1

— Поправьте огонь, Питер. Я продрог до костей.

— Да, после бури и наводнения стало в самом деле свежо…

— Брр! Говорят, на родине наших предков, в Голландии, такая температура стоит шесть месяцев в году… Если это верно, я сто раз предпочитаю колонию.

— Правильно, Корнелис! Ох, и выпил бы я сейчас пинту горячего кап-бренди!..

Питер заворчал, закашлял, как бык, страдающий воспалением легких, поднялся, взял из приготовленного на ночь хвороста большую охапку и бросил в огонь. Смолистые ветки шумно затрещали, в темноте стали плясать языки пламени.

— Вы, по-видимому, хотите привлечь сюда всех белых и черных висельников, которые бродят поблизости! — сердито воскликнул его преподобие.

Он был в одном своем узком сюртучке и все же казался совершенно нечувствительным к промозглой сырости, которая окутывала их, как ледяной саван.

— Хотел бы я знать, кто может напасть на нас и с какой стороны? — угрюмо отозвался Корнелис. — Но все же мы дорого платим за свою безопасность. И все из-за вас! Мы попали в гнусное положение. Мы, как дураки, поплелись за вами на эту узкую косу, потому что вы обещали найти какую-то точку, якобы отмеченную на вашей хваленой карте. А вы ровно ничего не нашли! Зато мы отрезаны от побережья и будем здесь торчать, пока не кончится наводнение.

— Я, что ли, виноват, если из трех акаций, обозначенных на карте, одна исчезла! Вы, я вижу, от жадности поглупели. Вместо того чтобы хныкать, вы бы лучше пораскинули мозгами, как нам отсюда выбраться и начать новые поиски, когда взойдет солнце.

— Довольно, старый мошенник! Какое право вы имеете давать нам советы и делать нам упреки?.. И нечего лазить в карман за револьвером! Вы пикнуть не успеете, как попадете к аллигаторам. Вот они плещутся! Об этом я сам позабочусь. Так и знайте!

— Вы?

— Да, я, черт вас возьми! Не знаю, что меня удерживает до сих пор!.. Как подумаю, что я имел глупость верить всем вашим небылицам, всему, что вы брехали об этой вашей грязной тряпке!.. Вы ее прячете, как святыню, будто по ней в самом деле можно найти клад, за которым мы гоняемся!..

— Корнелис прав, — согласился Питер. — Вы, европейцы, только о том и мечтаете, чтобы спекулировать на нашей шкуре, вы нас грабите и обираете… Да и вообще нельзя верить людям, которые знают грамоту.

— Правильно! — перебил его Корнелис. — На какого черта нужна грамота таким ребятам, как мы, с такими руками и ногами?

— На какого черта она нужна людям, которые умеют сразу найти верную дорогу для пули?..

— И для которых топор в тридцать фунтов все равно что соломинка!

— Взять хотя бы Клааса. Вот кто понимает толк в жизни!..

— И вместо того чтобы настраивать нас против брата, сеять среди нас раздоры и распылять наши силы, разве не было бы умней действовать всем сообща?

Его преподобие выслушивал упреки с полнейшей невозмутимостью. Он уставился на обоих буров своими стальными глазами и как будто собирался дать резкую отповедь.

Но позади пего внезапно раздался взрыв смеха, и слова, которыми его преподобие рассчитывал испепелить бунтовщиков, застряли у него в горле.

Если бы внезапно появился вооруженный отряд негров или цапали дикие звери, трое белых не были бы захвачены врасплох, они сумели бы защищаться. Но раскат веселого смеха здесь, в этом месте и в это время, привел их в состояние, близкое к столбняку. В особенности были ошеломлены буры. Братьям сразу померещилось, что дело не обошлось без вмешательства сверхъестественной силы.

Что касается его преподобия, то он был чужд таких ребяческих слабостей, однако даже его охватило какое-то зловещее предчувствие, и, быть может, впервые в жизни он испытал страх.

Побороть этот страх его преподобие не успел — времени не хватило.

Под чьими-то резкими шагами захрустели ветки, и в полосе света возникла фигура человека высокого роста, одетого по-европейски и с тяжелым карабином за спиной. Едва увидев, что призрак имеет облик живого человека, братья-буры вскочили, точно их подбросило пружиной. Но, заметив, что человек этот один, они не сочли нужным взяться за оружие. Просто они опустили ему на плечи свои тяжелые руки, видимо ожидая, что, несмотря на свое атлетическое сложение, он согнется, как тростник.

Правда, Корнелис умел повалить быка, а для Питера было забавой остановить на бегу жеребца-трехлетку, схватив его за заднюю ногу. Но незнакомец оказался крепок, как железный столб. Белые дикари были изумлены и снова подумали, нет ли здесь все-таки сверхъестественной силы.

Однако человек, который стоял перед ними, явно был сделан из костей и плоти. Корнелис и Питер очень скоро в этом убедились. Незнакомец без видимых усилий высвободился, сложил руки на груди, моментально занял безупречную позицию для бокса, и тотчас его кулаки, выбрасываемые вперед с большим умением и непреодолимой силой, стали обрушиваться на Корнелиса и Питера, как молоты.

Корнелис, получив сильный удар в живот, простонал «ах!», всплеснул руками, шлепнулся, как туша, и растянулся во весь свой рост.

— Он и так одноглазый, не надо выбивать ему второй глаз, — пробормотал боксер.

Питер хотел сделать быстрый бросок в сторону, но не успел — он получил такой удар по лбу, точно его хватили дубиной. У него сразу подкосились ноги, он вскрикнул и свалился на своего старшего брата, который все еще не мог очнуться.

А сам боксер оглядел эту живописную картинку и, как бы не замечая его преподобия, у которого зубы стучали от ужаса, сказал:

— Прекрасный двойной удар! Мой первый учитель Вильям Гаррисон был бы вполне доволен, если бы старый Колкрафт не оказал этому достойному человеку последнюю услугу в Ньюгейте.

Услышав имя Вильяма Гаррисона, его преподобие вскочил, как если бы у него над самым ухом выстрелили из револьвера.

— Вы сказали… Вильям… Гаррисон?..

— Молчать, мошенник! — строго оборвал его незнакомец. — Будешь говорить, когда тебя спросят. Отдай оружие!.. Живей!..

Его преподобие обезумел от страха и отдал свой револьвер.

— Так. Это не все. Мне нужна карта местности, о которой вы только что говорили.

— Но…

Его преподобие пытался протестовать, однако все его нахальство пропало

— оно уступило силе.

— Живей, говорю! — понукал незнакомец. — Я никогда не повторяю своих приказаний два раза.

Его преподобие, трясясь всем телом, отдал карту.

— Так… Пока довольно, — сказал незнакомец. Видя, что буры все еще лежат неподвижно, он прибавил: — Надо привести их в чувство. Чего они валяются, как телята?

Но его преподобие был слишком ошеломлен и не понял, чего от него хотят.

— Ну-ка, нечего ломаться! — крикнул незнакомец. — Ты ведь знаешь, как действуют в таких случаях на золотых приисках. Чем проще, тем лучше… Не бойся, они живы! Я убиваю кулаком, только когда хочу этого. Расстегни им куртки. И рубашки… Раскрой грудь… А теперь возьми головню и нажми… крепче… так, чтобы прожгло шкуру.

Раздалось шипение, послышался тошнотворный запах обожженного мяса, но Корнелиса и Питера этот лечебный прием вернул к жизни, и они стали выть и рычать как одержимые.

— Вот и хорошо! — с саркастическим смехом сказал боксер. — А теперь встать! И избавьте меня от вашего пения! Иначе я вам быстро заткну глотки!..

Корнелис и Питер были подавлены, укрощены и, превозмогая страшную боль от ожога, сразу покорно замолчали. События развернулись с такой быстротой, удары, которые посыпались на братьев, были до такой степени сильны, что мозги у буров уже не работали, да и дышать им было трудно.

Они медленно отодвинулись один от другого, мутными глазами взглянули на костер и тяжело, как пьяные, сели.

— Даю честное слово, — ворчал Корнелис, — у меня такое ощущение, точно меня ударил ногой мой пегий конек Клейнбой.

— А мне все кажется, — бормотал Питер, — что мне на голову свалилось бревно в сто фунтов весом.

— Между тем вы получили только по одному разу кулаком от вашего покорного слуги, — насмешливо и вызывающе заявил грозный незнакомец. — Ну ладно, будет, вставайте! Нам надо поговорить. И главное, пусть вам не вздумается протянуть лапы к вашим уважаемым ружьям, иначе вам придется проглотить то, что лежит у меня в карабине, в обоих стволах.

Буры были унижены и еще больше огорошены этой самоуверенностью незнакомца, которую подкрепляла столь внушительная физическая сила. Они встали, и движения их были подобны неловким движениям лошади, которую впервые загнали в оглобли.

— А теперь слушайте меня, — сказал незнакомец. — Само собой разумеется, отныне вы находитесь в полном моем подчинении. Я вам кое-что показал. Это был лишь слабый образец… Признаю, я был немного резок, но иначе невозможно. И наконец, так мне захотелось. К тому же для ваших мозгов это было более понятно, чем длинные речи.

Корнелис и Питер издали ворчание, которое в крайнем случае могло сойти за выражение согласия.

— Я буду приказывать, а вы будете беспрекословно исполнять. Потому что я сильней. А также умней. Вы будете мне принадлежать телом и душой в течение некоторого времени. Надеюсь, оно не будет продолжительным. Залогом вашей преданности будет ваша жизнь и в еще большей мере ваша личная заинтересованность.

Обе скотские физиономии несколько прояснились, а Питер, несмотря на синеватое вздутие, которое появилось у него на лице, даже попытался улыбнуться.

— Договоримся, джентльмен, сказал он. — Правда, рука у вас тяжелая, но ваши речи золото.

— Алмазы, хотите вы сказать, приятель!..

— Простите мое любопытство: вы тоже думаете найти со кровища кафрских королей?

Ораторский прием Питера, осторожность, с которой он за дал интересовавший его вопрос, доказывали, что неотесанный чурбан стал менее грубым.

А незнакомец ответил со снисходительным высокомерием:

— Я не только думаю, но беру вас обоих в помощники. Добычу я поделю с вами по вашим заслугам и по своему усмотрению. Но вы вполне можете положиться на мою щедрость.

— Идет! По рукам! — воскликнули оба гиганта и протянули руки.

— Прочь лапы, ребята! — резко оборвал их незнакомец. — Не люблю фамильярностей!

Позади легкой зеленой изгороди, которая их окружала, послышался какой-то плеск.

Незнакомец напряг слух, стараясь определить источник этих неожиданных звуков.

— Это вас зовут Питер? — обратился он к тому из двух буров, у которого был рубец наподобие пробора.

— Да, джентльмен.

— Возьмите ваше ружье, дойдите до реки и тщательно осмотрите местность. Если увидите что-нибудь подозрительное, стреляйте и немедленно возвращайтесь. Было бы, право, слишком глупо с нашей стороны дать себя застигнуть врасплох, как я вас застиг только что. Кстати, пирога, на которой я прибыл, привязана к коряге по ту сторону островка. Посмотрите, на месте ли она. Ступайте!

Питер схватил ружье и скрылся в зарослях.

Он вернулся примерно через четверть часа. Корнелис стоял перед их новым хозяином, а лжемиссионер сидел на земле и смотрел по сторонам, как волк, попавший в капкан.

— Все спокойно, джентльмен, — доложил Питер. — Пирога на месте. Что касается шума, который мы слышали, то я думаю, что виноваты два каймана, попавшие на отмель. Они скрылись, когда увидели меня.

— Так. Они, однако, любопытны, эти кайманы. Надо будет понаблюдать за ними. Я только что сказал вам, что скоро мы завладеем кладом и разделим его на три части.

— Ваша милость хотела сказать на четыре… Это много…

— Моя милость хотела сказать на три. Так она и сказала. Группа состоит из трех человек. Кое-кто из здесь присутствующих в дележе участвовать не будет…

Лжемиссионер быстро поднял голову.

— Я имею в виду, — пояснил незнакомец, — эту личность, которую вы зовете «ваше преподобие». У него есть другое имя. Не так ли, Джемс Виллис?

— Пощади! Смилуйся, Сэм, не убивай меня!

— Молчать, когда я говорю! Ты меня не узнал, когда я перевозил тебя и твоего дружка на островок у большого водопада? Правда, я сам позаботился об этом я закрыл себе лицо. Была минута, мне хотелось раскроить тебе череп. Но я решил отложить это до другого раза. Я надеялся еще повстречаться с тобой. И хорошо сделал, потому что вот я забрал у тебя карту, которую ты так тщательно прятал. А уж с картон в руках я разыщу клад непременно.

— Как? Карта у вас, джентльмен? — с удивлением воскликнул Корнелис. — Стало быть, ваша милость грамотны?

— Корнелис, вы задаете слишком много вопросов. Я этого но люблю. У вас всего один глаз, но вы еще сохранили оба уха. Раскройте их и слушайте хорошенько, что я говорю. Да, черт возьми, карта местности, составленная английским миссионером, у меня. Не так уж трудно было догадаться, что этот жулик держит ее у себя в кармане: вы сами орали об этом, как цапли. Так вот, ребята, слушайте меня и не перебивайте…

Он обратился к лжемиссионеру:

— Займемся тобой, Джемс Виллис. Мы-то ведь старые знакомые, не так ли? Ты отлично помнишь тот день, когда мы встретились впервые. Я был матросом на клиппере «Аделаида», который разбился о подводные скалы в проливе Торреса. Судно, шедшее под голландским флагом, сняло со скалы трех оставшихся в живых. Они умирали от голода. Я был один из них. Не раз приходило мне в голову, что уже лучше бы мои кости высохли и валялись где-нибудь среди камней, чем вести страшную жизнь, какую я веду с тех пор. Но что сделано, то сделано. Люди, которые нас спасли, оказались просто-напросто пиратами. Они грабили австралийское побережье. Ты это отлично знаешь, потому что ты был одним из хозяев предприятия. Я нисколько не упрекаю тебя в том, что ты заставил меня наняться к твоим головорезам. Я мог не соглашаться и не слезать со скалы. Но я был молод, мне хотелось жить… И наконец, было во мне, вероятно, что-то и от рождения, благодаря чему я стал Сэмом Смитом…

Едва было названо это грозное имя, буры затряслись.

— Одно слово, джентльмен, — почти робко попросил Корнелис.

Смит кивнул головой, как бы разрешая ему говорить.

— Мы знаем ваше имя и вашу славу и должны вам покаяться: у нас есть враг, он француз, и однажды мы пытались взвалить на него ответственность за ваши дела.

— Да. Я знаю. Наше удивительное сходство не раз навлекало на него неприятности.

— Джентльмен, нам больше не о чем говорить. Для нас ваше имя — лучшая гарантия. Располагайте нами. Мы вам принадлежим телом и душой. Верно, Питер?

— Верно, — ответил тот.

— Джентльмену незачем было убивать нас. Достаточно было назвать свое имя.

— Ладно. Давайте дальше, — нетерпеливо перебил его Смит. — Ты меня слышишь, я надеюсь, Джемс Виллис? В твоем приятном кругу я снова встретил моего бывшего боцмана. У вас он был возведен в ранг помощника капитана. Вильям без труда заставил меня отбросить последние колебания. Я следовал его примеру и слушался твоих советов. Благодаря этому я скоро стал законченным негодяем. Однако наша компания распалась. Вышла неприятность, какие часто случаются; одни были перебиты в горячей схватке с матросами какого-то крейсера, других повесили, остальных угнали на Тасманию. Что касается меня, то я успел бежать. С тех пор я делал в жизни все, кроме добра. Бывший пират стал грабителем. Несколько лет я был грозой золотоискателей в Австралии. Но меня загребла колониальная полиция, и мы с тобой повстречались в Хоббарт-Тоуне, на каторге. Однако люди нашего склада не умеют долго оставаться под охраной тюремщиков. Мы решили бежать. Ты был душой заговора. Все было подготовлено. Нам предстояло вот-вот вырваться на свободу. Но какой-то мерзавец нас выдал. Я получил пятьдесят ударов кнутом. Должно быть, я живуч, если уцелел, потому что палач меня не щадил. Но всякий раз, как кнут вырывал у меня кусок мяса, я клялся найти того гнусного мерзавца, из-за которого мне пришлось вернуться на каторгу да еще вынести такую страшную порку. Предателя сначала перевели в другую тюрьму, а затем помиловали. Это его и разоблачило в глазах всех его жертв. Два года я прожил за решеткой, но жил я только ради мести. Наконец мне все-таки удалось бежать. Очень трудно удержать в клетке таких зверей, как я. Я обошел всю Австралию и всюду сеял ужас: я искал моего врага, я искал его со всем упрямством неутоленной ненависти. Но тщетно! Жулик точно сквозь землю провалился. Прошли годы, я вернулся в Европу и обшарил весь уголовный мир, все подонки. Опять тщетно. Я так и вернулся в Австралию, ничего не добившись. Я уже стал отчаиваться. Мне даже приходило в голову, что эта личность отдала наконец душу черту, как вдруг я нашел след в Капской колонии. Меня, знаете, трудно удивить, но, увидев его в облике миссионера-проповедника, я остолбенел. Однако я не ошибался, это был он. Чучело, которое в Западном Грикаленде гнусавило чернокожим евангельские проповеди, было моим старым товарищем по каторге, тем самым предателем, который меня выдал. Это был Джемс Виллис.

— Пощади!.. Пощади!.. — заикаясь, бормотал лжемиссионер, совершенно обезумев от страха.

А Смит невозмутимо продолжал свою речь. Его волнение проявлялось разве только в том, что он подчеркивал некоторые отдельные слова:

— Теперь ты умрешь… медленно… в одиночестве… От жажды… от голода… Насекомые перегрызут твою шкуру… Черви будут жрать тебя живьем… Солнце выжжет тебе глаза… Мозги будут вариться у тебя в черепе; ты будешь звать смерть, по она не станет торопиться… Ты ведь знаешь, Джемс Виллис, как слон мстит своему вечному и беспощадному врагу — крокодилу. Он хватает его хоботом, уносит в уединенное место и крепко-накрепко втыкает его между двух половинок треснувшего дерева. Потом он спокойно уходит, предоставив своему врагу медленно погибать. Именно такую пытку я приберег для тебя.

С этими словами Смит спокойно размотал свой длинный пояс из красной шерсти, разорвал на три куска и сказал Корнелису:

— Возьмите этого мерзавца. И смотрите, как бы он вас не оцарапал и не искусал. Это животное ядовитое…

Десять пальцев Смита заткнули миссионеру рот, и, как тот ни дергался, ни рвался и ни брыкался, все-таки он потерял возможность сделать малейшее движение. Смит очень ловко и быстро связал ему руки и ноги и воткнул в рот кляп, который позволял дышать, по заглушал крики. Затем он поднял миссионера с такой легкостью, как если бы это был ребенок, взгромоздил на расколотое дерево, стоявшее неподалеку от костра, и плотно втиснул между двумя половинками ствола.

— Прощай, Джемс Виллис! — с насмешкой сказал он напоследок. — Покайся, если можешь. А мы, ребята, займемся нашими делами. Идем!

Какие ни были скоты Корнелис и Питер, но и на них эта свирепая расправа произвела сильное впечатление. Они собирались покорно пойти за своим грозным компаньоном, но тот круто остановился.

— Опять это странное плескание! Подозрительно! За нами следят. И не кайманы… Разве только они почуяли свежее мясо. Идем!

Все трое прошли к берегу и отчетливо увидели две черные полосы, покачивавшиеся в воде на лунной дорожке. Полосы были гладкие, отполированные, как зеркало, и имели метра три в длину каждая. Это могли быть два древесных ствола, это могли быть и спины крупных земноводных. Они тихо покачивались одна позади другой, на одной линии, как если бы первая вола вторую на буксире, оставляя на воде еле заметные круги.

Смит быстро вскинул ружье и выстрелил. Пуля попала в один из загадочных предметов, раздался сухой звук, и даже опытное ухо не могло бы определить, ударилась ли пуля в бревно или в роговое вещество, из которого состоит щит каймана.

Смит и его спутники были на мгновение ослеплены вспышкой и окружены густым дымом, так что больше стрелять пока не могли. Странное дело: оба плававших предмета быстро отступили с характерным шумом, напоминающим всплески весла, какой производят перепончатые лапы каймана. Они мгновенно скрылись в тени деревьев, окаймлявших берег.

— Аллигаторы, — тихо сказал Питер, когда снова воцарилась тишина.

— Они не нырнули, — заметил Смит и, несмотря на все свое самообладание, не смог скрыть известную тревогу.

— Но если они не нырнули, — сказал Корнелис, — значит, они бегут прямо на берег. У вас есть лодка, джентльмен, — давайте поторопимся. Быть может, мы еще поспеем вовремя.

— Вы правы!

Они быстро пробежали мимо его преподобия, который хрипел от бешенства, и даже не удостоили его взглядом. Сэм Смит взял в руки лиану, которой лодка была привязана к коряге, потянул и отчаянно выругался: лиана поддавалась слишком легко. Пирога исчезла. В руке Смита остался лишь небольшой обрывок.

Несмотря на всю опытность, ни Смит, ни буры и догадаться не могли, чему следует приписать этот загадочный случай, который лишал их единственного средства передвижения и заставлял сидеть на островке, пока не спадет вода.

2

— Позвольте, все это надо установить точно. Кто он, этот человек: вор или просто убийца?

— Я без колебаний обвиняю его и в том и в другом.

— Какие у вас доказательства? На основании чего строите вы такое предположение?

— Не предположение, а уверенность.

— Посмотрим. Разберемся. Мы судьи, а не враги, и мы хотим рассмотреть доводы обвинения и доводы защиты без всякой предвзятости. Приговор мы выносим страшный, обжалованию он не подлежит, осужденного казнят тут же, сию же минуту. Вот мы и хотим все знать, чтобы решать дело по чести и совести. Людей, которые судят по закону судьи Линча, слишком часто и — признаю это — не без оснований обвиняют в том, что они бывают ослеплены страстью, что они злоупотребляют своим положением и, осуждая невиновных, совершают непоправимые ошибки. Мы, конечно, имеем право быть непреклонными, но лишь тогда, когда мы справедливы. Не так ли, джентльмены?

Рокот одобрения встретил эти мудрые слова, раздались рукоплескания.

— Вы все единогласно доверили мне роль председателя суда. Я хочу быть на высоте этой трудной задачи и выполнить ее без малодушия и не поддаваясь страстям. Скажите же мне, обвинитель, на чем основана ваша уверенность в виновности обвиняемого?

— Я должен сделать одно замечание, джентльмены. И весьма серьезное. Мы находимся на территории ее величества королевы. Британский флаг развевается над…

— К чему вы клоните?..

— А вот к чему: я должностное лицо, назначенное лордом губернатором, и не могу признать законности вашего так называемого суда.

— Неужели?

— Конечно. Большинство из вас работает на алмазном прииске; иными словами, вы простые граждане и, стало быть, не можете сами, по одному своему желанию, выполнять обязанности судей.

— Продолжайте, — холодно сказал председатель.

— Именем закона я требую передачи обвиняемого и его сообщника мне, дабы они были препровождены в ближайший город и там предстали перед судом, который разберет их дело по закону.

Это требование вызвало целую бурю. Поднялись крики и проклятия, со всех сторон послышались протесты, и к тому же на языке, далеком от языка Евангелия.

Председатель дал буре улечься и, не теряя спокойствия, заявил:

— Вы требуете именем закона передачи вам обоих арестованных? В таком случае надо было вам самому поймать их именем закона и не обращаться к нам. В настоящий момент они вам больше не принадлежат. Ибо одно из двух: либо они виновны и, стало быть, представляют опасность для нашего прииска, тогда надо от них избавиться. Либо они невиновны и нам нечего их бояться. В этом случае каждый братски протянет им руку, вместо того чтобы поднять ее за их повешение.

— Но неужели вы не знаете, что, едва убийство раскрылось, я пустился за этими людьми по пятам? В течение долгого времени я пренебрегал усталостью, жарой, жаждой, голодом, и все это — чтобы не отставать от них ни на шаг, следить за ними всюду и в конце концов заставить их искупить свою вину.

— Все это доказывает, что вы дельный и усердный сыщик. Но вам за это платят жалованье. Вы только выполнили ваш долг. Чего же вы еще хотите? Дайте я вам сам скажу. Вы человек честолюбивый, и вам хочется продвинуться по службе. А для этого вы думаете использовать совершившееся преступление, то есть кровь, пролитую каким-то негодяем. Я вас хорошенько раскусил, полицейский! И тем хуже для вас. Мы не можем входить в рассмотрение мелочных вопросов личного порядка. Мы сами, по собственной своей воле, назначили суд, и дело это мы сами разберем. Уж как вам угодно! Если виновность обвиняемых будет доказана, вы будете вполне вознаграждены. Всякий труд достоин награды. Если, наоборот, они сумеют оправдаться, вам всыплют тридцать штук кнутом, потому что нельзя безнаказанно морочить голову таким занятым людям, как мы. Слава богу, у нас есть что делать…

— Ладно, — в бешенстве сказал полицейский, — больше я говорить не буду. Категорически отказываюсь участвовать в судебных прениях.

— Чудесно! Но так как никто не имеет нрава насмехаться над судом Линча, То я начну с того, что прикажу пороть вас кнутом до тех самых пор, пока вы сочтете возможным нарушить свой обет молчания. Если ваш язык все еще не развяжется, то это кончится для вас плохо: вы будете повешены. Я прикажу… А вы, господа, извольте сесть. Пока вы только обвиняемые, но, быть может, вы ни в чем не виноваты.

Эти слова, одновременно вежливые и твердые, произвели на присутствующих гораздо более сильное впечатление, чем громкие окрики и трескучие фразы, обычно раздающиеся в залах судебных заседаний у цивилизованных народов. Кроме того, время, место, сама внешность председателя, присяжных и обвиняемых — все делало эту картину необычной и дикой.

Темная ночь. Штук двадцать факелов, поставленных полукругом, бросали красные блики и освещали фантастическим светом нижние ветви исполинского баньяна, похожие на крепления зеленого купола. Обнажив головы, стояли люди с прииска Виктория в живописных рабочих лохмотьях: неописуемая смесь пледов, красных рубашек, пончо и курток. Лица были обожжены солнцем, мускулы — как канаты, загорелые груди.