Однако, взглянув на Адама, она сразу увидела, как непреклонно это красивое лицо. С замирающим сердцем Адель поняла, что ровным счетом ничего не добьется, если будет возражать мужу. Он неумолим.

– Хорошо, Адам, как скажешь, – произнесла Адель голосом, в котором еще дрожали слезы. – Но я хочу, чтобы ты знал: я соглашаюсь на это... – голос ее понемногу набирал силу, – это... смехотворное решение, которое ты принял, потому что, по твоим словам, сам Эдвин выразил желание вернуться в школу. Хотя, должна заметить, он вряд ли является таким уж надежным судьей, чтобы самому решать, возвращаться ему в школу так быстро или нет. Лично я считаю, что возвращаться в школу, когда уже кончается первое полугодие, просто нелепо. Да он не успеет приехать, как ему надо будет возвращаться домой. Такое мотание взад-вперед подрывает здоровье ребенка, особенно если речь идет о нашем мальчике. Ведь он еще совсем маленький и так тяжело болел. По-моему, Адам, ты слишком жесток по отношению к нему.

Искушение сказать жене какую-нибудь колкость было столь велико, что Адам не стал сопротивляться:

– Эдвин уже давно не маленький мальчик. Более того, я не намерен допустить, чтобы он рос и воспитывался как девчонка. А именно это ему и грозит, если он по-прежнему будет оставаться маменькиным сынком. Ты всегда чрезмерно баловала его, и он лишь чудом не испортился.

Адель чуть не поперхнулась, а ее бледное лицо залилось краской.

– Это все неправда, Адам. Эдвин никогда не был маменькиным сынком, как ты изволил выразиться. Да и как мог он им быть? Ты ведь послал его в школу, когда ему было всего... – голос пресекался от волнения, но через минуту она смогла продолжить чуть не плача: – Всего двенадцать. И если я его и баловала, то совсем немного, просто потому, что он такой чувствительный и его всегда подавлял Джеральд.

Адам поглядел на жену, ничего не понимая, но затем улыбнулся, иронично скривив губы.

– Боже! Вот уж не знал, что ты такая наблюдательная, моя дорогая. Я рад, что теперь ты поняла, как жестоко обходится Джеральд со своим младшим братом. Бедный Эдвин, ему приходится терпеть все издевательства. Кстати, это еще одна причина, почему я хотел бы, чтобы Эдвин как можно скорее уехал из дому. Ведь это положило бы конец его мучениям. Там, в школе, ему будет значительно лучше. Пока он еще маленький и не может на равных бороться с Джеральдом, пусть поменьше времени бывает дома. Я, правда, надеюсь, что Эдвин будет выше всего этого и поведет себя благороднее, чем наш старший сын, который, надо сказать, далеко не на высоте. – Последние слова были произнесены тихо, но с большим презрением.

Казалось, Адель не обратила на них никакого внимания. Она неожиданно ощутила безмерную усталость и с трудом смогла, глубоко вздохнув, провести по лбу тыльной стороной ладони. К горлу подступила тошнота, голова кружилась; больше всего на свете Адель хотела, чтобы Адам поскорей ушел и оставил ее в покое. Усилия, которые ей потребовались для того, чтобы выглядеть по возможности спокойной и не сказать чего-нибудь невпопад, окончательно подрывали еще оставшиеся у нее силы. Она чувствовала себя окончательно выпотрошенной.

– Хорошо, Адам. Будем считать, что вопрос решен, – произнесла она еле слышно, борясь с желанием промолчать, удалившись в свой внутренний мир, где уже ничто и никто не сможет ее побеспокоить. – Извини, но у меня болит голова, прямо раскалывается, – закончила она жалобным тоном. – Да и у тебя, наверное, есть другие, более важные дела.

– Да, безусловно. – Адам внимательно посмотрел на жену, и ему вдруг сделалось невыносимо грустно. Теперь в его голосе зазвучали нотки сочувствия: – Надеюсь, тебе станет получше, моя дорогая. Прости, если этот разговор был тебе неприятен. Но меня действительно волнует судьба Эдвина.

Считая, что беседа окончена, Адам слегка склонил голову и, учтиво откланявшись, повернулся, чтобы уйти. Но что-то заставило его замешкаться и снова посмотреть на жену. Он нахмурился, заметив в глазах Адели какое-то странное выражение – отсутствующее, стеклянное.

– Можно ли надеяться, что ты составишь нам вечером компанию за ужином? Ты ведь, наверное, знаешь, что мы ждем сегодня гостей, и твое присутствие...

Адель выпрямилась на своем стуле.

– Сегодня вечером? – Голос был хриплым, испуганным.

– Да, сегодня, – подтвердил Адам. – И не говори мне, что ты забыла про сегодняшний ужин, который Оливия устраивает для Брюса Макгилла. Это австралийский овцевод, владелец самых больших ранчо в Австралии. Она говорила тебе об этом еще в начале недели, – резко бросил Адам, пытаясь, однако, держать в узде свое раздражение.

– Но ведь она говорила о субботе, Адам. Я абсолютно уверена, что речь шла именно об этом дне. Я не могла перепутать, – воскликнула она раздраженно.

„Неужели?” – подумал про себя Адам, холодно взглянув на жену.

– Но сегодня как раз суббота, Адель.

В растерянности Адель коснулась рукой лба:

– Конечно! Как я могла забыть? Глупость какая-то, – поспешно проговорила она. – Что касается моего самочувствия, то уверена, что вполне смогу спуститься к ужину.

– Прекрасно, Адель, – попробовал улыбнуться Адам. – А теперь, прошу меня извинить, но мне надо идти, чтобы не опоздать на встречу с Вильсоном. Он ждет на фабрике. Оттуда я еду прямо в Лидс. Жду тебя к ужину, дорогая, и надеюсь, что все будет в полном порядке.

– Спасибо, Адам, – ответила Адель, откидываясь на спинку стула.

Чувство слабости смешивалось со страхом при мысли о том, что ей придется сегодня вечером быть на людях, да еще терпеть присутствие посторонних.

Адам бесшумно закрыл за собою дверь, испытывая чувство глубочайшего удивления. Получить от жены согласие на то, чтобы Эдвин уехал из дома! Да ведь тем самым он фактически вырывает сына из цепких объятий матери. Такого поворота он просто не ожидал – Адель, в сущности, не оказала никакого сопротивления! А то, что в какой-то момент она показала свой характер, его это даже успокоило. Обычно подобные переговоры, касавшиеся судьбы Эдвина, заканчивались потоками слез, обмороками, истерикой – одним словом, это было то, с чем он никогда не умел справляться. После своих бесед с женой Адам бывал разбит и физически, и морально.

Находясь в спальне, рядом с гостиной, где проходил нынешний разговор, Эмма оказалась его невольной свидетельницей. Это действительно получилось помимо ее воли, так как – в отличие от прочей прислуги, всегда подслушивающей господские споры, – она никогда не поступала подобным образом. Закончив стелить кровать, Эмма остановилась и, сжав губы, подумала с грустью: „Бедная женщина! А сквайр – настоящий зверь. Как он над ней измывается! Обращается со своей женой ничуть не лучше, чем со всеми нами”.

Хотя ее ненависть к Адаму была лишена всяческих оснований, это чувство владело Эммой безраздельно.

Как, впрочем, и нелюбовь к Джеральду, который ни разу не упускал случая поиздеваться. К Эдвину, правда, претензий у Эммы не было: по отношению к ней он проявлял чуткость и доброжелательность. И, наконец, с большим уважением относилась Эмма к Оливии Уэйнрайт. Но вот, спросила себя девушка, не слишком ли строго относилась она к слабостям миссис Фарли? Задумавшись, она крепко прижала к груди шелковую подушку: пожалуй, это было именно так. Между тем странности Адели скорей всего объясняются тем, как ведет себя по отношению к ней ее муж. Все время огорчает и ставит ее в тупик. Может, из-за этого Адель и стала такой забывчивой, да и ходит все время как в тумане.

Эмма положила шелковую подушку, взбила ее и застелила постель тяжелым, болотного оттенка, зеленым покрывалом, все это время продолжая размышлять над странностями миссис Фарли. Ее захлестнула волна нежности к Адели, растворившая, казалось, прежнее раздражение и враждебность, – она сама не знала почему, но на душе у нее стало радостнее, оттого что прежние недобрые чувства уже не мучили ее.

Эмма смахнула пыль со стеклянного туалетного столика венецианской работы, стоявшего в алькове перед окном, протерла зеркала и как раз начала что-то мурлыкать себе под нос, когда в комнату вошла Адель. Лицо ее было чем-то озабочено, на нем особенно выдавались высокие скулы, глаза казались глубоко запавшими и подернутыми скорбью. Беспокойство по поводу предстоящего ужина с гостями заставило ее забыть и о своем страстном желании поскорее отгородиться от окружающих и удалиться в глубины своего „я”, и о том, чтобы найти успокоение в спасительном виски. Недавний разговор с Адамом, настроенным явно на решительный лад, поверг ее в ужас при мысли, что сегодня вечером ей необходимо будет сидеть за ужином вместе со всеми, соблюдая правила приличия, как и подобает настоящей хозяйке. При этом она никоим образом не должна была показывать, каких неимоверных усилий ей это стоило, и быть непринужденной и обворожительной, чтобы никто не догадался о тех чувствах, которые клокотали в ней.

Но вот в выражении ее затуманенных глаз мелькнула хитринка: на руках у нее была козырная карта. Ее красота. Адель прекрасно знала, что окружающих она просто завораживает. Настолько, что их внимание отвлекалось от ее странностей, которые иначе были бы легко обнаружены. Сегодня вечером, решила она, ей надо выглядеть совершенно ошеломляюще. Да, за ее красотой спрячется все остальное.

Она поспешно подошла к платяному шкафу, в котором Эмма только что с трудом навела порядок, и открыла тяжелые двойные дверцы нетерпеливым движением руки. Сердце Эммы тревожно екнуло. Ей на миг представилась картина: Адель, снова раскидывающая свою одежду по всей комнате. Эмма посмотрела на госпожу и быстро проговорила:

– Я всю вашу одежду разложила как положено, миссис Фарли. Вы, наверно, какое-то платье ищете? Что-то из ваших особо любимых?

Адель, пораженная, резко повернулась – она уже успела забыть, что в комнате она была не одна.

– О Эмма! Да, я прикидываю, что мне надеть сегодня к ужину. На него пригласили весьма важных особ, так что сама понимаешь... – Она принялась, шурша, отодвигать одно платье за другим, ворчливо приговаривая: – Ты ведь намерена быть здесь, чтобы помочь мне переодеться, да? Я без тебя совсем как без рук.

– Хорошо, мэм. Миссис Уэйнрайт попросила меня остаться поработать на уик-энд. Чтобы помочь с ужином, – тихо сказала Эмма.

– Слава Богу! – воскликнула хозяйка с чувством облегчения, продолжая лихорадочно рыться в шкафу, чтобы найти в конце концов то платье, которое считала для себя идеальным.

При этом ее совершенно не взволновало, что Эмма лишилась тем самым своих законных выходных дней, которые она всегда проводила дома со своими родными. Она вообще не обратила на этот факт ни малейшего внимания, кроме того что Эммино присутствие было удобно ей, Адели. И вот пальцы миссис Фарли нащупали то платье, которое показалось ей подходящим. Вытащив его из шкафа, она продемонстрировала его Эмме. В последнее время Адели трудно было принимать решение, без того чтобы сначала проконсультироваться со своей горничной; вот и сейчас она спрашивала у нее совета.

– Как, по-твоему, оно достаточно красиво? – спросила Адель, прикладывая платье к своей фигуре. – Сегодня вечером я должна быть на недосягаемой высоте!

Эмма отступила на шаг от туалетного столика и остановилась перед своей хозяйкой. Склонив голову набок, прищурившись, она стала внимательно и придирчиво разглядывать наряд. Она знала со слов самой Адели, что это очень дорогое платье было куплено у „Ворта". И видела, что оно по-настоящему красиво: белый тонкий атлас с плетеными кружевами. Но что-то в нем Эмму отталкивало. Вероятно, оно было чересчур аляповатое – и для Адели оно явно не подходило.

– Что ж, мэм, платье хорошее, – начала Эмма после того, как с задумчивым видом завершила осмотр. – Но мне кажется, что оно немного... немного вас бледнит, если вы мне позволите так сказать. Да, пожалуй что так, миссис Фарли. В нем у вас какой-то грустный вид. У вас и волосы светлые, и кожа бледная, а тут еще оно...

Довольное выражение на лице Адели исчезло, и она с гневом посмотрела на Эмму.

– Что же мне тогда надеть? Ведь платье совсем новое, Эмма! И ничего другого, более подходящего, у меня просто нет, что же делать?!

Эмма едва заметно улыбнулась. Она же знала, что в гардеробе Адели найдется, по крайней мере, сотня различных платьев, из которых Адель всегда могла выбрать подходящий наряд. И все эти платья были несомненно красивыми.

– Надо, чтоб оно было немножко более... более... – Эмма запнулась, подбирая нужное слово. Она подумала об иллюстрированных журналах, которые ей давали почитать, с фотографиями последних мод – и это слово сразу вспыхнуло в ее мозгу. – Вам надо что-то более элегантное. И тогда вы всех сразите наповал. Да-да, миссис Фарли. И я знаю, какое платье вам надо.

Подбежав к шкафу, она вытащила платье черного бархата. Это был идеальный цвет, который сможет подчеркнуть прелесть ее белоснежной кожи и блестящих серебристо-золотых волос. Затем Эмма нахмурилась и снова бросила взгляд на платье. Оно было отделано кроваво-красными розами, нашитыми на плече и спускавшимися вдоль всего платья длинной узкой полосой.

– Вот оно! – воскликнула Эмма с полной уверенностью, добавив: – Если я уберу эти вот розы.

Адель в ужасе уставилась на нее, не веря собственным ушам:

– Убрать розы? Да ты не сможешь этого сделать! Только платье испортишь. И потом, без роз оно будет выглядеть слишком безликим.

– Да нет, миссис Фарли, честно вам говорю, мэм. Оно будет только элегантнее. Помяните мое слово. А с тем вашим дивным ожерельем, ну, которое блестит, и с серьгами... Взобью вам волосы а-ля Помпадур, как на картинке в журнале – вы мне его давали на прошлой неделе. Как же вы будете выглядеть в этом платье, миссис Фарли! Просто загляденье...

Адель засомневалась и тяжело опустилась на стоящий рядом стул, обтянутый зеленым сатином. Брови ее были нахмурены. Она нервно покусывала нижнюю губу. Эмма подлетела к туалетному столику, схватила маникюрные ножницы и, не обращая внимания на протестующие возгласы Адели, быстрыми ловкими движениями принялась отпарывать розы.

– Вот поглядите, какое оно элегантное, миссис Фарли! – закричала Эмма возбужденно, бестрепетно срывая одну розу за другой. И она с видом победительницы подняла платье, демонстрируя его хозяйке.

Адель была вне себя от гнева:

– Ты все испортила! – задыхаясь, произнесла она срывающимся голосом. – Я же говорила, что получится безликое. – Глаза Адели горели от ярости: она по-настоящему была сердита на Эмму.

– Примерьте и увидите, как оно вам к лицу. Да еще с вашими чудесными украшениями, – отвечала Эмма твердо, не обращая ни малейшего внимания на взрыв хозяйкиного гнева. – А если пожелаете, могу потом пришить эти дурацкие розы обратно. Только сначала давайте примерим так, как есть. Без них. Пожалуйста, миссис Фарли! – взмолилась Эмма.

Адель молча посмотрела на Эмму с обиженным видом, лицо ее было мрачно как туча, опустив руки на колени, она нервно теребила пальцы.

– Если хотите, я пришью эти розы обратно – и оглянуться не успеете. Буду вас одевать и пришью. Выкиньте это из головы, миссис Фарли, – заметила Эмма успокоительным тоном.

– Ну... хорошо, – ответила Адель с неохотой: чувствовалось, что она немного успокоилась, но все еще дуется.

Эмма удовлетворенно улыбнулась.

– Пока повешу его в шкаф. Не беспокойтесь, миссис Фарли. Сегодня вечером вы будете выглядеть что надо. Уж помяните мое слово. Сейчас пойду и приготовлю вам ванну, мэм.

– Спасибо, Эмма, – ответила Адель вяло. Теперь ее волновал сам предстоящий ужин.

Эмма повесила платье обратно в шкаф и поспешила в ванную.

Адель подошла к туалетному столику и взяла красную бархатную шкатулку, где хранились ее бриллиантовое ожерелье, браслеты и серьги из того же комплекта. Она вытащила ожерелье и приложила его к горлу: сверкающее великолепие заставило ее затаить дыхание. Поразительно! Она совсем забыла, до чего оно прекрасно. Да, теперь она видит: черное бархатное платье будет идеально сочетаться с этим ожерельем. Вероятно, Эмма все-таки была права, выбрав именно его. Адель в восхищении улыбнулась. Сегодня вечером она будет такой неотразимой, что даже Адам лишится дара речи.