Филдинги - Когда не нужны слова

Она делает это ради себя, ради пусть даже коротких мгновений свободы. Когда она подумала, что Джек Корриган может выдать ее, все остальные мысли сразу отошли на второй план. Но теперь она в безопасности. Джек Корриган ушел навстречу испытаниям, что уготовила для него судьба, чего по иронии той же судьбы Глэдис удалось избежать. Чувство вины и радость переполняли ее, но все затмевал страх. Она свободна, но надолго ли? И она знала, что, как бы ни сложилась ее дальнейшая жизнь, она никогда не забудет этот взгляд Джека.

Глэдис плохо помнит свои первые впечатления от Сиднея и небольшой таверны под названием «Кулаба». Кэлдер Берне, крепко ухватив ее за локоть, провел вверх по лестнице и остановился перед дверью, с немой мольбой глядя ей в глаза.

Потом он открыл дверь. В комнате было немного душно и жарко, окна здесь были закрыты, тяжелые шторы задернуты. В комнате пахло болезнью.

Лежавшая на кровати женщина некогда была дородной, но болезнь иссушила ее тело. Ее длинные темные волосы поседели, кожа приобрела желтоватый оттенок. Готовясь к радостному событию, она, очевидно, приложила кое-какие усилия: волосы были расчесаны и перехвачены лентой, ночная сорочка свеженакрахмалена, а сама она сидела в ожидании, опираясь спиной на взбитые подушки. Услышав звук открывающейся двери, она инстинктивно повернула голову в ту сторону.

Глэдис охватила паника. «Нет, я не смогу этого сделать!» Снова болезнь, снова смерть. От полутьмы и спертого воздуха у нее закружилась голова. Она вспомнила ряды умирающих, их предсмертные крики, и у нее перехватило дыхание. «Нет, — в отчаянии снова подумала она. — Даже ради Мадди, даже ради самой себя. Я не смогу это сделать».

За спиной ее раздался напряженный голос Кэлдера Бернса:

— Вот и она, мамочка. Я привез нашу Мадди в целости и сохранности.

Лицо женщины просияло, она тихонько вскрикнула, протягивая руки навстречу дочери. Глэдис не могла двинуться с места. Она, как никогда, была уверена, что так делать не следует. Запах смерти, жара, протянувшаяся к ней слабая рука женщины — все это напомнило ей, что она попадет в ад, если солжет Маргарет Берне на ее смертном одре. Пусть простит ее Господь, она не сможет этого сделать.

— Мадди, дитя мое, подойди ко мне. Иди сюда, моя малышка, — задыхаясь, сказала Маргарет.

Глэдис почувствовала толчок в спину, и ноги ее пришли в движение: она не хотела, но шла. Опустившись на колени перед кроватью, она взяла в руки холодную вялую руку Маргарет и медленно поднесла ее к щеке.

— Здравствуй, мамочка, — прошептала она. — Вот я и дома.

Глава 7

Среди необозримых просторов бесплодной долины маячила одинокая неподвижная фигура человека. Надетые на нем штаны из оленьей кожи сливались с коричневой землей под ногами, бронзовая от загара кожа задубела от ветра и непогоды. Холодный северный ветер лохматил его рыжеватую бороду и время от времени приподнимал длинные пряди волос, падавшие на плечи. Больше никакого движения не наблюдалось. Издали казалось, что он сам является частью ландшафта, гармонично сливаясь с ним.

Однако он сам вовсе не чувствовал гармонии с суровой и враждебной природой. Напряженно прищурив глаза, он внимательно вглядывался в унылый пейзаж и был явно чем-то встревожен.

Прошло два года с тех пор, как экспедиция майора Джереми Боумена в составе двадцати пяти солдат и десяти специалистов отправилась из Краун-Пойнт, штат Нью-Йорк, чтобы исследовать территорию вдоль границы с Канадой. Они пересекли континент до Орегона и добрались до самых вершин гор. Они прошли сквозь девственные леса, где не ступала нога человека, форсировали не нанесенные на карту реки и, разбив лагерь, устраивались на ночлег на подстилке из сосновой хвои. Застыв в благоговении, они наблюдали за огромными стадами буйволов, пасшихся в долинах, которые не объехать и за три дня. Они видели, как передвигались стада оленей и лосей, им приходилось сталкиваться с волками и огромными медведями в два человеческих роста. Им встречались враждебно настроенные индейцы и недоверчивые канадские пограничники, причем некоторые из них были не прочь открыть стрельбу по экспедиции, и майору Боумену приходилось пускать в ход все свое дипломатическое искусство, чтобы избежать пограничного инцидента.

Они зимовали на самых далеких окраинах континента у индейцев из одного дружественно настроенного племени, которые были рады иметь дополнительных охотников и были буквально заворожены рисунками животных, полученными в подарок от одного из белых людей. Теперь экспедиция возвращалась домой, недосчитываясь всего пятерых: двое утонули, один умер от укуса змеи, и еще двое были слишком больны, чтобы идти, их пришлось оставить в Форт-Мануэле на реке Йеллоустон. По всем принятым нормам экспедиция была удачной. С каждой стоянки в Вашингтон отсылались карты, рисунки и записи, подробно описывающие все их приключения и находки. Последнюю партию документов майор Боумен носил сейчас в полевой сумке для отправки лично государственному секретарю. Их одиссея почти подошла к концу.

Был конец сентября, и никому не улыбалась мысль провести еще одну зиму вдали от дома. По общему мнению, они должны были добраться до Нью-Йорка и цивилизации задолго до того, как установится плохая погода. Но сейчас было не по сезону холодно, а с северо-запада наплывали низкие зловещие темные тучи. Майор Боумен пообещал, что в худшем случае они укроются в форту Томаса Джефферсона задолго до того, как повалит снег. Однако последние дни Уикс, армейский кашевар, непрерывно ворчал, что чувствует запах снега в воздухе, и все встревожились. Одно дело — перезимовать вместе с индейцами, и совсем другое — если непогода захватит их здесь, где некуда спрятаться.

Человек с рыжеватыми волосами наконец повернулся и медленно зашагал в сторону лагеря. Члены экспедиции удобно расположились вокруг шести разложенных костров, и хотя сам лагерь растянулся на целый акр, а то и больше, их было очень мало, и они казались беззащитными на окружавших их безлюдных просторах. Люди, кажется, и сами чувствовали это и были несколько подавлены. Сгрудившись вокруг костров, они чистили оружие, грели руки о металлические кружки с чаем, тревожно поглядывали на небо, но говорили мало. Они видели, как рыжеволосый человек возвратился в лагерь, но вопросов не задавали.

Он подошел к ближайшему костру, погрел над огнем руки, потом, взглянув на человека, находившегося справа от него, сказал:

— Свифт, я думаю, нам надо еще разок проверить начерченные тобой карты. Каким-то образом мы сбились с курса. Приток реки, вдоль которого мы идем, не приведет нас к форту Томаса Джефферсона.

Услышав его слова, некоторые подняли головы и насторожились, но Мерсер Свифт, картограф, к которому он обратился, лишь сердито взглянул на него поверх края кружки с горячим чаем.

— Откуда такая уверенность, Киттеридж? С каких это пор ты стал экспертом?

Эштон спокойно повторил:

— Мы сбились с курса. И если не остановимся и не проверим показатели секстанта, то даже я не сумею сказать вам, где мы находимся.

Его слова вызвали у сидящих вокруг костра взрывы смеха, а сердитое лицо Мерсера Свифта побагровело. Это была не первая его стычка с Эштоном Киттериджем: с самого начала было видно, что столкнулись два непреклонных характера. Противостояние усугублялось еще и тем, что им нередко приходилось дублировать работу друг друга. Свифт научился игнорировать то, что ему не нравилось, так как майор Боумен с самого начала дал понять, что Киттеридж находится под его особым покровительством и он не потерпит плохого обращения с ним. Но в конце утомительного холодного дня, когда их вот-вот может застигнуть в пути непогода, Свифт был не готов уступать, особенно в таком важном вопросе.

— Показатели секстанта. Блестящая идея, — фыркнул кто-то. — Уже три дня, как мы не видели ни солнца, ни звезд.

— Именно для этого и существуют карты, — холодно заявил Мерсер.

— Ваши карты ошибаются, — просто сказал Эштон. Сдержав себя, Мерсер Свифт не вскочил на ноги, а лишь еще крепче сжал пальцами кружку.

— При всем моем уважении, сэр, — с напряженной вежливой улыбкой сказал он, — ваше дело — рисовать цветочки и птичек, а не наносить на карту реки. — Раздавшиеся вокруг костра смешки подбодрили его. — Почему вы считаете, что лучше меня знаете, где мы сейчас находимся?

Эштон медленно обвел взглядом сидящих.

— Я помню, мы были здесь раньше. У меня есть рисунки именно этой части равнины, и я осматривал местность дальше по ходу движения. Если мы будем продолжать двигаться в этом направлении, то через три мили дойдем до непроходимых речных порогов и окажемся в ловушке на этом берегу Миссури — без лодок и провизии, которую мы намеревались получить в форту, потому что форт Томаса Джефферсона находится в стороне, противоположной той, куда мы движемся.

На мгновение наступила полная тишина: люди пытались сообразить, что с ними будет, если Эштон окажется прав.

— Он спятил, — сказал один из солдат, сплюнув на землю. — Здесь один участок этой Богом забытой земли как две капли воды похож на другой.

Мерсер Свифт вскочил на ноги, уже с трудом контролируя свой гнев.

— Я картограф этой экспедиции, — холодно заявил он. — Вы не смеете ставить под сомнение точность моей работы, опираясь исключительно на свою память!

— У меня тренированный глаз, — спокойно сказал в ответ Эштон. — Я никогда не забываю того, что однажды нарисовал. Сказать наверняка, куда приведет нас ручей, вдоль которого мы идем, я не могу, но уверяю вас, он не впадает в Миссури.

— Говори яснее! — раздраженно сказал Мерсер. — Что ты нам предлагаешь — вернуться назад?

— Именно так. И чем скорее, тем лучше.

Последовал взрыв негодования, на который и рассчитывал Мерсер. Он отступил на шаг, с удовольствием прислушиваясь, как возмущенные солдаты на чем свет стоит ругают Эштона.

— Он, видно, совсем лишился рассудка! Мы три дня назад ушли от Миссури…

— Снег вот-вот пойдет, и припасы у нас кончаются…

— С тех пор как мы покинули реку, нам даже куропатки не удалось подстрелить, а он хочет, чтобы мы продолжали идти по этой замерзшей пустыне…

Никто не заметил, как к костру подошел майор Боумен, который некоторое время молча стоял и слушал. Потом он заговорил, и звука его спокойного голоса было достаточно, чтобы все утихомирились.

— Покажи свои рисунки, Киттеридж, — сказал он.

Эш достал из вещевого мешка завернутый в оленью шкуру пакет. Майор, в свою очередь, достал карту и развернул ее у огня, разложив на ней рисунки для сравнения.

— Видите, сэр, — принялся объяснять Эш, — на каждом из них проставлены даты… — Он указал на первые два рисунка. — Это то место, где мы находимся сейчас. Если в течение часа идти к западу, вдали будет видна небольшая гряда гор.

— Знаю. Сам видел ее сегодня утром, — проворчал майор. Солдаты смущенно переглянулись, только Мерсер Свифт застыл, словно по команде «смирно», напряженно расправив плечи.

— А вот где, — Эш показал на другой рисунок, — мы окажемся через день, если продолжим путь в том же направлении. Это совсем не то место, где нам нужно быть.

Майор несколько минут внимательно рассматривал рисунки и карту и, наконец, медленно покачал головой:

— С прошлого июня мы проделали большой путь. Через некоторое время все начинает казаться одинаковым.

Губы Мерсера дрогнули в довольной улыбке, все остальные тоже немного расслабились. Майор свернул карту, отдал Эшу рисунки и поднялся на ноги.

— Как по-вашему, Киттеридж, сколько времени мы потеряли? — спросил он.

— Думаю, около шести дней, сэр, — ответил Эш. Майор задумчиво кивнул.

Что-то в выражении его лица, должно быть, насторожило Мерсера.

— Неужели, сэр, вы больше поверите слову этого школьного учителя рисования, чем моему многолетнему опыту? — резко спросил он.

— И раньше случалось, что картографы ошибались. Не вы первый, — рассеянно сказал майор, с тревогой вглядываясь в горизонт. — К тому же вы ведь не прошлись пешком вдоль этого ручья до его истоков, не так ли?

— Конечно, нет, — задиристо сказал Свифт. — Иногда бывает достаточно логически поразмыслить…

— Когда возникает ситуация, подобная этой, — сказал майор, — я скорее поверю собственным глазам, чем положусь на логические размышления. Именно с этой целью мы взяли с собой художника.

— Художнику следует заниматься флорой и фауной. Он должен рисовать животных и растения для составления каталога, а не подвергать сомнению работу опытного картографа…

— Ну что ж, сэр, — спокойно сказал майор Боумен, — а моя задача — обеспечить безопасность экспедиции, чтобы рисунки не остались единственным напоминанием о нашем походе, поэтому мы немедленно выступаем. Мы вернемся вверх по течению ручья и начнем снова. До наступления темноты у нас еще есть около трех часов. — Заметив, что ошеломленные солдаты застыли на месте, он добавил более резким тоном: — Это не просьба, джентльмены! Райкер, Спеллинг, собирайте своих людей. Мы выступаем через полчаса.

Глава 8

Девушка сидела за большим письменным столом, склонив темноволосую голову над большой бухгалтерской книгой. Лоб ее был наморщен, кончик языка от усердия высунулся: она тщательно складывала колонки цифр. Контора занимала маленькую комнату, но благодаря царившему там безупречному порядку помещение казалось просторным. В северной стене было прорезано большое окно, закрытое прозрачной масляной бумагой — использовать для этой цели привозное стекло было бы слишком дорого, — и комната была залита светом.

Погруженная в свою работу, девушка была очаровательна. Ее кудрявые волосы, собранные в пучок и перевязанные розовой лентой, поблескивали на солнце. Кожа, тщательно охраняемая от солнца зонтиками, перчатками и широкополыми шляпками, была нежна, как свежие сливки. Платье из розового муслина с нежным рисунком было сшито в соответствии с последними модными журналами, полученными из Англии: короткие рукавчики-фонарики, завышенная талия, подчеркнутая розовым атласным пояском, и вышитый розовый платочек, прикрывающий плечи и шею. Она выглядела именно так, как положено выглядеть девушке из купеческого сословия, но была при этом исключительно хорошенькой.

— Мадди! — окликнул ее мужской голос откуда-то из глубины дома. — Петерсон привез светлое пиво. Сколько, ты сказала, нам потребуется его на этой неделе?

— Минутку, папа! — крикнула она в ответ и торопливо закончила складывать последнюю колонку цифр.

Она теперь без труда откликалась на имя «Мадди», как будто это было ее собственное имя. По правде говоря, оно действительно стало ее именем. С того момента, как она опустилась на колени возле кровати Маргарет Берне и взяла ее за руку, Глэдис Уислуэйт перестала существовать, и никому не приходило в голову воскрешать ее.

Маргарет прожила дольше, чем кто-либо, даже ее врач, мог предположить. С возвращением дочери у нее, казалось, появилась дюжина — нет, сотня! — причин продолжать жить. Даже физически угасая, она оставалась бодрой и целеустремленной до самого конца. Прошло менее года с тех пор, как она мирно умерла во сне, и никто не сомневался, что последний год жизни был для нее самым счастливым.

В течение первого года между Кэлдером Бернсом и девушкой, ставшей теперь его дочерью, иногда возникала неловкость. Временами он вспоминал, кто она на самом деле, она тоже вспоминала, но они не говорили об этом, и постепенно неловкость исчезла. Он без труда позволил этой милой девушке заполнить пустоту, возникшую в его жизни. Ему было нетрудно перенести всю любовь к дочери на это доброе, миловидное и такое отзывчивое существо. Маргарет поверила, что эта девушка — ее дочь, и Кэлдер в конце концов тоже поверил в это. Она стала неотъемлемой частью его жизни, и ему было бы невыносимо больно потерять свою дочь дважды. Поэтому он гнал от себя все, что в какой-то степени угрожало отнять ее у него.

А что касается Мадди, то даже она с течением времени начала забывать, что была когда-то кем-то другим. Эти люди стали ее родителями, их воспоминания — ее воспоминаниями, а этот дом — ее домом если не по рождению, то по праву любви, и она даже не думала о том, что у нее могла быть какая-то другая жизнь. Прошлое стерлось из ее памяти, как волна стирает следы на песке. Только ночами Мадди иногда просыпалась в ужасе, влажная от пота, и вскрикивала при воспоминании о грубых руках, жестоких глазах и грязных, заросших бородами лицах. Тогда приходил Кэлдер, успокаивал ее и сидел рядом, пока ночной кошмар не рассеивался. Он никогда не спрашивал, что ей приснилось и почему ей страшно, но Мадди казалось, что он обо всем догадывался. А когда наступало утро, они никогда об этом не упоминали. Ночные кошмары, как и все прочее, что связывало Мадди с ее прошлым, и дочь и отец умышленно игнорировали, делая вид, что ничего особенного не случилось.

Изменения в ней происходили постепенно, так что она едва замечала их. Со временем она стала говорить, одеваться и даже двигаться так, как это делали представители среднего класса, к которому она теперь принадлежала. Она часами читала Маргарет классическую литературу, английские газеты и модные журналы, и постепенно вкусы Маргарет стали ее вкусами.

Даже теперь Мадди продолжала читать эти журналы, живо интересуясь сплетнями и последними тенденциями в моде, и доставляла отцу огромное удовольствие, читая ему по вечерам газеты и обсуждая прочитанное.

Кроме интереса к текущим событиям в Англии и любви к хорошим книгам, она научилась у Маргарет кое-чему еще. Мадди давно догадывалась, что своим успехом «Кулаба» обязана предпринимательской жилке Маргарет: Кэлдер был не в ладах с цифрами и плохо разбирался в бизнесе. Зная, что после ее смерти мужу придется худо, Маргарет обучила дочь кое-каким практическим вещам. Таким, например, как ведение бухгалтерского учета, заказ продуктов у поставщиков, способы привлечения клиентов. Мадди научилась всему этому, а вдобавок приобрела одну еще более важную способность: она научилась заранее предчувствовать потребности рынка и, не страшась риска, удовлетворять их.

Всего двадцать лет назад Сидней был не более чем аванпостом в не тронутом цивилизацией глухом краю, населенном враждебно настроенными необузданными племенами. Однако, несмотря на негостеприимную обстановку, первопроходцы, мужественно преодолевая трудности, насаждали здесь цивилизацию, и, к их немалому удовлетворению, им удалось в конце концов создать здесь, в этом суровом краю, свою собственную маленькую Англию.

— Они хотят одного: чувствовать себя как дома, — с присущей ей проницательностью говорила Маргарет. — За то, что напоминает им родину — будь это затейливое кресло, Диелковый жилет или напиток, вкус которого они помнят с прежних времен, — они готовы заплатить любые деньги.

Естественно, Маргарет имела в виду тех, кого ей приходилось обслуживать: скучающих по дому солдат, моряков, торговцев и купцов, снабжавших их товарами. Но Мадди, восприняв эту теорию, расширила ее рамки. Мелкие и средние землевладельцы, выписывавшие архитекторов из Англии, чтобы построить в Сиднее точную копию своих лондонских особняков, получали баснословные доходы со своих плантаций и не задумываясь тратили деньги на расписные кареты и рулоны дорогостоящего шелка. Несомненно, они будут рады иметь нечто вроде элегантного клуба, где могли бы скоротать вечерок-другой в обществе людей своего круга.

Сидней в своих самых важных аспектах городской жизни представлял собой Англию в миниатюре. Аристократы делали вид, что занимаются государственными делами и управляют владениями, тогда как в действительности гораздо больше внимания уделяли своему внешнему виду, лошадям и удовольствиям. Их жены были пусты и чванливы. Они одевались в тончайшие шелка — и вечно жаловались на пыль и жару, устраивали чаепития и большие балы — и сетовали на отсутствие настоящего светского общества; они сплетничали — и тосковали по далекой Англии.

Так же, как и в Англии, мужья и жены редко встречались — как правило, в основном для совместного появления в свете. Средний класс жил примерно так же: торговцы били своих жен те, в свою очередь, рожали детей. Аристократия почти не замечала средний класс, и соответственно ни те ни другие не признавали существования низшего класса этом заключалось основное различие между Сиднеем и Англией. В Австралии низший социальный слой состоял из каторжников, которых почти не считали за людей.

Было и еще одно существенное отличие от Англии. В Австралии девушки брачного возраста, к какому бы классу они ни принадлежали, ценились на вес золота. А если такая девушка обладала при этом приятной внешностью, то такому сокровищу вообще цены не было. Если же она при этом имела еще и хорошее приданое, то становилась почти что недостижимой мечтой.

Мадди лелеяли, словно тепличную розу. Отец знал, что, имея такую дочь, может позволить себе быть разборчивым, и строил честолюбивые планы в отношении ее будущего. Он, конечно, понимал, что едва ли можно надеяться выдать ее замуж за дворянина, но на богатого купца или судовладельца можно было смело рассчитывать и, если потребуется, он мог бы поискать подходящих кандидатов даже в Англии. Своей доченьке он был готов предоставить все самое лучшее.

Не будучи человеком религиозным, Кэлдер Берне начал ходить в церковь, чтобы похвастать дочерью и позаботиться о том, чтобы о ее существовании узнали нужные люди. Он приобрел легкую двухместную коляску с откидным верхом для поездок с визитами или за покупками и всегда сопровождал дочь. Он решительно «отшивал» неподходящих, на его взгляд, поклонников и привечал стоящих, однако сразу же дал понять, что любоваться его дочерью могут все, тогда как ухаживать за ней будет дозволено лишь избранным, причем тогда, когда он сам сочтет нужным.

Таким образом, если Сидней был для Австралии маленькой Англией, то «Кулаба» для Мадди Берне была Букингемским дворцом. Здесь неукоснительно исполнялись все ее желания и ценилось ее мнение, а каждое слово Мадди имело силу закона. Пожалуй, ее жизнь отличалась от жизни обычной девушки: ее всячески охраняли от грубости и жестокости окружающего мира, но она была довольна и, что важнее всего, чувствовала себя в безопасности.

Она услышала, как отец снова позвал ее, и крикнула в ответ: «Иду!» Быстро подсчитав последний столбец цифр и записав итог, она поспешила к выходу.

Он стоял под жарким солнцем на пыльной дорожке, ведущей к служебному входу в таверну, покашливая и вытирая влажный лоб. После смерти Маргарет его здоровье несколько пошатнулось, и Мадди очень за него тревожилась. Большую часть времени он был, как всегда, полон энергии, но случались моменты, когда силы оставляли его и он сидел обмякший, словно выжатая тряпка, а тело сотрясал кашель, появившийся у него еще в прошлом году в сезон дождей. В такие моменты Мадди охватывал страх. Она хлопотала вокруг него, бранила за то, что не бережет себя, и незаметно сумела переложить его обязанности на помощников, чтобы дать ему возможность отдохнуть. Он и не подозревал, что Мадди взвалила на свои плечи большую часть работы. Это было нетрудно — она и раньше зорко следила за тем, чтобы отца не обсчитали.

Чуть приподняв край юбки, она вышла на улицу и улыбнулась поставщику:

— Добрый день, мистер Петерсон. Как дела?

Мужчина средних лет, стоявший в тени навеса, задумчиво пожевывая соломинку, сразу же встрепенулся, увидев Мадди, и притронулся пальцами к полям шляпы.

— Здравствуйте, мисс Мадди. Вы все хорошеете. — Мадди, взяв отца под локоть, ласково пожурила его:

— Ах, папа, папа. Зачем ты стоишь на солнцепеке, когда знаешь, что тебе это вредно? Почему бы не войти в дом и не предложить мистеру Петерсону выпить чего-нибудь холодненького?

Кэлдер с любовью улыбнулся дочери и снова промокнул лоб платком.

— Проклятая жара житья не дает ни людям, ни животным, — проворчал он и повернулся, чтобы войти в дом. — Зайдите передохнуть, Петерсон, когда управитесь здесь, а Мадди заполнит вашу накладную.

Обычно Кэлдер не оставлял Мадди наедине ни с одним мужчиной, даже если это было в интересах дела, но Хауи Петерсон был старым другом. Когда Кэлдер ушел, Петерсон улыбнулся Мадди и спросил:

— Сколько прикажете на этот раз, мисс Мадди?

— Думаю, пять бочонков. Неделя выдалась ужасно сухая, не так ли? А чем сильнее жара, тем больше жажда.

Он усмехнулся:

— Это вы правильно изволили заметить, мисс. Так, значит, пять бочонков? Пять бочонков сюда! — крикнул он через плечо рослому грузчику, стоявшему внутри фургона. — И пошевеливайся! Купил его на прошлой неделе, — объяснил он Мадди. — Туповат, но силен, как ломовая лошадь.

Мадди чуть заметно улыбнулась. Ей всегда становилось не по себе, когда о каторжниках говорили как о скотине, которую можно продавать и покупать. Кэлдер не пользовался трудом каторжников ни сейчас, ни раньше.

— Как здоровье вашей супруги? — спросила она у Петерсона. — Ревматизм все еще мучит ее?

Грузчик, достав из фургона бочонок, взвалил его себе на плечо.

— Сейчас ей стало полегче — погода стоит жаркая. Это дожди чуть не доконали ее.

— Передайте ей привет от меня. — Петерсон расплылся в довольной улыбке.

— Она всегда говорила, что вы милая девочка, и будет очень рада…

Но Мадди уже не слышала его слов, потому что каторжник обернулся и встретился с ней взглядом. Она замерла на месте.

Выражение его широкого, изрытого оспинами лица не изменилось: маленькие, глубоко посаженные глаза смотрели, казалось, сквозь нее. Он не произнес ни слова, но Мадди заметила, как в этих глазах на долю секунды мелькнула радость и губы дрогнули в доброй улыбке. Она вспомнила его неожиданно певучую ирландскую речь и неуклюжее прикосновение грубой руки к своим волосам, когда он старался утешить ее. Она вспомнила запах болезни.и смерти, жару и тесноту вонючей комнаты на корабле-призраке.

Он на мгновение остановился, уставившись на нее, Мадди тоже не могла оторвать от него глаз. Она стояла на солнцепеке, но ее бил озноб. Он все понял про нее, и, если заговорит, жизнь для нее закончится. Ей хотелось убежать, спрятаться, умолять его уйти и унести с собой ее прошлое, но она не могла ни двинуться, ни заговорить. Она лишь беспомощно смотрела в глаза Джеку Корригану и готовилась к худшему.

Хауи Петерсон закончил свой монолог, взглянул на Мадди и моментально понял, что ее так расстроило. Обернувшись к каторжнику, он заорал:

— Эй, что уставился? Пошевеливайся, дерьмо собачье! — Он снова повернулся к Мадди, ворча: — Уж эти грязные каторжники, ума у них не больше, чем у животных. Терпения не хватает управляться с ними. — Потом, очевидно, смущенный тем, что расстроил своего хорошего клиента, он снова набросился на Джека: — Посмотри, что ты натворил! Испугал до полусмерти бедную девочку! От одного твоего вида она побледнела как полотно!

И Джек снова двинулся вперед, сгибаясь под весом бочонка. Петерсон в сердцах пнул его под колено. Джек покачнулся, но, к счастью, бочонок не выронил. Мадди, не удержавшись, охнула от ужаса и покачнулась. Петерсон обернулся к ней и, увидев, что ситуация еще более ухудшилась, растерялся.

— Мисс Мадди, с вами все в порядке? Может быть, позвать вашего папу? Будьте уверены, этот наглец, как только вернется домой, получит хорошую порку. Он быстренько забудет, как пугать молодых леди!

«Нет!» — хотелось крикнуть Мадди, но она произнесла шепотом:

— Во всем виновата жара. Я, пожалуй, пойду прилягу. Извините меня.

Последнее, что она увидела, был взгляд Джека Корригана, следивший за ней, пока она поднималась по лестнице.

Закрыв за собой дверь своей оклеенной обоями в розочках уютной комнаты, она почувствовала себя совсем плохо. Руки у нее были холодные, щеки, наоборот, горели. «Все в порядке, — думала она. — Он ничего не сказал. Никто ничего не узнает».

Но она-то не забыла. Она очень старалась забыть, но дверь в прошлое открылась, оттуда потянуло зловонием, и теперь ее трудно будет закрыть снова.

Она не Мадди Берне, а Глэдис Уислуэйт, судомойка, приговоренная к каторжным работам, которая только благодаря Господу Богу да Кэлдеру Бернсу не идет сейчас в одной упряжке с Джеком Корриганом, — тупым животным в глазах более удачливых людей, над которым можно как угодно издеваться, обреченным медленно умирать под жарким австралийским солнцем. Такова ее судьба, там ее место. Не здесь, в этой уютной комнатке, а там. Она не должна жить здесь, разодетая в муслин и шелковые ленточки, под крылышком у этого доброго и простого человека.

Но теперь пути назад не было: даже если бы она захотела все изменить, то не смогла бы — она нужна Кэлдеру Бернсу. Он поверил в нее, и ее место здесь, где светло и безопасно и нет темных углов и замкнутых пространств. Она будет бороться изо всех сил, чтобы остаться здесь. Джек Корриган не выдаст ее, она поняла это по его глазам. Здесь ее никто не обидит.

В действительности по-настоящему в безопасности она не будет никогда. У нее есть тайна.

Она подошла к письменному столу из розового дерева, который Маргарет Берне несколько лет назад выписала из Англии для своей дочери. Медленно открыв ящик стола, она достала рисунок, подаренный в другой жизни, и положила его на крышку стола. Мадди долго смотрела на изображение молодой девушки по имени Глэдис Уислуэйт. Забыть? Пока жива, она никогда этого не забудет.

Экспедиция майора Боумена потерялась в снегах, люди жестоко голодали и, по всей видимости, были обречены на смерть.

Четыре дня назад они доели последний сухарь, разделив его между всеми по маленькому кусочку. Прошлой ночью они слышали вой волков совсем близко от лагеря, а утром нашли волчьи следы на снегу всего в нескольких ярдах от лагерного костра.

— Бедняги, — сказал Келлог, специалист по минералогии. — Они, должно быть, еще голоднее, чем мы, если подходят так близко.

— Посмотрим, кто из нас больше голодает, — сказал майор Боумен, отбирая нескольких человек для охотничьей вылазки на волков в надежде принести в лагерь свежего мяса, которого они не пробовали уже больше месяца. С ним пошли рядовой Уимс, Мерсер Свифт, Келлог и Эштон.

Три недели назад разразился снежный буран, и чем больше они старались обогнать его, тем больше он свирепствовал. Они потеряли почти половину людей — кто-то погиб от переохлаждения, кто-то от голода, нескольких человек поразила снежная слепота, и они потеряли рассудок. Шестеро утонули при переходе по льду через Миссури, когда лед неожиданно провалился под ними. Двое ушли в пургу, и о них больше не было ни слуху ни духу. Многие были обморожены, а один едва ковылял: у него началась гангрена, и от его больной ноги исходило страшное зловоние.