Гепнер рассказал мне о спорах в немецкой верхушке по поводу судьбы, уготовленной евреям гетто. Брандт требовал немедленной ликвидации гетто, Конрад, начальник "Вертэрфассунг", был заинтересован в том, чтобы оттянуть акцию полного уничтожения, ибо гетто было для него источником Он был полновластным хозяином 5 тысяч еврейских рабочих обогащения.
      Из команд "Вертэрфассунг", от которых он постоянно получал ценные "подарки". Он был компаньоном еврейского владельца мельницы на На-левках, 33. Были у него еще и другие источники доходов.
      В "семейном" споре победил Брандт, и тогда между ним и Конрадом (продолжал свой рассказ Гепнер), началось отчаянное соревнование: кому удастся награбить больше добра со складов юденрата.
      В 8 часов утра 19 апреля Конрад позвонил Гепнеру и сказал, что в целях сохранения запасов отдела снабжения, их надо перевезти на склады "Вертэрфассунг", для чего он пришлет немедленно грузовики. Гепнер должен выдать им все продукты.
      Через несколько минут позвонил Брандт. По его словам, Гепнеру нечего бояться. Происходящее в гетто - это лишь одноразовая акция по ликвидации еврейских вооруженных "банд". Гепнеру лично не грозит никакая опасность. В час дня он должен явиться в юденрат на важное заседание.
      "Положив трубку, - рассказывал далее Гепнер, - я решил, что после всех этих увещеваний и обещаний, мне лучше всего уйти в бункер".
      Через несколько минут, без всякого предупреждения, появились машины, присланные Брандтом, и вывезли все, что было на складе.
      Когда в условленное с Гепнером время появились машины Конрада, склады были пусты. В погоне за такой богатой добычей Брандт оказался проворнее своего соперника.
      Позже стало известно, что на том "важном" совещании в час дня, на которое Брандт приглашал Гепнера, были ликвидированы все члены юденрата вместе с еврейскими полицейскими. Некоторых расстреляли на месте и трупы сожгли тут же во дворе юденрата, некоторых вывезли в Треблинку.
      Большой неожиданностью была для меня встреча с боевой группой из щеточной мастерской. Впервые со времени начала восстания я встретился с товарищами из Дрора. Это была группа Генека Гутмана, с которым я дружил еще в "кибуце" на улице Джельна, 34.
      Группа Гутмана отличилась в боях на территории мастерской: они уничтожили миной несколько десятков немцев и отступили в бункер на Францисканскую, 30.
      Тут, в бункере, встретил я группу Поалей Цион - левых, которой командовал Герш Берлинский, бойцов Бунда и ППР. Это были сердечные встречи. Мы спешили рассказать друг другу о боях, о пережитом.
      Возвратившись на Милу, 18, я мог нарисовать довольно четкую картину происходящего на улице Францисканской, 30, рассказать о боевых группах, укрепившихся там.
      На второй день после моего ухода из бункера по улице Францисканской, 30, там разгорелся бой: немногие, которым удалось спастись, во главе с Мареком Эдельманом, отступили на улицу францисканскую, 22. Марек пришел к нам на Милу, 18. Он рассказал, что немцы окружили дом, ворвались в одно из укрытий и начали стрелять и бросать гранаты. Бойцы бросились к этому укрытию и открыли огонь по немцам, а вторая группа наших бойцов сумела незаметно обойти врагов с тыла и обрушить на них град пуль и гранат.
      В тот день немцам не удалось захватить бункер, они отступили, унося с собой убитых. Но на другой день, вернувшись с подкреплением, немцы завладели всеми входами. Завязался бой, но газовые шашки задушили сопротивление.
      Здесь погибли: Двора Баран, Цви Эдельштейн, Ципора Лерер из Дрора (Генек Гутман, их командир, был тяжело ранен), Авраам Диамант из группы Берлинского, Брильянтштейн и Берек из Бунда. Авраам Эйгер из Дрора геройски погиб: он был тяжело ранен, немцы предложили ему сдаться, но он закричал: "Убийцы! Мы погибаем от ваших грязных рук, но вы умрете собачьей смертью!"
      Только один день прошел - и людей, которых я видел на Францисканской, 30, уже нет в живых! Они дружески уговаривали меня остаться с ними еще на день, и лишь случайно я не разделил их судьбу.
      С Францисканской, 30, увезли в лагерь смерти и доктора Туло (Нафтали) Нусенблата, посвятившего свою жизнь изучению трудов Герцля, его эпохи и современников и опубликовавшего несколько книг на эту тему. В гетто он продолжал писать полную биографию Герцля, имея в своем распоряжении богатые материалы и ценнейшие документы.
      За несколько дней до катастрофы я говорил с доктором Нусенблатом: он окликнул меня, когда я через Налевки пробирался к улице Францисканской. Мы были знакомы еще с тех "добрых времен" в гетто, когда я пришел к нему, чтобы пригласить на лекцию в подпольном семинаре Дрора. При свете горящего дома он узнал меня. Положение его было ужасным: он вырвался из своего сгоревшего дома на улице Мурановской, 44; скитался меж развалинами, не находя убежища, и обрадовался, увидев меня. Случайная встреча со мной заронила в его душу искру надежды на спасение.
      Доктор Нусенблат тащил за собой тяжелый чемодан. Я посоветовал ему бросить вещи: какой смысл пытаться сохранить материальные ценности, когда человеческая жизнь потеряла всякую ценность! В ответ он открыл чемодан: в нем были рукописи его работы о Герцле. Не себя хотел он спасти, а сохранить ценнейший архив для потомков.
      Я взял у него из рук чемодан, и мы двинулись вперед. На Францисканской, 30, я нашел ему место. Но радость доктора Нусенблата была недолгой. Через несколько дней его увезли из бункера, и ему не удалось спасти архив, который он так берег в дни всеобщей катастрофы.
      ПЕРВОЕ МАЯ
      Был конец апреля. Пожары стерли с лица земли последние остатки домов и улиц в гетто. Непрекращающиеся взрывы перекапывали всю землю. Гибель и уничтожение сопровождали наших бойцов, которые уже забыли, что где-то там все же существует мир и бурлит жизнь...
      24 апреля, когда мы еще находились на улице Мила, 29, польская подпольная радиостанция "Свит" передала, что приближается международный праздник рабочих - Первое мая. В нашем погибающем мире это казалось нам далеким и чуждым анахронизмом. Сама мысль о празднике свободы и братства народов звучала диссонансом в жутких условиях нашей жизни.
      И все же мы на минуту ощутили внутренний подъем и вспомнили, как шли на многолюдные демонстрации 1 мая.
      Перед глазами вставали марширующие в море красных знамен колонны, сияющие лица людей, поющих о светлом будущем. И чем ярче были эти картины, тем страшнее был их контраст с нашим нынешним положением, с ужасным кровопролитием сегодняшнего дня.
      ...После этой радиопередачи до 1 мая утекло немало воды: мы отступили с Мила, 29, и потеряли радиоприемник, который был нашим единственным средством контакта с внешним миром. Повседневные заботы захлестнули нас, и все же мы считали дни, оставшиеся до праздника.
      В бункере на улице Мила, 18, мы решили отпраздновать этот лень нападением на врага.
      До сих пор мы нападали на врага ночью, 1 мая мы вышли в бой среди бела дня. Это было на Налевках, 47. Мы долго стояли среди развалин как в пустоте, не имея никакого прикрытия. Враги, как мухи, крутились вокруг. Заметив издали наши каски и ружье за плечом одного из нас, бандиты приняли нас за своих. Они не могли себе представить, что еврейские бойцы вышли посреди дня на поверхность земли. Ошибка врагов дала нам возможность выполнить наш план. Вскоре наши пули "объяснили" немцам, кто мы. Ицхак Сукеник ("Коза") из Гашомер Гацаир убил трех немцев. Остальные сначала растерялись, но потом бросились в погоню за нами. Мы отступили в направление нашей базы на Мила, 18. Дорога была долгой и тяжелой. До ночи мы скрывались в развалинах.
      По дороге мы натолкнулись на группу евреев, вышедших на поиски продовольствия. Увидев нас издали, они в панике бросились бежать, приняв нас за немцев. Мы пытались их остановить, но безуспешно. Мы побежали за ними, но это еще больше их испугало.
      И только, когда Мэрдэк догнал одного из них и убедил беглеца, что он тоже еврей - бегущие остановились.
      Вечером мы благополучно добрались до Мила, 18. счастливые, что отпраздновали 1 мая, как положено еврейским борцам.
      ПЕРЕД КОНЦОМ
      Третья неделя восстания была самой тяжелой для борцов гетто. Все гетто было разрушено до основания. Не было ни одной целой стены, за которой можно было скрыться. Немцы обнаруживали бункеры один за другим. Бункеры потеряли свое значение как убежище и база для боевых групп. В них не было ни воды, ни продовольствия. Петля затягивалась все туже вокруг наших шей.
      Чтобы выманить евреев из убежищ, немцы применили испытанную тактику обман. Среди попавших к ним в руки евреев немцы выбрали самых сломленных и отчаявшихся, физически и морально разбитых, потерявших волю и человеческое достоинство и обещали сохранить им жизнь, а главное дали им по куску хлеба (кусок хлеба! Золотая мечта наесться!) - и такой ценой купили их согласие указать места, где находятся бункеры.
      Если бы не эти отщепенцы, немцы не смогли бы обнаружить хорошо замаскированные бункеры или обнаружили бы их не так быстро. Предатели также были безжалостно уничтожены, но лишь после того, как выполнили свою позорную роль.
      Обнаружив замаскированный бункер, немцы сами не решались спускаться в него, а посылали такого еврея, заставляя его кричать на идиш, что если евреи добровольно сдадутся, то их просто отправят на работу, не причиняя никакого зла. Когда эти призывы не помогали, немцы пускали в бункер газ, и люди погибали в страшных муках.
      Члены боевой организации при появлении в бункерах предателей и немцев сразу вступали в бой. Но там, где не было наших ребят, только немногие решались открыть огонь по немцам, хотя почти в каждом бункере были люди, имевшие оружие. Но им, неорганизованным, трудно было бороться против бомб и гранат; растерянность и подавленность мешали пускать в ход оружие.
      На улице Мила, 18, чувствовали, что конец близок. После того, как немцы обнаружили столько хорошо замаскированных бункеров, мы понимали, что и нам не избежать общей судьбы. Лишь теплилась надежда, что немцам не удастся обнаружить все пять выходов одновременно, и останется один, а то и два, через которые мы сможем выбраться наружу и атаковать врага. На это надеялись и те, кто не состоял в боевой организации, но очень слабы были шансы на осуществление этих надежд.
      Бойцы знали, что выход из бункера означает для них не что иное, как вступление в бой с немцами. Но перед теми, кто не был членом нашей боевой организации, вопрос стоял иначе: "Что дальше?" Куда денутся эти мужчины, женщины и дети, очутившись среди развалин, без крыши над головой, без какого-либо укрытия? Спасшись от газа, они найдут свою смерть на поверхности земли.
      Но события развивались так быстро, что не оставляли времени для размышлений о будущем. Все самые страшные пророчества внезапно стали явью.
      Это случилось 7 мая. В три часа ночи над нашими головами послышалось топанье. Немцы шагали туда и обратно, работали каким-то инструментом. На нас сыпались штукатурка и песок. Кажется, немцы намереваются пробить отверстия сверху. Наше убежище, быть может, станет нашей могилой!
      Бойцы заняли свои места у пяти выходов, готовые открыть огонь в любую минуту. Остальные затаили дыхание. Старики шепотом читали предсмертную молитву. Матери закутали платками головы младенцев, чтобы не слышен был их плач.
      Прошло полчаса, час, два часа, а немцы все еще возились там, наверху. Нас еще не нашли, и искра надежды, что и на сей раз нам удастся спастись, еще не погасла. Но пока слышны их шаги, опасность не миновала.
      В шесть вечера немцы ушли. Мы облегченно вздохнули, напряжение спало. Однако мы ведь не знаем, обнаружил ли нас враг или нет. Может быть, немцы ушли лишь для того, чтобы вернуться с подкреплением. Возможно, они вернутся завтра, и нам надо готовиться к бою. Командование собралось, чтобы обсудить, покинуть ли нам сегодня ночью бункер или оставаться в нем, зная, что днем нет никакой возможности выйти.
      Мы еще раньше знали, что на улице Смоча есть люк, ведущий в канализационные трубы, через которые мы можем выйти на арийскую сторону. Мы отправили в разведку группу бойцов. Если им удастся найти люк, то бойцы с арийской внешностью попытаются выйти из гетто и связаться с Ицхаком Цукерманом, заместителем командира боевой организации, осуществлявшим связь с польским подпольем. Быть может, им удастся организовать помощь бойцам гетто и вообще всем евреям. Остальные разведчики будут дожидаться у люка известий от тех, кто ушел на арийскую сторону.
      В эту же ночь Цивья Любеткин и Хаим Фрумер отправились на Францисканскую, 22, где также был люк, ведущий в канализационные трубы. Цивья и Хаим должны были убедить хозяев бункера разрешить группе бойцов пройти в бункер.
      Другим путем на арийскую сторону должны были пробираться Павел, Ицхак Сукеник, Лилька Зимак, Геля Шипер и другие. (Все они, кроме Гели Шипер, погибли, находясь уже на арийской стороне).
      В то же время командование обсуждало, что делать в случае провала попыток пробраться на арийскую сторону по трубам. Предлагалось собрать все боевые группы и двинуть несколько Сот вооруженных бойцов к стенам гетто, атаковать немецкую охрану и прорваться здесь на арийскую сторону.
      Сторонники этого предложения аргументировали его так: ночная атака дает нам преимущество в численности, ибо ночью на посту на одном участке стоят обычно 5-10 немцев. Внезапность нападения посеет панику в среде врагов, и это тоже будет нам на руку. Правда, было ясно, что погибнет немало и наших в этой операции, ибо еще по пути к стенам гетто начнутся стычки с врагом, и лишь немногим удастся пробиться на арийскую сторону.
      Все понимали, что это дерзкое предложение, смахивающее на авантюру, порождено безвыходностью положения. Чем больше мы думали, тем яснее становилось, что силу наши ничтожны. Усталые и измученные, без боеприпасов и снаряжения, что можем мы сделать? Да и куда денутся те, кому все же посчастливится добраться до арийской стороны? Без адресов, бездомные, будут бродить они, измученные, босые и голодные, по улицам. Их еврейская внешность сразу выдаст их, и они попадут в руки к немцам.
      Не знаю, какое бы мы приняли решение, если бы пришлось выполнять план прорыва у стен гетто, но враг опередил нас и нарушил все наши планы.
      В ОДНОМ СТРОЮ С МЕРТВЫМИ
      В ночь на 8 мая мы с десятью товарищами вышли искать люк на улице Смоча. Мы уже прошли улицу Волынскую, недалеко от улицы Смоча, и тут немецкие постовые услышали наши шаги. Конечно, они не видели нас, как и мы их, но по звуку шагов они определили направление и открыли огонь. Нам пришлось остановиться. Если бы немцы не поторопились, мы бы наверняка погибли Но они, видимо, боялись подпустить нас ближе и открыли огонь, когда мы были еще довольно далеко. У нас не было возможности ответить огнем, наше оружие не было рассчитано для дальнего боя. И мы начали ползком отступать.
      Когда стрельба затихла, мы поднялись и пошли обратно на Милу, 18. Но на сердце было неспокойно. Мы, правда, сделали все, что могли, чтобы добраться до люка, но ведь не сумели выполнить задание и не оправдали надежд, которые возлагали на нас оставшиеся в живых бойцы. Ведь бункеру на ул. Мила, 18, каждую минуту грозит уничтожение.
      Мы решили попытать счастья вторично: добраться до улицы Смоча через улицу Генша. Надо было преодолеть два препятствия: пройти улицу Заменгоф, по которой немецкие подразделения направляются в гетто, и обойти немецкий патруль на углу Заменгоф и Генша. Но и отступая на Милу, 18, мы должны были пересечь улицу Заменгоф. Поэтому мы решили попытаться обойти немецких часовых на углу улицы Генша и пробраться на Заменгоф.
      На углу Волынской-Заменгоф мы остановились, а Мордехай Гробас (Мэрдэк) вышел на мостовую и стал шуметь: бросать камни, топать ногами, свистеть, чтобы привлечь внимание врага, - но немцы молчали. Мордехай дал знак идти.
      Мы пошли гуськом осторожно вперед. Когда мы были уже на мостовой улицы Заменгоф, немцы из засады открыли огонь. Пули рассекли темноту и осветили все вокруг. Мы разбежались, бросая в немцев гранаты. Бой длился около получаса. Все мы, не сговорившись, пытались пересечь улицу и добраться до развалин на другой стороне. А там уже по более "безопасной" дороге мы могли добраться до ул. Мила, 18, так и не достигнув люка на улице Смоча.
      Но и немцы поняли, что мы можем либо прорваться на ту сторону, либо вернуться на Волынскую улицу, ибо справа и слева от нас были немцы. Они вели огонь так, чтобы отрезать нам все пути к отступлению.
      Мы бросили гранаты. Ночь скрывала от нас картину боя, только стоны раненых немцев доносились до нас. Когда кончились гранаты, мы стреляли из револьверов, но запас патронов тоже иссякал.
      Несколько товарищей сумели пересечь улицу и добраться до развалин. Из семи человек четверо было тяжело ранено, и остальные на руках донесли их до ул. Мила, 18. Нам троим: Исраэлю Каналу, Мордехаю Гробасу и мне - не удалось пересечь улицу, и мы остались под огнем. Случайно мы оказались около Волынской и, не имея возможности присоединиться к товарищам, свернули на эту улицу. Немцы перенесли огонь поближе к нам.
      Перестрелка продолжалась до тех пор, пока мы не расстреляли все патроны. Мы поползли вдоль улицы, натыкаясь в темноте на обломки стен, на тела убитых.
      Немцы преследовали нас с двух часов ночи до шести утра. Мы переползли от развалины к развалине, не находя убежища. Немцы прочесывали всю Волынскую улицу, стреляли, бросали гранаты. Гонясь за нами, они не жалели ни патронов, ни гранат. Каждая пядь земли простреливалась Пули свистели над нами, вокруг, казалось, преследуя каждого из нас но, на самом деле немцы стреляли не целясь, и бывало пули попадали тупа, где через минуту мы находили убежище. До сих пор не могу понять, как мы уцелели в этой адской свистопляске.
      Начало светать. Настало время смены часовых. Короткую передышку хорошо бы использовать для поисков убежища на день. Под какой-то развалиной мы нашли открытый подвал. Правда, немцы могли обнаружить нас в течение дня. Дома уже все были разрушены, и немцы днем только тем и занимались, что прочесывали подвалы и всегда находили даже хорошо замаскированные убежища. Можно ли надеяться, что нам удастся схорониться в этом открытом подвале?
      Но у нас не было выхода. После такой ужасной ночи и это иллюзорное убежище было для нас счастьем.
      Когда мы спустились в подвал, ужас охватил нас. В неровном свете спички увидели мы мертвецов, которые валялись тут уж, видимо, несколько дней. Одну за другой жгли мы спички, и глазам нашим открывались все новые страшные картины: подушки, залитые кровью, вспоротые перины, перья, поднимающиеся вверх, когда мы приближаемся к ним. Пыль щекочет нос, садится на ресницы, на платье. Кругом разбросаны посуда, одежда, ботинки, книги, талесы и тфилин. Сомнений нет: немцы только недавно уничтожили этот бункер.
      Мы надеялись найти в кастрюлях немного воды, но напрасно. Уставшие до изнеможения, мы свалились на пол, не зная, что готовит нам судьба.
      Мы расстелили перину и легли на нее, другой периной укрылись и были почти "как дома". К трупному запаху мы уже немного привыкли.
      Нервное напряжение спало. Мысли обгоняют одна другую, но одна возвращается вновь и вновь: что там, на ул. Мила, 18. Ведь мы ввязались в ночной бой, приведший нас в этот подвал, из опасения, что немцы вот-вот найдут бункер на Мила, 18. Теперь мы оторваны от своих. Встретимся ли когда-нибудь с ними?
      На ул. Мила, 18, нас, наверное, считают погибшими. Ведь семеро вернувшихся, конечно, не могли и предположить, что мы остались в живых. Если бы они знали, что мы живы, нам было бы легче переносить одиночество. Мы с большой силой почувствовали, что значит быть с друзьями, особенно в минуту опасности.
      Ночью мы не думали ни о еде, ни о питье, теперь нам захотелось есть и пить. Сколько уже голодных дней прошло? Сколько бессонных ночей? Есть ли надежда смочить когда-нибудь водой запекшиеся губы и дать немного пищи ссохшемуся желудку?
      Мысли опережают одна другую. Давно уже не представлялся нам случай "спокойно" сосредоточиться и обдумать все. Воображение уносит нас куда-то в другие миры. Перед глазами плывут образы близких, родных, довоенных друзей, товарищей по движению, которые уже много лет находятся в Эрец-Исраэль. Совсем недавно они психологически и географически были далеки от нас, сейчас же проходят перед нами, каждый со своей улыбкой, своим особенным выражением лица. Но все эти образы исчезли, когда тишину разорвали очереди, вернувшие нас снова к жестокой действительности.
      Но та же сила воображения, которая вызвала к жизни дорогие сердцу образы, заработала в другом направлении. Я представил себе, как мы с Исраэлем и Мэрдеком лежим под периной, погруженные в тот же мертвый сон, что и наши соседи по подвалу. Эта страшная картина стояла перед моими глазами все то время, что мы прятались в подвале, и еще долго после этого.
      Вдруг послышался странный звук, прервавший мои мысли. Он приковал к себе наше внимание, потому что не был похож на привычные звуки. Мы не понимаем, доносится ли он снаружи или идет откуда-то изнутри, из соседнего подвала.
      Кто-то зажег спичку, и мы оцепенели: туча крыс набросилась на мертвецов и рвет их на куски. Они пищат, визжат и прыгают по мертвым телам и вокруг. Они вылезают из всех нор, серые, желтые, большие, жирные, как кошки, за ними маленькие мыши. Немецкие бандиты оставили для них богатую добычу.
      Насытившись, крысы бегут назад в норы с отвратительным, режущим душу визгом. Мы зажигаем спички, стучим палкой по стене, но это не пугает крыс.
      Вначале в свете спички крысы сверлили своими блестящими глазками нас, иногда наши взгляды скрещивались, и казалось, хищники удивлены, откуда появились здесь живые люди. Они уже давно не видели движущихся людских фигур. Но они быстро привыкли к нам, как, впрочем, и нам пришлось привыкнуть ко всему, что окружало нас.
      Но переносить это было тяжело. А еще тяжелее становилось, когда мы вспоминали, что день только начался, и нам предстоит пробыть здесь еще целую вечность. Быть может, наше нынешнее положение покажется нам идеальным по сравнению с тем, что нам еще придется пережить. Сквозь маленькое, наполовину закрытое железным листом окошко пробивается тоненький сноп дневного света, который тянется светлой полоской через весь подвал. Наши взгляды прикованы к этому снопу, который напоминает нам, что где-то там еще сияет день и светит солнце.
      Тоненькие лучи освещали пробегавших крыс и служили нам сигнальными огнями. Если становилось вдруг темно, значит, немцы заслонили окошко, ходят где-то там, наверху, и надо, затаив дыхание, приготовиться: встретить их градом кирпичей, которыми мы запаслись, - стрелять нам было уже не из чего.
      Время тянулось мучительно долго, мы устали от дум и напряжения, с которым мы прислушивались к каждому шороху. Хотелось спать: сказывались долгие бессонные ночи и физическая слабость. А мягкие перины, в которые мы зарылись, еще больше расслабляли нас. Мы решили установить дежурство: двое спят - один сторожит. Меняемся каждый час.
      День клонился к концу, а немцы все не приходили. Часов в 11 вечера мы решились пуститься в путь, чтобы добраться до ул. Мила, 18. Семнадцать часов просидели мы в этом подвале. Осторожно высунули мы наружу головы. Была темная ночь. Накрапывал дождь. Мы открыли рты, стараясь поймать несколько капель дождевой воды, но как назло, они падали на лицо, а в рот не попадали. Мы решили идти через Заменгоф, как шли и в прошлую ночь. Собственно, другого пути у нас и не было. Дошли до угла Волынской-Заменгоф, где мы прошлой ночью так упорно бились с врагом. Мы не пробовали даже разведать, есть ли здесь немцы. Мы просто пересекли улицу Заменгоф и углубились в развалины, где было уже безопаснее и откуда мы надеялись добраться до цели.
      Разрушенные дома до неузнаваемости изменили вид улиц. Нам было трудно определить, по какой улице мы идем. Вдруг мы услышали женский плач. На земле сидела женщина лет 35, горько оплакивая убитого мужа. Она не хотела покинуть мертвого. Пламя горящего дома бросало красные блики на лицо мертвеца и на женщину, которая и сама была как мертвая. Она склонилась низко над трупом и причитала: "Иосиф, ты оставил меня одну. Я не хочу жить без тебя. Тебе уже легче, ты уже свободен, а я еще должна мучиться".
      Мы остановились, удивленные тем, что кто-то еще оплакивает мертвеца. В дни, когда столько тысяч евреев было уничтожено, нам давно уже не приходилось видеть, чтобы с таким отчаянием оплакивали погибших.
      Я стал успокаивать женщину. Мне хотелось также выяснить, что произошло в гетто: ведь она была первым живым человеком, которого мы встретили с того времени, как попали в подвал на Волынской.
      Женщина рассказала, что она с мужем и ребенком и еще с 40 евреями бежали из обнаруженного немцами бункера и прятались в уцелевшей части дома. Они надеялись, что немцы не обнаружат их нового убежища. Но немцы пришли и подожгли это еще не сгоревшее крыло. Пламя осветило все вокруг, и люди бросились бежать. Немцы открыли огонь по бегущим. Женщина бежала с ребенком на руках рядом с мужем. По дороге она потеряла мужа. Немецкая пуля размозжила голову ребенку. Женщина ничего уже не видела, поток бегущих увлекал ее, с мертвым ребенком на руках, за собой в соседние развалины. Где-то в развалинах она уронила трупик ребенка.
      Из этих 40 евреев погибло больше половины. Остальные притаились в развалинах. Она тоже спряталась, дожидаясь наступления ночи. Женщина верила, что муж ее жив. Ночью она вышла искать его и трупик ребенка и наткнулась на гору трупов, среди них был и ее муж.
      Больше женщина не могла ничего сказать: ни о положении в гетто, ни о том, что произошло на улице Мила, - и мы двинулись дальше в полном неведении.
      Мы прошли несколько сот метров и вдруг увидели в развалинах мерцающий огонек. Казалось, что на земле в темной ночи горит свеча и пламя ее раздувается ветром, тo усиливаясь, то ослабевая. Мы пошли на огонек и увидели: на двух кирпичах стоит казанок, а под ним тлеют щепки. Кто-то варил пищу для бездомных евреев. Но кто? Мы стали искать этого "повара" и наткнулись на ведро с водой. Для нас это был клад. Если бы мы нашли драгоценности, мы не радовались бы так этому. С жадностью набросились на воду. Один, напившись, передавал ведро другому, и пока один пил, другие с нетерпением ждали своей очереди. Мы не могли оторваться от ведра, долгие дни и недели мы ждали возможности утолить жажду. Да и кто знает, когда она представится нам еще раз!
      Напившись, мы почувствовали неприятный вкус во рту. И вдруг из какой-то дыры вылез еврей, хозяин этой "кухни". Он нес щепки для своего костра. Мы рассказали ему, что выпили всю воду из ведра. Он испугался: Оказалось, что мы пили помои. Он не мог понять, как это мы не почувствовали, что пьем. Жажда была так велика, что мы потеряли способность обоняния, всякая влага опьяняла нас. Еврей вынул из тайника кувшин воды и налил каждому по кружечке. Тут мы и почувствовали вкус настоящей воды, но эти несколько капель не могли уничтожить противного ощущения во рту. Мы поблагодарили хозяина и продолжали свой путь.
      НА РАЗВАЛИНАХ БОЕВОЙ ОРГАНИЗАЦИИ
      Мы достигли своей цели, добрались до ул. Мила, 18. Но Мила, 18 уже не существовала. Еще издали мы увидели, что в наше отсутствие произошло что-то ужасное. Развалины, под которыми скрывался наш бункер, выглядели по-другому. Горы кирпича, камней, песка были сдвинуты со своих прежних мест. Дорожки, которые вели в бункер и о которых знали лишь члены боевой организации, были засыпаны. На месте, где стояли обычно наши часовые, не было никого. Мы несколько раз прокричали пароль, но никто не отозвался. Сначала мы решили, что заблудились, но потом поняли: место то же, но оно изменилось до неузнаваемости.
      Мы спустились в бункер, облазили его весь и в одном углу увидели людей. Там были Тося Альтман, Михаэль Розенфельд, Иегуда Венгро-вер, Пнина и Менахем Бигельманы. И это все, кто уцелели из нашей боевой группы и жителей бункера на Мила, 18.
      Для нас эта встреча была сильным потрясением.
      Только сутки назад как мы вышли из бункера на выполнение боевого задания, только сутки назад у нас были друзья по борьбе, знакомые, просто евреи, был еще последний оплот организации - бункер на ул. Мила, 18. А теперь здесь одни развалины и погребенные под ними люди, с которыми мы вместе боролись и жили.
      До сих пор нам давало силы жить сознание нашего единства, идея борьбы и сама борьба. Теперь, стоя темной ночью над могилами павших бойцов самого многочисленного подразделения нашей группы, окруженные врагами, непрерывно ведущими огонь по гетто и освещающими его ракетами, мы, последние свидетели ужасной трагедии, сознавали, что все кончено, и нет никакого смысла жить одинокими, забытыми и угнетенными в этом враждебном мире.
      Мы отчетливо сознавали, что только случай спас нас: случайно мы трое неудачников не смогли прорваться тогда на углу Волынской и Заменгофа к товарищам на Миле, 18, и остались в живых, а те, кому мы тогда завидовали, погибли вместе со всеми обитателями бункера. И только один из них - Менахем Бигельман - остался с той кучкой людей, которые сидят в углу наполовину угоревшие.
      На них наше появление подействовало как удар током. Они смотрели на нас, как на воскресших из мертвых. Наши товарищи, прорвавшиеся вчера обратно сказали, что мы погибли... Товарищи пытались что-то сказать. Их губы шевелились, но звуков не было слышно. Они задыхались, а у нас не было ни капли воды, чтобы помочь им.
      Примерно, через полчаса после нас появились в подвале Цивья Любеткин, Марек Эдельман, Хаим Фрумер. Цивья и Хаим тоже случайно избежали смерти. Они задержались на ул. Францисканской, 22, где находился Марек Эдельман.
      Все трое пережили то же, что и мы, увидев нас живыми. Мы все онемели, не находили слов, чтобы высказать то, что было у нас на сердце. Мы были рады встрече с тремя, самыми близкими товарищами, которые тоже случайно остались в живых.
      От них мы узнали, что на Францисканской, 22, осталось еще несколько товарищей из разбитых немцами групп Дрор, Поалей Цион - левые, Гашомер Гацаир, Бунд (человек 30), и на Налевках, 37 остались еще две группы Дрор и одна Гашомер Гацаир.