Прикид

Частенько забегал Рик, и тоже не с пустыми руками. Он приносил колечки, брелоки, наручные часы, шелковые шарфики. Скорее то были не подарки, а экспонаты, предоставленные для временного пользования, потому как вскоре все эти вещи столь же таинственным образом исчезали. Гейл даже завела специальный ящик для этих подношений, где они хранились словно в сейфе, как бы в благодарность за те многочисленные услуги, что оказывал нам Рик. Оставалось лишь надеяться, что она отдает себе отчет в поступках, и я снова делала вид, что ничего не замечаю.

Самым экзотичным нашим посетителем был Данте Горовиц – довольно странное имя для мужчины и уж совсем неподходящее для модельера. Впрочем, оно было столь же невероятным, сколь и его творения. Итальянец по матери, полурусский-полуеврей по отцу, с лицом Ивана Грозного, Данте был знаменитостью в мире самой современной моды. Об этом с благоговением и даже с каким-то трепетом (абсолютно для нее не характерным) сообщила мне Гейл. По большей части клиентуру его составляли поп-певцы и рок-звезды. Изредка среди этого созвездия вдруг начинала мерцать какая-нибудь голливудская звезда первой величины. По словам Гейл, весь этот народец объединяло стремление непременно попасть в объективы теле– и видеокамер, и Данте их в этом никогда не подводил.

Впрочем, иногда Данте заходит слишком далеко: вакханалия обуревавших его идей создавала творения, которые отказывались носить даже самые смелые его заказчики. И вот тут на помощь приходили мы: у Гейл всегда имелось несколько клиентов, готовых напялить на себя что угодно.

Первое появление Данте в «Прикиде» состоялось примерно через месяц после открытия. Он ворвался в дверь, удостоил Гейл царственным кивком, затем развернулся и вышел. Он всегда так делает, объяснила Гейл, подобное поведение означает, что он намерен вернуться. Чтоб все заранее затаили дыхание, словно при поднятии занавеса на сцене.

И на следующий день он действительно вернулся. Оставил шофера дожидаться в «ламборгини» и вплыл в лавку, держа в руках огромный сверток, завязанный так изящно и нарядно, словно там находилось свадебное платье самой королевы.

Гейл не было, она пошла перекусить. В магазине было пусто, одна я. Данте сверкнул огненными очами и повелительным взмахом руки велел мне открыть сверток. В свертке оказались три платья, завернутые в папиросную бумагу. Я с невероятной осторожностью разворачивала их. Он продолжал сверлить меня взором, издавая какие-то непонятные горловые звуки. Затем я выложила платья на прилавок. Каждое было легче паутинки да и внешне напоминало паутинку – тончайший прозрачный шелк.

– Нравится? – с вызовом спросил он. – Тогда примерьте одно. Вот это.

И он приподнял самое паутинистое из трех – эдакое облачко серого тумана, повисшее в воздухе над его рукой. Я тихо ахнула и пробормотала нечто на тему того, что сейчас пойду в примерочную. Данте раздраженно прищелкнул пальцами.

– Надевайте! Здесь никого нет!

(Кроме него, разумеется.) – Быстрее! Хочу посмотреть!

(Посмотреть что? Меня, по всей очевидности?)

Но я повиновалась. Повернулась к нему спиной и, стараясь действовать как можно хладнокровнее, расстегнула молнию на платье. Затем взяла туманное облачко стоимостью в тысячу фунтов и накинула на голову и плечи. Но в нем не осталась. Наряд был не только прозрачен, он оказался без верха. Я возблагодарила Господа за то, что Он надоумил меня утром надеть бюстгальтер.

Но Данте не разделял моего мнения:

– Что за глупость! Снимайте сейчас же!

Я снова тихо ахнула и подумала: ладно. В конце концов я не дочь сельского викария и от меня не убудет. Но наверное, даже Кэролайн никогда не просили раздеваться догола самые знаменитые модельеры, тем более – в магазине. Помявшись еще немного, я расстегнула бюстгальтер, и он упал на пол.

И в эту секунду вошел Джош.

Бывали у меня в жизни моменты, когда я отдала бы все на свете, лишь бы время можно было повернуть назад и пойти другой дорожкой. Это оказался как раз тот самый случай. Я так и остолбенела. Закрыла глаза – всего на несколько секунд, – а когда открыла, Джоша уже не было.

– Да! – воскликнул Данте, приглаживая когтистыми пальцами гриву волос. – Я был прав. А Мадонна – нет! – И лед тут же растаял. – Вам страшно идет, – сказал он. – Особенно с такой прекрасной кожей, как ваша. Вы должны отложить его себе.

О да, конечно, как же, подумала я. Только этого мне в жизни и не хватает – паутинки без верха. В самый раз для незатейливых вечеринок, на которые приглашают соседей. Или для обедов, когда приходит мать Ральфа; или же для прогулок по парку; или для родительского собрания в школе у Рейчел, а может, даже и для крестин. Изумительно! О, мистер Горовиц, как же я раньше без вас обходилась?

– Тогда я просто дарю его вам, – сказал он.

Прикрывая груди ладонями, я смущенно улыбнулась и поблагодарила его. Потом поблагодарила еще раз – просто не знала, что сказать. В ответ на это он снова невнятно хмыкнул, взглянул на часы, скроил трагическую гримасу и вышел, оставив меня полуодетой в серый туман и со звоном в голове и ушах.

«Ламборгини» с ревом укатил прочь. Я схватила свою одежду и бросилась в примерочную. Через секунду паутинка стоимостью в тысячу фунтов оказалась на полу.

Гейл все еще обедала. В магазине – ни души. Что ж, очень на руку. Меня так и подмывало позвонить Джошу. Я нашла в книге номер и уже положила руку на трубку. Стоит ли?.. Ведь мы ни разу не виделись со дня открытия, а было это месяц назад. И что, черт возьми, я ему скажу? Есть несколько вариантов.

(Тон номер один. Небрежный светский: «Извините, что так получилось. Я как раз решала, может ли нам подойти это платье».)

(Номер два. Драматичный: «Джош, это просто ужасно! Я была в растерянности, просто не знаю, что теперь делать! Надеюсь, вы не подумали, что…»)

(Номер три. Прохладно-отстраненный: «Ну вот, прошлый раз вы видели мой бюстгальтер, теперь увидели меня без него».)

(И, наконец, четвертое. Сама искренность: «Ну что, по-вашему, я должна теперь говорить? Пожалуйста, очень прошу, пригласите меня на ленч или куда-нибудь еще… куда угодно!»)

Затем я постепенно начала обретать утерянное было достоинство. И поняла, что ничего этого делать не надо. И тут как раз вернулась Гейл, а через минуту зашла покупательница. Идти обедать мне не хотелось. И я осталась и помогла Гейл показывать костюмы – от Жозефа, от Кэролайн Чарлз и Джин Мюр. В каждом из них женщина выглядела бы просто ужасно, однако она сгребла их все и понесла вниз, в примерочную. Я же устало опустилась в кресло.

– Что случилось, дорогая? – спросила Гейл. – Неприятности?

– Нет, – ответила я. – Просто одно недоразумение…

И я показала ей три наряда, оставленные Данте Горовицем. Гейл брала одно платье за другим и скептически хмыкала.

– Знаешь, не составляет труда представить клиентку, которая бы не бросилась покупать их, – заметила она. – Весь вопрос в том, кто бросится… Может, принцесса Мишель?.. О нет, не думаю, вряд ли… Джанет Стрит-Портер? Возможно… – Гейл снова хмыкнула и откинула волосы со лба. – А вообще-то, Анжела, на тебе они будут смотреться просто шикарно! Примерь хотя бы одно!

Я уставилась на нее широко раскрытыми глазами.

– Уже примерила… – пробормотала я. Гейл было трудно пронять, но на этот раз…

– Ты… что?

Я поведала ей о маленькой интимной сценке с Данте, и тут уже Гейл вытаращила глаза.

– Мало того, он мне его подарил. Вот это.

И я подняла серую паутинку.

Гейл переводила взгляд с платья на меня.

– Святая Дева Мария! – воскликнула она. – Он тебе подарил! Этот старый педик!

Тут уж настал мой черед изумляться.

– Педик? – переспросила я. – Так ты хочешь сказать…

Гейл расхохоталась:

– Данте Горовиц! Да кто ж этого не знает! – На губах ее играла ехидная усмешка. – Можешь не обольщаться, дорогая, твои сиськи интересуют его не больше, чем две репки на грядке. Нет, я вовсе не хочу тебя обидеть, но именно так обстоят дела. Так что беспокоиться не о чем. Совершенно не о чем.

О Джоше я умолчала. О Джоше, глаза которого говорили, что он созерцает нечто более привлекательное, чем две репки на грядке.

Я выписывала квитанции, когда он вошел. Гейл была внизу, в примерочной, с покупательницей.

– Наконец-то удалось застать вас одну, – сказал он. – Причем вроде бы в полной целости и сохранности.

Уголки его губ кривились в насмешливой улыбке. Я запомнила эту улыбку еще с того, первого дня. Лицо загорелое, обветренное. На нем были джинсы и рубашка с расстегнутым воротом – и выглядела одежда так, словно он совершил в ней кругосветное путешествие и она стала как бы частью его самого.

– Вы были в отъезде, – заметила я, изо всех сил стараясь, чтобы это прозвучало без подтекста: «Как же я рада, что вы наконец вернулись!» – Где именно?

– В Анголе, – ответил он таким тоном, словно речь шла о Маргите 27. И скорчил гримасу. – Не рекомендую. Правда, там чуть получше, чем в Сомали, но все равно… Ну а вы где были?

Ладно, подумала я, включаясь в игру, и ответила:

– На Пимлико-сквер.

Уголки губ снова дрогнули, он рассмеялся:

– Весьма экзотический уголок! Чего тут только не увидишь!

Интересно, подумала я, старается ли он нарочно меня смутить или же намекает, что зашел не просто поболтать.

Он согласился выпить кофе, и пока я его готовила, бродил по залу, разглядывая развешенную одежду и изредка – меня. И снова я заметила длинный шрам в нижней части шеи – он белел на фоне загорелой кожи. И еще заметила, каким мускулистым и поджарым было его тело, которое он словно выставлял напоказ. До чего же самоуверенный и самовлюбленный тип, черт бы его побрал! И чувствует себя как рыба в воде, говорит мало, зато позволяет каждой черточке лица говорить за себя. А походка гордая и вкрадчивая, точь-в-точь Как у пантеры.

Я проклинала его, потому что он мне страшно нравился, Джош принял у меня чашку кофе и присел на край стола. Глаза замечали и словно впитывали все: счета и квитанции, которые я выписывала, содержимое моей сумочки, жакет, накинутый на спинку стула, памятку, которую я настрочила с утра, чтобы не забыть, что надо купить в супермаркете по дороге домой. Меня словно по косточкам разбирали.

Он выпил кофе и протянул мне пустую чашку.

– Как насчет того, чтоб поснимать вас? – спросил он. И, заметив на моем лице удивление, с улыбкой добавил: – Помните, я еще тогда просил, в прошлый раз?

Меня удивило то, что он помнит. Я буркнула нечто неопределенное, кажется «О да!», и принялась с особым усердием отмывать чашку.

– У меня идея, – сказал он. – Хотелось бы обсудить ее с вами.

Будь я до конца искренней, то ответила бы: «Ой, я вас умоляю, Джош Келвин, мне последний месяц то и дело лезут в голову разные идеи! И если они схожи с вашими, то плохи мои дела!»

Но вместо этого я лишь небрежно бросила:

– Вот как?

Наверное, ответ разочаровал его. Он поднялся и двинулся к двери, все с той же ленивой, неторопливой грацией пантеры. А потом вдруг остановился.

– Может… заглянете выпить… перед уходом домой?

Скорость, с какой я порой соображаю, приводит меня просто в изумление. В считанные доли секунды я решила, что вечером Рейчел захочет поужинать едой, взятой в кафе на вынос. И Ральф, по всей вероятности, тоже. И я уже было собралась ответить: «О да, с огромным удовольствием», как вдруг из-за спины донесся голос Гейл:

– Никак, здесь приглашают выпить? Что ж, я не против.

Я была готова испепелить ее взглядом, но было уже поздно.

– Ну конечно, заходите, – вежливо произнес Джош. – Дверь мою вы знаете, только позвоните, и все.

Наверняка раздражение, кипевшее во мне, все же не укрылось от проницательного взора Гейл. Может, она сделала это нарочно? – размышляла я. Решила доказать, что и постаревших женщин забывать не следует? Не знаю. К счастью, обе мы были слишком заняты, чтобы обсуждать эту тему. Даже в половине шестого вечера в магазине еще торчали три покупательницы. Наконец без десяти шесть последняя из них удалилась, осыпаемая комплиментами Гейл.

– Знаешь, дорогая, – устало заметила она, – нам бы надо завести еще одного продавца. Теперь мы можем себе это позволить. Ладно, давай быстренько! Собираемся, запираемся и наверх, врезать по рюмочке у мистера Келвина!

Я предпочла бы врезать ей по шее.

Гейл поднималась по лестнице впереди меня, и я с некоторой долей злорадства отметила, что ноги у нее в синих пятнах. Варикозное расширение вен, вот что это такое. Нет, Джоша Келвина вряд ли заинтересуют ее ноги. Тем лучше! Если и заинтересуют, то стоит приподнять юбку, и весь интерес тут же пропадет. Вспомнилась довольно жестокая школьная шалость: мы очень любили подставлять бегущему человеку подножку. Ноги у него заплетались, и он падал на пол. И тут вдруг мне стало стыдно. «Анжела Мертон, – сказала я себе. – Уймись! Ты ведь уже давно не школьница».

Дверь в квартиру Джоша была нараспашку.

– Одну минуточку! – донесся откуда-то из глубины помещения его голос. По всей видимости, из кухни, решила я, поскольку вслед за этим послышался хлопок пробки.

Мы шагнули в теплую, экзотически убранную гостиную. Своего рода этнический рай, свидетельство того, что хозяин ее объездил весь мир. Стены украшали азиатские ковры, африканские маски, австралийская роспись по древесной коре, бутылочки из тыквы, глиняная посуда навахо, а возле окна размещалась деревянная индийская статуэтка с пышным бюстом, живо напомнившая мне примерку паутинного наряда и мое отражение в зеркале примерочной.

На низеньких столиках были расставлены маленькие безделушки, настольные лампы отбрасывали красноватое мерцание на арабские подушки в виде валиков и огромный персидский ковер на полу. Все это очень живо напомнило мне картину викторианской эпохи, которую я видела в доме Кэролайн и которая называлась «Гарем».

И несомненно, решила я, именно гаремом и является это жилище. В любой момент может войти раб в тюрбане, внести поднос со сладостями, зазывно пахнущими маслами, духами и притираниями, и наслать на Гейл проклятие за то, что она сюда заявилась.

Но вместо раба появился Джош – с бутылкой и тремя бокалами, которые поставил на один из низеньких столиков. Он перехватил мой взгляд и еле заметно улыбнулся. Я снова в глубине души прокляла Гейл.

– Будем здоровы! – сказала она, поднимая бокал.

Я повторила ее жест, только молча. Последнее, чего я желала ей в этот миг, так это здоровья.

Затем Гейл принялась молоть языком. Рассказывать разные истории, хохотать, изображать всевозможных людей, разоблачать чужие тайны и скандалы, перескакивать с одной темы на другую – словом, пустила в ход все свои уловки, чтобы очаровать Джоша. Я не столько ревновала, сколько чувствовала себя лишней. Одинокой и неприкаянной. Точно плыла по морю на плотике.

Глаза мои блуждали по комнате. Рядом на столе была свалена целая куча черно-белых снимков. Я потянулась к ним.

– Можно? – спросила я, нарушив наконец обет молчания.

– Конечно, – ответил Джош и обернулся ко мне.

Тут, отвлекая внимание на себя, Гейл вновь принялась трещать, и Джош предоставил мне рассматривать фотографии, лишь искоса поглядывая на меня время от времени. Он смотрел на снимки, а потом переводил взгляд на меня, словно пытаясь угадать, какое они производят впечатление. И вот на полпути глаза наши наконец встретились. Меня будто током пронзило. Джош пытался понять, что я думаю о снимках, я же пыталась прочесть его мысли по этим снимкам – и все это на фоне неумолчной трескотни Гейл. Но теперь нас объединяла некая тайна, и мне страшно нравилось это ощущение. Фотографии были сделаны в Африке. В основном – крупные планы. И еще в них был такой неподдельный трагизм, что в какой-то момент мне захотелось отодвинуть их подальше. А порой я разглядывала снимок затаив дыхание. На одном умирала старуха. Все ее тело облепили мухи. На другом – молоденькая девушка, почти ребенок. Она кормила младенца грудью, и у нее была одна рука. На третьем красовался парень в пятнистой униформе, в руках автомат Калашникова, на лице ухмылка. За его спиной вздымалась гора трупов. Еще на одном сидел невероятно жирный и потный генерал, в руке полицейская дубинка, на губах улыбка.

Джош снова покосился на меня. Затем протянул руку и вытряхнул из пакета на столе новую кипу снимков. Гейл продолжала болтать, ирландские истории сыпались, точно Дождь из тучи.

Во второй кипе оказались снимки женщин. Все, по-видимому, сделаны в Лондоне. Девочка запускает змея. Женщина моет ступеньки у входа. Проститутка словно тень выступает из подворотни. Официантка в баре весело хохочет сквозь сигаретный дым. Вдова рыдает у могилы. Манекенщица вышагивает по подиуму.

И в этих снимках тоже был некий странный магнетизм. Казалось, что ты близко знаешь каждую из этих женщин. Более того, казалось, что на снимках запечатлены не только их лица, но и мысли, и самые сокровенные секреты. И еще, он словно делился своими собственными мыслями и своим отношением к этим женщинам. Никогда прежде не замечала, что снимки способны на нечто подобное. И почему-то вспомнился Ральф, который, будучи актером, перевоплощался в других людей. А Джош, снимая всех этих людей, словно становился самим собой. Я не знала, куда заведет эта мысль, но была удивлена и заинтригована.

При виде последней фотографии я вздрогнула. Такое ощущение, будто она оказалась в этой кипе случайно. На постели лежала совершенно голая молодая женщина. Она была красива и смотрела на фотографа с еле заметной улыбкой. Глядя на нее, я тут же поняла, что происходило в спальне за секунду до того, как был сделан этот снимок. И что произойдет потом. И еще, мне захотелось увидеть лицо фотографа.

Я подняла глаза и увидела лицо Джоша.

И чисто инстинктивно закрыла глаза.

Затем вдруг я поняла, что в комнате царит тишина. Гейл перестала болтать и пялилась на нас с Джошем. Тот взял бутылку и хотел подлить нам вина. Я опустила ладонь на свой бокал и отрицательно помотала головой.

– Мне пора, – сказала я и торопливо поднялась.

Гейл тоже встала. Джош пропустил ее вперед.

– Обсудим мою идею в следующий раз, хорошо? – тихо сказал он, придерживая для меня дверь. – Речь идет о книге. И о снимках, которые вы только что видели.

На прощание он крепко сжал мою руку в своей. «Анжела, – сказала я себе, когда дверь в его квартиру захлопнулась, – ты играешь с огнем!»

– Смотри, берегись! – заметила Гейл, когда мы вышли на улицу. И покосилась на меня. – Берегись, девочка!

Почки на платанах распускались. Ренато махнул мне из окна «Треви». На пути к метро я вдруг передумала и взяла такси. Теперь я вполне могу позволить себе проехаться на такси. Откинулась на мягкое сиденье и смотрела, как пролетают мимо дома и улицы Лондона. Вот мы проехали по мосту – Темза тихо и безмятежно несла свои воды. Как непохоже это было на мое состояние. Ведь я только что, отбросив все моральные принципы, соскользнула с узкой и безопасной тропинки, по которой шла все эти годы.

Я отперла дверь и увидела Ральфа. Он улыбался.

– Совсем заработались?

На мгновение я лишилась дара речи. «Совсем заработались» – этими словами обычно встречает жена мужа, допоздна развлекавшегося с секретаршей. Затем, взяв себя в руки, я улыбнулась и ответила – примерно то же, что обычно в таких случаях отвечают неверные мужья:

– Да, дорогой.

У Рейчел начались каникулы, и я взяла два дня выходных. Гейл сама предложила мне, а в ответ на все мои протесты лишь отмахнулась и сказала, что Рик с удовольствием подменит меня, тем более что вскоре ей и самой придется отлучиться ненадолго. Ведь скоро начнется дерби 28, и в течение вот уже пятнадцати лет она ни разу не пропускала этого мероприятия. По словам Гейл, она всегда выигрывала, после чего ей надо было отлежаться денек, оправиться от похмелья.

– Но нам все равно придется нанять продавца, дорогая, – добавила она. – Может, удастся уговорить Тимоти перейти к нам. Он замечательно обслуживает дам, мужчины его ориентации никакой угрозы не представляют. Все женщины не моргнув глазом готовы раздеться перед ним донага. Уверена, он куда лучший знаток дамской анатомии, чем Билли Уаймен. Или твой приятель-фотограф с верхнего этажа. Кстати, как он поживает?

Развешивая несколько новых костюмов, она испытующе покосилась на меня.

– Хочет меня снимать, – ответила я.

– Да уж, наверное, хочет! По глазам было видно. – Она усмехнулась.

– Для книги, – добавила я.

– Ну конечно, для книги, дорогая!

И засмеялась. А потом умолкла, и я почувствовала себя полной дурой.

Итак, я взяла два выходных, но Рейчел, похоже, это было безразлично. Чем же заняться? Чем вообще занимаются жены и домашние хозяйки день за днем? Чем я сама занималась раньше? Что еще интереснее – чем занимаются безработные мужья работающих жен?

И очень скоро я поняла, что время может растягиваться словно резина.

– Купить что-нибудь надо? – спросил Ральф.

– Бараньих котлет, пожалуй, – ответила я. – Ладно, не волнуйся. Закончу глажку и сама заскочу в магазин.

– Не беспокойся. Я схожу, – настаивал он.

Поход за котлетами занял два часа.

– Ты замечала, как разнятся цены в зависимости от магазина? – спросил он, вернувшись.

Я замечала и очень даже хорошо замечала, но для того, чтобы понять это, мне не требовалось двух часов.

– Схожу-ка я, пожалуй, за вечерней газетой, – чуть позже сказал он. – Может, заодно и в химчистку заскочить, забрать вещи?

Я подняла глаза от утюга:

– Как хочешь. Но это не к спеху.

Но он все равно пошел. К шести часам вечера я уже знала все новости, напечатанные в «Ивнинг стэндард». Ральф сообщил мне даже, что какая-то кобыла-двухлетка незаконно победила на скачках в Понтефректе, и о том, какая сегодня погода в Албании.

После шести настало время выпить. У Ральфа имелся вполне приличный запас спиртного. Он судорожно рылся в своих закромах в поисках какой-то особенной бутылки.

– Знаешь, теперь мы можем позволить себе купить целый ящик такого вина, – заметила я, глядя на почти пустую бутылку «Де Пей де Коте де Гасконь».

Ральф надулся и не ответил. Нет, решено, завтра я сама пойду по магазинам. И черт с ней, с гордостью Ральфа! Иногда он вдруг хватался за книгу – скорее всего для того, чтобы просто убить время. Изредка звонил телефон, но ни одного звонка от его агента не последовало. Затем в доме воцарилась гробовая тишина. Мне захотелось, чтоб Ральф вышел повидаться хоть с кем-нибудь, убрался из этого дома, ушел от самого себя. Но проблема заключалась в том, что у него никогда не было времени завести друзей. Теперь же время – единственное, чем он располагал. И он слонялся по дому, словно приговоренный к пожизненному заключению.

Меня это страшно огорчало и одновременно возмущало – видеть, как мужчина изобретает все новые способы убить время. Какая непозволительная роскошь! Я прекрасно понимала, в чем состоит его беда. Ральф был актером, а потому абсолютно не переносил одиночества. И еще был нежен со мной и никогда не жаловался. И часто говорил, что любит меня. И мы занимались любовью – немножко. Ложились мы рано – Ральф с тем, чтобы сократить тягостный день, я – чтобы просто побыть рядом с ним. Но уснуть почему-то долго не удавалось. Я лежала и прислушивалась к ночным звукам: крики пьяных, возвращающихся из бара, отдаленный шум вечеринки, визги очередной жертвы Фатвы.

И мне страшно хотелось, чтоб поскорее настало утро и можно было пойти на работу.

На второй день Рейчел снова укатила в «вольво», за рулем которого сидела чья-то сияющая мамаша, и я решила навестить Кэролайн. Она обрадовалась, увидев меня, и мы посидели в саду. Все как в старые добрые времена, только теперь я никак не могла понять, как можно было вести подобное существование изо дня в день.

Кэролайн пребывала в обычном для нее состоянии крайнего негодования и выглядела усталой, как часто выглядят сидящие без дела люди. Жаловалась на Патрика, на частную школу, в которой учились дети, на соседских собак – словом, на все, что только приходило в голову.

– С чего это вдруг ты стала выглядеть такой счастливой? – с укоризной воскликнула она. – Что, завела любовника? Почему не хочешь сказать мне, кто он и как выглядит? Знаешь, единственное, что меня в тебе раздражает, так это твоя чертова скрытность!

Я научилась не обращать внимания на выпады Кэролайн. И спорить с ней не собиралась: Кэролайн все равно твердо верила в то, во что верила, и разубедить ее было невозможно.

– Знаешь, а мне наскучили мужчины… – протянула она. – Решено, буду лесбиянкой! Ты позволишь на тебе попрактиковаться, а, Анжела?

– Не думаю, что тебе наскучили мужчины, Кэролайн, – ответила я. – Тебе вообще скучно, вот и все.

Она сверкнула глазами – показалось, что мои слова рассердили ее. Но потом опустила подбородок на руки и скорчила смешную рожицу. А потом снова подняла на меня глаза:

– Еще как скучно! Прямо хоть вой! – Она вздохнула и встала. – Скучно! Скучно! Скучно!.. Я богатая сучка и бездельница, вот кто я! Я вообще ничего не умею делать! Меня даже продавщицей в «Вулвортс» 29 не возьмут! Никакого образования, разве что среднюю школу окончила. И проучилась на один год дольше, чем принцесса Диана! Меня ничему не научили, кроме как улыбаться и выбирать наряд на регату в Хенли. А от предков только и перепало, что самое маленькое графство в Англии, величиной с мужской член, не больше! – Теперь она уже смеялась: – О Господи, как же я по тебе соскучилась! Не с кем было поговорить по-человечески.

Лицо ее просветлело, и она энергично вскочила на ноги.

– Знаю! – воскликнула она. – Поняла, что мне нужно! Почему бы не устроиться к тебе на работу, а?

Глава 5

ПАРТНЕРЫ

Почти на протяжении целой недели я пыталась изобрести способ, как бы повежливее отказать Кэролайн и не навлечь тем самым на себя ее проклятия. Я вставала рано, бродила по парку, мечтая найти в природе вдохновение, и репетировала речь. Имелось несколько вариантов.

(1) «Кэролайн, это ужасно мило с твоей стороны и все такое, но не кажется ли тебе, что Саманте ты нужна больше?» (Не сработает, потому как Саманта будет просто счастлива, тут же приведет в дом подружек и станет наслаждаться долгожданной свободой.)

(2) «Кэролайн, мы просто не можем позволить себе оплачивать твои услуги». (Этот вариант, безусловно, сгодился бы, если б не одно маленькое «но». Кэролайн сразу заявила, что готова работать у нас совершенно бесплатно.)

(3) «Кэролайн, почти все наши клиентки – сущие стервы». (Это было неправдой, сущими стервами являлись лишь приятельницы Кэролайн.)

(4) «Кэролайн, – эту сентенцию следовало произносить с иронической улыбкой, – с чего это ты вообразила, что наследнице половины земель в Ратленде пристало работать в маленьком жалком магазинчике поношенных вещей?» (Но когда я воспользовалась именно этим вариантом, она тут же парировала: «Не смеши меня, Анжела, нет лучшей практики для владелицы самого маленького графства Англии, чем сперва попробовать свои силы в самом маленьком магазинчике Лондона».)

И наконец я выдала ей главное: – Знаешь, Кэролайн, а ведь вы с Гейл не сработаетесь. Ты ж ее терпеть не можешь!

Кэролайн в изумлении воззрилась на меня:

– О чем это ты, Анжела? Я просто обожаю ирландцев! У нас в доме всегда были слуги-ирландцы. Такие лапочки!

Тут я сдалась.

Теперь оставалось только уговорить Гейл.

– Ну почему бы не дать ей шанс? – умоляла я. – К тому же и хватит ее всего на полдня. Зато уж потом отстанет раз и навсегда!

Мы закрылись на обеденный перерыв и сидели у Ренато.

– О Господи! – Гейл покачала головой и мрачно вонзила нож в лазанью. – На что только ради тебя не пойдешь!.. – Она отпила большой глоток кьянти. – Но предупреждаю, дорогая, – добавила она, грозно размахивая вилкой. – Одно поганое слово от этой сучки, и я ухожу! А вы ведите дела в этой гребаной лавке сами!

– Ты же хотела нанять продавца, – напомнила я Гейл. – И вот я его тебе раздобыла, причем совершенно бесплатного. И все будет нормально, вот увидишь.

Она окинула меня испепеляющим взглядом:

– Да, как же, конечно!

С замиранием сердца ждала я выхода Кэролайн на работу. В течение нескольких дней между мной и Гейл царило напряженное, точно насыщенное электричеством молчание. Обе мы ждали, когда разразится буря.

Буря разразилась в понедельник утром. Причем в типичной для Кэролайн манере. Где-то около десяти на улице послышался рев автомобиля, а затем дикие крики. Я узнала голос – то был антиквар, чья лавка располагалась напротив, через площадь. Суть выражаемого им неудовольствия сводилась к тому, что некая омерзительная особа заняла его место для парковки автомобиля. Неужто этой чертовой бабе неизвестно, что здесь разрешается парковаться тем, кто живет или работает поблизости? Понаехали с каких-то окраин, проклятые покупатели! Почему бы не воспользоваться автобусом? Ничего, посмотрим, что на это скажет полиция!

Затем к нему присоединился еще один мужской голос. То был виноторговец, наш сосед, сделавший мне крупную скидку при закупке шампанского для открытия. На сей раз настроен он был менее дружелюбно. Что это вообразила себе эта дама? Ей здесь кемпинг, что ли? Заняла не одно, а целых два места для парковки. Как прикажете теперь принимать товар, когда этот огромный красный трейлер перегородил всю дорогу?..

Ему откликнулись два других возмущенных мужских голоса. Затем вдруг весь этот хор перекрыл другой, куда более высокий и громкий, вонзившийся в уши и мозг, точно нож в масло.

– Да пошли вы все к такой-то матери! Не видите, я здесь работаю?

Вот и все. Секунду спустя дверь в магазин распахнулась и ворвалась Кэролайн:

– Чертовы куклы! Дебилы! Кто они такие?

Гейл срочно понадобилось спуститься за чем-то в подвал. И я вдруг испугалась – а что, если она уже удирает через черный ход? В поисках убежища и успокоения я кинулась к кофейному автомату.