Глава 2

Глэдис торопливо шла по коридору, направляясь к черной лестнице. Голова у нее слегка кружилась — и оттого, что она чуть было не попала в беду, и оттого, какой неожиданностью это обернулось. Через каждые несколько шагов она останавливалась, чтобы взглянуть на подаренный рисунок и еще раз подивиться поразительному сходству, которое сумел передать на бумаге этот джентльмен. Ей не терпелось показать рисунок Хиггинсу и Фаберу на кухне, а также Хромому Джиму, младшему груму, который вечно поддразнивал ее. У них глаза на лоб полезут от удивления! Ее собственный портрет, да еще нарисованный рукой знатного господина!

Но потом она вдруг передумала. Наверняка они будут завидовать ей или даже подумают, что за это она сделала что-нибудь такое, чего она никогда делать не стала бы. Могут даже подумать, что она украла рисунок, ведь сам молодой джентльмен сказал, что он ценный. Да, тут есть над чем поразмыслить. Глэдис в нерешительности остановилась на лестничной площадке.

— Эй, ты, девушка!

Глэдис вздрогнула, узнав голос миссис Ньюбрайт, и почувствовала, что бледнеет. Она торопливо сложила лист бумаги и спрятала его за лиф платья, потом с виноватым видом быстро повернулась к миссис Ньюбрайт, приближавшейся к ней.

Ньюбрайт была высокой, костлявой, с узким лицом и глазами, горящими, словно угли. Она одевалась в черное с головы до пят, и слуги за глаза называли ее Пугалом. Глэдис же она скорее напоминала палача.

Миссис Ньюбрайт уставилась на нее сверху вниз сверлящим взглядом. В голове Глэдис пронеслась тысяча возможных промахов, за которые она могла бы заслуживать наказания, и у нее душа ушла в пятки от страха. У нее отлегло от сердца, когда Ньюбрайт всего лишь сунула ей в руки хрустальный графин и грубо приказала:

— Сбегай в кладовую и наполни графин бренди для герцогини. Да поторапливайся!

Глэдис прижала хрупкий графин к груди, и испытанное ею минутное облегчение сменилось паникой. Она не знала, где находится кладовая. Она даже не знала, кто такая герцогиня. Она открыла было рот, чтобы спросить, но экономка сразу же ее оборвала.

— Ты что, оглохла? — рявкнула она, занося руку для удара.

— Нет, мэм! Я хочу сказать, да, мэм, сию минуту, мэм! — Она бросилась вниз по лестнице, сама не зная, куда идет.

Ее охватила паника. Случай в спальне молодого джентльмена показался ей по сравнению с этим сущим пустяком. Ньюбрайт заметила ее, и если она не выполнит поручения, то получит хорошую трепку, после чего ее, как пить дать, вышвырнут из дома без рекомендаций.

Она спускалась по лестнице все ниже и ниже, прижимая к себе пустой графин, словно в нем находился бесценный эликсир жизни. В ее мыслях царил полный хаос. Может быть, она уже прошла мимо кладовой? Или еще не дошла до нее? Даже если она отыщет эту проклятую кладовую, то как ей уговорить дворецкого дать ей бренди? И уж если предположить, что она получит бренди и умудрится не заблудиться на обратном пути, то как ей найти герцогиню?

А потом случилось самое ужасное: лестница кончилась.

На мгновение Глэдис замерла, тупо глядя на узкую дверь, перед которой оказалась, изо всех сил пытаясь взять себя в руки и не поддаваться отчаянию. Наверное, она еще не дошла до кладовой. Из-за двери до нее доносились взрывы смеха и голоса, а это значит, что она еще не спустилась до самого нижнего этажа. Наверное, на этом этаже еще одна лестница, ведущая вниз.

Она осторожно открыла дверь и проскользнула внутрь, оказавшись в небольшом холле. Здесь были расставлены маленькие изящные столики и удобные кресла. В комнате было душно, пахло свечным воском, и в воздухе носился какой-то странный дымок. Некоторые молодые леди и джентльмены удобно расположились в креслах, другие входили и выходили из гостиной, откуда время от времени доносились визги, одобрительные крики и веселый смех. Не успела Глэдис сообразить, где это она оказалась, как случилась самая немыслимая на свете вещь: мимо нее, чему-то громко смеясь, прошли нетвердо державшиеся на ногах незнакомые лорд и леди и сильно толкнули ее, отчего хрупкий графин упал на пол и разбился вдребезги.

Нетрезвая парочка даже не заметила случившегося и не оглянулась, а Глэдис, помертвев от ужаса, тупо уставилась на осколки своего будущего, разлетевшиеся по полу. Однако звон стекла привлек внимание другого человека, и Глэдис, опустившаяся на колени, чтобы подобрать осколки, услышала, как какой-то мужчина крикнул:

— Гидеон, старина, а что ты скажешь насчет этой милашки?

Глэдис в страхе поняла, что привлекла чье-то внимание, и услышала приближающиеся шаги, но заставила себя не поднимать голову. Собирая дрожащими пальцами осколки стекла, она молила Бога, чтобы на нее не пожаловались миссис Ньюбрайт.

Шаги остановились рядом с ней, она боязливо взглянула вверх и встретилась взглядом с лордом Уинстоном.

Гидеон Финчли, четвертый граф Уинстон, унаследовал от матери внешность белокурого ангела, ее аккуратный нос и стройность фигуры. От отца ему достались сногсшибательная мальчишеская улыбка, озорные голубые глаза и умение использовать то и другое в своих интересах. Дед по материнской линии передал внуку некоторую беспечность и склонность к безрассудной дерзости, а где-то еще дальше в ветвях фамильного генеалогического древа маячил едва различимый призрак предка-норманна, чья способность выживания включала беспощадную жестокость, позволявшую сметать с лица земли целые деревни и прибирать к своим рукам чужие земли. Капля этой варварской крови также текла в жилах Гидеона, хотя в нынешние времена редко возникает потребность воспользоваться такими опасными ресурсами.

Собственно говоря, в другой период истории и при определенном стечении обстоятельств Гидеон Финчли мог бы даже стать великим человеком: оратором, политическим деятелем, воином или даже королем. Но четыре поколения, прожившие в богатстве и потакании собственным желаниям, которым все меньше и меньше требовалось прилагать какие-либо усилия для их удовлетворения, породили леность ума и сердца. Последний граф был тщеславен, ленив и в возрасте двадцати двух лет уже безнадежно пресыщен жизнью. Ему просто нечего было завоевывать, так что невольно все его амбиции начинались и заканчивались собственным отражением в зеркале. Его горизонты сузились до собственного мирка, в пределах которого он отводил душу, предаваясь все новым и новым излишествам. Никто ни разу не потрудился предупредить его, что однажды может настать момент, когда очаровательной улыбки и остроумного замечания будет недостаточно, чтобы открыть любую желаемую дверь или выйти из любого неприятного положения, потому что, по правде говоря, никто не мог предположить, что такое когда-нибудь может случиться.

Лорд Уинстон без тени сомнения пользовался правами, принадлежащими ему в силу происхождения, без колебаний, не считаясь ни с чем, удовлетворял свои все более эксцентричные прихоти, и, если время от времени в поисках острых ощущений ему приходилось ходить по лезвию бритвы, он даже радовался этому. Но несмотря на то что он потворствовал всем своим желаниям, его сжигало вечное чувство неудовлетворенности.

Со времени своего пятнадцатого дня рождения он ни разу не был абсолютно трезв. Как и у многих людей его круга, его последним страстным увлечением было курение опиума, но даже и это смертоносное зелье перестало в конце концов оказывать на него желаемое воздействие. За последние три дня он перепробовал множество новых развлечений, которые, однако, не принесли ему удовлетворения, но к этому он привык. Непривычным был неожиданный интерес, возникший у него при виде испуганной молоденькой служанки, на которую он наткнулся в коридоре. Ему вдруг показалось, что это маленькое создание могло бы развлечь его гораздо больше, чем вся компания его приятелей, которые, отупев или вообще отключившись от происходящего, лишь наводили скуку. Он медленно подошел к ней.

— Так, так, — пробормотал он. — Что тут у нас?

Его приятель лорд Перримор, рослый кудрявый блондин с пылающими, увы, не от румян щеками и вдвое увеличившимися в размере зрачками, громко произнес:

— Хорошенькая девочка, а? И я бы сказал, вполне созрела, чтобы ее попробовать!

— Ручаюсь, что нетронутая, — задумчиво произнес молодой граф.

Перримор плотоядно облизнул губы, зрачки его еще больше потемнели.

— Неужели девственница? Не может быть!

— Вставай! — резко приказал Уинстон.

Глэдис, едва живая от страха, встала, сжимая в руке собранные на полу осколки графина. И когда лорд Уинстон схватил ее за подбородок холодными цепкими пальцами, она чуть не лишилась сознания.

Поворачивая то так, то сяк ее лицо, он внимательно разглядывал ее. В ее огромных глазах застыл ужас, и ему это понравилось. Давненько не видел он страха — настоящего страха.

— Что будем делать? — обратился он к приятелю. — Оставим ее для представления или возьмем себе?

— Для представления, для представления! — заорал приятель. — Спектакль будет на славу — лишение девственности! Им будут восторгаться целый месяц!

Уинстон резко сорвал с нее чепец. Темные густые волосы рассыпались по плечам. Глэдис настолько оцепенела от ужаса, что не смогла даже стыдливо опустить голову. Холодный взгляд его глаз буквально гипнотизировал ее.

Он схватил ее за волосы и с силой дернул. Было больно, но она даже не поморщилась. Уинстон едко усмехнулся.

— Храбрая, — пробормотал он. — Смотри, как уставилась на меня.

Глэдис хотела было отвести взгляд, но побоялась.

— Тебе приходилось выступать на сцене, девушка? — вкрадчиво спросил лорд Перримор и тоже схватил ее за волосы, словно испытывая их на прочность.

Глэдис удалось покачать головой. Ей почему-то показалось, что, если она ответит отрицательно, ее отпустят. Каким желанным казался ей сейчас ее жесткий топчан на кухне, и какими глупыми — все ее страхи, которые одолевали ее всего несколько минут назад.

Здоровяк громко расхохотался, дохнув ей в лицо перегаром.

— Значит, сегодня будет твоя премьера! — радостно заявил он.

Губы Уинстона чуть дрогнули в улыбке.

— Ты уже была с мужчиной? — спросил он. Голос у него был тихий, нестрогий, но он накрутил прядь ее волос на кулак, и ей было больно. — Говори правду, потому что, если солжешь, мы все равно узнаем.

Глэдис от страха сжала в кулаке осколки стекла и почувствовала, что порезала ладонь. Она помотала головой:

— Н-нет, милорд. Я честная девушка. — Уинстон пристально взглянул на приятеля:

— Ну, что ты об этом думаешь?

— Возможно, она лжет, — сказал Перримор.

— Вот именно, — пробормотал Уинстон. — Стыдно будет разочаровать зрителей.

— Стыдно, — согласился блондин, в глазах которого горел похотливый огонек.

— Мне кажется, — заявил Уинстон, — что сейчас самое время осуществить древнюю, освященную веками традицию, известную под названием «право первой ночи».

Не говоря больше ни слова, Уинстон так сильно толкнул Глэдис о стену, что она вскрикнула. Он больно ударил ее по лицу, и она всхлипнула, осознав, что сопротивляться бесполезно. Он грубо задрал ее юбку.

В зеленой гостиной было полутемно, дымно и душно от большого скопления гостей. В центре комнаты соорудили нечто вроде помоста, который был почти не виден за спинами столпившихся вокруг одобрительно аплодирующих зрителей. По кругу пустили трубку с опиумом. Пьяный Тим, которому море было по колено, весело расталкивая всех, кто стоял у него на пути, решительно тянул Эша поближе к помосту.

Едва войдя в комнату, Эш пожалел, что пришел. У него усилилась головная боль, а от большого скопления людей замутило. Но в нынешнем его состоянии ему было почти безразлично, где он находится и что делает. Поэтому когда Тимоти сунул ему в руку трубку с опиумом, он взял ее и приложил к губам, как это делали другие. Раньше он никогда не пробовал наркотики, но скорее всего это объяснялось тем, что просто случай не подвернулся. От первой же затяжки у него защипало глаза и начался безудержный кашель.

Он услышал смех и презрительное шиканье. Кто-то снисходительно похлопал его по спине и насмешливо проговорил:

— Оставь в покое бедного мальчика! Не видишь разве, что он еще слишком молод для таких развлечений?

Эш не знал, куда деваться от смущения, а мерзкий горький дым вызывал у него с трудом переносимую тошноту. Он плохо видел, голова была совершенно пустой. Шум голосов то нарастал, то стихал, огни светильников как будто танцевали. Прошло немало времени, прежде чем он снова смог сфокусировать зрение.

Когда он наконец понял, что происходит на помосте, ему показалось, будто все происходит не с ним. На помосте в мерцающем свете светильников лежала привязанная к импровизированной койке обнаженная женщина. Здоровенный парень, тоже абсолютно голый, которого Эш, кажется, видел на конюшенном дворе, приблизился к ней, похотливо улыбаясь. Под одобрительные крики зрителей он оседлал женщину.

Эш не чувствовал отвращения — он просто наблюдал. Своим поразительно обострившимся зрением он увидел красоту человеческих форм и первобытную жестокость акта совокупления. Собственно, то, что происходило на помосте, не слишком привлекало его. Гораздо больше его интересовала реакция наблюдающих.

Зрители следили за происходящим кто с усмешкой, кто с жадным любопытством. Лица были или скучающие, или восхищенные. Некоторые были возбуждены, других это просто забавляло, но все они явно развлекались. Леди Джулия Бросарт тесно прижалась к Эштону, глаза ее призывно поблескивали. Он отчужденно заметил аромат ее духов, изящную линию белой шеи, острый язычок, жадно облизывающий губы.

Он обвел взглядом толпу, увидев присутствующих в их истинном свете. Подобно хищникам, собравшимся вокруг жертвы, они наблюдали за происходящим: глаза горят, зубы оскалены, руки, сжимавшие ножки бокалов или табакерки, были похожи на когти. На их лицах он увидел спесь, жеманство, искренность, страдание, а иногда даже ненависть, которые все эти мужчины и женщины хотели бы скрыть. Более того, ему показалось, что он видит то волчью голову над замысловато завязанным узлом галстука, то морду гиены над украшенным драгоценностями декольте, то голову портовой крысы с желтыми зубами, поблескивающими между накрашенными губами. «И это общество, к которому я принадлежу? Господи, неужели и я стану таким?» — в ужасе подумал он.

С помоста доносились бормотание и стоны, с которыми смешивались приглушенный смех и реплики представителей самой цивилизованной аристократии во всем человечестве. Пальцы леди Джулии скользнули вниз, пробравшись к застежке его бриджей, и нырнули между его ног. Она что-то шепнула ему, но он не расслышал. Он не знал, где его место в жизни, но был твердо уверен, что не здесь. С отсутствующим видом он отстранил леди Джулию.

Глэдис почувствовала, как холодные пальцы Уинстона пытаются раздвинуть ее бедра. Она ощущала на щеке его горячее дыхание, видела холодный огонь похоти и решимости в его глазах. Вокруг собралась небольшая толпа. Глэдис судорожно ловила ртом воздух, удары собственного сердца гулко отдавались в ушах. Она чувствовала, как из ладони, в которой она все еще сжимала осколки стекла, течет кровь.

Она сопротивлялась, пытаясь вырваться, она просила, умоляла, а он лишь смеялся. Ее охватила паника. Она забыла о том, что он господин, а она его прислуга, и в ужасе боролась, чтобы сохранить себя, как борется маленький, загнанный в угол зверек, который, собрав последние силы, может наброситься на своего мучителя.

Она была уверена, что не хотела причинить ему боль. Когда он схватил ее за горло, чтобы утихомирить, чуть не задушив ее при этом, она инстинктивно подняла руку, чтобы освободиться, и изо всех сил оттолкнула его лицо. Она даже не вспомнила о том, что в руке у нее находятся осколки стекла, пока он не отпрянул назад от боли. Глаза его пылали гневом, а на лице от виска до подбородка зияла рваная кровавая рана.

Глэдис в ужасе прижалась к стене, увидев кровь. Она не знала, из ее ли рук сочится кровь или из его раны. Она заметила лишь дикую ярость в его взгляде и кровь, капающую на белый галстук. И тут он набросился на нее.

Эш, несколько ошалевший от всего, что происходило в зеленой гостиной, даже не заметил случившегося. Он прислонился к стене. Голова у него кружилась, сердце билось как-то странно: то замирало, то пускалось вскачь. До его слуха еще доносился шум, и суета в углу казалась ему продолжением того, что было ранее в гостиной. Но мало-помалу происходящее привлекло его внимание.

Он услышал вопль Уинстона и увидел, как тот отпрянул назад с окровавленной физиономией. И только сейчас он заметил девушку, которую Уинстон прижал к стене. И сразу же узнал ее.

Уинстон с силой ударил ее, она стукнулась головой о стену и рухнула на пол. Но рассвирепевший Уинстон снова набросился на нее и стал пинать ногами, потом, схватив за горло, попытался поставить на ноги и несколько раз ударил головой о стену.

Эш не мог объяснить, какая сила заставила его в ярости пересечь комнату. В этой сцене он увидел больше, чем наказание слуги господином, больше, чем избиение беззащитного ребенка озверевшим безумцем. Он увидел, как губят невинность, и тогда все, что мучило и тяготило его всю жизнь, выплеснулось вдруг в жестоком и бесполезном поступке. Он больше не мог оставаться пассивным наблюдателем.

Схватив Уинстона за плечи, он повернул его лицом к себе. У Эша были сильные руки, тренированные уроками бокса и фехтования. Он отшвырнул Уинстона, и тот ударился о стену, но тотчас же вскочил. Ярость придала ему сил: моментально придя в себя, он выхватил шпагу.

Толпа, собравшаяся вокруг них, испуганно попятилась. , На полу лежала бездыханная девушка. Уинстон, узнав Эша, злобно прищурил глаза.

— Ты?! — с ненавистью выдохнул он. Кровь из раны струйкой стекла ему на губы и попала в рот, когда он заговорил. Вкус собственной крови еще больше возбудил его. К этому добавлялось действие опиума. Его била крупная дрожь. Как приятно чувствовать в своей руке шпагу и видеть перед собой человека, которого он насадит на ее острие. Вот это настоящая жизнь! — Защищайся, трус! — азартно крикнул он.

— Так нечестно, Гидеон, — сказал кто-то из толпы. — Нужны секунданты и врач. И нельзя устраивать дуэль в холле.

Уинстон схватил Эша за руку и рывком развернул к себе. Яркие капли крови попали на рукав пиджака Эша и блестели на синей ткани, как рубины. Лицо Уинстона было искажено гневом, ноздри трепетали, кровавая рана зияла на щеке.

— Ты посмел поднять на меня руку в моем собственном доме! Я требую удовлетворения, несчастный слабак! Я искромсаю тебя на кусочки!

В голове у Эша шумело. В мозгу проносилась вереница бессвязных образов. Взглянув на распростертую на полу девушку, он подумал: «Она мертва. А ты стоял и наблюдал, как она умирает… И не помог ей».

— Сукин сын! — гневно произнес он, обращаясь к Уинстону. — У тебя нет чести!

А потом, к ужасу всех присутствующих, он размахнулся и ударил кулаком в физиономию Уинстона, который рухнул на пол и лежал, обливаясь кровью, рядом с избитой девушкой.

У зрителей его поступок не вызвал одобрения.

— Непристойно, Киттеридж, бить человека кулаком!

— Ударить раненого в его собственном доме…

— Грубо!

— Вульгарно!

Когда он проходил мимо, выбираясь из толпы, от него презрительно отворачивались. Эшу показалось, что они как бы отгородились от него барьером, преодолеть который он уже не сможет никогда. Ему это было безразлично. На его руках была кровь, в сердце — холодная ярость, и ему было все равно, увидит он когда-нибудь еще этих людей и это место или нет.

С него хватит! Он уезжает домой.

Глава 3

Николас Киттеридж, виконт Шеффилд, ничуть не удивился, когда в столовую во время завтрака вошел его младший сын — растрепанный, небритый, во фраке, который выглядел так, словно он в нем спал. Лорда Шеффилда давно уже не удивляло то, что делал Эштон, хотя, следует признать, поведение сына часто тревожило, а иногда даже выводило его из себя.

А все потому, что Эштон никогда и ничего не делал так, как делают все. Каждый отец молодого великосветского повесы может ожидать время от времени каких-нибудь неприятных инцидентов: проблем в учебном заведении, чрезмерных требований со стороны любовницы, карточных долгов и так далее. Такие вещи можно научиться воспринимать хладнокровно и даже — наедине с самим собой — снисходительно покачивать головой, вспоминая собственную веселую молодость. Однако сюрпризы, которые преподносил Эш, были не только неожиданными, но и странными.

Он мог, например, исчезнуть на полдня или больше, и только в сумерки его обнаруживали сидящим на яблоне и напрочь позабывшим о времени и делах. Он мог без объяснения встать из-за стола в середине обеда и уйти, чтобы почитать книгу или поиграть на фортепьяно. Нередко он гулял по Флит-стрит в полном одиночестве, ничуть не заботясь о собственной безопасности, для того лишь, чтобы понаблюдать за выражением лиц и манерами всякого сброда. Он приводил в замешательство мать, рассеянно рисуя на салфетках и скатертях. А однажды, когда ему сделали выговор за то, что он не поздоровался с графиней Бенедикт на великосветском рауте, он ответил, что не заметил ее. Не похожий на остальных молодых людей своего круга, Эш не руководствовался в своих поступках общепринятыми правилами поведения и не прислушивался к чужому мнению. Это не могло не тревожить его родителей.

Эштон остановился в нескольких шагах от стола и учтиво поклонился отцу:

— Доброе утро, милорд.

Как только появился Эш, у виконта возникло неприятное ощущение в желудке, и мысль о том, что будет испорчен завтрак, вызвала у него раздражение. Однако ради собственного пищеварения он решил еще раз попытаться отнестись к сыну снисходительно.

Поддев вилкой соте из почек, он добавил яичный желток и, тщательно перемешав, отправил в рот. С удовольствием посмаковав изысканное блюдо, он запил его глотком превосходного чая. Потом взглянул на Эштона, стараясь придать лицу любезное выражение.

— Что заставило тебя возвратиться в Лондон в столь неурочный час? Я, кажется, слышал, что ты был… — Он сделал неопределенный жест, пытаясь вспомнить, куда уезжал сын, и начиная раздражаться. — Садись, мой мальчик, не стой там как болван. Так где ты должен бы был находиться?

Эш опустился на стул.

— В Вулфхейвене, сэр, — вежливо напомнил он. У виконта отлегло от сердца.

— Ах да, у молодого графа. Как он поживает? — По правде говоря, о проделках Уинстона судачил весь Лондон, так что вопрос был лишним, но виконт не мог придумать ничего лучшего для поддержания разговора с сыном, которого плохо знал и не любил.

— Скучно, как всегда, — пожав плечами, ответил Эш. Лорд Шеффилд хмыкнул:

— Судя по тому, что я слышал, едва ли он скучает. Если хотя бы половина из того, что рассказывают, является правдой, то я и сам был бы не прочь побывать на одной из его вечеринок.

— Возможно, у нас разные вкусы, милорд, — сухо отозвался Эш.

Заглянув в чистые серьезные глаза сына, виконт почувствовал ставшее уже привычным отчаяние.

— Именно так, — пробормотал он, снова принимаясь за свой завтрак.

В свои почти пятьдесят лет виконт все еще оставался эффектным мужчиной. Он был подтянут, в хорошей форме, его белокурые волосы еще не тронула седина, а линия подбородка была, как всегда, твердой и аристократичной. Он ценил вещи, которые надлежало ценить мужчине его круга, — своих лошадей, гончих, любовницу и семью, причем именно в этом порядке. Его жена была светской дамой и пользовалась большим успехом; его дочери — каждая в свою очередь — становились «изюминкой» сезона, когда начинали выезжать в свет, и очень удачно вышли замуж; его наследник делал честь своему титулу. Виконт взглянул на своего младшего сына и подумал, что, как ни печально, он где-то совершил ошибку.

Эштон был красивым юношей, унаследовав золотистые волосы и светлые глаза от предков по материнской линии. А возможно, подумал виконт, он унаследовал по этой линии не только внешность. Девушки из семейства Гардинеров славились своей исключительной красотой, поэтому-то виконт и женился на одной из них, но большим умом не отличались. Они были нежны, легкомысленны и несколько слабовольны. Возможно, в их характерах присутствовала также капелька безумия, а в таком случае странности этого неудачного отпрыска можно было бы, пожалуй, приписать наследственности.

Придя к такому заключению, виконт несколько воспрянул духом и хотел было спросить сына, не желает ли он поесть, но тут увидел грязь, налипшую на его лаковые вечерние штиблеты, и рассердился. Неужели мальчик не мог счистить грязь с обуви, прежде чем ступать по ковру?

— Что с твоей обувью? — резко спросил он. Эш взглянул на свои ноги.

— Ах, это… мы застряли в грязи по дороге в Лондон. Я был вынужден выйти и помочь толкать карету.

Виконт в недоумении прищурил глаза.

— Разве у тебя нет для этих целей грума? — Эш отвел взгляд.

— Мой грум… был не в состоянии.

Он видел, что отец все больше раздражается, но, как всегда, не смог предотвратить этого. Он не понимал, почему они с отцом, оставшись вдвоем, через несколько минут начинают действовать друг другу на нервы, но так было и будет всегда, и им было гораздо лучше не оставаться наедине друг с другом. К сожалению, вопрос, интересовавший Эштона, нельзя было решить, направив записку через слугу или прибегнув к посредничеству леди Шеффилд. Со смешанным чувством облегчения и тревоги Эш подумал, что, возможно, они вообще в последний раз обсуждают что-то с отцом.

Виконт допил чай и, с трудом сдерживая себя, сказал:

— Мне кажется, Эштон, что ты слишком много времени проводишь в одиночестве. Возможно, именно этим объясняются твои отвратительные манеры.

Эш послушно склонил голову:

— Тебе виднее, отец.

Ответ, видимо, не понравился виконту — он заговорил более резким тоном:

— Незачем было в спешке покидать дом, куда ты был приглашен, и мчаться сломя голову в Лондон. Тебе не повредило бы проводить больше времени в компании молодых людей твоего круга. Возможно, это научило бы тебя правилам поведения в обществе.

Эш почувствовал, как при воспоминании о предыдущей ночи его охватывает чувство нестерпимого стыда, но он и виду не подал. Взяв себя в руки, он тихо сказал в ответ:

— Возможно, ты прав, отец. Но в данном случае у меня .не было выбора. Мой гостеприимный хозяин попытался убить меня.

На мгновение застыв от удивления, виконт усмотрел в этом слабенький проблеск надежды. Вот это было ему понятно. Такое случается между мужчинами и требует мужских решений. Более того, он был бы рад, если бы его сын не посрамил себя в подобной ситуации: Эштон мастерски владел искусством самообороны. Он окинул сына с ног до головы весьма одобрительным взглядом.

— Кажется, ты вышел из поединка целым и невредимым, — сказал он. — Значит, сумел за себя постоять.

— В некотором роде, — невнятно пробормотал Эштон, Он понимал, что нет никакого смысла обманывать отца, потому что вездесущие сплетники уже раструбили о происшествии по всему Лондону и к концу дня он непременно узнает как минимум одну из многочисленных версий этого происшествия. Поэтому он тихо сказал:

— Это не было бы честным поединком, сэр, поэтому я предпочел не отвечать на его вызов. — Он поднял руку, показав рассеченные и вспухшие костяшки пальцев. — Я урегулировал наши разногласия более эффективным способом.

Эш увидел, как лицо отца сначала побледнело, потом приобрело багровый оттенок. От его сдержанности не осталось и следа. Он вскочил на ноги.

— Только этого не хватало! — На какое-то мгновение Эшу показалось, что отец набросится на него, и он спокойно ждал, что будет дальше. Виконт в ярости вскочил на ноги и зашагал по комнате. — Значит, устроил кулачный бой? Дрался, словно последний подонок, в благородном доме, напал на хозяина с кулаками при свидетелях! Не понимаю, как я мог произвести на свет такого как ты! Я тебя не понимаю! Неужели у тебя нет ни чести, ни гордости, ни капли мужского достоинства? — Виконт резко повернулся к Эшу, безуспешно пытаясь овладеть собой. — Должен признаться, я всегда тебя недолюбливал, Эштон. Но я старался сделать для тебя все, что мог. Однако ты меня то и дело ставил в тупик. Я смотрел сквозь пальцы на твои странности, на твой странный выбор приятелей, на постоянную возню с холстами и красками и всегда надеялся, что ты образумишься, потому что ты Киттеридж. Но теперь я начинаю сомневаться в этом. Неужели ты совсем не ценишь того, что твоя мать и я сделали для тебя? Неужели тебя совсем не заботит твоя репутация, доброе имя твоей семьи? Эш на мгновение задумался.

— Моя репутация мне безразлична. Однако прошу простить меня, если я запятнал честь твоего доброго имени.

Виконт резко отвернулся и подошел к сервировочному столику. Рука его бессильно зависла над графином с бренди.

— Знаешь, ты безнадежен, — с горечью произнес он. — Теперь тебя не примут ни в одном приличном доме. Ни одна приличная девушка не позволит тебе за ней ухаживать. Ты преступил грань, и ни я, ни твоя мать не сможем ничего исправить. Ты доказал, что не являешься джентльменом и не годишься для жизни в цивилизованном обществе. Должен признаться, я не слишком удивлен.

Эш подавил вздох. Было бесполезно оправдываться или объяснять обстоятельства, которые привели к скандальной драке. Отец все равно не поймет.

— Возможно, это даже к лучшему, — сказал Эш, удивляясь, что слова так легко слетают с языка. — Как тебе известно, менее чем через неделю я стану совершеннолетним. Я подумал, что всем будет, лучше, если я на какое-то время уеду за границу.

Виконт медленно повернулся к сыну.

— Видишь ли, я уже кое-что предпринял в этом направлении. Я купил для тебя право на присвоение младшего офицерского звания, и по достижении совершеннолетия ты будешь служить в вооруженных силах его величества, где ты, если у тебя есть хоть капля здравого смысла, сможешь вернуть себе доброе имя и сделать достойную карьеру.