Даркоувер (№2) - Королева бурь

Мэрион Зиммер Брэдли

КОРОЛЕВА БУРЬ

КЭТРИН МУР — ПЕРВОЙ ЛЕДИ НАУЧНОЙ ФАНТАСТИКИ.

Надеюсь, я создала такое произведение, о котором можно сказать, что оно воплощает в себе самую искреннюю форму лести. Надеюсь, у меня никогда не умрет желание соревноваться и восхищаться, что проявляется у каждой женщины, работающей в жанре фантастики, да и у многих мужчин тоже.

1

В грозе было что-то странное.

Донел чувствовал в ней какую-то неестественность. В Хеллерах был разгар лета, и сейчас здесь не могло разыграться другой непогоды, кроме нескончаемых метелей на заснеженных вершинах и редких, но яростных штормов, прокатывавшихся по долине от одной горной гряды до другой, валя деревья и срывая крыши с хижин.

Однако, хотя небо было голубым и безоблачным, где-то вдалеке глухо бормотал гром, а воздух казался наэлектризованным. Донел сидел у зубца высокой каменной стены, поглаживая пальцем ястреба, примостившегося на запястье, и рассеянно напевал, успокаивая встревоженную птицу. Он знал, что ястреба пугает насыщенная электричеством атмосфера, предчувствие грозы. Сегодня не следовало брать птицу из клетки, и будет справедливо, если старый сокольничий задаст ему выволочку. Год назад старик, пожалуй, поколотил бы его без малейших сомнений, но теперь обстоятельства изменились. Донелу исполнилось всего лишь десять лет, однако в его короткой жизни успело произойти много перемен, и эта была одной из наиболее значительных. Молодая луна не успела смениться и нескольких раз, а сокольничий, грумы и наставники называли его уже не «это отродье», сопровождая слова щипками и затрещинами, как заслуженными, так и незаслуженными, но обращались к нему с незнакомым, слегка подхалимским уважением — «молодой хозяин Донел».

Разумеется, теперь жизнь Донела стала более легкой, но сама перемена причиняла ему смутное беспокойство, ибо не являлась результатом его заслуг. Она была связана с тем фактом, что его мать, Алисиана из Рокравена, ныне делила ложе с Микелом, лордом Алдараном, и вскоре должна была разрешиться от бремени.

Лишь однажды, давным-давно (с тех пор миновало два праздника середины лета), Алисиана говорила об этом с сыном:

— Слушай внимательно, Донел, потому что я скажу это лишь один раз и больше повторять не буду. Женщине нелегко жить без защиты.

Отец Донела погиб в одной из мелких войн, которые вели вассалы горных лордов, прежде чем Донел успел запомнить его лицо; их жизнь проходила на положении приживал в доме то одного, то другого сородича. Донелу доставались обноски двоюродных братьев, он всегда получал самую плохую лошадь в конюшне и мог лишь наблюдать, как кузены и родственники изучали искусство обращения с оружием, пытаясь на слух уловить то, что они выполняли на практике.

— Я могла бы отдать тебя на попечение, — продолжала Алисиана. — У твоего отца есть родственники в этих холмах, и, повзрослев, ты бы поступил на службу к одному из них. Но для меня это не означает ничего иного, кроме необходимости навеки превратиться в прачку или швею, а я еще слишком молода для такой участи. Поэтому я поступила певицей ко двору леди Деонары. Она уже немолода, страдает от многих болезней и не родила ни одного живого ребенка. Ходят слухи, что у лорда Алдарана острый глаз на женскую красоту. А я красива, Донел.

Донел изо всех сил обнял Алисиану. Без сомнения, она была прекрасна — изящная, похожая на девочку, с огненно-рыжими волосами и серыми глазами. Она казалась слишком юной, чтобы быть матерью восьмилетнего мальчика.

— То, что я собираюсь сделать, я делаю частично и ради тебя, Донел. Мой род отвергнет меня за этот поступок. Не суди меня, если услышишь злые речи тех, кто ничего не понимает, но много говорит.

Поначалу действительно казалось, что Алисиана сделала это скорее ради блага сына, чем ради собственного благополучия. Леди Деонара была добра, но ее одолевали приступы раздражительности, свойственные всем хроническим больным. Алисиана же вела себя кротко и послушно, терпеливо снося резкости хозяйки и ее мелочную зависть. Зато Донел впервые получил одежду, сшитую для него по мерке, собственную лошадь и ястреба, стал заниматься с наставниками и оружейниками, учившими пажей лорда Алдарана. В то лето леди Деонара родила последнего из нескольких мертворожденных сыновей; поэтому Микел, лорд Алдаран, сделал Алисиану из Рокравена своей барраганьей[1] и поклялся, что любое ее дитя, женского или мужского пола, будет узаконено и станет его наследником, хотя когда-нибудь в будущем он может стать отцом сына, рожденного в законном браке. Алисиана была признанной фавориткой лорда Алдарана — даже Деонара любила ее и сама выбрала для ложа своего повелителя, — и Донел купался в лучах ее славы. Однажды сам лорд Микел, седой и страшный, позвал Донела к себе и сказал, что получил о нем хорошие отзывы от учителей. Потом он ласково обнял мальчика.

— Жаль, что ты не моей крови, приемный сын, — сказал тогда лорд. — Если твоя мать родит мне такого сына, я буду более чем доволен, мой мальчик.

— Благодарю тебя, родич, — с запинкой ответил Донел, не осмелившись назвать пожилого мужчину своим отцом. Несмотря на малолетство, он знал, что если мать родит лорду Алдарану единственного живого ребенка, дочь или сына, то он, Донел, станет единоутробным братом наследника Алдарана.

Но надвигающаяся гроза… она казалась Донелу дурным предзнаменованием перед рождением ребенка. Он невольно вздрогнул. То было лето странных бурь, сверкающих молний, появлявшихся из ниоткуда, повторявшихся изо дня в день раскатов отдаленного грома. Сам не зная почему, Донел связывал эти явления с гневом — гневом деда, отца Алисианы, грянувшим в тот день, когда лорд Рокравен узнал о решении дочери. Донел, забившийся в угол, всеми забытый, слышал, как лорд Рокравен называл ее сукой, шлюхой и другими прозвищами, которых он вовсе не понимал. Голос старика в тот день едва не заглушал грохот грома, но в голосе матери Донела тоже слышались грозные нотки, когда она закричала в ответ:

— Что же прикажешь мне делать, отец? Прозябать дома, штопать старые платья да побираться на прокорм себе и своему сыну во имя твоей обветшавшей чести? Должна ли я видеть, как Донел вырастет наемным солдатом, продажным мечником или станет копаться в твоем саду за кров и миску каши? Ты презираешь предложение, сделанное леди Алдаран…

— Я не имел в виду леди Алдаран, — отрезал ее отец. — Ибо не ей ты будешь служить, и ты знаешь это так же хорошо, как и я.

— Ты нашел для меня лучший выход? Должна ли я выйти замуж за кузнеца или угольщика? Лучше стать барраганьей лорда Алдарана, чем женой лудильщика или дровосека!

Донел знал, что ему нечего ожидать от своего деда. Рокравен никогда не был богатым или могущественным поместьем, а теперь и вовсе обеднел, ибо лорд Рокравен имел четырех сыновей и трех дочерей, из которых Алисиана была самой младшей. Однажды она с горечью сказала, что если у мужчины нет сыновей, то это трагедия; но если у него слишком много сыновей, то это еще хуже, ибо ему придется стать свидетелем их схватки за наследство.

Последняя из детей лорда Рокравена, Алисиана вышла замуж за младшего сына мелкого дворянина, погибшего через год после свадьбы и оставившего жену и новорожденного Донела на попечение незнакомых людей.

Теперь, сидя на крепостной стене замка Алдаран и глядя в ясное небо, столь необъяснимо озарявшееся вспышками дальних зарниц, Донел расширил восприятие — он почти видел электрические линии и мерцание магнитных полей в предгрозовом воздухе. Иногда он мог призвать молнию; однажды во время буйной грозы он развлекался, отводя электрические разряды туда, куда хотелось. Ему не всегда это удавалось, и мальчик не мог делать это слишком часто, иначе подступала слабость и дурнота. Однажды он кожей почувствовал, сам не зная как, что следующий разряд ударит в дерево, под которым он прячется. Донел потянулся наружу какой-то частью себя — словно невидимая рука ухватила цепочку рвущейся к земле энергии и отклонила ее. Молния с шипением ударила в ближайший куст, превратила его в почерневший скелет и выжгла круг травы, а Донел без сил осел на землю. Его тошнило, в глазах двоилось, голова раскалывалась от боли. Зрение полностью вернулось к нему лишь через несколько дней. Зато Алисиана хвалила его:

— Мой брат Кэрил мог это делать, но он умер молодым. Были времена, когда лерони[2] из Хали пытались включить управление грозовыми стихиями в программу обучения ларану[3], но это оказалось слишком опасно. Я иногда могу видеть грозовые силы, но не могу манипулировать ими. Будь осторожен, Донел. Используй этот дар лишь для спасения своей или чужой жизни. Я не хочу, чтобы мой сын погиб от молний, которыми он стремился овладеть.

И Алисиана крепко обняла его.

Разговоры о ларане, об этом даре, наполняли детство Довела. Да, экстрасенсорные способности служили объектом первоочередного внимания горных лордов; впрочем, на равнинах дела обстояли так же. Если бы он обладал истинно выдающимся даром — например, телепатией, способностью управлять с помощью своей воли ястребом, гончей или страж-птицей, — то его бы внесли в генетические списки лерони, хранившие сведения о родстве между теми, в чьих жилах текла кровь Хастура и Кассильды, легендарных предков Одаренных Семей. Но такого дара у него не было. Слабое предвидение, не более того; Донел чувствовал, когда разразится гроза или начнется лесной пожар. Когда-нибудь, немного повзрослев, он займет свое место в пожарной страже, и это поможет довести до совершенства то немногое, чем он обладает.

Слабый дар, недостойный распространения. Даже в Хали еще четыре поколения назад отказались от него, и Донел смутно догадывался, что это решение послужило причиной упадка рода Рокравенов.

Но эта гроза далеко превосходила его способность к предвидению. Без облаков и дождя, она каким-то образом сосредоточивалась здесь, прямо над замком. «Мама, — подумал он. — Должно быть, это связано с ней». Хотелось найти ее, убедиться, что с ней все в порядке, несмотря на ужасающее, растущее предчувствие бури. Но десятилетний мальчик не может бежать от грозы, как малое дитя, и прятаться на коленях у матери. Тем более что сейчас, в последние дни перед рождением ребенка лорда Алдарана, Алисиана стала почти недоступной; Донел не мог бежать к ней со своими страхами и тревогами.

Снова погладив ястреба, он спустился с птицей по лестнице. Он не мог пустить ее в полет перед началом необычной грозы. Небо оставалось голубым (казалось, день был хорош для тренировки ястребов), но Донел ощущал угнетающие магнетические течения в воздухе, угрожающее потрескивание электричества.

«Может быть, это страх матери электризует воздух, как это иногда бывало с дедом?» Внезапно Донел тоже испугался. Он знал, как знали все мальчики его возраста, что женщины иногда умирают при родах, и старался не думать об этом, но теперь, снедаемый невыносимой тревогой за мать, слышал в сухом потрескивании молний разряды собственного страха. Никогда еще он не чувствовал себя таким маленьким, таким беззащитным. О, если бы можно было вернуться к нищете и убогости Рокравена или к незавидному положению бедного родственника! Весь дрожа, мальчик отнес ястреба и выслушал мягкую отповедь сокольничего с такой покорностью, что старик усомнился в его здоровье.

В это время Алисиана, лежавшая в женских чертогах, прислушивалась к непрерывным раскатам грома. Она тоже ощущала чужеродность надвигающейся грозы, хотя и более смутно, чем Донел. Ей было страшно.

Рокравены были исключены из генетической программы по выведению одаренного лараном потомства; как и большинство людей ее поколения, Алисиана считала эту программу возмутительным насилием над человеческой личностью. Ни один свободный житель гор не станет спокойно смотреть, когда людей скрещивают как скот ради получения желаемых характеристик.

Однако всю жизнь она слышала разговоры о летальных и рецессивных генах, несущих желанный ларан. Как женщина может вынашивать ребенка без страха в подобных условиях? Однако теперь, ожидая рождения ребенка, который может стать наследником Алдарана, она понимала, что лорд выбрал ее не за красоту (хотя и без всякого тщеславия осознавала, что именно ее красота впервые привлекла его внимание), не за превосходный голос, сделавший ее лучшей исполнительницей баллад в свите леди Деонары, — но за то, что она уже родила сильного и здорового сына, одаренного лараном; за то, что доказала свои материнские способности и могла пережить роды.

«Вернее, пережила однажды. Что это доказывает, кроме моей удачливости?»

Словно отзываясь на ее страх, еще нерожденное дитя резко заворочалось, взбрыкнув ножкой. Алисиана положила руку на струны ррила, маленькой арфы, которую держала на коленях. Музыка оказывала успокаивающее воздействие на плод. Начав играть, женщина уловила оживление среди горничных, посланных прислуживать ей. Леди Деонара искренне любила свою певицу и прислала к ней самых искусных сиделок и акушерок.

Потом в комнату вошел Микел, лорд Алдаран, — крупный мужчина в расцвете лет, с преждевременно поседевшими волосами. Он был гораздо старше Алисианы, которой в прошлом году исполнилось двадцать четыре. Его поступь была тяжелой; она больше напоминала уверенный шаг одетого в броню воина на поле битвы, чем осторожную походку мужа, опасающегося потревожить роженицу.

— Ты играешь ради собственного удовольствия, Алисиана? Я думал, что музыкант получает наибольшее удовольствие от аплодисментов, однако часто вижу, как ты играешь для себя и своих служанок, — с улыбкой произнес он.

Взяв легкий стул, лорд уселся рядом с постелью.

— Как ты себя чувствуешь, мое сокровище?

— Все хорошо, но я немного устала, — ответила она, улыбаясь. — Ребенок беспокойный, и я играю частично потому, что музыка успокаивает его.

— Может быть, может быть, — проворчал Алдаран. Увидев, что она отложила арфу, добавил: — Нет, Алисиана. Спой нам, если ты не слишком устала.

— Как пожелаете, мой лорд.

Она взяла несколько аккордов и тихо запела любовную песню, сложенную в далеких холмах:

Где ты теперь?

Где блуждает моя любовь?

Не в холмах, не у мглистого побережья,

Не в далеких морях.

Любовь моя, где ты теперь?

Ночь темна, и я устала искать,

Любимый, когда же закончится мое искание?

Тьма повсюду, за мной и вокруг меня.

Где же блуждаешь ты, моя любовь?

Микел наклонился к женщине и мягко провел тяжелой ладонью по блестящим волосам.

— Какая печальная песня, — тихо произнес он. — В ней звучит неизбывная тоска. Правда ли, что любовь так печальна для тебя, моя Алисиана?

— Конечно же нет, мой лорд, — ответила она, изобразив веселье, которого не чувствовала. Страхи и разговоры о них были уделом изнеженных жен, а не барраганьи, чье положение зависело от умения веселить и ублажать повелителя. — Но самые красивые песни о любви почему-то всегда печальны. Доставлю ли я вам больше удовольствия, если спою радостные песни?

— Твое пение всегда радует меня, мое сокровище, — ласково сказал Микел. — Если ты устала или грустишь, тебе не нужно изображать передо мною веселье, карья[4].

Заметив недоверие, промелькнувшее в ее глазах, Алдаран подумал: «Я слишком чувствителен; должно быть, приятно пребывать в неведении о том, что творится в умах других. Любит ли она меня или лишь ценит свое положение фаворитки? И даже если любит, то как: ради меня самого или лишь потому, что я богат и могуществен?»

Микел сделал повелительный жест. Остальные женщины отступили в дальний конец просторного зала, оставив его наедине с любовницей. Они не могли уйти в силу приличий, не позволявших оставить роженицу наедине с мужчиной, но отодвинулись за пределы слышимости.

— Я не доверяю этим женщинам, — сказал он.

— Мой лорд, я думаю, что Деонара действительно любит меня. Она не послала бы ко мне никого, кто мог бы желать зла моему ребенку.

— Деонара? Да… наверное, ты права. — Микел вспомнил о том, что Деонара была его женой в течение двадцати лет и разделяла его стремление иметь ребенка. Теперь она больше не могла обещать даже надежды на рождение наследника и потому приветствовала его выбор, когда он полюбил Алисиану и сделал ее барраганьей. — Но у меня есть враги, не принадлежащие к этому дому, — продолжал он. — Очень легко заслать шпиона, обладающего лараном, который может передавать все происходящее в моей семье моим врагам. Мои родственники способны пойти на многое, лишь бы предотвратить рождение моего наследника. Я не удивляюсь твоей бледности, мое сокровище: трудно поверить в злобу, готовую нанести удар нерожденному ребенку, — однако я убежден, что Деонара пала жертвой кого-то, кто убивал детей нерожденными в ее чреве. Сделать это нетрудно; даже едва умея обращаться с матриксом, можно разорвать хрупкое звено, соединяющее ребенка с жизнью.

— Но любой, кто желает тебе зла, знает также, что ты обещал узаконить моего ребенка, и должен был обратить свое зло на меня, — успокаивающим тоном сказала Алисиана. — Однако моя беременность проходила без болезней и потрясений. Твои опасения напрасны, любимый.

— Хвала богам, если ты права! Однако у меня есть враги, которые не остановятся ни перед чем. Перед родами я позову лерони, чтобы испытать женщин; у твоей постели не будет находиться ни одна, которая не сможет подтвердить под заклятием правды, что желает тебе только добра. Злая воля может отбить у новорожденного тягу к жизни.

— Но такой ларан встречается редко, мой лорд.

— Не так редко, как хотелось бы, — эхом отозвался Микел, лорд Алдаран. — В последнее время меня посещают странные мысли. Мое же оружие повернулось против меня; я, прибегавший к волшебству, чтобы обрушить огонь и хаос на головы своих врагов, чувствую, что теперь они набрались сил и готовы отплатить той же монетой. В молодости я считал ларан даром богов. Они назначили меня править этой землей и наделили лараном, дабы укрепить мое правление. Но к старости он кажется мне скорее проклятием, чем даром.

— Ты не так стар, мой лорд, и никто здесь не осмелится бросить вызов твоему правлению.

— Никто не осмелится бросить вызов открыто, Алисиана, но мне приходится противостоять тем, кто таится по темным углам, ожидая, пока я не умру бездетным. У меня есть жирные куски для голодных псов… да будут боги благосклонны к нам и даруют тебе сына, карья!

Алисиана вздрогнула всем телом.

— А если нет, мой возлюбленный лорд?

— Ну что ж, мое сокровище, тогда тебе придется родить другого ребенка, — ласково сказал он. — Но даже если этого не случится, у меня будет дочь, которая унаследует мое поместье и привлечет ко мне сильных союзников. Даже ребенок женского пола значительно упрочит мое положение. А твой сын будет ее сводным братом, защитником в беде, утешителем в печали. Я в самом деле люблю твоего сына, Алисиана.

— Знаю, мой лорд.

Как могла она попасться в такую ловушку — обнаружить, что любит мужчину, которого поначалу хотела лишь пленить чарами своей красоты? Микел оказался добрым и великодушным. Он возвысил ее, хотя мог бы взять как законную добычу. Даже без ее просьбы обещал: будущее Донела будет обеспечено. Сначала Алисиана ценила его великодушие, потом полюбила, а теперь боялась за него.

«Попалась в собственную ловушку!»

— Мне не нужно таких заверений, мой лорд. Я не сомневалась в тебе.

Алдаран улыбнулся, словно читая ее мысли:

— Но женщины в такое время становятся пугливыми. Теперь Деонара, конечно, не родит мне ребенка, даже если я попрошу ее об этом. Знаешь ли ты, Алисиана, как больно видеть детей — долгожданных, желанных, любимых еще до появления на свет — умирающими в первые мгновения жизни? Я не любил Деонару, когда мы поженились. Я никогда не видел ее до свадьбы, ибо нас выдали друг за друга ради союза между семьями. Но мы многое вытерпели вместе, и хотя это может показаться тебе странным, дитя, любовь иногда рождается из разделенного горя так же, как и из разделенной радости. — Его лицо омрачилось. — Я люблю тебя всем сердцем, карья миа, но не за твою красоту и даже не за великолепие твоего голоса. Ты знаешь, что Деонара не была моей первой женой?

— Нет, мой лорд.

— Впервые я женился совсем молодым человеком. Кларисса Лейнье принесла мне двух сыновей и дочь, здоровых и сильных… Тяжело терять детей в младенчестве, но еще тяжелей потерять их в юности. И однако они умерли в муках от пороговой болезни, этой чумы нашего народа. Я сам готов был умереть от отчаяния.

— Мой брат Кэрил умер такой же смертью, — прошептала Алисиана.

— Я знаю; однако он был единственным, с кем это случилось, а у твоего отца было много сыновей и дочерей. Ты сама рассказывала мне, что твой ларан проявился не в юности, опустошая тело и разум, но развивался медленно, с самого младенчества, как и у многих из рода Рокравенов. И я вижу, что такая тенденция доминирует в вашей линии. Хотя Донелу едва исполнилось десять лет и я не думаю, что его ларан развился в полную силу, однако ему многое дано, и он, по крайней мере, не умрет на пороге юности. Хотя бы в этом отношении я не боюсь за твоих детей. Деонара тоже происходит из рода с ранним проявлением ларана, но ни один из рожденных ею детей не прожил достаточно долго, чтобы мы могли узнать, кого потеряли.

Лицо Алисианы исказила страдальческая гримаса. Лорд Алдаран с тревогой положил руку ей на плечо:

— Что случилось, моя дорогая?

— Всю жизнь я питала отвращение к этому… разводить людей, словно племенной скот!

— Человек — единственное животное, думающее об улучшении породы, — жестко произнес Микел. — Мы управляем погодой, строим замки и дороги с помощью нашего ларана, изучаем все более великие дары разума… Разве нам не подобает искать путей к улучшению самих себя, так же как и нашего мира? — Его лицо смягчилось. — Но я понимаю, что такая молодая женщина, как ты, не мыслит в категориях столетий и поколений. Пока человек молод, он думает только о себе да о своих детях, но в моем возрасте естественно думать и о тех, кто придет после нас и наших детей. Впрочем, такие вещи не для тебя, если ты сама не желаешь размышлять о них. Думай о ребенке, любимая, думай о том, как скоро мы будем держать ее в объятиях.

Алисиана испуганно вздрогнула.

— Значит, ты знаешь, что я рожу тебе дочь? — прошептала она. — И ты не сердишься?

— Я уже сказал тебе, что не рассержусь. Если я опечален, то лишь потому, что ты недостаточно доверяешь мне и не дала мне знать раньше. — Голос Микела звучал так мягко, что слова не казались укоризной. — Полно, Алисиана, забудь свои страхи. Если ты не подаришь мне сына, то не забывай, что ты уже подарила мне крепкого приемного сына, а твоя дочь со временем подарит мне хорошего зятя. И у нее будет сильный ларан.

Алисиана улыбнулась и ответила на его поцелуй. Однако ее по-прежнему не покидало напряжение от тревожного предчувствия различимого в отдаленном рокоте летней грозы. Казалось, гром раздается в унисон с волнами ее страха. «Может быть, Донел боится рождения этого ребенка?» — подумала молодая женщина. На мгновение ей страстно захотелось обладать даром предвидения, лараном клана Алдаранов, чтобы убедиться в том, что все будет хорошо.

2

— Вот предательница!

Алисиана внутренне сжалась от гнева, звучавшего в голосе лорда Алдарана, когда он тяжелой походкой вошел в зал, подталкивая перед собой женщину. За его спиной семенила лерони, домашняя колдунья. Она носила матрикс, синий звездный камень, каким-то образом усиливавший природный дар ее ларана. Это была хрупкая женщина с волосами песочного цвета; невыразительные черты лица сделались суровыми в предчувствии бури, которую она вызвала своим искусством.

— Мейра, — потрясение прошептала Алисиана. — Я считала тебя своей подругой и верной служанкой леди Деонары. Что заставило тебя желать зла мне и моему ребенку?

Мейра — одна из горничных Деонары, плотная женщина средних лет — стояла перед ней, удерживаемая на месте сильными руками лорда Алдарана, испуганная, но не сломленная.

— Я ничего не знаю о том, что эта сучка колдунья сказала обо мне. Может быть, она завидует моему положению? У нее нет никакой полезной работы. Она умеет лишь копаться в головах у тех, кто лучше ее.

— Ты не поможешь себе, ругая меня, — возразила лерони Маргали. — Я задала всем женщинам лишь один вопрос под заклятьем правды и могла распознать ложь в их ответах. Вопрос был прост: предана ли ты Микелу, лорду Алдарану, и его супруге, ваи домне[5] Деонаре? Если кто-то отвечал мне «нет» или «да» с сомнением или отрицанием в своих мыслях, я спрашивала, снова под заклятьем правды: предана ли ты своему мужу, отцу или своему господину? Только от нее я не получила правдивого ответа — лишь знание о том, что она все скрывает. Я сказала лорду Алдарану, что если и есть предательница, то это Мейра.

Микел отпустил женщину и повернул уличенную служанку к себе — не грубо, но повелительно.

— Это правда, что ты долго находишься в услужении в моем доме, Мейра, — сказал он. — Деонара относится к тебе как к приемной сестре. Кому ты желаешь зла: мне или моей леди?

— Моя леди была добра ко мне, — дрожащим голосом ответила та. — Я рассердилась потому, что другая заняла ее место на ложе моего лорда.

— Нет, лорд Алдаран, она опять говорит неправду, — бесстрастным тоном произнесла лерони, стоявшая за ее спиной. — Она не питает любви ни к тебе, ни к твоей леди.

— Ложь! — Голос Мейры поднялся почти до крика. — Ложь! Я не желаю вам никакого зла, вы сами навлекли его на себя, лорд, взяв в постель эту шлюху из Рокравена. Это она наложила заклятье на вашу мужественность, злобная гадюка!

— Молчать! — Казалось, лорд Алдаран собирается ударить женщину, но его слова оказалось достаточно: воцарилась мертвая тишина. Алисиана затрепетала. Лишь однажды раньше она слышала, как Микел пользовался «командным тоном». Немногие могли обрести достаточный контроль над лараном, чтобы использовать его; это был не врожденный дар. Такой тон требовал как таланта, так и долгой тренировки, и когда Микел, лорд Алдаран, командовал «Молчать!», никто в пределах слышимости не мог произнести ни слова.

Тишина в комнате была такой, что Алисиана могла слышать малейшие звуки: шорох насекомого, копошившегося за обшивкой стен, испуганное дыхание женщин, отзвуки грома. «Кажется, гром не смолкал все лето, — подумала она. — Такого года еще не было… Какая чушь лезет мне в голову теперь, когда я стою перед женщиной, которая могла принести смерть мне и моему ребенку, если бы присутствовала при родах!»

Микел взглянул на нее — дрожащую, цепляющуюся за спинку стула.

— Помоги леди Алисиане, — обратился он к лерони. — Пусть она сядет или ляжет в постель, если ей так будет лучше.

Алисиана почувствовала, как сильные руки Маргали опускают ее на стул. Ее передернуло от гнева за слабость, которую она не могла контролировать.

«Этот ребенок истощает мои силы куда больше, чем Донел. Почему я так ослабела? Неужели из-за злой воли этой женщины, из-за ее черных заклинаний…»

Маргали положила ладонь на лоб Алисиане, и та почувствовала, как в нее вливается живительная прохлада. Она попыталась успокоиться, дышать ровнее, чтобы ослабить мелкие, судорожные движения ребенка в своем чреве. «Бедняжка! Она тоже боится, и неудивительно…»

— Ты! — приказал голос лорда Алдарана. — Мейра, скажи мне, почему ты желаешь мне зла или намереваешься как-то повредить леди Алисиане и ее ребенку?

— Сказать тебе?

— Ты знаешь, что тебе придется это сделать, — произнес Микел. — Ты расскажешь все, неважно, сделаешь ли ты это по доброй воле, или же мне придется вытягивать из тебя признание раскаленными клещами! Я не люблю пытать женщин, Мейра, но я не потерплю ядовитого скорпиона в своем доме. Избавь нас от бесполезного сопротивления.

Но Мейра молчала, продолжая смотреть ему в лицо. Микел едва заметно пожал плечами хорошо известным Алисиане жестом, и по его лицу пробежала тень.

— Да падет твой грех на твою голову, Мейра. Маргали, принеси звездный камень… нет, лучше пошли за киризани[6].

Алисиана вздрогнула, хотя Микел, по сути дела, выказывал милосердие. Киризани был одним из полудюжины наркотиков, получаемых из растительных смол цветов киресета, он представлял собой фракцию осадка, которая ослабляла барьеры против телепатического контакта, обнажая разум жертвы перед допрашивающим. Это лучше, чем пытка, и все же… Она ужаснулась, глядя на непреклонную решимость, отражавшуюся на лице Алдарана, на дерзкую улыбку Мейры. Все стояли в молчании, пока не принесли киризани — дымчатого цвета жидкость в небольшой склянке прозрачного хрусталя.

Открыв склянку, Микел тихо спросил:

— Ты примешь его добровольно, Мейра, или мне приказать женщинам держать тебя и влить снадобье тебе в глотку, словно непокорной лошади?

Лицо Мейры вспыхнуло, она плюнула в лорда.

— Ты думаешь, что сможешь заставить меня говорить колдовством и наркотиками, лорд Микел? Ха! Я плюю на тебя! Тебе не нужно моего злого умысла: зло уже расползлось по твоему дому и в чреве твоей шлюхи-любовницы! Настанет день, когда ты пожалеешь о том, что не умер бездетным! Ты больше никого не возьмешь в свою постель! Ты уже сделал достаточно, когда сучка из Рокравена понесла от тебя дочь-колдунью! Моя работа закончена, ваи дом![7]

Уважительное обращение в ее устах прозвучало грубой насмешкой.

— Мне больше ничего не нужно! С этого дня ты не станешь отцом ни сыну, ни дочери, и твои чресла будут пусты, словно иссохшее дерево! Ты будешь плакать и молиться…

— Усмирите эту злобную ведьму! — приказал Микел. Маргали, стоявшая за спиной Алисианы, подняла матрикс, но женщина снова плюнула, истерически расхохоталась, ахнула и осела на пол. Маргали подошла к ней и положила руку ей на грудь.

— Лорд Алдаран, она умерла! Должно быть, она была заговорена так, чтобы умереть на допросе.