Последний закрыл за собой дверь и спустился по узкой, крутой лестнице в подвал. Началась новая глава в нашей горькой эпопее.
      СНОВА В БЕЗДНЕ
      В КОНУРЕ НА ПЕРЕУЛКЕ ПРОМЫКА
      Тихо в Жолибоже. Замолкли пушки. Прекратилась стрельба. Погасло и остыло раскаленное железо с шумом и грохотом летевшее беспрерывно на наши головы. Земля перестала вздрагивать. Вокруг все пусто и голо. Не видно повстанцев. Мертвая тишина.
      В подвале стоявшего в стороне домика на углу переулка Промыка (последнего переулка у Вислы), куда мы вечером 30 сентября спустились, на нас уставились четыре пары глаз. Там была глухая, парализованная старуха-полька, которую оставили здесь бежавшие; пани Рена - маленькая, худенькая женщина, с коротко остриженными волосами, совершенно ассимлированная, которая никогда в жизни не общалась с евреями; пани Цецилия Гольдман - с бледным болезненным лицом и глубокими глазами, которая всю жизнь впитывала в себя еврейскую культуру, а теперь старалась стереть ее следы со своего лица; пани Сабина, которая была для этих трех женщин заботливой мамой. Пани Сабина - умная, подвижная старуха, лет семидесяти, - не боялась ничего и не раз смело смотрела в глаза опасностям. Она далека от еврейства. Пани Сабина добра ко всем без разбору.
      Мы понимали, что наш приход не великое счастье для этих женщин. Без нас они еще могли надеяться, что, и обнаружив их, немцы не станут стрелять в старух, которые не похожи на евреек и, конечно, не имеют ничего общего с политикой. У женщин было в запасе немного продуктов и воды, которые Сабина добыла с большим трудом, и потому была еще какая-то надежда выжить.
      Появление непрошеных гостей подрывало эту надежду. Если немцы обнаружат укрытие, - мы все пропали. Радоваться таким гостям было нечего, и все-таки женщины приняли нас тепло.
      Они сидели и лежали на своих постелях, закутавшись в перины. На столе горела свечка, ее тусклое пламя рисовало наши тени на стене. Ноги путались в поломанной мебели, тряпках, посуде, кучками разбросанных по полу. Вместо ответа на вопрос, где нам расположиться, чья-то рука отодвинула от стенки какой-то шкафчик, за которым открывается дверь в комнату, служившую в былые времена прачечной. Вот наше убежище.
      - И этот примитивный, сколоченный из простых досок, весь в щелях и дырах шкафчик защитит от немцев? - Стоит им дотронуться до. него - и нас обнаружат, - заметил кто-то.
      - А у тебя есть лучшее место?
      Пришлось лезть в эту конуру. Сабина придвинула на место шкафчик, где на полках стояли бутылки, горшки, коробки и другие мелочи, а мы изнутри прикрепили его веревкой к гвоздю, чтобы не двигался с места.
      Мы расстелили на цементном полу одеяла, которые натаскали из соседних брошенных подвалов, и улеглись как селедки в бочке. Для пятнадцати ребят здесь было маловато места. Юзек, Эдек (тот самый, который пристал к нам на улице), улеглись на кухне, Ицхак - на полке, прикрепленной к стене почти у самого потолка, остальные - тесно друг возле друга на полу. Одному надо повернуться все должны подняться. О том, чтобы вытянуть ноги, - и думать нечего. Воздух спертый, густой, хоть режь ножом.
      Тишина во дворе просочилась сквозь стены и заставила и нас притаиться. Мы не произносили ни звука. Душит кашель - голова моментально прячется в подушку. Тайна витает над нами и делает все вокруг нереальным, фантастически?
      Прошла первая ночь. Не знаю, спал ли я, дремал ли, или лежал без сна и думал. Скорее всего не было ни сна, ни отдыха. Это была кошмарная ночь. Страшно попасть к немцам в руки и погибнуть, и страшно, невозможно жить здесь, даже если немцы не выследят нас. Одна надежда - может, русские форсируют Вислу и возьмут наш домик, стоящий на их пути, под свою защиту. Но именно потому, что это единственная надежда, - она не может успокоить после стольких разочарований, постигших нас за время восстания. Сколько раз говорилось: вот она Красная Армия - а ее все нет. Придет же она когда-нибудь? Кто поручится, однако, что это будет как раз в те считанные часы или дни, которые осталось нам жить? А если избавление запоздает, придет месяцем, неделей, днем, часом позже? Планы главного штаба, общая стратегия войны важнее, чем спасение жизни ребят.
      Горькие мысли мучили всю ночь, не давали покоя.
      Утром мы услышали знакомое: ALLE RAUS! (Всем выйти!) ALLE RAUS!
      В подвале тихо. Мы затаили дыхание. Замерли женщины в первой комнате. Команда "ALLE RAUS!" звучит вторично.
      Пани Сабина не стала ждать прихода немцев. Она встала и вышла наверх. Мы слышим: она что-то говорит, но слов не разобрать. Только разобрали: "Нас четверо старух, нам разрешили остаться здесь". Потом мы услышали, как пани Сабина спускается по лестнице вниз. И вот она уже в подвале. Но мы все еще соблюдаем осторожность. Не нарушаем молчание.
      Пани Сабина подходит к шкафчику и как бы про себя: "Немцы спрашивали, нет ли тут вооруженных бандитов, они не поверили моему "нет", и я предложила: "Пойдемте вниз и посмотрите, есть ли в подвале кто-нибудь, кроме нас, старух". Немцы велели пани Сабине со старухами освободить подвал; в Варшаве, мол, нельзя оставаться, особенно на линии фронта. На это пани Сабина ответила, что проходившие здесь раньше немцы разрешили старухам остаться на месте.
      Солдаты ушли.
      Весь день во дворе было тихо. И только изредка слышались чьи-то шаги и немецкая речь.
      Часов в семь вечера мы поднялись со своих мест, отодвинули шкафчик и вышли из укрытия в комнату старух, прошлись по соседним подвалам, расправили немного кости. Девушки тем временем приготовили поесть. Мы наскоро проглотили похлебку, не забыв оставить немного еды и на завтра. Потом мы снова вернулись в темноту и снова закрыли вход шкафчиком.
      Жизнь вновь как будто "входила в свою колею". Ведь пролежав часов двадцать в этой темени, мы все же не были обнаружены немцами.
      Прошло несколько дней. Запасы воды и продуктов кончились. Надо было подумать, где добыть новые, будто в том, что мы спасены, уже не было сомнения.
      С наступлением вечера каждый приступал к выполнению своих обязанностей. Двое из нас выходили сторожить на лестницу, девушки торопятся приготовить поесть, остальные рыщут по соседним подвалам и тащат все, что попадается под руку.
      Осторожно-осторожно, обернув ноги тряпками, чтоб не слышно было наших шагов, пролезали мы друг за другом через проломы в стенках из дома в дом, из улицы в улицу. Ослепшие от темноты, немой тенью скользили мы, держась за стены, по кучам обломков, стараясь двигаться бесшумно, чтобы не выдать себя. В одной руке у каждого из нас ведерко или кастрюля, другую - держим на плече соседа, чтобы не потеряться в темноте.
      Позднее мы поумнели: брали с собой веревку, и все держались за нее. Добравшись до какого-нибудь подвала, мы, прежде всего, затыкали окна и щели подушками, завешивали тряпками, попадавшимися под руки. И только потом решались зажечь спичку. Труднее в квартирах, где много окон и нечем их замаскировать. Тут приходилось шарить в темноте по углам, вычерпывать воду из ванн, искать в темноте картошку, крупу, горох, оставленные бежавшими хозяевами квартир.
      В первые ночи мы возвращались с добычей и собрали скромный запас на несколько дней. Но все-таки мы продолжали свои ночные вылазки. За несколько ночей мы очистили все соседние дома, и пришлось приняться за дальние. Не раз мы потом в ночи не могли найти дорогу обратно.
      Еще хуже обстоит дело с приготовлением пищи: в случае тревоги мы можем как-то спрятаться, но огонь-то не потушишь сразу и не скроешь его следы. В лунные ночи и вовсе нельзя варить: дым сразу выдаст нас. И все-таки роковым был для нас вопрос: что варить, а не как это делать.
      Особенно плохо без воды. Вода, которую нам удавалось собрать в ваннах, в кастрюлях и горшках в оставленных квартирах, была затхлой, грязной, с песком и мусором. Но нам не приходилось выбирать: чистая вода была предметом несбыточной мечты. Даже самая чистая вода становилась вонючей, простояв столько времени. Но и ею мы дорожили, несли ее осторожно через проломы и щели, по лестницам и подвалам, боясь пролить на землю хоть каплю этой драгоценной влаги. "Дома" мы процеживали ее через тряпочку. Однако воды не хватало на нашу семейку из девятнадцати человек.
      С каждым днем воды становилось все меньше. Мы уже несколько ночей возвращались с пустыми ведрами. Пришлось экономить каждую каплю. Вначале мы держали воду только для варки. Потом и на это не хватало, и мы ели горох и крупу сырыми. Из каждой "добычи" мы оставляли себе резерв, а остальное делили два раза в день на всех. Но этого хватало лишь на то, чтобы смочить язык, проглотить же было нечего.
      Надо было обладать железной волей, чтобы беречь в ведерке запас ржавой воды на завтра, когда сегодня в горле пересохло и губы горят от жажды. Надо подавить искушение, нашептывающее: пей, пока ты жив, завтра тебя уже не будет, а драгоценная влага останется. Но тут же поднимается другой голос: а если повезет, и завтра мы все еще будем живы, а воды не будет совсем?..
      Мысль, как бы утолить страшную жажду, не давала покоя, не оставляла нас ни ночью, ни днем. Даже сегодня, через много-много дней после Промыка, я не могу пройти спокойно мимо воды, жажда гонит меня: пей, - и не сразу удается мне вернуться к действительности: опомнись, то время уже давно прошло.
      Грязь и вши увеличивали наши мучения, отнимали последние силы, изнуряли. Умывание стало для нас далеким воспоминанием, мы уже забыли, что это такое. Можно ли тратить дорогую влагу, необходимую для поддержания жизни, на пустяки? Но когда грязь, накопившаяся еще за время восстания, совсем заедала нас, мы шли на большую жертву: в маленькую мисочку, где с трудом умещалась пара рук, наливали немного воды, и все по очереди мыли в ней руки и лицо. Подходили по одному и каждый мылся в воде, смывшей грязь предыдущего. Хуже всего последним. Даже иллюзии умывания уже не остается на их долю: когда очередь доходила до них, то уже не оставалось ни капли воды, чтобы хоть сполоснуть руки.
      Мы сидим здесь уже целую неделю. Мы перестали чувствовать себя людьми нормального мира. Нас будто перенесли на заброшенный остров, где живут туземцы по заведенному ими обычаю первобытного человека, жизнь которого зависит от случайной добычи и которого преследуют хищные звери.
      Стерлись границы дня и ночи, мы постоянно лежим в темноте. Мы уже потеряли счет дням и только Зигмунд еще вел этот счет и был у нас живым календарем. Каждое утро, когда в окошко, засыпанное землей, пробивался тонкой ниточкой луч света, Зигмунд голосом диктора объявлял день, число, месяц. Эти "радиосообщения" служили также сигналом быть настороже: днем опасностей больше, чем ночью.
      Мы стали постепенно привыкать к этому миру тьмы. Только вначале мы думали, что с приходом первого же немца - нам конец, теперь мы увидели, что немцы довольно частые гости здесь, а мы все еще живы. Идя на фронт и возвращаясь оттуда, немцы "заглядывали" в дом в поисках добычи. Мы слышали их тяжелые шаги над нашими головами, слышали, как они рыскают по углам, двигают мебель, рвут двери шкафов, перекликаются друг с другом, не жалеют труда, чтобы обнаружить какую-нибудь ценность для отправки в "фатерланд". Не раз стучали их тяжелые сапоги по лестнице, ведущей в подвал.
      Шаги спускаются все ниже по ступенькам, а мы перестаем совсем дышать, наши глаза прикованы к углу, в котором мы храним несколько револьверов и гранат на крайний случай.
      Уже не раз казалось, что вот он этот "крайний"... Всякий раз, попав в первую комнату нашего подвала, немцы останавливались в недоумении, увидев старух: Что вы здесь делаете? Как попали сюда, в этот дом в прифронтовой полосе, в запретной зоне?
      - Мы четыре старухи, нам разрешили остаться здесь, - следовал обычный ответ Сабины.
      Немцы всегда задавали новый вопрос: нет ли здесь "вооруженных бандитов" и, получив отрицательный ответ, удалялись.
      Эти старухи в первой комнате - в сущности наш заслон. Если бы их не было, немцы, придя в подвал, конечно, перевернули бы все вокруг и, несомненно, обнаружили бы нас. А взглянув на старух, мародеры понимали, что поживиться здесь нечем.
      Наше положение теперь казалось нам уже не таким безнадежным, как вначале. Мы чувствовали себя уверенней и перестали считать, сколько нам осталось до гибели. Однако осторожность мы по-прежнему соблюдали со всей строгостью.
      Осторожнее всех была Сабина: время от времени она подходила к шкафчику-перегородке, чтобы словом или знаком напомнить нам, где мы находимся. Донеслись сверху голоса немцев - Сабина торопится к перегородке и бормочет будто про себя: "Идон"! ("Идут!") и это "Идон" звучало у нас в ушах долгое-долгое время после освобождения.
      Нам пришло на ум, что брошенные хозяевами кошка и собака, которые бродят по дому голодные, злые, - могут навлечь на нас беду. Вой собаки может привлечь внимание двуногих псов, - они могут явиться и пронюхать, что мы здесь, - и горе нам! Кошка, которая все тянется к шкафчику, тоже может привлечь немцев.
      Но что делать, как прогнать животных? Мы их гоним, а они возвращаются. Застрелить бы их - но мы боимся шума. Как ни верти, а уничтожить их надо, но без шума. Двое из нас обвязали веревкой шею кошки и задушили ее. Но с собакой так не расправиться. Жребий выпал на нас с Юзеком. Мы накинули на пса мешок, потащили его в палисадник и закопали живьем в яме, которую мы заранее приготовили. Когда мы стали бросать первые комья земли в яму, пес начал бросаться и рваться, но напрасно. Мы вынуждены были довести дело до конца, и через несколько минут от ямы не осталось и следа: мы сравняли ее с землей.
      Бедные, несчастные существа! Они ушли из этого мира только потому, что из-за них могли погибнуть другие, еще, быть может, более несчастные.
      Мы находили все новые изъяны в нашем укрытии, нам чудились новые опасности. Вот, например, следы отправления естественных нужд в соседних подвалах и в палисаднике, - они ведь тоже могут выдать нас. Мы нашли квартиру, замаскировали ее как следует - и готова уборная. По малой нужде можно не ждать ночи: парни и девушки справляют без стеснения нужду в ведро.
      Настроение падает и поднимается, как чаши весов. Одна беда страшнее другой. Одна перевешивает другую. Правда, нам удалось несколько раз обмануть солдат, приходивших в подвал, то ведь мы можем и попасться.
      Выстрелы, доносившиеся до нас с линии фронта, не оставляли надежды на скорое спасение. С других участков фронта слышались артиллерийские залпы, то ближе, то дальше - значит, фронт отдаляется. На "нашем" участке бои затихли. Иногда советские пушки подают голос, немецкие отвечают им. Все это только игра. Но и этого довольно, чтобы заставить дрожать наш домик, стоявший меж двух огней. Когда настанет час советского наступления, нас раздавят с двух сторон...
      Ясно, что отсиживаться в подвале - это верная смерть: нет никаких надежд выйти живыми из этого полымя. Надо смываться отсюда! Не попробовать ли пробраться ночью с оружием в руках мимо немецких позиций? Но кто знает, не эвакуировали ли немцы все население и из окрестностей Варшавы? Кто-то предложил спуститься к Висле и вплавь добраться до противоположного берега, но не все у нас умеют плавать. А может, завалялась у берега какая-нибудь покинутая лодка?
      Как-то утром Эдек и Юзек тихонько пробрались на чердак, чтобы обозреть местность и выяснить, можно ли пройти к Висле. Только влезли на чердак, как заметили приближающихся немцев. Вернуться вниз было уже поздно. Ребята легли, накрылись листами жести, попавшимися под руку, и остались на месте, пока мародеры ушли.
      Парни вернулись в подвал с грустным видом: лодки у берега не видно, вокруг рыскают немцы, заметны пулеметные гнезда и артиллерийские батареи. Пропало желание предпринимать какие-то решительные шаги. Небольшой запас воды и еды у нас есть - потерпим до прихода врага и погибнем в бою. Но теснота, грязь и безнадежность заставляли искать пути спасения.
      Неожиданно заговорил молчун Эдек: "Недалеко отсюда, на улице Беневицкой, где я жил раньше, есть укрытие. Пусть несколько человек пойдут туда, и тогда здесь станет свободнее".
      На другой день утром Витек, Эдек и я пошли туда. Пройдя часть пути, мы нюхом почувствовали немецкий патруль и вынуждены были ползком вернуться назад. На дороге попался нам в руки почти сгнивший мешок сухарей. Верно, он лежит тут давно, с того времени, как советские самолеты сбрасывали продовольствие восставшим. Находка эта компенсировала нам неудачу.
      Ночью Марек и Эдек снова отправились в путь. Марек вернулся следующей ночью.
      - Ну, бункер хорош?
      - Хорош, но там могут поместиться не более пяти человек. Эдек остался там. Теперь надо решить, кто еще пойдет.
      В эту ночь ушли Витек, Юзек, Андзя и Стася. С тяжелым сердцем распрощались мы с ними и до самого освобождения уже ничего не слышали о них. Это было на десятый день пребывания в этом убежище.
      В душе мы верили, что, когда придет час нашего освобождения, мы снова соединимся с нашими товарищами.
      Прошло две, три недели, наступила четвертая. Медленно и уныло тянулись дни и ночи. В промежутках между сном мы мысленно возвращались к прошлому.
      Закроешь глаза - и встают картины детства. Как во сне, проходили перед нами образы родителей, братьев, сестер. Вспоминались хедер, школа, молодежные организации. Как в кино, проходили перед глазами города, люди, которых не коснулась коричневая чума. Они не знают, что такое оккупация, гетто, крематории. Они свободны, работают, радуются. Может ли это быть? А мы за что страдаем?
      Глаза открываются, и нить раздумий прерывается. Лучше не думать об этом. Но можно ли не думать, когда целый день лежишь без дела с устремленными в одну точку глазами?
      И мы встряхнулись и сказали себе: надо попробовать заняться чем-то, чтобы оставалось меньше времени на размышления. Мы установили распорядок дня. В восемь - день начинается сообщением "календаря". В девять - завтрак: корочка сухого хлеба и ложка знаменитого салата: горох с картошкой. Время между завтраком и обедом заполнили лекции. Первой выступила Яся - бактериолог по профессии. Ее рассказ о роли бактерий вызвал большой интерес.
      Зигмунд, юрист, говорил на близкую его профессии тему. Ицхак, Юлек и я читали лекции на общественные, политические и научные темы.
      Лекции, читавшиеся шепотом, вызывали дискуссии, длившиеся часами. Так убивали мы время: не успеешь повернуться, как наступает уже время обеда. И не раз дискуссии в самом разгаре прерывались голосом Сабины, произносившей привычное: "Идон", - наступала тишина, и все наше внимание было приковано к шагам на лестнице. В голове только одна мысль: "Спустятся? Спустятся и сюда?" Шаги удаляются, и мы продолжаем дискуссию с того, на чем прервали ее.
      Мы приступаем к обеду с чувством человека, который закончил какую-то работу и обедает после трудов праведных. И снова ложка салата и твердый, как камень, сухарь, немного пудинга, а иной раз деликатес из запасов, оставленных хозяевами и обнаруженных нашими острыми глазами.
      С четырех часов мы заполняли пустоту анекдотами, шутками, загадками, сыпавшимися одна за другой. Анекдоты были разные и очень смешили нас. Но вот беда: трудно смеяться шепотом. Забывшись, мы иногда переступали границы дозволенного, пока Сабина не останавливала нас своим магическим словом.
      Пока каждый из нас выложит свой запас -глядишь, уже шесть вечера. Все с нетерпением ждут наступления темноты; можно будет выйти немного, расправить кости, а главное - втянуть в себя дым папирос, которые мы делали из сушеных вишневых листьев. И этого удовольствия надо было ждать целые сутки: в нашем тесном, грязном укрытии курить запрещается.
      Мы читаем лекции и даже развлекаем друг друга анекдотами, но тяжкие заботы не оставляют нас. Вода и запасы пищи кончаются. Все дома вокруг уже обобраны, все источники пополнения запасов иссякли. Надо найти выход и не зависеть от случая.
      - Надо выкопать колодец! - бросил кто-то идею.
      - Идея хороша, но как это сделать?
      - В соседнем подвале, возле кухни. Решить легче, чем сделать. Пол в подвале бетонный, а у нас нет никаких инструментов. Да и работать можно только во время перестрелок, тогда залпы артиллерии заглушают шум.
      После долгих поисков мы нашли железные ломы и молотки. Каждые полчаса вечером, а иногда и днем мы выходили по два человека на работу. Но дело не двигалось: после многих часов работы нам удалось лишь прорубить отверстие в бетоне. Мы больше сидели с молотками наготове, ожидая выстрелов, чтобы не опустить молоток ни до, ни после залпа. Немецкие посты находились так близко от дома, что до нас долетали часто отрывки разговоров и кашель солдат.
      Прошло несколько дней. Мы уже потеряли надежду довести начатую работу до конца. Казалось, что нам остается лишь вернуться к старому способу добывания пищи: рыскать по домам. В соседних уже нечего искать, а в более отдаленные не попадешь ночью, поэтому мы решили попытать счастья вечером, когда еще только начинает темнеть. Но кто пойдет? Парни, которых немцы примут за "бандитов", не могут идти, разве что с оружием в руках. Попадутся к немцам - будут защищаться.
      Жребий пал на девушек с арийской внешностью. Девушка всегда найдет отговорку: она может сказать, что жила здесь раньше и пришла взять что-то из оставленного добра.
      Лодзя, Марыся и Зося каждый день ходили на добычу и всегда возвращались не с пустыми руками. В переулках нижнего Жолибожа можно еще кое-что добыть. А если еще принесут ведерко воды - вот будет радость. Несколько раз они натыкались на немцев, но все обходилось благополучно.
      Операция имела успех. Но мы понимали, что не можем ежедневно подвергать смертельной опасности наших девушек. И мы решили иначе: одна из девушек пойдет с Сабиной, идти со старухой безопаснее. Правда, рассчитывать на немецкую доброту не приходится, но так все-таки лучше.
      Теперь с Сабиной всегда ходила ее "внучка" Лодзя, хорошо говорившая по-немецки. И они приносили добычу. Но как долго это может тянуться?
      Однажды бабушка с внучкой лицом к лицу столкнулись с двумя немецкими солдатами, скрыться было некуда. Долго допытывались немцы, что Сабина и Лодзя делают здесь, а потом удивили наших перепуганных женщин своей щедростью: они привели их к колодцу и разрешили набрать воды, и даже донесли ведра до нашего дома. Делать было нечего: нельзя было не доверять столь щедрым кавалерам. Немцы обещали даже показать место, где можно достать продукты. Но тут как раз стемнело, и немцы ушли, обещав вернуться на второй день.
      Когда до нас донеслись обрывки разговоров наших женщин с немцами, мы уже сказали себе:
      "Попались, теперь всем нам крышка". Но тут в подвал спустились Сабина и сияющая Лодзя. Они торопились рассказать о счастливой встрече.
      В этот вечер у нас был праздник. Мы наслаждались вкусом чистой воды, которая для нас была теперь лучше самого дорогого вина.
      Лодзя встала рано утром, чтобы выйти из укрытия до прихода немцев. Она с Сабиной пошли вместе с немцами, и с их помощью собрали в покинутых домах много продуктов.
      Увидев, что эти немцы, действительно, хотят помочь нашим женщинам, мы подумали, не попробовать ли попросить их купить для нас где-нибудь немного продуктов. Они согласились. Взяли у Сабины деньги и обещали завтра в свободное от службы времени поехать в ближайшее село, откуда население еще не эвакуировали, и купить продукты, а послезавтра принести продукты сюда. Чтобы не вызвать подозрения, Сабина заказала им всего понемногу. Она даже попросила купить несколько папирос - "лекарство от зубной боли".
      В тот вечер, когда немцы принесли покупки, мы устроили пир. Глазами пожирали мы хлеб, колбасу и другие вкусные вещи, которых не пробовали и не видели целую вечность. Папирос было немного, каждому из нас "на затяжку" - и их не стало.
      Жадно накинулись мы на случайно оказавшуюся в одном из пакетов "Варшауер цайтунг", впиваясь глазами в каждое слово о событиях на фронте и во всем мире.
      Но мы недолго наслаждались добротой "наших" немцев. Пришел день, когда они сообщили новость: их переводят на другой участок фронта.
      И снова обязанность добывать пищу легла на "бабушку" и "внучку". Каждый день выходили они на охоту, иногда доставали больше, иногда меньше. Не раз бывали на краю гибели - но чудом спасались. Однажды они попали в такую беду, что об этом стоит рассказать.[LDN2]
      Недалеко от нашего дома Сабина и Лодзя наткнулись на компанию эсэсовцев человек двадцать. Как злые волки, накинулись они с криками и улюлюканьем на двух женщин с ведрами воды в руках. Они приставили дула пистолетов к головам. Сабины и Лодзи, потом приказали женщинам стать к стенке с поднятыми вверх руками. Сомнений не было: это конец. И тут Сабина затянула свое привычное про четырех больных старух и внучку. Главарь банды спросил, где эти старухи, и Сабина вынуждена была показать.
      Несколько эсэсовцев спустились в подвал, а Сабину и Лодзю тем временем разлучили. Главарь банды учинил каждой из них допрос. Когда Лодзю спросили, как зовут ее бабушку, она ответила Сабина, но фамилии не знала и назвала первое, пришедшее на ум имя. Немцы пришли в ярость, когда обнаружили обман, они скрежетали зубами, щелкали плетками, потрясали кулаками и грозили пистолетами: сейчас они расстреляют обманщицу!
      И тут, когда все уже висело на волоске, Сабина что-то шепнула главному бандиту. Он загоготал. Остальные, которым главарь передал слова Сабины, тоже покатывались со смеху. Лодзя не могла понять, в чем дело.
      А случилось вот что: Сабина, чтобы спасти внучку, придумала целую историю. Внучка, мол, не виновата, что не знает фамилии бабушки. Тут кроется трагедия семьи. Она, Сабина, никогда не была замужем и взяла девочку на воспитание, когда была уже немолодой. Стыдясь рассказать, что она старая дева, Сабина сказала девочке, что она ее бабушка, назвалась именем несуществовавшего мужа, которое Лодзя и назвала эсэсовцу.
      Эта смелая выдумка сразу изменила "ход следствия". Немцы поверили в эту историю. Вот так развлечение: перед ними семидесятилетняя девушка. Опасность на минуту отдалилась. Но Сабина и Лодзя дрожали от страха: а вдруг все откроется. Вдруг эсэсовцы, спустившись в подвал, найдут там не только четырех старух, но всю нашу братию, - и тогда спасения нет.
      Но через несколько минут эсэсовцы поднялись наверх и доложили командиру, что не нашли в подвале никого, кроме трех больных старух. Тогда лишь главный эсэсовец объявил нашим женщинам, что жителей Варшавы эвакуировали. Недопустимо, чтобы кто-нибудь оставался в прифронтовой полосе. Сабина и Лодзя начали молить, чтобы им разрешили остаться: они прекрасно понимали, что если эвакуируют старух, то мы теряем надежную маскировку. Но их старания напрасны. Немцы не могут взять в толк, чего эти бабы упрямятся, ведь для их же пользы предлагают им эвакуироваться в окрестности Варшавы. Наконец, немцы заявили, что завтра явятся и увезут всех на тележке.
      Когда Сабина и Лодзя спустились в подвал, все мы были как мертвые. Надо бы радоваться успеху счастливой выдумки Сабины, но грусть охватила нас, когда мы вспоминали, что завтра не будет уже никого в первой комнате, и любой случайно забредший сюда немец легко обнаружит нас. А кто позаботится о пище и воде для нас: или не будет уже в этом необходимости? А что будет с нашими хранительницами, которых немцы собираются увезти отсюда? У нас не было никаких иллюзий в отношении того, куда немцы собираются увезти женщин. Их рассказы об окрестностях Варшавы выглядели в наших глазах не чем иным, как очередной немецкой уткой; ведь они не раз вводили в заблуждение свои жертвы перед тем, как уничтожить их. Горе нам: горе тем, кто уезжает, и тем, кто остается.
      На следующий день немцы не пришли: было воскресенье. В понедельник явилась полевая жандармерия в сопровождении ксендза, чтобы выполнить приказ эсэсовцев.
      Лодзя вышла на рассвете из укрытия. Не желая расстаться с нами, она спряталась в соседнем подвале, думая, что немцы не станут искать ее, но у них были записаны имена и фамилии всех женщин. Увидев, что немцы ищут ее, она поторопилась предстать перед ними, чтобы не дать им обнаружить нас.
      Немцы приказали женщинам покинуть подвал, подняться на верх, сесть на телегу. Женщины просили пожалеть их: куда им идти, одна парализована, другая тяжело больна. Они взывали к христианскому милосердию ксендза, но и у него, как и у немцев, сердце - камень.
      И вдруг один из солдат сжалился над женщинами. - Оставим их, уйдем, доказывал он своим.
      Хорошо, кажется. Но рано радоваться - они ведь могут еще вернуться. Во всяком случае Лодзе нельзя оставаться с нами, она только вышла и успела задвинуть шкафчик, как немцы вернулись.
      Теперь уже никакие мольбы не помогли. Улучив минуту, когда немцы вышли из подвала, ожидая наверху, чтобы женщины поднялись вслед за ними, Лодзя подошла к шкафчику, за ним с той стороны стояла Цивья. "Если выйдешь живой из их рук, - шепчет она второпях, - не забудь о нас. Мы будем ждать здесь два дня. Если никто не придет на помощь, уйдем отсюда. Мы оставим тебе записку под кроватью Сабины. Вот тебе немного денег. И будь здорова!"
      "До встречи! Будьте здоровы!" - шепчет Лодзя. Слова ее звучат еще в ушах, а с улицы уже доносится шум колес - и телега трогается с места.
      ВЕЛИКОЕ ЧУДО
      На другое утро, часов в семь, наш чуткий сон был нарушен топотом шагов. Не иначе, как пришли сюда десятки солдат. Шум доносится из всех комнат, со всех сторон, из всех углов, с лестницы, из подвалов нашего и соседних домов.
      Шум страшный. Свистят, говорят, стучат Будто банда чертей шумит над нашими головами. Не нас ли они ищут? А может, они случайно попали сюда? Тогда почему их так много и почему так рано? Такого еще не было. А, может, они вернулись после вчерашнего? Тогда зачем их так много? Разве несколько солдат не "справилось" бы с нами?
      Все громче стучат сапоги по ступенькам, ведущим в подвал. Мы слышим, как рыщут люди в подвалах, шарят по комнате, где жили женщины, ясно: это не мародеры, это ищут нас. Шаги приближаются к шкафчику, кто-то там стоит и слушает. Потом быстро ушел. Обнаружил, верно, нас, и пошел докладывать офицеру?
      Каждый его шаг по лестнице вверх отдается в нашем мозгу: еще несколько минут - и все будет кончено. Мы представляем себе последнюю встречу с немцами, когда они отодвинут шкафчик, маскирующий наше укрытие. Мы уже видели вспышки выстрелов, которыми мы встретим врагов, - и конец этому логову. Но картины эти остались лишь в воображении. А поиски продолжались.