Филдинги - Когда не нужны слова

 — Из-за таких, как вы, не желающих видеть опасности, наши границы открыты для любого нашествия. Вы и эти старые пердуны в Вашингтоне не желаете понимать, насколько мы уязвимы здесь, в нескольких милях от Канады и от расположившихся неподалеку лагерем англичан. — Поросенок досадливо отмахнулся, а Волк обвел широким жестом сидящих за столами людей. — Вы мне не верите? Посмотрите на всех этих солдат. Зачем бы им находиться здесь, если я не прав?

Поросенок оглядел комнату и отыскал взглядом того, кто был ему нужен.

— Майор! — окликнул он. — Может быть, вы сумеете положить конец нашему спору? Мой просвещенный друг, кажется, считает, что нам следует опасаться вторжения с севера. А вы как думаете, сэр?

Видный господин в военной форме, седовласый и широкоплечий, отделился от своих компаньонов и направился к камину. У него была легкая походка и несколько ироничное выражение лица.

— Джентльмены, — обратился он к ним, слегка поклонившись, — уверяю вас, что президент Монро намерен жить в мире с англичанами, независимо от того, находятся ли они в Канаде или где-либо в другом месте. И пока мои войска здесь, я лично гарантирую, что у вас не будет проблем. — Губы его едва заметно дрогнули в улыбке.

Это, кажется, на некоторое время удовлетворило спорщиков, и когда майор повернулся, чтобы уйти, к нему подошел хозяин таверны и что-то сказал, указав взглядом на столик, за которым в одиночестве сидел поглощенный рисованием Эш.

Он обратил внимание на подошедшего к нему майора только тогда, когда у него за спиной раздался громкий искренний смех.

— Ей-богу, — воскликнул офицер, разглядывая рисунки через плечо Эша, — вы уловили самую суть этого спора, сэр, и спорщиков тоже!

Майор, глаза которого искрились смехом, обошел стол и выдвинул для себя стул.

— Майор Джереми Боумен, сэр, к вашим услугам. Позвольте предложить вам пинту пива?

Эш осторожно отложил рисунок в сторону.

— Я Эштон Киттеридж, — представился он в ответ. — Благодарю вас, но я предпочитаю ром.

Майор поднял руку:

— Эй, хозяин, два ромовых грога сюда!

Усевшись напротив Эша, он окинул его дружелюбным оценивающим взглядом. Потом, кивком головы указав на рисунки, спросил:

— Вы не возражаете, если я взгляну на них еще раз? — Эш настороженно пододвинул к нему рисунки.

— Пожалуйста, сэр.

Майор перелистал страницы альбома с искренним интересом, иногда хмыкая, иногда издавая одобрительный возглас. Эш молча наблюдал за ним, пытаясь сообразить, что может означать для него такой поворот событий. Во время своих странствий он не раз замечал предубеждение против англичан, что было неудивительно, поскольку менее двух лет назад Америка и Англия воевали друг с другом, но он никогда не задумывался об этом всерьез. Ему еще ни разу не приходилось сталкиваться с американскими военными, и он решил, что некоторая осмотрительность не помешает.

— Нет, вы только полюбуйтесь! — воскликнул майор, рассматривая изображенные на рисунках полевые цветы. Это были просто цветы, росшие вдоль дороги, но на майора они произвели, судя по всему, большое впечатление. — Они выглядят как живые, так и хочется их сорвать. Уверен, если показать их ботанику, он скажет, как называется каждый цветок: и стебель, и каждый листочек тщательно нарисованы.

Эш немного растаял от комплимента, пораженный интересом майора к его работам и вниманием к деталям.

— Не часто встретишь военного, которого может заинтересовать живопись, — заметил он.

— У военного должен быть зоркий глаз. Он должен замечать все, только так он может остаться в живых. А рисунки действительно очень хорошие, сынок, — добавил он, возвращая ему альбом. — Правда, я заметил, ты не очень-то охотно рисуешь людей.

Эш иронично пожал плечами:

— На мой взгляд, все они выглядят как поросята и волки. Мне кажется, что у представителей флоры и фауны более яркие характеры, чем у большинства людей, которых я знаю.

Майор хмыкнул и чуть откинулся на спинку стула, позволяя хозяину поставить перед ними две кружки с горячим грогом. Он с интересом поглядывал на Эша.

— Насколько я понимаю, вы англичанин, — сказал он мгновение спустя.

— Вы не ошиблись, — сухо ответил Эш.

— Что вы делаете так далеко от дома?

— Я приехал сюда, чтобы сколотить состояние, — отхлебнув из кружки, сказал Эш. — Но как видите… — он жестом указал на окружающую обстановку, — мне еще далеко до этого.

Майор снова хмыкнул и поднял кружку.

— Наверное, спрос на поросят и волков здесь не слишком высок? — Он сделал большой глоток горячего напитка, продолжая пристально смотреть на смутившегося от его взгляда Эштона. — Однако, — продолжал майор, — если вы не слишком разборчивы, я мог бы предложить вам работу. Нельзя сказать, что на ней можно сколотить состояние, но зато вы могли бы много бывать на воздухе, питаться сухими галетами сколько влезет и каждую ночь иметь спальное место под звездами. Это ли не великое благо для тела и души?

Эш хотел было притвориться безразличным, но вопреки себе заинтересовался.

— Не вижу большой разницы по сравнению с тем, что я делаю сейчас.

Майор Боумен поставил на стол кружку и слегка наклонился к нему.

— Видите ли, я со своими людьми направляюсь сейчас в Канаду, чтобы нанести на карту границу, разделяющую наши и канадские владения. Это, как вы понимаете, экспедиция с чисто научными целями, предпринимаемая под защитой вооруженных сил.

— Понятно, — сказал Эш с некоторой холодностью, — экспедиция с чисто научными целями.

— Если мы намерены защищать наши границы, мы должны четко знать, что именно мы защищаем. Некоторые районы в тех краях вообще никогда должным образом не исследовались, и никто пока не знает, для какой цели можно было бы использовать эти земли.

— Похоже, ваш президент интересуется не только охраной границ, — заметил Эш. — Может быть, ему пришло в голову также слегка расширить их?

Майор пристально взглянул на него.

— Возможно, — сказал он. — Ну так что вы на это скажете? У нас есть ботаник, геолог и картограф, причем каждый из них специалист в своей области. К сожалению, мы недавно потеряли нашего художника. Мне показалось, что вы бы нам подошли.

Эш помедлил, обводя взглядом комнату, полную солдат и не слишком дружелюбно настроенных местных жителей.

— Почему вы считаете, что, если я соглашусь присоединиться к экспедиции, меня не убьют во сне?

Майор снисходительно усмехнулся.

— Один «красный мундир» против двадцати пяти хорошо обученных пехотинцев? Не станут они себя затруднять из-за такого пустяка.

— А может, — предположил Эш, — вы убьете меня сами? Майор весело рассмеялся:

— Понимаю, каково тебе, мой мальчик. Никогда нельзя расслабляться в чужой стране, не так ли? Кто знает, что там, за следующим камнем? Что касается меня, — он пожал плечами, — то я слишком много воевал, чтобы самому напрашиваться на неприятности. Я не считаю человека своим врагом, пока он не выстрелит в меня, но как только выстрелит — он мертв. Ну так каков же будет ответ: да или нет?

Эш размышлял недолго. Едва ли ему подвернется что-нибудь получше, но к худшему его положение вполне могло измениться. Денег у него осталось всего на оплату еще одного обеда, так что он не мог себе позволить ставить какие-либо условия.

Он поднял свою кружку.

— Майор, можете считать, что разжились художником.

— Вот и ладно, вот и хорошо! — Майор Боумен встал и бросил пару монет на стол. — Идемте, я покажу вам, где мы расквартировались, и познакомлю с начальником экспедиции. Мы выходим утром и предполагаем добраться до Великих озер еще до первого снега. Перезимуем в Форт-Дейле, а по весне отправимся дальше.

Эш тоже поднялся из-за стола. Чуть помедлив, он вырвал из альбома листок с изображением Поросенка и Волка и подошел к двум спорщикам, так позабавившим его. Слегка поклонившись, он вручил рисунок Волку.

Удивление на лицах спорщиков, рассматривавших рисунок, сменилось оскорбленным выражением, но майор Боумен, предупредив их возмущение, громко рассмеялся, хлопнув Эша по спине.

— Неплохо, сынок! — воскликнул он. — Ты не лишен чувства юмора. Для англичанина это совсем неплохо!

Снаружи было темно и ветрено, и Эш поплотнее закутался в плащ, почти уверенный в том, что, какими бы ни были последствия его сегодняшнего решения, зимовать в теплом форту все же будет лучше, чем пытаться в одиночку преодолеть дикие просторы. Взглянув на майора Боумена, он спросил без особого интереса:

— Кстати, а что случилось с художником, которого я должен заменить?

— На вашем месте я не стал бы об этом беспокоиться. Такое едва ли повторится еще раз.

— И все-таки?

— Ну, с ним произошел несчастный случай.

— Какого рода?

— Его съели индейцы.

Эш остановился и оторопело уставился на него, но майор лишь рассмеялся и дружески обнял его за плечи.

— Не бойтесь, — сказал он. — От индейцев-людоедов мы эти места почти полностью очистили. Вот медведи — совсем другое дело.

Раздумывая над его словами, Эш с еще большей неохотой, чем прежде, поплелся следом за ним.

В Лондоне было утро, то есть время суток, согласно правилам приличия, не предназначенное для светских визитов. Однако лорд Уинстон никогда не заботился о таких пустяках и являлся к своей любовнице когда заблагорассудится.

Леди Анна, которая в это время пила шоколад в своей спальне, с раздражением взглянула на входившего Уинстона. Вся окружающая обстановка: смятые простыни, неубранная посуда, сдвинутые шторы на окнах — создавала впечатление, что буквально только что проснувшаяся женщина не настроена принимать посетителей, хотя тщательно уложенная прическа, свежий макияж и игривые кружева пеньюара говорили совсем о другом. Готовясь к появлению неожиданных визитеров, она не забыла даже надеть на шею ниточку жемчуга.

Когда Уинстон вошел в комнату, губки леди Анны капризно надулись.

— Гидеон, ты невыносим! Разве горничная не сказала тебе, что я не принимаю? Я еще не одета!

— Сказала, — усмехнувшись, ответил Уинстон, окидывая ее ничего не выражающим взглядом.

— И ты все-таки явился? Это возмутительно! — Она, охорашиваясь, прикоснулась пальцами к прическе. — Я терпеть не могу, когда меня застают неодетой, и ты это хорошо знаешь. А теперь уходи.

В лице Уинстона ничто не изменилось, разве что глаза недобро прищурились. В последнее время Гидеон Финчли старательно сохранял невозмутимое выражение лица, заметив, что любое видимое проявление эмоций привлекает внимание к узкому шраму, пересекавшему его щеку от виска до подбородка.

— Еще совсем недавно ты обожала мои маленькие сюрпризы, — ровно сказал он.

Леди Анна отодвинула в сторону чашку и придала лицу скучающее выражение.

— Я многое обожала в свое время, Гидеон.

У Гидеона слегка напряглась челюсть, но больше не дрогнул ни один мускул. Он шагнул к ней и присел на краешек кровати. По правде говоря, в последнее время ему стало скучновато в компании леди Анны. После несчастного случая, как, приличия ради, он предпочитал называть происшедшее с ним той памятной ночью, отношения между ними изменились, причем не в лучшую сторону. Она еще некоторое время делала вид, что все идет хорошо, но Гидеон-то прекрасно понимал, насколько ее отталкивает его обезображенное лицо. Он и сам терпеть не мог уродства.

Тщательно обследовав свой шрам, Гидеон пришел к выводу, что он не так ужасен, как можно было бы ожидать. Шрам был длинный, края рваной раны не по всей длине были сшиты ровно, но с помощью пудры удавалось сделать так, что его цвет не слишком отличался от цвета остальной кожи, причем находились люди, уверявшие, что он придает выражению его лица некоторую лихость. Сам Гидеон знал одно: раньше его внешность была безукоризненной, а теперь появился изъян, и жизнь его, некогда легкая и приятная, теперь была омрачена косыми взглядами, сочувственным шепотом, отказами от встреч и сокращением числа приглашений.

Сначала Уинстона это забавляло, потом начало возмущать и, наконец, стало приводить в ярость. Он стал пить еще больше, проводил время в обществе проституток и за игорным столом, дважды за последние шесть месяцев он дрался на дуэли, причем последняя закончилась тяжелым ранением его соперника, и ему едва не пришлось бежать из страны.

Но Уинстону и в голову не приходило, что сокращение круга его друзей объясняется не появлением шрама, а его непристойным поведением. Он быстро утрачивал благосклонность принца-регента, оскорбительно вел себя по отношению к дамам, и многие просто перестали его принимать. Его злобный нрав оттолкнул от него даже самых преданных его приятелей, которые перед угрозой впасть в немилость при дворе или лишиться финансовой помощи со стороны родителей либо незаметно уезжали из Лондона в дальние поместья, либо отправлялись на весь сезон за границу. По правде говоря, многие из них попросту боялись его. Если бы он протрезвел настолько, что смог бы понять это, то, возможно, испытал бы немалое удовольствие от этого.

Леди Анна продолжала принимать его, а он по-прежнему бывал у нее, хотя в сексуальном плане она давно перестала возбуждать его. У нее были хорошие связи при дворе и за границей, и теперь от ее благосклонности зависело, будут ли его принимать в обществе. Он понимал, насколько непредсказуема такая ситуация, но опасность притягивала его, как пламя притягивает мотылька.

Желание яростнее, чем обычно, пылало в нем. Оно мучило его, подогреваемое гневом и ненавистью за неожиданный поворот судьбы, изуродовавший его лицо и вырвавший из рук контроль над собственной жизнью. Сегодня он пришел к Анне, потому что в постели с ней он все еще чувствовал себя хозяином положения.

Он не слишком нежно взял ее пальцами за подбородок.

— Я наскучил тебе, малышка? — обманчиво спокойным тоном спросил он.

Она тряхнула головой, пытаясь освободиться от его железной хватки, и, когда это не получилось, глаза ее сверкнули неприкрытым гневом.

— Ты пьян, — возмущенно заявила она. — Ты вечно пьян. Мне не нравится быть с тобой, когда ты в таком состоянии, Гидеон.

— А это? Это тебе все еще нравится? — Он грубо завладел ее губами. Поцелуй был скорее похож на вызов, чем на ласку, и когда она принялась вырываться, это лишь распалило его еще сильнее. Такого он давненько не испытывал.

Леди Анна бешено сопротивлялась, глаза ее пылали яростью.

— Ты омерзителен! — воскликнула она. Ей удалось наконец вырваться, и, вскочив с постели, она повелительным жестом указала ему на дверь. — Убирайся немедленно!

Гидеон тоже поднялся и, когда она потянулась, чтобы позвонить, грубо схватил ее за руку. Он видел, как она поморщилась от боли, не сводя с него возмущенного взгляда.

— Наконец-то я услышал правду! — насмешливо произнес он. — Значит ли это, что моих драгоценностей и всех этих изящных вешиц недостаточно, чтобы оплатить твою благосклонность? Что даже позолоченного экипажа — счет за который, кстати, я получил только вчера — недостаточно, чтобы ты не показывала, какое отвращение вызывает у тебя моя изменившаяся внешность? Скажи мне, дорогая моя, сколько же надо заплатить, чтобы ты пустила к себе в постель чудовище?

Самообладание и на сей раз не изменило леди Анне, только глаза у нее потемнели.

— Клянусь, Гидеон, мне надоело, что ты придаешь слишком большое значение своему шраму. Ты, словно одержимый, ни о чем другом и думать не желаешь. Но ведь ты всегда был таким, не так ли? Ты не умел сдерживать себя ни в чем. Пил слишком много, играл — и не мог остановиться, насмерть загонял лошадей. Все, что ты делал, ты доводил до крайности. А теперь ты одержим своим лицом и все продолжаешь говорить об этом, хотя всем давно надоело тебя слушать. У тебя это стало навязчивой идеей. Я бы посоветовала тебе поехать на воды, отдохнуть и успокоиться, пока ты всех нас не свел в могилу своими излишествами. А теперь отпусти, пожалуйста, мою руку.

Гидеон так и сделал, но щеки его чуть покраснели под слоем румян, отчего тонкая пульсирующая полоска шрама стала особенно заметна. Глаза холодно сверкнули.

— Прошу прощения, миледи, — слегка поклонившись, произнес он. — Я счастлив получить совет от такой заботливой — и такой дорогостоящей — потаскухи.

Леди Анна, отшатнувшись, с силой ударила его по лицу.

Ослепленный яростью, он уже не соображал, где он и что делает. На мгновение ему показалось, что он снова в Вулфхейвене, в рот ему стекает струйка крови, а руки сжимаются на горле той наглой служанки. Он наотмашь ударил леди Анну, почувствовав удовлетворение и торжество силы. Но это было только начало. Леди Анна попятилась от него, и в уголке ее рта показались капельки крови. Чтобы удержаться на ногах, она схватилась за хрупкий прикроватный столик, который с грохотом перевернулся, и тогда Уинстон увидел в ее глазах даже не страх — ужас! Именно это послужило для него сигналом к дальнейшим действиям.

Он уже не владел собой: его кулак наносил удар за ударом. Он слышал ее громкие крики о помощи, встревоженные голоса за дверью, видел кровь, но все это было лишь фоном для бешеных ударов его сердца. Теперь он знал, почему продолжал приходить к леди Анне. Она была могущественна и опасна. Сегодня он вступил в единоборство с никогда не виданной им ранее силой и нашел наконец орудие собственного разрушения.

Глава 6

Лучи жаркого австралийского солнца падали ей на плечи. Глэдис, нервно сжимая руки, то и дело испуганно оглядывалась. Шум и суета на причале достигли своего апогея, когда представители портовых властей и члены экипажа принялись пересчитывать число отсутствующих пассажиров и заключенных, громко обсуждая вопрос о необходимости карантина и возможности заражения. Кэлдер Берне сидел рядом с ней на деревянной бочке, закрыв лицо руками. Его плечи сотрясались от рыданий. Глэдис видела, как какой-то чиновник шел вдоль ряда закованных в цепи каторжников, многие из которых были слишком слабы и не могли стоять, и сверял их имена по спискам. Скоро он доберется и до ее имени.

— Послушайте. — Она робко прикоснулась к плечу Кэлдера Бернса. — У нас мало времени. Они в любую минуту могут прийти за мной, а мне нужно многое рассказать вам…

Берне взглянул на нее и вытер глаза.

— Не о себе я плачу, девочка, я тревожусь о своей дорогой жене. Видишь ли, мы не сказала Мэдди… — у него прервался голос. Глэдис закусила губу. Ей еще никогда не приходилось видеть плачущих мужчин, и ей было безумно жаль его. — Моя Маргарет, — с усилием продолжал он. — У нее неизлечимая болезнь. Ей пришлось ампутировать одну ногу, и она почти не видит. Чудо, что она все еще жива. Но видишь ли, она жила надеждой на то, что вновь обнимет свою Мадди. Лишь это и поддерживало в ней жизнь. Как я смогу сказать ей, что она боролась все это время за жизнь только лишь для того, чтобы смерть забрала вместо нее нашу дочь?

Глэдис с ужасом выслушала его, еще острее почувствовав свою беспомощность. Эта милая женщина, которую она узнала и полюбила по рассказам Мадди и письмам, должна была сначала потерять дочь, а потом и собственную жизнь. Почему Господь так несправедлив? И почему на долю Глэдис выпало несчастью принести вести, которые сведут Маргарет Берне в могилу?

Глэдис не знала, что ей говорить и что делать. Значит, все было напрасно — долгие недели, что она пряталась и горевала в пустой каюте Мадди, когда натерпелась такого страху? Значит, во всем этом вообще не было смысла?

Она снова оглянулась через плечо и увидела, что чиновник со списком в руке уставился прямо на нее. Одна из них умерла, одна выжила. Откуда ему знать, которая осталась в живых?

Чем дольше она размышляла, тем быстрее таяли ее шансы. Скоро он будет знать наверняка. Кэлдер Берне сам ему скажет. К тому времени ей нужно быть далеко отсюда.

Она торопливо сняла с плеч накидку и дрожащими пальцами открыла замочек медальона. Отдав и то и другое Кэлдеру, она пробормотала:

— Скажите вашей жене, сэр, — голос ее дрогнул, — что Мадди умерла с мыслью о ней… о вас обоих. Возможно, это послужит ей некоторым утешением.

Но слова казались пустыми и ненужными даже ей. Разве можно в чем-то Найти утешение семье, которую постигло такое горе? Она так остро переживала их утрату, как будто это касалось ее лично, потому что на какое-то время эти люди, стали ее семьей, пусть даже в ее воображении, и она любила их больше, чем могла бы любить кровных родственников.

Узловатые пальцы Кэлдера Бернса крепко вцепились в ткань накидки. Он зарылся в нее лицом, как будто надеялся уловить следы присутствия Мадди, и глаза его снова наполнились слезами.

— Почему ты сделала это, девочка? — спросил он охрипшим от горя и боли голосом. — Почему задержалась, чтобы рассказать мне это? Ведь никто не заметил, как ты сошла на берег. Ты могла бы убежать. А теперь тебя наверняка схватят. Почему ты так рисковала?

Глэдис взглянула на него, не зная, что ответить. Такой глупой показалась ей ее затея. Везде были стражники, и ее шансы совершить побег практически равны нулю. Возможно, если бы она не остановилась для разговора с Кэлдером Бернсом, то сейчас уже была бы далеко отсюда… Но она обещала Мадди. Наконец она собралась с духом.

— Мадди была моим другом, — просто сказала она. — Возможно, единственным другом за всю мою жизнь.

Кэлдер Берне внимательно посмотрел на нее. Как странно складывается жизнь. Стоявшая перед ним девушка, такая бледная и печальная, была того же возраста и такого же телосложения, как его Мадди. Если бы не цвет глаз и худоба, она могла бы сойти за его дочь. Почему жестокая судьба оставила в живых не ту, а эту? И почему та же судьба заставила эту девочку ухаживать не за кем-то другим, а именно за его умирающей дочерью? Почему она заставила ее предпочесть собственной свободе необходимость выполнить данное обещание?

Ему было трудно думать об этом. Он устало опустил голову.

— Я не смогу сказать ей, — пробормотал он. — Не смогу омрачить ее последние минуты. Ее душа никогда не найдет покоя…

Глэдис сжала губы, пытаясь сдержать слезы, не зная, что сказать или сделать, чтобы облегчить его страдания. Сколько раз она воображала себе этого человека. Мысленно она представляла встречу с ним и его женой, но не могла и подумать, что все сложится именно так. У нее не было времени подбирать подходящие слова утешения. Когда она наклонилась, чтобы прикоснуться к его плечу, за спиной послышались тяжелые шаги, и она в ужасе замерла.

— Обычная проверка пассажиров, сэр, — раздался грубый голос. — Ваше имя?

Кэлдер Берне медленно поднял голову. Человек нетерпеливо ждал, а у Глэдис гулко бухало сердце.

— Меня зовут… — Кэлдер откашлялся и произнес уже тверже: — Меня зовут Кэлдер Берне. Я владелец таверны «Кулаба», что на Краун-стрит.

— А она? — Человек жестом указал на Глэдис.

Сердце у Глэдис, кажется, вовсе перестало биться. Кэлдер медленно поднялся на ноги и спокойным, уверенным тоном произнес:

— А это моя дочь Мадди Берне. — Он обнял Глэдис за плечи. — Она только что приехала из Англии.

Стражник кивнул и сделал пометку в списке.

— Повезло молодой леди, — сказал он. — На борту «Марии Луизы» случилась эпидемия оспы. Много народу умерло.

Кэлдер Берне сказал ему об умершей Полине, и стражник сделал еще одну пометку в списке. Потом Кэлдер спросил о багаже Мадди и о вещах покойной, они говорили о чем-то еще, но Глэдис уже не слышала их. Потом стражник ушел, и она осталась с Кэлдером Бернсом. Крепко взяв ее за руку, он повел ее прочь.

— Пора домой, — сказал он. — Я уже давно уехал, и мама будет беспокоиться.

Глэдис пристально взглянула на него. Тягчайший грех сомневаться в чуде — она это хорошо знала, но ей так редко приходилось видеть настоящие чудеса, что она не могла не усомниться.

— Я не понимаю, — хрипло сказала она, — что вы собираетесь делать?

По правде говоря, Кэлдер и сам не знал. Он солгал стражнику, потому что не был готов расстаться с единственной ниточкой, связывавшей его с умершей дочерью. Он действовал инстинктивно и только теперь, когда дело было сделано, начал осознавать последствия этого шага.

В его голове медленно созревал план. «Бог взял, Бог дал», — бормотал он себе под нос. Возможно, именно Господь заставил Кэлдера Бернса солгать стражнику.

Глэдис в отчаянии огляделась, боясь услышать окрик или звук взводимого курка. Но Кэлдер потянул ее за руку, и ноги сами понесли ее. Он шел быстро, не оглядываясь по сторонам. Они подошли к наемному экипажу, ожидавшему возле пирса. Глэдис понятия не имела, что он намерен с ней делать. Она знала лишь, что уходит от стражников, вони, стонов каторжников. Этого пока было достаточно.

Открыв дверцу экипажа, он втолкнул ее внутрь.

— Сэр, — взмолилась она, в ужасе оглядываясь вокруг и ожидая, что за ней бросятся люди с кнутами, — что вы хотите со мной сделать? — А сама думала: «Не все ли равно, что будет, лишь бы уехать подальше от этого места».

Кэлдер Берне плотно закрыл дверцу и, обойдя экипаж, стал что-то объяснять кучеру. За окошком экипажа послышались страшный шум, писк, крики, и Глэдис сжалась в комок, готовая бежать или броситься на пол и попытаться спрятаться. Но это была всего лишь стая птиц — не чайки и не пеликаны, а какие-то незнакомые яркие, поразительно красивые птицы, которые стремительно взмыли в небо, вытянувшись в линию, словно многоцветная радуга. Глэдис, как завороженная, следила за ними взглядом. Ей стало страшно: как непонятно все в этой стране и сколько опасностей ее здесь подстерегает!

Кэлдер открыл дверцу и уселся рядом с ней. Лицо у него было напряженное и влажное от пота.

— Видишь ли, я делаю это ради моей больной жены. У нее единственное желание: обнять еще раз свою доченьку, и тогда ее сердце будет спокойно. — У него прервался голос, и он в отчаянии взглянул на Глэдис. — Ты сказала, что была другом моей дочери. Разве ты сможешь отказать в последнем утешении ее умирающей матери?

Экипаж тронулся и медленно покатился по узким припортовым улочкам.

— Я вас не понимаю, — озадаченно проговорила Глэдис.

— Позволь ей умереть, держа в объятиях свою Мадди, — настойчиво повторил Кэлдер. — Она не заметит разницы между тобой и своим дитя. Даже я понял, что ты — это не она, только когда увидел твои глаза, а она совсем потеряла зрение. Ты такого же возраста и телосложения, даже говоришь как положено образованной девушке… •

— Нет, — выдохнула Глэдис.

— Но почему? — спросил он. Его костлявые пальцы больно впились в ее руку. — Это все, что ей нужно. Она долго не протянет, но она умерла бы со спокойным сердцем, если бы рядом была ее Маддй.

Глэдис тяжело дышала, голова у нее кружилась. Нет, все не так просто. Ведь это ложь. Это плохо.

— Нет, я не могу. И меня, и вас выведут на чистую воду. Это ложь, а лгать нехорошо.

Лицо Кэлдера посуровело.

— Может, ты хочешь вернуться назад? — Глэдис в ужасе отпрянула от него.

— Нет! — не раздумывая произнесла она. Он кивнул:

— Понятно. Ты разумная девушка. Разве ты не хотела обмануть, когда спустилась с судна в этом наряде? Не поздно ли теперь высказывать сомнения?

Он говорил правду. Да, она действительно надела одежду Мадди. И если бы представился случай, не раздумывая сбежала бы. Да, она отдала бы что угодно, лишь бы снова стать свободной. И все это она знала с самого начала. Если это грех, то пусть она будет грешницей, но зато ее больше не посадят под замок.

Собрав остатки собственного достоинства, она спокойно ответила:

— Я не пыталась обмануть вас. И никогда не имела намерения обманывать умирающую женшину.

— Но ты должна. Ты моя единственная надежда. И ее тоже.

Ошеломленная, Глэдис молчала, пытаясь сообразить, как ей поступить. Что-то в глубине ее души противилось участию в обмане, но это был ее единственный шанс. К тому же она таким образом хоть как-то расплатилась бы с родителями Мадди за добро, которое сделали для нее их письма, когда она впала в отчаяние. Может быть, это не такой уж плохой поступок, если Кэлдер Берне сам просит ее об этом? И что может быть плохого в том, что она утешит беспомощную женщину на смертном одре?

Взглянув на Кэлдера Бернса, она тихо спросила:

— Если я выполню, вашу просьбу, что со мной будет потом?

— Если ты сделаешь это для меня и моей дорогой Маргарет, я унесу твою тайну с собой в могилу. Никто никогда не узнает, что ты не моя дочь. Клянусь тебе памятью моей драгоценной Мадди.

Глэдис охватила дрожь. В глубине души она знала, что поступает неправильно. Но знала также, что сделает это.

Экипаж остановился, пропуская кого-то, и Глэдис услышала за окошком дребезжащее позвякивание цепей на ногах и руках каторжников, которых вели на аукцион, подгоняя ударами кнутов и окриками конвоиров.

Она сжалась от ужаса, в то же время испытывая невероятную радость: ее место там, среди этих несчастных, закованных в цепи людей, которых гнали, словно животных, однако она здесь, в экипаже, одетая в чистую одежду, сидит на кожаном сиденье. Свободная. И пока ее не разоблачат — пусть это продлится минуту, час или день, — она свободна.

— Я попытаюсь, сэр, — тихо сказана она. — Я попытаюсь ради нее… и ради самой себя.

Кэлдер Берне вздохнул с облегчением и с благодарностью стиснул обеими руками ее руки.

— Ты хорошая девочка, — прерывающимся от волнения голосом сказал он. — Я это знал. И клянусь, ты об этом не пожалеешь.

Глэдис робко улыбнулась.

— Нет, я не буду жалеть, — сказала она в ответ. Взглянув в окошко, она вдохнула полной грудью свежий воздух и вдруг замерла на месте. Всего в каких-нибудь трех футах от нее в толпе каторжников шел Джек Корриган. Она не успела отодвинуться в глубь экипажа, и глаза их встретились. Конечно, он узнал ее. Глэдис охватила жуткая паника. Ведь достаточно одного его слова или жеста — и все будет кончено! Это несправедливо! Отобрать у нее свободу, когда она была так близко!

Но на лице Джека Корригана не отразилось ни малейших эмоций. Он намеренно отвел глаза и продолжал тащиться шаркающей походкой в толпе других каторжников.

Глэдис откинулась на спинку сиденья, испытав несказанное облегчение. В этот момент она поняла, что делает это не ради Мадди, не ради Кэлдера Бернса и даже не ради его жены Маргарет.