Кот, который... (№10) - Кот, который разговаривал с привидениями

Он ехал по шоссе Скатертью дорога, потом через Холмы, внимательно глядя по сторонам, и вдруг понял, о чём он будет писать: о заборах! Весь Мускаунти вдоль и поперёк расчерчен частоколами, зигзагообразными заборами, колючей проволокой, заборами из четырёх длинных жердей, огораживающими загоны для скота, даже заборами из комлей деревьев, и каждый из них говорит прохожему что-то своё: кто – «Добро пожаловать», кто – «Держись отсюда подальше». В фешенебельных Холмах встречались и невысокие каменные ограды, тянувшиеся на несколько миль, и обвитые виноградной лозой изгороди в шесть футов высотой, окружавшие небольшие бассейны. В городке Чипмунк есть забор из старых кроватных пружин. Если всего этого не хватит на тысячу слов, то Квиллер мог процитировать Роберта Фроста, упомянуть Кола Портера и проследить этимологию слова «ограда». Можно даже посвятить статью миссис Рыбийглаз.

Проезжая мимо фермы Фагтри, он заметил, что их белый забор пора покрасить, и с сожалением вспомнил, что так и не поблагодарил как следует женщину, сказавшую ему про фары. Он подумал, не прислать ли ей рабочих, чтобы покрасили забор, но столь щедрый дар может быть неправильно понят. Пожалуй, надо просто послать ей записку с благодарностью, решил он.

Он свернул на улицу Чёрного Ручья и увидел во дворе музея две машины. Одна – старомодная тёмно-синяя с четырьмя дверцами, на вид ей было лет десять. Рядом стоял фургон аварийной службы Пикакса. Электрик уже собирался уезжать и выписывал Гомеру Тиббиту счёт.

– Починили свет? – крикнул им Квиллер.

– Да там всё в порядке, лампочки только плохо ввернуты, – сказал электрик. – Это если какая-нибудь вибрация, тогда контакт плохой, вот они и мигают, а такие, как эти, свечками, – так особенно. Их поплотнее вкрутишь – и порядок.

– А из-за чего может быть вибрация? – спросил Квиллер.

– Да кто его знает! От печки, от насоса, приборы там всякие – да любая деталь, если болтается. Ну, счастливо! Халтурка непыльная, ещё будет такая – звоните.

Квиллер нахмурился. Можно себе представить, сколько аварийная служба Пикакса сдерёт за выезд в Норд-Миддл-Хаммок. Когда он открыл дверь в квартиру и коты вышли его встречать, он сказал:

– Ну что, слоны, придется топать потише!

Коты были против обыкновения подвижны и деятельны для середины дня, когда по расписанию им полагалось вздремнуть, но на то были причины, Коко, как начальник охраны, не спускал бдительных глаз с электрика, а Юм-Юм тем временем обследовала его шнурки. Вдобавок электрика привёл Гомер Тиббит, а коты никогда не видели человека, который ходит, как робот. Начальник хозяйственного отдела музея для своего возраста был весьма подвижен, двигался бодро, хотя и угловато.

Мистер Тиббит уже вернулся в музей, и Квиллер пошёл за ним, чтобы извиниться за доставленное беспокойство. Он нашёл его в экспозиционном зале. Председателя сопровождала пожилая женщина с каштановыми волосами.

– Не стоит извинений, – старческим тенорком произнёс Тиббит. – Напротив, у меня появился повод выбраться сюда и посмотреть, как идут дела. Она меня привезла, – пояснил он, кивком указав на свою спутницу. – Мне они права продлять больше не будут. Есть плюсы в том, чтобы подцепить женщину моложе себя. Одна с Родой беда – этот её дрянной слуховой аппарат. Не хочет чинить эту чертову штуковину. Рода, это мистер Квиллер. Это Рода Финни. Когда я был директором в школе, она преподавала у меня английский.

Квиллер склонился, целуя руку Роде Финни, и она улыбнулась ему безмятежной улыбкой человека, который не расслышал ни слова из того, что было сказано.

– Пойдёмте в кабинет, выпьем чашечку кофе, – предложил Тиббит. – Рода, хочешь кофе?

– Извини, у меня ничего нет, дорогой, – ответила она, роясь в сумочке. – Хочешь таблетку от кашля?

– Ну ничего. – Он знаком показал ей, что таблетка ему не нужна, и повёл Квиллера в мрачный кабинет. Там стояли дубовые шкафы для документов, поцарапанные деревянные столы, разномастные стулья и полки со справочниками. Один из столов был завален всякими предметами с пометой «каталогизировать». На другом столе расположилась батарея банок с растворимым кофе, бумажные чашки и пластмассовые ложки.

– Я тут приберусь немного, – сказала Рода Финни и, сняв с крючка метелку из перьев, пошла смахивать пыль.

Старик подогрел в электрическом чайнике воды, отмерил растворимого кофе Квиллеру и суррогатного себе.

– Это безвкусное пойло – единственное, что со дня моего последнего дня рождения разрешает мне пить доктор Гал, – пояснил он, – но если добавить несколько капель бренди – уже гораздо лучше. – Он показал Квиллеру серебряную фляжку, на которой были выгравированы инициалы «Г. Т». – Осталась со времен сухого закона, – сказал он. – Время от времени выручает… Что вы думаете о похоронах? Я считаю, достойно проводили. Даже старик Динтлбери расчувствовался. Ларри сказал мне, что вы поживете здесь, пока не подыщут смотрителя. Вы здесь ничего необычного не замечали?

– Что именно? – спросил Квиллер, с безразличным видом поглаживая усы.

– Говорят, старый Эфраим нет-нет да и наведывается сюда. Сам я его никогда не видел, потому что ни разу не проводил тут целую ночь, но только что-то есть у этого призрака на уме. Старый Адам Динглбери знает, но не говорит. Сколько я к нему ни подкатывал – ни в какую.

– С тех пор как мы переехали, мои коты ведут себя странно, – сказал Квиллер. – Я подумал, они, должно быть, ищут Айрис Кобб. Она их раза два приглашала сюда на обед.

– Они чувствуют чьё-то незримое присутствие, в этом нет сомнения, – без тени иронии заявил Тиббит.

– Вы знаете кого-нибудь, кто действительно видел этого, как вы говорите, призрака Эфраима?

– Отец Джуниора, Гудвинтер Старший, рассказывал мне нечто подобное незадолго до несчастного случая. Он говорил, что однажды ночью старик прошёл прямо сквозь стену и в руках у него была веревка. Ничего не сказал, молчал как могила. Заметьте, это было почти через девяносто лет после смерти Эфраима! Гудвинтер Старший почувствовал, что задыхается. Потом видение исчезло через ту же самую стену, что и появилось, а несколько дней спустя Старший был мёртв.

– Через которую стену? – спросил Квиллер. Ему вспомнилась Айрис Кобб и толкушка для пюре. – Вы знаете, какая стена?

– Мне он этого не сказал.

– Кому-нибудь из членов семьи случалось видеть, что Эфраим заглядывает по ночам в окно?

– Об этом никто никогда не говорил, но Гудвинтеры вообще предпочитали помалкивать об этом деле. И удивился, когда Старший мне это рассказал. Я был его учителем в начальных классах, может быть, поэтому он мне доверял.

– У меня складывается впечатление, что здесь у вас крепко верят в духов.

– О да, ещё бы! В этих землях просто раздолье для привидений – прямо как в Шотландии. У нас тут много шотландцев. Да ведь и вы шотландец. Вы мне говорили.

– Фамилия моей матери была Макинтош, – с гордостью сообщил Квиллер, – и она, насколько я знаю, никогда не видела привидений. При мне она, во всяком случае, о привидениях ни разу не говорила.

– Ну, тут, безусловно, требуется острота восприятия и непредубежденный взгляд. Скептики и не подозревают, чего они лишаются.

– А сами вы когда-нибудь видели призраков?

– Ещё бы! Целых тридцать два! Вы слышали о взрыве на шахте Гудвинтера в тысяча девятьсот четвёртом году? Тридцать два шахтера разорвало на кусочки! Ну, и… двадцать лет спустя после катастрофы со мной приключилась прелюбопытная история – через двадцать лет, день в день, тринадцатого мая. Я был в гостях у одной молодой леди, которая жила за городом. Тогда я жил в Пикаксе, в шести милях от неё, и возвращался домой пешком. В те времена мало у кого в Мускаунти водились автомобили, а у меня-то даже и велосипеда не было. Так что я возвращался пешком по Северной Пикакской дороге. Её тогда ещё не заасфальтировали. Время приближалось к полуночи. Вы знаете этот холм, как раз к северу от шахты? Так вот, тогда это был только небольшой террикон, и только я поравнялся с ним, как заметил: по верху движутся какие-то тени. Я замер, вгляделся в темноту – это были люди с кирками и корзинками для завтрака. Они прошли медленно и беззвучно и исчезли за холмом. Тридцать два, я сосчитал, и у каждого на голове фонарик. Я до сих пор словно вижу качающиеся огоньки проходящей мимо вереницы. Ночь стояла безветренная, но, после того как они прошли, листья на деревьях зашуршали, и по спине у меня пробежал холодок.

Квиллер из уважения помолчал несколько секунд, а потом спросил:

– Вы сказали, это было в тысяча девятьсот двадцать четвертом году? Действовал сухой закон. Вы уверены, что не прикладывались к запретному зелью из вашей серебряной фляжки?

– Но не один же я их видел, – запротестовал Гомер. – И каждый раз это случалось в годовщину взрыва – тринадцатого мая.

– Их до сих пор видят?

– Сомневаюсь. Сейчас, когда шоссе заасфальтировано и автомобили проносятся мимо со скоростью семьдесят миль в час, кто может углядеть нечто столь неуловимое, как привидение? Но я вам вот что скажу! На будущий год, в ночь на тринадцатое мая, мы с вами поедем на то место, где была шахта Гудвинтера, остановим машину и будем ждать, что произойдёт.

– Я запишу себе в ежедневник, – сказал Квиллер. – Не забудьте только взять с собой вашу фляжку.

В этот момент в кабинет вошла Рода Финни со своей метелкой. Увидев кофейные чашки, она воскликнула:

– Ах вы гадкие! Не сказали мне, что пьёте кофе!

Гомер посмотрел на Квиллера и безнадежно пожал плечами. С трудом вынув себя из кресла, он подошёл к шеренге банок с растворимым кофе и прокричал:

– Который тебе?

Рода Финни посмотрела на часы:

– Семнадцать минут третьего, дорогой. – Она обмахнула пыль ещё с нескольких безделушек и только потом села.

– По всему видно, работа в музее поставлена хорошо, – сказал Квиллер.

– Что правда, то правда, – кивнул Гомер. – Ларри строго за всем следит. У нас двенадцать действующих комитетов и семьдесят пять волонтеров. Я заправляю хозяйственными вопросами. Старшие школьники работают во дворе, зарабатывают баллы за общественно полезную работу. Уборкой в доме занимаются двадцать молодых волонтеров – если считать Роду с этой её проклятой метелкой. Для ремонта мы нанимаем профессионалов – из аварийной службы Пикакса. Для мытья окон округ направляет к нам заключенных.

– А находили когда-нибудь оторванный ставень, который стучит на ветру? Или плохо прибитую доску?

– Ни о чём таком не сообщали, а так мы ничего не трогаем, если не сломалось.

– Вы знали, что в подвале под западным крылом треснула штукатурка?

Гомер неуклюже отмахнулся:

– Вы про это сорочье гнездо? Это свалка всякого хлама, который преподносят в дар музею: сломанная мебель, ржавые инструменты, заплесневелые книги, битая посуда, грязные помойные ведра и ночные горшки.

– Душистый горошек в этом году вырос замечательный, – вставила Рода. – Жаль только, что он цветёт так недолго.

– Я сказал «горшки», а не «горошки»! – прокричал Гомер своим пронзительным тенорком. – Горшки – ночные вазы! То, что ставят под кровать!

Рода повернулась к Квиллеру и любезно пояснила:

– Клуб садоводов следит за нашими клумбами. Правда, золотые хризантемы чудесны? Морозы ещё не ударили.

– Я сдаюсь! – воскликнул Гомер, всплеснув костлявыми руками. – Она славная женщина, но она меня в могилу сведёт! – И заковылял прочь из комнаты, неестественно двигая руками и ногами.

– Он опять читал вам лекцию о старых амбарах? – спросила с лучезарной улыбкой Рода.

– Нет, он читал лекцию о привидениях ! – громко ответил Квиллер.

– А-а… да, – сказала она, вешая метелку на крючок за дверью. – Вы знаете, на ферме Фагтри их много.

Квиллер прокричал, что в западном крыле звонит телефон, и быстро откланялся.

Звонил Роджер Мак-Гилливрей, репортер из «Всякой всячины».

– Квилл, я получил информацию о завещании Айрис Кобб, – сказал он, – но мне непонятна одна деталь. Что это за кулинарная книга, которую она тебе оставила?

Квиллер, поднаторевший в искусстве уклоняться от прямого ответа, сказал:

– Это её собственный сборник рецептов, который она желала опубликовать после своей смерти – Он говорил уверенно, как человек, уполномоченный сделать заявление для прессы. – Фонд Клингеншоенов возьмёт на себя типографские расходы, а прибыль пойдёт на мемориальную стипендию Айрис Кобб. За работы по домоводству, – подумав, добавил он.

– Класс! – воскликнул Роджер. – Готовая концовка. Большое спасибо.

Квиллер набросал свою колонку для пятничного номера и надиктовал её по телефону в редакцию. То есть, когда он начал подумывать об ужине, было уже довольно поздно, но в холодильнике он обнаружил одно из самых своих любимых блюд – баранью ногу с чечевицей – и разогрел себе добрую порцию в микроволновой печке. Кусок был большой, и, прежде чем приняться за него самому, он выделил щедрую долю котам, нарезал кусочками и поставил им тарелку под телефонный столик. Юм-Юм с воодушевлением набросилась на мясо, но Коко словно прилип к подоконнику и не отрывал глаз от темноты за окном.

– Вот что, юноша, хватит разыгрывать это нелепое представление! – сказал Квиллер. – Сейчас мы посмотрим, что вас так беспокоит! – Он выскочил на улицу с фонариком в руке и принялся осматривать всё вокруг, направляя луч света во все тёмные места, куда не доходил свет фонарей во дворе. Ничего необычного, ничего движущегося он не увидел. Легкое подрагивание на верхней губе заставляло его задуматься: что видят коты, когда сидят, уставившись в никуда? Коко уже ушёл с подоконника, и Квиллер решил было бросить свои поиски, когда свет фонарика выхватил какие-то вмятины на земле под окном кухни. Они походили на следы. Следовательно, бесплотные духи исключаются, подумал он. Может, какой-нибудь ребенок из Чипмунка… юный любитель подглядывать в окна… мойщик окон из окружной тюрьмы…

Он поспешил в дом и стал искать телефон Гомера Тиббита. Ему хотелось узнать, когда в последний раз мыли окна.

Начальник хозяйственного отдела жил в доме престарелых под названием «Осенний дом». Телефонистка на коммутаторе ответила Квиллеру:

– Мне очень жаль, но я не могу позвонить мистеру Тиббиту в такой час Он ложится в семь тридцать. Хотите оставить для него сообщение?

– Просто скажите ему, что звонил Джим Квиллер. Я перезвоню завтра утром.

Оба кота с удовольствием умяли баранину и теперь удовлетворенно намывали мордочки, усы и уши. Квиллер сунул свою тарелку в микроволновую печь, чтобы ещё раз подогреть, но тут же вытащил её назад, не веря своим глазам. Всё, что осталось на его тарелке, – это горка чечевицы и дочиста обглоданная баранья кость.

ВОСЕМЬ

В пятницу утром, готовя завтрак себе и котам, Квиллер не переставал думать о следах за окном кухни. Если после выходных мойщики окон приходили сюда, то это могли быть их следы. Если же нет, то подозрительные отпечатки наверняка были оставлены на мягкой земле в воскресенье ночью, когда Айрис Кобб последний раз в своей жизни звонила по телефону. В тот день прошёл дождь, а с тех пор погода стояла сухая.

Он поставил тарелку с вырезкой на пол под телефонный столик и ещё раз позвонил в «Осенний дом».

– Мистера Тиббита сейчас нет, – ответила телефонистка. – Хотите оставить сообщение?

– Это Джим Квиллер.

– О да, мистер Квиллер. Вы звонили вчера вечером.

– Мистер Тиббит скоро вернётся?

– Боюсь, что нет. Он уехал в Локмастер.

– С ним всё в порядке? – сразу спросил Квиллер. На юге округа, в Локмастере, находился медицинский центр, известный своим гериатрическим отделением.

– Да, всё хорошо. Рода Финни повезла его на луга, полюбоваться на осенние краски. Говорят, там восхитительно.

– Понятно. – Квиллер задумался. – Когда они рассчитывают вернуться?

– Не раньше чем в воскресенье днем. Они будут гостить там у своих друзей. Передать, чтоб он вам позвонил?

– Не надо. Не беспокойтесь. Я увижусь с ним в музее.

Квиллеру предстояла сейчас неприятная обязанность упаковать в коробки вещи Айрис Кобб. Ему уже приходилось раньше делать подобное, когда умерла мать, и в тот раз это нехитрое занятие причинило ему невыразимую боль. Он часто этим занимался, когда в студенческие годы работал в больнице, и тогда это была обычная работа. Но, совершая этот обряд над вещами женщины, которая была в прошлом его квартирной хозяйкой и экономкой, он чувствовал себя неловко. Ему виделось в этом нечто интимное. Собирая по кладовкам и ящикам комодов её розовые брючные костюмы, розовые платья, розовое нижнее белье и розовые ночные сорочки, он ощущал себя человеком, подглядывающим в замочную скважину. Наиболее тягостным было вторжение в верхние ящики, где валялись старые губные помады, сломанные серёжки, стёршиеся пилки для ногтей, пузырьки из-под лекарств, щётки для волос с запутавшимися волосинками и увеличительное стекло с серебряной ручкой, которое он подарил ей последний раз на день рождения.

Когда всё было упаковано, он надписал коробки и отнёс их в кабинет. Коко вызвался сопровождать его.

– Извини, – сказал Квиллер. – Видишь, написано: курить, приносить еду и напитки и ходить босиком воспрещается.

Но когда вся работа была закончена, Коко всё ещё прыгал на дверь, ведущую в музей, пытаясь достать до ручки. До этого ему однажды, когда миссис Кобб ещё была жива, позволили войти в экспозиционные залы, и в тот раз его привлекли некоторые модели кораблей.

Наконец Квиллер волей-неволей уступил.

– Ну хорошо, но ты будешь разочарован, – сказал он коту, – Корабль убрали.

Как только дверь открылась, Коко влетел в музей и минуя залы первых поселенцев, понёсся к восточному крылу, где располагались тематические экспозиции, учебные стенды и кабинет. Он направился прямиком в кабинет, заглянул за дверь и стал подпрыгивать, пытаясь достать метелку, которой Роди Финни смахивала пыль.

– Чертяка! – воскликнул Квиллер. – Как ты узнал, что она здесь? – Он отодвинул кота, закрыл дверь в кабинет и стал внимательно следить за четвероногим следопытом.

Коко, не останавливаясь, прошёл через зал, где раньше стояли модели кораблей; дверь была закрыта, и табличка гласила, что скоро откроется новая экспозиция. Он не проявил никакого интереса ни к историческим документам, ни к замечательной коллекции старинных светильников. Этого необыкновенного кота занимало то, что всем остальным казалось самым скучным в музее: зал текстиля. Здесь хранилось постельное и столовое бельё, пожелтевшее от старости, стёганые одеяла, выцветшие от стирки в щёлоке, съеденные молью тканые одеяла ручной работы, вязанные крючком коврики, вытертые от долгого употребления, унылые посудные полотенца, сшитые из мешков из-под муки соломенные матрасы, все в пятнах, занавески, крашенные ягодами и луковой шелухой. Но таблички с гордостью приводили имена первых поселенцев, которые соткали, простегали, связали крючком, покрасили и набили все эти предметы. Особенно Коко понравилась подушка, выкроенная из мешка из-под муки и набитая, если верить табличке, куриными перьями с фермы Инчпот Сентенниал. Он принялся тщательно её обнюхивать.

– Куриные перья! Я мог бы догадаться! – сказал Квиллер. – Пошли домой. – Он поднял кота, но тот вырвался и помчался назад к подушке из Инчпота. Что любопытно, такая же подушка с фермы Тривильен, несколько более древняя по историческим меркам Myскаунти, осталась совершенно незамеченной. Квиллер схватил упирающегося Коко покрепче и понёс его, несмотря на протесты, обратно в квартиру.

Их встретила Юм-Юм, они с Коко поздоровались носами, после чего она полизала ему шерстку, вероятно, чтобы стряхнуть с неё исторические запахи. Когда церемония закончилась, Коко занялся новой задачей: стал не отрываясь смотреть на морозилку.

– В этой морозилке для котов ничего нет, – сообщил ему Квиллер. – Ты напал не на тот след. Ты получишь мясного хлебца, но из холодильника и только в обед.

Коко не унимался, даже вставал на задние лапы. В доказательство своим словам Квиллер открыл дверцу морозилки и показал её содержимое: пончики с корицей, булочки с черникой, шоколадные пирожные, банановые пирожные и прочие сласти. И в этот момент ему в голову пришла одна мысль. Идеальный способ отблагодарить семейство с фермы Фагтри – коробка ореховых рулетов от миссис Кобб: подарок бесценный и немного сентиментальный. Бозвелам можно будет преподнести вишневый пирог, удалось бы только избежать болтовни «по-соседски». Ладно, если только с миссис Бозвел, но от голоса её муженька у Квиллера кровь стыла в жилах, а Пупси – сущая чума.

День ещё только начался – подходящее время, чтобы нанести случайный визит. Он разморозил ореховые рулеты и поехал на ферму Фагтри. Можно было вполне дойти пешком, но он рассудил, что если он заявится на своих двоих, то придётся поболтать у калитки и непременно зайти выпить чайку. А на машине это будет выглядеть официально, и можно быстро удрать. Он решил, что лучше приехать.

Вблизи старый дом выглядел ещё более запущенным, чем казалось с шоссе. Парадной дверью явно не пользовались уже несколько лет, даже ступеньки поросли сорняками. Он объехал вокруг дома, завернув к боковому входу, и как раз в этот момент из ближайшего сарая вышла молодая женщина в замызганном комбинезоне и каскетке. Фигурка у неё была как у манекенщицы, только манекенщицы не носят такие комбинезоны; его, верно, купили в Северном Кеннебеке, в магазине для фермеров, торгующем со скидкой.

– Вы – мистер Квиллер, – сказала она вместо приветствия. – Я вас узнала по фотографии в газете. Извините мне мой затрапезный вид: я чистила сарай.

То, как она держалась и говорила, плохо сочеталось с чисткой сараев, и у Квиллера разгорелось любопытство. Он вышел из машины и протянул ей коробку с ореховыми рулетами.

– Я приехал поблагодарить вас за то, что сказали мне про фары во вторник вечером. Вот это из холодильника миссис Кобб. Я подумал, что вашей семье это может прийтись по вкусу.

– Спасибо, только у меня нет семьи, – сказала она, – но я обожаю лакомства, которые готовила Айрис. Какое горе, что мы её потеряли. Она была такая милая.

Квиллер был озадачен.

– Когда вы первый раз позвонили спросить об Айрис… вы говорили… что ваши дети больны, – произнёс он неуверенно.

На мгновение её лицо недоуменно нахмурилось, но тут же прояснилось.

– А… я, верно, сказала, что ухаживаю за своими детками… За козлятками.

– Простите. Я раньше жил в Центре и только недавно сбежал оттуда и ещё не успел овладеть здешними словечками.

– Присядьте. – Она указала на ржавые садовые стулья. – Бокал вина?

– Спасибо, миссис Уоффл, но пристрастие к алкоголю в число моих пороков не входит.

– Кристи, – поправила она. – Зовите меня просто Кристи. Тогда как насчёт свежего лимонада на меду от местных пчел?

– Вот это другое дело.

Он осторожно присел на один из шатких стульев и оглядел двор. Всюду брошены какие-то незаконченные дела, не подрезана трава, не крашены сараи, не отремонтированы заборы. Что она делает здесь одна? – удивился он. Она молода. Около тридцати, как он примерно определил. Но с виду серьёзна. Доброжелательна, но улыбается одними губами. В глазах то ли горе, то ли сожаление, то ли беспокойство. Интересное лицо!

Вместе с лимонадом прибыли крекеры и кусок мягкого белого сыра.

– Из козлиного молока, – пояснила она. – Я сама его делала. Вы останетесь жить при музее?

– Только до тех пор, пока не найдут миссис Кобб замену. – Стараясь не смотреть слишком пристально на запущенную траву и обветшалый дом, он спросил: – Как давно вы здесь?

– Несколько лет. С тех пор, как умерла мама. Я здесь выросла, но потом уехала, и десять лет меня здесь не было. Когда дом перешёл мне по наследству, я вернулась. Решила проверить, смогу ли зарабатывать на жизнь, выращивая коз. Я последняя из рода Фагтри.

– Но ваша фамилия Уоффл.

– Это по мужу. После развода я решила оставить его фамилию.

«Всё, что угодно, только не Фагтри», – подумал Квиллер.

– Всё, что угодно, только не Фагтри, – сказала она, как будто прочитав его мысли.

– Я не знаком с историей вашей семьи, но, насколько мне известно, капитан Фагтри был героем войны.

Кристи печально вздохнула:

– Мои далекие предки заработали большие деньги на продаже леса и построили этот дом, но капитану больше понравилось быть героем войны, который не платит по счетам. Когда дом перешёл в наследство моим родителям, они как могли старались поддерживать хозяйство, а теперь, когда их нет, за всем пытаюсь следить я. Мне советуют продать землю строительным фирмам под многоквартирные дома, как в Индейской Деревне, но снести этот легендарный дом было бы преступлением. По крайней мере я хочу попробовать, что такое фермерство, – добавила она, грустно улыбнувшись.

– А почему именно козы?

– По нескольким причинам. – Её лицо сразу просветлело. – Это очень милые животные, содержать их недорого, и спрос на продукты из козьего молока растёт. Как, вы не знали? Сейчас я выращиваю молочных коз, но хочу когда-нибудь завести ангорских, прясть шерсть и вязать из неё. Я в школе училась вязанию.

– Может получиться хороший материал для колонки «Перо Квилла», – сказал Квиллер. – Можно мне встретиться с вами и с вашими козами?

– Это было бы замечательно, мистер Квиллер!

– Пожалуйста, зовите меня Квилл, – сказал он. Ему было здесь очень приятно, можно даже сказать, не хотелось уходить. Лимонад был лучшим из тех, что он когда-либо пробовал, а козий сыр – просто восхитителен. Мягкие грустные глаза Кристи притягивали к себе. Ему решительно не хотелось уходить. Оглядывая дом, он заметил:

– Уникальный образец архитектуры девятнадцатого века. Для чего была задумана эта башня? Просто так?

– Я точно не знаю. Мои предки были джентльменами, занимавшимися сельским хозяйством; мама считала, что они использовали башню в качестве наблюдательного пункта – присматривать за батраками, чтобы не бездельничали.

– А для чего её используете вы?

– Я поднимаюсь туда помедитировать. Вот так я узнала, что вы оставили фары включенными.

– А что там, в башне?

– Главным образом мухи. Мухи обожают башни. Аэрозоли против них почти не помогают. Они всё равно жужжат, греются на солнышке и размножаются. Хотите посмотреть дом?

– Даже очень.

– Должна вас предупредить, там большой беспорядок. Моя мать была просто помешана на коллекционировании. Она ходила по аукционам и скупала всякий хлам. Знаете, мне кажется, аукционы – это своего рода болезнь.

– У меня как-то раз был острый приступ аукционита, – сказал Квиллер, – и я знаю, как этот вирус проникает в кровь человека и вызывает хроническое заболевание, которое практически неизлечимо.

Они вошли в дом через боковую дверь и стали пробираться между хозяйственными сумками, набитыми одеждой, обувью, шляпами, куклами и зонтиками, между ржавыми трёхколесными велосипедами и ручной газонокосилкой, между открытыми картонками, наполненными треснувшими горшками и кастрюлями, выщербленными тарелками, подносами и старыми молочными бутылками, между деревянными кадками и оцинкованными вёдрами, дубовым ящиком для льда и плетёным столиком, украшенным листьями папоротника, через кипы журналов и груды книг. Эти реликвии так долго пролежали на чердаках и в подвалах, что запах плесени от них стоял во всём доме.

Кристи горестно улыбнулась:

– Я пытаюсь уменьшить её запасы – что-то продаю, что-то раздаю, но здесь их тонны!

Только в одной столовой располагались два больших стола, двадцать стульев, три горки и столько фарфора, что впору было бы открыть ресторан.

– Теперь вы видите, о чём я говорила? – сказала она. – И это ещё только начало. В спальнях ещё хуже. Старайтесь не обращать внимания на весь этот хаос. Смотрите на деревянную резьбу, на лепные потолки, на витражи, на лестницу.

Лестница широкими маршами поднималась из прихожей на второй этаж. Опорная колонна и перила были массивными, а балясины поставлены необычно близко друг к другу, напоминая о тех днях, когда царствовала древесина. И всё из орехового дерева, как сказала Кристи.

– Но раньше здесь находилась другая лестница, – добавила она. – Та была винтовая и вела в самую башню. Очень изящная. Мой прадедушка убрал её и закрыл вход в башню.

– Слишком много мух? – спросил Квиллер. – Или слишком тяжело отапливать?

– Это долгая история. – Она отвернулась. – Пойдёте наверх? Здесь четыре марша.

Когда добрались до третьего этажа, она сняла засов на двери, ведущей в башню. Лестница здесь была незатейливая, лестница как лестница, безо всяких украшений, но заканчивалась она очаровательной маленькой комнаткой размером не больше просторного стенного шкафа, с окнами на четыре стороны. Около окон стояли диванчики с потёртыми бархатными подушками. На стареньком плетёном столике лежал бинокль, оплывшая свеча и книга по йоге в коричневом бумажном переплёте. На окне, выходящем на юг, грелись переливающиеся на солнце навозные мухи.

Квиллер взял бинокль и направил его на север, где у самого горизонта мерцало большое озеро. На западе виднелся шпиль церкви, поднимавшийся из глубины хвойного леса. К востоку лежали владения Гудвинтера, во внутреннем дворе стоял фургон Бозвела, на дорожке, ведущей к музею, – синий пикап и человек шесть энергичных молодых людей сгребали листья, складывали в мешки и относили в грузовик.

– Что это за полоса деревьев, идущая через поле? – спросил Квиллер.

– Это Чёрный ручей, – ответила Кристи. – Ручья отсюда не видно, только деревья, растущие по берегам. Там есть несколько старых ив, они свешиваются над самой водой.