Похитители бриллиантов

Когда работорговцы увидели, что на них смотрят стволы крупнокалиберных карабинов, рассчитанных на слонов, они поняли, что белые незнакомцы держат их жизнь в руках. Тогда они побросали ружья на землю. И хорошо сделали, потому что оба наших каталонца, Альбер и Жозеф, были в таком состоянии, что еще немножко, и они бы застрелили работорговцев, как гиен.

Пусть не удивляется читатель, что три случайных человека смогли так сразу отбить у мулатов всякую охоту к сопротивлению. Надо знать, как велик у этих первобытных народов престиж чистокровных белых, насколько он выше престижа людей со смешанной кровью, особенно тех, кто происходит от португальцев и туземных женщин. Эти презренные полукровки бесчеловечно жестоки в обращении со своими, но один лишь вид европейца внушает им почтение.

— А теперь, — сказал Александр, — освободите-ка этих людей, которых вы хотели угнать! Развяжите их! И живей!

Покуда у мулата страдала только шкура, он молчал. Но когда под угрозой оказался его карман, он заволновался и попробовал торговаться. Жадность сильнее страха.

— Но позвольте, белый сеньор, эти люди принадлежат мне. Я купил их… И дорого за них заплатил… Я их купил у родного брата царя Сикомо. Я должен доставить их на Вааль, бурам. Им там будет очень хорошо. Смотрите, как они здесь несчастны, в этой пустыне, где нечего ни пить, ни есть… А там о них будут заботиться. Вот что, белый сеньор, если вы хотите купить их у меня, я их уступлю вам без всякой наживы. Не захотите же вы этак вот разорить бедного человека, я надеюсь. Вы мне заплатите за них сколько хотите и когда хотите. Слово белого человека свято.

— Ах, трижды мерзавец! — воскликнул Александр, которому эта беседа уже начала надоедать. — Ну погоди же, я тебе заплачу сейчас же! И с лихвой! То, что ты получил от меня чамбоком по роже, пока только задаток. Подожди минуту, сейчас мы произведем полный расчет.

Он поднял чамбок, который все время судорожно сжимал в руке, и стал так добросовестно обрабатывать шкуру негодяя, что тот, задыхаясь, запросил пощады и милости.

— Развяжи этих людей, — приказал ему Александр.

Несчастные невольники, почуяв свободу и видя, что их враги обезврежены, стали кричать от радости. Некоторые пытались поломать свое «бревно рабства», как здесь называют деревянные колодки, надеваемые на невольников.

Освободитель, желая, чтобы его приказание было выполнено в точности, сделал неграм знак не шевелиться. Затем он взял за ухо мулата, тяжело дышавшего после полученной трепки, и, поведя его по рядам, заставил развязать одного за другим всех невольников, и в первую очередь женщин. Альбер и Жозеф, держа в одной руке большие кухонные ножи, другой рукой схватили каждый по одному мулату, и даже мастер Виль схватил здоровой рукой пятого и поволок его, несмотря на сопротивление. Один только преподобный довольно растерянно смотрел на шестого мулата. Но этот последний, видя, что все его сообщники поневоле покорились и развязывают путы на невольниках, подчинился беспрекословно. Он был счастлив, что дело обошлось для него без проклятого ремня.

Не прошло и пятнадцати минут, как справедливость восторжествовала — невольники получили свободу. Колодки были свалены в кучу, а Зуга, угадывая мысль белых, развел костер и бросил «бревна рабства» в огонь. Бушмены затеяли бешеную пляску, на которую шестеро работорговцев смотрели разочарованно и понуро.

— Вы нарушили самые священные права человека! — строго сказал им Александр. — Вы лишили этих людей свободы. Я мог бы отдать вас им на растерзанно, но мы судьи, а не палачи. Я ограничусь тем, что отберу у вас оружие. Идите на все четыре стороны. Где-нибудь вы свою воровку найдете. Марш!..

Мулаты были подавлены. Они робко поглядывали на бушменов, которые, вероятно, с удовольствием разорвали бы их на куски. Опустив головы и побросав все свое оружие, они медленно удалились.

Александр позвал проводника.

— Собери все эти ружья, сабли, ножи, раздай людям — пусть у них будет чем защищать свою жизнь и свободу.

Затем он резко обернулся, почувствовав какое-то теплое и мягкое прикосновение к своей руке. И тотчас лицо его, доселе бледное от гнева, осветилось доброй улыбкой: он увидел бушмена и его жену, склонявшихся над заснувшим ребенком.

Бушмен весь сиял от счастья. Тихие слезы текли по его лицу, и он их не сдерживал. Одна из этих жемчужин, в тысячу раз более ценная, чем настоящий жемчуг, и упала Александру на руку.

Тут раздался веселый голос Жозефа:

— Карай! Теперь, когда бся эта падаль ушла, а доврые вушмены бернулись домой, можно немного и побеселиться! Не прабда ли, месье Альвер?

И действительно, в этот день в краале был праздник. Бушменам хотелось достойным образом чествовать своих белых заступников. На стол поставили все, что было, и европейцы увидели такие яства, существования которых никогда и не подозревали.

Много было блюд не только странных, но даже таких, на которые наши друзья поглядывали с опаской. Сначала пошли вкруговую красивые тарелки, искусно сплетенные из трав и наполненные зелеными гусеницами «лапанес», которые имеют до десяти сантиметров в длину. Бушмены набросились на них с жадностью. Затем гостям подали второе блюдо. Это были личинки некоего крылатого насекомого, покрытые сладковатой слизью. Насекомое называется «мопанес». Этим именем туземцы обозначают, собственно, дерево, на котором данное насекомое живет. Европейское название дерева — баугиння. Оно очень красиво, но обладает странной особенностью, вследствие которой его листья дают мало тени. В жаркие часы дня они свертываются и подставляют солнечным лучам только жилки. А в складках этих листьев находит себе приют маленькое съедобное насекомое. Жареные кузнечики, эти воздушные креветки, как их шутливо назвал Альбер, имели у наших европейцев немного больший успех. Вид больших сушеных ящериц, сухих, как вяленая треска, вызвал у Жозефа тошноту. Зато он налег на восхитительный корнеплод, имеющий до метра в окружности. По-бушменски он называется «маркуэ». Его сочная и питательная мякоть тает во рту и напоминает сметану. Затем ели «камерос» и «киамало», похожие на картошку, но сладкие. Они были поданы в вареном виде, и люди, которые несколько дней не видели никакой горячей пищи, ели их с аппетитом.

Белые не соблазнились ни гусеницами, ни ящерицами, ни личинками, но отдали честь питательным растениям и были уже сыты, когда торжественно внесли новое блюдо. Восхитительный запах, который оно издавало, стал еще больше раздражать аппетит, так что лакомства вегетарианские были отставлены.

Альбер без всякой церемонии поднял крышку с блюда, на котором легко мог бы поместиться средней величины теленок. Там оказалось штук шесть черепах. Они были приправлены ароматичными травами и варились вместе со своими панцирями.

— Браво! — воскликнул каталонец. — Конечно, и ящерица — друг человека, но но в вареном виде! Да здравствуют черепахи!

— И лягушки! Да здравствуют лягушки! — воскликнул Александр, хватая второй котел. — Вот это уж вполне французское кушанье. Отказаться от него было бы не то что неблагодарностью, но просто-таки преступлением против кулинарии. Господа англичане, — обратился он к его преподобию и к полицейскому, — не угодно ли?

Но оба гражданина Соединенного Королевства, у которых это милое земноводное еще не завоевало симпатий, ответили выразительной гримасой.

— Напрасно, господа, поверьте моему опыту. В Нельсонс-Фонтейне мне не раз случалось дополнять обед этим блюдом, и я, право, не знаю ничего вкусней.

— Что черепахи и лягушки встречаются на алмазных полях, где поблизости имеются болота, меня ничуть не удивляет, — заметил Альбер, — но не понимаю, как они попали в здешние выжженные места?

— Я тебе объясню. Но прежде всего я должен отметить, что бушмены готовят их гораздо лучше, чем мой бывший повар-китаец. Он попросту варил их в кастрюле, а наши хозяева, по-видимому, ставят их в духовку.

— Как — в духовку? Я здесь не вижу никакой духовки.

— Ну вот! Неужели я должен тебе описывать Южную Африку? Ты, кажется, исколесил ее с севера на юг и с востока на запад, в то время как я ничего не видел, кроме своего участка в Нельсонс-Фонтейне!

— А все-таки!

Да ведь очень просто. Видишь этот конусообразный холм? Ты, быть может, принимаешь его за хижину? Ошибка, дорогой мой. Это муравейник. Наши бушмены проделали у самого основания отверстие, просунули туда огонь и выжгли муравьев. Потом они хорошенько все прочистили, и получилась прекрасная печь. Ею пользуется вся деревня. Каждый варит, жарит и печет в ней что хочет.

— Ладно, а причем тут лягушки и черепахи? Они, правда, восхитительны. Но посмотри, какие они крупные. Особенно лягушки. Если у них и голоса соответствующие, то это должны быть басы-профундо, они должны заглушать рычанье льва и крик страуса. Взгляни-ка на эту. Она не меньше пулярки. Да и вкусом не хуже.

Местные жители зовут их… Вот я уже и забыл!

Здесь их зовут матламетло, напомнил его преподобие, который до сих пор разжимал Зубы только для того, чтобы поглощать пищу. Он ел с жадностью человека, который страдает солитером.

— Матламетло, вот именно! Благодарю вас, ваше преподобие. Туземцы думают, что эти лягушки падают с неба.

Шумная манна, я вам доложу! И тяжеловесная!..

— Ах ты, Фома неверующий! Во всяком случае, в дождливое время года они живут в лужах, которые образуются на здешних твердых грунтах. Когда наступает засуха, матламетло устраивают себе жилища под кустами и прячутся там до новых дождей. Они выходят только в дождь, а дождей здесь не бывает месяцами. Этим пользуется громадный паук, которому нужно ткать паутину: он закрывает ею весь вход в убежище лягушки. Но лягушку это спасает от комаров. Так что когда бушмены выходят на охоту, они не упускают случая поднять этот занавес, зная, что найдут здесь добычу. А что касается поверья об их небесном происхождении, то вот чем оно объясняется. Перед грозой, когда вот-вот пойдет дождь, лягушки выползают из своих норок и начинают громко квакать, напоминая обезьяну-ревуна. А бушмены страшно боятся молнии. Они прячутся у себя в хижинах, накрывшись кароссами note 19. Их поражает оглушительное кваканье, и они уверены, что так громко квакать могут только небесные создания. Что касается черепах, то они тоже водятся в песке, осевшем на дне высохших луж. До начала дождей они находятся в состоянии глубокого летаргического сна, если только их не пригласят на пирушку вроде сегодняшней.

— Вот уж поистине чудная страна! — пробормотал Жозеф, уписывая туземное рагу. — Все в земле: корни, вода, животные; воду носят в яичной скорлупе и пиво подают в плетенках. Ведь эта кислятина — пиво? Но так ли, месье Александр?

— Кислятина? — возмутился Александр. — Да ведь это пиво из сорго! Прекрасное пиво!..

— Оно вполне может выстоять против лучших страсбургских и мюнхенских сортов, — прибавил Альбер. — Но меня не меньше удивляет посуда. Ведь это плетенки! Они сделаны из растительного волокна. Но посмотрите, как искусно! Они совершенно водонепроницаемы!

Пирушка затянулась до поздней ночи и закончилась плясками, каких гости-европейцы еще не видали. Если судить по фантастическим телодвижениям, которые танцующим подсказывала африканская Терпсихора, их радость была ни с чем не сравнима, разве только с их неутомимостью. А ведь всего неделю назад эти бедные люди, выйдя на охоту, были пойманы враждебным племенем, вступившим в союз с португальскими мулатами-работорговцами! Но каких только чудес не совершает и с людьми первобытными, и с людьми цивилизованными магическое чувство свободы!

Несмотря на бешеную пляску и обильные возлияния, какими она сопровождалась, утро застало жителей крааля бодрыми, как стадо прыгающих газелей.

Поскольку из-за подлого нападения работорговцев сорвалась большая охота, на которую ушли все здоровые мужчины, а бушменам все же хотелось продолжить увеселения, они пригласили своих новых друзей на грандиозную облаву. Засуха вызвала сильную нехватку продуктов, так что устроить облаву было необходимо, и решено было закончить ее грандиозной травлей, во время которой сотни, а быть может, и вся тысяча животных должна была попасть в «хопо».

Как ни хотелось нашим трем приятелям продолжать путь на север, они не могли отказаться от приглашения. Да им и самим необходимо было спокойно провести хоть несколько дней в краале, во-первых, чтобы восстановить силы, во-вторых, чтобы закрепить дружбу с бушменами, на помощь которых они еще рассчитывали в будущем.

Мастер Виль вполне основательно сослался на свою больную руку и изъявил желание остаться в деревне. Проповедник, который до сих пор ничего не проповедовал по причине отсутствия слушателей, нашел наконец где применить свои таланты и стал всерьез наставлять на путь веры бушменских женщин и детей. Это позволило ему уклониться от столь светского развлечения, как охота, и он тоже остался в деревне.

А бушмены, попивая местную сливовую водку «муцуни», условились немедленно приступить к приготовлениям. На это требовалось не меньше двух дней.

Европейцы постарались использовать эти сорок восемь часов с наибольшей пользой.

11

Взгляды человека с двойным зрением. — О чувствительности. — Утерянный медальон. — Облава. — Что такое «хопо». — Антилопы, жирафы, буйволы, зебры, лоси. — Охотничий праздник. — Невиданное скопище южноафриканских зверей. — Паника. — Избиение. — Что произошло, когда убили куаггу. — Носом к носу с огромным крокодилом. — Смертельная опасность.

— Знаете, дружище Жозеф, ваши суеверия подарите бушменам! Где это видано, чтобы белый человек так расстраивался из-за сновидения!

— Из-за сновидения, месье Александр? Карай, скажите лучше — из-за страшного кошмара.

— А хоть бы и кошмара. Но ведь вы проснулись, и неприятные вещи, которые вы видели, исчезли?

— Что вы! Они все еще стоят у меня перед глазами, и мне страшно. Знаете, мы, каталонцы, верим в двойное зрение.

— А бушмены и бечуаны верят, что их колдуны могут вызвать дождь! Впрочем, они правы, в конце концов. Когда их колдуны несколько недель подряд заклинают солнце, луну и звезды, дождь все-таки начинает идти… раньше или позже.

— Да, но знаете, месье Александр, двойное зрение…

Александр только рассмеялся.

— А ты, Альбер, — спросил он своего друга, — ты тоже видел кошмар этой ночью? Ты нем, как рыба; и бледен, как саван того привидения, которое посетило Жозефа. Эх вы, горцы! Вы забыли, где родились и где находитесь! Вы бродите в густом тумане, в обществе героев Вальтера Скотта, — всяких гномов, кобольдов и домовых. Не забывайте, что мы находимся в Южной Африке. Здесь все призраки и привидения можно потрогать руками, и легенды нашего Старого Света здесь еще хождения не имеют.

Альбер де Вильрож, всегда казавшийся веселым, тоже обнаружил в этот день какую-то странную озабоченность.

— Ах, дорогой мой Александр, — ответил он угрюмым, почти страдальческим голосом, — усилиями разума можно иногда разогнать страхи, которые нагнало ночное сновидение. Однако у некоторых особенно чувствительных субъектов сны вызывают совершенно реальные мучения.

— Так! Вот тебе еще один перепуганный!..

— Можешь смеяться сколько угодно! А мы, южане, народ нервный, и от иных переживаний нам бывает не так легко отделаться. Взгляни на эту гигантскую мимозу, под которой мы лежим. Ты не находишь, что есть что-то общее между чувствительностью ее нежно-зеленой листвы к разным метеорологическим влияниям и моей душой, которую терзают таинственные ночные сновидения?

— Знаешь, у тебя получается какая-то смесь метафизики с ботаникой, и я ничего не понимаю.

— Сейчас объясню. Еще вчера это прекрасное дерево было величественным и пышным. Его ветви смело поднимались вверх, к небу, и нежные листья сладострастно принимали поцелуи солнца. А сегодня оно выглядит больным, ветви обвисли, листья свернулись, короче — больное дерево.

— Да ведь приближается гроза, И меня уже мучает мой застарелый ревматизм, а ведь я-то далеко не мимоза.

— Значит, ты допускаешь, что растение может заранее, за несколько дней или часов, предчувствовать приближение разных явлений природы? А человек, человеческая мысль не может, по-твоему, предчувствовать катастрофу?

— Конечно, не может! Не будем смешивать причину со следствием. Мимоза съеживается оттого, что воздух насыщен электричеством. А твой разум поразило…

— Мой разум поразило то, что он видел во сне, и он чувствует, или ему кажется, что он чувствует, приближение опасности.

— Да, но атмосферное электричество и гроза — вещи вполне реальные, а твоя опасность вымышленная.

— Этого ты не знаешь!..

— Ты просто болен, друг мой. У тебя лихорадка, вот ты и несешь какую-то околесицу.

— Да нет же! Заметь, все у нас в экспедиции пошло плохо с самого начала.

— Вот уж чего бы я не сказал! Правда, у нас были приключения, и довольно-таки сложные, но ведь мы очень хорошо выпутались из всех бед. И мы все-таки хоть и потихоньку, а приближаемся к цели нашего путешествия.

— Я не об этом говорю. Со мной однажды случилась не приятность. Я не хотел тебе даже и рассказывать, но сегодня она мне как-то очень уж отчетливо припомнилась, и все из-за этих ночных сновидений. Когда мы уходили из Нельсонс-Фонтейна, я потерял медальон с портретом Анны. Не знаю, где, в каком именно месте и в какую минуту я его потерял. Возможно, когда мы были в фургоне у того торговца. Так или иначе, но на другой день, когда я захотел взглянуть на портрет моей любимой, я увидел, что цепочка оборвана, а медальона нет.

— Конечно, — мягко сказал Александр, — это большая потеря, я не буду спорить. Однако, дорогой мой Альбер, ты потерял только портрет. А ведь оригинал остался, и он возместит тебе твою потерю. Конечно, это досадно и грустно, но ведь беда поправима, и с ней можно примириться.

— Я и примирился. Не ребенок же я, черт возьми! Однако поверь, несмотря на все успокоительные слова, которые мне подсказывает рассудок, я не могу побороть мрачные предчувствия в отношении Анны.

— Вполне естественный результат разлуки.

— Хочу так думать. Но сегодня ночью я видел Анну. Она умоляла помочь ей, у нее был такой душераздирающий голос, она так страшно кричала, что я проснулся весь в поту. Я был как сумасшедший. У меня стучало в висках, теснило в груди… И тут появляется Жозеф, и у него тоже расстроенный вид. Оказывается, что ровно в ту же самую минуту он тоже видел Анну в каком-то отчаянном положении. Но что это с тобой? Ты так побледнел…

— Ничего. Это со мной бывает… Нервы… — ответил Александр и подумал про себя: «А вдруг они правы? Я не знаю госпожи Анны де Вильрож. Но она жена моего самого близкого друга, и я люблю ее, как сестру. А ведь и мне приснилось, что она переживает страшные затруднения и зовет на помощь…»

Другу своему он сказал:

— Дорогой мой, твоей жене ничто не грозит. Она живет со своим отцом в большом цивилизованном городе. А что касается нас, то мы должны выполнить определенную задачу. Нам нельзя быть малодушными, надо идти вперед и вперед. Пустыня иногда действует расслабляюще на самых закаленных людей, но это проходит. А мы целых два дня ничего не делаем. Да еще такие переживания. Конечно, это тоже повлияло. Надо сняться с места и пойти. Двадцать четыре часа ходьбы по направлению к тайнику, где лежат сокровища кафрских королей, — и все будет забыто.

— Я, кстати, хотел тебе сказать по этому поводу два слова, пока мы одни.

— Пожалуйста! Его преподобие сбывает свой запас проповедей, а мастер Виль ему помогает, как будто он всю жизнь ничем другим не занимался. Говори, мы с Жозефом слушаем.

— Надо было бы еще раз и самым тщательным образом просмотреть карту.

— Мне это не нужно, я твердо полагаюсь на свою память. У меня в голове все очертания местности — и деревья, и базальтовая стрелка, и весь островок. Все это я могу воспроизвести по памяти.

— А ты, Жозеф?

— Ну, знаете, у меня для таких вещей голова неподходящая! Вот если бы я там разок побывал, то уж второй раз нашел бы это место с завязанными глазами. Идите вы вперед, а я пойду за вами по пятам. Покажите мне место издали. Если это вершина крутой скалы, я взберусь, как ящерица. Если надо нырнуть в соленую или пресную воду — пожалуйста. Если надо пуститься в лес

— пожалуйста. В болото — пожалуйста. По болоту я скольжу еще лучше, чем по снегам у нас в Канигу. Но чтобы я разбирался в этой мазне, в этой тарабарщине, — нет, этого вы от меня не требуйте. Я отказываюсь. Это по вашей части, вас даже латыни учили…

— Ладно, — решил Александр, — ничего не поделаешь. Я вижу, Жозеф относится к топографии враждебно. Но поскольку мы не имеем в виду расставаться, то это значения не имеет. А теперь послушай моего совета: давай уничтожим эту карту. Бог его знает, что может случиться. Мы можем заболеть, нас могут ранить или захватить в плен, а этот документ не должен попасть в чужие руки.

— Если хотите, — сказал Жозеф, — доверьте его мне. В случае опасности я всегда сумею его уничтожить.

— Идея! На, возьми. И не забывай, что ты держишь при себе все наше богатство.

Сорок восемь часов, которые были нужны на изготовление хопо — огромной туземной ловушки, в которую должны были попасть звери после облавы, истекли.

Депутация от бушменов пришла в полной военной форме официально пригласить французов. Охота должна была скоро начаться.

Его преподобие и мастер Виль были поглощены своим благочестивым занятием и снова изъявили желание остаться в краале. Александр, Альбер и Жозеф были готовы в одну минуту и пошли с бушменами, которые должны были расставить их на хорошие места и позаботиться обо всех их нуждах.

Участие в такой грандиозной облаве, в которой наши три француза могли бы увидеть южноафриканскую фауну во всем ее разнообразии, конечно, весьма привлекало этих трех заядлых охотников, но они все же но могли подавить тяжелые воспоминания, оставленные ночным кошмаром.

Особенно был расстроен Жозеф. Его напускная веселость никого не обманывала, и славный малый решил не упускать своих спутников из виду, боясь, как бы с ними не случилось какой-нибудь беды.

Покуда приглашенные на охоту загонщики из соседних племен уходили далеко, на свои места, бушмены, счастливые, как дети, показывали своим новым друзьям хопо, и французы без долгих объяснений поняли его незатейливое устройство.

Представьте себе два частокола вышиной в два метра. Колья перевязаны лианами и крепко сидят в земле. Каждый такой частокол имеет от трех до четырех километров в длину и ни малейшей щели. Они поставлены в долине и почти сходятся под острым углом, в форме колоссальной латинской цифры V. Расстояние между свободными концами равно длине одной из сторон угла. Эти стороны, однако, но сходятся и угла не образуют. Метрах в семи — десяти от точки, где могло бы произойти скрещение, они начинают идти параллельно, на расстоянии метров двадцати один от другого. Так образуется коридор. Он заканчивается ямой, имеющей примерно двадцать квадратных метров по поверхности и четыре метра в глубину. На краях ямы, с той стороны, откуда звери должны появиться, и на противоположной стороне, там, куда они попытаются бежать, лежат поваленные деревья, так что всякая попытка к бегству становится невозможной. Яму прикрывает легкий настил из прутьев, замаскированный травой и листьями, и в нее неизбежно сваливается каждое животное, которое попадает между частоколами.

Загонщики собираются в наивозможно большем числе и уходят далеко, за пять-шесть километров. Там они образуют огромный полукруг и медленно направляются к открытому основанию цифры V. При этом они исступленно кричат. Дичь, смертельно напуганная их голосами и шумом, который они производят, беспрерывно ударяя копьями по щитам, не пытается прорваться сквозь их ряды, а бежит от них. Она бежит стремглав в сторону хопо и попадает между частоколами. Иногда, заметив, что стенки начинают сближаться, зверь пытается повернуть обратно, но поздно. Поблизости, в засаде, сидят охотники. Они появляются внезапно, как дьяволы, потрясают копьями, бьют животных не глядя, а те, имея перед собой только одну дорогу, мчатся в узкий проход и падают в яму. Они валятся одно на другое, покуда вся яма не заполняется трепещущей массой, по которой скачут последние из оставшихся в живых.

Именно здесь поставили бушмены трех французов, которым предстояло принять участие во всех перипетиях этой шумной и оживленной охоты.

Хопо установлено так, что один частокол идет вдоль открытой местности, а второй тянется вдоль леса. Благодаря такому расположению европейцы смогли укрыться в тени больших деревьев. К тому же теперь неизбежно попадет в загон не только лесная дичь, но и та, которая обычно живет в пустыне.

Прошло часа два терпеливого ожидания, когда в отдалении стали видны густые клубы пыли. По-видимому, это бежали поднятые и обезумевшие от испуга звери. Затем показалась как бы пунктирная линия, образуемая черными точками, поставленными на равном расстоянии одна от другой. Точки резко выделялись на белом песке. Послышался отдаленный гул — началась охота.

В авангарде, прыгая с изумительной легкостью, шли грациозные блюбоки. Вот наконг с опасными рогами, с синеватой шерстью, с большими ногами, имеющими до тридцати сантиметров в обхвате. Наконг встречается редко в этих местах, он живет в топких болотах, по которым удивительно легко бегает на своих уродливых толстых ногах. Очертя голову мчатся несколько страусов. Мелкой рысью, как рекогносцировка в легкой кавалерии, идет табун жирафов. Эти странные животные, ростом до семи метров, смешно покачивают на бегу своими маленькими головами, а шеи у них от страха извиваются. Внезапно охваченные ужасом, они сбиваются в кучу, вертят хвостами и в бешеном галопе налетают на эскадрон зебр и куагг. Вскоре появляются лоси с покатой грудью, а за ними — стадо разъяренных серых буйволов с глазами, налитыми кровью.

Но больше всего было антилоп. Самые разнообразные виды, самые разнообразные масти предстали перед изумленными европейцами, которые так залюбовались этим необычным зрелищем, что даже забыли свой охотничий пыл.

До сих пор животные особого шума не поднимали. Они лишь проявляли некоторое беспокойство, видя, что их собралось так много и что все так перемешалось.

Тем временем полукруг загонщиков медленно, но неотвратимо сжимается. Их крики слышны все более отчетливо, и беспокойство животных, которые, кроме буйволов, все безобидны, переходит в ужас. Передовые видят частокол, прямая линия закрывает перед ними горизонт.

Животные делают крюк, с быстротой метеора пересекают пространство, лежащее между обоими частоколами, но каждый раз натыкаются на частокол и уходят все дальше и дальше вглубь, подталкиваемые все новыми и новыми потоками, наседающими сзади.

Здесь великолепный подбор антилоп. Самый наименее впечатлительный натуралист замер бы от восторга, только увидев это разнообразие пород, блеск шерсти, грациозно посаженные головы и глаза, полные испуга. Огненно-красные гризбоки, едва достигающие роста козы; белые газели с рыжеватым оттенком; огромные куду с неправильными вертикальными полосами и четырехугольными завитыми рогами; антилопы конеподобные, которых зовут так потому, что по величине они не уступают лошади; черные гаррисбоки, у которых откинутые назад рога длиной не меньше метра имеют форму кривой сабли, а черная, как уголь, шерсть и развевающаяся грива придают этим животным живописный вид; ориксы, которым длинные рога, заостренные, как копье, позволяют не бояться даже льва.

И еще много других животных напирали друг на друга, сшибались лбами, с испугу прыгали одно другому на спину, падали, вставали и бежали дальше, ослепленные страхом.

Однако буйволы, зебры и куагги, по природе далеко не такие мирные, не хотят следовать за этой обезумевшей массой. Ни за что не хотят они идти дальше, когда видят, что расстояние между частоколами сужается. Они резко поворачивают назад и намерены броситься на загонщиков. Но тут с шумом появляются охотники. Вместе с тремя европейцами они сидели в засаде, замаскированной воткнутыми в землю ветками. Теперь они внезапно выскакивают, оглушительно шумят, потрясают копьями и тычут животным прямо в глаза свои ярко раскрашенные длинные щиты.

Европейцы берут ружья на изготовку. Сейчас начнется истребление.

Вид людей доводит страх и ярость зверей до предела. Буйволы с ревом бросаются на бушменов, но те уклоняются с ловкостью, достойной испанских тореадоров. Зебры громко ржут и яростно бьют ногами. Но взлетают копья и впиваются в животных. Куагги пытаются перегрызть древко зубами.

Раздается несколько выстрелов, и два буйвола, зебра и жираф падают, пораженные насмерть.

Тогда прибегают загонщики. Они кричат еще более дико и громко. Животных охватывает паника, и они наконец бегут к яме. Жирафы, буйволы, страусы, антилопы напирают друг на друга и давят друг друга. Целый лес рогов — прямых, остроконечных, хрупких, прочных, длинных, изогнутых, завитых спиралью! И все это движется, переплетается, ломается, трещит! И затем — страшный рев боли!

Настил, перекрывающий яму, проваливается, и яма заполняется в один миг. Ничто не может больше остановить это беспорядочное бегство. Задние подталкивают передних, и передние проваливаются. Страшное зрелище!

Но черные охотники опьянены удачей, они испускают крики радости. Европейцы тоже увлечены и не жалеют зарядов.

Александр только что тяжело ранил куаггу. Он имел в виду сделать из ее желудка бурдюк взамен того, который они недавно потеряли. Но животное вырвалось сквозь пролом в частоколе, сделанный разъяренным буйволом. Тогда Александр тоже выбрался через пролом и стал преследовать свою добычу, а та убежала в лес. Александр видел, что куагга на каждом шагу спотыкается, и решил, что сможет ее догнать. Мало-помалу он углубился в лес и очутился на берегу илистой речки. Куагга вошла в воду, чтобы освежиться. Охотник счел момент подходящим и вскинул ружье. Ногу он поставил на ствол поваленного дерева. Ему нужно было упереться локтем в колено, потому что после бега у не то не было достаточной твердости в руках.

Внезапно дерево зашевелилось у него под ногой, он потерял равновесие, оступился и почти по колено увяз в тине. То, что он принял за поваленное дерево, оказалось не больше не меньше, как огромным крокодилом. Обозлившись на неосторожность охотника, который нарушил его сладостную дремоту, крокодил раскрыл свою вместительную пасть и собрался проглотить обидчика. Но Александр не растерялся, увидев эту страшную прорву, утыканную громадными зубами, из которой шел отвратительный запах мускуса. Он снова вскинул карабин и выстрелил крокодилу прямо в глотку.