– А ее Фонд? – неизменно добавляла она, выгибая шею и щуря глаза для большей убедительности. – Знаете, сколько он раздает денег нуждающимся? Со счету собьешься. Миллионы! Да-да, миллионы! Вот уж кто не жадный, так это наша Эмма Харт. За это я ручаюсь. Не то, что некоторые богатеи из здешних краев. Эти даже слепцу в дождливую ночь огня не засветят, а уж чтоб с монеткой расстаться – и речи быть не может...

Так она воспевала Эммины добродетели, а когда не делала этого, то принималась расписывать достоинства Полы, которую помогла воспитать и которую любила как родную дочь.

Ровно в четыре часа пополудни Хильда вплыла в гостиную с большим серебряным подносом, на котором стоял великолепный старинный чайный серебряный сервиз поразительной работы и тончайшего фарфора чашки – такие прозрачные, что если их поднимали, они светились. Следом за экономкой шла одна из двух молоденьких горничных, ежедневно являвшихся в Пеннистон Роял: в ее руках был огромных размеров поднос, уставленный всякими вкусными вещами, любовно испеченными поварихой.

– Поставь-ка свой поднос на минутку на большой стол, Бренда, – обратилась к девушке Хильда. – А сама принеси к камину столик поменьше. Сюда, рядом с моим.

Она поставила поднос с сервизом на чайный столик, пыхтя от напряжения. Затем жестом показала Бренде, куда лучше всего придвинуть второй столик, после чего обе женщины красиво разместили на столах содержимое двух подносов, и Бренда удалилась, оставив экономку наводить последний глянец. Оглядев выпечку критическим взором, Хильда явно осталась удовлетворенной этим осмотром, судя по широкой улыбке на ее пухлом розовощеком лице: горячие, политые маслом ячменные лепешки, тонкие ломтики хлеба, клубничный джем домашнего изготовления, взбитые сливки, сладкие бисквиты, бутерброды с копченой семгой, огурцами и помидорами, а также фруктовый торт, увенчанный миндальными орешками. „Настоящее йоркширское чаепитие”, – решила она, свертывая батистовые салфетки и раскладывая их по тарелкам рядом с серебряными вилками и ножами с перламутровыми ручками, успевая одновременно подбросить в камин пару поленьев, взбить подушки на диване и окинуть все вокруг быстрым оценивающим взглядом. Лишь после того, как она убедилась, что придраться не к чему, она постучала к Эмме.

– Вы уже встали, мадам?

– Да, Хильда. Заходите! – отозвалась Эмма. Хильда отворила дверь и, улыбаясь, заглянула внутрь.

– Чай готов! – объявила она. – И мисс Пола уже вернулась с прогулки. Просила передать вам, что придет через пару минут. Только переоденется после верховой езды, и все.

– Спасибо, Хильда. Я сейчас.

– Позвоните, если что-нибудь понадобится, мадам, – ответила Хильда и спустилась на кухню, чтобы почаевничать самой и сказать несколько приятных слов кухарке, сегодня особенно постаравшейся.

Открыв дверь гостиной, Пола на секунду остановилась на пороге, пораженная великолепием комнаты, которое ей неожиданно открылось. Время здесь, казалось, остановилось. Полнейшая тишина, только слышно, как потрескивает огонь в камине. Сквозь высокие окна падал солнечный свет, к этому часу ставший уже темно-золотистым. Он обволакивал своей мягкостью мебель, ковры и картины; пронизанный солнечными лучами воздух был приятным от аромата гиацинтов и весенних цветов и слегка кружил ей голову. У Полы защемило в груди при виде этой огромной комнаты, с которой связано столько полузабытых воспоминаний, теперь разом нахлынувших на нее. Молча вошла она в гостиную и осторожно, словно боясь спугнуть стоящую вокруг тишину, проследовала к камину, стараясь, чтобы шуршание платья не слишком нарушало царивший здесь покой.

Присев на кушетку, Пола еще раз обвела глазами гостиную, где буквально каждая вещь была ей знакома и дорога ее сердцу. Сидя здесь, так легко забываешь, что где-то за стенами существует совсем другой мир – мир, полный боли, безобразия, отчаяния. Зато вспоминаешь годы детства, прошедшего в этом старинном особняке. Как счастлива была она тут вместе с матерью и отцом, своими кузенами и кузинами, сверстниками, товарищами ее детских игр. И с бабушкой. Всегда с бабушкой! Как-то так получалось, что та всегда была где-нибудь поблизости, если надо было утереть ей слезы, первой посмеяться над детскими проказами, порадоваться ее даже самым скромным успехам, поругать или, наоборот, приласкать. Всем, что Пола имеет, все, чем она стала, – она обязана бабушке. Именно от нее она впервые услышала, какая она умная, красивая и непохожая на других, „совершенно уникальное создание”, как выразилась однажды Эмма. Именно бабушка вселила в нее уверенность в своих силах и сознание своей власти над другими людьми. Именно бабушка научила ее бесстрастно глядеть в лицо правде, ничего не бояться...

Эмма вошла так тихо, что Пола ничего не слышала. Остановившись, как и внучка, на пороге, чтобы полюбоваться видом гостиной, она, однако, главное свое внимание сосредоточила на Поле. „Как чудесно она выглядит! – подумалось ей. – Настоящая красавица с какого-нибудь старинного портрета. Есть в ней что-то задумчивое, отдаляющее ее от сиюминутных дел – девушка с единорогом, да и только”.

Во внешности Полы и на самом деле было что-то от средневековья: платье с высоким гофрированным воротником и длинными рукавами, расширявшимися книзу и глубокими складками, облегавшими ее тонкие запястья. Темно-фиолетовый цвет платья усиливал блеск глаз, сиявших на алебастрово-белом лице подобно двум глубоким заводям. Иссиня-черные волосы были гладко зачесаны назад и заколоты на затылке черепашьим гребнем – „вдовий пик” выделялся на лбу еще явственнее, чем обычно. Единственным украшением служили старинные аметистовые висячие сережки, в которых посверкивали бриллианты, удивительно гармонировавшие с проникавшими в комнату солнечными лучами.

– А, ты уже здесь, дорогая! – воскликнула Эмма, подходя к Поле. – Выглядишь ты просто чудесно, прогулка верхом явно пошла тебе на пользу.

Пола даже вздрогнула от неожиданности:

– Ты прямо меня перепугала, бабуля! Мои мысли витали сейчас Бог знает как далеко.

Усаживаясь напротив, Эмма загоревшимися глазами окинула столик с едой.

– Нет, ты только посмотри! Господи! Эта Хильда прямо несносна! – И она затрясла головой, притворяясь, что рассержена. – Куда нам столько! Разве мы все это съедим? Да и ужин у нас всего через несколько часов.

– Знаю, знаю, – рассмеялась Пола. – Может быть, она думает, что тебе надо поправиться. Ты что, забыла, как она над тобой трясется. Но сегодня, по-моему, она превзошла себя. Совсем как в детстве, когда она пыталась проделывать все эти штуки со мной.

– Я совсем не голодна, – призналась Эмма. – Но ведь она расстроится, если мы ничего не попробуем.

– А я просто умираю с голоду, так что можешь не волноваться, – заметила Пола, взяв с блюда бутерброд. – Я здорово продрогла там, на лугу и гнала во весь опор, чтобы согреться. Когда проедешь верхом столько миль, сколько сегодня я, то на аппетит жаловаться не приходится. – И она с наслаждением принялась жевать бутерброд под одобрительным взглядом бабушки.

– Я так рада видеть, что ты наконец-то ешь с аппетитом, – заулыбалась Эмма. – Обычно просто ковыряешься, неудивительно, что ты всегда такая худенькая...

В этот момент зазвонил стоявший на Эммином столе телефон. Пола вскочила с места:

– Не надо, дорогая. Я сама возьму трубку. Наверное, это кто-то из наших родственников. – И она бросилась к столу через всю комнату.

– Да, Хильда. Я поговорю. Алло, это Пола. Слушаю. Вам дать бабушку? – выслушав собеседника, Пола произнесла: – Хорошо. Всего доброго.

Пола вернулась обратно.

– Кто это был? – спросила Эмма.

– Тетя Элизабет. Она приезжает завтра утором. Вместе с близнецами... И мужем!

– Итак, с ней все ясно, – хохотнула Эмма. В ту же секунду телефон зазвонил снова.

– Господи! Так они все будут звонить один за другим и сообщать о своем прибытии. Что же, целый день надо будет сидеть и отвечать на звонки! – взмолилась Эмма в нетерпении.

Пола снова подскочила к столу и взяла трубку, после того как Хильда, по обыкновению, ответила на звонок.

– Эмилия! Как поживаешь? – воскликнула она, услышав в трубке голос своей кузины, с которой они были большими друзьями. – Да, конечно, можешь. Она здесь рядом. – Пола положила трубку на стол и жестом попросила бабушку подойти. – Это Эмилия, бабушка! Она хочет с тобой поговорить, – пояснила она.

– Знаю я ее, – ответила Эмма с улыбкой умиления. – Разговор может быть трудным. – И взяла со стола чашку с чаем, чтобы она была у нее под рукой во время беседы по телефону. Сев за стол и подняв лежавшую там трубку, она начала весьма энергично: – Ну здравствуй, дорогая. Как идут твои...

– У меня все прекрасно, – перебила ее Эмилия, говоря, как всегда, торопливо, потому что постоянно куда-нибудь спешила. – Не могу особенно распространяться, мне жутко некогда! Хотела тебе сказать, что Сара прилетает из Лондона сегодня днем. Я подхвачу ее в аэропорту в шесть тридцать. Так что к ужину мы обязательно будем. Да, Александр просил передать тебе, что, скорей всего, запоздает. Дядя Кит устроил целую бучу из-за нового оборудования, на котором настаивает Александр. Заставил Александра снова сидеть над его выкладками. Тот прямо чуть не взорвался! В общем, он считает, что к восьми приедет в Пеннистон, если это, правда, не слишком поздно. И еще, Джонатан едет лондонским поездом до Лидса, но Смизерса посылать за ним не надо. Говорит, что возьмет такси на вокзале.

Все это было произнесено Эмилией в ее обычной манере – непрерывный поток, к которому Эмма, впрочем, давно успела привыкнуть. Удобно откинувшись на спинку стула, она явно наслаждалась, о чем свидетельствовало добродушное выражение лица; попивая чай, она внимательно прислушивалась к словам внучки. И вечно Эмилия куда-то несется, вечно у ее внучки не хватает времени, даже больше, чем у нее самой, подумала Эмма. Часто ей даже казалось, что ее говорливая и импульсивная внучка изъясняется в основном одними восклицательными знаками.

– Если ты так уж спешишь, моя дорогая, – заметила Эмма с издевкой, – то можно было говорить и покороче...

– Не вредничай, бабуля. Что я, виновата, что твои идиотские внуки делают из меня своего поверенного. Уф-ф... И последнее. Филип, скорей всего, приедет со мной, если получится. А если нет, то его привезет Александр. Бабушка, дорогуша... – Эмилия неожиданно замолчала, а когда заговорила вновь, то интонация была вкрадчивой и доверительной: – Можно попросить тебя об одном одолжении?..

– Конечно, – согласилась Эмма, с трудом удерживаясь от лукавой улыбки.

Она прекрасно знала этот ласково-просительный тон Эмилии, которая всегда пускала его в ход, как только ей что-нибудь было нужно.

– Можно мне одолжить одно из твоих вечерних платьев, а? Я захватила с собой в Брэдфорд лишь самое необходимое. Я ведь не знала, что ты собираешься устраивать семейный ужин! Мне совсем нечего надеть. Сегодня была в магазине – здесь все такое унылое! А времени ехать в Лидс у меня просто нет.

Эмма рассмеялась в ответ:

– Если в магазине все тебе кажется унылым, то, право, не знаю, что ты сможешь найти здесь, дорогая, – добавила она, действительно недоумевая, что способно понравиться в ее, Эммином, гардеробе красавице-блондинке двадцати одного года, да еще с таким темпераментом.

– А шифоновое красное платье? Ну, это твое из Парижа! Оно мне в самый раз. И еще твои красные замшевые туфли. Они мне тоже подходят. – Эмилия затараторила еще быстрее: – Я просто примерила – ведь ты не против, правда? – когда была в Пеннистоне на прошлой неделе. Сидит на мне превосходно! Ну, так можно мне будет поносить? Обещаю, что верну все в том же самом виде, как было.

– Знаешь, я даже забыла, что у меня есть это платье. Что за вопрос, Эмилия! Конечно, носи на здоровье, если тебе подходит. Сама не знаю, зачем я его вообще покупала в свое время. Так что, если хочешь, можешь взять его себе, – предложила Эмма великодушно.

– О, бабуля, миленькая! Ну как это я вдруг возьму твое платье насовсем! – проговорила Эмилия задохнувшимся от неожиданной радости голосом, а затем, после небольшой паузы, все-таки решилась спросить: – Но разве тебе самой оно не нужно?

– Нет, Эмилия, не нужно, – ответила Эмма и улыбнулась. – Для меня оно чересчур уж яркое. Бери его себе.

– О, бабушка! Ты просто прелесть! Спасибо! Ангел ты мой!..

– Да, Эмилия? А что еще?

– А это не будет с моей стороны нахальством – попросить твои старые бриллиантовые сережки? Только поносить, а? К тому шифоновому платью... надо... ну... что-нибудь такое, правда? – воскликнула Эмилия в крайнем возбуждении, помешавшем ей сразу подобрать нужное слово. – В общем какие-нибудь подходящие драгоценности!

Эмма от души рассмеялась:

– До чего же ты все-таки смешная, Эмилия! Понятия не имею, что ты подразумеваешь под старыми бриллиантовыми сережками? Разве у меня в доме есть что-то в этом роде?

– Есть! Конечно, есть. Клипсы, эти висюльки. Ты просто их никогда не носишь и, наверное, забыла об их существовании, – предположила Эмилия с надеждой, что клипсы тоже достанутся ей.

– Ах, эти. Что ж, можешь их взять – и все остальное, что тебе захочется. А теперь скажи-ка мне в двух словах, как обстоят дела в Брэдфордском магазине?

– Спасибо, бабуля! За сережки, я хочу сказать. А насчет магазина, дела здесь идут превосходно. Когда увидимся, я тебе расскажу о некоторых из моих нововведений. А так в остальном здесь сонное царство и скукота.

– Ничего, на следующей неделе ты будешь в Лидсе. Там повеселее. А насчет твоих нововведений мы побеседуем сегодня вечерком, – заметила Эмма. – Кстати, если мальчики немного запоздают, то это неважно. По пятницам Хильда все равно готовит холодный ужин, – добавила она. – Да, вот еще, звонила твоя мать. Она приезжает завтра вместе с...

– Бабушка, бабушка! – перебила Эмилия. – Боже, чуть не позабыла. Я ведь хотела предупредить тебя об одной ужасной вещи! Мама жутко поругалась с близнецами! Вроде из-за статуи, которую они там для тебя сделали. Они настаивают, что надо привезти ее сюда, а мама говорит, что этот кошмар нельзя показывать людям. И потом она не помещается в машине. А как, интересно, она может там поместиться, когда у мамы там полно разного барахла, которое она, неизвестно зачем, таскает с собой. В общем, у них произошел жуткий скандал – и теперь оба близнеца хотят переехать к тебе в Пенни-стон! Я просто хотела, чтобы ты все знала и не удивлялась. – Эмилия тяжело вздохнула и добавила: – Боже, что за семейка!

– Спасибо, что предупредила, – ответила Эмма, явно думая о чем-то своем. – Но давай не будем сейчас об этом тревожиться. Уверена, когда Элизабет приедет, близнецы уже будут в норме. А если им хочется у меня немного пожить, пускай живут. У тебя все, Эмилия? – спокойно спросила Эмма, хотя на самом деле ей не терпелось закончить этот разговор, как ни отвлекал он ее от мрачных мыслей.

– Боже! У меня совсем не остается времени! Я опаздываю! – всполошилась Эмилия. – Так что до свидания, бабушка! Вечером увидимся! Я побежала!

– До свидания... – Эмма уставилась на телефонную трубку, которую продолжала держать в руке, и рассмеялась: на том конце провода уже слышались гудки отбоя. Откинувшись на спинку стула, она недоверчиво покачала головой. – Я ни капельки не удивляюсь, что управляющих в моих магазинах начинает трясти, когда к ним прибывает Эмилия. Это же не человек, а ураган! – сказала она со смехом.

Улыбнувшись, Пола кивнула головой в знак согласия.

– Знаю, бабуля. Но зато никто лучше, чем она, не умеет работать! Думаю, имеет смысл послать ее на некоторое время в наш парижский магазин. Она там горы свернет.

– Но она ведь, по-моему, не знает французского? – возразила Эмма, удивленно подняв брови. – Если бы знала, то можно было бы подумать над твоим предложением.

Пола в упор взглянула на бабушку.

– Нет, знает. – Пола выпрямилась, сидя на диване. – Она давно берет уроки. – Чувствовалось, что внучка прощупывает ответную реакцию Эммы. – Она бы, я думаю, с удовольствием туда поехала. А для тебя это был бы самый лучший выход.

– Хорошо, подумаю, – ответила Эмма, приятно пораженная осведомленностью Полы.

Может быть, ее внучка права. Эмилия – хороший работник и на самом деле в состоянии справиться с теми проблемами, которые заботили ее, Эмму. Как и другие ее внуки, Эмилия уже давно трудилась в „Харт Сторз” и доказала, что любит и умеет работать по-настоящему. Да, решила Эмма, надо будет обязательно подумать над этим предложением. Но это потом. Сейчас необходимо решить более неотложные дела, связанные с семейным ужином. – Я уже составила план, кого куда посадить, – начала она, обращаясь к Поле и наливая себе вторую чашку чая.

Пола с интересом взглянула на бабушку, и на ее губах появилась мягкая улыбка:

– Да, бабушка, ты мне уже говорила, что собираешься это сделать. – В голосе Полы прозвучала нотка ожидания.

Эмма прокашлялась и продолжила:

– Мне кажется, я рассажу всех правильно. Те, кто не слишком-то ладят друг с другом, не окажутся у меня рядом. Правда, я тебе уже говорила, что уверена в одном – все будут вести себя за ужином очень корректно.

Эмма сунула руку в карман, и пальцы сразу же обвились вокруг лежавшего там листка бумаги, но вынуть свой план и показать Поле ей не захотелось.

– Надеюсь, что все именно так и будет, – произнесла внучка со смешком. – Народу наберется много, а ты ведь сама знаешь, как трудно, просто невозможно бывает управиться с некоторыми из тех, кто собирается приехать. Или я не права?

– Еще как права! – откликнулась Эмма, откидываясь на спинку дивана, куда она пересела, и пристально вглядываясь в лицо внучки. – Наверняка все они решили, что настал мой последний час, когда узнали про болезнь. Ведь так?

Пола бросила быстрый взгляд на бабушку: этот неожиданный вопрос явно застал ее врасплох, тем более что по лицу Эммы невозможно было ничего понять.

– Не знаю... – начала она задумчиво. – Может, и так...

Она колебалась, но затем верх взяла все же ее злость на своих родственников, заставившая ее высказаться откровенно.

– Бабушка, да они же все такие пиявки! Не понимаю, чего ты с ними возишься? Прости, это, конечно, твои дети, но меня всякий раз, когда я о них думаю, прямо трясет от злости.

– Ты не должна просить за это прощение, дорогая. Я ведь и сама прекрасно знаю, что они собой представляют, – произнесла Эмма с еле заметной улыбкой. – Я отнюдь не заблуждаюсь на их счет и вовсе не думаю, что они собираются тут, потому что действительно заботятся о моем здоровье. Мое приглашение они приняли в основном из любопытства. Стервятники слетаются, чтобы поглазеть на падаль. Только я еще не умерла – и в ближайшее время не собираюсь, – заключила она с сардонической усмешкой. Пола подалась вперед.

– Зачем же в таком случае ты их всех созываешь, бабушка? – медленно, чеканя каждое слово, проговорила она. – Ты ведь сама говоришь, что прекрасно знаешь им цену!

– Мне просто захотелось увидеть их всех вместе в последний раз, – загадочно улыбнувшись, ответила Эмма, и глаза ее холодно блеснули.

– Не смей так говорить, бабуля! Слышишь? – воскликнула Пола. – Ты совсем здорова! А следить за тобой в этот раз мы будем день и ночь! И черт с ними, со всеми этими делами и магазинами.

– Ты меня не так поняла. Когда я говорю „в последний раз”, то просто имею в виду, что больше приглашать их сюда на уик-энд не намерена. Вот и все, – спокойно разъяснила Эмма. – У меня как-никак есть небольшое семейное дело. Ну, и раз они, члены моей семьи, в нем задействованы, то, значит, должны здесь собраться. Все вместе. – Губы ее привычно сжались в узкую полоску, а глаза мрачно и решительно засверкали.

Тревога за бабушку сжала сердце Полы.

– Обещай, что не будешь из-за них расстраиваться! – воскликнула она обеспокоено, увидев непреклонное выражение на лице той. – И пожалуйста, никаких деловых обсуждений! Пусть этот уик-энд будет посвящен только отдыху. Подумаешь, неужели дела не подождут? – почти в сердцах крикнула Пола.

– Да подождут, подождут, – успокоила ее Эмма, пожав плечами, чтобы показать, что ничего особенного тут нет. – Речь идет о некоторых деталях, связанных с деньгами, положенными мною на их счета. Выяснение не займет особенно много времени. И, обещаю, расстраиваться я себе не позволю. – По лицу бабушки скользнула тень улыбки. – Я даже с интересом жду нашей встречи.

– О себе лично я этого сказать не могу, – осторожно заметила Пола. – Можно взглянуть на твой план?

– Конечно, дорогая.

И Эмма, слегка приподнявшись, глубже опустила в карман руку, словно обвивая пальцы вокруг сложенного листка бумаги, потом снова заколебалась и, наконец, решительным движением извлекла свой листок.

– Вот, пожалуйста! – С этими словами она протянула бумагу Поле и стала ждать ее реакции, затаив дыхание.

Взгляд внучки быстро пробежал содержание написанного. Эмма ни на секунду не сводила глаз с лица Полы: вот ее глаза на чем-то остановились, вот широко открылись, затем побежали дальше, вернулись к месту, которое ее привлекло. По лицу было заметно, что Пола теперь с крайним недоверием относится к содержанию плана.

– Но зачем это, бабушка? Зачем?! – В голосе внучки прозвучала нота озлобления. Полу всю так и передернуло, и листок, выскользнув из ее рук, упал на пол.

Эмма молчала, ожидая, пока не утихнет эта вспышка гнева.

– Зачем? – снова повторила Пола, вскакивая с места, лицо ее побледнело, губы тряслись. – Зачем ты все это делаешь, бабушка? Ты не имеешь права приглашать сюда завтра вечером Джима Фарли! Он что, тоже член семьи? Не желаю, чтобы он сюда приходил! Я этого не потерплю! Не потерплю! Ни за что! Как ты могла, бабушка?!

Пола бросилась к окну – по ее спине Эмма видела, что она изо всех сил старается не поддаваться своим эмоциям. Худые плечи были напряжены, лбом она прижималась к оконному стеклу, лопатки, обтянутые шелковым платьем, остро торчали, наполняя сердце Эммы щемящим чувством грусти и бесконечной жалости, словно боль Полы была ее собственной болью.

– Подойди ко мне и давай поговорим по душам, дорогая, – как можно мягче произнесла она.

Пола быстро повернулась – глаза ее потемнели от гнева.

– Я не хочу сейчас разговаривать с тобой, бабушка, извини. Во всяком случае о Джиме Фарли!

Она стояла у окна, напряженная как струна, в глазах сверкали молнии. Весь ее вид говорил о дерзкой непреклонности. От ярости она сжимала и разжимала кулаки. „Как могла бабушка не подумать о том, что она делает? Приглашать Джима Фарли на ужин было верхом жестокости и несправедливости. Откуда вдруг в бабушке появилось и то, и другое? – подумала Пола. – Никогда в жизни за ней этого не водилось”.

Повернувшись спиной к Эмме, она снова прижалась лбом к оконному стеклу. Там за окном зеленели кроны деревьев, но она их не видела: изо всех сил она старалась не расплакаться от тех чувств, что душили и мучили ее сейчас.

Неожиданно Пола показалась Эмме такой трогательно молоденькой, беззащитной, обиженной. „Боже, в сущности это ведь моя единственная ценность в жизни, – подумалось Эмме, и сердце ее защемило от любви к внучке. – Кто из внуков мне более дорог, чем эта девочка? И стоило прожить трудную и страшную жизнь, какую я прожила, – решила Эмма, – только для того, чтобы в конце пути меня согрела эта нечаянная радость. Девочка моя! Сильная, отчаянная, бесстрашная и преданная. Для тебя на первом месте все мои желания. И ради них ты готова пожертвовать даже собственным своим счастьем!”

– Подойди ко мне, дорогая. Я кое-что должна тебе рассказать.

Пола рассеянно взглянула в ее сторону, как бы все еще пребывая в состоянии шока. Сделав над собой усилие, она заставила себя вернуться к камину, двигаясь, словно во сне.

Пола по-прежнему кипела от ярости, но дрожь мало-помалу унялась. Вид у нее был отрешенным, но спокойным. Глаза смотрели пусто, без обычной живости и казались двумя кусками лазурита на мертвенно-бледном лице.

Прямая и строгая, она присела на диван – сама сдержанность и непреклонность. „Надо поскорей ей все объяснить, – испугалась Эмма, – чтобы она перестала наконец страдать! Может быть, надо объясниться с ней прямо, а не сообщать о приглашении Джима Фарли косвенно, дав почитать список гостей на завтрашнем ужине. Но я не доверяла себе, я боялась. Прочь недоверие! Немедленно все объяснить! Пола не должна так страдать!”

– Я решила пригласить Джима Фарли, потому что он фактически участвует в том семейном деле, о котором я тебе говорила. – Эмма сделала паузу и глубоко вздохнула, теперь ее голос зазвучал тверже: – Но это не единственная причина, Пола. – Она в упор взглянула на внучку. – Я пригласила его еще и для тебя. И он, замечу, с восторгом принял это приглашение.

– Ч-ч-т-т-о-о т-т-ы-ы... хочешь этим сказать? Для меня? – заикаясь, проговорила Пола, которая, судя по голосу, была в полном оцепенении и ничего не могла понять. Лицо ее залилось краской смущения, губы опять затряслись. – Я не представляю... пригласила для меня?!

Пола явно пыталась докопаться до смысла сказанного, но у нее это никак не получалось. Вырвавшиеся из-под гребня волосы разметались по лицу, и она нетерпеливо пыталась их оттуда смахнуть, потом покрутила головой в полном недоумении.

– Нет, бабушка, что ты такое говоришь? Ты же всегда ненавидела семейство Фарли! Не понимаю...

Эмма резким движением поднялась со своего стула и пересела к Поле на диван. Взяв тонкую изящную руку своей внучки в свои маленькие, но твердые ладони, она заглянула в ее выделявшиеся на бледном лице страдающие глаза – и любящее сердце сжалось от боли. Эмма нежно коснулась пальцами этого разом осунувшегося лица, кротко улыбнулась и шепнула охрипшим от волнения голосом:

– Я уже старая женщина, Пола. Старая, закаленная жизнью женщина, которая отчаянно боролась, чтобы получить все то, что у меня сегодня есть. Сильная? Да, сильная. Но такая усталая. Ожесточившаяся? Возможно, что и так. Зато мудрая. Моя мудрость приобретена в борьбе с жизнью, в борьбе за выживание. Я вот тут на днях как-то подумала: а с какой, спрашивается, стати эта глупая гордость уже старой, повидавшей виды женщины должна стоять на пути единственного на целом свете человека, которого я люблю? Неужели я действительно так эгоистична и глупа, что могу позволить событиям шестидесятилетней давности мешать мне трезво оценивать события сегодняшние?

– И все равно я ничего не понимаю... – пробормотала Пола в замешательстве.

– Как это так? Я хочу дать тебе понять, что у меня больше нет возражений против твоих свиданий с Джимом Фарли. Знай, у нас с ним вчера был долгий разговор, из которого я поняла, что его чувства к тебе остались неизменными. У него по-прежнему самые серьезные намерения в отношении тебя. А сегодня днем я ему заявила, что если он хочет на тебе жениться, то у него есть теперь не только мое согласие, но и мое благословение. У него и у тебя, любовь моя.

Пола буквально онемела от этих слов. Ее разум на самом деле отказывался воспринимать сказанное бабушкой. Уже много месяцев, как она запрещала себе даже думать о Джиме Фарли, поняв, что у них с ним не может быть никакого будущего. А раз так, то Пола заставила себя, проявив железную волю, отбросить прочь все свои чувства, полностью переключившись на работу, чтобы забыться и не вспоминать больше о своем горе. Затуманенными от слез глазами видела она сейчас бабушкино лицо – то самое, которое всю жизнь так обожала. Которому так верила. Сейчас это лицо расплылось в улыбке – глаза смотрели на Полу выжидающе, в них отражалась нежность, понимание и мудрость. Слезинки медленно сползли по щекам Полы. Она, не веря своему счастью, покачала головой.

– Никогда бы не подумала, что ты изменишь свое решение, – произнесла она сдавленным голосом.

– Ну вот видишь, изменила.

Эти простые слова, произнесенные твердо и решительно, наконец дошли до смятенного сознания Полы, проникли в ее измученное сердце. Ее выдержка дала трещину – как трескается льдина под солнечными лучами. Пола разрыдалась. От рыданий сотрясалось все тело – наконец-то сдерживавшиеся в течение долгих месяцев чувства смогли выплеснуться наружу. Она подалась вперед, инстинктивно потянувшись к Эмме. Та с нежностью прижала к себе ее голову, как делала, когда Пола была совсем еще маленькой, гладя ее волосы и тихо шепча слова утешения:

– Успокойся. Все будет хорошо. Все уже хорошо.

Мало-помалу всхлипывания прекратились, и Пола взглянула на бабушку с дрожащей на губах улыбкой. Эмма смахнула с ее лица последние слезинки и, пристально глядя на внучку, проговорила:

– Пока я жива, ты больше никогда не будешь чувствовать себя несчастной. Моих несчастий, девочка, вполне достаточно для нас обеих.

– Даже не знаю, что сказать, – еле слышно ответила Пола. – Я все еще не могу поверить...

Но сердце ее ликовало. „Боже, Джим! Джим!" – повторяла она про себя.

Эмма покачала головой.

– Знаю, знаю, что ты теперь должна чувствовать, – улыбнулась она, и ее усталые глаза блеснули. – А ты не сделаешь мне одолжения? – неожиданно обратилась она к Поле. – Пойди позвони Джиму. Он все еще у себя в редакции. По-моему, он тебя ждет. Пригласи его сегодня на ужин – от своего имени. Если хочешь. А еще лучше, поезжай к нему в Лидс – и поужинайте там вдвоем. А мне для компании вполне будет достаточно Эмилии и Сары, и возможно, Александр и другие тоже подъедут к ужину. – Глаза ее весело смеялись. – У меня, между прочим, есть еще и другие внуки, ты не одна.

Пола обняла и поцеловала ее – и выпорхнула из гостиной, не произнеся больше ни слова.

„Конечно, – подумалось Эмме. – У нее сразу выросли крылья. Ведь она летит на встречу своей любви".

Посидев еще немного на диване, размышляя о Поле и Джиме, она неожиданно встала и быстро направилась к окну, разминая затекшие ноги, руками на ходу поправляя платье и приглаживая серебристые волосы. Открыв окно, Эмма выглянула в сад.