Похитители бриллиантов

Африканские царьки гостеприимны, а их добродушная простота нередко идет вразрез со всякими правилами этикета. Посидев минутку в своем кресле, Магопо молча встал, как человек, который принял серьезное решение и хочет излить потоки своей щедрости на того, чьим должником его сделали превратности судьбы. Он выпрямился во весь свой высокий рост, снял с чемодана наргиле системы «Эгизье», открыл чемодан и благоговейно извлек из него… Нет, сам угадан!..

— Орден Золотого Руна?

— Нет! Судок!..

Альбер и Жозеф тряслись от неудержимого смеха.

— Судок! — торжественно продолжал Александр. — В оправе из накладного серебра. В одном флаконе была жидкость темно-янтарного цвета, в другом — состав, отливавший изумрудом. Высшие сановники двора простерлись в благоговейном молчании и ждали, когда кончится эта церемония. Но для меня она оказалась не лишенной интереса.

Магопо оказал мне почести. Он открыл флакон с золотистой жидкостью, налил в чайную чашку и учтиво предложил мне. Увидев, что я несколько колеблюсь, он сам отпил половину, щелкнул языком и снова протянул мне. Этот опыт успокоил меня, и я не спеша выпил. Не хочу долго вас интриговать

— я вижу, вам не терпится знать, что было дальше. Напиток оказался прекрасным туринским вермутом. Его сюда завезли путешественники. Желая завоевать милость монарха, они подарили ему то, что могло соблазнить этого наивного человека.

Во втором флаконе был абсент note 30, настоящий Перно note 31, если вам угодно знать, и вы не представляете себе, как радовался мой хозяин, видя, что я благосклонно принял его угощение. Он все время заставлял меня повторять ему их названия. Наконец он благоговейно заткнул флаконы пробками и поставил их обратно в чемодан. Невольно я туда заглянул и был ослеплен. Я почти год проработал на алмазном прииске, но такой великолепной коллекции камней я не видел. Магопо заметил движение, которое я невольно сделал. Он взял пригоршню сверкающих камней и спросил на своем наречии:

«Белые люди знают этот булыжник?»

«Да, — ответил я. — И высоко его ценят».

«Тогда возьми, — сказал он, — потому что ты друг».

Но я не хотел воспользоваться его темнотой и принять такой ценный подарок. Я отказался. А он спросил:

«Белым людям, вероятно, нужно много этих огненных камешков, чтобы обрабатывать жернова? А с нас хватает и нескольких штук».

«Да нет же, — все отказывался я, но зная, как ему объяснить, что в цивилизованном мире алмаз — большая ценность. — Вот что, — сказал я, — в обмен на эти камни ты смог бы получить столько выпивки, что хватило бы наполнить озеро, да еще такое широкое и такое глубокое, что в нем могло бы купаться пятьсот слонов».

Тогда он занялся долгим и трудным подсчетом, но вскоре тряхнул головой с видом человека, мозги которого отказываются от непосильного труда. Он открыл чемодан, и я ничего с ним поделать не мог: он насыпал мне алмазов в карманы и сказал:

«Я хочу, чтобы ты взял эти камни. Когда ты вернешься в страну белых, пришлешь мне абсент и вермут».

6

Альбер де Вильрож находит, что в Южной Африке любят сплетничать. — Досадная неудача. — Вторжение племени закололо в страну батоков. — Как туземцы борются, с лихорадкой. — Копченый путешественник. — В стране голода. — Чудесные приключения человека, у которого никаких приключений не было. — Одиссея Жозефа. — Встреча с любезным незнакомцем. — Двойник Александра дорого берет за, услуги.

Наступила короткая передышка, во время которой три друга, встретившиеся снова и столь чудесным образом, с аппетитом поели. Альбер обглодал все косточки целого калао и серого попугая — каждому из сотрапезников полагалось по две птицы. Обычно на этих простых и случайных привалах люди едят быстро и молча. Ничто не побуждает к излишней разговорчивости: обстановка неудобна, кухня зачастую самая дикая, приправ нет, вина никакого. За редкими исключениями, люди едят по необходимости, а не ради удовольствия. В экспедициях не едят, а питаются. И побыстрей.

— Твой повелитель батоков, — сказал Альбер, вытягиваясь на траве, — представляется мне порядочным чудаком.

— Он, во всяком случае, славный малый, — ответил Александр, — и я очень жалею, что его нот с нами.

— С ним что-нибудь случилось? Какое-нибудь несчастье?

— Боюсь, что да. Излишне говорить, что я стал не только гостем, но и другом этого черного царька. Он очень скоро убедился, что я питаю глубокую симпатию к людям его расы. Он узнал — не понимаю, каким образом, — историю с мальчиком, которого укусила змея пикаколу, и с освобождением бушмена, отца этого мальчика. А ведь между землей батоков и краалем наших друзей бушменов лежит огромное расстояние. Я думаю, больше семи градусов, то есть примерно километров восемьсот. Так вот, несмотря на дальность и на все трудности связи, наша история перелетела Калахари и дошла до здешних мест.

— Да, — прервал его Альбер, — в Южной Африке любят посплетничать.

Александр громко и весело рассмеялся.

— Посплетничать! Неплохо сказано об этих славных неграх.

— Я имею в виду не одних только местных уроженцев.

— Кого же еще?

— Сейчас скажу. Если о том, что с нами было в Калахари, слыхали батоки и их вождь, это еще куда ни шло. Но ведь загадочный незнакомец, который забрал у нас коня и дал лодку, тоже знает, кто мы и что мы, откуда мы, куда и зачем идем. Вот этого я не понимаю.

— Правильно. Этот мой двойник очень меня заинтриговал.

— Думаю, он также знает или узнает о существовании сокровищ кафрских королей. По-моему, не исключено, что мы будем иметь соперника в его лице. А если он пронюхает, что лежит в чемодане у твоего друга Магопо, то…

— Вот именно я и хотел тебе сказать, что Магопо исчез. Я не считаю нашего незнакомца причастным к этому делу, но все же я озадачен. Как я уже сказал, батоки, зная мои симпатии к черным людям, привязались ко мне, полюбили, считали своим. Магопо чувствовал себя все более и более обязанным мне и посвятил меня в страшные тайны баримов. Мне предоставили почетное право присутствовать на Торжестве Заклинаний. Оно происходило как раз на том самом островке, на который мы едем. Мне дали эту пирогу и позволили свободно плавать по реке вверх и вниз, чем я и воспользовался, чтобы тщательно изучить местность. Именно во время одной из этих ежедневных прогулок я и заметил одинокую базальтовую стрелку на островке, три акации и их взаимоположение. Таким образом, мне сразу стало ясно, что карта, которую твой тесть составил на основании данных кафра Лакми, верна. Но, чтобы хорошенько изучить местность, мне нужно было время и большая осмотрительность. Я не хотел посвящать Магопо и ждал вас. Я ждал с нетерпением, но в полной уверенности, что мы встретимся.

— Неужели? Ты не сомневался?

— Ни минуты.

— А мы едва не погибли.

— Всякое бывает. Но разве мыслимо, чтобы мы потерпели неудачу? И наконец, уверенность есть уверенность. И, как видишь, я не ошибался — ведь нашли же мы друг друга…

— Ты, я вижу, фаталист.

— Этот фатализм — вера в себя и в вас. В этом сила всякого исследователя, основа его успехов. Мы хотели добраться до водопада Виктория, и мы добрались, несмотря ни на что. И ничего сверхъестественного в этом нет, потому что воля человеческая может творить чудеса… Возвращаюсь к Магопо. Мои усердные поиски сначала как будто удивляли его. Но вскоре, как мне показалось, он перестал обращать внимание на мои частые разъезды. Неделю назад он отвел меня в сторону и сообщил, что предстоит новое принесение жертв баримам, и, если эти экваториальные боги проявят к нам благосклонность, он откроет мне одну весьма для меня интересную тайну. Я подумал, уж не скрывает ли этот человек тонкую хитрость под маской благодушия и беспечности и уж не догадывается ли он о цели моих прогулок. Не знаю. Но в тот день, на который были назначены торжества, прибежали запыхавшиеся воины и сообщили, что многочисленное войско племени макололо приближается быстрым маршем и собирается напасть на землю батоков. А батоки даже не подумали оказать своим вековым врагам хоть какое-нибудь сопротивление. Они поспешно свалили наиболее ценные вещи в пироги, подожгли свои хижины и все, что не могли унести, переправились через Замбези и исчезли. Магопо попрощался со мной и пообещал вернуться через пять лун, если только уйдут макололо. Кроме того, он посоветовал мне оставаться поблизости от водопада, уверяя, что никакой опасности со стороны макололо мне не грозит, потому что доктор Ливингстон внушил им самую большую симпатию к белым. Его предсказания сбылись. Макололо обходились со мной весьма почтительно. Я мог всецело отдаваться моему делу, то есть продолжать поиски. Я терпеливо ожидал ухода макололо и следил за движением луны, рассчитывая, что батоки вернутся, едва уйдут их враги. Именно в этот период моя счастливая звезда привела меня на прииск, где я вас встретил. Вот и все…

— Поразительно! Твое похищение, дорогой Александр, плен, побег, спасение африканского царька, его лавка старьевщика в тронном зале, его богатство и то, как мы нашли друг друга, и наша встреча с бродягой, который так странно на тебя похож, — все это поразительно.

— А теперь, — продолжал Александр, — ты и Жозеф должны рассказать мне, что было с вами и как вы попали на прииск. Только поподробней! Меня все интересует. Мы здесь отдохнем еще часок, и никто нас не потревожит. Дорогой Жозеф, взгляните-ка на неприятельский берег. Оттуда ничего больше не слышно. Неужели они отказались от преследования? Я бы не возражал…

— Все спокойно, месье Александр, — ответил Жозеф, быстрым взглядом окинув реку, катившую в невидимую даль свои желтые воды.

— Отлично. Граф, предоставляю вам слово.

— Самое удивительное в моей истории, — начал Альбер де Вильрож, — это ее простота и полное отсутствие хоть каких-нибудь особенных событий или случайностей на всем огромном протяжении моего пути. Когда ты исчез, мы с Жозефом, Зугой и бушменом бросились искать тебя. Его преподобие и мастер Виль присоединились к нам, это само собой понятно, хотя я должен отдать им справедливость — они оба вели себя чрезвычайно корректно. И вот однажды мы неслись на плоту по разбушевавшейся реке. Шел проливной дождь, и наш плот швыряло, как щепку. И тут со мной сделался приступ лихорадки. Я потерял сознание и не знаю, сколько времени болел. Очнувшись, я увидел нашего проводника и бушмена. От плота ничего не осталось. Жозеф, его преподобие и мастер Виль исчезли. А я не держался на ногах. Малейшее движение вызывало у меня невероятную слабость. Кроме того, я испытывал страшные боли, они начинались в затылке и расходились по всей спине. К физическим страданиям прибавлялась тревога за вас. Так что положение было отчаянное. Мои славные чернокожие кое-как объяснили мне, что я провел в буйном бреду пять дней и пять ночей. Потом они смастерили носилки, уложили меня и понесли в надежде, что мне помогут какие-нибудь кочевники, если только удастся повстречать их в пустыне. Вы уже, вероятно, заметили, что Зуга очень толковый и очень сердечный малый. Он ухаживал за мной самым преданнейшим образом. А в это время бушмен лечил меня методами бушменской медицины. Он построил крохотный шалашик из ветвей, плотно закрыл его широкими листьями, придав этому несложному строению форму улья, и оставил в нем боковое отверстие, через которое я мог просунуть голову. Когда все было готово, он меня раздел донага и ввел в шалашик. А там тлели сухие ветви и куски какого-то ароматного дерева и стоял густой дым. Если бы я не высунул голову, я бы сию же минуту задохнулся. Я отделался длительным копчением, в результате чего сильно пропотел — пот лил с меня прямо-таки ручьем. Едва я вышел из этой парильни, как Зуга накинул на меня мою сорочку, которую предварительно намочил в ледяной воде. Я сразу лишился чувств!

— Да этак они могли тебя просто убить!

— Именно это я и позволил себе заметить моему черному Эскулапу. Но тот возразил: «Не бойся, вождь. Это прекрасное лечение: так лечился сам Дауд, когда у него была лихорадка. Прекрасное лечение!» Мне только и оставалось, что склониться пред авторитетом Ливингстона и дать себя коптить, массировать, растирать и обливать водой. Но три дня этого варварского лечения, и я был совершенно здоров. Что еще сказать вам? Я пустился в путь, едва мне позволили силы. И я направился на север. Мои добрые спутники поддерживали меня, их преданность не ослабевала ни на минуту. К несчастью, у меня не было оружия — оно пошло ко дну, когда на одном из поворотов реки разбился наш плот. Но Зуга и бушмен добывали для меня пищу. Мы питались корнями, дикими ягодами, почками и даже насекомыми.

— Тьфу! — брезгливо воскликнул Александр.

А Вильрож возразил:

— Что бы мы ни думали и ни говорили о ящерице раньше, но она — подлинный друг человека. В этом я убедился на опыте. Затем, время от времени мы закатывали себе пиры, — когда находили гнездо страуса.

— Это уже лучше.

— Я тоже так думаю. Яйца страуса, правда, не такое уж тонкое лакомство, но мы до того настрадались от голода, что нам и они казались вкусными. Затем мы попали в места, более богатые дичью, и удачно охотились. Это меня и спасло. И так дни шли за днями. Мы все-таки продвигались вперед и вперед, и в один прекрасный день я услышал рев большого водопада. Так что для меня все это громадное путешествие сводится к трем ощущениям: лихорадка, голод и ходьба.

— И это все?

— Все.

— А твои спутники?

— Они должны находиться где-нибудь недалеко от прииска. За них я не тревожусь. Они не пропадут, и мы их еще увидим. Я не думал, что в таком глухом месте я найду прииск и белых. Поэтому я отправился на разведку один, а неграм наказал не беспокоиться, если меня долго не будет. Когда я вошел в палатку, там стоял страшный шум: это наш Жозеф сражался с кем-то, как настоящий дьявол.

— Отлично, дорогой Альбер! Можно сказать, все хорошо, что хорошо кончается. А вы, Жозеф, — что вы можете нам рассказать?

— А у меня и рассказывать нечего, месье Александр.

— Как это — рассказывать нечего? Вы, однако, не упали с неба и не вывалились из воздушного шара?..

— Нет, я приехал верхом на зебре.

— Вот как?

— Да, месье Александр, на зебре, на полосатой лошади. Она бегает очень быстро.

— Как же вы себе раздобыли такую лошадку?

— Я убил змею, которая хотела ее съесть. Змея имела больше восьми метров в длину.

— Что же вы с ней сделали?

— Я содрал с нее кожу и сделал упряжь для зебры.

— Подождите, Жозеф, дорогой! Мне что-то не все ясно. Расскажите подробно и не выматывайте душу.

— Да бедь я рассказыбаю, месье Александр. Зевра — это бам не простая лошадка. Зевру приручить — это большое дело. Она вила ногами, подымалась на дывы, ложилась на землю, пыталась кусаться… Но, караи! Я с ней погоборил, с чертобкой, и она меня поняла…

Альбер рассмеялся, и рассказчика это несколько смутило.

— Видишь ли, — сказал де Вильрож, — наш Жозеф не бог весть какой оратор. Вот он уже опять стал путать «в» и «б», и это лучше всего доказывает, что он сильно волнуется.

— Ничего, продолжайте, дорогой Жозеф! — мягко предложил Александр. — Вы прекрасно знаете, что мы шутим.

— Вот я и говорю! — продолжал тогда Жозеф. — Когда месье Альбер уехал на плоту, я остался один. Мастер Виль тоже остался и стал ругаться, как извозчик. Он ушел направо, я — налево. Так мы и потеряли друг друга из виду. Он ушел ко всем чертям. Я тоже. На другой день я вдруг вижу здоровенную змею. Она уцепилась хвостом за дерево и обвила кольцами бедную зебру. Одним выстрелом я прикончил эту гадину и быстро связал зебру лианой. Зебра тяжело дышала и отдувалась, как тюлень, а я связал ей все четыре ноги. «Так, — думаю, — хорошо! Ты будешь иметь честь понести на спине одного славного малого из французской Каталонии». Да не тут-то было! Только я захотел взобраться ей на спину, мерзавка стала брыкаться. Ах, бедная ты моя головушка! Что ж тут делать? Вот я и подумал, что из змеиной кожи можно было бы сделать подходящие поводья, и стал раздевать эту змеюку! Карай! Сделал поводья, надел на зебру и давай рысью. И зебра пошла у меня не хуже, чем этот четвероногий страус, которого зовут жирафом. Право же, она даже могла бы обогнать этого двуногого жирафа, которого зовут страусом.

— Так просто? Вы меня удивляете.

— А я все сказал. Вот только забыл добавить, что я снял с себя рубашку и завязал моей зебре глаза. И еще я сделал ей ножом дырку в храпе и пропустил через храп ремень из змеиной кожи.

— Ну, вот!

— А это очень хорошее средство. Я не знаю ни одного андалузского мула, который мог бы сопротивляться, когда ему прокалывают храп и пропускают ремень.

— Я думаю!..

— Моя зебра несла меня как миленькая. Я только натягивал поводья то вправо, то влево. Как удила…

— …которых она не могла грызть.

— Конечно. Я часто встречал негров и спрашивал — очень вежливо, — как проехать к водопаду Виктория, а они ни за что не хотели отвечать. Они смотрели на меня так, как если бы я свалился с облаков, и понимали меня не лучше, чем если бы я говорил по-кастильски с поляком или хотя бы с простым уроженцем Оверни… Тогда я решил держать курс по солнцу. И этак я ехал и ехал, покуда не добрался до трактира, где мы и повстречались.

— И это все?

— Все, месье Александр. Вот разве только еще одна мелочь. Я не могу нахвалиться нашими неграми, но что касается белых… Дело было дня за три

— четыре до моего прибытия в Алмазный край. Я страшно устал и еле волочил ноги.

— А зебра где была?

— Зебра околела еще за тридцать шесть часов до этого. Она перестала есть, бедняжка. Затем рана в носу стала у нее гноиться. Это было после того, как мы целую ночь проскакали по степному пожару.

— Вы попали в огонь?

— Но я себе даже усов не обжег. Моя лошадка неслась среди антилоп, львов, обезьян и страусов. Уйма была всякого зверя. Вроде хопо. Наконец зебра свалилась. От голода, или от смерти, или, быть может, по другой причине. Я продолжал дорогу пешком и повстречал огромный фургон, запряженный быками. Я хотел купить поесть и предложил фунт стерлингов золотом… Из тех денег, которые вы мне поручили нести… Они были при мне… А тот чудак, который правил быками, грубо послал меня ко всем чертям и швырнул мне мои золотой прямо в лицо!.. Карай! Не был бы я так утомлен, я бы с ним расправился не хуже, чем с сегодняшним американцем… Но тут из-за фургона показался какой-то верховой, и я задрожал от радости, увидев его. Я закричал: «Месье Александр! Это вы?» Но тот посмотрел на меня как на сумасшедшего и говорит: «Вы ошиблись». Увы, я уже и сам догадался. По голосу. И еще у него был резкий английский акцент… А то вы бы и сами могли ошибиться. И он меня спрашивает: «Что вам надо?» Я говорю: «Поесть. Конечно, за деньги. И затем укажите мне дорогу на водопад Виктория». — «Вот, ешьте! — говорит он и подаст мне порядочный кусок дичи.

— А что касается дороги на водопад, — следуйте за мной. Мы прибудем через три дня». Я набросился на еду, а этот смотрит на меня и улыбается с видом человека, который счастлив, что оказал услугу ближнему. Покончив с едой, я его спрашиваю: «Сколько я вам должен, месье?» А он отвечает: «Потом сочтемся. Когда прибудем на место». Он сказал несколько слов тому негостеприимному мужлану, который правил быками, и мы поехали. Должен признать, он оказался прекрасным товарищем. Он заботился обо мне, как родной брат, кормил меня, дал мне коня… Я прямо-таки не знал, как его благодарить. Наконец мы увидели вдали, приблизительно в одной миле, белые палатки, и он мне говорит: «Здесь мы расстанемся. Так что надо рассчитаться». — «К вашим услугам, — говорю я очень вежливо. — Сколько я вам должен, месье? Верьте, что, сколько бы я ни заплатил, я все равно останусь вашим должником и вы вправо рассчитывать на мою благодарность». Тогда он говорит этак небрежно: «Двадцать тысяч франков». Вы сами понимаете, я подскочил! «Мосье, — я говорю, — вы шутите». А он отвечает: «Я никогда не шучу, когда дело касается денег. И поторапливайтесь, знаете!

— спокойно говорит он и заряжает карабин. — Мне бы, — говорит, — очень не хотелось лишить вас жизни, которую я помог вам сохранить. Однако, если вы будете сопротивляться, я окажусь в печальной необходимости именно так и поступить. Мне, — он говорит, — уже не раз случалось убивать из-за меньшей суммы». А я был безоружен, так что пришлось подчиниться.

— А твой карабин? — спросил Альбер.

— Карабин украли мулаты. Они хотели, чтобы я тоже занялся работорговлей. Вместе с ними. Они говорили, что моя белая кожа была бы для всего предприятия лучшей гарантией честности.

— И после этого вы говорите, что у вас не было никаких приключений! — смеясь, воскликнул Александр.

— Можете смеяться сколько угодно, месье Александр. Мне пришлось подчиниться. Я обошелся вам в двадцать тысяч франков. Это чертовски дорого.

— Оставьте. По-моему, это даром. Да, наконец, мы еще посчитаемся с Сэмом Смитом.

7

Любопытная находка. — Что было написано кровью на чистой страничке библии. — Бандит взволнован. — Сэм Смит разыгрывает Дон-Кихота. — Вслед за фургоном. — Монолог Клааса. — Неудачи белого дикаря. — Героиня. — Сила слабых. — Клаас признается, что ему страшно. — Лошадь Корнелиса. — «Смерть грабителю!» — Ошибка.

— Черт меня возьми, да ведь это книга! В таком месте! Чернокожие неграмотны, а здешние белые не тратят времени на чтение. Странная находка! Ни чернокожие, ни люди с припека не могли бы оставить ее здесь, под деревом. Надо посмотреть. Может быть, она пригодится для пыжей?..

Одинокий всадник, который рассуждал таким образом, легко соскочил на землю и поднял книгу.

— Ишь ты! — сказал он насмешливо. — Библия! Не иначе, как здесь проходил какой-нибудь миссионер. Возможно, святой человек сидел как раз в том фургоне, следы которого я только что видел… В таком случае, я даром теряю время. Миссионеры обычно бедны, как пророк Иов, и, если я нападу на его фургон, мне ничего не достанется, кроме душеспасительной проповеди! И это была бы вторая за три дня! А я предпочел бы несколько унций золота, даже если бы за пего пришлось отдать немного свинца в виде круглых или цилиндрических пуль.

Раздосадованный, он снова вскочил на своего огромного коня, который нетерпеливо грыз покрытые белой поной удила.

— Ничего не поделаешь! Ничего не поделаешь! — бормотал незнакомец, машинально листая книгу.

— Ах, позвольте! — воскликнул он внезапно. — Тут на первой странице что-то написано… Какие-то каракули. Как будто рука дрожала… К тому же и чернила красные… Или розоватые… Все это имеет довольно зловещий вид. Уж не кровь ли это?.. Кровь! Никаких сомнений!..

Заинтригованный, он медленно прочитал:

«Кто бы вы ни были, но, если вы нашли эту книгу, пожалейте двух несчастных женщин, которых держит в плену бандит. У вас есть мать, или сестра, или невеста…»

— Не знаю, не знаю, — сказал путник в сторону. — Что касается кормилицы, то я помню только Тода Брауна, который был шкипером у нас на «Атланте», когда я служил юнгой в британском флоте. Помню, как здорово он выбивал из меня пыль линьком… Жены у меня нет, я закоренелый холостяк. А что касается невесты — это другое дело. Невеста у меня есть: добрая пеньковая веревка. Раньше или позже, а мы с ней соединимся… Однако посмотрим, что там написано дальше.

«…или невеста. Во имя чувств, которые вас к ним привязывают, снизойдите к жестоким и незаслуженным страданиям. Придите на помощь двум женщинам, которые не могут найти убежища даже в смерти.

Графиня Анна де Вильрож».

— А мне-то какое дело до всего этого? — грубо сказал незнакомец, захлопывая книгу. — Какая-то графиня шатается по просторам Южной Африки! А я тут при чем? Искательница приключений… Но путешествие-то у нее, видимо, не из приятных, если судить по этим строкам! Э, да что это, уж не расчувствовался ли я? Как глупо! Я слыхал о некоем Дон-Кихоте, который воевал с ветряными мельницами. О нем рассказывал у нас на фрегате француз кок. Ну и смеялись наши ребята! Не будем разыгрывать Дон-Кихота… А все-таки книга, брошенная так вот среди пустыни, чем-то напоминает бутылку, брошенную в море. Она несется по бушующим волнам, а в ней записка, а в записке — быть может, последняя воля моряка, потерпевшего крушение. Священная вещь — такая записка. Не был ли я и сам спасен благодаря такой бутылке? Правда, моими спасителями оказались отъявленные негодяи и я прошел у них школу и сам стал не лучше… Но что из того? Раньше чем стать бандитом, я все-таки был честным моряком… Конечно, бывают дни, когда разница между добром и злом не так ощутима… А по-моему, эта записка написана француженкой. Сама подпись говорит об этом. Французы не раз оказывали мне услуги в жизни, за которые я их не поблагодарил… Только потому, что случая не было… Ибо хоть я и совершил в жизни кое-какие злодейства, но неблагодарным я никогда не был. А вот и благоприятный случай… Тем более, что в делах сейчас застой и в настоящее время я не больше занят, чем адмирал в отставке… Итак, жребий брошен. Я пускаюсь на поиски этих двух женщин. Никто никогда, впрочем, не узнает, что Сэм Смит разыграл Дон-Кихота. Вот следы фургона, из которого было выброшено это послание, полное отчаяния… Вперед!..

Опередим на несколько километров грабителя, который на время забросил свое преступное ремесло, и догоним фургон, медленно влекомый усталыми быками…

Это тот самый фургон, который через несколько часов после убийства мистера Смитсона Клаас застал в покинутом краале, на одном из правых притоков Брек-ривер.

Белый дикарь, нечувствительный к палящему зною, тяжело шагает впереди фургона, рядом с козлами. Его широкополая шляпа, нахлобученная на глаза, позволяет видеть только белокурую, скорей рыжеватую бороду, точно приклеенную к кирпичного цвета лицу. Рука сжимает непомерной длины чамбок, который время от времени взвивается с головокружительной быстротой в воздух и с треском, похожим на пистолетный выстрел, обрушивается на исхудалые спины быков.

Клаас кажется озабоченным. Он все повторяет обрывки фраз, изобличающих тайную тревогу и глубокое недовольство.

— Чертово ремесло! — ворчит он. — Вот уже два месяца, как я караулю двух голубок, которые только о том и мечтают, как бы вырваться из этой тюрьмы на колесах. Дни идут за днями, а я не вижу, когда это кончится. Корнелис и Питер, видимо, себе и в ус не дуют. Они распоряжаются мной, как если бы я не был главой семьи. Они уже давно извещены, что дело удалось, что у меня в руках женщина, которая знает, где закопан клад. Но вместо того чтобы примчаться самим, они назначают мне встречу у водопада Виктория. Какого черта они там делают? Говорят, там найдены новые прииски. Но при чем тут мы? Разве это дело для таких бизонов, как мы, — работать на приисках? И наконец, мне просто скучно. Я думал, эта бабенка мне достанется легко и будет ходить по струнке… Не тут-то было!.. Это она мной повелевает, как рабом. Да еще вряд ли говорила бы она с рабом таким презрительным тоном. А я околдован. Я даже не смею возражать. Я едва позволяю себе взглянуть на нее. И как только она уставится на меня глазами, точно пистолет наводит, я мгновенно удираю, и мне хочется выть, как воет шакал, увидевший льва… Глаза у нее сверкают, как сталь, и мне делается прямо-таки больно. А та, вторая, еврейка! Лучше бы мне велели приручить черную пантеру! Как это в Европе мужчины все-таки умеют подойти к подобным созданиям?! Глядеть не на что — пигалица, тростничок, а ведь вот берет такого мужчину, как я, и делает с ним что хочет! Нет, с этим надо покончить!.. Но как?.. Эй, сударыня, спрячьте голову!

— Вы, кажется, смеете мне приказывать? — отозвался тотчас мелодичный женский голос, в котором, однако, слышалась непреклонная твердость.

— Нет… Я не приказываю, — защищался бур. — Я прошу…

— Мне все равно. Уж не хотите ли вы, чтобы мы задохнулись в фургоне?

— Но ведь посмотрите, как солнце жарит! Это опасно. Я боюсь за вас.

— Какое вам дело до меня?

— Как — какое мне дело? Вы хотите знать, какое мне дело?

— Нет. Я хочу воздуха.

— Сударыня, сейчас это невозможно. Сейчас, в полдень, на солнце смертельно опасно. А ваша жизнь мне слишком дорога…

Взрыв презрительного смеха прервал тираду Клааса, и лицо его стало пунцовым от гнева, быть может, от стыда.

— Моя жизнь!.. Ха-ха! Как вы это хорошо сказали, мастер Клаас! Признайтесь лучше, что вы надеетесь получить за меня выкуп в виде сокровища кафрских королей.

— Что верно, то верно, сударыня. Я жаден, как дикарь. Но жадность — но единственная моя страсть. Вблизи вас я понял, что могут быть и другие страсти. И более сильные…

— Молчите, мужлан!

— Ну, знаете, это уж чересчур, в конце концов! И наконец, пусть так. Я мужлан. До сих пор я был покорен, как собака. Я хотел быть джентльменом вроде ваших европейских паяцев, а теперь кончено! Теперь говорит грубое животное, которому ничто сопротивляться не может.

Крик ужаса раздался внутри фургона:

— Анна, сестра моя, что вы наделали? Вы до сих пор укрощали это чудовище своим спокойствием, а теперь вы его вывели из себя!..

— Не бойтесь ничего, Эстер, дитя мое. Раньше или позже, но это должно было случиться. Чем раньше, тем лучше! Вы готовы?

— На все готова, дорогая Анна. Вы это знаете.

— Тогда предоставьте мне действовать…

Клаас вне себя от бешенства бросил на землю свой чамбок и пронзительным криком остановил быков. Он побежал к задней двери фургона и достиг ее в ту минуту, когда обе женщины умолкли.

Он ожидал, что дверь окажется на запоре, и решил навалиться на нее всей своей тяжестью. Но засовы, на которые она была закрыта изнутри, быстро упали, оставляя проход широко открытым.

Если бы Клаас встретил препятствие, его ярость разгорелась бы еще больше, его силы удесятерились бы. Но это подобие безоговорочной сдачи ошеломило его. Он остановился как вкопанный. Будучи осторожен, как всякий дикарь, он почуял ловушку и оглядел фургон беспокойным и подозрительным взглядом.

Обе женщины, великолепные в своем мужестве и неустрашимости, стояли в темном проеме дверей, освещенные яркими лучами солнца. Эстер была менее решительна и опиралась на плечо Анны де Вильрож, нежное лицо которой, искаженное негодованием и непоколебимой решимостью, стало неузнаваемым.