- Понимаю, понимаю, - опять отозвался эксперт.
      До меня не дошло, что он имеет в виду, я спросил:
      - Ну?..
      Гридин вдруг с каким-то огорчением поглядел на меня и опустил на грудь голову. Затем произнес:
      - Я вижу, что с вами надо разговаривать только прямо.
      - Конечно! - воскликнул я. - А как же еще-то?
      Он вздохнул, выдержал паузу.
      - Если вы отзовете свое предложение обратно и вернете его за двумя подписями, мы не только авторское свидетельство получим, но и лауреатскую премию.
      - Погодите! - остановил я эксперта. - Какие две подписи? И кто это - мы?
      Гридин открыто, дружелюбно улыбнулся мне:
      - Мы - это я и вы.
      Я оторопел. Мозги у меня заскрипели, точно жернова...
      - То есть... - наконец спросил я. - Вы будете соавтором?
      - Да.
      "Боже! Что делать? Дать ему по физиономии? Не годится! Как-никак он эксперт министерства. Надо ему улыбнуться. Отказать, но улыбнуться".
      Так я и сделал. Улыбнулся и сказал:
      - Как бы это все лучше... В общем, мне это дорого и...
      - Конечно, - перебил меня Гридин. - Но иначе вообще ничего у вас не получится.
      - Понимаю, понимаю, - теперь произнес уже я.
      Он помолчал, выговорил:
      - Вы подумайте об этом. И очень серьезно.
      - Еще бы, - отозвался я. Поднявшись, я прошел к двери. Затем добавил: - И все-таки от соавторства мне как-то не по себе.
      Гридин ответил:
      - Это с непривычки.
      - Понимаю, понимаю, - повторил я и вышел.
      - Господи! - вслух сказал я на улице. - Зачем ты создаешь таких типов? Или они тебе необходимы?
      Для меня всегда был загадкой извечный акт природы - наряду с порядочными людьми она неустанно воспроизводила подлецов. Я находил этому лишь одно объяснение: видимо, для того, чтобы одних сравнивать с другими...
      По пути мне попался кинотеатр. Чтобы успокоиться, я отправился смотреть фильм "Тарзан в Нью-Йорке".
      К родственникам я позвонил часов в одиннадцать вечера. Дверь открыл глава семьи, хмурый пожилой мужчина. Как только я переступил порог, он отошел от меня на два шага и решительно скрестил на груди руки:
      - Я не знаю, а главное - не желаю знать, кто вы на самом деле. Со временем в этом разберется милиция. А пока забирайте свои отмычки, и чтоб духу вашего в моем доме не было!
      Выяснилось, что в мое отсутствие мой мешок подвергли проверке и, обнаружив там железные детали для трех аппаратов, приняли их за инструменты взломщика. Около часа мне пришлось опровергать эту версию, я даже показал телеграмму Минздрава, которой меня вызвали в Москву. Наконец для большей убедительности я посвятил хозяина дома во все подробности своего компрессионно-дистракционного метода. Родственник вдруг заинтересовался, я увлекся тоже, и мы проговорили с ним об аппарате чуть ли не до утра.
      На другой день я отправился к начальнику отдела Четвергину, Он встретил меня опять приветливо, усадил в кресло, вызвал секретаршу и сказал, чтобы она никого не впускала.
      Разговор с ним я повел осторожно. О вчерашней встрече с экспертом отдела я сказал, что она оказалась приятной, и мимоходом упомянул лишь о том, что товарища Гридина не устроили мои гаечки, зажимчики.
      - Ну, ну! - сразу насторожился Четвергин. - И что же?
      - Да я и сам вижу свои отдельные несовершенства... - Я сделал паузу, раздумывая, говорить ему все начистоту или нет? И решил: "Нет... Пока нет..."
      - Но понимаете, - добавил я, как бы извиняясь, - дело в том, что я же не гаечки на утверждение прислал, а само предложение... Ведь так?
      - Верно, - кивнул начальник отдела. - Но довести свою идею до полного ума вам совсем не помешает.
      - Еще бы! - подтвердил я. - Конечно. Товарищ Гридин считает абсолютно так же и даже больше: он оказывает мне такую честь, что соглашается стать моим соавтором.
      Я замолк и вгляделся в Четвергина. Важно было не пропустить его реакцию. Мне хотелось знать, что он об этом думает?
      Начальник отдела не шелохнулся и безучастно смотрел мне прямо в глаза, ожидая продолжения.
      Я чуть прокашлялся.
      - Товарищ Гридин советует мне отозвать свое предложение и вернуть его уже за двумя подписями.
      Теперь в меня пристально всмотрелся Четвергин. Он пытался понять, действительно ли я уж настолько туп или только прикидываюсь?
      - Не знаю... - Он дернул плечами. - Решать вам. Желаете за двумя подписями - пожалуйста, мы препятствовать не станем. - И добавил: - Да и так ли это существенно: одна или две подписи? Главное, чтобы предложение прошло.
      - Простите, - перебил я его, - не понял...
      Раздражаясь, что я вынуждаю его говорить больше, чем он хочет, начальник отдела пояснил:
      - Я имею в виду то обстоятельство, что от товарища Гридина в первую очередь зависит судьба вашего авторского свидетельства.
      "Так, - отметил я. - Ясно. Гридин номер два".
      На другое утро я забрал свой мешок от родственников и сел в поезд.
      За окном бушевала весна. Я глядел на зелень полей, перелески, на проносящиеся столбы, дома, речушки, на огромное синее небо, под которым творилась вся эта жизнь, и удивлялся тому, что не испытываю дурного настроения. Четвергины, гридины - эти образы показались мне вдруг нереальными.
      Передо мной каждую секунду, минуту, год, и так из столетия в столетие, воссоздавалась жизнь. И поражало то, что она не только не уставала от этого, но всякий раз при этом сама себе радовалась...
      И вдруг ощутил, что способен на такое тоже - освобождая душу от тяжести прошлых обид или неудач, время от времени как бы рождаться заново. Это открытие высветило меня, точно сок лимона темный крутой чай... И я поверил.
      Применять свой метод на людях мне по-прежнему не разрешали. Продолжая совершенствовать его в виварии, я написал и поместил несколько статей об аппарате в специальных медицинских журналах.
      Как на них отреагировали, я не знал до тех пор, пока меня снова не пригласили в столицу. На этот раз я получил вызов от Всесоюзного научного общества по распространению знаний. Оно предложило выступить с докладом.
      Я привез с собой кучу чертежей. Вместо мешка у меня теперь был чемодан.
      - Из года в год, - доложил я, - в нашей стране, да и не только у нас накапливается целая армия больных, которые считаются неизлечимыми. Гипс перед их недугами бессилен. Я не отметаю его совсем - он уместен в случаях простейших переломов, однако на положении прежнего "бога" гипсовая повязка находиться уже не может. Мною предлагается совершенно новый метод. Суть его состоит в том, что в отличие от общепринятых установок я считаю, что кость, в том числе и человеческая, способна регенерировать, то есть расти. Вот наглядный пример.
      И я водрузил на стол мохнатую дворняжку с аппаратом на задней правой ноге.
      - Подойдите сюда кто-нибудь, пожалуйста.
      На сцену поднялся солидный пожилой мужчина.
      - Попробуйте определить, - попросил я его, - насколько нога в аппарате длиннее всех остальных?
      Он чуть отошел, прищурился.
      - Сантиметров на десять!
      - На восемь! - поправил я его.
      По залу прокатилась легкая волна изумления.
      - Спасибо, - поблагодарил я мужчину. Он вернулся на свое место.
      - Теперь еще... - Я извлек вторую собаку. - Взгляните на ее переднюю лапу.
      Публика заволновалась, зашумела - лапа была сильно искривлена, притом не внутрь, а наружу.
      - Ни длинная, ни кривая нога, - продолжал я, - собакам не нужна. Я сделал это лишь для того, чтобы мои эксперименты были более убедительными и доказательными.
      Совершенно неожиданно раздались аплодисменты. Переждав, я указал на развешанные чертежи:
      - Все это удалось мне совершить посредством моего аппарата. Конструкция его не очень сложная. При желании с ним может ознакомиться каждый. Однако из этого не следует, что только одно его наложение на конечность уже гарантирует максимум успеха. Главное достоинство аппарата заключается в том, что, помимо прочного удерживания отломков костей относительно друг друга, он позволяет регулировать "костеобразование". Гипс такой возможности не дает.
      В общем, собранию ученых я выложил все, а под конец откровенно выразил огорчение, что аппарат мне не позволяют использовать на людях. Больше того: прошло уже около года, как он был отправлен на утверждение.
      Мне устроили бурную овацию. Такого в моей жизни еще не случалось.
      Возвращаясь домой, я почувствовал: начинается новая полоса в моей жизни. Вскоре меня вызвал второй секретарь городского комитета партии Сутеев. Оказывается, когда-то вместе мы отдыхали в доме отдыха нашей областной больницы. Тогда он был только инструктором отдела здравоохранения.
      - Никак не предполагал, что вы и есть тот самый Калинников!
      Он обстоятельно расспросил меня о сути нового метода. Его заинтересовали цифры, свидетельствовавшие о прямой материальной выгоде моего изобретения для государства.
      - Чем конкретно вам можно помочь?
      - Если это возможно... мне необходима хотя бы одна палата коек на десять.
      - И все?
      Я кивнул. И напрасно: надо было сразу просить больше.
      - А как у вас с жильем?
      - Спать у меня есть где. Вот, правда, дочки растут, тесновато будет. Но это года через три только.
      - Вот и хорошо! - Сутеев протянул мне руку. - Тогда и подумаем. А послезавтра на бюро горкома я доложу о вас и о вашем методе.
      Через две недели меня пригласил к себе заведующий областной больницей Сытин.
      - Занимайте в конце коридора палату на восемь человек и делайте там, что вам заблагорассудится. Но учтите - ответственность за вас я с себя снимаю! Официально я заявил об этом горкому партии.
      Заведующего я не терпел, как, впрочем, и он меня. Наша взаимная неприязнь походила на биологическую несовместимость. Людей, подобных Сытину, раздражала всякая попытка другого человека поколебать их привычное, заскорузлое мышление. Я предвидел, что мы с ним не уживемся. Он, вероятно, догадывался об этом тоже.
      Как ни не терпелось мне испробовать аппарат на самом тяжелом больном, начал я все же с простых случаев. Мое положение было крайне шатко - я не мог позволить себе ни одной неудачи! Первыми пациентами я выбрал двух слесарей-точильщиков. Завод металлических конструкций, где они работали, этими людьми дорожил и пообещал мне в счет своеобразной компенсации за успешное излечение сделать пять комплектов аппаратов.
      Сразу возник ряд сложностей.
      Больные боялись моего аппарата, точно "испанского сапога". Один вид спиц, которые протыкали кость в нескольких местах, вызывал у них жгучее желание сорвать с себя эту страшную конструкцию. Однако через неделю-другую они с ней свыкались настолько, что уже не хотели расставаться. Они боялись, что без аппарата не смогут ходить. Когда наступала пора снимать конструкцию, больные прятались от меня.
      Но самая большая трудность состояла в том, чтобы больных заставить передвигаться уже на второй или третий день после операции. Я настаивал:
      - Вставайте, вставайте! Берите костыли и подымайтесь!
      - Да что вы, доктор! Мне же только вчера сделали операцию!
      - Ну и что же? Температура у вас нормальная. Вот и вставайте!
      - На больную ногу?
      - На здоровую и на больную.
      - Так она же сломается!
      - Не сломается. Ваши костные отломки держит аппарат.
      С каждым разом все смелее ступая на ногу в аппарате, мои больные зашагали по палате, по коридорам, а потом даже и в магазин. Увидев это, заведующий Сытин кинулся в горком партии и обвинил меня в дремучем волюнтаризме, в издевательстве над больными. Ко мне прибыла комиссия из трех человек, среди которых был и Сутеев. Мои пациенты в это время как раз толпились на лестничной площадке, которая заменяла им курилку.
      Одного из них представитель комиссии спросил:
      - Когда у вас была операция?
      - Неделю назад.
      - А с каких пор вы ходите?
      - Четвертый день.
      - И что ощущаете? - поинтересовался Сутеев. - Больно?
      - А вы как думаете? Но вообще помаленьку привыкаю.
      Чуть позже, в кабинете заведующего, второй секретарь горкома партии спросил меня:
      - В чем заключается необходимость, чтобы ваши больные так быстро вставали на ноги?
      - В сути моего метода. В отличие от гипса аппарат гарантирует неподвижность костных отломков. То есть, наступая на ногу, больной может не опасаться, что отломки сместятся. При ходьбе у человека нормальное кровообращение, лимфообращение, нервные реакции, которые способствуют более активному сращиванию кости, а соответственно этому и сокращению сроков лечения. В лежачем состоянии все естественные процессы организма сходят к нулю. Помимо прочего, ходьба для человека еще и важный моральный фактор. С первых дней после операции он начинает чувствовать себя полноценным человеком. Я уже не говорю о том, что у моих пациентов не наступает мышечной атрофии и желудочно-кишечных заболеваний, которые неизменно случаются при длительном постельном режиме.
      Как говорится, нет худа без добра. "Деятельность" Сытина пошла мне на пользу.
      Через месяц меня перевели в госпиталь инвалидов Отечественной войны, где предоставили сразу целое отделение.
      БУСЛАЕВ
      После Америки я с месяц энергично тренировался, а потом как-то сразу увял. Была середина марта, в Москве шел сырой снег, под ногами хлюпала слякоть. Не знаю отчего, я вдруг почувствовал одиночество. Несмотря на массу знакомых, у меня не было ни одного близкого человека. Существовали лишь приятели. Неожиданно я ощутил потребность в таком человеке, которому можно было бы признаться в своих слабостях, который бы иногда мог просто пожалеть тебя, как когда-то, например, мать.
      Скачков посоветовал мне махнуть в Кисловодск. Он сказал, что там своеобразный микроклимат, в это время года там сухо.
      Сойдя с поезда, я попал в оазис мягкого солнца и первой пробивающейся зелени. Я шагал улочками этого городка, дивился его необычности, а еще больше - теплу.
      Прожил я там около трех недель. Возвратившись в Москву, с жадностью включился в работу и через два месяца, в день открытия Выставки достижений народного хозяйства СССР, установил новый мировой рекорд - 2 метра 23 сантиметра. Очень скоро второй - 224 сантиметра. Произошло это в Лужниках на матче СССР - США. Здесь я окончательно доконал Ника Джемса (он взял 220) и подружился с ним. Он был веселый, широкий, простой, как большинство американцев, в общении парень. После матча нас пригласил к себе на дачу Звягин - у него был день рождения. Гостей оказалось много. Мне понравилась одна блондинка. Звали ее Людмила. На день рождения она явилась с симпатичным мужчиной лет тридцати. Меня это не смутило: я решил, что для нее он стар, а потом я уже приучил себя добиваться того, чего хочу. Вдобавок весь вечер Людмила не обращала на меня внимания.
      Спустя три месяца она стала моей женой.
      К дню свадьбы я установил третий мировой рекорд - 2 метра 25 сантиметров.
      Меня наградили медалью "За трудовую доблесть" и признали лучшим спортсменом мира. Как семейный человек, я получил трехкомнатную квартиру и купил автомашину "Волга".
      Меня нисколько не огорчало, что Людмила ничего не умела готовить, кроме яичницы. Я подтрунивал над ней и понемногу учил тому, что мог сам: сварить суп, борщ, сделать шашлык, котлеты, поджарить рыбу, разделать курицу, приготовить манты, пельмени. Она очень старалась, но у нее ничего не выходило: не оказалось способностей.
      Тогда я сказал:
      - Плевать! Женщина создана не для базара и не для плиты. Очень много мы разъезжали по гостям. Встречались с известными артистами, певцами, журналистами, кинорежиссерами, композиторами. В мой адрес постоянно сыпались комплименты, часть их перепадала и моей супруге. Ей это было приятно, она очень легко и естественно вошла в круг моих знакомых.
      Через три месяца я уехал на юг, на спортивные сборы. Здесь я засел за книги, так как в последнее время запустил учебу в институте.
      Постоянные отъезды на соревнования, большая нагрузка на тренировках - все это отвлекало. Разумеется, преподаватели ко мне относились гораздо снисходительнее, чем к остальным студентам. Но меня это не устраивало. Я понимал, что именно сейчас, когда я "на подъеме", надо думать о будущем. Пройдет восемь, десять лет, и мой "бум" кончится. Это неизбежно. Что я буду делать потом?
      От жены приходили письма чуть ли не каждый день. В одном из них Людмила сообщила, что я могу скоро стать отцом. Что я по этому поводу думаю?
      Я попытался представить себя отцом и не смог. Мне самому было всего лишь 19 с половиной лет.
      Людмиле я ответил: "...Поступай так, как считаешь нужным сама".
      После матча с американцами мне предстояли выступления в Японии. Пригласили туда четырех атлетов - меня, Звягина, метателя копья и бегуна на длинные дистанции. Через год в Токио должна была состояться очередная Олимпиада. Японцы намеревались разрекламировать и развить у себя в стране именно те виды легкой атлетики, в которых они отставали.
      В Японию мы летели двое суток - через Индию и Индокитай, с восемью промежуточными посадками.
      Через шесть часов после прилета нас повезли на стадион в Токио. Там я взял 215 и попросил установить 226. Зачем?
      Я хотел "прощупать" эту высоту в плохих условиях, не отдохнувший, и сознательно шел на такой большой разрыв - одиннадцать сантиметров.
      Планка, естественно, слетела, но я не пожалел об этом - я вновь был недалеко от успеха.
      Мы выступали в самых разных городах Японии: Токио, Осаке, Нико, Иокогаме. Зрителей присутствовало очень много.
      Эта страна оказалась совершенно иной, но не менее интересной, чем Америка. Здесь все выглядело необычно: создавалось такое впечатление, словно ты попал на другую планету.
      В Японии мы совершенно неожиданно подружились с Кисловым. Помог этому случай.
      Как-то среди ночи (наши гостиничные номера находились рядом) Кислов сильно, судорожно застучал кулаком в стену. Спросонья я ничего не понял. В одних трусах я бросился к нему и при свете ночника увидел его распластанного на постели.
      - Ванну... - чуть слышно выговорил Кислов. - Горячую ванну...
      Он был бледен и, видимо, не мог шевелиться.
      - Почки... - с трудом выговорил он.
      По его стиснутым губам, по побелевшим пальцам я ощутил остроту его боли. Побежал в ванную, наполнил ванну теплой водой, затем взвалил его к себе на спину, опустил в воду. Сам сел рядом.
      - Может, врача вызвать?
      - Нет, нет, - замотал головой Кислов. - Нет... и ребятам не говори. У меня это впервые. Пройдет. А если врача, так вообще... Какой я главный тренер, если с командой ездить не смогу?
      Со следующего дня я стал фактическим руководителем нашей делегации. Кислов отдал мне все деньги, документы, поручил договариваться с японцами обо всех предстоящих поездках и выступлениях. Сам Кислов еле стоял на ногах, особенно мучительными для него были переезды из города в город. Однако держался он стойко.
      Обратно домой мы летели той же дорогой - через Индокитай и Индию. Для Кислова перелет был настоящей пыткой. В Москву он прилетел еле живой. С аэродрома я позвонил его жене, чтобы она вызвала "скорую помощь". Когда мы подъехали к дому, санитарная машина уже ждала, чтобы забрать его в больницу. Впоследствии Кислов подлечился, и мы побывали с ним еще в четырнадцати странах.
      Вскоре я вновь отправился в Америку, в Пало-Альто, на очередной матч США СССР.
      Ника Джемса я скоро обыграл и остался один в прыжковом секторе. Мне предстояло бороться только с планкой.
      Я попросил установить два метра двадцать шесть сантиметров.
      Пока поднимали и промеряли высоту, я отошел в сторону и лег на траву. Снизу было хорошо видно, как надо мной нависла огромная, стотысячная чаша людей. Все зрители нацелились взглядами в единственное место - туда, где я лежал. Мне сразу стало тяжело. Я попробовал думать только о сыне... Вчера ночью пришла телеграмма: "Я родила сына. Людмила".
      Я встал... В тишине на электрическом табло чуть потрескивала надпись: "226. Дмитрий Буслаев. Первая попытка".
      Начал моросить мелкий противный дождик. Тщательно, не торопясь, я вытерся тренировочным костюмом и прошел к началу разбега. На бровях у меня, вперемешку с потом, скапливались крошечные капли, стекали по щекам. Одна попала в глаз. Я зажмурился и отвернулся от прыжковой ямы. Стадион, затаившись, наблюдал за каждым моим движением.
      Глубоко набрав грудью воздуха, я наконец встряхнул бедром толчковой ноги и побежал.
      Тут же я увидел себя со стороны, словно бежал не я, а кто-то другой. Беспристрастно наблюдая, я не мог уловить в его разбеге, отталкивании и взлете каких-либо огрехов. "Перелетит", - сказал я.
      И - перелетел!
      Зрители вскочили с мест и принялись неистово размахивать руками, газетами, бросать вверх шляпы, панамы, кепки. Я ничего не слышал, меня оглушила собственная победа.
      Только потом в сознание ворвался рев трибун. Точно из-под земли возник Скачков, ткнулся мне губами в ухо. Меня оторвали от него и так подкинули вверх, что я обмер. Зрители прорвала заслон полицейских и лавиной понеслись в сектор. Зажатый со всех сторон, я не мог пошевелиться. Я громко закричал:
      - Шипы! У меня шипы!
      Несколько человек уже корчились от боли, потому что меня беспрерывно толкали из стороны в сторону, и я наступал на ноги.
      На мне начали рвать майку, в один миг от нее остались клочья.
      Неожиданно под меня кто-то подсел и, перекинув через плечо, стал, как тараном, пробивать моим телом эту безумную людскую кашу. Это был Кислов.
      Вырвавшись из кольца, мы помчались навстречу шеренге полицейских. Пропустив нас за спины, полиция грудью стала сдерживать набегающую лавину публики.
      Я посмотрел на Кислова: из носа у него текла кровь. Он облегченно улыбнулся.
      - Слава богу... Живы!
      Дома, в Шереметьеве, мне не дали сойти с трапа, подхватили на руки и понесли через все летное поле к машине. Над головой я держал "Золотую каравеллу" - приз лучшего спортсмена мира.
      КАЛИННИКОВ
      Понемногу обо мне начала распространяться молва. Постепенно она обрела форму легенды: якобы в Сибири существует такой врач, который может вылечить любого хромого, горбуна и даже лилипута. Из разных областей ко мне повалило множество пациентов. Куда я их мог деть? У меня было всего сорок коек. Единственное, что я мог сделать, - это втиснуть в то же помещение еще десять больных. Остальных я поставил в очередь. Она оказалась фантастической последний записавшийся больной должен был явиться ко мне только через 8 лет! Но они соглашались ждать. Иного выхода для них не существовало. Эти люди были приговорены медициной к безнадежности, в их душе давно угасла всякая перспектива на выздоровление. В мой метод они, видимо, не верили тоже, но слухи (пусть на 90 процентов неправда) будоражили их сознание.
      Один из таких больных сказал: "Без надежды не могут жить даже здоровые люди. Если она (надежда) возникает у калеки, для него это уже иной способ существования".
      Впоследствии, через пятнадцать лет, когда у меня стало уже 360 коек, очередь не уменьшилась, а удлинилась - до девяти, десяти лет. Я не уставал поражаться тому неисчислимому количеству страждущих, которые ждали помощи. Основную массу составляли "старые" больные: искореженные войной или с рождения обделенные природой. Такие пациенты (за исключением немногих, тех, кого несчастье особенно ожесточило), как правило, обладали щедрой душой. В жизни они больше всего ценили не благополучие и даже не само здоровье, а человеческое отношение к ним физически нормальных людей.
      Одного я как-то спросил:
      - Почему вы такой нелюдимый?
      Он ответил:
      - Если бы вы девятнадцать лет подряд извивались при ходьбе во все стороны, точно скоморох, да еще при этом чуть ли не каждый день видели, как на тебя указывают пальцем!..
      Постепенно я стал браться за все более сложные случаи. Мне удалось разработать уже около пятидесяти методик применения своего аппарата. Я стал заменять сложные многоэтапные хирургические операции более щадящими одноэтапными. Научившись управлять посредством аппарата "костеобразованием", я убедился в возможности излечивать таких больных, которых прежде травматологи считали безнадежными: укороченные на 10-20 сантиметров конечности, врожденные вывихи, туберкулез кости, сильная кривизна ног. Не все (особенно поначалу) выходило у меня гладко, но, ежедневно накапливая опыт, я понемногу смелел. Дольше всего я ломал голову над проблемой удаления ложных суставов. Как они образуются? Да очень просто. Человек сломал кость, и отломки в результате нагрузки, постоянно притираясь друг к другу, образуют своеобразную капсулу, то есть новый промежуточный сустав. С подобным суставом человек способен выполнять легкую работу, передвигаться, но в любую секунду от неосторожного движения его ожидает вторичная катастрофа.
      Ложные суставы пробовали удалять многие травматологи - безуспешно. Сделать это не позволял все тот же гипс.
      Я начал рассуждать так. Раз мой аппарат способен удерживать костные отломки в неподвижном состоянии, то ненужный сустав, видимо, можно просто раздавить при помощи сильного сжатия и, зафиксировав это положение, ждать, когда кость срастется в одно целое.
      У меня была тяжелая пациентка - двадцатилетняя девушка Светлана Н. В результате автомобильной катастрофы и последующего трехлетнего лечения в нескольких клиниках у нее укоротилась левая голень на 16 сантиметров и появился ложный сустав. Свое несчастье девушка переносила очень стойко. До поступления ко мне ей сделали четыре операции. Ни к чему хорошему они не привели. В Сургану Светлана явилась уже от отчаяния, на ампутацию ноги. Помимо большого укорочения и ложного сустава, у нее началось и загнивание кости остеомиелит.
      - Я ни во что не верю, - сказала она. - Вы моя последняя надежда. Если сочтете нужным отрезать ногу - отрезайте. Больше мне ехать некуда, я все перепробовала.
      Я ответил:
      - Ампутировать вашу голень никогда не поздно. Давайте сначала подумаем.
      А думать надо было прежде всего о том, как произвести хирургическое вмешательство при остеомиелите. Во всех пособиях, справочниках и учебниках подобные эксперименты категорически запрещались.
      Но на собаках я пробовал. Как ни странно, но в результате операций загнивание кости ликвидировалось. Почему, я тоже не знал, а только догадывался.
      Неделю спустя я вызвал к себе Светлану и откровенно поведал ей о своих сомнениях. Она сказала:
      - Прошу вас. Если есть хоть один шанс, делайте со мной все, что хотите.
      Я ее прооперировал, через три месяца загноение кости прекратилось, а нога удлинилась на шесть сантиметров. Однако ложный сустав, как я его ни сдавливал аппаратом, по-прежнему оставался. И вдруг меня осенило: не сжимать надо костные отломки в ложном суставе, а растягивать!
      Я произвел вторую операцию - через полгода Светлана ушла от меня на двух здоровых ногах.
      Хорошо рассказывать об удачах, хуже, когда вспоминаешь о неприятностях. Как говорится, я опять стал поперек дороги. На этот раз заведующему госпиталем Краковскому. Он был неплохим специалистом в области сердечно-сосудистых заболеваний, а я (так, видимо, он считал) начал "затмевать" его авторитет. В "его" госпитале, без "его" согласия, решением горкома партии мне выделили еще одну палату и процедурную, увеличив общее число коек до шестидесяти. Однако более всего его нервировали разговоры о моем методе, а главное - нескончаемое паломничество людей, направляющихся ко мне на консультацию.
      Разумеется, я это осознавал и поэтому старался держаться подчеркнуто скромно и незаметно. Мне очень не хотелось вновь куда-либо перебазироваться.
      К сожалению, человеческая подлость иногда эффективнее дипломатии.
      В облздравотдел поступило анонимное письмо. Меня обвиняли, что я занимаюсь необоснованными экспериментами, которые угрожают здоровью пациентов. "В век научно-технического прогресса, - возмущался анонимщик, - в то время, когда весь советский народ единодушно радуется пуску в эксплуатацию первой в мире атомной электростанции, С. И. Калинников грубо и беспардонно попирает самые элементарные правила медицины, в частности, производит хирургическое вмешательство при остром остеомиелите". (Имелся в виду случай со Светланой.)
      Незамедлительно явилась комиссия. Она убедилась, что в результате операции загнивание кости у девушки прекратилось.
      Меня спросили:
      - Каким образом?
      - Точно не знаю. Вероятно, при наложении аппарата создается своеобразное биологическое поле, которое и препятствует загниванию.
      - Но ведь вы опасно рисковали!
      Я пояснил:
      - Во-первых, я произвел много удачных опытов. А во-вторых, извините, без риска нельзя кататься даже на карусели. Тем более быть хирургом. Что касается конкретно Светланы Н., то риск равнялся нулю - она прибыла с рекомендацией на ампутацию конечности. Главное в другом: я считаю, что многие медицинские постулаты безнадежно устарели. И чем скорее мы поймем это, в первую очередь врачи, тем лучше будет для больных...
      Проверяющие уехали от меня неудовлетворенными. После них прибыла заместитель заведующего Сурганским облздравотделом Ломова. Она полностью соответствовала своей фамилии - крупная, широкоплечая, с громким голосом. Однако оказалась вдумчивым, симпатичным человеком.
      На протяжении недели она спокойно разбиралась во всем. И по-настоящему заинтересовалась моим методом.
      Прощаясь, она сказала:
      - Работайте спокойно. Чем смогу, помогу. Надо подумать о вашей базе - с такой далеко не уедешь.
      Больные беспрерывно прибывали. Пора было обзаводиться помощниками, людьми, которые бы верили в мой метод.
      Первого мне прислала Ломова. Закончив Саратовский мединститут, он прибыл в Сургану по распределению. Звали его Володя Полуянов - двадцати двух лет, физически очень крепкий. Обо мне, о моем методе он уже кое-что слышал, но особого желания специализироваться в области травматологии и ортопедии не имел - его привлекала внутриполостная хирургия.
      Я предложил ему поработать у меня временно.
      Через два месяца работы он влез в мой метод, как в вар, увяз и не захотел уходить.