Не измени себе

      С Володей мне повезло сразу. Я наконец обрел человека, с которым мог делиться замыслами, сомнениями и идеями.
      Через год жена Володи Полуянова собрала свои вещи и уехала обратно в Саратов. В какой-то степени ее можно было понять: Сургана в то время был более чем скромным городом, а к этому еще надо присовокупить примерно такое же жилье, как у меня, да не очень большую зарплату мужа.
      Тут мне хочется отвлечься вот на что: ученых, изобретателей, в общем, всех людей, одержимых своим делом, почему-то нередко изображают как фанатиков и, вроде бы преклоняясь перед ними, про себя жалеют. Неверно! Фанатизм связан с муками и страданиями. И чаще всего с бессмысленными. Ученый, исследователь, если он настоящий, прежде всего эгоист. Причем в высшем смысле этого слова самое большое наслаждение он получает не от изысканнейшей пищи, вина и прочих недолговечных материальных атрибутов, которые ему, кстати, тоже не чужды, - а от познания. Природа похожа на бездонную бочку - сколько будут существовать люди, столько они будут пытаться расшифровать ее сущность. Посему наслаждение ученого так же длительно, как вся его жизнь.
      Другой мой последователь, Валерий Мохов, отыскался на республиканской конференции травматологов и ортопедов. Оказывается, три года назад, когда я еще не думал об учениках (в моем распоряжении тогда имелось всего десять коек), Мохов побывал у меня на двухнедельной практике. Заразившись идеей нового метода, он вернулся в свой городок и после окончания мединститута стал применять аппарат при самых простейших случаях. У Валерия не было последовательного представления о новой методике, действовал он почти вслепую, но даже при таких обстоятельствах ему удалось получить несколько неплохих результатов.
      Я предложил Мохову переехать в Сургану, он тотчас согласился. При этом Валерий знал, что зарплату в моем отделении он будет получать на двадцать рублей меньше, чем у себя дома, а жить ему первые полтора-два года придется в общежитии.
      За последующие семнадцать лет таких учеников, как Полуянов и Мохов, у меня прибавилось еще пятеро.
      "Мал золотник, да дорог" - видимо, только так и подбираются истинные последователи.
      Прежний заведующий облздравотделом был смещен, на его место назначили Ломову. Благодаря ее поддержке мне удалось избавиться от опеки людей, подобных Сытину и Краковскому, и довести количество разработанных мною методик до ста десяти. В порядке шефской помощи завод "Металлоконструкция" обязался поставлять в мое отделение не меньше пятидесяти аппаратов в год. Этого было, конечно, маловато, но это уже было кое-что.
      Как заведующему отделением, мне повысили зарплату, а самое главное - дали однокомнатную квартиру. В то время это была большая редкость. Через два месяца после новоселья я снова женился и привез к себе из Дятловки двух дочерей. Хозяйство в селе осталось на мать и сестер.
      Дочки пошли в школу, присматривать за ними стала Таня. Она работала рентгенологом в нашем госпитале.
      Моих дочерей Таня восприняла без сентиментального пафоса, но очень скоро стала им необходима. Матерью они начали называть ее уже через год - сами.
      Для жены я оказался не "сахар": вспыльчивый, раздражительный, а главное меня почти никогда не бывало дома. До двенадцати ночи на работе, до трех-четырех утра за книгами, к девяти снова к больным. И так изо дня в день.
      К тому времени, когда Таня родила дочку, мое отделение расширилось еще на одну палату (стало семьдесят коек), я излечил более шестисот больных. В медицинских журналах мне удалось поместить несколько статей, выступить на трех конференциях травматологов и ортопедов с докладами.
      Вот несколько выдержек из прений по поводу моего метода, высказанных крупными специалистами: "Подобная методика противоречит всем правилам и установкам такого солидного учреждения, как наш институт. Напрашивается один вывод: она неверна в корне". "Такой слесарный подход хирургии не может быть взят на вооружение нашей медициной". "Дешевые трюки провинциального врача". "Авантюризм". "Кустарь-одиночка". "Шаман". "Шарлатанство".
      В ответ на подобные обвинения я приводил лишь один довод: "Прежде чем что-то напрочь отрицать, надо убедиться в этом практически. Иначе - приехать в Сургану и хоть одним глазом взглянуть на бывших больных, излеченных моим методом".
      Мне не только обещали, но даже угрожали приехать - и все не приезжали. И действительно, какая дикость - неужели какой-либо профессор поедет к рядовому провинциальному врачу за опытом, да еще, извините, "к черту на кулички"! Куда проще разгромить его метод заочно.
      Что, кстати, на всех конференциях и происходило...
      Успокаивал я себя пословицей: "Битая посуда дольше живет!" - и продолжал неустанно выступать с новыми докладами, где это было только возможно...
      К сожалению, существовала еще одна поговорка: "Кто бьет, тому не больно". Ударил опять заведующий госпиталем Краковский.
      На операционном столе у меня умер больной. Я выправлял ему горб - сердце не выдержало наркоза. В моей практике это была первая и последняя смерть. Две недели я не мог оперировать - боялся стола.
      Умом я понимал: от подобных случаев не гарантирован ни один хирург. Я врач - видел много трупов, крови, обнаженных человеческих костей, но только после смерти горбуна пронзительно ощутил хрупкость человеческой жизни. Был человек, и не стало.
      Но именно от такого чувства безысходности во мне стало закипать сопротивление. Ночью, переделывая очередную статью, я понял: выход один вновь становиться к столу!
      В горком партии Краковский написал следующее.
      Несмотря на неоднократные предупреждения облздравотдела, несмотря на то, что ведущие травматологи-ортопеды Советского Союза указывают на порочность моего метода, я продолжаю проводить свою лженаучную методику. Поставив под сомнение мой моральный облик (заведующий имел в виду, что я уже трижды женат), он обвинил меня, что ради приобретения скандальной славы я сознательно пошел на грубый эксперимент и только поэтому погубил больного. В заключение Краковский спрашивал: имею ли я право носить звание советского врача?
      Нервы он мне попортил основательно. Мое отделение перебазировали во вторую городскую больницу и прибавили еще десять коек! Отделение занимало весь второй этаж и полкрыла третьего. Количество излеченных больных перевалило за полторы тысячи. Полуянов и Мохов перешли к самостоятельным операциям.
      Но критики моего метода не унимались. "Пусть своим методом вы излечите хоть три тысячи людей! Все равно это ни в чем не убеждает: ваш метод не универсален, а сугубо индивидуален. В клинике профессора Бельчикова, например, ваш аппарат пробовали применять сорок раз. И в тридцати процентах получили осложнения!"
      Я отвечал: "Мой аппарат нельзя надевать как чулок, раз и навсегда заведенным способом. В природе нет одинаковых рук и ног. Каждый хирург обязан подходить к больному индивидуально. И, сообразуясь с этим, накладывать ему аппарат".
      Возражали: "Не получать же всем нам специально ради вашего метода еще и техническое образование!"
      Про себя я подумывал: "А почему бы и нет? Ни одному хирургу оно бы не помешало!"
      После постановления ЦК КПСС и Совета Министров СССР "О мерах по дальнейшему улучшению медицинского обслуживания и охраны здоровья граждан СССР" характер возражений моих противников изменился: "Ну, допустим! Допустим, что человеческую кость действительно можно удлинить на шесть-восемь сантиметров. Но чтобы посредством этого же способа выправлять горбы, ликвидировать врожденные вывихи тазобедренных суставов - это уж слишком!"
      У меня ком вставал в горле.
      "Господи, да какие шесть-восемь сантиметров? Это было еще шесть лет назад. Теперь у нас есть больной, которому мы нарастили восемнадцать сантиметров! И это не предел!"
      И все-таки сторонники метода начали появляться. Одни благодаря большому количеству излеченных пациентов; других я привлек своими постоянными выступлениями на конференциях; третьи и в самом деле стали убеждаться в перспективности нового направления; четвертые, безразличные к идее, просто сочувствовали мне, как человеку, который вот уже около восьми лет что-то такое доказывает, но, видимо, так никогда и не докажет, - и так далее и так далее...
      С одной стороны, стало вроде полегче, с другой - сложнее. Почему?
      Раньше было проще:
      "Нет, и все! Не признаем!"
      Теперь таких "откровенных" поубавилось. Появились "молчальники" - сидит себе, слушает и молчит. Поди узнай, что у него на уме?.. Или, например, "сочувствующие лицемеры" - в глаза тебе одно, за глаза - подножку...
      Более всего я стал побаиваться "сочувствующих воров"... Один такой, молодой, с горящими глазами, воодушевленный идеей мехода, буквально влез мне в душу и во всех деталях расспросил об одной из модификаций аппарата, которую я только начал разрабатывать.
      На конференциях меня особым вниманием не баловали. От подобной заинтересованности у меня, как говорится, "сперло дыхание" - этому Шамшурину (такая у него была фамилия) я выложил часть очередных задумок. Через полгода он представил "свой" аппарат на получение авторского свидетельства. Суть моей новой конструкции Шамшурин схватил лишь в общих чертах, а детально разработать не сумел. Но самым удивительным было не то, что он украл, а то, что этот Шамшурин моментально получил на него авторское свидетельство. Более того, "свою модификацию" ему удалось внедрить в столичных травматологических институтах. Как и следовало ожидать, "изобретение Шамшурина" особым успехом пользоваться не могло. Тяжелым больным "его" аппарат помогал как мертвому припарки...
      У кого из нас не встречалось на пути подлецов, у всякого. И все же: не "бог с ними", а "бог - с порядочными!" - иначе бы мы не совершили в своей жизни ничего полезного.
      Например, такая личность, как Зайцев. Моложе меня на шесть лет, уже профессор, автор нескольких толковых изобретений, он произвел на меня впечатление человека энергичного, а главное - прогрессивного, бесстрашного. На последней республиканской конференции он призвал ученых внимательнее относиться ко всему новому, не отказываться одним махом от незнакомого и непривычного. Плохое, оно рано или поздно проявятся, а вот зерна хорошего нередко можно и пропустить.
      О моем методе Зайцев, правда, не упомянул, но зато в перерыве на виду у многих он пожал мне руку и сообщил, что, по его мнению, то направление, которым я занимаюсь в травматологии и ортопедии, крайне интересно. Ему бы хотелось встретиться со мной еще раз и поговорить более обстоятельно.
      Зайцева назначили директором одного из крупнейших травматологических институтов. Мы встретились у него в кабинете. Он подробно расспросил меня о сложностях, которые я испытываю, поинтересовался моими предложениями. С сожалением он признал:
      - Главная наша бесхозяйственность не в досках, которые гниют, и не в станках, что ржавеют, - в человеческих талантах. К ним мы порой относимся как к сорной траве, которая растет подле дороги. Вот главный убыток для государства!
      Под конец беседы директор пообещал мне полную поддержку.
      Сообщая Зайцеву о том, что мои дела понемногу пошли в гору, я имел в виду недавнее заседание коллегии Минздрава РСФСР. Дело в том, что двумя неделями раньше в Москве побывала Ломова с годовым отчетом. Она доложила, что из всех врачей области у меня самый высокий процент выздоровлений. (В два раза больше.) Ломову попросили объяснить причину подобного успеха, что она и сделала. Об аппаратах, о новом методе некоторые представители министерства услышали впервые. К тому же Ломова со свойственной ей прямотой (как врач и коммунист) выразила возмущение по поводу упорного нежелания некоторых ведущих травматологов и ортопедов признавать перспективное новшество доктора Калинникова. В результате я был вызван в Москву.
      Коллегия постановила: "Организовать на базе второй городской больницы г. Сурганы проблемную лабораторию доктора Калинникова, увеличив число коек до 180. Помочь лаборатории наладить серийный выпуск аппаратов на производственной основе. Внедрить эти аппараты во все центральные травматологические институты. Организовать в г. Сургане семинар по подготовке травматологов с целью освоения и обучения методу доктора Калинникова".
      Возвращаясь из Москвы домой, я лежал на второй полке вагона и мысленно подводил итог за восемь лет. Открыт принципиально новый метод в целой области медицины, изобретено средство для его осуществления - аппарат. На конструкцию получено авторское свидетельство. Разработано более ста методик применения аппарата. Вместо десяти коек теперь станет сто восемьдесят. Создана проблемная лаборатория. Появились ученики и сторонники.
      Наконец, самое главное - излечено около двух тысяч человек, многие из которых ни на что уже не надеялись.
      БУСЛАЕВ
      Моему сыну было десять дней. Глядя на него, я недоумевал: неужели из этого красного, крошечного комочка вырастет человек?
      Жена поминутно толкала меня:
      - Ну, чего ты стоишь? Это ж твой сын!
      - А что я должен делать?
      - На руки хотя бы возьми!
      - Страшно. Он такой хрупкий.
      - У нас папа чудак, правда? - Людмила склонилась к ребенку. - Скажи: па-па!
      Беспрерывно шевеля игрушечными руками и ногами, сын созерцал потолок.
      - Смотри, какие у него глазки сообразительные!
      Я неуверенно пожал плечами:
      - Вроде в этом возрасте они все вверх ногами видят?
      - Все равно сообразительные! - не согласилась жена. - Дай ему палец!
      Я сунул сыну мизинец. Он тотчас крепко сжал его в кулаке. Я потянул палец обратно, сын не отпустил.
      - Вот рука у него мужская. Сразу видно!
      - Нет уж! - возразила супруга. - Спортсменом он наверняка не будет! Мне и одного хватит! - Людмила вновь склонилась к сыну. - Правильно, Витенька?
      Как и я, сын промолчал.
      Острое чувство родственности к своему ребенку у меня возникло несколько месяцев спустя, когда он впервые встал на ноги. Это событие мой Витек приурочил к полету в космос первого человека - Юрия Гагарина.
      Вернувшись с очередных соревнований, я открыл ключом квартиру, окликнул из прихожей жену - никто не отозвался.
      Я заглянул на кухню, в столовую, спальню, наконец, в детскую. В деревянной кроватке с решеткой абсолютно молча стоял мой Витек. Ухватившись за перекладину, он поднимал в стороны то правую, то левую ногу. И вдруг, увидев меня, замер. Сын глядел на меня пытливо и очень серьезно. Затем неожиданно расплылся в улыбке - узнал.
      Я спросил:
      - А где мама?
      - Гу, гу! - ответил он. И, отпустив перекладину кроватки, протянул ко мне руки. Я быстро шагнул к нему, взял на руки. И тут же почувствовал: мой! Каждая клетка его легкого тела - моя!
      Я быстро перепеленал ребенка. Когда явилась Людмила (она звонила от соседки по телефону), я сказал ей:
      - Ты, наверное, думаешь, что ему не восемь месяцев, а восемь лет.
      Она сразу обиделась.
      - Что я, поговорить по телефону не имею права? Я не привязанная, чтобы сутками торчать в квартире! Твоя нянька третий день не приходит!
      - Почему моя?
      - Не я же ее искала!
      Я усмехнулся:
      - Логично.
      Жена проговорила:
      - Ты что, собираешься устроить сцену? Давай! Только быстро же ты забыл свои благие порывы. "Пусть тебе будет легче".
      Все было так. Бросить работу посоветовал ей я. Взять няньку тоже. Я действительно хотел, чтобы ей было легче. Откуда я мог знать, что семейная жизнь как раз складывается из трудностей!
      В эту ночь сын, словно чувствуя нашу ссору, спал плохо. Через каждые полчаса он хныкал. В эти минуты я и Людмила сразу открывали глаза и ждали, кто из нас подойдет к ребенку первым. Я понимал: супруга решила своеобразно отомстить за мои сегодняшние претензии.
      Я поднимался раз пять. На шестой раз не выдержал:
      - Напрасно ты хочешь показать, как тебе плохо! Завтра у меня тяжелая тренировка. Больше я не встану!
      Жена ничего не ответила. Витек продолжал плакать, она не шевелилась. И тут во мне возникла ненависть. Я даже испугался. Встал, перепеленал ребенка и лег. Я ощутил, как в моем прежнем отношении к жене появилось что-то новое.
      Помирились мы через несколько дней. Но именно за это время она подружилась с Раей, женой Звягина. Рая была женщиной умной, расчетливой и патологически завистливой. Она полагала, что своего мужа "сделала" она. Отчасти так оно и было. Звягин сочетал в себе почти столько же способностей, сколько и лени. Жена буквально заставляла его тренироваться регулярно. Супруг "пошел в гору" выиграл чемпионат СССР, первенство Европы.
      Ко мне Рая относилась неприязненно. Я чувствовал это. Причина была в том, что фамилия Буслаев все чаще стала произноситься. Жена Звягина повела против меня тонкую и планомерную "настройку". Вот ее примерная схема: "Ты (Людмила) жена большого спортсмена и не должна жить, как остальные женщины". Людмила часами просиживала в парикмахерских, косметических кабинетах, ателье, неожиданно испытывала потребность куда-то ехать. Мы отправлялись на юг, а через неделю возвращались обратно. Людмиле быстро все надоедало, она начинала тосковать по сыну и бояться, что с ним в ее отсутствие что-то случится...
      Потом в супругу вселялся "бес общения". Каждый день ей хотелось бывать в гостях, знакомиться с самыми известными и талантливыми людьми, ходить в театры, на концерты, и все в таком плане. В эти дни она бывала очень оживленной, привлекательной...
      И вновь все кончалось. Притом довольно скверно. Людмила объявляла, что жить со мной больше не станет. Все "мои знаменитости" - лжецы и притворщики, они проявляют интерес не к ней, а ко мне, и ей это противно...
      Вслед за этим у Людмилы, как правило, наступала полоса меланхолии. Она целыми днями бродила по дому в халате, непричесанная. В квартире не убрано, на кухне гора немытой посуды. В такие дни я старался молчать и ограничивался тем, что смахивал с кухонного стола крошки, выносил мусор и меньше бывал дома...
      Наконец моя супруга "пробуждалась" и просила отвезти ее в какой-нибудь хороший ресторан. Мы садились в машину, ехали, выбирали в зале самый лучший стол, минут пять-десять улыбались друг другу, после чего она закатывала какой-либо скандал. Например, по поводу того, что официант не с той стороны положил ей вилку. При этом она громко выкрикивала одну и ту же фразу:
      - Вы сначала узнайте, с кем имеете дело!
      - Тише, - уговаривал я ее. - Успокойся. Ты меня позоришь!
      - Прекрасно! - восклицала она. - Значит, я тебя позорю? Очень хорошо! Ты всегда думал и думаешь только о себе. Всегда! Тебе наплевать, что всякий тип позорит твою жену!
      Она демонстративно поднималась из-за стола и уходила...
      Сейчас, оглядываясь на эти выверты, я думаю, что половину вины нужно взять на себя.
      После Пало-Альто я стал готовить себя к покорению нового рубежа - два метра двадцать семь сантиметров.
      Проанализировав все моменты, которые помогли мне установить рекорд в Америке, я выписал их на бумагу. Вот они. К высоте 226 я уже давно был подготовлен психологически. После зимних тренировок находился в хорошей спортивной форме. Сыграли роль ответственность и приподнятость самих соревнований: матч США - СССР. Стимулировало огромное количество зрителей. Помогла их доброжелательность. Заинтересованность прессы. Отличная погода. Прекрасный грунт (я всегда любил, чтобы трава была подрезана под корень). Наконец, я почти идеально овладел техникой.
      Но при такой выкладке обнаружились и мои слабости. Оказалось, что процентов на шестьдесят мой успех зависел от побочных факторов: погоды, прессы, количества публики, ее отношения ко мне, от грунта и значимости состязаний. А если всего этого не будет?
      Как-то Скачков спросил:
      - Побеждать, я смотрю, ты научился. А вот что делать, если в секторе не будет соперника?
      "Стоп! - сказал я себе. - Здесь и надо копать!"
      Вместе с тренером мы пришли к выводу, что тактика многих ведущих прыгунов в высоту преимущественно ложная. Именно эта лжетактика не давала и не дает им достичь максимальных результатов. В чем ее суть? Первое: выиграв соревнование, оставшись без соперника, спортсмен, как правило, прекращает борьбу. Одни оправдывают это тем, что берегут силы для следующих состязаний, другие не хотят испортить впечатление от собственной победы, третьи избегают поражения уже перед самой планкой. Это ошибка. Прерывая поединок, прыгун лишает себя прекрасной возможности "прощупать" неизведанную высоту в момент наивысшего подъема, эмоционального и физического. Кроме того, легкоатлет с каждым отказом от дальнейшего наступления на высоту все больше развивает в себе чувство боязни. Наконец, это попросту неспортивно.
      Со Скачковым мы решили избрать иную тактику: чтобы не зависеть от внешних факторов, нужно научиться соревноваться с планкой. Один на один. Достичь этого можно единственным путем - не отступать. На любом состязании, независимо от его масштаба, оставаться в секторе до последнего, пока не иссякнут все попытки.
      С таким настроем я начал штурм двух метров двадцати семи сантиметров.
      Четыре раза эта высота мне не покорялась. В конце летнего сезона я решил испытать себя снова. Соревнования были самые незначительные, погода стояла отвратительная, соответственно и грунт оставлял желать лучшего. Короче, я сознательно пошел на штурм рекорда именно в таких условиях - без побочных стимулирующих факторов.
      Как обычно, прыгать я начал с двух метров пяти сантиметров. 210, 215, 218 - все эти высоты я преодолел с первого раза. 221 - с третьей. Но именно в этом прыжке я поймал самый важный момент техники для каждого прыгуна: слитность быстрого разбега с отталкиванием!
      Со стороны этого никто не заметил, даже тренер. Я попросил установить сразу 2 метра 27 сантиметров. Стадион ахнул. Скачков (я увидел это краем глаза) осуждающе покачал головой.
      227 я взял сразу же. Никто в это не поверил. Судьи бросились проверять высоту. Но нет, все оказалось правильно. А я попросил поднять планку на два метра тридцать сантиметров.
      К сожалению, я был обречен. Во мне гудел предыдущий результат, и он не позволил установить новый. С высотой 230 я не справился. Но теперь я понимал: чтобы превысить собственный рекорд, нужны дополнительные резервы. Какие? Этого я пока не знал. Помог случай.
      На занятиях по патологии (я уже был студентом третьего курса) зашел разговор об атрофии от голода. Лектор рассказал о таком случае. Война, сорок первый год. Командиру взвода приказали пять дней удерживать участок лесной дороги. В ожидании помощи взвод оборонялся две недели и был уничтожен фашистами. Раненный в ногу, живым остался лишь командир. Плен, концентрационный лагерь, побег... Неудачно. Он попробовал бежать во второй раз - снова поймали. В третий раз его избили и пригрозили расстрелом. И все же он решился на четвертый побег. Удалось! К линии фронта командир пробирался около двадцати суток. Питался тем, что попадало под руку, - травой, корой, щавелем, кореньями. Когда он выбрался, приполз к своим, вес его составлял шестьдесят килограммов. А раньше, как у борца тяжелого веса, равнялся ста десяти.
      Лектор сообщил, что бывший командир взвода теперь наш декан Сергей Васильевич Латутин.
      Всех поразило: хмурый, прихрамывающий, ничем не примечательный человек - и вдруг такая сила духа.
      После этого я спросил себя: "А существует ли вообще предел человеческих возможностей?"
      На эту тему я принялся собирать литературу.
      В книге "Спорт за рубежом" я отыскал следующее.
      Тренер одной из иностранных команд легкоатлетов провел эксперимент на обычные приседания. Его воспитанники находились в подготовительном периоде и проделывали массу общеразвивающих упражнений.
      Суть эксперимента заключалась в психологическом воздействии.
      - Ты сейчас присел около семисот раз, - говорил тренер своему подопечному. - Отчего ты вдруг закончил приседания?
      Ученик отвечал:
      - Да просто не могу больше, и все.
      - Почему?
      - В ногах свинец, перед глазами круги. Чувствую, что, если еще раз присяду, умру...
      На протяжении двух недель тренер убеждал воспитанника, что человеческая мышца в принципе способна на неограниченную работу...
      Что "умру" - это от распаленного воображения. От него же и "свинец" и "круги" перед глазами...
      Что главное - преодолеть себя нужно только однажды, потом сразу станет легче...
      В результате после ряда подобных бесед занимающийся присел более 4800 раз! А закончил упражнения только потому, что пора было идти на работу...
      А вспомним о йогах. Они безболезненно переносили низкую и высокую температуру, на несколько часов прекращали дыхание, заживляли волевым воздействием раны, останавливали сердце. А древние японские врачи? Они рвали зубы у своих пациентов пальцами. Как им это удавалось? Они тренировались вбивали в щель доски клинышек и выдергивали его. На другой день забивали глубже и снова вытаскивали. И так на протяжении пяти-шести лет.
      Очень к месту оказался случай с девяностолетней женщиной. Она, еле поднимавшаяся по ступенькам лестницы на второй этаж, во время пожара выбросила в окно огромный сундук, в котором находилось все ее имущество.
      По привычке систематизировать я пришел к выводу, что при острой жизненной необходимости организм человека мобилизует дополнительные резервы.
      Истории с приседаниями и японскими врачами - это уже сознательное извлечение своих резервов.
      Йогов я классифицировать не смог - они больше всех имели представление о человеческих возможностях...
      Наконец, я заинтересовался такими личностями, как Михаил Куни и Вольф Мессинг. На своем веку они претерпели много ярлыков и наклеек - колдуны, обманщики, авантюристы и тому подобное. И только совсем недавно про них стали писать, что эти люди, оказывается, нормальные граждане. Просто один из них с детства наделен хорошей зрительной памятью, другой повышенной чувствительностью...
      В газетной статье, на которую я нечаянно наткнулся, Михаил Куни писал: "Свою способность я обнаружил совершенно случайно - сосед по парте рассыпал коробок спичек. Я раз взглянул на кучу и тотчас подсчитал - тридцать одна... Товарищ проверил - точно. Попробовали с другим количеством - снова правильно".
      Я подумал о том, что целым рядом природных способностей обладали или обладают сейчас многие люди. Но где они? Нам известны лишь единицы... Посещая выступления Куни и Мессинга, я поразился их предельной собранности, самодисциплине и целеустремленности. Один из них так и отмечал: "Во время представлений я как бы включаю в себе рубильник всех возможностей психики, воли, обостренной наблюдательности".
      Стало предельно ясно: лишь воля и огромный труд помогли этим "колдунам" добиться успехов на своем поприще.
      Сразу напрашивался вывод: значит, не безнадежен и я! Я еще ни разу не отодвигал в себе "психологический рубильник" до отказа. Да что до отказа даже наполовину! Я еще никогда не воспользовался такими рычагами человеческой души, как внушение или самовнушение. Между тем Куни, излечивший себя от серьезного недуга путем самовнушения, прямо подталкивал к этому: "Вспомните слова Гиппократа о том, что во врачевании немалую роль играет самовнушение. Позволю себе несколько изменить эту формулу: во врачевании самовнушение играет важнейшую роль".
      А я себе сказал: "В спорте - почти решающую!"
      Как-то я поймал себя на ощущении: только одно сознание, что ты не полностью выложился, что ты способен на большее, уже помогает. Преодоление своего психологического барьера. И вот итог: изнурительные тренировки на протяжении длительного времени - это одно, но, когда человек переступает максимальный рубеж своих физических возможностей, ему, чтобы двигаться дальше, надо тренировать душу, а проще - центральную нервную систему.
      Именно этим я и занялся. Конкретно это выглядело так. За неделю до состязаний значительно снижать нагрузку, а затем и вообще переставать прыгать через планку. Все эти дни пытаться внутренне растормозиться: играть в шахматы, ходить в кино, ездить на рыбалку, смотреть телевизор, читать. В общем, праздно проводить время. На такие понятия, как строжайший режим, не обращать внимания, придерживаться его как бы неосознанно, создавать себе впечатление, что поступаю я так только потому, что мне этого хочется. И наконец, предельно высыпаться, но при этом не отчаиваться, если последняя ночь окажется бессонной. Она ничего уже не решает - настоящая усталость накапливается постепенно.
      Весной в Лужниках предстоял традиционный матч США - СССР. За несколько дней до соревнований я решил проверить свои силы на стадионе ЦСКА. Нормально разбежался, оттолкнулся - результат 213. Я ничего не понял и расстроенный ушел с тренировки. Назавтра явился снова - опять 213. Тщательно проверил грунт, обнаружил небольшую впадину. Заровняв ее, поставил 220, побежал - и перелетел планку так легко, как если бы прыгал на Луне. Я тотчас отправился прочь от стадиона, чтобы с легким сердцем бездельничать все оставшееся время до поединка.
      Ник Джемс в состязаниях не участвовал: не мог оправиться после серьезной травмы. На матч явилось около ста тысяч зрителей, присутствовали члены правительства и американского посольства.
      Учитывая свою подготовленность, я почувствовал, что эти соревнования пройдут для меня как праздник. Так и случилось. Легко, без нервов, почти торжественно я неуклонно наращивал высоту. Каждый мой новый прыжок сопровождался аплодисментами. Затем под бурю восторгов пали и 228.
      Сейчас я думаю, что мой мировой рекорд так или иначе связан с всеобщим подъемом в стране. Печать в то время сообщала:
      "Коллектив Ленинградского Металлического завода имени XXII съезда КПСС успешно трудится над созданием уникальных гидротурбин для Красноярской ГЭС".
      "Воздушный лайнер Ту-114, названный Фиделем Кастро чудом техники, совершает беспосадочные трансатлантические полеты от Москвы до Гаваны за 14-15 часов".
      "Атомный ледокол "Ленин", взламывая двухметровый ледяной покров, бороздит северные воды".
      "Челябинский трубопрокатный завод в ответ на отказ Западной Германии поставлять Советскому Союзу трубы большого диаметра начал выпускать свои трубы такого же диаметра. На одной из них рабочие написали: "Ответ Аденауэру".
      "Вступил в строй крупнейший в мире газопровод Бухара - Урал протяженностью 2 тысячи километров".