Не измени себе

      Москва стояла в золотых листьях, только что прошел дождь, проглянуло солнце. Все сверкало - лужи, река, окна домов, гранитный парапет набережной. Девушка (ее звали Светлана) оглянулась на меня, улыбнулась. На один миг. Но именно в этот миг я успел увидеть подрагивающую стрелку спидометра, отметку "80", крутой поворот дороги, исчезающей в темном провале туннеля, и перед его зевом огромную искрящуюся лужу. В следующее мгновение мотоцикл влетел в лужу, скользнул влево, из-под меня тотчас ушла опора. Страшный удар о столб, я понесся в черную бездонную дыру. Сознание успело поставить точку: "Все".
      ...Когда сознание вернулось, я увидел сокурсницу. Ее трясло в нервном ознобе. На ней самой не было ни царапины.
      Я попытался встать и не смог. На обочине заметил свою правую туфлю. Посмотрел на ногу, с которой она соскочила, и не нашел ее. Я на ней сидел. Подо мной оказалась липкая лужа крови. Я высвободил из-под себя ступню вместо нее торчали страшные костные отломки. Сама ступня висела на одних связках и сухожилиях.
      Кости были неестественно белого цвета. Я равнодушно отметил: "Все как в анатомичке института".
      И тотчас почувствовал боль, точно ногу мне отрубили топором.
      Из темноты туннеля вылетел МАЗ, пронзительно завизжал тормозами.
      Я сидел на его пути - грузовик чудом не задавил меня.
      Опять заскрипели тормоза - теперь уже "Запорожец". Оба водителя побежали ко мне, на полдороге остановились. Они увидели крошево моей ноги.
      Я протянул к ним руки, попросил:
      - Помогите.
      Они кинулись ко мне, подхватили, поставили на целую ногу. Вторая ступня болталась как маятник. Я взял ее в руки, чтобы она не отвалилась совсем. Так, поддерживаемый водителями, поскакал к "Запорожцу". За мной потянулась дорожка из крупных сгустков крови.
      "Живым... только бы живым до больницы", - думал я.
      - В Склифосовского! Быстрее!
      Владелец "Запорожца" сунулся в кабину, выпроводил оттуда жену и дочь. Они отошли к парапету набережной, с ужасом уставились на мою ногу.
      Шофер грузовика помог мне забраться в машину, мы тронулись.
      Перед первым же светофором автомобиль затормозил.
      - Дальше! - тотчас сказал я. - Дальше!!!
      Мужчина очумело помотал головой, ответил:
      - Красный свет!..
      - Пусть! Езжайте!!
      Двумя руками я сжимал под коленом артерию, от толчков машины моя ступня беспрерывно болталась, с нее обильно текла кровь. Перед моими глазами начали отплясывать тысячи светящихся точек. "Сейчас потеряю сознание..."
      Вкатили наконец в ворота больницы. "Приемный покой". Вышли два санитара. Один из них открыл дверцу и поморщился:
      - Эк тебя расквасило!
      Я подтянулся руками, поставил здоровую ногу на землю, выпрямился. Передо мной все поплыло, я рухнул...
      Потом я лежал на холодном столе, на мне длинными ножницами разрезали брюки... Явился дежурный хирург,
      - Вы тот самый Буслаев?
      - Да. Что будет с ногой?
      - Посмотрим, - откликнулся он. - Сейчас трудно определить, посмотрим.
      Мне сделали какой-то укол, боль притихла, я надолго прикрыл глаза...
      Открыв их, я увидел свою жену и Звягина. Жену била мелкая дрожь, она все время повторяла:
      - Митя! Что же теперь будет, Митенька?
      Звягин молчал. Он старался сохранить то выражение лица, которое подобает принимать в таких обстоятельствах, но я тотчас уловил в нем другое.
      Со своего стола я сказал ему:
      - Все правильно, Сережа... Я тебе больше не конкурент... Это финиш.
      Он вздрогнул, горячо заговорил:
      - Как тебе не стыдно? При чем тут финиш? Ты еще будешь прыгать! Вот увидишь!
      Я отрицательно помотал головой, жена закричала:
      - Какие прыжки? О чем вы? Жить! Ты только жить должен, Митя!
      Вернулся дежурный врач. Он пришел с ведущим хирургом больницы. Оба попросили удалиться жену и Звягина.
      Хирург близоруко склонился к моей искореженной ноге, покривился.
      - Что? - спросил я. - Отрежете?
      Он поднял на меня глаза:
      - Отрезать можно было и без меня. - И прибавил: - Наша фирма, товарищ Буслаев, балалаек не делает!
      Через полчаса меня повезли на операцию... Жена шла рядом.
      - Что ж это будет, Митя? Я боюсь! Митенька!
      Перед операционной жена вцепилась в дежурного хирурга.
      - Умоляю! Я должна быть там, прошу вас!
      Ее впустили...
      Меня переложили с каталки на стол, в один миг пристегнули запястья брезентовыми ремнями. Я тотчас испугался этого распластанного, беспомощного положения.
      Я повернул голову к жене, сказал:
      - Если ты дашь согласие, чтобы мне отрезали ногу, я прокляну тебя... Слышишь?
      Она прикрыла лицо руками, заплакала.
      - Не смей! - повторил я. - Что бы ни было во время операции. Не смей!
      Мне воткнули в вену иглу, в голове пошел туман. Тело начало наполняться сонной тяжестью. Еле ворочая языком, я снова выговорил:
      - Не смей... Нога... Нет...
      На меня обрушились покой, тишина. Все исчезло.
      КАЛИННИКОВ
      Меня и в самом деле вызвали в Москву на заседание ВАКа. Не успел я поставить в номере гостиницы чемодан, постучали. Вошел старый знакомый Гридин. Точно закадычный друг, он обнял меня и расцеловал.
      - Рад! - заявил он. - Рад видеть вас снова, да еще на белом коне!
      Затем Гридин вкрадчиво прибавил:
      - А ведь после нашего знакомства всего лишь одиннадцать лет прошло.
      За эти годы он располнел, поседел, в его облике появилось что-то львиное.
      Мне пришлось показать ему на кресло. Гридин охотно сел, я пошел умываться в ванную. Прикрыв за собой дверь, я сосредоточенно замер, хотелось понять, что означал этот визит.
      Гридин не заставил долго ждать. Как только я вернулся в комнату, он с "сердечной" улыбкой объявил:
      - Знаете, я ведь к вам с интересным предложением!
      - Да, да, - вежливо отозвался я. - А именно?
      Он коротко глянул на меня, спросил:
      - Вероятно, как и раньше, вам все сразу надо говорить в лоб? Верно?
      Я напряженно кивнул. Гридин помолчав, выговорил:
      - Имеются сведения, что вопрос вашего лауреатства может решиться положительно. Но при одном условии: вы возьмете себе в компанию еще двух-трех наших людей.
      Про себя я подумал: "Как был клопом, так и остался".
      - То есть обязательно должна быть группа?
      - Абсолютно точно! Группа ученых, которая работала в этом направлении. Поскольку сделали они меньше, вы остаетесь руководителем группы.
      Стараясь не выдать волнения, я поинтересовался:
      - А что за люди?
      Гридин метнул на меня исподлобья взгляд.
      - К примеру, я... Шамшурин (Шамшурин был тот самый "поклонник" моего метода, который получил авторское свидетельство, украв у меня самый неудачный вариант моего аппарата). Ну и небезызвестный вам Зайцев. Зайцев, правда, больше для солидности.
      - То есть как балласт?
      Гридин расхохотался.
      - Это уж как вам будет угодно.
      Я произнес:
      - Я-то вам на что? Какой-то провинциальный врач... Нет, не могу. Я вас только скомпрометирую. Потом совесть замучает!
      - Не надо, - остановил меня Гридин. - Мы не дети. Уясните: без нашей поддержки лауреатом вы не станете. Даже больше - доктора наук из вас не получится тоже. Уверен, что вы об этом догадываетесь.
      - Что ж, - сказал я, - посмотрим.
      Гридин поднялся:
      - Подумайте. Все хорошо взвесьте, я вас не тороплю. В запасе еще день. Буду ждать вашего звонка. Всего доброго!
      Наутро я явился к заместителю министра Фурееву, поведал ему о предложении Гридина.
      - Негодяи! - закричал он. - Подлецы! А Зайцев! - замотал головой Фуреев. Нет! Не такой человек!
      Гридину я не позвонил. Он, видимо, ждал, ждал и решил сам набрать мой номер. В половине первого ночи.
      - Ну что, Степан Ильич? - спросил он. - Надумали?
      - А что мне думать? Я себя в лауреаты не выдвигал, а вы и без меня им стать можете.
      - И станем! - жестко заверил Гридин. - А ты... (он впервые назвал меня на "ты") останешься у разбитого корыта!
      Я сказал:
      - Поймите меня правильно: я не имею цели продвинуться в лауреаты, доктора или академики. Главное для меня - работа.
      - Работай! - выкрикнул Гридин. - Работай себе на некролог! - И повесил трубку.
      Окончательно стало ясно, что для кого-то я маячил постоянным укором: "Что же вы, столичные профессора с такими возможностями, позволяете какому-то "захолустнику" так обскакать себя?.." Им необходимо было свести меня на нет, в крайнем случае - "притормозить". Чтобы я стал не "я", а "один из". Поэтому они и придумали идею лауреатской группы. Иначе - затереть меня в общей массе ученых.
      Я сказал себе:
      "Нет! Я прежде всего врач, а не деляга. Пусть мне будет как угодно плохо, но на сделку с совестью я не пойду!"
      Через день меня заслушали на президиуме ВАКа, постановили:
      "Присвоить Калинникову С. И. звание доктора медицинских наук. В силу того, что проблемы, разрабатываемые в его лаборатории, имеют исключительно важное научное и практическое значение, просить Минздрав СССР преобразовать проблемную лабораторию в г. Сургане в филиал одного из союзных НИИ по травматологии и ортопедии".
      Перед отъездом домой я встретился с Зайцевым. Он горячо поздравил меня и заверил, что мое лауреатство теперь уже не за горами.
      Я не утерпел:
      - А знаете, Борис Тимофеевич, мне ведь и вас в компанию взять советовали.
      - Какую?
      - Мне предложили переоформить свое лауреатство на целую группу. В ее состав входили и вы.
      - Как? - воскликнул Зайцев. - Кто?
      Я извиняюще улыбнулся, ответил:
      - Простите, но пока мне лучше не говорить этого... Может, когда-нибудь позже...
      - Как хотите! - сказал Зайцев. - Я вас не неволю...
      Он нервно заходил по кабинету. Затем вдруг остановился.
      - Мне-то, надеюсь, вы верите?
      - О чем вы говорите, Борис Тимофеевич!
      - Вот и хорошо, - сразу успокоился Зайцев. - И ладно. - И снова вспылил: Нет, какое все-таки подонство!
      Два месяца спустя я вновь приехал в Москву. На этот раз в ЦК КПСС пригласили директоров научно-исследовательских институтов по травматологии и ортопедии, заместителей министров здравоохранения республик, видных ученых, крупных специалистов из военных ведомств и промышленности. Зайцев должен был присутствовать тоже, но вдруг заболел.
      Первым выступил член ЦК. (Тот, что побывал в нашей проблемной лаборатории.)
      - Товарищи, мы собрали вас по неотложному вопросу. До сведения ЦК доходит информация, что в городе Сургане доктором Калинниковым проводится интересная работа по изучению новых способов излечения в области травматологии и ортопедии. Притом очень эффективных. Лично я был этому свидетелем и частично знаком с методами доктора Калинникова. Нам представляется, что его деятельность может иметь важное государственное значение. Если это действительно так, то новому научному направлению необходимо оказать всяческое содействие и помощь. Мы, товарищи, не специалисты, поэтому пригласили именно вас. Вы должны помочь нам разобраться в этом вопросе. Для начала предлагаю заслушать самого доктора Калинникова.
      Я вышел на трибуну. Вот примерное содержание моего выступления.
      В настоящее время травматологические больные занимают третье место после сердечно-сосудистых и онкологических заболеваний. При этом следует принять во внимание, что больные с переломами костей выбывают из строя на многие месяцы, а иногда и годы. Предлагаемый новый метод обеспечивает сокращение сроков излечения в 2-6 раз. По самым скромным подсчетам, экономический эффект на одного такого больного, занятого в производстве, превосходит три тысячи рублей в новом исчислении: 2600 - за счет возможной выработанной продукции, остальные деньги - от сокращения оплаты по листу нетрудоспособности. Еще больший результат возникает при лечении больных, подвергшихся операции ранее. Пример больной X. 34 года, горный мастер. Диагноз - ложный сустав левого плеча. Травму получил на производстве. Ранее дважды оперировался - безуспешно. Исход лечения: инвалид второй группы. Стоимость его лечения превышает 20 тысяч рублей. Притом не учтена стоимость материальных ценностей, которые страна теряет за счет потери трудоспособности этого человека. К нам он поступил четыре года спустя после получения травмы. Затраты у нас - 2761 рубль. В результате удалось ликвидировать инвалидность, сделать больного трудоспособным. Экономический эффект - 17 316 рублей.
      Подобных случаев можно привести немало. Разработанные нашей лабораторией методы имеют и оборонное значение. В условиях войны наш аппарат незаменим. Делая раненых более мобильными, он значительно облегчает задачи транспортировки (во многих случаях пострадавшие смогут передвигаться почти самостоятельно), а свободный доступ к поврежденной поверхности позволит проводить необходимое лечение уже на этапе эвакуации. Следует подчеркнуть, что при этом происходит совмещение задач - практических и лечебных.
      В свете вышеизложенных достижений, нам представляется: новый метод достоин того, чтобы получить дальнейшее распространение. Он должен стать достоянием многих специалистов для повседневной практики по всему Союзу.
      Я сел, зал зааплодировал. В прениях выступили человек двадцать. Ни метод, ни аппарат уже не оспаривали. Дебаты разгорелись по поводу целесообразности строительства крупного института в отдаленном провинциальном городе.
      Член ЦК КПСС наконец подвел итог:
      - Товарищи, совершенно очевидно, что метод доктора Калинникова действительно представляет большое научно-практическое и социальное значение для нашего государства. А раз это так, мы обязаны создать максимум благоприятных условий, чтобы новое направление развивалось дальше. Крупный научный центр в Сургане будет! Мы не пожалеем на это ни средств, ни сил. Однако сегодня обойти конкретные трудности, к сожалению, нельзя. Проблемную лабораторию невозможно сразу сделать институтом первой категории - для подобного центра нет пока подходящей базы. Вывод такой: действовать поэтапно. Как перекрывали Енисей, - пошутил он. - В самое ближайшее время реорганизовать лабораторию доктора Калинникова в филиал одного из наших институтов. Года через два выделить в самостоятельный институт. Ну а еще через год-полтора присвоить ему первую категорию. Но это пока план, все будет зависеть от дальнейших результатов работы доктора Калинникова и его коллектива.
      Член ЦК повернулся ко мне.
      - Как, устраивает вас это?
      Я был так взволнован, что сумел лишь кивнуть.
      БУСЛАЕВ
      Я очнулся, с усилием разлепил веки. Меня сильно колотили по щекам.
      - Да, да, - моментально подключился я к жизни. - Я здесь.
      Я сразу увидел двух зареванных жен, двух Кисловых, двух Звягиных и двух врачей. Я тотчас все вспомнил, резко приподнялся, глянул на поврежденную ногу. В глазах по-прежнему все расслаивалось - я опять увидел две правых ноги. В гипсе.
      "Цела, - отметил я про себя. - Все в порядке".
      И, откинувшись на подушки, мгновенно уснул...
      Наутро я проснулся от знакомого запаха. Он шел из глубины больничных коридоров; это был запах кислых щей. Внутренне я усмехнулся: сегодня замкнулся какой-то круг, повторялось начало...
      Дела мои были плачевны. Обнаженными костями я попал в грязь, нависла угроза загнивания голени от инфекции. Опасность усугублялась тем, что перелом у меня оказался многоосколочным. Кость раздробило на мелкие кусочки. С большим трудом отломки эти составили. На ноге зияли три обширные раны - их невозможно было зашить, не хватало кожи. В этих местах хирурги вырезали в гипсе "окна", которые постоянно кровоточили. В эти "окна" я не мог смотреть без содрогания там виднелись оголенные кости.
      Меня стали возить в операционную и отрезать черные отмирающие кусочки кожи. Вез наркоза. Я себя презирал, но всякий раз страшно кричал от боли.
      Двадцать пять дней стояла опасность гангрены. Врачи сомневались, отрезать мне ногу или еще рано?
      Температура не спадала - 39, 39,5, 40.
      Поместили меня в отдельной палате. Вместе с женой. Весь тяжелый период она поддерживала меня. Как могла: лаской, словами, специальной пищей, которую Людмила готовила на больничной кухне; ежедневно она бегала на базар, в магазины, крутилась точно белка в колесе. (Ребенок наш был уже в детском саду на пятидневке.) Странно, но все ее усилия облегчить мою участь я воспринимал как должное. Я был целиком поглощен болезненными ощущениями и не мог оценить поведения своей жены по-настоящему. Я даже умудрился с ней поругаться.
      Произошло это, когда температура подскочила у меня до высшей точки - 40,5. Людмила кинулась к врачам и стала просить, требовать от них:
      - Отрежьте! Ради бога, отрежьте!! Лишь бы он был живой!.. Отрежьте эту ногу!!!
      Узнав о поступке жены, я с проклятиями начал гнать ее из больницы... Она не ушла...
      Кризис наконец миновал, ногу не ампутировали. Меня вновь принялись возить в операционную - опять без наркоза делать пересадку кожи. Кое-где раны стали затягиваться.
      Спустя месяц после катастрофы мне сделали снимок и объявили, что началось сращение. Однако через отверстия в гипсе продолжал сочиться гной с кровью. Я показал их ведущему хирургу - Кучнику, - спросил:
      - Это свищи?
      - Нет, нет, - заверил он. - Что ты? Все у тебя хорошо, все пошло на поправку!
      Постепенно спала температура. Меня начали вывозить в каталке на улицу. Затем сняли длинный гипс, наложили короткий - до колена. Я принялся ходить на костылях. Разумеется, на одной ноге.
      В этот период журналисты оповестили в прессе:
      "Дмитрий Буслаев поправляется! Нога спасена! В скором времени он будет выписан из больницы".
      Ко мне в палату потянулась целая череда знакомых и полузнакомых людей: товарищи по сборной, Скачков, Кислов, Звягин, болельщики, фотокорреспонденты. И так на протяжении нескольких недель. За это время я получил до тысячи писем. Со всех концов Союза самые разные люди желали мне быстрого выздоровления и выражали надежду, что я опять вернусь в прыжковый сектор.
      Постепенно я стал уставать. От визитов, от одних и тех же слов, а главное - от однообразия больницы. И здесь я сделал глупость - сбежал в кино. Оказалось, что сидеть вот так просто среди людей - большое счастье. Я даже забыл о больной ноге. И напрасно - выходя из кинотеатра, я споткнулся и полетел с лестницы.
      Вечером, после рентгеновского снимка, ко мне прибежал взбешенный хирург:
      - Сопляк! Мальчишка! Все насмарку!
      Казнить себя, мучить было бессмысленно. Упал я не нарочно. На другой день меня перевели в гнойное отделение. Я спросил Кучника:
      - Почему я в гнойном? У меня остеомиелит?
      - Да! - вызывающе ответил он. - Не надо было всю нашу работу ломать!
      - Погодите, - рассудил я. - Я виноват, согласен. Но ведь остеомиелит у меня не вчера начался?
      - Допустим, - подтвердил хирург.
      - Что ж получается? Все это время вы меня обманывали?
      - Не обманывали, а не хотели понапрасну расстраивать.
      - Как? - закричал я. - Значит, все четыре месяца у меня гнила кость?
      Кучник молчал.
      - Переведите меня в другой институт, у вас я лечиться не буду.
      Хирург усмехнулся.
      - Пожалуйста. Только ты напрасно думаешь, что с остеомиелитом где-то справляются лучше нашего. Год, два, три для тебя теперь уже не принципиально. Важно, чтобы твоя нога вообще когда-нибудь срослась!
      Кучник был разозлен, я задел "честь его мундира", посему он сказал всю правду...
      Через три дня меня перевели в другой институт, поместили в отделение спортивной травмы. Пришли три профессора - директор института Зайцев, старейший хирург Колман и заведующая отделением Грекова. Все трое единогласно решили, что мне необходимо наложить аппарат Шамшурина.
      Через мою истерзанную кость Шамшурин пропустил четыре стальные спицы и скрепил их полукольцами. Гипс он не снял. Это странное, непривычное сооружение из гипса, дощечек и металла я начал таскать на весу. От природы я не очень доверчив - об этом аппарате навел справки. Выяснилось: конструкцию, которую я носил на ноге, Шамшурин спер у какого-то периферийного врача из Сибири. Притом спер он самый неудачный вариант. На этом защитил докторскую диссертацию.
      Протаскав аппарат месяц, я поднялся к Шамшурину на третий этаж.
      - Вадим Герасимович, как-то странно все... Уже месяц, как поставили мне аппарат. Что там, как?
      Он ответил:
      - Идет процесс сращения, нужно ждать.
      - А если не идет? Надо бы все-таки взглянуть на дело рук своих.
      - Вообще-то верно. Но, понимаешь, ты лежишь в отделении спортивной травмы, а у меня ортопедическое. Там свой заведующий. Но этот вопрос я согласую.
      На другой день он явился. Оказалось, что не так составлены отломки. Меня вновь повезли в операционную, что-то перекрутили, переделали, после чего Шамшурин сказал:
      - Теперь все в полном порядке!
      С этого момента я перестал верить врачам. Шамшурин опять исчез, а на ноге продолжали зиять четыре свища.
      Вдобавок жена объявила:
      - Все! Больше я так не могу.
      - Как? - напряженно поинтересовался я.
      - Из больницы в магазин, из магазина на кухню, с кухни опять в больницу!
      - Что ты хочешь?
      - Опять работать.
      - Зачем? У нас есть деньги.
      - Не из-за денег! Имею я, в конце концов, право на другую жизнь, кроме твоей больницы?
      Я тихо согласился:
      - Имеешь.
      Жена вдруг заплакала.
      - Я на полставки. Я буду ходить к тебе через день. Я договорилась: здесь холодильник, я буду готовить на два дня и оставлять. И все будет хорошо.
      - Конечно, - отозвался я. - Все будет хорошо...
      - Ты на меня не обижаешься?
      - С чего бы? Ты действительно устала.
      Вытирая слезы, жена облегченно кивнула...
      Лавина посетителей резко спала. Самым верным оставался Кислов. Как и раньше, он приходил раз в неделю, рассказывал о новостях в сборной, делился сомнениями, неудачами, спрашивал совета.
      В отличие от некоторых, он со мной не лицемерил, не говорил, что снова будет все прекрасно, он просто общался со мной. Естественно - как будто ничего не случилось... Именно в этом я больше всего и нуждался.
      И все же надежда во мне жила. Тайная и стыдливая. Надежда, что мой кошмар вдруг, как плохой сон, в один прекрасный день оборвется...
      Продолжая, точно гирю, таскать на поврежденной ноге аппарат Шамшурина, я однажды на одном из больных увидел совершенно иную конструкцию. Спицы были пропущены через кость крест-накрест (а не как у меня - параллельно), скреплены кольцами и стержнями (а не дугами), но самое главное - в отличие от меня больной наступал в этом аппарате на ногу. От него я узнал, что в порядке эксперимента ему поставили аппарат того самого периферийного врача из Сибири, у которого украл первый вариант Шамшурин. Меня поразило: как можно так быстро после операции наступать на больную ногу?
      Минул еще месяц.
      Однажды жена не пришла два дня подряд. Как только она явилась, я спросил:
      - В чем дело?
      Спросил зло и подозрительно. От полугода бесплодного пребывания в больнице нервы начали пошаливать. У Людмилы тоже.
      Помолчав, она раздраженно ответила:
      - Конец месяца, много работы, просили оставаться... И вообще мне нужны деньги!
      - Сколько?
      - Четыреста рублей.
      - Зачем? Неделю назад ты получила мою стипендию.
      - Получила, - холодно подтвердила супруга. - Теперь ее нет.
      Сдерживая себя, я молчал. Я понимал, что высказать ей все нужно как можно мягче. Иначе выйдет скандал.
      - Пойми, - наконец проговорил я. - Со мной ничего не ясно. Нога гниет, не срастается - неизвестно, сколько еще лет я проваляюсь по больницам. Два года, три, четыре... Точно известно одно - государственную стипендию мне все время платить не будут. О том, на что мы станем жить дальше, надо подумать сейчас. Я мельком глянул на супругу, она напряглась точно струна. - Деньги у нас пока есть, но ты...
      - Что я? - сразу перебила меня жена.
      - А ты тратишь в месяц по семьсот, восемьсот рублей. Если бы ты постаралась...
      - Нет! - закричала Людмила. - Старайся сам! Слышишь - сам! А мне надоело! Я себе кофты, несчастной кофты купить не могу!
      Я прикрыл глаза.
      - Не устраивай сцен. Всяких кофт я тебе навез целый шкаф. - И добавил: Ты сейчас кричишь, а я тебе не верю.
      - И не надо! - Людмила буквально затряслась. - Мне давно от тебя ничего не надо! Ни твоих денег, ни тебя самого, ничего! Освободи меня только от всего! Освободи! - И выбежала из палаты.
      И пропала на полтора месяца...
      К этому времени в институт положили известного физика-теоретика. Он тоже угодил в тяжелую автокатастрофу. Навестить его приехал сам министр здравоохранения. Попутно он посетил и мою палату. Его сопровождала целая свита, в ее числе находились Зайцев, Колман, Шамшурин, Грекова. Министр ласково тронул меня за плечо.
      - Ну как поживаете?
      Зайцев ответил:
      - У него все по плану. Идет восстановительный процесс.
      - Это хорошо, - улыбнулся министр. - Отрадно.
      - Температура почти нормальная, - вновь сказали за меня. - Ходит пока на костылях.
      - Позвольте! - наконец вставил я. - Что значит - пока? По-моему, я на них всю жизнь ходить буду!
      - Он преувеличивает, - быстро проговорил Зайцев.
      - А действительно, - живо спросил министр, - отчего вам так кажется?
      Я пояснил:
      - Прошло семь с половиной месяцев - никакого результата. Что еще может казаться? Поглядите. - Я указал министру на свои свищи. - Гной!
      - У вас не простой случай, - сказал Зайцев.
      Грекова улыбнулась министру:
      - Мы ждем, когда у него закроется остеомиелит. - Мне она укоризненно сказала: - Вы не хотите понять, что при остром воспалении кости нельзя производить никаких хирургических операций. Это во всех учебниках написано!
      - А если остеомиелит у меня вообще не прекратится? - спросил я.
      - Прекратится, - заверил Зайцев. - Уж мне-то вы должны верить.
      Министр задал мне вопрос:
      - А что бы вы сами хотели?
      - Не знаю... В Прибалтике, я слышал, какой-то травматолог изобрел особый гвоздь. Потом, говорят, существует врач в Сибири. Я думаю, что мне нужен совершенно иной способ лечения.
      - Да как вы можете! - возмущенно прервал меня Зайцев. - После того, что мы для вас сделали, вы предлагаете нашему институту, у которого в штате двадцать два профессора, пригласить на консилиум лекарей с периферии! Вот, - он протянул мне какой-то стержень. - Вот ваш гвоздь! Это же только для собак годится! А что касается врача из Сибири, то в вашем случае его аппарат неприменим! Мы вам поставили другой и считаем его более уместным!
      Под напором Зайцева я несколько оробел, но все же нашел в себе силы повторить:
      - И все-таки я прошу.
      Министр поморщился в сторону Зайцева.
      - Соберите консилиум! Сделайте все, как он просит.
      Директор института кивнул.
      Консилиум действительно собрался. Трое московских профессоров пришли к выводу: чтобы остеомиелит прекратился, надо укоротить кость сантиметра на три.
      Совершенно неожиданно для самого себя я спросил!
      - А как же тогда прыгать?
      Консилиум откровенно расхохотался. Я сообразил, что сморозил глупость.
      - Я хотел сказать, как же я буду ходить?
      - Как все люди. Только чуть прихрамывать.
      - С палочкой?
      - Это уж как захотите!
      Во рту стало сухо. Остаться на всю жизнь хромым? Мне, самому прыгучему человеку на свете!
      - Я подумаю, - произнес я. - Можно?
      - Разумеется. Только недолго.
      От укорочения ноги я отказался. Во-первых, было известно, к чему зачастую приводят подобные операции: отрубают три сантиметра кости - остеомиелит не прекращается; затем еще два - тот же результат; снова три - нога продолжает гнить. В сумме ее усекают на восемь-десять сантиметров, а толку никакого. Во-вторых, интуиция подсказывала, что придет время, когда найдется настоящий мастер своего дела, а вместе с ним и другой способ моего излечения.
      Однажды из окна палаты я увидел своего тренера и обрадованно поскакал на одной ноге по коридору ему навстречу.
      - Ко мне?
      По растерянному лицу Скачкова понял, что - нет. Скачков не сумел соврать.
      - Я, собственно, к Лагунову. Он связки потянул. А к тебе, вообще, тоже хотел...
      Лагунов был его новый ученик, на три года моложе меня. Я замолк.
      - Ну как ты? - настороженно проговорил он.
      - Все так же.
      - Да-а... А я, понимаешь, с командой замотался.
      - Ну, мне идти, - сказал я. - До свидания.
      - Я еще зайду, - пообещал Скачков.
      На костылях я поковылял в палату. Он меня окликнул. Я остановился.
      - Давай поговорим откровенно.
      - Зачем? - спросил я. - Все и так ясно. Не можете же вы столько времени ходить сюда и рассказывать всем сказки, что Буслаев снова запрыгает?
      Скачков некоторое время глядел себе под ноги.
      - Я тебе в аспирантуру помогу устроиться. Хочешь?
      Чтоб окончательно его не расстраивать, я отозвался:
      - Хочу.
      - Ну, вот и хорошо, - повеселел он. - А я еще приду. Выкрою время и приду.
      Я глянул ему вслед. "Не придет!"
      И он больше не пришел.
      Супруга моя наконец явилась... Не оправдываясь, она объявила, что уезжала в длительную командировку, а если я думаю...
      - Я уже ничего не думаю, - перебил я ее.
      Людмила опешила:
      - Почему?
      Я спокойно ответил:
      - Так лучше.
      Она заплакала. Теперь уже тихо, искренне. На нее подействовало, что я так безропотно воспринял ее долгое отсутствие... Людмила вновь стала каждый день ходить в больницу, наши взаимоотношения вроде бы опять наладились...
      Я никогда не читал так много газет, как в этот период. Одна за другой начали давать ток атомные электростанции, ежедневно вступали в строй два-три новых промышленных объекта, создавались автоматизированные блюминги по производительности в два раза выше зарубежных, на орбиту выводился очередной космический корабль - теперь уже трехместный, с В. Комаровым, К. Феоктистовым и Б. Егоровым. Я вдруг остро ощутил оторванность от прежнего мира, неприятную опустошенность.