Не измени себе

      - Ну и что же? Все письма должны составляться грамотно.
      Заместитель по науке обиженно отозвался:
      - До вас я их написал целую тысячу. И полагаю, что звания профессора для этого вполне достаточно. А вы хотите, чтобы все было только по-вашему!
      Калинников промолчал.
      Полуянов добавил:
      - Или из-за какой-нибудь чепухи вы вместо завхоза можете полчаса отчитывать шофера. А пообедать, говорите, времени нет. На ходу хватаете куски. Не можем же мы вас из ложки кормить!
      Шеф буркнул:
      - К делу это не относится.
      - В общем, так. - Полуянов обернулся к присутствующим: - В приказном порядке, как коммуниста, как руководителя, как... не знаю еще кого, наша партийная организация должна заставить уйти Степана Ильича в длительный творческий отпуск. Какие еще предложения?
      Опять встал Красик.
      - Обижайтесь, не обижайтесь... - проговорил он, - но я, Степан Ильич, солидарен с Полуяновым. Я вас понимаю. Вы столько лет добиваетесь самостоятельного института, естественно, вас волнует каждая мелочь. И все же я не могу полностью одобрить ваши действия. Например, им... - Красик указал на группу молодых хирургов, - что им делать с теми больными, которые хотят оперироваться только у вас? Не знаете? А я вам честно скажу: прежде всего, в этом виноваты вы!
      Калинников поднял глаза.
      - Да, да! Вы! Тем, что вы все хотите делать сами, вы портите сотрудников! Вы не приучаете их к самостоятельности! Скажу больше: не скоро, но постепенно при подобной манере работать вы вообще перестанете доверять коллегам!
      Красик показал на одного из врачей.
      - Почему вы ему не даете оперировать?
      Доктор ответил:
      - У него получилось неудачно.
      - Да, он не совсем точно составил костные отломки. Потом вы все исправили.
      - Вот именно, - подтвердил шеф.
      - Что "именно"? - возмутился Красик. - Ведь когда-то ему надо было начинать! Нет, Степан Ильич, вы просто начинаете побаиваться. Вдруг еще неудача, и институт первой категории полетит в тартарары! Так?
      Калинников молчал.
      - А им, молодым, на это наплевать. Им надо работать! Поэтому они и начинают подумывать об увольнении.
      - Кто? - сразу встрепенулся шеф.
      - Сами потом узнаете. Но помните, Степан Ильич: если люди разбегутся, а институт построят, вот тогда вам действительно придется тащить всю эту махину самому.
      Красик опустился на стул.
      Калинников глядел в стол, ничего не отвечал.
      - Или эти ваши вечерние больные! - В атаку пошел уже кто-то из молодых. Почему вы не можете им отказать?
      - Неправда! Я всем отказываю в лечении, но не отказываю в консультации. Это мое право!
      Полуянов устало произнес:
      - Степан Ильич, возьмите карандаш и подсчитайте, сколько времени вы тратите на эти вечерние консультации. Каждый день с семи до одиннадцати-двенадцати ночи. Да вы только за эти часы могли бы написать две, а то и три монографии. Нам нужен основательный теоретический труд, а не просто статьи. Только поэтому на вас нападали и продолжают нападать противники! Это ваше самое уязвимое место! И вместе с вами - наше!
      Калинников тяжко вздохнул.
      Красик напомнил:
      - Нельзя, Степан Ильич, все делать сразу. Надо выбирать главное и чем-то жертвовать.
      - То есть больными?
      - Если хотите, то да! - ответил Полуянов. - Вы постоянно твердите, что наш метод должен получить повсеместное распространение. И так будет, я верю. Но только после двух-трех ваших печатных трудов. Вы сами прекрасно понимаете, что все хирурги-травматологи к нам на учебу приехать не смогут. Им нужны книги. Только в этом случае наше дело сдвинется по-настоящему. А что касается больных, то вы один за год можете вылечить их не больше трехсот. Но сколько за тот же год станет здоровых, когда нашим методом начнут лечить людей по всему Союзу тысячи врачей?
      К конкретному результату собрание не пришло. Калинников пообещал, что о творческом отпуске подумает и сообщит в ближайшее время. Все разошлись.
      Опершись локтями о край стола, Калинников надолго уставился в одну точку. Глядя на него, я вспомнил пословицу: "Кто больше умеет, с того больше спрос". Справедливо ли это?
      Неожиданно он поднял глаза.
      - В отпуск я, конечно, не пойду. Монографию писать надо...
      На больную ногу я стал наступать в полную меру. Я потерял счет километражу, потому что ходил беспрестанно - утром, днем, а когда не спалось, то и ночью. На первом этаже располагались только служебные помещения. Все они были уже закрыты, лишь из распахнутых дверей приёмной Калинникова в темный коридор падала полоса света. Я знал - там сидят так называемые вечерние больные. Степан Ильич их консультирует.
      Однажды я ощутил, что с моими костями творится что-то неладное. То ли они болтаются, то ли смещаются. Неужели стал образовываться ложный сустав?
      В этот день я заглянул к Калинникову поздним вечером.
      - А! - улыбнулся он. - Почему не спите?
      - Да так, - отозвался я. - Сомнения одолевают. Понимаете, аппарат вроде не очень прочно удерживает костные отломки.
      - Какие? Верхние? Кажется, что они двигаются? Так оно и есть! Амортизация! - пояснил он. - В том месте, где у вас происходит удлинение, костная ткань еще недостаточно затвердела. При ходьбе она амортизирует.
      - Тогда, может, не ходить?
      - Наоборот! Именно от ходьбы она растет и приобретает необходимую прочность.
      - Значит, ничего страшного?
      - Ничего! Кстати, в нижней части у вас почти наступило сращение. Я вчера видел снимок - все идет нормально.
      В кабинет зашли два парня. Они были похожи друг на друга - видимо, братья. Старший остался стоять у двери, младший лет двадцати, прошел на середину кабинета. Он извивался всем корпусом и сильно кренился на правую сторону.
      Через стол Калинников глянул на его ноги, жестом попросил сесть на кушетку.
      - А ну, выпрямите ногу! Теперь согните... Так, теперь встаньте.
      Заваливаясь на правый бок, он поднялся. Калинников надавил ему на бедро.
      - Больно?
      - Нет.
      - Снимки есть?
      Старший брат протянул черный рулон. Один за другим доктор быстро просмотрел на световом табло три рентгеновских снимка.
      - Так у него же все нормально!
      Старший ответил:
      - Так все говорят, а он не ходит.
      - Давно он так?
      - Четвертый год. Никто не знает, и операцию не делают. К вам посоветовали. Вы извините, мы с самой Белоруссии.
      - С ним что-нибудь было? Авария, обо что-то стукнулся?
      - Авария, - вдруг произнес сам больной.
      - Повреждения были?
      - Нет.
      - Но с тех пор так ходишь?
      Он кивнул.
      Внимательно поглядев на парня, Калинников вдруг прошел к портьерам, задернул их. Затем повернул в дверях ключ.
      - А что мать не приехала? - спросил он старшего брата.
      - Нету.
      - Давно?
      - Уже восемь лет.
      - Хорошо, сядьте.
      Тот присел в углу на край стула.
      Доктор зажег яркую настольную лампу с узким металлическим абажуром, включил метроном. Он монотонно застучал в тишине. Свет от лампы Калинников направил прямо в лицо парню. Он зажмурился. Некоторое время доктор стоял посреди кабинета. Метроном стучал в одном и том же убаюкивающем ритме.
      Вдруг Калинников приблизился к парню, положил ему на затылок ладонь и тихо, но очень твердо проговорил:
      - Слушайте меня внимательно... Только меня... Вам тепло от моей ладони. Очень тепло... Вам так тепло, что хочется спать. Очень хочется спать... От этой ладони вам хорошо, вам очень спокойно. Вы погружаетесь в сон... Нормальный, очень ровный... Вам приятно спать на ладони. Вас все время тянет к ней... Всё больше и больше...
      По телу парня пробежала легкая дрожь. Доктор резко отстранил от затылка ладонь. Парень уснул сидя. Калинников отошел, с полминуты молчал, затем громко, отчетливо приказал:
      - Встань!
      Не открывая глаз, парень поднялся.
      - Ровно встань!
      Пациент старательно подтянулся, хотя и до этого уже стоял нормально.
      - Я мать! - вдруг произнес Калинников. - Твоя мать! Мне плохо, подойди ко мне!
      Парень беспокойно завертел головой и медленно двинулся на голос.
      - Стой!
      Калинников обошел его, сел на кушетку.
      - Иди сюда, сядь рядом!
      Самыми обычными шагами парень проделал и это.
      Его брат не шевелился. Приоткрыв рот, он очумело глядел на доктора. Я, кстати, примерно так же...
      Калинников попросил меня:
      - Свет, пожалуйста. И лампу.
      Я зажег в кабинете свет, потушил настольную лампу, отключил метроном. Доктор тем временем сильно растер парню затылок. Он очнулся. Калинников весело сообщил ему:
      - Ты только что нормально ходил!
      Парень наконец вспомнил, где находится, и вопросительно посмотрел на брата.
      Тот изумленно кивнул ему.
      - А ну пройдись еще раз!
      Пациент поднялся и пошел по кабинету прежней вихляющей походкой.
      - Достаточно! В общем, так, - сказал старшему брату Калинников. - Никаких органических повреждений у него нет, просто психическая травма после аварии. Вы только что сами видели, как он ходил. Я это показал специально, чтобы вы ему потом все рассказали. Гипнозом такую болезнь не лечат. Только психотерапией. Это ряд упражнений. Главное, чтоб он в себя поверил. Вы меня поняли?
      Оба одновременно кивнули. Младший спросил:
      - А где это?
      - В любом большом городе, везде есть такие специалисты. Так что езжайте домой, нечего вам зря деньги тратить.
      - Вы извините, - проговорил старший, - но мы все-таки где-нибудь к вам поближе... Можно?
      - Дело ваше. В любом случае все будет нормально.
      Братья вышли, зазвонил телефон. Калинников стремительно сорвал трубку.
      - Да! Я, да... Какой адрес? Свой? А зачем он мне? Ну, иду, иду, заговорил он виновато. - Сейчас, да.
      Прикрыв трубку ладонью, он тихо попросил меня:
      - Взгляните, сколько их еще там?
      Я высунул голову за дверь.
      - Шестнадцать!
      - Пять человек осталось! - соврал жене Калинников. - Да, да... Час, не больше. Ну, есть! - Он улыбнулся: - Спрашивает, не забыл ли я свой адрес... Чудачка!
      Я поднялся:
      - До свидания, Степан Ильич.
      - Да, да, спокойной ночи!
      Я покинул кабинет, к Калинникову тотчас вошел следующий...
      В Сургану, точно снег среди лета, неожиданно прибыла моя бывшая супруга...
      От долгого одиночества во мне тотчас что-то всколыхнулось. Сразу захотелось забыть наши дрязги и начать все сначала. Однако Людмила меня тут же охладила.
      - На один день, не больше, - заявила она. - Я уже взяла билет на обратный рейс.
      Я сумрачно поинтересовался:
      - Тогда зачем было огород городить? Как-никак от Москвы три тысячи километров.
      - Не знаю, - дёрнула она плечами. - Захотелось просто, и всё. - Людмила всмотрелась в меня. - А ты поправился. Не так уж, значит, плохо живешь!
      - Стараюсь, - ответил я.
      Она оглядела мою палату:
      - Вентилятор, телефон, холодильник... Девочки, наверное, ходят?
      - Пачками!
      - А это что за штука? - Бывшая жена указала на мой аппарат.
      - Балалайка!
      Она усмехнулась.
      - Переночевать мне где-нибудь найдется?
      - Вот, - показал я на кожаный диван. - Прямо здесь!
      - Разрешат?
      - Попрошу.
      День Людмила носилась по магазинам, поздно вечером явилась в больницу снова.
      - Закажи такси. Рейс в шесть часов.
      Я принялся названивать. Людмила расстелила на диване постель.
      - О-ох! - с облегчением влезла под простыню. - Самое лучшее в жизни - это сон!
      Потушив свет настольной лампы, я откинулся на подушки.
      - Как сын?
      - Здоров, - ответила она. - По-прежнему на пятидневке.
      - А ты?
      - Развлекаюсь.
      - Я серьезно.
      - И я серьезно.
      - Не работаешь?
      - На полставки, как раньше.
      Между нами вновь повисла тяжелая тишина. Я не выдержал:
      - Зачем ты все-таки приехала?
      - Я же сказала, не знаю...
      Я лежал с открытыми глазами, глядел в потолок. По нему время от времени скользил свет от автомобильных фар. Я попытался вспомнить прежнее тепло к этой женщине - своей бывшей жене, - ничего не вышло. Она была чужая...
      Утром Людмила разбудила меня.
      - Можешь ты меня проводить?
      Я накинул халат, взял костыли. Мы тихо пошли коридорами больницы, вышли на улицу. У входа ждало такси. Было очень рано, только светало...
      Людмила открыла заднюю дверцу машины.
      - Да, - произнесла она, - совсем забыла. Ты ребенка не хочешь взять?
      - Насовсем?
      - Да.
      Я похолодел - вот зачем она приезжала!
      - Возьму, - тихо сказал я. - Как встану на ноги, возьму.
      - Счастливо. - Она захлопнула за собой дверцу.
      Такси понеслось в сторону аэродрома...
      Мои дела пошли на поправку. Наступило сращение, наверху нога полностью удлинилась. За один раз, без отдыха (уже без костылей - на двух палках) я мог пройти более трех километров.
      Как-то Калинников пришел ко мне в палату.
      - Что такой невеселый? Все идет хорошо, скоро выпишем.
      - Да так... - отозвался я. И вдруг ни с того, ни с сего выложил ему историю своего развода. Доктор выслушал меня и сказал:
      - Не это главное.
      - А что?
      - Дело.
      Я усмехнулся:
      - Где же мне его теперь взять?
      - А прыгать? - улыбнулся Калинников. - Или вы больше не собираетесь?
      Я спросил:
      - Зачем же вы меня так... жестоко успокаиваете? Допустим, я снова начну тренироваться. Затрачу массу воли, сил, нервов, энергии. Я это могу. Но если смотреть правде в глаза - тем, кем я был до катастрофы, мне уже никогда не стать.
      Калинников молчал, ждал, что я скажу дальше.
      - Два метра... Пусть два десять, ну, максимум два пятнадцать! Больше мне не прыгнуть! А два пятнадцать на международной арене - результат ниже среднего. Понимаете? Стоит ли из-за этого ломать копья?
      - Стоит, - спокойно ответил доктор.
      - Зачем? На посмешище?
      Глядя в пол, Калинников сказал:
      - Если бы я заботился о том, как я выгляжу в глазах окружающих, наверняка бы ничего не добился. Меньше надо думать о себе, больше о своем деле.
      - Какое же это дело, если от него никому проку нет?
      - Будет, - убежденно заверил доктор. - Если вы прыгнете хотя бы два метра, я первым стану преклоняться перед вами. Первым!
      - Почему?
      - Объясню... - Калинников некоторое время думал. - Когда я вижу таких упорных, целеустремленных людей, во мне возрастает психоэнергетический потенциал. Значит, я, говорю я себе, могу сделать еще больше! Казалось бы, наступил предел человеческих возможностей, а он его преодолел. Значит, и передо мной не должно существовать неразрешимых трудностей. И так все люди. Каждый проецирует ваши рекорды на свои собственные возможности, раздвигает их рамки. Иногда слышишь: чего в этом спорте мудреного? Ногами дрыгать? Не согласен! Это стимулятор. Большой стимулятор миллионов! А вы говорите - не дело!
      Я молчал. Мне было неловко. Калинников добавил:
      - Люди чаще нуждаются не в ногах и руках, а в духовной поддержке. Им нужно постоянно напоминать, что единственный выход из того или иного затруднения или несчастья - бороться с ними. Другого пути нам не дано. А вы, за судьбой которого следит масса людей, прыгнув свои два метра, очень поможете им в этом. Не изменив себе, вы преодолеете определенный барьер в сознании этих людей... Всего хорошего!
      Он направился к дверям, но перед тем, как выйти, улыбнулся и сказал:
      - Кстати, именно поэтому я вас и взял вне очереди!
      Я вдруг понял, зачем люди во все века искали и продолжают искать пресловутый "смысл жизни". Не только ради истины. Нет... Для счастья... Человек, который только что исчез за дверьми, попросту подарил мне его...
      Через полмесяца, ежедневно нахаживая до пяти километров, я стал передвигаться с одной палкой. Нога срослась, манипуляции с аппаратом были закончены, мою голень Калинников поставил на фиксацию.
      - Выписать вас можно через две недели, но советую пробыть еще месяц. Не ради перестраховки, а для того, чтобы выйти от нас без палок, на двух собственных и не хромая.
      Я не возражал. Наоборот, как многие больные, втайне я уже побаивался расставаться с аппаратом. С его помощью можно было не только двигаться, но и заниматься штангой. Правда, пока с малым весом. Но мне на первых порах хватало и этого - мышцы мои одряхлели, дыхание никуда не годилось. В небольшом спортивном зале при больнице я понемногу начал приводить себя в порядок: подскоки на одной ноге и приседания на двух, подтягивания, отжимания от пола, штанга, гантели, эспандер, резиновый бинт, стоячий велосипед. Я не представлял, как теперь обойдусь без аппарата.
      В ежедневных тренировках незаметно минул месяц. Однажды под вечер в палату быстро вошел Калинников с медсестрой.
      - Ну что? - весело спросил он. - Снимаем?
      - Аппарат? А может, еще повременим?
      Доктор нахмурился:
      - Воля ваша, хоть всю жизнь в нем ходите. Только если я говорю пора значит, пора.
      Я поинтересовался:
      - Опять операцию?
      - Да вы что? Мы прямо здесь, в две минуты!
      Действительно, вся процедура произошла на моей койке. Я лег на спину, приподнял ногу с аппаратом, удерживая ее двумя руками. Калинников ловко раскрутил гайки, конструкция как бы обмякла и надавила на кость всей тяжестью. Доктор, понимая мои ощущения, успокоил:
      - Сейчас... В момент!
      Он привычно разъединил, затем снял кольца и стержни. Из голени во все стороны, словно металлический веер, торчали спицы. Калинников взял плоскогубцы. Я весь напрягся. Он улыбнулся:
      - Что, уже больно?
      - Пока не...
      Не успел я договорить, как он резким сильным движением выдернул из кости спицу. Боли не было - все произошло в четверть секунды. Из отверстий засочилась кровь, медсестра тотчас замазала их йодом. Так же стремительно и безболезненно доктор вырвал остальные спицы. Не поддалась ему лишь последняя, так называемая, штыковая, с изгибом. Он зажал её плоскогубцами, развернул. Я поморщился.
      - Ага! - глядя на меня, произнес Калинников. - Значит, встала!
      И так дернул ее, что улетел к противоположной стене палаты, по пути сбил стул. Я захохотал, сам он тоже.
      С аппаратом было покончено. Сестра облила ранки йодом и принялась забинтовывать ногу. Я глядел на свою голень, как на что-то отдаленно знакомое - такой целой я не видел ее три года!
      - Теперь вставайте! Надевайте башмаки и вставайте.
      И опять случилось чудо - впервые за три года я наконец, надел на правую ногу обычную туфлю!
      - Поднимайтесь! Тяжесть распределите...
      Калинников сидел передо мной на корточках.
      - Ну что? Сломалась? - Он выпрямился и скомандовал: - Идите! До двери и обратно.
      - Нет, - замотал я головой. - Не надо! Тогда она точно сломается!
      - Идите!
      Я не двигался. Калинников сзади чуть подтолкнул меня. Непроизвольный шаг оказался удачным - ничего страшного не произошло. Я изумленно обернулся на доктора.
      - Да идите же, я вам сказал!
      И я пошел. Дойдя до двери, открыл ее.
      - Достаточно, - улыбнулся Калинников.
      - Нет уж, - не согласился я и шагнул в коридор.
      С каждым шагом я шел все смелее. Вдруг на всю больницу закричал:
      - Ребята! Смотрите, ребята!
      Из палат повалили больные с аппаратами.
      - Вы видите? - кричал я. - Видите?
      Через три дня я был в Москве. Сборная олимпийская команда Советского Союза отбывала в Мехико. Я приехал на аэродром проводить друзей.
      Первой меня увидела Грекова. Она улетала с командой.
      - Дмитрий! - воскликнула врач. - Ты?!
      - Я.
      - Без костылей?!
      - Как видите.
      - То есть у тебя все нормально?
      - Абсолютно.
      - Да-а... - протянула она. - А ведь у нас тоже был аппарат Калинникова.
      - Что же вы его не применили?
      - Ой, Митенька... Сложное это дело. Во-первых, никто толком работать с ним не может; а главное - он не нашего института. Чужой, понимаешь?
      - Поэтому вы и говорили: "От добра добра не ищут". Верно?
      - Я-то при чем? Ты лежал в моем отделении, но вела-то тебя не я!
      - Не в этом дело... Что было бы, если бы я вас послушал? Сейчас бы я точно стоял перед вами на костылях, с укорочением в пять сантиметров. - Я добавил: Суть не во мне. В тех, кто поверил вам раньше и поверит в будущем.
      Грекова опять неверяще оглядела меня с головы до ног. Чтобы она не сомневалась, будто вместо ноги стоит протез, я задрал брючину, показал ей голень. Врач изумленно помотала головой:
      - И всего за пять месяцев?
      - За четыре с половиной.
      - Да-а...
      Подошли ребята, среди них Звягин. Он пожал мне руку.
      - Что теперь делать собираешься?
      - Прыгать.
      - Куда? В сторону?
      - Попробую опять вверх.
      - Дерзай, дерзай. Поглядим... Будь здоров! - И он пошел к самолету.
      О прыжках пока не могло быть и речи. Надо было восстановить хотя бы половину прежней физической нормы.
      Начал я заниматься еще в больничном спортзале. Дома продолжил - неуклюжие пробежки по квартире, затем на лестничной площадке. Через полтора месяца, когда я выглядел уже не так смешно, рискнул показаться на стадионе. Здесь, в привычной обстановке, я стал прогрессировать значительно быстрее.
      Сына, как и обещал Людмиле, я взял к себе. Через суд. Сделал я это сознательно, чтобы впоследствии она не могла претендовать на него. Надо было учитывать ее вздорный характер.
      Виктор вырос симпатичным, смышленым пареньком, но с хитринкой. Видимо, в меня. Ему исполнилось семь лет, с сентября он пошел в школу. Тетрадки, учебники, мешки для обуви, проверка уроков, ежедневный подъем в семь утра, готовка еды, стирка... - все легло на меня. Однако сына я баловать не собирался - в обязанность ему я сразу вменил уборку квартиры, мелкую стирку и самоконтроль. Сразу же я определил Виктора на плавание. Первые дни возил его в бассейн на машине, затем он сам стал ездить туда на автобусе. Я вовсе не собирался сделать из сына спортсмена во что бы то ни стало. Кем он потом будет - его дело. Единственное, что мне хотелось воспитать в нем, - это целеустремленность.
      Я поступил в аспирантуру. "Психологическая подготовка прыгуна" - так назвал тему будущей диссертации.
      Обо мне вновь принялись писать: "Буслаев на стадионе!", "Буслаев возвращается!", "Чудо доктора Калинникова", "Его новая высота".
      Метод моего доктора получил еще более широкую огласку. Да и сам я в интервью больше говорил о Калинникове, чем о себе. Это было естественно - мы стали одним целым. Он поставил меня на ноги физически, я, опираясь на них, пытался подняться теперь духовно.
      Доктор нередко наезжал в Москву, всякий раз мы с ним виделись и постепенно привязались друг к другу. Я уже знал обо всех его делах, он о моих.
      Тем временем я решил наконец предстать перед планкой.
      Я стеснялся и в зал явился вечером, когда все занятия были закончены. Что меня ожидает? Я сознательно оттягивал этот день. Планка должна была показать, на что можно рассчитывать в будущем. Я долго поправлял стойки, долго стелил маты, а главное - долго раздумывал, с какой высоты начать? Это был важный момент, я трусил. После мучительных колебаний решил пойти на один метр пятьдесят сантиметров.
      Установив высоту, я прошел к исходной точке разбега, обернулся к планке. Сколько раз в жизни приходилось вот так смотреть на нее! А сейчас я снова трепетал. Я попробовал унять дрожь волей, не смог. Плюнул на волнение и побежал, надеясь заглушить его движением. И грубо сбил планку грудью. Сбил высоту, которую преодолевал тринадцатилетним мальчишкой!
      Я понесся во второй раз - произошло то же самое. В третий... четвертый... пятый... двадцатый... Рейка шлепалась о маты, и вместе с ней, бессильный, ничтожный, сваливался и я.
      Вконец измотанный, я сел и некоторое время переводил дыхание. Потом заплакал. Беззвучно, морщась от горькой обиды, точно ребенок...
      КАЛИННИКОВ
      Итак, я решил ударить по Зайцеву и его компании. Но действовать предстояло хладнокровно и расчетливо.
      В ответ на мое письмо по поводу изобретения Зайцева двое его сторонников тотчас поместили опровержение, в котором обвиняли меня в безнравственности.
      Я не отступил и попросил специалистов разобраться в тождественности аппаратов - моего и Зайцева. Они произвели тщательные сопоставления и написали заключение. Вот оно.
      "Ознакомившись с чертежами, приведенными в описании к авторскому свидетельству, стало совершенно ясно, что оба аппарата практически тождественны. Нельзя считать различиями то, что раздвижные винты у Калинникова названы Зайцевым и Семеновым дистрактными. Очевидно, Зайцев и Семенов не будут утверждать, что материалы республиканского сборника, в котором было опубликовано выступление Калинникова, были для них грамотой за семью печатями. Тем более что сотрудники этого института наверняка присутствовали на самой конференции. Считаем, что авторское свидетельство Зайцева и Семенова не может служить тем целям, для которых оно выдано. Оно не охраняет прав авторов, указанных в нем, ибо Зайцев и Семенов такими авторами не являются.
      Признание новым предложения, направленного на рассмотрение через пять лет после того, как подобное же было опубликовано в печати, приносит государству не только моральный, но и материальный ущерб. Тем более что в вышеизложенном случае идет речь о том, что принято называть стопроцентной ссылкой на источник...".
      Оригинал заключения я отправил в Минздрав СССР, копию оставил у себя. В ответ Зайцев нанес мне удар по-своему.
      На материале нашего филиала и частично моей биографии одна из киностудий страны задумала поставить художественный фильм. Об этом узнал Зайцев. На бланке министерства он тотчас отправил на студию предостережение:
      "...в связи с подготовкой вами фильма о докторе Калинникове просил бы вас ознакомить Минздрав СССР со сценарием, так как деятельность этого врача неправильно освещается в периодической печати и значительно переоценивается.
      Неблаговидное поведение этого врача в обществе требует очень объективного освещения в фильме работы Калинникова. Во всяком случае, фамилии действующих лиц не должны быть натуральными.
      С уважением к вам..."
      И подписался всеми своими титулами.
      Зайцев не мог позволить, чтобы о моем методе узнали миллионы зрителей.
      Благодаря принципиальности директора студии, настойчивости авторов, объединения и киносъемочной группы картина все-таки была создана. Но, увы, главного героя - хирурга-травматолога - играл уже не мужчина, а женщина. Зайцев буквально вырвал эту уступку от киностудии.
      Обо всех своих мытарствах я рассказал в Центральном Комитете КПСС. Меня принял и внимательно выслушал один из секретарей.
      - Езжайте домой, спокойно работайте. Разберемся. - И прибавил: Безнаказанным мы это дело не оставим.
      Ко мне прислали журналиста из центральной газеты, в начале ноября появилась огромная, на целую полосу, статья. В ней было все: что я претерпел, через что прошел, с чем и с кем столкнулся.
      Зайцев срочно лег в больницу, чтобы дать повод "пожалеть" его своим сторонникам. Неделю Зайцева приводили в чувство, два месяца он болел. За это время (на что он и рассчитывал) страсти улеглись, его оставили в покое. Его вывели только из Ученого совета, да и то под предлогом состояния здоровья. Все остальные звания за ним остались.
      Однако его "болезнь" не явилась уж и такой имитацией. Стало ясно: ничего существенного в моей судьбе он уже не изменит.
      Спустя полгода нашему филиалу наконец присвоили звание института. Стройка набирала темпы: в эксплуатацию уже сдали первую очередь большого лечебного комплекса, приступили к строительству второй очереди, на которую правительство отпустило десять миллионов рублей...
      Меня избрали депутатом Верховного Совета республики. Я поблагодарил избирателей и сказал:
      - Ленин подчеркивал, что здоровье человека - это не только личное богатство, но и "казенное имущество" нашего государства, которое надо беречь. Получается, что мы, медицинские работники, его непосредственные стражи... На сегодняшний день в нашем институте вылечено около шести тысяч больных. По выводам экономистов, только за счет сокращения сроков лечения экономический эффект составляет более двадцати двух миллионов рублей. И дело не только в этом, товарищи! Можно ли измерить рублями состояние человека, которому восстановили форму и функцию руки или ноги? Можно ли измерить деньгами чувства больного, когда он отбрасывает костыли и протезы? Когда впервые в жизни надевает нормальную обувь, костюм и, как все люди, идет на работу? А чем можно измерить радость его родных и близких, которые освобождаются от страданий? Врачи создают не только материальное, но и огромное духовное богатство нашей Родины. Ради этого не жалко никаких сил!
      Буслаев прислал телеграмму: "Вторник выступаю на первых состязаниях. Дмитрий".
      Я незамедлительно вылетел в Москву.
      БУСЛАЕВ
      Соревнования состоялись первого мая, но были скромными: первенство городского совета ДСО "Буревестник". Вместе со мной выступали четыре перворазрядника. Я страшно боялся и пригласил только самых близких.
      На стадион пришла уйма народу, прикатило телевидение. Вот этого мне совсем не хотелось. Увидев нацеленную камеру, я словно ощутил массу острых взглядов. Люди наверняка пристально рассматривали меня.
      Калинников сидел в первом ряду, беспрестанно елозил на скамейке. Он, видимо, волновался больше, чем я. Доктор помахал мне рукой, я ему в ответ тоже.
      С микрофоном подошел телекомментатор.
      - С праздником вас! Если не ошибаюсь, это ваши первые соревнования после катастрофы? Ваши планы на сегодня?
      - Если мне удастся преодолеть два метра, буду доволен.
      - Кому вы посвящаете свой прыжок?
      - Вон, - я кивнул в сторону Калинникова, - ему...
      На доктора сразу наставили телекамеры. Он заёрзал еще сильнее.