В этот момент Генкай находился между Йоши и лезвием. Остановить удар было уже невозможно. Лезвие резануло Генкая по брюшной полости под ребрами. Желтую ткань окрасила кровь. Генкай, открыв рот, смотрел, как на платье вываливаются его внутренности. Он упал на колени, силы его угасали, он произнес предсмертную молитву: «О Амида Ниорай, ты, который проливаешь свет своего присутствия в десяти частях мира, прими в свое светлое небо всех, называющих имя твое».
Йоши кинулся на Чикару с нечленораздельным криком. Айтака, наконец участвуя в происходящем, обхватил руками плечи Йоши и крепко сжал его. По румянам и пудре Йоши текли слезы. Его длинные волосы некрасиво обрамляли искаженное лицо. Впервые в свои двадцать два года Йоши встретил зло, отвратить которое было невозможно, Он гордился своим рациональным мышлением, но в этот момент необратимого ужаса он потерял самообладание под тяжестью незнакомых ранее чувств. Он дрожал от ярости, проклиная Чикару. Он бешено неистовствовал, последствия для него ничего не значили.
Фумио встал на колени у тела Генкая, помочь было уже невозможно, его племянник был мертв. Он с трудом сдерживал свое горе.
– Пожалуйста, уйдите сейчас же, Чикара-сан, – сказал он ровным тоном.
Хотя Чикара лучше владел своими переживаниями, он был почти так же расстроен, как Фумио. В один страшный миг он превратился из самурая, защищающего свою честь, в убийцу бонзы.
– Это был несчастный случай. Я не имел намерения причинить вред бонзе, – произнес он. Его голос стал резче. – Сейчас не время продолжать, но с этим я еще не кончил. – Он мотнул головой в сторону Йоши, который бессвязно кричал и пытался освободиться из рук крепко державшего его Айтаки. Фумио не обращал внимания на эту борьбу. Он хладнокровно кивнул Чикаре и Кагасуке.
– Понимаю. Мне нужно время, чтобы обдумать возможные последствия того, что произошло сегодня, – сказал он.
Когда Чикара с братом ушли, Фумио повернулся к Йоши.
– Прекрати сейчас же, – резко сказал он. – Ты достаточно вреда уже причинил. Если бы не твое безрассудство, твой брат был бы жив.
Йоши опустился на землю. Его плечи вздрагивали, по лицу текли слезы. Айтака продолжал обнимать его одной рукой, их прежняя вражда была забыта, Йоши жалобно посмотрел на него и, всхлипывая, пробормотал:
– Чикара за это расплатится, еще как расплатится. Айтака не обращал внимания на слезы Йоши.
– Возьми себя в руки, – сказал он. – Слезами не поможешь. Идем с нами в замок, там мы сможем промыть и перевязать твои раны.
Йоши оттолкнул его.
– Оставь меня, – сказал он. – Мои раны – пустяк… Я хочу еще побыть здесь немного, ..
Айтака пожал плечами. Он отпустил Йоши и взглядом спросил распоряжения Фумио. Фумио знаком велел ему помочь с телом Генкая, Вдвоем они снесли окровавленное тело в замок.
Когда они ушли, Йоши остался один в середине поля. Цикада все еще звала своего друга, птицы пели, и вдали по-прежнему шумел океан.
Солнце садилось и стало холодно, когда он наконец встал и погрозил кулаком небу. «Вы его бросили, – крикнул он невидимым богам. – Он свою жизнь посвятил служению вам, а вы его оставили. Я никогда не забуду. Клянусь всеми богами неба, я отомщу за смерть Генкая».
Он опустил кулак, голова его угнетенно поникла. Солнце исчезло за горизонтом, и он вздрогнул от холода. Чувство утраты было похожим на холодную руку, сжавшую его сердце.
Глава 9
Лягушки стали издавать любовные квакающие призывы, и вечерние тени удлинились. Йоши не ел с утра: червь ненависти не позволял ему подумать о еде. Он прошел пятьдесят ярдов до замка, ноги его были как будто налиты свинцом. Это был не тот Йоши, которого за несколько часов до этого обозвали жалким щеголишкой и который обиделся на эти справедливые, но оскорбительные слова. Смерть его двоюродного брата опрокинула упорядоченный мир, в котором он жил. Он понял, что Айтака был прав: добро и власть не одно и то же. Наоборот! Никогда больше Йоши не будет наивным придворным, живущим беззаботной жизнью мотылька, слепым, не видящим зло, творящееся вокруг него. Теперь он знал, что такое зло, и имя ему было – Чикара. Наслоения изнеженности, искусственности были сняты обжегшими его событиями. Его волосы были в беспорядке, платье в красных пятнах, от него пахло потом и кровью. Но, ковыляя к замку, преисполненный ненависти, он был совершенно равнодушен к своему внешнему виду. Ему надо было поговорить с родными, объяснить им, какие чувства возникли у него вследствие трагедии, происшедшей в поле. Его сильное внутреннее расстройство могло либо погубить его, либо помочь разобраться в самом себе. Неужели он был причиной смерти Генкая? От этой мысли он весь сжался внутри. Или ревность, вызванная браком Нами, подтолкнула его на такой ненужный вызов? Нет! Нет!
Он не должен возлагать вину на Нами. Она не виновата. Это касается только его и Чикары. И больше никого.
Фумио, Айтака и Нами были в переднем зале. Нами рыдала:
– Бедный Генкай! Поверить не могу, что он умер, такой добрый! – Она подняла заплаканное лицо в сторону Йоши. – Зачем тебе надо было ударить моего супруга?
Йоши не мог ответить. Он был подавлен и тем, что его поступок привел к смерти Генкая, и дополнительным бременем – горем Нами. Нами повернулась к Фумио и жалобно спросила:
– Как же я могу выйти за Чикару после того, что произошло сегодня?
Йоши глубоко вздохнул. Как он смел еще надеяться, что свадьба будет отменена? Что Нами еще может принадлежать ему? Сердце его забилось сильней. Жажда счастья, свойственная молодости, на один момент воскресила надежду, и сразу же усугубила чувство вины. Как бессердечно с его стороны в это время общего горя думать о личной выгоде! Да кроме того, это было безнадежно.
– Нами, свадебная церемония будет завершена, как предполагалось, – твердо сказал Фумио. – Я любил Генкая больше, чем вы все; он был моим приемным сыном. Однако то, что он сделал, было безумством. Чикара не мог остановить удар. Это была случайность, ужасная, но не более того, – злая судьба.
У Йоши задрожали губы.
– В смерти Генкая виноват я, – сказал он. – Вина лежит на мне. Но Чикаре нет оправдания. Он поставил нас в безвыходное положение. Нет никакого извинения тому, что он сделал. Это было сознательное убийство.
Фумио оставил Нами и нацелил палец на Йоши.
– Чикара – даймио. Ты сам говорил, что в деле крестьянина он действовал правильно. Он не совершил никакой несправедливости. Наказать неплательщиков налога – это была его обязанность, А с другой стороны, ты не имел права ударить его. Да простит мне Будда мои слова: ты виноват, ты стал причиной смерти Генкая.
Фумио считал, что, согласно кодексу чести воина, согласно законам, существующим в стране, согласно любому критерию, Чикара не совершил ничего плохого. А Йоши и Генкай перешли границы дозволенного.
Слушая Фумио, Айтака постепенно приходил в ярость. Внезапно он взорвался.
– Чикара ниже самого презренного существа, – прорычал он и повернулся к Нами. – У меня были сомнения насчет твоей предполагаемой свадьбы. Я молчал, потому что ты казалась довольной. Теперь я не могу больше молчать. – Он гневно уставился на Фумио: – Мы оба там присутствовали. Мы знаем, что это он довел Йоши до дуэли. Если бы Йоши не вмешался, Чикара схватился бы с Генкаем. Результат был бы тот же самый. Ему не жаль Генкая. Это был поступок отчаявшегося честолюбца. Власть клана Тайра близка к концу, а он ведет безнадежную войну против наступающих Минамото. Он знал, что подвергает опасности свой брак, и все же хладнокровно решился на убийство противника, который был ему политически опасен.
– Чепуха, – возбужденно возразил Фумио. – Ты любое дело истолковываешь в политическом плане, но в этом случае ты неправ. Это не имеет никакого отношения к политике. Йоши ударил его! Другой причины для дуэли не было, но и иная реакция была бы невозможна.
– Дядя, но Йоши был явно совершенно неравным соперником.
– Тогда не надо было давать пощечину Чикаре. Только представить себе! Мальчишка позволил себе ударить воинственного князя! Меня восхищает смелость Йоши, но приходится пожалеть, что он так глуп.
– Он думал спасти Генкая, – сказал Айтака. – Если бы он не вмешался сразу, Генкай был бы втянут в дуэль. Чикара убил Генкая уже после того, как Йоши сдался.
– А ты все видел и пальцем его не тронул, – с горечью сказал Йоши. – Чикара ловко нас обвел. Я не отрицаю своей вины, но не забудьте, что Генкая убил Чикара, Разве я смогу простить себе, что не отомстил за него?
«Да, – подумал Йоши, – я был слаб. Когда Генкай был убит, я, правда, кричал и протестовал, но все-таки позволил Айтаке удержать себя. Я ничего не сделал. Если бы я по-настоящему любил Генкая, я бы вырвался от Айтаки и напал бы на Чикару. Кто же я? Что же я такое? Или я действительно ничтожество, как сказал Чикара?» – он впервые задавал себе подобные вопросы. Стена самодовольного благодушия, возникшая за время пребывания при дворе, давала все больше трещин под напором сомнений в себе.
– Мне следовало умереть вместе с ним, – печально заключил Йоши.
– Тело Генкая едва успело остыть, а ты болтаешь о том, что тебе следовало сделать, – сказала Нами, и голос ее задрожал. – Это уже не имеет значения. Если Чикара прав, он защитил свою честь и мы поженимся. Если он неправ, он сегодня совершит сеппуку.
Нами высказала предположение, что Чикара может покончить с собой, потому что сеппуку, в просторечии называемое «харакири» – вспарывание живота, – считалось предпочтительнее жизни с позором.
Этот обычай укоренился с 1156 года, со времени событий при Хеген. Минамото-но-Таметомо, побежденный в этой короткой, но жестокой войне, разрезал себе живот, чтобы избежать позора плена. Он проделал это самым мучительным способом, прорезав брюшную полость до нервных центров позвоночника. Смерть Таметомо принесла почет клану Минамото. Его смерть стала считаться высшим героизмом. К началу следующего десятилетия самоубийство путем разрезания живота стало единственным достойным концом для самурая, совершившего преступления, и для воина, которому грозил плен.
Нами продолжала:
– Только Чикара сам знает, что он должен сделать. – Она замолчала и смахнула слезу, – Наши разговоры не повлияют на его решения. – Она печально покачала головой. – Извините, я больше не могу. Простите меня. – Она прихватила рукой свое платье и выбежала из комнаты.
Когда Нами ушла, Фумио повернулся к Йоши, уже жалея, что в гневе наговорил ему жестоких слов. Лицо Йоши выражало глубокое страдание. А ведь он еще молод, и ему предстоит жить с чувством вины за гибель Генкая.
– Вели слугам сделать тебе горячую ванну и принести чистую одежду, – сказал он. – Когда ты перевяжешь раны и переоденешься, ты сможешь рассуждать более трезво. Мы еще поговорим за обедом.
Йоши взглянул на свою грязную одежду.
– Да, дядя, – сказал он. – Я никогда не забуду того, что произошло. Я буду помнить и без этого платья. – Его взгляд обратился к Айтаке. – Мне надо многое обдумать. Нельзя мне прожить зря жизнь, которую я получил от Генкая. Мне надо предпринять кое-какие действия, – сказал он многозначительно. Потом он опять повернулся к дяде. – Да, нам надо поговорить, – добавил он уныло.
Айтака взял Йоши под руку и увел его. Когда Фумио остался один, голова его склонилась и горячие слезы потекли по щекам – слезы о Генкае и о предстоящих годах, когда он будет лишен тепла и ласки его приемного сына.
Слезы вызвали целый поток нахлынувших воспоминаний, которые еще усиливали его тоску. Генкай – юноша, высокий, прямой, ловкий… Все эти качества вызывали восхищение Фумио. А потом, когда Генкай стал бонзой… спокойствие, внутренняя ясность заполнили его душу. Плечи Фумио содрогались. Глубокая преданность его племянника Будде вызывала у него ревность. Вместо того чтобы радоваться счастью Генкая, он старался отклонить выбранного им от его пути. Теперь было поздно исправить что-либо.
Он сдержал свои слезы: даймио не мог допустить, чтобы люди видели его слабость. Он должен казаться сильным. Фумио вытер глаза и поправил платье. Надо было заняться практическими вопросами. Он должен защищать интересы живых. Имение и семья должны жить. Он заставил свое лицо принять обычное выражение так же, как привел в обычный порядок платье. Никто не должен догадываться об истинной глубине его переживаний.
Когда семья заканчивала обед, Йоши спросил, почему за столом не было его матери.
– Госпожа Масака отправилась в паломничество в Исе незадолго до приезда Чикары. Она вернется через неделю, – сказал Фумио, отодвигая пустую чашку для риса.
– Нами, разве не странно, что она не будет присутствовать на твоей свадьбе? – спросил Йоши.
– Нисколько, – ответила Нами. – Твоя мать регулярно ездит в Исе. Это единственная причина, по которой она покидает Северный флигель.
– Все-таки удивительно, что она не настояла на том, чтобы присутствовать на завершающей церемонии, – сказал Йоши.
– Твоя мать не из тех, кто благоволит князю Чикаре, – сказал Фумио. – Она избегает его, используя любую возможность. Я думаю, что ее паломничество – просто предлог, чтобы избавиться от неприятной для нее встречи с ним на церемонии рисового печенья.
Мысли, связанные с Чикарой, не давали покоя Йоши в течение всего обеда. Теперь, когда его имя прозвучало в разговоре, Йоши счел возможным обойтись без традиционных правил вежливости.
– Мнение моей матери совершенно правильно. Чикаре следует отказать и в посещении замка, и в браке с Нами, – резко сказал он.
Фумио был так же откровенен. Он считал, что Йоши виноват в трагических событиях этого дня, и был рассержен его тоном. Как бы ни тяжелы были его переживания, он не имел права так дерзко говорить с дядей.
– Йоши, попридержи свой язык. Ты не смеешь указывать мне, кого мне принимать и что мои гости будут делать. Враждовать с Чикарой бессмысленно. Генкай погиб, его не вернешь необдуманными выходками. Надо думать о практической стороне дела. Объединение моего дома с домом Чикары обеспечит нам власть и безопасность, которых мы не имеем поодиночке. И в не собираюсь рисковать этой возможностью только из-за того, что ты не умеешь владеть собой. Прояви уважение к другим, докажи этим, что ты – мужчина.
Йоши ответил страстным перечислением преступлений Чикары, тогда как его дядя снова оправдывал действия Чикары, как единственно возможные при данных обстоятельствах, Айтака, все время молчавший, вмешался.
– Я согласен с Йоши, – сказал он. – Чикара – один из самых своевластных Тайра.
Фумио надменно посмотрел на него.
– Я должен тебе напомнить, – сказал он, что наши жизни и имущество зависят от клана Тайра. Что там они делают у себя при дворе, это их дело. А здесь они дают нам возможность мирно управлять нашими имениями. Когда ты осуждаешь Тайра, ты осуждаешь свой собственный род.
– Мы не опустились до их низкого уровня, – сказал Айтака. – Ты – справедливый и честный хозяин, ты управляешь согласно данному тебе праву, и ты заслужил доверие и верность народа. А Тайра сидят в своем придворном кругу и занимаются пустыми играми, в то время как жизнь Великого Сокровища – японского народа – становится тяжелее с каждым годом, – Айтака повернулся к Нами: – Ты молчишь, сестра, сидишь с опущенными глазами. Почему же ты не защищаешь своего супруга? – Прежде чем она могла ответить, он торжествующе продолжал: – Это потому, что ты знаешь, что он недостоин твоей любви. Если бы были здесь наши родители, они бы настояли на отмене свадьбы.
Нами ничего не ответила. Лицо ее было печально; она не поднимала глаз.
– Оставь ее, – сказал Фумио. – Она единственная из вас сохранила разум. Она знает, что Чикара вернется. Он имеет право и возможность наказать Йоши. Если он его пощадит, это будет исключительно из уважения и любви к Нами. – Он дотронулся до рукава Йоши: – Она – твоя единственная надежда, – сказал он предупреждающим тоном. Йоши отодвинулся.
– Мне не нужна ее помощь, – сказал он. – Я уйду завтра утром. Я больше не буду навязывать вам мое неудобное присутствие. Если Нами завершит свою свадьбу с убийцей Генкая, то это будет уж никак не ради меня.
– Ты не можешь уйти, пока не зажили твои раны, – сказал Фумио.
– Я пойду с ним, – сказал Айтака. – Я владею умением выживать в чуждом мире, и Йоши моя помощь будет нужна. А раны его, кажется, не очень серьезны, я смогу позаботиться о них. Мы уйдем раньше, чем Чикара вернется, чтобы погубить еще одного члена нашей семьи.
Глава 10
В шесть часов утра Йоши и Айтака были разбужены колоколами Сейкен-джи. Йоши провел беспокойную ночь, засыпая и просыпаясь между перемежающимися приступами подавленности и самоосуждения. Как мог он так быстро забыть наставления Фумио? Фумио не только приучил его уважать императора и имперские учреждения – он также обучил его качествам, обязательным для самурая: поступать благородно, храбро вести себя в беде, быть мужчиной среди мужчин. Лоск фальшивой утонченности отодвинул эти высокие качества на задний план; вчерашнее ужасное происшествие стерло этот лоск. Йоши понял, что между качествами, которые высоко ценил Фумио, и теми, которые считались ценными при дворе, всегда существовала пропасть; и он не мог простить себе, что так долго считал придворные оценки более важными.
Этим утром на лице Йоши не было никакого признака грима, одет он был в удобное коричневое платье поверх простой нижней одежды. Его обычный веер отсутствовал, и без веера, без грима и без одежды нежной расцветки он выглядел обыкновенным юношей своего времени. Напыщенный придворный павлин исчез, вместо него появился стройный путешественник неопределенного общественного положения. Его лицо, теперь не закрытое маской белой пудры, было мягким, нервным, в то же время умным и живым. Только глубоко скрытое в глазах страдальческое выражение говорило о недавно пережитом потрясении.
Двоюродные братья быстро поели и уложили смену одежды. Йоши запрятал в своем поясе оби, обернутом вокруг талии, достаточно золота, чтобы его хватило на дорогу.
Залив Суруга был еще в тумане, когда они отправились вдоль горы, погруженные каждый в свои размышления. Йоши был поглощен мыслями о смерти Генкая с самого момента пробуждения. Он без конца вспоминал страшный момент, и эти мысли угнетали его. Он попытался их рассеять, думая о своих отношениях с Нами и Чикарой. С общепринятой точки зрения, их брак идеален. Два соседних имения будут объединены в одно семейное владение; удвоена будет территория, удвоен корпус самураев, удвоено влияние при дворе. И разве эгоистические соображения Йоши были так важны, чтобы из-за них дядя Фумио отказался от возможности укрепить свое положение, – возможности, которую обеспечит объединение с домом Чикары? И Нами – у него больно защемило сердце – сказала, что любит его старшего соперника. Если бы Йоши удалось настоять на своем и свадебный обряд не завершили, это причинило бы ей горе? Да, он понимал, почему с ее точки зрения этот брак был желателен. Ему Чикара казался отвратительным, но он был мужественным человеком, он жил достойно согласно своим убеждениям; это был князь, заслуживающий уважения за силу характера и твердый в поддержке законности, как он ее понимал. С другой стороны, из-за Чикары Йоши потерял двух самых любимых людей, и он никогда не примет Чикару как члена семьи. Йоши поклялся отомстить, и пути назад не было. Время пройдет, Чикара, может быть, будет считать, что все забыто, но Йоши не забудет никогда.
Погруженный в раздумье, Йоши не замечал времени. Прошло уже полчаса, они были почти у подножия горы. Миновала: последний поворот дороги, за которым им открылся храм. Недалеко за храмом Йоши видел Окитсу и дорогу Токайдо, вьющуюся между горой и морем. Сквозь туман, скрывавший залив, неясно виднелся серповидный изгиб Михо с его черным песком и искривленными соснами.
Зрелище было поразительное.
Ниже города, у кромки воды, уже шла работа по добыванию соли. Группа женщин с тяжелыми ведрами на согнутых плечах двигалась от воды к песчаному берегу; другая группа граблями разрывала дно, чтобы соль вышла на поверхность. В огромных металлических котлах кипел концентрат, дым от них распространялся по берегу, смешиваясь с туманом. Йоши наклонил голову. От насыщенного солью воздуха лицо его покрывалось влагой, а слабый запах дыма вызвал в памяти детские годы, проведенные с Генкаем. От вновь обострившегося горя утраты комок подкатил у него к горлу. Очень трудно было осознать, что Генкая нет в живых.
На окраине города братья занялись поисками носильщиков, чтобы отправиться в Киото. Возчик с повозкой, запряженной волом, предложил им свои услуги совсем дешево, но они отказались. Перспектива обратного путешествия в Киото со скоростью двух миль в час не годилась, Путешествие в паланкине будет быстрее.
Им пришлось задержаться, из-за того что какой-то северный даймио возвращался домой со свитой. Толпа легко вооруженных самураев заняла всю дорогу. За ними развевались знамена, лошадиные копыта взрывали пыль, смешивавшуюся с утренним туманом. В центре колонны ехал даймио на огромном коне. Лошадь была покрыта кольчугой с серебристыми и голубыми украшениями, а наездник – в алых доспехах в золотом шлеме. Замыкавшие процессию самураи несли знамена, покрытые надписями, сообщавшими о победах в прошлом.
Двадцать минут, пока проходила процессия, казались бесконечными Айтаке и Йоши. Когда пыль улеглась, Йоши указал Айтаке на группу носильщиков, стоявших у дороги. Их было шестеро, совершенно на одно лицо. Огромного роста, с резко обозначенными мускулами и изуродованными плечами, одетые в набедренные повязки, даже не закрывавшие их детородных органов. Все они были татуированы: драконы, корабли, звери и птицы обильно покрывали спину и грудь. Они кричала и смеялись, открывая почти беззубые рты.
Айтака договорился со старшиной, и через несколько минут они тряслись по дороге: два носильщика бежали впереди, двое сзади и два запасных – рядом. Йоши пришлось держаться за ремень на потолке, чтобы не выпасть из носилок. Но теперь они были в пути.
Они направились на юго-восток по дороге Токайдо, Это была Великая Восточная дорога, центральная артерия для областей, расположенных на краю страны, – тонкая нить, Скреплявшая восточную часть империи. Начинаясь в западных равнинах, где в дальнейшем возникнет Токио, дорога тянулась до Киото на триста миль. Паланкину предстоял путь в двести миль от Окитсу до столицы.
Не считая коротких остановок для замены носильщиков на почтовых станциях через каждые пятьдесят миль, паланкин продвигался весь день с равномерной скоростью. Ночью они останавливались в придорожных гостиницах, и братья имели возможность проводить ночи в достаточно удобных условиях. В первый вечер они долго разговаривали, прежде чем лечь спать. Йоши никогда не слышал непосредственно от Айтаки историю его бегства с плантации Тайра; он с увлечением слушал рассказ об этом подвиге. Айтаке было всего одиннадцать лет, когда его похитили. Он был разлучен с родителями, его беспощадно избивали, держали на голодном пайке и заставляли работать сверх сил; в этих условиях у ребенка, ранее избалованного, было мало шансов прожить дольше, чем несколько недель. Но некоторые рабы стали заботиться о нем с риском для себя: они тайно делились с ним едой до тех пор, пока он не стал достаточно сильным, чтобы заботиться о себе самому. Он оказался в страшном, жестоком мире. Рабовладельческая плантация была окружена высоким забором и охранялась вооруженной стражей. Правда, время от времени отдельные рабы решались на попытку бегства. Немногие смогли миновать забор, а те, которым это удавалось, оказывались в западне, в густом лесу на маленьком островке, в шести милях от материка. Спастись не удалось никому.
Когда Айтака подрос, он стал помогать своим товарищам-рабам, заботиться о них, ухаживать за больными. Управляющий и стража были недовольны. Новые рабы обходились дешево, а на поддержание жизни старых рабов приходилось тратить больше.
В седьмой месяц 1164 года, вскоре после того, как Айтаке исполнилось семнадцать лет, умер Тезука, его друг. Это был добрый человек, он постоянно делился своим скудным пайком с больными и помогал тем, кто был уже не в состоянии о себе позаботиться. Что касается Айтаки, то он выжил в течение первого года плена именно благодаря помощи Тезуки. В наказание за какую-то мелкую провинность Айтаке было приказано снести тело на место захоронения. Для последователя синто – религии, обожествляющей природу, относящейся с ужасом и отвращением к смерти и разложению, – это была самая унизительная работа. Рабов не полагалось хоронить с религиозными обрядами. Тело Тезуки надо было без всяких затей швырнуть в овраг, который служил общей могилой. Ворота раскрыли, и Айтака, с телом на плечах, шел впереди сопровождавших по скалистой тропе по направлению к холмам в центре острова. По мере приближения к цели запах разложения усиливался, заглушая природные ароматы леса. Стража не пошла дальше, так что Айтака продолжал путь один.
Устало идя по тропе, Айтака вдруг почувствовал приступ того безумства, которое заставляло многих идти на гибель, чтобы попытаться бежать. Не мог он бросить Тезуку в овраг, как будто это узел с тряпьем. Это был человек, и он заслуживал достойного перехода в иной мир. Чего бы это ни стоило, он будет похоронен надлежащим образом, а после Айтака не вернется в рабское существование. Лучше погибнуть, но попытаться вырваться на свободу.
Айтака с молитвой похоронил своего друга и спрятался в овраге среди разлагающихся трупов. Стража не захотела искать его в этом месте с ужасным запахом. Они были спокойны, зная, что он не может уйти. Но они ошибались.
Он хотел жить, и это дало ему силу прятаться в лесах, питаться орехами, ягодами и червями и голыми руками соорудить грубый плот. В безлунную ночь в конце месяца он поплыл к материку и стал первым рабом, бежавшим с плантации.
Айтака считал, что клан Тайра несет ответственность за жестокость своих управляющих. Тяжелые переживания вызвали у него ненависть к правителям Тайра и их двору. Это затрудняло его отношения с дядей, а также было причиной неприязненного отношения к фатоватому Йоши. Но после поединка Айтака изменил свое мнение. Чем больше времени он проводил со своим младшим родственником, тем более убеждался, что был к нему несправедлив. Независимо от того, что им двигало – безрассудство или храбрость, – Йоши навлек на себя гнев Чикары, чтобы спасти Генкая. Айтака понемногу обнаруживал в Йоши качества, ранее скрытые внешним шиком придворной одежды и грима: глубокую порядочность, силу характера, позволявшую ему терпеливо переносить боль от ран, уравновешенный ум, благодаря которому он умел внимательно слушать.
В убеждениях Йоши тоже происходили перемены. Впервые за свои девятнадцать лет он задумывался о том, как живут другие люди. Слушая рассказы Айтаки о проявлениях героизма в варварских условиях, он понял, что среди тех, кого он считал не заслуживающими внимания, встречались люди, способные на благородные поступки. Он все больше восхищался сильным, прямым и талантливым Айтакой, и в нем росло презрение к ленивым придворным, которые еще недавно были его кумирами. Его охватывал стыд, когда он вспоминал свою пустую жизнь при дворе. Как же это могло получиться, что в одной семье два родственника, живя в одном городе, стали совсем разными людьми?
Жизненный опыт Айтаки, приобретенный в то время, когда он был рабом, научил его смирению и состраданию. Об этих понятиях Йоши никогда не думал, а теперь оказалось, что под влиянием разговоров с Айтакой, гибели Генкая и тайной любви к Нами он понял, что такое сочувствие, которое прежде заглушала придворная жизнь.
По вечерам братья беседовали и ближе узнавали друг друга, а днем их немилосердно подбрасывало, они держались за верхние ремни и смотрели на проплывающие мимо пейзажи. Из-за постоянного движения паланкина раны Йоши не заживали. Он не обращал внимания на боль и скрывал ее от Айтаки, уверяя себя, что раны не опасны.
Эджира, Фучу, Марико, Окабе, Фуджиеда… Казалось, городам конца не было, а паланкин, покачиваясь, все двигался вперед. Великолепные виды гор, долин, океана, лесов перестали вызывать интерес путешественников, и Йоши погрузился в свои мысли, часами думая о Нами. Он не мог простить себе, что из-за ненависти к Чикаре он забыл ее. Он крепко закрывал глаза, стараясь представить ее себе. Нельзя допустить, чтобы образ Нами померк в его памяти.
На пятый день паланкин пересек реку Камо и приблизился к воротам Киото. Носильщики расстались с ними сразу, лишь войдя в город. Усталые, на несгибающихся ногах, но довольные, что путешествие кончилось, они продолжали путь пешком к улице Сузаку-Оджи – улице Красной Птицы.
Сузаку-Оджи имела почти триста футов в поперечнике, это была самая широкая и самая оживленная улица в мире. Она была обсажена ивами, обрамлявшими деятельную жизнь посередине. Паланкины высокопоставленных особ, повозки, запряженные волами, пешеходы заполняли ее всю, от Рашомон – южных ворот, где занимались своим ремеслом воры и нищие, – до ограды, имевшей девять ворот, за которой жил император.
Киото был распланирован в виде правильной сетки; Ичиджо – первая улица – начиналась в северной части, дальше шли Ниджо, Санджо, Шиджо, Годжо – вторая, третья, четвертая, пятая улица, и так до Куджо – девятой улицы, у южных ворот.
Аромат цветущей вишни, хлопотливая жизнь большого города – все это вызывало радость возвращения. Торговые здания по обеим сторонам улицы были переполнены спешащими людьми. Время от времени попадались по пути группы крестьян, собиравшихся протестовать против недавнего увеличения имперского налога. Нередко эти группы вели себя шумно, беспокойно. По улицам проезжали отряды имперской стражи, разгонявшие эти группы, которые, впрочем, снова собирались после того, как отряд проезжал. Вокруг священных изображений толпились просители, умолявшие богов синто о той или иной милости. А здания! Как и прежде, Йоши был поражен величиной и количеством зданий, – некоторые из них возвышались над улицей на пять этажей. Золото, серебро, красное, голубое. Богатая цветовая гамма лакированных карнизов и разноцветные коньки легких построек, заполнявших целые кварталы.
Сузаки-Оджи тянулась на три мили посреди столицы.
