На консилиуме присутствовали еще десять хирургов - его ученики. Они долго рассматривали, передавая друг другу, мои рентгеновские снимки, говорили, что здесь необходимо поставить какое-то кольцо, там под таким-то углом пропустить штыковую спицу. Я пытался понять смысл их разговоров. Меня раздражало собственное волнение. С какой стати? Сколько уже было подобных консилиумов? Все повторяется!
      Неожиданно Калинников обернулся ко мне:
      - Вы какой наркоз предпочитаете? Обычный или перетуральный? При перетуральном наркозе обездвиживается лишь нижняя половина тела. То есть во время операции вы пребываете в полном сознании, но боли не чувствуете. Вам, наверное, известно, что общий наркоз может отрицательно отразиться на сердце, на почках - у кого как. А перетуральный почти безвреден.
      - Погодите... - я не мог поверить. - Вы хотите сказать, что я смогу ходить, как прежде?
      - Конечно! Иначе бы мы вас не вызвали!
      Я пробормотал:
      - Извините... Я хотел лишь уточнить: я буду ходить без костылей?
      Врачи отозвались дружным хохотом. Калинников улыбнулся.
      - На абсолютно ровных ногах. Понимаете? Можете быть свободны.
      Я поднялся и поковылял из его кабинета на костылях.
      Меня (в который уже раз!) положили на операционный стол. В предоперационной уже бубнил голос Калинникова. Он вошел с ассистентами.
      - Ну, как себя чувствуете?
      Я ответил:
      - Как обычно.
      - Прекрасно!
      Он взял в руки дрель, напоминающую огромную бормашину, и нажал под столом педаль. Стальная спица закрутилась с бешеной скоростью и стала сверлить мою кость.
      - Ох-х!.. - захрипел я.
      - Вы чего кряхтите? Больно?
      - Нет. Представляю просто.
      - Ну, тогда поехали дальше!
      Спица выскочила с другой стороны кости. Через полчаса (после пяти проведенных спиц) я спросил:
      - Еще... долго?
      Калинников, уже весь потный, указывая на мою ногу, что-то возбужденно объяснял своим ученикам. Он вдруг наклонился ко мне.
      - А вы-то сами как хотите? Быстро или хорошо?
      - Хорошо, - отозвался я. - Быстро мне уже делали.
      Чтобы отвлечься от неприятных представлений, я стал наблюдать за Калинниковым. В его движениях не было никакого таинства. Он все делал обыкновенно, но с удовольствием - сразу бросалось в глаза, что он занимается любимым делом. Держался он без напряжения, словно присутствовал не на операции, а ходил по квартире в домашних тапочках. Он не стеснялся своей мимики: то хмурился, то улыбался, а иногда вдруг как ребенок откровенно хвалил себя:
      - Нет, ну какой я молодец все-таки! Так, так, - приговаривал он уже деловитей. - Эту гайку мы сюда, а эту... А куда же эту?.. Ага, есть! восклицал он. - Вот самое ее место! - И просил ассистента: - Сейчас держите крепче. Поехали, поехали... Опа! Готово! Теперь давайте ту штуковину!
      Когда на моей ноге наконец установили аппарат, Калинников отошел в сторонку и, прищурившись, склонил голову набок.
      - Монолит! - воскликнул он. - Правда?
      Я попытался улыбнуться.
      Он взялся за аппарат двумя руками, проверяя его на прочность, попробовал пошевелить всю систему. Ничто не сдвинулось, однако сердцевину моих костей пронзила щемящая боль. На сей раз я не охнул - стерпел.
      - Нет! - опять произнес Калинников. - Монолит! Езжайте в палату!
      И зашагал прочь из операционной.
      По пути меня завезли в рентгеновский кабинет, чтобы сделать снимок. Необходимо было проверить, точно ли стоят спицы в аппарате. Снимок показал, что все в порядке.
      Что сделал Калинников? Внизу большой берцовой кости, где не хватало трех с половиной сантиметров, он поставил отломки на постепенную компрессию. Под коленом он разрубил кость и, для того чтобы заполнить этот дефект, начал ее растягивать. По мере роста кости отломки в месте перелома сближались. "Удлиняли" меня посредством гаек в аппарате, простым поворотом ключа.
      Очень скоро, как и все больные в клинике Калинникова, я "удлинял" себя уже сам. Тем же ключом.
      Аппарат на своей ноге я поначалу воспринял как насилие над человеческой природой. Мне хотелось разорвать железную конструкцию и зашвырнуть ее подальше. Но надо было терпеть.
      В этот же день, к вечеру, Калинников заглянул ко мне в палату.
      - Лежите? Напрасно. Сейчас наши с канадцами играют. Посмотреть хотите?
      - Как?
      - А просто, - улыбнулся Калинников. - Берите костыли и шагайте в коридор! К телевизору.
      - Сам?
      - Конечно! Не на руках же вас понесут!
      - Да вы что, Степан Ильич?
      - Вставайте, вставайте! - Доктор достал из-под кровати мои костыли.
      Я сел на койке, опустил ногу с аппаратом вниз, встал на здоровую. Калинников сунул мне костыли под мышки.
      - От кого, кого, а от вас я такой нерешительности не ожидал! Ставьте вторую.
      Я оперся на костыли, чуть прикоснулся больной ногой к полу.
      - Теперь идите!
      Я совершил шаг... второй...
      - Смелее!
      Все равно было страшно. Но одновременно и стыдно - перед Калинниковым. Я пошагал.
      В этот день (еле приступая на ногу в аппарате) я прошел сто метров. Пятьдесят до телевизора и столько же обратно. И два с половиной часа смотрел хоккей.
      Через полмесяца я уже шагал не только по коридорам, но и вокруг больницы. Соответственно этому расширилась сфера моих представлений о клинике Калинникова.
      Она производила впечатление некой планеты, на которой живут люди с железными ногами и руками. Именно живут! Прежде всего, все они ходили. У больных были оживленные лица, они часто смеялись, шутили. Наконец, играли в волейбол! Если бы не аппараты на ногах и руках, никто бы не поверил, что многие из них страдали тяжелейшими недугами по пять, восемь, десять, а иногда и по двадцать лет!
      Неожиданно мне стали сниться такие сны. Будто я куда-то быстро (как раньше) иду или бегу. И от этого мне удивительно хорошо... И вдруг вспоминаю, что у меня сломана нога, и с ужасом застываю на месте!
      Калинников объяснил: подобные сны - первый предвестник намечающегося сращения костей...
      Снимок это показал тоже...
      Горком ВЛКСМ взял с меня обязательство: побывать на некоторых заводах, в совхозах, побеседовать с корреспондентами городской газеты. Через месяц (когда, наступая на две ноги, я мог пройти уже более километра) это стало возможным. Начинал я с рассказов о спорте, а заканчивал о методе доктора Калинникова.
      Один из местных журналистов посоветовал написать о нем статью "Глазами больного". Писать я никогда не пробовал. И вдруг меня осенила мысль: не глазами больного, а "устами самих больных и его сотрудников".
      На помощь пришел портативный магнитофон. Вот некоторые записи, которые я сделал.
      Профессор, заместитель по научной части, Красин:
      "Знакомые, друзья нередко спрашивают: "Почему ты, доктор наук, оставил в большом городе кафедру, потерял возможность иметь свою школу, учеников, диссертантов, быть автором, а не соавтором статей и приехал сюда?" Меня привлекло явление: Калинников! Если сейчас взять заслуги всех нынешних академиков от медицины - никого нельзя сравнить с Калинниковым. Он создал новое направление. И не только в травматологии - в биологии! Заслуги Калинникова трудно оценить в настоящий момент. Я полагаю, что в полной мере это произойдет несколько лет спустя. Бывают крупные ученые, но не врачи. А он и тот и другой. Калинников любит своих больных. Очень! Притом, не сюсюкая с ними, а деловито, по-настоящему".
      Интервью с больным Краевым:
      "Работал в шахте подрывником. Взрывом перебило обе ноги. Потом в областной больнице пять лет. У Калинникова я семь месяцев. Скоро выписываюсь. Видите, на двух аппаратах без ничего хожу!"
      Беседа с учеником Калинникова Полуяновым:
      "Знаете, есть анекдот. Ученый доказывал чиновнику необходимость внедрения своего изобретения в жизнь на протяжении ряда лет. Наконец добрался до самых верхов, оттуда чиновнику позвонили: "Внедрить!" Ученый сказал: "Ну и балда же я! Столько лет я доказывал вам пользу своего открытия, а все так просто решилось по телефону", - "Э, дорогой! - ответил чиновник. - Ошибаешься. Всякий телефонный звонок обязательно должен созреть!"
      Заведующий отделением Примак:
      "Я прибыл сюда из головного института. За пятнадцать лет работы в институте я с трудом получил одно авторское свидетельство. Здесь за три года два, а еще четыре уже отправлены, на них получена приоритетная справка. В клинике Калинникова прогрессивная проблематика. Отсюда - выше творческая активность, результативность и бесконечное множество научных задач и возможностей для их решения. Больные Калинникова боготворят. Вероятно, вы и сами это заметили... Не секрет, что многие хирурги славятся искусством проведения операций, но, увы, за пределы операционной интерес их зачастую не простирается. Больные из их поля зрения как бы исчезают... Большая заслуга Калинникова в том, что само наложение аппарата - для него лишь начальный этап лечения. Главное его внимание сосредоточено на последующем ведении больных. Именно возможность коррекции, возможность ежедневного клинического или иного контроля за ведением больных и дает блестящие результаты лечения. Это вносит элемент гарантии. Аппарат так устроен, что любая кость в нем непременно срастается. Даже если кто-либо из новых учеников Степана Ильича по неопытности или халатности неточно составил костные обломки. Это сразу исправляется путем коррекции в том же аппарате. Гораздо сложнее дело обстоит с так называемыми "застаревшими" пациентами. Эти люди, прежде чем поступить к нам, на протяжении десяти, а иногда и более лет, перенесли по нескольку тяжелых операций. Все процессы в их организме заметно ослаблены, и особенно костная регенерация. По этой причине подобные больные лечатся у нас иногда вдвое дольше наших же обычных сроков. Встречаются моменты индивидуальных отклонений - у одного человека за один и тот же промежуток времени кость наращивается активнее, у другого медленнее. Частичные неудачи случаются еще и тогда, когда мы сталкиваемся с так называемыми "белыми пятнами". Так в свое время происходило с удалением ложных суставов, пока Калинников не отыскал единственно верное решение этой проблемы. А вообще, если вы хотите составить об этом человеке полное представление, советую понаблюдать за ним: посидеть на хирургических советах, побывать на операциях. Лучше раз увидеть, чем сто раз услышать".
      Совет пришелся мне по душе. Но сам Калинников сказал:
      - Понимаете... Оно, конечно, приятно, когда о тебе пишут, но... Боком мне это все выходит.
      Я сказал, что писать собираюсь вовсе не о нем, а о его методе. Перед этим он устоять не мог.
      Мне выдали белый халат, шапочку, на другое утро я уже присутствовал на одном из очередных хирургических советов.
      Помимо Калинникова, в кабинете находилось около двадцати врачей. Сам он сидел за столом, чертил что-то на бумаге. Я устроился в самом дальнем углу.
      Вошел очередной пациент. Это была девушка лет семнадцати. Ростом она была ниже дверной ручки. Опершись очень короткими руками о кушетку, она сразу взобралась на нее, опустила глаза. У нее было миловидное лицо, абсолютно нормальный торс, но ноги не доставали до пола.
      В кабинете воцарилась тишина.
      Я подумал: "Боже, за что ты так наказываешь людей?"
      Не вставая из-за стола, Калинников мягко спросил девушку:
      - Что вы просите?
      Чуть слышно она произнесла:
      - Ноги.
      Врач попросил:
      - Если нетрудно... пройдитесь, пожалуйста.
      Пациентка соскочила с кушетки, несколько раз прошагала туда, обратно по кабинету, выжидающе остановилась. Калинников долго глядел в стол, не двигался. Наконец проговорил:
      - В принципе, мы вам и руки удлинить можем.
      Девушка молчала. За нее говорило, нет, кричало ее несчастье.
      - Ну ладно, - опять мягко произнес доктор. - Можете пока идти.
      - Спасибо, - сказала она тихо.
      Девушка вышла. Калинников спросил:
      - Что будем делать?
      Врачи не отвечали.
      - Если ее в живую очередь поставить - сколько ждать?
      Красин полез в папку, что лежала у него на коленях.
      - По этим больным... по этим больным... через девять лет!
      - А она кто?
      - Год назад окончила школу. Хочет поступать в институт, но стесняется.
      Доктор вновь раздумчиво покивал головой.
      Ассистент добавил:
      - Учится хорошо. На пятерки.
      - Такие все хорошо учатся, - хмуро отозвался Калинников. - У них время на игры не уходит.
      Полуянов (первый помощник Калинникова) предложил:
      - А что, если их тематическими сделать?
      - Так, - сразу подытожил шеф, - есть предложение сделать таких больных для нашего филиала тематическими. Еще какие мысли?
      По-прежнему все молчали. Полуянов опять проговорил:
      - Несчастные люди, Степан Ильич...
      - Ну, думайте, думайте! - поторопил остальных Калинников.
      Красик помялся:
      - Как человек, я не возражаю. Но как заместитель по науке, полагаю, что нам еще рановато. Физически не потянем. Вот когда у нас будет институт, а не филиал... Как-никак, в два раза больше коек будет.
      - Есть второе предложение: решать, когда из филиала мы превратимся в институт. Еще что?
      Совет безмолвствовал. Калинников подытожил:
      - Если больше ничего нет - голосуем. Кто за то, чтобы подобных больных сделать тематическими?
      И первым поднял руку.
      За проголосовали все, в том числе и Красик. Калинников, поинтересовался:
      - А вы-то что? У вас же другое предложение.
      Красик улыбнулся.
      - А зачем же отрываться от коллектива?
      Все рассмеялись, в том числе и Калинников. По характеру смеха я понял, что Красина врачи любили, но, видимо, постоянно над ним подшучивали.
      Следующим на совете предстал огромный мужчина с носом, похожим на крюк. Полуголый, весь в наколках, он почему-то сразу встал по стойке "смирно" и, не переставая улыбаться во всю ширь необъятного лица, начал слушать свою характеристику, которую зачитывал ассистент:
      - Юрасов Аркадий. В результате выстрела соседа образовалась сильная деформация левого плеча с несколькими переломами. До нас лечился восемь лет, перенес шесть операций. Здесь три с половиной месяца. После наложения аппарата Калинникова функция плеча была восстановлена.
      - Посмотрите, интересно!
      Калинников через врачей передал мне фотографию.
      Я увидел: левое плечо этого пациента походило на гофрированную трубку от пылесоса.
      - А теперь видите какой бодряк!
      Бывший больной улыбнулся еще шире. Рука у него была абсолютно прямой, только вся в шрамах - от перенесенных операций.
      Я спросил:
      - А поднять он ее может?
      Мужчина гаркнул:
      - Так точно, товарищ проверяющий!
      И, как на зарядке, воздел ее кверху. Все захохотали. Калинников, улыбаясь, сказал:
      - А во сколько такой бодряк государству обошелся - знаете?
      - Тыщ сто будет! - тотчас выпалил бывший больной.
      - Ну, это вы, пожалуй, загнули, - не согласился он.
      Аркадий Юрасов пояснил:
      - Так я ж еще в старых деньгах!
      Врачи снова покатились со смеху.
      Калинников поинтересовался:
      - Вы какую зарплату получали?
      - Двести пятьдесят.
      - И, значит, пока все восемь лет лечились, по инвалидности вам платили?
      - А. как же! - улыбнулся бодряк. - Как-никак в Советской стране живем!
      Калинников предложил:
      - Давайте подсчитаем. Сорок процентов - сто рублей. Умножим на восемь лет, да еще на двенадцать месяцев. Плюс медикаменты, инвентарь... зарплата врачей, медсестер, деленные на каждого больного... - Он на несколько секунд прикрыл веки. - Стоимость обучения нового квалифицированного рабочего на ваше место... стоимость аппарата, питания... - Открыл глаза и подытожил: - Тысяч двадцать с лишним получается. В новых!
      Ко мне обернулся Красик и негромко сказал:
      - А у нас он обошелся всего в 1020 рублей.
      - Ну, все! - проговорил Калинников. - Можете быть свободны.
      - Товарищ профессор, разрешите вернуться на трудовую вахту?
      В тон ему Калинников ответил:
      - Разрешаю!
      Юрасов развернулся и, чеканя шаг, двинулся к выходу.
      Очередной ассистент начал:
      - Представляется Кропотова...
      - Стоп! - сказал Калинников. - Вы что, русского языка не понимаете? Я же предупредил: эту Кропотову обсуждать на хирургическом совете нельзя.
      Ассистент обернулся на Полуянова. Тот произнес:
      - Но ведь мы ее уже обследовали, Степан Ильич.
      - Нет! - прикрыв веки, Калинников упрямо замотал головой. - Она что? Уже закончила свое лечение в этом... в Челябинске?
      - Нет, - спокойно отозвался Красик. И поправил: - В Тамбове.
      - Так какое мы имеем право направлять свое заключение в Челябинск?
      Заместитель по науке рассудительно ответил:
      - Но нам никто не может запретить его направить. - И снова поправил: - В Тамбов.
      - Нет! - в третий раз произнес Калинников.
      Один из врачей, Хрумин, поддержал шефа:
      - Степан Ильич правильно говорит. Мы не имеем на это морального права. Это неэтично.
      - Минутку, минутку! - поднялся Красик. - Вот я, на минуточку закрыв глаза, сейчас очень четко представляю себя в роли этой больной из Челябинска.
      - Тамбова, - поправил Калинников.
      - Ну да, - согласился Красик. - И что же получается? Я, эта больная, лечась уже третий год, перенесла две операции, толку никакого, я, естественно, начинаю сомневаться: а правильно ли меня лечат? - Красик неожиданно обратился ко мне: - Вам это лучше известно. Скажите, верно я говорю?
      Я кивнул.
      - Дальше, - продолжал он. - Я, эта больная, приезжаю сюда, прошу, чтобы меня обследовали и дали заключение. Мне говорят: лечат вас неправильно, но подобного заключения мы вам дать не можем. Это, видите ли, неэтично! Так какое мне дело... - вдруг впервые повысил он голос, - какое мне дело до всей этой вашей этики? Зачем я сюда приехал?
      - Приехала, - уточнил Калинников.
      - Да, приехала, - поправился Красик. - Чтобы меня по-прежнему калечили?
      Калинников посоветовал:
      - А теперь так же, на минуточку закрыв глаза, представьте себя травматологом из этого... - он обернулся к ассистенту: - Откуда она на самом деле?
      Тот спокойно ответил:
      - Из Караганды.
      Заместитель по науке сразу согласился:
      - Пожалуйста! - И прикрыл веки.
      - И что? - спросил Калинников.
      Не открывая глаз, Красик ответил:
      - Пока ничего такого не вижу!
      Хирурги дружно захохотали.
      - А должны увидеть... - Калинников не засмеялся, - что после нашего заключения он может обидеться и вообще отказаться лечить эту больную...
      - Ну и что? - проговорил Полуянов. - Это, по крайней мере, лучше, чем уродовать ее дальше.
      - ...или направит ее к нам, - не обратив внимания на его реплику, продолжал Калинников, - где ей придется ждать несколько лет. Вы меня поняли?
      Он посмотрел на Красика и Полуянова.
      - Степан Ильич абсолютно прав! - произнес Хрумин.
      Калинников добавил:
      - Потом, мы не Москва, чтобы давать указания.
      - А что я вам все время говорю? - сразу взвелся Красик. - Институт надо строить в Москве, а не здесь! А вы не слушаете! Поэтому мы всегда будем наталкиваться на нашу пе-риферийность!
      Калинников раздраженно ответил:
      - В Москве мы только тем и будем заниматься, что постоянно улаживать чересчур сложные отношения столичных травматологов к нашему методу. Вам ясно?
      - Почти, - откликнулся Красин. - Но что все-таки с этой Кропотовой?
      - Ничего! - резко отозвался шеф. - Пусть войдет! Но запомните: в первый и последний раз!
      Тот улыбнулся и заверил:
      - В самый последний, Степан Ильич!
      Ассистент направился за больной.
      - Погодите! - остановил его Калинников. Он повернулся ко мне. - Извините, женщине предстоит раздеться, а вы все-таки не врач. Потом, пора отдыхать.
      Я послушно покинул кабинет.
      Вернувшись в палату, я лег на койку, надолго прикрыл глаза. Передо мной заново прошла череда тех больных, которых я увидел на хирургическом совете. Подумалось: "Неужели так можно любить людей, как этот врач? Безответно. Если честно, то людей я научился только побеждать. Видимо, поэтому я такой и маленький в сравнении с этим человеком".
      Странно, но от этой мысли мне стало легче. Я словно умыл душу.
      На другой день я надел бахилы (одну поверх аппарата), повязал до глаз марлевую повязку. Присев на край подоконника предоперационной, опять стал наблюдать за Калинниковым.
      Он готовился к очередной операции. В брюках, колпаке, тоже в бахилах, в какой-то детской распашонке и с большими черными усами, доктор выглядел очень смешно. Неподвижно склонившись над тазом, он смачивал руки в каком-то растворе. Позади застыла медсестра. Она держала наготове стерильный халат. Не оборачиваясь, Калинников вдруг спросил ее:
      - Холодильник купили?
      - Ага, - улыбнулась девушка.
      - Сколько стоит?
      - Двести восемьдесят.
      - "Юрюзань"?
      - Ага!
      - Не вздрагивает?
      - Нет, у меня нет.
      - А жене вот не повезло.
      Калинников выпрямился, протянул сестре руки, чтобы она надела рукава халата. Она ловко это исполнила, за спиной завязала тесемочки. Доктор широко растопырил толстые сильные пальцы, давая им высохнуть. Девушка тем временем нацелила ему на лицо марлю. Калинников согнул локти, по-прежнему с растопыренными пальцами направился в операционную.
      Обвиснув подмышками на костылях, я поместился в дальнем углу операционной. На столе лежали одни ноги. Голова и грудь девочки (я знал, что ей четырнадцать лет, что у нее врожденный вывих тазобедренного сустава) были отгорожены занавеской. За пологом трое анестезиологов молча совершали свое дело. В операционной стояла тишина, слышалось дыхание больной - ровное, спокойное. Она спала. Калинников остановился, некоторое время рассеянно смотрел на ее ногу. Рядом все та же медсестра держала наготове теперь уже резиновые перчатки. Доктор быстро надел их, высвободил из-под марли свой крупный нос, чуть попружинил на носках и как-то неуловимо переменился. Движения его стали чуть небрежными, но одновременно очень точными, артистичными.
      - Снимок где?
      - Сзади вас, - ответил ему Полуянов.
      Он ассистировал и стоял с противоположной стороны стола. У железного столика замерла операционная сестра - она приготовилась подавать инструменты.
      Калинников коротко глянул на рентгеновский снимок, что висел позади него на прищепке, на бедро девочки, опять на снимок и, присев на круглый железный стул, сказал:
      - Поехали.
      Операционная сестра сразу подала ему скальпель, я воздел глаза к потолку. Через секунду донеслось:
      - Ты тяни, но не так же! Промакнуть!
      Я посмотрел на стол. Операционная сестра вставила в длинные ножницы кусок ваты, подала Калинникову. Он сунул ее куда-то вглубь, вернул обратно. Вата была красной. Операционная сестра разжала ножницы, сбросила вату в таз, тут же вставила свежую.
      - Промакнуть! - опять произнес доктор.
      - Молодец! - вдруг за что-то похвалил он Полуянова. - Все-таки иногда кое-что соображаешь!
      Торчащий из-под марли нос, глаза, лоб Калинникова как-то подобрели.
      Я снова поймал себя на том же ощущении, что и во время своей операции он какой-то домашний и сидит сейчас не на железном стуле, а в собственной квартире на диване.
      - Долото! Не это, чёрное.
      Полуянову он сказал:
      - Пошире, пошире... И не наваливайся, как медведь!
      Он быстро сунул долото внутрь ноги (вероятно, в разрез) и, буквально выхватив, у помощницы молоток, стал сильно, коротко ударять по долоту.
      - Опа! Опа! Опа! Фух, надо же какая крепкая! Где все-таки черное долото?
      Операционная сестра молчала.
      - Промакнуть!
      В третий раз Калинников обернулся на рентгеновский снимок, затем сам протянул руку и взял молоток потяжелее. Секунду подумав, спокойно тюкнул им два раза.
      - Порядок.
      Как я догадался, девочке разрубили бедренную кость.
      - Вот, идите сюда! - вдруг позвал меня Калинников. - Посмотрите, какую мы дырочку маленькую делаем.
      Не решившись подойти к столу, я смущенно попросил:
      - Я потом... можно?
      - А, ну да, ну да! - понимающе улыбнулся доктор. Полуянову он сказал: Приводи теперь.
      Тот стал осторожно соединять больную ногу со здоровой.
      - Стоп! Давай вниз! - Калинников поднялся и вместе с ним стал давить на бедро девочки. - Давай, давай... Эха! Еще, еще... Эха! Погоди, надо поправить, а то она у нас упадет.
      Я наконец рискнул приблизиться. Операционная сестра строго произнесла:
      - Вы мне с этой стороны не ходите!
      Я обошел ее на своих костылях, заглянул за занавеску. Девочка была бледна, но дышала по-прежнему ровно, будто с ней ничего не происходило.
      Калинников и Полуянов продолжали возиться с ногой.
      - Так, так, так... Еще чуть-чуть... - кряхтел шеф.
      - Опа! - выдохнул ученик.
      - Ничего не "опа"! - отозвался Калинников. Оба уже вспотели. - Все равно сейчас она у нас, родимая, встанет. Никуда не денется... Опа! Опять, черт, нет! Все, - вдруг очень спокойно произнес он. - Готовьте аппарат, я пока зашью.
      Аппарат устанавливали примерно час. Как и мне, девочке пронзили кость спицами, скрепили их кольцами и стержнями.
      Наконец Калинников опустился на стул, чуть ли не театрально сложил на груди руки и придирчиво поглядел на свою работу. Потом сказал:
      - Еще одну спицу надо!
      - Как же? - произнес Полуянов. - Уже все... Поставили!
      - Ничего не все. Угольничек приспособим. Есть угольничек?
      - Сейчас принесу, - сказала сестра.
      Я уже пообвыкся, стоял рядом.
      - Я вам дырочку хотел показать... Теперь только шов. Видите, какой маленький? А при таких операциях все бедро вот так - треугольником разрезают. Чтобы видеть, где кость перерубить.
      - А вы как же?
      - Наловчился! Потом снимок есть. Косметично очень - правда?
      Этот удивительный человек только что подправил саму природу. Она родила девочку уродом, он сделал ее нормальной. Если вдуматься - произошло чудо! Калинников совершил его так естественно, основательно и просто, как будто смастерил табуретку.
      Операционная сестра принесла угольник.
      Он прошел к столику с инструментами, положил железку на край и сильными, точными ударами молотка чуть подогнул ее. Примерив угольник к аппарату, доктор вновь отошел, застучал по нему еще сильнее. Подняв ко мне глаза, он улыбнулся:
      - Недаром же меня слесарем обзывали! Верно?
      Угольник наконец подошел. Полуянову Калинников сказал:
      - Давай спицу.
      Он наставил острие спицы на определенное место ноги, нажал под столом педаль. Спица легко прошила бедро, показалась с другой стороны. Калинников отломил лишний отрезок кусачками, скрепил спицу железным угольником с аппаратом, закрутил гайками.
      Анестезиолог спросила:
      - Будить можно?
      - Давайте, давайте, - согласился Калинников.
      Он двумя руками пошевелил аппарат на ноге девочки.
      Я поинтересовался:
      - Монолит?
      - Точно! - засмеялся он. - Смотрите, запомнили!
      Полуянову он сказал:
      - Давай ноги проверим.
      Шеф и ученик свели ноги больной вместе.
      - Ага! - воскликнул Калинников. - Теперь даже на сантиметр длиннее здоровой! Ну, это ничего, это даже хорошо... Стопчется.
      Он свернул голову набок и как бы полюбовался конструкцией.
      - Ой... - тихо донеслось из-за занавески. - Ой... ой, больно...
      Калинников улыбнулся:
      - Проснулась, спящая красавица... Ничего, ничего, зато посмотри, какие у тебя ноги теперь ровные!
      - Ой... - продолжала стонать девочка.
      - Будешь стонать, - строго произнес доктор, - все обратно сделаю!
      Она сразу затихла.
      - Ага, - сказал он, - значит, не так уж и больно! А ты посмотри, посмотри! - Калинников отдернул занавеску. - Не нога теперь, а красавица! Приподнимите ее немного.
      Девочку приподняли за плечи, она тотчас отыскала глазами свои ноги.
      - Ой, это правда, Степан Ильич? Неужели это правда?
      - Правда, правда, - сказал Калинников. - Правдивей не бывает!
      И пошел из операционной.
      Глядя на свои ровные ноги, девочка заплакала.
      С каждым днём я все больше прикипал душой к своему доктору. "А ведь он меня уже наполовину вылечил! Хотя бы тем, что я к нему привязался. По-человечески... Со мной такого еще не случалось".
      Ученики и соратники уважали Калинникова, преклонялись перед ним, но это не мешало им показывать зубы, когда того требовали обстоятельства. Их любовь не была слепой. Я открыл это, когда попал на партсобрание.
      Полуянов был парторгом, он и открыл его.
      - На повестке, по сути, один вопрос: уход нашего директора в творческий отпуск для написания большой капитальной монографии. Степан Ильич уже неоднократно отказывался от отпуска, объясняя это тем, что у него много больных. Давайте без протокола и голосований... Кто что по этому поводу думает - высказывайтесь!
      Сам Калинников находился за столом, опять что-то чертил на бумаге. (Как позже выяснилось, он все время обмозговывал новую конструкцию аппарата.)
      В кабинете повисла тишина, выступать никто не изъявлял желания.
      - Ну тогда я! - снова поднялся Полуянов. - Первое: мы уже давно привыкли, что Степан Ильич занимается буквально всем. Что ему положено и не положено, что обязаны делать за него другие.
      - Например? - не отрываясь от чертежа, спросил Калинников.
      - Примеров много. Вот! - Он указал на Красина. - Вы, например, полностью подменяете работу зама по научной части.
      Красик робко кивнул.
      - Конкретней, - произнес Калинников. По всему было заметно, что этот разговор ему неприятен.
      - Да во всем! - вдруг встал сам Красик. - Вы даже мою переписку с другими институтами проверяете!