что Шнайдер сам выкопал могилу сестре, позволив синоби довести юного имперца до безумия; а уж многочасовое истязание, которым обернулась попытка сохранить пленнику жизнь, совсем ни в какие рамки не умещалось. Конечно, сто лет назад уместилось бы — тогда и не такое умещалось, но по тем временам никто не скучал.
      Роксану, от природы умную девушку, учили за внешностью видеть суть. У Дика были бы неплохие шансы произвести на нее впечатление и в менее экстремальной ситуации, с похорон же Рокс вернулась совершенно раздавленной и неспособной думать ни о ком другом. Словно силовой экран выключился, и весенний ураган расшвырял и растряс по камням ее жизнь. Когда траурный кортеж снова тронулся в путь, мир стал совсем другим. Он давил на Роксану своими острыми углами, он был совершенно непригоден для жизни в своем нынешнем виде, и если она раньше этого не замечала — что ж, она была глупой и жестокой. Дома ждал новый удар: оказывается, дедушка, любимый дедушка был одним из тех, кто требовал для мальчика смерти, да еще и нимало не стыдился этого. По счастью, ссоры избежать удалось — Рокс на сутки скрылась в лаборатории, а дед за это время успел вернуться на флот.
      Рокс хотела погрузиться в работу, но в голову ничего не шло, и через десять часов сидения перед терминалом на свет появился памфлет «О государственной пользе похищения и детоубийства».
      Рокс анонимно (не столько из-за Шнайдера, сколько из нежелания объясняться с дедом) запустила его в сеть с одной из коммерческих станций, через два часа его сняли с той конференции, где она его положила, в течение ближайшего часа он появился на трех других конференциях, еще через десять часов знакомые начали присылать его Роксане и ее отцу по почте.
      В верхних слоях общества памфлет получил широкое распространение, до нижних почти не дошел — несмотря на ничем не ограниченный доступ к инфосети, эти слои читали крайне мало.
      Ей нисколько не стало легче от того что она нашла поддержку. Для Ричарда Суны было уже поздно, а для многих других, точно так же страдющих от несправедливости, этот памфлет не сделал ничего. Он потешил самолюбие людей, ненавидевших тайсёгуна и не решающихся об этом заявить — и только.
      Самое обидное во всем этом — что Роксана, сколько ни думала, не могла понять, как успокоить растревоженную совесть. Общественная деятельность никогда прежде ее не интересовала, она не знала, с какой стороны взяться за гуж, чтобы изменить законы. Отец голосовал в совете кланов, дед — в совете капитанов, но как приобретается влияние в советах, как люди находят друг друга и объединяются в партии — она не знала. Кроме того, для совета она была слишком молода.
      Рокс несколько раз натыкалась в инфосети на виртуальные храмы в честь юного имперца — это ее раздражало, их создательницы казались ей невыносимыми сентиментальными дурами. Но идею поставить памятный алтарь подбросили именно они. Конечно, чепуха — но хоть что-то. Это не запрещалось — алтари часто воздвигали на месте гибели человека: главное, чтобы они никому не мешали.
      Рокс заказала базальтовую алтарную тумбу — но ее снесли в два дня. Она заказала вторую, но и эту постигла та же судьба. Когда же она приехала в глайдер-порт с третьей — то увидела на месте двух снесенных алтарей новый, самодельный, засыпанный искусственными цветами и заставленный такими же простыми светильниками живого огня: плошка, фитиль, масло.
      И она поняла, что так — лучше. И даже не стала убирать примитивные самодельные иконки — только поставила среди них свой голокуб.
      Власти, по всей видимости, сдались после того как народ в очередной раз восстановил алтарь. Роксана приезжала время от времени с живыми цветами и новыми иконками (старые то и дело кто-то крал), и какое-то время была довольна — а через месяц увидела, что акты вандализма возобновились: кто-то убрал с алтаря все изображения, но нарисовал над ним техническим маркером большой крест.
      Наверняка кто-то из имперских пленных, освобожденных условно. Проклятые догматики! Пусть им самим не нравится, что мы почитаем мертвых, но мешать-то зачем? Зачем портить то, что дорого людям? В конце концов, они же почитают святых и их иконы — чем этот мальчик не святой?
      Попытка стереть крест не удалась. Рокс достаточно рассердилась, чтобы найти активное вещество и вытравить изображение — но когда она приехала в порт в следующий раз, крест был уже из двух металлопластовых планок и намертво приварен к опоре платформы. Вдобавок все тем же маркером с двух сторон от креста было написано: «Я есмь Путь, Истина и Жизнь».
      Что удивило Рокс — приношения не исчезли. Цветы и свечи были сложены у креста. Видимо, неизвестный хулиган стремился не остановить поклонение, а направить его на более подходящий, как ему казалось, объект. Рокс немного смилостивилась к нему, но все же подала жалобу на осквернение алтаря. Приняли эту жалобу прохладно, девушка сразу поняла: расследовать дело никто не будет. Она могла бы нажать на кое-какие рычаги, но… во-первых, ей стало интересно переупрямить этого человека: она будет возобновлять иконки хоть каждый час, и посмотрим, кому первому надоест. А во-вторых… не так уж он и неправ: крест, в какой-то мере, тоже очень подходящий символ, и не только для Суны Эрикардаса, но и для всех погибших тут имперцев. Пусть будет.
      Она приняла решение — а на следующий день неизвестный хулиган прислал письмо.
      Так и случилось это маленькое чудо, и ночью, уложив свою неожиданную любовь спать и осторожно лаская затылок и плечи юноши, она не могла поверить себе: с ума сойти, он в моей постели!
      Наяву он предстал совсем не таким, каким казался в грезах. Он был… лучше, бесспорно лучше. Рокс так очаровалась, что совсем забыла про опасность. Только когда на ее санторе прозвенел колокольчиком сигнал вызова и над панелью повисло лицо отца, она вспомнила — и испугалась.
      — О, ты здесь, — сказал Александр Кордо. — Как хорошо. Мне хотелось бы поговорить с твоим молодым человеком.
      — Почему? — Рокс даже не пыталась притворяться. С отцом это было бесполезно.
      — Потому что я отец и имею право знать, с кем спит дочь. Приказывать ей права не имею, но знать — этого у меня никто не отнимет.
      Его голос стал немного ласковей.
      — Рокс… я никогда тебя ни к чему не принуждал. Я хочу тебе только добра. Пожалуйста. Прошу тебя. Приведи его ко мне.
      — Поклянись, что ничего ему не сделаешь.
      — Рокс, это смешно.
      — Поклянись!
      — Хорошо, я клянусь, что он вернется к тебе целым и невредимым.
      Рокс успокоилась. Слову отца можно было верить. Правда, она не знала, как объяснит это Дику — но оказалось, что ему и не нужно ничего объяснять. Он согласился сразу, с тем спокойствием, которое уже испугало ее сегодня.
      На всякий случай она усадила его обедать вместе с собой, доктором Монтеро и еще несколькими сотрудниками — начальниками лабораторий и главами проектов. Он был представлен как Йонои Райан. Его разглядывали с доброжелательным интересом. Он отмалчивался. И только когда они вдвоем сели в тележку монорельса, он заговорил.
      — Рокс… я ничего плохого не хочу сказать про твоего отца, но со мной может случиться всякое, а у меня есть несколько обязательств перед разными людьми. Могу я доверить их тебе?
      — Конечно, — сказала Рокс, чувствуя холод в животе. — Что угодно.
      — В глайдер-порту на четвертом уровне работает человек по имени Таур Даллан. У него мастерская по ремонту ботов. Ему тяжело без помощника. Сделайте для него что-нибудь. Лучше всего — найдите ему работу у себя.
      — Хорошо, — прошептала Рокс.
      — Полицейский Дамон Исия из того участка, где ты подала на меня жалобу, — Дик улыбнулся. — Поможет тебе найти боевого морлока по имени Порше Раэмон. Это мой хороший друг. Он должен стать и твоим другом. У тебя не получится дружить со мной, если ты не подружишься с ним. Если я буду в порядке, я вас сам познакомлю.
      Боевой морлок — друг? А впрочем, чему тут удивляться.
      — Пожалуй, и все, — сказал Дик.
      — Не бойся. Отец поклялся не причинять тебе вреда, и клятвы не нарушит.
      Он посмотрел серьезно и немного печально.
      — Я уже сказал: ничего плохого о нем я не хочу думать. Но ты, видно, все еще не понимаешь, что я такое. Рокс, я мина на взводе. Может быть, Шнайдеры и синоби не стали бы искать Суну Эрикардаса, если бы тому чудом удалось избежать смерти. Но Апостола Крыс будут искать. Я ведь не отступлюсь от своего, сеу Кордо. И если твой отец рассудит, что я слишком опасен даже для вашего семейства — то он будет по-своему очень прав. Я понимаю, как тебе это слышать — но сама посуди: если бы у тебя на одной руке было клятвопреступление, а на другой — гибель всего дома Кордо, как бы ты поступила?
      — Дом Кордо все равно погибнет, — тихо сказала Рокс. — Никакого выбора просто нет.
      — Он есть, — решительно возразил Дик. — Иначе твой отец не хотел бы говорить со мной.
      Тележка остановилась в гараже. Ожидавший там Макс в сопровождении двух боевых морлоков довольно почтительно взял их под конвой, отделив друг от друга. Рокс не хотела выпускать руку юноши, но тот кивнул ей, разжал ладонь и сам сделал шаг в сторону. У входа в библиотеку Макс все так же уважительно развернулся к Рокс.
      — Простите, госпожа, но ваш отец хочет говорить с господином… Йонои наедине.
 

* * *

 
      Библиотека была огромной, но полки стояли только под двумя стенами, третью занимали картины, а пространство под ней — скульптуры, четвертой же вовсе не было: огромное окно выходило прямо на грозу. Бешеные молнии рассекали пространство, сплошь задернутое водяной завертью, страшный ветер нес дождь с такой силой, что струи воды летели чуть ли не параллельно земле, и, хотя сквозь силовое поле не доносилось ни звука, само зрелище было потрясающим. Дик вспомнил вдруг описание Самайна в одной из древних книг: «темна была та ночь, и смертельный ужас подстерегал всякого, кто осмелился бы выйти за ворота». Тут можно было вести речь не о смертельном ужасе, а об ужасной смерти: Дик знал, что эти грозы убивают.
      Когда Александр Кордо задержался минут на пять, юноша решил, здесь так принято. Когда время ожидания перевалило за пятнадцать минут, он понял, что это испытание. Что ж, он тоже может испытать хозяина, разглядеть на этих полках, уходящих в потолок, отражение его разума, если не души.
      Дик прошел вдоль длинных рядов дисков и печатных книг, и осознал чрезмерную дерзость своего намерения — большинство названий не говорили ему совершенно ни о чем. И вдруг он увидел среди них книгу, промелькнувшую как знакомое лицо в толпе чужих. Он не узнал ее с первого взгляда, потому что имя, которое он привык читать кандзи, было написано латиницей: «Кусуноки Масасигэ, победы и поражения». Исследование Вудвилла Айронса, одна из любимых книг блаженной Такэда Садако.
      Юноша протянул руку и достал диск. Это было имперское издание, перевод на астролат. Дик сел в ближайшее кресло и активировал считыватель.
      Он не столько читал, сколько пролистывал — в свое время книга была перечитана много раз. Но сейчас он смотрел на старую историю доблести, военного искусства и предательства совсем иными глазами, чем прежде. Он читал и поражался, до чего это похоже на…
      Дверь открылась, вошел высокий светловолосый мужчина в просторной, горчичного цвета одежде. Тонкие черты лица имели тот же рисунок, что и у Рокс, только в более массивном, мужественном исполнении. И, как всегда с этими вавилонскими аристократами, не поймешь, сколько ему лет — сорок? Шестьдесят? Рокс всего двадцать один, но вавилонская знать рожает детей поздно.
      Длиннопалая тонкая ладонь протянулась для пожатия. Дик встал и подал свою руку.
      — Александр Кордо.
      — Йонои Райан.
      — Садитесь, молодой человек, — великодушно позволил хозяин. Незаметно вошедший следом гем-слуга подтянул для него кресло и подкатил столик с горячим кофе, после чего покинул компанию.
      — Читаете о Масасигэ? — Кордо протянул руку и взял диск.
      — Перечитываю, — признался Дик.
      — Любимый герой?
      Дик ненадолго задумался прежде чем ответить.
      — Он похож на вас. Не на вас самого, то есть, а вообще на Рива. Верно служил императору, хорошо воевал, а погиб из-за чужой глупости и подлости. Почти что из-за предательства.
      Теперь настала очередь Александра Кордо сделать паузу.
      — Неожиданная точка зрения для имперца, — сказал он наконец.
      — Мы просто люди, — юноша пожал плечами. — Что тут неожиданного.
      — Налейте кофе себе и мне. Как вы познакомились с моей дочерью?
      — Я пытался из ее алтаря в глайдер-порту сделать христианский.
      — Что ж, вы имеете на это определенное право, — Кордо коротко и вежливо засмеялся. — Сахар, сливки. Вы почему-то стесняетесь. Не стесняйтесь.
      И почти без паузы:
      — Вы поставили меня в трудное положение. Оказывая вам гостеприимство, я автоматически перехожу в разряд нарушителей закона и врагов правящего дома. Вы симпатичны мне, и тем более — моей дочери, но это все недостаточно веские причины, чтобы оставлять вас в живых. Ставки слишком серьезны, чтобы поддаваться чувствам. Скажите, чего вы хотите?
      — Того же, что и вы, — Дик отхлебнул полчашки, наслаждаясь почти забытым вкусом настоящего молока. — Свободы. Вырваться в Галактику.
      — Общность целей не предполагает возможности союза. Иногда — наоборот. Разве возможен союз между двумя мужчинами, добивающимися одной женщины?
      — Да, если она в беде и ее нужно спасти, — не колеблясь, ответил Дик.
      Кордо молча кивнул, как бы признавая это маленькое поражение.
      — Как вам удалось выжить?
      Дик понял, что это не перемена темы, а подход с другой стороны.
      — Бог послал мне много хороших людей.
      — И все они, зная, кто вы такой, укрывали вас, рискуя жизнью?
      — Некоторые из них. Остальные не знают, кто я такой.
      — А если бы знали?
      Дик пожал плечами.
      — Иногда люди поступают так, как велит им совесть. Иногда — так, как совесть им позволяет. Я… старался держаться тише, но, похоже, что все всё скоро узнают.
      — Бог послал нехорошего человека? — усмехнулся Кордо.
      — Я пробовал… быть никем, — осторожно ответил Дик. — У меня не получилось.
      — Но если быть кем-то, то кем? Чего бы вы хотели?
      Дик усмехнулся.
      — Выбирать из всего на свете или из того, что есть?
      — Мы всегда выбираем только из того, что есть.
      — Тогда я хотел бы, чтобы люди вроде вас как-то заставили Шнайдера переменить жизнь в доме Рива. Он не должен больше воевать. Не должен элиминировать гемов. Вам нужен мир с Империей.
      — А что вы готовы отдать за это?
      — У меня ничего нет. Только жизнь.
      — Этого может быть слишком мало, — покачал головой Кордо.
      — Чтобы быть услышанным, не обязательно быть живым, — проговорил Дик. — Разве Экхарт Бон не научил вас этому?
 

* * *

 
      Несмотря на данное отцом слово, Рокс беспокоилась. Они закрылись в библиотеке на три часа. Три часа в библиотеке можно провести с большой пользой, но отец всегда казался ей человеком, которому с имперцами не о чем говорить дольше трех минут.
      Но за ужином Ран больше отмалчивался, отец шутил, а Рокс удивленно переводила глаза с одного на другого. Беседа шла в основном об истории дома Рива — точнее, отец рассказывал, а Ричард-Ран внимательно слушал. Предмет заинтересовал его настолько, что после ужина он с разрешения отца уединился в библиотеке, а когда Рокс направилась туда, отец мягко перехватил ее по дороге и попросил оставить юношу наедине с терминалом.
      — Что ты задумал? — напрямую спросила Рокс.
      — Ничего. Пока ничего. Я только присматриваюсь к нему.
      — Зачем? Чего ты от него хочешь?
      Александр Кордо побарабанил пальцами по столу.
      — Расстановка сил в Доме Рива такова, — сказал он медленно, — что очень многие недовольны Шнайдером, но при этом никто не рискнёт выступить в открытую, ибо это значит — претендовать на роль тайсёгуна, и выступивший восстановит против себя всех, кто претендует на ту же роль. Но никто пока не продумывал развитие событий в случае, если против Шнайдера выступят снизу.
      Рокс подумала, покачала головой.
      — Вряд ли. Город любит Шнайдера, маноры любят Шнайдера и флот любит Шнайдера. Потому никто и не рвется выступать против него, что все знают: угодить черни так, как Шнайдер — не сможет никто.
      — А я говорю не о черни. Когда я говорю «снизу» — я имею в виду «с самого низа».
      Поймал изумленный взгляд дочери и пояснил:
      — Гемы.
      — Но ведь они… не могут восстать.
      — Если бы они не могли восстать, этологическая диверсия не каралась бы смертью.
      Рокс попыталась представить себе восстание гемов — и у нее ничего не получилось. Даже если к восстанию присоединятся боевые морлоки — в чем она сомневалась — сколько их? Пять, шесть тысяч? Против двухмиллионного населения одних только Пещер Диса? Против Бессмертных, флота и ополчения?
      Она посмотрела на отца и поняла — ему все равно, чем это кончится. Гемов и так должны элиминировать, Дик и так покойник, Рива и так конец, а полшанса из миллиона — лучше чем ничего.
      — Я расскажу ему, как ты хочешь его использовать, — она вскочила.
      — Я не против. Но думаю, ты сильно недооцениваешь его упрямство и… — Александр Кордо улыбнулся, — любовь к жизни.
      Когда Дик вернулся из библиотеки, уже наступило время ложиться спать.
      — Что ты там делал? — немного неприязненно спросила Рокс.
      — Изучал историю дома Рива. Завтра опять пойду. Я так мало знаю.
      — Ты понимаешь, чего хочет отец?
      — Да, сеу. Но я хочу того же самого.
      — Восстания гемов?
      — Спасения для дома Рива, — он начал раздеваться. — Вы же не дадите гемам жить, если не дадут жить вам. Восстание, Господи Боже — да хоть бы удалось добиться отмены этого придурочного указа об элиминации!
      — И у тебя, наверное, уже есть план? — ехидно спросила она.
      — Нет. Пока — ничего нет. Я слишком мало знаю. Я плохо использовал свое время и был дураком…
      — Ты и сейчас не выказываешь большого ума, — Рокс тоже начала раздеваться. — Отец считает, что нам нечего терять. Он использует тебя, выжмет из тебя все, чтобы надавить на Шнайдера — а потом выбросит.
      — Я знаю, — оставшись в одном белье, Дик сел на край постели и ссутулился. — Но это будет еще не сегодня. А чтобы придумать что-то получше, я должен знать больше. Так что я все равно никуда не денусь…
      Он вздохнул, лег и закинул руки за голову. Рокс тоже легла, сбросив свой короткий топ и не прикрывшись одеялом. Потом пожалела его и погасила свет.
      — Ран… — тихо позвала она. — Ты очень любишь ее?
      Дик вздохнул. Отрицать было бессмысленно — в полусне он выдал одну из своих самых главных тайн.
      — Больше, чем жизнь.
      — Насколько… близки вы с ней были?
      Он промолчал.
      — Ты… вел себя очень уверенно, — сказала Рокс, садясь и кладя ладонь ему на плечо. — Понимаешь, я должна тебе кое-что объяснить. Женой Тейярре может быть только девственница. Если ты и сеу Эльза…
      — Мы женаты, — в голосе Дика появилось напряжение надежды. — По всем правилам, при свидетеле. И… брак был… действительным.
      — Кто свидетель?
      — Боевой морлок, — сказал Дик. — Это было в дворцовой тюрьме, в ночь перед казнью. Я понимаю, для вас такой свидетель ничего не значит…
      — В дворцовой тюрьме записывается каждый чих арестанта. Синоби знают. Они должны знать. И Шнайдер знает. Если он подсунул Солнцу недевственную невесту…
      — То, может быть… — надежда в голосе Дика стала почти мольбой.
      — Нет, — Рокс сжала его плечо. — Это поможет опрокинуть Шнайдеров, но она погибнет с ними вместе. Такого не простят, Шнайдеру не поможет дружба с Солнцем. Если хоть кто-то… скажем мой отец… узнает…
      — Ты должна молчать, Рокс. Ради всего святого, ты должна молчать!
      — Я буду. Но ты понимаешь… что такое молчание… может тебе чего-то стоить?
      — Чего? Что я могу тебе дать?
      — Ты знаешь, — она снова включила свет.
      Дик сел, обхватив колени руками.
      — Один человек… — глухо сказал он, — плохой человек, но понимающий в этих делах… сказал мне, что нет ничего хуже отвергнутой женщины. Я ему поверил тогда, потому что… мне как раз прилетело. А теперь и вы зажали меня в угол. Я дам вам то, чего вы хотите, если так пошло дело. Моя гордость вся уже потеряна. Только вы скажите сначала, кто вам нужней: друг, который вас любит или любовник, который вас ненавидит.
      — Ран, — она переместилась поближе, села у него за спиной и обняла за плечи. — Конечно же, мне нужен друг. У меня совсем нет друзей… но… извини, я не устояла перед искушением проверить тебя на прочность.
      — Больше так не делай, — сказал он.
      — Не буду, — Рокс отстранилась, завернувшись в покрывало. — Но и ты пойми: Элисабет для тебя потеряна, скорее всего.
      — Нет. Никогда. Пока я жив, — Дик тоже завернулся в покрывало и лег. — Давай спать, Рокс. Я завтра встану рано.
      — Конечно, — как можно тверже ответила она и улыбнулась. А потом погасила свет, чтобы Ран не увидел, как она плачет.
 

* * *

 
      Три дня Дик не вылезал из-за терминала. На четвертый день понял, что возможности его интеллекта исчерпаны полностью — новые данные не усваиваются, старые не выстраиваются в хоть сколько-нибудь складную картину. Тогда он взял Рокс и повел ее на прогулку в Салим.
      Он ничего не просил у нее и ничего не предлагал — и никто в Салиме тоже. Их просто встретили с радостью — и Дик увидел два новых лица, Саломею и Симона, супругов-тэка, крещеных Остином и вынужденных скрываться из-за беременности Саломеи. И Рокс сидела со всеми у котла — плечом Дик чувствовал, что ей неловко, но при всех не мог спросить, почему.
      Она сама предложила на обратном пути — перевезти Салим в одну из пустующих казарм при лабораториях.
      За поиск и подготовку помещения они взялись в тот же день — а факты, накопленные в последнее время, наконец-то начали выпадать в осадок и кристаллизоваться.
      Дик был наблюдательным и умным юношей, но до сих пор видел дом Рива только «снизу» — из ясель для гемов, из Муравейника, из Салима. И, как во времена его прежней жизни, мир делился на «мы» и «они». «Они» были врагами «нас». Только раньше в «они» входил весь дом Рива, а теперь теперь в круг «мы» перешли гемы и неимущие люди Пещер, а в кругу «они» остались богатые, знатные и принимающие решения.
      И вот эта последняя граница треснула. Среди «них» была любимая Бет, среди «нас» оказалась богатая Рокс. Мир смешался. Его нужно было организовать заново.
      В конце концов «они» стали насчитывать всего троих: Рихарда Шнайдера, Лесана Морихэя и Солнце-Тейярре Керета бин Аттара. С этими тремя — война до смерти. С остальными…
      Александр Кордо подсказал ему, где можно искать союзников. «Планетники», хозяева плантаций и шахт, не особенно рвутся в Галактику — но элиминация гемов тяжело ударит по ним, причем в самое ближайшее время, когда приказано будет стерилизовать всех тэка третьего и четвертого поколений. Дик морщился, думая о союзе с рабовладельцами — но одна цель была у них общей: гемы должны выжить как раса. На первых порах этого хватит, а дальше — дожить бы до этого «дальше».
      Вторая группа возможных союзников — обнищавшие судовладельцы, экипажи и пайщики. Вроде Данга и его родни. Они были почти ничем, но ради былой чести имели голоса в Совете капитанов.
      Третья группа — отчасти совпадает с первой: ветераны последней войны, сослуживцы Эктора Нейгала. Дик просмотрел информацию по Бессмертным и увидел, что полковника многие любили. Его смерть была замята, так — какие-то там бандиты ограбили и сожгли усадьбу, убили хозяина… Интересно, подумал Дик, что скажут эти старые волки, узнав правду.
      Четвертая — магнаты вроде Александра Кордо. Те, кто вложил слишком много в реформу Фаррана-Бона и не разорился донага только потому, что ресурсы позволили устоять. Дальновидные люди, понимающие, что блестящий полководец Шнайдер ведет дом Рива от войны к войне.
      Пятая — те, кого Дик затруднялся назвать иначе как «простые люди». Такие, как господин Исия или Даллан или матушка Ашера. Те, кому плевать на политику — они просто замечают, что год от года живется хуже.
      И шестая, которая для Дика была первой. Гемы.
      Эти шесть сил очень ограниченно пересекались между собой и вряд ли кто-то задумывался о том, могут ли у них быть общие интересы. Магнаты боялись друг друга, и следили, чтобы никто не имел слишком много власти за раз. Простые люди Пещер никогда не пошли бы за магнатами, которых ненавидели, против Шнайдера, которого любили. Планетники не объединились бы с разорившимися космоходами, и уж тем паче никто не встал бы на бой за право гемов на жизнь.
      Это казалось безумием — но не большим, чем все остальное: если кто-то и может изменить положение дел и объединить всех — так только чужак, причем такой, за которым не стоят ни клан, ни армия, ни секта. Его никто не боится — и поэтому ему смогут доверять. Если он правильно себя покажет.
      А почему нет? Почему нет? Обреченному и рисковать-то нечем.
      Дик перебрал в уме возможных врагов. Помимо тех троих, с которыми никакого мира, в первую голову — Крыло. Военный флот. Люди, которые живут войной и другой жизни себе не мыслят. Удивляясь сам себе, Дик понимал, что не испытывает к ним вражды. Они были чем-то похожи на Синдэн. Пока в падшем мире есть война, кто-то должен заниматься войной. А что война изменяет тех, кто ею занимается — так тут ничего не поделать. Крыло не заключит мира с Империей, ему нечего выигрывать от такого мира. А значит — Крыло будет драться.
      Магнаты, вложившие ресурсы в контрабандную торговлю во время войны. Открытие Картаго, прекращение сползания в автаркию — больно ударит по ним. Дик не сочувствовал им нисколько, но понимал, какая это опасная гадюка.
      И третья — синоби. От одного этого слова у Дика мурашки ползли по спине. Он скорее даст еще один шанс вырвать себе сердце, чем поведет хоть какие-то переговоры с синоби.
      Итак, в общих чертах план действий намечался — но никакой конкретики не было. Ведь не придешь же к человеку так просто домой со словами — «эй, а давай-ка перевернем Пещеры Диса!»
      Он думал, думал и в конце концов вспомнил имя — Ян Шастар. Человек, который был пилотом Нейгала и искал крови Моро вместе с Рэем. Он знает друзей Нейгала и с ним, по крайней мере, можно будет говорить о чем-то. Но где искать его? В космопорте Лагаш? В Ниппуре, городе клана Дусс?
      Дик снова сел за терминал — и в сводке новостей, где он рассчитывал найти сведения о пилотах, почти сразу же наткнулся на сообщение:
      «Банда несовершеннолетних преступников подвергнется гражданской казни в глайдер-порту».
      Дик пробежал сообщение глазами. Потом еще раз. Потом вылетел из библиотеки и помчался в сторону монорельсовой станции, чтобы ехать к Рокс в лаборатории. Потом сообразил, что без Рокс его никто туда не пустит. И почти сразу же сообразил, что с ней можно было связаться из библиотеки через терминал. Обругал себя «кусотарэ», бегом же вернулся в библиотеку и вышел на связь с лабораториями.
      — Что случилось, Ран? — спросила влюбленная амазонка.
      — Нам нужно как можно быстрей быть в глайдер-порту! — Дик посмотрел на хроно и добавил: — Через час будет уже поздно!
 

* * *

 
      Так вот значит, каково оно — смотреть на мир с высоты эшафота. Данг много раз видел глайдер-порт, но еще ни разу — так.
      Он скосил глаза на остальных ребят. Сет стоял бледный и молчал, только губы ходили ходуном. Итци плакал. Тоно глупо улыбался. Данг не знал, жалеть дурака или завидовать ему. Для него все закончится очень быстро и навсегда, но, похоже, со вчерашнего дня он этого так и не понял. До него не дошло, что это значит, хотя судья просто-таки все разжевал: «Тебя повесят за шею и ты будешь висеть до тех пор, пока не умрешь». «А потом вы меня отпустите?» — спросил дурачок у судьи. Охранники заржали. Ночью в камере Тоно все приставал к Дангу — как это, умирать? «Откуда я, на хрен, знаю», — разозлился Данг в конце концов. — «Я еще не умирал ни разу». «Флорд рассказал бы мне», — вздохнул Тоно. — «Флорд умирал один раз». У Данга сердце упало в живот: «Что за гонево?» — «Элал говорил», — ответил недоумок. — «Элал хотел побить его, рубашку порвал. А он Элала ранил». Итци и Сет ухватились за эту его оговорку — все лучше, чем сидеть и молча ждать утра, — и вытянули из него все, что он знал, а чего не вытянули — то додумали. И завтра, если никто из них не умрет под плетьми, тайну Ричарда Суны будет знать весь Муравейник, ибо что знают двое — то знает каждая свинья, если один из этих двоих — Итци.
      Ран, Суна, где ты был, когда был нам так нужен? И где ты сейчас? Ты бы рассказал мне, как все это перенести.
      Ран пропал шесть дней назад. Пять дней назад нашли убитыми Элала и Нышпорку. Четыре дня назад до Данга дошло, что торговец пойлом Кодар Вишна похвалялся, что состоит в «Батальоне страха» и приложил руку к смерти одного из мелких засранцев. Три дня назад Данг собрал Сурков и они ворвались в магазин Кодара Вишны, разбили все бутылки, залив пол содержимым, а потом подожгли его. Поджог в плане не значился, ребята сорвались, когда погиб Анк. Один из служащих Кодара достал пистолет, выстрелил в Анка — наповал. Тоно зарезал ублюдка. Позавчера цап Исия Дамон заявился с отделением морлоков на свалку и захватил всех, кого там нашел: Данга, Тоно, Сета, Итци, Илихау, Симха и троих девок. Будучи уверены, что их не смогут обнаружить, Сурки спали, как… ну да, как сурки. Знать бы, какая сука заложила… А вчера был суд. Они не смогли бы выгородить Тоно, даже если бы попытались: при допросах применили шлемы. И не только шлемы — у Данга опять болели все ребра. Ему, как вожаку и Тоно, как убийце, досталось больше всех. Ясное дело, цапам за это ничего не было — «сопротивление при аресте», вот как это у них называется. Тоно приговорили к виселице, остальных — к штрафу либо публичной порке. За Илихау и Симха родители заплатили штраф — однако, насколько Данг знал Ашеру и Симха-старшего, они выпорют отпрысков самолично. Дед Данга, видимо, решил, что эта радость не стоит трех сотен дрейков, а у Итци и Сета просто никого не было. Что ж, они, по крайней мере, останутся живы. Если не подохнут.
      Данг покосился на палача — добровольца из охранников городской тюрьмы. Постарался запомнить его лицо, чтобы, когда наступит день, объяснить ему, как мало в жизни значит прибавка к зарплате в шесть дрейков за каждого наказанного. Потом бросил взгляд на рукоятки разных кнутов, торчащие из брошенной на помост сумки. Итци посмотрел туда же, а потом, всхлипнув — на своего капитана.
      — Не дрейфь, — прошептал Данг. — Шкура зарастет.
      Рядом с алтарем за оцеплением стоял этот цап, Исия. С виду он был мягкий и кривой, как раскисший пельмень, но Данг знал, что это одна дымовая завеса. На самом деле Исия был быстрый, сильный и хитрый сукин сын. Но это его не спасет. Ни один сукин сын не может бодрствовать тридцать часов в сутки. Данг увидел, что Исия тоже смотрит на него, и улыбнулся цапу как можно гаже. Сурка можно схватить, избить, даже убить — но это нельзя сделать безнаказанно. Данг все свои силы положил на то, чтобы в банде этот принцип не нарушался. Он копировал Итивакай. Один за всех, все за одного.
      «И куда это тебя привело? А остальных?»
      Данг заглушил этот голос в себе. В конце концов, рано или поздно, чем-то таким должно было все обернуться. Ни одна уличная банда не существует вечно. Это как в игорном доме — в конце концов выигрывает дурацкий автомат. Может быть, Нешер закончит так же. Все равно небо потеряно. Все потеряно…
      Начали с повешения — Тоно шел к петле как нашкодивший ребенок к отцу на выволочку. Он зашмыгал носом, когда петлю накинули ему на шею, и опять спросил у охраны:
      — А меня потом отпустят?
      Сет, услышав это, не выдержал и заорал:
      — Гады! Гады! Гады!
      Его несколько раз ударили стрекалами — и он упал, хрипя. Судебный исполнитель зачитал в микрофон приговор и кивнул. Палач шагнул назад, чтобы не стоять на люке, а Тоно завертел по-глупому головой, и вдруг удивленно вскрикнул, когда опора ушла из-под ног. Люфт на веревке был два метра, Тоно пропал из виду, как в уличном представлении. Данг услышал только хруст позвонков. Он надеялся, что Тоно ничего толком не успел почувствовать.
      Насчет себя и остальных надеяться было не на что. Оставалось только показать им, как следует себя вести.
      Он первым шагнул вперед и протянул руки, чтобы его расковали и раздели.
      — Четыре минуты, — сказал медтех, бегло просветив его сканером. — Здоровый кабан, выдержит.
      … На исходе третьей минуты Данг потерял сознание и пришел в себя только тогда, когда его сняли. После этого начался бред. Ему пригрезился Суна, с ладонями, перепачканными кровью, лихорадочно вертящий в руках какую-то черную яйцеобразную хреновину. Потом в бред вторглась красавица-блондинка, властно скомандовала «Дай сюда!» и отобрала хреновину у Суны. «Бесполезно», — сказал цап Исия. — «Дохлое мясо». Что-то мокрое шлепнулось на спину, Данг завыл, царапая свою постель, но его схватили за руки и Суна заорал в самое ухо: «Сейчас все будет хорошо, Данг! Потерпи чуть-чуть, все будет хорошо!» Данг увидел, что руки, стискивающие его запястья — темны и когтисты. Морлок. Вырываться было бесполезно, оставалось поверить Суне на слово — и вот, о чудо, ему действительно полегчало. Штука, распластанная на спине, была холодной, от нее распространялось приятное онемение. Он смог вдохнуть, поднять голову. Какая-то гем-женщина поднесла ему воды. «Не бойтесь, хито-сама. Я — Мария. Он — Раэмон. Вы в Салиме»… Или в Иерусалиме? Вера Суны — не сказки? Данг напился сладенькой водички и уронил голову на подстилку.
      …Когда измученный Данг наконец заснул, Исия решился поближе рассмотреть те штуки, которую прилепили ему на бок и на лопатки.
      — Она что, отсасывает кровь? — поинтересовался он.
      — Это медицинский бот, — пояснила красотка-аристократочка Роксана Кордо. — Он делает все, что необходимо. Да, и кровь отсасывает тоже. Лечит внутренние разрывы. Обезболивает. Обеззараживает.
      — Неслабо, — с уважением сказал Исия. — Это новые разработки? Когда в продаже появятся?
      — Сейчас одна такая стоит в производстве около пятисот дрейков, — пожала плечами аристократочка.
      — Ничего себе пластырь… — хмыкнул Дамон. — Много же у вас будет покупателей.
      — Эти боты не пошли в серию потому, что не прошли полевых испытаний. Можно считать, что они сейчас их проходят…
      Исия проследил, как бот-слизень, внутри которого темнеет отсосанная кровь, переползает с бока юноши на поясницу, как раз в область почек.
      — Испытывайте, сеу Кордо, испытывайте, — одобрил он. — Этому парню мало что уже может повредить.
      — Он выживет, — мрачно сказал Суна. — Я ведь выжил. Ему назначили четыре минуты, мне — восемь.
      — Это, — Дамон распахнул на нем куртку и ткнул пальцем в тонкий шрам на животе. — Сделано «гадюкой», тонким металлопластовым хлыстом. Она выпускает много крови, рассекая кожу — и только. В ней нет веса, чтобы причинить внутренние разрывы. А вот это — работа «волка», — палец Исии прошел вдоль мягкой припухлости над лопаткой Данга и остановился на зашитом рубце у него подмышкой. — Бич с хитростью: кончик тонкий, основание толстое. В кончик вплетена проволока, чтобы сдирать кожу. Все зависит от того, кто и как бьет. Можно хлестать одними концами, с оттягом, напустить кровищи, чтобы все девки в обморок попадали. А можно бить толстым основанием. Крови мало, внутренние разрывы — обеспечены. Четыре минуты — верная смерть. Зря парень играл героя.
      — Он не играл. И он выживет. Рокс обещала.
      — Ах, ну раз Рокс обещала… — Исия встал, засунув руки в карманы. По крайней мере, сказал он себе, мучиться парень больше не будет: этот слизняк накачал его анальгетиком по самые глаза.
      Остальные вели себя умнее — орали как надо и не злили палача. Сейчас мелкий кемарил под стеночкой, а второй так и не пошел сюда — убрался куда-то в свою конуру, зализывать раны. Побрезговал помощью гемов. Зато здесь был третий, не попавший под раздачу: вовремя смылся. За все время, что они провели в этой пещере, пацан не сказал ни слова, и Исия решил, что он немой.
      — Я не считаю гордыню смертным грехом, — сказал он, присаживаясь на выступ в камне. — Я вообще не верю в грех. Но считаю большой глупостью.
      Глаза Рана яростно блеснули из-под отросшей челки.
      — Глупость лучше, чем жестокость, — сказал он.
      — Жестокость? А что, в Империи не наказывают преступников?
      — В Империи не убивают детей!
      — Ничего себе ребенок, — хмыкнул Исия, глядя на здоровенного Данга.
      — Я не о нем. Вы повесили Тоно, а он был даже младше меня, хоть и здоровый!
      — Он был достаточно взрослым, чтобы убить человека.
      — Он был полоумный! Рос на улице как щенок, никто его ничему не учил! Вот это ваш Вавилон: вы сначала доводите человека до отчаяния, а когда он от отчаяния убивает — расправляетесь с ним!
      — Многие доходят до отчаяния — убивают не все, — Исия тоже почувствовал злость. — Ну-ка, расскажи мне о жестокости! Когда эти орлы подожгли магазин, зарезанный твоим Тоно мужик еще был жив. У него в легких нашли частички сажи, он сгорел заживо. Будешь ты мне еще тут о жестокости рассказывать?
      — «Батальоны страха» раньше добрались до Нышпорки!
      — С чего ты взял, что это «батальоны»?
      — Больше некому.
      — А что ты скажешь мне про второго пацана? Этого, как его… Элал? Кто его убил?
      — Не знаю.
      — Но ведь ты последний, кто видел его живым. По его словам, — Исия показал большим пальцем на дремлющего Итци, — ты дрался с Элалом и ранил его.
      — Да, было. Но после я его не видел.
      — Я видел, — Исия заоглядывался, не понимая, откуда исходит голос. Оказалось, заговорил мальчишка, которого Исия полагал немым.
      — Где? — быстро спросил Дамон.
      — Парк Четырех Континентов, — сказал пацан и снова замкнулся.
      У Исии щелкнуло в голове. С этим парком соседствовал клуб «Дарума», штаб-квартира Итивакай. Он глянул мельком на Йонои и увидел, что у того тоже щелкнуло.
      Тело Элала было найдено за воротами глайдер-парка. От «Дарумы» не ближний свет, но карт вполне мог выехать за ворота, выбросить труп и вернуться…
      — А мой Розарий на нем нашли? — спросил Ран.
      — Твой что?
      — Шнурок, на нем шестьдесят узлов.
      — Нет, — Исия приподнял брови.
      Ран молча встал.
      — Рэй, Рокс, я должен идти, — сказал он морлоку и аристократической красотке. — Когда Данг очнется — Мария, будь с ним, пока я не вернусь.
      — Куда навострился? — Исия догнал пацана в коридоре и схватил за плечо. Лезвие флорда мгновенно блеснуло у него пред глазами.
      — Не смейте меня лапать, — прошипел парень. — Я не всегда себя помню, можете и без рук остаться.
      — Учту на будущее. Так куда ты идешь?
      — Туда, куда вас не возьму.
      — В «Даруму»?
      — Не ваше дело.
      — Мое. Я полицейский.
      — Вы не арестуете этих людей. У вас не хватит власти.
      — А что ты сделаешь?
      Парень молчал, продолжая мерно шагать вперед. Свет из пещеры, называемой Салимом, уже не достигал их, пацан уверенно ориентировался в темноте, а вот Исия, даже включив встроенную подсветку визора, то и дело ударялся плечами о каменные выступы, пытаясь не отстать от него.
      — Послушай! — крикнул он, когда Ран исчез из виду за очередным поворотом. — Я расскажу тебе, как было дело! Твой дружок Элал давно просился в «Итивакай», но его там не очень-то привечали. А потом появился ты, лихой боец Флорд. Нешер позвала тебя в банду, ты отказался. Элал то ли сам, то ли по ее наводке решил показать, что он тебя круче, побить и как доказательство принести этот твой… гербарий…
      — Розарий, — шаги юноши стихли, а голос показал Исии, что он не так далеко успел убежать.
      — Как скажешь, — согласился он, догоняя. — Но в драке он, видимо, порвал твою рубашку или что-то еще… Словом, он увидел шрамы и понял, кто ты есть. Он удрал с трофеем и помчался прямо к «Даруме», чтобы продать там эти сведения. Но просчитался.
      На этих словах Исия почти врезался в молча ждавшего паренька.
      — С ним расплатились ножом в глотку, — закончил Дамон. — И попытались обставить труп так, чтобы было похоже на работу «Батальонов». И в ближайшее время тебя ждет новое интересное предложение от Нешер — под угрозой, что тебя продадут.
      — Я не буду ждать никаких предложений, — сказал пацан сквозь зубы.
      — Давай я тебя еще насчет кой-чего просвещу, — Исия старался говорить так, чтобы не было заметно восстанавливающегося дыхания. — За Муравейник соперничают две банды: Рю-ноХана и Итивакай. Яно и Нешер.
      — Я знаю.
      — У них что-то вроде паритета: банда Нешер меньше, но зато сплоченней, и бойцы классом получше, чем у Яно: почти сплошь ветераны. Или такие как ты, кто зарекомендовал себя в уличных драках. Яно мог бы раздавить Нешер, если бы взялся — но потери вышли бы такими, что овчинка выделки не стоит.
      — Пока что ничего нового, сеу Исия. Я пойду.
      — Приглуши мотиватор. Нешер, кроме всего прочего, поддерживают простые люди Муравейника, потому что она грабит богатых, а рэкетиры Яно выколачивают деньги из бедных. Конечно, все это дурная романтика — на самом деле обе банды сотрудничают, Яно помогает Нешер сбывать награбленное, а Нешер пресекает левый рэкет. Но каждый думает, как вцепиться другому в глотку, и Яно первым додумался до хитрой штуки…
      — «Батальоны страха»?
      Исия кивнул.
      — Может, закурим?
      Дик без всякого стеснения взял у него сигарету. Забавно, в который раз подумал Яно, глотая дым, даже самые гордые из уличных мальчишек, не считают стреляние сигарет попрошайничеством.
      — Простым людям нравится Нешер и не нравится Яно — но их раздражает также ваша братия. Все эти гордые отпрыски захиревших торговых кланов, которые слишком горды для черной работы, но не слишком горды для воровства, грабежа и нищенства. Яно заключает с полицейскими чинами союз…
      — С полицией?!
      — Да, сынок, с муниципальной полицией. Я не знаю, как высоко он держит лапу, но знаю, что начальник сектора — его, вместе с ботинками и пуговицами на мундире. Знаешь, почему убивалитвоего дружка? Потому что он совершил организованную попытку сопротивления. Он попал в точку: Кодар — член Батальона. Полиция в сговоре с Яно. Не вся, но я, кажется, вычислил шестерых подонков, которые в деле.
      — И вы арестуете их? — Ран даже не пытался скрыть сарказма.
      — Вот это самая сложная часть плана. Не могу я их арестовать, доказательств нет. Да я и не собираюсь наживать себе геморрой в зале суда.
      — Так я и думал, — Ран загасил сигарету о стену и зашагал вперед.
      — Что я собираюсь — так это просто убить их, — небрежно сказал Исия. Ран остановился. — Ну, что застыл? Думаешь, ты один умеешь глотки резать? Я прихвачу их на сборном пункте, в игорном клубе Декии, с поличным, в этих милых черных костюмчиках, с оружием в руках. Они будут оказывать сопротивление — уж я об этом позабочусь — и все до единого, вся верхушка, будут перебиты. Но что толку, если Яно купит себе новых цапов? Понимаешь? Рано или поздно он их себе купит.
      Он тоже погасил сигарету и, найдя предисловие уже достаточно долгим, сказал:
      — Убей Яно.
      Он не видел лица мальчишки, но молчание его было ужасным.
      — Убей Яно, — повторил Исия. — Ты сможешь. И тебе все равно нечего терять. Скорее всего, синоби ищут тебя. И найдут. Не бывает так, чтобы синоби кого-то искали — и не нашли. Ты не скроешься в своих пещерах. Я должен найти Апостола Крыс, если я погибну — ничего не изменится: назначат другого. Я рискую головой, прикрывая тебя. Я рискую головой, вставая против «батальонов страха». Шансов выйти из этого дела живым у меня не больше, чем у тебя. И я занимаюсь этим делом ради тех, на кого глаза бы мои не смотрели.
      — Не просите меня убивать, — прошептал Ран. — Пожалуйста.
      — Я понимаю, что ты христианин. Не убий, люби врагов и все такое. Но Яно — мразь, которую можно только в землю. Ты сам все прекрасно знаешь. Ты слышал, как он избавляется от трупов.
      Об этом знал весь Муравейник — трупы Яно скармливал свиньям. Дешево и надежно — не оставалось даже костей.
      — Я десять лет смотрел, как он берет порт в свои руки, — продолжал сквозь зубы Исия. — Десять лет одних ребят покупали, других убивали. И я ничего не мог сделать, потому что свидетелей нет, суд куплен, а через кольцо быков мне не пробиться. И вот судьба подбрасывает мне тебя. Понимаешь? Человека, который может это сделать. Ну посмотри на это немного иначе — а вдруг меня тебе послал твой Бог? Вдруг он хочет, чтобы ты отправил эту мразь на Его суд?
      — Вот этого не надо было говорить, сеу Исия, — прошептал юноша. — Это вы зря.
      Он отвернулся и пошел по коридору, ускоряя шаги.
      — Парень, — Исия на короткое время догнал его. — Я же не посылаю тебя на верную смерть. Если я говорю, что ты можешь это сделать — значит, можешь. Охрана Яно не круче тренированного морлока-бодигарда, а охранница Лорел даже не успела выхватить оружие, как ты завалил ее хозяйку. Я говорил кое с кем, кто видел тебя в деле — он сказал, что ты лучший флордсман Пещер.
      — Я думал, вы мне друг, сеу Исия. Я думал, вы мне друг!
      — Да с чего ты это взял? — изумился полицейский. — Я не арестовал тебя и не донес, потому что ты мне понравился и потому, что ты и без того получил достаточно. Я не зацапал тебя как Апостола Крыс, потому что мне нет дела до крыс и до того, чему ты их учишь — «Батальоны страха» важнее. Я тебе помог найти работу, потому что ты честный парень и потому что Даллану был как раз такой и нужен. И если бы ты продолжал себе сидеть там тихо — я бы к тебе сейчас не обратился. Потому что я вижу, когда человек способен на что-то, а когда нет. Ты что, так и думаешь, что изменишь мир, если будешь рассказывать гемам сказки? Рано или поздно, если ты хочешь хоть что-то сделать для них, тебе придется браться за этот свой меч.
      — Я не хочу убивать!
      — Если бы ты хотел убивать или я, мы были бы хуже морлоков. Мне не нужен человек, который хочет убивать. Мне нужен человек, который может убить, если надо, и двадцать раз подумает, надо ли. Декия, Тройо и все, кто продался — думаешь, мне хочется вышибать им мозги? Ведь они люди, хоть и погань. Живое дыхание. И пацаны, которых они убивали — тоже люди. Ты хочешь, чтобы на твоих друзей, Сурков, продолжалась охота?
      — Нет!
      — Ну так перестань жевать сопли и помоги мне.
      — Нет! — Ран ускорил ход, потом побежал. При попытке догнать его Исия налетел в темноте на незамеченный угол и крепко треснулся головой. Пока он пытался проморгаться и перевести дыхание, шаги паренька затихли вдали.
      — Итак, что мы имеем? — пробормотал Дамон, придя наконец в себя. — Одну старую задницу и шестерых морлоков как группу поддержки. Негусто. Ладно, будем крутиться с тем, что у нас есть.
 

* * *

 
      Пуля один был в своем карте — главари банды Нешер ездили без охраны, был у них такой шик. Закрыв карт и услышав позади себя шорох, Пуля развернулся, выхватывая ствол, но, увидев перед собой мальчишку, так удивился, что опустил оружие. Это был позорный ляп — и через мгновение Пуля снова поднял ствол, показывая, кто тут хозяин положения.
      — Какого хрена? — грозно спросил он. — Как ты сюда попал?
      — Дверь взломал, — спокойно сказал мальчик, и что-то в этом спокойствии напугало Пулю.
      — Зачем?
      — Вы убили Элала, — это был не вопрос. — Почему вы мне не сказали?
      — А зачем тебе знать? — Пуля спрятал оружие. — Господи, ну, сглупил я. Этот придурок приперся ко мне, размахивая твоим Розарием, думая, что за это мы его примем…
      — Вы же обещали ему.
      — Черт, это было последнее испытание! Ну как бы ты поступил на его месте?
      Дик промолчал, только глаза презрительно сузились.
      — Правильно, и я бы послал меня подальше. А он согласился, понимаешь? Согласился пойти избить своего, чтобы вступить в шайку посильнее и покруче. Ну как можно такого принимать? А когда он понял, что ему не светит, он начал тебя продавать. Рассказывать, кто ты есть. Ну, я вывез его за город, и…
      Глаза мальчишки сузились еще сильнее, и Пуля понял, что презрение адресовано не к покойному Элалу, а к нему самому.
      — Ну что ты выщурился, как святой Брайан на А-Шаира? — разозлился Габо. — Он продать тебя хотел, понимаешь? Продать, за место в банде. И то — если бы он, дурак, сказал, что уже успел разболтать о тебе, остался бы жив. Я тебя спасал, понимаешь, ты? Я был в лагере. Это ад. Я там выжил. Меня подстрелили в последний день, в последние часы — и стояли, смотрели, как я истекаю кровью, и делали ставки, выживу я или сдохну. А я им назло решил выжить. И выжил. И когда я узнал, что кто-то еще натянул этим сукам нос и выжил… — он проглотил застрявший в горле комок. — Это все, чем я мог тебе помочь. Если бы узнал тебя раньше… а, к чему теперь болтать. Еще неделя — слухи доберутся до всех, и тогда на тебя откроют охоту. Это пещеры Диса, здесь жуть как не любят доносить, зато очень любят решать дела самостоятельно. Из чего я заключаю, что дела твои плохи. Нешер не даст тебе места в банде, зачем ей живая мишень… Все, что я могу — деньги, пушка… — он протянул Дику денежную карту и пулевичок.
      Мальчишка не протянул за ними руки, продолжая стоять и смотреть. Да будь ты проклят! — подумал Габо, изводясь под его взглядом.
      — Ладно, чего тебе еще? Добрый совет от человека, за которым тоже охотились? Не доверяй никому.
      — И вам?
      — И мне. Потому что я буду стоять за Нешер, что бы не случилось Она меня вынула из дерьма, и я делаю, что она скажет. А убийца цукино-сёгун — это крутовато даже для Итивакай. Хотя лично я тебе за это готов руку пожать.
      Он вынул из внутреннего кармана плаща сигариллу и закурил.
      — Послушай, а зачем ты вообще пришел? Я сначала подумал — проситься в банду.
      — Не знаю, сэр… трудно объяснить. Я хотел… узнать, сколько в вас еще осталось от… имперца. Наверное.
      — Совсем немного. Считай, что и ничего.
      Дверь зашипела и стукнула, открылась и закрылась. Пуля раздавил сигариллу о стену и прицельно защелкнул в утилизатор. На душе было пакостно как никогда. Он поднялся из гаража в квартиру, заказал поесть через сантор, включил новости, потом какую-то чепуху с песнями и плясками… Чепуха не радовала, принесенная еда была как картон. Габо выключил интерфейс и спустил жрачку в унитаз.
      Потом Габо долго сидел в кресле, то замирая, словно в каталепсии, то поигрывая своим пулевиком, маленькой шестнадцатизарядной «Тиганой». Он подносил ее к виску, приставлял к подбородку, касался губами полиметаллического композитного ствола… А затем вдруг резко сунул пулевик обратно в кобуру, повернулся к зеркалу и сказал:
      — Дерьмо ты, братец.
      Встал, выхватил из стенного шкафа ящичек, швырнул и вывернул его на постель и из груды всяких мелочей вытащил еще шесть обойм к «Тигане». Рассовал их по карманам, прицепил к поясу флорд, выскочил в лифтовую шахту, придав себе руками дополнительное ускорение.
      Суна, видимо, добирался до мастерской общественным транспортом — пешком он не успел бы, а если бы кто-то подбросил его на снайке или карте, все бы закончилось гораздо раньше, и Габо успел уже после полицейского патруля. А так ему повезло прибыть на место первым. Или не повезло. Смотря с какой точки зрения рассуждать.
      Потому что хозяин мастерской, Таур Даллан, лежал в луже собственной крови, раскинув коротенькие ножки ровно посередине каморки. Исходя из того, что в руке мастер-мутант держал самопальный, собранный из разноименных деталей плазменник, а бок о бок с убитым (мастерская-то была тесная) валялся какой-то амбал с дыркой в анатомии — не требовалось иметь семь пядей во лбу, чтобы понять, что здесь произошло. Потому что амбал, кроме дыры на том месте, где у нормальных людей правое легкое, имел на себе глухую ветрозащитную маску, примету «батальонов страха», а перед мастерской метрах в четырех друг от друга, лежали еще пятеро таких же молодцов: четверо в аналогичных масках, а пятый — неизвестно в чем. Ибо голова его, видимо, отлетела и скатилась куда-то на нижние ярусы. Несмотря на поздний час, десятка полтора зевак уже выползли из своих ночных прибежищ — пивнушек, курилен и полудохлых магазинчиков, которые они сами же и сторожили, экономя на охране — и топтались возле трупов, остерегаясь наступать в лужи крови.
      — Кто-нибудь видел, что здесь было? — спросил Габо.
      — А то! — отозвалась какая-то девица. Пуля помахал перед ее носом купюрой и она с охотой рассказала все, что знала — весьма немного. Шлюха из самых дешевых, она обслуживала клиента здесь же, в простеночке, и из-за его широкой задницы не видела, кто именно прошагал к Даллану. Но крик «беги, дурень!» и выстрел из игольника она услышала отчетливо. Это и впрямь ни с чем нельзя спутать: игольник при выстреле воет, как кот с отдавленными яйцами. А потом завыл уже мужик. Клиент с перепугу кончил мимо кассы и хотел смыться. Но со спущенными штанами убегать неудобно — она поймала его за пояс, и минута ушла на выяснение — должен ли он платить, несмотря на форс-мажорные обстоятельства. На галерее яруса в это время топали и орали, потом орать престали, и топот стих. Клиент хотел ретироваться побыстрее и заплатил. Напоследок девица услышала уже его крик — один из зарубленных был еще жив и ухватил его за ногу. Она решила пока не выходить (Пуля поразился этакому самообладанию у шлюхи), дождаться, чтобы все стихло. Но когда она все же решилась, тот, последний, еще дышал. Наклонившись посмотреть — нельзя ли чем помочь (Дельгадо подразумевал и менее альтруистичный мотив, но придираться к словам не стал), она успела услышать последний бред умирающего: «Не касался ногами земли…»
      Пуля заметил на этом же ярусе, позади всех зевак, еще одну интересную фигуру — бродягу неопределенного возраста, с грязно-серыми волосами. Подойдя к нему, Дельгадо наклонился и спросил:
      — А ты что-нибудь видел? Даю пять сотен, если скажешь.
      Бродяга повел остекленелыми глазами, приоткрыл рот — капелька слюны выкатилась на небритый подбородок. Пуля понял, что тут толку не будет: бродяга весь трясся, от него несло немытым телом и мочой, но главное — перегаром бакулы. Это был живой труп, для которого существовал только дурман. Дельгадо брезгливо разжал пальцы, вытер руки о штаны и выпрямился. Когда он достал пулевик, зеваки шарахнулись по сторонам.
      — А теперь, — улыбаясь, сказал Пуля, — пошли все вон отсюда.
      Два раза просить не пришлось — народ бросился врассыпную. За исключением бродяги.
      Пуля активировал флорд и вымазал его в крови всех пяти убитых. Потом дезактивировал, повесил обратно на пояс, встал у перил и начал ждать.
      Конечно, трюк был из самых дешевых, но в голову ничего другого не приходило — а так он купит пацану час-другой для бегства. Габо улыбнулся.
      Полицейский наряд, прибыв на место, так опешил, увидев Пулю, что ему пришлось приложить некоторые усилия, чтобы уговорить их себя арестовать. И, надевая на него наручники, цапы поначалу держались вежливо, подозревая какую-то хитрую подставу. Но когда он был уже обезоружен, скован и сидел в «крольчатнике», четверо полицейских вдруг весьма неучтиво выволокли его и показали одного из убитых. Габо видел его впервые в жизни, зато цапы признали коллегу. Обратно в «крольчатник» Пулю швырнули уже без сознания.
      Все забыли и о бродяге — впрочем, он уже исчез с места происшествия. Тихо, ползком, он пролез в один из простенков — вроде того, где шлюха занималась с клиентом. И там, на другой стороне, преобразился. Уронил в ладонь две контактные линзы — исчезла красная сеть прожилок на глазах. Выплюнул жвачку с пеплом бакулы. Сбросил смердящий плащ и пошел дальше голым до пояса. Собственно, теперь это был уже и не бродяга — а скорее житель Корабельного города, который провел бурную ночь и то ли был ограблен, то ли проигрался до штанов. Но оружия не проиграл: на руке поблескивал разрешенный законом кинжал-браслет.
      Он спустился двумя ярусами ниже и вошел в лифт. В Муравейнике ловить больше было нечего. Горе-охотники из «Батальонов страха» убили приманку и были порваны в клочья разъяренной дичью. Мальчику даже помощь не понадобилась — подойдя к самой двери Даллана, он услышал крик и выстрелы, мгновенно понял, что случилось, и прошелся по засаде кровавым вихрем. Он был как ангел боли — если у боли есть свой ангел. Техника шедайин в действии.
      Сейчас он, наверное, залег на дно — на то самое дно, где пролежал последние десять дней. А Муравейник будет кипеть и бурлить, и в этом кипении и бурлении сам черт ничего не отыщет… Но отыщут синоби, если не опередить их. Не может быть, чтобы слух об «Апостоле крыс» не добрался до Храма Всех Ушедших. Не может быть, чтобы ведьма Ли его проигнорировала.
      Бывший бродяга поднялся в один из верхних секторов и сунул анонимную карту в приемную щель дешевейшей автоматизированной ночлежки-улья. Дошел до своей ячейки, приложил к сенсору ладонь и, когда крышка-дверь открылась, нырнул в коробку, длиной в два, шириной в полтора и высотой в 1, 3 метра. Здесь можно было лежать, сидеть, имелась небольшая стенная ниша для хранения вещей, латексовый матрас, светопанель, зеркало, разъем для подключения к инфосети, маленький мусоросброс и вентиляция. Дверь закрылась автоматически. Бродяга заблокировал ее, сбросил остатки одежды, вынул из стенной ниши сумку, из сумки — пакет с влажными салфетками, обтер тело и волосы, смывая ненавистный ему самому запах застарелого пота. Потом растянулся на матрасе и положил руку на разъем инфосети. Следовало проверить жучки-ловушки, оставленные им в разных узлах.
      Странствовать по сети и размышлять он мог одновременно, и самым странным во всем этом деле показалось ему поведение Пули. Разговор с Нешер был приватным, она пообещала никого из своих молодцов не посвящать в дело. Все, что они должны были знать — паренька по прозвищу Флорд нужно захватить живым, стараясь причинить ему как можно меньше вреда. При необходимости разрешалось обойтись с ним жестко, но ни в коем случае не убивать. За мертвого — никакой награды.
      Но разговор состоялся только сегодня, и по времени никак не получалось, что Нешер приказала Габо обезвредить засаду. Ни она, ни сам Габо не могли знать о засаде, эти ублюдки появились совершенно неожиданно, и провели там всего двадцать минут — именно столько он менял крайне неудачно, как оказалось, выбранную точку наблюдения. Бедный мутант-коротышка, и тебя скосило это суровое обаяние… Он совершенно не рассчитывал, что Даллан предупредит Дика, и никак не ожидал, что у мутанта окажется под верстаком этакая пушка. Конечно, в Муравейнике без пушки под верстаком трудно, но плазменник… Словом, день сплошных удивлений. И вопросов. Кого именно искали убийцы из «батальонов» — Флорда, лучшего бойца Сурков или Апостола крыс? Почему через минуту после резни на месте оказался Габо Пуля? Почему он сдался полиции? Почему Дик направился к Даллану, неужели не догадывался, что его будут там искать в первую очередь? Устал прятаться? Вызывал огонь на себя? Где он был это время?
      И самое интересное — что делать дальше и где его искать?
 

* * *

 
      — Значит, он сопротивлялся при аресте? — уточнил Исия у сержанта Гешана, глядя на раздутое и черное от кровоподтеков лицо Пули. — Давай я попробую понять, как это вышло: он зарезал пять человек, а потом встал и начал дожидаться, пока вы приедете по вызову. Вы ехали восемь минут. Доехали. Он вас там ждал, при флорде и пулевике. Отдал флорд и пулевик. А потом начал сопротивляться. Значит, он идиот? Или я идиот? Или ты идиот, если думаешь, что я в это поверю? Отвечай!
      Кровавый рот Габо перекосился в попытке улыбнуться. Бандит сидел, прикованный к стулу, его хорошенький костюмчик был порван, лицо разбито всмятку.
      — Отвечай, Гешан.
      — Я идиот.
      — Именно, — кивнул Исия. — Ты идиот. И сейчас ты принесешь господину Дельгадо свои извинения. По всей форме.
      Сержант, запинаясь, принялся извиняться. Потом Исия выгнал его.
      — Вот видите, кто сейчас идет в полицию? — вздохнул инспектор. — И знаете, почему так, сеу Дельгадо? Потому что мир рухнул, и все это понимают. Никто не видит смысла в том, чтобы поддерживать порядок, и моя профессия пользуется гораздо меньшим уважением, чем ваша… Ладно, к делу. Суна к тебе заходил?
      — Кто? — у Пули даже подбитый глаз на секунду раскрылся.
      — Ты сам знаешь, кто. Так вот, он к тебе заходил. Он звал тебя к себе в место под названием Салим. Это убежище для принявших крест гемов и других беглецов. Там укрываются недобитые Сурки, и находится оно вот здесь, — Исия показал место на трехмерной карте Пещер. — Он звал тебя, потому что ты христианин, и он думал, что ты за ним пойдешь. А перед этим он звал туда Даллана. Он пришел за своим мастером, а ты пришел за ним — но там уже была засада, и они убили Даллана, а Суна убил их всех. Ты же решил остаться, чтобы взять вину на себя и выторговать ему немного времени. И я сейчас все это запишу, а ты подпишешь.
      — С чего бы?
      — С того, что я хочу свернуть башку Яно и «батальонам страха», и ты этого хочешь. А потом ты возьмешь свои показания обратно, как данные под шлемом.
      — А потом вы меня повесите за все остальное. Пошел ты.
      Исия вздохнул, отпер сейф и достал обруч — слово «шлем» по отношению к этому прибору применялось уже больше по инерции.
      — Вся штука в том, господин Дельгадо, что выбора-то у вас и нет.
      Допрос длился сорок минут и присутствовал при нем Декия. Дамон провел допрос без сучка и задоринки, старый кабан съел все, что должен был съесть, с Пули сняли шлем, расковали руки и отвели отлеживаться в камеру.
      Самое забавное, думал Исия, пряча шлем обратно в сейф, что со времен «испанского сапога» и дыбы ничего не изменилось: нужно задавать правильные вопросы — и получишь правильные ответы. Декия сам проделывал такие штуки не раз — но сейчас купился, поскольку двое убийц из «батальонов страха», уложенных Ричардом Суной, были полицейскими. Исия вспомнил лицо начальника при виде тела Тройо и улыбнулся. За одно это выражение лица Декию можно было арестовывать.
      — Надо же что-то с этим делать! — возмущенно квакнул господин Декия в ходе последующего разговора.
      — Да, — невозмутимо согласился Дамон. — Боевая подготовка у нас ни к черту.
      Господин Декия не нашелся что сказать — только рот возмущенно открыл и закрыл.
      И хвала богам, подумал Исия, что у вас, пришедших в полицию после войны, хреновая боевая подготовка, и горазды вы только мальчишек резать по углам. Потому что иначе у меня не будет ни единого шанса остаться в живых.
      Исия вспомнил своих учителей — матерых сторожевых псов, которые в основном полегли во время первой криминальной войны. Тогда синоби решили воспользоваться экспортом наркотиков для подрыва экономики Тотмеса. Экономику подорвали, но задействованные для этого кланы так разжирели и скурвились, что совсем перестали признавать чью-либо власть. Тогда-то и взошла звезда Яно: с помощью «Драконьего цветка» синоби раздавили всех остальных, а Яно остался их цепным шакалом. Второе поколение, ровесники Исии, выросли в тени этой войны. Они уже знали, что за спиной любого ублюдка, разжиревшего на работорговле, наркотиках и контрабанде, могут стоять синоби — но все еще видели смысл бороться за закон. Их покупали и отстреливали по одному. Третье поколение было умней и сволочней. Это были такие как Тройо и Декия.
      «Ты идиот, Дамон Исия, что продолжаешь брыкаться. И дважды идиот, что поставил на имперского мальчика с его мечом. Сколько раз тебе говорили: рассчитывать можно только на себя?»
      Инспектор ушел домой через четыре часа после конца смены — но перед этим зашел в казарму боевых морлоков и дал им инструкции. В ухе Исии потрескивала «ракушка» приемника — этой ночью, он чувствовал, «жучок», поставленный гемом по прозвищу Фродо, даст сигнал тревоги. Спать сегодня не придется.
      Но этот день был поистине днем сюрпризов — открыв дверь квартиры, Исия почувствовал повышенную влажность и теплоту, словно кто-то воспользовался сушилкой для одежды. Дверь в ванную открывалась прямо из прихожей — нет, там ничего не сушилось. Но ванной пользовались, заслонка душа была покрыта капельками воды, а сам душ — слишком тщательно отмыт по сравнению с его первобытным состоянием.
      Инспектор шагнул в комнату, держа руку на пулевике.
      — Чего на полу лежишь?
      — Отопление, — ответил Суна.
      Ну да — он лег в мокрой одежде, температура понизилась, отопление включилось автоматически.
      — А чего сушилкой не воспользовался?
      — Как бы я голый убегал, если что?…
      Он поднялся.
      — Я убью Яно, сеу Исия. Но только если вы отпустите Пулю.
      — Чего ради? С показаниями Пули я возьму за глотку Нешер.
      — Нет. После сегодняшней ночи Яно убьет вас раньше, — Ран сел. — Если я не убью его.
      — Как, к черту, я это сделаю теперь?
      — Как хотите. Вы не такой уж законник, какого играете, сеу Исия. Вы ведь заказали мне убийство. Значит, найдете способ отпустить Габо или устроить ему побег.
      — Что между вами такого было? О чем вы договорились?
      — Ничего. Я сам не понимаю, почему он это сделал. Я узнал из новостей, что его схватили за то, что сделал я. Тогда уж хватайте меня.
      — На тебя уже объявлена охота. Пулю допросили под шлемом, он рассказал и о тебе, и о Салиме…
      Дик вскочил:
      — Пуля ничего не знал о Салиме!
      — Знал, потому что я сказал ему. И сегодня ночью, как ты и думаешь, «батальоны страха» будут искать тебя. Искать именно в том месте, которое показал Пуля — а Пуле показал я.
      — А вы застанете их на месте преступления и убьете.
      Спокойствие парня при этих словах подтвердило догадку Исии: Салим уже снимался с места, когда туда принесли раненого Сионга. Батальоны страха должны были найти только выеденную скорлупу.
      — Точно. Морлочий патруль перехватит их на подходе.
      — А сколько их будет?
      — Не знаю. Благодаря твоему «жучку» я насчитал девятнадцать человек. Но может быть и больше.
      — А в патруле шестеро морлоков. С вами — всего семь бойцов.
      «Спасибо за урок арифметики», — хотел сказать Исия, но тут зазвучал вызов на терминале сантора. Исия жестом отправил Суну в угол, не охваченный камерой, и включил видеопанель.
      — Дамон, — над панелью возник Декия. — Ты… хорошо поработал, раскрыл дело Апостола крыс, так что я тут подумал и решил дать тебе небольшой отпуск. Можешь пропустить завтрашнюю смену и хорошенько выспаться.
      — Благодарю, старший, — сказал инспектор. Начальство отключилось. Дамон расстегнул куртку и почесал грудь.
      — Началось, — с довольной улыбкой сказал он.
      Суна выбрался из своего угла.
      — Мне нужно сделать вызов, — сказал он. — Вам же нужны подкрепления?

      Одно из сказанного Габо Пулей было совершенно справедливо: в Пещерах Диса люди очень любили выяснять отношения сами. Отсюда вытекали впоследствии и уличные банды из бывших космолетчиков, и «батальоны страха», состоящие в основном из планетников. И немалое количество полицейских в «батальонах». Потому что арестовывать юных бандюков в качестве полицейских — означало нарываться на скандал с бандой и семьей, а убивать их под маской было безопасно.
      Кому именно принадлежала идея расправиться с Апостолом Крыс — точно не было известно. Она возникла как-то сама по себе, когда полицейские узнали от полоумного мальчишки, кем на самом деле является подмастерье Даллана. Она пришла сразу во многие головы. Убийца цукино-сегун, то ли чудом, то ли колдовством бродящий среди живых и совращающий гемов — это могло навести шороху не только среди уличной шпаны…
      И когда в назначенный час команда из двадцати человек в черных ветрозащитных масках и черных же рабочих комбинезонах пошла по рабочим коридорам Пещер Диса, все убрались с их дороги — хотя как будто бы никто никого не оповещал заранее. Они просто шли, и коридоры пустели перед ними.
      В нужном секторе они свернули из рабочих проходов в дикие, естественные каверны. Месторасположение Салима, который они искали, было известно — но на всякий случай у нескольких были при себе сканеры. Конечно, гемы — не противники, но в заданной точке охотников ждал как минимум один боевой морлок и один хороший флордсман.
      Чем ближе они подходили, тем тише старались идти. По сигналу предводителя погасили фонарики и надели очки ночного видения. Они были насторожены и возбуждены — в этих пещерах, по слухам, встречались уже не только бездомные гемы и мальчишки — но разве могут какие-то подонки напугать бойца из «батальона страха»? Поэтому когда впереди раздался голос:
      — Кого ищем, ребята? — то они вздрогнули только от неожиданности. Никак не от страха.
      Вспыхнул яркий свет магниевого факела, и бойцы, шипя от боли, принялись обдирать с себя ночные очки.
      — Мать твою, Исия! — закричал предводитель, сорвавший вместе с очками и маску. — Хоть бы предупредил!
      — А зачем? — удивился Исия. — Это в нашей профессии совершенно лишнее, господин Декия. Вот если бы на моем месте был Апостол Крыс — вы бы его предупреждали?
      — Где он, Исия? — спросил один из тех, кто маску не снял.
      — А почем я знаю? — Исия закурил. — Я здесь не затем, чтобы вы нашли его. Я здесь за тем, чтобы вы нашли меня. Декия, Джино, Кастор… Я арестую вас по обвинению в убийствах, совершенных организацией «батальоны страха», в которой вы все состоите, раз явились сюда.
      — Ты ничего не докажешь, — рассмеялся Декия.
      — Согласен, — Исия отбросил сигарету, выхватил пулевик и выстрелил.
      И тут до некоторых погромщиков дошло, что Салим, куда они пришли — это пещера с четырьмя выходами, и они пришли через один, а из всех трех других они теперь прекрасно простреливаются.
      Те, до кого это дошло первыми, успели открыть ответный огонь. Было ранено двое боевых морлоков, был задет сам Исия. Габо Пуля-не-берёт оправдал свое прозвище — ему только оцарапало переносицу каменной крошкой.
      Те, до кого дошло чуть позже, бросились туда, откуда вышли. Морлоки догнали их и убили. Исия приказал втащить трупы обратно — все должно было выглядеть так, словно произошло мгновенно.
      Через несколько минут Габо Пуля, закончив перевязывать полицейского, иронически откозырял и исчез в одном из переходов. Исия нудным голосом продолжал надиктовывать сантору рапорт о том, как, следуя оперативной информации, полученной от Габриэля Дельгадо, вольноотпущенника, известного также как Габо Пуля, он отправился в место, указанное вышеозначенным пулей как Салим, укрытие беглых гемов и некоего этологического диверсанта, условно называемого Апостолом Крыс и подозреваемого также в убийстве пяти человек на одиннадцатом уровне глайдер-порта. В вышеназванном месте он обнаружил незаконное вооруженное формирование, известное как «батальон страха». При оказании сопротивления все обнаруженные в «Салиме» члены незаконной группировки были убиты на месте, а информатор Габриэль Дельгадо сбежал…
      Дельгадо при этих словах сделал ручкой и «сбежал» неспешной, даже вальяжной походкой. Через которокое время с Исией распрощался еще один боец — морлок, но не в полицейской сбруе». Второй боец, покинувший место дествия, не смог попрощаться, ибо ни человеком, ни морлоком не был, а был косом-охранником.
      Покончив с отчетом, Исия вернулся в управление, послал доклад прямо в центральное управление — коль скоро начальник департамента был убит — отправил за трупами похоронную команду, послал раненых морлоков к вет-медику, поужинал и отправился домой, спать.
      Но поспать ему не довелось. Едва он переступил порог и закрыл за собой дверь, как из гостиной ему навстречу шагнул кто-то квадратный, а потом Исия увидел кулак, летящий прямо в нос.
      — Дурацкая затея, — сказал он через… какое-то время, придя в себя связанным в какой-то подсобке. Скорее всего — в подсобке «Дарумы». — Нешер, зачем я тебе нужен?
      Бандитка, мерившая шагами комнату, резко развернулась и, подойдя, выпалила ему в лицо:
      — Ты мне не нужен и даром. Ты нужен Яно, и если Яно не получит тебя — он размажет всех нас по стенке. Так что он тебя получит через… — Нешер посмотрела на хроно, — через три с половиной часа.
      Исия не мог вытереть разбитый нос и только слизнул кровь с верхней губы.
      — Что, показал он тебе, кто в доме хозяин? Ты как птица, Нешер. Ты тут на время. Пока в космосе дела не наладятся — а там только тебя и видели. Потому и гадишь ты, как птица, — не глядя, куда. Что здесь за люди, как они жили до тебя и как будут жить после — ты знать не хочешь. Что с ними делает Яно, скольких мальчишек убьют его прихвостни — тебе до задницы. И потому, Нешер, ты у меня следующая в списке.
      — Я в твоем списке поставлю точку, — сквозь зубы ответила Нешер. — Яно хочет твоей головы и головы Апостола Крыс. Так что я передам тебя «Рю-но-хана», и мальчишку заодно.
      — За ним вам придется хорошенько побегать.
      — Не придется. Я рассказала одному гему-трубочисту, куда приведу тебя и что там будет. Почему-то мне кажется, что до мальчишки информация дойдет вовремя.
      — И что же, если дойдет? Почему ты, к дьяволу, решила, что парень кинется меня спасать?
      — Потому что он римский безумец, — усмехнулась Нешер. — Настоящий.
      Она закурила. Исия повозился в путах.
      — Для бабы ты неплохо соображаешь, — сказал он с напускной досадой. — Для бабы.
      Бычок, стоящий неподалеку, подал признаки жизни:
      — Врезать ему, госпожа?
      — Не надо, — Нешер выпустила колечко дыма. — Он хочет меня разозлить потому что злится сам. А сам злится потому что сделать ничего не может.
      Исия крякнул с досады.
      — В одном ты прав, — задумчиво сказала Нешер. — Мне на вас, пескоедов, действительно плевать. Что ты, что Яно — мне поровну. Я бы давно наложила руку на весь этот ваш Муравейник и вышибла Яно — да неохота пачкаться.
      — Неохота связываться с синоби, ты хотела сказать.
      — Что я хочу говорить, то я и говорю, — Нешер отбросила окурок. — Синоби меня не пугают.
      — Тогда почему ты лебезишь перед Яно?
      — Не хочу терять людей. Я знаю, чего ты хотел, Исия — стравить меня и его, а потом прибрать к рукам оставшихся в живых. Не выйдет.
      — Посмотрим, — Исия снова повозился, все никак не получалось отыскать удобную позу. — Послушай, дай закурить.
 

* * *

 
      — Все как ты хотел, — Рокс приподняла крышку на корзинке. — Здесь маринованное мраморное мясо, сладкий рис, апельсины, дыня, манго, киви, орехи, виноград…
      — Где виноград?
      — Вот это, — Рокс показала на тугую янтарную гроздь. Дик вынул ее из корзины за черенок — она свисала до самого локтя.
      — И совсем не похоже, — разочаровано пробормотал Дик и положил кисть винограда обратно в корзину.
      — На что не похоже?
      Дик не ответил. Вместо этого он сверился с навигатором и сказал:
      — Останови здесь.
      — Хорошо, — Рокс по-прежнему не понимала, в чем дело. — А теперь?
      — Накрась меня.
      — Что?
      — У тебя же есть все эти женские штучки для лица. Накрась меня.
      — Зачем?
      — Ты обещала ни о чем не спрашивать.
      — У-ух! — она принялась яростно копаться в бардачке, проклиная свой язык, оказавшийся таким скорым на обещания.
      Дик вызвонил ее с уличного комма два часа назад, попросил приехать к общественному саду на шестнадцатом подуровне и привезти ту красивую одежду, которую он носил в доме Кордо, а еще — заказать в дорогом ресторане корзинку для частной вечеринки. И пообещать не задавать вопросов. Рокс выполнила все — и теперь думала, не пообещала ли она слишком много.
      — Что с твоей рукой? — когда Дик переодевался, она увидела на левом предплечье повязку. Совсем новую, но кое-где подплывающую кровью.
      — Фунния, — небрежно ответил он. — Поцарапался. Давай, крась.
      Малый косметический набор, который она таскала с собой, годился только для поправки макияжа — но для мужчины, решила она, сойдет. Пробежалась тональным распылителем по его лицу, навела тонкие, но длинные, до самых висков, стрелки на веках, наложила на губы тон. И каппе понятно, что Дик хочет куда-то проникнуть под видом мальчика-проститутки, посланного с корзинкой — но куда? И зачем это ему?
      — Что теперь? — спросила она, закончив работу.
      — Поднимись на два уровня вверх, там есть торговый пассаж. Запаркуйся возле него. И жди меня. Если я не появлюсь через двадцать минут — уезжай.
      — Зачем я все это делаю, кто бы объяснил, — они сверили хроно.
      — Больше некому, — объяснил Дик. — Хорошие люди могут пропасть, Рокс.
      — Такие как Данг?
      — И такие тоже. И другие. Поезжай.
      Он не хотел показывать ей место, куда шел. Ей незачем было знать и даже догадываться. Конечно, потом она поймет, она умная девушка — но сейчас…
      То место, где они расстались, находилось двумя подуровнями ниже квартала «веселых домов». Один из таких домов, «Рю-но Хана», был заодно и штаб-квартирой банды Яно. По словам гем-служанки, в бардаке постоянно находилось от двенадцати до шестнадцати бойцов. Дик улыбнулся и поправил подмышкой бурдючок дешевого пива. Конечно, с корзинкой он не гармонировал — но тут уж ничего не поделаешь, только у этой марки пива была подходящая тара.
      Дик поднялся по лестнице пешком (четыре минуты), прошагал потребное расстояние до бардака (две минуты — девушки-зазывалы на улице видели в нем коллегу и не приставали), свернул в рабочий коридор и обошел «Рю-но хана» сзади (тридцать семь секунд), после чего позвонил в дверь.
      — Ты кто такой? — спросили его через переговорник. Дик улыбнулся в глазок камеры как можно слаще.
      — Заказ принес.
      — Какой заказ?
      — Еда, вино… Я в «Парадизе» работаю. Вот, прислали…
      Дверь открылась, рука охранника за плечо втащила его внутрь, в «предбанник», еще две руки бесцеремонно обыскали. Дик стоял столбиком, растопырив локти и держа на отлете пиво — только ресницами хлопал. Второй охранник тем временем потрошил корзинку.
      После того, что случилось в «Салиме», прошло семь часов. Вести уже донеслись до Яно. После такого демарша со стороны полиции он должен очень возжелать разговора с Нешер. Такой человек, как Яно, не поверит, что за Исией не стоит ее банда. А Нешер, понимая это, должна начать переговоры с жеста вежливости. Подарка, достаточно неформального, чтобы это не выглядело как попытка купить Яно — и вместе с тем приятного. Приглашение на ужин в «Парадиз» вместе с легким завтраком и мальчиком на десерт.
      — А это что? — спросил второй охранник, не найдя ничего подозрительного в корзинке.
      — Пиво, — Дик встряхнул бурдючок, оно булькнуло. — Это вам.
      Охранник довольно кивнул.
      — Раздевайся, — сказал первый.
      — Вы же меня только что всего обшарили, — Дик надул губы. Гнев родился сразу же, секунда после приказа — и Дик был в нужном состоянии. Хорошо. Этого он и добивался, выбирая прикрытие.
      — Мало ли что ты в заднице прячешь, — оскалился второй охранник. — Раздевайся. Ты потом еще эту хавку по кусочку пробовать будешь. А вдруг отравлено.
      Дик вздохнул, скинул плащ, положил на корзинку пиво и медленно расстегнул пуговицы на рубашке. Охранники чуть расслабились — если кургару охота устраивать профессиональный спектакль, они ничего не имели против. Дик развернулся к ним спиной, высвободил руки из рукавов — и сбросил рубашку одним движением.
      Первый охранник издал звук, должный, видимо, выразить удивление — Дик не успел уточнить. Лезвие флорда, пропоров бурдючок, вонзилось охраннику в горло. Времени на добивание у Дика не было — быстрым обратным движением он послал флорд через все помещение и полоснул второго по груди.
      Вот теперь можно было добить первого. Дик обезглавил его — голова была нужна. То есть, не голова, а сетчатка глаза — но не выковыривать же глаза. Хотя они, как это… транспортабельнее. Ах, у нас тут сенсорная панель. Тогда и руку. Пока теплая.
      Дик посмотрел на хроно. С того момента как он переступил порог «караулки», прошла минута и две секунды. Все терминалы внутреннего и внешнего наблюдения находились здесь. Дик сел за терминал, при помощи сетчатки глаза охранника и отпечатка руки получил доступ, перемкнул на свой визор и просмотрел будущий маршрут. Точно установил количество и месторасположение противников. Вытряхнул фрукты, взял корзинку. На плащ, когда Дик наносил удар, пролилось пиво — пришлось его оставить, взять плащ охранника. Заглянул в туалет — нет ли пятен крови на лице? Не было. Дик прихватил салфетку и вытер руки и шею. Глянул на терминал — по коридору к караулке приближался человек. Минута пятьдесят восемь секунд… пятьдесят девять… две. Дик опустил на глаза визор, шагнул к двери, она открылась: автоматика считала сетчатку глаз охранника, голову которого Дик держал на вытянутой руке. Юноша ударил флордом с такого расстояния, чтобы кровь его не забрызгала. Оставляя за собой широкий кровавый мазок, человек сполз по стене. Пулевик — за пояс. Наверх по пожарной лестнице, два пролета. Два охранника против лифта. Удар и удар. Коридор, застеленный ковром. Запах духов. В конце коридора — комната отдыха охраны. Трое внутри застывают на секунду, словно голова товарища в руке незваного гостя — голова Горгоны. Удар, голова летит в того, кто вооружен пулевиком, удар, пулевик из-за пояса, выстрел, удар.
      Был шум. Хотя здесь, наверное, хорошая изоляция, но надо спешить. Наверное, стоит сменить голову — у простого быка может не быть доступа во внутренние покои Яно, у телохранителя он наверняка есть.
      Кровь. Жалко, хороший ковер. Богатый. Наверное, ни у кого в Муравейнике нет такого ковра…
      Чья-то комната. Пусто. Комната. Пусто. Еще комната. Много книг. Бумажных, старинных и редких — не для чтения, для красоты. Гем-служанка.
      — Лечь лицом вниз.
      Подчиняется. Вперед.
      Комната. Постель, по углам алькова приделаны наручники. Развешанные по стенам плети. Рабские обручи. Содрогаться от отвращения будем потом. Раздвижные двери в большую залу. Стол. Едят. Человек семь, с ними — женщина.
      Яно — во главе стола. В центре. Дик его узнал. Дик его запомнил. Он смеялся, когда Моро рассказывал историю своих побед… Что ж, тем лучше. Тем легче.
      Двое справа и слева у концов стола были вооружены — в одного Дик выстрелил, не очень удачно, в живот, другому вскрыл горло флордом. Он сделал это на ходу, шагая к столу — женщину убивать не хотелось, нужно было ей просто врезать посильнее. Дик вскочил на стол, ударил женщину ногой в лоб, а Яно и двух соседей полоснул длинным косым ударом. Фонтана крови избежать не удалось — но теперь это было почти неважно. Осталось двое, и один был неплохим фехтовальщиком. Во всяком случае, Дика он перед смертью задел — хотя и вскользь, но довольно глубоко, по боку. Второй попытался бежать, но с перепугу вломился в спальню. Увидев, что выхода нет, и единственная дверь ведет в ванную, он упал на колени.
      — Пожалуйста, нет! Не надо, пожалуйста!
      Дик ударил его прямо в сердце. Потом вернулся в столовую — вовремя: женщина уже сумела поднять себя с пола.
      — Стоять, — скомандовал ей Дик. — Руки вверх.
      Она застыла.
      — Повернись к двери и иди вперед.
      — Кто ты? — она выполнила приказание, но без особого страха. Казалось, ей интересно, что будет дальше.
      — Вперед.
      Он привел ее в комнату, где альков был оборудован наручниками. Снял со стены рабский шлем. Надел ей на голову и активировал.
      — Сядь и сиди, — приказал он. Она подчинилась. Не могла не подчиниться.
      Вернувшись в комнату, Дик снял голову с Яно и пошел обратно в караулку. Теперь можно было взять и тот плащ, залитый пивом. В том, что мальчик выходит от Яно, залитый пивом, никто ничего удивительного не найдет.
      Голова легла на дно корзины, в поддончик от маринованного мяса — специальная прокладка быстро впитала кровь. Дик забросал голову фруктами и прочими вкусностями. Особо чиститься было некогда — он только надел плащ и спрятал под ним корзинку. Виноград не поместился — Дик нес его в руке, откусывая по ягоде. Что ж, бывает: посыльного угостили от щедрот. Мякоть ягод была кисловато-сладкой, с удивительным ароматом. Наверное, царь Соломон имел в виду аромат.
      Он прибыл к точке встречи чуть ли не секунда в секунду с Рокс. Молча сел машину, поставил корзинку между ног.
      — Все в порядке? — спросила она.
      — Угу. Дай что-нибудь вытереть лицо.
      Рокс распечатала ему салфетку и тронула машину с места. Она вела, он смывал с лица косметику.
      — Куда теперь?
      — Четыре яруса ниже — дальше я сам. Спасибо тебе, Рокс.
      — Послушай, я не таксист. Ты не можешь так просто сказать: «вези меня туда, потом сюда, все, спасибо!».
      Дик опустил голову. Ох, эти женщины! И так тяжело, а теперь еще и разбирайся с их чувствами, и старайся их не обидеть…
      — Рокс, это очень опасное дело. Чем меньше людей нас с тобой увидят — тем лучше.
      — Вот как? — Рокс набрала что-то на санторе.
      — Что ты делаешь?!
      — Вызываю охранников. Я пойду с тобой вместе, куда бы ты ни пошел. Либо мы окажем тебе поддержку, либо, если ты задумал какую-то глупость, ты откажешься от нее.
      — Останови машину.
      — Черта с два.
      Дик перехватил ее руку, набиравшую индекс.
      — Мы сейчас врежемся во что-нибудь, — предупредила Рокс.
      — Я тебе все расскажу, только останови машину!
      Рокс усмехнулась и затормозила — впритирку к стене транспортного туннеля. Дик не мог теперь выскочить из машины: дверь не открылась бы.
      — Говори.
      Он вздохнул. Потом начал, не вдаваясь в подробности, рассказывать о том, кто такой Яно и почему с ним нужно было поступить так, как Дик с ним поступил.
      — Понимаешь теперь, — сказал он наконец, — почему я должен идти один? Я уверен, что в ее банде есть соглядатай синоби. Хотя бы один. Тебя не должны со мной видеть. Рокс, я… я скоро покину Пещеры Диса. И мне нужно на кого-то оставить Салим. Даже если я не вернусь — люди должны получать пищу, свободу и… имена, Рокс. Поэтому очень важно, чтобы нас с тобой пока не связывали.
      Девушка вздохнула, подвела машину к пешеходной платформе и деблокировала дверь.
      — Я поеду в Салим, — сказала она, — и буду ждать тебя там.
      — Спасибо, Рокс. Это… это лучше всего.
      Он выбрался из машины, и какое-то время Роксана провожала его взглядом. Недолго: темный плащ быстро скрылся за поворотом.
 

* * *

 
      — Кажется, идут, — сказал один из бычков. Исию вытащили из машины, толкнули в световой круг.
      На пустом складе заброшенного стекольного завода было тихо и пыльно. Пыльно — от того что завод располагался близко к поверхности, и сырье — то есть, песок, — выгребали тут же, рядом. Само собой, во время летних пыльных бурь его заносило во все щели — а последние пять лет никто и не убирал. Потому-то было и тихо: покрывая пол ровным слоем, он заглушал шаги. Кто-то двигался там, в коридоре напротив, чья-то тень шевелилась — но один это человек или несколько, по звуку шагов разобрать никак было нельзя.
      — Господин Яно? — неуверенно спросила Нешер.
      — Нет, — человек в темном плаще вышел из коридора, откинул капюшон — и стало видно, что это юный Суна. — Вы звали меня, госпожа Нешер? Я пришел.
      — Кто там с тобой? — спросила женщина. Ее боец, стоя в тени, нарочито громко щелкнул предохранителем.
      — Я, — говорящий не вступил в круг света, но по голосу Нешер узнала Пулю. — Правда, ты меня не звала. Но я не гордый. Добрый вечер, господин Исия.
      — Габо, — вздохнула Нешер. — Я думала, ты умнее. Но раз уж ты тут, — она бросила на песок наручники. — Возьми это и надень на мальчишку.
      — Не нужно, госпожа Нешер, — мальчик откинул плащ и показал корзинку в руке. — Господину Яно я больше не требуюсь. Ему вообще никто не требуется.
      С этими словами корзинка шмякнулась на песок, а в руке юного имперца осталась голова Яно.
      Нешер попыталась удержать лицо — но глаза раскрылись чуть шире, чем она того хотела, и сигарилла выпала из мундштука. Исия засмеялся.
      — Вы передали через гемов, — спокойно продолжал Дик, — что я должен появиться здесь, на стекольном заводе, до конца третьей вахты, иначе господина Исию передадут «Рю-но-хана». Вахта заканчивается через одиннадцать минут. Я здесь. Господин Яно тоже здесь. И вы. И господин Исия — все в сборе. Если нам нужно что-то обсудить, сейчас — самое время.
      Он бросил голову Яно на песок к ногам Нешер.
      — Господин Исия, отойдите в тень за моей спиной, пожалуйста.
      Исия сделал в его сторону несколько шагов — никто не шелохнулся. Их было пятеро: Нешер и четверо бойцов. И все они смотрели на юношу, стоящего в позиции для эйеш, и на голову Яно, лежащую в песке, и все пятеро думали об одном: морлок-телохранитель не спас Лорел Шнайдер, охраники-люди не уберегли Яно.
      Поэтому Исия без всяких трудностей занял позицию в тени, рядом с Дельгадо. Бывший (да, пожалуй, уже бывший) бандит свободной рукой достал из-за пояса и дал ему «Тигану». Руки Исии были скованы спереди, так что со стрельбой никаких трудностей не предвиделось.
      Нешер присела перед головой Яно, коснулась пальцем лба. Посмотрела на Дика.
      — И чего ты хочешь за это?
      — Ничего, — ответил юноша. — Если вы сейчас сядете в машину и уедете, вы еще успеете подобрать то, что осталось. А меня просто оставьте в покое. И всех моих друзей тоже.
      — Я-то оставлю, — Нешер поднялась с головой в руках и перебросила ее, как мячик, одному из своих бойцов. — Синоби не оставят.
      — Это уже моя забота. Только не впутывайте в это мастера Дельгадо и сеу Исию.
      — Дурачок ты, дурачок, — женщина горестно покачала головой. — Да ты сам их впутал. Так крепко, что им не выбраться. Хочешь спасти их головы? Пойди и сдайся сам, пока не поздно. Прощай.
      Телохранители взяли Нешер в «коробочку» и все пятеро исчезли в сумраке грузового проезда. Дик закурил, отцепил от пояса универсалку.
      — Дайте ваши руки, сеу Исия.
      Пока он возился с наручниками, инспектор заметил повязку на его левом предплечье — довольно примитивную, явно из порезанной на полосы майки.
      — Ты бы перевязался как следует, — сказал он, когда наручники упали на песок.
      — Все в порядке, там ничего серьезного, — увидев, что Пуля и Исия достали курево, Дик вынул из кармана зажигалку. — Она правду говорила?
      — Насчет чего? — Исия сел прямо на песок и с наслаждением затянулся. — Что ты нас впутал? Да пожалуй, правду. До вчерашнего вечера Ричард Суна, Йонои Ран и Апостол Крыс были тремя разными людьми. Я мог себе позволить охотиться на Апостола Крыс по мере сил, и присматривать тем временем за Раном, а Ричарда Суну просто числить в покойниках. А вчера все концы сошлись.
      — И что теперь с вами будет? — Дик тоже сел и прикурил сигарету от сигареты.
      — Не знаю. Скорее всего, меня попытаются купить. И… скорее всего, я продамся. Может быть, меня возьмут на место Декии… А может, и повыше. А тебе, похоже, неинтересно, что будет с тобой.
      — Я знаю, что со мной будет, — Дик докурил, встал и выпрямился. — Мастер Исия, я хочу попросить вас о последней помощи. Мне кажется, я имею на нее право.
      — Может, и имеешь. Зависит от того, что за помощь.
      — Сделайте мне документы на Рэя и что-нибудь для меня. Вы сможете?
      — Я-то смогу. Но с одним условием. Вы трое, — он указал тлеющей сигаретой на Дика, на Пулю и в то условное пространство, где теоретически мог находиться Рэй, — уберетесь из Пещер.
      — Мне сдается, что вам тоже нужно убираться, господин Исия. Что не так все радужно, как вы тут расписали.
      — Не так радужно, но я рискну и останусь. А вам резона нет, — полицейский тоже покончил со своей сигаретой. — Прощайте, господа. В ближайшие дни благодаря вам у меня будет очень интересная жизнь. Ран, я правильно думаю, что если я отдам эти ксивы любому тэка, и скажу, что для тебя — они дойдут по назначению?
      — Да, господин Исия, благодарю вас, — Дик поклонился очень вежливо и холодно.
      — Ты как будто обижаешься на него, — сказал Пуля, когда полицейский исчез. Дик, ничего не отвечая, начал перекладывать сладости и закуски из корзинки в мешок.
      — Ты что же, будешь это есть? — Пулю даже передернуло. Юноша пожал плечами.
      — Они не испачкались и не стали хуже. А у меня впереди долгая дорога. Пешком.
      — Возьми меня с собой, — попросил вдруг Пуля. — Хотя… вряд ли ты захочешь показать мне настоящий Салим…
      — Почему же, — Дик встал. — Идём.
 

* * *

 
      Пуле было не так уж некуда идти. Нешер приняла бы его, да и у самого мелькнула на миг шальная мысль перехватить то, что выпало из пасти жадного Яно. Он даже знал, кого из его людей придется дорезать, а кого легко удастся подчинить. Синоби? — и с ними бы договорился, но вот… В Нешер пришлось бы стрелять, а он не хотел. И подчиняться ей больше не хотел. Он не солгал, когда сказал, что будет стоять за Нешер — но когда он это говорил, Нешер не была вторым Яно.
      Он сам не мог себе внятно объяснить, почему бредет за мальчишкой темными коридорами, срезая путь через естественные каверны и трещины. Наконец он решил, что причиной — любопытство. Он уже собрался покинуть Пещеры Диса, уже знал, куда отправится — но эту ночь стоило бы провести не дома, а в другом месте. Что ж, пацан имеет убежище и готов помочь — почему бы не воспользоваться его гостеприимством?
      Шли долго, и Пуля потерял ориентацию. Возможно, мальчишка нарочно водил его так, чтобы он потом сам не нашел дороги в их укрытие. Но черт дери, как же все-таки далеко… Пуля решил не спрашивать, как скоро они придут, только поглядывал на хроно — и по хроно вышло, что двигались они около трех часов. Габо с тоской подумал о своем карте — а потом и о том, что система регулировки уличного движения отслеживает перемещения всех машин. Мальчишка избрал наиболее безопасный способ перемещения — но какой же утомительный!
      Наконец им предстал пустой рабочий коридор, упирающийся в ворота то ли фабрики, то ли еще чего-то. Дик подошел к воротам, положил руку на сенсорную панель — открылась калитка.
      — Сэнтио-сама! — молодой гем, карауливший на приеме, вскочил навстречу.
      — Привет, Дориан! — Дик улыбнулся, пожал гему руку. — Это Габриэль Дельгадо, он сегодня переночует у нас. Мастер Пуля, это Дориан.
      — Здорово, — Пуле ничего не стоило пожать руку гему. Он легко принимал правила игры, если они не были слишком жестоки к нему. Здесь, в этом старом рабочем общежитии, были такие правила — что ж, Пуля их принял. Окажись на месте Пули кто-нибудь другой из имперских пленных, мальчишку могло бы ждать разочарование на этот счет, но Габо считал себя не настолько обиженным жизнью, чтобы отрываться на еще более обиженных.
      Здесь уже было нормальное освещение, и Пуля рассмотрел, какое у мальчишки усталое лицо. Сегодняшние дела обошлись ему дорого — и обойдутся еще дороже, это как пить дать.
      — Сэнтио-сама! — в каморке контроля стало темнее, когда в дверь прошел морлок. — Ну, вы заставили меня поволноваться, и госпожу Рокс тоже! Ох, да вы ранены.
      Суна только рукой махнул — но морлок подхватил его чуть ли не подмышку и куда-то поволок. Габо отправился за ними, в основном, потому что не знал, куда можно еще отправиться.
      Он никогда раньше не бывал в гемских общежитиях, похожих на соты, где жили рабочими ячейками по четыре. Здесь было тесновато, конечно — но не теснее, чем на корабле. Большинство ячеек пустовало, одна — в которую морлок притащил своего… хозяина? Командира? Как это они так запанибрата? — была приспособлена под лазарет. Там уже был один пациент — ба, не кто иной как Данг Сионг, предводитель «Сурков». Увидел Пулю — и даже рот разинул. Габо тоже чуть не разинул — но не из-за сурка. В лазарете находилась совершенно потрясающая девушка: волосы как белое золото, ножки — ни дать ни взять газель, глаза… у Пули, никогда не уделявшего внимания поэзии, закончились метафоры.
      Блондинка напустилась на Суну — да как это он ей не сказал, что ранен, да как он заставил ее волноваться и маяться, да почему не разрешил пойти с собой и взять охрану…
      — Сеу, — перебил ее Пуля. — Извините, что не обращаюсь как положено, но имени вашего я не знаю. Еси бы там были вы и охрана — очень может быть, что вышла бы стрельба.
      — Почему? — удивилась красавица.
      — Потому что, — Габо уселся на свободную койку и с удовольствием вытянул ноги, — Нешер бы решила, что сейчас будут избавляться и от нее — а значит, терять ей нечего. И между прочим, я бы ее поддержал.
      — Кого это ты привел? — амазонка покосилась на Пулю, продолжая срезать с Дика дорогую — а впрочем, все равно уже безнадежно испорченную — тунику и столь же безнадежно испорченную майку.
      — Это Габриэль Дельгадо по прозвищу Пуля, — Дик заложил руки за голову, чтобы девушке было удобней осматривать порез на боку. — Он мне помог. Он из имперских пленных, был в банде Итивакай.
      — О, — девушка вернулась к его ране. — Рэй, дай псевдокожу. Спасибо, — она встряхнула спрей, распылила псевдокожу над рассеченным местом. — Так, а что с рукой?
      — Я же сказал — пустяки.
      — С тех пор как ты это сказал, она еще сильнее кровоточит. Покажи.
      Пока все это происходило, в дверях собрались, кажется, все немногочисленные обитатели улья. Мальчишку здесь любили и ждали.
      Амазонка тоже, по всей видимости, входила в число любящих. Пуля смотрел, как бережно она отмачивает заскорузлую от крови повязку и досадовал, что его не ранили во время разборки с «Батальонами». Да разве он сидел бы таким болваном? Эх, Суна, хоть и лихо ты работаешь мечом — а все-таки какой, в сущности, птенец…
      Красавица смотала повязку до конца, открыв рану — точнее, не рану, а десятка полтора косых, глубоких, но не длинных порезов.
      — Ты зачем это сделал? — приподнявшись на своей койке, спросил Данг. Выглядел он слабоватым и бледноватым, но Пуля думал, что после экзекуции в глайдер-порту он вовсе не поднимется.
      Суна сидел молча, пока девушка промывала и бинтовала его руку, а в дверях перешептывались гемы.
      — Ну что вы столпились тут? — недовольно прикрикнул на них Данг. — Устал человек, не видите?
      Суна поморщился. У него, наверное, болела голова. Когда перевязка закончилась, он поцеловал девушке руку, потом улыбнулся собравшимся гемам и что-то сказал на их чирикающем диалекте. Они заулыбались в ответ и понемножку разошлись — а он лег на койку, закрыв глаза.
      — Ну, что было-то? — спросил у него Данг.
      — Ты же сам сказал, что он устал, — одернула «сурка» девушка. — Не приставай, когда он проснется, сам все расскажет.
      — Я могу рассказать, господа, — Пуля полез за сигаретами, потом сообразил, что здесь, в госпитале, скорее всего нельзя. — Только я бы прежде поел.
      — Идемте, — амазонка, тряхнув роскошными волосами, направилась к двери. — Эй, а ты куда?
      — Надоело валяться, — Данг, чуть пошатываясь, встал. — Эти твои слизняки ведь показали, что со мной все в порядке.
      — Не все, — вздохнула девушка. — Ну ладно, иди.
      — Неловко получается, — сказал Пуля. — Я не знаю вашего имени, сеу, а вы мое знаете…
      — Роксана, — сказала она, — Можно просто Рокс.
      Столовая для гемов была велика и на девяносто процентов не задействована. Они сели за стол в углу, пожилая дзё и морлок по имени Рэй подали ужин, и сами сели за стол. Габо с сомнением ковырнул палочками гохан — обжаренный рис, мелко нашинкованные каппы, гидрозелень — но на вкус оказалось неожиданно хорошо. Поняв, что гемы никуда не уйдут, он начал рассказ.
      — Примерно сутки назад в Муравейнике случилась резня: остолопы из «Батальонов страха» устроили у Даллана засаду на Апостола Крыс. Кто именно рассказал им, что Апостол работает на Даллана, я не знаю, но в Муравейнике новости разносятся быстро. Страшно недовольные смертью одного из своих бангеров, — Пуля выразительно посмотрел на Данга, — они решили оторваться на Апостоле. Однако они забыли, какой Суна хороший флордсман. В результате на эстакаде осталось пять трупов, если считать убитого бандитами Даллана — шесть.
      Пуля вынул сигарету и вопросительно посмотрел на Рокс. Та кивком разрешила закурить.
      — Я прибыл на место происшествия так быстро, что кровь еще остыть не успела. Меня прихватили полицаи, и устроили мне небольшой массаж лица. Скроить мне это убийство было никак нельзя, но если бы не господин Исия — думаю, они бы что-нибудь сочинили. Однако у господина Исии были свои планы. Он хотел прижать тех полицейских, что сотрудничали с «Батальонами» и собирался воспользоваться для этого мной. Исия — старая крыса, и ему это удалось. Под шлемом я рассказал, что был союзником Суны в деле совращения гемов. Что водил их в место, под названием «Салим». В то самое место, которое Дик показал якобы мне, а на самом деле Исии, потому что это было уже безопасно, вы перебрались сюда. Я показал это место на плане, я помог приготовить конфетку с начинкой из дерьма, которую скормил им Исия. И вот они, одетые в черные костюмы и ветрозащитные маски, приперлись в Салим, где их уже ждали Исия, наряд полицейских боевых морлоков и, — Пуля покосился на Рэя, — один морлок не из полиции. Плюс ваш покорный слуга. Эти подонки так привыкли убивать беззащитных, что даже не успели удивиться. Что ж, мы расстались, я вернулся в «Даруму» и обнаружил, что мне там не рады. Нешер можно понять: мало кому удалось просто так убежать из полиции. Когда я объяснил, что это я не просто так, Нешер забеспокоилась еще сильнее. А от одного человека я узнал, что она принимает какого-то постороннего мужика. А еще в скором времени притащили господина Исию. Ну, думаю, дела Нешер совсем плохи, если она решилась прихватить цапа. Таких вещей не делают из корысти — только из страха. А это значит, что Исии конец. Последний честный цап в Муравейнике, жалко. И Нешер жалко — влезла сама не знала во что… Послушал я, подумал — и понял, что Нешер хочет мальчишку выманить на Исию, а потом Исию отдать Яно, а мальчишку… по всей видимости, продать синоби. Что-то мне подказывает, что тот посторонний мужик — он синоби. Словом, — Пуля погасил сигарету, — все складывалось очень погано. Я попробовал устроить Исии побег. Воздать, как говорится, добром за добро — но цап насчет своей судьбы кажется, не очень волновался. Только просил меня в нужный момент подкинуть ему оружие. Вот тут-то я и понял, что встреча с господином Яно не состоится. Или состоится вовсе не так, как планирует Нешер. Меня на эту встречу не позвали, но я проявил инициативу. И все получилось по моей догадке: на встречу господин Яно прибыл в сильно урезанном виде.
      — Я знаю, — Рокс опустила глаза. — Я видела.
      — Сэнтио-сама не взял меня, — грустно сказал морлок.
      — Это потому что, — раздался голос от двери, — кто-то должен был вести Салим, если бы я не вернулся, Рэй.
      Ричард-Ран прошел к столу и сел с краю. Дзё мгновенно придвинула ему чашку с гоханом.
      — Поешьте, сэнтио-сама, — попросила она.
      — Спасибо, я не хочу. Я поел по дороге. Чаю бы.
      — Мы думали, ты уснул, — Рокс осторожно пожала ему здоровое запястье, пододвинула свой чай.
      — Я решил немножко послушать, — Дик отхлебнул из чашки. — У нас с мастером Исией было условлено, что я делаю свое дело несмотря ни на что. Ну, я его и сделал. Я бы не таскался с головой Яно, если бы не госпожа Нешер. Мне нужно было… показать, что я могу. Чтобы она приняла всерьез меня и все, что я скажу. Хотя я рассчитывал увидеть там… еще одного человека.
      — Акумо, — оскалился морлок.
      — Человека, — настойчиво поправил его юноша. — Мастер Пуля прав, он синоби.
      Он насыпал себе сахару, немножечко помешал.
      — Я наделал очень много шуму, и мне с мастером Дельгадо придется покинуть Салим. Имею план вернуться, но случиться может всякое. Со мной пойдет Рэй. Думаю, он вернется раньше меня, хотя… В общем, я думаю вернуться весной, но получится ли как я думаю? Жизнь Салима должна измениться — так, как об этом мы однажды говорили с тобой, Мария, и с фрей Рокс. Она в этих делах разбирается лучше меня, и я ей доверяю.
      — Все это очень здорово, но как же с нами? — подал голос Данг.
      — На твоем месте я оставался бы здесь и после выздоровления, помогая фрей Рокс, — сказал Дик.
      — На моем! — фыркнул Данг. — Быстро ты научился людьми распоряжаться!
      — Как команда погибла — так и научился, — огрызнулся Дик.
      — Ага. И славно же ты научился — аж сюда корабль привел!
      — Данг, заткнись, — Рокс ударила ребром ладони по столу, и Данг немедленно заткнулся. — Дик прав, а ты — нет. Подумай сам, что ждет тебя и ребят, если ты вернешься в Муравейник. Что ты там найдешь? Чем ты поможешь себе и другим?
      — Если у тебя есть хоть немножко мозгов в голове, Данг, ты послушаешь своих друзей, — сказал Пуля. — Нешер или сумеет подгрести под себя всю банду Яно разом, или начнется стрельба. Но это не самое худшее — видели мы ту стрельбу в разных видах… Самое худшее — что она не понимает, как быстро превратится во второго Яно.
      — По-моему, сэй Пуля, вы просто трусите, — бросил Данг.
      — А по-моему, Данг, ты просто дурак, — сказал Дик. — Ты обвиняешь в трусости человека, который через такое прошел, что тебе и не снилось.
      Габо поднял руку, призывая его к молчанию, и Дик оборвал себя на полуфразе.
      — Данг и в самом деле дурак, — сказал Габо. — Но и дураки бывают правы. Я действительно струсил — но не сейчас, когда я покинул Нешер на пороге победы, а пять лет назад, когда мы с ней вместе начинали. Я и впрямь через многое прошел — но вот гнить в колонии пленных испугался и выбрал жизнь бандита.
      — Оро, — Дик легонько стукнул донышком чашки по столу. — Самый первый здесь дурак — это я. Сколько времени я уже тут, встречался с двумя имперскими пленными — и ни разу не подумал, что где-то здесь есть лагерь.
      — Колония, — поправил Пуля. — Возле космопорта Лагаш. Ее не стерегут, потому что бежать некуда. Кто-то нашел себе какую-то работу, кто-то сумел тут завести семью с местными, но в основном люди прозябают.
      — Как и здешние космоходы, потерявшие пилотов, — уточнил Дик.
      — Да, как и они.
      — Почему ты не сказал мне? — Дик повернулся к Дангу.
      — Так ведь ты не спрашивал, — пожал плечами «сурок». — Я думал, ты знаешь. Об этом же все знают!
      — Я думал, — Дик запустил пальцы в волосы, — что здесь только частные пленники. Я сам…
      — Ну да, бывает, что кого-то берут в плен частным порядком, — кивнул Габо. — Но захваченные в ходе боевых действий содержатся в колонии. Между собой, — он невесело усмехнулся, — мы зовем ее «колонией прокаженных».
      — Но вы же были в лагере смерти, — Дик все еще не понимал. Габо тяжко вздохнул.
      — Я попал туда не потому что я имперский офицер. Я попал туда за убийство.
      — Осужденным на смерть, — еще тише и тяжелее проговорил Рэй, — здесь часто предлагают выбор: виселица или лагерь, где готовят молодых морлоков. Четырежды в год, на сломе сезонов устанавливается погода, когда на поверхности планеты можно выжить без средств спецзащиты. Тогда заключенных отпускают. Дают карту, оружие, запас продовольствия. Если они в течение трех суток успевают добраться до ближайшего населенного пункта, они могут быть свободны. Им дают фору в сутки. Потом по следу пускают молодых морлоков. Их задача — выследить и убить беглецов. Без средств слежения, провизии, карты. Только легкое оружие — пулевики и ножи.
      — А еще когти, зубы и хвосты, — ухмыльнулся Пуля. — Меня подстрелили на окраине поселка Гет на исходе третьих суток. Морлоки — обязательные твари. Они не пересекали поселковой границы. А двое местных жителей побились об заклад, протяну я требуемые одиннадцать минут до истечения трех суток или нет…
      — Как жестоко, — прошептала Рокс.
      — Я совершил убийство, получил приговор и должен был висеть, — возразил Пуля. — Мне дали шанс и я его использовал. Когда одиннадцать минут прошли, тот, кто выиграл заклад, отнес меня к себе в дом и позвал врача…
      — Все равно это бесчеловечно, — Рокс тряхнула волосами.
      — Нет, — опять возразил Пуля. — Это вполне по-человечески. В том-то и дело. Морлокам в голову не пришло биться об заклад на мой счет — но переступить границу поселка им тоже не пришло в голову.
      — Мы — люди, — сказал Рэй. — Только искалеченные. Простите нас, мастер Дельгадо.
      — Тебя-то за что? — хмыкнул Пуля. — Ты же в это время ошивался в Империи, так? Да если бы и нет… поверь, я давно уже никого ни в чем не виню. Морлоков меньше всего.
      — Хватит, — Дик встал. — Мария, где мы устроим мастера Дельгадо?
      — Иди спать, мы найдем место, — Рокс улыбнулась ему.
      — Где бы я был без вас всех, — улыбнулся он ей в ответ.
      Да, подумал Пуля. Вот так это и начинается. Сначала несколько хороших ребят хотят добыть себе и другим кусок жизни получше той, какую им приходится вести. Потом оказывается, что на этот кусок жизни много претендентов и придется за него воевать. А потом воевать входит в привычку — если, конечно, эту привычку ребятам не отобьют с самого начала радикальным способом.
      Мальчик понял, что просто ходить и проповедовать — мало, что пора вступить в схватку за жизнь, и без союзников этой схватке не выстоять. А чтобы союзники не считали его дурачком, который горазд только языком молоть, он зарезал с десяток людей в «Цветке дракона». И зарежет ещё, если будет надо.
      Мария и еще одна гем-женщина принесли Габо плетеный из гаса футон и спальный мешок. Рокс отвела ему пустую каморку. Кровати гемов были рослому Габо коротковаты, и по примеру морлока он устроился на полу, благо в каморке было чисто. Морлок же показал Габо мужскую половину душевой — обычно в казармах гемов душевые были общими, но здесь помещение разгородили ширмой. Кроме этой ширмы, Габо заприметил еще много признаков того, что здесь пытаются жить христианской жизнью — как ее понимает юный Суна, во всяком случае. Аристократочка старалась держаться с гемами запросто, ужинали все вместе, у входа в женскую спальню был маркером нарисован крест.
      Направляясь к своему спальному месту, Габо у двери лазарета наткнулся на Рокс. Задержалась она затем, чтобы бросить взгляд на спящего Дика.
      Дик спал не один, а с некоей особой женского пола. Особа была худущей, имела от роду три года — или пять, у Дельгадо всегда было плохо с определением на глаз детского возраста, и была то ли тэка, то ли дзё, по еле отросшим волосенкам не определишь. Она возилась и вертелась под боком у Дика, устраиваясь поудобнее, а он — видимо, очень устал за этот длинный день — даже не морщился во сне, когда она задевала перебинтованную руку.
      — Это Ксана, — тихо сказала Рокс, отходя от двери. — Ее подобрали в ничьих катакомбах.
      Габо оперся рукой о стену, преградив ей путь:
      — Живи мы на Старой Земле, вы бы, наверное, выхаживали птичек с подбитыми крылышками и отпускали на волю. Но когда создавали экосистему Картаго, птичек не предусмотрели, так что вы выхаживаете гемов и людей.
      — Людей и людей, — подчеркнула девица.
      — Людей, — согласился Дельгадо. — Которых вы можете сильно подвести, если вам наскучит эта благотворительность.
      Девица толкнула его руку так сильно, что он чуть не потерял равновесие.
      — Будьте спокойны на этот счет. И вообще непонятно, отчего человеку, который проведет здесь одну-две ночи, нужно об этом беспокоиться.
      — Скажите, сударыня, а у вас есть какие-то соображения насчет того, почему меня пустили сюда на одну-две ночи? Отчего господин Суна так мне доверяет?
      — По-моему это очевидно. Вы спасли его в Муравейнике. Отдали себя в руки полиции, чтобы купить ему время для отхода. Разве это не так?
      — Так. Но я мог преследовать и свои цели. Например, оказаться в конце концов здесь. Я могу быть агентом синоби или армейской СБ, или обычной, или полицейским стукачом, понимете, барышня?
      — Кто угодно, кроме гемов, может оказаться, — девушка вздохнула. — Даже я. Это если предаваться паранойе. А если ей не предаваться, то нам нужно кому-то довериться.
      — Потому что вы собираетесь расширять штат?
      — Идите спать, сеу Дельгадо. Вы, наверное, устали, и я устала, это точно.
      — Собираетесь лечь здесь?
      — Да.
      — Но не в компании с тем, с кем хотелось бы. Не выпихивать же младенца из кроватки.
      — А вот это, сеу Дельгадо, совсем уж не ваша забота.
      — Он очень хороший парень, — вздохнул Пуля. — Но когда и кому в нашем сволочном мире это помогало?
 

* * *

 
      Трупы уже вынесли, головы двух охранников воссоединили с телами, голову господина Яно так и не нашли. Длинные кровавые потеки на стенах — словно кровь тут разбрызгивали кропилом — указывали на работу флордсмана. Классного флордсмана.
      Благодаря рассказу Мидаре, Аэша Ли достоверно знала, кто именно является этим флордсманом. Теперь это знал и тайсёгун.
      — Впечатляет, — Рихард Шнайдер выключил проектор. — Вам удалось блокировать информацию, не так ли?
      — Хмм… — Аэша приподняла брови. Тайсёгун сегодня был явно не в лучшей форме. — Мидаре, конечно же, будет молчать, и гемам, которые видели убийцу и потом наводили порядок, затерли память…
      — Но мы не сможем заставить умолкнуть молодого Суну, — закончил за нее Рихард. — По крайней мере, сию минуту, верно? Он унес голову Яно, и вскоре она появилась в глайдер-порту. Кому он ее передал?
      — Гор Нешер, конкурентке Яно в борьбе за контроль над муравейником. Других кандидатур я не вижу. Она тоже будет молчать в обмен на поддержку, но…
      — Но уже поздно. Иначе вы бы заткнули ей рот иным способом, верно?
      — Да, сеу Шнайдер. Безнадежно поздно. Началось-то все с резни в районе лавок и мастерских. И это уже не слухи, сеу Шнайдер. Это уже эпос. Уличные певцы исполняют балладу о Флорде не менее чем в трех вариантах.
      Шнайдер потер лицо руками. Только что ему пришлось выдержать в Совете кланов битву по вопросу реструктуризации армии — битву тяжелую и бесплодную. И вот после этого — такой сюрприз…
      — Как это могло быть? — спросил он.
      — Четыре месяца назад, — начала Ли, и Шнайдер понял, что этот монолог заготовлен у нее давно, — пилот Ян Шастар объявил вендетту Морихэю Лесану. Морихэй был… несколько увлечен конвертацией перспективного пилота, только этим можно объяснить, что Ян Шастар дожил до погребальных игр и выставил на эти игры морлока. Это очень странный морлок, согласно армейским записям он уже десять лет как мертв… Как видите, мой генерал, у нас не один воскресший. На Шастара я обратила внимание еще тогда — из-за вендетты и из-за того, что он сделал очень странную ставку: его морлок победит, но не возьмет сердца. Он выиграл просто безумные деньги по этой ставке. На следующий день он приходил в Храм, вызывать дух Эктора Нейгала. Потом ушел с вами в рейд. Пока вы были в рейде, сразу в нескольких гемских сообществах возник культ Ричарда Суны. Точнее, псевдохристианский культ, в котором Суна выступал не столько объектом почитания, сколько носителем благой вести. Этологи быстро локализовали источник ментальной эпидемии: четверку гемов с «Паломника». Увы, они сбежали и исчезли бесследно.
      — И никто не начал шевелиться? — поморщился Шнайдер.
      — Когда у какого-то явления есть два объяснения — невероятное и идиотское — люди склонны выбирать идиотское, — сказала Аэша Ли. — Мальчик, который превращается то в боевого морлока, то в коса — сказать, что это гемский фольклор, проще, чем поверить, что и мальчик, и морлок выжили; что гемы способны на куда большую самостоятельность, нежели им положено. Несмотря на постоянное перепрограммирование, эпидемия в Муравейнике ширится. Гемы — или кто-то посообразительнее, чем они — отыскали способ ментальной резервации, известный синоби еще со времен Старой Земли.
      — Мальчишка научил их, — предположил Шнайдер.
      — Даже если так — они оказались очень способными учениками. Способнее, чем многие люди. Дальше на арене появляется полицейский инспектор господин Исия Дамон, старая ищейка. Сейчас он напускает на себя вид невинности, но я не верю, что он не раскрыл мальчишку.
      — Раскрыл?
      — Раскрыл и сам же прикрыл. У него были свои цели, на его участке орудовала группировка «Батальоны страха».
      — Распоясавшиеся планетники, — пробормотал Шнайдер.
      — Группировка частично срослась с полицейской верхушкой, ее также прикрывала банда Яно, а у одного Исии не было сил разобраться и с собственным начальством и с бандитами. И он сумел привлечь на свою сторону хорошего флордсмана…
      — Что за дела были у вас с Яно? — спросил Шнайдер.
      — Через его людей было удобно присматривать за дном Пещер Диса. Кроме того, нужно было ограничить распространение бакулы. Апостол Крыс несколько подпортил нам и то, и другое — но ничего непоправимого.
      — Сеу Ли, — усмехнулся не по-доброму Шнайдер. — Скажите, отчего мне думается, что вы обнаружили мальчишку существенно раньше, чем изволили мне об этом сообщить?
      — Шнайдер, — старая женщина посмотрела на воина в расцвете сил прямо и жестко. — Ты полагаешь, тебе хотелось бы знать об этом?
      — Вопрос не в том, чего мне хотелось бы. Мой душевный покой — это такая штука, которой я ради безопасности дома Рива пожертвую легко, а вы — тем паче. Но вы наверняка догадались, в чем дело, едва прошла информация об этологической диверсии. Не сказав ничего мне.
      — Вы были в рейде, — напомнила Ли. — А потом… потом мне стало интересно.
      — Этологическая диверсия… — начал Шнайдер.
      — Показала, насколько Бон был прав, — ни голос женщины, ни веки ее не дрогнули. — Но решением об элиминации гемов люди недовольны, тайсёгун. На периферии, на фермах нехватка рабочих рук, указ об элиминации взвинтил цены.
      — Лучше бы они нанимали людей и платили им больше, — Шнайдер откинулся в кресле. — А по-настоящему недовольных мало.
      — Недовольных вами, — Ли подчеркнула местоимение, — мало, потому что реальной альтернативы вам нет. Но вы не убедите космолетчиков осесть на планете, раздавая земли и кредиты на обзаведение фермами. Вы знаете сами себя — разве из вас сделаешь фермера? Вы же мучаетесь каждую секунду, проведенную на поверхности. А что, если альтернатива вам появится? Что, если кое-кто — например, Сонги, Кордо, Тэсса, Кимера — соблазнятся кем-то другим?
      — И кто-то уже соблазнился?
      — Александр Кордо.
      Шнайдер удержал лицо, хотя это стоило ему некоторых усилий. Александр Кордо утром попросил об аудиенции.
      Он был не просто одним из магнатов Картаго и племянником командира Правого Крыла — он принадлежал к тем, кого Рихард во время оно называл друзьями. Ни ему лично, ни клану Кордо Рихард не сделал ничего плохого, и причин для мятежа у Кордо не было. Конечно, у Бастиана Кордо могла остаться обида на то, что Рихард Шнайдер, его бывший подчиненный, взлетел к должности тайсёгуна в обход него. Но Рихард не мог представить себе, чтобы Бастиан, всеми фибрами души ненавидящий Империю и все имперское, вступил в заговор, центральным фигурантом которого выступает имперский юноша, чьей казни Кордо настойчиво требовал.
      Значит, это Александр — и значит, у Александра есть причина связаться с Суной. И Александр собирается говорить именно об этом…
      — Больше никто?
      — Откуда мне знать, — пожала плечами Ли. — Мне точно известно, что юноша был замечен в одном экипаже с Роксаной Кордо. В ее личном карте. Это — факт. Остальное может быть только домыслом.
      — И синоби выжидают, не соблазнится ли кто-нибудь еще?
      — Лучше сейчас, чем тогда, когда начнется наш маленький Эбер. Что-то вроде прививки.
      — Сеу Ли, а если я отдам приказ избавить Картаго от этого молодого человека?
      — Я попрошу вас отдать этот приказ письменно, с личной печатью и в более конкретной форме, — все так же ровно сказала Ли.
      — Почему?
      — Я не хочу отвечать за успешное окончание этологической диверсии, — пожала плечами женщина. — Если его тела не найдут, гемы будут продолжать верить в него и ждать. Если тело найдут, то, перейдя в лучший мир, он окончательно сделается для них небожителем и заступником. Кровь мучеников, как известно, семя Церкви. По приказу тайсёгуна синоби сделают что угодно — но мы должны иметь письменное свидетельство тому, что тайсёгун хотел именно посадить на Картаго такое вот семечко. Кроме того, — продолжала она после паузы, которую Шнайдер не использовал для возражения, — сейчас нам известен только один человек, вступавший с ним в контакт — Александр Кордо. И, скорее всего, он ни к чему не причастен — иначе не просил бы у вас встречи. А вот другие — те, кто более виновен и более осторожен — на них мы пока не вышли. Атаку на юношу они могут воспринять как начало большой чистки — и, опасаясь за свои шкуры, атакуют первыми. Это все равно что стрелять по знамени: выдать себя и свои намерения, разозлить противника, раскрыть свою огневую позицию — и не добиться никаких практических результатов. А вот мы не будем знать, от кого ждать удара. Дайте нам время, тайсёгун. Выследить его, внедрить человека в его окружение, раскрыть его контакты. И последнее — по порядку, а не по значению…
      — Эльза, — Шнайдер прикрыл глаза ладонью. Спал он в последнее время мало, за терминалом сидел много и теперь чувствовал себя так, будто под веки насыпали абразива.
      — Да, наша маленькая Эльза, которая активно гуляет по инфосети.
      — Но именно из-за нее я не могу оставить его в живых.
      — О, нет. Напротив. Именно из-за нее мы и не можем убить его сейчас. Вы его уже топили, тайсёгун. Дайте ему утопиться самому. Эта запись — покажите ее Эльзе. Добавьте запись из глайдер-порта, она у меня с собой. Эльза, на наше счастье, любит образ, а не живого человека — значит, и убивать нужно образ.
      Шнайдер взял из пальцев Аэши мнемопатрон. Второй все еще оставался в терминале.
      Ли встала.
      — Итак, вы все еще хотите, чтобы я избавила Картаго от юного Суны?
      — Нет, — Шнайдер встал, чтобы проводить гостью. Будучи синоби, она, тем не менее, оставалась дамой.
      Проводив ее, Шнайдер сел в кресло у прозрачной стены. Он полулежал, откинув спинку, и смотрел наружу, хотя смотреть там было решительно не на что: всю равнину заволокло густым, изжелта-серым туманом. То клубы, то клочья, то пряди бросал ветер на силовой экран — и, скользя вверх, они исчезали из виду, серые на сером, подвижные в подвижном. Взгляд в них захлебывался и тонул — но Рихард долгое время не мог оторваться от этой завораживающей хаотической игры. Туман скрывал от него то, чего он действительно не хотел видеть — тяжелую, весомую планетную твердь. Огромный мельничный жернов на его шее.
      Вошел дворецкий-гем. Тайсёгун не помнил, чтобы просил кофе, но дворецкий сказал, что просил, а гемы не лгут. Значит, машинально сделал вызов. Тайсёгун взял полную чашку и жестом отослал слугу. Ему требовалось побыть одному и поразмышлять перед встречей с Кордо. И для начала — отделаться от ощущения, что весь этот скальный массив, под которым как-то существуют Пещеры Диса, давит на грудь. Но времени на это ему не дали.
      — Александр Кордо, — доложил дворецкий. Шнайдер кивнул: впустить и приготовить все, чем подобает тайсёгуну привечать магната.
      — Скажи, Кордо, — спросил он, когда дворецкий удалился и обмен формальными знаками вежливости закончился, — я в шестнадцать лет был придурком?
      — Исключительным, — от Александра Кордо лести ждать не приходилось.
      — Я пытаюсь вспомнить, каким я был тогда, чтобы хоть немного просчитать реакцию любимой племянницы на утренние новости. Твоей Роксане двадцать один — но у тебя, я слыхал, схожие проблемы.
      — Нет, — Кордо пожал плечами. — У Рокс нет схожих проблем. У нее другие. Ее молодой человек исчез в неизвестном направлении, она места себе не находит.
      — Направление исчезновения молодого человека известно тебе или твоим людям?
      — Нет. После того, что молодой человек вытворил, он не счел возможным появиться у меня дома.
      — А раньше — считал возможным?
      Кордо зачерпнул ложкой мороженое и положил в свой кофе. Слуги тайсёгуна знали вкусы всех его друзей.
      — Раньше — считал. Я понятия не имел, что он этологический диверсант, Рихард. Ты же знаешь, мне нет дела до муниципальных дрязг. И думал я даже не столько о Рокс, сколько о тебе. Зная твое личное отношение к этому делу, я даже обрадовался, что мальчик жив.
      — И от радости решил, что его нужно принимать у себя?
      — Мне было любопытно, — Кордо пожал плечами. — Право, когда я узнал его поближе, я пожалел, что между вами кровь. Дому нужно побольше таких людей, как он.
      — Ты начал думать о Доме, Александр? — тайсёгун изобразил удивление.
      — Я никогда не переставал думать о нем, — Кордо смотрел прямо в глаза Рихарду и не повышал голоса ни на полтона. — Я не торчу в Совете кланов, но это не значит, что дела Дома меня не занимают.
      — Ты не торчишь в Совете кланов, — согласился Рихард. — Потому что от Кордо там представительствует лорд Бастиан. Если бы там представительствовал ты, клан голосовал бы иначе. Ты сам выбрал это отшельничество, Александр.
      — Я достаточно много делаю для Дома в качестве отшельника. Посмотри в отчетах, какую часть планетарного продукта формирует клан Кордо. Впрочем, я прекрасно знаю, что ты имеешь в виду, говоря о Доме. Ты имеешь в виду флот.
      — Дом Рива — это флот, — сказал Шнайдер. — Это люди и корабли. Так было всегда.
      — Так не было уже при Боне, Ри, — брови Александра Кордо сошлись над переносицей. — Уже при нем планетники составили большинство населения и начали формировать большую часть продукта. Время, когда Дом был «береговым братством», прошло.
      — Алекс, — Рихард подался назад. — Ты не поймешь, потому что космоходом никогда не был. Никто из нас не сможет отречься от пространства. Нам душно здесь.
      — Забавно, — лицо Кордо приняло прежнее, безмятежное выражение. — А мне всегда было душно в кораблях. Как ни кондиционируй воздух, но этот многолетний запах человеческих тел… Он накапливается. Настоящий простор я чувствую здесь. Ты пробовал в межсезонье летать на дельтаплане? Моя дочь очень любит, да и я жалею, что времени на это не хватает. Рихард, — Кордо опять принял серьезное, даже суровое выражение. — Среди планетников много космоходов в первом-втором поколении. Они сочувствуют тебе, но элиминация гемов порождает недовольство. Пока они рассчитывают, что ты отыграешь назад, они не будут ничего предпринимать. Но…
      — Сколько можно объяснять, — Рихард легко (чашки только звякнули, но не подскочили) — ударил ладонью по столу, — что элиминация — поэтапный план, рассчитанный на двадцать лет. За это время ситуация с рабочей силой изменится, мы будем постепенно вытеснять гемов людьми. И потом, я подарю им Инару. Разве она не лучше? Разве вы по-прежнему хотите тратить бешеные средства на генетиков, экологов и терраформистов, зависеть от капризов погоды? Я думал, Инара снизит их недовольство.
      — Новая планета, — Кордо пожал плечами, — она как новая жена. Сначала кажется, что будет рай, а потом понимаешь, что в главном ничего не изменилось. Люди вросли сюда, Рихард. Пустили корни. Они не хотят начинать все сначала, хоть бы твоя Инара текла молоком и медом. Именно этого ты, космоход-бродяга, не можешь понять.
      Пока Рихард подыскивал ответ, Кордо бросил на стол, как джокера, самую обидную реплику.
      — А мальчик, между прочим, это понял.
      — Что еще он понял? — Рихард сжал подлокотники.
      — Что здесь хватит людей, готовых на отчаянные действия. Что нужно опереться именно на людей — гемы не годятся для таких дел. И что его чуждость, его одиночество, независимость от кланов и партий, ему в этом деле могут помочь, а могут помешать — смотря как себя поставить.
      — А чего он не понял?
      — Он не понял… ещё не понял… того, что такое Клятва. Ему пока что кажется, что ради какого-то вполне абстрактного понятия — например, справедливости — Клятву не только можно, но и нужно пересмотреть. Заметь — не нарушить, а пересмотреть.
      — Весьма… наивно, — усмехнулся Шнайдер.
      — Конечно. Было бы очень странно встретить человека шестнадцати лет, смотрящего на вещи иначе. Он держится наивных мнений, это естественно. Но он прекрасно понимает, что эта естественность служит ему защитой, — с этими словами Кордо протянул Шнайдеру мнемопатрон.
      — Он знал, что ты его пишешь?
      — Наверняка. Но когда он не знал, он говорил то же самое.
      — Интрига, построенная на искренности. Любопытно, — Шнайдер подбросил и поймал патрон. — Где он теперь?
      — Я же сказал: не знаю. В городе есть полдесятка мест, где он может отлежаться во время этой суматохи — а может быть, он уже покинул город. Но он не исчезнет. Он не для того так громко заявил о себе, чтобы исчезнуть… Ты же не думаешь, что убийство Яно было просто всплеском благородной ярости?
      — Я думаю, что это был заказ. С исполнителем рассчитались не деньгами, но это был заказ.
      — Даже если так — стиль исполнения говорит о многом. Не каждый наемник приходит с открытым лицом и оставляет как есть записывающие устройства. Он не собирается искать людей, которым он будет нужен. Они сами будут искать его. И когда найдут — ты будешь знать, кто готов пойти против тебя.
      — А ты поспешил сюда, чтобы засвидетельствовать, что ты на моей стороне?
      Александр Кордо встал.
      — Я не хочу гибели дома Рива. Думаю, в этом мы согласны.
 

* * *

 
      Дик настоял на том, чтобы купить подержанную одежду, оборудование и все остальное — новое, сказал он, слишком бросается в глаза. Но к выбору подошел придирчиво, тщательно осматривая и термокостюм, и плащ, и обувь, и рюкзак, и спальник.
      — Ты так веришь этому полицейскому? — спросила Рокс.
      — Если нас возьмут с его картами, — Дик подогнал застежки ботинок, чтобы голенище плотно охватывало ногу, — то быстро выйдут на него. Нет, в нем я уверен. Другое беспокоит.
      Он потрепал Динго за ушами. Кос заворчал — ему не хотелось оставаться. Он успел привыкнуть к четверке Аквиласов, но это было совсем не то, что Рэй. Морлок тоже был недоволен — ему не нравилось снова, пусть даже номинально, делаться рабом. Если бы роль «хозяина» досталась Дику — он бы стерпел это куда легче, но «хозяином» был Габо Пуля — по той же причине, по которой Динго оставался в Салиме. Юноша, кос и морлок —
      троица, которую успели узнать и будут искать. Он бы и Рэем не рисковал — но люди, к которым он собрался, Рэя знали, а его и Пулю — нет.
      Дик снял подогнанные ботинки и забрался с ногами на постель.
      — Я не знаю людей, — сказал он. — Я знаю несколько человек, но не знаю людей.
      — Да, — Рокс прекрасно понимала, о чем он.
      Он жадно, запоем читал все эти дни. Он набил патронник всеми данными об истории дома Рива, что нашлись в библиотеке Кордо. Все о совсем недавней и нынешней политике. По мнению Рокс, чтения ему хватило бы не десять лет вперед — но чем больше он читал, тем больше раздражался, не находя того, самого главного — как ему казалось — что стало бы ключом к пониманию людей Рива. И Рокс сомневалась, что сможет найти. Слишком он был другим.
      Она вспомнила просторную пещеру, освещенную только рабочими налобными фонариками, наполненную высокими голосами гемов, сливающимися в странном ритме, звон бубенчиков, сделанных из… черт знает из чего — банки, жестянки, проволока… И вдохновенное лицо юноши. Совсем, совсем другое лицо. Она тоже пыталась найти источник этого вдохновения — и, как ей казалось, столь же бесплодно.
      — Дик, а почему ты никогда не рассказываешь мне то, что рассказываешь гемам?
      Он удивился и смутился.
      — Ну, вы… ты же образованная, Рокс. У тебя есть Библия, я знаю. А у них нет. Ты что, думаешь — я рассказываю что-то особенное? Нет, я просто пересказываю Евангелие и объясняю, что непонятно.
      — Ну, хорошо. Пусть это пересказ, — Рокс села с ним рядом. — Но ведь я это читала, Дик. И нашла больше вопросов, чем ответов. Ты объясняешь им, что непонятно — а мне?
      Дик распрямился с заметным усилием.
      — Рокс, мои объяснения… они не всем подойдут. Гемам ведь очень немного нужно — право на имя, любовь, достоинство… Я не готов говорить людям, Рокс. Не готов, вот и все. Когда вернусь, может быть.
      — А если нет?
      — А если нет — поговори с Марией. Вы должны научиться обходиться без меня, даже в этом. Все время держать в голове, что вам придется обходиться без меня — может быть, с завтрашнего дня. Я не брошу вас, пока я жив, вот только… это состояние нестабильно. А главное — если у тебя получится лега… легализовать Салим, я должен буду держаться совсем в стороне. Чтобы вас никто ни в чем не мог обвинить.
      Она кивнула. Действительно, легализация Салима, предложенная ею, потребует этого шага. А это значит — по возвращении видеть Дика еще реже. Если он вернется.
      Законы Вавилона — а Рива в этой части блюли общий закон — не знали понятия «свободный гем». Гем должен принадлежать частному лицу, организации или государственной структуре. Таким образом, Салим мог легализоваться только в качестве общественной организации, являющейся собственноком гемов. Эту схему реализовали неоднократно — хотя и не в доме Рива — но Рокс могла опираться на прецеденты: были приюты, на общие деньги перекупавшие гемов, чтобы спасти их от жестокого обращения. Среди легально выкупленных легче спрятать и беглых.
      Дик согласился с этим, хотя мысль о том, что Салим будет владеть людьми, его коробила. Но он согласился с резонами Рокс. Пока закон нельзя ни изменить, ни нарушить без большого ущерба для многих — черт с ним, будем ему следовать.
      Не от этой ли необходимости бежал он сейчас?
      — Завтра рано выходить, — Дик посмотрел на спящего Пулю. — Давай отдыхать.
      — Давай, — согласилась она.
      — Что? В самом деле спать будете? — Пуля, не открывая глаз, изобразил выражение крайнего восторга. — Счастье-то какое!
      — Э-э-э… извините, — Дик смутился и выразительно посмотрел на Рокс. Та кивнула:
      — Не провожай.
      — Это же твой дом, не мой, — юноша улыбнулся.
      Рокс дошла до посадочной платформы и вызвала вагонетку. Уезжать не хотелось. В Салиме было хорошо — и было ощущение какой-то тайны, которая вот-вот приоткроется ей… Она бы заночевала здесь и сегодня — но нужно появиться домой. Нужно: задержка будет слишком долгой…
      Вагонетка сообщила о своем прибытии отдаленным гулом и отсветами фары. И почти одновременно раздалось шлепанье босых ног.
      — Рокс!
      Она узнала походку Дика раньше, чем услышала оклик. Юноша выскочил из постели как есть, в трусах — словно Архимед из ванной — и помчался за ней что есть духу.
      — Уф. Хорошо, что успел. Рокс…
      Вагонетка подкатилась и замерла.
      — Да?
      — Ты была права. Только… не тебе одной. Я хочу сказать всем людям Картаго… немодифицированным людям, я имею в виду. Я… надиктую это на процессор, так будет лучше, чем писать, потому что я не очень хорошо пишу. А ты сама поправишь, что надо — так хорошо? Я читал, ты здорово пишешь. Как тебе?
      — Это… — Рокс покосилась на вагонетку. — Очень удачная идея, ты молодец. Сколько тебе времени нужно, чтобы подготовить сообщение?
      Он только теперь сообразил, насколько раздет. Потер пальцем крыло носа, потом запустил руку в свою щетину.
      — Если можно… сейчас, Рокс. Пока оно не ушло. Это недолго, да я и не смогу говорить дольше десяти минут. Пожалуйста.
      — Ну ладно, — Рокс проверила мнемопатрон. Памяти в нем было еще море — Дику хватило бы на двухчасовое шоу с фейерверками, а не только на десятиминутную речь. — Прямо здесь?
      — Э-э… в часовне. И… — он покраснел. — Я все-таки лучше штаны надену.

      «Как это со мной случилось?» — есть ли на свете подонок, который не задавался этим вопросом? Если и есть, подумал Эш Монтег, то это должен быть совсем конченый подонок.
      Сначала ты живешь жизнью наемника, врача в отряде «диких гусей». Потом ты привязываешься к командиру и остаешься с ним после того, как отряд гибнет, а сам командир превращается в ходячую головешку. Ты возишься с этой головешкой, возвращая ее к жизни, помогаешь ей адаптироваться в новом теле — и вдруг с удивлением обнаруживаешь, что от прежнего командира — того самого, который в одиночку пробрался в Зиккурат, чтобы прикончить Дормкирка, который спас останки Бона — немного осталось. Оно есть, оно прорывается наружу иногда, но приходится делать над собой усилие, чтобы поверить, что вот это настоящее, а прочее — наносное.
      Он ведь не был жестоким. Никогда не был. Конечно, память зрелого мужчины и тело подростка — это неизбежные «химерные конструкции» психики, ощущение нереальности пережитого опыта и, наоборот, реальности того, что переживалось телом во время созревания, как следствие конфликт, в ходе которого реальная личность берет верх над химерной… или начинается расщепление… Но не может же оно начаться десять лет спустя?
      Может, если есть триггер.
      Мальчик.
      Результат? Ты катишься все ниже. Ты пособничаешь в убийстве, потом в пиратстве и захвате людей. Поначалу ты веришь в возможность конверсии. В конце концов, ты хочешь юноше добра, а конверсия — единственный для него способ остаться в живых. И вот ты руководишь — к черту весь профессиональный новояз! — пытками. И жертва твоя — к черту «социальный возраст»! — ребенок. Командир сделал тебя тюремщиком женщины и ее маленького сына, а также — палачом пацана, у которого даже усы не пробились. И ты это съел, потому что ты принадлежишь командиру не только с потрохами, но и со всем их содержимым, тебе так же некуда деваться, как и последнему из его гемов. И вот однажды ты проходишь мимо комнаты, где лежит под капельницей малыш, и слышишь, как он молится:
      — Иисус, пожалуйста, забери меня к Себе. Если я умру, мама и дядя смогут попробовать убежать, а так они меня любят и не хотят. А то Ты всех забираешь — капитана, Дика, Рэя, даже Динго Ты забрал. Я бы играл там с ними. Если Ты боишься, что мама очень огорчится — то Ты бы ей Сам все объяснил, что так лучше. Ты ведь ее тоже заберешь, когда она будет старенькая. А я зато вырасту там у Тебя, и совсем не буду болеть…
      …И вот тут ты понимаешь, что все, докатился.
      Как, почему? Нет ответа. Командир рыщет в Пещерах, одержимый своей волчьей похотью, друзей нет, родня затерялась между звезд, а эта женщина плюнет в лицо и правильно сделает.
      И тогда ты отдаешь несколько распоряжений Плутону — как обычно в случае своего отъезда — а потом идешь на кухню и наливаешь себе с полстакана отличного импортного солодового виски. Из настоящего ячменя, а не тех водорослей, которые здесь служат сырьем для пива…
      А потом ты поднимаешься с этим стаканом на дамбу и, осушив его, разжимаешь пальцы и считаешь секунды до падения.
      Три. Ровно три.
      Но, прежде чем ты делаешь шаг в своитри секунды, память подбрасывает тебе имя: Ян Шастар.
      Шастар должен был вернуться из рейда. Конечно, нужно поговорить с леди Мак-Интайр, но не раньше, чем ты сможешь представить ей этого Шастара на блюде. Иначе она просто не поверит. Что ж, имеет все права не верить. А уж после того, как Шастар увезет ее, можно будет потратить и три секунды на смерть — что еще останется после того, как он предаст командира и Картаго?
      Эш велел подготовить глайдер и поехал в Лагаш, надеясь, что Шастар там или не плантации у матери. Но ни то, ни другое не оправдало ожиданий — Шастар, как ему сказали, улетел в Ниппур. Отлет на другой континент оправдать было бы уже трудно, если бы Моро вернулся, а как скоро он вернется — Эш не знал.
      Уловив секундное раздумье, барменша разгадала его на свой манер.
      — Его уж спрашивал какой-то мальчишка — и, верно, ждет, что Шастар скоро вернется, потому как остался здесь.
      — Где — здесь? — Эш изобразил сдержанное любопытство.
      — Да почем же мне знать? — подала плечами бар-мамочка. Эш понял намек. Имперский дрейк, блеснув вправленным в середину аметистом, лег на стойку.
      — Парень сказал, если Шастар появится — передать ему насчет гостиницы «Махаон» в шестнадцатом квадрате.
      Вот тут Монтег удивился по-настоящему. Неужели паренек настолько прост? Нет, вряд ли он, даже под чужим именем, зарегистрировался там и живет. Хотя место как раз для него — дешевая большая гостиница, насельники которой в основном — фермеры и рыбаки, приехавшие в Лагаш сбывать товар. Публика довольно пестрая, юноша может среди нее легко затеряться. И тем не менее — рассуждал Монтег уже по дороге к гостинице — вряд ли он там. Скорее всего, там кто-то из его друзей. Или…
      Монтег остановился.
      Транспортный обмен между Пещерами Диса и Лагашем был весьма интенсивен. Монорельс обслуживали гемы, глайдер-порты обслуживали гемы.
      Скоько из них слышало проповедь юного Суны? Сколько из них являются _его_ гемами?
      — Иди дальше, не задерживайся, — сказали сзади. Что-то острое укололо в поясницу, точно в область почек. Лезвие проткнуло только кожу, но как раз там, где не могло застрять в ребре и легко пошло бы дальше. Убедительно. На менее опытного человека мальчик даже произвел бы впечатление.
      Значит, все проще. Он походил по городу, засветился в барах — и, вполне возможно, оставил «жучков». Или ему докладывают гемы.
      — Куда? — спросил Эш.
      — Куда шел, к «Махаону».
      Монтег зашагал вперед, и, проходя мимо витрины департа, бросил взгляд на отражение в стекле. Со стороны казалось, что младший спутник приобнимает старшего за талию — друг, брат или любовник. Руки скрыты плащом. Он просто выдвинет лезвие флорда — и, бережно усадив пострадавшего, побежит «за врачом». На улице людно — но кровь на темном плаще заметят далеко не сразу, а трогать какое-то время не решатся. Ему же, скорее всего, заткнет глотку болевой шок.
      В другом настроении и с другими намерениями Эш, наверное, попытался бы вырваться. Но сейчас ему было просто смешно.
      Понятно, почему «Махаон», — подумал Монтег, когда они спустились на два уровня вниз. Это в двух шагах от глайдер-порта. Удобно фермерам, удобно рыбакам. Удобно тому, кто похищает человека, запихав его в глайдер.
      Проходя мимо ряда картов, Монтег сумел в зеркале заднего обзора поймать лицо юноши. Хорошая улыбка. Доброжелательная, можно сказать, деловая. И не скажешь по ней, что мальчик ведет, поддев на флорд, человека, который каких-то три месяца назад его пытал.
      — Налево.
      Монтег вздохнул. Ну, как это можно назвать совпадением? Когда два человека ищут третьего и натыкаются друг на друга — это никакое не совпадение.
      Глайдер, ожидавший на стоянке, был Монтегу хорошо знаком. Принадлежал он Яну Шастару, и сам хозяин был за рулем.
      Тень за ближней опорой сгустилась — оттуда выступил морлок.
      На этом причале было пусто. В дальней секции шла погрузка, суетились люди и гемы — но там бы не услышали ни крика, ни выстрела.
      Лезвие исчезло, и по движению воздуха Монтег понял, что юноша отступил на шаг.
      — Послушай… — сказал он, разворачиваясь.
      — Обязательно.
      Летящего в ухо ботинка Монтег не увидел. Перед глазами вспыхнуло желтое, ноги подкосились — по всему, Эш должен был упасть на борт глайдера, но не упал.
      Потому что провалился в вовремя открытый боковой люк.
      — Ну зачем же так, сэнтио-сама, — низкий голос морлока прорвался через звон в ушах. — Могли бы просто мне сказать.
      Наручники, скотч на рот, мешок на голову — все это произошло в один момент. Затем глайдер стартовал. Монтега обыскали в четыре руки — быстро и умело.
      — Я думал, это будет Лесан, — несколько разочарованно протянул Шастар. — А это Эш Монтег, и если кто-то нас видел, мы в полной заднице, потому что трогать посторонних нельзя. Если я его хоть краем плаща задену, меня тут же объявят вне закона… Э-э, малый, ты что?!
      — Я угрожаю вам оружием, мастер Шастар. На суде, под наркотиком или под шлемом, вы покажете, что я заставил вас. А это человек, который знает все о системах безопасности в его маноре и городском доме, — отозвался юноша. — Хотя я все никак не могу взять в толк: почему он расспрашивал о вас так открыто и почему не попробовал от меня вырваться.
      — Черта с два он расскажет, — глайдер тряхнуло. — Гр-рёбаные грозы. Когда уже они кончатся.
      Монтег не видел, куда вели глайдер, но предполагал, что куда-то в район Сухой Бухты — там можно было укрыть машину под скальным навесом, чтобы поговорить спокойно, не боясь ни молний, ни ураганного ветра.
      Так или иначе, но несколько минут спустя болтанка прекратилась, глайдер встал на грунт, Монтега вывели наружу и сняли мешок. Мальчишка отодрал от его губ упаковочную ленту.
      — Вот теперь я вас послушаю.
      Они и в самом деле находились под скальным навесом, довольно глубоко. Под ногами хлюпала вода: Сухую Бухту начало подтапливать. Еще недели три — и навеги, встав на воду, смогут выйти в море…
      — Во-первых, — сказал Монтег, — господин Шастар, вы идиот. Мальчику в данной ситуации позволительно терять голову, но вам-то нет. Ни при каких условиях вы не могли похищать человека, не замешанного в вашу вендетту. Даже если мой труп не найдут, подозрение неизбежно падет на вас, и эта уловка с оружием…
      — Сработает, — отозвался Суна. — И подозрение на господина Шастара не падет, а труп ваш найдут в таком виде, что подумают сразу на меня. С первым мы покончили, давайте сразу свое «во-вторых».
      Монтег вздохнул.
      — Ваши близкие живы.
      До этого момента юноша держался великолепно — но тут дрогнул. Лицо исказилось, словно по нему пошла судорога, горло изменило: севшим голосом он сказал:
      — Ты врешь.
      — Зачем мне? — Монтег пожал плечами. — Во время обыска вы вытащили у меня мнемопатрон. Просмотрите его.
      Не сводя с Монтега лихорадочного взгляда, парень нашарил в кармане патрон, зарядил его в сантор и направил проецирующий луч на воду под ногами. Не лучший вариант отражающей поверхности — изображение, сотканное из света, колебалось и дробилось — но звук был четким.
       — Джек, дорогой. Ты, наверное, измучился, гадая, куда мы пропали. Мне горько от того, что я не могу сказать тебе ничего радостного. Мы в плену у некоего Морихэя Лесана, человека без жалости и совести. Он — синоби, шпион дома Рива, и сейчас мы находимся на тайной планете Рива, Картаго. Шансов бежать нет, эту запись я делаю по его приказу. Джек и Гус — такие же пленники, как и я, Элисабет, к счастью, ничто не угрожает. Она — принцесса дома Рива, собственно, это и было причиной нашего пленения…
      Молодой человек прослушал запись до конца.
      — Из этого, — сказал он сквозь зубы, — я могу узнать только то, что миледи была жива три месяца назад. Может быть, вы ее уже убили. Или продали. Или отослали за выкуп к лорду Якобу.
      — Переговоры о выкупе идут, — кивнул Монтег. — Но не с лордом Якобом. А с Джелалом Брюсом.
      — А может быть, они уже закончились? — оскалился морлок.
      — Принципиальная договоренность достигнута, но детали — где и как состоится передача пленников — еще обсуждаются. Лорд Брюс, опасаясь, что мы получим инструмент для шантажа, настаивает на посреднике. Мы, поскольку нам нужен инструмент для шантажа — на том, что посредника быть не должно.
      — Это ловушка, — юноша нехорошо засмеялся. — Я думал, Моро умнее, честное слово. Он хоть сам понимает, как это глупо? Чтоб я полез прямо в манор, в его руки? Поверил его прихлебателю? Убирайся отсюда к чертовой матери.
      — Эй, мы же можем допросить его под шлемом, — сказал Шастар.
      Дик рассмеялся.
      — Конечно, можем! Еще как можем — на это Моро и рассчитывает. Я думаю, он говорит нам правду. Леди Констанс жива и в маноре — но вот охранные системы уже не те, что он запомнил, улетая. Господин Шастар, совсем недавно чуть ли не у меня на глазах один человек под шлемом дал информацию, которая привела допросчиков в ловушку. Потому он и не пытался сорваться с крючка, потому и вел себя как овечка, что напрашивается на допрос. Потому здесь именно он — ведь Моро мог послать кого угодно, да хоть гема, но он послал именно этого. Думал, я кинусь как голодная собака на кость.
      — В вашей теории есть только одно слабое место, юноша, — теперь настала очередь Монтега смеяться. Ну, не чудесный ли это мир? — Если все так как вы говорите, если Лесан послал меня к вам с промытыми мозгами, с расчетом на то, что вы не устоите перед соблазном схватить меня и выпотрошить — а ведь вы не устояли — и впоследствии убить, то почему я пошел?
      — Вы правы, я не знаю объяснения, — паренька передернуло. — Но… мне плевать, честно. Может быть, он и на тебя нашел крючок. А может, это промывка мозгов. Какое мне дело.
      — В искренность моих намерений вы, стало быть, не верите.
      — Искренность намерений синоби! Скорость звука в вакууме! Температура минус по Кельвину! Эй, а может, план в том, чтобы у меня от смеха сделался заворот кишок?
      — Похоже, Лесан выбрал слишком сильную вакцину против наивности.
      — Похоже, что он выбрал идиота для выполнения своего задания. Возвращайтесь к нему и скажите, что провалились.
      Беда с параноиками в том, что они очень логичны, и подбор контрдоводов весьма затруднителен, поскольку логика параноика строится на его же собственной аксиоматике, которая в ряде мест может быть вполне здравой.
      — Я не синоби, — раньше, чем договорил, Эш понял, что сказал глупость — любой синоби на его месте утверждал бы то же самое.
      — Да ну? Придумайте что-нибудь еще, сеу Монтег.
      — Я не хочу ничего придумывать, — Эш тряхнул головой. — Я устал, и поди ты к дьяволу, упрямый дурак, если готов резать глотки из-за мертвой женщины, но не хочешь побороться за живую.
      — Заткнись! — что-то свистнуло в воздухе, хлопнула ткань, и плечам Монтега стало холодней и легче. Голова-то была на месте, а вот плащ… От плащ-накидки осталась только горловая часть — все, что ниже плеч, упало в лужу. Конечно, никакой сказочной точности, кочующей из байки в байку, не было — флорд рассек одежду и оставил на плечах несколько порезов. Но это все равно впечатляло.
      — Браво, — холодно скзаал Эш. — Умеешь. А думатьты умеешь?
      — Сэнтио-сама! — предостерегающе крикнул морлок.
      — Я умею думать, — сказал Суна. — И я думаю, сударь, что искренни вы или нет — вам лучше отсюда уйти. Я сегодня не в настроении убивать, но настроение переменчиво.
      — Я того же мнения, — сказал морлок. — Уходите, сеу Монтег. Увозите его, сеу Шастар, и не возвращайтесь за нами. Мы сами вас найдем.
      Шастар помог Монтегу забраться в кабину. Рук не расковал, да Монтег и не настаивал. Все сложилось несколько иначе, чем он полагал, но его устраивал и такой исход. Обдумав свое положение, он развеселился — его устраивал практически любой исход. По всему, он должен был чувствовать ебя счастливейшим человеком на земле. Но не чувствовал.
 

* * *

 
      Навега, становясь на грунт, слегка перекосилась — и потому пол в кухне был наклонный, а тарелку приходилось наполнять в два приема, чтобы наесться как следует.
      — И ты его не убил, — заключил Пуля.
      — И я его не убил. И не допросил. Только плащ порезал и дал по морде.
      — Ну, уже что-то. Многие о таком и не мечтали.
      Габо Пуля находился в благодушном настроении. Это было естественно — он получил работу и возможность лечь на дно. Точнее, взойти на борт и с началом сезона выйти на лов. Дик находился в настроении раздерганном — что тоже было естественно. Не каждый день встречаешься со своим палачом. Хотя здесь, в «колонии прокаженных», процент товарищей Дика по несчастью был в среднем существенно выше, чем в целом по Картаго.
      — Я не знаю, что делать теперь, мастер Дельгадо, — юноша отодвинул от себя тарелку, но та снова съехала к окантованному бортику. — А вы все шутите.
      — Или он лжет, или говорит правду, — вступила в разговор Сильвер. — Судя по его поведению, он, по крайней мере, верит в свои слова. А мысли о том, что он говорит правду, ты по понятным причинам допустить не хочешь. Во-первых, если принять это за какую-то возможность правды, в твоей вселенной становится одним монстром меньше. Это причиняет тебе дискомфорт, потому что для компенсации тебе необходимы именно монстры. Во-вторых, это рушит твои планы. Жизнь была гораздо проще, когда ты был свободен от обязательств перед мертвыми.
      — Госпожа Сильвер, — вздохнул Дик. — Стоит мне провести с вами в одной каюте десять минут — и мне уже хочется запустить в вас чем-нибудь не очень тяжелым. Как вы при таких талантах работали корабельным психологом — вы мне можете объяснить?
      — С огромным удовольствием, — улыбнулась Сильвер. Ее короткие рыжие волосы торчали вокруг головы золотистым нимбом, ловя отсветы лампы, висящей точно над головой. — И с пользой для дела. Дик, тебе хочется запустить в меня чем-нибудь — и это совершенно естественно. Отторжение — одна из первых и основных невротических реакций. Давай продолжим разговор о твоей проблеме.
      — Нет у меня никаких проблем, кроме того, что мои суверены в плену. Я должен их вытащить. Продать их Брюсу это все равно что убить, будь проклят Шнайдер — я должен их вытащить!
      — Тебя опять понесло, — Сильвер вздохнула. — У тебя есть кудаих вытаскивать? Где их спрятать? Это раз. Ты постоянно уходишь от ответа на вопрос — зачемМонтег искал Яна Шастара. Это два.
      — Да потому что это понятно! У Шастара вендетта с Моро, и… нет, стоп, если бы он хотел убить Шастара, он бы не действовал так… Не подсказывайте, я сам. Он искал Шастара, он запасся этой записью, он… Рэй! До него дошло, что Шастар как-то связан с Рэем. Боже мой, но если так… значит, он вычислил и меня. И мастера Пу… Дельгадо. Мне нельзя здесь оставаться.
      — Мастера «Пу» он вычислил гораздо раньше — сказал Габо. — Он же приходил в «Даруму».
      Он приходил… Дик стукнул себя кулаком по лбу.
      — Ах я тупица. Это не «батальоны» убили Нышпорку. Мне же говорили… Меня же носом ткнули…
      — Ну вот, к тебе пришло и просветление, — успокоил его Пуля. — Перестань дергаться. В такую погоду он все равно до тебя не доберется.
      В подтверждение его слов молния треснула так близко, что замигали лампочки, а на гром отозвался весь корпус навеги. В соседней каюте завопил младенец. Сильвер встала.
      — Я возьму, — опередил ее Дик; исчез и вернулся с малышом на руках.
      — Где ты так научился обращаться с детьми? — просила Сильвер, принимая притихшее дитя.
      — В одном детском комбинате.
      — Тебе легко с детьми? И женщинами?
      — Так, пожалуйста, перестаньте! — юноша снова зашагал из угла в угол. — Я не за тем к вам пришел, чтобы вы разбирали тут по косточкам меня. Я пришел за советом — потому что мастер Дельгадо сказал мне, что вы очень умная женщина и прекрасно разбираетесь в здешней обстановке…
      — И еще ты надеялся набрать сторонников среди имперцев, — кивнула Сильвер. — Сядь. Сядь и слушай, раз ты пришел ко мне как к умной женщине. И включи свой сантор, записывай, потому что запомнить не сможешь.
      Совет был очень кстати. Она называла имена кланов, которые Дик знал, и о которых никогда не слышал — но в той части, что ему была знакома, не ошиблась ни разу. Даже о Кордо сказала:
      — Старый Бастиан Кордо предан идее Вавилона, а младший, Александр — Шнайдеру лично, но с третьим поколением, Роксаной Кордо, можно попробовать.
      — Вы… — когда Дика осенила догадка, он не выдержал и перебил. — Вы сами… готовили восстание?
      — Да, — устало сказала женщина. — Мы готовили восстание. И ничего из этого не вышло. Потому-то я тебе все так спокойно и рассказываю: сможешь — воспользуйся.
      Она откинулась на спинку кресла и прикрыла грудь. Младенец уже не сосал — наелся; только терся личиком и причмокивал губами во сне.
      — Отчего у вас не вышло? — спросил Дик.
      — Я не могу об этом, — Сильвер дернула плечом. — Габо, расскажи ему, а я пойду уложу детку. И сама лягу. С этой кормежкой все время хочу спать, просто погибель какая-то.
      Когда дверь за ней закрылась, Пуля забрался в холодильник и достал по бутылке пива себе и Дику.
      — Искусство настоящего психолога — это умение перевалить на ближнего самую грязную часть работы. Мы и вправду готовили восстание, мастер Йонои. Но мы не учли силу, против которой не помогут никакие расчеты и предосторожности. Могучую силу человеческой тупости…
      Он сделал долгую паузу, словно ждал от Дика вопроса, потом высушил разом полбутылки и продолжил:
      — Параллельно с нами готовилось еще одно восстание. Наша цель была — добиться гражданских прав для имперских пленных. Раз уж нам не дают вернуться домой — пусть хотя бы позволят иметь дом здесь. Дом, а не тюрьму. Но придурки, которые готовили свое восстание — это были настоящие придурки. Они готовились захватить корабль, удрать и привести сюда имперские войска.
      Он допил и спустил бутылку в утилизатор.
      — Мне долго пришлось доказывать Сильвер, что ты не придурок. И она в конце концов поверила. Я надеюсь, это доверие ты оценишь. Ну так вот, Сильвер что-то чувствовала и велела мне прощупать придурков на предмет того, чем они занимаются. Я прощупал, узнал правду, мы хором ужаснулись и решили, что нужно что-то делать, но что? Переговоры. Объяснить наши цели, уговорить подождать… — Габо махнул рукой. — Это было в принципе возможно, если бы не главный придурок. Который, к сожалению, был священником. Отец Мэтью Мак-Коннахи — ты еще услышишь о нем здесь, в колонии. Он был достаточно умен, чтобы не поднять волну и ветер на переговорах — но потом, в своем кругу, назвал нас предателями Империи, Церкви и Христа. Не может быть договора с Велиаром и прочая погребень. Потому нужно ускорить выступление. Неважно, сколько погибнет вавилонян — они дьяволопоклоники. Неважно, что провалится наш план — мы предатели. По счастью, в ходе переговоров один человек нашел наши доводы убедительными — и после того заседания пришел к нам. Он сказал, что выступление намечено на послезавтра. Эти идиоты готовы были закопать себя и нас — лишь бы не отказаться от своих намерений. Мы решили, что есть только один способ их остановить.
      — Убить отца Мак-Коннахи, — надтреснутым голосом сказал Дик.
      — Да. Никто не произнес это вслух — мы просто отправили женщин прочь и кинули жребий.
      — Выпало вам.
      Габо отвернулся.
      — Пойдем покурим.
      Они выбрались на крытую палубу и, встав у вентиляционной вытяжки, закурили.
      Уже несколько недель шли непроглядные дожди, и поселка пленных за пеленой ливня видно не было. Вода в Сухой Бухте стояла выше человеческого роста — и вброд, как два дня назад, на навеги было уже не попасть. Очень скоро дожди должны были отрезать от суши и «колонию прокаженных», превратив полуостров Каммо в остров. Да, пожалуй, Моро не рискнет сюда сунуться — место уединенное, все друг друга знают.
      — Отец Мэтью венчал Сильвер и Марио, — Габо выпустил юдинную струйку дыма. — Вот так-то… Что, не вышло проредить свой… заповедник монстров?
      — Вы не монстр, мастер Дельгадо, — Дик тоже выдохнул дым в вентилятор. — Всяко, не больше, чем я. А как вам удалось обмануть шлем?
      — Я отвечал, что отец Мак-Коннахи надоел мне. И это, черт подери, была правда.
      — А другого священника здесь нет?
      — Увы.
      — Жаль. Я слишком давно без Таинств…
      Из рубки вышел Марио, муж Сильвер — океаниец с очень хорошим, открытым лицом, чем-то похожий на Болтона.
      — Но-овости с континента, — сообщил он, улыбаясь до ушей. — Торвальду дали навегу.
      — Хельга расстроится, — Габо предложил Марио сигарету.
      — Расстроится? Это не то-о слово. Нам эта гроза покажется легким ветерком, когда Хельга вернется.
      Дик знал, что Хельга Риддерстрале — командир этой навеги, бывший капитан корвета «Мьёлльнир» с Парцефаля. О ее отношениях с неким Торвальдом он был совершенно не осведомлен.
      — Заметив выражение его лица, Марио объяснил:
      — Торвальд — бывший муж Хельги. В прошлом сезоне Торвальд свою навегу потерял, и Хельга немно-ожко…
      — Злорадствовала.
      — Да. Габо, у тебя всегда наготове подходящее слово, сразу видно образованного человека. Она надеялась, что теперь-то все видят, какой он никчемный болван, и навегу ему никто не даст. Но-о…
      — Ему дали, и тут не о чем слишком до-олго разглагольствовать, — Габо передразнил связника. — Я не понимаю, зачем Хельга злится. Она класная баба и в два счета нашла бы себе кого-то получше Торвальда.
      — Уж не на себя ли намекаешь?
      — Да хотя бы, — усмехнулся Пуля. — Посмотрим, как сложится.
      — Скучать в этом рейсе не придется, — Марио потянулся. — Это хорошо, потому что скуки я не люблю.
      — Надеюсь, Сильвер с ребенком ты в рейс не возьмешь? — поинтересовался Габо.
      — Конечно! Тебя разве берут не ей на замену?
      — Да я вообще не знаю, берут ли меня. Мы с Хельгой еще не виделись.
      — Возьмут, возьмут. Осо-обенно с учетом прозвучавшего предложения.
      — А меня? — спросил Дик.
      — Ну-у… Я не знаю, как Йонои Райан или Сатоми Кайзер или что у тебя записано в кадо — но Ричард Суна в этом рейсе не будет лишним.
      — Пираты?
      — Ну что-о ты так грубо. Пираты. Просто губернатор континента Биакко лорд Сога собирает дань с навег, которые приближаются к экваториальным водам.
      — Это разрешено законом?
      — Каким законом, парень? — Марио даже перестал упирать на «о». — Мы никто. Мы меньше, чем гемы — если убить гема, с тебя хотя бы слупят его стоимость. Ты знаешь, как Торвальд потерял навегу? Он попробовал сопротивляться. Помимо навеги потерял шесть человек. Но на людей всем плевать. Иска от общины пленных Совет кланов не принял. Сеу Занда, владелец навег, судится с лордом Биакко за корабль.
      — Сеу Занда — он…?
      — Двоюродный брат коменданта Лагаша, человек из клана Сейта. Хороший человек. Мы бы сдохли с голоду, если бы не он и его навеги.
      — Значит, Хельга настроена очень серьезно? Она ведь не может позволить себе оставлять свидетелей.
      — Серьезно — это не то сло-ово, — сказал Марио.
      — Я не буду наниматься на эту навегу, — Дик раздавил сигарету в лужице на полу. — И Габо не советую. И вам, Марио, лучше с нее уходить.
      — Это почему же? — наклонил голову Марио.
      — Госпожа Хельга будет искать возможности отомстить не только пиратам — но и своему мужу. Может быть, он поступил с ней вероломно. Может быть, он виноват — но из-за его вины не должны гибнуть навегарес. Мистресс Хельга хочет показать, кто из них на самом деле мужчина. Я в этом участвовать не стану.
      — Да что-о ты знаешь о Хельге, малыш? — Марио наморщил нос. — Что ты вообще, раз на то пошло, знаешь о женщинах?
      — Больше, чем знали вы в моем возрасте. И я не думаю, — Дик вспомнил последнюю охоту капитана Хару, — что женщины очень отличаются от мужчин, когда речь идет о потере лица.
      — Он прав, Марио, — перебил связника Дельгадо. — Мы оба знем, что он прав — и именно поэтому, Дик, мы пойдем на этой навеге. У Хельги не ангельский характер, но она слушает людей, которые рядом. И ради них удержится от глупостей.
      — И мы привезем больше, чем любая другая навега, — подхватил Марио. — И докажем, что Торвальд говнюк. Потому что — между нами, девочками — так оно и есть.
      — Хорошо, я был неправ, — Дик всмотрелся в дождевой сумрак. — Может быть, я и пойду с вами. Но эти три недели мне нужно провести на континенте.
      — Как тебя найти? — спросил Марио.
      Дик назвал адрес на общественном сантор-сервере.
      — Я буду стараться проверять его каждый день. Хотя не знаю, получится или нет. Но буду пользоваться каждым случаем.
      — Наш индекс ты знаешь?
      — Я не хотел бы писать вам напрямую. Лучше и вам для связи завести где-то бесплатный адрес.
      — Дело, — согласился Марио. — Идем в рубку.
      Дик пошел за ним — и застыл на пороге.
      Проводя дни за наладкой аппаратуры, Марио, слушал развлекательные программы, отключая, чтобы не отвлекал, видеоряд. И вот сейчас, в такт пляшущим над панелью язычкам разноцветного рисованного пламени, в рубке звенела задорная песенка на гэльском:
 
— В тени бузинного куста
Трава зеленая густа,
Там целовал меня в уста
Мой единственный, мой Дэви.
 
 
Локон свой кудрявый мне
Подари на память, Дэви.
Локон свой кудрявый мне
Подари, мой милый Дэви…
 
      Дело было даже не в том, что на борту «Паломника» юноша слышал эту песню несчетное множество раз — мистресс Хару и напевала ее, и любила слушать в исполнении Гилл Моран и «Сверчков». Юношу остановил на пороге голос, разливавший мелодию колоратурами, до которых Гил Моран было ох, далеко…
      Голос Бет.
 

* * *

 
      Атмосфера такого рода балов и концертов была знакома Бет с раннего детства. «Люди любят делать добро, а еще больше любят, когда их при этом развлекают», — не без ехидства сказала однажды леди Констанс. С тех пор, как певческий дар Бет открылся, она непременно участвовала в таких концертах, и сейчас нисколько не терялась перед публикой.
      Вчера в Совете кланов было страшнее. Все эти взрослые серьезные тётки и дядьки… Все эти вопросы и улыбки… Враждебность под маской снисходительной доброжелательности… А здесь — привычная, милая сцена, и публика искренне благосклонна.
      Она выбрала песни Тир-нан-Ог не только потому, что слышала и напевала их с детства, еще не научившись разбирать слова. Не только потому, что простые мелодии открывали простор для импровизаций. Но и потому что этот благотворительный концерт должен был транслироваться на всю планету и Бет лелеяла надежду на то, что хотя бы случайно ее услышит Дик. Услышит и поймет, что это ему она поет — хотя улыбается при этом другому, бросая взгляды на экранированную силовым полем императорскую ложу.
      Раскланявшись с залом под обвал аплодисментов, и крики «Бис», Бет отступила за кулису — и тут же Ирис, которого теперь звали Андреа, подал ей сантор с горящим индикатором связи. Выражение его лица при этом было столь почтительно, что Бет сразу поняла, кто ее вызывает.
      — Эльза, — услышала она в наушнике голос жениха. — Ты была изумительна. Я и твоя семья просим — спой на бис.
      — Хорошо, — она отключилась, улыбнулась… Как хорошо петь сердцем. Как хорошо знать, что Дик жив.
      Хотя подготовленная несколько второпях программа была исчерпана, оркестр состоял из превосходных импровизаторов. Озорная, даже хулиганская идея осенила Бет, пока зал затихал в ожидании песни. Она шепнула дирижеру:
      — Со второго повторения припева, в ре миноре, — и шагнула в очерченный светом круг, включая микрофон. Щелчками пальцев обозначила ритм и запела:
 
Мой горец — парень удалой:
Широкоплеч, высок, силён.
Нет, не вернётся он домой —
Он на изгнанье осуждён.
 
 
Как мне его вернуть?
О, как его вернуть?
Я все бы горы отдала,
Чтоб горца вновь домой вернуть!
 
      Песня предоставляла не очень много возможностей показать голос — но в ней было столько лихости, что Бет удавалось поднимать на ноги даже самые чопорные аудитории Палао. Вот и на этот раз — на прищелкивание пальцев и притопывание каблука зал ответил хлопками — сначала жидкими, потом все более решительными. Затем вступили ударник, флейта и струны. Бет с некоторым опозданием сообразила: в отличие от предыдущих двух песен эта — не на гэльском, а на стандартной латыни. Ну держитесь, — сказала она себе. Я не я буду, если вы у меня сейчас не запоёте.
 
Как мне его вернуть?
О, как его вернуть?
 
      В зале поднялась, хлопая в такт, какая-то одетая в синее красавица. Бет не знала ее, хотя должна была знать: прием-то устроили для самых сливочных сливок. Надо будет познакомиться потом, — она отметила место, и вовремя: повинуясь ритму и стадному инстинкту люди начинали вставать и за другими столиками. Бет скосила глаза на бабушку, сидящую в первом ряду. Та не трогалась с места и вообще холодным видом показывала недовольство. Наверное, она знает песню. Ба, и с ней сидит кто-то незнакомый. Нет, уже не сидит, встал… и тот угол разморозили, не помогли бабушке подхалимы. Бет, внутренне торжествуя, перешла к финалу.
 
Ах, знаю, знаю я, кого
Повесить надо на сосне,
Чтоб горца, друга моего
Вернуть горам, лесам и мне!
Как мне его вернуть?
О, как его вернуть?
 
      Это было, пожалуй, даже слишком — но слова, как говорится, из песни не выкинешь, и правильно разогнанную волну не остановишь. Припев Бет повторила три раза, и ей уже многие подпевали, а кое-где расфуфыренные вавилонские матроны даже и пританцовывали.
      После Бет должна была вступать Дэйла Сонг. Расходясь с ней за кулисами, Бет искренне сказала:
      — Удачи.
      И мысленно добавила: после меня тебе её понадобится чертовски много.
      Андреа подал ароматную салфетку — стереть пот, выступивший под софитами — и стакан воды. Это были вообще-то обязанности Белль, но камеристку Бет оставила в зале.
      — Вы так неосторожны, — сказал гем, принимая стакан обратно. Бет закатила глаза. Когда она решила сделать юношу своим секретарем, ей и в голову не приходило, что это будет до чертиков напоминать старинный роман, в котором преданные слуги поедом едят своих господ. Такие рабы — кара Божья за рабовладение.
      Она знала, что поступок ее иначе как хулиганством не назовешь, но неосторожным его не считала. Во-первых, после того как подтвердились слухи о Дике, у нее был неприятный разговор с тайсёгуном. Если бы этот разговор не отозвался демаршем вроде сегодняшнего, они бы взволновались, а зачем лишний раз волновать дядю и бабушку? Во-вторых, она уже вполне овладела искусством ведения разговора в стиле «я-то всего лишь наивная имперская девочка, а вот вы что имели в виду»?
      Она поднялась по лифтовой шахте, ведущей в верхние, ложи и с поклоном предстала жениху. Все неприятности лучше пожинать сразу.
      — Браво, — сказал Керет, глядя не на нее, а на маску, лежащую на коленях.
      — Ты же не принял это на свой счет?
      — Нет, конечно. Просто ты напомнила сотням тысяч людей, что у большинства из них в войне с Империей пропал без вести или погиб кто-то близкий, — Керет бросил маску на подушку рядом с собой. — Не удивлюсь, если песню завтра же будут проигрываь во всех харчевнях. Сборы поднялись на треть, пока ты пела. Так что ты помогла поддержать самых неимущих в Корабельном Городе, и…
      Бет убрала с сиденья маску и опустилась рядом с Керетом.
      — С тех пор как прошло это известие, — тихо сказал юный император, — я не нахожу себе места. Я в отвратительном положении. Одно мое слово — и полиция, армия, СБ, синоби, контрразведка — все будут брошены на его поиск и арест. Но я знаю, что если я хотя бы намекну на то, чтобы мне принесли его голову — я погибну для тебя навсегда. Ведь так?
      Бет взяла его за руку.
      — Но пока он жив, — продолжал Керет, — я все равно тебя теряю. Не отрицай этого. Ты изменилась, даже внешне. Когда я впервые увидел тебя после этого, две недели назад — я сразу понял: ты знаешь. У тебя словно отросли крылья.
      — Я не бот, — вздохнула девушка. — Я не могу переключаться прикосновением к сенсору.
      — Никто этого и не требует, — Керет повел плечами. — Но я чувствую себя так, словно меня, держа за руки и за ноги, обряжают в костюм и маску ненавистного жениха из древней комедии. Или тирана, который преследует одинокого и загнанного героя. Больше всего на свете я хочу, чтобы мне позволили оставить его в покое.
      — Ты же у нас император, — язвительности в голосе Бет было больше, чем ей самой хотелось. — Кто это может что-то тебе позволить или не позволить?
      — Я же объяснял тебе, — Бет уже научилась различать в его голосе, почти безупречно ровном, трудноуловимые оттенки боли.
      — Я всего лишь говорю, что так и учатся стоять на своем, — девушка сильнее сжала руку жениха. — Черт подери, у тебя есть право не быть и не выглядеть мерзавцем. И все возможности, чтобы его отстоять.
      — Ты такая милая, когда ругаешься, — Керет улыбнулся было, потом снова насупился. — Он убийца, Бет. Убийца искусный и хладнокровный. Ты же видела записи? Я не могу оставить его в покое. Закон рухнет, если его не защищать, и его защита — моя прямая обязанность.
      — Если бы он убивал для вас, — резко ответила Бет, — у вас не возникло бы никаких претензий. Это раз. Два — его бы преследовали, даже будь он невинен как пёсик твоей мамы. И три — ты действительно мало что можешь сделать. Всем рулят дядя, бабушка и Аэша Ли, так что к тебе у меня претензий в случае чего — не возникнет. А главное, — она постучала маску пальцем по лбу, — куча подхалимов желает выслужиться перед ними. Таким не нужен приказ, им не нужен даже намек. Они знают, что тайсёгун предпочел бы видеть Дика мертвым, и проявят инициативу, только держись. Но я буду молиться, чтобы Дик сделал с ними то же, что и с этими, в порту и в том борделе…
      — И c твоей мамой, — сказал Керет, пустыми глазами глядя на сцену, где Дэйла Сонг изображала «танец отзвуков» — кстати, весьма неплохо для любительницы.
      — Да, и c моей мамой, — Бет встала, загородив сцену, чтобы перехватить его взгляд. — Послушай, Керет. Я закрыла вам счет за мою первую маму. Я до сих пор плачу по ночам иногда — из-за нее, из-за дяди и братика…
      Ей пришлось сделать паузу и перевеси дыхание, чтобы не разреветься. Сжав на пять секунд как можно тверже расползающиеся губы, она продолжила:
      — Но я стараюсь вас понимать. Я стараюсь вас любить. И мне очень жаль, что Дик во второй раз сделал меня сиротой — хотя, обойдись вы с ним по-людски, этого бы не случилось. Но если кому и жаль больше, чем мне — так это ему, клянусь чем угодно. И если уж я списала вам — то ему подавно. Ваша вина больше.
      Отчеканив это, она села, коснулась плечом его плеча и прибавила гораздо теплее:
      — Просто не упоминай больше о моих мамах, ладно? О них обеих. Мне это больно.
      — Хорошо, — вздохнул Керет. — Я только хочу, чтобы ты поняла: мои чувсва к Лорел — очень похожи на твои — к леди Мак-Интайр. У меня есть мама, но…
      «Она тщеславная курица», — Бет обняла своего жениха за талию, чтобы приободрить. Он повернул к ней лицо — и его свободная ладонь мягко легла на ее затылок.
      — Эльза…
      «Кажется, я сейчас получу свой первый неофициальный поцелуй», — предположила Бет, и не ошиблась.
      Целоваться Керет умел. Еще бы, государю-то не обязательно быть девственником. Даже наоборот — он должен расточать свои милости так же щедно, как это делает Вечное Небо. Она вспоминла, как жадничал и торопился Дик, и поняла, что сейчас все-таки разревется — а ведь ей почти удалось успокоить Керета.
      И тут дело спас Андреа.
      — Госпожу вызывают, — почти пропел он. Керет и Бет оторвались друг от друга, будто очнувшись. Боже, подумала Бет, да неужели я настолько обвавилонилась за какие-то несчастные полгода, что веду при нем личные разговоры и целуюсь, словно он мебель???
      — Да, — она встала. Андреа направил проецирующий луч на пол.
      — Эльза, — сказал, возникнув в луче, Рихард. — Поднимись, пожалуйста, на колоннаду. Здесь человек, который хочет встретиться с тобой.
      Бет насторожилась. Никого и никогда еще не пропускали к ней просто так. Все желающие должны были пройти через фильтр СБ, потом их одобряли дядя и бабушка, а потом уже у самой Бет спрашивали, желает она принять визитера или нет. Даже на таких вечерах, где к ней вроде бы свободно мог подойти любой, и она — к кому угодно, публика тщательно отфильтровывалась. Нет, слова дяди следовало понимать так: «Здесь человек, и я хочу, чтобы он с тобой встретился».
      Она поднялась в колоннаду. Резные базальтовые столпы уходили прямо в небеса, не неся никакой кровли — силовой купол защищал от неистовства бури площадку и зимний сад. Метеорологи обещали, что стихии утихнут в течение трех недель — и начнется время Зимы Анат, самый спокойный сезон Картаго. Но пока — сплошной поток воды с небес разбивался о силовой купол, и бесшумные молнии расплескивались по нему.
      Дядя и тот человек были в колоннаде одни. Рихард был в мундире, гость носил тунику до пят из дорогой мягкой ткани и поверх нее — коричневую накидку. По лицу можно было дать ему лет семьдесят — что, с учетом генов шедайин, означало реальных девяносто, а то и все сто. Между бровей и у губ залегли глубокие складки, но глаза смотрели мягко, и Бет на миг показалось — испуганно. Она произнесла положенные слова приветсивия и стала ждать, пока гостя ей представят. Но Рихард первой представил ее.
      — Познакомьтесь, господин Леев. Это Эльза, дочь Экхарта. Бет, к тебе приехал Этан Леев, отец Экхарта Бона. Твой дедушка.
      ТАДАААМ! Они что, узнали и о моих штудиях семейной истории?
      Бет с самого начала недоумевала по поводу отсутствия родственников с отцовской стороны. Насколько она успела изучить историю Рива, каждый новый тайсёгун, придя к влсти, проводил на важные посты людей своего клана. Это никем не осуждалось, если родичи оказывались компетентны и не наглели. Двор должен был кишеть Бонами — а их не было ни одного. Тогда Бет полезла в инфосеть, чтобы хоть отчасти развеять туман.
      Она помнила принцип набора синоби — и не удивлялась, что Экхарт Бон не желал помогать своим бывшим родичам. Но удивительно было то, что им не желали помогать и Шнайдеры — очень нехарактерно для Рива.
      Клан Бонов, по скупым данным, и прежде не был велик и влиятелен. Сейчас он совсем захирел — у них остался всего один корабль. Точнее, всего один пилот. Бет нашла в генеалогии свою бабушку — и обнаружила, что та умерла на следующий год после рождения сына. Отец в генеалогии Бонов не значился вообще, а в генеалогии Экхарта был указан некто Этан Леев. Данных о нем было — с кошкин лоб, только имя и профессия: эколог. Но прежде чем начать спрашивать, Бет решила сначала выжать из Сети все возможное. И вот пожалуйста…
      — Здравствуй, — Этан Леев подошел ближе и протянул ей руки. Ладони были сухими и очень твердыми, а на лице Бет увидела «маску планетника» — особый загар, покрывающий часть лба и щек, не закрытую визором и респиратором. «Маска» была очень четкой и контрастной — Леев очень много времени проводил на поверхности. Хмм, это может быть одной из причин — звездоход Шнайдер стеснялся свойственника-эколога.
      — Я покину вас, — Рихард отступил. — Эльза, через сорок минут начнется обед. Сеу Леев, я приглашаю.
      — Вы прекрасно знаете, что я не приду и почему я не могу прийти, — с каким-то дребезжанием в голосе отозвался дедушка. — Так зачем же ломать комедию? Чтобы потом говорили — Леев ел под крышей тайсёгуна? Вы вытащили меня сюда и я сделаю что вы хотите. А после — оставьте меня в покое. Это все, чего хочу я.
      Рихард ничего не сказал — только коротко поклонился и исчез в подобии беседки, скрывающем лифтовую шахту. Леев развернулся к Бет.
      — Если вы… не хотите меня видеть, то я уйду, — сказала девушка.
      — Нет, я… — Леев отвел глаза. — Я хочу. Правда. Я следил за всеми вашими появлениями на публике с тех пор как вы здесь. И сейчас, через терминал… Это очень хорошая песня.
      — М-м… присядем? — Бет не знала, как подвести разговор к той жгучей теме, что не давала ей покоя.
      — Да, конечно, — Леев опустился на резную скамью в тени какого-то куста с прямыми длинными стеблями и разлапистыми листьями. — У меня, понимаете, клаустрофобия. И он это прекрасно знает! — на последних словах в голосе старика почувствовалось дребезжание.
      Почему он так плохо выглядит, подумала Бет. Ее «приемные» бабушки и дедушка были ненамного младше, но выглядели вполне цветущими. Жизнь на поверхности так разрушает здоровье?
      — Я вам сочувствую, — сказала она.
      — Летом и зимой еще ничего, — проворчал Леев. — Но осени и вёсны — это просто нескончаемая пытка. А еще я не люблю людей, не люблю толпу… И не люблю Шнайдеров. Поэтому я не искал встречи с вами, хотя вы мне нравитесь, да… И я бы не приехал сюда, если бы не они. Я не люблю покидать Биакко… Сорок шесть лет я этого не делал. Но меня вытащили сюда. Понимаете, вытащили. Тайсёгунским курьером.
      — Зачем?
      — Для вас. Вы ведь интересовались историей семьи, уцелевшими родственниками? Я понадобился — и меня выдернули сюда. Вас я не осуждаю, с вами поступили так же. Да и их я не осуждаю. Это их образ жизни, все равно что для снежного тролля есть людей, когда нет рыбы.
      Сердце Бет подпрыгнуло, разум тут же сказал: осторожнее. Это Картаго, здесь любое лицо способно оказаться маской. Дедушка — если это в самом деле дедушка — может и искренне держаться таких же, как она, соображений насчет обращения Рива с людьми — а может и прощупывать ее на предмет возможной измены. И даже если нет — встреча с ним должна как-то сыграть на пользу Шнайдерам.
      — Если… вам тяжело — возвращайтесь домой, — сказала Бет. — Я не хочу доставлять вам неприятности.
      — Нет-нет, все неприятности, какие было можно, мне уже доставили — я двое суток не был дома и не знаю, как там мои хризантемы, я провел шестнадцать часов в дурацком катере — пришлось спать, чтобы не сойти с ума, а снотворное сбивает мне биоритмы, это кошмар, и эта гостевая комната, по сути дела — тюрьма, они думают, что силовое поле в пол-стены заменит мне пространство, идиоты… — дребезжание в голосе дедушки сделалось просто непрерывным. — И после этого вот так просто уехать не солоно хлебавши? Нет-нет, они этого хотели, они это получат… Я знаю, зачем это нужно. Вы ведь любили того молодого человека, правда? Скажите мне, может быть, вы до сих пор его любите?
      Бет знала, что их записывают — но не знала, только ли голоса или изображение тоже? Она нигде не заметила считывающего луча, но плоскостное изображение можно получить и без него.
      — Я была влюблена в Ричарда, — сказала она. — Глупо это скрывать. Даже дядя с бабушкой не отрицают что он был достоин любви. И хотя я твердо знаю, что такое долг, я все же не могу поручиться, что мои чувства умерли. Тайсёгун и мой царственный жених прекрасно понимают, что я не робот, и не требуют перемениться в один миг. Я глубоко благодарна.
      …И пусть оближутся все авгуры от психологии, определяющие по тембру голоса и движениям тела, правду ли говорит человек. Она не сказала ни слова лжи.
      — Да, я вам верю, — Леев подвел ее к скамейке. — Сядем. Нам предстоит долгий разговор. Вы ведь интересовались своим происхождением по отцовской линии?
      — Я догадываюсь, что отец был незаконнорожденным. Странно, — Бет усмехнулась. — Мне казалось, что в Вавилоне не признают святости брака, и законность рождения не имеет значения.
      — Как интересен имперский взгляд на вещи, — старик покачал головой. — Зачем вам догма? Разве недостаточно того, что нарушены интересы семьи, клана, Дома? Законность рождения в Вавилоне имеет ровно такое значение, какое ей придадут, и не знаю дома, кроме Рива, где ублюдокмог бы занять пост главы. Потому что с его зачатием были нарушены интересы как минимум двух кланов. Простонародье может позволить себе спать с кем хочет. Знатная женщина — или хотя бы претендующая на знатность — должна мыслить в первую очередь интересами клана. И если эти интересы требуют сначала родить ребенка законному мужу… — руки Леева сжались в кулаки.
      — Вы… если вам тяжело, лучше не говорите, — в поле зрения Бет попала оставленная здесь слугами тележка с напитками и легкими закусками. Девушка встала и принесла два бокала содовой.
      — Вы очень доброе дитя, — сказал Леев. — Но я здесь затем, чтобы вы знали. Минна Бон и я… мы никогда не могли быть вместе. Я — эколог. Прирожденный планетник, наемник и сын наемников. Мои родители не были членами Дома Рива, они прилетели на Картаго работать по контракту с тайсёгуном Гаем Кордо. Их положение в здешнем социуме напоминало положение метэков в античных полисах. Но в те времена Дом процветал, им хорошо платили и они остались здесь на всю жизнь, став ассоциированными членами клана Дэвин. Самая нижняя ступень — но я мог бы подняться чуть выше, а мои дети — еще выше, особенно если среди них оказался бы пилот… И все пошло прахом, когда я встретил Минну Бон.
      — Вендетта, — Бет в ходе своих исследований обратила внимание на кровавую вражду между кланами Бон и Дэвин, утихшую как раз в год рождения отца.
      — Да, изнурительная вендетта, которая тянулась двадцать шесть лет и всем надоела. Кланы решили заключить мир. Залогом этого мира должен был стать брак между Минной Бон и Седриком Дэвином, детьми глав клана…
      — И как вы встретились с… бабушкой?
      — Знаменитые морские сады Дэвинов на Сэйрю. Разработка моих родителей, которую продолжил я. Во время обряда миай ее водили туда, чтобы показать владения клана, в который она войдет. Мне поручили провести эту экскурсию. Для меня… все случилось сразу. Я знал, как важен этот союз. Этот мир. Двух моих друзей унесла вендетта. Я старался сопротивляться, и, может быть, все обошлось бы, если бы Минна смогла меня не заметить…
      Бет взяла деда за руку. Он мог уже не продолжать — дальнейшее было понятно. Может быть, Седрик Дэвин даже был хорошим человеком. Но его интересовала в первую очередь политика — а Минна Бон, как и все женщины, была чувствительна к вниманию. Она не могла «не заметить» того, кто смотрит на нее с неподдельным обожанием. Если бы Этан Леев занимал высокое положение — может быть, удалось бы и позволить влюбленным жениться… Но Леев был почти никем. Молодая наследница главы — слишком ценный приз для вчерашнего метэка. Они сумели встретиться — несколько раз, как минимум…
      — Потом удивлялись — почему у нас не хватило терпения дождаться свадьбы и рождения официального наследника, чтобы заключить М-брак? — Леев зажмурился.
      — Вы не могли лгать сами себе, — сказала Бет. — Я это понимаю. Ох, как я это понимаю…
      — Да, мы не могли… — Леев покачал головой. — И мы попытались бежать. Это казалось хорошим планом — обставить все так, будто мы улетели на Тайрос, а самим залечь на дно в Пещерах Диса, и отлететь, когда поиски утихнут… Мы думали, полгода — достаточный срок. Но оказалось — нет. Нас взяли в космопорте Лагаш.
      — Почему вы не выждали дольше?
      — Деньги, которые я смог скопить, а Минна — украсть, подходили к концу. Нужно было решаться и улетать. Так тяжело думать потом, что можно было поступить так или иначе, найти другой путь, выбрать другой маршрут…
      — Не надо! — Бет ткнулась головой в плечо старика.
      — Хорошо, я не буду, — Леев приобнял ее.
      — Вы собирались лететь… Значит, тогда у вас не было клаустрофобии?
      — Не было. Появилась после заключения. Седрик Дэвин был хорошим человеком, но если бы после всего, что я сделал, он не заставил меня страдать…
      — Он потерял бы лицо, — Бет на секунду болезненно оскалилась. Как это было знакомо и тошно. — А Минна умерла вскоре после рождения отца. Она…?
      — Ей пришлось покончить с собой.
      Бет изучала законы Анзудского Соглашения, общие для всего Вавилона, и запутанные кодексы дома Рива — но не могла среди них припомнить такого, который карал бы за адюльтер смертью. Минну Бон погубил не закон, а обычай. И Бет знала, что это за обычай.
      — Имперцы говорят, что для нас, вавилонян, нет ничего святого. И это правда — по меньшей мере, в отношении вашего понимания святости. Но если отбросить догму и говорить просто о вещах почти нерушимых, неприкосновенных…
      — Я знаю. Сделка.
      — Соглашение, — Леев скорее поправил, чем дополнил. — Между ним и Клятвой — полшага. То, на чем стоит общество. Я догадываюсь, о чем вы думаете — вавилонское общество грубо растоптало любовь. Прошу вас, отриньте романтику. Мы знали цену своему счастью — продолжение вражды, страдание и смерть близких нам людей. И мы согласились на эту цену. Мы преступники, а не жертвы, сеу Элисабет. Наше наказание было заслуженным.
      — А наказание Экхарта? — Это был выстрел наугад, но попал он в самое яблочко.
      — Это мы обрекли его.
      — Чушь! Никто из вас не заставлял клан вменять ему вину родителей и избавляться от него, сдавая в синоби! Они сделали это только лишь по собственной воле.
      — Может быть… именно это сделало Экхарта тем, кем он стал, — Леев опустил голову.
      — Вы знали его хоть немного? Или на вас он тоже затаил обиду?
      — Нет-нет… ребенком он не мог меня знать — я был в заключении. Я тоже мог бы покончить с собой, но не хотел умирать в неизвестности — а мне никто ничего не говорил. Когда выпустили, пришлось думать о том, как выжить. Меня взяли в клан Сога, на Биакко, и я долго потом не мог выбраться оттуда. Я уже знал, что мальчика отдали в синоби. Мы встретились, когда он стал юношей. Несколько раз. Он… не винил меня ни в чем.
      — Он был очень умным человеком, — Бет мяла край шали. — И наверняка понимал, что кланы, которые действительно хотят покончить с враждой, могут заключить мир и без символического брака.
      — Вы тоже умны, но многого не знаете, — улыбнулся Леев. — Прошлое дома Рива — пиратское прошлое, с этим ничего не поделаешь. Эти браки никак не символичны. Они должны дать потомство, много потомства, которое будет кровной родней обеим сторонам, чтобы оба клана рано или поздно возглавили братья или сестры. Так постепенно кланы сливаются, люди Дома Рива по-новому осознают свою общность.
      — Как забавно, — Бет хмыкнула. — Сначала Вавилон объявил ложью, что люди должны любить друг друга просто так. О, это слишком тяжело — давайте просто уменьшать боль и умножать радость. Но если это так просто — почему история моей семьи — сплошная боль?
      — Так ли уж и сплошная? — грустно улыбнулся Леев.
      Бет вздохнула. Ей трудно было судить — сейчас детство с момента удочерения до расставания с мамой — Констанс, а не Лорел! — представлялось ей одним солнечным днем. Нет, она прекрасно помнила моменты отчуждения, холодности, неприятия со сороны родичей лорда Якоба, школьные трудности, но… все это казалось таким мелким сейчас! И, во всяком случае, ни в одном сундуке не завалялось никаких мрачных тайн.
      — Вы знаете, что у вас есть еще внук? — сказала она вместо ответа.
      — Да, Рин Огата. Славный мальчик, очень замкнутый.
      — История повторилась, да?
      — Лишь в той степени, в какой ее хотели повторить. Экхарт связывался только со свободными женщинами. Одна из них таким образом отомстила ему за охлаждение.
      — Я очень рада, что вы приехали… Может быть… я поищу более удобное помещение и вы погостите подольше?
      — Нет, спасибо, — Леев нервно поднялся и прошелся от куста к кусту. — Я же говорил, что не люблю Шнайдеров.
      — За что?
      Леев оглянулся.
      — Я неверно выразился. Я… вообще не люблю людей. Особенно тех, у кого власть. В данном случае она у Шнайдеров.
      — Вам не нравится… политика тайсёгуна?
      — Мне не нравится, что тайсёгун пользуется тем, что должно принадлежать Солнцу.
      Бет слегка опешила. И много таких? Хмм, да кто же в открытую скажет это ей? Только официально психованный дедушка, с которого спроса нет. Но не здесь, где у каждого куста уши.
      — Если… вам неприятно бывать здесь… то, может быть, я когда-нибудь приеду к вам, на Биакко? Там… красиво?
      Леев усмехнулся.
      — Если вам нравится большая голая скала, терзаемая ветрами… Да, там бывает красиво.
      — Я думаю… вы много делаете для того, чтобы превратить эту скалу в пригодное для жизни место, — подбодрила дедушку Бет.
      — Вы очень высоко оцениваете меня, не зная, — Леев снова подошел к скамейке и взял ее руку. — Конечно, приезжайте. В любое время.
      — Спасибо, — Бет тоже встала. — Я извлекла из нашей встречи очень полезный урок. До свидания… дедушка.
      Привстав на цыпочки, она поцеловала Этана Леева, изгоя, в щеку. Он не сдвинулся с места, когда она уходила, пятясь, к лифтовой шахте — и лишь когда ступила в заботливую пропасть, взмахнул рукой на прощание.
      Бет сжала кулаки под складками шали. О да, она извлекла свой урок, спасибо бабушке и дяде.
      «Бери всё, не отдавай ничего!»
 

* * *

 
      Если пятеро действительных военнослужащих и трое ветеранов соберутся вместе, чтобы выпить и отметить день основания своего полка…
      Если они, живя на разных континентах, изберут местом встречи космопорт Лагаш…
      Если, наконец, они снимут многокомнатный номер, позовут девочек и закроются на сутки в тесной компании — это ведь не может вызвать никаких подозрений, верно?
      Верно, сказал себе Дик — но только если эти восьмеро не являются друзьями покойного Эктора Нейгала и не заявили о вендетте против синоби Лесана.
      — Ты волнуешься? — спросил Шастар. Дик улыбнулся. Если он спрашивает — значит, он не заметил. И это очень хорошо, потому что волнение — признак слабости, а слабость на Картаго показывать нельзя.
      Да и о чем тут волноваться, право слово? Это всего лишь люди, которые отобрали у тебя семью, дом, нормальное детство — и ты всего лишь должен вступить с ними в союз. Будь спокоен, даже холоден. Удиви. Рива любят удивляться. Брось вызов — Рива любят вызовы. Не подставляйся. И ни на что не рассчитывай…
      Они вошли в холл заведения под названием «Морская звезда». Дик на мгновение встретился взглядом с сидящим у бара Габо — и тут же отвел глаза: он собирался показать Шастара Пуле, а не Пулю Шастару. Еще раньше Дик прошел мимо служебной прихожей для гемов и получил от Рэя сигнал: все в порядке. Габо вернулся к своей выпивке и девочке, Дик и Шастар, сбросив мокрые плащи на руки гему-слуге, спустились на второй этаж, к номерам. Как и многие другие общественные помещения Лагаша, «Звезда» уходила под землю.
      Шастар встал перед дверью, помахал рукой. С той стороны открыли. Дик выпрямился. Он уже получил вводную: законы дома Рива о дуэлях и кровной мести запрещали в ходе вендетты атаковать здание, если объекта «охоты» там нет. За ошибку приходилось отвечать огромным штрафом или жизнью, если в ходе атаки погибли посторонние. Таким образом, ни манор, ни городской особняк Лесана нельзя было штурмовать в отсутствие Лесана, а точных данных взять было неоткуда, поскольку из восьмерых участников дела большинство было связано срочной службой, а у троих уже здоровье было не то. После того, как неудачу потерпел Шастар, мстители приняли решение нанять специалиста.
      Глухой визор, зкрывая глаза и лоб, не давал восьмерым рассмотреть его лицо, зато он всех видел прекрасно. Они сидели за низенькими столиками, кто вольно раскинувшись на своем диванчике, кто — строго выпрямившись. Два столика были свободны.
      — Добрый день, — Шастар поклонился. — Я привел вам спеца.
      — Не мелковат ли? — спросил высокий, светловолосый — почти альбинос — человек, сидевший у самого дальнего стола.
      Дик поднял визор и посмотрел ему в глаза. Белесые брови собеседника чуть сдвинулись вверх — он понял.
      — Вы меня узнали, да? — сказал юноша. — Значит, послужной список тоже знаете. Я сяду, это ничего? Спасибо.
      Он занял место за столиком, не дожидаясь чьего-либо разрешения, наполнил свой стакан — как обычно, пиво, на Картаго для разгона апетита не пьют почти ничего другого, — положил себе закуски. Шастар молча сел за оставшийся столик.
      — Это в самом деле он? — спросил у пилота другой ветеран, грузный и смуглый, почти черный мужчина. Наверное, это мастер Дас, — решил Дик. А светловолосый — мастер Ольгерд.
      — Так же верно, как то, что я — это я, — подтвердил Шастар. — Сеу Дас, если вы сомневаетесь, внизу нас ждет морлок. Он может подтвердить.
      — Вашего слова достаточно, — поднял руку Дас. — Но в таком случае хотелось бы узнать у сеу Суны, с какой целью он явился сюда? Хотелось бы сразу внести ясность в наши отношения, молодой человек: я не рад вас видеть.
      — Потому что из-за меня погиб Нейгал? — Дик склонил голову, как делали вавилоняне перед тем, как выпить в память о ком-то, потом осушил стакан. — Или есть еще причина?
      — Нет, — проговорил Ольгерд. — Эктор Нейгал сам выбрал свою судьбу, и мы в претензии только к тем, кто громил его манор. Но вы убили цукино-сёгуна. Женщину, которую многие из нас любили и уважали. Вы — находящийся в розыске преступник и своим появлением здесь ставите нас в очень неловкое положение. Неужели вы сами не понимаете этого?
      — Я просто хотел, чтобы вы сказали вслух, — Дик посмотрел на свет сквозь стакан. Какая глубокая, благородная синева. На Картаго делают изумительное стекло… Какое странное состояние — значит, в нем можно не только рубиться, но и бесдовать. Хотя беседа эта… — Понимаете, мне трудно с вами, вавилонянами. Вам кажутся простыми вещи, которые мне бывает понять сложно. И наоборот. На этот раз я вас понял верно — и должен сказать, что мне тоже не очень приятно вас видеть. Если бы я, например, просил руки вашей дочери — это бы нам мешало. Но у нас другая сделка. Вы даете цену за то, чтобы кто-то убил для вас человека. Я готов это сделать. О том, смогу ли я это сделать — спросите у Яно. Спросите у Джориана. Обсудим цену?
      «Бессмертные» молча переглянулись.
      — И сколько вы хотите? — спросил Ольгерд.
      — Три человека, — Дик взял палочками ломтик мяса. — Женщина, ребенок и ее брат. Живут пленниками в маноре Лесана. Вы их укроете и переправите на нейтральную планету — например, Хеврон. Такова моя цена.
      — Кто они? — удивился еще один «Бессмертный» — высокий, как лорд Гус, но, в отличие от него — какой-то складный, будто сделанный по специальному заказу. Он был моложе других — где-то под сорок.
      — Доминатрикс леди Констанс Ван-Вальден и ее родные. Моро сказал, что они погибли во время штурма манора. Он соврал. Надо было мне самому понять, что такую добычу он не упустит.
      Военные снова переглянулись. Никто ничего не сказал, но было понятно, о чем они молчат: от тайсёгуна Моро не мог утаить пленников. Согласиться на названную Диком цену — значило противостоять Шнайдеру.
      — А если мы откажемся? — спросил Ольгерд.
      — Значит, дела у нас не будет.
      — Может быть, вы согласитесь на нашу цену?
      — Назовите ее, — Дик с равнодушным видом пожал плечами и положил в рот креветку.
      — Десять тысяч дрейков.
      Юноша фыркнул.
      — Мы не можем дать больше, — сказал самый молодой военный.
      — Я, — Дик высоко поднял палочками ломтик маринованного лосося, — рыба на разделочном столе. — Если Господь не сотворит чуда, до весны не доживу. И вы мнепредлагаете деньги?
      — Это все, что мы можем, — отозвался Дас.
      — Вы можете гораздо больше! — Дик отодвинул столик. — Хорошо, я немного сбавлю. Вы подаете против Моро иск. В котором упоминаете и то, что он утаил пленников. Короче говоря, мне нужно, чтобы вы подняли вокруг этих пленников шум.
      — И за это ты его убьешь?
      — Да.
      — В первый раз вижу, — подал голос до сих пор молчавший здоровяк, — человека, который торгует своей местью.
      По описаниям Шастара получалось, что это капитан Шерри.
      — Я слыхал, — продолжал здоровяк, — он сделал с тобой такое, за что мужчинаубивает, не требуя платы. Если ты торгуешься — стало быть, тебе это понравилось?
      Дик так напряженно ждал этого выпада с самого начала разговора, что сейчас почувствовал почти облегчение.
      — Из всех в этой комнате, — сказал он, пряча руки под стол на случай, если пальцы задрожат, — только один человек пролил кровь убийц Нейгала. И этот человек — я, а не вы… капитан Шерри. И знаете, что я почувствовал, когда снял голову одному рейдеру и выпустил кишки другому? Ничего. Так что месть, на мой взгляд — занятие пустое и глупое. Если вы, вавилоняне, считаете ее настолько важным делом, что готовы платить — то цену я назвал. Ради того, чтобы спасти близких, я Моро убью, так и быть. А просто так — зачем мне? Что, солнце станет светить ярче? Пиво станет лучше? Или шрамы сойдут?
      Он выдохнул как можно тише и начал наливать себе — во рту отчего-то пересохло.
      — А главное, капитан Шерри, — руки не дрожат, здорово, — если бы я мстил, то уж наверное начал бы не с того, кто причинил мне последнюю боль. А с тех, кто причинил мне первую и самую большую.
      — Неплохо, — Шерри откинулся на подушки и засмеялся. — Значит, ты не собираешься нас резать. Мы счастливы. А то я прямо извелся весть — дрожать мне от страха или пока подождать. Или ты думал, что убить нас не труднее, чем этого… как бандита звали — Кано? — а когда увидел, что все не так просто — решил сыграть в христианское всепрощение?
      — Убить Яно было проще, чем потом найти у него шею. Убить вас проще, чем заставить вас думать, поэтому я хотел бы продолжить разговор с полковником Ольгердом, а вас попросил бы помолчать.
      В следующий миг ему пришлось уходить кувырком назад. Столик, который он подбросил ногами, отчасти самортизировал удар Шерри, из вспоротого диванчика брызнул гель, но когда Дик пришел на ноги, готовый парировать следующий выпад, Шерри уже держали двое ближайших к нему «бессмертных». Короткий удар по затылку — капитан обмяк.
      — Проверка это была или нет, — как можно холоднее сказал Дик, — я думал о «Бессмертных» лучше.
      — Приношу извинения, — Ольгерд сделал знак тем, кто держал Шерри. Капитана уволокли в соседнюю комнату. — Наш друг слишком серьезно отнесся к конспирации и слишком легкомысленно — к возможностям своего организма.
      Дик поставил на ножки вспоротый диванчик.
      — Теперь мне и сидеть негде… Полковник Ольгерд, а куда вы дели бы мой труп?
      Вопрос был очень уместен — трое оставшихся в комнате военных целились в Дика из игольников, один держал на прицеле Шастара.
      — Займите место лейтенанта Ивара, но прежде позвольте полковнику Дасу обыскать вас, — сказал Ольгерд. — Я не хочу разделить судьбу Яно.
      — Да пожалуйста, — пожав плечами, Дик развел руки в стороны и дал снять с себя флорд. — Но какой мне смысл вас убивать? Я пришел договариваться.
      — У меня нет уверенности, что вы тот, за кого себя выдаете.
      — Ты кого к нам притащил, Шастар? — спросил молодой военный.
      — Вы просили убийцу, — огрызнулся Ян. — Если нужен был парикмахер, так бы и сказали.
      — Это же чертов синоби, — скривился длинный.
      — Да вы начнете думать когда-нибудь или нет?! — Дик в сердцах скорее отпихнул, чем отодвинул столик, чтобы сесть. — Если бы я был синоби и хотел вас убить — что мне мешало сделать это иначе? Да и зачем синоби вас убивать?
      — Ну, мало ли… — рассудительно произнес полковник Дас. — Но если человек говорит как синоби и ведет себя как синоби, то за кого его принимать?
      — Будь оно проклято, — в сердцах сказал Дик. — У меня нет доказательств, что я — это я. Все можно подделать.
      — Верно, — согласился полковник Ольгерд, убирая игольник. Его примеру последовали остальные.
      — Я думаю, — сказал лейтенант Ивар, — молодой человек все-таки тот, кем он назвался. Цена, предложенная им, уж больно интересна.
      — Я не экономлю, — отозвался высокий. — Лучше заплатить десять тысяч тому, кто принесет голову Лесана, чем ввязаться в ссору с тайсёгуном неизвестно ради чего.
      — Значит, ради себя не хотите, — Дик подался вперед. — Ради того, чтобы никого нельзя было как Нейгала, без суда, без следствия, руками бандитов — не хотите. Ну что вы за люди… Ладно я — головорез, убийца в розыске, римский безумец — но вы кто после этого?!
      — Послушай, мальчик… — начал было Дас, но Дик уже плюнул на все правила хорошего тона.
      — Как целиться в меня — так я синоби, а как выслушать, так я мальчик! Нет уж, это вы послушайте. У вас на планете бардак. Вам в затылок дышит империя, а сёгун кормит вас надеждами на колонизацию шедайинского мира. Если вы, военные, не понимаете, что это может обернуться войной с шедайин — то с вами вообще не о чем говорить. Вас закапывают с каждым днем все глубже, вы уже по пояс зарыты — а все не решаетесь шевельнуть пальцем…
      — Вы говорите как человек, за спиной которого стоит какая-то сила, — Ольгерд налил себе какого-то вина и протянул Дику стеклянную чашу. — Кто же вы?
      — За моей спиной — те, кому все это смертельно надоело, — юноша принял вино, но пить не спешил.
      — Они выбрали интересную кандидатуру.
      — Им было не из чего выбирать, — пожал плечами Дик. — У вас клан не доверяет клану, военные не любят синоби, космоходы — планетников, и все хором кричат, что верны какой-то Клятве, которую я ни разу не видел и не слышал.
      — И ваши патроны выбрали человека вне кланов и партий? — Дас покачал головой. — Того, кто проповедует гемам? Апостола крыс? Святого и чудотворца?
      — Кто вам сказал это? — Дик чуть вином не поперхнулся. — Вот бред…
      — В Пещерах Диса это повторяет каждая собака. А чтобы противостоять тайсёгуну, нужен кто-то, кто умеет творить чудеса. Потому что тайсёгун их творить умеет. Империя и в самом деле дышит нам в затылок — что ж, если они прорвутся, то, может быть, он успеет увести уцелевших к Инаре. А больше — никто. И хотя кланы порой враждуют, а звездоходы не любят планетников — все же мы держимся друг друга перед лицом общего врага и храним мир между собой. В том и состоит наша верность Клятве. Мы поддерживаем Шнайдера, потому что он умеет находить выход из безвыходных положений. А вы, юноша?
      — Я выжил, — сказал Дик.
      — Для начала неплохо, — кивнул Дас. — Но это мог быть случай. Каприз судьбы или воля Бога — называй как хочешь, но этого недостаточно.
      — А что тогда вам нужно?
      — Я ведь сказал — чудо. В Пещерах я слыхал, что человек, устроивший резню в глайдер-порту, не касался ногами земли. Повторите это — и я буду готов обсуждать с вами дальнейшие действия.
      Глаза пожилого воина были непроницаемы, как черное стекло. Насмешка? Или просто испытующая внимательность? Дик сжал зубы и отвернулся, всматриваясь в окно. Давным-давно Праотец Имма задал Брайану Навигатору три вопроса: «Ты ка'эд в народе туата? Ты можешь быть ка'эдом? Ты желаешь быть ка'эдом?». Лишь потом Святой Брайан понял, что Имма не собирался унижать его «низким» происхождением, а всего лишь спрашивал — готов ли он, взяв в жены Эйдринн, разделить с ней и ее миссию. А что устраивает Дас — издевательство или испытание?
      — Сколько нужно пройти? — спросил Дик, ставя чашку на подоконник.
      — Достаточно расстояния между нами, — Дас слегка откинулся на подушки.
      — И сколько попыток?
      — Одна, — тонкие усы полковника шевельнулись в улыбке. Дик улыбнулся в ответ. Немного отъевшись у Рокс и матушки Шастар, он все-таки не знал, вернул себе прежнюю форму или нет. Как-никак между ним и Дасом было метров пять.
      Сложив руки, он коротко помолился — а потом нырнул вперед и пришел на ладони. Секунда на поддержку равновесия — и Дик зашагал вперед на руках.
      Это было трудней, чем он думал. Трюк знакомый — Майлз с самого начала заставлял его таким образом укреплять мускулы — но форма действительно подгуляла. И пить не стоило.
      Он остановился перед Дасом, вернулся в нормальное положение и постарался скрыть сбившееся дыхание.
      — Это трюк, а не чудо, — сказал кто-то.
      — Я выполнил условие, — Дик сел. — Нужно было иначе формулировать, если вас что-то не устраивает.
      — Я сформулировал так, как считал нужным, — пожал плечами Дас.
      — У нас будет дело или нет? — Дик устал, и не только физически. Он пришел сюда из общежития для гемов — обслуги космопорта. Ему хотелось спать.
      — Мы не можем сказать это так, сразу, — Ольгерд бросил ему флорд. — Нам нужно посоветоваться.
      — У меня мало времени. Советуйтесь до завтра, я приду в этот же час, — Дик встал, прицепил оружие к поясу.
      — До свидания, — сказал ему промолчавший почти все время Шастар.
      Юноша сбежал по лестнице, бросил гему: «Плащ!» — но, получая плащ, незаметно пожал ему руку. Гема звали Даниэлем, а сигнал обозначал, что Дик появится здесь и завтра.
      Проходя мимо Рэя, он остановился перестегнуть ботинок. В системе знаков, придуманной ими с Габо это означало «как можно скорее за мной».
      Они встретились несколько минут спустя, на мосту между континентом и полуостровом.
      — Что так долго? — спросил Габо. — Я нарушил все местные понятия о приличиях. Девушку полагается вести в номер после третьей. Мы выпили по пять — а пойло тут недешевое.
      — Что-нибудь случилось, сэнтио-сама? — заботливо прогудел Рэй.
      — Мне нужно попасть к Сильвер. Как можно скорее.
      — Припекло, — Габо дал юноше сигарету и снял с пояса комм-пульт сантора. — Ну ладно.
      Пока Габо разговаривал, Дик стоял у ограды моста тринадцатиметровым провалом длинного залива, сухого летом и спокойного зимой. Сейчас в нем, то вздымаясь на пять метров, то почти обнажая дно, ходила штормовая волна. Дик сосчитал период — между двумя пиками приходилось одиннадцать секунд. Он докурил и бросил фильтр вниз.
      — Сильвер сейчас занята, — сказал Габо. — Подождем минут десять.
      — Хорошо, — Дик подобрал несколько камешков. Еще неделю назад вода не достигала этого залива. Судя по отметкам на скале, она будет прибывать, пока не установится на трех метрах — и тогда волна в штормовую погоду будет доставать почти до моста. Вот почему, понял Дик, такие высокие ограждения — почти в человеческий рост.
      Он бросал камешки, стараясь вычислить время броска так, чтобы попадать то в самый пик, то в самый спад. Это занятие… успокаивало.
      — Его называют мостом самоубийц, — сказал Габо, глядя вниз. — В день открытия навигации здесь прыгают в волну отчаянные ребята. В честь моря. А отчаявшиеся прыгают в любой другой день. Часто потом даже тел не находят — наверное, поэтому мост так… популярен.
      — А что, многие прыгают?
      — Как до войны — не знаю. Сейчас — не меньше десятка каждый год.
      Дик бросил последний камешек, посмотрел на часы.
      — Пошли.

      Сильвер перебралась с навеги на сушу, когда Сухая Бухта сделалась вполне мокрой и навегу начало покачивать. Легендарных семи футов под килями еще не набралось, но младенцу Джулио становилось неуютно. Новым пристанищем Сильвер избрала второй этаж местного клуба — или бара, или столовой, кому как больше нравится: «Разбитое корыто» исполняло все три функции. Предполагалось, что Сильвер будет помогать «хозяину» — хотя никаким хозяином «Корыта» Поль, рутен с Паллады, не был, его просто назначили следить за раздачей бустера, когда предыдущего раздатчика тихонечко пустили под лед за воровство. Поль делал свое дело честно, а парцефальский самогон «швайнехунд» — это уже было из излишков, когда пленные имперцы стали работать на навегах. Вдвоем с парцефальцем Райни замутили перегонный куб, и оп-ля. И начал в пищеблоке собираться народ — не только по утрам, бустер получать, но и по вечерам — выпить, обсудить дела, перекинуться в карты.
      В прошлый сезон Райни сказал, что ему надоело киснуть на острове — ушел на навеге, и так уж случилось, что погиб. Оборудование старое, истрепанное, а море безжалостно, глотнет — не подавится. Поль обходился один: ведь в сезон, когда навеги уходят в море, работы в баре мало, а когда возвращаются — можно на время кого-то поднанять. В общем-то, и помощь Сильвер была Полю не нужна — должность помощника на раздаче бустера потеряла свое значение. Теперь это была синекура, которую Поль получил для Сильвер у коменданта ради дружбы с Марио. Предполагалось, что Сильвер будет присматривать за самогоном, иногда подменять Поля за стойкой и прибираться в заведении.
      Она уже собиралась спать, когда в дверь тихо стукнули два раза.
      — Можно, мистресс де Лео?
      — Входи, — Сильвер вздохнула, осторожно встала с постели — Джулио не шевельнулся, только втянул и принялся сосать нижнюю губку. Сильвер пересекла тесную комнату и толкнула пальцами дверь.
      — Входи быстро.
      Дика не пришлось просить дважды.
      — Мокрый, — констатировала Сильвер. — Голодный?
      — Нет, закусил немного, — юноша сел на стул «верхом».
      — Выпьешь?
      — Да, — голос прозвучал немного неуверенно. Сильвер нацедила ему на два пальца самогона — согреться и расслабиться. Он хлопнул залпом — и закашлялся беззвучно, зажимая нос и рот, чтобы не разбудить малыша.
      — С-с-што это было? — через полминуты он смог отдышаться. — Черт побери!
      — Оно самое, — Сильвер достала и дала ему початую банку кальмаров. — Этот самогон называют «швайнехунд», на аллеманском — почти то же самое, что «черт побери». Маленький источник доходов Поля — вавилонянам он пришелся по вкусу. Ты хочешь переночевать?
      — Нет, я… То есть, я могу уйти, если мешаю, — он покосился на младенца. — Мне нужно было поговорить, но я могу в другой раз.
      — Никаких других разов, — отрезала Сильвер, садясь на кровать. — Потому что их потом не выпадает, этих других разов. Мы обязательно поговорим, здесь и сейчас.
      — Да. Так хорошо, — Дик потер лицо руками, оглянулся на свой плащ у двери. — Знаете, я на вас злился за то, что вы… а, ладно, неважно. Но выходит — вы говорили мне правду. И теперь я хочу вас спросить: бывает так, что человек одержим другим человеком?
      — Сплошь и рядом.
      — Нет, я не о том. Совсем не так, как влюбиться или еще что-то. Наоборот — ты ненавидишь этого человека, убил бы, и потом забыл о нем — но он все время с тобой. Иногда он как бы… говорит из тебя. Начинаешь думать как он… а то и действовать как он. Это… я с ума от этого сойду.
      — «Он» — это тот человек, который захватил тебя и держал в плену? Синоби?
      Дик закивал.
      — Это была программа конвертации?
      Теперь последовал один кивок. Дик расстегнул — и тут же быстро застегнул горловину куртки.
      — Сегодня меня приняли за синоби, — он перешел на шепот. — И я испугался, понимаете? Что у них получилось. Что он со мной, я так и не смог от него сбежать. Так долго… и так тяжело… и зачем? Если бы это был бес — то вы, наверное, не помогли бы мне, только священник. Но это ведь человек. А вы — психолог.
      — Психотерпаевт, — поправила Сильвер. — Итак, ты хочешь от меня… чего-то вроде экзорцизма?
      — Нет… то есть, я и сам не знаю. Сегодня… он мне помог. И так получается, что я не могу отказываться от помощи. И не знаю, куда деваться. Не знаю, чего хотеть. Он… продолжает меня грызть, сволочь такая. Но он мне нужен. И вот сегодня мне сказали, что я синоби. Сказали люди, которые знали настоящих синоби, наверняка. А ведь… я всего лишь говорил с ними так, чтобы они поняли — не в игрушки играю.
      — Что это были за люди?
      — «Бессмертные». Кто уже на пенсии, а кто так… они искали наемника, чтобы загасить Лесана. А я подумал — может, кто-то из них укроет миледи? А, без толку…
      Сильвер тихонечко присвистнула.
      — Хотела бы я послушать, как ты с ними говорил.
      Дик сжал кулак.
      — Мне просто нужно, чтобы меня не считали ребенком, понимаете? Я не виноват, что так вышло. Они сами не захотели ждать, пока мне исполнится… ну двадцать хотя бы. А получается фунния — то принимают за детеныша, то за… черт знает кого.
      — И, по твоим расчетам, лучше — за черт знает кого?
      — Выходит, так. Симатта, я бы побыл ребенком. Когда в городе жил, другой раз так завидовал ребятам из нашей банды! Ни о чем не думай, день прожили — и ладно. А я так не могу. Знаете, в одной книжке сказано — «свет расшатался, и скверней всего…»
      — «Что я рожден восстановить его», — закончила Сильвер. — И ты… веришь в свою миссию?
      — Нет, — Дик опустил голову, потерся лбом о спинку стула. — Но я никого не вижу, чтобы ее отдать. Покажите мне такого человека — я все на него перевалю, рвану в Пещеры Диса и залезу в самую глубокую нору, только меня и видели. Вы знаете кого-нибудь?
      Сильвер покачала головой.
      — Ну так и говорить, выходит, не о чем. Это — на мне.
      — У меня складывается впечатление, что ты не хочешь этого «экзорцизма», — осторожно предположила Сильвер.
      — Хочу! Но не могу. Я же сказал — не знаю. Господи, как же раньше было просто! Живи себе, учись, работай, молись и ничего такого, что не сделаешь — гадом себя чувствуешь и сделаешь — гадом себя чувствуешь. Я же так мало хотел — уйти чистым. Больше ничего. А выходит, он все-таки… прилепился ко мне. Или того хуже — был раньше. Моро не так просто ко мне привязался. Он знал, он видел, сволочь такая, — Дик поймал себя на том, что повышает тон и осекся: ребенок же спит! — У меня же получается. Понимаете, в чем штука-то? Я начинаю действовать как синоби, и у меня получается. И нельзя действовать иначе — проиграю-то я по-любому, но иначе я вообще ничего не смогу. Даже гемам благовествовать не смогу, потому что… — он не знал, как это объяснить. Точнее, знал, но уж больно бахвальски — и даже кощунственно — это звучало бы: лукавый соблазнял его и гемов страшной подменой. В их предельно конкретном сознании проповедник, которого они видели, вытеснял Христа, которого они не видели. В Салиме можно было этого не бояться — там были друзья, которые знали его слабости и боль. Но путь в Салим теперь заказан — имя Ричарда Суны не должно помешать легализации приюта и собиранию единомышленников, поддерживающих аболиционизм. Он отрубил по живому еще одну связь и эта рана болела.
      — Ты и здесь благовествуешь? — приподняла брови Сильвер.
      — Конечно. И я, и Рэй. Здесь же детишки из нашего комбината — они аж на хвосты повставали от радости, когда нас увидели.
      — Вы… сумели проникнуть на территорию базы?
      — А там нечего и проникать особенно. Они ведь не под замком. Морлоки никогда никуда не бегут, разве что умирать, — Дик вздохнул тяжело. — Но я и здесь должен его терпеть. И с ним никак, и без него никак.
      — Ты воспринимаешь его как нечто отдельное от себя?
      Дик вздохнул. Ну что ж, она врач. Это примерно как исповедь, только еще хуже. То же, что копаться в кишках, ища воспаленный аппендикс. Но… такие операции проводят под наркозом.
      — Можно мне еще этой штуки? «Черт возьми» или как ее там?
      — «Швайнехунд», — Сильвер, улыбнувшись, плеснула в стакан.
      На этот раз Дик сумел даже различить вкус — экстракт «лимонной травы», «водяной тыквы» и еще чего-то…
      — Дело в том, — начал он, — что у меня был партизанский отряд…
      Слово за слово он рассказал то, что не рассказывал никому, даже Рэю — уж больно это смахивало на безумие. Хорошо организованное безумие, как у того парня, который собирался восстановить расшатанный мир, да так у него ничего и не вышло, только крови напустил. Неужели и у меня кончится тем же?.. Да нет, он свое безумие организовал фигово, вот в чем дело. Бормотать чушь — это всякий может, а вот рассечь себя на то, что ты хочешь сохранить и то, чем готов пожертвовать…
      — Не всякий, — согласилась Сильвер. — Но вообще-то это довольно стандартный метод. Ему учат в наших разведшколах. Но что ты сам додумался — это здорово.
      Дик прикусил губу. Конечно, он хотел быть откровенным с Сильвер — но думать вслух и не замечать этого? Ай да «швайнехунд»… Пить нельзя, мысленно подчеркнул он. Наверное, совсем нельзя.
      — Сохранению контроля над речью под наркотиком тоже учат, — Сильвер пожала ему запястье. — Все в порядке, не волнуйся. Ты должен был об этом рассказать. Ты молодец. А теперь послушай меня. Далеко не каждого конвертированного пилота готовят в синоби, потому что не каждый для этого годится. Нужен особый психический склад и особые мотивации. То, что с тобой делали — называется созданием экзистенциального вакуума. Забрать прежний смысл жизни, подсунуть новый. Отобрать все, что есть — дорогих людей, дорогую память, даже ту часть тебя, которая тебе дорога — чтобы загрузить свое. И знаешь, что? Ненависть. То, что этот тип с тобой сделал — было для того, чтобы ты эту ненависть на нем сосредоточил и ею жил. Но ты молодец, Дик. Ты победил, ты вывернулся, ты сам организовал себе новый смысл, сам его сделал, из любви. Вот о чем ты должен помнить постоянно. А этот твой внутренний синоби… Да, значит, у тебя был какой-то талант, какая-то предрасположенность, и ее разглядели. Но что это за талант?
      — Пролезать, — Дик оскалился, — врать и убивать, да?
      — Какая чушь, — Сильвер слегка встряхнула его за плечи. — Это же твой родной язык! Что значит «синоби»?
      — Терпение.
      — А терпение — разве не добродетель? Разве не дар Святого Духа?
      Дик слегка опешил.
      — Ты вообще знаешь, как, кем и почему был организован клан синоби?
      — Нет, — признался Дик. — Я до этого еще не дошел.
      — Хорошо, сейчас расскажу…
      Тут малыш закряхтел и завозился. Сильвер подошла к кровати, погладила ребенка по спине, пощупала подгузник.
      — Сухой, — констатировала она, перевернула ребенка кверху попкой и осталась сидеть на постели. — Во времена Дарио Росса, второго тайсёгуна Рива, случилась межклановая война…
      Снизу донесся какой-то шум, потом чьи-то ноги протопали по лестнице вверх и по коридору. Короткий разговор с Габо, ждущим за дверью — и осторожный стук.
      — Сильвер! — Дик слышал голос этой женщины, когда гостил на навеге. Кажется, она заведовала производственным оборудованием и звали ее Линда. — Сильвер, у нас аврал. Хельга… тут приперся Тор…
      — Смертоубийства не случилось?
      — Пока нет. Но лучше тебе прийти.
      — Черти бы побрали их всех, с их идиотскими амбициями, — Сильвер закатила глаза. — Иду.
      Она сделала Дику знак спрятаться в угол, чтобы Линда не увидела его, шепнула:
      — Присмотри за Чу, — и открыла дверь.
      — Ну так что у вас там? — услышал Дик, когда дверь за ней захлопнулась.
      — Она ему врезала. Он ей не успел. Обоих держат…
      — Габо, за мной…
      Голоса стихли в отдалении, неясный шум внизу — тоже.
      Зато на постели снова завозился Джулио — или Чу, как называла его мама. Распрямил ножки, попробовал поднять голову и тут же снова уронил ее на покрывало. Дик сел рядом, хотел вернуть малыша в прежнее положение — тот с кряхтением настаивал на своем: ему хотелось двигаться, а не спать; он пробовал возможности своего маленького тела, совершая беспорядочные и отрывистые движения, пытался самостоятельно перевернуться на спинку… Наконец, ему удалось вскинуть головку достаточно высоко, чтобы она перевесила, и — брык! — юный Чу оказался на боку. Ножки, больше не чувствуя опоры, тут же задрыгались в воздухе. И ничем, кроме цвета кожи, этот младенец от детей тэка не отличался… Вот, например, сейчас, без живого тепла рядом, он забеспокоился. Рожица сморщилась, глазки сузились, а ротик наоборот, раскрылся — и Чу издал… нет, еще не вопль — но длинный тоскливый скрип.
      — Ну, — Дик, как учила Мария, поднял его и прижал к груди, где сердце. Мария говорила, что его стук успокаивает малышей. — Чего ты? Мама совсем рядом, скоро придет…
      Чу взбрыкнул и разразился новым скрипом. То ли сердце Дика работало не в нужном ритме, то ли смесь паров пива, вина и «швайнехунда» его напугала… «Не слишком ли я пьян, чтобы пройтись по комнате с младенцем и покачать его на ходу»? — Дик вытянул перед собой левую руку и «прицелился» пальцем в дверную скважину. Рука не дрожала. Дик встал — вестибулярка не подвела. Просто тепло во всем теле и легкий звон в голове. Пока он отдает себе отчет в том, что он пьян — он достаточно трезв.
      — Коро-коро, крутится стиральная машина, — запел он, уповая, что если кто стоит под дверью и слышит, так не понимает тиби. — Пата-пата, работает с полной загрузкой. Кира-кира, выстираем все чисто-чисто…
      Чу заорал. Рабочие песни дзё явно не годились в колыбельные.
      — Да, фиговая песня, — согласился Дик. — И голос у меня фиговый. Бет тебе бы лучше спела, но где ее взять, — он еще раз прошел из конца в конец комнатушки. — Мой горец парень удалой, широкоплеч, высок, силен… Что, и это не нравится?
      Чу на несколько секунд замолк и ткнулся ртом в его плечо, потом в шею, потом снова в плечо.
      — Не, — Дик покачал головой. — Тут голяк. Я даже не того пола.
      Словно понимая его слова, младенец завопил на такой ноте, что Дик даже зажмурился.
      — Ну ладно, ладно! Я тебя отнесу, договорились. Сейчас… только визор надену.
      Он сдвинул пластину на глаза. Рокс узнала его не по лицу, а по выражению. Может, повезет, если сделать морду воздухозаборником…
      Внизу было тихо — но когда Дик спустился, он понял, что ругань не прекратилась, а просто идет на пониженных тонах. Ругались то ли по-аллемански, то ли по-свейски — Дик ничего не понимал. Еще два шага вниз — и он увидел бранящихся.
      Люди с Парцифаля приземисты, сильны и весьма непосредственны в речах и поступках — оттого их часто за глаза называют гномами. Люди с Лоэнгрина высоки, стройны, тонки в кости, хороши собой (большой приток свежей крови в период реколонизации дал себя знать) — оттого их часто за глаза (а то и в глаза — они не обижаются) зовут эльфами. Мизансцена выглядела следующим образом:
      — в центре зала, у самой стойки ели друг друга взглядами мужчина-«эльф» и женщина-«гном». «Эльф» прикладывал к скуле мешочек со льдом, женщину-«гнома» с двух сторон зажали за столом Габо Пуля и какой-то мужчина;
      — у стойки, которую флагматично вытирал седоусый рутен, сидел спиной ко всем плечистый детина, бритым затылком демонстрирующий полное презрение;
      — между «эльфом» и «гномом» прямо на столе, чуть покачивая ногой, сидела Сильвер, которой в последний момент удалось перехватить разговор в свои руки.
      — …Таким образом, друзья мои, вы оба крепко держите друг друга зубами за яйца. Это метафора, Хельга.
      — В отношении Торвальда? — фыркнул тот мужик, что блокировал Хельгу слева. По синеватому оттенку его загара Дик узнал палладийца.
      — В отношении обоих, — Сильвер подняла руки запрещающим жестом, потому что оба спорщика открыли рты и попытались заговорить одновременно. — Ша, я сказала. Вы можете причинить друг другу и всем нам изрядное количество боли, поэтому каждый полагает, что держит ситуацию под контролем. А на самом деле вы просто не можете ни нормально вздохнуть, ни нормально поговорить. Все, что вы можете — это причинять боль. Я не знаю, что в этой позиции вас привлекает. Думаю, что и всем остальным она надоела хуже бустера.
      — И потому берешь на себя роль посредницы и примирительницы, — холодно сказал «эльф».
      — У меня ребенок, — Сильвер вздохнула. — Я хочу, чтобы у него завтра была пища и крыша над головой.
      — Тогда почему бы тебе не заняться в первую очередь Хельгой?
      — Потому что мы все знаем тебе цену, Тор, — сказал палладиец. — И знаем цену Хельге. Она хороший капитан. А ты потерял навегу и людей. Поэтому с тобой в море не пойдут даже самые голодные. Посмотри, до чего ты докатился. До работорговли. Но ты и гемов себе не смог купить столько, сколько нужно. Допустим, ты уговоришь Занду отобрать у Хельги «Юрате» и отдать тебе. Так полкоманды завтра уйдет за ней на «Фафнир». Потому что она свое капитанство заслужила головой. А ты — сам-знаешь-чем.
      — Грег, я надеюсь, ты все сказал, потому что дальше я тебя слушать не намерена, — Сильвер припечатала палладийца профессиональным взглядом, и тот слегка поежился на стуле. — Тор, извини его пожалуйста — это все от нервотрепки последних дней. Мы все устали, всех доканывает этот климат и подготовка к рейсу. Пора в море, все это чувствуют.
      — Очень милый дружеский совет, — Тор на несколько секунд перестал промакивать свой синяк. — И как я ему последую, если моя навега укомплектована только на две трети?
      — Повысь заработную плату, — пожала плечами Сильвер. — Объяви о дополнительном материальном довольствии. Твои… новые семейные связи тебе это позволяют. С гемами ведь не вышло.
      — Да что ты, — фыркнула светловолосая женщина-«гном». — Помочь своим заработать? Ни в жизнь. Он лучше рейдерам поможет.
      — Мы тебя выслушали, Хельга. И душу ты отвела. Пожалуйста, не пытайся разжечь ссору заново, — Сильвер сказала это почти умоляюще, и Хельга выставила перед собой руки:
      — Хорошо-хорошо.
      Торвальд оторвался от барной стойки. — Думаю, делать мне тут больше нечего. Поль, спасибо за выпивку и лед. Сильвер, благодарю за понимание.
      — Мусор свой унеси с собой, — сказал Грег.
      — Не понял, — Торвальд остановился на полдороге к двери.
      — Работорговца прихвати.
      Развернувшийся и шагнувший было к дверям детина остановился и посмотрел Грегу в лицо. Тот выпрямился за столом. Ростом он детине уступал, но шириной плеч — превосходил. Впрочем, самым опасным (после себя) бойцом Дик считал Габо. Сам он прижимался к стене под лестницей, тихо молясь, чтобы Джулио не раскричался. Он узнал детину, когда тот развернулся лицом и заговорил:
      — Я с тобой, имперский побирушка, сейчас связываться не буду. Неохота портить отношения с господином Занду. Но если ты только покажешься в городе…
      Он не договорил, плюнул на пол и пошел к выходу — как вдруг запищал младенец. Все повернулись к дверям на лестницу, и Дик зажмурился под визором: узнает его рейдер или нет? Он как-то совсем не принял в расчет того, что дружки Джориана живы и продолжают обделывать свои грязные делишки здесь, в космопорте Лагаш.
      — Ох, Кайзер, дай его сюда, — Сильвер почти бегом поспешила к Дику. Ее фигура сразу же заслонила его от работорговца, и он вздохнул с облегчением, как вдруг Хельга сказала:
      — Это не тот самый пацан, что спрашивал работу?
      — Угу, — Сильвер, принимая ребенка у Дика, сделала страшные глаза: проваливай быстрее. Но Хельга не хотела, чтобы он быстрее провалил, она поманила его ладонью — и в этой ситуации ретироваться означало привлечь к себе еще больше внимания.
      — Что ты умеешь?
      — Боты, — сказал Дик, стараясь тщательнее воспроизводить акцент Картаго. — Ремонт.
      — Неплохо, — Хельга поднялась. Она была почти одного роста с Диком, самую малость пониже. — Видишь, Тор, охотников работать на меня не убывает.
      — А пойдешь ко мне? — «эльф» приостановился в дверях. Дик покачал головой.
      — Две десятых процента от добычи, — сказал Тор. — Не хочешь? Четыре десятых.
      — Тор, за восемь десятых ты навербуешь экипаж из вавилонян, — сказала Сильвер, стараясь держаться между Диком и уходящими. Габо, поняв ее игру, тоже встал из-за стола, якобы размять ноги.
      — Кайзер, поднимись пока наверх.
      Дик и рад был бы — но тут вмешался палладиец.
      — Ты, что ли, местный? Чего молчишь? И намордник не снимаешь, когда с тобой разговаривают.
      — Ладно, я пошел, — Торвальд наконец-то толкнул дверь. Рейдер специально дождался, пока за лоэнгринцем она закроется, чтобы распахнуть ее ударом ноги.
      — Экая сволочь, — Грег отвлекся на уходящих, и Дик попытался смыться. Но Хельга, избавившись от двусторонней «охраны», удивительно быстро перекрыла выход.
      — Постой, ты чего такой стеснительный? Если хочешь наняться на корабль — так надо поговорить, а?
      — Хельга, давай об этом наверху, с глазу на глаз, — предложил Габо, трогая ее за плечо.
      — Отвали, миротворец! — женщина резко высвободилась. — Как вы меня все достали, ей-Богу. Меня не погода достала, Сильвер, меня вы достали. У меня погрузка в разгаре, а этот выродок затеял перетасовку команд. Ах ты паскуда! Не посеял, а хочет жать!
      — Сеяли вы вместе, Хельга. Неужели ты не помнишь? — спросил Габо.
      — Он предал меня, Пуля. И тем самым потерял право на урожай.
      — То есть, мы все — урожай? — Сильвер снова присела на стол, укачивая малыша. — Законная добыча, из-за дележа которой вы не помирились?
      — Нет, ну как ты можешь поставить все с ног на голову! — Хельга хлопнула себя руками по бедрам, и Дик понял, что не ему одному хотелось запустить в рыжую психологиню чем-то не очень тяжелым.
      — Хельга, я тебе пива налил, — сказал Поль. — Выпей и успокойся. Мы все тебя любим. Грег верно сказал — ты прекрасный капитан, об этом знают все. И что Тор говнюк, тоже знают все. Я только не понимаю, почему тебе нужно, чтобы мы это постоянно повторяли.
      — Да не нужно мне, чтобы вы это повторяли! — на высоких скулах Хельги выступил румянец. — Не нужно мне ничего такого, Поль, но он же один раз отобрал у меня все — счастье отобрал, любовь, гордость, и вот теперь хочет отобрать команду. Я же боюсь! Понимаешь ты, что я боюсь?! Вот он сейчас припрется к дорогому тестю: а отдайте-ка мне «Юрате» со всем экипажем — и что, тесть ему откажет?
      — Конечно откажет, Хельга, солнышко мое, — пожал плечами Поль. — Мастер Занду помнит, сколько заработала ты и сколько потерял Тор. И половое удовольствие его племянницы ему этих денег не возместит. А вот если Тор придет к нему с разбитой мордой и начнет доказывать, что ты сошла с ума — тогда он, лапушка, может и прислушаться. Ты же сама себя закапываешь, детка — зачем?
      — Поль, я тебе не детка, — но по тону Хельги было слышно, что заряд из нее в основном вышел. — Но я просто рожу его видеть не могу. Меня колотит всю. Приклеить бы его зад к стулу в тестюшкином офисе — я бы спокойна была. А то ведь шляется сюда как на работу.
      — А тут, к сожалению, и есть его работа, — развел руками Поль.
      — Ты мне вот что скажи — тебе платят за то, чтобы ты со всеми соглашался? — нет, Хельга не разрядилась, она сменила обойму.
      — А ты бьешь своих, чтобы враги боялись? — седые усы Поля встопорщились, когда он сжал губы.
      — Она бьет своих, потому что озверела, — сказал Грег. — И я скоро озверею. И все мы. Потому что мы проиграли. Мы тут на положении рабов, а то и похуже. Тор, какая он ни есть свинья — просто не выдержал этого кувыркания в говне и попытался пролезть наверх как только выдался случай. Он поступил как блядь, но ему хотя бы заплатили — а нас имели и продолжают иметь задарма. Хельга — больше мужик, чем все мы. Ей труднее это выносить.
      — Единственным мужиком здесь был тот пацан. — Хельга подняла кружку, салютуя невидимому. — И его убили. Ах, как я радовалась, когда он замочил эту шлюху вавилонскую. Как мы радовались — помнишь, Грег?
      — Идиоты, — вырвалось у Дика.
      Будь участники этого диалога трезвы — события развивались бы иначе: Дик сумел бы удержать язык за зубами, Грег — руки в карманах.
      — Что ты сказал? — спросил палладиец.
      — Что только идиоты могут радоваться убийству. А про то дело вы ни черта не знаете. Ни почему убил, ни что потом думал и чувствовал. Вы от своей обиды ослепли совсем. Если вас радует смерть — то вы еще хуже, чем вавилоняне!
      Дальнейшее случилось очень быстро: Дик оказался на полу, в правом ухе у него звенело, щека онемела от удара, а визор улетел куда-то в угол.
      — Симатта, — пробормотал он. — Стоит мне выпить, как меня бьют. Что за беда.
      Он, не поднимаясь, как-то странно извернулся — и пол вылетел у Грега из-под ног. И не успел он еще прочувствовать падение как следует — а на плечи уже обрушилось легкое, цепкое и горячее тело, и к горлу прижалась сталь.
      — Ричард! — голос Габо Пули донесся откуда-то издалека. Ответ прозвучал над самым ухом.
      — Я ничего плохого не делаю, мастер Дельгадо. Мне только хотелось узнать — рады ли мастер Грег и мистресс Хельга. Я уже вижу — не очень…
      — Если ты утолил свое любопытство — слезай, — Сильвер говорила спокойно, даже скучающе.
      — Почему-то, — Дик отпустил палладийца и дезактивировал флорд, — с этой штукой в руках я тут же трезвею. Сразу.
      — Я думаю, — тем же тоном сказала Сильвер, — дело тут в твоем пилотском даре. Когда ты входишь в боевой режим — мозг задействует те же связи, что и в прыжке. Ты как бы обгоняешь свой метаболизм. Поль, у тебя есть еще лед?
      — Есть, как не быть. Этого добра у меня много, — пожал плечами флегматичный Поль. — Вы же, дорогие, регулярно чистите друг другу носы, так у меня уже и аптечка под стойкой… Он тебя не порезал, Грег?
      Палладиец выругался, поднимаясь с пола.
      — А зря, — Поль качнул головой. — Немножко боли тебе не повредило бы.
      Дик, ощутив слабость — так уже бывало после драки, — плюхнулся на тот самый табурет, где сидел Торвальд, и принял у Поля пакетик со льдом. Приложил ко лбу. Не помнил, по какой щеке пришелся удар — обе горели одинаково.
      Хельга положила перед ним на стойку визор. Он просипел: «П'сибо».
      — Грег сорвался, — сказала она. — Но и ты не имел права так говорить.
      — Имел, — ответил Дик. — Я имею на это все права.
      — Габо, — медленно проговорил Грег. — Ущипни меня. Я тебе все прощу.
      — А сам прощения просить не думаешь? — поинтересовалась Сильвер. — Бог мой, какие вы идиоты. У меня ни сил, ни слов нет. Дик, ты не исключение.
      — Ты… прости, — Грег то ли поклонился, то ли пригнулся, чтобы получше разглядеть визави, все еще не веря своим глазам. — Я это… не со зла.
      — Мастер Грег, — с чувством сказал Дик, отнимая от лица лёд. — На этой чертовой планете только один человек побил меня со зла. Все остальные — били ради добра. Иногда даже ради моего собственного. Так что я привык, мастер Грег. Извините, что я на вас так вызверился — но у меня, как у мистресс Де Лео, уже ни сил нет, ни слов. Сегодня меня два раза пытались обидеть и один раз — убить. Я устал.
      — Ты хоть понимаешь, что ты для всех нас значил? — Хельга осторожно взяла его выше локтя, словно хотела убедиться, что перед ней не призрак.
      — Да, себе на горе, — Дик не попытался стряхнуть ее руку. Напротив, ему было приятно, что рядом женщина. — Вы думаете, я отомстил за ваши обиды, сам того не зная. Я бы пол-литра крови отдал за то, чтобы вы так не думали.
      — Именно пол-литра? — уточнил Грег. Габо и Поль переглянулись.
      — Да. Мне нельзя больше, я двигаться не смогу.
      — Я думала, это сказки, что ты выжил, — Хельга все еще не верила своим глазам. — Габо, Сильвер… Вы знали — и молчали?
      — Готовили эффектное появление? — попытался съязвить Грег.
      — Честное слово, это чистая импровизация, — Пуля вздохнул. — Я думал сказать тебе уже в море. Ты сама понимаешь, Дику нужно укрыться, а нам может понадобиться такой человек, как он.
      — Один флордсман ничего не решит, — Грег хлопнулся на табурет с другой стороны от Дика. Теперь они шестеро сидели друг к другу лицом.
      — Флордсман — нет, — согласился юноша. — Но если бы мне удалось попасть на Биакко и связаться с… кое-кем…
      — Они не станут разговаривать с нами, — Хельга махнула рукой.
      — Они с вами — не станут. Но тот человек со мной — очень даже может быть, — возразил Дик. — Но что толку, мне теперь нельзя на вашу навегу, мистресс Риддерстрале.
      — Это почему же? У нас предателей нет! — Хельга снова вспыхнула.
      — Рейдер, — Дик оскалился. — Я сам виноват, упустил сволочей из виду. Понимаете, он мог меня узнать. Он — из тех, кто брал нас. Мне нужно уходить, чем быстрее, тем лучше. Мастер Пуля, Рэй останется с вами.
      — Мы можем тебя спрятать, — сказал Поль.
      — Не надо. Если будет настоящая облава — все равно найдут, и тогда всем будет плохо. А если рейдер не узнал меня… или даже узнал, но не захочет доносить властям… Может ведь и не захотеть — у них ко мне есть свой счет… Тогда мне нет смысла прятаться, а завтра у меня важная встреча. И сегодня тоже.
      — Вряд ли из нее что-то выйдет, — не беспокоя Поля, Габо нацедил себе пива. — Не обольщайся.
      — Да я не особенно рассчитываю на них, — Дик встал и зашагал по комнате. — Мне важней было им показаться, чем-то их задеть. Если я теперь отпасую, выйдет плохо…
      — О чем это вы, эй? — Грег переводил взгляд с одного на другого.
      — Хотите по-настоящему поквитаться с вавилонянами? — Дик развернулся и сверкнул глазами. — Хотите перевернуть дом Рива? Домой хотите наконец?
      — Ты бредишь, — покачала головой Хельга.
      — Погодите, — Грег взял ее за плечо. — Хельга, тогда… вы смогли убедить меня. Потому что тогда у нас не было пилота. Но сейчас-то он у нас есть. Ведь мальчик — пилот, так?
      — Я пилот, — сказал Дик в возникшей тишине. — Но о прежнем плане все равно забудьте. Я отсюда не улечу. Не брошу гемов — и леди Констанс тоже не брошу.
      — Леди… кого? — переспросил Грег.
      — Доминатрикс Мак-Интайр не умерла, — со вздохом пояснил Дик. — Это мне так сказали. Им нужно было… для обработки. А она жива и ее хотят продать Брюсам.
      — Нам-то что до этого? — палладиец пожал плечами. — Здесь, кроме тебя, никого нет из ее доминиона. Но мы иперцы, сынок. Мы все имперцы, и нас здесь пятьсот человек. А ты — инициированный до Картаго пилот. Вот о чем подумай. Да, всю колонию вывезти мы не можем — но если даже десяток человек вырвется и приведет сюда имперскую армию…
      — И какие у нас шансы пробиться через планетарную оборону? — спросил Дик.
      — Больше чем на переворот! — Грег возбужденно зашагал по залу. — Если мы будем уходить, постоянно держась в тени планеты — «Солнечный ветер» нам не страшен. Оборона «Крыла» построена с расчетом на вторжение извне, а не на прорыв изнутри. Пока они будут маневрировать, можно успеть прорваться в дискрет, а там…
      — Прекрати, Грег, — сказала Сильвер. — Еще немного таких глупостей — и у меня молоко свернется.
      — Это утопия, — поддержал его Пуля, — и ты сам это знаешь.
      — Ты так говоришь, потому что убил человека, чтобы сорвать наш план, — Грег ударил по стойке ладонью. — И тебе очень не хочется оказаться убийцей совсем уж зазря.
      — Сударь, — Дик встал. — Человека, который убил совсем уж зазря, вы недавно хвалили. И этот человек — я. Ничего хорошего нет в таком убийстве, но если план, который сорвал мастер Пуля, и вправду был таков, как вы говорите…
      — Он был еще хуже, — фыркнул Поль. — У них ведь не было пилота.
      — Но теперь-то он есть! — на этот раз Грег стукнул кулаком себя в грудь. — Послушай, сынок…
      — Я вам не сынок!
      — Хорошо, хорошо… Послушай, Дик. Как бы ни были малы наши шансы — они все-таки есть. Ты ведь сумел прорваться на планету!
      — Меня вели! Меня умело направляли, убирая с моего пути системы обороны! Если бы хоть одна из них сработала — я бы тут с вами не разговаривал!
      — Но то, что ты предлагаешь — еще хуже! Да пошевели ты своими мозгами: «Крыло» никуда не денется. А ведь есть еще и сухопутные силы…
      — Дивизия тяжелой пехоты «Бессмертных», — кивнул Дик. — Десять тысяч человек, в настоящее время скадрирована до пяти тысяч. Четыре дрейфующие станции континентальной обороны. Шесть полков боевых машин десанта в оперативном подчинении «Крыла». Три с половиной тысячи боевых морлоков в оперативном подчинении «Крыла». Полицейские силы в составе четырех дивизий. И один Бог знает сколько бойцов и машин в частных войсках магнатов.
      — Вот, — кивнул Грег, которому не удалось скрыть удивления. — И против этого ты собрался воевать? С чем? С какими силами?
      — Ваша беда, — Дик снова сел, — в том, что вы думаете об этом только как о полках, дивизиях и батальонах. Но все это существует лишь в оперативных схемах. Все эти кубики в голограмме, а внутри них кораблики, или танчики, или человечки в доспехе. А на самом деле танками управляют люди, за пушками сидят люди, под кидо скрываются люди. У них есть желания. У них есть убеждения. У них есть привычки. Вы знаете, чего они хотят? Как они живут? Во что верят? Тот, кто это узнает, сможет безоружным прийти в расположение части и в одиночку ее захватить.
      Несколько секунд Грег и Хельга сидели как громом пораженные — а потом переглянулись и расхохотались.
      — Малый, — сумел наконец выдавить Грег. — Ну, теперь я точно поверю, что ты Апостол Крыс. Но мы-то не гемы. Мы воевали, парнишка. Может, мы здесь потому, что воевали плохо. Но опыт у нас есть. Мы знаем, как работают эти… кубики. А вот ты — нет. Поэтому не мельтеши. Яйца, знаешь, курицу не учат.
      — Хорошо, — юноша поднялся, прямой и холодный. — Я надеюсь, предложение поступить на навегу наладчиком остается в силе? До этого уровня я дотягиваю?
      — Да, — сказала Хельга, не поднимая головы. — «Юрате» сейчас стоит под погрузкой. Просто приходи в порт.
 

* * *

 
      Покинув «Разбитое корыто», Дик не стал уходить далеко — присел рядом с Рэем, на защищенной от ветра террасе, и закурил.
      — Злитесь, сэнтио-сама? — спросил морлок.
      — Рэй…
      — Злишься? — поправился великан.
      Дик немного подумал.
      — Нет. Пожалуй, нет. Я сегодня уже получил один пустой пакет. Здесь я этого… почти ждал.
      — От своих?
      — А я тебе не рассказывал про «не бывает пророка без славы»? И ваш проповедник не рассказывал?
      — Нет.
      — Ну, расскажу как-нибудь… Или пусть вон Габо расскажет. Или сам прочитаешь. Кажется… — он нахмурился. — Кажется, мне нужно наговорить новый патрон. Я опять лезу туда, откуда могу и не вернуться.
      — Сэнтио-сама… Дик…
      — Тебе нужно оставаться с Габо. Тебе нужно продолжать с морлоками. Для малышей ты уже отец.
      — Он хотел сказать, что я здесь, — Габо подошел тихо. От неожиданности Дик неловко дернул рукой — из кармана посыпалась всякая мелочь. Дик скрипнул зубами — в последнее время он часто ловил себя на неловких движениях.
      — Что это? — Габо поднял что-то с пола.
      — Ракета для фейерверка, — Дик, заправив найденный патрон в гнездо сантора, раскладывал по карманам остальное. — Дайте сюда.
      — Ты собрался запускать фейерверки?
      — Мальчишкам же положено любить все, что палит и бабахает. Мальчишка я или нет?
      — Тебе совершенно незачем ходить туда завтра, — сказал Пуля.
      — Это уж я сам разберусь. И мне все равно нужно сегодня в Вертеп. Гед передал, что из Пещер пришло какое-то известие… Что я очень нужен.
      Вертепом называлась военная база, где тренировали и выращивали молоденьких гемов. На саму базу Дик, конечно, никогда не проникал — но в учебно-тренировочный корпус было легче попасть.
      — Отвезти тебя в город?
      — Не стоит.
      — Послушай! — Габо развернул его к себе лицом, схватив за плечо. — Ты относишься к своему телу, как к расходному материалу. Так нельзя! В какой канаве ты собрался ночевать сегодня? Насколько ты устанешь, прошагав пешком десять километров до Вертепа? Что ты будешь есть? Чем все кончится завтра? Ты не можешь так с собой поступать. Ты нам нужен. Хельга еще не поняла этого, но мы вправим ей мозги. А ты не должен вести себя как капризный ребенок.
      — Я буду вести себя как хочу! — Дик стряхнул его руку. — Что это вы вдруг стали таким заботливым?
      — Я вложился в тебя, засранец. Я ради тебя послал к чертям свою налаженную жизнь. Убил мальчишку, такого же как ты, потому что он мог тебя выдать. И убил его напрасно. Если я еще и тебя потеряю напрасно… — Пуля стиснул кулак. — Нас тут пятьсот с небольшим человек. Это очень маленькая сила — но это сила, которой нельзя пренебрегать. Мы хотим свободы, Ран. Хотим домой. И я верю в тебя.
      — Другие не верят.
      — Поверят. У тебя одного есть хоть что-то похожее на реальную программу действий.
      — Но все смотрят на меня и видят ребенка.
      — Это первое впечатление. Второе… они его уже получили и как-то с ним справляются. Оставайся. Этот черт тебя не узнал, не будет никакой облавы.
      Дик мотнул головой.
      — У меня там друзья.
      — Среди гемов тебя станут искать в первую очередь.
      — Вы же сами сказали, что облавы не будет.
      Габо вздохнул и кивнул в сторону навеса, под которым стоял его снайк.
      — Пошли.
      — Сначала мне нужно кое-что записать, — юноша включил преобразователь сантора. — Раз, два… Работает. Поехали…
 

* * *

 
      …Уже почти стемнело, когда Дик спустился в расщелину, куда — как поначалу казалось — забился от ураганных ветров какой-то небольшой поселок. Всего десятка три аккуратных домишек, магазинчик, мастерские, и даже что-то вроде церкви…
      Но чем ближе, тем яснее становилось, что поселок больше чем наполовину разрушен войной. Ни одного целого окна, ни одной двери, несколько крыш провалилось, и повсюду — следы попаданий из разнообразного легкого оружия, от игольника до гранатомета.
      Это был тренировочный поселок, который молодые гемы брали штурмом. Казалось, в нем не может быть ничего целого и действующего — но Дик знал, что за каждым порогом — вполне функциональный бот, который включает голограммы «вражеских солдат», и те начинают палить во все стороны — безвредными лучами, но шума и света до небес. Одним из испытаний было — пройти через весь поселок так, чтобы не всполошить ни одного бота. Юные морлоки быстро осваивали эту науку — их пороли за каждую напрасно поднятую тревогу. Для своих тайных дел они обычно использовали «церковь» — далеко не каждый человек-офицер мог пройти в середину «поселка», не подняв шума. Дик проходил, потому что наладчики-тэка показали ему, как отключаются датчики.
      Дик посигналил подсветкой, как было условлено — и стал ждать, держа наготове флорд. Он еще в Пещерах Диса привык к мысли, что, может быть, идет прямо в засаду. Но Бог миловал каждый раз… На какой раз милость закончится? Юноша ощутил чье-то присутствие — и почти сразу же услышал, как совсем рядом зашуршал песок.
      — Сэнтио-сама…
      Это был Иоанн, тэка. Гед, а точнее — Гедеон, в отличие от него, двигался бесшумно. Несмотря на свой огромный рост и подобающий вес, морлоки умели быть тише тени.
      — Что случилось? — спросил Дик. — Кто-то умер?
      — Нет, — Гедеон сел рядом.
      — Тэка собрали поесть, — Иоанн с поклоном протянул коробочку, и Дик спрятал ее за пазуху. Он достаточно съел вечером, чтобы перенести ночь, а подношение от гемов оставил на утро.
      — Спасибо вам большое. Но ведь вы позвали меня не на ужин?
      — Сегодня… — то есть, уже вчера… к нам перевели наконец-то Амоса, — сказал Гед.
      — Это который сломал ногу?
      — Да, сэнтио-сама. Вот, нога зажила, и его отправили сюда. Но перед отправкой с ним говорил Ман.
      — И что? — Гедеон мялся почему-то, приходилось его подбадривать. Дику снова пришли в голову мысли о засаде. И кто такой этот Ман?
      — Ман опять слышит, сэнтио-сама.
      — Ну, я рад за него, — Дик вспомнил. Глухой ися, который осматривал его перед «гражданской казнью».
      — Вот только он совсем не рад, сэнтио-сама. Ему пока удается притворяться, но если хозяева обнаружат, что он не глухой — его могут и распылить.
      — Он просит, чтобы его укрыл Салим?
      Это была бы проблема. Салим еще не укрывал дворцовых гемов. Муниципальных не очень-то и искали, раза два удалось подбросить окровавленные тряпки, чтобы исчезновение списали на подгородних… Но дворцового гема, да еще медтеха, искать будут наверняка лучше, чем этих.
      — Нет-нет, он даже не знает про Салим. Он хочет, чтобы вы помолились и все стало как раньше.
      — Что?
      — Вы сказали, что будете молиться за него, так? Я сам слышал. И Перчатка не смог ударить вас мечом. Чудо. Вы сделали чудо, с Маном и с Перчаткой. Значит, вы можете и обратно. Чтобы Ман опять стал глухой.
      — Нет, — Дик почувствовал, как живот наливается холодом. — Ох, нет…
      — Почему? — изумился Гед.
      — Я же объяснял вам. Я же говорил, что чудеса творит Бог, а не люди, — Дик скрипнул зубами. — Если по моей молитве и получилось что-то один раз — это еще не значит, что получится обратно.
      — Но попробовать-то вы можете!
      — Я… я не знаю. Если Бог решил, что Ман должен слышать — я не имею права… Если он боится, мы… можем попытаться его укрыть…
      Но как? Как, симатта? Нужен человек, который мог бы отчасти разгрузить Рокс, и, кажется, такой человек есть — но как его вытащить отсюда в Пещеры, да еще с младенцем? Хмм, но ведь доктор Монтеро тоже имперец. И если Кордо это как-то уладили…
      — Сэнтио-сама, есть еще одно, — Иоанн прервал лихорадочный бег его мыслей.
      — Да?
      — Городские сказали, что вас спрашивал какой-то юдан.
      Юдан — то же самое, что сёфу, гем-наложница. Но, как правило, сёфу называют женщин и женственных мальчиков, а юдан — только мужчин в возрасте. Такие обычно работают домоправителями и порученцами при своих хозяевах, когда становятся староваты для постельной службы . Этот подвид отличался б ольшим разнообразием типов и был сообразительней, самостоятельней и намного образованней других подвидов. Может быть, подумал Дик, этот юданобразованней и его самого. До сих пор ни сёфу, ни юданне обращались за крещением, и всего два или три раза Дик видел их в числе слушателей. Но когда-то что-то происходит впервые, верно?
      «И как раз когда у меня до зарезу мало времени…»
      — Он хочет встречи со мной?
      — Да. Он слышал о вас в Пещерах и почти уже набрался смелости прийти, как вдруг вы оттуда пропали. Но тут хозяин послал его сюда по каким-то своим делам…
      — Передайте ему — пусть приходит на последний дайкай. Здесь, в «церкви», — Дик показал на облупленное пустое здание. — Послезавтра утром. Потом я уеду, не знаю, на сколько… Крещение ему преподаст Рэй. Или кто-то из вас.
      — Сэнтио-сама!
      — Вы знаете, как это делается. Гед, не дергайся, ты сможешь это сделать не хуже, чем я. Иди, если тебя хватятся в казарме, ты всех засыплешь.
      Гед поклонился, ударив кулачищами в песок и раньше, чем Дик закончил свой поклон — растворился в ночи.
      — А вы куда теперь, сэнтио-сама?
      — Понятия не имею, — Дик поплотней завернулся в плащ-накидку. — Знаешь, Господь сказал: у птиц есть гнезда, у лисиц — норы, а Сыну Человеческому негде пойти и поспать. Так что я ни на что особенно не рассчитывал. Потому что ученик не больше учителя.
      — Сэнтио-сама… — Дик не любил эту благоговейную интонацию, но не мог одергивать друзей каждый раз. — Сэнтио-сама, а что такое птицы?
      — Птицы — это… — Дик завернулся поплотнее в плащ и откинулся на спину, на песчаный занос, — это такие… животные. Очень похожие на летучих рыб, но кровь у них теплая. Они… летают в небе, как плавают рыбы в воде. Свободно и быстро. Но вместо чешуи они покрыты перьями. Перья — это… Они мягкие и гладкие, как шелковое волокно. Разноцветные. Бывают белые птицы, бывают зеленые, синие…
      — Как красиво вы это рассказываете, — вздохнул Иоанн.
      Дик смотрел в небо. На Картаго не было птиц — «бешеная атмосфера», генетики-экологи решили не рисковать. Еще недавно никто не смог бы сидеть так, как они с Иоанном, прямо на песке — дождь и ветер вогнали бы в землю каждого, кто высунется из укрытия. Но осенние ветра уже отвоевали свое — теперь дожди закончились, небо прояснилось и цветные звезды парили над океаном. От их красоты и многочисленности в горле закипали слезы.
      Дик закурил, чтобы высушить их. Птицы могли летать, а он — нет. С этим следовало просто смириться. Но в пасмурные ночи смиряться легче.
      — Знаешь, Иоанн… Я ведь раньше никогда не думал обо всех этих людях. О том калеке, который просил милостыню у входа в храм. Что он начал делать потом, когда его исцелили? Он ведь не мог больше просить. И слепорожденный. И прокаженный.
      — Что, сэнтио-сама?
      — Так, ничего…
      — Вы не со мной говорили?
      — Извини. Говори мне «ты». Прошу.
      — Тяжело.
      — Богу мы говорим «ты». Разве я важнее?
      Он провертел пальцем дырку в песке и затолкал туда окурок.
      Как же так. Как же так — именно теперь, когда он сам оглох к небесному голосу — Ман вдруг начал слышать. Почему именно сейчас Бог свалил на них обоих это непрошеное (нет, Дик просил, конечно, но так… для порядка) и несвоевременное чудо? Ману теперь угрожает опасность, а Дику… ему пригодилось бы сейчас то летящее вдохновение, с каким он пообещал тогда Марии, что станет Моисеем для нее и других.
      Он не мог поделиться с Роксаной Кордо тем, чего не имел сам. И он не знал, почему вдруг исчезло, расточилось, ушло в этот тугой черный песок его главное сокровище. То, что он сберег от рейдеров, от Моро, от палачей — и как-то незаметно потерял здесь. Обронил, как мелкую денежку из кармана.
      Почему и куда пропала вера?
      Нет, он не усомнился ни в одной из тех истин, которые с детства считал непреложными. Напротив — скорее утвердился в них еще больше. Но то спокойное чувство, с которым он раньше обращался внутрь, в тишину, и говорил: «Господи, вот я — здесь, слушаю», оно было утрачено, и хуже того: пропала сама потребность в нем. Озарений, когда правильная мысль сопровождалась словно толчком под локоть, тоже больше не было. Приходилось полагаться только на логику и расчет. А в этом Дик не был силен. До сих пор ему везло. Бог хранил, поправил он сам себя — и от того, что эту поправку вообще пришлось делать, тоже кольнула досада. Но станет ли Бог хранить убийцу? Самого настоящего наемного убийцу, который думает, говорит и действует как синоби? Вот в этом Дик сильно сомневался. Встреть он год назад себя, сегодняшнего — он себе не подал бы руки. И не только себе. Господину Исии. Габо. Александру Кордо…
      «Это значит всего лишь, что год назад ты был невыносимым чистоплюем и ханжой», — сказал внутри голос, который Дик ненавидел.
      Ненавидел в том числе и за то, что этот голос слишком часто оказывался прав.
      — Сэнтио… ох, нет мне прощения… Ран, — потормошил его Иоанн. — Вам все-таки нужно где-то спать. Идемте. Устрою вас в распределительных туннелях.
      «Тебе нужно спать, потому что завтра у тебя продолжение серьезного разговора. И не смей раскисать. Ты ведь сам когда-то выдал Богу карт-руж: при необходимости можно сунуть тебя в мясорубку. Что с тех пор изменилось? Ах, ты немного испачкался. Ну что ж, это проблемы того, кто будет есть твой фарш».
      — Симатта, — проворчал Дик, разгибая затекшие ноги. — Идем.
 

* * *

 
      Силовые купола над фешенебельными улицами, амфитеатром сбегающими в долину, переливались радугой, как мыльные пузыри, отражая причудливыми изгибами огни стартующих кораблей и тяжелых глайдеров. На улицах пахло морем и завтрашним праздником — началом навигации. Именно под шумок этой гульки Дик рассчитывал спокойно и без помех провести молитвенное собрание гемов-христиан Лагаша. На сей раз в собрании должны были участвовать и обычные люди-христиане, Габо и Сильвер, поэтому Дик нервничал даже сильнее, чем по поводу встречи с «бессмертными». Насчет тех он был спокоен — ждал худшего, а именно отказа.
      Торговый квартал располагался на Жемчужном Острове между фешенебельными кварталами материка, космопортом и морским портом, где сейчас стояла под погрузкой «Юрате». Острова соединяла между собой система многочисленных транспортных и пешеходных мостов, да и сам квартал был своего рода мостом между миром богатых и бедных, праздных и рабочих.
      В Лагаше никогда не наступала ночь. Прожектора и разметочные огни космопорта, зарево от садящихся и стартующих кораблей, разряды глайдеров, огни порта, сияние вывесок и голографических рекламных проекций Жемчужного Острова — все это не давало темноте опуститься на город, отбрасывало ее за горные вершины. Лагаш никогда не ложился спать — даже сейчас, за час до полуночи, на улице было людно.
      Дик нырнул в фойе «Морской звезды» — более сумрачное, чем крытая улица. Пришлось остановиться, дать глазам привыкнуть. Охранник заступил дорогу.
      — По приглашению из четырнадцатого номера, — сказал юноша. Охранник посторонился. Открылась дверь на лестницу. Значит, «Бессмертные» не отступили? Или сказать «нет» они все-таки решили лично?
      Дик прошел в зал — Габо сидел к нему спиной, но видел его в зеркало.
      Дик, передавая плащ Даниэлю, оглядел зал — Габо не мог пропустить здоровенного работорговца, но то если есть и другие? Нет, бесполезно: сколько они ни силился вспомнить лица и голоса тех, кто сломал тогда его жизнь — или то, что от нее осталось, — они расплывались, как в толстом стекле. Узнать он мог бы, как узнал здоровенного; вспомнить — нет. А значит, о безопасности не могло быть и речи. И что-то еще было не так. Принимая плащ, Даниэль не пожал ему руки — и, приглядевшись, Дик заметил в глазах гема страх. Но подвидить друга, заставляя того объясняться, Дик не мог.
      Он высвободил под курткой флорд — так, чтобы тот в любой момент мог упасть в ладонь, повинуясь резкому движению руки. Нырнул под арку (двери с шипением открылись, потом закрылись за спиной) спустился на один пролет, сделал два шага по ступеням следующего пролета — и покатился вниз кувырком под чей-то истошный вопль. Ноги словно кто-то окунул в крутой кипяток. Флорд, почему-то раскалившийся до нестерпимого, пришлось бросить — но собственное тело, в котором вскипел каждый нерв, бросить было некуда.
      Через несколько секунд боль исчезла — и крик стих. Это я сам кричал, отрешенно подумал Дик. Дверь на лестницу закрывается глухо, все двери в номера закрываются глухо —никто не слышал. Никто не придет на помощь, хотя в двух шагах — «бессмертные», а над головой — Габо. Остается только флорд, который… да, который отпихнул ногой под лестницу здоровенный работорговец. Хоть плачь — хотя плакать не хочется совсем; наоборот, очень хорошо. Как мало, оказывается, нужно, чтобы стало так хорошо — достаточно, чтобы прекратилась эта боль.
      К здоровенному присоединился еще один — чернявый, с желтым цветом лица. Сбежал сверху, по ступеням, следом за Диком.
      — Это точно он?
      — Смотри сам, — здоровенный снял с Дика визор. Мелкий пригляделся и кивнул.
      — Шлем не взял?
      — Нет. Решил не возвращаться, — здоровенный помахал перед носом Дика какой-то двурогой штуковиной, похожей на головку гравизахвата. — Видишь это? СВЧ-шокер. Хочешь попробовать еще?
      — Нет, — Дик ответил только чтоб проверить, слушается ли голос.
      — Тогда надень, — работорговец бросил ему на живот наручники. — И смотри у меня. Только дернешься…
      Второй в это время достал флорд с нижней площадки. Ну да, они решили не дать ему возможности даже подумать об оружии. Ударили СВЧ прямо сквозь ступени, пока он их не видел. Дик застегнул наручники на одном запястье — тело слушалось. Лучше не нарываться на второй удар — он продел руку в свободный браслет как можно дальше, и тот сам стянулся. Правая чуть свободней, но чего мы этим добьемся, кроме возможности показать работорговцам неприличный жест? Посмотрим.
      «Что бы они там себе ни задумали — они должны будут вывести меня отсюда. Если еще не убили — значит, хотят вывести».
      Дай я, сказал синоби внутри него, и Дик на этот раз ни полусловом не возразил. Это и в самом деле работа для синоби.
      — Что теперь? — спросил мелкий. Он был больше Дика, но рядом с товарищем смотрелся мелким, и Дик про себя решил называть его так.
      — Не знаю, — бритый здоровяк оглядел Дика с ног до головы. — Забери у него пояс с инструментом и выверни карманы. Что ты здесь делал, выродок?
      — Туалет засорился, позвали починить, — ответил Дик. Здоровяк отвесил ему пощечину — куда серьезней той, которой угостил Грег. Почему он не пустил в ход шокер? Не хочет рисковать еще одним воплем?
      Следующий удар пришелся в живот.
      — Это тебе за Джаргала, — сказал здоровенный. — А вот это за Джунэ, — пинок в копчик. — И за Эспаду, — Дик едва успел прикрыть пах, удар пришелся по предплечью. — За Шианну. А за Джориана получишь на корабле. По полной.
      — У него где-то здесь встреча, — сказал мелкий, — это ясно как летнее расхождение солнц. И я не хочу выяснить, с кем и где. Смываемся побыстрее, допросить его мы сумеем и в корабле.
      — А нам дадут его вывести?
      — Он убил ихнюю первую леди и еще кучу народу. Конечно дадут. Если не захотят разорвать его сами.
      — А если захотят?
      — На что ж тебе шокер?
      Здоровенный замялся. Тем, кто не имел счастья состоять гражданином дома Рива, было запрещено появляться на улицах с оружием. Но СВЧ-шокер за оружие не считался: расход энергии как у плазмогана, а толку чуть. Только в одном эта штука показала себя хорошо: как орудия пытки. Шокеры, в отличие от стрекал, не оставляли синяков и не имели постэффекта — если не жечь человека слишком долго на повышенной мощности.
      Дик провернул все это в уме меньше чем за секунду — и решил, что ему, пожалуй, повезло. Первый удар был таким сильным потому что работорговец сквозь лестницу поймал в фокус все тело. Но теперь этот номер не пройдет, и если удастся быстро отыграть метра три — боль его не остановит, а в фокус не поймают вообще. Кроме того, если здоровенный заденет кого-то из посетителей — а ведь этого он и боится…
      — Пока мы тут мнемся, его могут хватиться, — сказал мелкий. — Идем.
      Бритый кивнул и ткнул Дика развилкой излучателя в пах.
      — Вякнешь — сделаю вареные яйца прямо сейчас, — сказал он.
      Дик встал, морщась. Постэффекта — кроме волн пробегающего по телу жара — не было, но, падая, он ушибся. В правую ногу словно шлямбур забили — но идти можно, а значит, это не перелом и не вывих…
      Он повернулся спиной — излучатель уперся в поясницу. Впереди был лестничный пролет, по которому он спустился — а за ним коридор, ведущий к задним дверям. Там дежурит охранник, чтобы никто не мог удрать, не заплатив — но эти двое с ним справятся.
      Но ведь двери в зал откроются при их приближении. Синоби внутри Дика улыбнулся: пираты явно составляли свой план на ходу. Дурачье. Моро один раз уже съел их на завтрак — осталось только вымести то, что получилось в результате.
      Когда дверь открылась, Дик резко бросился в сторону. Невидимый луч зацепил его — но на этот раз он был готов и не растратил воздуха на крик. Две секунды в огне — а потом пират убрал излучатель: юноша, падая, врезался прямо в столик, за которым сидели четверо, не считая девиц на коленях у двоих.
      — Полегче, недоносок! — крикнул один, но тут увидел бритого пирата с излучателем в руке и, спихнув с колен девку, полез за своим оружием. В мгновение ока весь зал ощетинился стволами — даже бармен достал из-под стойки какую-то пукалку.
      Прекрасно, — сказал синоби. Лучше не бывает.
      — Спокойно! — мелкий замахал руками, нарезая круги вокруг Дика и бритого, который держал свою добычу за ворот. — Спокойно! Мы в своем праве хватать его! Знаете, кто это? Суна Эрикардас, убийца, Апостол крыс!
      — А это бандиты, работорговцы, убийцы Эктора Нейгала, героя войны! — Дик вывернулся из руки бритого, но их уже обступили плотным кольцом. Бритому приходилось держать свой шокер высоко над головой, направленным в потолок — и он никак не мог держать Дика двумя руками.
      — Два раза не казнят! — крикнул Габо, поднимаясь. — Кто выжил, свободен!
      — Но с тех пор он убил еще человек десять! — возразили ему. Дик потряс перед собой скрещенными скованными руками, молясь, чтобы Пуля расшифровал жест правильно: не вмешивайся, пока не настанет край.
      — С каких пор на Картаго рейдеры хватают преступников? — он снова развернулся кругом, глядя в лица, ловя взгляды. Где, к черту, «бессмертные»? Что тут нужно взорвать, чтобы шум проник через их дверь?
      — Он убил нашего друга, капитана Джориана, и не ответил за его смерть, — мелкий говорил спокойно, выставив руки в примирительном жесте, и стволы опускались. — Его кровь принадлежит нам. Даже если по законам Рива он должен быть свободен, раз выжил после казни — то ведь казнили его только за цукино-сёгуна!
      Это рассуждение явно заставило толпу задуматься. Если несколько секунд назад все были готовы напуститься на чужаков, вломившихся в общий зал с оружием, то по мере прояснения ситуации верх брало любопытство.
      — Тут есть кто-то из банды Яно? — Дик уперся пятками, чтобы не дать здоровенному увлечь себя в сторону двери. — Кто хочет оспорить у них мою кровь? Никто? Эй, а может, за мою голову назначена награда? Нет? Жаль, вы бы подрались… Эй, Рива, неужели вам не за что меня ненавидеть?!
      — Хватит, — тихо сказал мелкий, тесня его. — Здесь никто не будет стрелять из-за тебя.
      — Но мне хотя бы нальют? — Дик в последний раз высвободился из захвата и бросился к стойке как к алтарю, глядя бармену в глаза и стараясь не смотреть в ствол его игольника. — Эй, разве это честно? Завтра к тебе придет полгорода, потому что именно у тебя был схвачен Ричард Суна. И ты пожалеешь мне стакан швайнехунда? Или ты скажешь, что мне еще восемнадцати нет?
      В этот момент наступила какая-то особенная тишина — все вдруг поняли, что до сих пор звучала музыка, а вот теперь перестала.
      — В самом деле, налей ему, — сказал один посетитель. — Даже висельникам наливают.
      Бармен подумал, кивнул, убрал ствол под стойку — и достал оттуда бутыль с желтоватым прозрачным напитком.
      — Не разбавлять? — он глянул на «клиента» исподлобья.
      — Конечно, — Дик взял стакан. — Благослови, Господи, этот самогон и этого доброго человека.
      — А нам? — спросил громила, подсаживаясь справа. Мелкий сел слева — как вчера Грег и Пуля зажимали Хельгу.
      — А вас тоже скоро будут убивать? — осклабился бармен. — Нет. Тогда платите.
      — Это опасный щенок, — сказал мелкий. — Оставайся лучше трезвым, Сканк.
      — А все-таки он боится смерти, — сказал кто-то сзади.
      — Святой Франциск называл смерть нашей сестрой, — бросил Дик через плечо. — Зачем бояться сестры? Мне просто противно, потому что это поганые пираты. Из вас точно никто не хочет меня убить?
      Он огляделся, сжимая в руках стакан. Вокруг было чуть посвободней, и дверь закрыта — а еще между ней и Диком четверо. Юноша перехватил взгляд Даниэля и все понял.
      Наверное, работорговцы трясли просто всех гемов подряд, до кого дошли руки. Может быть, при помощи этого самого шокера. И кто-то указал на кого-то, а тот — еще на кого-то, а тот — на Даниэля. Цепочка могла быть длинней или короче, но она привела пиратов куда надо.
      — Еще бы музыку, — сказал юноша, отпив немного. Совсем немного. — Что за зрелище без музыки.
      Бармен тронул что-то на пульте — и над столами разнеслось:
       Мой горец — парень удалой, Широкоплеч, высок, силён…
      — Спасибо, — сказал Дик, стараясь не показывать, как внутри у него стало тепло и тихо. — Эй, ты, косоглазый, верни мои сигареты.
      — Вы и сигареты у него зажали? — фыркнул кто-то из обступивших стойку. — Вот шакалы.
      Мелкий скривился, вынул помятую пачку дрянных цигарок, которые курил Дик и, показав всем, положил на стойку перед пленником.
      — Что это ты куришь, — качнул головой какой-то рыжий курносый толстяк. — Возьми мои.
      — Спасибо, — Дик перебрал пальцами в пачке. — Я тут две зарядил… Для особенного веселья, — он подмигнул, оглянувшись. — Не пускайте детей на Картаго, их тут плохому научат. Меня вот научили. Огня нет?
      Бармен поджег «заряженную» сигарету.
       Как мне его вернуть?
       О, как его вернуть?
      — Спасибо, — повторил Дик. Осторожно затянулся. В зеркале за спиной бармена он увидел Габо и прикрыл глаза рукой, словно устал. Понял Габо или нет — это его проблемы.
      — Ты пить будешь или нет? — Сейчас, — Дик положил сигарету на край набрал полный рот обжигающего спирта, опустошив стакан…
      И прыснул всем этим прямо в лицо здоровенному работорговцу.
      — Ах ты… — это была такая детская, такая глупая выходка, что тот даже не подумал взяться за шокер, а очередной оплеухой смахнул Дика с табуретки, как смахивают пыль.
      Дик зажмурился, поджал под себя ноги, словно в ожидании второго удара — и бросил сигарету под свой табурет.
      Раздался звонкий хлопок, а яркую вспышку юноша увидел даже сквозь веки.
      Не тратя ни секунды, он вскочил. Как и ожидалось, он остался единственным зрячим в зале — а, нет, Габо тоже успел зажмуриться. Быстро сообразив, что к чему, он отпихнул с дороги Дика двоих орущих в голос клиентов — двери уже были нараспашку, ревела пожарная сирена, система тушения разбрызгивала воду. Теперь (Дик уже бежал к выходу) «бессмертные» точно прискачут: противопожарная система наверняка пооткрывала все двери в помещении. На пороге возник охранник — но он отступил с дороги Дика, думая, что тот бежит, спасаясь от огня. В зеркальной колонне юноша увидел, что творится позади: бармен и мелкий пират вслепую пытаются тушить одежду на орущем лысом громиле, а тот пылает факелом и мечется, натыкаясь на людей.
      Вспышкой Дик отыграл себе какие-то секунды: за спиной уже топали, и когда он сворачивал за угол, в пенолитовую стену рядом ударил плазменный заряд. Волна жала обдала лицо, затрещали волосы. Бежать со скованными впереди руками было чертовски неудобно, и насчет ребер Дик не был уверен. И вообще он был неважным бегуном, как и все космоходы. Оставалось только утешаться тем, что и работорговцы наверняка плохие бегуны.
      — Ты что делаешь, дурак?! — закричал на стрелявшего какой-то случайный прохожий. Другой заорал на Дика, потому что юноша едва не сшиб его с ног.
      — Что он украл? Держи его! — раздалось за спиной. Дик выругался про себя — с прижатыми к животу руками он и в самом деле походил на вора, прижимающего к себе добычу. Кто-то уже присоединился к погоне просто из любопытства. Этот город никогда не спит…
      Но выход есть. Должен быть…
      «Есть. Он тебе не нравится — но он единственный, так?»
      Дик вынужден был согласиться. Легкие горели, в глазах темнело, а погоня была в какой-то полусотне метров. К тому же ноги сами несли его туда, где была единственная надежда на спасение.
      К мосту самоубийц.
      Задыхаясь, Дик затормозил у ограды и перетащил через нее свое тело. Внизу волны атаковали берег. Слева заходила погоня. Справа над «колонией прокаженных» завис полицейский глайдер.
      Дик заставил себя успокоиться. Сосчитал секунды до пика волны и начал считать по-новой, когда волна пошла назад.
      Погоня уже была близко и едва не пробежала мимо.
      — Стой! — крикнул какой-то мужчина в коричневом плаще, с отчетливой «маской планетника» на скуластом лице. — Разобьешься, дурак!
      — Лучше так, — тихо сказал кто-то.
      — Дайте! Дайте я его пристрелю! — сзади проталкивался мелкий рейдер.
      «Одиннадцать», — сосчитал Дик, и прыгнул.
      Полет был страшным. Чтобы правильно сориентировать тело в момент вхождения, Дик запретил себе закрывать глаза; первые две секунды ему, казалось, что желоб внизу не наполнится водой, и прыгуна размозжит о скалы. Но упрямая вода накатила и привычно ударила в твердь. Дик в последний момент позволил себе зажмуриться — и вонзился в пену почти под прямым углом, как и собирался. Он почти не ушибся, но вода тут же смяла, перевернула, закрутила. Отдаваясь этой превосходящей силе, Дик только сгруппировался, стараясь уберечь живот и голову от возможного удара о камни. В первый миг казалось, что вода шипит и испаряется от прикосновения с горячим телом — а потом пронизало холодом, да так, что заломило кости.
      И лишь когда вода начала встречное движение — он развернулся, толкнулся ногами, продвигая себя глубже, в нижний поток, который — он знал — продолжает движется от берега. Нужно выбираться из каменного желоба, забирать вправо, цепляться за скалу…
      «Как хорошо, что я был без сознания, когда Рэй тащил меня… Я бы не выдержал…»
      Он раскрыл глаза, но не увидел ничего, кроме тех же сходящихся и расходящихся кругов. Сердце ломилось в ребра, легкие протестовали. Дик начал движение вверх и уже почти возле самой поверхности наглотался воды.
      Одно хорошо — на Картаго океан пресный. Дик огляделся — его опять несло в узкое место. Плыть против течения было бессмысленно, и Дик поплыл поперек. Он перемещался длинными нырками — и чтобы не заметили с глайдеров, и потому что со связанными руками иначе плыть нельзя. Ботинки мешали — при следующем нырке юноша расстегнул и сбросил их. Вверх-вниз… И сюда, к проеденной, как сыр мышами, скале.
      Лучи прожекторов глайдера метались теперь совсем рядом — но драйвер не решался опуститься ниже, боясь, что не сладит с управлением и врежется в тросы-растяжки «моста самоубийц». Цепляясь за скалу в момент подъема воды и давая себя нести в момент отката, Дик отыграл еще метров тридцать.
      То есть, ничтожно мало.
      Когда это вода успела так остыть, ведь всего каких-то три недели назад было можно спокойно купаться? Двигаться, двигаться — только движение согреет и спасет. Плыть в порт, к стоящей под погрузкой «Юрате». Будет облава, теперь точно будет, но навега — это место, где можно боевого морлока спокойно спрятать, не то что щуплого подростка…
      Юноша помнил, у какого именно причала грузится «Юрате» — но срезать путь напрямик через бухту было нельзя: глайдер продолжал барражировать над водой. А крюк вдоль берега увеличивал расстояние почти втрое…
      «Хватит этой дурной геометрии», — сказал синоби. — «У тебя одна дорога, и ты либо выдержишь ее, либо нет. В самом худшем случае ты вернейшим способом удерешь от них всех — раз и навсегда, верно?»
      Дик прикинул расстояние. Порт, ярко освещенный и полный движения, казался таким близким. До первой навеги, ожидающей очереди к погрузке — не больше ста метров. Обманчиво мало. Кажется — оттолкнись от берега, и очень скоро будешь там, спрячешься под шершавым бортом… Нет, нельзя. На открытую воду нельзя.
      Глайдер, сделав разворот, снова прошел под мостом. С другого конца порта плыл второй, между шинами антигравов метались молнии.
      Дик перемещался вдоль скалы к погрузочному причалу длинными рынками, задерживая воздух в легких, пока он не начинал жечь. Выныривал, выдыхал угли — и вдыхал ножи. Холодный осенний воздух не терпел попыток пить его понемногу. Он требовал — пей меня залпом, как «швайнехунд». А потом терзал гортань.
      Границей порта был крючкообразный мыс с маяком и длинным волнорезом. Там берег опускался. Дик мог бы выбраться из воды и пересечь мыс бегом («Под маяком темно», гласит молва) — но устоял перед соблазном, и правильно сделал: над мысом глайдер завис минут на пятнадцать, не меньше.
      Теперь над акваторией грузового порта их было целых четыре… Дик перебирался от камня к камню, рассаживая колени и уповая на то, что его голову примут за еще один поросший водорослями булыжник.
      Через волнорез он все-таки переполз и бухнулся в воду с другой стороны. Здесь волнение было потише, и Дик достиг первой навеги гораздо быстрее, чем рассчитывал. Но, уцепившись наручниками за зубья якорной цепи, понял две вещи: он замерз почти до потери чувствительности и устал почти до потери сознания.
      Он посчитал причалы — «Юрате» стояла у четвертого. Между ней и Диком были еще две навеги — и сектора открытой воды метров пятьдесят шириной, чтобы навега могла спокойно развернуться и уйти после загрузки.
      Каждая навега — длиной за двести метров, пришвартована десятью якорями с бортов. Это совсем немного, сказал себе Дик. Шестнадцать коротких заплывов и три не очень длинных.
      Судорога схватила его на середине последней навеги. Он не запаниковал — и поэтому не погиб. Нырнув, упер стопу в цепь наручников — хорошо, что они есть, одеревеневших рук он не чувствовал — и потянул, что есть силы.
      Прошло. Хотя Дик знал, что это временный эффект — но прошло.
      Снова схватило в нескольких гребках от якорной цепи «Юрате». Дик повторил фокус, разрешив себе кричать — под водой. Добрался до якорной цепи и повис, отдыхая.
      Борт навеги имеет одиннадцать метров в высоту. Якорный клюз — на высоте девяти. Дик понятия не имел, пролезет в него или нет. Других вариантов все равно не было.
      Он плохо помнил, как полз. Это был какой-то невнятный кошмар, очень похожий на порку в глайдер-порту: мучаешься и мучаешься, не зная, когда все это кончится, но избавление купить ничем нельзя — только в этот раз он сам был себе мучителем; сам перебрасывал наручники каждый раз на новый зубец цепи — и сам не давал ноге соскользнуть, чтобы тело наконец упало в воду и там навсегда успокоилось. О барражирующих над портом глайдерах Дик уже не думал. И когда вполз животом на кромку клюза — не почувствовал никакой радости. Протащил себя вперед еще немного — и ссыпался на пол мокрой кучей тряпья.
      Он отдыхал совсем недолго — холод можно было разогнать только движением. Он пополз на четвереньках к двери — то есть, к той стене, где по его расчетам должна быть дверь.
      Хотя бы в этом он не ошибся. — дверь оказалась на месте. Не было ручки. Сенсора. Чего угодно, чем она открывалась бы. Дик ткнулся в не лбом, постучал скованными руками.
      В клюзе было темно, над головой бухали сапоги и слышались голоса. Цепи от качки то провисали, то снова натягивались — и громыхали о борт. Нет, наверху его никто не услышит.
      А внизу? Там должно быть относительно тихо — машины-то не работают.
      Он сел на пол и поискал подходящий ударный инструмент. Сослужившие не одну службу наручники не годились: неудобно стучать сидя. Пояс отобрали пираты. Что еще?
      Ремень. На котором держатся штаны. И магнитная пряжка.
      Дик отогрел пальцы во рту и сумел расстегнуть ремень. Намотал на руку, чтобы пряжка краем выступала из кулака и не выпала, даже если рука разожмется. Сел поудобнее, сгруппировавшись, чтобы между коленями и грудью зародилось хоть какое-то тепло. И начал стучать древними, почти как мир, сериями: три коротких интервала — три длинных — три коротких.
      Был ли этот стук причиной, или кто-то заметил Дика на цепи, или просто клюзы время от времени проверяли — но юноша не успел наскучить своим занятием. Дверь открылась. На навеге любой автомат могло заклинить, а от этого зависели жизни. Автоматике не доверяли, поэтому дверь открывалась вручную — и только снаружи. Свет, упавший было в стальную конуру клюза, тут же померк: его загородили сразу трое — все в мокрых плащ-накидках и визорах.
      — Вот это номер, — сказал один. — Эй, парень. Выбирайся.
      Дик выбрался — и снова осел на пол, уже в коридоре.
      — 'Ривет, — сказал он. — 'не нужна Хельга. 'вас всё ещё нани'ают?
      Самый высокий из трех отбросил капюшон и поднял визор. Дик понял, что шутка у него вышла плохая.
      Над ним стоял Торвальд.

       — Извините, если я рассердил вас. Меня зовут Йонои Райан, но на Картаго я известен как Суна Ричард.
       Я родился на планете Сунагиси, и был ребенком, когда гвардия Рива сожгла мой город вместе с теми, кто в нем жил.
       За что? Я пытался найти объяснение в ваших хрониках — и узнал, что правительство станции Сунагиси заключило с вами союз, а население планеты начало против вас войну и попросило помощи у Империи. Вы назвали это предательством и Ложью. Слово Ложь вы пишете с большой буквы и объявляете главным злом.
       Получается забавно. Я был ребенком и я не помню никакого договора и никакой клятвы между нами и вавилонцами. Я помню только голод и страх. Голодать я должен был потому, что наше правительство обязалось кормить вашу армию в войне с Кенан. А бояться — потому что вы, защищая свой тыл, не разбирали, кто вам подвернется. И недавно я узнал, что это все ради духа Клятвы. Ради того, чтобы никто не смел нарушать союзных обязательств.
       Я считаю, что правительство заключило его обманом и той самой Ложью, которую вы ненавидите. Но не хочу разбираться, как в одной голове примирить то и другое. Я не вавилонянин.
       Это все говорится не затем, чтобы вы пожалели меня. А затем, чтобы вы задумались: что такое прославленная вами Клятва, зачем она нужна и главное — как у вас получатся ее соблюдать. Наша вера в Господа, наша империя — по-вашему, стоит на Лжи, и поэтому с нами не может быть союза, который вы называете Клятвой. Но я так и не разобрался, читая ваши хроники, на чем стоит ваша Клятва? Я искал её, спрашивал людей — и нигде её не нашел.
       Как я вообще оказался на этой планете? Слушайте. Ради того, чтобы воссоединить свою сестру Лорел Бон и ее дочь, сеу Элисабет О'Либерти, ваш тайсёгун послал в Империю шпиона. Синоби Морихэя Лесана. Ему удалась его миссия. Попутно он прихватил в плен мою леди-суверена и ее маленького сына. И меня заодно — как пилота.
       Именно он инициировал меня до Картаго — поверьте, я об этом не просил. Но после этого по вашим законам я должен был стать вашим пилотом или умереть. Так я второй раз в жизни нарушил ваши законы — о которых ничего не знал и знать не хотел.
       В третий раз я нарушил их, когда убил Лорел Шнайдер. Я знал, что это преступление — против более важных законов, чем ваши. Я понес за него казнь, и если кто-то хочет меня за это убить до конца — то пускай. Сопротивляться буду, потому что у меня здесь незаконченные дела и умирать, пока не закончу, не хочу. Но не обижусь.
       Обидно другое — рассуждая без конца о Клятве и Лжи, вы сами без конца нарушаете Клятву и лжете.
       Я читал ваши хроники, чтобы узнать — почему восемь лет назад умерли мои родители и должен был умереть я? Почему вы пришли на Сунагиси, почему колония восстала против вас? И я узнал, что Сунагиси была нужна вам как опорный пункт в войне против Кенан, а после войны вы не захотели уходить. Но ради чего вы воевали с Кенан? Ради того, чтобы пресечь то, что сами считаете Ложью — генетическое рабство. Экхарт Бон считал, что это клятвопреступление. Но как он собирался его прекратить?
       Уничтожив жертву клятвопреступления. Расу, которую создали ваши предки. Которая служила вам столетиями.
       Он собирался одну Ложь побить другой — как из этого могло получиться что-то хорошее?
       Он писал, что вы не должны уподобляться христианскому Богу, который творит себе неровню. За невежество я его не упрекаю — но что вы сотворили себе неровню — это дважды ложь.
       Во-первых, ничего вы и ваши предки не сотворили. Вы взяли то, что сотворил Господь — и переделали так, как вам было надо.
       Во-вторых, неровня у вас все равно не получилась. Я жил с гемами бок о бок. Работал вместе с ними. Они люди. Если бы они не были людьми — вашим этологам нечего было бы делать. Они тратят кучу времени и сил на то, чтобы убедить вас и гемов. Но разве в правде нужного кого-то убеждать при помощи ментального программирования? Разве правде нужны шлемы и стрекала?
       Тайсёгун Шнайдер сейчас пытается доделать то, что не смог сделать тайсёгун Бон. Ничего у него не выйдет, потому что одну ложь не побить другой.
       Гемов нельзя элиминировать. Гемам нужно дать права людей.
       Нельзя продолжать войну с Империей. Нужно заключить мир.
       Нельзя колонизировать Инару и бросать Картаго. Нужно достраивать планету, на которой вы решили жить.
       Вот вам моя правда и вот вам моя клятва.
       Я, Йонои Райан, известный как Суна Эрикардас, клянусь, что не мстил и никогда не буду мстить Дому Рива за Сунагиси. Ни всем вместе, ни каждому в отдельности, ни тем, кто там был, ни тем, кого там не было.
       Я клянусь, что признаю и буду признавать человеческие права за гемами. Я клянусь бороться за то, чтобы весь дом Рива признал эти права, и не прекращать борьбы, пока не добьюсь своего или не умру.
       Я клянусь сделать все, чтобы дом Рива заключил мир с Империей и помогать каждому, кто хочет мира.
       Я клянусь, что каждый, кто будет стоять за права для гемов и мир с Империей, будет мне другом. Я буду защищать его, не разбирая планетников и космоходов, и к какому клану кто принадлежит.
       Это моя клятва. Я ни о чем не умолчал, хотя мог о чем-то забыть. Но я и в самом деле так думаю. С этой клятвой можно спорить. С ней можно драться. К ней можно присоединиться. А клятв, которые я не приносил, которые негде найти, прочесть, услышать, принять или оспорить — я такие клятвы не признаю. Я их считаю ложью. Без всякой большой буквы. Брехня обыкновенная.
       Если вы, вавилоняне, готовы за нее убивать — тем хуже для вас.
       Пока что мне нечего больше сказать. Благодарю за внимание..
      Бет казалось, что все время, пока Дик говорил, она не дышала. Хорошо было бы еще и видеть его лицо — но авторы записи поступили умно: пустили видеоряд из архивных записей: планета Сунагиси с орбиты, дымящийся город, звездное небо над Картаго, шеренги морлоков, тэка за работой… Бет не могла объяснить, в чем тут дело — но за этим подбором кадров явно чувствовалась любительская рука.
      Когда запись оборвалась, все посмотрели на нее. На секунду стало неуютно, но Бет велела себе расслабиться, вздохнуть. Как на сцене.
      — Ну и? — спросила она. — Чего вы на меня так смотрите.
      — Хотелось бы услышать твои соображения, — сказал Шнайдер.
      — Насколько он серьезен? — поддержала бабушка Альберта.
      — На все сто, — пожала плечами Бет. — Он по-другому не умеет.
      — И как ты думаешь, что он намерен делать дальше?
      — Заменить световод, — Бет поджала губы, сдерживая улыбку.
      — Что? — кажется, бабушка готова была разгневаться.
      — Есть довольно старый анекдот, — сказала Аэша Ли. — О том, как несколько монахов разных орденов вместе читают часослов. И внезапно гаснет световод. Один из монахов, я уж не помню, какого ордена, продолжает читать про себя — он все знает наизусть; второй размышляет о природе божественного света, третий — углубляется в черную ночь души… А присутствующий там же синдэн-сэнси идет и заменяет световод.
      Бет развела руками и кивнула, подтверждая слова старой леди. Шнайдер откинулся на спинку своего кресла.
      — Меня интересовала скорее практическая сторона дела. Что конкретно он может предпринять?
      — Если бы я и могла что-то сказать — не сказала бы. Но я не могу… Когда Моро взломал бортовой сантор, он сказал, что просмотрит логи всех операций за последние несколько суток. Ему сказали — как, это же несколько тысяч записей? А он ответил: одну за другой. Может, он выйдет на улицы Пещер Диса и станет говорить с каждым, кого ему удастся остановить. А может, он начнет убивать бандитов одного за другим. От него можно ждать чего угодно.
      Помолчав немного, она добавила:
      — Что, всемогущие синоби не могут выйти на его след?
      — Всемогущество синоби, — вздохнула Аэша Ли, — на семь десятых состоит из слухов, которые распускают о своем всемогуществе сами синоби. Так работать легче. Нет, мы не можем выйти на его след. В последний раз его видели в Лагаше. Он пытался о чем-то договориться с друзьями покойного Нейгала и проповедовал среди гемской обслуги космоопорта. Наш человек сумел подобраться к нему довольно близко, но тут все дело испортили работорговцы. Последнее, что известно о юном Суне — что он бросился в воду с «моста самоубийц» и какое-то время плыл. Выплыл ли — неизвестно. Полицейский рейд в космопорте ничего не обнаружил. Впрочем, насколько наша полиция способна кого-либо обнаружить — это отдельный вопрос.
      — В большой степени благодаря деятельности тех же синоби, — холодно сказала бабушка Альберта. — И тем же слухам. Полицейским очень трудно обнаружить того, кого они подозревают в принадлежности к вашему клану. Иногда они неспособны его обнаружить даже когда он разговаривает с ними лицом к лицу. Как было с покойным Яно.
      — Издержки, — печально вздохнула Аэша Ли.
      — Так… он жив? — Бет разом потеряла все хладнокровие.
      — На вашем месте я бы не надеялась на это, — пожилая шпионка поглядела на Бет с каким-то странным выражением глаз. — На своем месте я не буду надеяться на обратное.
      Бет ушла с этой маленькой — можно сказать, семейной — встречи со странным чувством. С одной стороны, она рада была узнать о Дике какие-то новости. С другой стороны, это не новости, а сплошное беспокойство. Пропал, появился, опять кого-то убил, опять пропал, и неизвестно, жив ли. Ну, а если и жив — по его следу несутся стаи гончих…
      Сантор-терминал тайсёгуна что-то просигналил. Рихард и взял наушник, опустил визор, переключил канал секретной связи; Ли просто опустила визор — и все молчали, пока эти двое знакомились с новостями. Длилось это минуты с две, и по лицу Рихарда было видно, что известия пришли скверные.
      — В секторе Саргона, — сказал Шнайдер, — шестнадцать дней назад взят конвой Доона. Двадцать три корабля захвачены имперцами. Пилоты и навигаторы покончили с собой, вечная память. Матушка…
      — Я поняла, — цукино-сёгун чуть склонила голову. — Ну что ж, мы готовы. У нас всего сорок шесть образцов, но мы ручаемся за качество. И будут еще. Я думаю, в этом деле нужно заручиться и помощью Эльзы, — она улыбнулась внучке.
      — В смысле? — удивилась Бет. — Какой помощью?
      — Генный комплекс пилота, — пояснила бабушка. — Твои гены, дитя. Мы не зря работали все это время.
      — И… что вы сделали? Сорок шесть образцов этого комплекса?
      — Именно. Остался сущий пустяк — инсталлировать их в женские яйцеклетки, оплодотворить, выносить, родить и воспитать пилотов.
      — И что… все я одна?
      — Да нет, конечно, — бабушка выдала свое раздражение только лишь еле заметным движением бровей. — Твой ребенок его, конечно, унаследует, но ты одна не можешь обеспечить Дом пилотами. Кланы выкупят эти сорок шесть образцов, инсталлируют своим женщинам, а те зачнут, выносят и воспитают детей.
      — А я? — все еще не понимала Бет.
      — Ты примешь участие в торжественной церемонии заключения контрактов.
      — Ага. Вроде этих девушек на презентациях. Смотрите, как наноприсадка «Росянка» выращивает длинные золотые ресницы прямо у вас на глазах!
      — Эльза! — нахмурилась бабушка. Аэше Ли шутка напротив, понравилась.
      — Если мне позволено будет говорить… — начала она, поклонившись.
      — Позволено, — кивнул Шнайдер.
      — Я предложила бы иной способ распределения генокомплекса.
      — А именно?
      — Нечто вроде лотереи. Скромный взнос от каждого, подчеркиваю, каждого клана. А дальше — розыгрыш очередности. Вы ведь не остановитесь на сорока шести образцах?
      — Насколько скромный взнос? — спросила леди Альберта.
      — Не более пятисот имперских драхм в эквиваленте.
      — Ли, это несерьезно. Это не окупит затрат.
      — В данном случае, на мой взгляд, нам нельзя думать о самоокупаемости. Речь идет о выживании всего Дома. Мы не знаем, какой полезный выход реально даст этот комплекс. Из четырех девушек, которым он был инсталлирован, пилотом стала только Бет.
      — Мы использовали четыре варианта, готовых у нас на тот момент. Эльза стала пилотом, а значит, именно ее вариант оптимален. Осечки быть не может. Даже выход один к ста будет серьезным прорывом. Я рассчитываю на выход один к девяти.
      — То есть, те кланы, которые купят у вас комплекс, купят, по сути дела, кота в мешке. Точнее, девять мешков, в одном из которых — котик-пилотик, — промурлыкала старуха.
      — Они это знают и готовы рискнуть, — вмешался Шнайдер. — А нам нужно пополнить бюджет.
      — В этом рейде, — Ли постучала ногтем по терминалу — Сога потеряли все корабли. Они не смогут заплатить за комплекс. Смогут те, кто и так богат. Это вызовет недовольство.
      — Это спасет планетников от увеличения налогов, — Шнайдер явно начал раздражаться. — С чего им быть недовольными?
      — С того, что вы проложите еще одну черту между ними и космоходами. И за этой чертой окажутся те, кто долгое время считал космоходом себя, хотя уже не имел возможности выходить в пространство.
      — Это лучше, чем нищета и общая гибель, — отрезала Альберта.
      — Но этого можно избежать. В конце концов, если дело пойдет хорошо, то клан Шнайдеров вернет все затраты, а если дело пойдет плохо — то все потеряют всё.
      — Этот разговор окончен, — сказала цукино-сёгун, поднимаясь. Аэша, также встав, почтительно склонила голову. Бет, покинув свое место, сделала глубокий реверанс.
      Выходя из дядиного кабинета, она ни с кем не перемолвилась ни словом. Поджидавший в приемной Андреа молча встал и поплыл следом. Или полетел — у него была летящая походка танцора, Бет завидовала временами. В холле к ним присоединились Роланд и Оливер. Бет улыбнулась каждому.
      — Поехали домой.
      Забавно — ее вызвали сюда, чтобы поговорить о Дике, хотя можно было сделать это дома за вечерним кофе. Почему? Неужели…
      У лифта Аэша Ли поклонилась уже ей персонально, и двое телохранителей-синоби повторили поклон. Бет и ее слугам пришлось отвечать. По этикету бет должна была первой войти в лифт, и все это время старуха смотрела на нее.
      …Неужели именно она, Ли, все это подстроила? Она притащила сюда, в верхние покои Совета Кланов, эту запись и как-то раскрутила дядю на то, чтобы вызвать Бет? Бабушка, похоже, была недовольна именно тем, что сведения о катастрофе в секторе Саргона (дома посмотреть, где это) Бет получила одновременно с ними, и стала свидетельницей воспоследовавших прений. В отличие от дочери, леди Альберта не намеревалась ковать из Бет сознательную соратницу и соправительницу Керету. Будущая императрица уже наклевалась разговоров и обмолвок в Совете Мира — бабушка предпочитала авторитарные методы. Интересно что там был за дедушка.
      Сведений о нем в семейных хрониках имелось значительно больше, чем об Этане Лееве. В его биографии отсутствовали какие-либо пятна: Клаус Вольфганг Шнайдер был пилотом, капитаном первого ранга, и умер «прыжковой смертью». По бабушке можно было предположить, что именно она в семье была «военной косточкой» и потомственным офицером — но нет, Альберта Фиоре принадлежала к клану, спецификацией которого была генетика человека, в том числе и представителей самого клана, из века в век подправлявших себе голоса. Был ли дед подкаблучником? Или наоборот, имел настолько крутой нрав, что смирял бабушкины амбиции одним взглядом? Да нет, он же пилот — они, должно быть, месяцами не виделись. Не-ет, эта складка между бровей у дяди точно бабушкина…
      Лифт остановился, Бет прошла к своему карту, привычно прикрываемая Оливером и Роландом. Андреа сел за руль.
      Дома ее, как обычно, ждали вороха приглашений и просьб. Как только она вернулась из экспедиции и стало известно, что племянница тайсёгуна живет светской жизнью, ее завалили этими бумажками. Присылать приглашения по инфосети считалось дурным тоном — непременно от руки и непременно пером и чернилами. Маразм.
      Андреа оказался совершенно бесценным помощником в деле первичного разбора этих цидулок. Он четыре года вертелся в тайсёгунском дворце и сопровождал на такого рода мероприятия Лорел, так что мог по каждой бумажке дать исчерпывающую инструкцию — кто с кем в каких отношениях состоит и чего, по всей вероятности, от Бет хочет. Он же давал консультацию, брать или не брать прилагающийся к письму подарок, буде таковой имелся: что является не более чем допустимым знаком вежливости, что — намеком на возможную взятку, а что — уже откровенной взяткой. Первые необходимо было принимать, чтобы не обидеть присылавшего, вторые можно было принять, а можно — отвергнуть с подобающим объяснением (к сожалению, объяснение «в прошлый раз нам не понравилась ваша физиономия» подобающим не считалось), а третьи — отсылать назад без объяснений и прерывать на том всякие контакты.
      Просто удивительно, думала Бет, разбирая и читая письма, сколько народу хочет на ее плечах въехать в кабинет тайсёгуна или Керета. В Империи так же или нет? Должно быть, так же. На Мауи ее не осаждали желающие завязать знакомство с мамой, но на Мауи она и значила гораздо меньше… То есть, по-человечески она значила гораздо больше, и, вспоминая об этом, нередко вытирала слезы — но статус ее был неизмеримо ниже.
      Некоторые просьбы она старалась удовлетворять — если кто-то жаловался на бедственное положение и притеснения, или просил о должности для кого-то, Бет показывала такие письма Рихарду. Он это одобрял, и даже сам советовал не отказывать людям в маленьких услугах: добро, которое тебе ничего не стоит, в будущем отзовется хорошей молвой или маленькой ответной услугой. Он настаивал лишь на том, чтобы Бет не держала такие вещи в тайне: оказывая услуги, легко попасть в сеть таких взаимных зависимостей, каких у правителя быть не должно. Она не возражала — высшее общество Рива все еще казалось ей темным лесом, и она не спешила бросать руку проводника.
      Она распечатала очередное письмо. Кто такая эта Роксана Кордо? Где-то это имя ей попадалось, а вот сама его носительница — нет.
      Пропустив все формальные вступления, Бет перешла к сути письма.

      Для вас, должно быть, не секрет, что многие генмодифицированные создания подвергаются лишениям и жестокому обращению со стороны хозяев…

      О, да. Не секрет.

      …Поэтому не так давно я приняла решение создать приют для генмодифицированных существ, от которых хозяева по тем или иным причинам отказываются. Например, многие престарелые гемы, которые по возрасту еще не подлежат эвтаназии, оказываются выброшены на улицу. В течение полутора месяцев их содержат в городской тюрьме, а потом продают с торгов. Условия содержания ужасны, а муниципальные власти ничего не делают, чтобы их улучшить. Более того, именно они являются основным покупателем генмодифицированных созданий класса «тэка» — их используют на общественных работах, и содержат при этом не лучше, чем в тюрьме. Нередко эти торги фальсифицируют — начальник тюрьмы просто передает гемов в распоряжение муниципалитета за минимальную сумму, оформляя это как продажу с торгов.
      В системе надзора за гемами давно ощущается нехватка специалистов, и кадровый голод компенсируют кем попало. В лучшем случае эти люди просто некомпетентны, в худшем — они теряют голову от ощущения власти, упавшей в их руки. Гемы подвергаются физическому и сексуальному насилию, а их рабочие нормы давно уже не соблюдаются. При установленном стандарте смены в 10 часов они работают и по 12, и по 14.
      Чтобы как-то облегчить их положение, я решила создать приют — в первую очередь для тех, кого хозяева не могут ни содержать, ни продать. Законы не дают мне возможности сделать это иначе, нежели приобретая их в собственность — но мои моральные принципы запрещают мне иметь собственностью живых людей. Таким образом, единственным выходом остается создание общества, которое могло бы защитить гемов, формально приобретая их в собственность — но с тем, чтобы никто из создателей общества не был их собственником лично. Я понимаю, что это паллиатив, но ничего лучшего закон не оставляет.
      Подготовив все необходимые документы, я попыталась зарегистрировать общество — но на муниципальном уровне мне отказали. Мне также отказал Совет Кланов, мое дело вообще не было принято к рассмотрению. Цукино-сёгун также ясно дала мне понять, что никакого содействия от нее я не дождусь.
      Мне осталось только одно, последнее средство — обратиться с нижайшим прошением к нашему Государю, Солнцу Керету-бин-Аттару. Однако, зная, как медленно канцелярия Государя рассматривает дела такого рода, я прошу вас о помощи. Я знаю, что вам не чужды беды тех, о ком я пишу. Прошу вас, помогите.
Припадаю к вашим ногам,
Роксана Кордо.

      Ох, какая славная девушка! — Бет задохнулась от восторга. Ох, как же здорово найти здесь единомышленника — вот так, нежданно-негаданно!
      Она закружилась по комнате, но внезапно остановилась. Внутрь словно плеснули холодной воды: остынь, подруга! Это может быть очередной попыткой использовать тебя. Интригой Шнайдера. Интригой врагов Шнайдера. Будь проклят этот город — она разучилась смотреть на людей чистыми глазами.
      — Андреа! — окликнула она секретаря. — Кто такая Роксана Кордо?
      — О, — лицо юноши осветилось чуть не благоговением. — Ее отец, Александр Кордо — друг тайсёгуна. Они из старой знати, очень старой. Их род восходит к герцогам Висконти.
      — К лешему герцогов Висконти, — отмахнулась Бет. — Чем он сейчас занимаются?
      — Большой торговый флот, сорок кораблей или около того, я не знаю точно, — Андреа запустил поиск по сантору. — Тридцать восемь. Обширные владения на Судзаку и Сэйрю. Кордо первыми начали вкладывать средства в терраформрование. Другим перспективным направлением была бионика — но проект Фаррана потерпел крах, и большинство разработок пришлось свернуть.
      — Бионика, — Бет наморщила лоб, пытаясь вспомнить. — Это что такое?
      — Это направление начали первыми разрабатывать имперцы. Но в Империи из-за него мог возникнуть кризис безработицы, и ваш Сенат наложил на него вето до окончательного прояснения всех возможных последствий. Пока работала сенатская комиссия, синоби увели технологию. Ее выкупил дом Кордо. Это казалось выгодным — ведь безработицы Вавилон не боялся — напротив, с элиминацией гемов должен был возникнуть кризис рабочих рук.
      Андреа говорил об уничтожении своей расы без малейшего волнения.
      — То есть, вас… предлагали заменить… этой бионикой?
      — Биониксами. Биомеханическими конструктами.
      — Что за мерзость, — поморщилась Бет.
      — Извините, — сказал Андреа и замолк.
      — Почему ты все время извиняешься? Ты не сказал и не сделал ничего плохого. Мне просто кажется, что заменять людей, целую расу, машинами — это паскудство.
      — Как вам будет угодно, — еще раз поклонился Андреа.
      — Но это не значит, — с ударением на «не» сказала Бет,— что мне неинтересно слушать о биониксах. Это начали разрабатывать у нас — значит, это не может быть разновидностью гемов, так?
      — Идея в том, чтобы выращивать биополимерные тела, которые сами воспроизводили бы себя.
      — Живые боты?
      — Я прошу прощения, но я не знаю, в какой степени к ним применимо слово «живые». Может быть, сами Кордо объяснят вам больше.
      Ну что ж, мы как бы невзначай подошли к самому главному.
      — Ну тогда… отпиши, пожалуйста, госпоже Роксане Кордо по всей форме, но не курьером, а через инфосеть. Сообщи, что я хочу с ней встретиться завтра, между… — Бет пролистала свой ежедневник, — одиннадцатью и тремя.
      — Вы желаете дать аудиенцию или нанести визит? — Андреа приготовил стило.
      — А просто встретиться нельзя никак? Скажем, вместе пойти в кафе?
      По выражению лица юноши она поняла, что идея неосуществимая.
      — Ну хорошо, хорошо. Дать аудиенцию.
      В этих стенах по крайней мере можно быть уверенной, что подслушивают только родственнички…
      — Где именно?
      Бет подошла к стене-окну, задернутому силовым полем. За окном стоял ясный день — Зима Анат была на Картаго относительно спокойным сезоном. Черно-зеленый базальтовый песок устилал ложе долины, простиравшейся на восток от Хребта Феникса. С высоты Хребта казалось, что это — неподвижная трава или зеленая глубокая вода — но Бет знала, что вода ушла во время адского лета и не вернется вплоть до Весны Акхат, когда новая Большая Волна, нахлестываемая беспощадными ветрами, перехлестнет через перевалы Хребта и заполнит чашу.
      Скалы, ограждающие долину, также были черно-зелеными, и синим в зелень было небо. Анат и Акхат сходились все ближе, и гуляли по небу рука об руку.
      — Наверху, на галерее, — сказала Бет.
      А кстати, подумала она — не поехать ли на Биакко? Не так уж много у нее осталось живых родственников, чтобы оставлять их в небрежении.
      — Что прикажете подать?
      — Да что хотите, — она махнула рукой и тут же спохватилась: в отличие от слуг на Мауи, здешние гемы впадали в ступор от приказа проявить хоть какую-то инициативу. — Чай и то фруктовое печенье. А кстати, отыщи мне изображения Роксаны Кордо. Может, я ее вспомню.
      Андреа послал запрос в инфосеть — и через минуту Бет лицезрела прекрасную амазонку с платиновыми волосами и серебряными глазами.
      Это была та самая красавица, что аплодировала ей стоя, когда она спела «Горца».
 

* * *

 
      Роксана Кордо нервничала. Она еще ни разу не встречалась с невестой императора один на один, и решительно не знала, как с ней говорить и чего от нее ждать.
      Самым трудным было избавиться от собственной предвзятости — или, по крайней мере, не дать ей влиять на ход встречи. Дело прежде всего. Салим — прежде всего.
      Рокс было трудно признаться себе в ненависти к Эльзе Шнайдер-Бон. С самого момента ее появления эта девица была как соринка в глазу. Если бы Рокс могла найти какое-то объяснение этому чувству, она бы как-то легче сладила с ним, но объяснение никак не находилось. Рокс знала, что кое-кто ненавидит Эльзу за то, что она своим появлением разрушила матримониальные планы. Сонги были бы не против видеть женой Керета Дейлу, а Дэвины — Юлию. И у них были шансы, пока Лесан не привез Эльзу.
      Рокс даже мысль о таком браке не допускала — и слава кому угодно, что Александр Кордо не пытался прорваться в императорские тести. Керет был милым мальчиком, но Рокс не собиралась выходить за человека слабее себя. Она была какое-то время не против выйти за Шнайдера, но… он твердо дал понять, что взять ее в жены не позволяет политическая ситуация, а взять в любовницы дочь друга он не имеет права.
      Нет, она не ревновала ни к власти, ни к Керету. Она бешено ревновала к Ричарду, но неприязнь к Эльзе была старше, чем влюбленность в маленького имперского паладина. Никаких личных причин также не было — Рокс ни разу не встречалась с Эльзой Шнайдер близко и Эльза не совершила ничего такого, из-за чего ее можно было возненавидеть за глаза. Словом, чувство это было совершенно иррациональным, и его иррациональность тревожила. Если ты не знаешь, в чем причина разлада — ты не можешь его устранить. Плохо, если сюрпризы преподносит, скажем, биобот — но совсем скверно ждать подвоха от собственной личности…
      Это отношение несколько изменилось, когда Рокс побывала на концерте. Она хотела поговорить еще тогда — но Эльзу Шнайдер вызвал к себе жених, а с ним не поспоришь.
      — Контрольный пункт, — прозвучало в наушнике. — Просим вас остановить экипаж для досмотра. Благодарим вас.
      Рокс разблокировала экипаж. Пожилой офицер внутренней безопасности заглянул в салон, поднял сканер.
      — Посмотрите сюда, пожалуйста, — Рокс привычно глянула в окуляр, привычно сморгнула после мгновенной вспышки. — Благодарю вас, госпожа Кордо. Вас ждут.
      Он подал руку и Рокс покинула карт. За руль сел гем в ливрее Шнайдеров, чтобы загнать машину на стоянку. Другой гем — морлок — склонился перед Рокс.
      Путь был знаком, и она не нуждалась в провожатом — но этого требовал этикет. Рокс проследовала за гемом в лифт. Как эта девушка обращается со своими слугами? Она прожила всю сознательную жизнь замаскированной под фема. Удается ли ей обращаться с гемами так же непринужденно, как говорил с ними Дик? Или напротив — она, избавившись от рабского клейма, наслаждается своим положением?
      Попытки копировать манеру общения Дика с гемами давались Рокс тяжело. Это было все равно что условиться с собой целый день, скажем, не касаться себя левой рукой. Или не говорить «э». Или не дышать ртом. Постоянный изматывающий самоконтроль, отягощенный ответной реакцией гемов. Когда она желала им доброго утра или благодарила за услуги, на их лица падала тень мгновенного испуга. Они не знали, как реагировать — хотя Дику улыбались.
      Рокс хотела сказать морлоку «добрый вечер» и посмотреть, что будет. Но губы как срослись — тяжело было видеть испуг на лицах собственных слуг, на лице чужого слуги — почти невыносимо.
      Лифт выпустил ее прямо в высокое изумрудное небо. Когда она впервые попала на эту галерею, ей показалось, что сейчас ее сорвет и унесет вихрем — снаружи бушевала метель. Рокс даже застыла на миг. Теперь, конечно, впечатление было уже не тем — но все равно сильным.
      Под ясным зимним небом зелень на галерее казалась особенно чистой и упругой до звона. Рокс не удержалась и погладила прихотливо вырезанный лист, покрытый с изнанки серебристым пушком. Растение вздрогнуло, лилово-красное соцветие схлопнулось — а потом медленно, лепесток за лепестком начало распускаться опять.
      — Да, я тоже первым делом тронула эту штуку, — раздался голос за спиной Рокс. — Кажется, это называется «алозия». Спасибо, Роланд. А меня зовут Бет. Я ненавижу, когда меня называют Эльзой. С дядей и бабушкой уже ничего не сделаешь, а с новыми знакомыми хотелось бы утрясти это сразу. Извините, я много болтаю. Бет О’Либерти-Шнайдер-Бон.
      Эту тираду почти без пауз выпалила стройная, но не очень высокая девушка в черно-красном комбо. На миг Роксане показалось, что Лорел Бон воскресла. Потом наваждение рассеялось.
      — Роксана Кордо, — гостья пожала протянутую руку хозяйки. — Счастлива предстать вашим очам.
      — Ох, давайте без этих церемоний, — Эльза, то есть, Бет покраснела. — И без того тут все… кукольное. А вы — я это из письма поняла, — вы настоящая. Пойдем за столик? — сделав приглашающий жест, она зашагала к краю опоясывающей площадку галереи.
      Как это глупо, — подумал Роксана. — Я должна сейчас чувствовать симпатию к ней. Эти слова — их могла сказать только очень славная девушка. Что это со мной? Если бы это была просто ревность — как было бы замечательно. Какое простое объяснение. Она представила себе, как Дик обнимает эту ладную фигурку, целует вполне оформившуюся грудь… Представила себе его лицо — умиротворенное и очень красивое, когда он в полусне обнаружил рядом Рокс и… Нет, раздражение не стало острее. Это определенно не ревность.
      С площадки открывался великолепный вид на долину. В чеках опять стояла вода, и два скальных клиффа, как вытянутые руки, обнимали опрокинутое небо. Яркий дневной свет делал невидимым мерцание силового поля, и, казалось, лишь венец легкой колоннады отделял галерею от бездны. Литой стеклометаллический столик установили почти на самом краю, Рокс слышала тихий гул вмонтированных в портик генераторов.
      — Спасибо, Белль, — юная принцесса жестом отпустила гем-служанку, сервировавшую столик. — Э-э… Возьми Роланда с собой. Посидите там с Андреа, выпейте чаю. Я вас позову, если кто-то будет нужен.
      — Вы всегда благодарите гемов? — спросила Рокс, когда они остались одни.
      — Да, я так привыкла. Мама все время так делала, сколько я себя помню. То есть… я имею в виду свою приемную мать, — девушка вздохнула. — Мне это дается не так легко. Все-таки не привыкла командовать и не знаю, что делать с горничной, секретарем и четырьмя телохранителями. Я ненавидела генетическое рабство…
      — Я знаю, — сказала Рокс. — О вас много писали.
      — Значит, вы в курсе, — разливая чай, Бет пролила на столик. — А, черт. Извините. Дайте, пожалуйста, салфетку… Вот. Я терпеть не могла этого рабства, а тут сама вдруг оказалась рабовладелицей и чувствую себя как дура. Так, мы плавно подошли к основной теме разговора.
      — Убежище для гемов, страдающих от жестокого обращения, — кивнула Рокс. — Я очень надеялась найти у вас понимание.
      На самом деле Рокс обратилась к юной принцессе Эльзе в последнюю очередь. Когда ни на кого другого рассчитывать уже не приходилось. Но признаться в этом и себе-то было трудно, а уж ей — вообще невозможно.
      — Мне говорили, что ваш отец — друг дяди. Вы не пробовали использовать этот рычаг?
      — Мой отец не одобряет эту затею. Он не мешает мне, и это уже очень много. Было бы очень трудно действовать, если бы он мне запретил. Кроме того, — Рокс протянула руку к виноградной кисти и обнаружила, что это искусная подделка: вместо ягод на черенках сидели маленькие пирожные. — Тайсёгун не имеет полномочий вмешиваться в дела Совета Мира.
      Бет хмыкнула.
      — Как будто он не вмешивается.
      — Он не пойдет в этом деле против своей матери, — уточнила Рокс.
      — Вы не хотите, чтобы я сначала попробовала с дядей?
      — Вы надеетесь…?
      — М-м-м, не то чтобы… Но у Керета пунктик. Он терпеть не может что-то решать через голову Рихарда. Хотя…
      — Что? — подбодрила ее Рокс.
      — Хотя у меня козырь. Я никогда еще его ни о чем не просила. Можно глянуть, что вы там… запланировали?
      — Да, конечно, — Рокс достала патрон и протянула собеседнице. Бет вложила его в гнездо сантора и читала несколько минут. Потом подняла визор.
      — Это все ведь законно?
      — Вполне. Закон не запрещает создавать убежища для бродячих животных.
      — Но вы сами считаете гемов людьми, да?
      — Я не могу считать их никем другим. Однако закон считает иначе. Раньше я… была довольна тем, что держалась в стороне от клановой политики. Сейчас я об этом жалею. Я не могу влиять на законодателей, у меня нет ни права голоса в Совете Кланов, ни агентов влияния… никого.
      — Вы… сами так решили? Что гемы — люди?
      — Нет. На меня повлиял… вы сами знаете, кто.
      — О! — видимо, Бет не нашла, что сказать, и вновь погрузилась в чтение. Рокс отщипнула еще одну фальшивую виноградинку.
      «Он терпеть не может решать что-то через голову Рихарда». Шнайдеры спасли и воспитали Императора — и они же превратили императорскую власть почти в чистую фикцию. Нет-нет, будем справедливы: это начали Адевайль и продолжили Кенан. Шнайдеры всего лишь сорвали плод, выращенный другими…
      — Так, — Бет снова откинула визор. — У меня пока что другое предложение. Где должна быть зарегистрирована эта… организация?
      — В муниципалитете Пещер Диса и Киша.
      — Киша?
      — У меня есть земельная собственность на Сэйрю.
      — Ага. Я думаю вот что — прежде чем тревожить высокосиятельную особу Тейярре, мы пойдем в муниципалитет вдвоем и посмотрим, как откажут императорской невесте.
      — Это больше, чем я посмела бы просить, — склонила голову Роксана.
      «Проклятье. Я не хочу, чтобы ты путалась в моидела!»
      — Это сущий пустяк, — отмахнулась Бет. — Вы себе не представляете, сколько времени приходится тратить на ерунду! Решено: завтра же идем вместе.
      Ну что ж, — подумала Рокс, меланхолично помешивая в чашке. Отец учил: не проси у богов слишком много — ты можешь получить вдвое больше.
 

* * *

 
      — Добрый день, господин Данг.
      Юноша оглянулся
      — Добрый день, если не шутите, господин Исия, — сказал он как можно холоднее.
      Получив повышение и став главой департамента криминальной полиции, Исия сделался еще отвратительней. Дернули же Йонои нечистые духи за руку — зарезать прежнего начальника. А с другой стороны — не шляйся по притонам, не пей с бандитами…
      — Счастлив видеть, что это действительно вы, — продолжал полицейский. — А то я думал — не обознался ли. Каким ветром, думаю, могло занести господина Данг Йин Сионга в мой отдел? Решил подойти, удостовериться.
      Данг опустил лицо. Не от смущения, а потому что низкорослый цап подошел вплотную.
      — Рад также вдеть вас в добром здравии. Стало быть, изобретения госпожи Кордо прекрасно работают. Уж не по ее ли делам вы здесь? — спросил Исия.
      Данг был в управлении именно по делам Роксаны Кордо — но не рассчитывал, что встретится непосредственно с Исией.
      — Нет, — ответил он. — Я… по объявлению о вербовке.
      — Вот как? Одобряю. А восемнадцать тебе уже есть?
      Данга слегка покоробил этот внезапный переход на «ты». Он знал, конечно, что Исия — начальник департамента в этом районе и что придется работать под его командой, но как-то не думал, что налетит прямо на него чуть ли не с порога.
      — Есть, — соврал он.
      — Врешь, — осклабился цап. — Но я сделаю вид, что поверил. Пойдем поговорим.
      Они вошли в просторный кабинет, куда там прежней участковой каморке. Исия кивнул Дангу на стул, а сам садиться не стал, только задом о стол оперся.
      — Не боишься, что вчерашние дружки в ножи возьмут? Или готов рисковать ради прекрасных глаз Роксаны Кордо?
      Дать бы ему по мятой роже, подумал Данг, чувствуя, как скулы наливаются теплом. Он был готов рисковать. Когда она сказала, что хорошо бы иметь своего человека в полиции — он вспомнил о вербовке и без колебаний предложил себя на это задание.
      И вот теперь Исия распознал все эти замыслы. Даже не с одного слова — с одного взгляда.
      — Взять-то я тебя взял бы, — цап почесал пяткой голень. — Если бы ты понимал, что делаешь.
      — Я понимаю, что делаю! — даже не пришлось притворяться возмущенным, само вышло. — Я только не понимаю, о чем вы говорите. Мне работа нужна. Семья на пустом бустере сидит, а если меня на арене искалечат, кому я буду нужен? Если меня на службе убьют — семье хоть пенсию станут платить. У госпожи Кордо для меня нет работы.
      — В этой ее богадельне для гемов? — уточнил Исия.
      — Эту богадельню не разрешили открывать.
      — Скоро разрешат. В дело вмешалась невеста императора, так что со дня на день разрешат. А ну пошли!
      — Куда? — не понял Данг.
      — Хочешь работать в полиции — научись подчиняться. Идем!
      Они спустились в лифтовой шахте на два уровня ниже, прошли длинным коридором — и за поворотом перед Исией открылась дверь, откуда пахнуло холодом. Данг и внутренне похолодел: это была мертвецкая.
      — Ну-ка, — Исия приложил ладонь к сенсорной панели пульта и получил допуск. — Покажи нам двадцать седьмого.
      Одна из ячеек открылась, как пасть, и высунула язык — длинную полку. Данг сглотнул. Мертвецов ему случалось видеть и раньше, но так близко — нет.
      Исия откинул серебристую пленку. Тело под ней было серовато-зеленым. У мертвых гемов пропадает теплый золотистый оттенок кожи.
      Ступни у гема были сожжены до щиколоток, вместе с костями. Искаженное мукой лицо яснее ясного говорило, что несчастный умер от боли. Еще пять секунд — и Данг не выдержал бы, но Исия сжалился и набросил пленку до пояса мертвеца, оставив открытым лишь торс.
      — Мне сказали, что это несчастный случай, — цап показал Дангу запястья мертвеца, рассаженные наручниками чуть ли не до кости. — Дескать глупый тэка сунулся в опасную зону и попал прямо под слив шлака. Ты его не узнаешь?
      — Откуда, — Данг стиснул руки за спиной, чтоб не дрожали. — Они все на одно лицо.
      — А твой дружок их как-то распознавал, — Исия накрыл тело полностью и «язык» уполз обратно, а ячейка закрылась.
      — Добрые люди, — продолжал цап, сверля Данга своими глазками. — Беда с добрыми людьми. Торопятся наносить пользу и причинять добро, а о последствиях не думают. Некогда им. А даже если и думают… Как полагаешь, что сказал бы твой дружок, увидев этот труп? Наверное, утешал бы себя и других тем, что душа бедняги попала в рай?
      — Понятия не имею, — как можно спокойней ответил Данг.
      — Я не верю в то, что у гемов есть душа, — сказал Исия. — Я не верю в то, что душа есть у тебя или у меня. И мне плевать на то, будет ли Суна нести гемам благую весть и поддержит ли его в этом госпожа Кордо. Но вот на что мне не наплевать, Данг — так это на количество подонков в Пещерах Диса. А вот это, — полицейский указал большим пальцем через плечо, — работа подонка. Он сможет что-то вроде этого сделать и с человеком, дай только срок. Пока что его останавливает лишь одно: за гема ему ничего не будет, а за человека придется отвечать. Но если закон в чем-то даст слабину… если подонок поймет, что сможет замучить человека — и выкрутиться… понимаешь меня, Данг?
      — Нет.
      — Мы работаем, чтобы подонки чувствовали себя не слишком спокойно. Мы никогда не покончим с воровством, убийствами, наркотиками, драками… Можем только сделать так, чтобы их было меньше. Хочешь верь, хочешь не верь, Данг, но до войны в Пещерах, бывало, проходили целые месяцы без поножовщины. Райские были денечки, а все почему? Потому что все подонки знали: их будут искать и, скорее всего, найдут. Человек — скотинка вредная. Жестокая, злобная и ленивая. Она трудится, потому что над головой висит топор голода, и держится закона, потому что над головой висит топор страха. Подонок удержится от преступления, если будет знать, что его непременно станут искать и непременно найдут. И мир сделается немного лучше. Теперь ты понял? Потому что если ты не понял, в полиции тебе делать нечего.
      — Я понял, — сказал Данг. Он сказал бы что угодно, чтоб его приняли.
      — Сомневаюсь, но думаю, что скоро поймешь.
 

* * *

 
      Под высокими сводами Храма Всех Ушедших как будто бы ничего не изменилось — а скорее всего, эффект застывшего времени здесь создавали специально. Час был поздний, храм почти пустовал. Бет в сопровождении Кея и Галахада спокойно проследовала к кенотафу отца и, вложив руку в огненную чашу, отперла двери. Барельефы отца и матери, казалось, улыбнулись ей. Уж они-то знали, что лукавая доченька пришла сюда вовсе не потому что вдруг пожелала отдать долг памяти, а потому что ей намекнула прийти сюда Аэша Ли. На церемонии заключения контрактов о пилотском геноме, когда официальная часть закончилась и ее окончание отметили легким застольем, Ли, как бы мимоходом, быстро покончив с формальными приветствиями, бросила:
      — Я намереваюсь в ближайшие дни совершить небольшую жертву в кенотафе ваших родителей. Не желаете ли присоединиться?
      — Я… (христианка? не люблю могил? боюсь тебя, старая лиса?) не знаю, как это делается. Простите.
      — О, ничего сложного. Вы можете просто присутствовать — это несложная процедура, вы ее быстро освоите.
      — А…зачем вам я?
      — Без кровного родственника я не смогу получить доступ в сам кенотаф, — Ли поклонилась. — Это была бы такая честь.
      Бет что-то не очень верилось во внезапное благочестие шпионки. Скорее всего, она просто хочет поговорить о чем-то таком, что можно спокойно сказать только в могиле.
      Прошло четыре дня с тех пор, как Бет получила у Керета высочайшее разрешение на открытие приюта для гемов. Подготовка к церемонии подписания контрактов заняла столько времени, что увидеться с Рокс не получилось: она передала документы курьером. Рокс в ответ прислала ей официальное приглашение на открытие приюта, но до этой даты оставалось еще три недели. Может быть, Ли хочет поговорить о Роксане? А может быть, о… о ком-то другом?
      — Добрый день, — вошедшая с поклоном в кенотаф старуха была одета в темно-коричневое платье и белую траурную накидку. — Поставь поднос сюда, дочь, и уходи.
      Гладко выбритая (примета ученика-синоби) девочка, ровесница Бет, поставила поднос на низкую треногу, для ритуальных подношений и исчезла. Бет заблокировала за ней дверь и, присев на скамеечку для медитаций и молитв, начала наблюдать за действиями старухи.
      Аэша Ли принесла несколько листов плотной желтоватой бумаги из гаса — грубоватой и волокнистой даже на вид — тушечницу, маленький сосуд с водой и черную палочку с каким-то рисунком. Когда она начала растирать палочку о каменное дно тушечницы, Бет не удержалась и спросила:
      — Разве нельзя было все это сделать заранее?
      — Можно, — кивнула ведьма. — Но это означало бы непочтение к ритуалу, а значит — к вашему батюшке.
      — А вы и вправду его почитаете?
      — Да, — не отрываясь от своего занятия, сказала Ли.
      — Мне замолчать, чтобы не отрывать вас от… м-м-м… ритуала?
      — Нет, если вам не будет угодно, — улыбнулась женщина. — Мастер ритуала отличается от ученика тем, что отвлечь его не может никто. На глубинном уровне он сосредоточен и не допустит ошибки.
      — А в чем смысл этого ритуала?
      — Смысл, как всегда, в самом ритуале. Ты делаешь что-то с этим миром — а мир что-то делает с тобой. Все повторяется — и все изменяется.
      Она закончила растирать тушь и налила в тушечницу немного воды.
      — Можно сделать то же самое световым или структуральным пером, но когда ты с неизменным терпением растираешь тушь и подбираешь правильную пропорцию воды, ты изменяешься чуть-чуть больше.
      — И какова цель этих изменений?
      — Попытаться что-то понять. Ну вот, — старуха выпрямилась, с удовольствием осмотрев дело своих рук. — Прекрасная тушь, не слишком жидкая и не слишком густая. Проверим ее?
      Она взяла один из листов бумаги и в семь быстрых движений набросала какой-то знак.
      — Искусство каллиграфии — это не просто искусство чистописания, — сказала она, протягивая бумагу Бет. — Это искусство понимания прежде всего. «Терпение», которое звучит как «синоби» — простой знак всего из двух элементов: вверху — «меч», внизу — «сердце». Тут немного размазано. Мне нужно набить руку.
      Она взяла второй лист бумаги.
      — Есть синоним, записывающийся в два знака: «симбо», — на этот раз Бет не смогла так легко сосчитать штрихи. — Этот знак означает «горечь», а этот — «обнимать, держать». Два разных слова обозначают два разных рода терпения. «Синоби» — это настойчивость в ожидании в самом действии. «Синобу» означает — совершать тяжелые, порой мучительные усилия, терпеть боль и насмешки, продвигаясь к цели. «Симбо» — другой род терпения. Он обозначает стойкость в поражении, умение перенести боль, которая кажется совершенно бессмысленной. Вы понимаете разницу?
      Бет кивнула и положила перед собой второй листик. Знаки были набросаны точно посередине страницы, один под другим, одинакового размера. Бет слишком мало понимала в этом искусстве, чтобы вынести какое-то суждение, но ей эти знаки казались безупречными.
      — Чтобы понять, как мыслит человек, нужно понять, что значит для него то или иное слово. Возьмем что-нибудь совсем простое. Например, «песок». Казалось бы, ну песок и песок… — нарисованный шпионкой знак опять был простым, как «синоби». — Читается как «ша», «са» или «суна». Тоже состоит из двух элементов: «маленький» и «камень». Там, где человек, мыслящий только на астролате или, к примеру, на фарси, увидит рыхлую, лишенную структуры массу — человек, знающий ханьцзы, увидит множество маленьких камней. А камень, даже маленький, — это уже серьезно. Или возьмем более сложное, комплексное и абстрактное понятие… Ну, например, «ответственность».
      Кисть снова запорхала над бумагой.
      — Оно пишется опять-таки в два знака. Этот означает — «нести на плечах». А этот — «поражение». Вместе читается как «футан».
      — А Рихард… — Бет говорила медленно, подбирая слова, — понимает ответственность так, как понимаете вы?
      — Нет, — женщина покачала головой. — В том-то и дело. Для него поражения не существует. Победа или смерть. Ему не хватает терпения второго рода.
      — А… — Бет коснулась пальцем знака «песок», — ему?
      — Хватает. В этом мы имели возможность убедиться. И ответственность он понимает именно так, как это написано здесь.
      — А есть другое понимание ответственности? — Конечно. Например, вот это, — на новый лист легли еще два знака. — Первый обозначает «верность, праведность, честь». Второй — «служба, задача». Вот это слово — «гиму» или «йе-у» — применимо к Рихарду. Знание ханьцзы — это еще и умение различать оттенки смыслов, сеу О’Либерти-Бон. Хотя оттенки можно различать и без него.
      — Вы думаете, мне стоит начать брать уроки каллиграфии?
      — Может быть. Попробуйте, — Аэша Ли протянула ей бумагу и кисть. — Нет-нет, не берите ее как обычное перо. Когда пишешь кистью, рука не лежит на бумаге, разве что предплечье чуть-чуть опирается о край стола. Вообразите, что между ладонью и кистью у вас зажато яйцо. Наш учитель просто давал нам яйца. Одно неосторожное движение — и хрусть! — свиток испорчен безнадежно. Да, примерно так. А теперь попробуйте написать что-нибудь простенькое. Например, повторить «синоби». О, вот уже ошибка. Первой пишется не эта черта, а другая. За тысячелетия писцы отработали самые лучшие, изящные и экономные движения кистью.
      — А значит, лучше уже никто не сделает?
      — Вы можете попробовать, — пожала плечами Ли. — Но, помучившись, остановитесь на самом удобном способе — который уже открыт. Творческая индивидуальность мастера проявляется не в этом, сеу О’Либерти. Стиль рождается изнутри. Да, вот так. Уже неплохо.
      — А когда будет хорошо?
      — Когда вы перестанете задумываться над своими движениями. Это признак мастерства в любой сфере — мастер задумывается над процессом не больше, чем младенец — над дыханием. Он делает все естественно и просто. Вам это должно быть знакомо. Вам удается достигать такого состояния в пении.
      — Редко.
      — Всякое мастерство приходит не вдруг. Годы терпеливого повторения и вдумчивого труда приносят свои плоды. Обратите внимание вот на это начертание, — Ли извлекла из стопки еще одну бумагу — и на этот раз Бет с удивлением увидела на ней печатный текст. Наверху было указано, что то расшифровка устного сообщения.
      « Я — Йонои Райан, известный здесь, на Картаго, как Суна Ричард, и это мое второе сообщение. Извините, если я вас рассердил.
       В прошлый раз я говорил о моей клятве. Сейчас я хочу сказать, почему эта клятва такая, какая она есть и зачем она нужна.
       Вы наверняка слышали притчу о добром самарянине. Я ее слышал много раз и помню наизусть. Но до меня долго не доходило главное в ней — это не просто притча, а ответ на вопрос: если Бог велит возлюбить ближнего — то кто он, этот ближний, которого нужно возлюбить как самого себя? И когда у Иисуса спросили об этом, Он рассказал историю, где ближним оказался не брат по вере, а язычник, который перевязал человеку раны и заплатил за него в гостинице.
       Казалось бы, я больше всего на свете должен хотеть, чтобы сюда пришла Империя. Ведь там — мои ближние. Братья по вере, или по безумию, считайте как хотите. Люди, которых мне легче понять, чем вас. Я не говорю, что они лучше — но у нас общий язык. И когда-то я в самом деле желал, чтобы Империя пришла сюда. Желал больше всего на свете.
       Но теперь мои желания изменились. Потому что среди вас есть те, кто перевязывал мои раны. По большей части эти люди не знали, кто я. Но какая разница. Меня кормили, мне давали крышу над головой и работу, и принимали как своего — а значит, это мои ближние. И я уже не могу, как прежде, хотеть, чтобы вас рассеяли по Империи за то, что ваш дом сделал с Сунагиси.
       И еще одно. Среди тех, кто сделал мне добро, первыми были гемы. Поэтому я не могу делать никакой разницы между ними и людьми, когда говорю «ближний». И люди, которые вошли со мной в одну клятву — вошли в нее и с гемами. В этой Клятве мы все на равных, пусть нас и немного.
       Когда я говорю «мир с Империей», я не думаю про себя «разгром». У моих ближних есть родители, братья, друзья — и пусть они не вошли в мою Клятву, ради тех, кто вошел, я не хочу никакого разгрома. Мир должен быть именно миром — беда в том, что я не знаю, как этого добиться.
       Я буду очень рад услышать какой-нибудь совет на этот счет. Пока что мне приходит в голову лишь одно: посредник. Переговоры должен вести тот, кто действительно хочет мира, а не разгрома — и с имперской, и с вашей стороны.
       Я думаю в первую очередь о Церкви. Это может вам не понравиться, но только Церкви не нужен разгром Рива. Церковь не имеет права на владение каким-либо доменом, а значит — ей не нужно освобождать на Картаго место для своих поселенцев. Любой доминатор может поддаться соблазну — а потом еще и подать это дело как справедливость. Людям иногда нужен такой самообман — поступая неправильно, уговаривать себя, что это не грех, а то и вовсе торжество добродетели. Зачем? Спросите себя. Вы именно так поступаете с гемами.
       Самое плохое на этом пути — то, что ему нет конца. Катишься под гору и не можешь остановиться. Сначала скажешь себе — если это дело нужно, как его не сделать? А потом захочешь чувствовать себя хорошим и скажешь, что оно было правым. А раз уж оно правое, то почему бы его не повторить? Потому я и не хочу, чтобы Империя ступила на него. Она превратится тогда во что-то много хуже Вавилона — зачем тогда нужно было воевать и побеждать?
       Ваши беды начались с того, что вы отказались признавать других своими ближними. Всех все равно невозможно любить, так будем любить тех, кто действительно близко к нам. Людей своего клана, потом — людей своего Дома, потом — людей Вавилона, а потом уж все остальных. Другие дома зашли по этой дорожке дальше вас, но вы все шли в одну сторону. Можно сказать — вам просто меньше повезло. Вы просто налетели на Райана Маэду, когда решили подобрать Сунагиси, потому что она плохо лежала, а вам нужна была база в том районе. Это же очень удобно: заключить договор со станционерами, и делать вид, что вы не знаете о том, что по этому договору планетники будут голодать. В конце концов, они вам не ближние, так? И тут появляется Райан Маэда, которому они ближние. И говорит: раз такие дела, мы поищем себе ближних в Империи. Чем дело закончилось — вы и сами знаете.
       Сейчас вы разбегаетесь, чтобы прыгнуть в ту же грязь. Шедайин вам не ближние, а Инара плохо лежит, почему бы ее не подобрать. Ну ладно, допустим, вы подсчитали, сколько будет стоить кровь шедайин и ваше пиво и решили, что дело выигрышное. Не знаю, по каким правилам это подсчитывается, и знать не хочу, но допустим, что это так. Но Империи-то они ближние. Каждый новый император подтверждает договор Брайана и Ааррина. Если имперцы сейчас готовы вас разорвать — что будет после этого вашего «эбера»?
       Закрытие планеты — тоже не выход. Вам не хватает технологий, вы не можете развернуть необходимое производство, вы не обходитесь без импорта оборудования из Империи. Если вы закроете планету — вы провалитесь во времена до Эбера. Такое уже бывало на некоторых планетах, вы знаете.
       Несправедливость нельзя остановить, приумножая несправедливость. Если вы элиминируете гемов или закроете планету, оставив все как есть, это не спасет вас от Империи. Вы вами должны решить — будут у вас два миллиона голосов в вашу защиту или нет. Если вы элиминируете гемов, у вас их не будет. Если вы оставите гемов немыми рабами, у вас их не будет. Чтобы получить их голоса в поддержку, эти голоса вы должны им дать. Иначе не получится. Они умеют любить и они любят вас. Вы для них — ближние, хотите вы того или нет. Вы обязаны им хотя бы благодарностью — но если вы и этого долга не признаете, подумайте о своей безопасности.
       Благодарю за внимание».
      — Какой… оригинальный… стиль, — проговорила Бет, возвращая бумажку. Датирована эта расшифровка была вчерашним числом.
      «Первое послание Дика к вавилонянам», как его наполовину в шутку называла Бет, широко разошлось по инфосети и вызвало массу толков. Обсуждения были горячими и бурными, мнения колебались в диапазоне от «Да кем этот имперский щенок, убийца и вор, себя вообразил?!» до «Слушайте, а ведь он где-то прав». Второе послание бет видела впервые.
      — Да, — согласилась Ли. — «оригинальный» будет, пожалуй, самым подходящим словом. Вы, похоже, научились разбираться в оттенках смыслов.
      Она забрала распечатку и вместе с другими исписанными бумагами.
      — Э-э-э… не совсем, опустила глаза Бет. — Например, у слова «справедливость» есть оттенки?
      — О, да. И много. Его можно записать, например, вот так: — Ли набросала два простых и изящных знака. — Читается как «коохэй». Обозначает справедливость, честность как личную и социальную добродетель. А вот эти два знака, — кисть опять клюнула тушь и зашуршала по бумаге, — читаются как «сэйги». Это та самая справедливость, которую вершат…
      — А знак тот же, что и в слове «ответственность», — заметила Бет.
      — Браво, — сказала Аэша Ли. — Мало кто с первого раза может запомнить и различить такой сложный знак. А если мы объединим два знака из двух слов, мы получим еще одно понимание справедливости — всеобщее равенство перед законом. Читается как «кооги». Но конечно же, это имеет смысл только для того, кто обладает чувством справедливости, — она написала еще один знак рядом со словом «сэйги». — Читается как «сэйгикан».
      — Здесь тоже есть элемент «Сердце», — Бет показала пальцем и чуть-чуть размазала надпись. Синоби внимательно посмотрела на нее.
      — Да. Здесь есть элемент «Сердце», — согласилась она.
      — И что теперь?
      — Теперь мы совершим жертвенное сожжение этих надписей, — сказала Ли, складывая все бумаги, с распечаткой вместе, в каменную чашу. — Мы медитировали над такими понятиями как «ответственность», «терпение», «долг»… А теперь пожертвуем эти размышления. Опустите сюда руку, пожалуйста, — престарелая шпионка показала на вмятину у основания, грубо повторяющую очертания ладони.
      Бет выполнила ее просьбу — и почувствовала, как рука проваливается в какое-то бесцветное желе. Над чашей сомкнулось силовое поле, внутри которого что-то загудело. Бумаги пожелтели, потом почернел — а потом вспыхнул разом, очень ярко и красиво, словно взлетела стайка ало-черных бабочек. Потом они рассыпались серым пеплом и наконец — со свистом ушли в отверстие, открывшееся в дне чаши.
      — Мой отец… — проговорила Бет, глядя, как письмо Дика превращается в прах, — он был справедливым человеком? В смысле личной добродетели?
      — Пожалуй, так можно сказать, — согласилась Ли, — но если вести речь об элиминации гемов, то дело не только в этом. Даже к справедливой цели нельзя идти прямыми путями. Если бы программа Фаррана была принята, люди скоро возмутились бы тем, что их оставляют без надежных рабочих рук. Дома, рассчитывавшие на экспансию, схватились бы за голову. И когда они дозрели бы до понимания того, что без гемов не обойтись, но без рабовладения можно — тогда можно было бы и поднимать вопрос об освобождении. Иначе любое давление сверху воспринималось бы как прогиб под имперскую идеологию.
      — Но Рихард…
      — Рихард — воспитанник Бона. Подумайте об этом.
      — Какой интересный урок каллиграфии… — Бет плотнее завернулась в тонкую шаль. — А можно его как-нибудь повторить?
      — Отчего бы и нет? — пожала плечами Ли. — В ближайшее время я буду сильно занята, но как-нибудь мы еще встретимся здесь, в храме.
      Из храма Бет направилась не домой, а в муниципалитет — узнать, как идут дела с регистрацией убежища для гемов. Заикающийся от почтения чиновник, встретивший ее, заверил, что дело движется, но санитарная комиссия не совсем довольна условиями в старой рабочей казарме Кордо.
      — Что за чушь! — взвилась Бет. — Если эти помещения подходят для рабочих гемов, почему комиссия их не находит подходящими для гемов на отдыхе?
      — П-помещения были найдены подходящими в-восемнадцать лет назад, — развел руками чиновник, — с тех пор там износились к-коммуникации, водопровод и к-каналзация могут быть не совсем надежны…
      — Знаете что! — взорвалась Бет. — Я сильно сомневаюсь, что вы так же придирчиво проверяете коммуникации рабочих казарм.
      — Вы в своем праве, — поклонился чиновник. — Но законы едины для всех: без решения санитарной комиссии мы не можем открыть приют.
      Бет хотела было потребовать встречи с магистратом, но тут же сообразила, что, скорее всего, натолкнется на такую же вежливую ложь. Не нужно терять времени на чинуш.
      Она села в машину и велела Галахаду двигаться прямо в императорский дворец.
      Идентифицировав личность, ее впустили внутрь без проволочек. Распорядитель сказал, что государь в гимнасиуме, упражняется с тайсёгуном на мечах.
      — Значит, они оба здесь, — сказала Бет. — Вот и отлично.
      Гимнасиум представлял собой длинный зал с галереей, где вдоль стен стояли разнообразные тренажерные аппараты, а посередине шла фехтовальная дорожка. То, что происходило на этой дорожке, на миг заставило Бет замереть от восторга.
      И Рихард, и Керет, обнаженные до пояса, были совершенством каждый в своем роде. Полураздетого дядюшку Бет уже видела, полураздетого Керета еще нет, и сейчас, если бы ей предложили роль Париса, она бы съела яблоко, чтобы не делать выбора. Прекрасны были оба.
      Но если включить в шкалу и фехтовальное мастерство, решила она, то яблочко, несомненно, было бы дядюшкино. Керета явно учили лучшие флордсманы Картаго — и школа была видна. Рихард же двигался так естественно, словно свог был… нет, даже не частью его тела. На этой стадии мастерства находился Керет, Рихард же вместе с клинком сам бы продолжением чего-то большего, чего-то превыше мастерства, чего-то… почти божественного. Он очевидно поддавался Керету, но без всяких признаков лести: просто если бы он, отвечая на выпады юноши, доводил каждую контратаку до конца, этот поединок продлился бы секунда полторы, не более. Керет прекрасно знал, что Рихарду он не соперник — и был явно доволен ролью партнера.
      Бет облокотилась о перила и замерла так, любуясь великолепием этого танца. Она могла бы смотреть на это часами, забыв о своем деле — но Керет уже явно начал выбиваться из сил, и дядя воспользовался ее появлением как предлогом закончить схватку.
      — Ты вовремя, — дядя поднялся на галерею и поцеловал Бет в щеку. — Ночью я улечу.
      — Куда? — изумилась Бет — Зачем?
      — Тайсёгун — прежде всего военачальник, — напомнил Керет, поцеловав невесту в другую щеку. — Его ждет Крыло. Перед отлетом сеу Шнайдер зашел ко мне, обсудить кое-какие дела, и застал меня в гимнасиуме. Он подарил мне замечательный поединок.
      — Не такой уж и замечательный, — пожал плечам Рихард, в то время как подошедшие гемы растирали обоих бойцов влажными полотенцами, от которых исходили тепло и аромат. — Мое мастерство несколько подзаржавело, государь.
      — Даже если так — вы все равно даете мне сто очков форы, — улыбнулся Керет. — Эльза, подожди нас в лазурной гостиной, мы сейчас переоденемся.
      В лазурной гостиной им подали легкое вино и натуральные фрукты.
      — Ты была в Храме? — как бы невзначай поинтересовался Рихард.
      — Да, — и, предупреждая следующий вопрос, Бет добавила: — с Аэшей Ли. Мы говорили об отце.
      — Он был великий человек, — Керет склонил голову.
      — Да, — согласилась Бет. — Даже более великий, чем я себе представляла. Но сегодня я была не только в Храме. Я была еще и в магистрате.
      — Вот как, — прохладно отозвался Рихард. — И что же?
      — Они бессовестно тянут время. А гемы продолжают каждый день погибать от жестокого обращения!
      — По вине этологического диверсанта, имя которого тебе известно, — хмыкнул Рихард.
      — По вине всяких уродов, которым все равно, что кошку замучить, что человека! — Бет привстала в своем кресле.
      — Пусть так — но этими уродами движет страх перед возможным восстанием рабов, — бесстрастно ответил Рихард. — Древний, как жизнь, страх за свою шкуру. И этот страх вселил в них Апостол Крыс.
      — Кто бы ни был в этом виновен, — в голосе Керета прозвучали уже знакомые Бет жесткие нотки, — мы не повернем время вспять. От жестокого обращения следует защищать даже жвотных. Пожалуй, я дам Роксане Кордо высочайшее разрешение на организацию приюта. Нет, — юный монарх поднял брови. — Я издам высочайший указ о создании таких приютов на каждом из четырех континентов и назначу леди Роксану исполнительницей этого повеления. С соответственными полномочиями. Как вы хотели назвать свое заведение, Эльза?
      — Са… Салим, — Бет осознала вдруг, что вторую часть ответа Тейярре выслушала с открытым ртом.
      — Салим… прекрасное слово, — голос Керета сделался опять привычно мягким. — Оно означает «мир».
 

* * *

 
      Это могло показаться странным и даже смешным, но Констанс не помнила, какого именно числа и в какой день недели Монтег принес весть о том, что Дик жив. Это было настолько потрясающим известием, что этот день так и стал для нее «днем, когда я узнала». Время плена раскололось на «до» и «после»
      «До» тянулись беспросветные дни, неотличимые один от другого. Констанс потому и потеряла счет времени, что не происходило ничего. Она учила Джека читать, писать, пользоваться сантором и инфосетью в тех ничтожных пределах, в каких ей позволял допуск. Когда прошли шторма начала осени и установилось спокойное время предзимья — гуляла с братом и сыном по дамбе, наблюдая, как гемы засевают чеки спорами гаса и запускают туда детву угрей и капп. При маноре была небольшая фабрика, где высушенные гаса трепали автоматы, отделяя волокна стеблей от сухих листьев. То, что оставалось после превращения стеблей в массу бурого, пригодного к прядению волокна, смешивалось с разного рода органикой и прессовалось в брикеты для использования в городских и станционных гидропонных системах. Безотходное производство.
      Дела вел эконом Плутон, хотя, конечно же, как гем-раб, никаких сделок заключать он не мог — это делал Монтег. Но за весь производственный цикл отвечал Плутон, и за подготовку документов — тоже. Как поняла Констанс из их разговора (даже не подслушанного — просто они привыкли к пленникам), у них были постоянные, не менявшиеся еще со времен Бона покупатели. Дела у их покупателей шли прекрасно: по мере того как уменьшалось поступление на Картаго импортных тканей и волокон (а те, что производились по импортным технологиям, дорожали из-за трудностей с ввозом запчастей для производственных ботов) все большей популярностью пользовалось волокно гаса. Из него выходила гигроскопичная, ноская и легкая в обработке ткань, из него делали красивую бумагу, напольные и настенные покрытия и еще много чего. Кроме гаса, Моро выращивал еще и пауков. Под манором была разветвленная система подземных тоннелей, где жили эти твари. Питались они, как поняла Констанс, все той же растительной органикой, а выращивали их ради шелка. Один раз Плутон показал ей это генмодифицированное существо — бледное, длинноногое создание, хрупкое и недолговечное — жизненный цикл пауков длился год, и каждое четвертое поколение уничтожали, чтобы избежать появления непредсказуемых мутаций. После этого в лабораториях-заводах дома Сонг закупали новую партию самцов и самок — и воспроизводили цикл сначала.
      Констанс хотела изучать язык гемов — но со своим ограниченным допуском нигде не нашла никаких пособий. Пришлось изучать нихонский, чтобы не сойти с ума от безделья. Она уже понимала отдельные слова в потоке речи рабов, но не узнавала большинство грамматических форм. Она бы бросила это, если бы нашлось еще какое-то занятие.
      Итак, дни сменялись днями, дожди — промежутками ясности, куда-то пропал Моро, а за ним и Монтег — но Констанс не обратила на это особого внимания: эти двое часто исчезали, полностью полагаясь на изоляцию своего поместья и на надежных слуг. Констанс перестала смотреть на календарь, и поэтому, когда Монтег сказал ей, что Дик жив, она не запомнила даты. Это просто случилось.
      Сначала она не поверила:
      — Не может быть. Это очередная ложь.
      Монтег, ни слова не говоря, изменил настройки безопасности сантора, открыв Констанс полный допуск в инфосеть. Чтобы Констанс не возилась долго, он даже лично запустил поиск по словам «Суна Ричард», «Апостол крыс» и «Брат смерти».
      Констанс читала сообщения информационных агентств около двух часов, и закончила лишь тогда, когда почувствовала себя близкой к обмороку от наплыва информации. Дик учинил резню в глайдер-порту и бандитском притоне. Дик проповедовал геммам, и с последствиями его проповеди не могут справиться этологи. Дик устроил фейерверк в баре космопорта и бесследно исчез в волнах. Дик послал в инфосеть два сообщения, которве обсуждали на конференциях напропалую.
      — Это… конечно, может быть очередной махинацией, — проговорила она, вставая из-за терминала и стараясь не дышать при Монтеге слишком громко. — Хотя я не понимаю, зачем это вам могло бы понадобиться.
      — Низачем. Разве это не доказывает, что я всего лишь сказал правду? — Монтег сел в кресло напротив.
      — Нет, не доказывает, — покачала головой Констанс. — Я доускаю это, но боюсь вам по-настоящему верить. Ведь даже правды вы не сказали бы мне, если бы вам это зачем-то не было нужно.
      — Считайте как вам угодно, — пожал плечами Монтег. Потом встал и сбросил тунику, обнажив торс. — У меня на плечах отметина от его флорда. И на лопатках, — он повернулся спиной, показывая подживший длинный порез. — Я с ним разговаривал не так давно.
      — И… что? — Констанс под шалью положила руку на грудь, словно этим можно было унять бешеное сердцебиение.
      — Похоже, в последнее время он скверно питался и мало спал, а в остальном вполне здоров, — Монтег влез в тунику.
      — Если говорить только о физическом здоровье.
      — О ментальном ничего определенного сказать не могу. Он выдает набор вполне параноидных реакций, но, учитывая все произошедшее с ним — могло быть хуже.
      — Вы так говорите о «произошедшем», словно это случилось как бы само собой, — Констанс улыбнулась плотно сжатыми губами. Монтег вздохнул.
      — Ну да. Я приложил довольно много усилий, чтобы сделать его тем, кем он стал — но довести процесс до стадии сборки мне не дали. Его ментальное здоровье, конечно же, под вопросом. Хотя для нас, вавилонян, ментальное здоровье имперцев априори под вопросом. У него налицо все признаки пост-травматического расстройства, и заурядного подростка такое расстройство уже отправило бы в глубокий нокаут, но мы с самого начала знали, что имеем дело с личностью нерядовой — среднестатистические экземпляры нас, видите ли, не интересуют вообще. Несомненно, мальчик страдает и сильно не в ладах с собой — но кто из присутствующих может похвалиться тем, что он с собой в ладах? Разве что ваш блаженный кузен.
      — И как это Дик вас не убил?
      — Благодаря вам. Он тоже мне не верит, и у него есть для этого весьма уважительные причины. Как и у вас. Некоторое время я полагал, что он сведет со мной счеты — но он, видимо, понял, что я могу рассказать вам о нем. И не ошибся. Он только засветил мне ногой в ухо — кстати, синяк еще не сошел? — и испортил плащ.
      Констанс молчала, и Монтег рассказал о том, как и почему искал в космопорте Лагаш Яна Шастара и как Дик с Шастаром и Рэем перехватили его первыми. Было очень радостно знать, что Рэй тоже сумел спастись. И хотя это все еще могло оказаться неправдой, а даже если и было правдой — то Рэй и Дик оставались одинокими изгоями вне закона, Констанс не могла не петь про себя. И даже когда до нее дошло, что Моро и Эш подбросили Дику эту информацию, чтобы расставить на него здесь ловушку — это не омрачило радости. Дику хватит ума разгадать эту комбинацию. Уже хватило, по словам Монтега. Пусть он считает их мертвыми; о сути дела, они уже мертвы, потому что уже проданы Брюсу. Но это не помешает ей радоваться тому, что жив ее… сын. Ну да, конечно же, сын — а как иначе она должна к нему относиться после всего?
      — Я надеюсь, вы не попытаетесь убедить меня в том, что действовали не по приказу Моро?
      — Не попытаюсь, — решительно покачал головой Монтег. — Мое дело сказать это, ваше — поверить или не поверить, но убеждать вас — увольте. Хотите думать, что я заставил бы лесана разделить со мной ответственность за утечку информации — воля ваша, — и он отправился спать. Констанс рассказала обо всем Джеку и Гусу, благо обета молчания у нее никто не требовал. Джек на радостях не меньше часа прыгал на кровати.
      Время разделилось на «до» и «после». «После» Констанс жила только им — своим воскресшим названым сыном. Она прочитала оба письма — да, несомненно, это писал он сам! Она читала взахлеб все, что писали о резне в глайдер-порту и в сенсориуме «Рю-но Хана». Какой-то Роберто Орио, аналитик из агентства «Маат», расписал жизнь юноши в Пещерах Диса чуть ли не по часам. Неизвестно, насколько факты в его сообщении соотносились с выдумкой, но Констанс была рада любой информации.
      Самым удивительным было странное спокойствие, которое она испытывала по поводу исчезновения Дика в космопорту. Он прыгнул в море на глазах у полусотни свидетелей — но на не верила, что он погиб и, судя по материалам конференций вообще мало кто в это верил. Все были убеждены, что человек, сумевший выжить после казни, выживет и после прыжка в море. «Вода щадит его», — писал один участник городской конференции. Второй ехидно комментировал: «кому суждено быть повешенным, тот не утонет». Третий выдвигал безумную версию о том, что Дик — имперский синоби, прошедший курс пересадки разума в тело юного клона и внедренный на Картаго при помощи хитрой операции. Большинство высмеивало эту версию, но кое-кто верил. Особенно позабавила Констанс одна дама, детский врач, которая утверждала, что Дик не мог написать этих сообщений, поскольку после всех испытаний, выпавших на его долю в детстве, он должен быть умственно отсталым. Наверняка письма написал взрослый, а Дик всего лишь наговорил их на аудиодрайвер сантора. Она была чертовски убедительна, эта дама; она приводила данные статистических исследований, упирая на то, что в 96% случаев такого рода травмы приводят к необратимым и ужасным последствиям, но Констанс заставило смеяться даже не это — а то, что, по мнению дамы, Дик, совершив свои убийства, должен был прекратить проповедовать гемам. Если бы он действительно верил в Бога, утверждала дама, он бы понимал, что проповедь, сказанная убийцей — сама по себе кощунство. Если Суна Эрикардас не лицемер и не фарисей (Боже, она так и написала — «фарисей»!) — он должен пойти, немедленно сдаться властям и претерпеть все, что выдумает вавилонское правосудие, как поступали настоящиесвятые — например, святой Себастьян… Да, дни «после» определенно были веселей и разнообразней, чем дни «до» — однако Констанс опять-таки не вела им счета, на сей раз потому что они были под завязку загружены информацией.
      С не меньшей радостью Констанс погрузилась в светскую хронику и узнала, как поживает Бет. Выступление на благотворительном вечере заставило ее улыбнуться, а высочайший указ об учреждении убежищ для гемов — закрыть глаза. Девочка выросла. Она стала на крыло. Констанс впервые почувствовала себя старой.
      Прошло десять или двенадцать дней «после» — и вернулся Моро. Произошло это ночью, и самого появления хозяина манора Констанс не застала — но утром она сразу поняла, что он здесь: по тому, как двигалась служанка, по выражению ее лица, на котором почтение мешалось с радостью.
      Моро слуги любили. Настоящей ли, запрограммированной ли любовью — но любили. И он никогда их не обижал, насколько она успела заметить.
      В гостиной Моро не появлялся, и Эш весь день был чем-то занят, а когда вышел к ужину, выглядел мрачным и усталым, на приветствие ответил — но больше ничего не говорил.
      В последний раз такое было, когда Моро ранили в подземельях. Неужели и на этот раз его ранили? Неужели он нашел Дика — и тот рассчитался с ним так, как Моро того заслужил?
      Констанс понимала, что выуживать информацию из Монтега бесполезно. Что ж, ночью она проберется к терминалу и попытается что-то узнать. Мало какие события проходят совершенно бесследно. На воде остаются круги.
      Около полуночи она завернулась в халат и, поцеловав сопящего Джека, осторожно прошла коридором в рабочий кабинет. Дверь туда была не заперта и не заблокирована от нее — створки разошлись от прикосновения. Констанс шагнула внутрь, ощупью села в знакомое кресло перед терминалом и коснулась сенсора, включавшего малый свет.
      В следующую секунду она остолбенела от неожиданности, увидев прямо перед носом, в кресле сбоку от терминала, совершенно незнакомого гема, судя по расцветке волос — из сексуальной обслуги. У Констанс разом выстроилась версия, объясняющая отсутствие Моро и Монтега в течение дня — причем весьма непристойная. Но в следующий миг она эту версию отбросила, потому что гем зажмурился, да еще и припечатал глаза рукой, зашипев голосом Моро:
      — Уберите свет, дьявол бы вас побрал!
      Констанс хлопнула по сенсору — даже не из-за окрика, а из-за хлынувшей в лицо краски. Этого предательского румянца Моро видеть не должен.
      — Вы, я вижу, опять поменяли личину, — она сказала это твердым голосом, какого сама от себя не ожидала.
      — Да. Пришлось. Новое задание этого требует. Вы пришли подключиться к терминалу? В ближайшее время не получится: терминал занят.
      Ах да, ему же не нужны устройства ввода-вывода: они встроены ему в тело.
      — В таком случае не буду вам мешать.
      — Нет, останьтесь. Вас, носом чую, разбирает любопытство, а мне хочется поболтать.
      — Почему вы думаете, что мне хочется того же? Я в силах контролировать свое любопытство.
      — Даже когда речь идет о юноше, чья судьба волнует нас обоих? Бросьте, да разве не за этим вы среди ночи прискакали к терминалу? Докладываю: парень жив и здоров, что в сложившихся обстоятельствах уже неплохо. В космопорте Лагаш я отставал от него на полшага. Это не так-то просто, знаете ли, отставать всегда на полшага…
      — О том, что произошло в космопорте, я знаю.
      — Не знаете. Вы, например, не знаете, что понадобилось Сатоми Кайзеру — это его новое имя — в том баре. Который не столько бар, сколько бардак.
      Констанс замерла, ожидая какой-то гадости — и не ошиблась.
      — Он пришел договариваться о найме, с кем бы вы думали? Полковником Ольгердом, бывшим подчиненным и другом Нейгала. Они решили скинуться небольшой компанией ветеранов «Бессметных» и нанять специалиста. Предметом торга была, представьте себе, голова вашего покойного слуги. Молодой человек назначил твердую цену: ветераны должны приложить некоторые усилия для перевода вас, сударыня, и ваших родичей, в категорию государевых пленников из категории пленников частных. Ветераны посоветовались и решили, что цена их не устраивает. От денег юноша отказался — зря, неплохие деньги — и сделка, таким образом, не состоялась. Сатоми Кайзер, он же Суна Ричард, исчез в волнах, а ветераны наняли другого спеца, более покладистого. Он называет себя Хорицу — «закон». Такой юморист…
      — Неужели этот камуфляж — чтобы скрыться от этого господина закона? — Констанс с сомнением хмыкнула.
      — Нет, он совсем для других целей. Но о них потом. Дело в том, дражайшая доминатрикс, что это Бессмертные думали, будто нанимают Хорицу. На самом деле они наняли меня.
      — В таком виде? — искренне изумилась Констанс.
      — Нет, в космопорту я пользовался гримом. Это сейчас на меня повесили такое, что одним гримом не обойтись. Меня, видите ли, вызывало начальство — напомнить мне, что я обязан дому Рива службой. И я получил задание, а также сэтто… Вы уже знакомы с действием сэтто «красная карта», верно? Название сэтто «белая карта» говорит само за себя. А мне вот досталось сэтто «черная карта». Это значит, сударыня, что я никогда и ни при каких обстоятельствах не имею права рассказывать, что получил задание с самого верха. Я не могу прибегать к помощи синоби и должен располагать только своей собственной агентурной сетью. И в случае провала — я должен брать все на себя и отвечать за все один.
      — Как я понимаю, первое правило вы уже нарушили.
      — Несомненно. Но что-то подсказывает мне, сударыня, что вы меня не выдадите. То ли вера в вашу безупречную репутацию, то ли тот факт, что вы тут надежно заперты. А вообще-то мне все равно, узнает кто-то об этом разговоре или нет. Я даже разглашу вам суть моего задания. Мне приказано найти и убить убийцу Лорел Шнайдер-Бон.

      — А ну вставай! Просыпайся давай! Просыпайся, а то с койки сброшу!
      Дик не без напряжения вырвался из сна, рывком сел и тут же привычно треснулся макушкой о верхнюю койку.
      — Я что, — прокряхтел он, растирая макушку, — опять стонал?
      — Стонал он! — фыркнул Петер. — Если бы он стонал! Я бы даже и ухом не повел! Храпел ты, вот что. Храпел как морж!
      — Ну, извините, — Дик перевернулся на живот. — Я больше не буду.
      — Да уж постарайся, — пробурчал Петер, заворачиваясь в одеяло.
      Дик постарался — но не смог заснуть. В кубрике на шестнадцать человек, из которых храпели по меньшей мере семеро (их рулады Петера почему-то совсем не тревожили), заснуть, если уж тебя разбудили среди ночи, было подвигом.
      Кроме того, заснуть помешало бы нарастающее давление в мочевом пузыре, а главное — отвратительное ощущение напряженности где-то за ушами и железистой кислоты во рту.
      Юноша влез в брюки и свитер, на которых спал, осторожно спустился со среднего яруса на пол и натянул покореженные частой экстренной сушкой ботинки. Тощая пачка сигарет перебралась из-под подушки за пазуху. Петер ему в первый же день объяснил, что здесь людям можно доверить свою жизнь — но не свое курево. На третий день Дик понял, почему. А сейчас шла уже третья неделя, и подаренные Габо сигареты с каждым днем становились все драгоценнее. Большинство курило сушеные водоросли. Дик тоже, но напряженность за ушами они не снимали. Только нормальная сигарета на ночь давала заснуть спокойно.
      Сначала Дик выкуривал одну в день. Потом половину в день. Потом сократился до трети. Но сколько ни сокращайся — а сигарет не становится больше. Дик вынул из пачки ту, от которой осталась треть и заложил за ухо, а пачку с последней оставшейся спрятал за пазуху.
      На холодной и ветреной палубе пришлось кутаться в плащ. Дик взял с коридорной вешалки у туалета первый попавшийся — все равно у всех были одинаковые. Армейские, стандартные, безразмерные, затрепанные и рваные. Как всё здесь.
      Нет, в целом Дик не мог жаловаться на такую жизнь. Пожалуй, нигде на Картаго, кроме Салима, ему не было так хорошо. Быт навегарес очень походил на быт космоходов — да навегарес все и были в прошлом космоходами, и в самом океане было что-то общее с пространством — особенно в ясные ночи, когда дикие россыпи звезд охватывали навегу сверху и снизу, когда небо и море источали одинаковое сияние, и корабль грузно катился над бездной, подминая светила. Тесные пространства, переборки, отсеки и палубы — навега была родственницей небесным кораблям, хоть и в седьмом колене. И недаром море подарило пространству все те слова, которые пространство не породило само — судно, борт, капитан, трюм и палуба, мачта и бот, и многое, многое другое…
      Юноша встал у борта и закурил свой «бычок». Одно здесь было плохо — ему еще ни разу не удалось выспаться во втором кубрике. Он не знал о фазах сна, а если бы знал, то понял, что глубокая фаза у него исчезла напрочь. Когда пришел кракен — обрадовался, услышав, что предстоят сутки лютой работы: надеялся, что хоть теперь сумеет вырубиться намертво и заснуть. Не сумел. И чертов Петер!
      Суставы пальцев распухли от въевшегося в кожу консерванта, каждый мускул ныл — и это всего лишь после суток в разделочном цеху. Страшно даже подумать, что такое сутки на палубе, среди вьющихся бесконечными кольцами тросов и упругих щупалец, где каждая присоска — с тарелку. Самые тонкие из спущенных в цех обрубков были толщиной с Дикову ногу — и все еще извивались. Таков был кракен, поедатель моржей и полосатиков. Не ахти какая добыча, если говорить о кулинарных свойствах — жесткое мясо нужно долго мочить в рассоле, промывать, чтобы удалить мочевину и снова в рассол… Но истребление кракенов входило в обязанности всех навегарес: головоногие-переростки угрожали китам, моржам, сивучам и снежным троллям. У кальмара, вымахавшего за пять метров, просто нет врагов, и он растет себе и растет десятилетиями, прибавляя по полметра в год — пока не становится слишком огромным для жизни на глубине. Тут его и цап-царап первая же навега, чей бот унюхает кракена.
      Для того, чтобы из ядущего вышло ядомое, потребовался риск и каторжный труд — хотя другие члены экипажа считали поимку и разделку кракена за веселую игру. Сутки? А трое-четверо суток не хочешь? А неделю? Без сна и почти без жратвы, на обледенелой палубе или в горячем цеху, когда снежный краб идет и идет, и нужно набить трюмы за то время, что Сога соизволят подарить навегам…
      И плоды этого труда в конечном счете попадут в руки Сога. Неудивительно, что Торвальд Нордстрем в прошлый раз вышел из себя и попытался оказать сопротивление…
      Дик докурил сигарету до фильтра и бросил в океан. Пасмурная ночь смешала небо и море, горизонта не было видно. Сочлененный корпус навеги изгибался на покатых высоких волнах, крепления издавали неумолчный скрежет.
      — Не спится? — спросила верхняя палуба. Дик поднял голову — в слабых отсветах прожектора высилась фигура Торвальда. — Поднимайся сюда.
      Дик вздохнул. Соглашаться не хотелось, отказываться было грубо.
      Ему, хоть тресни, не нравился этот высокий красивый мужчина. Это чувство усугублялось глубоким стыдом, потому что Торвальду юноша был обязан жизнью. Конечно, не ему одному — но именно мастера Нордстрема Дик предпочел бы не иметь в заимодавцах.
      Он вполне осознавал причину этой неприязни — но не мог найти в себе извинений для нее. Торвальд был приличным мужиком по вавилонским меркам, и, пожалуй, по меркам плена — тоже. Конечно, прежде Дик руки бы не подал тому, кто бросил жену на середине долгого и трудного пути — но прежде и он сам не был убийцей. В его нынешнем положении стоило держаться более мягких стандартов — и с точки зрения этих стандартов мало что можно было предъявить Торвальду. Конечно, с Хельгой он поступил вероломно, но, по крайней мере, он не бросал ее беспомощной. Сначала помог ей встать на ноги и сделал ее капитаном навеги — как он думал, этого было вполне достаточно. У Дика на этот счет было свое мнение: что Бог сочетал, то человеку разлучать негоже. Но юноша сильно сомневался, что Хельгу и Тора сочетал именно Бог. Насколько он знал Бога — Ему такая глупость в голову не могла прийти. Нет, эти отношения от начала и до печального конца были делом людей: тюремщиков, навязавших пленникам прозябание, и узников, отчаянно пытавшихся вырваться хотя бы из пут уныния.
      Хельга на мостике навеги чувствовала себя как дома — потому что на нем и выросла. В войну она стала капитан-лейтенантом и командиром «Мьёлльнира» — да, того самого знаменитого «Мьёлльнира», добывавшего у черта из пасти бесценные разведданные. Торвальд же был потомственным торговцем, водил флотилию отца, а в войну сразу купил лейтенантский патент и дослужился до начштаба флота в звании контр-адмирала. В нем за парсек чувствовался штабной офицер.
      Хельга видела, как гниют с тоски люди, как гибнут бесхозные навеги — и ей это было что расклиненная универсалка в боку. А Торвальд умел найти подход к коменданту космопорта и к хозяевам простаивающих кораблей-заводов, убедил их подключить к промыслу имперских пленных. Они делали одно дело — и это дело неуклонно сближало их. Неудивительно, что однажды они заснули в одной постели.
      Дик понимал, как это у них вышло: кругом чужой холодный мир, на плечи давит ответственность и ни единой родной души вокруг… И все равно — не надо было, нельзя было этого делать. Если бы кто-то нарочно задался целью подобрать более неподходящую пару — у него вряд ли получилось бы.
      Хельга, плоть от плоти Парцефаля, была упряма, властна, резковата на язык и очень быстра на действие: несомненные достоинства для капитана навеги или корабля-разведчика, но очень сомнительные добродетели в глазах лоэнгринского интеллектуала.
      И вот как-то раз Торвальд встретил госпожу Элайну ван дер Пул, племянницу коменданта. Какая-то странная там вышла история — ныне покойный брат коменданта то ли женился на содержательнице борделя, то ли взял в наложницы — Дик так и не научился разбираться, где у вавилонцев заканчивается блуд и начинается брак. От этого союза на свет появилась госпожа Элайна, и семья ее признала — опять-таки с какими-то вавилонскими выкрутасами, без права на наследство или что-то в этом духе. Дик постеснялся расспрашивать пленных подробнее. Да не очень-то ему и хотелось подробностей: вавилонское отношение к таким делам вызывало у него оскомину. На словах-то вавилонцы смеялись над святостью брака, а на деле — уже второй раз Дик натыкался на случай, когда бастарда шпыняли хуже, чем в Империи. Первый он знал только по старинным сводкам новостей да оговоркам в биографии своего покойного тестя, но ему и того хватило. Вторым была госпожа Элайна. Как он понял из чужих разговоров, из-за происхождения она не могла рассчитывать на нормальный брак. Только на роль второй жены или наложницы — что делало ее стоимость на «рынке невест» почти нулевой, а ее — бесполезным членом клана. Конечно, она могла унаследовать дело матери — но, судя по всему, работа бордельмаман ее не прельщала. Госпожа Элайна всегда укладывала волосы так, чтобы на виду были две белые пряди — знак происхождения от благородного отца. Госпожа Элайна вела себя так, что леди Констанс по сравнению с ней казалась чуть ли не «своим парнем». Не говоря уже о Рокс. И Торвальд госпожу Элайну любил. А она — его. И к счастью для них обоих глава клана, нашел Торвальда подходящим кандидатом на получение гражданства и вступление в клан через брак. Конечно, ни один вавилонянин на такой брак не согласился бы, но для имперского пленного это было как в огненной колеснице на небо. И для госпожи Элайны тоже подарок — настоящий брак, да еще и по любви, пусть даже с ассоциированным членом клана и гражданином без-году-неделя.
      Им повезло. Хельге — нет. Бедная Хельга.
      По ее словам Дик составил о Торе предварительное мнение как о мерзавце и выжиге. Когда его выволокли из якорного клюза и он увидел, что ошибся навегой, первой мыслью было — ну, всё. Этот сейчас продаст и не поморщится. Теперь за эту мысль было жгуче совестно. Торвальд не только не продал — он мгновенно придумал, как спрятать его от неизбежного обыска, вызвал из дому жену в портшезе и вытащил Дика из порта буквально под юбками леди Элайны. Сам юноша этого не помнил — у него уже начиналась лихорадка и все тело ломило; чтобы он не выдал себя кашлем или хрипом, в него залили две дозы эффригона, отчего он тяжко и муторно заснул. Очнулся уже в доме Торвальда, в гардеробной на матрасе. Госпожа Элайна лично ухаживала за ним. Полиция прошерстила порт и город — но ни под сиденьем портшеза комендантской двоюродной племянницы, ни в ее доме шарить не посмела.
      Дик, полный благодарности, попытался завязать дружбу с этой красивой и хрупкой на вид женщиной — но первые два раза был вознагражден только ледяным молчанием, а на третий раз получил жесткую отповедь.
      — Молодой человек, — сверкая аккуратно подведенными глазами, сказала госпожа Элайна. — Мне не хотелось бы, чтобы между нами возникло недоразумение. Я помогаю вам потому, что доверяю своему мужу и своему дяде, а они по каким-то причинам пожелали сохранить вам жизнь. Вы, по злобе и невежеству, убили женщину, которую я почитала. Вы сеете смуту среди гемов, а она может кончиться только горем. Вы это знаете, должны знать — и все же делаете. Не понимаю, как вы можете — да и не желаю понимать.
      Дик сумел выговорить только:
      — Извините, что вам пришлось так страдать из-за меня. В следующий раз просто суньте все это под дверь, а я перевяжусь сам, да и поем без вашей помощи…
      Конец этой фразы: «…а то неловко выходит — вам же дамой притворяться нужно» — он тоже проглотил, как слишком горячий кусок. Эти слова поползли по бронхам обратно в легкие и тут же пошли мокротой. Он отвернулся, кашляя в салфетку — а госпожа Элайна тем временем закрыла гардеробную, не преминув бросить напоследок:
      — Пользуйтесь спреем и шумите поменьше.
      Через несколько минут Дик сам удивленно спрашивал себя — отчего это он распереживался. А ведь распереживался. Словно кипятку в горло плеснули. Ну да, неприятно в чьих-то глазах быть злобным невеждой. Даже если этот «кто-то» — вавилонская кукла. Но ведь он уже сталкивался с таким отношением. У тех же «бессмертных», например. Может, дело в том, что «бессмертным» он ничем не был обязан, кроме мести?
      В конце-то концов, решил он, эту женщину стоило бы пожалеть. Торвальд ее, скорее всего, ни о чем не спросил, когда вызвал на навегу в портшезе. И вот она, сама не зная почему, вынуждена укрывать мятежника. Нет смысла задавать вопросы: она не только паршиво о нем думает, но и вряд ли что-то знает. Говорить нужно с самим мастером Нордстремом.
      Дик выбрался из гардеробной в туалет и обнаружил, что, во-первых, законтрактировали все мышцы, а во-вторых, простужены почки. Последнее открытие оказалось настолько… неприятным, что отливать пришлось, закусив полотенце.
      Ванная комната находилась ровно напротив гардеробной, по другую сторону большой спальни. А посередине спальни стояла просторная, почти как у госпожи Кордо, кровать. Дик понял, что своим присутствием не только подвергает госпожу Элайну опасности, но и лишает ее того, чего ей и так ввиду скорого отбытия «Фаэтона», перепадет немного. Нет, ей определённо было на что злиться. И хотя ее слова были чертовски несправедливы — этого следовало ожидать; большинство вавилонян, как уже знал Дик, справедливость понимало по-своему. Просто Дик в последнее время встретил слишком много хороших людей и разбаловался. Или привык, что нравится женщинам? Эта мысль была очень неожиданной. Да, если вспомнить как следует — то женщины к нему обычно относились хорошо. Дзё, конечно, жалеют всех… а Ван-Юнь слишком помешана на своем ребёнке… Но уличные девицы были с ним очень приветливы, он нравился матушке Ашере и матушке Гесте Шастар, и, главное, Рокс… Да. Наверное, дело в том, что его еще ни разу не накормила обидой женщина. И еще в том, что он не имеет права госпоже Элайне ответить. Он вернулся в гардеробную, зарылся в одеяло, подавил спреем очередной приступ кашля, немного помолился и заснул.
      Разбудил его Торвальд с новой порцией лекарств и маленьким подносом. Дик, чувствуя себя намного лучше, с благодарностью принял все это, а когда тарелка бустерной лапши и стакан витаминного напитка опустели, Торвальд сказал:
      — Спрашивай.
      — Давно я здесь?
      — Пошли вторые сутки, — и, не дожидаясь новых вопросов, Торвальд сам рассказал, что в порту до сих пор идут поиски, полицейские прочесывают общежития гемов и тоннели коммуникаций, а морская охрана тралит дно в поисках тела. Вся эта суета происходит на фоне праздника открытия навигации, город кишит посторонним народом, а в гавани сутолока: навеги стоят под погрузкой, катера и гравиплатформы непрерывно снуют туда-сюда. Двое рейдеров убиты. Четверо «бессмертных», взявших убийства на себя, находятся под стражей. «Остров прокаженных» заблокирован. Там прошли повальные обыски, на навегах — тоже. Нескольких офицеров с укомплектованных пленными навег допросили под шлемом, но это ничего не дало: ни Хельга, ни ее подчиненные не знали, где Дик.
      — Я им не сказал, — добавил Торвальд, словно это не было понятно само собой.
      — А вас не допросят?
      — Они могут попробовать, если добьются у начальства разрешения допросить гражданина, — Торвальд усмехнулся. — Но я был начштаба флота, и у меня имплантант.
      — «Смерть-машина»? — Дик похолодел.
      — Нет, всего лишь блокировщик произвольной памяти… Но когда эти имплантанты срабатывают, никто не может заранее предсказать результат. А господину коменданту хотелось бы сохранить все мои навыки.
      — Господин комендант… знает, что я здесь?
      — Знает. Иначе я ничего не смог бы, — Торвальд отвел глаза. — Когда мы выйдем в открытое море, я передам тебя на «Юрате». Зиму и весну походишь на навеге, а там… тебе подыщут новое укрытие.
      — Но почему господин комендант согласился укрывать меня?
      Торвальд выдохнул, как курильщик.
      — Я солгал ему, что у тебя есть какие-то идеи насчет того, как уладить дела с Сога. Возвращаться мне только весной, за это время я что-нибудь выдумаю.
      К Дику вдруг вернулось знакомое ощущение тяжелой, но теплой и мягкой ладони на затылке. Его словно бы приподняли над собой и сказали: смотри. Вот что нужно сделать.
      — Сударь, — сказал он, чувствуя, как на шее волоски встают дыбом. — Вы не солгали.
      Клан Сейта находился с кланом Сога в состоянии вендетты. Причины ее терялись в эпохе тайсёгуна Дэвина и нынешнее поколение уже не очень интересовали. Открытых боевых действий кланы не вели — им это запрещал кодекс Рива — но делать друг другу мелкие пакости случая не упускали.
      Клан Сейта контролировал космопорт — и Сога завели себе несколько кораблей универсального взлета-посадки, не требующих специальных условий для запуска. Но клан так нуждался в импортных товарах, что у него не хватало излишков для покупки рабов, и континент уже довольно давно страдал от нехватки рук и переизбытка ртов — потому что потерявшие пилотов экипажи вассальных кланов Сога оседали не в «корабельном городе», а на Биакко. Купить рабов в космопорте Лагаш Сога не могли — перекупщики задирали цены и не желали давать никакой рассрочки. Указ об элиминации и вовсе висел над кланом как опасный ледовый карниз.
      Клан Сога контролировал южные приполярные воды, где жили редкие, деликатесные «снежные крабы». Одной из обязанностей планетников клана Сога был контроль за численностью крабов, потому что эти твари норовили размножиться в геометрической прогрессии. Сога из-за нехватки рабочих рук не справлялись. Крабы совершали опустошительные набеги на плантации водорослей и моллюсков. Сога были вынуждены допускать в свои воды чужие навеги — кроме, разумеется, навег Сейта.
      Торвальд и Хельга построили свой план на том, что с имперскими пленными у Сога никакой вендетты нет и быть не может, а их непонятный статус перед законом мог поставить Сога в неловкое положение, если бы те распространили свою вендетту на имперцев.
      Два года, в течение которых функционировала «имперская флотилия», Сога позволяли «Юрате», «Фаэтону» и «Фафниру» проходить в свои воды — по пути освобождая навеги от всего, что те напромышляли северней экватора. На третий год они освободили навегу Торвальда от всего, что он наловил в южных льдах, а такая практика, став постоянной, сделала бы «имперские навеги» предприятием не очень выгодным. Конечно, они могли ловить северней экватора — как все. Но… это давало бы клану Сейта слишком сильные возможности по выжиманию сока из бесправных пленников. Нужна была такая схема, при которой Занду и Сога, даже примирившись, нуждались бы в имперских пленниках — и именно такая пришла к Дику с мягким, но очень настойчивым прикосновением, которого он так давно и тоскливо ждал.
      — Но ведь это прямая измена, — опешил комендант, выслушав план.
      Дика провели к нему прямо среди белого дня, скрыв его лицо визором и поднятым воротником плаща. В приемной творилась такая толкучка, что никто не обратил внимания на «еще одного планентника». Торвальд и сеу Занда выслушали предложение Дика и решили рискнуть. Теперь юноша отстаивал свой план перед лордом Сейта, не переставая частью своего сознания удивляться тому, как причудливо складывается его судьба.
      — Я не могу быть изменником, сэр, потому что я не подданный дома Рива. Пленники и гемы — тоже не подданные. Сама хартия, которую я вам предлагаю, не нарушает никаких законов дома Рива. Никому не должно быть дела до того, как дом или клан распоряжаются своими рабами, если это не нарушает законов Дома, верно? Значит, никакой измены в этом нет.
      — Высочайший указ об элиминации, — господин комендант постучал пальцем по столу. — Это уже закон, который по твоему плану будет нарушен.
      — Высочайшие указы — не догматы, — сказал Дик. — Их можно отменить следующими указами. Если такие сильные кланы, как ваш или Сога…
      — Шнайдеры не дадут другим кланам влиять на императора, — скривился господин Занда.
      — Шнайдеры хотят увести вас на Инару, — перехватил слово Торвальд. — Им все равно, что будет с теми, кто не захочет уходить.
      — Они раздавят любого, кто встанет на дороге.
      — Если он встанет один. Сударь, это уже вопрос выживания, а не вопрос политики. Имперцы могут потерпеть или не потерпеть Картаго — но второго Эбера точно не потерпят. Для этого мы… имперцы слишком хорошо знают свою историю. Они помнят, что Четвертый Рим начался с горстки безумцев, улетевших за Риорданом на Эрин. Шнайдеру не позволят создать третий Вавилон.
      Комендант поднялся из-за стола и прошелся по комнате. Сеу Занда и Торвальд склонились перед ним. Дик продолжал стоять, глядя прямо перед собой.
      — Ты и в самом деле веришь, что у тебя что-то получится?
      — Да, сударь, — ответил Дик.
      — На каком основании?
      — Скажите, — медленно проговорил юноша, — у вас есть основания верить, что вы сможете сейчас вернуться за стол, сесть и включить терминал?
      — Что мне помешает?
      — Под вами провалится пол. Вас на месте хватит удар. Я, — Дик усмехнулся, — выдерну из-под вас стул. Что угодно.
      Комендант усмехнулся и, медленно вернувшись к столу, сел в свое кресло. Провел по сенсору.
      — Вот видите, — Дик развел руками. — Вы проделали шаг за шагом и сели. Так что мне помешает договориться с Сога?
      — Ты безумец, — сказал лорд Сейта. — Договориться с Сога потрудней, чем сесть за стол.
      — Смотря для кого, сударь, — Дик подавил кашель. — Например, смогли бы вы сделать эти шесть шагов на руках? Я бы смог. Сога не станут с вами разговаривать — но почему бы им не вступить в переговоры со мной?
      — Потому что ты никто.
      — Да, сэр. Я никто. И никому не нужен. Поэтому никто не подумает, что я отстаиваю интересы какого-то одного клана.
      — А если у тебя, маленький имперский нахал, ничего не выйдет?
      — Вы потеряете человека, который ничего для вас не значит.
      — А ну как ты живым попадешь в руки СБ или синоби?
      — Я думаю, сударь, — Дик сглотнул, — что если Шнайдер захочет вас в чем-то обвинить и убить, ему для этого не нужен буду я. Вы контролируете космопорт. Чтобы доверить вам такое дело, Шнайдер должен контролировать вас. У него на вас и так что-то есть.
      Тут кашель взял свое, и юноше оставалось только распечатать медицинскую салфетку и дышать в нее, пока приступ не закончился.
      — Что ж, — прищурился комендант. — Попробуй… брат смерти.
      — К… как вы меня назвали? — Дик выпрямился.
      — Разве это не твои слова — что смерть твоя сестра и все такое? Вроде бы ты сказал именно это в «Морской звезде». Или слухи, как обычно, врут?
      — Это… меня неправильно поняли, — справа удивленно смотрел Торвальд, слева таращился господин Занда. — Да, христианин может сказать, что смерть — его сестра, потому что…
      — Неважно, — отмахнулся комендант. — Если она твоя сестра, то ты — ее брат, таковы законы логики. Брат смерти, Апостол крыс, имперский синоби — кем бы ты ни был, сделай то, что обещал. Если Сога прекратят нападать на мои навеги, я помогу тебе… чуть подольше не встречаться с сестрой.
      После этой встречи Дику выправили фальшивое удостоверение личности и пропуск в порт, так что на «Фаэтон» он возвращался уже не под юбками госпожи Элайны. Официально его назначили помощником эколога по технической части. В обязанности эколога входило наблюдение за экосистемой моря, а в обязанности техника-помощника — обслуживание ботов наблюдения.
      Дик полагал, что теперь-то ему не нужно будет жить в доме госпожи Элайны, но ошибся. Торвальд, опасаясь еще одного обыска на навегах, оставил его при себе — только перевел из гардеробной в свободную комнату для слуг. В тот же день Дик получил подержанный сантор и несколько патронов памяти с техническими описаниями наблюдательных ботов. Этого ему хватило на все три дня до отхода навег. Неприятных столкновений с госпожой Элайной больше не было — но Дик так и не смог вызвать в себе хоть какой-то приязни к Торвальду. Помимо благодарности, не получалось ничего. А нужно было нечто большее, очень было нужно, потому что предстоял нелегкий разговор.
      Конечно, его можно было и не начинать прямо сейчас… Отложить на завтра. На послезавтра. На когда угодно…
      Дик тихо вздохнул и поднялся по трапу.
      — Отчего не спишь? — спросил Торвальд.
      — Мне трудно, — честно признался юноша. — Когда кругом…
       Мужчины…
      — люди, я… как будто опять на пиратском корабле. Душно, и…
       Страшно…
      — …душно.
      — К сожалению, я не могу предложить тебе отдельную каюту. Как и себе.
      Дик посмотрел на него и не увидел никаких признаков насмешки в лице. Только подлинное сочувствие.
      — Я тебя понимаю. У меня те же проблемы. У большинства.
      Дик знал, что большинство на навегах — и вообще в «колонии прокаженных» — составляют офицеры в чине не ниже капитан-лейтенанта или полковника. Простых военных не тащили на Картаго. Такие, как Грегор, были скорей исключением — «Сокол» попался уже под самый конец войны, когда пленных девать было больше некуда…
      Да, эти люди привыкли к комфорту — хотя бы относительному. Торвальд явно думал, что понимает его — но у Дика были немножко другие проблемы, чем у этих офицеров.
      — Если бы вы… разрешили мне перебраться в четвертый кубрик, — сказал он.
      — К гемам, — Торвальд приподнял брови.
      Дик провел рукой по глазам. Торвальд опять понял его неправильно, но… лучше уж так.
      — Я ведь работаю с ними. Чиню боты в цеху… вообще… Сэр, я…
       Смертельно устал проповедовать…
      — Я бы там просто лучше спал. Они не такие… шумные, и…
       И что бы ты ни утверждал, ты не воспринимаешь их как полноценных мужчин…
      — И я привык к ним, — сказал он с гораздо большим напором, чем хотел.
      — Ричард… Или тебя лучше называть Кайзер? Нет? Хорошо, Ричард… Я должен быть откровенным — мне совершенно не хочется получить приговор за этологическую диверсию.
      — Да, я понимаю… сэр, мы должны были давно поговорить, и именно об этом. То, что я предложил господину Сейта… оно совершенно невозможно без этой… этологической диверсии. Хартия с домом Сога, если она состоится, должна включать пункт о признании гемов людьми. Иначе это будет просто еще одна грязная перепродажа.
      — Я понимаю. Но эта хартия еще не состоялась. И если ты начнешь проповедовать здесь…
      — Я уже проповедую здесь, — сказал Дик.
      Торвальд поднял глаза к пасмурному небу.
      — Ну я же просил, — просочилось у него сквозь зубы.
      — Вы меня не дослушали, сэр. Вы тоже проповедуете, и все здесь. Мы живем с ними рядом, они смотрят на нас, слушают нас… Они похожи на детей, это правда — но дети не глухие. И не тупые. Они очень многое понимают. И если кто-то работает рядом с ними… Они ведь не могут не видеть, кто и как к ним относится.
      — Разве мы относимся к ним хуже, чем вавилоняне? — удивился Торвальд.
      — Мы иначе относимся, сэр, вот в чем дело. Мы не можем относиться как вавилоняне, у нас другое воспитание. Мы к ним относимся как не пойми кто. Христианского отношения себе не разрешаем, вавилонского не умеем, а они… они непривычны к такому. И мы тоже. Сэр, какая бы это ни была идея, купить рабов на навегу — она обернется скверно для имперцев прежде всего. Мы должны… разрешить себе быть христианами. Иначе мы станем чем-то много хуже вавилонян. Приговора за этологическую диверсию нужно было бояться раньше. Нужно было не набирать гемов в экипаж. А теперь уж поздно. Я не благовествую им словами, но я… отношусь к ним как должен относиться, и иначе не могу. Этологиеская диверсия будет по-всякому, вы можете только решить, кого подрывать: гемов или своих людей.
      Торвальд смотрел ему в глаза все время этого монолога, потом сказал:
      — Поднимается ветер. Не хотелось бы его перекрикивать. Пойдем внутрь.
      В капитанской каюте он заварил кофе, плеснул в чашки немного синтетического бренди.
      Незнакомый сладко-горький запах был как смешанное чувство радости и грусти.
      — Это была плохая идея, — согласился Торвальд, грея ладони о свою чашку. — Но другого выхода не осталось. Набрать людей-вавилонян означало повести их на верную гибель. А имперцы со мной идти не хотят. В прошлый раз я потерял корабль и людей. Хельга не замедлила воспользоваться случаем и раздуть этот страх и ненависть ко мне. Теперь я в общих глазах едва ли не больший мерзавец, чем Дельгадо. Почему ты не пьешь?
      — Спасибо, сэр, — Дик ради приличия глотнул.
      — Так что ты предлагаешь?
      — Я всего лишь прошу, чтобы мне разрешили спать в четвертом кубрике.
      — Мне нетрудно разрешить, но чего ты этим добьешься?
      — Я хоть объясню им, что происходит. Они… теряются, сэр.
      Торвальд встал из-за стола и принялся расхаживать по каюте. Что-то не давало ему покоя, и Дик догадывался, что именно. Торвальд понимал, что Дик прав — верней, он наверняка сам давно думал о том, что Дик сейчас проговорил вслух. Но он понимал и другое. Здесь, на навеге, жили и работали люди, которые в Империи жили другой жизнью. Они были офицерами, многие — из старинных фамилий. Они были, что называется, люди из общества. Нет, не тяжкий труд и лишения смущали их — и даже не потеря своего положения в обществе, а то, что их отношения становились неясными. Привычная иерархия дала трещину. И ко всему этому добавлялись гемы. Разделять доктрину Церкви — это одно, а жить бок о бок с такими… странными людьми — несколько иное.
      — У тебя есть мое разрешение, — сказал Торвальд, подумав. — И… ты прав, нужно обсудить общую стратегию поведения по отношению к гемам. Стейн вызовет тебя, когда командный состав соберется на совещание. Что-то еще?
      — Это вы меня позвали, сэр. Вы хотели что-то сказать.
      — Ах, да… Я полагаю, пришло время поделиться соображениями насчет нашего общего дела. У тебя появился какой-то конкретный план?
      — Пока еще нет, сэр, но… две вещи.
      — Я слушаю.
      — Первое, сэр — это общая встреча всей флотилии. Всех трех кораблей. «Фаэтон» не потянет это дело один, мы должны участвовать все вместе — или отказаться от задачи. Я полагаю, что наилучшим временем будет Рождество. И второе — я присматривался к господину Бадрису и думаю… еще об одном человеке. Одним словом, экологи, сэр. Они могли бы посредничать при примирении.
      — Если захотят, — тоном возражения сказал Торвальд. — И если смогут.
      — Мы узнаем только когда попробуем.
      Торвальд смотрел на него, скрестив руки на груди и приподняв брови.
      — Откуда в тебе столько уверенности, мальчик?
       Уверенности? Он называет это уверенностью?
      — Сэр, я… вы не подумайте, я не пытаюсь командовать вами. Но так случилось, что я оказался здесь, и терпеть не могу безделья.
      — Интересно. Я ожидал от тебя несколько других речей.
      Дик тихо выдохнул в чашку. Он догадывался, чего ожидал Торвальд. Да и многие другие.
      — Все, чего вы ожидали, вы могли сказать себе сами.
      Торвальд включил вытяжку и закурил. Вторую сигариллу он подвинул юноше.
      — Когда я услышал твои программные речи, я подумал — это святой или сумасшедший. Когда ты напросился на аудиенцию у лорда Сейта, я подумал, что ко всему прочему у меня теперь будет еще и слава предателя, потому что ты не выйдешь живым за порог его резиденции. Я боялся, что ты начнешь ему говорить о своем предназначении. О Божьей воле. Но в том, что ты говорил, было… какое-то сверхъестественное здравомыслие. Ты словно прочел мои мысли и высказал их — а ведь я долго не решался их высказать. Потому что — кто я такой. Это первое, о чем спросили бы меня: кто ты такой, чтобы подавать нам советы. Суна Ричард, Ран или как тебя еще называют… скажи, кто ты такой?
      Дику стало вдруг весело.
      — Я никто, сэр. Вы же слышали. Вы-то должны думать о людях, сэр, а я никто, и могу рисковать больше, чем вы. То, что господин Сейта нас выслушал… он выслушал не меня и не вас, а собственный ум. Ведь по уму выходит, что все их дурацкие вендетты пора кончать. Кто-то когда-то кого-то убил, и из-за этого кровники режутся семьдесят лет. Где тут хоть капля разума? Они сами себе говорили все это давным-давно. Совсем как вы. Сога нужны рабочие руки, Сейта — мир, вам — добыча, а гемам — человеческое обращение. Разве не хорошо сделать так, чтобы каждый получил, что ему нужно и довольны были все?
      — А ты не слыхал старую поговорку «Нет более чистой радости, чем глядеть на горящий дом соседа»?
      Дик несколько секунд смотрел на капитана озадаченно. Он не высыпался в последние дни, и неожиданный поворот в беседе застиг его врасплох. На преодоление инерции мышления потребовалось короткое время.
      — Неужели Сога или Сейта могут сорвать этот договор просто… из-за такой глупости?
      — Имперцев ты исключаешь?
      — Но сэр…
      — Ты просто еще очень молод. Ты рассуждаешь как взрослый, я и сам на это попался. Но нельзя забывать, что людей ты знаешь еще очень и очень мало. Почему ты не куришь?
      Дик спрятал сигариллу за ухо.
      — Мне пока не хочется, спасибо, сэр.
      Сигарилла слишком была похожа на те импортные, дорогие, что курил Моро. И у Дика были свои планы на это курево.
      — В длинной и грязной истории, которая тянется за человечеством еще со Старой Земли, — сказал Нордстрем, — много раз случалось так, что из-за мелочных причин, из-за зависти, глупости, подлости отдельных людей гибли целые государства.
      — Я понимаю, сэр, — сказал Дик. — Извините, я устал и не подумал сразу.
      — Иди спать, — вздохнул Тор. — В четвертый кубрик, если все еще хочешь.
      Дик вскочил и, чуть ли не на бегу крикнув:
      — Спасибо! — вылетел за дверь.
      — Ты опять меня будишь? — пробормотал сонный Петер, когда Дик свернул постель и взвалил ее на себя.
      — Это в последний раз. Меня перевели в четвертый кубрик, — ответил юноша. Потом вынул из-за уха сигариллу. — Возьмите, пожалуйста. Если ее растереть и смешать с этой морской травой… может выйти неплохо.
 

* * *

 
      До Рождества оставался еще месяц. Никаких особенных надежд Дик на эти четыре недели не возлагал. После кракена им встретился косяк аватар — такой большой, что господин Бадрис дал добро на отлов пятидесяти тысяч взрослых особей и просигналил ближайшим навегам, чтобы перехватывали косяк на пути следования — эта серебристо-белая орда могла выжрать всю зелень в округе, если не расколоть ее.
      Рыбина давала два-три килограмма прекрасного белого филе, но на каждого из работников цеха таким образом приходилось больше двух тонн мяса для обработки. Старые разделочные и погрузочные боты то и дело выходили из строя, и Дику было некогда присесть в течение пяти дней. Все ходили в чешуе, как морские черти. Единственное, что было хорошо в это время и неделю после — кухня. До встречи с кракеном все питались двумя блюдами, которые Петер умел готовить из бустерной муки — собастой и пастоном. Потом к этому прибавился кракен вареный, кракен обжаренный в масле, кракен маринованный и кракен соленый. Навегарес уже шутили, что вот-вот поднимут бунт, но тут пришли аватары, чью нежную печень можно есть просто сырой, только чуть-чуть присаливая.
      Впрочем, на третий день на нее уже никто смотреть не хотел, включая корабельного кота Бандита.
      После того как аватары превратились в полтораста тонн прекрасных консервов, на корме остались несколько куч голов и потрохов, которые почему-то не побросали в море. «Пусть немножко подгниет, тогда мы на это приманим зеленых акул», — объяснили Дику. А на свежие останки аватар пришла такая уймища длинных черно-серебристых рыб, что за навегой два дня тянулся шлейф, видный из космоса (господин Бадрис показал юноше изображение на экране). Навегарес ловили этих рыб на леску, из спортивного интереса — промыслового барракуды не представляли, их мускулистая плоть была слишком жесткой. Конечно, на Картаго можно есть всех. Но навегарес интересовала прежде всего кожа — из нее делали пояса, плетеные браслеты, украшения, даже одежду.
      Вскоре барракуды отстали, а на корме стало невозможно находиться. Снасти и цеховое оборудование успели перенастроить на промысел зеленой акулы — и тут совершенно неожиданно (метеорологов дружно материли полдня) обрушился шторм. Предупреждение получили всего за два часа; только и успели, что поснимать палубное оборудование и задраить люки.
      Штурман пообещал вывести «Фаэтон» из полосы шторма за трое суток. Для всех, кроме вахтенных, это означало трое суток безделья. Причем не блаженного безделья, которое можно употребить на отдых или занятия милой сердцу чепухой, вроде плетения браслетов и поясов — а утомительного безделья, когда главное занятие — удерживаться на койке. Дик рассчитывал выспаться наконец — но проспал по-человечески часа четыре, не больше. Все остальное время его то и дело вытряхивало из сна, когда навегу особо удачно подкидывало на волне. Днем было ничуть не лучше: гемы, соседи по кубрику, маялись от лютой качки. Все они были захвачены рейдерами где-то на других планетах, все были созданиями безнадежно сухопутными — и даже поражающая непривычного человека самодисциплина не могла помочь им справиться с дурнотой. Дик переносил болтанку ненамного лучше, но — пилотские ли способности тому причиной или что иное — его хотя бы не рвало. У него еще было достаточно сил, чтобы читать взятые у Рокс заметки по истории Картаго. Это было интересное чтение.
      …Тайрос, прежняя столица Дома, хотя и насчитывал более пятисот тысяч человек постоянного населения, по сути дела и планетой-то не был. Безжизненный спутник Тиамат, газового гиганта в системе Мелькарта, Тайрос представлял собой ледяную комету около девятнадцати тысяч метров длиной и одиннадцати тысяч — в поперечнике. Лед был причудливой смесью разных газов, но преобладали кислород и водород.
      Сначала вольные торговцы и пираты просто пополняли здесь запасы воды и воздуха. После нескольких попыток отдельных капитанов наложить на Тайрос лапу, самые умные (то есть, выжившие) заключили «ледяное перемирие» и составили хартию, по которой Тайрос не может находиться ни в чьей полной собственности, а должен принадлежать «Ледяному Братству». Корабли проигравших, вплавленные в лед, послужили основой базы. Несколько десятилетий спустя постаревшие пираты осели там, промышляя добычей воды и воздуха для проходящих кораблей.
      Хартия «Ледяного Братства» была первым законом дома Рива. Капитан Дэвин, капитан Сонг, коммодор Кордо, капитан Вара, капитан Сейта, коммодор Гетц, адмирал Рива и адмирал Бон, творцы Хартии, положили начало пиратской аристократии Рива.
      Дик не особенно вдавался в подробности «ледяного» периода. Ему довольно было знать, что потомки адмирала Рива сумели навязать всем остальным кланам свое господство — после чего «Ледяное братство» превратилось в «дом Рива», хотя остальной Вавилон не собирался признавать Домом сборище наемников и бандитов. Гегемония Рива, стоявшая на терроре, продержалась недолго — заручившись поддержкой новичков, Вара, Сейта, Сатоми и Гетц свергли Рива и убили всех мужчин клана. Однако имя Рива оставили — в назидание потомкам. То ли потомки прониклись, то ли еще по какой-то причине — но террор не стал в доме Рива популярным методом правления. За всю историю только два или три тайсёгуна попытались к нему прибегнуть, и оба не протянули дольше трех лет.
      На первый взгляд существование дома Рива казалось парадоксальным и даже невозможным. «Ледяное братство» притягивало сорвиголов, отщепенцев, нарушителей закона и из Империи, и из Вавилона, и из неприсоединившихся миров. Внутренняя вражда, вендетты и дуэли были постоянным фоном, на котором разворачивалась история противоборства и союзничества самых сильных кланов.
      Господин Бадрис откровенно недоумевал по этому поводу — но Дик, будучи космоходом, понимал, в чем дело. Жизнь на кораблях такова, что или ты способен ради общего дела мириться со своим злейшим врагом хотя бы на время — или списывайся на планету и в пространство больше не ходи. Вся вражда остается внизу. Спустился на планету — можешь собачиться с кем хочешь, драться и резаться насмерть — но вверху изволь подставлять ему плечо, как он — тебе.
      Среди левиафаннеров этот неписаный кодекс блюли свято, и его нарушитель мог очень легко прогуляться из шлюза без скафандра. В этом смысле различие между космоходами и планетниками было сильней, чем любые другие различия между культурами, политическими партиями и социальными стратами.
      Поэтому вендетты и дуэли, терзавшие Рива непрестанно, прекращались чудесным образом, как только перед Домом вставала внешняя угроза. Рива не устояли бы — не начни сопредельные доминионы Империи и Высокие дома Вавилона, устраивать против «Ледяного Братства» военные экспедиции. Вольным торговцам и пиратам пришлось сплотиться, избрать из своей среды военачальника-тайсё и дать организованный отпор.
      Не будь между Доминионами и Домами постоянно тлеющей вражды — сопротивление закончилось бы поражением Братства. Но Отрани, ближайший и самый сильный имперский Доминион, не мог устоять перед искушением снять сливки с войны Рива и Дома Акари. Акари, в свою очередь, поддерживали Рива, если уж слишком широко разевал рот Отрани. Так на тайсё были возложены не только полководческие, но и дипломатические функции — и несколько новых хартий давали ему полномочия главы государства. Эти полномочия делились между тайсё и женщиной из его клана, на которую возлагались обязанности управлять станцией-крепостью Тайрос в отсутствие тайсё и основной части флота.
      Необходимость в десантных операциях на Фарне обусловила создание армии. К титулу тайсё присоединился слог-иероглиф «гун» — «войско». Ледяное Братство, основанное восемьдесят шесть лет назад, превратилось в государство…
      Дик уже дошел до возникновения клана синоби, когда по внутренней связи его попросили подойти в кают-компанию.
      — Добрый вечер… — Дик несколько опешил, войдя в помещение. Он думал, что зовет Торвальд — но тут были все высшие офицеры «Фафнира», одиннадцать человек. То есть, все навегарес в звании не ниже капитана третьего ранга. Петер, капитан-лейтенант, в это избранное общество не попал. Господин Бадрис — тоже. Только имперцы. И только те, кто, по идее, знал, что за новый человек у них в экипаже. Хотя Дик подозревал, что догадывались все.
      Дик почувствовал себя как перед «Бессмертными». Хотелось вытянуться по струнке и отсалютовать хотя бы по-синдэновски, рука к сердцу.
      — Садись, — велел Торвальд. Точнее, поправил себя Дик, контр-адмирал Нордстрем.
      Разрешение было весьма своевременным — пол снова качнулся и Дика повело на стену. Не заставляя просить себя дважды, он откинул ближайшее сиденье, упал на него и пристегнулся.
      — Скажите, юноша, — начальник поста связи капитан второго ранга Кьелл Холмберг меланхолично подпер щеку ладонью, — не доводилось ли вам творить чудес? Например, бывать в двух местах одновременно?
      — Нет, сэр, — уверенно ответил Дик. Чего-чего, а бывать в двух местах сразу — этого с ним не бывало.
      — Гляньте сюда, — Холмберг протянул Дику визор своего сантора. — Это последние новости из Пещер Диса.
      Дик надел визор и начал читать, и с каждой фразой у него усиливалась морская болезнь.
      В Пещерах Диса несколько часов назад нашли человека, убитого флордом. Убитого… так, как Дик убивал в логове «Драконьего цветка». В мертвеце опознали Джана Синту по прозвищу «Хорицу», человека «свободной профессии», а по-простому — наемного убийцу. Этот факт вкупе со способом убийства привел тамошних сетевых сплетников к выводу… к совершенно понятному выводу. Официальная новость уже была обвешана целой гирляндой комментариев. Уроды, стонал про себя Дик. Никакой я не «ангел мести» и не «имперский рыцарь». И не «полоумный фанатик». Да меня там вообще не было!
      — И… что? — осторожно спросил он, снимая визор. Не желал он читать до конца эту муть. — Меня же там не было. Вы же знаете.
      — Мы знаем, — кивнул Торвальд. — Ты дочитал до призывов объявить награду за твою голову?
      Дик только кивнул в ответ.
      — Она объявлена. Но это сделал не Шнайдер. Андраш Каллиге, глава Братства, предлагает пять тысяч дрейков.
      — Всего-то? — Дик фыркнул. — Надо зарезать еще парочку пиратов. А то на люди показаться неловко.
      Офицеры переглянулись.
      — Видаль? — капитан первого ранга Орьял Лапидот говорил с самым густым парцефальским акцентом. — Какой отважни речь! Но хотель би услишать и умни речь.
      — Рейдеры думают, что я в Пещерах, — продолжал Дик. — Это хорошо. Плохо то, что я, кажется, знаю, кто оставил в Пещерах этот след. И значит, этот человек точно знает, что там меня нет и быть не может. Значит, он скоро вычислит, где я могу быть. Мне нужно как можно скорее попасть на Биакко. Или, в крайнем случае, на другую навегу.
      — Но у нас пока ничего не готово, — возразил Торвальд. — Никакого плана совместных действий с «Юрате» и «Фаэтоном»…
      — Не говоря уже о том, — добавил Холмберг, — что господину Бадрису мы довериться не можем.
      — Экологи — запасной вариант, — сказал Дик. — Дело ведь вот в чем. Этот… Джан Синта… его ведь посылали не за моей головой. Я думаю, когда Бессмертные поняли, что со мной они не сторгуются — они решили нанять этого Синту, чтобы убить синоби Лесана Морихэя. Но Лесан его убил первым. Значит, мне опять есть о чем с ними торговаться.
      — А при шём сдесь наши дельа? — не понял Лапидот.
      — Так ведь половина Бессмертных, что пытались со мной сговориться — из Сога! — хлопнул себя по колену Дик. — Да и вообще половина армейцев — из них! Я узнавал перед тем, как назначить встречу — это самый армейский клан. Из тех, с кем я говорил, только сеу Дас — член клана Дусс. Остальные — Сога. Получается, на Биакко есть люди, с которыми мне есть о чем говорить. Я предложу им новые условия сделки…
      — С каких пор ты стал наемным убийцей? — спросил Торвальд.
      — Да ни с каких! — юноша снова хлопнул себя по колену, теперь уже с досадой. — Моро нужно убить по-любому, такая дрянь не должна жить на свете, но моя доминатрикс леди Констанс Мак-Интайр, она жива и находится в плену, с ней ее брат и ребенок. Ее хотят продать доминиону Брюсов — и один дьявол знает, чем кончится для Империи тайный союз Брюсов и Рива. Ну а раз Бессмертные хотели головы Моро… это шанс, и я за него уцепился.
      — Я смотрю, ты не пропускаешь своих шансов, — засмеялся самый молодой из офицеров, Гуннар Крейнер. Он был среди тех троих, кто вынул Дика из клюза.
      — Вы видели, как я за них цепляюсь, — улыбнулся юноша. — Короче, неважно, что я предложу «Бессмертным». Важно, что со мной станет разговаривать кто-то из Сога. И я через него попробую добраться до того, кто повыше.
      — А если не удастся?
      — Тогда план «Б». Вас грабят, вы предлагаете грабителям сделку. Если мы не сможем заключить хартию со всем кланом — почему не заключить ее с каждым семейством в отдельности?
      — Не знаю. Все это…, — Холмберг сделал руками круговое движение, — с моей точки зрения просто мыльный пузырь.
      — У тебя есть альтернатива? — спросил Нордстрем.
      — Да. Ничего не менять. Ждать прихода имперской армии.
      — Сколько? Десять, пятнадцать лет? Двадцать?
      — Мне двадцать шесть, — пожал плечами Холмберг. — В сорок шесть я буду еще молод и полон сил.
      — Если не сгниешь здесь раньше, — Дик не разглядел, кто это сказал.
      — Если буду жив — постараюсь не сгнить. Когда умру — выбора мне, боюсь, никто не предложит. В отличие от юноши, я не святой. Мне нечего рассчитывать на нетление.
      Насмешка была добродушной, совсем не такой, как у капитана Шерри — но все же она оставалась насмешкой. Дик покраснел.
      — Я тоше пльанирую бить мольодим в шестьдесят фосемь, — фыркнул капер Лапидот. — Но шестоко саставлять Катарину шдать так дольго.
      — Если вы погибнете, она не дождется вас никогда, — развел руками Холмберг.
      — Што ш, она полюшит шанс отъискать кого-то полютше, — засмеялся капитан первого ранга.
      — А как же присяга, Холмберг? — Крейнер, казалось, вот-вот задохнется от возмущения.
      — В отличие от тебя я доброволец. Как и Торвальд, и Лапидот, кстати. Я обещал Господу свой корабль и свое тело на четыреста дней. Корабль я потерял, четыреста дней истекли три года назад. Тело мне хотелось бы сберечь еще лет пятьдесят.
      — А душу? — тихо спросил Дик.
      — О. Началось, — связист щелкнул пальцами. — Юноша, одним из немногочисленных достоинств этой в целом довольно гнусной планеты является низкая вероятность нарваться на проповедь.
      — Низкая — не значит нулевая, — проговорил Дик. Было бы лучше сейчас встать и занять место у стола напротив Холмберга, но корабль слишком мотало. — Я тоже хочу жить, сэр. Каждый раз, когда мне казалось, что я хочу умереть, и подступала смерть — я начинал бороться за жизнь. Так что я вас понимаю. Если вы не захотите присоединиться — я вам разве что позавидую, а упрекнуть ни в чем не смогу.
      Он прокашлялся — собственный голос вдруг показался слишком хриплым и каким-то механическим.
      — То есть… вы все знаете, кто я и как здесь оказался. Я давно хотел сказать… что я уважаю всех вас очень. Когда был маленьким — мечтал стать как вы. Однажды оказаться здесь, чтобы освободить всех рабов и отомстить всем Рива. Быть очень смелым и справедливым… Каждый крестоносец был в моих глазах героем. Я вам завидовал… хотел, чтобы Рива продержались как можно дольше. Чтобы дождались… меня. И вот… — юноше вдруг стало смешно. — И вот он я, здесь. Что бы вы себе ни решили — я буду вас уважать, но мои четыреста дней еще не вышли. Я останусь в строю и буду… как вы сказали, господин Крейнер? — цепляться за свои шансы.
      — Браво, мастер Суна, — проговорил Крейнер. — Я с вами.
      — Капитан Суна, — поправил Торвальд. — Ведь так?
      — Да, — согласился Крейнер.
      — Йо, мэн… — подал голос еще один молчавший до сих пор офицер. Эти два слова Дик понял, он часто слышал их здесь и означали они «Да, но…». Дальше он ничего не разобрал, да и Торвальд оборвал говорящего довольно быстро.
      — Говорите на астролате, адмирал Вальне. Здесь не все понимают свейский.
      — Я хотель сказать — ради чего мы должны делать то, что предлагает мольодой человек? — Дик ожидал еще более густого свейского акцента, чем у Лапидота, но латинский выговор адмирала был почти чистым, и юноша понял, что его просто хотели исключить из обсуждения. — Что нам даст это предприятие — мир Сейта и Сога?
      — Самое меньшее — возможность спокойно зарабатывать себе на хлеб, — ответил Тор.
      — Нет, я не имею в виду тебе и твоей семье, Тор, — покачал головой адмирал. — Видит Бог, я хотель, чтобы это оставальось между нами, но ты настаиваль. Ты сливалься с местным обществом. Тебя приняли в клан. Прекратить грабежи — первым делом твой интерес. Не так ли? Мы ничего не теряем, когда нас грабят. Это не наши навеги. Мы здесь — такие же рабы, как гемы. А ты рискуешь своим положением в клане. Не так ли? Прошлый раз ты попыталься оказать сопротивление. Сога убили шесть чельовек и утопили навегу. И вот я вижу — ты решиль поменять тактику. Ты приводиль мольодого человека и говориль, что это — Ричард Суна. Браво. Но почему я дольжен верить, что это естьРичард Суна? Мольодой человек говорит не так, как говориль бы на его месте тот, кого семью Рива убили столь жестоко. Чтобы Ричард Суна старалься ради дома Сога? Откуда выходила половина «Бессмертных»? Этого не может быть. Это фальшивка. Можете не показывать шрамы, мольодой человек. Их тоже легко подделать.
      — Я вам ничего показывать не собираюсь, — сквозь зубы сказал Дик. — Мне все равно, что вы думаете. Я хочу сделать жизнь нескольких сотен людей и гемов немного полегче.
      — Браво, — повторил адмирал Вальне. — Прекрасная актерская игра. Вы даже побледнели.
      — Я видел, как этот мальчик забрался в клюз по якорной цепи, — Крайнер медленно и плотно опустил на стол кулак, словно приложил печать к своим словам. — Он замерз до полусмерти. Это, по-вашему, тоже актерство?
      — Высочайшего класса, — усмехнулся адмирал. — Здесь есть целый клан таких профессиональных актеров. Клан синоби.
      Дика разобрал смех. Неуместный и почти непристойный смех, которого он уже не мог сдержать. Со стороны это, наверное, выглядело как приступ неудержимой икоты.
      — Что с тобой? — спросил тревожно Торвальд.
      — Кажется, юношу доконала-таки морская болезнь, — Холмберг пошарил в ящике стола и бросил Дику скомканный пакет. — Ну-ка, держи!
      Дик не стал ловить. Не мог. От смеха руки не слушались.
      — Я… — проговорил он, — я смеюсь. Это я так смеюсь. Всё нормально. Не успел научиться.
      — Что смешного вы нашли в моих словах, мольодой человек? — нахмурился адмирал.
      Дик ничего не смог ответить — только головой помотал. Воображение рисовало ему уморительнейшую картину: где-то в небесах под руководством архистратига Михаила работает гигантская фабрика по изготовлению военных умов — а на конечном этапе производства какой-то мелкий ангел, а может, просто бот, раскидывает их в два ящика с надписями «Рим» и «Вавилон». Направо-налево. Автоматически. Маршал Вальне и тот майор из «Бессмертных» принадлежали явно к одной серии…
      — Мне, пошалюй, тоше смешно тумать, што этот мальшик мошет бить шпион, — сказал Лапидот. — Шельовек такого восраста дольшен бить гениальни актор, штоб так съиграть.
      — Да кто вам сказал про возраст? — от волнения у Вальне пропал даже акцент. — Он сам и сказал, но здесь Вавильон, здесь можно имплантировать память клону любого возраста. Чельовек перед нами может быть старше меня.
      — Подите вы к лешему с такими выдумками, адмирал, — отмахнулся кто-то.
      — Выдумки? — Вальне вскочил было, но пол опасно накренился и адмирал сел. — Как этот мальчик может в свои годы столь искусно владеть мечом? Те, кого он зарезаль в Пещерах Диса, были далеко не овечки. Кто научиль вас, юноша?
      — Я сам не знаю, как это получается, сэр, — попытался объясниться юноша. — Наверняка здесь полно флордсманов лучше меня, просто бандиты привыкли иметь дело с беззащитными и не ожидали нападения… А меня учил Майлз Кристи, шеэд. И потом еще оказалось, что он сам и изобрел флорд. Он меня так гонял, что мне пространство с бутылочное горлышко казалось.
      — Шеэд? — Вальне отмахнулся. — Скажите еще, сам Ааррин.
      — Нет. Диорран.
      — Да прекратите издеваться над нами, сопляк! Диорран, ри’Даррин, изобретатель орриу, был твоим учителем? Да за одну эту льожь тебя сейчас стоило бы утопить. Ричард Суна, настоящий христианин и мученик, умер на арене, а ты подделка, фальшивка.
      Дик не желал больше этого слушать. Он отстегнулся от сиденья, не без труда преодолел расстояние до двери и вышел в коридор.
      В этом коридоре было шесть люков: в кают-компанию, в рубку, в туалет, на мостик, на нижнюю палубу и наверх, на воздух. Дик выбрал последнюю. Он уже оскандалился со смехом, и теперь ему очень не хотелось показывать господам офицерам, как плохо он научился плакать.
      Ветер не обманул ожиданий. Одной смачной влажной оплеухой он смазал водичку, что уже пропитала ресницы и готова была выкатиться на нос. А потом влепил под дых. Дышать и хоть что-то видеть можно было только к нему спиной.
      Дик привычным уже движением пристегнулся к лееру и встал к ветру спиной, лицом по ходу навеги. Ветер давил на спину, и юноше казалось, что если бы он даже захотел упасть на спину — не смог бы.
      Небо впереди было чуть светлее, чем позади — навега шла на юго-запад, прямо на гору, отлитую из темно-зеленого стекла. С непривычки можно было сорваться в панику при виде этой громады, катящейся на судно, но Дику это зрелище было уже не в новинку. Он знал, что вода не сомнет корабль, а поднимет его на горбу так высоко, что сигнальная мачта оборвет тучке-другой грязно-серый подол. И лишь на самом гребне вала, когда навега изогнется до визга в сочленениях и соскользнет вниз, в следующий провал, через борт перекатится волна и ветер добросит брызги до надстройки.
      Так оно и случилось. А потом еще раз и еще.
      Спокойно, сказал себе Дик. Разве не так происходит всегда? Вверх-вниз, ветер в спину и брызги в морду, но нужно просто двигаться дальше, не гадая, которой из этих волн в конце концов удастся тебя перевернуть.
      — Накинь капюшон. Незачем снова падать с простудой, — сказал Торвальд.
      Потом они долго молчали, вцепившись в леер. Вода меняла цвет с темно-зеленой на темно-лиловую: садилась Анат. Наконец Торвальд хлопнул юношу по руке и показал вниз: пойдем.
      — Вы это имели в виду? — спросил Дик в сушилке, расправляя на вешалке плащ. — Когда говорили про дом соседа?
      — Не совсем. Но что-то очень близкое, — Торвальд тоже снимал мокрую одежду.
      — Я не понимаю, — Дик повесил свою тунику рядом с капитанской, захлопнул створки сушилки и прислонился к ней лбом. — Коматта нэ! Почему люди верят во всякую фуннию, когда нужно вынуть голову из… из-подмышки и посмотреть на вещи прямо?
      — Ну, в гипотезу адмирала Вальне всерьез не поверил никто, кроме адмирала Вальне. Да и он скоро переменит мнение. Эта гипотеза явно пришла к нему экспромтом и совершенно не держит воды, в чем он скоро убедится сам. Наша с тобой проблема в том, что наиболее компетентным людям в «колонии прокаженных» очень трудно принимать советы от кого-то втрое младше себя.
      — Наша с вами, сэр?
      — Да, — уверенно сказал Торвальд. — Наша с тобой. Я, видишь ли, хочу стать человеком твоей, как ты выразился в прокламации, клятвы.
      Дик удивился главным образом тому, что его способность удивляться, оказывается, еще не исчерпалась.
      — Мне понравились твои… воззвания, — пояснил контр-адмирал Нордстрем. — Видишь ли, я боялся, что ты окажешься… вторым отцом Мак-Коннахи. И что мне придется… принять страшное решение.
      — Поступить как Габо Дельгадо.
      — Да. Я надеюсь, ты поймешь.
      — Пойму, — Дик хмыкнул. — Чего ж тут непонятного. Если какой-то дурак губит людей без всякого смысла…
      — Отец Мэтью не был дураком, — оборвал его Торвальд. — Он был добрым человеком, принимавшим многое близко к сердцу. И очень хорошим священником, взвалившим на себя груз чужой боли. Это и свело его с ума. У тебя с ним много общего, Ричард. Та же доброта и та же вера. Только он был совершенно неспособен на компромисс.
      — Вы тоже ничего не поняли, — Дик снова почувствовал горечь под языком. — Может быть, он был хорошим человеком. Но он точно был плохим священником. И погиб потому, что потерял веру, струсил и пошел на компромисс.
      — Ричард, ты не знал его ни единого дня…
      — Послушайте, если бы вам рассказали о человеке, который повел свой флот на бессмысленный бой и погубил всех людей и все корабли, и сам погиб, не добившись ничего, не причинив противнику никакого урона — вы бы поверили, что он хороший командир? — Дик вытер лоб: в сушилке стало жарко. — Я не знал отца Мэтью, но я вижу, что он оставил после себя развал. То, что «колония прокаженных» держится вместе, так это благодаря вам с фрей Риддерстрале. Он мог быть хорошим и добрым человеком, но как священник он никуда не годился. Вам кажется, что компромисс — это договариваться с вавилонянами. Но отчего с ними не договариваться, если они, как и мы — дети Божьи? И говорить им об этом — работа священника. Если священник испугался…
      — Послушай, дурачок, — Торвальд протянул было руку, потом вспомнил, что Дик не переносит прикосновений. — То, что ты способен и готов пойти на мученичество, не значит, что ты такой один…
      — Да вы ничего не поняли! Я не говорю, что отец Мэтью испугался смерти. Он испугался жизни. Мученичество — это… правда, это царский путь. Я только здесь понял. То есть, Христос — Царь, это без вопросов. Но если говорить о страданиях, то за тебя всё сделают другие, вот я о чем. И крест сообразят, и венок, и багряницу. Да, тут есть чего бояться — а беспокоиться не о чем. Царский путь. Сэр, простите, мне не хватает слов, но вы очень умный человек и, наверное, сами поймете, что к чему. Раньше, в молодости, — Дик был сосредоточен настолько, что не заметил, как Торвальд подавил смешок, — когда говорили «подражание Христу», я думал в первую очередь о Страстях. Глупость. Сейчас я думаю, как Он три года учил и странствовал, и не знал, где будет завтра спать и что есть — а с Ним были люди, и о них тоже приходилось думать… И не просто думать, где для них добыть еды на сегодня — ведь не каждый же день Он устраивал преломление хлебов. А думать еще и о том, как они смогут жить дальше, когда Ему придется уйти. Думать об их душах. Чтобы они перестали цапаться, кто будет первым в Царстве. Или говорить — о, вот тут нас не приняли, давайте засыплем их огнем. И посмотрите — когда Он ушел, они ведь смогли сами. А когда ушел отец Мэтью — что он оставил? Просто кучу людей, которые его оплакивают?
      — Ты все-таки выбрал не самый удачный образец для сравнения, — теперь Торвальд улыбался уже в открытую.
      — Как это не самый удачный? Вы что, сэр. Вспомните: священник совершает Таинство в лице Христа. Это что получается — пока идет Литургия, он в лице Христа, а как Литургия закончилась — он Христа снимает с себя вместе с орнатом? Ха! Я не удивлюсь, если у вас так оно и было. Вы — сэр, я понимаю, что обидные вещи говорю, можете мне дать по шее, если хотите, но сэр, вы же забыли, что вы христиане! Вы даже гражданских прав хотели добиваться для себя одних!
      — Я не помешаю? — в сушилку вошел Холмберг, тоже мокрый до нитки. — Увидел лужу под люком верхней палубы и решил сначала, что вы там. Едва поднялся, как получил хороший душ. Там опять дождь.
      — Все в порядке, — Торвальд отпер сушилку и достал свою и Дика верхнюю одежду. — Зачем ты нас искал?
      — Откровенно говоря, я искал только юношу. Среди всех глупостей, сказанных стариком Вальне, было одно рациональное зерно: мальчик — хороший флордсман.
      — И что?
      — За четыре года плена мои собственные навыки несколько подзаржавели. Тяжело поддерживать себя в форме, когда нет равного противника. Господин, э-э-э… Огаи, если я не ошибаюсь… как насчет приватных уроков?
      Пол в очередной раз покосился. Дик, надевая тунику, не смог удержать равновесие и упал на скамейку.
      — Что, прямо сейчас?
 

* * *

 
      Все уроки фехтования были отложены до окончания шторма.
      В ночь на шестое декабря «Фаэтон» перевалил через экватор. Из-за шторма навегу снесло слишком сильно к западу от обычных миграционных путей морской живности, но это было дело поправимое. Когда волнение упало до пяти баллов, господин Бадрис и Дик проверили ботов и выпустили в океан — искать больше стада.
      Поскольку работы по специальности не было, юноша проводил много времени с экологом. Господин Бадрис любил свое дело и охотно делился информацией, даже не имеющей прямого отношения к профессии — так что Дик сильно углубил свои познания в области истории, социологии и политики дома Рива. Кроме того, господин Бадрис дал юноше понять, что из-под его логина можно выходить в инфосеть. Связь из-за шторма и солнечной актвности была нестабильной, но кое-какие пакеты Дик загружал и читал.
      Итак, последним решающим фактором присоединения дома Рива к Вавилону послужил нарастающий дефицит пилотов в Высоких Домах. Кастовая структура вавилонского общества не позволяла космоходам занимать высокие места в социальной пирамиде. Космоходы считались маргинальными элементами, в Пространство уходили те, кого планеты не хотели терпеть. Неудивительно, что пилоты не считали себя обязанными ответной верностью и стремились примкнуть к дому Рива.
      Каждая экспедиция против Рива заканчивалась тем, что в их ряды вступали десяток-другой капитанов со своими кораблями и командами.
      В конце концов Директория, опасаясь, что эта сила окажется на стороне Империи и превратится в нечто более грозное, чем Синдэн, предоставила к высочайшему рассмотрению Тейярре резолюцию о включении дома Рива в союз Высоких Домов. Поскольку это было выгодно обеим сторонам, дело решили без проволочек. Рива в результате сделки получили приток новой крови и богатый источник торговой прибыли, а Вавилон — повышение связности своего внутреннего пространства, увеличение товарооборота, оживление экономики и отдушину для стравливания неудобных и нежелательных.
      Так третий тайсёгун Донатус Кимера оказался перед проблемой перенаселения и снабжения Тайроса. Конечно, перспектива голодной и бескислородной смерти была весьма отдаленной: комету не успели израсходовать и на четверть, а торговля обеспечивала бесперебойную поставку всего необходимого. Но лорд Кимера смотрел далеко вперед: ресурсы Тайроса ограничены, а поставка с чужих планет означает зависимость. Нет, дом Рива должен опираться на свою собственную колонию.
      Поисковые отряды получили приказ найти планету, пригодную для создания колонии дома Рива и тайной, запасной базы на случай возникновения больших проблем.
      По иронии судьбы именно Кимера, основатель планетарной колонии, ненавидел планеты и планетников. По его мнению, планетный образ жизни развращал сердца людей, и участие в политике Высоких Домов его в этом мнении только укрепляло. Он считал, что, имея планетарную базу, Рива должны относиться к ней сугубо инструментально — и из всех возможных вариантов выбрал наименее пригодную для жизни планету, которую назвал Картаго.
      Планета предоставляла необходимый для жизни минимум — воду и кислородную атмосферу. Все остальное предстояло сделать самим людям. Точнее, не людям…
      Лорд Кимера отлично помнил, что наибольшую власть в доме Рива однажды сумели взять те, кто контролировал жизнеобеспечение. Он не собирался повторять ошибки предков. По его замыслу, Картаго должны были населять только гемы. Конечно, все, связанное с космосом, оставалось людям — космопорт, орбитальная верфь, две станции пространственного контроля, третья — на дальних подступах к планете… Но производство биомассы и создание экосистемы предполагалось полностью возложить на гемов, подчиняющихся наемным экологам. Имея статус наемников, эти люди не состояли в доме Рива — а значит, развращение их умов и душ не беспокоило тайсёгуна Кимера.
      Колонизация Картаго началась чуть больше двухсот лет назад. Дом Рива уже полвека как перестал быть нестойким торгово-пиратским конгломератом и вошел в состав Высоких Домов Вавилона. Но среди высоких домов он оставался Домом второго сорта, потому что не имел планет-колоний.
      До этого момента дом Рива не пользовался услугами гемов. Корабельная и станционная служба — для свободных людей. В старые времена, говорил господин Бадрис, гем, хоть раз выполнивший работу на корабле дома Рива, получал свободу. Дик очень заинтересовался этим обычаем, но господин Бадрис не мог рассказать ему больше ничего: в законах, кодексах и хартиях дома Рива мог разобраться лишь тот, кто посвятит этому жизнь.
      Так или иначе, но именно лорд Кимера положил начало рабовладению на Картаго. А то, что однажды было введено — может быть и отменено, если это, конечно, не догмат Церкви…
      Закупив оптом специализрованных гемов в доме Микаге и наняв целую армию экологов-терраформистов, Кимера начал колонизацию Картаго. Но уже его преемник не пожелал следовать его плану до конца. Тайсёгун Сеан Сейта взял да и полюбил планету. Идею насчет развращающего образа жизни планетников он полагал предрассудком, с которым при его массовости нужно, конечно, мириться — но разделять не обязательно.
      Именно Сейта дал континентам Картаго имена богов-хранителей четырех сторон света. При Кимере они назывались просто «первый по величине», «второй» и так далее. Величественный массив Хребта Феникса, разделявший континент Судзаку надвое, прорезанный огромным количеством полостей, послужил местом закладки подземного города-базы. Исследование этих пустот и переходов навело тайсёгуна-поэта на дантовские ассоциации: город получил имя Пещеры Диса. Туда тайсёгун поместил местную администрацию, руководящую терраформированием Картаго, и туда же он перенес из космопорта свою резиденцию.
      Он реформировал также систему управления планетой, раздав кланам земельные владения, которые должны были служить базой обеспечения кораблей и флотов. И к тому моменту как убийца оборвал его недолгое правление, социальное устройство Картаго пришло в общих чертах к тому виду, который имело теперь.
      За два прошедших столетия, конечно, изменилось многое — но основы общества остались незыблемы. И то, чего опасался тайсёгун Кимера — превращение планетников в реальную политическую силу — могло бы расколоть дом Рива изнутри.
      — Так может быть… — осторожно предположил юноша однажды, — Экхарт Бон задумал свое дело… чтобы этого не случлось?
      — Вполне допускаю, — сказал господин Бадрис. — Мысли Бона были темны для большинства и при жизни, а сейчас все скрыто могилой.
      Дик делился своими соображениями в кубрике — отчасти чтобы занять гемов хоть чем-то — в свободное время их единственным развлечением оставался секс, а в шторм было не до этого — отчасти, чтобы самому лучше разобраться в узнанном. Гемы слушали с интересом: это отвлекало от мук морской болезни; но Дик не особенно обольщался. Он знал, что гемы воспринимают любую новую информацию как развлечение — но мгновенно забывают, если она больше не нужна. Евангелием гемы Пещер очаровывались как волшебной сказкой, и вдобавок у многих была сильная мотивация к обретению, как они верили, бессмертия души. Но к событиям текущей истории они были равнодушны. Каждая новая перепродажа означала новую загрузку псевдопамяти, химерные воспоминания путались с настоящими — гемы не имели собственного прошлого и были равнодушны к чужому.
      — Зачем вы все это рассказываете, хито-сама? — спросил однажды старшина кубрика, Умник.
      Он действительно был умен — даже без поправки на мерки гем-касты. Дик ждал этого вопроса — и именно от него.
      — Вам не будут больше переправлять память, — сказал он. — Вы должны знать о таких вещах, потому что однажды вы станете гражданами этой планеты. Наравне с людьми.
      В конце концов, сказал он себе, я дал Торвальду слово не проповедовать Евангелие — но что бы они там со Стейном ни решили, обращаться с гемами как со скотом, я не обещал.
      — Хито-сама странный и говорит странные вещи, — покачал головой Умник. — Зачем он живет с нами? Зачем говорит все это?
      Дик задумался над ответом. Его отношения с гемами складывались необычно в этот раз. Поначалу гемы принимали его за этолога, который по странной причине решил с ними жить. Но когда Дик объяснил им их ошибку, они просто не знали, что думать о его статусе. То, что он простой матрос, такой же, как они — не укладывалось в их головах, потому что человек не мог быть таким же. Его присутствие смущало их — и вместе с тем он их поддерживал, ободрял, когда они валились с ног от качки, приносил противорвотные пластыри и помогал в цеху. Им была неясна его роль, и что еще важнее — их собственное положение. При перепродаже их запечатлели на верность дому Сейта, но конкретного представителя дома Сейта, на которого они могли бы направить свои чувства, поблизости не было. Имперцы вели себя в целом доброжелательно, но отстраненно. Среди гемов нарастал стресс, природу которого Дик хоть и смутно, но понимал благодаря долгому опыту общения в рабской среде: они не знали, где их место. Когда и чем это обернется —невозможно было сказать.
      — Это… вроде как моя работа, — Дик выбрался из койки. — Пойду скажу капитану два слова.
      Он нашел Торвальда в рубке — и там же Йонаса Стейна, старпома.
      — Что вам нужно, младший матрос Огаи? — официальным тоном спросил Торвальд.
      — Вы обещали мне принять решение по поводу гемов, сэр. Будут они с вами или уйдут на Биакко — но мы не можем вести себя с ними по-прежнему.
      — Господи, что на этот раз?
      — То же, что и с самого начала, сэр. Только вы все тянете с решением. А им плохо.
      — Отчего?
      — Сэр, они… они не получили от вас даже имен, вы не закрепили рабочие ячейки, а это значит… понимаете, так ведут себя только работорговцы — чтобы гемы не привязывались друг к другу. Они ждут перепродажи. А ее все нет и нет. Ни свободы, ни настоящего дома, сэр… Это… мучительно. Вы обещали принять решение — а сами тянете и тянете.
      — Я не думал, что это настолько серьезный вопрос, — Торвальд откинул назад волосы. — Что может произойти? Восстание?
      — Я не знаю. Нет. Тэка не могут применять силу. Скорее всего, они просто начнут болеть. А потом умирать.
      — Послушай, а ты не мог бы взять это на себя? — Стейну явно хотелось поскорее от Дика отделаться.
      — Нет, сэр. Я не буду делать это по-вавилонски, и дал вам честное слово не делать этого по-христиански. Нужно либо заняться этим кому-то другому, либо освободить меня от обещания.
      Командиры переглянулись. Дик торопливо добавил:
      — Если вы поручите это мне, то в этологической диверсии буду виновен я один.
      Торвальд, ссутуленный над экраном, выпрямился.
      — Запомните, младший матрос Огаи, я не сваливаю на плечи детей ответственность за решения, которые принимаю.
      — Я не ребенок.
      — Вы годитесь мне в сыновья. Хорошо, матрос Огаи, во-первых, я освобождаю вас от данного мне слова. Во-вторых… Стейн, дай общее объявление по кораблю— всему рядовому составу собраться в столовой. Матрос Огаи, приведите туда гемов.
      Через пять минут весь рабочий состав навеги — тридцать пять гемов и сорок пять человек — собрался в столовой. Гемы хотели забиться под самую дальнюю стену, но Дик почти в приказном порядке рассадил их вдоль центрального прохода.
      Еще через минуту Торвальд и Стейн прошагали по этому проходу и развернулись у стойки.
      — Не так давно, — сказал капитан, — один человек упрекнул меня в том, что я забыл, как быть христианином. Это было обидно, но справедливо. Это справедливо в отношении всех нас. Мы все забыли, что свобода Божьих детей существует не для нас одних.
      Он вынул из-за пояса мини-терминал и поднял его на ладони. На терминале был список матросов-гемов.
      — До сих пор эти люди из рабочей команды были для нас номерами. Мы думали, что если мы не бьем их и не спрашиваем с них больше работы чем с себя — то тем самым выполняем христианский долг. Если бы они и в самом деле были животными — то действительно, этот долг можно было бы считать выполненным. Но они люди. Это догмат Церкви.
      — Нордстрем, — подал голос имперский матрос. — Ты же принес ихнюю гражданскую присягу. Ты же обещался им ни в каких своих делах не ссылаться на веру, догматы Церкви и все такое.
      Торвальд хрустнул пальцами и тихо сказал:
      — Что ж, придется ее нарушить, — а потом голос его снова зазвучал спокойной командной силой. — Господа генетически модифицированные люди. В течение недели вот этот младший матрос объяснит вам, как и почему в Империи принято давать имена. После этого каждый из вас примет решение, хочет ли он жить человеком среди людей или рабом. В отношении тех, кто решит остаться рабом, я по окончании рейда подниму с господином Занда вопрос о перепродаже, поскольку никто из нас, имперцев, не может быть рабовладельцем. Теперь вы, господа крестоносцы. Я напоминаю вам, кто мы и почему мы здесь — но приказывать в этом деле никому не могу. Только замечу, что каждый из нас может стать крестным отцом. Господин Бадрис, — только тут Дик заметил, что в дальнем углу за офицерским столиком сидит эколог. — Я позвал вас сюда, чтобы вы знали: здесь не сколачивается никакой заговор против дома Рива или клана — и тем не менее, мы намерены нарушить закон об этологических диверсиях. Таким образом наша жизнь в ваших руках.
      — Я ценю ваше доверие, — господин Бадрис поднялся. — Но намерен в таком случае попросить у вас замены для… матроса Огаи. Я не желаю больше иметь с этим… человеком ничего общего.
      — Почему? — Дик почувствовал внезапную давящую боль где-то в области солнечного сплетения. Уже второй раз хороший человек отвергал его с презрением. — Что я вам сделал?
      — Что вы мне сделали? — губы эколога дрожали от сдерживаемого гнева. — Лично мне — ничего. Я просто полагал, что вы поумнели наконец-то… Огаи. Перестали рисковать чужими жизнями ради собственных предрассудков. Я дал вам свой логин, чтобы вы, читая инфосеть, знали: по вашей вине в Пещерах Диса умирают гемы. Чтобы вы знали, как они умирают. И я наивно полагал, что вам стало стыдно за ваши безответственные действия, которые вы совершали, должно быть, под влиянием боли и отчаяния. Но я очень горько ошибся — вы хладнокровный и жестокий дурак.
      Дик, красный до кончиков ушей, набрал было воздуха в грудь, чтобы ответить ему — но Торвальд жестом велел ему молчать и заговорил сам.
      — Господин Бадрис. Вы, должно быть, сильно недооцениваете меня, если полагаете, что я способен пасть жертвой манипуляций человека, младшего меня на двадцать лет. Поймите, юноша только подбросил мне пищу для размышлений — все остальное сделал я сам. Я знаю ваши убеждения, а вот юноше вы забыли сказать, что вы аболиционист. Это придает вашим словам несколько иной оттенок, чем думает мальчик, не так ли? Но я все-таки неважного мнения о вашем аболиционизме, и вот почему. Упрекая юношу в гибели обращенных гемов, вы все-таки рассматриваете их как бессмысленные и бессловесные жертвы. При всем вашем аболиционизме они продолжают для вас оставаться животными, в лучшем случае — детьми. Одни их обольщают, другие истязают. Вы ни на секунду не помыслили, что их жертва могла быть свободной и сознательной.
      — Даже если так… — проговорил эколог. — Даже если так…
      — А вот тут позвольте указать вам на… скажем так, культурное различие между нами и вами. Может быть, не каждый из нас, в случае, когда человеческое достоинство несовместимо с жизнью, сможет избрать достоинство… Но каждый из нас знает, что такие ситуации возможны и какой выбор следует сделать.
      — Но вы-то сами его не сделали, — бросил Бадрис.
      — Да, — Торвальд слегка сдвинул брови. — Я струсил. Это одна из причин, по которой сейчас я отвергаю гражданскую присягу при свидетеле со стороны дома Рива.
      — Чувствуя себя в полной безопасности среди своих людей. Посреди моря, где может случиться что угодно.
      — Вы настолько скверно думаете о нас? — старпом вскочил со своего места. — Да ради своей чести мы будем беречь вас как зеницу ока — каждый, до последнего матроса!
      — Я имел в виду в первую очередь вашу честь, — добавил Торвальд. — Но вообще-то… я не нуждаюсь ни в каких гарантиях.
      — То есть, намерены с легкостью подставить семью, которая вам доверилась, — сощурился эколог.
      — То, что должно быть сделано — должно быть сделано, — не выдержал наконец Дик. — Господин Торвальд сказал, что вы аболиционист, но из чего, кроме слов, это видно? И сколько вам стоят слова? Вы эколог, у вас право неприкосновенности, и здесь все гордятся тем, как они широко мыслят. Если вы не начнете проповедовать гемам хотя бы свою веру в аболиционизм — вас никто не тронет. Вы никого не подставите. И никому не поможете. Вы вообще ничего не сделаете — и будете этим гордиться. Такие как вы, позволили Кимере ввести здесь рабство двести лет назад — потому что молчали. Вы и сейчас молчите. Шнайдер элиминирует гемов — и не о чем станет болеть вашей голове. Вы просто вздохнете с облегчением и умоете руки. Считайте нас лицемерами, а себя честным человеком. Идите и дальше делайте своё «ничего». Это у вас прекрасно получается!
      — Матрос Огаи, покиньте помещение, — приказал Торвальд. Можно было и не приказывать: Дик и сам бы не хотел оставаться с Бадрисом в одной комнате.
      Он выбрался на крытый участок палубы, пристегнулся, встал к ветру спиной и принялся сворачивать самокрутку. В горле саднило. Пальцы тряслись, и когда самокрутка уже почти была готова, бумага, на которую успели попасть брызги, вдруг разлезлась ровно посередине от неловкого движения. Смесь табака и водорослей высыпалась на палубу, и вода тут же слизнула ее. Дик выругался и бросил скомканную бумажку в волны.
      — Это несправедливо! — крикнул он в серую мглу.
      Ответа не было — если не считать ответом новую волну, захлестнувшую на этот раз и колени.
 

* * *

 
      Два поисковых бота вернулись — и Дику пришлось вынимать их вместе с господином Бадрисом, поскольку ни один из гемов не был достаточно подготовлен к этой работе.
      Бота-ищейку легко запустить: всего и дела, что швырнуть его в воду. Конечно, перед этим нужно проверить перед этим, заряжены ли батареи, в порядке ли ходовая часть и система ориентирования — и эта работа требует приложения не только рук, но и головы. А вот сам запуск — дело совершенно плевое.
      Однако вытащить бота — работа была не из легких, особенно в шторм. Даже если самим ботом и палубным манипулятором управляют мастера. А уж если и бот, и манипулятор — безнадежное старье, то после долгих бесплодных попыток проще спуститься на фале за борт и вручную закрепить швартовочный трос.
      И, конечно, делать это должен самый легкий. И хотя бы в общих чертах знакомый с устройством ищейки.
      Так что господин Бадрис мог сколько угодно объявлять Дику бойкот — а обойтись без него не мог.
      Конечно, с ними был еще гем Алекс, которого Дик готовил одновременно и к крещению и к должности помощника эколога, но послать за борт гема мешали и убеждения, и соображения практические: Алекс был совершенно сухопутным существом. Дик выбрал его себе на смену потому, что из всех гемов он один не приходил в панический ужас на раскачивающейся палубе — но требовать, чтобы он еще и плавал, было бы уже слишком.
      Слава Тебе, Господи, — сказал про себя юноша, сбрасывая и упихивая в герметичный пакет одежду, — спасибо Тебе большое за то, что здесь и сейчас экваториальные воды и зима Акхат. И за то, что я переберусь на «Юрате» раньше, чем мы войдем в полярные воды. Хотя боты и там древние, а я вполне могу оказаться самым легким…
      Интересно, подумал он, перебираясь через борт и проверяя, не заедает ли безынерционную лебедку — хватит ли потом у Бадриса аболиционизма на то, чтобы нырять самому? Или он Алекса пошлет?
      Юноша закончил проверку и сказал:
      — Все в порядке.
      Господин Бадрис кивнул. Совсем не разговаривать с Диком он все-таки не мог — но свести общение до односложных команд и кивков оказался вполне способен.
      Дик оттолкнулся ногами от борта как можно сильней — и маятником, пятками вперед, пошел на свободном тросе в воду. При спокойной воде лучше было бы спуститься медленно — но опасность удариться о воду или шлепнуться на бот была существенно ниже опасности треснуться с размаху о борт. А при спокойной воде, скорее всего, и нырять бы не пришлось…
      Дик ушел с разлета на глубину примерно в четыре метра, и, как только облачко пузырьков перестало мешать, огляделся. Видимость была паршивая, но юноша рассмотрел справа от себя ряд мощных гребных винтов (остановленных ради поимки ботов), а слева — вроде бы мелькнул блик…
      А вот внизу под собой Дик увидел такое, от чего у него все сжалось в паху. Гибкая, быстрая черная тварь не меньше трех метров в длину, описывала «восьмерки» ровно под ним, поднимаясь все выше.
      Дик сделал самый сильный гребок руками и ногами, какой только смог. Потом второй. Ртутная пленка поверхности приближалась, но тварь была быстрее: в следующее мгновение Дик увидел ее рядом с собой — прямую, как торпеда, оперенную длинными плавниками… В блеске ее глаз, в том, как вразнобой они двигались, было что-то неестественное, и потому особенно ужасное. Как при встрече с полоумным людоедом в ничьих пещерах, Дик сорвался в панику. И как тогда, разум почти парализовало, а вот животные инстинкты не подвели. Подтянув ноги, Дик выдернул из закрепленных на лодыжке ножен универсалку и придал ей конфигурацию лезвия. Черная рыбина пошла по спирали совсем близко, чуть ли не обвив юношу своим телом — и Дик (лучшего случая не будет) ударив ее в бок, повел лезвие вниз, вспорол чёрное брюхо почти по всей длине.
      Тварь, как делает все живое, получив рану, рванулась в сторону. Дика вынесло на поверхность и он, ухватив ртом столько воздуха, сколько сумел, истошно заорал:
      — Выбирайте!!!
      Лицо господина Бадриса было спокойным как поверхность покрытого льдом астероида. Дик обмер. В долю секунды он понял, что господину Бадрису тоже представился случай, лучше не бывает — достаточно даже не отстегнуть трос, этого ему не простила бы команда, а просто помедлить. Он ведь не знал, что Дик серьезно ранил тварь…
      И тут фал натянулся и Дика подняло над водой. Несколько секунд — и юноша был уже наверху. Господин Бадрис протянул ему руку, не дожидаясь, пока манипулятор перенесет ныряльщика через борт.
      — Что случилось?
      — Там… какая-то длинная черная рыба. Напала на меня.
      — Что за рыба? На что похожа?
      — Откуда я знаю. Черная, как… — Дик не нашел подходящего сравнения. — Вся черная. Метра три. Глаза как металл и смотрят в разные стороны.
      — Сканер показывает, что там два бота и больше ничего. Или… вы полагали, что я избавился бы от вас таким нелепым образом?
      — Там рыба. Не хотите — не верьте.
      Бадрис перегнулся через борт, Дик последовал его примеру.
      Черная рыбина теперь нарезала круги по поверхности. Подозрительно правильные круги. Серебристый бот «Фаэтона» тоже всплыл.
      Эколог посмотрел на Дика, задержав взгляд на универсалке, которую паренек так и держал в руке.
      — Скажите, матрос Огаи, вы что-то сделали с этой… рыбой? Там, под водой.
      — Я пырнул ее в бок. Хорошо пырнул. Может, она уже умирает, сэр?
      — Она не умирает, — господин Бадрис коротко засмеялся. — Потому что никогда не была живой. Юноша, вы героически сразили чужого поискового бота.
      — Ох… — Дик не знал, что сказать. — Что это за бот такой? Почему я его раньше не видел?
      — Потому что это одна из последних разработок. Что ж, теперь придется зафалить и ее. Вы готовы прыгнуть еще раз?
      — Да, конечно, сэр, — Дик снова перелез через борт. Он был готов нырнуть хоть сто раз, только бы не чувствовать себя таким идиотом.
      Через десять минут он уже вытирался и одевался, а вокруг странной чужой машины собрались десятка полтора человек — и прибывали все новые. Откуда только взялись, изумлялся Дик, застегивая штаны — ведь палуба была пуста, когда они с Бадрисом вынимали ботов.
      — Что случилось? — раздался с верхней палубы голос Торвальда.
      — Наш младший матрос зарезал чужого бота, — сообщил боцман Грюневальд.
      — И какое вам до этого дело?
      — Уж больно странный бот!
      — Грюневальд, боты — задача эколога и его помощника. Твоя задача — подготовить цеховое оборудование. Что непонятно?
      — Все понятно, сэр. Разрешите идти?
      — Не смею вас задерживать.
      — Расходимся, ребята, — скомандовал боцман. Дик и Бадрис остались на нижней палубе одни — если не считать стоящего далеко на носу адмирала Вальне.
      — Ну что вы уставились на меня как рыба на крючок? — спросил Бадрис. — Раздраивайте люк, спускайте нашего бота и… свою добычу.
      — Извините, — пробормотал Дик, толком не зная, за что именно он просит прощения — за свою проволочку или за то, что поставил господина Бадриса в неловкое положение.
      Испортить чужого бота — это было очень предосудительное дело в глазах экологов. А уж тем более испортить при попытке перехвата. То есть, и Дик, и господин Бадрис знали, что никакой попытки перехвата не было, а была дурацкая случайность, но пойди докажи это чужим людям.
      — Это… дорогая вещь? — спросил он, когда оба бота оказались в «люльках», в рубке-лаборатории эколога. Господин Бадрис облил его ртутным взглядом, потом поглядел на Алекса.
      — Ханарэ, — сказал. — Уйди.
      Алекс поклонился и вышел.
      — Да, повернулся к Дику эколог. — Очень дорогая. Бот «Рыбий пастух», последняя разработка лабораторий Кордо.
      — Кордо? — вырвалось у Дика.
      — Слышал о них? — Бадрис начал искать что-то в ящике рабочего стола.
      — В хрониках читал, сэр.
      — Сильный клан. Разработка биониксов — одна из побочных сфер деятельности. Очень перспективное направление… было. До начала блокады. Если бы Кордо смогли приступить к массовому производству, экология поднялась бы… А, что сейчас плакать о разбитом кувшине.
      Бадрис достал из стола то, что искал: микроскоп. Натянул на голову эластичную ленту, пристроил прибор на правом глазу и принялся рассматривать разрез, чуть ли не засунув в него голову.
      — Он еще не разбит, сэр. Только так… надколот.
      Бадрис поднял лицо. Губы его… просто исчезли куда-то. Наконец он соизволил их разомкнуть.
      — Избавьте меня от ваших теорий, младший матрос. Пока вы молчите, я готов вас здесь терпеть.
      Бот вдруг забился в захватах «люльки» как живой. Эколог протянул руку к его голове и вынул патрон. Тело полуживой машины тут же обмякло.
      — Я только хотел сказать, что… может быть… удастся как-то компенсировать хозяевам… потерю, — проговорил Дик.
      — Вы очень серьезно повредили его опорно-двигательную систему, — сказал Бадрис. — Но это удивительный бот. Его псевдомышцы, кажется, способны к регенерации. Как живые. Вполне возможно, если мы просто наложим шов — они срастутся.
      Дик знал, что это не «вполне возможно», а так и будет. Но высказать эту уверенность означало выдать знакомство с Кордо.
      Что ж, если будет скандал из-за этого бота, подумал он, то есть возможность этот скандал уладить. Нужно только как-то связаться с Роксаной. У каждой тучи есть светлый край…
      — Но если не срастется… — продолжал Бадрис. — Это безумно дорогая штука, младший матрос Огаи. Вы даже не представляете себе, насколько. Вся эта лоханка вместе с добычей стоит дешевле, чем один такой бот. Пробные экземпляры Кордо раздавали бесплатно, но при условии компенсации за их потерю. Мало кто рискнул брать. Я могу назвать только четыре клана, согласившихся на это приобретение. И с каждым из них нам категорически нельзя связываться.
      Мнемопатрон бота был все еще в руке эколога. Дик знал, что просматривать логи чужих ботов — дело позорное. В общем-то, и перехват дело позорное как раз потому, что перехватывают для просмотра логов. Кто-то запустил бота, ухаживал за ним, настраивал — а ты взял, выловил чужого, просмотрел его лог и хапнул добычу, которую выслеживал другой. Безобразный поступок. Чужого бота можно выловить только в одном случае: если он сильно поврежден и требует починки. Но и тогда честь обязывает починить и отпустить его, не просматривая лог.
      Дик понимал, почему господин Бадрис колеблется. В памяти бота сохранилась запись того, как Дик раскурочил ему брюхо универсалкой. Хозяин бота, когда тот вернется, увидит эту запись и может узнать, на какую навегу подняли бот. Если Кордо потребуют компенсации за повреждение, а хозяин сошлется на «Фаэтон» — это еще не беда, с Кордо можно будет уладить дело. Но если хозяин решит судиться с «Фаэтоном» сам… Или даже не судиться — а разобраться между собой, как это принято у Рива… Дик уже читал о вендеттах, начинавшихся и по более ничтожным причинам.
      — Подите наверх, младший матрос Огаи, и доложите капитану о возникшем затруднении.
      Дик поклонился как и Алекс — и на самом пороге до него вдруг дошло.
      — Но, господин Бадрис… Если вы видели этот бот на сканере как наш… Значит, он подавал наш код?
      — Именно, — отчеканил эколог. — И я хочу понять, почему. Отправляйтесь к капитану, доложите и ждите меня там.
      У эколога был вид хорошо воспитанного человека, которому по смертельной необходимости нужно провести тайный обыск в чужой спальне. Дик не сомневался поэтому, что господин Бадрис просмотрит лог быстро. Он отправился наверх и доложил Торвальду о неожиданном открытии.
      Торвальд вызвал Стейна и Вальне. Дик не выходил из рубки, раздумывая, стоит ли попросить разрешения остаться. Ему хотелось услышать, что скажет Бадрис.
      Когда Стейн и Вальне прибыли, Торвальд попросил юношу пересказать всю историю для них. Дик еще не закончил, когда дверь открылась и эколог, шагнув в рубку, бросил мнемопатрон прямо в руки Торвальду.
      — Ну что? — спросил тот.
      — Этот бот, — Бадрис неспешно вынул из гнезда сифон, взял из стопки одноразовый стакан, напустил себе воды, одним глотком выпил и тут же налил еще. — Следовал за нами от Шункана. Только за нами. Не отвлекаясь ни на косяки рыб, ни на китов, ни на кракенов. И у него была наша сигнатура. Каждый раз, когда я ловил его на сканере поблизости, я думал, что это рыскает один из моих. Интересно, не правда ли?
      — Убийственно интересно, — согласился Торвальд. — Эта штуковина… она вроде бы непростая и очень редкая?
      — Одна из опытных моделей разработки Кордо.
      — И ее может купить не каждый первый?
      — Ее вообще никто не может купить. Идут полевые испытания. Ее давали бесплатно, но под гарантию компенсации ущерба.
      — И кто-то взял ее, чтобы проследить нас от Шункана до…
      — До встречи с «Юрате» и «Фафниром», — подсказал Стейн. — Нам повезло, что малый пырнул эту… вещь.
      — Да, его предполагаемые хозяева вряд ли станут подавать на Сейта в суд за ущерб, — согласился господин Бадрис. — Но что они сделают, когда в назначенное время бот не вернется?
      — А что они могут? — спросил Стейн. — И что может эта штуковина? Например, то, что говорилось на палубе, могла она слышать?
      — Нет, — уверенно сказал Бадрис. — Могла кое-что увидеть и заснять. И уж конечно, увидела и засняла этого… миссионера.
      — Она ко мне так и бросилась, — сообщил Дик, когда все повернулись к нему. — Прямо чуть ли не обмоталась вокруг…
      — Я видел ваш поединок — ее глазами, — усмехнулся Бадрис.
      — Ты действуешь быстрей, чем соображаешь, — Стейн хлопнул Дика по плечу. — Но иногда это хорошо.
      — Да, если бы было наоборот — бот принес бы хозяевам роскошные доказательства того, что юноша скрывается именно у нас.
      — Что будем делать? — спросил господин Бадрис.
      — Стратегически — наилучшим вариантом было бы подделать лог, — скал Торвальд. — И отпустить бот восвояси, с объяснением, что мы, например, случайно повредили его снастью. Это ведь случается?
      — И нередко, — согласился Бадрис. — Но подделать лог не так-то просто.
      — Холмберг справился бы. Однако если мы его выпустим, он и дальше будет следовать за нами — и проследит встречу с двумя другими навегами…
      — Которую все равно можно будет отследить со спутника, — вставил Стейн. — Я думаю, в систему экологического слежения синоби прорвались легко.
      — Но со спутника нельзя будет проследить, на каком из трех кораблей в конце концов оказался юноша.
      — А с ботом — можно? — изумился Стейн.
      — С этим — да. Понимаете, это действительно нечто особенное. Шедевр. Если у синоби есть образец ДНК — а я готов поспорить, что он есть — он будет следовать за молодым человеком как пес. Повсюду, где есть водоемы. Он улавливает чудовищно малые концентрации запахов. Его можно натравить не только на какой-то особый вид рыбы — но и на определенную конкретную рыбу. Тем паче — на конкретного человека, чей индивидуальный, скажем, вкус гораздо.
      — Но здесь восемьдесят шесть человек, — Стейн все никак не мог поверить в могущество техники. — Ладно, у гемов ДНК одинакова, считаем их всех за одного. Пятьдесят один человек. Все потеют, моются, ходят в гальюн…
      — Это осложняет задачу, — Бадрис приподнял брови. — Но не так сильно, как вы думаете.
      — Тогда понятно, почему эта штука подошла ко мне так близко, — сказал Дик. — Хотела понюхать и вроде как убедиться…
      — Возможно, взять образец тканей, — согласился Бадрис.
      — Одним словом, Торвальд пальцем провел в воздухе черту. — Мы не можем подчистить ему лог и выпустить.
      — Ну что ж, — вздохнул Стейн. — Тогда у нас произошел несчастный случай. Бот попался под винты и его размозжило вдребезги.
      — Это объяснение совершенно не дьержит воды, — раздраженно бросил до сих пор молчавший Вальне. — Под винты редко попадают даже старые боты. Если, конечно, у них не сбоит программа. С новым ботом, да еще таким передовым, этого случиться не могльо.
      — Наоборот, — заспорил Стейн. — Это же опытный образец! Можно ждать чего угодно.
      — Сколько хльопот из-за тебя, — Вальне перенес свое раздражение на Дика. — Из-за мальчишки, который по глюпости угодил в герои.
      — Хватит, адмирал! — Торвальд рассек ладонью воздух перед собой. — Все мы оказались здесь потому, что противник в какой-то момент был умнее, храбрее или лучше вооружен… Нам нечем гордиться друг перед другом. Ну, разве что господин Бадрис да гемы составляют исключение. Я позвал вас, чтобы услышать какой-нибудь толковый совет.
      — Щенка за борт, — вот единственный тольковый совет, который я могу дать в этом случае, — сказал Вальне.
      — Я вас не понимаю, — медленно проговорил Бадрис. — Адмирал, я испытываю к этому мальчику весьма неприязненные чувства. С моей точки зрения, человек, который держится опасного курса, основываясь на ничем не подтвержденной догме, да еще и вовлекает в это других — не заслуживает приязни. Но вы разделяете ту же догму и не находите этот курс ошибочным. Вы сами уже поняли, что ваше обвинение было вздорным. Отчего же вы ведете речи, которые я, вавилонянин, не могу назвать иначе как гнусным предательством?
      — Вы это правильно сказали: вавильонянин, — адмирал Вальне поднял палец. — Вы не можете поэтому понять некоторых вещей, понятных нам, христианам.
      — Я что-то тоже не могу понять, хотя был крещен и катехизирован как положено, — Стейн поскреб в бороде. — Ну-ка объясните нам, будьте любезны. Мне, как христианину, интересно.
      — Пусть он уйдет! — потребовал Вальне, показывая на Дика. — Я приказываю уйти!
      — Ну уж нет. Младший матрос, я приказываю вам остаться.
      — Я старше вас по званию, Йонас!
      — А я старше вас по должности, и оба мы сейчас без погон, так что званием можете подтереться. Останься, малый.
      — Хорошо же! — Вальне выпрямился и скрестил руки на груди. — Я поясню, в чём дело. Пусть господин Бадрис тоже примет участие в теольогическом диспуте. Скажите, Бадрис, вы знаете такой смертный грех — гордыню?
      — Я полагаю гордыню весьма полезным человеческим качеством, а не грехом, — ответил эколог. — Она не дает ронять свое достоинство в грязь.
      — Вот! — усмехнулся Вальне. — Это то, что я говорил: вавильонянин не все может понять.
      — Вальне, — серые глаза Торвальда широко раскрылись, и Дик снова вспомнил, что лоэнгринцев нередко зовут эльфами. — Уж не хотите ли вы сказать, что полностью свободны от гордыни сами? И в силу этого можете бросаться камнями?
      — От духовной гордыни — да, я свободен! — седой адмирал почти выкрикнул это. — Я не воображаю себя Мессией.
      — Вы хотите сказать, что наш младший матрос… — Стейн не выдержал и расхохотался. — Ох, Вальне, вы меня уморите!
      — Пусть он сам скажет за себя! — теперь Вальне действительно кричал. — Спросите его! Спросите! Ричард Суна, кто послал тебя сюда с благой вестью к гемам? Говори! Говори как ты говорил им вчера!
      — Меня послал Бог, — ровным и твердым голосом сказал Дик. — И вас, господин Вальне. И капитана Нордстрема. И всех нас.
      — Вальне, — примирительным голосом сказал Стейн. — Все мы в детстве спали на уроках катехизиса. Вы, наверное, проспали тот урок, где рассказывали об апостольстве мирян. Ничего, бывает. Я тоже что-то проспал. Парень принимает это очень всерьез, таков уж его характер. Ну что ж, у каждого из нас своя кукушка в часах. Может, хватит играть в инквизитора?
      Адмирал не ответил. Он смотрел прямо в глаза Дика.
      — Ты очень умный и хитрый, — тихо сказал он. — И очень льовко играешь простеца. Ты думаль, никто из нас не знает нихонского языка и не понимает, что ты им говоришь? Тигаттэита вакамоно да.
      — Да га, — так же тихо ответил Дик, — тигаттэитара, ратину-го-о ханасу токи ва нихонго-о ханасу токи кара найё га дзэндзэн матигаинай . Что я говорю на тиби — я готов повторить на астролате.
      — И ты не говорил, что ты такой же, как святая Жанна или святая Бернардетта Субиру? Как Святой Брайан? Ну-ка, попробуй соврать, глядя мне прямо в глаза!
      — Сэр, — Дику стоило большого усилия не попятиться от нависающего над ним адмирала: он чувствовал, что если тот его коснется, хотя бы случайно, может случиться что-то страшное. Истерика, обморок — все что угодно. Но отступать было нельзя. — Сэр, вы не так хорошо знаете нихонский как думаете. Даю слово, что я ни разу не говорил, будто я равен этим двум святым женщинам… и Брайану навигатору… и другим, кого я упоминал… Я только говорил, что когда Бог призывает — я постараюсь не отступать, как не отступили они. Предупреждал, что будут насмешки, ведь Бернардетту Субиру считали сумасшедшей — и это еще самое малое. Ведь нас тут всех считают безумными. Но я объяснял, что так было всегда. И не только потому что здесь Вавилон. Жанну сожгли христиане, и Бернардетту осмеивали такие же католики… И Святого Брайана обвинили в предательстве… Я помнил, что вы говорили, мастер Бадрис. И старался быть с ними честным. Рассказать, что их может ждать, если мы не сможем их защитить. И как мало мы можем сделать для их защиты. Правда, я не уверен, что хоть один захочет креститься теперь, — юноша улыбнулся. — Я и раньше не обманывал. Но тогда со мной были друзья и было легче.
      — Ты умело от всего отпираешься, — глаза Вальне совсем превратились в смотровые щели. — Посмотрим, как ты сейчас отопрешься от этой байки о чуде в пещерах. О блаженной Садако Такэда.
      — Я не буду ни от чего отпираться, — очень медленно и раздельно сказал Дик. — Когда я заблудился в ничьих подземельях под Пещерами Диса, мне во сне явилась слепая женщина в хабите Синдэна. Она вывела меня через решетку, которая была слишком узкой. И указала выход. Она напомнила мне моё настоящее имя. Я думаю, это была блаженная Садако. Это произошло со мной — вы можете верить, или нет, но это было.
      Что бы ни чувствовал сейчас Вальне — но он отступил к стене, и Дику стало чуть полегче. Чуть — потому что, отступив, Вальне продолжал сверлить его взглядом, и остальные трое тоже не сводили с него глаз.
      — И… — прорвал наконец молчание Стейн, — она что-то ещё сказала тебе? Кроме твоего настоящего имени?
      — Да, сэр. Она сказала, что здесь — мой дом. Здесь, на Картаго.
      — И всё?
      — Да. Всё.
      — И ты поверил? — спросил Бадрис.
      — А почему я не должен был верить?
      — Хм, — Стейн опять потеребил бороду. — Парень, если честно — я слегка разочарован. От кого-кого, а от блаженной Садако можно было бы ожидать четкого оперативного плана. Вальне, при всем уважении к вашим потерянным погонам — вы идиот.
      — Вы еще пожалеете о своих сльовах, — сказал Вальне. — И о том, что поверили этому мелькому авантюристу.
      Он взялся за дверную ручку, но Бадрис остановил его.
      — Погодите!
      — Чего вам ещё?
      — Вашего внимания, господин начальник палубной команды. Ведь сегодняшние боты не исчерпываются ботом синоби, — эколог вынул из кармана второй мнемопатрон. — В ста тридцати милях от нас курсом на северо-восток идет большое стадо красноперого тунца. Нужно готовить палубное оборудование и снасть — если, конечно, лов остается нашей приоритетной задачей.
      — Конечно, остается, — бросил Торвальд. — Младший матрос Огаи, можете возвращаться к своим обязанностям.
      — Я тоже вернусь, с вашего разрешения, — Бадрис встал и потянулся. — Ужасные кресла.
      — Ужасная навега, — усмехнулся Стейн. — Ужасный океан и ужасная планета — извините, Бадрис. Как все-таки хорошо, что блаженная Садако не явилась мне, и я однажды с чистой совестью рвану отсюда когти.
      Он вышел из рубки очень быстро, и когда Дик с Бадрисом перешагнули порог, ботинки старпома уже гремели по трапу где-то внизу.
      — Сэр, — окликнул эколога Дик. — Сэр, я… нагрубил вам недавно. Мне очень жаль. Я прошу у вас прощения.
      — Хорошо, — помедлив, сказал эколог. — Я прощаю вам сказанные в горячности слова. Но ваш образ действий и образ мысли по-прежнему нахожу непростительным. Нельзя принимать решения, которые вы принимаете, сходя из видений и снов. При всей искренности намерений — нельзя. Картаго не будет вам домом, поймите. Вы не подходите планете, а она вам.
      — У меня была планета, которая подходила мне, — сказал Дик. — Тайсёгун Рива распорядился ею по-своему. У меня был корабль, который мог бы стать мне домом. Синоби Рива отобрал его. Картаго будет моим домом, сэр. Это справедливо, я думаю.
      Бадрис ничего не ответил. Открыв второй люк, он вышел на палубу.
      Волнение не улеглось, но в облаках впервые за две недели появились просветы. Тучи уже не могли удержать солнце, как ветхая сеть — рыбу. Растопыренные лучи вонзались в воду, и вода играла под ними, становясь то пурпурной, то муаровой.
      — Как жалко всё-таки уничтожать такой прекрасный бот, — с досадой сказал Бадрис, вцепившись в поручни. — Подлинный шедевр.
      — Но, — юношу вдруг осенило, — мы ведь можем и не уничтожать его! Перепрограммируем и сделаем своим!
      Эколог послал ему через плечо такой взгляд, что весь энтузиазм сразу испарился.
      — Юноша, — сказал наставительно Бадрис. — Даже я знаю, что в вашей священной книге сказано: «Не укради».

      Когда после удачного лова тунца команда слегка пришла в себя, Дик обнаружил, что потренироваться желают уже четверо. Дик надеялся извлечь из этих занятий много пользы и для себя, так как об имперской школе фехтования имел только самые общие представления.
      Местом тренировок выбрали площадку третьей секции в кормовой части, за надстройкой цеха. После того как выбрали сорок тонн тунца и сняли оборудование для лова, здесь освободилась площадка пятнадцать метров на девять — как раз столько, сколько нужно для тренировочного боя. На «Паломнике» никогда не было такой роскоши.
      Шторм остался далеко позади, навега шла полным ходом на юго-восток, за кормой снова тянулись лески на барракуду, а на леерах гирляндами висели хвосты и плавники тунцов, мясистые и красные на просвет — угощение к рождественскому пиру. Солнце палило вовсю, несколько беспечных матросов успели поймать ожог, так что капитан неуклонно настаивал на ношении одежды с длинным рукавом, широкополых шляп и очков, а еще лучше — масок.
      Открытые участки палубы раскалились, ступать на них босой ногой было опасно — поэтому фехтовальщики, выплясывая над пустой секцией трюма, производили немало шума, и скоро на них сбежались посмотреть все, кто не был занят.
      Холмберг, говоря, что равного ему среди пленников нет, он не ошибался и не хвастался. Он был лучшим бойцом, по крайней мере, на «Фаэтоне». Учебных свогов было всего два, так что пришлось кидать жребий. Первыми выпало как раз Холмбергу и Йонасу Стейну. Поединок шел по очкам и Холмберг завершил его в четырнадцать секунд, десять из которых ушли на команды рефери: «В позицию! Приготовиться! Бой! Поражение засчитано!»
      Следующий жребий пришелся на Крейнера и Линдса. Поединок оказался несколько более зрелищным, так как противники по силам были примерно равны. Длился он около трех минут и Крейнер победил. Дик должен был сражаться с победителями, так что в третьем раунде он встал против Холмберга.
      Парцефалец разделался со Стейном слишком быстро, чтобы Дик смог составить о его технике какое-то представление. Все три раза он использовал против старпома один и тот же прием: прямую атаку с последующим обходом блока снизу. Дик волей-неволей признавал, что больших изысков бедняга Стейн не стоил.
      — В позицию, — скомандовал Лапидот, не участвующий в боях, но взявший на себя роль рефери. — Приготовиться! Бой!
      Холмберг не стал повторять прежний трюк, тем паче при такой большой разнице в росте это было бессмысленно. Он ударил сверху. Дик этого не видел — он прянул вперед раньше, в движении отразил верхний удар с захлестом и нырнул под руку Холмберга, одновременно закручивая его лезвие и сокращая своё до длины танто.
      — Поражение засчитано, — сказал Лапидот. Короткое лезвие касалось бока Холмберга.
      — Чёрт! — весело удивился связник.
      — То ли ещё будет, — позлорадствовал Стейн.
      — В позицию!
      Оба бойца приняли правостороннюю стойку, выдвинув лезвия на длину вакидзаси.
      — Приготовиться!
      Он сейчас попробует что-то другое, — подумал Дик. Правая нога Холмберга чуть шевельнулась. Отход, понял Дик. Это будет отход.
      — Бой!
      Холмберг очень мягко, плавно скользнул назад, одновременно выдавая лезвие вперед. Если бы Дик попробовал свой прежний трюк, он бы налетел грудью прямо на росчерк острия. Но он тоже шагнул назад и резко ударил по лезвию противника, ловя на захлёст. Он не думал, что Холмберг попадется на такой простой трюк — и правильно; Холмберг высвободил лезвие и атаковал прекрасным комбо, у которого был лишь один недостаток: каждый финт логически вытекал из предыдущего, Дику оставалось только уклоняться, отводя удары гибким клинком.
      Он сразу понял, что его противник — хороший фехтовальщик. Холмберг умело сочетал скорость и силу, и если Дик мог двигаться немного быстрее — то лишь потому, что меньше весил и меньше времени терял на преодоление инерции.
      Комбо противника стали сложней, но оставались по-прежнему предсказуемыми. Дик уворачивался и ждал случая. Он всячески показывал Холмбергу свою главную слабость: неспособность пробить его защиту жестким клинком и — по этой причине — тяготение к дистанционному бою, к длинному гибкому клинку. Он также дал противнику понять, что может держаться такой тактики долго, на измор — и при всем своем высоком классе Холмберг устанет первым.
      Наконец Холмберг попался. Логика боя продиктовала ему захлёст лезвия противника с рывком на себя. При удаче так можно даже сбить человека с ног.
      То есть, так было бы, если бы он сам этого не планировал.
      С рывком Холмберга он отпустил лезвие на максимум. Партнер, ожидая сопротивления, рванул свог на себя слишком сильно — и открылся. Дик проскочил у него слева и только в этот момент втянул лезвие, которое, сокращаясь, всей длиной проехалось по животу Холмберга.
      — Поражение засчитано! — Стейн подпрыгнул и выбросил кверху кулак.
      — Не радуйся особенно, — проворчал Холмберг. — Юноша купил меня за драхму, а я тебя — за цент.
      — В принципье, есть побьеда, — сказал Лапидот. — Будет третий бой?
      — Будет, — тряхнул головой Холмберг. — Проигрывать, так не всухую.
      При других обстоятельствах Дик подарил бы победу, но сейчас ему смертельно важно было знать свой реальный уровень. Он видел, что Холмберг настроен серьезно и если первые две схватки начал с прохладцей, то теперь намерен выложиться полностью. А этого-то Дику и хотелось больше всего.
      — В позицию, — поднял руку Лапидот. Дик поклонился сопернику и встал в позицию.
      Только теперь он заметил, что на галерее цеховой надстройки собралась чуть ли не половина экипажа.
      — Приготовиться! Бой!
      На этот раз Дик не просто уклонялся — он еле успевал уклоняться; не проигрывал только потому, что уходил от Холмберга кругами, то и дело меняя направление поворота и заставляя более тяжелого партнера тратиться на преодоление инерции. Холмберг оставался по-прежнему предсказуемым, но Дик не мог извлечь из этого никакой пользы: сказывалось недавно перенесенное воспаление легких и ставшее привычным до выхода в море недоедание.
      В какой-то миг ему показалось, что все кончено: задев носком ботинка за неровный сварной шов, он потерял равновесие и упал, еле успев уйти в перекат. А партнер почему-то промедлил и не стал «добивать».
      По его лицу Дик понял, что это не благородство, а ошибка: соперник ожидал ловушки.
      Он вновь и вновь парировал и уходил: Холмберг был неутомим. Дик в какой-то момент не успел развернуться и потерял равновесие. Связист воспользовался этим мгновением замешательства, сделал глубокий выпад — и… тут же налетел на клинок.
      — Поражение засчитано!
      Холмберг выпрямился, убрал лезвие и, переложив клинок в левую руку, протянул правую Дику. Рукопожатие было коротким и крепким.
      — Приятно смотреть, как лучшему бойцу Колонии Прокаженных распечатывают пачку финтюлей, — улыбаясь чуть ли не шире бороды, проговорил Стейн.
      — Гораздо приятней, чем смотреть на то, как лучший боец распечатывает финтюлей тебе, — поддел Крейнер.
      — А главное — дольше, — поддержал Линд.
      — Кроме всего прочего, — добавил Холмберг, — всегда полезно знать, какого уровня боец способен распечатать тебе пачку. И выяснять это лучше в спокойной дружественной обстановке, Стейн.
      Дик был согласен с ним всей душой — и именно по этой причине недоволен поединком. Он рассчитывал встретить бойца сильней себя. Понять свой предел.
      В поединке с Холмбергом ему было нелегко, но он чувствовал, что даже не приблизился к этому пределу. Холмберг был физически сильней, и только. Нужно больше отжиматься и прыгать, чаще разминаться, больше есть и (почти невыполнимо) дольше спать.
      Либо использовать эйеш.
      В поединках с Майлзом ему казалось, что весь он — одно сплошное слабое место. В бою с рейдером все получилось как-то до странности легко — сам подставился, дурак какой-то. Убивая Лорел Шнайдер, Дик был просто вне себя, и шагнул за свой предел — сам не заметил, как далеко. Об идиотах из «Батальонов страха» и бандитах Яно стыдно было и думать: не фехтовальщики, а туши на крюках. Дик позарез нуждался в равном партнере, но похоже было, что «Фаэтон» такого не предоставит.
      — Ну, — сказал Стейн, — раз обстановка у нас такая дружественная, то может быть, перейдем к теоретической части?
      — Стейн, — мягко сказал Крейнер, — если ты рассчитываешь на то, что наш младший матрос покажет несколько чудесных финтов, оставь надежду. Тебе нужно отрабатывать базовые комбо. Часами, Стейн.
      — С чем я их буду отрабатывать, если ты зажилил свог?
      — С любой железякой подходящего размера, — сказал Крейнер. — Тебе нужно выучить основы базового фехтования.
      — Я их выучил, — набычился Стейн. — У меня просто плохая реакция.
      — Реакция отрабатывается, — пожал плечами Холмберг.
      — Э, — Дик сам не знал, зачем сказал это. Все головы повернулись к нему.
      — Вообще-то, Майлзу… то есть, моему учителю, шеэду… не нравилось, когда изучают сначала человеческое фехтование, а потом переходят к орриу. Он считал, что это портит руку. Она привыкает к постоянной длине и балансировке клинка — и человек не может реализовать главное преимущество орриу.
      Он встал в позицию и поднял оружие, выдвинув лезвие на четыре ладони.
      — Возможность начать бой первым, когда противник еще не знает, готов он или нет — это часто возможность остаться в живых.
      Он махнул свогом в выпаде — и сбил шляпу с Лапидота, стоявшего в трех метрах.
      — Осторошно! — крикнул тот. — Тоше мне Вильгельм Телль!
      — Извините, сэр, — Дик вернул шляпу, гадая, что бы значило это языколомное ругательство — «вильгельмтелль». — Я бы вас не задел, правда.
      — Ви меня напугаль! Штоб ви зналь, я ошень нервни.
      Дик улыбнулся. Ему уже рассказали, как этот «нервный» человек под шквальным огнем лучевых орудий подвел «Густава-Адольфа» на дистанцию поражения гравизарядом и смял обе орудийные башни анзудского линкора «Хумбаба» как одноразовые стаканы.
      — Работа гибким клинком, — продолжал он, — должна чередоваться с работой жестким…
      Он вдруг смутился, поняв, что говорит всем известные вещи. Как их называл Габо — бананности?
      — Расскажи лучше, как работаешь большим пальцем, — попросил Крейнер.
      А вот это была богатая тема. Большой палец отвечал за модуляцию длины и жесткости клинка. Дик очень долго избавлялся от непроизвольной манеры выбрасывать клинок вместе с любым движением руки вперед. Это больше всего делает бойца предсказуемым: следи за движением рук — и поймешь, какой клинок тебе готовят.
      — Майлз специально заставлял меня отрабатывать блок выбросом, с захлёстом при движении руки назад, — он показал «вхолостую», потом показал еще раз, в паре с Крейнером.
      — А покажи этот удар из-за головы, — попросил Холмберг.
      — Какой? — не понял Дик.
      — Ну, когда я пытался достать тебя сверху, через флорд, — пояснил связист. — Ты блокировал и тут же парировал выбросом, я еле успел убраться.
      — Атакуйте меня. Может, я вспомню.
      Холмберг взял у Крейнера свог и атаковал. Дик тут же вспомнил — не головой, телом — как он парировал: действительно, в момент удара человек настолько открыт, что можно, парируя, выдвинуть клинок — и ему почти некуда будет деваться. Но вместе с тем достаточно опытный боец, вроде Кьелла Холмберга, мог успеть убраться из-под удара и тогда весь выигрыш от эффекта внезапности терялся на возвращении клинка к прежней длине.
      — Это не очень хороший прием, — попробовал объяснить он, — я только что его придумал.
      По тому, как переглянулись фехтовальщики, он понял, что опять сморозил что-то не то.
      — Ты, главное, не забывай его теперь, — посоветовал Крейнер после паузы. — Эффективный контрприем против удара сверху с захлёстом на дороге не валяется.
      Дик промолчал, чтобы не ляпнуть еще какой-нибудь глупости. Майлз почти никогда не использовал удар сверху с захлёстом. Если у обычных людей это так часто делают — нужно запомнить.
      Офицеры продолжали расспрашивать его — чем больше расспрашивали, тем больше Дик чувствовал себя неловко. Он не умел объяснить почти ничего. Не знал принятых у людей названий связок и приемов. Не всегда мог вспомнить и повторить, что делал в тот или иной момент. Это было все равно что объяснять словами пилотирование в межпространстве — если не хуже. Наконец, увидев, как ему не по себе и утомившись от жары, вояки сжалились и отпустили его.
      Дик спустился с раскаленной палубы в душевую, смыл пот. Оттуда пошел в свой кубрик, думая, как скоротать время до ночи, если не позовет Бадрис. Можно было и полежать почитать в прохладе — а с другой стороны, система вентиляции была не на высоте и в кубриках становилось душновато, если там собирались все жильцы. А гемы, когда не было работы, старались держаться подальше от людей и как раз толклись в кубриках.
      Дик решил, если будет душно — взять сантор и патрон и читать в столовой. Толкнул дверь кубрика — и чуть ли не носом уперся в адмирала Вальне.
      — Оро, — удивился он. — Что вы здесь делаете, сэр?
      — То, к чему призывает меня христианский долг, — ответил Вальне с улыбкой. — Исправляю некоторые ваши промахи.
      И вышел.
      Дик, присев на свою койку, оглядел кубрик. Гемы отводили глаза. Обычно разговорчивые, они сейчас как-то странно молчали.
      — Ну? — спросил юноша, поняв, что по собственной инициативе не заговорит никто. — Что стряслось?
      — Ран никогда раньше не рассказывал нам про плохое место, — отозвался наконец Семерка, один из старших.
      — Плохое место, где злые демоны мучают тех, кто плохо поступал, — добавил Алекс.
      — Так, — Дик вдохнул поглубже, чтобы выветрился гнев, поднимающийся в груди как ядовитый газ. — И что же господин Вальне рассказал вам об этом месте?
      — О! — глаза Умника округлились как и его рот, — там ужасно! Тех, кто не попал на небеса, но не сделал ничего плохого, выгоняют на холодную равнину, где их кусают злые насекомые! Те, кто не знали Христа, даже если они не сделали ничего плохого, сидят в темном высоком замке. Но дальше страшней. Там одних носит страшный ураган, другие мучаются в болоте под ледяным дождем, третьи корчатся в грязи…
      Тут все гемы затараторили наперебой, каждый вспоминая новые ужасные подробности. Дик слушал молча, сжав кулаки. Кто бы мог подумать, что у сухаря Вальне такая богатая и такая извращенная фантазия. Хотя вряд ли он придумал это сам. Скорее всего, где-то вычитал — и тот, кто это написал, явно был человеком злым и на весь мир обиженным. Впрочем, авторство этой злой чепухи не так смущало Дика, как увлечение, с которым гемы предавались переживанию ужаса.
       А ты не знал, что сказки бывают и страшными?
      — Ямэ, — оборвал он их наконец. Ему хотелось выбежать отсюда, найти Вальне и разбить его вороний нос. Но делать этого было нельзя, и в самую последнюю очередь — ради дисциплины. В первую — ради гемов, ради их золотистых глаз, раскрытых в ожидании нового слова.
      — Плохое место, говорите… — юноша взъерошил мокрые волосы. — Да, я не спешил рассказывать вам о нем. Это не главное на самом деле. Если бы Бога нужно было любить только потому что есть ад и Бог решает, кого туда отправить, а кого спасти… то Бога нельзя было бы любить. Он не стоил бы того, чтобы вам о нем рассказывать. Просто еще один хозяин над хозяевами.
      — А разве он не…
      — Он больше, — сказал Дик. — Много больше.
      — А как же… плохое место?
      — Ну, — Дик повел плечами. — Вы знаете, что на свете есть плохие люди. И что они сами выбрали быть плохими. Такие, как работорговцы, например. Они не умеют любить. Они умеют только убивать и мучить. Что Богу делать с ними? Что делать, если они хотят такими быть? Им нужно дать место, чтобы существовать. И не выпускать их оттуда, чтобы они не могли больше мучить людей хороших. А раз они все плохие… то, конечно же, это плохое место. Понимаете?
      Они молчали и смотрели вопросительно. Дик вздохнул и поискал еще слов.
      — Ну, посмотрите на эту навегу. Разве здесь плохое место?
      — Нет, нет, — тихим эхом пронеслось по кругу. — Здесь хорошо кормят… и никогда не бьют… и не очень много работы…
      — Вот видите. А если бы кормили плохо и били и работы было полно, так что некогда спать… тогда что?
      — Тогда это было бы очень плохое место, — сказал Умник.
      — Значит, место не может быть плохим само по себе. Люди делают его таким. Или другим. Хорошим местом.
      — Но господин Вальне сказал, — Черпак был молоденьким гемом, чуть ли не моложе Дика, — что те, кто делают хомо… обязательно попадут в плохое место.
      Дик подавился воздухом.
      Хомо — так они называли свои отношения. Ласки, объятия и… все остальное.
      «Ну, по крайней мере Вальне избавил тебя от необходимости говорить им это».
      — Заткнись, — сказал Дик. — Черпак, я не тебе. Господин Вальне, он… не так много знает про эти дела, как сам думает. Гораздо меньше, чем любой из нас.
      «Меньше, чем ты — уж это точно».
      Стараясь не обращать внимание на внутреннюю сволочь, сжав пальцы до хруста, Дик продолжал:
      — Мы ведь все любим женщин, верно?
      — О, да! — Черпак зажмурился и улыбнулся каким-то своим воспоминаниям. — Женщины, они… они как сахар, только лучше!
      Некоторые гемы постарше засмеялись. Дик тоже улыбнулся.
      — Да, они как сахар, и даже лучше. Но когда их нет… и заняться нечем… и особенно когда холодно и одиноко… вы делаете это друг с другом, так?
      Гемы закивали.
      — Это неправильно, — подвел черту Дик. — Бог создал мужчину и женщину для того, чтобы они были вместе. Я не знаю, правда не знаю, почему некоторым немодифицированным людям хочется делать хомо…
      — Может, им тоже приятно? — предположил кто-то.
      — Да, — юноша надеялся, что гемы не заметят, как его прошибает пот. — Это бывает приятно. Почти всегда… есть способы… сделать это приятным. Но не все, что приятно — можно. И не все, что можно сделать приятным, стоит делать… Мужчина не должен быть с мужчиной, так говорит Бог. Он и не со всякой женщиной может быть. В этом адмирал Вальне не ошибся.
      — Значит, мы попадем в плохое место? — прошептал Умник.
      — Ничего не значит! Господин Вальне, конечно, образованный человек. Он прочитал столько книг, что куда мне до него. Но он не был там, где я и где вы. На самом дне. Где это удовольствие — единственное, что есть… если нет Бога.
      Он не мог больше. Откинулся на спину и закрыл глаза.
      — Тэнконин-сама! — Черпак потряс его за плечо. — Вам плохо?
      — Я в порядке… Послушайте, поймите… люди, которые хотели сделать вас животными… у них есть всё. Я тут почитал кое-что из их истории… из их учения, если можно назвать это учением… Пока живешь — наслаждайся, говорят они. Веселись, пой песни, пей вино… Смотри, как дитя держит твою руку… Но вам-то они этого ничего не оставили. Вам даже любить запрещено: раз — и кого-то продали, и разлучили с ребенком. Этот перепихон — все, что вам оставили. Чтобы говорить самим себе — смотрите, это животные, они трахаются как животные… Мы, люди… делаем не все, что нам хочется. Сдерживать себя — это и значит быть человеком.
      Когда ему не хватало слов, он без колебаний вставлял в речь то, что подобрал в Муравейнике, и они понимали.
      — У вас лицо дергается.
      — А ты не смотри.
      Говорить об этом было все равно что… в Муравейнике сказал бы — «жрать собственное дерьмо», но Дик предпочитал не говорить и даже не думать о том, чего ему не приходилось переживать. Глотать собственную кровь — вот, на что это было похоже.
      — Вальне может говорить что угодно, — продолжал он. — Но он никогда не будет знать о вас то, что знает о вас Бог. Чем вы слушали Евангелие? Разве вы не поняли, что Он прощает грехи? А у вас и не грехи пока что… бустерная мука, а не грехи. Пока вы не знали сами толком, что вы делаете… и кем это делает вас… это одно. А вот, например, убить кого-то… спровадить с этого света до конца времен, чтоб духу его не было — и не раскаиваться… а потом ещё и ещё… вы уж поверьте мне…
      Дверь открылась.
      — Малый, — позвал Стейн. — А ты не хочешь пойти и показать эйеш?
      — Не хочу, — сказал Дик. — Но пойду и покажу.
      Он поднялся с койки, посмотрел в глаза Черпаку и закончил:
      — …Это совсем другое.
 

* * *

 
      С каждым днем становилось холодней — южные ветры и течения взяли верх. Солнца ходили по небу рука об руку, и хотя дни становились длиннее ночей, и утреннюю смену теперь начинали при свете Анат, каждый ощущал дыхание зимы. «Фаэтон» входил в нее как звездолет в локальное пространство давно обжитой системы: сначала только ветры и случайные льды, словно отзвуки чьих-то переговоров да эхо ансибль-пакетов, потом, как сигнатуры чужих кораблей — айсберги и снежные тролли на льдинах, а дальше иней на леерах становится постоянным как инфообмен между планетой и ее станциями…
      Даже цвет моря изменился — оно больше не отливало пурпуром и зеленью, в нем появился оттенок воронёной стали.
      Небеса, напротив, налились глубокой синевой, а солнца и видимые днем звезды казались пробоинами в иной мир, полный слепящего света. Пятно Ядра, самое яркое светило в этих широтах, днем сочилось через лазурь, а ночью сияло на полнеба и полморя, делая само понятие ночи очень относительным.
      Береговая линия теперь присутствовала на локаторе непрерывно. Команда «Фаэтона» выходила на лов, но не особо напрягалась, в любой момент ожидая грабежа. Дик подозревал, что они ловили бы еще меньше, если бы не стыд перед гемами, которые просто не умели плохо работать, несмотря на то, что являлись жертвами непрестанного грабежа.
      Гораздо больше сил навегарес тратили на подготовку к Рождеству.
      Совместное празднование Рождества командами трех кораблей было делом новым. Марио прихвастнул по радио, что на «Юрате» готовят нечто особенное, но не сказал, что именно. Экипаж «Фаэтона» решил, что как бы там ни извратились на «Юрате», а нужно их переплюнуть. Но как? Ни фокусников, ни искусных музыкантов на «Фаэтоне» не оказалось. По части песен и танцев на «Юрате» имелись куда лучшие мастера — не говоря уже о том, что там в экипаже были женщины. Конечно, старинные, еще протестантских времен псалмы хороши и в исполнении мужского хора — особенно после третьей рюмки «швайнехунда». Снежные тролли разбегаются во все стороны.
      Но экипаж «Фафнира» мужским хром было не удивить: в тамошней команде ходили ребята с Джорджии-на-Джуно, и они умели разложить любую песню на столько голосов, сколько человек в команде, а было их двадцать восемь. Так что нужно было поискать что-то еще.
      Возможно, искали бы долго, если бы во время очередного мозгового штурма Холмберг не брякнул, что явно не рожден под созвездием Гальярды. Торвальд посмотрел на него как на пророка и назвал гением. Патрон комедий Шекспира не покидал его каюты. Через полчаса, когда все присутствующие просмотрели текст, решение было принято.
      Оставалась лишь одна загвоздка. Верней, три.
      Три женские роли.
      — Ну, Марию я могу взять на себя, — сказал Крайнер, подкрутив локон цвета ясеневой стружки. — И, кажется, у нас есть Себастьян и Виола в одном лице. Но где взять Оливию?
      — Я как раз думал, что из тебя получилась бы Виола, — возразил Торвальд. — Насчет Себастьяна и Виолы я согласен. А Марию мог бы сыграть… например, Стейн.
      — Бриться отказываюсь, — возразил старпом. — Берите Петера или Линда — они бреются. А я организатор по свое природе. Я режиссёр.
      — Линд деревянный, — поморщился Крайнер. — А Мария — комический персонаж. Линд все испортит.
      — Слушайте, а может, поставим «Генриха Пятого?» — Стейн пролистал заголовки. — Там всего две женские роли: Екатерина и Алиса.
      — «Гериха Пятого»? На Рождество? — Торвальд слегка поморщился.
      — Ты еще «Тита Андроника» предложи, — поддержал Холмберг. — Нет, даже если мы изгадим комедию, народ посмеётся, а это уже полдела. Но изгадить хорошую трагедию…
      — Тогда «Укрощение строптивой»? — старпом сдавался не так легко, как в мечном поединке.
      — Хельга будет просто в восторге, — в сарказме Торвальда можно было вымачивать мясо кракена.
      — Нет, я за «Двенадцатую ночь», — Холмберг даже поднял руку. — Из Вальне, к примеру, выйдет шикарный Мальволио.
      — Вальне мы арканом не вытащим на сцену. И у нас даже ещё нет согласия тех, кого мы тут выдвинули на роли.
      — Моё — есть, — сказал Крайнер. — Но я предпочел бы играть Марию. Если Себастьян окажется на полторы головы ниже меня — будет не дренгскапр.
      — Так ведь комедия, — пожал плечами Холмберг. — Капитан, а чего это вы скромничаете? Роль герцога Орсино написана прямо для вас.
      — Я возьму ту роль, на которую мы не найдем человека, — сказал Торвальд.
      — Себастьян с Виолой из тебя все равно не выйдут. У тебя слишком мужественный баритон.
      — Это верно, — Торвальд набрал нужный код внутренней связи. — Матрос Огаи, подойдите в рубку.
      Дик появился через несколько минут — с закатанными до локтя рукавами и в странных пятнах на одежде: господин Бадрис, не желая предаваться праздности, препарировал чужого бота, а Дик при этом помогал.
      — Вызывали, сэр?
      — Ты нам смертельно нужен, — сказал Стейн. — Выручай. Кроме тебя некому.
      — А что нужно сделать, сэр?
      — Сыграть в пьесе Шекспира.
      — Шекспира? — юноша пристально глянул старпому в глаза: не насмешничают ли над ним. — Но это… это… просто здорово!
      — Ты знаком с Шекспиром?
      — Да, сэр. Миледи давала мне книгу. Ничего прекрасней я в жизни не читал — кроме «Синхагакурэ», конечно, и блаженного Иоанна Оксонского, и…
      — Понятно, — оборвал его Стейн. — А пьеса «Двенадцатая ночь» тебе знакома?
      — Нет, сэр. Но раз ее написал Шекспир — значит, она хорошая.
      — Изумительно, — улыбнулся Торвальд. — Там есть роль прямо для тебя, Ран. Очень сложная. Как сказал Стейн — кроме тебя, не справится никто.
      — Я слушаю, сэр.
      — Нужно сыграть близнецов. Брата и сестру. Они не появляются на сцене одновременно, так что раздваиваться тебе не придется. Да ты сядь, это разговор не на пять минут.
      — Сыграть брата и сестру? — Дик опустился в кресло. — Женщину?
      — Добро пожаловать в клуб, — Крайнер игриво помахал рукой. — Я тоже буду играть женщину.
      Это он сделал зря, подумал Торвальд, увидев, как закостенели плечи паренька.
      — Во времена Шекспира, — сказал он. — Все женские роли играли мужчины. А у нас на корабле женщин просто нет. Спасай.
      — Брата, брата тоже нужно сыграть, — торопливо напомнил Холмберг. — Он славный малый. Ты сам иногда так себя ведешь.
      — А сестра большую часть времени притворяется мальчиком, — добавил Торвальд. — И тебя никто не переоденет в женское платье — на двести морских миль вокруг ни единого платья просто нет.
      — Это факт, — подтвердил Стейн. — Даже на «Юрате» дамы носят те же рабочие робы, что и мы. Хотя по иронии судьбы «роба» значит именно «платье».
      — И ваш синдэнский хабит все равно похож на женскую юбку, — брякнул Холмберг.
      — Я не в Синдэне! — огрызнулся Дик.
      — Извини, — Торвальд выставил перед собой руки. — Но кроме тебя, и правда некому.
      — Ладно, — вздохнул Дик. — Давайте пьесу.
      Пока он читал первую страницу, все напряженно ждали.
      — «Представь меня как евнуха ему…» А что такое евнух?
      — М-м… в давние времена, — начал объяснять Торвальд, — чтобы дольше сохранить красоту и детский голос мальчиков, им иногда отрезали…
      — Понял, это здесь называют «кургар», — Дик сжал губы почти до белизны. — Ладно, посмотрим, что там дальше.
      Он почитал еще и вздохнул с несколько более смягченным выражением лица.
      — Мне это совсем не нравится, сэр, но раз так надо, я сделаю.
      Когда он вернулся и объяснил господину Бадрису, зачем его вызывали, эколог неожданно оживился и набрал код рубки.
      — Господин Нордстрем, я тут услышал, что вы намерены развлечься постановкой «Двенадцатой ночи»… Так я хочу спросить: вакантна ли все еще роль дядюшки Тоби?
      Однако первая же репетиция в пустой столовой показала, что не так все просто. Дик добросовестно выучил текст, но произносил его с таким видом, что Стейн, взявшийся за режиссуру, готов был биться головой в переборку:
      — Эта Виола сейчас зарежет любого, кто попробует улыбнуться! Мы ставим комедию, Ран. Ко-ме-ди-ю! Люди будут смеяться. И что, ты каждый раз будешь столбенеть?
      — Извините, сэр. Я, наверное, плохой актер.
      — Это дело наживное, — не сдавался Стейн. — Нужно только работать. Как можно больше!
      — У нас всего-то две недели, — напомнил Торвальд.
      — И за эти две недели нужно выложиться как следует! Ран, давай, напрягись — у нас ведь нет близнецов, кроме тебя!
      — Он и так напряжен сверх всякой меры, — пробормотал Бадрис.
      Дика вдруг осенило. Он понял, как избавиться от этого унижения.
      — Но у нас есть близнецы!
      — А ведь верно, — Бадрис приподнял брови. — Тридцать шесть человек…
      — Гемы? — сообразил Торвальд. — Хмм, а почему нет.
      — Ох, сомневаюсь я, что гемы смогут изобразить нам Себастьяна и Виолу, — качнул головой Стейн.
      — Не попробуем — не узнаем. Ран, приведи сюда трех-четырех самых молодых и сообразительных.
      Дик привел Черпака, Клёпку, Гамбу, Твердого и Умника. Торвальд начал объяснять задачу.
      — То, что мы делаем — это игра, где каждый представляет какого-нибудь героя давней истории. История — про парня и девушку, брата и сестру, которые попали в кораблекрушение. Каждый думал, что другой погиб, но на самом деле выжили оба. Они попадают в одну страну, где не знают никого, и там все постоянно ошибаются, принимая одного за другого. Это очень смешно, поэтому истории зовется комедией. Нам нужен кто-нибудь, чтобы сыграть этих парня и девушку.
      — Но мы никогда не занимались этим, сударь, — Умник с перепугу чуть не упал в ноги Торвальду. — Мы не можем обманывать людей!
      — Это не обман, — начал объяснять Дик. — Обманом это было бы, если бы мы и вправду пытались сойти за других людей. Но на самом деле все всё знают, а стало быть — это искусство, а не обман. Послушай:
      Союз нерасторгаемой любви,
      Отмеченный соединеньем рук,
      Запечатленный поцелуем уст
      И спаянный обменом ваших колец;
      Причем обряд святого договора
      Свидетельством моим скреплен как должно.
      — разве люди так разговаривают? Это стихи.
      Гемы переглянулись.
      — Мы должны будем говорить стихи? — Гамба выглядел не просто озадаченным — напуганным.
      — Иногда, — пояснил Торвальд. — Давайте, попробуйте. Скажите:
      Мне нравится твой облик, капитан;
      Хотя природа под наружным блеском
      Подчас скрывает гниль, но про тебя
      Мне думать хочется, что нрав твой сходен
      С твоим открытым, славным внешним видом,
      Прошу тебя, — я щедро заплачу, —
      Не разглашай, кто я, и помоги мне
      Переодеться так, чтоб было кстати.
      — Все вместе? — удивился Умник.
      — Нет, конечно же. По очереди. Я буду подсказывать.
      Умник вытянулся по струнке, как гемы обычно тянулись перед людьми-господами или старшинами, и пробарабанил весь отрывок так, что ни Торвальду, ни Стейну ни разу не пришлось подсказывать.
      — Ты запомнил все с первого раза? Со слуха? — удивился Торвальд.
      — Они изумительно памятливы и обучаемы, — сказал Бадрис.
      — Вы все запомнили? — спросил капитан.
      Пять одинаковых голов слаженно кивнули.
      — Это… поразительно, — Тор присел на стол. — Но затвердить роль наизусть — это еще не всё. Нужно ещё и войти в неё. Нужно как бы стать этой девушкой. Представить себя на её месте — она одна в чужой стране, ей совсем некуда пойти, и вот она решается на обман…
      — Она, наверное, очень нехорошая девушка, — покачал головой Черпак.
      — Нет, — удивился Стейн. — С чего ты взял?
      — Я прошу прощения, — Дику и Стейну пришлось пресечь новую попытку Черпака повалиться Торвальду в ноги. — Но хорошая девушка не стала бы обманывать. Обман — грех. Разве не так?
      — Конечно, грех, — согласился Торвальд. — Только, видишь ли… извини, я всё время вас путаю — как тебя зовут?
      — Вообще-то Черпак. Но после Рождества будут звать Клаус.
      — Видишь ли, Клаус, мир бывает настолько уродливым и страшным, что ложь остается самым маленьким из грехов. Бывают ситуации, когда нужно выбирать между плохим и плохим поступком. Поэтому Виола — вовсе не плохая девушка. Хотя, конечно, в те времена многие сказали бы, что она очень плохая. Но не потому, что она обманула герцога, чтобы поступить к нему на службу. А потому, что она оделась в мужское платье.
      — А зачем она это сделала, сэр? — спросил Дик. — Я этого сам не мог понять, а спросить было неловко. Разве герцог не взял бы женщину на службу играть музыку?
      — Нет, Ран, — покачал головой Торвальд. — Не взял бы. Я же сказал, общество бывает очень уродливым. Во времена, когда писал Шекспир, женщина не могла поступить на службу к мужчине музыканткой. Её тут же стали бы считать его любовницей, да и он мог бы потребовать от нее вступить с ним в связь. Одинокая женщина в чужой стране без денег богатых покровителей могла бы рассчитывать только на заработок проститутки.
      Торвальд задумчиво повертел патрон с Шекспиром в пальцах.
      — Знаете, это даже хорошо. Это заставляет нас задуматься, и это особенно хорошо. Ран, ты гений, — соскочив со стола, Торвальд взял Черпака за плечи. — Клаус, попробуй сказать сейчас эти слова так, как сказала бы девушка, которой очень стыдно идти на обман и просить об этом друга, но у нее нет, понимаешь, совсем нет никакого другого выхода.
      — Мне… нравится твой облик, капитан… — чуть запнувшись, выговорил Черпак.
      — Не совсем так. Понимаешь, она ведь очень плохо его знает. Только по лицу и может о нем судить — хороший он человек ли нет. И ей страшно, что она ошибется. Что там, внутри, — Торвальд похлопал себя по груди, — окажется гниль, и тогда ей конец. Попробуй ещё раз.
      Черпак еще раз произнес отрывок из монолога — и все признали: Виола в труппе есть, и прекрасная Виола. Когда юный гем немного разыгрался, он изобразил даже несколько характерных черт, которые выдают в женщине, играющей мужчину, принадлежность к слабому полу.
      А вот с Себастьяном вышли затруднения. Никто из гемов не смог изобразить должного уровня агрессии, а уж ударить, даже не всерьез, человека по лицу… Дик предупреждал, что гему может стать от этого плохо — но Гамба все же рискнул, и…
      — Незадача вышла, — констатировал Стейн. — Ну что ж… Младший матрос Огаи, придется вам оставаться Себастьяном.
      — Но как… — Дик запнулся. — Мы же непохожи! Как мы сможем сыграть близнецов?
      Крейнер похлопал его по плечу.
      — Театр, юноша, — это искусство условности.
      — Но как люди поймут в чем дело, когда ты… то есть, Оливия… начнешь ко мне приставать?
      — Ран, — губы Холмберга неудержимо разъезжались в улыбке, — люди всё поймут, потому что… как бы это тебе сказать… знают пьесу. Очень хорошо знают.
      — Но тогда… какой смысл во всем этом? Получается, мы рассказываем людям историю, которую они знают и без нас?
      — Друг мой, — сказал Крейнер. — Разве тебе не доводилось перечитывать любимые книги?
      — Главное — не то, что мы пересказываем старые шутки, — поддержал Крейнер. — А то, как мы сами колбасимся при этом.
 

* * *

 
      Театральные репетиции внесли в жизнь экипажа порцию свежего воздуха. Даже те, кто не был занят в ролях, стремились как-то поучаствовать: кто делал костюмы, кто выдумывал декорации (Дик в жизни не подумал бы, что можно сделать с пищевыми контейнерами и светоотражающей пленкой), кто готовил музыкальное сопровождение, остальные же просто заглядывали на репетиции и обсуждали между собой работу актеров.
      Единственным исключением оставался адмирал Вальне — и все знали, почему: занятый в роли Мальволио Лукас Лихтенберг так здорово копировал его акцент и манеру держаться, что никто при виде Вальне не мог удержаться от улыбки.
      Дик был единственным исключением. К Вальне он испытывал такую свербящую неприязнь, что даже смеяться над ним не мог. И чем дальше, тем больше эта неприязнь усиливалась.
      Дело в том, что Вальне продолжал таскаться к гемам, и авторитет его при этом рос, как встречные айсберги по мере продвижения навеги на юг. Вальне был старше Дика, а это в глазах гемов очень много весило. Кроме того, Вальне мог подкрепить свои слова ссылкой на тот или иной авторитет, и Дику часто нечего было сказать по этому поводу.
      Ему постоянно приходилось возражать, очно или заочно — а его любимые святые, как назло, были скорее людьми дела, нежели людьми слова. Да и жили они в основном в то время, которое Вальне называл «либеральным вырождением». Дик впервые в жизни видел человека, произносящего слово «свобода» как ругательство.
      Богословие у господина Вальне было тоже каким-то странным. Если бы Дик по несчастью родился в Вавилоне и встретил Вальне как проповедника, он никогда не уверовал бы во Христа, послушав Вальне. Он бы с ужасом шарахнулся от Бога, который настолько ненавидит свое творение, что только и думает, как бы кого запихать в ад.
      Споря с этим человеком, он чувствовал себя словно перед каменной стеной, выстроенной из речений и писаний Святых Отцов и постановлений Соборов. У него против этой стены был только собственный лоб. В конце концов, загнанный в ловушку цитатами, он мог ответить лишь «я так думаю», на что Вальне отвечал, как правило, сардонической усмешкой.
      Дик не мог ответить себе, за что он ненавидит Вальне сильней: за то, что тот разрушает образ Бога, который Дик с таким старанием создавал для гемов — или за то, что он отнимает у Дика аудиторию. Иногда — особенно ночами, особенно на палубе, глядя в бездонную звездную бездну и дымя отвратительной самокруткой, — он думал: неужели вся эта красота, всё это бессчётное множество миров и людей, судеб и солнц, вращается вокруг главного творения, и это творение — Ад?
      Часть его души этому сопротивлялась изо всех сил — но другой частью он знал: он всего лишь мальчишка, и очень мал не только перед лицом Творения, но и перед большинством людей. Он может ошибаться, он может принимать желаемое за действительное, и даже если его ошибки искренни — кому от этого легче? Если верить Вальне, люди много умнее его, люди, которых называли Отцами и Учителями Церкви говорили вещи, с которыми он никогда бы не согласился. Так может, он и в самом деле не более чем горделивый болван, берущийся оспаривать тех, кого он и понять-то не в силах? Может, ему лучше заткнуться и предоставить проповедь тому, у кого лучше получается?
      Но почему же тогда он не может стерпеть того, что говорит Вальне? Почему он не может даже понять — как можно с такими мыслями в голове верить в Бога? Может, именно он странный — а так, как верит Вальне, верят вообще все? Может, поэтому со смертью священника узники предпочли забыть, что они христиане?
      Дик никогда прежде ни с кем не обсуждал своих духовных проблем. На исповедях он каялся в совершенных грехах, но ему и на ум не приходило, что он может неправильно верить. Образ веры в него вложил коммандер Сагара — и Дик никогда от него не отступал. Но коммандер Сагара — не учитель Церкви, а всего лишь один из маленьких ее слуг. Юноша не знал, за что уцепиться и, докурив, либо уходил в кубрик в полном расстройстве, либо надевал визор и продолжал читать Шекспира и учить роль.
      Шекспир был вторым отправным пунктом его размышлений. Забавное дело — до того, как Торвальд не объяснил ситуацию Виолы, Дик просто не задумывался о том, как несправедлив к женщинам был древний мир. О, конечно же, он хорошо знал историю Жанны — но для него это была прежде всего история полководца, на котором в плену отыгрались те, кто был побежден в честном бою. То, что Жанна — женщина, лишь увеличивало ее славу и их позор. Но теперь ему открылась новая сторона вопроса: не просто побежденные мстили победителю — мужчины мстили женщине, «забывшей свое место». Дик еле-еле простил Шекспиру «Генриха Шестого» — первым его желанием было бросить патрон с пьесами в океан. Но он сдержался, сказав себе, что драматург, когда писал эту пьес, Шекспиром не был, а был всего лишь… англичанином… и мужчиной.
      Теперь Дик видел рассыпанные по старинному тексту намеки на то, как низко было это место, определенное женщинам. Он ведь читал и другие комедии — вот, тут девушку чуть не убили всего лишь за то, что якобы она разговаривала ночью из окошка с каким-то мужчиной. А вот другую женщину делают посмешищем — за что? Она всего лишь ведёт себя независимо, а по мнению героев, ее нужно укрощать, словно она дикое животное. Но в конце концов всегда все заканчивается хорошо — о да, свадьбой, в комедии ведь иначе и быть не может. Маленькую несправедливость восстанавливают — и люди продолжают мириться с большой. На протяжении веков женщины были… как вот теперь гемы. И большинство так же безропотно принимало свою участь. Как и гемы теперь, он находили какие-то маленькие источники отрады в своем угнетении: добрый муж — это все равно что добрый хозяин. Он может даже любить своих гемов — Дику попадались и такие, взять хоть господина Исию и его отношение к полицейским морлокам… И любой, кто хотел изменить систему, сталкивался в первую очередь с теми, кто даже не понимал, что здесь менять, когда и так все хорошо…
      И что самое обидное — все эти люди, о которых писал Шекспир, знали Христа, да и он сам знал. И это им никак не мешало. Они придумывали себе оправдания, находили нужные места в Писаниях и у Отцов… как Вальне. Может, вавилоняне правы в том, что запрещают в общественных делах ссылаться на веру? Их откровенный эгоцентризм иногда был Дику симпатичней, чем лицемерие древних и современных единоверцев. В конце концов, именно Бадрис с его неприятием христианской проповеди, вступился, когда на Дика наехал Вальне…
      И в конце концов ничего не оставалось, кроме молитвы — а когда она спотыкалась, Дик начинал тихонько напевать синдэнские песни:
       Какая беда — течет вода, падает снег, сменяются дни,
       А мы от боли кричим всегда, когда замечаем, что вновь одни,
       Но, вступая в этот ужасный сад, и не чаешь выйти оттуда жив —
       Где синие тени тебя сторожат, и каждый шаг твой и стон твой лжив,
       Где синие тени древних олив расскажут тебе, что смысла нет,
       Что ты не выйдешь отсюда жив, потому что мертв уже много лет…
       Но был один, кто прошел впереди, кто уже побывал и в этом саду,
       И если за ним все равно идти — так что же, значит, и в сад войду.
      Он был благодарен потерянному в веках автору — за умение высказать то, что сам он умел только очень смутно чувствовать. Он не знал об этом человеке ничего — кроме того, что тот был доминиканцем. Или доминиканкой — хотя скрытое в тени времени лицо Дик почему-то представлял себе мужским. Или, вернее, юношеским: с возрастом там было еще сложнее. Голос в древней записи, подпорченный некачественной аппаратурой, был совершенно бесполым альтом — и это явно пел не сам автор. Даже язык оригинала не был известен: в Синдэн попали уже латинские версии. Но и разбавленное переводом, это вино была очень красным.
       Ты — пясть тепла и бессилье страстей, да в плоти сеть кровеносных рек;
       Человек достоин жалости всей уже за одно — что он человек.
      В этом было не меньше правды, чем во всех Святых Отцах, вместе взятых. Человек достоин жалости. Всей. Какая только есть на свете. Вальне может говорить тысячу раз правильно — но Вальне никогда этого гемам не споёт. Он просто не знает этих песен. Его вера никогда не мучила его настолько, чтобы он в них нуждался. Вот и всё. Просто он забыл — а забывать-то как раз и нельзя было — что свидетельство обязанность, а не привилегия. Будь оно привилегией, Дик бы, наверное, её лишился, будучи невеждой в классическом богословии и сделавшись убийцей по собственной воле. Но это, к счастью, обязанность, которая не меньше, чем обязанность Вальне. Права он ему уступит, а вот это — нет.
       Куда ж там небо — вот он, разрыв, мое соучастие в тайне зла,
       И вера моя, что заступник жив, преткнётся там, где я правда слаб…
      Он ошибался, когда пасовал, считая, что готовый клиент ада должен безоговорочно уступить праведнику. Чёрта с два. Если кто имеет право свидетельствовать об аде — то именно что готовый клиент. Если бы рыба на разделочном столе могла заговорить — уж она-то порассказала бы о ножах и скребках для чешуи, гораздо больше, чем любой рыбоед. И уж точно с иной точки зрения, нежели повар.
      — Все в сад, — он бросил самокрутку в океан, и она погасла среди настоящих звёзд. — Для начала пройдемте в сад .
      Он вдруг постиг еще одну вещь. В этом месте должно быть смешно. Очень странно — ведь песня-то о Гефсимании. Но она должна завершаться улыбкой. Такой расклад.
 

* * *

 
      За пять дней до Рождества случилось то, о чем все с самого начала мрачно помалкивали в той особенной манере, в какой молчат, например, у постели безнадежно больного или на свидании с приговоренным. Ограбление.
      Дик прожил свою короткую жизнь отнюдь не в теплице и еще до столкновения с Моро имел кое-какой опыт общения с криминальными элементами. За последний год его знания сильно обогатились сверх того: рейдеры, разнообразное ворьё в Муравейнике и «аристократия» дна, Нешер и Яно.
      Теперь его коллекция пополнилась еще одной разновидностью бандитов: нищими грабителями Биакко.
      Навега, на которой они приблизились к «Фаэтону», была построена по тому же имперскому проекту — но на десяток лет позже. Следовательно, ходовая часть у нее была лучше, и на прямой «Фаэтон» ни за что не ушел бы. Кроме того, пиратская навега была оснащена двумя глайдерами с тяжелыми плазменными пушками на подвесах. Поскольку приказ лечь в дрейф прозвучал после залпа одного из таких глайдеров, поднявшего фонтан пара прямо по курсу, приказ был выполнен незамедлительно.
      Навега противника еще еле-еле маячила на горизонте, а глайдеры уже сели на палубу «Фаэтона» и обе команды, кроме пилотов, заняли верхнюю палубу и мостик.
      Они вели себя нагло до беспечности. Если бы у нас было оружие, подумал Дик, можно было бы их частью перебить, частью повязать и, дождавшись подхода их навег, поднять глайдеры в воздух — а там посмотрим, кто кого. Но на корабле не было оружия, кроме четырех свогов и одного плазменника, запертого в сейфе в каюте Торвальда и Стейна. И оставалось только молча, кипя от стыда, выгружать из трюмов бочки с тунцом и аватарами.
      Выглядели пираты так же неживописно, как и навегарес — разве что все носили ветрозащитные маски. Главарь — среднего роста квадратный мужик, весьма характерно косолапящий при ходьбе — Нейгал вот точно так же загребал носками внутрь — выглядел весёлым и дружелюбным. Поднявшись на мостик, он свою маску снял, из чего Дик сделал вывод, что они не столько боятся открывать свои лица, сколько опасаются схватить позорный для космохода загар планетника.
      До определенного момента все происходило почти так, как в Муравейнике во время визита какой-нибудь банды к торговцу: все делали вид, будто это что-то вроде внеплановой налоговой инспекции. Торвальд на мостике разговаривал с главарем налетчиков, курил и даже улыбался. Как будто они приплыли сюда не ограбить навегу, а купить весь груз. И это было почему-то особенно унизительно.
      «Определенный момент» Дик пропустил, потому что был на верхней палубе, а началось все в трюме, в той секции, где обретались пищевые запасы экипажа. Оттуда, выскочил Петер и, грохоча башмаками по палубе, размахивая руками на бегу, понесся к надстройке, где Торвальд стоял с главарем налетчиков.
      — Тор! — прокричал кок. — Они берут кракена! И бустерную муку! Это как понимать, Тор?
      Глядя на него, бандиты не могли удержаться от смеха.
      — В чем дело, господин Шиман? — спросил Торвальд, поворачиваясь к главарю.
      — Сейчас узнаем, — из трюма появился бандит со штурмовой винтовкой через плечо. — Эй, Муха, зачем вы полезли в ту секцию?
      — Жратвы мало! — ответил Муха. — Всего двести бочек по тонне — это разве дело?
      — Ну вот тебе и объяснение, — развел руками господин Шиман. — Вы должны были лучше работать, Нордстрем.
      — В прошлый раз вы взяли сто — и вам было достаточно, — улыбка исчезла с лица Торвальда.
      — В прошлый раз я снизошел к лени и неумению гребаных имперцев, — зато Шиман улыбался все шире. — А теперь вижу, что вы хотели меня напарить. Почему дети моего клана должны голодать из-за вас?
      — Почему бы взрослым вашего клана не выйти самим на лов ради детей? — подал голос господин Бадрис. — У вас превосходная навега.
      — У меня не хватает рук для нее, и ты это знаешь, мартышка, — ответил грабитель. — Найди мне рабочие руки. Найди мне гемов!
      — Па, — подал голос молодой бандит с нижней палубы. — А тут вроде есть гемы. Полный кубрик. Заперлись от нас, дурачки…
      Выражение Шиманова лица изменилось.
      — А что, Нордстрем, — сказал он, — пожалуй, гемы тебе теперь ни к чему. Всё равно подохнут с голоду, а?
      «Я бы сейчас взял его в заложники», — подумал Дик. — «И они бы у меня поплясали…»
      — Я не дам им подохнуть с голоду, — ответил Торвальд. — И постараюсь не подохнуть сам. Но мы будем за них драться, господин Шиман. Они члены нашего экипажа и наши братья во Христе. Забирайте то, за чем вы пришли. Забирайте наш хлеб. Не трогайте моих людей.
      — Я слыхал, что в прошлый раз, — Шиман вынул игольник и ткнул Торвальда в подбородок, — шестерых твоих людей положили, навегу утопили, а ты болтался вместе с другими на плоту, как говно в проруби, пока тебя не вынул Детонатор. Что мешает мне поступить так же?
      — Жадность и трусость, — ответил Торвальд. — Вы прекрасно знаете, господин Шиман, что ещё одна выходка в этом роде — и наши навеги больше не появятся в ваших водах. И чем вы займетесь тогда? Будете грабить своих, ничего другого вам не останется. И если в первые же три месяца вы не налетите на конвой и не погибнете в бою — то вас возьмут на базе и отправят на виселицу уже не люди Сейта, а войска тайсёгуна.
      — Ах ты поганый хрюс, — Шиман ударил Торвальда рукоятью по лицу. Дик вздрогнул. Наблюдавший за ним вавилонянин толкнул его в плечо:
      — Не спать на погрузчике.
      — Вы у меня отняли старших сыновей, — сипя от гнева, продолжал Шиман. — Вы меня сделали нищим. И ты, ублюдок, еще смеешь попрекать меня тем, что я грабитель? Да я заберу у тебя не то что жратву и гемов — а и штаны твои с ботинками. И это будет только справедливо.
      — Если вам так легче думать, думайте так, — проговорил Торвальд, пытаясь рукавом остановить кровь из рассеченного лба. — Пока я жив, я не отдам гемов.
      — Тебя шлёпнуть проще, чем каппу, — ответил Шиман.
      — А меня? — снова подал голос Бадрис. — Господин Шиман, опомнитесь. Я не имею права вмешиваться в распри, но я могу сказать пару слов своему начальству. А оно может сказать пару слов в Совете Кланов. Здесь ваши воды, вы можете брать пеню за проход и устанавливать ее размер, и как бы ни был мне противен ваш образ действий, я не в силах воспрепятствовать. Но если Сога утопят еще одну навегу, экологи скажут, что Сога представляют угрозу экосфере планеты.
      Шиман развернул ствол к нему. Господин Бадрис не шелохнулся — и если бы не струйка пота между маской и воротником, ни по голосу, ни по движениям его никто не смог бы сказать, что он смотрит в дуло пятидесятизарядного игольника.
      А впрочем, было жарко.
      — Если же погибнет эколог, — не повышая голоса, сказал господин Бадрис, — я затрудняюсь сказать, как отреагирует мое начальство. Просто затрудняюсь.
      В этот момент Дик простил ему всё, и на много недель вперёд.
      — Шнайдер смотрел на вас сквозь пальцы, пока вы брали только продукты, — продолжал Бадрис так же ровно. — Инцидент с гибелью навеги было не так легко замять, как вы думаете. Если же вы похитите гемов — дело будет рассмотрено по закону. Будет ли клан Сога отвечать за действия семьи Шимана? Подумайте об этом, пожалуйста.
      Пират молча пнул Торвальда в голень — и это был знак поражения.
      — Оставь гемов в покое, самим жрать нечего, — бросил он сыну. — Загружаемся и уходим. Эй, а ты чего вызверился?
      Дик мысленно проклял себя. Зачем не отвёл взгляд сразу?
      — Извините, сэр, — сказал он. — Я просто думал… ваша походка, сэр… вы ведь были в тяжелой пехоте?
      — Я из «Бессмертных», если ты об этом хотел спросить, — бандит перегнулся к нему через перила. — И я хочу тебе сказать по этому поводу две вещи. Во-первых, на Сунагиси я не был — вышел в отставку раньше. Во-вторых, я жалею, что меня там не было. Нейгал слишком на совести помешался. Позаботился, чтобы все, кроме него и катерных стрелков, остались чистенькими. А я бы отправил ребят прогуляться с флордами в руках. Чтобы все почувствовали, как воняют штаны предателя, когда к нему приходит расплата.
      На Дике были очки-полумаска от солнца, в высоких широтах так же беспощадного, как и на экваторе. Наружу торчал только подбородок, так что ничего по глазам Шиман прочесть не мог. А если бы и мог, сильно бы удивился. Потому что Дик не испытывал гнева — он оставил его позади, он был сейчас на той звенящей грани, за которой начинается легкость и покой. В этом состоянии он убивал в «Драконьем цветке». А помимо этого Дик ощущал странное удовлетворение — ну вот и сыскался среди «Бессмертных» настоящий подонок.
      — Что-то еще хочешь сказать? — спросил Шиман.
      — Нет, сэр. Ничего.
      В самом деле, сейчас говорить было решительно не о чем. Для разговора требовалось более уединенная обстановка и… хотя бы свог.
      — А что ему говорить, — выдохнул Торвальд, опираясь на переборку. — Он же не наш. Военный сирота из Лагаша.
      — Из клана Сейта? — спросил молодой.
      — Из ниоткуда, — огрызнулся Дик.
      — И ты ходишь с имперцами, боя, — скривился Шиман. — С теми, кто тебя осиротил.
      — Эколог не выбирает, — ответил за Дика господин Бадрис. — Это мой племянник, и пусть лучше он ходит с имперцами, чем патриотично сдохнет с голоду.
      — Ты хочешь сказать, его родители погибли на войне? — фыркнул Шиман. — Экологи сражались? Где? На каком фронте? Атмосферном?
      Те грабители, что были ближе, угодливо засмеялись.
      — Славная шутка, господин Шиман, — улыбнулся Бадрис. — Я её не скоро забуду.
      — Да уж постарайся, червяк земляной. И своё место не забывай заодно.
      Дик от греха склонился к пульту управления и отдал на погрузчик команду поднять из трюма очередные бочки. Глайдер сделал новый заход, люди внизу прицепили крюк к обвязке — и бочки поплыли в воздухе на чужую навегу.
      Когда всё наконец закончилось и глайдеры ушли, подняв грабителей на борт, Бадрис, глядя на Дика, сказал:
      — Если бы ты знал, как мне хочется швырнуть тебя за борт.
      — Если капитан разрешит — я прыгну, сэр, — Дик чувствовал себя предельно виноватым.
      — Я бы разрешил… — присев на перила, Торвальд потирал ушибленную голень. — Но у тебя, к сожалению, разболтана иммунная система. Схватишь ларингит или фурункулами пойдёшь. А тебе ещё Себастьяна играть.
      — Тогда, наверное, просто ударьте меня.
      — Практика показала, что бить этого молодого человека — совершенно напрасная трата времени и сил, — усмехнулся Бадрис. — Но кто тебя тянул за язык?
      — Извините, сэр… Я не подумал, что он так сразу вспомнит о Сунагиси.
      — А о чем ты думал?
      — Он… он загребал ногами при ходьбе, как тяжелый пехотинец… Я хотел узнать… сколько у него на самом деле боевого опыта.
      — Много, — сказал Торвальд. — Лет сорок. Но он был старшим сержантом. И он расслабился. Поднимись сюда и дай мне на тебя опереться. Мы должны спуститься вниз, под палубу.
      У подножия лестницы они встретили Холмберга и Вальне. Холмберг что-то по-свейски спросил, Торвальд ответил. Потом перешел на астролат: — А сейчас, Кьелл, пойди и свяжись с «Юрате». Изложи ситуацию и скажи, что хотелось бы встретиться побыстрее. Господин Вальне, у Петера наверняка спрятан НЗ. И доставайте блёсны на барракуду.
      — Они утащили даже солёного тунца, — горько сказал подоспевший Петер.
      — Ну что ж… — Торвальд вздохнул. — Значит, угощение выставит «Юрате».
      — Если Шиман не доберется до них раньше.
      — Помолись, чтобы раньше до них не добрался Рамиро.
      — А кто такой Рамиро? — спросил Дик, когда они поковыляли дальше.
      — Человек, который пустил ко дну «Тэштиго». Мою предыдущую навегу. Чокнутый, как селезень. По сравнению с ним Шиман — образец мудрости и терпения. Стой. Спустимся здесь, — Торвальд показал на люк.
      — Вам нужно в медотсек, сэр.
      — Мне нужно показать тебе, какого я свалял дурака, — капитан распахнул люк. — Спускайся.
      Они прошли под палубой к люку в ходовую часть. Затем открыли дверь, помеченную знаком радиационной опасности.
      — Здесь слегка фонит, но это только снаружи. Просвинцованные штаны не нужны, если, конечно, не торчать у этой двери постоянно, — Торвальд набрал на двери код. — Навегу обыскивали дважды, но сюда не совались. По идее, здесь должны лежать отработанные замедлители реактора. Они здесь, в общем-то, и лежат. Изолированные по всем правилам.
      Действительно, длинная комната, куда они шагнули, была уставлена надежно закрепленными на стеллажах длинными контейнерами.
      — Когда сюда суются со сканером, отмечают небольшой фон — как будто есть легкая утечка. И стараются здесь не задерживаться. На свете не найдется дурака, который вскроет голыми руками контейнер с отработанными стержнями, правда?
      С этими словами Торвальд отщелкнул крепления на одном из контейнеров и, четырежды повернув ключ, сдвинул крышку.
      В свинцовом ложе контейнера лежал станковый плазменник — не настоящая пушка, вроде той нейгаловской «Саранчи», но всё же здоровая труба, с которой обычный человек не управится без треноги.
      Такой можно было бы свалить пиратский глайдер.
      — И что, тут везде — оружие? — спросил Дик.
      — Нет, кое-где и в самом деле отработанные стержни. И несведущему человеку лучше тут не шарить.
      И эти контейнеры не просвечиваются сканером, — добавил про себя Дик.
      Торвальд опустил и опять наглухо задраил крышку.
      — Нужно было сказать тебе. Ты бы вёл себя осторожнее.
      — Но, сэр… вы ведь не собирались защищаться в этот раз?
      — Ты знаешь, о чём спросил меня Кьелл? «Когда, наконец?» — вот, что он мне сказал.
      — И когда же?
      — Когда мы договоримся с «Юрате» и «Фафниром» о совместных действиях. Возвращаемся. Фонт здесь не очень, но задерживаться не стоит.
      — Капитан, — едва они поднялись на палубу, как столкнулись с Бадрисом. — Мне нужен мой непутёвый помощник.
      — Он в вашем распоряжении. Что-то случилось?
      — Сигнал с четвёртого бота, — Бадрис включил сантор и направил проецирующий луч на палубу.
      Сначала Дик ничего не понял. Какая-то масса текла и бурлила, издавая странный скрежет и рассыпая дроби щелчков. Но кто-то из стоявших рядом матросов воскликнул:
      — Ох ты! — и картинка в глазах Дика вдруг разъяснилась. Текучая масса была целой армией крабов, марширующих по прибрежному шельфу. Цепляясь друг за друга коленчатыми лапами, толкаясь панцирями и время от времени вступая в драки, они шли… нет, пёрли по дну, по скалам, по телам запнувшихся…
      — Где? — спросил Торвальд.
      — Сорок километров к югу. Мы успеем приготовить снасть и даже немножко перекусить перед ловом.
      — Они раньше не забираль так далеко к северу, — сказал подошедший незаметно Лапидот.
      — Они всё сожрали, что было на юге, — поморщился Холмберг. — Будь проклят Шиман и ему подобные — их численность сейчас никто не регулирует.
      — Может быть ещё одна причина, — Бадрис глянул на время. — Скоро узнаем.
      — Мы их здесь не остановим, — сказал Нордстрем.
      — Нет, конечно. Мы передадим сигнал на все навеги, какие только ходят между Биакко и Гэнбу.
      Холмберг опять пробормотал что-то по-аллемански.
      — Митэ-э! Митэ-э! — закричал вдруг кто-то из гемов, ладивших удочки на корме.
      Все повернули головы сначала к нему, а потом — туда, куда он показывал.
      — Да-а, — только и сказал Холмберг, явно выразив тем самым общие эмоции. А потом быстрее всех рванул наверх, в свою рубку связи.
      От края и до края неба во весь горизонт, как в видении Иоанна Оксонского, вставала огромная волна. Дик прежде не видел такой. Она поднималась настолько равномерно, что даже не сразу была заметна — и если бы не косой луч, брошенный заходящим солнцем сквозь толщу воды, её можно было бы вообще не разглядеть.
      — Всем сохранять спокойствие! — прозвучал из динамика голос Холмберга. — Пристегнуться к леерам! У кого нет страховочных поясов — бегом под палубу! Задраить все люки! И повторяйте за мной: Отче наш… сущий на небесах…
      Он ещё не успел закончить молитву, как на «Фаэтон» обрушился ветер, который волна гнала перед собой. А потом палуба накренилась и навега словно бы пошла вверх. Мимо пристегнутых к трапу Дика и Бадриса пронеслась незакрепленная бочка — и, никого не задев, канула в воду. Кто-то из гемов, пристегнувшихся у борта, закричал — он не удержался на ногах и теперь висел на страховке над сорокапятиградусным склоном палубы. Ветер исчез, навега выровнялась, небо наполнилось тишиной — а потом палуба с тем же креном пошла вниз, навстречу новой волне. От скольжения вниз снова родился ветар. Так странно было видеть эти волны в ясный день, так неестественно было беспомощное ожидание — опрокинут или нет? — в тишине, когда никто больше не решался и крикнуть, что Дик, стиснув пальцами трап, запел:
       — По каким морям, благословенный,
       Челнок твой носит по водам?
      К его удивлению, Черпак, чуть ли не повисший на леерах у борта, подхватил:
       Что за небо полнит твой парус,
       Ты, ушедший искать иного моря?
       Тяжела ли сеть твоя от рыбы,
       Подгоняют ли добрые ветры,
       Не обманут ли ты позвавшим
       На иную, на бoльшую ловлю?
      Короткое мгновение тошноты — когда в нижней точке между волнами словно сдвинулся центр тяжести — надсадные вопли стыковочных узлов на пределе возможной нагрузки, жуткое зрелище носа и кормы, готовых свернуться в трубочку, накрывая всех железом — и новый тяжеловесный, медленный взлёт…
       — Челнок мой для вод таких не создан,
       Как щепку, его швыряют волны,
       То возносят до самого неба,
       То бьют и почти разбивают.
      — Это в точку! — заорал на верхней палубе Холмберг. — Если нас сейчас не опрокинет, слова мне запишешь!
      Следующий разрыв между спуском и взлётом был не таким ужасающим, как в первый раз, когда казалось, что навега переломится в хребте. Волны делались положе и расстояние между ними было больше.
      Гемы пели теперь все, и ветер, рожденный волнами, нёс их высокие голоса от носа к корме.
       Улов мой прекрасен, прекрасен:
       То раковину подарит море,
       То тину морскую и пену,
       То и вправду — серебро живое,
       Живое серебро, тяжесть рыбью,
       Прорывающую слабые сети.
      — Краб! — закричал Лапидот, — Давай нам снежный краб, море! Давай много!
       — А плачешь ли ты, благословенный —
       По ночам хотя бы, украдкой, —
       Разрывается ли надвое сердце
       Об оставленном береге зеленом?
       — Да, я плачу о береге зеленом
       И о всех берегах на свете,
       И о том, что нельзя человеку
       И в море уйти, и оставаться.
       И оставшийся плачет, и ушедший,
       И ветер их слез не осушит.
      На пятой волне было уже совсем не страшно, а только весело. Все понимали, что навега уже не рискует перевернуться. Все, кто знал слова — пели, кто слов не знал — били ботинками в палубу, отстукивая ритм.
       — Одинок и бел, благословенный,
       Ты как птица морская на камне.
       Скажи, пожалеть тебе случалось,
       Что однажды послушался зова?
       — Никогда, ни единого мига,
       Ни в бурю, ни в месяцы безрыбья!
       Всякий берег однажды преходит,
       Только море пребывает вечно.
      Пресловутая седьмая волна оказалась ласковой по-сестрински. Бадрис отстегнулся и взбежал по трапу на верхнюю палубу. Дик, ослабев от страха и восторга, просто сел на ступени.
      — Никому не отстегиваться, пока волна не пройдёт! — крикнул сверху Торвальд.
      — Уох-хоу! — Холмберг отчего-то засмеялся. — Я поймал сигнал бедствия, господа! Знаете, что случилось?
      — Шиман второпях перегрузил носовую секцию, — полным отвращения голосом сказал Торвальд. — И его перевернуло. Не понимаю, чему тут радоваться.
      — Его не перевернуло, — давясь смехом, сказал Холмберг. — Ему хватило ума отстыковать носовую секцию. И кормовую заодно. Она впилилась ему в борт и вдребезги разнесла винты. Теперь именно он болтается посреди океана как говно в проруби. Без руля, без ветрил и без добычи.
      — А на нас прёт волна крабов, бегущих от подводного извержения, — Торвальд вздохнул. — Блеск.
      — Если бы цунами Шимана перевернуль, — сказал Лапидот, — я бы испыталь совсем нехристианский радость. Но если его не перевернуль, мы идём оказывать помощь, йо?
      — Придётся, — Торвальд, видимо, так и не переменил кислое выражение лица. — Крабы идут фронтом и держатся ближе к берегу, так?
      Бадрис кивнул.
      — Значит, мы их всё равно не упустим.
      — Ты стал таким примерным христианином под влиянием младшего матроса Огаи? — поддел Холмберг. — Лично я вовсе не хочу потеть ради этого урода. Он в своих водах, как он нам три часа назад любезно разъяснил. Вот пусть его тут свои и спасают.
      — А ради его глайдеров, Кьелл? Ради пары прекрасных глайдеров ты бы попотел? И ради нашей добычи?
      — Ради пары глайдеров, если они не утопли — попотел бы. Только кто ж нам их отдаст.
      — Отдадут, — усмехнулся Торвальд. — Вот увидишь. Господин Лапидот, выжмите из машины всё, что можно. Курс — семнадцать на юго-восток.
 

* * *

 
      Как ни странно, но операция спасения на водах господина Шимана, его команды и груза почти стерлось из памяти Дика после чумовой недели с крабами. Теперь он понял, почему ловля кракена и аватар считалась игрой: эти создания были совершенно беспомощны, оказавшись на суше. Кракен, конечно, беспорядочно дергал щупальцами, и мог кого-то нечаянно удавить — но он больше втягивал их под себя, а когда получил электрический удар в нервный центр — вообще утих.
      Крабы — другое дело. Попадая на сушу, они вовсе не собирались сдаваться — и у каждого было восемь крепких лап и две клешни размером с ножницы для резки стали. Они стремились расползтись из ловушки во все стороны, цапая и царапая всё, что им при этом подворачивалось. И нужно было при этом изловчиться и пырнуть краба стрекалом между глаз. На палубе стояли лужи, очень скоро промокли все — и время от времени после треска разряда слышались вопли и ругань: кто-то получал эхо разряда через палубу и мокрую одежду. При этом снасть вилась под ногами, и страшно было даже подумать, каково запутаться в ней и не распутаться к тому моменту, когда ловушку снова швырнут вниз.
      Дик принимал в этом участие сравнительно нечасто и недолго — только когда звучала команда «все руки на палубу!», а он при этом был относительно свободен — то есть, в цеху не стоял ни один бот. Но и он к кануну Рождества пришел в таком состоянии, что, получив на завтрак отваренную клешню, несколько секунд вспоминал, где у неё глаза и как её половчее пырнуть… Спать ему по-прежнему хотелось больше, чем есть, и проснулся он только потому, что в туалет хотелось сильней, чем спать. Ну а раз уж он проснулся к завтраку — глупо было не пойти.
      — Не задерживай, — его слегка толкнули в спину сзади, и он сообразил, что стоит не над ловушкой, откуда вот-вот попрут живые крабы, а над каном, де плавают вареные крабьи ноги. Он зачерпнул себе собасты из соседнего кана и отошел, оглядываясь в поисках места.
      — Котира, котира! — позвал его Гамба. — Сюда, сюда!
      Дик подсел к гемам, довольно отметив про себя, что Вальне они не зовут к своему столу. Достал ложку и принялся есть, не чувствуя вкуса.
      — Завтра Рождество, — сказал Пятёрка.
      Дик не знал, как прокомментировать эту очевидную истину и ограничился простым:
      — Угу.
      — Будет ещё больше еды. Обещали даже, что будет мясо.
      Дик кивнул с полным ртом. По правде говоря, его не волновали сейчас ни количество, ни качество. Ему было больно глотать.
      — Привет, — над столом вырос Крейнер. — Боже правый! Вы только посмотрите на него!
      Дик поднял глаза.
      — А что такое? — хотел он сказать, но изо рта вышло только сипение.
      — У нас завтра спектакль, — убито сказал Крейнер. — Ты нас без ножа зарезал. Себастьян хренов. Полюбуйся на себя.
      Дик не мог полюбоваться на себя, но посмотрел на Черпака. Голос пропал, это да — но ведь можно принять лекарство и выпить горячего чаю…
      — У хито-сама вот тут… — Черпак показал на свой лоб над левой бровью. — И вот тут, — на щеку под правым глазом. — И на подбородке немножко.
      Дик потрогал в указанных местах — и обнаружил довольно болезненные вздутия. Как будто его в эти места ударили вчера. Но ведь не бил никто.
      Ещё одно такое место было на затылке под волосами — Черпак не мог его видеть, но при резком движении шеей оно дало о себе знать.
      — Майн Готт, — простонал Крейнер. — Всё, спектаклю конец…
      Поле ограбления, цунами и крабов Дик просто забыл об этой затее. А остальные, для кого ограбления, цунами и особенно крабы являлись ежегодной рутиной, а вот постановка Шекспира — как раз нет, прекрасно всё помнили.
      — Сколько дней ты не менял одежду и бельё? — прошипел Крейнер.
      — Н-ну… — Дику передали горячий чай, и ответ он сумел уже не просипеть, а пробулькать. — Как нас ограбили…
      — И ни разу за это время не облучался?
      — Я был занят! — Дик вскочил, сжимая полупустую миску.
      — Все были заняты, — оскалился Крейнер. — И все находили несколько минут в сутки прогреть хотя бы лицо и руки! Как-ты-думаешь, — речь Крейнера стала тихой, раздельной и медленной, — зачем нужно правило каждый день хотя бы по разу прогреваться?
      — Откуда я знаю! — Дик стукнул миской о столешницу и так же раздельно сказал. — Мне-никто-ничего-не-объяснил!
      — Что случилось? — Через всю столовую к ним шагал Стейн. — Матрос Огаи, второй помощник Крейнер, что за… — дальше прозвучало какое-то свейское слово.
      — Посмотри на этого… — Крейнер тоже употребил свейское слово. — Он не облучался четверо суток. Результаты на лице.
      — Да что со мной такое, кто мне объяснит! — заорал Дик.
      — Фурункулез у тебя, — закатил глаза Стейн. — В медотсек. Может быть, что-то удастся спасти.
      Настоящего врача в экипаже «Фаэтона» не было, но господин Бадрис, как оказалось, исполнял и обязанности медтеха.
      — На Картаго раньше не было микроорганизмов, — пояснял он, пока раздетый Дик лежал в боксе, прикрыв от ультрафиолетового излучения только глаза. — Мы всё привезли с собой. И кое-что из нашей собственной микрофлоры и, гм, микрофауны в отсутствие конкуренции расплодилось до безобразия и вдобавок мутировало. В частности, микробы, которые вызывают воспаление сальных желез. Было время, — эколог усмехнулся, — когда от этого страдали трое из четырех твоих ровесников. Давно, на Старой Земле. Потом научились по-человечески регулировать гормональный баланс и сопротивляемость повысилась… А тут пришло, откуда не ждали. Причем наше, собственное. Если ты просто вымокнешь — ещё ничего… А вот если несколько дней подряд ходишь мокрый — и при этом не облучаешься… И если у тебя разболтан иммунитет…
      — Ну, что у нас тут? — в медотсек вошел Торвальд.
      — Неважно, — ответил Бадрис. — Начинающийся ларингит и отит мы остановили. Очаги кожной инфекции в других местах погасили. Но вот то, что уже успело, так сказать, расцвести… Даже если продезинфицировать поры, воспаление так просто не убрать.
      — Извините, сэр, — Дик чувствовал себя очень виноватым.
      — С каждым из нас это случалось, — поморщился Торвальд. — Сейчас половина команды придет на прогревание. Просто нужно было тебя предупредить — лицо и руки. Никто не забывает прогреть хотя бы лицо и руки.
      — Мастер Крейнер уже сказал…
      — Ну и хватит об этом. Тебя заменит Черпак.
      — Но он же… не может ударить человека! Даже в шутку!
      — Я знаю, — вздохнул капитан. — Что-нибудь выдумаем. Господин Бадрис, долго вы ещё?
      — Вам нужен матрос Огаи?
      — Вы. Для договора с господином Шиманом мне нужен свидетель.
      — Ещё четыре минуты.
      Дик совсем забыл о Шимане и его экипаже — а они, разоруженные и задраенные в жилом помещении своей навеги, сидели тише воды, ниже травы. Эта секция их корабля сейчас была пристыкована к левому борту «Фаэтона» и составляла с ним единое целое. Справа точно так же пристыковали носовую секцию, где Шиман держал добычу. Ходовая же часть болталась на буксире.
      — Капитан! — окликнул уходящего Торвальда эколог.
      — Да?
      — Отыщите время для отдыха. Бледно-зеленый герцог Орсино будет так же плохо смотреться, как и покрытый пятнами Себастьян. А вас гемом не подменишь.
      Через минуту Дик покинул бокс и начал одеваться. За ширмой раздевался следующий пациент. Бадрис наставлял Дика:
      — Я включу таймер и уйду, а ты останешься за старшего. Каждый раз включай таймер ровно на две минуты. Не больше и не меньше. Больные места смазывай вот этим. Вот это закапывай в нос. Если что — зови меня. Я скоро вернусь.
      Работа была несложной и Дик выполнял ее почти автоматически, не вступая в разговоры с пациентами — но пятый оказался необычным. Для начала — незнакомым.
      Это был юноша чуть постарше Дика, где-то между восемнадцатью и двадцатью. Темные длинные волосы указывали на простонародное происхождение, а тонкие черты лица — на то, что несколько поколений назад был вброс аристократических генов.
      — Где тебя обсыпало? — спросил Дик. Он уже понял, что это спасённый пират, но не выпихивать же человека из лазарета, раз он пришел.
      — Нигде, — поджав губы, ответил юноша и протянул распухшую в запястье руку.
      Дик присвистнул. Растяжение это, вывих или перелом — в любом случае нужно было звать Бадриса.
      — Обезболивание сделать?
      — Не нужно, — юноша вскинул голову.
      — Ты хоть сядь, не мешайся под ногами, — Дик нажал кнопку вызова. — Сейчас я тебя просканирую, а потом тобой займется медтех.
      — А ты кто?
      — А я помощник, — Дик повернулся к терминалу и объяснил Бадрису, в чем дело.
      — Посади его в уголок, чтобы не путался под ногами, дай обезболивающее и просканируй. Я буду минут черед двадцать.
      Дважды повторенное «мешаться под ногами» подействовало на юношу как доза перца в нос. Он покраснел, задрал подбородок еще сильнее и прошествовал к стулу, на который указал ему Дик.
      И тут Дик понял, что это девица. Длинная, плоская, для девушки некрасивая — но всё же…
      — Извините, — сказал он, мучительно пытаясь за оставшиеся до конца прогрева секунды сообразить, что же делать — ведь сейчас из бокса встанет здоровенный голый мужик… — Э-э-э… — бокс выключился. — Мастер Брейль, не поднимайтесь пока…
      — В чем дело? — глухо удивились из бокса.
      — Я сейчас! — Дик схватил его одежду в охапку и сунул прямо в бокс, после чего опять захлопнул крышку.
      — Не понял?! — рявкнул боцман Брейль. Дик, не обращая на него внимания, перетащил ширму в другой угол, отгородив девицу.
      — Всё, — он открыл бокс и шепнул изумленному боцману:
      — Здесь девушка.
      — Иди ты! — у Брейля загорелись глаза. — Из людей Шимана? А там была девка?
      Дик развел руками, показывая, что комментировать очевидное не собирается. Выпустил боцмана, запустил следующего, отправил бокс, включил сканер.
      — Растяжение, — сказал он, просветив запястье. — Это даже я сам могу. Фиксирующая повязка, и…
      — А живот просветить ты можешь? — тихо спросила девица.
      — Так у тебя живот болит? — не понял Дик.
      — Что за дубина. Запри двери и просвети мне живот. Быстро.
      — Человек в боксе, — Дик начал понимать, что к чему. Когда женщина таким шепотом говорит и двери», это вряд ли аппендикс. — Подожди минуты две. Я пока повязку наложу.
      Он приморозил ей руку гелем и наложил нанопластовый фиксатор. Потом выпроводил пациента и запер дверь.
      — Ты ведь не имперец? — спросила девица, расстегивая тунику.
      — Нет, а что?
      — Значит, если что — ты можешь дать мне… что-нибудь такое…?
      — Какое?
      — Тупица.
      — Нет, — медленно закипая, ответил Дик. — Во-первых, я не медтех, а только помощник. Во-вторых, я… ещё не знаю, есть у тебя что-то или нет. В-третьих, если и есть — какого чёрта?
      — Я не собираюсь тебе ничего объяснять, — сказала девушка сквозь зубы. — Просвечивай.
      Дик закусил губы и включил сканер, стараясь смотреть только на экран и больше никуда.
      Хотя, конечно, если сравнить с Бет — то и смотреть-то не на что. Не грудь, а… фурункулёз.
      — На что это хоть должно быть похоже? — спросил он, пытаясь как-то разобраться в наслаивающихся друг на друга пульсирующих тенях.
      — Откуда мне, на хрен, знать! — тихонечко провыла девица. Дик выключил сканер и отвернулся.
      — Извини. Я не могу сказать, есть или нет то, что я сам не знаю, как выглядит… и вряд ли здесь есть то, что тебе нужно. На этой навеге ходят одни мужики. Зачем им. Если хочешь, Бадрис тебя осмотрит. Здешний эколог и медтех.
      — Не нужно, — за его спиной шелестела одежда. — И ты не смей никому говорить.
      Дик поморщился. Она что, думает, что на свете и поговорить больше не о чем, кроме её жалких прелестей?
      — Отпирать?
      — Давай.
      Положив руку на сенсор замка, Дик помедлил.
      — Тебе нужно поговорить с женщинами из экипажа «Юрате». У них… может что-нибудь выйти.
      — Они ксианки.
      — Они женщины. Лучше разберутся, чем я.
      — Ну, разберутся, и что потом? Чем они мне помогут?
      — Если «помочь» — значит убить ребёнка, то ничем. А если другое — то и помогут.
      — Он мне не нужен. Понимаешь, землеройка?
      — Понимаю. Только это не причина даже чтобы каппу убивать.
      — Ты что, буддист?
      — Считай как хочешь.
      — Я считаю, что ты кретин.
      — Знаешь, — Дик надавил на ручку двери. — Я всем сердцем хочу, чтобы у тебя ничего не было. Таким как ты, даже хомяка доверить нельзя — где там ребёнка.
      И он настежь распахнул дверь:
      — Следующий!
 

* * *

 
      — Что-то старый пердун слишком легко согласился отдать своего последнего сына, кровиночку и наследника, нам в заложники, — почесал в затылке Холмберг. — Или у него с чадолюбием хуже, чем мы думали или с честностью лучше.
      — Думаю, не то и не другое. Он явно надеется каким-то образом выцарапать у нас своего парня, и потом уж показать нам, где снежные крабы зимуют.
      — Да, — согласился Торвальд. — Что-то вроде этого. Юрате на подходе?
      — Не терпится повидать Хельгу? — ухмыльнулся связник.
      — Что тебе кажется смешным? То, как по-дурацки всё у нас сложилось?
      — Да нет… то, как по-дурацки вы продолжаете себя вести.
      — Она продолжает, ты хочешь сказать?
      — Я что хотел сказать, то и сказал. Как будем стыковаться? Корма к корме или борт к борту?
      — Бортами мы состыкованы с «Вороном».
      — Ну так через «Ворона. Лишняя гарантия того, что они от нас никуда не денутся.
      — Хорошо. Передай на Юрате, пусть заходят борт к борту. И вызови мне Рана.
      — ???
      — У него друзья на «Юрате». Я думаю, ему приятно будет туда прогуляться.
      — Иными словами, встречаться со своей бывшей без посредника ты не готов.
      — Кьелл, она не «моя бывшая», потому что ни одного дня не была моей. Это просто… какое-то недоразумение. И я не желаю об этом говорить.
      — Ты не желаешь об этом говорить, потому что это ни хрена никакое не «недоразумение». Это вон в возрасте нашего… Огаи может быть недоразумением. А вам обоим за тридцать.
      — Кьелл… Каждый из нас принял другого… за другого. Если это не недоразумение — то что?
      Холмберг не успел ответить — на пороге появился Ран:
      — Разрешите войти?
      — Разрешаю. Младший матрос Огаи, ваш старый приятель Габриэль Дельгадо передаёт вам привет. Не хотите ли отправиться со мной на «Юрате»?
      — Это… — юноша резко вдохнул. — Большая честь для меня.
      — Да какая там честь. Наоборот — это ты окажешь мне неоценимую услугу, если отправишься с нами на эти трехсторонние переговоры.
      — Да, сэр. Мне идти собирать вещи?
      — Иди.
      — Если можно, сэр… Я бы хотел, пока мы отчалим…
      — Пока мы не отчалим, — поправил Торвальд.
      — Извините… поговорить с вами один на один.
      Холмберг пожал плечами и покинул рубку.
      — Сэр, — сказал Дик, когда дверь закрылась. — Если вы не извинитесь перед фрей Риддерстрале, из этих переговоров ничего не выйдет.
      — Боюсь, что и с извинениями ничего не выйдет, — Торвальд потёр щеку. Синяк на скуле, конечно, сошёл и уже давно — но за Хельгой не заржавело бы обновить его при встрече.
      — Мастер Нордстрем, это нужно сделать, не думая, выйдет или не выйдет. Просто потому что нужно.
      — Почему?
      — Потому что вы виноваты.
      — Интересно, в чём.
      — Вы сделали её несчастной.
      — Я сделал её капитаном. А несчастна она лишь потому, что хочет быть несчастной. Я не нуждаюсь в её прощении, Ричард. Я сам прощаю её, не дожидаясь, пока она меня попросит. Прощаю любые её выходки в отношении меня. Не знаю, какого ты мнения о наших отношениях, чего ты здесь наслушался — и не желаю знать. Я не обманывал её. Никогда не обещал ей дать больше, чем давал и получал сам: немножко тепла среди всей этой…
      — Сэр! Я не судья тому, что между вами было, но это вавилоняне рядятся между собой так — я тебе это, а ты мне то. Мы-то должны быть другими, разве нет?
      — Скажи, а перед ней ты держал такую же пламенную речь?
      — Ещё нет, сэр. Я как раз думаю, что ей сказать. Но вы-то мужчина.
      — И что из этого следует?
      — Ну… — юноша потер лоб. — Я не сам это придумал, честно, это из «Синхагакурэ». Когда Бог позвал Адама в саду — а Адам уже согрешил, помните? Что он сказал? «Жена, которую ты дал мне, виновата». Это вроде правда, а всё равно безобразно выглядит. Адам струсил, понимаете? И с тех пор, сколько бы ни было в мужчине достоинств, если он при этом трус — его не считают за мужчину.
      — Извини, я как-то потерял ход твоей мысли.
      — Вы сейчас поступаете как Адам, сэр. Она вам дала и вы ели. И этим капитанством, что вы ей дали — вы на самом деле откупаетесь от неё. И получается, что она расплатилась с вами телом за это капитанство.
      — Что за чушь! Кто это наплёл тебе?
      — Никто. Я просто подумал, что если бы я любил женщину, а она меня нет, и если бы мы так расстались, и она дала бы мне корабль… а я не мог бы отказаться, потому что люди, он должны как-то жить и что-то есть… Я бы чувствовал себя так, будто меня приравняли к одному из этих мальчиков с блестящими волосами. Которые ищут себе богатых тётушек…
      — Послушай, мальчик! Ты славный умный парнишка, но ты ещё очень, очень молод и полон всякой романтики. Она не любила меня. Она это неоднократно говорила.
      — Она вам лгала, сэр. Если бы она вас не любила — она не могла бы вас так ненавидеть.
 

* * *

 
      Едва поднявшись на борт «Юрате», Дик угодил в крепкие объятия капитана.
      За месяц с небольшим Хельга Риддерстрале успела остричь свои очень светлые, как у знатной вавилонянки, волосы и слегка загореть под южным солнцем — так что «маска планетника» на её лице уже немножко расплылась.
      — Ну, ты везунчик! — отстранив Дика на вытянутых руках, она посмотрела в его лицо. — Слушай, мне кажется, ты даже вырос. Или только кажется? И выглядишь совсем нашим, — большим пальцем она очертила контур «маски» на его лице. — Хорош! Бриться начать не надумал?
      — Э-э… — Дик потрогал подбородок. Когда он обнаружил, что там наконец-то что-то произросло, ему показалась удачной идея отпустить бороду, чтобы ещё меньше походить на того Ричарда Суну, за голову которого предлагают пять тысяч драхм. Но выражение лица Хельги показывало, что идея в своем воплощении оказалась не очень удачной.
      — А, это ты, — Хельга, отстранив Дика, повернулась к Торвальду, соскочившему с перекидного мостика между бортами навег. — А кто это тебе так красиво дал в лоб?
      — Шиман, — ответил Торвальд.
      Хельга ухмыльнулась.
      — Есть Бог на небе, а, Тор?
      — Не стану отрицать. Особенно с учетом того факта, что Шиман в настоящий момент заперт у меня в трюме.
      — Вы что, взяли его на абордаж? — притворно ужаснулся Пуля, явно играя с Хельгой на опережение.
      — Нет. Наоборот. Он взял нас и снял с нас двести тонн груза. Сгрузил всё это в носовой отсек…
      — Вот недоумок, — Хельга фыркнула. — Его перевернуло, что ли?
      — Почти. Он запаниковал и отсоединил носовую секцию. И кормовую заодно. Они столкнулись. Ходовая часть пришла в полную негодность.
      — А ты, конечно, не упустил случая. Только что ты теперь будешь делать?
      — Как раз это я и хотел обсудить с тобой и с Грегором.
      — Неужели? А вот я это с тобой обсуждать не хочу. То, как ты будешь разбираться с Шиманом, когда придется его выпустить — а тебе придется — исключительно твои проблемы.
      — Капитан Риддерстрале, — сказал Дик. — Боюсь, что исключительно чьих-то проблем сейчас нет. Так или иначе они все общие. То, что вас грабят, то, что у Сога нет еды, капитану Нордстрему пришлось покупать рабов, а навеги Сейта топят в здешних водах — это одна общая проблема. И об этом вы должны поговорить все вместе — три капитана из имперских пленных.
      — Мы должны поговорить вместе, — поправил Торвальд. — Это ведь твоя инициатива, Ричард. Я лишь поддержал её.
      — Если так, то хорошо, — сказала Хельга. — Грегор подтянется к полуночи, — она снова фыркнула. — У него свои крысы завелись. На него наехал Детонатор.
      — Детонатор? — Дик уже слышал где-то это прозвище.
      — А тебе о нём ещё не рассказали? — Хельга открыла дверь кубрика. — Надо же.
      — Детонатором называют Максима Ройе, — пояснил, садясь за стол, Габо Пуля. — Он начальник экологической полиции клана Сога. Совершенно замечательный человек. Семь казней египетских в одном лице.
      — Зверушек очень любит, — добавила Хельга. — И следит, чтобы их не обижали.
      — Грегор обидел зверушку на глазах у Детонатора? И всё ещё жив? — Торвальд был удивлён сильней, чем показывал.
      — Зверушку обидела сама природа этой грёбаной планеты, — сказала Хельга. — В этом году тепло не по сезону. Между Ха и Шебальбой не встал лёд. Сивучи отошли на север за рыбой — а тролли за ними не смогли. Обычно там пролив шириной в пятьдесят километров — для троллей не расстояние…
      — А в этом году Ха очень активен, — кивнул Торвальд. — Ледовую перемычку разбило и тролли застряли на Биакко.
      — Обязательно нужно сунуть и своё полено в чужую печку, — скривилась Хельга. — Берти, солнышко, сообрази нам чаю.
      — Прости, что я тебя перебил, — сказал Торвальд.
      — Ничего-ничего. Я не обиделась. На таких, как ты, не обижаются.
      — Детонатор, — прервал начавшуюся было перепалку Габо, — как начальник экологической полиции, должен с этим что-то делать. А рук ему не хватает. Он как раз на своем катере носился в здешних водах, собирая троллей, которых цунами отнесло на льдинах к северу, когда встретил Грегора и предложил ему переправить тварей Божьих до Шебальбы…
      — Не Божьих, — наморщила нос Хельга, — а вавилонских. Но это неважно. Важно то, что Грегор почему-то будет разгрёбываться за тебя, Тор. Это ведь тебя вытаскивал Детонатор со своими людьми. Ты перед ним в долгу. Ты и должен развозить снежных троллей. Тем более что добыча у тебя всё равно плохая и людей в команде не хватает.
      — Твоими стараниями, — Торвальд ни на секунду не повысил голоса. — Но в чём-то ты права. Я действительно должен господину Ройе за спасение на водах. И я отдам этот долг. Тем более что это поможет нашему общему делу — о котором я стараюсь не забывать.
      — Ещё бы. Ты же человек деловой.
      — Хватит, фрей Риддерстрале, — сказал Дик. — Я думаю, вам не удастся вывести мастера Нордстрема из себя так, чтобы он это показал. И я думаю, этого вообще не нужно делать. Я понимаю, как это бывает… когда человек неправ и ты думаешь — пусть он страдает, пусть он не будет счастлив… Но так вы мастера Нордстрема и страдать не заставите.
      — А как? — с живым интересом спросила Хельга.
      — Завалите всё наше дело, — сказал юноша. — Сделайте все ваши с мастером Нордстремом труды бессмысленными. Чтобы люди и гемы продолжали страдать от бесправия. Мастер Нордстрем будет страдать вместе с ними.
      — Ты можешь, как и он, считать меня сукой, дорогой, — Хельга поднялась. — Может быть, я и вправду сука. Но не такая.
      Она вышла из кают-компании, чуть не сбив с ног человека с подносом.
      — Что случилось, капитан? — закричал он ей вслед.
      Издали донеслась непечатная ругань.
      — Берти, спасибо за чай, — вздохнул Габо. Поднялся и принял поднос. — Теперь иди.
      — Что-то мне не хочется пить, — Торвальд тоже встал. — Я вас покину. Ричард, можешь остаться. Мастер Дельгадо, вы не теряете в моем присутствии головы — передайте пожалуйста фрей Риддерстрале, что завтра в двадцать три-тридцать после традиционного рождественского обеда на «Фаэтоне» будут давать спектакль «Двенадцатая ночь». Я приглашаю всех.
      — Тебе все-таки придется немного задержаться, Тор, — Пуля разлил чай. — Буквально на несколько секунд. Я должен объяснить тебе кое-что, чего ты не понимаешь. Две вещи, не больше. Много времени это не займет. Остальное объяснит Ричард, он кое-что может объяснить лучше, чем я.
      — Я слушаю.
      — Первое. Единственным сексуальным опытом до общения с тобой у Хельги было изнасилование. Второе. Это сделал лучший друг её старших братьев. Чтобы склонить её к замужеству. Ну, казалось парню, что с ним просто кокетничают. И когда она обратилась к отцу и братьям за защитой — они предали её. Они всё знали.
      — Это что, знают все, кроме меня?
      — Женская часть экипажа знает точно. У мужской я не интересовался. Всё-таки деликатный вопрос.
      — И как же тебя в него посвятили? — Торвальд всё-таки не смог проглотить это, не запив.
      — Я вступил кое с кем в тесные отношения. Собственно, поэтому я не в курсе, в курсе ли корабельные мужики. Ну сам посуди — как из них добывать информацию? Есть, конечно, ещё один способ, но я столько не выпью. Всё, Тор. Чао. Не буду больше смущать тебя своим присутствием.
      — Да нет, это я здесь лишний, — Тор прошагал к двери. — Чёрт побери… почему никто не сказал мне раньше?
      — О таких вещах не кричат на крышах, Тор. А не сказали тебе, потому что ты не спрашивал. Что же ты за начальник штаба, если завязал отношения с подчиненным тебе офицером, но при этом не попытался узнать, что у человека за спиной, а? Что ты за командир, если вывел подчиненного из строя? А на ваш спектакль я обязательно приду. Спасибо за приглашение.
      Когда дверь за Торвальдом закрылась, Дик в изумлении повернулся к Пуле.
      — А что, спать с женщиной ради информации — лучше?
      — Когда я это сделаю — обязательно скажу тебе, как оно, — Габо налил себе ещё.
      — Так вы…
      — Я соврал. Оклеветал совершенно невинных людей. А может, и не совершенно невинных… Лично я бы Хельгиного батюшку и всех семерых братцев скопом угостил чем-нибудь тяжёлым… А то сначала растить из девочки парня, а потом пенять ей, что она неполноценная женщина — тут не то что в Крестовый Поход, тут в пекло удерёшь. Но изнасилования не было. Была мутная история с несостоявшимся замужеством… Это, видишь ли, парцефальские навегарес. Они живут очень особенной жизнью — в этих своих маленьких общинах, где всё личное пространство у человека помещается в ботинках. Хельга сбежала оттуда — но часть этого мира всегда с ней.
      — Но вы оболгали этих людей! — задохнулся Дик.
      — От этого их, несомненно, разразит жестокий приступ икоты. Чего я им и желаю. Но если бы я объяснил Торвальду, что он пнул женщину, которая всю жизнь считала себя уродиной, в больное место, он бы просто не понял, что это место может быть настолькобольным. Он не понимает, что такое вырасти в парцефальской рыбачьей общине и быть единственной дочерью среди сыновей…
      — А что это такое?
      — А это значит — быть отрезанным ломтем. Девочка вырастет — и уйдёт женой на корабль мужа. Она — заранее чужая. Очень редко бывает так, чтобы на этом же корабле оказался дальний родич подходящего возраста. И если уж он есть, а семья девочку любит — то она приложит все усилия, чтобы девочку не сманили на чужой корабль. Понимаешь? Она должна считать себя безобразной, чтобы не смотрела на парней с чужих навег и была довольна старым другом братьев… Честное слово, Дик, то, что я наболтал — не намного хуже того, что там произошло на самом деле. Изнасилования не было. Но тихое, улыбчивое любовное насилие — оно было, Дик.
      — А если мастер Нордстрем случайно узнает?
      — От кого?
      — От фрей Риддерстрале хотя бы.
      — Я не думаю, что между ними отношения наладятся настолько, что такой откровенный разговор станет возможным. Ну а если и станет… Что ж, во всём виноват я. Неужели ты думаешь, что я уступлю Торвальду звание первейшего паршивца колонии прокажённых?
 

* * *

 
      Священника не было — но у адмирала Вальне, оказалось, имелся бревиарий. Так что Рождество началось, как положено, с вечерни в сочельник, на которую Дик едва успел —
      И продолжилось утром. Дик слышал краем уха, как Вальне ворчливо сетует на то, что Бревиарий у него просят два раза в год, но не мог даже сердиться — так замечательно звучал на свейском гимн «От ясного Востока до Западных пределов». Он испугался немного, что и чтения будут на свейском, а значит придется быть немым слушателем — но читали на астролате.
      После службы и завтрака навегу начали готовить к вечерней службе, праздничному ужину и спектаклю. Гулянка намечалась всеобщая, так что ужин перенесли из столовой в цеховую надстройку, из которой уже убрали оборудование. С утра и до обеда Дик таскал вместе со всеми столы, стулья и декорации для вечернего представления, вешал нарезанные из светоотражающей пленки гирлянды и таскал корм снежным троллям на навегу Грегора. У него совсем не было времени и возможности разглядеть поближе странного человека, которого называли Детонатором.
      Дик представлял его почему-то похожим на господина Исию, а оказалось, что Максим Ройе высок, широк в плечах, и похож на более расширенную (и рыжую) версию тасёгуна Шнайдера.
      Его корабль «Вертихвостка» — некогда десантный катер-амфибия для наземных операций — выглядел совсем маленьким рядом с навегами. Просто непонятно было, как там разместились восемь снежных троллей, запертых теперь в трюме «Фафнира». Навегарес Грегора рассказывали, что Детонатор вёз их прямо на палубе, но Дик не мог поверить. Хотя… длиннорукий и плечистый Ройе чем-то сам походил на снежного тролля. Может быть, они считали его своим?
      Обед всем выдали сухим пайком — кухонный персонал трёх навег надрывался над праздничным ужином. Дик взял пакет бустерной строганины со вкусом креветок и забрался подальше от всех — на верхнюю палубу, чтобы побыть в одиночестве.
      Термометр показывал минус три, но небо было ясным а море — спокойным, как ртуть. Дик отщипывал от волокнисто-пористой массы по щепотке и ел медленно, не столько чтобы насытиться — он не успел ещё проголодаться после завтрака — сколько для порядка: вот, он не бездельничает, а пользуется законным правом на обед…
      Анат, Акхат и Ядро выстроились на небе чуть ли не в шеренгу. Их скользящий свет уже не согревал — даже в разгар дня. Их цвет, насыщенный утром и вечером, теперь поблек. Дик вздохнул, вспоминая, как встречал Рождство год назад — на станции Тепе-Хану. Меньше двух месяцев по стандартному времени Земли оставалось до того дня, когда «Паломник» покинул локальное пространство Ика-а-Мауи, отправившись в свой последний рейс.
      Кто-то тяжело взбежал по трапу. Дик оглянулся и увидел, как над палубой восходит невиданным светилом голова Детонатора. Появление плеч уже больше напоминало цунами. Дик не представлял себе, что это человек так огромен. Да, снежные тролли, пожалуй, и впрямь могли бы счесть его своим…
      — Добрый день, сеу Ройе, — поприветствовал его юноша.
      — Я рассчитывал побыть один, боя, — не сразу ответил Детонатор. — Давай отвернёмся друг от друга и помолчим. Если мне удастся поверить, что тебя здесь нет — я тебя, может быть, не прогоню.
      — Хорошо, сеу Ройе, — согласился Дик. Отвернулся и продолжил грызть бустер. Этот человек влез на чужой корабль, нарушил его одиночество и сейчас будет дразнить дымом, и ещё имеет наглость грозить, пользуясь своей славой дуэлянта и силача… Дик испытывал глубокое отвращение к такому образу действий.
      — Ты шуршишь пакетом, — сказал через некоторое время Детонатор.
      — А вы дымите, — ответил Дик, не оборачиваясь.
      — Кажется, ты решил мне нагрубить, — в голосе начальника экологической полиции звучала… скука.
      — Что вы, сударь. Я слышал, что вы лихой дуэлянт и в мирное время уложили людей больше, чем на войне. Если бы я вам нагрубил, вы, наверное, попытались бы меня поколотить, ну а я не люблю, когда меня колотят безнаказанно — и дал бы вам сдачи. Тогда вам пришлось бы меня вызвать, и один из нас убил бы другого — и как бы дело ни кончилось, я поставил бы в неловкое положение своего начальника, господина Бадриса. Так что я не собираюсь вам грубить, — с этими словами Дик сунул в карман пустой пакет и направился к трапу.
      — Стой, боя, — сказал Детонатор. — Вышло так, что ты меня всё-таки обидел.
      — Простите, сеу Ройе. Я не собирался.
      — Ты в самом деле думаешь, что я стал бы драться с цыплёнком вроде тебя?
      — Вы ведь угрожали меня прогнать. Что бы вы делали, если бы я не ушел?
      — Ничего. У меня просто паршивое настроение. Можешь остаться.
      — Спасибо, сеу Ройе, — Дик постарался, чтобы его голос был холодней этого зимнего воздуха. — Много работы. Мы должны ещё перегнать снежных троллей на «Фаэтон».
      Дик сам не понимал, отчего так взъелся на этого человека. Может быть, оттого, что понаслышке о нем сложилось хорошее впечатление — которое он разрушил?
      В перегоне снежных троллей Дику поучаствовать не дали. Да и сам перегон оказался не очень интересным занятием: зверей расстреляли сверху ампулами со снотворным, после чего каждого по отдельности затаскивали в сеть и, поддев сеть на крюк, переносили на «Фаэтон» лебёдкой.
      Поскольку каждый тролль переносил эту процедуру уже в третий раз — сначала их таким образом снимали со льдин, затем так же перегружали на «Фафнир» — она сказалась на них не самым здоровым образом. Белая длинная шерсть этих огромных зверей свалялась, их задние лапы были покрыты экскрементами — многие опорожнялись, не проснувшсь — и кроме всего прочего, от них несло подгнившей рыбой.
      — Так-то тролли большие чистюли, — пояснил Дику Грегор. — Что ни день, бултыхаются в воде — ловят рыбу или сивучей. Шкура у них красивая, и стоит громаднейших денег, потому что отстреливать их разрешают очень мало…
      По тону Грегора было понятно, что последним обстоятельством он был весьма огорчен.
      Когда четверо самцов и две самки были погружены в левый кормовой отсек «Фаэтона», двоих детёнышей, ещё не перелинявших из серого в белый, перенесли туда же просто на руках подчинённые Детонатора. Каждый из малышей, рождённых в начале осени, был ростом с пятилетнего ребёнка. Их не усыпляли по причине их безобидного возраста. В отличие от взрослых особей, они ласкались к людям и на руки шли охотно.
      — Это потому что они нас принимают за своих, — продолжал разъяснения Грегор. — Из-за этого они лёгкая добыча, когда рядом мамаши нет. Говорят, Детонатор кого-то шлёпнул в Шоранде, когда увидел на его бабе шкуру чернышка. Вызвал и зарезал быстрее, чем бедняга сказал «Опаньки».
      Дик покосился на высокую фигуру южанина, внимательно и как будто бы ревниво наблюдавшего за тем, как имперцы стараются хотя бы мимоходом погладить проносимых мимо тролликов. Его мнение о Детонаторе чуть-чуть улучшилось. Он разделял мысль, что человеку, подманившему такое беззащитное пушистое создание и убившему его подлым способом, нужно хорошенько вправить мозги. Через ротовое отверстие. Лезвием флорда.
      Наконец наступил вечер. Анат и Акхат неохотно ползли к горизонту — заходить раньше полуночи они не собирались, а держать пост до традиционной первой звезды не имело смысла, поскольку Ядро было видно даже долгим полярным днем. Экипажи всех трех навег за исключением вахтенных собрались в цеховой надстройке «Фаэтона» для короткой торжественной службы и долгого ужина, сопровождаемого зрелищами и танцами.
      Вечернюю службу по Бревиарию провел Торвальд, а вот церемонию крещения — Вальне, одевшийся по такому случаю в свой адмиральский мундир. Дик наблюдал за церемонией со своего места с краю стола и чувствовал себя очень непривычно в роли созерцателя, а не участника.
      Вальне проводил службу с чувством и явно не торопился. «Священство избранное, народ царский» изнывал, вдыхая запахи жаркого, просачивающиеся из кухни. Наконец тридцать
      Шесть гемов получили имена, тридцать шесть навегарес стали крёстными отцами — и Вальне объявил, что церемония завершилась. «Благодарение Богу!» — взревели с большим чувством три сотни глоток, и в зал вкатили на погрузочных тележках канны с едой и бочки с пивом.
      — Минутку внимания! — Торвальд, уже в костюме герцога Орсино, стоял на сцене с громкоговорителем. — Прежде чем мы начнём пить и веселиться, я хочу кое-что сказать так, чтобы слышали все. Я очень сильно провинился перед капитаном Риддерстрале. Я попытался за её счёт насладиться привилегиями брака — но не брать при этом на себя обязательств. И я ничего не могу исправить, потому что уже связал себя обязательствами с другой женщиной. Мне остаётся только просить прощения и желать, чтобы фрей Риддерстрале нашла себе человека, который её достоин больше, чем я.
      Это были первые аплодисменты, сорванные труппой «Фаэтона» — но далеко не последние.
      Спектакль удался на славу. Дик отчасти радовался внезапно разразившей его болезни — теперь он мог получать ни с чем не сравнимое удовольствие, наблюдая зрелище из первых рядов. Это было просто удивительно — как из продранных мелких сетей, светоотражающей ткани, бочек, контейнеров, старой книги и полутора десятков мужиков вышло столько веселья.
      А смотреть оказалось гораздо смешней, чем читать — особенно когда играли Крайнер и господин Бадрис. Ещё очень хорош был Лукас, бывший Черпак — но смотреть на него было не так смешно, как… Дик не мог объяснить это чувство. Оно было сродни пронзительной радости, как от хорошей песни. Гем играл хорошо, очень хорошо. Дик только переживал — сможет ли он в нужный момент съездить по башке капитана Арне, игравшего сэра Эндрю.
      Но волновался он зря: всё прошло не просто без сучка и задоринки, а даже ещё лучше. Смятение, в которое пришёл Лукас, ударив партнера, его прерывистое дыхание, лёгкая дрожь — это всё принадлежало Себастьяну, храброму, но очень молодому юноше, впервые ударившему взрослого человека.
      — Как это у тебя вышло? — спросил Дик после спектакля.
      — Это не у меня вышло, Ран! — гем просто светился изнутри. — Это вышло у Себастьяна, понимаешь?
      — Понимаю! — Дик пожал парню руки и наполнил его стакан сладкой водой — гемы категорически отказывались даже от слабенького порошкового пива.
      На сцену вышел маленький сборный оркестр — гитара, скрипка, окарина и мультивокс. В ударных инструментах недостатка не было: когда музыканты заиграли «Бог танца», каждый счел своим долгом не только встать и петь, но и громыхать чем-нибудь. Потом пошла произвольная программа: песни и танцы чуть ли не всех планет, представители которых оказались на этих кораблях, как звери в Ковчеге. И неважно, что рутены не умели танцевать арменских танцев, а свеи — джигу: каждый прыгал и скакал, как ему нравилось.
      Столы стояли буквой П, и Дик заметил в просвет между танцующими давешнюю девицу из команды Шимана. Его люди и люди Детонатора ходили почти по всей навеге свободно, только на собственный корабль им сейчас воспрещался ход, да ещё в ходовую часть «имперской» навеги, где под замком держали их оружие. Деваться им всё равно было некуда — монтаж винта взамен разбитого должен был завершиться только завтра. Кроме того, люди Детонтора не питали к пиратам особой любви, и вдобавок были вооружены. Этот последний фактор плюс численное превосходство имперцев начисто исключал возможность какой-либо бузы со стороны Шимана и его людей.
      Сам старый бандит на спектакль и рождественские танцы не пришел, но человек десять из его команды Дик приметил. Они и люди Ройе держались особняком от всех, больше налегали на еду и питьё, чем танцевали, и поглядывали друг на друга опасливо.
      Дику вдруг подумалось, что стоит пойти и извиниться, раз уж Торвальд сделал это для Хельги. Но извиняться среди этого шума, перекрикивая музыку, не годилось. Дик прикинул, что девица рано или поздно отправится облегчиться, и можно будет перехватить её на выходе.
      Приняв решение, он отправился за пивом, и был перехвачен у стойки Хельгой.
      — Привет, красавчик! Потанцуем? — капитан Риддерстрале отставила кружку.
      — С удовольствием, — Дик церемонно поклонился. — Но я танцую плохо.
      — Не верю. Ты же флордсман. Ты же должен быть пластичный как чёрт. А ну пойдём!
      Когда танец закончился, Хельга потащила его обратно к стойке и, не дожидаясь, пока разрывающийся между клиентами Петер освободится, налила сама себе и партнёру.
      — И это всё, что ты умеешь? — спросила она. — Только джигу?
      Дик попытался отыскать какой-то позитив.
      — Зато я могу так долго.
      Хельга фыркнула в кружку, прыснув пивной пеной.
      — Сынок, этим женщину можно только напугать. Сейчас медленный танец — допивай, я тебе кое-что покажу.
      Дик заглотнул всё, что осталось в стакане (газ тут же пошёл носом) и принял руку Хельги.
      — Значит, так. Правую руку клади ко мне на талию. Отлично. Не выше и не ниже. Левой бери меня за руку, — свою левую руку она положила на его плечо. — Ну, что ты весь задеревенел? Я не предлагаю тебе ничего непристойного, это просто вальс. А теперь левой ногой шаг назад. Подшагивай к ней правой… отлично. Я знала, что у флордсмана должно получиться. Теперь правой шаг в сторону, левой подшагивай… И с левой шаг вперед! А теперь лови ритм: и-раз! И-и-два! И-и-три!
      — Занимаешься совращением малолетних, Хельга? — рядом проскользнула Линда в паре с Холмбергом.
      — Ему уже семнадцать, — огрызнулась через плечо Хельга.
      — Шестнадцать, — поправил Дик.
      — Ерунда. Твой возраст установили как — по сохранившимся документам или на глазок?
      — Документов не нашли никаких…
      — Значит, на глазок. А у мужиков, особенно бессемейных, это получается не очень точно.
      — Это делал медик.
      — Да ладно тебе. Что я, не знаю, какой сбой может давать аппаратура? Ты вот сейчас довольно мелкий даже для шестнадцати. У вас там был голод, ты мог отставать в развитии… Да что там, тебе на самом деле может быть все восемнадцать…
      Дик нечаянно наступил ей на ногу.
      — Даже так — ты вдвое старше, — сказала Линда.
      — Но я всё равно танцую с фрей Риддерстрале, — вступился за даму Дик. — И… с ней очень приятно танцевать.
      — Так-то! — с победным видом бросила Хельга. — А ты танцуй со старыми развалинами вроде Кьелла.
      Холмберг хотел что-то ответить, но между ними вклинились другие пары.
      — А тебе и в самом деле приятно? — прищурилась Хельга.
      — Да, — ответил Дик, нимало не кривя душой. Касаться женщины, быть к ней так близко и вдыхать кисловатый запах свежего пота, смешанный с запаххом какого-то дешёвого синтетического парфюма, было очень приятно. А дистанция, которую создавал возраст, гарантировала… свободу. С девушкой своих лет, даже с Рокс, Дик не смог бы расслабиться. А с фрей Риддерстрале даже фривольные шуточки подчеркивали нерушимость границы: между ними никогда ничего не будет.
      — Славный ты мальчишка, — Хельга взъерошила ему волосы, когда вальс закончился. — Через полчасика подтягивайся в офицерскую кают-компанию. Только не особенно светись. Мы будем ждать.
      Дик совершенно искренне собирался последовать её указанию — но этому воспрепятствовали непредвиденные обстоятельства.
      Во-первых, девица подалась-таки на выход, и Дику пришлось прибавить ходу, чтобы не потерять её. Выскочив из надстройки без плаща, он не замерз сразу же только потому что двигался очень быстро и был слегка пьян. Девица скрылась под палубой, где были кубрики и прочие помещения, без которых жизнь очень неуютна — и Дик нырнул в люк за ней.
      Когда ботинки девицы прогрохотали направо, он понял, что в туалет ломиться, пожалуй, не стоит. Решил подождать снаружи.
      — Послушай, — сказал он, когда девица вышла. — Я… извиниться хотел.
      — За что? — изумилась девица мужским голосом. Дик опешил.
      Нет, голоса были очень похожи. Но в голосе парня… да, несомненно, парня… был ещё какой-то призвук. И так почти во всём: то же лицо, те же черты — но линия подбородка жёстче и на самом подбородке — лёгкая тень щетинки. Такая же угловатая фигура — но чуть-чуть другое очертания…
      — Оро, — пробормотал юноша. — Так значит… вы близнецы? Как Себастьян и Виола?
      — Ну… вроде того, — юноша из команды Шимана как-то странно огляделся.
      — Слушай, ты можешь провести меня к сестре?
      — Зачем?
      — Я же сказал: я как-то нагрубил и хочу извиниться.
      — Ну… пойдём.
      Дик спустился за ним ещё на уровень и подошёл к двери. Её не охраняли — бежать горе-пиратам всё равно было некуда, да и права брать их под стражу имперцы не имели. Их оружие — да, это был законный трофей, а их самих — нет.
      — Заходи, — сказал близнец, которого Дик про себя уже назвал «Себастьяном».
      Юноша вошел в люк и оказался в кубрике — таком же точно, как и все остальные. Сейчас в нем было почти пусто, только та самая девица (если братец «Себастьян», то она — «Виола?») лежала на койке. Услышав, как кто-то вошел, она поднялась на локте.
      — Привет! — улыбнулся Дик. — Как рука?
      — Спасибо, хорошо, — ответила она, садясь. По выражению её лица Дик понял, что его визит не только нежелателен, но и… Девица явно чего-то боялась. Не зря же она приходила в медотсек с растянутой рукой, а на самом деле хотела обследовать другое место. Интересно, хватило ей духу обратиться на «Юрате»?
      — Ари, откуда он тебя знает? — спросил парень. — И что с рукой?
      — Я её растянула, — ответила «Виола», которую, как оказалось, звали Ари. НА первый вопрос она не желала отвечать.
      — Ты что, шлялась по кораблю одна?
      — А что ей, нельзя, что ли? — вступился за девушку Дик. — Она растянула руку и пришла в медотсек. Что в этом такого?
      — Что же нам теперь делать? — через его голову спросил сестру «Себастьян». — Что делать, Ари? Он же знает!
      — Заткнись, дурак! — закричала сестра. Дик, очень остро почувствовав, что он здесь лишний, развернулся к выходу и совершенно неожиданно налетел на костлявый и твердый кулак «Себастьяна».
      Опять меня бьют, — разозлился он. Стоит выпить немного, как меня бьют. Надо, что ли, бросать это дело совсем…
      Второй удар он сблокировал, а третий упредил ударом «вразрез», в левый бок. Пропустив ещё два удара, «Себастьян» понял, что владеет техникой гораздо хуже своего малорослого противника — и решил воспользоваться преимуществом в весе и росте. Сграбастав Дика за одежду, он попытался завалить его вместе с собой на пол — и хотя в этом преуспел, ничего не выиграл. Дик позволил ему взять себя за глотку — и коротко ткнул костяшками пальцев в грудину. «Себестьян» вскрикнул и отпустил его горло, схватившись обеими руками за грудь. Дик знал, какую тяжкую, удушающую боль причинил противнику — но ему было того нисколько не жаль. Он спихнул «Себастьяна» с себя, довесив ему попутно в ухо — и уже почти встал, чтобы идти к двери, как вдруг от вонзившейся в затылок боли весь мир стал жёлтым, потом коричневым, а потом и вовсе почернел.
 

* * *

 
      — Что-то его долго нет, — Хельга посмотрела на хроно. — Не нравится мне это.
      — Да праздник ведь, — махнул рукой Грегор.
      — Я час назад сказала ему прийти через полчаса.
      — Танцует. Пьёт. Ест. Я сам после этого поста еле от стола оторвался.
      — Это на него не похоже, — сказал Дельгадо. — Я пойду поищу.
      Он спустился в цеховую надстройку — она вся гудела от музыки (оркестр уже устал, включили записи) и грохота ботинок. В другое время Габо и сам присоединился бы к парням из Джорджии, слаженно прыгающим в хороводе, но сейчас у него были другие дела.
      Он обошел столы и заглянул под них — так, на всякий случай. Он расспросил несколько человек, но никто не помнил, когда младший матрос покинул вечеринку и покинул ли её вообще. Тогда Габо просто свистнул чей-то плащ и обошел навегу. Может быть, Дик курит где-то? На верхней палубе, куда он, как сказали, любит забираться?
      Габо поднялся по трапу. Ядро и зависшую над горизонтом станцию Биакко частично заслоняли плечищи, которые были ненамного уже растопыренных Диковых рук.
      — Э-э… сеу Ройе?
      Гигант обернулся через плечо и мрачно вздохнул:
      — И ночью нет покоя. Ищете кого-то? — Да.
      — Мальчишку? Племянника Бадриса?
      — Он здесь был?
      Ройе кивнул.
      — Чуть не замёрз тут пьяный.
      Габо за годы в Муравейнике прошел достаточно хорошую школу лицемерия, чтобы не реагировать на известие о конце света иначе как немного скучающим: «Да неужели»?
      — Да неужели? Кому мы обязаны спасением его жизни — вам?
      — Я сдал его гемам, — всё тем же устало-тусклым голосом сказал Ройе. — Вы, я смотрю, совсем завели здесь имперские порядки?
      «Совсем»? На крещение вавилонян не приглашали, только на спектакль…
      — Вы фраппированы видом тэка-актёра?
      — Да нет, это как раз было забавно. К тому же мне за сорок, а людей в этом возрасте не так-то легко фраппировать. Вот если бы я был лет этак семнадцати и мне предложили бы поселиться в кубрике с тэка — вот тогда бы я фраппировался прямо-таки до визга…
      — О, — только и смог сказать Дельгадо. Какое всё-таки ёмкое слово. Потом решил, что вместе с конём нужно покупать и сбрую: — Так вы оказались настолько великодушны, что проследили их до кубрика?
      — Я даже оказал первую помощь, потому что гемы этого явно сделать не могли.
      — Благодарю вас от имени всей нашей компании. Если бы мы потеряли ученика эколога…
      — …то тем самым поставляли бы и себя, и эколога в неловкое положение. Юноша днём уже объяснял мне это. Просто удивительно — парнишка показался мне в тот момент наделённым чувством ответственности в достаточной мере, чтобы не надираться до беспамятства и не засыпать без верхней одежды на палубе.
      — Первые впечатления бывают обманчивы, — вздохнул Габо.
      Итак, он понял всё. Ройе никогда не был дураком — он что-то заподозрил почти сразу, и как только выпал случай — проверил свои подозрения. И теперь сказал об этом в открытую.
      Но Дик, Дик-то хорош! Нализаться до свинства, зная, что предстоит серьёзный разговор! Это на него не похоже. Это так на него не похоже, что Габо не хотел верить своим глазам, ушам и прочим органам чувств даже в кубрике, склонившись над Диком и вдыхая убийственный перегар.
      Габо несколько раз хлопнул его по щекам, потом принялся растирать уши. Это произвело эффект — но очень слабый и кратковременный. Дик приподнял голову и, разлепив глаза, пробормотал:
      — Ф-ф… та… го… карэра… га… со-сэ… дзи…
      — Что он говорит? — спросил Габо, отчаявшись вытрясти ответ из Дика напрямую. — Что это значит?
      — Ничего не значит, хито-сама, — сказал Гамба, ныне Михаил. — Совсем ничего.
      Все гемы-тэка были клонами, а значит — близнецами. В их языке отсутствовало само понятие «близнец» — ведь если кто-то такой же, как все, то заем специальное слово для его обозначения?
      Да и артикуляция у Дика, не чувствующего ни губ, ни языка, была далека от чёткости.
      — Позови-ка мне мастера Вальне, — попросил Пуля. — И мастера Крейнера.
      Мастер Вальне пришёл не в добрых чувствах, потому что его разбудили. Крейнер был изумлён не меньше, чем сам Габо.
      — Мастер Крейнер, — сказал Дельгадо. — Я могу только просить вас об одолжении — и я прошу… Посмотрите, все ли люди Шимана на месте. И вернитесь сюда.
      — Отвратительно, — сказал адмирал, увидев младшего матроса в столь похабном состоянии. — Но, с другой стороны… — продолжил он, обведя взглядом гемов, — может, оно и к лучшему.
      — Он что-то говорит, — сообщил Габо, подавляя раздражение. — На своём родном языке. Я не могу понять.
      Вальне присел на край койки, склонился, стараясь дышать сквозь платок. Дик вдруг снова вскинулся и попытался что-то объяснить, тщательно выжевывая фразы.
      — Он-на-но… сосэй-зи… о нокору… цумори…
      — Я не знаю, чего вы ждете от пьяного бреда, — Вальне отряхнул руки. — Он бормочет о сегодняшнем спектакле. «Близнецы» — вот что означает «футаго» и «сосэйдзи». Если, конечно, «сосэйдзи» означает не «сосиски». Я могу идти?
      Последняя фраза, которую он услышал — «собираются оставить девушку-близнеца». Но он решил не переводить её по причине явной бредовости.
      — Да, спасибо, адмирал… — Вальне ушёл, Пуля остался ждать Крейнера.
      Тот, вернувшись, сказал, что все двадцать девять Шимановских бандитов сидят, как мышки, у себя в кубрике и большинство уже сопит в одеяла.
      Крейнер намекнул, что и сам не прочь распахнуть объятия Морфею, потому что ночь перевалила за полночь, и очень скоро наступит долгий полярный день.
      Габо вышел с ним из кубрике. Предстояло «обрадовать» остальных членов «военного совета» — Хельгу, Грегора, Карена, Торвальда и Стейна.
      — Но как это он умудрился так быстро набраться? — удивился Крайнер напоследок. — Я же видел, что он не пил ничего крепче пива. А потом он вообще ушел.
      — Когда?
      — Дельгадо, я не засекал время. Он потанцевал с Хельгой, потом ещё посидел с гемми и ушёл.
      Габо вернулся в кают-компанию и налил себе кофе — почти настоящего кофе, которое Торвальд выставил по случаю Рождества. Кофе был уже холодый и горький.
      — Он в кубрике. Мертвецки пьян.
      Хельга, откинувшись в кресле, потянула в себя воздух, потом ударила кулаком по столу.
      — Сукин сын! Я же просила его! Я просила! Набраться в такой день…
      — Я не сказал, что он набрался, Хельга. Я сказал, что он пьян.
      — Интересно, как это можно быть пьяным, если ты не набрался, — хмыкнул Грегор.
      — Счастливый ты человек, — улыбнулся Габо.
      — Ты хочешь сказать, что его напоили насильно? — спросил Торвальд.
      — Да бросьте! — возмутилась Хельга. — Он же просто мальчишка для тех, кто не знает, кто он… Даже нет, не так. Он… просто мальчишка. Просто не рассчитал, Тор. Он же весит как два воробья. И в жизни не пил как следует. Опрокинул стакан — и готов.
      — Пойди посмотри на него сама. Там не стакан. Там самое меньшее два. А насчёт его веса и опыта со спиртным ты права — его должно было срубить после первого. Так, чтобы второго не захотелось.
      — Чем пьяней человек становится, тем трезвей он себе кажется, — отбрила Хельга. — А смотреть на этого паршивца я не хочу.
      — А вот Ройе на него посмотрел.
      — В каком смысле? — поднял бровь Стейн.
      — В упор. Он проследил как его отнесли в кубрик и очень удивился, что вавилонский парень из дома Рива живет с гемами. Ну а уж когда он оказал ему первую помощь — растёр грудь и руки спиртом…
      — Зачем? — не понял Грегор.
      — Он его подобрал на верхней палубе. Тот в белье, тунике и нижних штанах валялся прямо на железе.
      Хельга хлопнула себя обеими руками по голове.
      — Вот уродец!
      — Если его не пытались убить, — сказал Торвальд. — Сядь, Хельга!
      — Или не убить, а временно вывести из строя, поддержал Габо. — Чтобы убить, вернее было бы сбросить его за борт. По-моему, смерть устраивала организатора этой аферы как возможный исход, но не была целью.
      — Если говорить о целях, — подхватил Торвальд, — то, зная результат, можно прийти к двум вариантам. Первый: целью было скомпрометировать юношу, его план и его действия.
      — Боже… — изумился Стейн. — Ты же не считаешь, что это…
      — …И второй: задержать его, — закончил Торвальд, не давая сбить себя с курса. — На несколько часов. Он стал свидетелем чему-то или может сделать что-то, что потеряет свою актуальность в течение семи-десяти часов.
      — Утром, — мрачно сказал Стейн, — отплывает Шиман.
      — Утром мы вообще все расходимся, — напомнила Хельга. — А ещё меня беспокоит Ройе. Почему он сказал Габо, что раскусил нашего мелкого капитана?
      — Он полицейский, — глухо проговорил Грегор. — В его обязанности входит арест преступников.
      — Он экологический полицейский, — возразил Стейн.
      — Это не значит, что он имеет право хватать только экологических преступников. Он имеет право хватать всех.
      — И поэтому предупредил?
      — Да. Его дело — предупредить, а уж наше — спрятать.
      — Куда? — простонала Хельга. — Куда спрятать эту пьянь?
      — У меня появился третий вариант возможной цели нашего злоумышленника, — сказал Габо.
      — Какой?
      — Сорвать наше совещание. Мы уже полчаса не говорим ни о чем, кроме Дика. Мы не обсуждаем наши планы.
      — Потому что эти планы строятся на предложении Дика, — заметил Стейн.
      — Но мы ведь знаем суть предложения, — возразил Торвальд. — Мы можем, отталкиваясь от него, разрабатывать планы дальше.
      — Как? — спросила Хельга. Всё строилось на том, что у него в Шоранде есть какие-то завязки. Что он с кем-то может выйти на контакт.
      — Но и у нас там есть «какие-то завязки», — напомнил Торвальд. — У нас есть экологи: господин Бадрис, госпожа Кейн и господин Ву.
      — Ты предлагаешь открыться перед ними?
      — Рано или поздно придётся открываться, — пожал плечами Торвальд. — Или мы рассчитываем на то, что это сделает за нас ребёнок, который ничего не боится, потому что считает себя уже мёртвым?
      — Он правильно считает, — проворчала Хельга. — Потому что как только он протрезвеет, я сверну ему похмельную башку!
      — Почему он всё-таки не мог напиться сам? — рассудил вслух Стейн.
      — Не в характере, — сказал Торвальд.
      — Он мог просто не рассчитать дозу.
      — Нет, — возразил Габо. — Он, конечно, со спиртным не на самой дружеской ноге, но он знает свою меру. И он знал, что вечером у нас будет разговор. Он бы перестраховался.
      — Но так бывает, — сказал Стейн. — Знаете, когда подолгу ждёшь каких-то больших неприятностей и живёшь в напряжённом состоянии… иногда хочется… просто завалиться набок. Ты же сам сказал, Тор — он ещё ребёнок. Он мог… сломаться от напряжения.
      — Я е исключаю такой вариант, — кивнул Тор. — Но всё это как-то… натянуто.
      — Крейнер сказал, что он вышел из зала вскоре после танца с Хельгой и в зале не пил ничего крепче пива, — добавил Габо.
      — Пошёл отлить, — развила его мысль Хельга. — По вашей мужской привычке — через борт. Слегка подмёрз. Подошёл кто-то по тому же делу, дал флягу — на, мол, хлебни. Оно легло в желудке на пиво. И готово.
      — «Готово» не бывает сразу. А он знал, что ему предстоит разговор. И отправился не в туалет — опорожнить желудок…
      — Хотя он мог бы сделать это так же, через борт, — вставил Стейн.
      — Именно. А его вместо этого понесло на верхнюю палубу. И он прошёл при этом, — Габо показал на дверь, — мимо нашей кают-компании. И не удосужился заглянуть.
      — Да воздухом полез дышать, — гнула свою линию Хельга. — А заглянуть хотел уже протрезвевший. Только не рассчитал и задрых там. И с чего ты взял, что он прошёл мимо нас? Он мог подняться и по наружному трапу.
      — Такой пьяный?
      — Ох, да бросьте вы! Ну с кем из вас не случалось такого, что, казалось бы, на уши не натянешь?
      — Это верно, — кивнул Торвальд. — Жизнь часто бывает нелогична — а мы предаёмся соблазну стройных и логичных схем. В конце концов, на корабле есть человек, который очень хотел бы скомпрометировать юношу.
      — Но не убить же, — Стейн выбросил перед собой руку. — Помилуй, Тор!
      Габо насмешило это невольное язычество.
      — Не хочется об этом даже думать, правда? — усмехнулся Торвальд. — И тем не менее, нужно проверить, что делал адмирал Вальне после того как Дик покинул зал. И что в это время делали люди Шимана.
      — Если мы подозреваем Шимана, то почему бы нам его просто не задержать? — подал голос Грегор.
      — Детонатор не позволит, — поморщился капитан «Фаэтона». — Он помешан на законности.
      — Рива — и законность! — фыркнул Грегор.
      — Вы будете смеяться, но б ольших законников среди вавилонян не сыщешь. Когда из-за любого разногласия в любой момент может пролиться кровь, люди начинают придавать большое значение сдерживающим механизмам. Рива давно взорвались бы от внутреннего давления, если бы на каждый чих у них не имелось своё «Будь здоров».
      — И грабят они нас вполне законно, — фыркнула Хельга. — Нет, ребята, я в их законность не верю.
      — И тем не менее, Ройе на ней помешан. Погодите-ка, — взгляд Торвальда внезапно просветлел. — А ведь мы можем привлечь его как эксперта к составлению хартии.
      Стейн поперхнулся холодным кофе.
      — Ройе к нашим делам? Как эксперта? Вы спятили, ребята.
      — Он в курсе, что у нас укрывается Ричард Суна. Он и так может подвести нас под монастырь в любой момент, — возразил Грегор
      — А если мы уговорим его помочь… — подхватила Хельга. — То он окажется с нами в одной лодке. Это слишком хорошо придумано, чтобы получиться, Тор.
      Капитан Нордстрем сложил руки в замок и сжал так, что побелели ногти.
      — Почему бы нам не попробовать? — сказал он. — Что мы теряем?
      — Мы с тобой можем потерять гражданство Рива и головы, — сказал Габо. — Остальных, в лучшем случае, спишут на берег и навсегда запрут в «колонии прокажённых».
      — «Навсегда» — это в применении к Рива слишком оптимистично, — качнул головой Торвальд. — А ты рисковал головой и за меньшее.
      — Было дело. Но тогда у меня были хорошие шансы.
      — Сейчас у нас шансы лучше.
      — И каковы они?
      — Где-то один к пяти.
      — Пять против одного, что ты свернёшь себе шею? Тогда я подписываюсь, — сказала Хельга. — Извини, я пошутила. То есть, подписываюсь-то я на самом деле, а…
      — Я понял. Грегор?
      — С вами.
      — Дельгадо?
      — Конечно.
      — Значит, завтра мы берём Ройе в свидетели нашей сделки с Шиманом и предлагаем ему посодействовать примирению Сога и Сейта.
      — А что мальчик?
      — Давайте дождёмся, пока он проспится.
      Габо зевнул.
      — Лично я завидую ему лютой завистью.
 

* * *

 
      Если говорить о состоянии тела, то Дик лишь однажды чувствовал себя хуже — когда умирал от пневмонии в подземельях Пещер Диса.
      Если говорить о состоянии духа, Дик никогда ещё не чувствовал себя настолько телесным существом. Казалось, он весь состоит из желудка и головы, причём то и другое болит.
      В место, не занятое болью, забился стыд и возился там, пытаясь добыть хоть немножко пространства для вдоха.
      Всё было изгажено бесповоротно. Шиман ушёл, оставив сделку, гарантом которой выступал Каспер Шиман — его сын. Проще говоря, своего единственного сына он оставлял на «Юрате» в заложниках.
      Проблема, однако, заключалась в том, что Шиман уплыл, оставив на «Юрате» не сына, а дочь, Ариэль.
      Таким образом, тщательно составленный договор отправлялся псу под хвост. Законы Рива разрешали брать заложников, но запрещали трогать посторонних. Вот так вот. Дик много чего имел сказать по поводу очередного вавилонского лицемерия, но это как-нибудь в другой раз, когда немножко пройдёт голова, до которой пока не дошла та инъекция, что сделал Бадрис.
      Впрочем, девица в настоящий момент не казалась Дику такой уж посторонней. Во-первых, именно она приложила его чем-то тяжёлым по голове, пока он дрался с её братом. Во-вторых, она ни черта не сделала для того, чтобы ему помочь — если не тогда, когда братец, отец и команда скрутили его (он чуть не свихнулся), то хотя бы когда его затащили на верхнюю палубу и бросили там замерзать. Он ей помог, а ей было наплевать, если он умрёт. А он не сказал, зачем она на самом деле приходила в медотсек. А мог бы…
      Впрочем, он был виноват сам. Если бы он был немножко трезвее… то есть, совсем трезв… он бы наверняка распознал, что эта бледная поганка Себастьян… то есть, Каспер… не женщина…
      И не сделал бы глупость, недооценив девушку как противника…
      И не струсил бы, когда Шиман пригрозил залить ему «швайнехунд» с чёрного хода… Поставил бы на то, что старый козёл блефует. Или на то, что, может быть, спиртное подействует иначе… Не стал бы пить.
      Ох, нет… он знал, что смалодушничал бы и второй раз.
      — Это не твоя вина, — сказал Торвальд. — Ты пытался нас предупредить, верно?
      Дик тихонечко застонал, прижимая пальцами глаза, которые явно зачем-то рвались наружу. К списку прегрешений добавилось ещё одно: оказывается, он говорил всё время, что был пьян, только на нихонго.
      Каким-то странным образом он услышал очень многое ещё до того, как пришёл в себя там, в кубрике пиратов. Старый Шиман орал на дочь, обзывал дурой и шлюхой, и, судя по звукам, тряс — хотел, что ли, вытрясти правду о том, зачем она ходила в медотсек к имперцам. Но не вытряс. Потом выгнали одного на вахту и все хором стали судить и рядить, что делать с Диком. Согласились на том, что убивать его нельзя, пока на борту Ройе — этого не корми, не пои — дай посудиться, он с морского дна тело поднимет и устроит комедию.
      Пока судили-рядили, несколькими отрывочными оговорками продали, в общем, весь хитроумный план с подменой заложника. Шиман снова напустился на дочь за то, что она-де погубила брата. Кто-то приметил, что Дик шевелится и намекнул капитану, то он увлёкся и рассказал при случайном человеке слишком много.
      Дик не уловил, кто именно подкинул идею напоить его и пристроить в укромное место, но идея понравилась всем. Его, сё так же прижимая к палубе, перевернули на спину и заставили пить.
      Этот опыт по унизительности занимал второе место после плена у Моро. А мог бы, чёрт его знает, и сравняться…
      Дик очень надеялся, что вырубится всё-таки после того, как его вынесут. Но они оказались всё-таки сообразительней и дождались, пока он вырубится по-настоящему.
      Довольно забавным ему казалось только одно: вопрос «за что?», не покидавший его от момента столкновения с «Себастьяном» до последних унизительных мгновений насильственного питья, взорвался правильным ответом именно в состоянии алкогольного бреда. Все обрывочные оговорки сплелись в сюжет. То есть, в заговор.
      И, как назло, он потерял язык как раз тогда, когда всё, всё понял…
      Так что утешение Торвальда провалилось куда-то… вдоль позвоночника.
      А ещё он, ко всему прочему, подставил всех из-за того, что Максим Ройе узнал, кто он такой…
      Дик посмотрел через стол на девицу Ариэль. Вид у девицы был — как тогда, в медотсеке: загнанный, но гордый. Длинный крючковатый нос смотрит в потолок, челюсть из-за стиснутых зубов совсем квадратная, насупленные брови на переносице сошлись… Дик вспомнил, как папашка рычал на неё, что такая страшная, она никому не нужна и сейчас должна была с радостью принести хоть какую-то пользу семье — да чуть не облажала всё дело. Девицу стало почти жаль.
      — Ну что? — Торвальд повернулся к Хельге. — Забираешь её?
      — А что ещё с ней остаётся делать, — капитан Риддерстрале поморщилась то ли брезгливо, то ли жалостливо.
      — Если вы меня убьёте, отец за меня отомстит, — сказала Ариэль не очень уверенным голосом.
      — А потом догонит и ещё раз отомстит, — Хельга фыркнула. — Шагай.
      — Я всех подвёл, — проговорил Дик, — когда за ней закрылась дверь.
      — Вовсе нет, — сказал Торвальд. — То, что мы потеряли заложника, ещё не значит, что всё пропало, Ран. Господин Ройе заинтересован в установлении мира между Сейта и Сога. Мы думали, что с ним в Шоранду отправится мастер Дельгадо, но…
      — С ним поеду я.
      — Откуда ты знаешь, что он потребовал тебя?
      — Ниоткуда. Я так решил. Я знаю, что так надо и без этого никак не выйдет.
      — Дик, посмотри на меня!
      Дик посмотрел. Торвальд выглядел плохо. Конечно, если бы кто-то взялся проводить состязание «кто в этой комнате выглядит хуже», первенства Торвальду не видать — но на второе место он мог претендовать уверенно. Даже среди всего экипажа.
      — Ройе не даёт никаких гарантий твоей безопасности ни тебе, ни нам, — сказал Торвальд. — И он не просит, он требует. Это единственное условие, на котором он настаивает.
      Юноша понимал, что чувствует капитан Нордстрем. От него потребовали выдать головой человека, которого он пообещал защищать — в обмен на помощь в деле, которое он поклялся сделать. Нет, он не поменялся бы с капитаном Нордстремом ни за какие блага мира.
      Даже если бы ему за это пообещали полное устранение последствий похмелья и сотрясения мозга.
      — Но я ведь сам этого хочу, сэр, — сказал он. — Мне нужно на Биакко, нужно в Шоранду. А на все гарантии безопасности я наплевал ещё когда записался на левиафаннер. Со мной всё будет хорошо, сэр. Правда. Я… пойду паковать вещи.
      — Я позову кого-нибудь, чтобы тебе помог. Посиди тут…
      — Не надо, сэр, — Дик поднялся и застыл на несколько секунд, справляясь с дурнотой.
      — Я могу что-нибудь для тебя сделать?
      Юноша задумался.
      — Да, сэр. Скажите адмиралу Вальне… меня он не будет слушать, а вас послушает… Чтобы он не напирал так на грехи и ад, когда говорит с гемами. Скажите ему, что они успели перенести и забыть больше наказаний, чем он может придумать. Их жизнь и так мало похожа на жизнь… Им нужно говорить о любви и прощении. А ещё лучше им это давать.
      …Через час «Вертихвостка» отшвартовалась от «Фафнира», взяв на борт одного пассажира. Три имперские навеги расстыковывались и готовились разойтись: приближался снежный шторм, грозящий в ближайшие шесть часов смешать море и небо. «Вертихвостка» мчалась к югу, прямо в снежную кашу.
      Дик лежал на койке в обнимку со своим тощим рюкзаком, отходил от похмелья и думал, что если он проживёт ещё немного, то, кроме курения, подхватит ещё одну дурную привычку: расставание с хорошими людьми.

      Город Шоран, столица клана Сога, трепетал над черными водами залива, как белое знамя. Когда «Вертихвостка», обогнув барьерный риф, ворвалась в залив на подводных крыльях, Дик даже слегка «поплыл» от этой красоты, от белизны на фоне изжелта-серых, латунных небес.
      Правда, когда «Вертихвостку» вынесло в мелкие воды, стало ясно, что вовсе они не черны — напротив, прозрачны до головокружения, потому что даже отголоски шторма сюда, за риф, не доносились. А чёрен песок, покрывающий дно и берег.
      Полотнище купола, покрывающего город, тоже оказалось не таким безупречно белым, каким издалека мстилось. И сам город был иным, чем представлял себе Дик. Начиная с того, что в нем было не тепло даже — жарко. Казалось бы, ну как может эта тонкая тряпочка защитить от беспощадных зимних штормов — пусть даже зимы Анат и в субэкваториальной зоне? А вот ведь, оказалось, может. Всё дело в термальных водах, великодушно объяснил лейтенант Лун. Город стоит на тёплых ключах, так что снаружи хоть Долгая Зима, а внутри — вечное лето. Сверхпрочная ткань натянута на сверхлёгкие несущие конструкции, и в ураган все это, конечно, ходит ходуном, да и сейчас, как видишь, поматывается — но на памяти Луна еще ни разу эта конструкция не завалилась. А «на памяти Луна», прикинул Дик — это на протяжении сорока с лишним лет…
      Почему здесь устроили город под куполом, а не закопались в пещеры, как на Судзаку, и не настроили приземистых, черепахообразных домин, вроде поместья Нейгала, Дик понял сразу же, как только под ногами качнулась земля. В первый миг он подумал, что ещё не совсем пришёл в себя после перехода на «Вертихвостке» (маленькую амфибию подбрасывало даже на такой волне, которой на борту «Фаэтона» Дик просто не замечал). Но тут же понял, что ощущения не обманывают — на улице немедленно начало останавливаться все движение, люди присели, кто на колени, кто опираясь руками о тротуар, и команда «Вертихвостки» не была исключением — впрочем, господин Ройе, даже опустившись на одно колено, возвышался как стоячий. Совсем рядом с Диком покачнулся и упал уличный лоток — юноша подобрал и передал продавцу несколько яблок, которые тот с благодарностью сложил в свою шапку. Через полминуты земля снова замерла.
      — Здесь часто такое? — спросил Дик, когда они продолжили путь.
      — Постоянно, — ответила сержант Камилла Сильвестри. — Зато тепло.
      Дика это нисколько не радовало. Все прочие спутники Ройе побросали своё барахло в штаб-квартире экологической полиции и ходили по городу налегке, а Дик не мог бросить рюкзака с самыми необходимыми вещами и термозащитной накидки — случись что, и ему придется смываться из Шорана в чём есть и с чем есть. Так что он, выходя в город, потел и злился — а поэтому старался выходить как можно меньше. Тем более, в городской резиденции Ройе, где глава экологической полиции оборудовал штаб-квартиру, был славный внутренний дворик с бассейном для принятия горячих ванн — и Дик мог не бояться, что там его увидят посторонние.
      Кроме того, в этом дворике было очень много зелени. Дик впервые видел на Картаго столько зелени. Правда, он и бывал только в Пещерах и в Лагаше — как знать, может, где-то здесь есть и настоящие джунгли…
      В доме Ройе не приходилось скучать — здесь было много книг и записей, и Дик с тоской обнаружил, что не хочет никуда отсюда уходить как можно дольше, и даже не потому что дом понравился — а потому что он устал. Он не хотел идти искать здешних гемов. Он вообще никуда не хотел идти — даже туда, куда собирался вести его Ройе…
      Дик спросил об этом в первый же день пребывания на «Вертихвостке»: зачем Ройе потребовал его и что он намерен делать дальше.
      — Мне нужно, чтобы ты сделал то, что у тебя получается, говорят, лучше всего: сказал проповедь.
      — Гемам? — изумился Дик. — На Биакко?
      — На Биакко. Но не гемам, а человеку. Одному человеку. Если тебя интересуют гемы — можешь заняться и ими. Можешь начать прямо сейчас, с наших морлоков. Но мне важно, чтобы ты попробовал с тем человеком.
      — Что за человек?
      — Узнаешь в свое время.
      Дик немного подумал.
      — Мне нужно увидеться с Этаном Леевом, — сказал он наконец. — Если я прочитаю эту проповедь — вы устроите мне встречу?
      — Сделка? — Ройе протянул руку.
      — Сделка, — юноша хлопнул по его руке ладонью.
      — Тогда давай начистоту. Леев, на которого ты так рассчитываешь, в этом деле тебе не помощник. Но если твоя проповедь будет удачной — тот человек сам тебя сведёт с кем надо. А если нет… поверь, ни на Леева, ни на старперов из «Бессмертных» полагаться нельзя.
      — Почему?
      — Потому что кланом Сога от имени своей сопливой доченьки правит госпожа Джемма Син Огата, а при ней состоят в консортах Мишель Нуарэ и Люсьен Дормье. Но эти имена тебе ничего не говорят, да?
      — Нуарэ — глава службы безопасности клана Сога, это я знаю, — сказал Дик. — А муж госпожи Огата, прежний глава клана Сога, погиб при взрыве батарей катера, в котором обвиняют клан Сэйта. Это я тоже знаю. Но ведь ничего ещё не доказано. Это ведь мог быть несчастный случай, и… — юноша осёкся, встретив насмешливый взгляд Детонатора.
      — Какой же ты всё-таки… молодой, — (спасибо, что не «тупой», подумал Дик). — Если бы это был несчастный случай… или даже дело рук Сэйта… твои шансы заключить мир между кланами были бы в десять раз выше.
      Дик почувствовал, как кожа от затылка до копчика покрывается «мурашками». Раньше такое было при воспоминании о Моро, сейчас — когда до его сознания вдруг доходила очередная подлость.
      — А у вас есть какие-то доказательства? — спросил он.
      — Да что ты. Откуда, — усмехнулся Ройе. — За надёжного свидетеля, который дал бы показания перед тайсёгуном, за неопровержимую улику — я готов правую руку себе отрезать… Ну, левую.
      — Тогда почему вы обвиняете так легко? — вспыхнул Дик. — Сударь, я… я провел тут немного времени, но успел кое-что понять… то, что вы говорите, может оказаться правдой. А может и не оказаться. Почему я должен верить вам?
      — Ты мне ничего не должен, боя. Я просто объясняю расклад. А уж играть или нет, и как играть — тебе решать. Можешь сам сунуться к Лееву и к «Бессмертным» — на этом мы потеряем время. А оно дорого.
      — Извините, сеу Ройе. Я внимательно слушаю.
      Ройе крутнул руль (они вдвоем находились в это время на мостике) и, сверившись с курсом, снова включил автопилот.
      — Ветер сильней, чем я думал. Сносит, — пояснил он и без всякого перехода продолжил: — Начинается это почти как сказка: жили-были король с королевой, и было у них трое детей… Правда, не король с королевой, а, скажем, граф с графиней… И дети были не совсем у них. У них был только старший сын, Северин Огата. Средний родился не у графа с графиней, а у графини с… будущим королем, назовем его так.
      — С тайсёгуном? — удивился Дик. — Шнайдером?
      — Нет, Боном. Госпожа Джемма сошлась с Боном, и от этого родился второй сын, Ринальдо Огата. Господин Рем Огата был очень недоволен таким поворотом событий, и Бон был доволен ничуть не больше. Поэтому второго сына, когда пришел срок, отдали в синоби…
      Дик за спиной сжал пальцы в кулак.
      — Господин Рем Огата начал поговаривать о разводе… Клан Барка, из которого он взял жену, был уже надежно привязан союзом, старый Амилкаре не одобрял поведения дочери — словом, дело было на мази, и тут бабах! — когда господин Огата собрался куда-то лететь, в его катере взорвались батареи. Виноваты в этом были, конечно же, наемники Сэйта, кто ж ещё, механиков нашли уже изрядно мёртвыми, след оборвался… И власть в клане перешла к старшему, Северину… Только вот в чем сложность — парень в тот момент работал в гражданской администрации на планете Сунагиси.
      — Оро… — пробормотал Дик.
      — Да, вот так вот… Именно туда, к слову, его отец собирался по делам, когда катер взорвали — потому что как раз Сога занимались поставками биомассы на станцию Сунагиси, когда мы перебрасывали через нее войска.
      Что у меня такое на лице, что он так смотрит? — подумал Дик. Постарался расслабить лицо.
      — На предложение вернуться и вступить в наследство парень ответил категорическим отказом.
      — Наверное, у него там была очень интересная работа, — собственный голос показался Дику каким-то кряканьем.
      — Может быть, — подал плечами Ройе. — Не знаю. Знаю, что у него была там красивая жена и славный друг. Ты мог слышать о нём. Райан Маэда.
      — Райан Маэда? — все усилия Дика по сохранению бесстрастия пошли прахом. Райан Маэда был другом чиновника из клана Сога? Другом того, кто обирал планету до нитки, обрекая людей на голод?! — Не может быть!
      — Отчего вдруг? Повстанцами не рождаются, ими становятся, боя. Было время, когда Маэда считал, что добрым словом можно добиться большего, чем пистолетом. А уж с администраторами из наших он дружил напропалую — иначе как, по-твоему, он сумел протащить на планету столько оружия в обход наших таможенных служб?
      — Да, — Дик улыбнулся. — Да, конечно. Я и не подумал, бакамоно…
      — Неважно, — Ройе продолжал смотреть раздражающе пристально. — Речь не о Маэде. А об Огате, который не спешил домой и, ужас-то какой, связался с планетницей. Пока весь клан Сога гудел от этого вопиющего безобразия, госпожа Джемма Син возьми да и сообрази третьего ребенка.
      — От кого? — изумился Дик.
      — От покойного мужа, само собой. В виду сомнительности ее положения ей нужен был законный ребенок, такой, что не подкопаешься. У неё был где-то припасен оплодотворенный эмбрион, который оказался девичьим, и поэтому его инициацию и рождение отложили на потом. Ну вот он и пригодился. Через положенный срок у госпожи Огата родилась дочь Элинор, а сама госпожа Огата продолжала управлять кланом Сога от имени своего отсутствующего сына, который на тот момент уже устал от дел на Сунагиси и потребовал перевода в действующую армию. На Картаго, заметь, так и не появился.
      — А его жена с Сунагиси?
      — Жену он отправил. Госпожа Огата приняла её, мягко говоря, прохладно. Какое-то время спустя эта девушка родила ребенка, а потом потребовала развода с Северином и покинула дворец.
      — Сначала полетела на планету своего мужа, а потом потребовала развода?
      — Только на этом условии госпожа Огата обещала ей защиту. Ей помогли сменить имя и позволили… ххммм… открыть своё дело. Госпожа Огата очень великодушна — кто сделал бы большее для двоюродной сестры Райана Маэды? Да еще и в разгар восстания?
      — Ребенок? — спросил Дик, костенея от бешенства. Спокойно! — кричал он сам на себя глубоко внутри. Это всё ещё нужно проверять и перепроверять, потому что Ройе что-то нужно от него, как нужно было Исии, и как Исия, он соврет — недорого возьмёт, потому что он вавилонянин. Рано беситься. Спокойно.
      — Ребенок остался с бабушкой и ровесницей-тётей. Он сейчас живет во дворце и статус у него довольно туманный. Госпожа Джемма не говорит до сих пор, кто из них унаследует пост главы клана. С одной стороны, юный Анибале родился черт-те от кого, с другой — он парень. Сделав главой клана женщину, можно упустить выгодный брачный союз — сам понимаешь, глава другого клана в приймаки не пойдет. С другой стороны, происхождение Элинор безупречно, и у нее сторонников тоже хватает.
      — Но ведь Северин Огата не погиб. Я не видел сообщений о его смерти.
      — Сначала думали, что он погиб — но через два года доминион Отрани перекупил его у Синдэна и предложил к обмену. У нас в руках были сестра и племянник наследника Отрани, их и обменяли. Он получил тяжелое ранение в боях при Андраде.
      — В голову?
      — Да. С ним бывают странные припадки — он вдруг засыпает на ровном месте.
      — Но он же не… не потерял разум.
      — Кое-кто полагает, что именно потерял. И что стоило бы взять над ним опеку. И его поведение дает некоторые основания так думать. Но дело не только в этом. При Андраде ему досталось не только по голове — его ранили еще и в пах, и последствия, увы, необратимы.
      — А кланом что, управляют тем же местом, каким мочатся? — рассердился Дик. Ройе захохотал.
      — Боя, в совете клана полно людей, у которых в этом месте ума больше, чем в голове. И эти люди разогреваются до точки кипения за секунду при одной мысли о том, что ими будет управлять кургар.
      — Вавилон, — одними губами проговорил Дик, и покачал головой.
      — Напряги немного свои собственные мозги! — теперь, кажется, Ройе решил рассердиться. — Если женщина убила мужа и разрушила жизнь сына, чтобы сохранить власть — перед чем она остановится? Если Северин Огата и ведет себя как безумец — это как раз и значит, что он в здравом уме и жизнь ему дорога. Они с женой скрываются где-то. Где — я не знаю. В городе есть человек, который знает. Татуировщик Сэйкити. Я хочу, чтобы ты пошел к нему и уговорил его устроить мне встречу с Северином. Со мной Сэйкити не хочет разговаривать.
      — А со мной? Почему вы думаете, что со мной он будет говорить?
      — Предчувствие.
      — Откуда такое предчувствие?
      — Боя, знаешь такую поговорку — «когда в доме похороны, зовут бонзу»? Ты — именно тот человек, который мне нужен. Если ты сумел уговорить Хельгу Риддерстрале и Торвальда Нордстрема опять взяться за руки — у тебя все шансы уговорить Сэйкити вытащить Северина из той норы, в которой он прячется.
      И вот прошли уже полторы недели с того разговора — а Ройе так и не сказал Дику, где искать Сэйкити-татуировщика. Дни проходили довольно однообразно и начинались с тренировок во дворе возле онсэна. Это, в общем, было даже хорошо: Дик встретил наконец-то противника, который заставил его как следует вспотеть. Первые несколько боев Ройе сдал, больше присматриваясь к технике юноши, чем заботясь о своей защите — а в шестой или седьмой схватке показал, на что способен — причем способен был на многое, а показал далеко не всё. Он почти размазал Дика по стенке, но, когда у юноши не осталось уже дыхания, свернул флорд и сказал:
      — Ты безобразно быстро устаёшь. И мне не нравится, что ты не вылезаешь из бронхитов. Имперцы тебя что, голодом морили?
      — Я ел то же, что и все, — разозлился Дик.
      — То есть, рыбу и бустер, — Ройе вздохнул. Больше он не сказал ничего, но за завтраком Дик с удивлением обнаружил перед собой отбивную шириной в его растопыренную ладонь и толщиной в палец, нарезанный дольками фрукт размером с голову младенца и стакан красного витаминного напитка. Рацион остальных экологических полицейских составляли куда более скромные порции мяса с гарниром и каким-то салатом из даров моря, но никого, кроме самого Дика, это не смутило.
      После завтрака полицейские шли в город развлекаться. Как пояснил лейтенант Лун, взявший над Диком что-то вроде опеки, это была отпускная неделя после месяца морского патрулирования — потом их место займет другой экипаж. Господин Ройе, в отличие от прочих, ходил по делам, главным образом — в суд. Экологическая полиция возбуждала огромное количество дел, и Ройе без конца выступал то истцом, то ответчиком, то свидетелем обвинения. Время от времени в суд тягали и кого-то из экипажа «Вертихвостки».
      Дику не запрещали выходить в город, но, во-первых, Ройе намекнул, что «мелькать» лишний раз не нужно, во-вторых, Дик с вещмешком, в плаще и в ботинках выглядел как деревенщина и обливался потом, кроме того, ему неприятны были контактные линзы, а в-третьих, экипаж ходил развлекаться к женщинам, в весёлый квартал, а Дику туда не хотелось. Так что он сидел дома и читал, стараясь узнать о клане Сога как можно больше.
      Все снова встречались за обедом, потом был часовой отдых — и тренировки. На этот раз Дик спарринговал со всеми по очереди, а то и с двумя-тремя сразу. Ройе пообещал бутылку настоящего импортного коньяка тому, кто сумеет достать Дика на второй минуте боя, и через три дня это получилось у Сильвестри.
      Конечно, весь экипаж знал, кого господин Ройе приютил — Ройе не болтал об этом, но и не особо скрывал. Видимо, в надежности своих людей он был уверен. Дик попытался осторожно выяснить причины этой уверенности — кто составляет экипаж «Вертихвостки» и двух других катеров, что это за люди и как они оказались на службе в экологической полиции. Он как бы небрежно расспросил Луна, Сильвестри, еще кое-кого — экополицейские не скрытничали — и узнал, что в основном эти люди бывшие космоходы, воевали под командой Ройе и по тем или иным причинам потеряли пилотов. Если бы не экологическая полиция, их ждало бы такое же прозябание, как и семью Дангов в Корабельном Городе.
      Экологическая полиция сама по себе была образованием интересным. Насколько Дик сумел разобраться в законах Рива, экологи не имели права создавать что-то похожее на вооруженные силы. Экологические интересы планеты должны были отстаивать суд, полиция и войска тайсёгуна. Но мелких нарушений экологических законов стало столько, что тайсёгун не имел никакой возможности отследить и прекратить это безобразие — по меньшей мере, на Биакко. С другой стороны, любые граждане Рива могли объединяться в любые корпорации по своему вкусу, были бы возможности финансировать свое предприятие. Поэтому господин Ройе, владелец плантаций кораллов, нескольких навег и наземных аграрных комплексов, на свои средства создал и содержал, по сути дела, частную дружину, которую ему вольно было называть «экологической полицией».
      Он мог бы использовать эту дружину для разбоев — как делали Шиман и ему подобные — но, к удивлению всего клана, действительно принялся следить за соблюдением экологических законов. Там, где он наблюдал нарушение, следовал немедленный иск в суд клана. Иск, как правило, отклонялся — и тогда Ройе передавал иск представителю тайсёгуна. Ройе никогда не возбуждал дела, если не мог его выиграть — и выигрывал, как правило. Если бы изъятые у нарушителей штрафы переходили в его карман, он бы полностью окупал содержание экологической полиции — но, во-первых, 3/4 изъятых денег переходили к экологической службе дома Рива, а во-вторых, Дик узнал, к огромному своему удивлению, что Ройе неоднократно платил штрафы за неимущих нарушителей.
      — Почему? — изумился он, и лейтенант Лун охотно пояснил, что господин Ройе в отношении соблюдения законов и законности придерживается куда более жестких принципов, нежели многие другие, и намерен внедрять свое понятие о законности личным примером, хотя бы для этого пришлось пожертвовать частью состояния. Впрочем, господин Ройе выплачивает штрафы не за всех подряд, а лишь за тех, кто действительно решился на преступление от сильной нужды.
      Дик вспомнил о дуэльных похождениях Детонатора, (да и само прозвище говорило о многом), и удивился вторично. Лейтенант Лун вздохнул и, печально покачал головой и признал, что при виде безответственного поведения сограждан, особенно же имущих и близких властям, господин Ройе на всегда может удержать себя в руках, и тогда до суда дело не доходит. Тем более что в ряде случаев до тайсёгунского суда его довести нельзя, а перед клановым судом такой человек легко оправдается. Особенно же господину Ройе неприятны те, кто ради забавы охотится на снежных троллей, моржей и сивучей, а среди охотников — те, кто убивает детенышей. Если просто охотник без лицензии еще может рассчитывать на перенос дела в суд и штраф, то убийцу детенышей ждет поединок с очень предсказуемым исходом. Потому что до появления на Биакко младшего матроса Огаи, на всем континенте и прилегающих островах насчитывалось лишь два человека, способных сойтись с господином Ройе на равных: это господа Нуарэ и Дормье.
      Дик принял это к сведению и задал Луну последний вопрос — если господин Ройе так привержен законности, как соотносится с этим фактом возможное пребывание в доме господина Ройе беглого преступника?
      Лейтенант Лун засмеялся на это и ответил, что о беглых преступниках в окружении господина Ройе он ничего не знает, но если юноше о таковых что-либо известно, то, несомненно, это нужно обсудить с самим господином Ройе, а никак не с ним, скромным подчиненным. И если этот вопрос беспокоит юного Огаи несколько сильней, чем предполагает праздное любопытство, то имеет смысл обсудить это с господином Ройе как можно скорее.
      Дик, вняв совету, не стал откладывать дело в долгий ящик, и после утренней тренировки, когда они с Ройе забрались в онсэн, задал свой вопрос.
      — Ты о каких это беглых преступниках говоришь, боя? — сдвинул брови Детонатор.
      — Бросьте, сударь. Вы не могли не узнать меня, и ваш экипаж тоже. А за навегой следил чужой бот, и мы не знаем, единственный ли. Меня найдут не сегодня-завтра, и что вы будете делать, если вас схватят за укрыва…
      Ройе, не дав договорить, сгреб юношу за затылок и окунул головой в воду. Пока онемевший от возмущения Дик разрывался между желанием врезать благодетелю по переносице и желанием выскочить из ванной, чтобы избежать нового прикосновения, Ройе негромко, но резко проговорил:
      — Боя, если это шантаж — то дешевый и самого дрянного толка. А если нет… я тебя немного успел узнать и почему-то думаю, что это всё-таки твоя не всегда уместная прямота… то ты должен знать, что за укрывательство можно привлечь только того, кто знает точно, что укрывает беглого преступника. И пока этот преступник не начинает прыгать, как мартышка и выкрикивать свое имя, никто не может доказать, что люди, имевшие с ним дело, определенно знали, кто он такой. Собственно, я удивлен тем, что тебе до сих пор никто не объяснил этого нюанса.
      — Мне никто ничего не говорил, — срываясь от гнева на хриплый шепот, Дик взял с бортика полотенце. — И вы тоже, между прочим.
      — Значит, я осёл, — благодушно признал Ройе. — Хотя как это тебе никто не сказал, я удивляюсь… Ладно, Тор и Дельгадо — может, они уже слишком привыкли жить вне закона. Но Бадрис… Но Торвальдов тестюшка…
      — Я думал, такой человек знает, что делает. И готов рисковать собой если не ради меня, то ради своих кораблей…
      — Рисковать! — Ройе расхохотался. — Если ты при свидетелях не называл своего имени, ему не грозит даже мелкий штраф. Его юристы не зря едят свой хлеб, можешь мне поверить.
      — Но он должен был опознать…
      — Почему это вдруг? Мало ли кому шестнадцать лет. Мало ли кто и какими шрамами отмечен. И на «Вертихвостке», и в этих стенах все знают тебя как младшего матроса Огаи, племянника Бадриса, и никак иначе. Пока эта ситуация не изменится, ни о каких беглых преступниках не может идти и речи. Кроме того, если бы здесь, чисто гипотетически, появился юноша, известный как Ричард Суна, вопрос о том, является ли он беглым преступником или нет, оставался бы для меня — а значит, и для всех моих людей — открытым.
      — Как? — от изумления Дик даже сердиться перестал, — разве ме… его не осудили и не приговорили?
      — Во-первых, — Ройе сжал правую руку в кулак и отогнул большой палец, — суд совета капитанов проходил с таким количеством нарушений, что, окажись там я, от приговора не осталось бы камня на камне…
      — Вы бы это сделали? — усмехнулся Дик. — Ради имперца и убийцы?
      — Ради закона. Видишь ли, боя, какое бы зло ни причинил Шнайдер этому несчастному пареньку — себе и своему делу он причинил гораздо большее зло. Несколькими словами он разрушил то, ради чего так долго трудилась его сестра. Его извиняет только его горе — и желание сохранить жизнь мальчишке.
      — Ну а что же во-вторых? — сквозь зубы спросил Дик.
      — Во-вторых, — Ройе отогнул указательный палец, — приговор был приведен в исполнение. Кодекс Рива на основании прецедента Альберта Го приказывает миловать выжившего. В-третьих, квалификация преступления кажется мне ошибочной. Если бы суд не лег под Шнайдера в полном составе, слушание пришлось бы отложить до правильной квалификации преступления: непреднамеренное убийство в состоянии аффекта. И побороться за медицинское освидетельствование — ибо я вот эти два пальца готов поставить за то, что мальчишка был в измененном состоянии сознания.
      — В-четвертых, — ехидно заметил Дик, — за ним еще несколько трупов. Не считая этологической диверсии. В нормальном состоянии сознания. Нормальней не бывает.
      — В-четвертых, — Ройе невозмутимо отогнул безымянный палец, — объявить человека в розыск как подозреваемого и объявить его как преступника — две разные вещи. И в частности, разница в том, что за укрывательство подозреваемого нет уголовной ответственности. Только административная, то есть штраф. Я не в курсе обстоятельств этого убийства в глайдер-порту Пещер, но пока человек не осужден за преступление, его нельзя называть беглым преступником. Просто удивительно, что ты, боя, не знаешь таких простых вещей. И наконец, — Детонатор растопырил пятерню, — статус Ричарда Суны на момент суда был под большим вопросом, и это единственная правильная вещь, которую Ричард Суна сказал перед судом. Если Суна военнопленный, он не подлежал суду вообще: убивая вооруженного вражеского командира, он действовал в рамках солдатского долга и чести. То, что ему в руки попало оружие — вина тех, кто это допустил, эти люди и должны были оказаться под судом. Самого Суну можно было отправить в лагерь, вернуть синоби для доведения дела до конца или расстрелять перед строем — но какой уж к антизверям суд, одна комедия. Если же Ричард Суна гражданское лицо, на чем настаивали председатель суда и истец, то как гражданское лицо он имеет право на встречный иск по поводу причиненного незаконным пленением ущерба — и в этом иске ему было отказано, каковой отказ является грубейшим нарушением шестьдесят первой поправки к Ледовому Кодексу.
      — Ох, — Дик был просто придавлен этой юридической премудростью. Пятимерная математика в курсе астронавигации была гораздо проще.
      — Со временем привыкаешь понимать в таких вещах, — усмехнулся Ройе. Дик выбрался из онсэна, обмотался полотенцем, взял одежду и совсем было нацелился уходить, когда голос Ройе остановил его.
      — На будущее. Если, допустим, тот же Суна, назвав свое имя и, на всякий случай обозначив свою принадлежность к Империи, обнажит клинок против человека, носящего воинское звание Рива, и имеющего на тот момент знаки различия либо, — он подчеркнул голосом, — оружие, судить его в этом случае будет совершенно не за что, поскольку мы находимся с Империей в состоянии войны, и такая акция должна рассматриваться как продолжение военных действий. Ричарда Суну можно убить, как вражеского офицера на поле боя, можно взять в плен частным образом или от имени Государя, но суду эти его действия не подлежат. Если Ричарду Суне дадут при этом открыть рот, он должен ссылаться на Хартию Кимера от 17 сентября 262 года или 34-го дня, 8-го цикла, 111-го оборота.
      Дик вспомнил бандитов в Пещерах Диса. Они были вооружены, все до одного.
      — Оружие так много значит?
      Ройе фыркнул в бороду.
      — Даже больше, чем знаки различия. Если человек носит знаки — можно еще задаться вопросом, считать его комбатантом или нет. Но если он вооружен — о чем тут спрашивать?
      — Значит, 34-го, 8-го, 111-го?
      — Не ломай голову, в этом древнем летоисчислении разбираются сегодня только такие как я. Все, кому надо, помнят дату от Эбера. В крайнем случае они помнят, что такое Хартия тайсёгуна Кимера.
      — И сильно это м… Ричарду поможет?
      — Я бы на его месте не стал на это рассчитывать, — Ройе, опершись о бортик, легко выбросил свое тело из запруды онсэна. Вода, кинувшись заполнять освободившийся большой объем, громко хлопнула. — Но мало ли как может обернуться. Если есть кусочек шанса — его нужно использовать.
      Дик кивнул и отправился в «свою комнату». То ли Торвальд успел рассказать Ройе о его проблемах, то ли Детонатор счел, что не нужно перегружать комнаты, где живет экипаж. Для Дика слегка расчистили кладовку, где держали разное барахло и уборочную технику, подвесили там койку. До завтрака оставалось полчаса, и Дик рассчитывал полежать.
      У самых дверей ему встретился Скимитар, боевой морлок.
      — Ано аину-но онна ва, нани-о нуу ка? Ано аину-но онна ва нуу-моно га на-но-най моно да , — на одном дыхании выпалил Скимитар.
      Дик улыбнулся. Скимитар довольно быстро разделался с «служащим бюро патентов» и «три раза прыгающей лягушкой», не говоря уж о том, как «враг пришел» и «котенке», а вот «женщина-айну» ему не удавалась.
      — Хорошо, — похвалил юноша. — Тонари-но кяку ва ёку каки куукяку, ути-но кяку ва какикуван кяку, ёкукакикуу кяку то какикуван кяку .
      Морлок попробовал повторить и сбился.
      — Это нечестно, — уныло сказал Скимитар после третьей неудачной попытки, — хито-сама знает много хаягути. Он знает все, которые знает Скимитар, и ещё знает. Скимитар за ним не угонится.
      — Угонится, — утешил Дик. — На самом деле я сказал уже почти все, которые знал. Так, штуки четыре в запасе осталось.
      Он милосердно умолчал, что среди этих четырех — скороговорка про бамбуковые шесты, на которую он в приюте убил неделю.
      Он затруднялся объяснить в первую очередь сам себе, почему он играет с морлоками в скороговорки. Может быть, как раз из-за свербящего интереса — будет ли проповедовать, и как? — со стороны Ройе и команды, который он чувствовал всякий раз, когда пересекался с морлоками на глазах у людей. А как тут пересечешься наедине, когда тридцать, в общей сложности, душ делят пространство 40 на 40 метров? Вот и сейчас за спиной нарисовалась констебль Чжун…
      — Доброе утро, — сказала она. Скимитар вытянулся.
      — Доброе утро, — поклонился Дик.
      Констебль Чжун тоже только что закончила утреннюю тренировку и направлялась в онсэн — по случаю чего была одета в одни трусы. Дик отвык краснеть при виде её бюста ещё на «Вертихвостке», где все люди вообще размещались в одной каюте. Да и бюст был не особенно впечатляющий —констебль Чжун даже не пользовалась стягивающим топом (в отличие от сержанта Сильвестри, например). И поскольку Дик давно уже отчаялся понять, в каком случае поведение вавилонянки провокация, а в каком — просто непосредственность, он решил всё, кроме предложений открытым текстом, числить по категории непосредственности.
      — Ты быстро потемнел. Тебе идет.
      Кроме витаминного напитка и мяса, в рацион Дика входили таблетки для перемены цвета кожи. В Шоране они были очень популярны — те, кто переквалифицировался на наземные работы, часто принимали их, чтобы скрыть загар, «маску планетника». Но в рядах экополицейских таких не было — наверное, потому, что сам Ройе носил свою «маску» открыто, не стесняясь.
      — О чем это ты все время разговариваешь с морлоками? — спросила Чжун.
      — Играем в хаягути, — честно и не без определенного злорадства ответил Дик.
      — ???
      — Ну, это… «быстрый рот». Надо говорить быстро какие-то слова.
      — О! — улыбнулась Чжун. — Когда-то мне очень нравилось. Сы ши сы, ши ши ши, — пропела она. — Сы бу ши ши, ши бу ши сы .
      Дик понял, что посрамлен, скрылся в свою кладовку и упал в койку.
      «Ну, — сказал ему внутренний гад своим, как обычно, отвратным голосом. — Сиськи констебля Чжун не отвлекли тебя от основного вопроса — чего _на самом деле_ нужно Ройе? Ты веришь, что речь идет лишь о том, чтобы по наводке Сэйкити-татуировщика — кстати, ты хотел выйти в инфосеть и поискать Сэйкити там, — отыскать северина Огату и уговорить его встретиться с Ройе? А что от этой встречи хочет получить сам Детонатор? И почему он откармливает тебя мясом и отпаивает витаминами, добиваясь, чтобы ты вошел в прежнюю форму? А ты, кстати, уже можешь выдержать получасовой спарринг и не упасть в обморок от усталости. И сегодня показал это Ройе. Чем, возможно, приблизил роковой день, к которому ты совершенно не готов. А ведь очень может быть, что этого Северина Огату придется выковыривать при помощи холодного и огнестрельного оружия.
      Эта мысль приходила ему в голову уже не в первый раз — но сегодня — особенно настырно.
      Да, это я сделал глупость, — подумал Дик. Надо было потянуть еще немножко. И не забывать, никогда не забывать о том, что для Рива ты в первую очередь не проповедник, а ловкий и удачливый убийца.
      Несколько дней назад Дик попытался сам найти что-то о татуировщике Сэйкити, но в городской инфосети не отыскалось ничего путного, кроме очень древнего рассказа. Ссылки вели на многие библиотеки, и Дик вошел в первую попавшуюся. Вряд ли совпадение имен случайно, подумал он, дочитав недлинную историю и перейдя к следующей. С Сэйкити-татуировщиком, героем рассказа, он не хотел бы встретиться в этой жизни. Каков же человек, взявший имя этого героя? И почему именно он, и никто другой, может вывести Ройе к Северину Огате? Дик не верил, что сын лорда Сога мог бы скрыться куда-то без ведома и попустительства своей матери. А Детонатор обладал в городе немалым влиянием, да и город-то невелик по сравнению с теми же Пещерами: всего 40 000 населения. Ройе проговорился тогда: «Северин ведет себя как безумец» — но почем ему знать, как Северин ведет себя сейчас? Если бы Северин серьезно спрятался, Ройе говорил бы о нем в прошедшем времени, а значит, дело вовсе не в том, что Северин прячется, а в том, что прячется он именно от Ройе, не хочет с ним говорить. Но о чем же он будет говорить с Диком, если будет? Он служил на Сунагиси — и взял там жену, двоюродную сестру Райана Маэды. Он привез девушку сюда, и его мать отобрала у нее ребенка… По словам Ройе, она делает все, чтобы сын слыл больным и безумцем, но насколько можно верить словам Ройе? И сегодняшнее предупреждение явно касалось того, что долго сохранять тайну своего имени не удастся. Он должен открыться Огате? А что потом — драться? Ради чего — ради туманных обещаний Ройе свести его с теми, кто поможет заключить перемирие ели не с Сэйта, то хотя бы с «имперскими» навегарес?
      К завтраку он пришел задумчивым, и Ройе пришлось дважды окликнуть его, чтобы он поднял голову от тарелки.
      — Простите, сударь…
      — Я сказал, сегодня ты пойдешь со мной, — интонация была не вопросительной и не повелительной — а ставящей перед фактом.
      — Хорошо, — кивнул Дик. Это значило, что придется надевать контактные линзы, ботинки и плащ, брать вещмешок…
      — Без барахла, пожалуйста, — сказал Ройе, словно прочитав его мысли.
      — Почему? — вскинулся Дик.
      — Потому что я тебя прошу, боя. Прошу, понимаешь?
      — Хорошо.
      — Лун, выдай ему пояс и боевой флорд, — продолжал распоряжаться Ройе. — Форма готова?
      — Да, сеу Ройе, — Лун чуть зедержал кивок, превратив его в поклон. — Может быть, она ещё не совсем подогнана под фигуру молодого человека. Но…
      — Неважно, — отмахнулся Ройе. — Мы идем не на парад. Огаи, оденешься в то, что даст тебе Лун.
      — В форму экологической полиции? — уточнил Дик.
      — Да. Я не хочу, чтобы раньше времени возникли вопросы о том, кто ты такой.
      — А что, со временем… они возникнут?
      — Неизбежно, — Ройе закончил завтрак и залпом прикончил кружку своего утреннего пива. — Жду тебя через пятнадцать минут. Остальные свободны.
      …Из особняка они вышли втроем — кроме Дика, Ройе взял Скимитара. Ройе во время войны служил в легкой пехоте и был морлочьим туртаном. Это значило, что он умел перемещаться со скоростью морлока. Большинство командиров морлочьих подразделений были маленькими и легкими — бойцы носили их на спинах, когда нужно было куда-то бежать быстро. Дик по своей комплекции как раз подходит, как сказал ему однажды Гедеон. Но попадались, хоть и редко, такие, как Ройе — по росту, ширине шага и силе своим солдатам под стать. Дику пришлось шагать чуть ли не вприпрыжку, чтобы успевать за ними, хотя оба двигались легким, вполне прогулочным шагом.
      Через два квартала юноша все-таки решил спросить:
      — А что, Сэйкити живет в центре?
      — Почему ты решил, что мы идем к Сэйкити? — Ройе хмыкнул. — И откуда ты знаешь, где центр, ты ведь не покидал дома?
      — Но план города выучил. У меня, если вы помните, хорошая пространственная память.
      — Я все помню. Мы идем не к Сэйкити, а в суд.
      — Зачем?
      — Я хочу показать тебе там одного человека.
      — Мне его? Или меня ему?
      — Тебе его. Для того и форма, чтобы он не очень обращал на тебя внимание.
      — А что за человек?
      — Какой ты настырный, боя. Нуарэ или Дормье. Я не знаю, кто из них придет.
      — Зачем они мне?
      — Объясню потом. И если ты беспокоишься насчет Сэйкити — то сегодня я скажу тебе, где он, но сейчас ты туда не пойдешь.
      — А когда?
      — После обеда. Вот тогда-то, кстати, и наденешь все свое рубище. И плащ, и вещмешок.
      — Потому что с человеком в форме экологической полиции Сэйкити не станет разговаривать?
      — Именно.
      Они свернули на улицу, ведущую к центральной площади города, и Дик увидел вдали, между домами, темную угловатую фигуру, по плечи поднимающуюся над толпой. Еще с полсотни шагов — и Дик разглядел профиль, а затем и узнал его.
      Посреди площади стояло высеченное из зеленовато-серого камня изваяние Экхарта Бона.
      Когда они вышли на площадь, Ройе поинтересовался:
      — Хочешь посмотреть поближе?
      Они обошли статую со всех сторон — и Дик увидел на фронтальной части традиционный поминальный алтарь и большую надпись: «ПОМНИМ».
      — Что ты об этом думаешь? — Ройе кивнул на памятник.
      — Очень красиво, — сказал Дик.
      Скульптура и в самом деле была не похожа на виденные им до сих пор изображения Бона. Их авторы придерживались единого канона — все они изображали Бона с чуть запрокинутой головой, скрестившим руки на груди, задрапированным в тяжелые, со многими складками, ткани. Здесь же он выглядел иначе. Вместо драпировок — обычная одежда: прямые брюки и куртка, широко распахнутая на груди. В правой руке — флорд, еще не активированный, но уже готовый к активации — Бон держал его обратным хватом, лезвием к себе. Голова чуть наклонена вниз, губы чуть раскрыты в улыбке — словно у человека, только что хорошо пошутившего и ожидающего, что шутка вот-вот дойдет до собеседника. Глядя на разлёт бровей давно умершего тайсёгуна, юноша вспомнил Бет, его посмертную дочь. Это было больно, потому что Дик очень много душевных сил тратил на то, чтобы о ней как раз не помнить.
      — Северина Огату честят сумасшедшим, и это одна из причин, — сообщил Ройе, продолжая глядеть на памятник. — Его работа.
      — Он… сделал это? — Дик оценил дерзость и изящество замысла. — Или… только заказал?
      — Сделал, своими руками. Он отлично рисует и знает толк в скульптуре. А госпожа Сога ничего, абсолютно ничего не могла сделать, — Детонатор улыбнулся и покачал головой. — Ну, идем. Суд по правому борту.
      К зданию суда со стороны ворот тянулась длинная очередь. Вдоль очереди ходили туда-сюда люди с голопроекторами на головах. В воздухе над ними горело: «11 минут до конца очереди…», «20 минут…» «34 минуты…» Время от времени кто-то подходил, давал кому-то деньги и занимал его место. Чтобы попасть к зданию, Дику, Ройе и Скимитару пришлось пройти сквозь очередь, и эти люди немедленно начали предлагать цену за услуги.
      — Ты что, болван, не видишь — это Детонатор! — громким шепотом просипел кто-то одному особенно настырному. — У него здесь абонемент!
      Остальные засмеялись.
      — Нарабия, — Ройе презрительно скривился. — Стервятники.
      — Они продают свои места в очереди?
      — Попал. И не так уж дешево. Сукины дети, сколько денег я для них заработал, и хоть бы раз кто кружку пива предложил.
      — Вы — для них?…
      — Самые интересные процессы — с моим участием, боя.
      — И сегодня?
      — Сегодня непременно. Просто обязательно.
      Ройе показал охраннику у двери какой-то бланк-чип, и под завистливые взгляды очередников и нарабия Дик вошел в дверь между ним и Скимитаром.
      Здание суда представляло собой шатер, почти точно повторяющий городской купол. Большинство горожан жило все же под более фундаментальными крышами — из разных пластиков и легких металлов — но общественные здания обычно покрывали тканью. Ну, правильно: большой купол на голову свалится — никому мало не будет. Из-за этих облегченных крыш, кстати, звукоизоляция в Шоране была неважная, и оттого популярностью пользовались локальные звукоизолирующие силовые поля разного радиуса и времени действия — от полуметра, при этом генератор можно было носить на руке, как сантор-терминал, до нескольких десятков метров — как в этом здании. Когда Дик шел по фойе, ему казалось, что пол выстелен ватой.
      Скимитара задержали служащие суда, и указали ему на место возле пирамиды для оружия. Там уже сидели два морлока, неподвижные, как Экхарт Бон на площади. Скимитар принял у хозяина и у Дика флорды, аккуратно разместил их в пирамиде и сел под стенкой третьим.
      — С оружием тут запрещено? — тихо спросил юноша. Его не переставали раздражать эти бытовые сценки, показывающие отношение к людям как к предметам.
      — Угу, — Ройе уже шагал по круговому коридору, опоясывающему здание.
      — Может, и мне стоило бы посидеть под стеночкой? Я же нужен вам как ходячий флорд…
      — Боя, не зли меня, — Ройе раздвинул дверь в один из кабинетов, и навстречу ему немедленно кинулась из-за терминала пухленькая женщина-чиновник.
      — Доброе утро, господин Ройе! Что это вы опаздываете — заседание должно было начаться девять минут назад!
      — Но ведь не началось же, — меланхолично констатировал Ройе. — И не начнется добрых полчаса, насколько я знаю старика Боша.
      Обернувшись к Дику через плечо, он добавил:
      — Здесь ничего не делается вовремя, — и снова обратился к женщине. — Мира, ну так мы пойдем в буфет. Когда начнется — свистни.
      Буфет размещался в самом конце кругового коридора, был забит народом, и даже к автоматам, продающим напитки, стояли очереди. Впрочем, Ройе просто оттеснил очередника и наполнил стаканы — для себя и для Дика.
      — Спокойно, не торопясь, выгляни из-за меня и посмотри внимательно на того мужика, что сейчас подошел к стойке, — сказал он, передавая стакан.
      Юноша пригубил холодный чай и как бы между прочим скользнул вдоль стойки взглядом. О ком говорил Ройе, он понял сразу: высокий, почти как сам Ройе, и такой же широкоплечий — но не такой массивный мужчина сидел на высоком табурете, почти касаясь правой ногой земли. Его пепельные волосы были убраны в некое подобие старинной самурайской прически, что делало пробивающуюся лысину почти элегантной. Одет он был также в некое подобие формы, но не золотисто-бежевой, как у Ройе, а черной, с белой отделкой. Юноша отвел глаза и сосредоточился на своем стакане.
      — Мишель Нуарэ, — тихо проговорил Ройе. — Начальник службы безопасности клана Сога. Фактически — консорт госпожи Огата.
      Значение слова «консорт» Дику было туманно, но он решил, что это вроде любовника.
      — Я знал, что он здесь будет, — тихо продолжал Детонатор. — Его морлок сидел в фойе.
      — Это один из двух флордсманов на материке, которые лучше вас? — уточнил Дик.
      — Я не знаю, лучше или нет, боя. Не спарринговал с ним уже лет двадцать. Но я не слышал, чтобы он терял класс. Он учил меня фехтовать.
      — А, — только и сказал Дик.
      — По этой причине, юноша, если что случится — я не могу, не имею права его вызвать. Потеряю лицо.
      — А он вас?
      — Он меня — сколько угодно.
      Нуарэ заметил их, спустился с табурета и направился к Ройе. Дик смотрел и пытался понять, искренна его широкая улыбка и раскрывающиеся на ходу объятия, или нет.
      — Макс, мальчик мой! — мужчины обнялись, и Дик понял, что эти объятия — дань вежливости, а не эмоциям. — Я ждал тебя здесь, уже и заседание должно было начаться… Ну да здесь ничто не делается вовремя, оно и к лучшему, — Нуарэ разомкнул объятия, но оставил правую руку на плече Ройе.
      -Так стало быть, именно вы удостоены высокой чести представлять здесь нашу сиятельную госпожу? — Детонатор поклонился так низко, что Нуарэ пришлось убрать руку с его плеча.
      — Да, — сказал он, когда собеседник выпрямился. — К моему глубочайшему сожалению. Ах, Максим, Максим, что ты делаешь! Зачем эта поза? Неужели все нельзя было решить в семейном кругу, почему ты начал трясти нашим бельем перед тайсёгунским представителем?
      — Потому что в семейном кругу, то есть в суде клана, дело сочли недостойным разбирательства, учитель. И именно вы приложили довольно много усилий к тому, чтобы его утопить.
      — Максим, — Нуарэ поднял руку, словно бы для того, чтобы опять коснуться плеча Детонатора, но тот как бы невзначай отступил, и Нуарэ просто сделал неопределенный жест. — Я всегда защищал тебя. И утопил твою глупость исключительно по одной причине — чтобы ты не позорился перед всем белым светом. Но ты не воспользовался данным шансом. И вот теперь, когда в моем присутствии говорят, что Ройе предал свой круг, свой клан — мне совершенно нечего ответить.
      — А почему вы не отвечаете, что Ройе старается спасти клан от голодной смерти?
      — Потому что это смешно, Макс.
      — Это нисколько не смешно, учитель. Мы дырявим озоновый слой в пять раз интенсивней, чем в прошлые годы. В Море Пустоты вымирает планктон, гибнут растения, а значит — уходят китовые и рыба. За ними уходят снежные тролли — раньше времени, до того, как успеет встать лед. Мы уверенными шагами движемся к краю пропасти. Звездолеты универсального взлета-посадки предназначены в первую очередь для безатмосферных планет, сеу Нуарэ, для экстраординарных случаев. То, как наш клан обращается со своими ресурсами — беда нашего клана. Но планета — общий ресурс. Корабельную обшивку нельзя есть.
      — Я видел твой доклад, — Нуарэ поморщился. — Незачем цитировать его тут страницами. Катастрофа, по твоим оценкам, будет самое меньшее через тридцать пять лет. Нас здесь не будет через двадцать пять. Когда-то у Рива не было каменной гири, привязанной к ногам — и мы неплохо себя чувствовали. Наконец-то тайсёгун решил вернуться к традициям предков.
      — Тайсёгун в отчаянии, и я его понимаю, — всё так же спокойно сказал Ройе. — Но я не понимаю вас и нашу сиятельную госпожу. На континенте живет около семисот тысяч душ, считая гемов. Из них эвакуировать на Инару — допустим, что план тайсёгуна реален — мы сможем не больше двухсот тысяч. Остальные?
      — Это же планетники, — пожал плечами Нуарэ. — Впрочем, ты уже мало чем от них отличаешься — и внешне, и по образу мысли. Когда ты в последний раз ступал на борт корабля? Я имею в виду корабль, а не эти корыта, которые плавают по воде.
      — Эти корыта доставляют пищу и одежду, — Ройе не изменился в голосе, но нехорошо звучало теперь его спокойствие. — Если не вам, то людям из вашего ближайшего окружения, обслуге, без которой ваше существование невозможно. Никто из нас не может жить изолированной жизнью, хоть бы и хотел. Как сказал древний поэт — никто не остров, но каждый — часть континента.
      — Макс, я желаю тебе только добра, — Нуарэ печально покачал головой. — Кстати, я недавно видел Селию. Она просила передать, что как бы ты себя ни вел, для нее ты всегда останешься мужем, а для Эльмо — отцом.
      — Благодарю, — спокойствие Ройе было все страшнее и страшнее. — Но мне жаль, что Селия до сих пор пребывает в иллюзиях относительно наших… отношений, простите за тавтологию. Ей давно следовало бы найти кого-нибудь достойней меня на должность своего мужа и отца для Эльмо.
      — Мне горько это слышать, — Нуарэ почти прошептал это, а Дик готов был поклясться, что в его глазах блеснули слезы. — Кстати о детях, что это за мальчик?
      — Сын одного старого приятеля, военный сирота. Как видите, пристроил его в отряд — у паренька совершенно никого не осталось.
      — Какую похвальную заботу ты проявляешь, когда речь идет о чужих детях.
      — Я уверен, что люди, связанные со мной узами долга, сделают то же для Эльмо, если я умру.
      — Не сомневайся, малыш. Отдавать долги чести — черта, которая отличает благородных людей от всяких планетников и прочей швали.
      — Это черта порядочных людей, — возразил Ройе, — независимо от происхождения и образа жизни.
      Тут раздался мелодичный свист — сантор-терминал на руке Ройе сказал голосом давешней чиновницы:
      — Господин Ройе, слушание вашего дела вот-вот начнется, поторопитесь в зал.
      Дик незаметно вздохнул. Сигнал прозвучал очень вовремя — он уже не мог понять, от кого из двух собеседников его сейчас начнет трясти.
      — Мира, — войдя в зал, Ройе чуть подтолкнул Дика к женщине. — Найди мальчику место в зрительских рядах.
      Дик последовал за ней главным образом потому, что предпочел сейчас находиться на некотором расстоянии от Ройе и Нуарэ. Нехорошее от них исходило напряжение.
      Мира устроила его на галерейке, и соседи сразу приметили и форму, и то, что он пришел с Детонатором.
      — Эй, боя, — какой-то длинноносый дядька потормошил его за плечо. — А правда, что Детонатор сегодня потребует исполнительный лист?
      — Понятия не имею, — признался Дик. Признание было дважды честным: что такое исполнительный лист, юноше тоже было неизвестно.
      — Темнишь, а?
      — Отцепись, — сказал длинноносому кто-то, кого Дик не разглядел. — Если с самого начала все знать, какой интерес?
      Длинноносый отстал. Процесс начался. Точнее, как понял Дик, начался самый конец процесса.
      Зал имел форму полукруга: вдоль «диаметра» располагались места для судьи и… видимо, заседателей, а зрительские трибуны размещались концентрическими полукружьями и занимали чуть ли не все пространство: два круга, в которых помещались кресла для истца и ответчика, примыкали к месту судьи чуть ли не вплотную, а зрители первых рядов дышали Ройе в затылок.
      Судья и Детонатор без конца ссылались на какие-то «записи предыдущих заседаний», секретарь открывал нужные страницы, судья кивал и продолжал задавать Детонатору какие-то вопросы. Нуарэ в кресле ответчика откровенно скучал. Кажется, итог был всем понятен — интересовал публику лишь вопрос об исполнительном листе. Поскольку Дик не знал, что это такое, за ходом процесса он следил очень рассеянно и думал о своем.
      Почему все они, думал он, поскрипывая зубами, все эти Исии, Детонаторы, Александры Кордо — не могут говорить по-человечески, напрямую? Проклятие на них, что ли, — всё обиняками да намёками? Детонатор сейчас мне показал, что нынешние правители Сога — не дерьмо и не мисо, а так, не пойми что. А значит, заключить мир с Сэйта они вряд ли захотят. Если верить Детонатору, госпожа Джемма и вовсе мужеубийца, и вражда с Сэйта нужна ей как алиби. Хотя неизвестно, можно ли верить Детонатору на этот счет. Но вот что им наплевать на планетников — я слышал из первых уст. И все идет к тому, что Детонатору понадобится мой меч. Он даже подсказывает мне, как действовать, если я тут кого-то прирежу. А я не хочу, Господи, я не хочу лезть опять в кровавую лужу! Почему Ройе не может справиться один? Зачем ему нужен я? Чем я отличаюсь от прочих хороших флордсманов? Я — чужак, у меня нет здесь родных. Нуарэ передал Детонатору привет от жены — а что он сказал на самом деле? Не намекнул ли часом на то, что его ребенок будет втянут в кровную вражду? Интересно, пытались ли убить самого Ройе… Нет, не то. Интересно, сколько раз его пытались убить…
      — Представитель ответчика может сказать что-нибудь в защиту? — мелодический звон, вернувший Дика к реальности, исходил от маленького гонга, в который судья ударил молоточком.
      — Да, ваша честь, — Нуарэ поднялся, а Ройе сел. Их движения были такими одновременно-слаженными, словно обоих прикрепили к коромыслу весов. — Я представляю здесь клан Сога, который всегда, от основания Дома Рива, был опорой этого Дома. Сога проливали кровь в каждой войне, в которой участвовал Дом. Нас обвиняют в том, что мы хотим причинить Дому вред? Это смешно. Мы занимаемся тем же самым, чем занимались веками, от основания дома: вольной торговлей. Чем мы хуже всех прочих? Тем, что Сэйта отняли у нас возможность пользоваться космопортом Лагаш? Так возбудите иск против Сэйта, господин Ройе. Почему вы кусаете грудь, которая вас выкормила?
      — Это вы кусаете грудь, которая вас выкормила, — огрызнулся Ройе. — Вы пускаете псу под хвост труд нескольких поколений экологов.
      — Уважение к суду, — тайсёгунский представитель стукнул молоточком о стол. — Сеу Ройе, вы высказались в свою очередь. Продолжайте, сеу Нуарэ.
      — Да мне, в общем-то, незачем уже продолжать. Здесь все знают, кто такой сеу Ройе, — по трибунам прокатился редкий смех. — Пока его чудачества сводились к спасению снежных троллей, можно было их терпеть. Но сейчас он поднимает руку на клан. Я был его учителем. Я был его другом долгое время. Но я уже не могу защищать его, ваша честь. Все знают, что клан Сога беден. Все знают, что беден он потому, что не стремился к богатству, все усилия направляя на благо людей и кораблей дома Рива. Если тайсёгун наложит на клан штраф, которого требуют Ройе и экологи, мы погибнем.
      — Вы закончили? — невозмутимо спросил судья.
      — Да, ваша честь.
      Судья поднялся, прочистил горло и, видимо, включив сонор — голос раскатился по всему залу — провозгласил:
      — От имени тайсёгуна, Повелителя Войны, поставленного волей Дома Рива над людьми и кораблями Дома Рива, объявляю: клан Сога, как продтверждается многочисленными свидетельскими показаниями, неоднократно нарушал Уложение об охране экосферы Картаго, подписанное тайсёгуном Сеаном Сэйта, ратифицированное Советом Кланов, двести шестьдесят шестой год от Эбера, — по залу снова прокатился смешок, — статьи 211, 213, 214. Согласно «Хартии о компенсации ущерба, причиненного общей собственности», клан Сога обязан выплатить стоимость ущерба и покрыть затраты на восстановление. Ввиду беспрецедентной стоимости ущерба, указанной привлеченными экспертами из гильдии экологов, на собственность клана Сога накладывается арест до момента установления точной стоимости этой собственности и определения того, какая часть ее может быть передана в казну Дома Рива для компенсации ущерба. Кто возьмет на себя исполнение приговора? — судья обвел глазами зал.
      — Ох ни хрена себе, — придушенно выдохнул за плечом Дика длинноносый.
      — Если Ройе сейчас потребует исполнительный лист — он дня не проживет, — пробормотал кто-то рядом.
      — Забьёмся? — тут же спросил третий голос.
      — Погодите, вы, лихорадка, — длинноносый оглянулся. — Дело еще обжалуют в тайсёгунском суде, помяните моё слово.
      — Если никто не возражает, — сказал Ройе, — исполнение приговора возьму на себя я.
      — Быть по сему, — судья ударил молоточком в гонг.
      — Ваша честь, — теперь Нуарэ уже не прикидывался расслабленно-скучающим, — мы будем обжаловать приговор в суде высшей инстанции.
      — Ваше святое и неотъемлемое право, — кивнул судья. — Заседание объявляется закрытым! Господин Ройе, возьмите у судебного пристава исполнительный лист.
      — Всё, брат, — сказал кто-то за спиной длинноносого. — Это тебе не тролликов в море вылавливать. Это война.
      — Не каркай, — Дик спиной почувствовал, как на него указали.
      — Да мне плевать, что этот щенок слышит. Эй, боя! Я к тебе обращаюсь, ты! Оглох, что ли?
      Дик встал и, не оборачиваясь, вдоль прохода пошел к двери.
      — Передай своему хозяину, что ему не жить, ясно! — крикнули сзади. Дик не оглянулся. Того, кто горланит, можно не опасаться.
      Проходя в коридор, он поймал еще один разговор.
      — Нет-нет, как раз сейчас покушения прекратятся. Тайсёгун не сможет проглотить убийства Ройе, даже если захочет. А он не захочет. Ройе знает, на чьей стороне играть — лучшего случая прибрать нас к рукам Шнайдер не найдет, даже если нарочно будет искать.
      — У нас есть какой-то выход?
      — Да никакого. Либо Детонатор выжмет из нас все, что ему нужно, либо его убьют, и тайсёгун введет сюда войска. Куда ни кинь, всюду клин…
      Говорящие — женщина в красно-синем платке с «пламенеющим» узором и мужчина с бритой и татуированной головой, оба в одинаково просторных комбо — шли впереди. Проход был тесным, и Дику стоило большого труда не коснуться никого из них, не привлечь к себе внимания — и одновременно держаться достаточно близко, чтобы слышать разговор. Одну реплику он всё же пропустил — женщина, судя по всему, спросила, чего хочет Детонатор.
      — Вы шутите или на самом деле не понимаете? — мужчина развернулся к ней, и Дику пришлось чуть подать вправо, чтобы не попасть в зону его видимости. — По исполнительному листу Ройе может описать всю собственность клана! А потом отобрать из нее столько, чтобы хватило на покрытие ущерба. Вы слышали, какая это сумма. Чтобы из нее ни сэны не прилипло к рукам?
      — Ройе богат, — возразила женщина.
      — Сударыня! — мужчина прижал руку к сердцу. — Деньги — это материя, которой никогда не бывает достаточно. Особенно в наше время. Между нами, я восхищаюсь Детонатором. Он так ловко отводил всем глаза последние два года, так умело изображал одержимого сивучами и снежными троллями, что поверил в это не только чокнутый Леев, но и госпожа Джемма. А между тем оказалось, что эта его экологическая полиция — выгодное помещение капитала.
      — Я так думаю, — сказала женщина, — госпожа Джемма поступит умно, если свернет свою гордость в трубочку, засунет ее себе… под подол, да бухнется в ножки тайсёгуну. Тем более, что они вроде как родня его племяннице…
      — Ох, я бы не стал упирать на это, — прошли в двери, коридор стал попросторней и люди рассредоточились. Если бы эти двое не были так увлечены беседой, они бы заметили небольшую, но внимательную аудиторию. — Родство Барка и Бонов — не то, что стоит упоминать, разговаривая с тайсёгуном. Тем более что Ринальдо был официальным сопровождающим и охранником нашей будущей императрицы, и насколько теплые чувства он сохранил к матери — неизвестно… Но вы мыслите в правильном направлении. На днях юная Элинор Огата была представлена сеу Элисабет Шнайдер-Бон. Вполне возможно, сеу Элисабет пожелает нанести нам визит — скажем, в дни Сэцубуна. Известно ведь, что нигде не празднуют Сэцубун так весело, как у нас.
      — И откуда вы все это знаете, сеу Тора?
      — Ну, я всего лишь скромный импортер эксклюзивных тканей, — улыбнулся мужчина. — Но мои клиенты бывают разговорчивы.
      — Однако что же вы будете делать, если Ройе наложит вето на взлет и посадку кораблей? Вы так спокойны, а между тем все ваше дело может погибнуть!
      — У меня есть запасные каналы… и я уверен, что смогу как-то договориться с Ройе. Нынче многие смирят свою гордость и пойдут договариваться с Ройе — а я никогда не портил с ним отношений, мне проще…
      Тут мужчина заметил Дика, осекся и, показав собеседнице глазами на юношу, побудил ее ускорить шаг.
      Дик вышел в фойе. Детонатор и Скимитар уже ждали его. Человеческий поток, обходил Ройе с двух сторон — одни шли в зал на новое заедание, другие зал покидали — и в этом потоке на удивление много было людей, которые сейчас считали нужным поклониться Ройе. Дик заметил среди них и давешнего длинноносого.
      Исполнительный лист, который получил Ройе, никаким листом не был. Он представлял собой мнемопатрон, внешняя оболочка которого была изготовлена из сверхпрочного сплава и могла выдержать почти всё — кроме, разве что, погружения в солнце, эпицентр коллапса или жерло Ородруина. На торце мнемопатрона был изображен герб дома Рива — шестиконечная звезда, составленная из трех переплетенных разомкнутых колец.
      — Идем, — Детонатор повесил свой «трофей» на шею. — Кстати, как тебе шоу?
      — На этот раз я смотрел суд с более удачного места, спасибо, — сказал Дик. — Хотя, наверное, лучше бы мне сейчас было выглядеть как деревенщина.
      — Ни в коем случае. Тебя затолкали бы в самый зад, на стоячие места.
      — Но я бы услышал больше интересных вещей.
      — В основном — ехидные замечания в свой адрес. Тебе это удовольствие сегодня еще предстоит… — на руке Ройе запиликал сантор. — Да, Горо. Давай с ребятами прямо в штаб-квартиру. Да, только что получил. У нас начинаются веселые деньки.
 

* * *

 
      В Шоране, как и в Лагаше, глайдер-порт располагался рядом с обычным портом. Наверное, чтобы грузы, направляемые с побережья вглубь континента, далеко не таскать. В Пещерах Диса тоже наблюдалась эта нацеленность на экономию усилий: глайдер-порт находился вблизи от узловой станции монорельса и сообщался с ней широким транспортным тоннелем.
      Таким образом, Дик мог обобщить свои данные о транспортно-складских районах городов на Картаго в трех словах, и эти слова были: торговля, воровство и проституция. Подумав еще немного, Дик экстраполировал свой вывод на все транспортно-складские районы Вселенной. Действительно, там, где большие деньги переходят из рук в руки, что-нибудь обязательно к чьим-то рукам прилипнет, как выразился в суде бритоголовый мужчина; а там, где к рукам липнут быстрые и легкие воровские деньги — полно мест, где их можно истратить.
      Одним из таких мест был бордель «Горячее поле», на который дал ориентировку Ройе. Это место, сказал он — постоянное «лежбище» татуировщика Сэйкити. Его клиентурой являются и посетители, и девочки, и хотя он время от времени наносит визиты в другие места, в «Горячее поле» он возвращается всегда. Впрочем, сказал Ройе, у него бывают загулы и на несколько суток. В таком случае лучше не искать себе на голову неприятностей, болтаясь по портовому району, а вернуться в штаб-квартиру.
      Дик вздохнул, вспомнив штаб-квартиру. Когда они с Ройе вернулись из суда, их ждал экипаж второго катера, «Недотроги». В особняке Ройе сразу стало тесно, причем половину наличного пространства занимал Пауль, двоюродный младший брат Ройе. Их матери были сестрами, и комплекция досталась сыновьям не иначе как по материнской линии; но Максим Ройе, несмотря на значение своего имени, умудрялся как-то вписываться в окружающее пространство; Пауль же, словно в опровержение поговорки nomen omen, обращался с пространством как завоеватель. Где бы он ни появлялся, его сразу же делалось много.
      Не то чтобы он не понравился Дику. Или Дик — ему. Пауль Ройе, очень похожий на кузена, словно представлял собой его светлую, солнечную сторону. Ясный, подумал Дик на своем родном языке, в котором было одно слово и для света, и для доброты: акаруй. Увы, в случае пауля Ройе нальзя было дописать рядом знак «суждение» и получить слово «мэйсацу» — «проницательность». Проще говоря, ум по большей части достался старшему в семье.
      Дик вздохнул и поднялся по ступеням, ведущим к роскошной арке, изображающей сатиров, фавнов, нимф и прочие языческую пакость в пакостных позах и с пакостными телодвижениями. Арка при ближайшем рассмотрении оказалась голографической проекцией. Приклеенная к дверям «бегущая строка» гласила: «здесь говорят на нихонго». Это немного подбодрило юношу: говоря на родном языке, не приходилось думать об акценте.
      Дик вспомнил улицу Глициний на станции Тепе-Хану и опять вздохнул. Последний день, когда можно было все исправить — вернуться на корабль и отлететь, не взяв на борт ни Моро, ни леди Констанс… Как забавно: вот-вот исполнится год с того рокового дня — а он опять стучится в дверь «веселого дома» в поисках человека, который лично ему безразличен, но может что-то изменить…
      На секунду ему захотелось развернуться и убежать. Если бы он развернулся и убежал год назад…
      …Тогда Моро отыскал бы другую возможность похитить Бет, сказал внутренний гад своим прохладным голосом. И другой экипаж тогда бы погиб — уже не по собственной воле, а в подстроенной аварии. И этим людям здесь, и гемам — им было бы совсем не на кого надеяться. Впрочем, можно наконец перестать прикидываться, что тебя волнует кто-то, кроме собственной персоны…
      — Заткнись, — прошептал Дик и толкнул дверь.
      Теперь следовало спуститься по ступеням вниз. Юноша оказался во внутреннем дворике, перед ним был крытый онсэн, питающий водой шесть каменных ванн, в одной плескалась девушка, в другой, занимая телесами весь каменный желоб, лежал мужчина. С него можно было бы писать мученичество святого Варфоломея — такое выражение застыло на его осунувшемся лице, такими черно-красными разводами была покрыта грудь.
      Последним Дик заметил охранника — тот так-то так забился в тень под портиком, что сразу и не был виден. Но в какой-то момент его бритая голова поймала отблеск солнц, просвечивающих через ткань купола одним размытым пятном — и Дик различил в глубине шезлонга темнокожего человека, одетого в серое, почти слившегося с коричневым пористым камнем стены.
      — Простите, — сказал Дик на нихонго. — Мне нужен Сэйкити.
      — Чего-чего? — поднял голову охранник. — Ты по-человечески говорить можешь?
      — Извините, — Дик слегка опешил. — На дверях написано, что здесь говорят на нихонго.
      — Написано, — с досадой сказал охранник. — И говорят. Девочки. Девочки вполне способны почирикать с клиентом на этом птичьем языке. А я, во-первых, не девочка. А во-вторых, ты, — охранник демонстративно смерил взглядом Дика. — Ты не клиент.
      — Мне нужен Сэйкити. Он здесь, я же вижу, — юноша показал на «мученика» в онсэне.
      — Тебя не хватит на Сэйкити, — осклабился охранник. — Это во-первых. Во-вторых, его здесь нет. Он здесь был, да. Поработал немного. Потом ушел. Он всегда после работы идет немного побродить, никто не знает, куда. Никто не знает, когда вернется.
      — У меня к нему дело.
      — Твое дело — не мое дело.
      — Я могу его подождать?
      — Можешь. Там, за воротами.
      Дик вздохнул.
      — Я могу что-то заказать в баре?
      — Можешь. Двести сэн.
      — Я еще не сказал, что…
      — Без разницы. Двести сэн.
      Дик сглотнул. Усмехнулся криво. Он мог выложить за стакан воды двести сэн — Ройе от этого не сильно бы обеднел. Но это испортило бы образ полунищего парнишки, бегающего с поручениями.
      — Хорошо, я подожду снаружи.
      — И не на ступеньках, — уточнил охранник. — Увижу на крыльце — пну так, что покатишься кувырком до самого порта.
      — Спасибо за предупреждение, — Дик поднялся по ступенькам, вышел из ворот, снова спустился. Охранник покинул портик и, пройдя до дверей, проследил, чтобы его распоряжение было выполнено.
      Напротив «Горячего поля» была глухая стена какого-то склада. Дик сел под ней, скрестив ноги, ровно напротив входа в бордель — и, улыбаясь, смотрел в глаза охраннику, пока тот не закрыл дверь. Там наверняка было окошко обзора — поэтому юноша ничем не выразил своей досады. Да и досада была не так уж велика. В пещерах Диса он привык к такому отношению со стороны людей, занимающих должности мелкие, но дающие какую-то мизерную власть. Особенно охранников. Может быть, все-таки стоило показать платежеспособность? Почему Ройе не предупредил о том, как лучше себя вести? Ладно. Ожидание — это не так уж плохо. У того, кто ждет, много времени на размышления.
      Конечно, могло оказаться так, что Сэйкити внутри. Дик подумал и решил подождать. Сэйкити наверняка должен посмотреть на результат своей работы и назначить «мученику» следующий сеанс. Если «мученик» выйдет — татуировщик, скорее всего, внутри. Тогда… Тогда, решил Дик, я просто подожду, когда начнут подтягиваться клиенты и куплю время какой-нибудь девицы. Он сунул руку за пазуху и потрогал во внутреннем кармане карточку, выданную Ройе «на представительские расходы».
      Ну хорошо, подумал Дик, увижу я этого Сэйкити — и как я узнаю его, если Ройе не показал мне ни снимков, ни записей, даже словесного описания не выдал? Почему он послал меня сюда только что не с завязанными глазами? Это наверняка испытание, и будь Ройе проклят с этими испытаниями. Что ему от меня нужно? Почему он так уверен, что Сэйкити, а тем более Северин Огата, согласятся встретиться со мной? У нас с Огатой только одна точка пересечения — Сунагиси. Они были там вместе? Огата привез оттуда жену, он дружил с Райаном Маэдой — может, он почувствует себя обязанным Ричарду Суне/Райану Йонои?
      Дик закурил.
      Еще на борту «Вертихвостки» был момент, когда Ройе спросил как бы небрежно — «Ты ведь не думаешь, что по факту твоего происхождения большинство тут будет считать, что чем-то тебе обязано?» Дик вспомнил капитана Шелли, вспомнил Шимана и усмехнулся: «Не думаю». Старый бандит, сам того не зная, рассказал очень важную для Дика вещь: «помешавшийся на своей совести Нейгал» постарался сделать так, чтобы как можно меньше людей имело непосредственное отношение к уничтожению Минато. Думал ли полковник Бессмертных, что побочным эффектом станет отсутствие у земляков угрызений совести? Или… Дик прищурился, вспоминая зал суда, Нуарэ, лысого, восхвалявшего предприимчивость Ройе и того, кто кричал, что Ройе не жить… Похоже, угрызения совести за причиненное кому-то зло — не очень распространенное в этих широтах явление. Тут все не с Сунагиси началось, гниль пошла гораздо раньше…
      — Эй, ты, — дверь снова открылась и показался охранник. — Все сидишь?
      Дик не стал отвечать на глупый вопрос.
      — Слушай, а может, ты наниматься пришел? Мордашка у тебя вроде ничего.
      — Да, — сказал Дик, стараясь не показывать, как мгновенно у него внутри все завибрировало от гнева. — Вы угадали.
      — У нас как раз нехватка мальчиков, — продолжал охранник, ухмыляясь. — Месяц назад одному полоснули ножом по лицу, а второй не справляется. Ты совершеннолетний?
      — А мне говорили, что здесь есть вакансия вышибалы, — Дик постарался придать голосу такой же скучающий тон. — Потому что теперешний ни на что не годится и хозяева думают его уволить.
      Охранник скрестил руки на груди и, спустившись по лестнице, встал над юношей. Сейчас, подумал Дик, сжимая зубы, придется ему врезать пятками по голеням. А там посмотрим. Интересно, завалю я этим все дело или наоборот?
      — Думаешь, самый умный, да?
      — Что вы, сударь, — Дик чуть развел ноги — теперь он сидел не скрестив щиколотки, а упираясь пяткой в пятку и мог из этой позиции очень эффективно ударить. — Если бы я был умным, разве я искал бы место вышибалы.
      Охранник засмеялся и вдруг присел на корточки рядом с Диком.
      — А ты ничего, — сказал он. — Извини, я поначалу решил, что ты планетник.
      Вот как, подумал Дик.
      — А почему передумали?
      — Планетник никогда не сказал бы «вышибала», — с улыбкой пояснил охранник. — Он сказал бы «выкидала». Ну, колись: ты ведь за татуировкой. Или шрамировкой. Небось целый год пахал как гем, на сигаретах экономил… Я же вижу, какую дрянь ты смолишь… Слушай, мой тебе совет — оставь это дело. В любом салоне тебе сделают то, что ты хочешь. И дешевле.
      — Разве Сэйкити делает плохо? — изобразил удивление Дик.
      — Да нет, конечно, — охранник махнул рукой. — Сэйкити — супер. Но ты что, не слыхал про его условия? Он всегда только сам выбирает рисунок. И делает без обезболивания. Тебе это надо?
      Дик улыбнулся.
      — Я ведь не говорил, что мне нужна татуировка.
      — Да брось. Зачем еще тебе может быть нужен Сэйкити.
      — У меня к нему поручение.
      — Какое?
      — Не могу сказать. Оно не к вам, а к нему.
      — Упрямый белёк, — охранник встал с корточек, — не могу я тебя пустить, понимаешь?
      — Понимаю, — вздохнул Дик. — Вы хоть скажите, Сэйкити не там?
      — Нет, честно — не там. Они вчера поругались с мадам Баккарин, она уехала на всю ночь, а он с утра сделал работу и пошел бродить. Скоро вернется посмотреть, как краска разошлась у клиента, — охранник покачал головой. — Он на этом бедняге отыгрался за вчерашнюю ссору, не иначе… Мужичок так стонал, что я думал — помрет под иглой. Вот поэтому мой тебе совет — не надо у него делать татуировку. Не сегодня хотя бы. Он злой, боя.
      — Я знаю, — сказал Дик. — Добрый человек не взял бы себе имя Сэйкити.
      Тут пришла очередь охранника удивляться — но расспрашивать он не стал.
      — Я его понимаю, конечно. Тут будешь злым: был большим человеком, офицером, а как ноги потерял — так сразу стал никому не нужен. Кроме клиентов и мадам. Но знаешь, приживалой при бардаке существовать…
      — Разве он плохо зарабатывает? — Дик снова изобразил удивление.
      — Если бы он не пил, — тихо сказал, наклонившись вперед, охранник. — Не играл… И не посылал клиентов на… право и налево… он бы в имперских дрейках купался.
      — Понятно, — вздохнул Дик.
      — Ладно, — охранник поднялся на лестницу. — Пустить не могу, но на лестнице посиди. Я сейчас гляну, не околел ли наш красавец… Если околел — поможешь прикопать, боя?
      Смеясь, он закрыл за собой дверь.
      Дик подумал-подумал, и переместился на ступени. Если можно — почему нет? Хотелось есть, но отойти и купить чего-нибудь юноша не рискнул: можно пропустить Сэйкити. Дик усмехнулся. Ну, Детонатор… Ну, рыжий хитрый лис…
      «И самое скверное во всем этом знаешь что?» — спросил он, подняв глаза. — «То, что он человека, которому было плохо, не спасал, пока всем не стало плохо. А вот если бы эта самая госпожа Огата оказалась хорошей правительницей и не губила континент — он бы и пальцем не пошевелил».
      Дик помолчал, вслушиваясь в отдаленный уличный шум — и пришло возражение.
      «Да, если бы она была хорошей правительницей — может, она знала бы, как управлять своей семьей. Может, она не натворила бы таких дел. Но бывает ведь, что свекровь ненавидит невестку, даже если свекровь умная женщина. Может быть и так, что в правители этот парень годится еще меньше, чем я в капитаны, а его жена — стерва… ну и что, что она с Сунагиси — мало ли кто с Сунагиси… то есть, теперь-то уже мало, да… но это неважно. Это и мне теперь неважно, вот что плохо. Ройе считает, что с ним получится сделать дело — а с теперешней верхушкой не получится. И мне должно быть, в общем-то, все равно, какой он… И ведь мне в самом деле почти все равно… Неужели я тут вконец обвавилонился за эти полгода?»
      Дик опять закурил, чтобы не обращать внимания на голод. Вспомнил Рокс, вспомнил всех хороших людей, встреченных здесь — и тех, кого судьба забросила сюда вместе с ним…
      — Пожалуйста, — прошептал он, глядя, как свивается спиральками дым. — Пусть он тоже будет такой.
      И тут же посмеялся про себя над своей просьбой. Человек, с которым он искал встречи — взрослый дядька, ему уже больше тридцати. Он такой, какой он уже есть — и нет смысла просить у Бога того, чего просить нельзя. Думай о тех, кого ты любишь. Думай о них. Ты лезешь не в свою драку, ты можешь привести к власти человека, который… давай не будем гадать, просто вспомним, что он в жизни сделал и чего НЕ сделал. Загибай пальцы или отгибай, как Ройе — он служил в гражданской администрации на Сунагиси и помогал отбирать у людей кусок бустера — у тебя, у твоих родителей, у твоих братьев и сестер! Ройе намекнул, что он вроде бы помогал Маэде в восстании, но в результате этого восстания люди Сунагиси вообще погибли. Потом он воевал против Империи, а когда вернулся с войны — не стал отстаивать честь своей жены, не стал отбирать ребенка у своей матери, а просто забился под камень, выражая свой протест фигой в кармане. И против тех несправедливостей, которые творятся здесь, он не выступил сам… В лучшем случае он — кто? Добрый и слабый человек, который на Сунагиси получил такой удар по совести, что пошел на войну искать себе смерти, и даже в этом ему не было удачи.
      И талантливый. Не забывай, очень талантливый. Но важно ли это? И если да, то почему? Дик попробовал вспомнить, скольких талантливых людей он знал. Бет, конечно. А еще кто? У Бет характер очень… неровный — он у всех талантливых такой, или только у нее?
      И правильно ли Дик понял, что Ройе собирается поддержать мятеж? Не только против глав дома Сога — но и против тайсёгуна с его «эбером». И сам Дик в этом случае — не просто посредник в переговорах, а… как называется это на языке дипломатов, кажется — ультиматум? «Вот, на что я готов — ты со мной?»
      Может, самое разумное сейчас — это подняться и сделать ноги?
      Дик хотел встать, чтобы бросить окурок в утилизатор, но услышал откуда-то сбоку:
      — Сиди и не шевелись, боя.
      Голос знакомый — все тот же бритоголовый охранник — а тон такой, каким говорят люди с чем-то очень серьезным в руках. Как минимум, с ножом. Дик осторожно под плащом начал продвигать правую руку к флорду — и одновременно скосил глаза, чтобы оценить угрозу.
      Бритоголовый охранник сидел на крышке утилизатора и лихорадочно черкал в планшете.
      — Ради всего святого, боя, — продолжал охранник уже более ровным голосом, — не дергайся еще минуты две. Заработаешь сто сэн. А если согласишься пойти со мной — пятьсот за каждый час работы.
      — Мастер Сэйкити, — Дик убрал руку от флорда, — а что, обязательно было нужно сперва поиздеваться надо мной?
      — Характер, — Сэйкити то окидывал юношу почти осязаемым взглядом, то снова сосредоточивался на планшете. — Понимаешь, характер — он отображается в лице и в пластике, в принимаемых позах. Если у человека внутри нет того, что ты хочешь сделать, совершенно бесполезно говорить ему «руку туда, ногу сюда». Я должен был проверить, есть ли у тебя то, что мне нужно.
      — Вам нужно еще мое согласие, — сказал Дик. — Его у вас нет.
      — Но ты сидишь и не двигаешься, — усмехнулся Сэйкити.
      — Вы застали меня врасплох. Хорошо, эти две минуты ваши, и оставьте при себе свои сто сэн.
      — Пятьсот сэн в час, стало быть, тебя тоже не прельщают?
      — Нет… господин Огата.
      Рука со стилом опустилась. Узкое, нервное лицо поднялось от планшета. От взгляда Огаты у Дика мурашки пошли по коже.
      — Это имя не должно звучать здесь, понял? — художник нехорошо усмехнулся и снова вернулся к работе. — Ты становишься все интересней и интересней, боя. Как ты догадался?
      — Мне кое-что рассказали о… человеке, имя которого не должно здесь звучать. А потом вы сами рассказали мне о Сэйкити. Конечно, могло быть и так, что Сэйкити просто старый друг Огаты, еще с войны. Но… вы, наверное, с утра не брились ещё… У вас светлые волосы от самых корней, и вам не хочется, чтобы все видели, какого вы происхождения. Но красить их в неблагородный цвет, наверное, неловко.
      Сэйкити фыркнул.
      — Откуда ты, прекрасное дитя? И как тебя зовут?
      Дик подумал и назвал настоящее имя:
      — Райан. Можно просто Ран.
      На этот раз Огата «завис» только на секунду.
      — У тебя было ко мне какое-то поручение, Райан, можно просто Ран. Пойдем внутрь. Может, я еще уговорю тебя позировать, а?
      Дик не ответил на это. С того самого момента, как он понял, кто такой охранник, внутри начало нарастать напряжение. Было с этим парнем что-то не так, и Дик не мог понять, что именно. То есть, отчасти он понимал — очередная маска, очередное запасное лицо, которое носят тут, кажется, все, даже он сам. Но было что-то еще, кроме…
      — А… почему вы просто не наделали снимков? — спросил он вместо этого. — Выйдет быстрее.
      — Как бы это тебе понятно объяснить, Райан, можно просто Ран… — через внутренний дворик, мимо онсэна под портиком, Сэйкити ввел его в дом. — Образ нужно пропустить через себя. Не через аппарат, а через себя. Ила, клиент где?
      — Отлеживается в твоем логове, — давешняя девица из онсэна теперь полулежала в гостиной на кушетке и с вялым интересом смотрела какую-то костюмную драму. Дик пробудил в ней гораздо больше любопытства, чем страсти героев. — Покажи, что ты нарисовал, Сэйкити?
      Татуировщик протянул ей планшетку. Дик решился подойти и заглянуть.
      — Фу, Сэйкити, — девица наморщила носик. — Ты изуродовал мальчика. Это ужасно. Ты совсем не умеешь рисовать людей, вот что я тебе скажу. Ты изуродовал всех, кого рисовал — меня, Тигра, даже Баккарин — а ведь ты ее как будто любишь. Почему ты не хочешь рисовать красиво?
      Дик, рассмотрев картинку, поначалу хотел согласиться с девицей. Собственное изображение было ему безразлично, даже нарисуй его Сэйкити кривым и горбатым, но все-таки от татуировщика, знаменитого на весь город, он ждал чего-то другого. Сэйкити набросал Дика несколько раз, в разных позах — и один раз крупно нарисовал лицо — как видно, в те минуты, что Дик сидел напротив, беспечно позволяя рассматривать себя в «глазок» камеры. Это лицо состояло как будто из одних углов: скулы и тени на щеках, подбородок, глаза и брови, впадина между подбородком и губами — все было какое-то острое, ломаное, резкое. Да, некрасиво, тут девица была права, и вместе с тем… вместе с тем она была неправа. Парень на планшете был «некрасиво» нарисован, но… красив. Нет, Сэйкити нимало не польстил своей модели. Дик непроизвольно потер подбородок — жидкую поросль на нем художник изобразил совершенно беспощадными твёрдыми штрихами. И нос… Н-да… Однако, несмотря на все это, юноша понял, что встречные девушки оглядываются на него и шепчутся между собой вовсе не потому, что он нелепо одет. И вообще с этим нужно что-то делать: с таким лицом не раствориться в толпе…
      — А ведь умеешь, — продолжала девица, возвращая планшет. — Татуировки у тебя красивые. И вот тут вот височки всё-таки получились очаровательно… — она улыбнулась Дику. — У тебя замечательные височки, почти бачки. Не сбривай их. А вот эту пакость, — она тронула пальчиком его подбородок, — фу, лучше убери.
      — Ила, — нежно сказал Сэйкити, — твои суждения об искусстве — квинтэссенция пошлости, но за это я их и люблю. Ты безошибочный индикатор: то, что тебе противно, не может не быть прекрасным.
      — А ты грубиян, — судя по равнодушному тону девицы, такие пикировки между ними происходили не в первый и даже не в десятый раз. Татуировщик рассмеялся.
      — Пойдем проведаем нашего страдальца, — сказал он, чуть подтолкнув Дика в спину.
      И в момент толчка юношу осенило: Моро. Нет, ни лицо, ни голос не похожи, но что-то общее, какая-то внутренняя трещина…
      — Что с тобой? — обеспокоенно нахмурился художник. — Чего это ты вдруг вспотел?
      — Я… — Дик поморщился. — Со мной все в порядке. Я просто… посижу, если можно.
      — Можно, — Сэйкити раздвинул двери в конце коридора. — Так, ну что у нас тут?
      Страдалец, лежащий на футоне вверх лицом, дышал уже не так прерывисто и мучительно, как час назад. Татуировщик показал Дику на табурет в углу, а сам сел на пол, и… спустил брюки.
      После чего отстегнул ноги. То есть, протезы.
      — Мешают, — бросил он через плечо, склонившись над клиентом и водя пальцем вдоль черных и красных линий. — Хо-ро-шо. Просто великолепно. Краска разошлась как надо, господин Че, и воспаления тоже особенного нет…
      — Ты это называешь «нет»? — клиент охнул.
      — Это нормальный отек, а не воспаление. Пользуйтесь заживляющим гелем — и через неделю приходите на инсталляцию. Дора!
      Двери раздвинулись, на пороге появилась заспанная коротко стриженая девушка.
      — Помоги господину Че одеться и проводи. Карточку — ей, господин Че. Дора, у меня на сегодня никто больше не записан, так что прошу меня не беспокоить до вечера. Если придут новые клиенты — запишешь их сама. Ты же у нас умница…
      Клиент пожал художнику на прощанье руку и удалился. Сэйкити с пульта заблокировал дверь, на руках перепрыгнул через протезы и в одну секунду пересек комнату, очутившись возле бара.
      — Ты так напряжен, будто собираешься дать мне по башке и вычистить сейф, боя, — из бара показалась бутылка какого-то золотистого напитка. — Выпей и расслабься. Или ты в самом деле вознамерился обчистить наш бордель? — Сэйкити-Огата засмеялся. — Брось. Баккарин почти все дела ведет по безналичному расчету. И в этой комнате нет ничего ценней бутылки малабарского брэнди, которое я предлагаю тебе и так.
      Новый ловкий бросок на руках — и Огата снова оказался напротив Дика. Раз — левая рука, не глядя, подхватывает маленький лаковый столик, два — столик становится между ними, три — посреди лаковой столешницы, площадью меньше панели терминала, как будто выросли бутылка и две маленьких рюмки.
      — Выпьем.
      — Нет, я… спасибо, нет, — больше всего теперь Дику хотелось уйти.
      — Да что с тобой? — нахмурился Огата, разливая напиток. — Так не пойдет, боя. Ты меня заинтриговал по самые уши, а теперь, похоже, хочешь удрать. Спешишь куда-то? Или… я тебе противен?
      Дик помотал головой на оба вопроса.
      — Я просто…
      — Извини, мне нравится работать и спать на полу, а с этими штуками, — Огата тронул протез, — просто неудобно. Когда три-четыре часа елозишь вокруг клиента, они — мертвый груз. Двадцать килограмм металлопластика и полимеров, которые приходится тягать за собой. Выполняя при этом, заметь, очень тонкую работу. Я понимаю, что выгляжу мерзко, но…
      — Нет, сударь, дело вовсе не в этом, — Дик набрал в грудь воздуха и выпалил: — С вами хочет поговорить сеу Ройе.
      Огата вздохнул, залпом осушил свою рюмку, потянул воздух носом и выдохнул через рот.
      — Отличный малабарский брэнди, — сказал он. — Пей.
      Дик понял, что проще выпить, чем объяснить, почему и насколько сильно он не хочет.
      — С одной стороны, — сказал Огата, наполняя рюмки, — мне ни капли не хочется встречаться с Ройе. Ну вот ни на столечко. С другой — не буду скрывать, Райан, можно просто Ран, я в тебе заинтересован. А с третьей — вижу, что тебе хочется сейчас лишь одного: рвануть отсюда во все лопатки. И, кажется, единственный способ тебя задержать — это сделать вид, что у тебя есть шанс уговорить меня встретиться с Ройе. А, дьявол. Я знал, что тут какая-то засада. Не может того быть, чтобы судьба вот так прислала ко мне моего Кухулина, не подбросив одновременно какой-нибудь пакости. Боя, ты хоть понимаешь, чего от меня может хотеть Ройе? Или ты, как бедняжка Исаак, взвалил на себя этот хворост, сам не зная, кого тут ведут на заклание?
      — Я понимаю, чего хочет сеу Ройе, — сказал Дик. — И догадываюсь, какую роль должен сыграть сам.
      — Так что ж ты лезешь под нож? — на лбу Огаты прорезалась страдальческая складка.
      — Для меня ножи везде. Я могу только выбрать один из них.
      Огата осушил вторую рюмку.
      — Давай так, — сказал он. — Я завтра утром встречусь с Ройе. Но сегодняшние вечер и ночь — мои. Ты мне позируешь для Кухулина на переправе.
      — Сделка? — Дик наклонил голову.
      — Сделка.
      Они ударили по рукам.
      — Хороший мальчик, — Огата усмехнулся и покачал головой, потом зычно крикнул: — Дина! Дина, сообрази нам чего-нибудь пожрать!
      Только тут до Дика дошло, что золотая накладка на ухе Огаты — мини-терминал с переговорником.
      — Интересно, что бы ты делал, — проговорил Огата, — если бы по экстерьеру мне не подошел.
      — Я бы уперся у ваших дверей, — честно сказал Дик. — И не ушел, пока не получил вашего согласия.
      И очень может быть, добавил он про себя, что это было бы легче.
 

* * *

 
      Становиться своим, оставаясь чужим; становиться чужим, оставаясь своим — вот жизнь синоби.
      Он отказался взять портшез до отеля «Огненные столпы», и теперь шагал по улицам Шорана, неспешно, почти лениво, пропитываясь здешней атмосферой, осваиваясь и усваиваясь, медленно закукливаясь, чтобы утром в гостиничном номере без труда сойти за своего.
      В Шоране ещё ничего не цвело. Через месяц с небольшим, в Сэцубун или около того, должна была начать цвести красная слива. Он улыбнулся, проходя по аллее пока еще голых деревьев, жалких на фоне вечнозеленых пальм и карликовых пиний. Улыбнулся им как друзьям.
      — Наступила зима и пришли холода. Сто цветов растеряли свой пышный наряд. Только слива не хочет сдаваться ветрам — и под снегом цветы алым цветом горят, — продекламировал он вполголоса.
      Алая слива, хун мэй — символ стойкости и терпения, герб дома синоби.
      Сакура, что зацветет позже — символ юной красоты и ранней смерти.
      Мальчик должен быть где-то здесь.
      …Аллея вывела его к центральной площади и алтарю Бона. Он улыбнулся шире, подошел к самому алтарю, прочел надпись: «Помним!». Низко поклонился. Купил в прилегающем киоске курительных палочек и зажег. Мусорная корзинка, задвинутая за алтарь, была уже до половины заполнена огарками. Перед алтарем Бона всегда дымились курения.
      Памятник был великолепен. Северин Огата — редкий, неподдельный талант. Просто-таки до слез жаль зарывать такой талант в землю.
      Отсюда до отеля было еще два квартала. По указаниям навигатора он двинулся в сторону суда, усмехнулся и покачал головой при виде многочисленных любителей судебного зрелища и нарабия, торгующих местами в очереди, поболтал с их агентом и узнал, что самое интересное он уже пропустил: сегодня Максим Ройе затребовал исполнительный лист.
      Детонатор сделал свой ход — значит, он прибыл вовремя; еще чуть-чуть — и опоздал бы.
      Жаль, что к Детонатору не удалось внедрить своего человека.
      Он шагал по городу, вдыхая запах моря с серным привкусом горячих источников, и пытаясь различить в этом запахе привкус надвигающейся беды.
      Под бедой он подразумевал не то, что могло разразиться в ближайший месяц — в конце концов, Сэцубун на то и Сэцубун, чтобы перетряхнуть застоявшийся мир. Это еще может стать бедой — но совершенно не обязательно.
      Беда будет, если в Сэцубун не произойдет ничего. Если расстановка сил в клане Сога останется прежней, если верхушка будет вести себя со своими так же, как вела себя на Сунагиси — то и кончится тем же. И вишни, что зацветут через месяц после Сэцубуна, будут красными, как хун мэй.
      Он оглянулся перед воротами отеля. Город Шоран, тёплый и лёгкий, немного шалый горьковато пахнущий, начал становиться «своим».
      Он шагнул в отель, под матерчатый купол холла. Усеянную золотыми искрами поверхность постоянно колыхали сквозняки, и по всему помещению бегали веселые блики. В центре, как и обещало название, располагались огненные столпы — семь высоких колонн из синтетического красного камня, полного внутренним огнем, светящегося от тепла. На эти колонны опирались несущие конструкции купола. Он коснулся ближайшей — а когда отнял руку, на камне остался светлый отпечаток ладони, который постепенно угасал, остывая.
      — Сударь… — перед ним склонился гем-слуга, но не получил ручной клади и указал протянутой было рукой в сторону конторки: — сюда, пожалуйста….
      За конторкой сидел уже человек. В Шоране в сфере обслуживания работало мало гемов. Гораздо меньше, чем в Пещерах и в Нусе на Сэйрю.
      — Я хочу остановится у вас до Сэцубуна и провести здесь праздник, — сказал он, протягивая свою идентификационную карту.
      — Большая честь, — автоматически ответил служащий, принимая карту и вкладывая в прорезь регистрационного терминала. Потом прочел имя будущего постояльца в регистрационной форме. Изумленно приоткрыл рот и поднял глаза. Снова посмотрел на имя — и снова на клиента.
      — Вы…?
      — Я, — он протянул руку, забрал карту.
      — Большая честь! — служащий встал и поклонился, только что лбом не впечатавшись в консоль. — Номер экстра-люкс?
      — Ну что вы. Я всего лишь синоби на отдыхе.
      — Но…
      — Обычный номер. Если вы хотите оказать мне услугу — подальше от онсэна, поближе к пруду. Не люблю шума.
      Регистратор просмотрел карту номеров.
      — Есть отличный номер на берегу пруда! — радостно возвестил он.
      — Беру.
      Еще один момент инициации в свои — узнавание. Он решил, что так будет лучше, и старуха одобрила. Он мог прикинуться кем-то еще: стариком, женщиной, планетником, даже гемом. Но предпочел воспользоваться возможностью, которая предоставлялась синоби очень редко: побыть самим собой.
      Впрочем, она предоставлялась так редко, что большинство не помнило, что это значит — быть собой. Ему в какой-то степени повезло: иногда бывали востребованы его собственные имя и внешность. В последний год — особенно.
      Номер достался хороший: как и обещали, далеко от онсэна, где вечером непременно будет разгул, пьянство, девки и гейши — одним словом, шум, — близко к пруду, окутанному звукопоглощающим силовым полем, и, что еще важнее — к внешней стене, которую можно, удирая, рассечь флордом или прожечь в ней дыру плазменником. Он не думал, что придется удирать — но место для логова всегда нужно устраивать исходя из этого. А вещи, которые собираешься оставить в номере, подбирать исходя из того, что их непременно перетряхнут…
      Он переоделся в легкий вечерний костюм и пошел бродить по улицам. Ближе к ночи планировалось еще одно переодевание — и визит в дом Белой Ветви, резиденцию лордов Сога.
      Она была видна отсюда, из гостиничного парка, поскольку стояла на возвышении. Он смотрел, прислушивался к себе и чувствовал… ничего не чувствовал. Он был синоби, и прошлое у него появлялось лишь тогда, когда это нужно было клану синоби. Именно такое, какое нужно клану. Некоторые свои «легенды» он забывал сразу после окончания дела, чтобы не засорять мозги. Некоторые, используемые часто — помнил всегда и готов был воспроизвести в любой момент, со всеми красочными подробностями, которые дает лжепамять, созданная наношлемом. Подлинные воспоминания были всего лишь одной из легенд, не хуже и не лучше других.
      Если придут имперцы и этот город падет, ему будет жаль — но не больше и не меньше, чем любой другой город Картаго. Не больше и не меньше, чем утраченный Тайрос с его ледяными лабиринтами и туфовыми кавернами. Он будет сражаться за этот город — но только если его направят сюда и здесь выпадет принять бой. На любом другом участке он будет сражаться точно так же.
      Он снова шел по улицам прогулочным шагом, петляя как бы бесцельно, а на деле отслеживая уже возможное наблюдение, прежде чем прийти на явку к постоянному резиденту, чтобы получить от того информацию «с земли». Отследить слежку, явиться на явку, сделать сделку… Рутина. К нему непременно подвесят «хвост», и он отнесется к этому «хвосту» со всем возможным уважением — но только после визита в Дом Белой Ветви.
      Все так же, прогуливаясь невзначай, он прошел мимо «Горячего поля».
      Остановился, закурил, уронил из рукава «нюхача». Пошел дальше.
      Через семь минут в наушнике прозвучал сигнал: «нюхач» уловил тембр голоса, на который его настроили.
      Мальчик был там…
      Он не сбавил шага. Теперь, когда выяснилось, что слежки нет, можно было идти на явку.
      Сувенирный магазин Нарсеса располагался точно на границе между респектабельным центром и портовым районом, в большом торговом комплексе, между баром «Алоха» и департо. Посетителей департо было много, но в магазин Нарсеса, хотя находился он, казалось бы, на бойком месте, мало кто заходил. До войны Биакко был курортным центром Рива. Горячие источники зимой, пещерные пляжи летом — сюда летели со всех трех континентов и с ледяного Тайроса. Тогда Нарсес в обилии продавал коралл и жемчуг с плантаций, раковины и чучела рыб, когти кракенов и моржовые бивни, шкуры снежных троллей… Сейчас его магазинчик служил только прикрытием для побочных — и не всегда законных — махинаций.
      — Доброе утро, — обратился он к девушке за прилавком. — Мне сказали, что у Нарсеса сейчас продается антикварный игольник времен колонизации, резная рукоять из синего агата. Я хотел бы взглянуть.
      — Н-не знаю, — чуть запинаясь, проговорила девушка. — Отец ничего мне не говорил, подождите минуту…
      Нарсес появился через одиннадцать секунд. С момента последней встречи он не изменился — только седых волос стало больше. Дочь его изменилась, конечно. И никак не могла понять, кого же напоминает ей гость — а напоминал он лицо, то и дело мелькающее в светской хронике, обрамленное платиновыми волосами — как у него, только вьющимися крупной волной.
      — Вы спрашивали игольник? Это большая редкость, в открытую продажу я его не предлагал — не каждый может оценить. Пойдемте, я покажу.
      Они прошли во внутренние помещения, Нарсес закрыл за собой дверь.
      — Необычайно рад тебя видеть.
      — Я тоже.
      Нарсес включил чайник.
      — Пампушки черствеют быстрее, чем я успеваю их готовить, — сказал он, доставая чашки и веничек. — Ты уже в курсе, что Ройе затребовал исполнительный лист?
      — Да, об этом шумят нарабия.
      — Это отвлекающий маневр. Детонатор где-то подобрал и пригрел Апостола.
      — Вряд ли для того, чтобы беседовать о Писании, — улыбнулся гость.
      — Они фехтуют каждый день.
      — Пауль — очень хороший человек и очень плохой фехтовальщик, — гость следил, как Нарсес насыпает в чашки «порох», заливает кипятком и взбивает веничком. Старуха поморщилась бы при виде такого надругательства над правилами чайной церемонии, а для Нарсеса не имело значния ничего, кроме вкуса. — А Детонатору может понадобиться секундант.
      — Полагаешь, он захочет решить дело поединком?
      — Даже если не захочет. У них нет выбора. До Сэцубуна они должны успеть оспорить решение в высшей инстанции — то есть, у тайсёгуна лично. Тайсёгун их в этом жестоко разочарует — и тогда у них останется только один способ протянуть время: убить Ройе, но так, чтобы при этом тайсё не имел к чему придраться.
      — Но что они на этом выиграют?
      Нарсес улыбнулся.
      — Подпевала в последний год зачастил на станцию Тэсса и очень активно трясет костями перед рейдерами. Мне кажется, что не один Шнайдер готовит свой маленький Эбер.
      — Храм знает об этом. Ты не набрал погремушек?
      — Недостаточно, чтобы сглазить Нуарэ и Дормье.
      — Это плохо.
      — Я всего лишь смертный и делаю, что могу. Две моих кошки, посланные на Тэсса, погибли. Я жив, так что меня еще не запылили — но…
      — Входит ли в шабаш госпожа Огата?
      — Скорее нет, чем да. Думаю, они собираются оставить её тут, в качестве козла отпущения.
      Гость допил чай и поставил чашку на стол — а сто стола взял положенный туда Нарсесом игольник с резной рукоятью из синего агата.
      — Ты идешь в «Горячее поле»?
      — Конечно. Как-никак, у меня там брат.
      — Не слишком ли рискуешь? Думаешь, Джемма поверит в ваши братские чувства?
      — Думаю, соглядатай Нуарэ подтвердит ей, что со стороны наследника не приходится ждать ничего, кроме особо грандиозной пьянки. И я приму в ней посильное участие.
      — Не переусердствуй. Почему ты все время улыбаешься?
      — Жизнь кажется мне полной иронии, Нарсес, — он протянул хозяину магазина два свертка плотной цветной бумаги из гаса. — Этого достаточно за антикварный игольник?
      — Немного не хватает, но покупателя найти трудно, приходится сбавлять цену. У меня тяжелые времена, друг. Дочь подумывает перейти на работу в бордель.
      — Почему нет? Она милая девочка, у нее может получиться то, что не выгорело у твоих людей.
      — Одна из тех кошек была женщиной. Очень опытной.
      — Там, где заподозрили женщину, могут не заподозрить подростка. Нарсес, она на два года старше Апостола. Она справится.
      — Это приказ?
      — Распоряжение, — гость пристегнул игольник на пояс. — Дольше задерживаться не могу, люди Нуарэ уже должны знать, что я здесь. Пора навестить маму.
      …В гостинице он с удовольствием обнаружил, что его ждут.
      — Господин Нуарэ, — он поклонился.
      — Ринальдо, мальчик мой! — консорт госпожи Огата распахнул ему объятия. Пришлось задержать поклон.
      Он давно уже не держал зла на мать, но этого человека продолжал ненавидеть. Мать всего лишь уступила своей слабости — когда поддалась чарам Бона и когда не устояла под давлением мужа и отжала нежеланного ребенка синоби. Было время — маленький Рин пестовал обиду на мать, плача в тишине детского дортуара — но оно давно прошло. Теперь он не любил мать — но и гнева на нее не испытывал; он не испытывал вообще ничего, кроме некоторой жалости к женщине, попавшей в скверную историю и не знающей об этом.
      Но Нуарэ отличался свойством, отвратительным Огате и лично, и профессионально: он моментально находил оправдания любому своему действию. Оставайся эта черта просто индивидуальным мозговым вывихом — она была бы терпима. Но Нуарэ вольно или невольно сформировал вокруг госпожи Огата среду, из-за которой его мать если не полностью утратила связь с реальностью, то наблюдала эту реальность через сильный искажающий фильтр…
      — Неужели старуха отпустила тебя провести отпуск в семейном кругу? — Нуарэ опустил руки и сел в кресло, закинув ногу за ногу. Рин устроился напротив, через низкий столик.
      — Что вы. Разве у синоби бывают выходные и отпуска, — ответил он в тон. — Я здесь по делу. Невеста императора хочет посетить своего дедушку. Я, как синоби и её брат, должен проверить, насколько безопасным будет ее визит где-то около Сэцубуна.
      — Категорически не советую тащить сюда ребенка в Сэцубун. Разве что к этому времени мы сделаем Шоран безопасным.
      — Что вы имеете в виду?
      — Да брось, не может быть, чтобы ты не знал, — Нуарэ нахмурился. — Эта свинья Ройе вонзил нам нож в спину.
      — И что вы намерены предпринять по этому поводу?
      — Пока лично тайсёгун будет рассматривать нашу апелляцию, Ройе не имеет права и пальцем шевельнуть. Но он уже стянул в город всю свою банду.
      — Вы полагаете, именно он станет инициатором беспорядков?
      — На сто процентов уверен.
      — Но ему это невыгодно.
      — Как раз ему-то и выгодно. Если он сможет выставить нас изменниками перед тайсёгуном, и Шнайдер введет на Биакко войска…
      — То в первую очередь сам тайсёгун окажется в очень неловком положении. Впрочем, — Рин поднялся, — это не мое дело. Моя задача — безопасность сеу Элисабет. Не откажете ли вы мне любезность сопроводить меня в губернаторскую резиденцию?
      — Рин, малыш, я для этого здесь! — Нуарэ снова сделал широкий жест руками.
      — Мне необходимо переодеться. Вы подождете здесь или в моем номере?
      — Пожалуй, здесь, — Нуарэ щелкнул пальцами, подзывая гема. — Бокал «Шато Ноэль», 54-го года, а если нет — любого другого.
      Рин с легким поклоном удалился в свой номер.
      Быстрый холодный душ. Переодевание. Гостиница высшего класса — пока он ходил, обслуга уже выгладила парадное платье до хруста и развесила в шкафу.
      Прямые брюки, туника, хаори с гербом клана синоби. Вот и гадайте, любимая матушка и господин Нуарэ — при исполнении я или все-таки нет? Любому ясно, что синоби при исполнении ни в коем случае не наденет гербового хаори, но точно так же любому ясно, что синоби при исполнении будет изо всех сил стараться, чтобы окружающие думали, что он не при исполнении. Так на работе я или нет? И бывает ли синоби не на работе?
      Напустив на себя официальный вид, Ринальдо Огата покинул гостиницу и сел вместе с Нуарэ в губернаторский портшез.
 

* * *

 
      Переход от жарких объятий к вооруженной угрозе не показался бы резковатым разве что очень хладнокровному человеку. Особенно на выходе из туалета.
      Дик не был хладнокровным, он просто устал смертельно. И когда его порывисто обняли, назвав «Ани!» и окатив со всех сторон шелком и ароматом, а потом так же порывисто оттолкнули, да еще и пистолет приставили — он подумал, что в этом месте, наверное, надо бы удивиться и испугаться, но не сделал ни того, ни другого. Достаточно того, что удивлена и напугана женщина с игольником. Удивление, испуг и игольник — опасное сочетание.
      — Я не вор, — сказал он первое, что пришло на ум.
      — Отрадно, — сказала женщина холодным голосом. Свет в коридоре зажегся при ее появлении — то есть, дом опознал ее как свою — и теперь она стояла спиной к световоду, так что Дик видел главным образом силуэт. Это хозяйка, сообразил Дик.
      — И я не ваш сын.
      — Это я тоже поняла. Кто ты в таком случае?
      — Я это… — юноша проклял свою память, в которой то и дело терялись нужные слова. — Позер.
      Женщина опустила игольник. Ее плечи дрогнули в беззвучном коротком смехе.
      — Ты хотел сказать — натурщик?
      — Да, — облегченно сказал Дик. — Понимаете, ваш муж… он вдруг уснул прямо посреди работы. Ну, я подождал немного, потом оделся, его одел…
      — Ты хочешь сказать, что он раздевался зачем-то? — брови женщины выгнулись, как луки.
      — Ну… он увидел, что мне нелегко сидеть перед ним без одежды и решил, что я буду напрягаться меньше, если он разденется сам. Я… не мог ему ничего объяснить.
      — Понятно, — женщина коснулась сенсорной панели, вроде бы не глядя на Дика, но стоило тому шевельнуться, как игольник снова поднялся.
      — Я не убегаю, — вздохнул юноша. — У меня там и ботинки, и плащ, и сумка…
      — Что ж, заходи, — игольник показал на дверь.
      Увидев на полу укрытого одеялом Огату и планшет с незаконченным наброском под его рукой, женщина вроде бы успокоилась. Подняла планшет и пролистала изображения, глядя на Дика после каждого нажатия на сенсор — словно сверяла изображение.
      — И на всем его теле не было ни одной волосинки, которая прошла бы в игольное ушко, потому что на каждой застыла капелька алой крови, — проговорила она, пряча планшет и игольник в ящик стола. Потом шагнула к Дику, снова сжала его в объятиях и поцеловала совсем не по-матерински.
      И вот тут уже Дик удивился до крайности.
      — Э-э-э… — только и смог сказать он, вновь оказавшись на воле и показывая на мирно сопящего Огату.
      — Когда прошел слух, что ты жив, я поклялась, что сделаю это, если тебя встречу, — женщина улыбнулась. — Я бы сделала это у него на глазах, он знает. И поймет, — женщина усмехнулась и протянула ему руку. — Баккарин.
      — Райан. Так будет проще. Я уже привык к этому имени. Вообще-то… то, которое известно тут всем — не очень настоящее. Настоящее — Райан.
      — Ты родился в пятьдесят седьмом-пятьдесят восьмом, — к улыбке Баккарин добавились горькие морщинки. — Тогда каждого второго мальчишку называли Райаном… Помоги мне перенести Северина на кровать.
      Чего-чего, а кровати здесь и близко не было. Но по этому поводу удивляться осталось совсем недолго: новое нажатие на сенсорную панель — и стена против двери отодвинулась, открывая вход в спальню.
      — Ну, ты за плечи, я за ноги — взяли! — скомандовала женщина.
      Безногий Огата был не так уж тяжел. Дик — не в первый раз за вечер — вспомнил брата Томмигана. Его шутку о том, что со своим урезанным весом он пропал бы без спарринг-партнера, если бы «Ричард» не подобрал маленького Ричарда… Как и Огата, он не любил свои протезы, предпочитая по мастерской перемещаться на свисающих с потолка стальных петлях, ловко перебрасывая себя со стола на стол. А еще он, как и Огата, всегда ходил на протезах в туалет — и по той же причине: «Пока можешь, лучше делать это стоя».
      — Ну вот, — Баккарин устроила спящего на подушке, запахнула раскрывшиеся полы халата и укрыла его одеялом. — Теперь проспит до утра. Он бывает совершенно беспощаден к себе. Да и к своим натурщикам, когда работа у него идет… А особенно когда не идет.
      — А к вам? — не удержался Дик.
      — Он старается быть со мной как можно мягче, — вздохнула женщина. — Иногда так старается, что больно смотреть. Ты хочешь есть? Пить? Это ведь тяжелая работа. Я знаю.
      — У меня руки слегка дрожат.
      — Рукоять пылесоса должна была изображать копье Га Болг?
      — Да, наверное.
      — Ты не ответил на мой вопрос о еде.
      — Да меня покормили вообще-то. Спасибо.
      — Тебе есть куда идти?
      — Да. Но стоит ли сейчас. Понимаете, я должен устроить одну встречу. Если бы не это — черта с два меня бы кто-то заставил позировать. А господин Огата взял да уснул.
      — Называй его Сэйкити. Девочки не знают, кто он такой. Что за встреча?
      — Меня прислал господин Ройе.
      — Вот как, — Баккарин фыркнула, отбросила волосы за спину. — Земля горит под ногами, теперь мы стали нужны Ройе…
      Словно отзыв на ее слова, пол дрогнул и качнулись стены. По шелковым потолкам пошла волна, из общих помещений донесся притворно-панический женский визг и пьяный хохот.
      — Прелесть хорошо поставленного дела, — Баккарин поднялась и кардиган стек с нее, почти упал на пол — но в последний миг был пойман ногтем, — состоит в том, что можно оставить все на людей и уйти, когда хочется. Все будет крутиться. Мне нужно принять душ и подумать — а ты, если хочешь, возьми что-нибудь в холодильнике.
      Она бросила кардиган на кресло и исчезла в душевой комнате. Дик присел на кресло, стараясь не касаться шелкового великолепия. Ему тоже нужно было подумать.
      Больше всего, надо сказать, он хотел, как Сэйкити — завалиться спать и забыть весь мир. Художник замучил его, заставляя принимать неловкие, напряженные позы и замирать на полчаса кряду, а то и дольше — но хуже всего при этом было не монотонное усилие, и не то, что приходилось сидеть, черт побери, голым, а взгляд. Огата смотрел как Моро. Не похотливо, нет — а так… Словно тело юноши было зашифрованным сообщением, которое позарез нужно прочесть. Хитрым механизмом, который нужно было разобрать. Только Моро хотел все перебрать и сложить по-своему, а Огата — зарисовать и открыть миру всю механику: чертежи, схемы, вот — глядите!
      Сэйкити не был молчаливым художником, и Дик успел вкратце узнать историю героя, для которого послужил моделью. Кухулин у брода, один мальчишка против целой армии. В те времена в тех местах, сказал Сэйкити, война проходила с кучей условностей, и вражеские воины не могли ломануться на него всем базаром, а выходили к нему на поединок по очереди. Это несколько облегчало ему тактическую задачу удержания брода, но, поскольку их была целая толпа, ему приходилось там крутенько. А его король, его друзья и соплеменники отсиживались в это время в замке, страдая недугом уладов. Недугом чего-чего? Уладов, и не верти головой, трам-тарарам, а то я тебе ее сверну на сторону, и будешь так ходить всю оставшуюся жизнь. Улады — так называлось его племя. Когда-то они совершили подлость по отношению к одной женщине. Заставили ее бежать наперегонки с конями, а она в это время была беременна… Она умерла в муках, но перед смертью успела их проклясть, и в силу этого проклятия всякий раз, как на них нападали враги, их воины мучились как женщины в родах. Проклятие не коснулось одного лишь Кухулина, так как он в то время еще не родился, и пришлось ему отдуваться за всех… Понимаешь, о чем я? Кажется, понимаю, мастер Ога… Кхммм!!! Извините, мастер Сэйкити. А раз понимаешь, то и не вертись как… каппа в садке. Знаешь, что я думаю, боя? Нет, сэр. Я думаю, что его там просто бросили. Этот недуг уладов… на самом деле простая трусость. И знаешь, чего они боялись? Не смерти, нет. Они боялись, как бы не вышло хуже. Хотя казалось бы, куда уж хуже… Но ими владел страх, и поэтому все они, не сговариваясь, зажмурились от срама и сказали каждый себе: да. Пусть он умрет, а не мы. И знаешь, что мне еще кажется, боя? Они ненавидели его. Король — за то, что он был лучше, и моложе, и смелей. Воины короля — за то, что их жены любили его… Мне кажется, он это понимал, когда шел к броду. Понимал, что они боятся врага, но еще больше боятся и ненавидят его самого. Что никто не придет на помощь. Ты знаешь вкус этого одиночества, боя. И я хочу, чтобы каждый увидел его на твоих губах… Нет, не надо кривиться, будто тебе сунули осьминога в штаны. Просто представь себе этот брод. Вражеские знамена на том берегу, колесницы и костры, палатки, множество разномастных коней и пестрых одежд — а ты здесь один, если не считать свеженького покойника, ты ранен и устал, смертно устал, ты отнимаешь жизни у людей, против которых ничего не имеешь, а они атакуют тебя лишь потому, что жадная похотливая баба обещала им награду за твою голову. И за твоей спиной никого. Даже твой старый друг сейчас на том берегу — польстился на золото. Может быть, тебе завтра придется его убивать — и ты его убьешь, непонятно ради чего. А кто его знает — может, ты его уже убил? Может, это он остывает у тебя под ногами? Тебе противно все это. И если кто-то спросит тебя: почему ты еще не ушел с этого брода? Почему не предоставил им самим разгребать свое дерьмо? — ты бы не нашелся, что ответить…
      Отчего же, сэр. Я бы нашелся. Мне просто некуда уходить, мастер Сэйкити… Совсем некуда.
      Сэйкити успел еще рассказать, что задумал эту скульптуру давно — в корабельном госпитале Синдэна, между операциями по вживлению в культи нейроконтактов и разными стадиями фаллопластики. Ему тогда это казалось забавным — всю жизнь хотел стать скульптором, а стал скульптурой. Синдэнский медик, который слегка заскучал, когда все легкие раненые повыздоравливали, а тяжелых в состоянии криостаза отправили в орденскую командорию, был рад вспомнить свою светскую квалификацию пластического хирурга. Северин Огата на два месяца стал его любимой игрушкой. Сначала, боя, мне хотелось повеситься. Я собирался это сделать, как только переведут из реанимации в отдельную палату… Но в одну прекрасную ночь я вдруг подумал — какого черта? Ведь руки-то целы. И наконец-то могут делать то, что им хочется. Ну, не смешно ли, боя — нужно было попасть в плен, чтобы оказаться вдруг на свободе. Я согласился на многоступенчатую операцию — а между делом изучал, что у них в архивах нашлось по искусству, и рисовал, восстанавливал навыки… А в анатомии меня наставлял тот же доктор. Майор Кеола, пошли ему Боже всякого хорошего…
      Когда он говорил о своих планах самоубийства — Дик вспомнил о Рэе, который тоже попал в плен на Андраде, и подумал: а ведь они могли встречаться. Помнил ли капитан Огата в лицо всех своих подчиненных-морлоков? Это ведь было одно лицо… а имя Рэя Порше ничего ему не скажет — разве что напомнит название десантного корабля…
      Дик совсем уж было собрался рассказать Огате про своего друга — как тот внезапно заснул. Выглядело это страшновато: скульптор вдруг выронил планшет и завалился на бок. Юноше ничего не осталось, кроме как завернуть его в халат, прикрыть одеялом, одеться самому и ждать, пока он очнется.
      Видимо, Сэйкити всех здесь приучил к тому, что его лучше не беспокоить во время работы. Ни одна служанка не постучалась в дверь, никто не попытался связаться с художником через домовый терминал. Прошел час, другой — передние комнаты заполнялись народом, и когда где-то внутри дома открывались двери — до Дика доносились музыка и пение: в борделе начиналось то, что с натяжкой можно назвать «рабочим днем».
      Время шло, а Сэйкити не просыпался. Дику пришлось выбираться из его мастерской — сначала в поисках туалета, потом — места, где можно спокойно покурить. Ткнувшись в дверь ровно напротив мастерской, он обнаружил выход в крохотный садик, посреди которого находилась еще одна работа Огаты: статуя полураздетой (именно так: не полуобнаженной, а полураздетой) женщины, полулежащей, с кубком вина в руке. Ее тело было полно самых дерзких обещаний; полные губы, приоткрывшись, ждали вина или поцелуя, но пустые глаза не выражали ничего. Камень статуи, какого-то ржавого цвета, подчеркивал вызывающую откровенность грудей и бедер женщины, грубую роскошь ее диадемы, браслетов, ожерелий… Одежды срывались с покатых плеч жесткими, ломкими складками; тяжелые кудри красавицы текли по этим складкам, словно водопад по уступам — казалось невозможным, что они изваяны из одного куска. Многослойные рукава соскользнули к локтям — и если смотреть сзади (Дик обошел статую по кругу), то казалось, ткани сковали ей руки, а браслеты похожи на кандалы. При всей откровенности позы и жеста, при всей красоте эта женщина вызывала не похоть, а скорее злость, если смотреть спереди, и жалость — если сзади.
      И вот теперь Дик знал, что фигура и волосы этой женщины — это фигура и волосы Баккарин, а вот лицо не ее. «Вавилонская блудница», — назвал Дик про себя статую. Интересно, чье же у нее лицо?
      …Дверь в душ открылась — и жена Сэйкити, свежая и еще более красивая, вошла в спальню.
      — Искупаться не хочешь?
      — Я тут, кажется, на сто лет вперед накупался, — сказал юноша.
      — А, онсэны… — женщина улыбнулась. — Знаешь, что… за этим домом, я уверена, следят. Если кто-то выйдет отсюда ночью и направится к Ройе — может выйти нехорошо, так что оставайся-ка ты здесь до утра, а там придумаем, как тебя вывести…
      — А… где? — осторожно спросил Дик. Баккарин пожала плечами.
      — Это бордель. Здесь, как в большой семье — всегда найдется место для еще одного.

      Женщина была, как и большинство простолюдинок, небольшого роста, пухлая и темноволосая. Держалась она с большим достоинством, но не без той скованности, которую планетники нередко ощущают в присутствии космоходов, особенно из старинных и знатных родов. Звали женщину Ашерой Михра, и она сама искала встречи с Роксаной Кордо, главой императорской комиссии по положению гемов — что было довольно нетипично: обычно хозяева гемов от таких встреч всячески уклонялись и увидеться удавалось только в здании суда.
      Рокс жестом пригласила посетительницу сесть и налила ей минеральной воды, чтобы та чувствовала себя непринужденней.
      — Мы занимаемся гемами, которые страдают от жестокого обращения. В первую очередь, — сказала Рокс. — Поэтому появления хозяина здесь по собственной воле… необычная вещь.
      Не то чтобы совсем необычная, добавила она про себя. Здесь в последнее время каждый день по собственной воле кто-то появлялся — поскандалить. К счастью, Рэй Порше и старый Скимитар могли деликатно и почти безболезненно скрутить и вынести из офиса посетителя любой весовой категории.
      — Спасибочки вам, — сказала женщина, но к стакану не прикоснулась. — Так я насчет своей гем-девушки, Тануки…
      Рокс кивнула, поощряя говорить дальше.
      — Я её сама не бью и даже в полицию редко посылаю, будьте покойны, — сказала женщина. — Да если хотите, она сама вам скажет… Никогда этого у меня не водилось…
      — Я вполне готова вам поверить, — сказала Рокс. — Но всё ещё не понимаю причины вашего визита.
      — Ага, о причине-то всё и дело, — трактирщица прочистила горло. — Видите ли… Задурил он ей голову. Вот всё дело в чём — заморочил мне служанку.
      — Э-э… кто именно? — Рокс почувствовала кисловатый привкус. Гем-служанки или работницы-тэка порой становились жертвами соблазнения или насилия со стороны людей. В последнее время даже не «порой», а ужасающе часто — Рокс познакомилась с динамикой этого процесса в полицейской статистике благодаря Исии. Бог весть почему подонки делали это — услуги проституток неуклонно дешевели, и при свободных нравах простолюдинов только полный ублюдок не мог бы найти себе женщину бесплатно. Наверное, гемок насиловали именно такие… Если у жертв был на тот момент отработал депо-имплантант и они беременели, эти беременности искусственно прерывали. Как правило. Но случалось, что дело выплывало наружу только с родами. По законам дома Рива, таких детей стерилизовали во младенчестве, и в дальнейшем они присоединялись к рабам. От гем-рабыни не мог родиться свободный человеческий ребенок.
      Рокс находила эту практику отвратительной. Если Танука беременна от человека, ее нужно укрыть в Салиме и младенцу тоже, когда он родится, предоставить убежище…
      — Да пацан этот имперский, — госпожа Ашера понизила голос. — Ну, Суна Эрикардас, да вы его знаете…
      Роксана Кордо почувствовала толчок под ложечкой. А откуда…?
      — Его все знают, — тем же заговорщицким тоном добавила женщина. — Он ко мне захаживал. Аппаратура-то у меня — старьё, часто рук просила. А рук ему было не занимать, умел заставить вещи работать. И вежливый такой всегда, уважительный… Кто ж его знал! Мягко стелил, одним словом. Ну и совратил её… за моей спиной.
      — В каком смысле совратил? — сухим ртом спросила Рокс.
      — Да Богом своим распятым запорошил все её куцые мозги! Вот ведь непонятливая вы какая! — всплеснула руками женщина. — Ох, что это я — простите, простите!
      — Нет-нет, ничего, — у Рокс отлегло от сердца, — продолжайте.
      — Так я и говорю: сбил ее с последнего толку. Имя придумал. И накрутил в башке, что вроде она тоже человек и права имеет… А тут указ об элиминации, и идут такие разговоры, что скоро будут тэка стерилизовать…
      Рокс, прикрыв глаза, кивнула. От своих медтехников она знала, что программа стерилизации для тэка — дело решенное, и откладывается лишь по организационным причинам.
      — …А для меня ж это погибель, — продолжала матушка Ашера. — Я ж не молодею, а от Илихау — это сына моего так зовут — проку никакого. В отца удался — и руки не тем концом растут, и в черепушке ветер… Если я приболею или устану — кроме Тануки, управиться некому. И купить себе второго помощника я уж никогда не смогу. Словом, решила я свести Тануку, чтобы принесла детеныша, пока за нас с этим указом не принялись… Договорилась с Истер, это соседка одна, у неё парень, заплатила ей, все честь по чести, и тут эта дура берет и упирается: я не могу с чужим, у меня муж есть. Какой-то из муниципальных. Нет, ну вы видали? Муж у нее!
      — Надо думать, его тоже сбил с толку Суна, — Рокс уже начала раздражать эта женщина.
      — Точно! — гостья звонко шлепнула себя по ляжке. — Как в воду глядите, барышня! Я сначала её прибить хотела — не всё ли ей равно, дуре, они же все на одно лицо! А потом думаю — да какая разница, от кого она принесет, от соседского или от этого, муниципального… Ну и не прибила…
      — Я всё ещё не понимаю, чего вы хотите от меня, — устало проговорила Рокс.
      — Так я как раз до этого и дошла! С Истер я сделку-то разорвала, даньги назад потребовала, а она возьми, стерва, да и стукни на меня, что это, мол, я сама и позвала Апостола Крыс, и привечала его всегда, и сын мой с ним знался… В общем, прижали меня со всех сторон, а я ведь совсем недавно ещё и штраф за сына заплатила… Я к инспектору Исии, по старому знакомству, да вы тоже его знаете — что делать? Он-то мне вас и присоветовал!
      — И чем же я могу вам помочь?
      — Так девку-то у меня забрали! В тюрьму забрали, в гемский загон, куда бесхозных отдают! А я ж без нее как без рук! — с госпожи Михра слетело все тщательно собранное достоинство. — Помогите мне ее вернуть!
      — Погодите, постойте — Рокс помотала головой. Картина наконец-то прояснилась, но, кажется, госпожа Ашера Михра не понимала, какие у нее перспективы. — Мы не можем забирать гемов просто так откуда бы то ни было. Мы имеем полномочия забирать только тех, кто стал жертвой жестокого обращения.
      — Она стала! Она стала! Я ее вчера видела, на ней лица нет — а она ведь уже с детенышем! Бьют их там — а ну как она выкинет? А ну как помрет? Я же с ног сбиваюсь, что делать-то?
      — Но когда мы ее заберем, она к вам не вернется, — сказала Рокс.
      — Как это не вернется? — опешила матушка Ашера. — Она же моя! И детеныш мой!
      — Погодите, — сказала Рокс. — Поймите, существует закон. Если мы заберем ее в Салим — это значит, что мы забрали ее из-за жестокого обращения. Но если она уже конфискована у вас — мы не сможем ее вам вернуть.
      — Как же так? — всплеснула руками женщина. — Что ж тогда Исия мне говорил, чтобы я к вам-то обратилась?
      — Исия… — Рокс потеребила стило. — Он умный человек и явно что-то имел в виду. Я поговорю с ним, госпожа Михра. Свяжитесь со мной завтра, — она протянула женщине карточку. Та вышла, пятясь и кланяясь.
      Рокс прошлась по кабинету, потерла лоб, скомандовала автосекретарю связаться с Исией и получила ответ, что господин Исия не принимает вызовы. Рокс продиктовала сообщение для Исии, и решила, что имеет смысл поговорить с Сильвер.
      …Дик написал ей из Космопорта Лагаш об имперской военнопленной, психотерапевте с грудным младенцем. Кроме нее, из Лагаша нужно было забрать Рэя Порше. Рокс не застала Дика и Габо — пока ее глайдер добрался до Лагаша, навеги были уже в море. Но он успел оставить в городе свой след: Рэй познакомил ее с Гедеоном, армейским морлоком, и с тэка Иоанном. В полуразрушенной церкви на полигоне, куда ее ночью тайно провели тэка, Рокс увидела потрясающую роспись: небо, полное разноцветных летучих рыб.
      Рокс назначила переговоры с комендантом Лагаша и попросту перекупила Сильвер, как в свое время доктора Монтеро. Эта женщина оказалась не менее ценным приобретением, и очень своевременным: Роксана уже начала чувствовать признаки нарастающего неблагополучия в среде гемов.
      Этого следовало ожидать — они оказались именно в той ситуации, которую переносили хуже всего: перемены, источник постоянного стресса. Кроме того, они привыкли работать, а в Салиме работы уже не хватало на всех. Рокс была слишком занята работой в комиссии. Керет ловко сыграл, превратив её в имперского чиновника — ничего лучше и придумать нельзя, чтобы спутать человека по рукам и ногам. Теперь ее дни были заполнены до отказа встречами, составлением документов, изучением законов, регламентирующих деятельность ее департамента и набором штата сотрудников — и среди всего этого нужно было как-то выкраивать время непосредственно на гемов. Для разговоров с друзьями и обсуждения текущих дел осталось только обеденное время.
      — Я полагаю, — сказала за обедом Сильвер, выслушав историю Ашеры, — что Исия имел в виду именно это. Промысел на стороне. Гемы — те, кто этого хочет, конечно, — будут работать, мы будем получать их зарплату — «деньги на содержание», как здесь говорится, но передавать её им самим.
      — Рэй, а что ты думаешь? — Рокс повернулась к морлоку.
      — Тануку нужно забрать, — Рэй не поднимал глаз от миски. — И то, что сказала госпожа Сильвер — неплохая идея, но… зачем нам деньги? Мы ведь не имеем права делать покупки для себя. Нам просто никто ничего не продаст.
      — Торговая сеть… — сунув опустевшую тарелку в посудомойку, Сильвер перебралась на диван, расстегнула блузу и начала кормить Чу, — должна, конечно же, принадлежать самому Салиму. Комендант Лагаша учредил нечто подобное для имперских пленных, когда нам дали работу.
      — Не знаю, — поморщился Рэй. — Вы будете получать деньги, раздавать их гемам, чтобы потом гемы на эти деньги покупали у вас вещи, а деньги возвращались опять же к вам.
      — Не к нам, а к государству, — поправила Рокс.
      — А в чем разница? — не понял Рэй, — проще будет раздавать сразу еду и вещи.
      — То есть, превратиться в императорскую контору по сдаче рабов в аренду, — вздохнула Сильвер. — Рокс, для нас проблемой номер один должна быть их социализация.
      — Социализация — это признание обществом, — сказала Роксана. — Как заставить общество их признать?
      — Социализация — это признание себя частью общества, — возразила Сильвер. — Не рабочим инструментом, а частью социального организма.
      — Ну и как ты предлагаешь это сделать?
      — Сеть, как я сказала. Понимаешь, Рэй, гемы должны уметь совершать осмысленные социальные действия. В том числе и делать покупки, платить за аренду жилья, воспитывать собственных детей — это ведь умеют делать только дзё. Салим должен заняться обучением…
      Она не договорила, прерванная сигналом сантора. Рокс посмотрела на окошко вызова и тихо чертыхнулась — Бет Шнайдер; значит, проигнорировать вызов никак нельзя.
      — Извините, — надвинув визор на глаза, она соединилась.
      — Привет, Рокс, ты не занята? — Бет улыбалась, но по ней было видно, что улыбка скрывает тревогу. — Мне, такое дело, срочно нужна твоя помощь.
      — Мне приехать? — вызов племянницы тайсёгуна был хорошим извинением для того, чтобы отложить неприятную встречу в мэрии — но проблема в том, что откладывать ее до бесконечности все равно было никак нельзя; напротив, имело смысл провести как можно скорее.
      — Нет, я, в общем, хочу только совета, — Бет прокашлялась. — У меня тут, понимаешь… дуэль.
      — Дуэль? — изумилась Рокс. — Тебя вызвали?
      — Да нет, ты что, я же императорская невеста. Меня нельзя.
      — Именно, — Рокс вздохнула с облегчением.
      — Подраться хотят две дурочки в моей свите.
      — О, боги. Кто?
      — Дэйла Сонг и эта, новенькая… Эли Огата.
      — Огата… Стоп, она что — дочка владетельницы Сога?
      — Точно.
      — М-м-м… Очень плохо.
      — Спасибо, я в курсе, что это очень плохо. Но что мне делать?
      — Ну… ты можешь им просто запретить.
      Бет закатила глаза.
      — Это я тоже знаю, представь себе. Но тогда они просто потупят глазки, скажут: «Да, сеу Элисабет», а потом решат всё дело за моей спиной.
      — Тогда их ждет арест, суд и бичевание. Сейчас военное время, дуэли без санкции запрещены.
      — Во-первых, запрещены только смертные бои, а они собираются драться до первой крови. Но одна из этих дур может порезать другую насмерть нечаянно, а как раз это мне нужно как алмазная пыль в глазу. Одна из них — племянница лорда Кимера. Вторая — дочь леди Сога. Они с первого дня как самцы бойцовых рыбок.
      — Из-за чего дуэль?
      — Ты себе не представляешь, — Бет фыркнула и снизила голос… — Из-за Дика.
      — Что?!!
      — То есть, не из-за него самого, конечно — просто Дэйла обозвала матушку Эли дурой. И знаешь… я с ней согласна. Я случайно подслушала их разговор — Господи Иисусе, как хорошо, что меня понесло на колоннаду, а то ведь эти балды прямо там, на месте и исполосовали бы друг дружку, не дожидаясь меня… В общем, эта Эли пела со слов своей матушки, что Дик… ты сидишь? Лучше сядь, я чуть не упала — что он имперский синоби!
 

* * *

 
      Началось все с того, что дядя расширил свиту Элисабет.
      — Может, лучше просто купить попугая? — Бет с невинным видом посмотрела на дядю исподлобья. — Или даже двух. Я их говорить научу…
      — Эльза, прошу тебя, отнесись к делу серьезно, — сказала бабушка Альберта.
      — А я и стараюсь, — огрызнулась Бет. — Я нашла себе дело. Важное и нужное, — бабушка… нет, не фыркнула — это было ниже ее достоинства — только обозначила выдох, чуть более интенсивный, чем обычно. Бет в поисках поддержки повернулась к Рихарду. — Ты сам сказал, что Салим — это важно!
      — Благотворительность — это, конечно, важно, — по еле заметному жесту дядиного пальца паж-ординарец долил вина в его бокал. — Но политика важней.
      — Да при чем тут политика? — Бет с досады звякнула вилкой о тарелку громче, нежели предписывал этикет — во всяком случае, косой взгляд бабушки она истолковала именно так. — Я и без того не знаю, куда их девать и чем занять. Я не могу целыми днями сидеть и крутить из бумаги кусудамы, как… — «эта глупая курица, моя будущая свекровь…» — государыня Иннана. Или сочинять стишки на языке, которого я все равно не знаю!
      — Фарси — прекрасный язык, — как бы в пространство сказала бабушка. Бет в ответ выдала длинную тираду на гэлике — весьма цветистое речитативное проклятие из «Руки Нуаду».
      — Эльза, — произнес Рихард в регистре «холодная сталь». Потом смягчился. — То, что ты не знаешь, как обращаться со своей свитой и зачем вообще она нужна — не твоя вина; я просто был очень занят и не объяснил тебе, зачем это нужно.
      — Она должна была понять сама, — сказала бабушка Альберта. — Прошло довольно много времени, в конце концов…
      — Нет, — возразил Рихард. — Она получила не то воспитание.
      — Нормальное воспитание я получила, — пробормотала Бет.
      — Нормальное, но не то. Эльза, твоя свита — это молодые люди из разных кланов, которые должны будут прийти нам на смену. Здесь, во дворце, они собраны для того, чтобы познакомиться с атмосферой столицы, узнать поближе друг друга; возможно — даже подружиться или заключить брачные союзы, которые я готов, кстати, всячески поддержать. Мы еще очень неоднородное общество, Эльза. Нам нужен цементирующий фактор, который покончил бы с клановой системой и клановой враждой в течение двух-трех поколений. Наша задача — выступить на Инаре перед шедайин как единый организм. При любом варианте развития отношений. Карл, пойди узнай, ждет ли меня господин Руис.
      — Слушаюсь, — паж чеканно поклонился и вышел. Рихард, откинувшись на спинку кресла, поиграл вилкой.
      — Есть еще один некрасивый, но важный аспект — заложничество. Главы кланов, родители этих ребят, знают, что их дети здесь не только воспитанники и ученики дворцовой школы — но и заложники. Зная это, их родители, главы кланов и видные чины армии и флота, дважды подумают, прежде чем поднимать мятеж.
      — А если кто-то все-таки поднимет мятеж? — у Бет встал в горле кислый комок.
      — Мне придется принять тяжелое решение, — очень печально сказал Шнайдер.
      «За тобой не заржавеет» — подумала Бет, а вслух сказала:
      — Они, конечно же, все знают это, да?
      — Да. Я сам был таким заложником. И Лорел. Именно тогда нас и заметил Бон…
      — Понятно. Значит, и эта новенькая, Элинор…
      — Я беспокоюсь о клане Сога. С ним не все ладно.
      — С ним все неладно, — бабушка снова… интенсивно выдохнула. — Но, к сожалению, у меня никак не дойдут руки. И то, что я не получаю от Эльзы помощи…
      — Да чем я могу помочь?! — Бет еле удержалась, чтобы не бросить вилку и нож на скатерть.
      — Стать наконец тем, кем ты должна стать, — отчеканила бабушка. — Их лидером.
      «Ну спасибочки. Не прошло и полгода, как бабушка пояснила, чего от меня хочет», — Бет готова была рычать и плеваться. И тут до нее дошло…
      — Стоп-стоп… Элинор — как вы сказали? Огата?
      — Сестра Ринальдо Огаты, — подтвердил Рихард.
      — Но не твоя, — добавила бабушка. — Она законная и посмертная дочь своих родителей. Носительница пилотского комплекса, как и ты, но…
      — Но неудачного варианта, да?
      — Именно.
      Бет поморщилась. У изящной барышни из метрополии от такого разговора наверняка испортился бы аппетит, но Бет не была изящной барышней из метрополии, а готовили на дворцовой кухне отменно. И как бы ни повернулся разговор, десерт стоил того, чтоб вытерпеть это занудство.
      — Хорошо, — сказала она. — Пригреем крошку Элинор…
      — Я хотела бы, чтоб ты отнеслась к этому делу серьезней, Эльза.
      — Да куда серьезнее — я не знаю, как ей в глаза смотреть.
      — Как раз к этому можно подойти не столь серьезно, — сказал Шнайдер. — Ты впадаешь в крайности, Эльза. То ты совсем не интересовалась своей свитой, то — я по глазам вижу — начинаешь вдруг чувствовать перед ней какую-то вину. Уверяю тебя, ничего страшного с юной Элинор не случится.
      — И не такая уж она крошка, если хоть сколько-нибудь удалась в мать, — прибавила бабушка.
      Бет расправилась с десертом, поцеловала сеу Альберте руку и удрала в библиотеку — переваривать съеденное и услышанное. До шести часов она была предоставлена самой себе — а дальше начиналось то, что тут называли «открытым вечером», а Бет про себя звала «посиделками»: юноши и девушки из ее свиты собирались в одном из залов и… как бы это попроще сказать… общались. Музицировали. Баловались сочинением буриме. Иногда выбирались на закрытую площадку — или на открытую, если погода позволяла — и предавались спортивным играм на свежем воздухе. А оказывается, это она должна была придумать им какое-то занятие. Очаровательно, просто очаровательно. Особенно с учетом того, что все они заложники, и если кто-то из их родителей взбрыкнет — вполне возможно, покатится голова.
      — Чего не сделаешь для всеобщего бла-бла-блага… — пробормотала она, входя в библиотеку.
      Ответный смех заставил ее вздрогнуть.
      — Кто здесь? — резко, возвысив голос хоть и не до крика — но во всю силу голосовых связок спросила она.
      — Я прошу прощения, — из глубокого кресла, повернутого спинкой к двери, поднялся юноша. Плато Мардукас, внук великого адмирала. Короткая стрижка, две белые пряди над лбом. Добрые глаза, но какое-то странно непроницаемое, почти суровое лицо. Очень широкие плечи. Плато был борец и боксер, и хотя он состоял в свите Бет уже почти полгода, больше она о нем ничего не знала. Ну разве только — что он хорошо успевал по математике и истории. Его работы, по словам учителей, были образцовыми.
      — Что ты здесь делаешь?
      — Читаю, — Плато явно удивлился: чем же еще можно заниматься в библиотеке? — Извините. Мне… понравилось, как вы это сказали, а я не всегда могу удержаться. Я очень смешливый. Мой главный недостаток.
      «Если бы ты отнеслась к этим ребятам повнимательнее, ты бы знала, что Плато смешлив…»
      — Это ты извини, — Бет опустилась в кресло у терминала. — Просто ты меня немного напугал — в это время в библиотеке обычно никого нет…
      — Обычно здесь есть я, — все с тем же легким оттенком удивления возразил Плато. — Но вы меня никогда не замечали… А я к этому и не стремился.
      — Мы разве… на вы? — Бет стало неловко.
      — Как дочь тайсёгуна, племянница тайсёгуна и невеста Тейярре, вы, несомненно, можете свободно выбирать форму общения, не спрашивая меня. Со своей стороны вы можете даровать мне привилегию общаться с вами на «ты», но вас ничто не может к этому обязать.
      — М-м-м, — Бет воспользовалась прекрасной возможностью, которую предоставляют брюки: влезла на кресло с ногами. — Даю тебе привилегию. Я думала, что когда мы получше раззнакомимся, это произойдет само собой. Но раз у нас все так официально…
      Плато, к ее удивлению, опустился перед ней на колено и коснулся пола правой рукой. — Послушай, а можно как-то без этого вот церемониала?
      — Можно, — Плато выпрямился. — Но нужно ли? Когда отношения регулируются церемониалом, остается меньше пространства для непонимания и обиды.
      — Я считаю наоборот, — вздернула подбородок Бет.
      — Как тебе угодно, — согласился Плато.
      — Стоять тоже не обязательно. И вообще… Займемся каждый своим делом. Ты читай, а я… побегаю по инфосети.
      Каждый занялся своим делом: Плато погрузился в книгу, Бет начала искать информацию по клану Сога.
      Итак, клан Сога контролирует континент Биакко, эн миллионов лет назад расколовшийся на семь больших островов — из-за чего также принято называть его Рэтто, «Архипелаг». Расположен в Западном полушарии Картаго, тянется от экватора на юг. Четыре южных острова скованы льдом и малопригодны для жизни — но три остальных, Хребет, Лапа и Голова, могут похвастаться самым приятным на планете климатом. Благодаря термальным водам и экваториальному положению температура на этих островах не опускается ниже 260 по Кельвину даже в пик Долгой Зимы, а внутренние проливы и порты северного побережья никогда не замерзают… Высокий уровень сейсмической активности не дает развивать на континенте промышленность — но зато подкупольное земледелие имеет большие перспективы… Самый большой город Биакко, Шоран, является заодно и крупнейшим портом… Клан Сога называют также Домом Белой Ветви — из-за ветки сакуры в гербе… Так, это общие сведения, это интересно, но вот что еще интересней — это то, что Сога — единственный клан, отхвативший себе во владение целый континент. Ну ладно, не целый — расколотый. Но весь. Остальные кланы делят пространство трех других континентов: Вара вынуждены уживаться на Сэйрю с Кимера и Дэвинами, Дусс на Гэнбу — с Молл и Танами, а уж на Судзаку какая толчея… Это что-нибудь да значит. Бабушка сказала, что с ними «все неладно». Может, тут дело в том, что, управляя континентом единолично, Сога разучились делиться властью?
      В настоящий момент, сообщала планетарная хроника, кланом Сога руководила госпожа Джемма Син Огата из рода Барка. Вот это номер, подумала Бет, пробежав глазами скупые абзацы семейной хроники. Почему Рему Огате не наследовал его сын, Северин? Ну ладно, в момент гибели отца он находился на Сунагиси, потом в действующей армии, но…
      Стоп. Сунагиси?!
      Бет сделала ряд перекрестных запросов по «Сога» и «Сунагиси», и полученный результат ей не очень понравился. Оказывается, именно клан Сога заведовал армейским снабжением во время войны с Кенан. Для клана, контролирующего 60% всей планетарной выработки пищевых продуктов более чем естественно, так? И именно Сога заключили со станционерами Сунагиси конвенцию, по которой вместе со станционерами грабили планету… И большая часть гражданских администраторов вышла из этого клана. Неудивительно, что Рем Огата послал на такое ответственное направление старшего сына… Удивительно другое — что этот старший сын после перевода в действующую армию словно бы полностью исчез. О его смерти не сообщается — но и о жизни не сообщается тоже. Словно сам собой у него появился ребенок — внебрачный, как указано, но при этом вроде бы признанный семьей и даже названный в честь прадедушки Анибале. Стоп-стоп… а год рождения сына — это как раз последний год пребывания Северина Огаты на Сунагиси…
      Бет попробовала представить себе, что же стало с этой женщиной. Она была брошена и погибла? Или улетела со своим… любовником? Мужем? Кем она его считала — и кем он ей был на самом деле? Где родился ребенок — на Сунагиси или на Картаго? И как смотрели на его мать соотечественники — называли её шлюхой? Предательницей? Возможно, и даже скорее всего. А что если на самом деле она была партизанкой? Разведчицей?Нет, что-то у меня воображение разыгралось, стоп! — Бет продолжила упорно перебирать страницы и наконец нашла зацепку: Огата, оказывается, попал в плен, долгое время считалось, что он погиб, потом его обменяли… Понятно, почему клан принял бастарда: лучше такой наследник, чем совсем никакого — если уж среднего отдали в синоби… Сто-оп! А Рин ведь тоже незаконнорожденный.
      Бет ощутила острое желание пообщаться с братиком, но сейчас, при Плато, нельзя было вызвать Ли и попросить устроить им встречу. Кажется, это единственный шанс получить информацию из первых рук. Похоже, родня этой сиротки Элинор — тот еще гадюшничек… Впрочем, моя ненамного лучше.
      — Извини, Плато, что отрываю от чтения, — спросила она. — Ты что-нибудь знаешь о семье Огата?
      — Так… общие сведения, — поморщился юноша. — А что, кто-то из Огата войдет в свиту?
      — Элинор.
      — О, — только и сказал Плато, снова погружаясь в книгу.
      Это было слишком неинформативный ответ, чтобы Бет им удовлетворилась.
      — Что значит «о»? — спросила она.
      — Ну… — Плато отложил книгу. — Понимаете… понимаешь, я не люблю повторять слухов… а кроме них мало что известно. Госпожа Огата до сих пор не назвала официального наследника. Если она присылает сюда именно Элинор…
      — Значит, она признает наследницей именно ее?
      — Да. Похоже, что так.
      — Но ведь вы тут… как бы это сказать… заложники. В некотором роде.
      — Да, — согласился Плато. Заметив смущение Бет, он добавил — Это обычная практика, мы все знаем об этом, не волнуйся.
      — Так вот я подумала — если это так, то дядя мог потребовать того ребенка, который ей ближе… не обязательно наследника.
      — Да, и это может быть, — согласился Плато. — Но… тут такое дело… Понимаешь, это только слухи, в которые я лично не верю, но…
      — Понимаю. Повтори мне слух, в который ты не веришь лично.
      — Говорили, что Северин Огата, отец Анибале — предатель. Что он сотрудничал с партизанами на Сунагиси.
      О-ля-ля… Бет не знала, что и сказать по этому поводу.
      — Ты по воспитанию имперка, — продолжал Плато. — И я знаю, как, наверное, в твоих глазах выглядит его поступок. Если такой поступок и вправду был…
      — Во что ты не веришь, — поддержала Бет. — Ну, давай дальше.
      — Дальше — ничего. Если бы Северин Огата был виновен и в самом деле — никакое происхождение, никакая дружба его матери с Альбертой и Лорел Шнайдер не спасли бы его от виселицы. Для нас, для Рива, предательство — это самое худшее преступление.
      — Да. Мне много раз об этом говорили.
      — Анибале — я очень плохо его знаю, так, мельком виделись несколько раз на планетарных состязаниях. Слухи тянутся за ним всюду, где он появляется. Судачат о его бабушке, матери, отце… Мало приятного в такой жизни — неудивительно, что на ринге он очень злой. Он вышел в финал и занял второе место среди юниоров. Я бы не сказал, что победа мне далась легко. Он старается бить не просто сильно — больно. Но при этом он не подлый. Знаешь, есть всякие приемы, которые не всегда заметит арбитр, а если даже и заметит — ничем не докажет, что ты это не случайно. Он ими не пользуется при всей своей злости.
      — А Элинор?
      — Не знаю. С ней мы не встречались.
      — Еще какая-нибудь информация? Слухи, сплетни?
      — Нет. Хотя… — Плато на секунду заколебался. — Нет, думаю, тебе стоит это сказать. Когда Северин вернулся из плена, он долен был занять место отца и управлять кланом и континентом. Но этого не произошло. Говорят — потому, что в плену он стал христианином. Думаю, в этом тоже не много правды. Наверное, он сочувствовал людям, которых заставили голодать… Наверное, он не смог их после этого ненавидеть — а все остальное уже домыслили.
      — Думаешь, его… ну, подставили? — Бет не могла сказать «оклеветали», ведь клевета — это возведение на человека ложного обвинения в каком-то зле, а какое же зло в том, чтобы креститься?
      — Почти уверен.
      — Ты вообще хорошо разбираешься в здешней политике, а?
      — Не так хорошо, как мне хотелось бы. Но я стараюсь.
      — На нее, наверное, не очень хорошо посмотрели после этой связи с Боном?
      — На политику? — улыбнулся юноша. Потом стал серьезным. — Не очень. Ведь наследник у Огаты уже был. Но после этого Огата мог потребовать развода…
      — А Бон уже женился на… моей матери? Или только собирался? — Бет напряглась, вспоминая даты. — Нет, жениться тогда он еще не мог…
      — Какая разница, — пожал плечами Плато. — Я не люблю лезть в чужие любовные дела. Так что если ты не возражаешь — вернусь к чтению.
      …И вот теперь сиротка Элинор предстала перед своей… сюзереншей? Сюзеренной? Как, черт побери, Бет теперь должна думать о себе? Короче говоря, перед своей начальницей.
      Начальница на сиротку смотерла снизу вверх. В Элинор было добрых 190 сантиметров, и, судя по фигуре матери, она не собиралась на этом останавливаться. Джемма Син Огата смотрела на мир с высоты 195 сантиметров, и голову несла так гордо, что белые волосы, наверное, мели бы пол, не будь подобраны в высокую прическу.
      Обе женщины склонились перед Шнайдером, Альбертой и Бет на колено, коснувшись пола кулаком — полувоенный поклон, принятый у знати Рива. Не очень долгий: Сога не считали себя ниже Шнайдеров.
      — Я очень рада нашему знакомству, — сказала госпожа Джемма. — Мы были друзьями с вашей матерью и, я надеюсь, вы станете друзьями с моей дочерью.
      Бет напряглась в попытке что-либо ответить.
      — Я тоже надеюсь, — сказала она. — Но для дружбы нужны двое.
      — Дадим девушкам возможность пообщаться наедине, — сказала бабушка. Трое взрослых вышли.
      Бет заметила — или ей показалось — что плечи юной Элинор чуть расслабились.
      — Ну, — сказала она. — Выпьем чаю? Или немножко вина? Тебе родители уже разрешают пить? Мне дядя позволяет — чуть-чуть молодого вина. Есть маленький бар. Пойдем?
      — Как вам будет угодно, — поклонилась Элинор.
      Она была очень похожа на своего старшего брата — а тот на свою мать. Те же светлые волосы, то же лицо, словно выточенное из черного дерева… Может быть, и замкнутость та же? — нет, немного другая. Рин мог быть очень общительным. Смотря по ситуации. Школа синоби, наверное. Элинор была замкнута иначе.
      — Мне будет угодно, чтобы ты вынула свой аршин.
      — Какой, простите?
      — Который ты проглотила.
      По недрогнувшим бровям Элинор Бет поняла, что попытка пошутить провалилась.
      — Ладно, извини, — сказала она. — Послушай, нас заставляют играть в одну дурацкую игру, довольно гадкую. Вы по сути дела заложники, вас собирают из разных семей, общего между нами всеми только то, что я и вы примерно одних лет. При этом я должна изображать, что вы мои гости, и что мы все вместе чему-то учимся. Отвертеться от этого дела никак нельзя — честное слово, если бы можно было, я бы с радостью. Но нельзя. Мы должны провести пару лет вместе, и давай сделаем это время как можно более приятным для всех нас. Ну и полезным. Может быть. Тут есть славные ребята — Плато Мардукас, например. Или я. Ха-ха. М-м-м… я много болтаю. Если ты заговоришь — я заткнусь.
      Бет сделала паузу. Элинор продолжала молчать.
      — И тебе не обязательно становиться моим другом, если ты не можешь, — снова заговорила Бет. — Чего бы ни хотела от тебя твоя мать.
      — А вы… хотите быть моим другом? — спросила девушка.
      — Скажем так: я буду относиться к тебе как к другу. Не могу поручиться за свои чувства. Дружба ведь это… когда двое смотрят в одну сторону, — вспомнила она когда-то давно читанную книгу. — К ней никто не может обязать. Но относиться к людям справедливо — это я считаю обязательным… Для себя… М-м… В последнее время, во всяком случае.
      — И в какую же сторону вы смотрите? — наконец девушка приняла предложение сесть и села. Ее широкие зеленые брюки тут же опустились до пола, скрыв ноги.
      — Ты, — поправила ее Бет. — Говори мне «ты». Я пока еще не императрица, — и слава Богу, добавла она про себя. — В какую сторону? Ну, скажем, у меня аболиционистские убеждения. Или, например, я люблю классическую музыку. Учусь владеть флордом и легким стрелковым оружием. На чем-нибудь да сойдемся.
      — Я в прошлом году выиграла первенство по стрельбе среди юниоров, — сказала Элинор.
      — А твой брат занял второе место в чемпионате по боксу, — кивнула Бет.
      Брови девушки приподнялись.
      — У меня нет братьев.
      — А… я имела в виду — твой племянник. Но он же одних с тобой лет — я думала, ты называешь его братом.
      — Нет. Он мой племянник. Сеу Элисабет, я не хочу о нем говорить.
      — Почему?
      — Потому что о родственниках нельзя говорить плохо.
      — А хорошее о них сказать можно?
      — О нем — нельзя.
      Ну что ты будешь делать!.. Бет сдалась.
      — Где тебя разместили? Вместе со всеми, в гостевых покоях?
      — Да.
      — Ну тогда пошли знакомиться.
      Они спустились в лифте на шесть этажей и перешли в северное крыло дворца, где жили молодые люди из свиты Бет, общим числом одиннадцать человек.
      Все ждали в гостиной, все встали.
      — Познакомьтесь,— сказала Бет, делая шаг в сторону, чтобы свита увидела новенькую. — Элинор Барка Син Огата.
      — А мы уже знакомы — Дэйла Сонг сделала очень неформальный поклон и снова села. — Здравствуй, Эли. Как поживаешь? Как братик?
      — Не знаю, — юная госпожа Огата материнским движением вскинула подбородок. — Рин не докладывает мне о своих делах.
      — Я о старшем, — все тем же тоном невинности уточнила Дэйла. — О гениальном скульпторе, который прославил фамилию Огата…
      — Я ничего не знаю об этом человеке, — Элинор попыталась изобразить ледяной голос, наверняка у ее маменьки это получалось лихо, а вот у сиротки вышло неубедительно: мутация голоса еще только началась, и фраза прочирикалась на очень детских нотах.
      Та-ак… Бет просто видела, как между Дэйлой и новенькой появляются силовые линии магнитного поля. Кажется, не будет у нас тут прекрасной дружбы. И непонятно, что вообще будет. Развести по углам, немедленно — но как?
      — Девушки… дамы, — сказала она. — Давайте о родственниках и о скульптуре потом. Элинор, садись, вот свободное кресло. — А сейчас давайте… — о чем, Боже, о чем?! — О прекрасном. То есть, о нас с вами.
      Боже, что я несу?! Ладно, уже начала.
      — Мы тут полгода музицировали, пытались вести светские беседы и занимались играми на свежем воздухе, — Бет села в свое, облюбованное кресло. А стол, кстати, низенький и круглый… Как у Артура. — Но не так давно дядя дал мне намекнул, что хотел бы видеть от нас какой-то толк. Не понимаю, какого толка он от нас хочет. Я здесь чужая. И уже не в первый раз должна соблюдать обычай, о котором раньше не слышала ни одним ухом. Так что мне нужна ваша помощь.
      — В каком смысле? — спросил Кориолано Дэвин.
      — В прямом. Расскажите мне, чем раньше занимались такие компании как наша. Чем это заканчивалось, когда люди вырастали…
      Свита сидела и молча переглядывалась. Наконец Плато поднял палец.
      — Понимаешь, твое появление тут… оно не только для тебя было неожиданным. Нас тоже не готовили вступать в свиту. Так что мы… я, например… не понимаем, чего от нас хотели бы.
      — Но ваши родители ведь состояли в таком… придворном клубе? Они вам что-то рассказывали?
      — Мои — нет, — покачал головой Плато.
      — Тайсёгун Мураи, который был перед Боном, не имел детей, — сказала Дэйла, наматывая на палец косу. — Так что в свите состояли наши бабушки и дедушки… Я уже не помню, при ком — сыне Кордо, кажется, да?
      — А Рихард говорил мне, что он и Лорел были в свите… — удивилась Бет.
      — Возможно, ты их неправильно поняла, — предположил Плато. — Они могли состоять не в свите, а на службе при дворце. Пажами или кем-то еще. Так тоже делают.
      — Не знаю я, как у вас тут делают. Потому и спрашиваю. Два самых главных вопроса — это чем свита занимается и что происходит после.
      — После — молодые люди достигают совершеннолетия, и улетают учиться в Галактику, — несколько удивленно сказал Плато, как бы разъясняя само собой разумеющееся. — Получать высшее образование в Анзудской академии торгового флота… Или на Старой Земле, в инженерно-космическом. На Парцифале…
      — На Парцифале? — изумилась Бет.
      — До войны, конечно, — пояснил Плато.
      Ах, вот оно как. Сначала, значит, всех собирают в кучку, чтобы они наладили внутренние связи. А потом раскидывают по половине галактики — чтобы набрались связей внешних. Мир посмотрели, себя показали… Здорово. То есть, поправила она себя, было здорово. До блокады.
      — Ну, нам эти возможности в ближайшее время не представятся. А жаль, — вздохнула она. И поверьте, господа, мне жальче всех… — Остается пункт первый: чем они занимались на этой… вроде бы службе?
      Все снова переглянулись. Ответа опять никто не знал.
      — Ну… — сказала после тягостной паузы Дэйла, рассматривая свои ноготки, — мы можем устроить еще один благотворительный концерт в пользу жителей Корабельного города…
      — А мы можем сделать для них что-то более толковое? — Бет подавила нарастающее раздражение.
      — Нет, — Дэйла слегка надула губки.
      — Мы вообще-то учимся, — сказал Дион Вара. — И должны в этом помогать друг другу, так мне отец говорил.
      — Может быть… — подала голос новенькая, и все посмотрели на нее. Она тут же замолкла.
      — Ну, — Бет попробовала ее подбодрить.
      — Может быть, когда у нас будут каникулы в Сэцубун, мы все вместе побываем у каждого дома? По очереди. Мама говорила, что так делали.
      — А что, неплохая идея, — поддержал Кориолано. — Ты ведь так и не побывала толком на других континентах? Это интересно!
      — Я с радостью приглашаю, — Элинор впервые за все время улыбнулась.
      На следующее утро Бет отловила Дэйлу раньше, чем та успела в очередной раз спикировать на новенькую. Вообще говоря, это сделала не Бет, а Андреа по ее просьбе — но все уже привыкли к ее альтер эго.
      — Объясни, почему ты вчера так напустилась на Элинор, — Бет заблокировала с пульта двери гостиной.
      — Я? Напустилась? — Дэйла снова принялась рассматривать ногти. — Ничего такого ей не сказала.
      — Ты что-то знаешь об этой семье, и все знают. Все, кроме меня. Ты меня ставишь в неловкое положение, а я этого не люблю. Могу на тебя обидеться.
      — И что тогда?
      — Сейчас — ничего. Но через полгода я стану женой императора. И вот тогда на тебя уже твои родственники обидятся, что их не приглашают ко двору. Я могу быть гадиной, если захочу, и еще какой. Лучше просто мне расскажи, кто между вами пробежал.
      — А что, непременно кто-то должен пробегать? Мне просто не нравится ее мать, а она похожа на мать как две капли воды. Вот и все.
      — Ну а мне нравится ее старший брат! Я скоро с ним увижусь (Ли пообещала устроить эту встречу). Он меня спросит…
      — Не спросит, — Дэйла отмахнулась двумя пальцами, словно это предположение Бет не стоило самостоятельного жеста. — Они вышибли Ринальдо и не хотят считать его своей родней. Если бы он не был сыном Бона…
      — Понятно. А что за намеки ты делала насчет Северина?
      — Никаких намеков. Он и в самом деле скульптор. Посреди Шорана стоит статуя Бона его работы. Довольно уродливая, на мой вкус. Но снести нельзя — это же все-таки Бон, — Дэйла хихикнула. — Северин был не в восторге от того, что его матушка спала с Боном и даже ребенка от него родила. И поставил посреди города на свои средства такой вот тонкий намек на толстые обстоятельства.
      — Но Эли тут при чем? — нахмурилась Бет. — Можно ее не тиранить, а? Родителей, вроде бы, не выбирают.
      — Если она меня не тронет, то и я ее не трону, — пожала плечами Дэйла.
      За последующие дни она несколько раз смотрела на Бет «со значением» и пожимала плечами: мол, я же говорила. Сиротка Эли оказалась тем еще сокровищем.
      Нет, нельзя сказать, что она была какой-то злобной или стервой, или подлой — скорее наоборот, сама прямота и открытость. Но Боже ты мой, Дева Мария и Иосиф Праведный, сколько мусора было в ее прекрасной белой голове!
      Для начала, относительно этой самой белизны. Эли совершенно серьезно верила, что «незапятнанная» генетическая линия двух знатных домов Вавилона (ну и что, что ее предок Аздрубале Барка был изгнан из дома Син за пиратство?) действительно возвышает ее над потомками вышедших из низов — Плато, Лариссой или Дэйлой.
      Ну ладно. Сами «простолюдины» из свиты по этому поводу не переживали, и Бет тоже думала спустить все на тормозах. Со временем крошка Эли присмотрится к людям получше — глядишь, и поумнеет. Однако если бы дело ограничивалость этим. Нет, дивных теорий в светлой голове юной сеу Огата было много. Как вам такая: среди людей есть акулы и аскариды. Акулы — это, значит, всякие там великие деятели, избранные судьбой, а аскариды — мелочь пузатая, которая им завидует. Или что калеки физические обязательно становятся со временем калеками моральными, если у них не хватает чести и гордости покончить с собой. Ой-ой…
      Бет как-то попыталась расспросить ее о своем дедушке — та только глаза округлила: госпожа Элизабет полагает, что она знакома с экологом? Что эколог бывает в доме Белой Ветви? То есть, он, наверное, бывает, если он главный эколог континента — но это не основание с ним знакомиться. Экологи — обслуга. И даже если раньше они что-то из себя представляли на Картаго, планете с бешеным климатом — теперь, когда решено переправляться на Инару, они вообще не имеют значения.
      Бет в тот момент ничего не сказала ей. Она просто смотрела исподлобья — сообразит или нет эта кукла, что сейчас оскорбила ее и ее отца? Всеми чтимого Экхарта Бона?
      (как странно — еще полгода назад обругай кто-то в ее присутствии всю вавилонскую родню — ухом бы не повела.Она дочь лорда Ван-Вальдена и леди Мак-Интайр, а те, кто выкрасил ее в гема и забыл в курятнике на Тайросе, пусть утрутся, они ей больше не родня!)
      Кукла сообразила. Спохватилась. Неуклюже…
      (а из такого положения вообще есть изящный выход?)
      …извинилась. Она не знала, что полоумный старик, который живет на отшибе под куполом силового поля и разводит хризантемы — отец великого Бона.
      Бет приняла извинения. Подумала, стоит ли прочитать сиротке лекцию о том, что все люди рождаются равными в своем достоинстве перед Богом…
      (…а на переменах в школе девчонки кричали — «Эй, отнеси мои вещи к машине!» или «Принеси сок из автомата» — не ей, другим девочкам с оливковой кожей, стипендиаткам леди Констанс…)
      …но решила, что не стоит тратить на это воздух.
      — А можно сделать так, чтобы прислали ее брата? — донимала она дядю за обедом. — Она же дура, поверь мне, совершенно невыносимая дура!
      — Эльза, — все с тем же спокойствием человека, видевшего в жизни почти все, ответил Рихард, — к сожалению, ни один человек, облеченный властью, не может позволить себе роскоши общаться только с умными людьми и управлять только ими. Иногда приходится иметь дело с дураками.
      — Чаще, — поддержала его бабушка. — Чаще всего приходится иметь дело именно с дураками.
      — Понятно, — вздохнула Бет, ковыряя ложкой десерт. — Общение с дураками входит в курс обучения.
      — Кроме того, — нахмурилась бабушка, — я не верю, что дочь Джеммы Син и Рема Огата глупа. Юна — несомненно, но она всего на год младше тебя. Конечно, Огаты — непростая семья, а Сога — клан с непростыми традициями. Но это — сердце дома Рива. Это лучшие пилоты и лучшие солдаты. Все совершеннолетние мужчины Сога считают своим долгом службу в вооруженных силах Дома. В клане нет семьи, которая не понесла бы потерь в связи с войной. Не считая, конечно, планетников.
      — Многие из них тоже воевали, — не глядя на мать, сказал Шнайдер.
      — Но для них долг чести не является обязательным.
      — Мой дед со стороны отца — планетник, — парировал тайсёгун.
      — Н-ну… — (надо, подумала Бет, научиться вот так же вздергивать одну бровь) — мой дражайший свекр пошел служить, и сына воспитал военным — а это значит, что в душе он никаким планетником не был. Иначе семья Линд не отдала бы за него дочь.
      — Похоже, твоя старая подруга держится другого мнения.
      Бабушка отпила тоник из бокала и возразила:
      — Есть, конечно, непробиваемые консерваторы вроде Барка, считающие, что если человек родился планетником — это состояние его души, которое ничем не изменить. Но если бы Джемма держалась этого мнения — разве она могла бы она…?
      — Полюбить Бона? — закончил за нее Рихард. — А почему нет? Он был amiabile.
      — И стать моей подругой. Моей и Лорел.
      — Ты так уж уверена в этой дружбе?
      — Да. Как часто бывает, она приостановилась из-за соперничества — но потом возобновилась.
      — После смерти Бона.
      — Ну и что? Если бы Джеммой руководила корысть — разве решилась бы она поссориться с Лорел?
      — Я не корысть имею в виду, — покачал головой Рихард.
      — А что же?
      Дядя отмолчался.
      — В любом случае, — продолжала бабушка, — планетники воевали только если сами того хотели, а космоходов обязывал долг.
      — А разве это не большего стоит? — удивилась Бет.
      — Конечно, нет, — снизошла леди Альберта. — Человек, идущий на войну добровольцем, сражается потому, что сам того хочет. Человек, идущий по призыву, сражается потому, что долг значит для него больше, чем его собственные желания… Речь не идет о таких вещах, как мобилизация гражданских — если говорить о других Домах Вавилона, то мобилизованные гражданские — худшее, что можно себе представить.
      — А что, у нас другие гражданские? — осведомилась Бет, тихо стервенея.
      — Дитя мое, если вести речь о гражданах, то гражданскими можно назвать разве что несовершеннолетних, и то не всех. Я понимаю, что ты имеешь в виду: человек, который мог бы жить мирной жизнью, растить детей и возделывать свой сад, бросает все и уходит воевать, потому что любит свою планету или свою Империю, свой Дом, свой Доминион… Но в этом подходе содержится подмена: он не имел бы возмжности растить свой сад, если бы не люди, которые отказались от этого покоя навсегда и сделали смерть частью своей жизни. Если чувство благодарности к этим людям привело его в их ряды, это похвально. Но нельзя забывать, что это он был у них в долгу — а не наоборот. То, что он делает во исполнение долга только в тяжелые времена — они делают во все времена. Поэтому их доблесть больше. Добровольцы из планетников, даже ветераны войны с Кенан, этого не осознают. Большинство из них считает, что принесло великую жертву, да еще и обижается, что ее не оценили по достоинству — дескать, космоходы и во время службы продолжали смотреть на них свысока, отправляли их на вспомогательные работы, а потом за это же презирали…
      — Согласись, весьма непоследовательная линия поведения, — вставил дядя.
      — Кто-то же должен этим заниматься, — пожала плечами бабушка. — А занимать руки хорошего бойца стряпней или распределением подштанников…
      — Я думала, что когда гибнет корабль — гибнут и те, кто был на кухне, — Бет отодвинула тарелку.
      — Но корабли гибнут гораздо реже, чем люди, идущие в десант или несущие службу в боевых катерах, — возразила бабушка.
      — Она права, — Шнайдер тоже отодвинул тарелку и выдернул салфетку из-за ворота. — Я должен был оценить боевые заслуги планетников по достоинству, хотя бы предоставлением гражанства.
      — Так сделай это, что тебе мешает, — в голосе бабушки послышались резковатые интонации.
      — Совет Кланов, — ответил Рихард. — А ты не хочешь мне помочь.
      — Я не хочу помогать тебе делать глупости. Допустим, мы дадим гражданство этим нескольким десяткам тысяч. Куда потом девать их с этим гражданством? Какой клан примет их к себе? Вряд ли такой найдется. А если нет — то есть угроза объединения планетников в отдельный клан. Они начнут отстаивать свои интересы, примутся раскачивать лодку. Нет. Ты начал слишком часто руководствоваться вопросами отвлеченной морали.
      — Не думал, что услышу от тебя апологию аморальности, — Рихард встал.
      — Сынок, — леди Альберта придержала его за рукав. — Ты сам понимаешь, какое тяжелое сейчас время. Я вижу, как тебе трудно. Ты солдат и не можешь не уважать других солдат. Тебе больно, что их обделяют, хотя они проливали кровь за Дом Рива. Но голос чести не должен заглушать голос разума: если дать планетникам, хотя бы только воевавшим, гражданство — нужно распрощаться с мечтой об Инаре, о звездах вообще. В Совете кланов и так уже хватает изоляционистов. Если их поддержат своими голосами планетники — они вобьют нас в эту грязь. Прекратят финансирование флота, превратят корабли в гидропонные фермы. Ты все это прекрасно понимаешь.
      Договорив, она отпустила рукав сына.
      — Да, — вздохнул Рихард. — К сожалению. Мне пора идти, мама. Переночую на орбите, так что до завтра, — он поцеловал женщину в лоб.
      — До завтра, милый.
      Бет тоже встала из-за стола и вежливо распрощалась.
      Странное ощущение она испытывала сейчас. Нет, симпатия к дяде возникла в ней много раньше, и со временем укреплялась… Но теперь она переросла в чувство некоей общности, которая Бет не могла себе объяснить. Только сейчас она осознала, что Шнайдер, тайсёгун, «держащий в руках людей и корабли», временами ощущает свое бессилие так же остро и болезненно, как она сама. Есть вещи, которые он очень хотел бы сделать — и не может, потому что боится «раскачивать лодку». Вполне возможно, он сейчас говорит себе: «Я не могу убедить даже свою мать — кого же я смогу убедить?».
      Рихард встретил ее взгляд и предложил:
      — Пойдем. Проводи меня до глайдер-порта.
      Он имел в виду не глайдер-порт в Муравейнике, а дворцовый глайдер-порт, небольшой и хорошо защищенный. Он мог принимать не больше десяти машин, и Рихард в деловые поездки отправлялся именно отсюда. Городской порт служил ему только для торжественных, официальных отбытий и прибытий.
      — Мы так мало времени проводим вместе, — сказал Рихард, когда они ступили в лифт. — И мне так жаль, что я не могу выкроить для тебя больше…
      — Ничего, — сказала Бет. — У мамы тоже не хватало для меня времени.
      И тут же прикусила язык, сообразив, что сморозила.
      Рихард пристально посмотрел на нее, потом обнял за плечи одной рукой.
      — Оставайся искренней, Эльза. Такой я тебя люблю. Такой ты особенно на неё похожа.
      — Компромисс — это так отвратительно, — покачала головой девушка.
      — Да. В этом Ааррин был прав. Отвратительно. Но, будучи людьми, мы принуждены делать отвратительные вещи. От этого некуда деваться, Эльза. Как от запаха изо рта по утрам.
      — Ты просто чистишь зубы, — улыбнулась Бет.
      — Именно.
      Лифт прибыл на место. Охранники в переходе отдали честь. Дядя отпустил плечи Бет и махнул ей рукой, давая понять, чтобы она не выходила из лифта. Сквозь прозрачную дверь Бет видела, как он уходит кридором — пока его не скрыл пол следующего уровня.
      …И вот несколько дней спустя юная Эли преподнесла сюрприз.
      Бет благодарила Бога за то, что в это время она поднялась на галерею и за то, что растительность укрыла ее так, что высокие расплевавшиеся стороны ее не замечали. А то резня произошла бы, так сказать, келейно, и закончилось бы все плохо.
      Впрочем, это самое «все» еще очень даже может закончиться плохо…
      — Надо быть последним идиотом, — услышеле она сладкий голос Дэйлы, — чтобы думать, будто Ричард Суна — имперский шпион. Я слышала много разных гипотез на этот счет, и каждая последующая была глупее предыдущих.
      Бет не собиралась задерживаться и подслушивать, но имя Дика заставило ее остановиться. Она никогда не говорила о нем со «свитой», и теперь ей очень интересно было узнать, что они думают.
      — Вы не смеете оскорблять мою маму, — в голосе Эли слышалась еле сдерживаемая дрожь.
      — Да разве тут кто-то говорил о вашей почтенной матушке? — Бет не видела Дэйлу, но почему-то решила, что та пожала плечами. — Сибилла, я разве сказала хоть слово о госпоже Джемме?
      — Ни единого звука.
      — Вы сами знаете, что вы сказали, — проговорила Эли.
      — Я сказала, что верить в шпионство Суны будет только круглый болван — и не моя вина, что ваша матушка придерживается этой в высшей степени глупой теории. Я думала о ней лучше.
      — Может, вы тогда объясните, каким образом обычный мальчик, такой, как мы с вами, мог убить не только цкуино-сёгуна, но и хорошо подготовленную охранницу-морлока? Как он мог выжить после казни? Как он до сих пор может скрываться от синоби и армейской контрразведки?
      — О том, как он может скрываться от синоби, — сахарным голоском пропела Дэйла, — следовало бы спрашивать вас. Это ведь ваш старший брат…
      — Он мне не брат! — выкрикнула Эли.
      — А кто? — деланно изумилась Дэйла. — Если два человека родились из чрева одной женщины — то они называются братьями. Ну, или сестрами. Меня так учили. Вас учили иначе?
      Пора было выйти из тени и сказать «А ну, разошлись!» — но Бет услышала, как Эли сказала:
      — Довольно, — и ошибочно истолковала ее слова. Она думала, что Эли хочет прекратить ссору. Плохо же она знала свою свиту.
      Следующий звук был звуком пощечины.
      — Ага, — в голосе Дэйлы звучали оттенки удовлетворения. — Это уже лучше. Мне ответить тем же — или вы ждете вызова?
      — Когда и где вам будет угодно.
      — Оружие?
      — Флорды. Боевые флорды.
      — А ну стоп! — завопила Бет, выбрасываясь из-за дурацких кустов. — Вы обе что, с ума посходили?!
      — Как невовремя, — Дэйла улыбнулась ей так, что Бет немедленно захотелось добавить к проступающему на её левой щеке отпечатку ладони еще один — справа. Так, для симметрии.
      — А по-моему, как раз вовремя, — сказала Бет. — Чтобы прекратить драку.
      — Драку? — Дэйла улыбнулась еще шире. — Ну что ты. Мы никогда не опустились бы до драки.
      — А что же вы тогда тут затеяли? Смертоубийство в лучших традициях дома Рива?
      — Ну зачем смертоубийство, — Дэйла похлопала ресницами. — Я намеревалась драться, пока одна из нас не останется на ногах. Как вы на это смотрите, Элинор?
      — Положительно, — сказала дурочка.
      — Черта лысого я вам это позволю. Сибилла, Кори! Вы чего тут сидели и смотрели, как…?
      — Прости, но поединок — дело частное, — сказал Кориолано.
      — Я как раз собиралась предложить Дэйле быть ее секундантом.
      — Договорились, — Дэйла протянула ей руку и та хлопнула ее ладонь своей. — Кори, а ты как джентльмен, может, побудешь секундантом Элинор?
      — С удовольствием, — сказал юный Дэвин.
      Бет задохнулась от ярости. Эти поросята сговаривались о прединке прямо у нее на глазах.
      — О времени и месте договоримся отдельно, — сказала Элинор. — Благодарю вас, сеу Дэвин, без секунданта я обойдусь, — и, мотнув своими дивно-белыми волосами, она сбежала вниз по лестнице.
      — Давно пора было ее проучить, — доверительно сообщила Сибилла. — Она всех достала.
      — Если бы вы знали, как вы меня достали все! — Бет топнула ногой.
      — Мы никогда-никогда-никогда не получим приглашения на императорскую свадьбу, — вздохнула Дэйла. — Мне почему-то кажется, что я это переживу.
      — Сеу Эльза, не нужно так расстраиваться, — улыбнулся Кори. — Элинор получила паскудное воспитание. Рано или поздно она нарвалась бы на смертельный поединок. А так — ее только ненадолго уложат в постельку, и все.
      — Вы твердо уверены в том, что в постельке не окажется Дэйла, а? — прищурилась Бет.
      — Может, и окажусь, — сеу Сонг пожала плечами. Плечики у нее были ого-го, она это знала и постоянно носила что-нибудь на тонюсеньких бретельках, а то и без них — чтобы все могли созерцать этот розовый атлас, под которым переливалось умеренное количество мускулов. Как раз столько, чтобы не выглядеть ни неженкой, ни гренадером.
      — Она тебе может попортить твою кожу, — злорадно сказала Бет.
      — Может, — согласилась Дэйла. — Что ж, рубцы выводятся.
      — А что об этом скажет тайсёгун — вы подумали?
      — Если он узнает, то, наверное, будет очень рассержен, — вздохнула Дэйла. — Но поскольку это поединок не смертельный, закон об отмене дуэлей в военное время на него не распространяется.
      — А отдуваться — мне, да?
      — Нет. Потому что мы не скажем вам о времени и месте проведения поединка, а значит — на тебя никто не сможет возложить ответственность.
      — Кроме меня самой.
      — Ну, уладь как-то это дело внутри самой себя, — Сибилла склонила голову набок. — Кому же, как не тебе, этим заняться?
      Бет стояла перед ними, ломая пальцы за спиной, потом прибегла к последнему доводу:
      — Я велю вас взять под домашний арест!
      — Пожизненный? — удивился Кориолано.
      Бет развернулась и помчалась по лестнице вниз, в библиотеку. Ей срочно требовался совет человека понимающего, и таким человеком могла быть только Роксана Кордо.
      — Так… — сказала Роксана, дослушав историю. — Выглядит все паршиво. Значит, ты не можешь ни закрыть их, ни разогнать?
      — Ни рассказать все бабушке, имей в виду.
      — Почему?
      — Потому что она и так полагает меня никчемой, которую нужно скорее сунуть в постель Керета. Если бы не этот годичный траур, она бы меня уже давно сволокла за шиворот в императорскую спальню.
      — А тебе он сколько-нибудь нравится?
      — Бога ради, Рокс! Сейчас не время об этом говорить! — Бет вспыхнула. Этот вопрос тревожил ее с того самого дня, как она получила неофициальный императорский поцелуй. После этого она получила еще несколько — с каждым разом все более неофициальных и все менее императорских. Но если и бывают неподходящие моменты для обсуждения амурных дел, то сейчас как раз такой.
      — Да, действительно, — выражение лица у Рокс было каким-то… странным. — А что Рихард?
      — Он на орбите. Какие-то у него там переговоры с военными…
      — А, — сказала Роксана. Бет прекрасно знала, что кроется за этим «а» — все Пещеры Диса трезвонили по поводу того, что чуть ли не встык с тайсёгунским челноком на ориту стартовал челнок мадам Ольги Ван дер Пул со всей конюшней на борту. Во дворце все делали вид, что ничего не знают, но Бет это слегка раздражало. Эй, здесь же Вавилон! Здесь же, вроде бы, все нормально относятся к сексу. А Рихард даже не женат. Все равно весь город знает, что там, на орбите, покончив с деловой частью, они напьются и устроят скачки с девочками на спине, либо разденутся до пояса и станут играть в жмурки: поймав девушку, нужно будет наощупь узнать, кто она. Бет рассказал об этом Андреа, который раза два участвовал в таких развлечениях — еще при жизни Лорел. Людям надо иногда расслабиться. Зачем делать вид, что этого не происходит?
      — Послушай, — прервала ее размышления Рокс, — единственное, что мне сейчас приходит в голову — это как бы я поступила, будь я на твоем месте.
      — Давай!
      — Я бы вызвала обеих до того, как они успеют назначить бой — и отделала как следует.
      — А-а-а… плохо. Не получится. Они обе владеют флордом лучше меня. По правде говоря, на этой планете нет, наверное, человека, который владел бы флордом хуже меня.
      — М-м-м, да… Но послушай, ты ведь можешь выбирать оружие. Они посмели сговориться за твоей спиной, проигнорировать тебя… Ты — оскорбленная сторона.
      — Уже лучше. А какое выбрать?
      — Не знаю. То, чем вы все три владеете одинаково плохо. Это уравняет шансы. Назови штурмовой топор.
      — Эй, нам нельзя драться насмерть!
      — Учебный штурмовой топор. Бет, извини, у меня тут своя головная боль — я должна срочно выручать из тюрьмы одну беременную серв… женщину. Я сейчас не готова об этом говорить.
      — Ничего, ты уже дала мне очень хороший совет. Пока, удачи тебе, и привет нашему большому другу.
      Она знала, что Рэй живет в Салиме и помахала рукой специально для него. Даже если он и не стоит там, вне поля зрения камеры — Рокс наверняка потом покажет ему запись.
      Рокс махнула в ответ и прервала связь.
      Бет отвернулсяь от экрана и, подтянув ноги на сиденье, обхватила их руками и положила голову на колено.
      Штурмовой топор, даже учебный — это, конечно, та еще штука… Бет никогда не видела стормэкс в работе — но рота дворцовой охраны хаято была вооружена как раз ими, так что Бет имела представление о его размере и весе.
      Стормэкс был создан для тех, кого Бог обделил скоростью и реакцией, потребной для боя на флордах, но наделил силой сверх общей меры. Принцип работы был один и тот же — только рукоять в четыре пяди длиной выбрасывала не длинное лезвие-кнут, а этакую лопасть, которую можно было модулировать от топора до чекана. Тончайшая кромка лезвия, как и у флорда, пробивала силовое поле кидо на малых скоростях. Стормэксы сильно уступали флордам в популярности, если говорить о реальных боевых действиях — они не давали той свободы, да и пользоваться стормэксом означало расписаться в своей непригодности к флорду — но у них были свои почитатели. Кое-кто из них отточил мастерство до того, что мог победить почти любого флордсмана — в полнодоспешном поединке, конечно.
      Однако круг любителей стормэкса был все-таки узок: для бойца в легкой броне или полуброне, с какой стороны ни подойди, удобней флорд, а Рива традиционно отдавали предпочоение легкой пехоте.
      Можно прозакладывать что угодно, что ни Эли, ни Дэйла топором не владеют, но… Бет мысленно сравнила себя, Дэйлу и Элинор, которой до двух метров оставалось всего ничего. Нет, при таком сложении равных шансов не получится. Ворочать пятикилограммовым топорищем заведомо удобней тому, у кого руки длинней.
      Стрелковое оружие Бет отмела сразу, не раздумывая — во-первых, она не знала, из чего можно постреляться так, чтобы это было несмертельно, а во-вторых, помнила, что у крошки Эли какой-то там приз по стрельбе. На палках? На швабрах, симатта! Нет, нужно поискать еще одного советчика.
      Бет развернулась к терминалу и набрала индекс.
      — Плато, ты у себя? Можно я зайду, ты мне нужен.
      — Лучше я поднимусь в библиотеку, — предложил молодой человек. У Бет не было желания спорить.
      — Ты уже в курсе, да? — спросила она, едва за ним закрылась дверь.
      — Если ты о Дэйле и Эли, то да.
      — Я хочу вызвать их.
      — Вызвать?
      — Да. Точно. Вызвать и показать им, как я поступаю с теми, кто меня так подставляет.
      — А ты сумеешь?
      — В том-то и дело, Плато. Я уже получила один хороший совет: драться на чем-то таком, чем мы все три владеем плохо.
      — Стормэксы, — предложил Плато. — Учебные. Ты ведь не хочешь никого убивать?
      — М-м-м… Стормэкс требует грубой силы. Как ты полагаешь, у кого из нас троих ее больше?
      — У Эли, — немедленно признал Плато.
      — То-то и оно.
      Плато задумался.
      — А по каким правилам ты хочешь драться?
      — А какие бывают? — задала встречный вопрос Бет.
      — Смертельный поединок исключен — значит, отпадают ножи, боевые стормэксы и плазменное оружие…
      — Это запрещено?
      — Да нет, в общем-то… Просто… тяжелой брони и полуброни у вас вроде нет ни у кого, да?
      — А у тебя? — полюбопытствовала Бет.
      — У меня есть кидо. У моей старшей сестры, Меланто — полуброня. Да стой, у тебя же должна быть полуброня матери!
      — А-а… да, наверное. Наверное, где-то есть… — Бет поморщилась. Она не любила, когда ей намекали на то, что к наследию Лорел она относится без должного почтения. Даже если это был нечаянный намек. — А что, можно драться и в кидо?
      — Еще как. На самом деле очень многие, если не хотят никого убивать, а честь без поединка разойтись не дает, назначают поединок в полном доспехе на плазменниках. Сойдутся, оставят на доспехе протиивника две-три подпалины и разойдутся.
      — Здорово! Но мне это не годится, Плато. Мне нужно, чтобы они хорошенько намотали себе на ус, что у меня за спиной никто резаться не будет.
      Плато в раздумье надул щеки, потом шумно выдохнул.
      — А ты сама насколько сильно готова при этом… ну, пострадать?
      — Я? — Бет потерла кончик отчего-то вдруг онемевшего носа.
      — Да. Ты готова проиграть? Ну и, в общем… довольно больно програть?
      — Если они тоже получат свое — то да.
      — Тогда так. Назначаем поединок без брони и вообще без средств защиты. Кулачный поединок. С секундантом. Секундантом буду я.
      — А что… у вас мужчина может быть секундантом в женском поединке?
      — Легко. А в Империи — нет?
      Бет наморщила лоб. Леди Констанс была категорической противницей дуэлей, и ей успешно удалось искоренить этот пережиток язычества в своих владениях. Посему ее приемная дочь не знала тонкостей имперского дуэльного кодекса. Но по литературе и головидео она не могла припомниить случаев, чтобы секундант-мужчина заканчивал за женщину поединок. Разве что…
      — Разве что противник тоже мужчина, — неуверенно сказала она.
      — А в чем разница? — удивился Плато.
      — Ну… предположительно, женщина слабее.
      — В любом поединке кто-то слабее, — удивился юноша.
      — Ну, женщина слабее заведомо.
      — Ты заведомо слабее Эли. А она ведь тоже девушка, так? Странные какие-то у вас в Империи правила.
      — У насв Империи?
      — Э-м-м… у нихв Империи.
      На самом деле Бет очень порадовала эта оговорка.
      — Но ты понимаешь, в чем дело, — продолжал Плато. — По всем нашим правилам, секундант может вступить в бой только тогда, когда поединщик уклонился от боя… струсил, проще говоря. Или когда он уже не может продолжать бой. Физически.
      — Плато, я уклоняться не буду, — сказала Бет.
      — Тебе придется размазать их по стенке.
      — С удовольствием.
      — А ты умеешь биться врукопашную?
      — Э-э… ну, тут все сводится к тому, чтобы попасть кулаком по лицу противника?
      — Не обязательно кулаком, — Плато встал. — Есть ещё ноги. И локти. Пошли в зал.
      В зале он поставил Бет против себя и попросил принять боевую стойку. бет восстановила по памяти то, что она видела в фильмах, и встала.
      — Плохо, — резюмировал Плато. — Локти торчат в стороны, не защищают корпус, — он легонько, но больно ткнул Бет пальцем в бок. — Кулаки слишком низко, не защищают голову. Тебя ничему не учили.
      — Ну, научи.
      — За шесть часов?
      — Я не такая тупая, как может показаться со стороны. И потом… я ведь все равно должна проиграть.
      Плато прикрыл глаза рукой. Потом сказал:
      — Ладно. Я постараюсь, чтобы тебя сегодня вечером не убили… даже нечаянно.
      Вечером после ужина бет опять собрала свиту.
      — Дамы и господа, — сказала она. — Послезавтра мой дядя возвращается с орбиты. Это значит, все свои «дела чести» мы должны закончить завтра. Поэтому я вызываю Элинор Огата и Дэйлу Сонг на поединок, Завтра, в шесть утра.
      Все изумленно вытаращились на Бет.
      — Но почему? — спросила наконец Дэйла.
      — Потому что вы, голубушки, меня подставили. Чем бы ни кончился ваш дурацкий поединок, с дядей объясняться мне. Вы и его подставили: если кто-то из вас покалечится или погибнет, ваши родственники будут предхъявлять претензии ему.
      — А если кто-то погибнет или покалечится в поединке с тобой — не будут?
      — В поединке со мной никто не погибнет и не покалечится, — сказала Бет. — Поскольку я тут оскорбленная сторона, я и выбираю оружие. Бьемся на кулаках. Без защитных средств. Пока один из поединщиков остается на ногах.
      — Я не согласна, — Эли встала. — Нет ничего отвратительнее дерущейся женщины!
      — Ты же ударила Дэйлу. — Бет встала руки в боки.
      — Я отвесила ей пощечину, как она того заслужила… Это другое дело!
      — Да? Ну так я тебе навешаю затрещин и скажу, что это другое дело.
      — Кулачная драка — отвратительна! Я не буду в ней участвовать!
      — Ах вот как… — протянула Дэйла. — Тогда я, пожалуй, откажусь от поединка с тобой. С трусливыми маменькиными дочками не дерусь.
      На секунду в Бет трепыхнулась надежда: неужели эти две так и отложат поединок? Но Огата-младшенькая вскинула подбородочек и сказала:
      — Хорошо. Я пинимаю ваш вызов, сеу Шнайдер-Бон. Назовите своего секунданта.
      — Плато Мардукас, — сказала Бет. — Имя твоего секунданта?
      Тут Элинор поняла, что попалась. Кто такой Плато — она прекрасно знала.
      — Это нечестно! — вырвалось у нее.
      — Отчего вдруг? — спросила Бет.
      — Ты.. ты все подстроила!
      — У тебя есть путь к отступлению. Откажись от поединка с Дэйлой. Все равно ведь придется. Ну, допустим, побьешь меня — но ведь Плато побить не сможешь?
      Новое движение подбородка вверх. Тик у нее, что ли, — с раздражением подумала Бет. Она искренне надеялась, что при виде Плато эта красотка испытывает те же чувства, что Бет — при виде неё. И боится не меньше.
      — Я буду сражаться с вами, — проговорила она наконец. — Хотя мне жаль, что все видам благородного боя вы предпочитаете отвратительную драку… Если бы вы выбрали флорд…
      — Стушай, ты…! — не выдержала Бет. — Ты, наверное, много смотрела классных фильмов про благородные поединки — но спорю на что угодно, ни разу в натуре не видела человека, разделанного флордом! А я видела, представь себе — и это была моя собственная мама! Так что прекрати пороть глупости про благородное и неблагородное оружие! Или ты бьешься, или нет.
      — Сеу Элисабет, я принимаю ваш вызов! Пусть моим секундантом будет то, кто сам захочет. Если же такого человека не окажется, я буду биться в одиночку.
      — Я пас, — быстро сказал Кориолано.
      — Думаю, мы сэкономим много времени и сил, — вмешалась Дэйла, — если одна из нас будет секундантом другой. Кто пойдет драться первым — кинем жребий.
      На том и порешили.
      Плато сказал, что перед поединком хорошо бы как следует выспаться. Как следует, — пояснил он, — это не меньше десяти часов.
      Ничего из этого не вышло. Бет не могла заснуть до 28 часов, к аогда наконец заснула — ей снилось, что дуэль она проиграла, но каким-то образом ухитрилась при этом убить Дэйлу, так что теперь ее будут сечь в глайдер-порту, и не кто иной, как Плато.
      Она своим метаниями разбудила Белль, и та предложила ей снотворного — но Бет, боясь проспать, отказалась.
      Ей все-таки удалось заснуть — но когда будильник пропищал пять, она встала с тяжелой головой и противным сосущим страхом под ложечкой.
      В половине шестого она спустилась в зал и начала, как учил Плато, разминаться. Отрабатывала перед зеркалосм правильную стойку и четыре удара, которые показал ей вчера Плато: джэб, хук, апперкот, лоу-кик. Вспоминала его наставления: пока одна рука бьет, вторая прикрывает голову… Удар с «передней» руки — быстрый и хлесткий. Удар с «задней» — тяжелый, с разворотом корпуса и вкладыванием веса.
      — Неплохо, — сказал, входя, Плато. — Эх, мне бы тебя потренировать месяцок…
      Бет пошевелила плечами, скривилась. подошла к «груше» — и почему тренировочные манекены зовут «грушами»? Совсем непохоже.
      — Не особенно усердствуй, — предупредил плато. — Кулаки не разбей.
      До дуэли отавалось пятнадцать минут.
      — А почему еще нет никого?
      — Н-ну… считается, что приходить раньше — дурной тон. Опаздывать — тоже. Если приходиь раньше — могут подумать, что нервничаешь. Позже — могут подумать, что трусишь.
      — Я подумала и решила, что мне как-то все равно, что они подумают.
      — Правильно. Бей в корпус.
      Бет ударила в корпус, в солнечное сплетение, как учил Плато. Плоховато ударила: глаза манекена загорелись зеленым, а не красным, как загорелись бы при хорошем ударе, способном выбить из противника дыхание.
      — Вес, — сказал Плато. — Вкладывай вес.
      Бет попробовала вкладывать вес — и добилась от манекена одного красного огонька и зуммера.
      Двери открылись, в зал вошли Дэйла и Эли в сопровождении полудесятка ребят из «свиты».
      Значит, нервничают, — подумала Бет.
      — Доброе утро, — сказала она.
      Дэйла ответила на приветствие — и зевнула, прикрыв рот широким вышитым рукавом. На ней была просторная дрмашняя туника до колен и тапочки. Розовые. С помпонами.
      Эли оделась в нечто мундирообразное цветов клана — синий и черный. На рукаве был герб: цветущая ветка сакуры. Она, в отличие от Дэйлы, церемонно поклонилась.
      — Жребий? — спросила Бет.
      Плато достал из кармана монетку — имперскую драхму.
      — Орел, — сказала Дэйла. Эли пожала плечами: решка так решка.
      Плато подбросил монету, наступил. Убрал ногу.
      — Орел.
      Дэйла снова зевнула и сбросила тунику.
      Правило «без защитных средств» означало также отсутствие одежды, под которой можно было бы спрятать эти защитные средства. Не полное, конечно — хотя оптимальным вариантом, как поняла Бет из примечаний к дуэльному кодексу, была все же тотальная нагота. Но дозволялось надевать эластичные штаны в обтяжку, не прикрывающие колен, и топ либо грудной бандаж, не прикрывающий живота и плеч.
      Дэйла не воспользовалась женгской привилегией нажеть топ или бандаж — у нее была небольшая грудь.
      Бет оглянулась на Плато. Тот кивнул — и она сбросила шелковый спортивный костюм. Под ним был очень узкий, в обтяжку, купальный костюм: коротенькие штанишки и такая же короткая майка.
      Эли и Плато, секунданты, сверили часы.
      — На татами, — сказал Плато. — Займите позиции.
      Бет знала, что встать нужно с «северной» стороны — место «истца». Север был спиной к двери.
      Дэйла выступила из своих тапок. Достала откуда-то загубник и положила в рот. Бет вспомнила про свой — он остался в кармане куртки. Она оглянулась — и увидела, что Плато давно достал его и протягивает ей.
      — Спасибо, — выдавила она из непослушного рта.
      — Тот, кто упадет и не поднимется, либо покинет татами и не вернется в круг, хотя будет способен биться — проиграл, — напомнил Плато. — Тот, кто упал либо вылетел с татами, потеряв способность биться — не считается проигравшим, пока за него может биться секундант. Сходитесь.
      Бет встала в позицию и поняла, что из головы вылетела вся наука Плато. А еще она посмотрела на Дэйлу — и поняла, что Дэйлу учили гораздо дольше, пусть и не Плато это делал. Дэйла уверенно стояла в стойке, которой Плато добивался от Бет весь вчерашний вечер, и даже не стояла — а легонечко, скользящим шагом перемещалась.
      Ладно, решила Бет. Чего стоять столбом — и, сделав более решительный шаг вперед, попыталась ударить Дэйлу с разворотом в корпус, в солнечное сплетение.
      Бац! — что-то смугло-розоватое мелькнуло иврезалось Бет в скулу и в ухо с такой силой, что с другой стороны ее тут же накрыло перевернувшимся татами.
      Бет приподнялась на локте, тряхнула головой, сообразила, где верх, где низ — и смогла подняться на четвереньки.
      — Ты как? — прошептал ей в ухо склонившийся Плато.
      — Ышшо… — Бет выплюнула загубник в ладонь. — Ишшё м-могу фффстать…
      — Тогда вставай, — сказал Плато и помог ей подняться, потянув за плечо. — Не забудь загубник!
      Бет снова запихала штуку в рот и прикусила ее «рожки». В глазах мир слегка покачиивался.
      …Она потом узнала, что, поскольку улдаром ее не вынесло за пределы татами, то Дэйла могла и в первый, и во второй раз спокойно пойти на добивание. То есть, приложить ей, лежачей, с носка или с плеча, по желанию. Потому что среди правил благородного поединка правила «лежачего не бьют», нет. Бьют, пока лежачий шевелится.
      Бет перестала шевелиться только с третьего раза, когда пятка Дэйлы прилетела ей в нос.
      В принципе она, наверное, и после этого могла бы драться, так как пришла в себя очень быстро, секунд через пять. Но пока она была без сознания, Плато объявил, что она не может биться и вышел на татами сам.
      Разгром Дэйлы, таким образом, Бет видела почти от начала до конца, полулежа на руках Кориолано и Освальда, с мокрым платком на носу, глотая кровь.
      Дэйла понесла поражение достойно. Плато сбивал ее с ног шесть раз — и шесть раз она поднималась. В конце концов Плато прижал ее к татами в каком-то головоломном захвате, она дернулась, раздался хруст — и через несколько секунд Освальд уже вправлял ей правую руку.
      На татами вышла Эли. Ее крупно трясло, и особенно хорошо это было видно, когда она положила в рот загубник.
      — Можно уже сдаться, — сказала Дэйла, сплевывая кровь в платочек. — Все равно я раздумала начет этого дурацкого поединка.
      — Пушкай сдаюшша трушы, — без загубника это прозвучало не так внушительно, как, наверное, думала Эли.
      Плато пожал плечами. По его лицу было видно, что он противен сам себе, но доведет дело до конца, причем как можно быстрее.
      Эли первым делом словила лоу-кик и упала на одно колено. Плато не добивал — стоял, выжидая, пока она поднимется.
      Второй лоу-кик она сблокировала, но крайне неудачно: удар пришелся не по касательной, а кость в кость. Эли всхлипнула и осела на колени.
      — Я еще могу продолжать бой! — закричала она. — Иди сюда! Иди, я набью тебе морду!
      — Ты проиграла, — сказала Дэйла.
      — Нет! Я не согласна! — Эли, сжав руки в кулаки, быстро на коленях подползла к Плато, и попробовала ударить его кулаком в пах.
      Плато подставил колено, и Эли разбила кулак.
      — Ты проиграла, — сказала Бет. — Нет никакого смысла ломать эту комедию.
      — Я не буду драться с тобой, поддержала ее Дэйла. — А соло у тебя, бобюсь, ничего не получится.
      — Если ты не явишься, драться должен будет секундант! — Эли попыталась встать на ноги — но ноги подкосились, и она снова упала на колени. — Кориолано Дэвин, вы должны со мной драться!
      — С какой стати? — пожал плечами Кори. — Вы с Дэйлой проиграли. Поединок отменяется.
      — Вы все трусы, — Эли разрыдалась, несколько раз ударила кулаками в пол, а потом опустила на них голову.
      — Пойдем, — сказал Плато, помогая ей встать на ноги. — Я тебя размассирую, пока ноги не распухли.
      «Э-эй! — подумала Бет. — А как насчет моего распухшего носа, а?»
      Белль ударилась в панику, увидев распухающие синки. Однако так уж гемы воспитаны, что паника не мешает им действовать. Белль отыскала в аптеке обезболивающие и электромассажер, уложила хозяйку в постель и принялась колдовать над ее лицом.
      Боль прошла, а от приятных покалываний в переносицу и вокруг глаз хотелось спать. Бет глянула на часы и удивилась: без пятнадцати семь. Они уложились в каких-то сорок минут!
      Можно было спать до восьми, и Бет, сладко зевнув, задремала.
      …Первым уроком у них была экономическая теория. Школу устроили в большом зале библиотеки, расставив столы полукругом и соединив в сеть четырнадцать терминалов.
      Профессор госпожа Тэн, увидев разбитые лица двух учениц, слегка оторопела.
      — Девушки… Что это с вами?
      — Несчастный случай во время утренней разминки, — беззаботно сказала Бет. — Мы спарринговали и немножко хватили через край.
      Професор Тэн то ли удовлетворилась объяснением, то ли не подала вида.
      — Сеу Сонг, вы готовы объяснить нам, что такое прогибиционизм и протекционизм, и в чем между ними разница? Или ваш речевой аппарат слишком пострадал?
      — Нет, я могу, — сказала Дэйла, и начала отвечать урок.
      Следующите два преподавателя — астрограф и учитель классической литературы — проявили меньше самообладания, но в целом все прошло ничего. Реакция преподавателей, впрочем, была наименьшей из проблем: Бет предстояла еще встреча за обедом с бабушкой.
      По правде говоря, есть ей совсем не хотелось. Несмотря на то, что медик подтвердил отсутствие сотрясения мозга, ее слегка подташнивало. Но обед с бабушкой был делом почти официальным. Уважительной причиной для неявки оставалось только бессознательное состояние.
      «Попросить, что ли, Плато врезать мне еще раз?» — мрачно подумала Бет.
      Такая шуттка даже мысленно показалась ей страшноватой. Сейчас, когда прошел кураж, она понимала: многое, многое она согласилась бы отдать за то, чтобы ее никтогда и никто больше не ударил по лицу.
      До встречи с бабушкой, одако, оставалось еще часов пять. Сначала был общий ланч (по обычаю, самый простой: сэндвичи с разными начинками), потом — личное время и тренировка со свогами.
      — Ну, как ты? — спросила Дэйла, когда они мыли рукти в дамской комнате перед ланчем.
      Бет посмотрела в зеркальную стену на нее и себя. У нее почернела и распухла переносица, второй синяк со скулы разноцветными пятнами стекал на челюсть. У Дэйлы припухли оба глаза, и на лбу красовалась ссадина.
      — Как-то раз в моем присутствии избили… одного парня, — сказала Бет. — Из-за меня избили, я его втянула в эту неприятность. Вот сейчас смотрю на себя и думаю: я должна была когда-нибудь за это получить свое. Побыть на его месте… А еще думаю — с тех пор прошло так мало времени, а я… теперь уже другой человек.
      — Тот парень — это… он, да?
      — Да, — призналась Бет.
      — Слушай, а какой он? Столько всего болтают…
      Бет не знала, что ответить. Молча смотрела на капельки воды в базальтовой раковине: вот одна сорвалась в места и поползла к стоку, вот вторая…
      — Понимаешь, — сказала она наконец. — Я могу рассказать, каким он был… Но ведь и он тоже изменился. И я не знаю, насколько…
      — О нем ходит еще один слух, — в голосе Дэйлы появились какие-то кошачьи интонации, — который Эли Огата, спорю на что угодно, никогда не решится повторить.
      — Какой? — осторожно спросила Бет.
      — Болтают, что в нем воплотился Экхарт Бон.
 

* * *

 
      Встреча с бабушкой, однако, прошла не так страшно, как Бет думала поначалу. Леди Альберта только поморщилась и понинересовалась, что Бет намерена делать в случае высочайшего приглашения.
      — Так и пойду, — сказала Бет.
      — Ну-ну, — скептически усмехнулась бабушка.
      Бет поковыряла салат да выпила оранжада со льдом — больше ничего в горло не лезло.
      — Неужели нельзя было разрешить дело иначе? Обязательно подставлять лицо под чьи-то пятки? — бабушка наконец не выдержала молчания.
      — У меня было очень мало времени, — рассеяно проговорила Бет, меланхолически вертя вилку в пальцах.
      Спсение пришло от комма, проигравшего несколько тактов из «Сонатины» Мэй Буланг. Андреа, получив сообщение на стационарный терминал, переадресовал ей.
      — Госпожа Аэша Ли не может провести завтрашний урок каллиграфии, — сказала она, — и хочет перенести его на сегодня.
      Бабушка вздохнула. Синоби ей не нравились. Это были скрытные люди, которые делали грязные дела весьма нечистоплотными методами. Конечно, ее зять тоже был синоби, с этим ничего не сделаешь — он он именно былсиноби, то есть, покинул ряды клана, когда стал тайсёгуном. А вот Аэша Ли рподолжала оставаться синоби, и леди Алтьберта не одобряла того, что сын разрешает племяннице встречаться с Аэшей Ли и не сходилась с ним во мнении относительно полезности этих встреч.
      Но поскольку его формальный и неформальный авторитет был выше, ей ничего не оставалось, кроме как пожать плечами и сказать:
      — Ну что ж… Если ты полагаешь, что эти уроки каллиграфии приносят тебе хоть какую-то пользу…
      — Полагаю, — Бет вскочила из-за стола, сделала реверанс и умчалась к своему терминалу.
      Через десять минут она уже ехала в своем карте, сопровождаемая Кеем и Роландом, к Храму Всех Ушедших.
      Аэша Ли, как и в прошлый раз, приготовила письменные принадлежности.
      — Ну, — сказала она, когда двери склепа закрылись, оставив их наедине, — все выглядит не так плохо, как я ожидала.
      — Если бы я знала, что Дэйлу учили чему-то, я бы выбрала стормэксы, — призналась Бет, невольно коснувшись переносицы.
      — И проиграли бы юной Эли Огата. Она владеет стормэксом, — госпожа Ли принялась растирать тушь. — А насчет того, как умеет драться сеу Сонг, вы могли бы сообразить. Танец, которым она занимается, включает в себя множество элементов единоборств. Как вы себя чувствовали, выходя на поединок?
      Бет потеребила на запястье четки Дика.
      — Мне было страшно. Я знала, что это не смертельно — и все-таки…
      — Да, это страшно, — согласилась госпожа Ли. — Кстати, слово «страх» тоже включает в себя элемент «сердце», — несколькими штрихами синоби набросала знак.
      — А какие еще знаки включают в себя элемент «сердце»?
      — О, многие. «Гнев». «Стремление». А вот этот я очень люблю: сердце, словно рассеченное мечом. «Неизбежность».
      — А «любовь»?
      — И «любовь», — кисть зашуршала по бумаге. — Видите, какое оно здесь маленькое и придавленное? Вверху бедному сердцу грозят «когти», внизу — «удар»… Только одна «крыша» его и защищает… Но она же и давит… — И сразу же, без перехода:
      — Ваш брат передает вам привет.
      — Это хорошо, но почему через вас?
      — Потому что ваша бабушка отслеживает вашу корреспонденцию и не одобряет вашего брата. Это она настояла на том, чтобы Рина заменили морлоками. Кстати, то, что вы решили выяснить отношения лично, а не через морлоков-телохранителей, делает вам честь.
      — Да мне бы такое даже в голову не пришло! — вспыхнула Бет. И тут же сообразила, на что намекала бабушка — а она не поняла намека…
      — Вам не пришло бы — а сеу Сонг и сеу Мардукасу наверняка приходило. Сеу Огате тоже. Но она из Сога, а там никогда этого не делали… Да, так вот, Сога… Ваш брат прислал неутешительные отчеты с Биакко. У вас не получится посетить Шоран в праздник Сэцубун, так как праздник обещает быть небезопасным. В Шоране, судя по всему, готовится дворцовый переворот.
      — Почему вы мне все это говорите?
      — Потому что вы должны это знать. Это напрямую касается вашей свиты, а значит — и вас самих. Вы слвшали о человеке по имени Максим Ройе?
      Бет наморщила лоб.
      — Не вспоминайте, не надо. Были бы постарше, непременно бы слышали. Бретер и дуэлянт, помешанный на защите экологии. При этом один из немногих действительно богатых людей в нищем клане Сога. Два года назад собрал отряд ветеранов, сорок пять человек, и принялся преследовать эколоические нарушения…
      — У вас что, любой может строить из себя законника? — удивилась Бет.
      — Не любой. Однако должна вам заметить, сеу Элисабет, что экологические законы у нас должны, по идее, соблюдаться строго — они разрушают общестьвенное благо, ведь у нас довольно хрупкая биосфера. Однако реальной силы для преследования тех, кто нарушает эколоогические законы, фактически, нет. Так что Ройе легко получил этот патент. Если бы он занимался уголовными преступлениями, он мог бы рассчитывать на чась премии, долю от штрафа… Но экологические преступления совершаются либо бедняками, с которых нечего взять, кроме шкуры, либо такимии богатыми людьми, что привлечь их к ответу не так-то просто. А за бедняков Ройе часто платил штрафы сам.
      — Он святой? Или сумасшедший?
      — На Картаго это одно и то же слово. Но он не то и не другое. Пока он спасал поголовье снежных троллей и бил в колокол по поводу исчезновения планктона в южных морях, штрафы богатых Сога, нарушавших экологическое равновесие, накапливались — и вот на позапрошлой неделе Ройе получил через суд исполнительный лист, позволяющий ему предъявить к оплате сразу все штрафы, наложенные на Сога. По сути дела это означает конфискацию всей собственности клана.
      Бет изрядно впечатлилась, но чувствовала, что как-то не все понимает.
      — И что, ему вот так вот просто… отдадут всю эту собственность?
      — Нет, конечно. Сога подали апелляцию в суд тайсёгуна. Думаю, именно об этом деле ваша бабушка и госпожа Джемма Син Огата беседовали наедине неделю назад. Однако ваша бабушка мало может помочь делу. Она не может провести его в обход Совета Кланов, а там у Сога хватает врагов. Ройе выиграет дело в тайсёгунском суде.
      — Тогда на что надеется госпожа Джемма?
      — На то, что Ройе попросту убьют. Сорок пять человек — это в Шоране серьезная сила, но глава службы безопасности Сога, господин Нуарэ можетвыставить еще более серьезную силу.
      — Дядя не потерпит такой резни на Картаго.
      — Ни в коем случае. Он введет на Биакко войска и установит там прямой протекторат.
      — Он… этого хочет?
      — Он бы предпочел заразиться новобалийской проказой. Едва он применит силу против какого-то клана, как остальные объединятся против него.
      — Взаимное блего! — Бет не смогла удержаться от смеха.
      — Да. Когда привычный тебе мир расползается под пальцами, очень трудно устоять перед искушением цапнуть сколько можешь и бежать.
      — Но это безумие!
      — Безумие, — госпожа Ли начертала еще один знак, — записывается при помощи знака «царь» с ключом «пёс». Этимология неизвестна, но я предполагаю, что тут чистый каламбур: царь — «ван», пёс — «гуо», а безумие — «гуан»… Люди не всегда могут поступать разумно. Особенно когда рушится их мир. Да, главы кланов сейчас выглядят как наследники, ссорящиеся из-за серебряных ложек в горящем доме. Но это в основном потому, что многие уверены: дом не спасти.
      — Зачем вы мне все это рассказываете?
      — Минутку терпения. Дело в том, что именно Ройе безумием не страдает ни в малейшей степени. А когда он вернулся из последнего своего рейда за снежными троллями, он привез какого-то мальчишку. Примерно ваших лет.
      Бет прикрыла рот ладонью.
      — Да, вы правильно подумали. Так вот, мальчишка сейчас живет в борделе у Баккарин. Вы ведь знаете, кто такая Баккарин?
      — Э-э… нет.
      — До того, как ей приказали изменить имя, она звалась Екатериной Оока. Была одной из лучших гейш на Сунагиси.
      — Та самая, которая вышла замуж за Северина Огату?
      — Да.
      Так вот почему все сведения о ней исчезли… Ее просто заставили изменить имя. Хорошо хоть, не убили.
      — А ее ребенок?
      — Племянник вашей подруги Эли, Анибале Барка Син Огата.
      — А что случилось с Северином Огатой?
      — Он по возвращении из плена пытался вернуть себе власть над кланом — но оказалось, что его считают безумцем и чуть ли не… — синоби усмехнулась, — христианином… Словом, клан не принял его. Тогда он сменил имя и начал жить со своей женой.
      — Тоже в борделе?
      — Да.
      — Значит… этот мальчишка влез в самую середку заговора, цель которого — вернуть Северину Огате власть?
      — Когда в доме похороны — зовут бонзу, — улыбнулась старушка. — Когда зреет резня, хороший фордсман очень кстати. Несложно ответить на вопрос, зачем Ройе понадобился мальчик. Во-первых, ему нужен связной, который будет посещать и дом Ройе, и дом Баккарин, не вызывая подозрений. Мальчик исполняет обязанности хакобия — это юноши, которые носят за своими патронессами музыкальный инструмент, довольно тяжелый, и порой оказывают определенного рода услуги женщинам. Очень удобно: Баккарин приглашают играть и петь на разных вечеринках, мальчик ходит за ней, и под шумок встречается там с кем-то из людей Ройе или самим Ройе. Ну и, конечно же, когда запахнет жареным — он будет нужен как прекрасный боец… Но для меня загадкой остается: зачем мальчик ввязался во внутреннюю политику кланов Рива?
      — Вы думате, я знаю ответ на этот вопрос?
      — Я думаю, вы можете его узнать.
      — Как?
      — Он не станет врать вам.
      — Вы… вы хотите устроить нам… — Бет боялась сказать себе «встречу», — переписку?
      — Встречу. Вы поедете на Биакко — не в Сэцубун, а когда все закончится. И встретитесь с ним там.
      — А вы его поймаете и предоставите дяде поджаренным, с хрустящей корочкой и яблоком во рту?
      — Нет, — Аэша Ли подняла голову от письменных принадлежностей. — Я найду ему более полезное применение. И вы мне в этом поможете.
      — Никогда!
      — Поможете, если хотите, чтобы он остался жив. Потому что если я ненайду ему полезного применения — мне действительно лучше будет подать его голову вашему дяде на серебряном блюде.