Карлистские войны (№2) - Изабелла, или Тайны Мадридского двора. Том 1

НАПАДЕНИЕ

Вечером в тот же день, когда цыгане на заре оставили Мадрид, Серрано, Прим и Олоцага со своими слугами, образуя аванпост одной части войска, отправились в поход против шаек генерала Кабрера, приближавшегося к столице.

Когда они в блестящих мундирах, на своих ретивых андалузских жеребцах выезжали с большого двора, с балкона дворца смотрели им вслед молодая королева и маркиза де Бевилль. Все три всадника отдали честь, причем их лошади высоко поднялись на дыбы, а Серрано вспомнил об амулете, полученном из рук Изабеллы и висевшем у него на груди.

Доминго и двое молодых слуг Прима и Олоцаги следовали за ними с оружием, зарядами и некоторыми тщательно завернутыми съестными припасами, которые предусмотрительный Олоцага приказал уложить на всякий случай.

Три офицера королевской гвардии, из которых Прим был известен своей неустрашимостью, Олоцага своим умом и своей тонкой дипломатичностью, а Серрано был послан в помощь как пылкий, усердный новичок, получили приказание разузнать позицию и численность карлистов и рекогносцировать местность.

Шпионы королевского войска утверждали, будто один из аванпостов Кабреры находится в засаде неподалеку от столицы, потому что было замечено, как несколько худо одетых и плохо вооруженных солдат бродили по окрестностям. По другим известиям, напротив, выходило, что войско жестокого, наводившего всеобщий страх генерала карлистов еще было на расстоянии более сорока миль от Мадрида.

Нужно было разузнать это наверное, пока королевские полки будут держаться в городе, готовые каждую минуту выступить.

Молодые офицеры были очень польщены возложенным на них поручением. Широкоплечий, стройный, с бородатым оливковым лицом Прим сиял от удовольствия. Серрано горел нетерпением и желанием отличиться; что касается Олоцаги, то он скакал рядом с ними с таким душевным спокойствием и изяществом, как будто гарцевал перед окнами черноглазой донны.

Они выехали, намереваясь сперва осмотреть окрестности Мадрида, а потом к утру отправиться по направлению к Сеговии, чтобы выяснить, на какой позиции стоит неприятельский аванпост и как многочисленно следующее за ним войско.

Перед зарей цыгане встретились у ворот улицы Толедо со своим князем, уже ждавшим, чтобы вести их в буковый лес, который тянется на несколько миль, до самых равнин Сьерры-Гуадарамы.

Аццо шел подле своего отца, за ними тянулась пестрая толпа цыган и цыганок. Энрика шла рядом со старой Циррой, которая, хотя и прихрамывала, опираясь на трость, была неутомима в ходьбе. Ая следовала за ними с несколькими цыганками, несшими своих детей, а навьюченные лошади заключали шествие.

По большой дороге, еще совершенно пустынной, они приближались к лесу. Перед чащей лежало несколько оборванных людей дикой наружности. Припав к земле, они лишь изредка высовывали головы из-за земляного вала, скрывавшего их. Цыгане их не заметили, но один из них, по-видимому, предводитель, увидев толпу цыган и узнав Энрику, радостно заволновался. Он смотрел на нее широко раскрытыми глазами, и торжествующая улыбка осветила его бледное лицо. Это был Жозэ, поступивший к карлистам и ставший их шпионом.

Он целыми днями искал Энрику, но безуспешно, а теперь счастливый случай отдавал ее прямо ему в руки.

Его лицо приняло озабоченное выражение.

Он сосчитал карлистов, которыми мог располагать, — их было восемь человек, он — девятый. Цыган же, способных к обороне, было, как он успел заметить, больше, чем вдвое. Жозэ посмотрел им вслед, и в голове его созрел план, который должен был дать ему власть над Энрикой. Он убедился, что и Франциско также не нашел исчезнувшей девушки, и эта мысль была так отрадна для испорченной души Жозэ, что он громко рассмеялся. Карлисты с удивлением посмотрели на своего предводителя.

— Ступайте в кусты, вон на тот скат, и разделитесь, — приказал он, — Роза пусть сведет лошадей в самую чащу леса, для того чтобы днем никто не заметил нашего следа. С наступлением вечера я возвращусь, и тогда для вас будет работа, за которую дон Жозэ не мало заплатит вам!

Подозрительные люди громко загалдели в знак одобрения и подбросили свои шапки.

— Да здравствует дон Жозэ, наш начальник! — воскликнули они, между тем как бутылка усердно обходила их.

— Не кричите, висельники, да не напейтесь, чтоб вам к ночи быть бодрыми и в полном рассудке, — сказал им Жозэ. Обождав, пока будут исполнены его приказания, он скрылся в густом столетнем буковом лесу и пошел в том направлении, которое выбрали цыгане.

Цыгане за весь день сделали один короткий привал у ручья, наскоро поев хлеба с водой, и отправились дальше. Они дошли до бурной речки Мансанарес и двинулись вдоль ее берега, заросшего деревьями. Им приходилось идти то у самой воды, местами образующей шумные водопады в сажень вышиной и становящейся все шире и стремительнее, чем ближе к источнику, то сквозь непроницаемую чащу, поодаль от нее.

Когда начало вечереть, цыганский князь приказал остановиться и раскинуть лагерь для ночлега, а пока женщины раскладывали костер, чтоб сварить ужин, мужчины углубились за дичью в лес.

То тут, то там раздавались их глухие выстрелы. Вскоре они возвратились с богатой добычей диких птиц, превосходный вкус которых был им известен. Приготовление длилось недолго. Цыгане не привередливы, напротив, умеренны и неразборчивы в пище. Старая Цирра хлопотала, чтоб белую женщину, которую любил Аццо, не обидели за столом, а Энрика благодарила ее за это дружеским взглядом и пожатием руки. Когда после ужина каждый выбрал себе уютное местечко на пушистом мху, под кронами зеленых деревьев, Аццо улегся неподалеку от Энрики, чтобы исполнить свое обещание охранять ее. Кинжал со старинной, богатой серебряной рукоятью был заткнут у него за пояс, ружье лежало возле него на мягком мху. Он украдкой кивнул Энрике, которую уже совершенно одолела усталость, и еще раз оглядел табор кругом. Все спали. Костер почти угасал, и его последний, слабый отблеск падал на фигуры спящих людей. Все было тихо. Он также заснул, и во сне перед глазами его возникли картины счастья: Энрика покоилась у него на груди, он наслаждался осуществлением заветной мечты своего сердца. Лицо спящего Аццо выражало верх блаженства.

Все спали, лишь кто-то еще беспокойно бродил между деревьями — это Ая, роскошная женщина, живущая в цыганском таборе. Будучи не в состоянии сомкнуть глаз, она потихоньку оставила место ночлега, и, сгорая необузданной страстью, ходила взад и вперед в тени деревьев, сквозь которые местами проникал лунный свет. Кругом стояла глубокая тишина, разве что издали раздавался протяжный крик водяной птицы, свившей гнездо на густо заросшем берегу Мансанареса, или доносился плеск воды. Ни один листок не шелохнется на низко опущенных ветвях, и все-таки Ая стоит, прислушивается, все-таки ей чудится какой-то шорох, как будто человек или зверь подкрадывается в кустах; она не спускает глаз с того направления, откуда все ближе и ближе слышится шуршание. Ая решительная, энергичная женщина, не знавшая страха. Вдруг совсем близко от нее выглянуло бледное лицо, обрамленное рыжей бородой. Неприятные блестящие глаза зорко осматривали табор. Незнакомец сделал шаг вперед и в испуге отшатнулся, наткнувшись на Аю.

Ая спокойно стояла на своем месте.

— Чего тебе надо ночью в цыганском таборе, незнакомец? — тихо спросила она твердым голосом.

— Ни одному из вас я не причиню вреда, клянусь Пресвятой Девой! Но ведь у вас находится чужая женщина с ребенком? — обратился Жозэ к Ае, выглядывая исподлобья и подступая ближе.

— Уж не ты ли отец ребенка? — спросила она насмешливо.

— Нет, это дитя принадлежит моему брату. Да будут прокляты они оба, и ребенок, и она!

— Скоро к нему прибавится еще другой, ибо женщина эта любит цыгана Аццо! — сказала Ая, заметив, что незнакомец, полный ненависти, приближался к спящей Энрике.

— Развратница! Ха-ха-ха! — вполголоса расхохотался Жозэ. — А все-таки она вместе со своим ребенком должна быть моей! — прибавил он еще тише, чтобы Ая не могла расслышать его.

— Цыган Аццо не должен обладать этой женщиной, пока я дышу! — прошептала Ая голосом, в котором звучала такая вражда и ненависть, что Жозэ был глубоко потрясен. Лицо его прояснилось: речь шла о заговоре.

— Кто ты такая? — спросил он.

— Цыгане называют меня Аей, но слушай: если бы ты не пришел сюда с твоей ненавистью, эта чужая женщина погибла бы от моей руки. Ты же, кажется, имеешь на нее более давнее право, так делай с ней, что ты намеревался, а я помогу тебе!

— Искренно благодарю, а если тебе когда понадобится надежная рука, то вспомни о доне Жозэ Серрано, который охотно окажет тебе взаимную услугу!

В эту минуту позади него, прикрытые густой зеленью, показались некоторые из его спутников.

— Ты привел с собой подкрепление, Жозэ Серрано, и прекрасно сделал, потому что Энрика спит возле старой цыганки, а неподалеку, охраняя ее, лежит Аццо, которого я люблю и которого ты непременно должен щадить. Поэтому, чтоб добраться до Энрики, тебе надо переступить через спящих. А если они проснутся, когда ты захочешь похитить ее? — сказала Ая, оглядывая лагерь, теперь покрытый темнотой, потому что угас последний красноватый отблеск костра.

— Так возьмем ее силой! — отвечал Жозэ, принимая такую позу, которая говорила изменнице, до какой степени нетерпение взволновало дворянина, заключившего с ней союз.

На ее мраморном лице появилось выражение одобрения, ее губы, казалось, шептали: «Ты-то мне будешь полезен, я вижу, что тебя ничего не испугает, это мне нравится!» Она удалилась, когда увидела, что подходили люди Жозэ. Они подкрадывались, держа в руках заряженные ружья, за поясами торчали ножи.

Жозэ намеревался с двух сторон напасть на спящих цыган и, во время тревоги, незаметно похитить Энрику.

Четверо его людей, образовав большой полукруг, пошли в сторону реки; остальные четверо, оставшиеся с Жозэ, должны были выжидать, пока первые подадут сигнал к нападению. Сам он кошачьими, вкрадчивыми шагами приблизился к деревьям, под которыми, как указала Ая, спала Энрика и ее ребенок, тщательно укутанный.

Наконец он достиг такого места, с которого мог видеть весь табор, погруженный в сон. Близ потухшего костра лежали женщины и девушки, кругом, поодаль от них, мужчины. Ближе всех к нему мускулистый, крепкий цыганский князь, а как раз возле него старая цыганка, одна рука которой лежала на спящем ребенке Энрики. Далее, рядом с ребенком, спала Энрика. Жозэ мог разглядеть ее прекрасное лицо, погруженное в беззаботный сон. Равномерно волновалась грудь ее под тонкой одеждой, глаза были крепко закрыты.

Человек, спавший неподалеку, отдельно от других, по всей вероятности, был Аццо, о котором говорила Ая: он лег сюда, чтобы в случае надобности, оказать помощь своей возлюбленной.

— Еще соперник, дон Франциско, честь и слава твоему вкусу! — прошептал дон Жозэ с иронической улыбкой. Он находился у самой добычи своей, в двух прыжках от нее.

В эту минуту раздался условный знак: зловещий, оглушительный крик совы, искусно подделанный; с обеих сторон, с опущенными ружьями, через кусты, помчались люди.

Раздался первый выстрел. С неистовым криком проснулись изумленные цыгане от крепкого сна. Сначала они в беспорядке начали метаться во все стороны и бить своих, между тем женщины и дети с визгом бросились на то место, с которого встал цыганский князь и позвал их к себе. Курки старых ружей поминутно щелкали, выстрелы учащались — все это было делом одного мгновения.

На той стороне лагеря почти все цыгане собрались против четырех защитников Жозэ; здесь же, по эту сторону, против других четырех оборонялся только один — Аццо, к которому скоро подоспел на помощь его отец. Он выстрелил в одного из неприятелей, тот с дикими криком повалился на землю, потом он схватил как дубину приклад своего ружья и стал наступать на трех кар-листов, стрелявших в него.

Этой минуты только и дожидался Жозэ: Энрика, оглушенная внезапным шумом кровавого боя, вспыхнувшего вокруг, стояла подле старой Цирры, которая громко выла.

Торжествующая улыбка блеснула на его бледном зловещем лице. Скорыми шагами он поспешил к Энрике и обхватил ее своими руками — Энрика испуганно обернулась и с ужасом увидела лицо Жозэ, своего смертельного врага, жадно впившегося в нее взором. Она не могла обороняться: страшный человек точно железным обручем обхватил ее и намеревался поднять на руки и унести с собой.

Старая Цирра онемела от испуга и ужаса. Энрика считала себя погибшей.

— Аццо, помоги! — закричала она, наконец, в совершенном отчаянии.

Аццо поднял голову, услышав ее крик. Он увидел, что белую женщину хотят похитить у него, и это придало ему богатырскую силу. Пока отец его справлялся с двумя неприятелями, он заколол своего противника и теперь, взмахнув кинжалом, бросился на Жозэ. Тот заметил его.

С проклятием выпустил он из рук уже доставшуюся ему добычу и одним прыжком очутился в самом разгаре рукопашной схватки своих людей с цыганами. Он хотел сначала побить и перерезать всех мужчин табора, затем обратиться против Аццо и, вместе со своими людьми, отнять-таки у него Энрику.

— Смелее, трусы! — воскликнул он. — Двадцать дублонов4 червонным золотом каждому, кто отправит на тот свет одного из черных псов! Вперед!

С громким воем бросились его воодушевленные помощники на цыган, частью вовсе не вооруженных, частью упавших духом.

Цирра, ломая руки, проложила себе дорогу между неприятелями и цыганами, которые с ругательствами умирали вокруг, и убежала.

Аццо между тем поднял на свои сильные руки спасенную Энрику — она лишилась чувств и не понимала, что происходило с ней. Она только видела, что страшный Жозэ, как будто хотевший преследовать ее до самого края света, отступил перед Аццо, что тот взял ее на руки, охраняя ее, и хотел бежать с ней или снести ее в безопасное место.

— Сложи на меня заботу о твоей жизни, белая женщина! — шептал он ей, разгоряченный, взволнованный битвой. — Аццо положит жизнь свою за тебя, он спрячет тебя, а сам возвратится на помощь к своим братьям.

Княжеский сын пробрался сквозь кустарник со своей бесценной ношей и скрылся в чаще леса, чтобы до полного окончания битвы спрятать Энрику куда-нибудь в надежное место. Вдруг Энрика вскрикнула с таким отчаянием, что глубоко пронзила душу несшему ее Аццо.

— Дитя мое!.. Я оставила свое дитя в лагере! — воскликнула белая женщина и высвободилась из рук цыгана. — Я должна взять свое дитя!

— Останься здесь, я принесу его! — твердо и убедительно сказал Аццо, на все готовый для горячо любимой Энрики.

— Пусти меня, ступай с дороги, я должна взять свое дитя! — в совершенном отчаянии кричала Энрика и, собрав всю свою силу, вырвалась от удерживавшего ее Аццо, потом стремительно побежала в лагерь, чтобы взять свое дитя.

«Что если оно уже убито, раздавлено, похищено?» — эта ужасная мысль терзала душу бедной матери, в то время как она неслась впереди Аццо с такой быстротой, что он едва поспевал за ней.

Еще раздавался дикий крик, предсмертное хрипение, ругательства сражавшихся. Цыгане отступали, несмотря на то, что их мужественный, сильный князь впереди всех выдерживал напор пяти неприятелей. Люди его, один за другим, пали, а оставшиеся в живых искали спасения в бегстве. Он один боролся против сторонников Жозэ с отчаянной силой, которая, однако, скоро грозила оставить его, так как неприятели нападали все бодрее и бодрее.

В эту минуту Энрика, едва дыша, раздвинула ветви, еще отделявшие ее от того места, где находился ребенок. Крик восторга сорвался с уст ее: прелестная девочка лежала перед ней невредимая. Она радостно бросилась к ней, чтобы прижать к своей груди, чтобы спасти ее или умереть с ней.

Жозэ увидел обрадованную мать. Аццо между тем заметил своего отца, изнемогавшего, близкого к гибели. Он мог спасти его, подоспев к нему на помощь, — он должен был спасти его! Не замечая того, что враг Энрики оставил своих людей биться с цыганским князем, а сам незаметно ускользал, Аццо поспешил на помощь к отцу, который находился в крайней опасности и, наверное, погиб бы без него. Он хотел кровью отомстить за убитых братьев-цыган. Ему предстояло бороться с последними силами неприятеля, а Энрика и ее ребенок, по его мнению, были в безопасности.

Он бросился между разбойниками и своим ослабевшим отцом, и страшный бой разгорелся под тенью леса, куда сквозь вершины деревьев проникал чуть только занимавшийся день.

Тогда Жозэ во второй раз, еще осторожнее, подкрался к Энрике, прижимавшей своего ребенка к груди. Ее прекрасное лицо, бледное от несказанной тревоги этой ночи, светилось радостью: ее сокровище было найдено невредимым, и уста ее шептали благодарную молитву Пресвятой Деве. Выразительные, полные слез глаза обращены были к небу, а невинный ребенок, не подозревая обо всех случившихся бедах, с улыбкой протягивал к ней свои маленькие ручки.

— Бездомная, проклятая! — шептала она с глубоким волнением. — О, мой Франциско, когда я найду тебя опять, когда, наконец, пробьет час свидания с тобой, после этих ужасных дней, в возможность которых я никогда не могла бы поверить!

Вдруг перед ней явилась в темноте страшная фигура Жозэ. Прежде чем она успела отшатнуться, он выхватил ребенка из ее рук и поспешил в чащу. Энрика, окаменевшая от ужаса, не могла опомниться. Что он хотел сделать с ее ребенком?

Она бросилась вперед с той силой, которую отчаяние придает матери в минуту сильной опасности, и погналась за Жозэ, ловко проскользнувшим между деревьев. Она едва дышала от усталости и страха и обеими руками ухватилась за его полуплащ, развевавшийся от ветра, но застежка лопнула. Тогда, наконец, Жозэ остановился с диким смехом.

— Видишь, голубка моя, теперь ты сама бросаешься в мои объятия! — воскликнул он с одышкой и обнял полумертвую женщину, которая действительно, чтобы вырвать у него ребенка, бросилась к нему на грудь.

— Будь терпелива и покорна теперь, нежная птичка, Жозэ имеет над тобой власть!

Энрика смутилась. Он заманил ее далеко от лагеря, и она была полностью в его власти.

— Сжалься надо мной, отдай мне моего ребенка! Неужели в твоем сердце нет жалости? — застонала она, бросаясь перед Жозэ на колени и простирая к нему руки. Положи конец моим страданиям, убей меня и моего ребенка, только не мучь больше.

— Как ты можешь думать, что я убью тебя, прекрасная Энрика, ведь я люблю тебя и хочу обладать тобой! — сказал Жозэ, с наслаждением смотря на прелестную женщину, стоявшую на коленях перед ним.

— Нет, нет, голубка моя, ты принадлежишь теперь мне и скоро будешь любить меня точно так же, как моего брата, этого ветреного мотылька, который уже и не думает о тебе. Это тебя удивляет? Глупенькая, неужели ты воображала, что дон Франциско в вихре столичных развлечений, переходя от одной красавицы к другой, еще будет помнить о тебе, когда он до пресыщения насладился твоей любовью?

— Молчи, презренный! Ты лжешь! — воскликнула Энрика, гордо выпрямившись. — Твой брат — бог, а ты — порождение ада! Отдай мне моего ребенка!

Раздраженная до последней степени, мать бросилась на сластолюбца, с иронической улыбкой смотревшего на нее. Жалобный крик ребенка глубоко ранил ее сердце и придал ей силу.

При свете зари между ними завязалась неравная борьба. Жозэ оборонялся против отчаянных усилий Энрики, пытавшейся вырвать у него ребенка. Мужественно боролась она с ним, но силы оставили ее. Еще раз попробовала она одолеть врага, но упала с глубоким вздохом, который отозвался бы в душе у каждого, кроме этого зверя.

Жозэ быстро наклонился, с напряжением всех своих сил поднял мать и ребенка и исчез в чаще, по направлению к Мансанаресу.

Вдали между деревьями виднелась в утреннем тумане неподвижная, как привидение, высокая фигура Аи. Ее мраморное, холодное лицо все время было обращено в сторону той страшной сцены, которая только что разыгралась перед ней. Она следила за каждым движением и сохраняла непоколебимое спокойствие. Улыбка удовлетворения дрожала на ее пухлых губах. Ненавистная соперница была окончательно во власти того смелого негодяя, который под покровом ночи заключил с ней сегодня кровавый союз.

— Аццо будет моим, — прошептала она.

ПОМОЩЬ В БЕДЕ

Трое друзей королевской гвардии, проездив со своими слугами почти до полуночи по окрестностям Мадрида и тщательно осмотрев их, не нашли ничего, достойного их внимания, не наткнулись ни на какую подозрительную шайку. Тогда они, чтобы отыскать дорогу в Сеговию, отправились к густому буковому лесу и въехали в него, придерживаясь берега Мансанареса, поодаль от большой дороги; таким образом они не могли сбиться с пути. Цыгане проходили через этот самый лес по правую сторону реки.

Серрано, Прим и Олоцага со своими слугами остались на левом берегу Мансанареса, становившегося чем дальше, тем шире и быстрее.

Когда их маленькая кавалькада достигла самой дикой чащи леса, была уже глухая ночь, лишь местами падал бледный лунный свет сквозь непроницаемую тень, так что, наконец, Олоцага предложил своим друзьям сделать привал и, расположившись для ночлега, обождать утра, чем поминутно натыкаться на деревья.

— Хорошо, — сказал Серрано, — только позвольте мне, пока вы спокойно будете спать, быть настороже и присматривать, чтобы с нами чего не случилось. Доминго разделит эту обязанность со мной.

— С одним условием мы принимаем твое предложение, Серрано, — сказал дон Жуан Прим, пожимая ему руку.

— Ну, с каким же?

— Чтобы мы стерегли по очереди: на следующую ночь дежурным буду я, а потом ты, Олоцага. Таким образом я согласен.

— Разумеется, мы будем меняться каждую ночь, это справедливо и я совершенно это одобряю: Серрано начнет первым со старым добрым Доминго, а под их охраной можно спать спокойно — ведь они оба олицетворение долга и чести, — говорил Олоцага, устраивая на мху для себя и для Прима отличную постель из нескольких одеял. Их слуги легли рядом с ними, чтобы быть вблизи в случае надобности, и через несколько минут все четверо заснули крепким сном.

Франциско сидел на древесном стволе и думал о Дельмонте, о своей Энрике. Доминго между тем, придерживая оседланных лошадей, уже несколько времени прислушивался. Ему послышался в лесу какой-то шум. Вдруг раздался выстрел, за ним другой, третий, и все чаще и чаще — это перестреливались с цыганами шпионы-карлисты под предводительством Жозэ.

Серрано вскочил и прислушался с напряженным вниманием, чтобы определить, откуда именно доносились эти глухие выстрелы. Перестрелка не умолкала, стало быть, наверное, происходила где-нибудь битва.

— Доминго, — сказал он, — не будем терять времени! Вставайте, господа! Мы напали на кровавый след! Слышите ли вы?

Прим и Олоцага проснулись от его голоса.

— Не долго же мы отдохнули, — сказал последний, — что такое случилось? Ах, стреляют! Скорее в путь! Лошадей!

— Эти негодные заспались как сурки! — закричал Прим на слуг, протиравших глаза, и сам пошел за лошадьми под то дерево, где они были привязаны. — Поедем в разные стороны, на расстояние выстрела, чтоб разузнать, где именно битва. Эхо и лесная чаща не позволяют явственно расслышать звуки, но когда мы подъедем к нему поближе, то нападем на верный след!

Через несколько секунд все сидели на конях и, нагнувшись вперед с заряженными пистолетами, неслись по разным направлениям в ту сторону, откуда слышались выстрелы.

Серрано и Доминго ехали по берегу широкой шумной реки. Доминго скоро перегнал своего господина, который все еще вслушивался, и, едва удерживая нетерпеливого коня, мчался между деревьями, начинавшими несколько редеть, сквозь которые проникал уже первый луч рассвета. Выстрелы умолкли, но старый Доминго убедился, что направление, взятое им, все более и более приближало его к полю битвы. Господин его, дон Франциско Серрано, скрылся у него из виду, отъехав, вероятно, в сторону леса.

Старый Доминго один поскакал дальше вдоль берега Мансанареса и увидел вдруг в нескольких шагах от себя открытую поляну, через которую можно было разглядеть окрестность довольно далеко, так как она лежала на возвышении. Он въехал на холм, находившийся у самой реки, и окинул взором противоположный берег.

Крик сорвался с его уст. В кустах, на той стороне, он увидел склонившуюся к земле фигуру, которая наполнила его ужасом: это был человек, только что бросившийся на беззащитную жертву с выражением необузданной чувственности на искаженном страстью лице. Этот человек был Жозэ. Рыжая борода и бледное лицо с блестящими, злыми глазами не оставляли ни малейшего сомнения.

Доминго, дрожа всем телом и предчувствуя что-то скверное, подскакал к самому обрыву. Он вскрикнул от ужаса и негодования. Жертва, возле которой на том берегу притаился Жозэ, была Энрика и ее дитя.

Страшный человек поднял голову. Он увидел, что его подстерегли, что помешали ему. Узнав Доминго, он с ругательством схватился за ружье — порох вспыхнул — раздался выстрел.

Доминго схватился за грудь и закачался в седле. Все это было делом одной минуты.

Высоко поднявшись на дыбы, лошадь вместе с раненым повернула назад, в чащу. Громкий смех раздался позади, с другого берега.

Серрано, услышавший выстрел, помчался навстречу раненому Доминго. Он увидел кровь на груди своего старого верного слуги и удержал его бесившуюся лошадь. Прим и Олоцага также подоспели.

Доминго, обессиленный, упал с седла.

— Там… на том берегу, — сказал он чуть слышно, — скорее… Жозэ… убийца!

Кровь хлынула у него горлом и прервала его речь. Прискакавшие слуги взяли его на руки уже в агонии.

Серрано в смертельной тревоге пустился к указанному холму. Прим и Олоцага последовали за ним, взволнованные в высшей степени. На той стороне реки Жозэ сидел возле Энрики и ее ребенка.

Страшная минута для Франциско, отделенного быстрой рекой от своей возлюбленной, находившейся в такой крайней опасности. Он пришпорил своего жеребца, испуганного шумящим потоком. Он хотел броситься в воду и попробовать доплыть до Другого берега.

— Ради всех святых, — воскликнул Прим, насильно удерживая безумного смельчака, — ты идешь на смерть! Тебя вместе с лошадью безвозвратно унесет течением!

Тогда Франциско, почти обезумевший от страшного зрелища, схватил свой пистолет и направил дуло на Жозэ. Ослепленный ненавистью, жаждой мести, он выстрелил в него…

Но в кого попал он на том берегу? Что если он вместо презренного негодяя, называвшегося его братом, убил Энрику или свое собственное дитя? Ледяная дрожь пробежала по его телу.

— Там внизу есть брод, — воскликнул Олоцага, пришпоривая лошадь, — я знаю место, где мы можем переплыть реку. Скорей за мной!

Все трое поскакали к отдаленному месту, на которое указывал Олоцага.

Жозэ знал, как далеко было этим трем всадникам до брода, куда они понеслись стремглав, после того как пуля Франциско ударилась возле него в дерево. Отвратительная улыбка мелькнула на его лице, когда он увидел бессильное бешенство своего брата. У него еще было время привести в исполнение над обеспамятевшей Энрикой свое постыдное намерение и потом бежать с ребенком, жалобно звавшим свою мать. Нежная, хорошенькая девочка, с прекрасными, как у Энрики, глазами, производила на него особенно чарующее впечатление. Теперь ей было два года, но если бы ее воспитать в хороших руках, вдали от матери, тогда… Помышления и расчеты Жозэ были ужасны, но для его чувственности так заманчивы, что все мускулы его тела дрожали.

Он уже нагнулся к Энрике, лишившейся чувств, и хотел страстными поцелуями привести ее в сознание.

Вдруг чья-то сильная рука отдернула его за воротник от Энрики и сжала горло. С проклятием попробовал он подняться с земли и ударить своего противника, но железные руки не давали ему двинуться. Лежа под ним, он как ни старался, не мог разглядеть его. Его лицо, обыкновенно бледное, побагровело. Неужели это Франциско душил его? Не может быть.

Он увидел, как сверкнул над ним кинжал и напряг все свои силы, чтоб отпарировать руку своего противника. Ему удалось высвободиться из-под него. Если б он провел еще минуту в этом положении, мир был бы избавлен от чудовища. Вне себя от бешенства, с торжествующей улыбкой он глубоко вздохнул, отскочил и увидел перед собой Аццо, взмахнувшего ружьем. Еще момент и Жозэ лежал на земле, получив удар по голове. После того как цыганский князь в глухом лесу собрал остатки своего табора, Аццо, забыв все остальное, отправился искать Энрику.

Наконец он нашел ее почти в объятиях Жозэ и успел спасти несчастную женщину. Аццо мрачно смотрел на распростертого у его ног Жозэ, этого смертельного врага белой женщины.

Лицо его прояснилось, когда его взгляд упал на лежащую Энрику. Как он был счастлив, что его неутомимые поиски увенчались спасением Энрики, которую он уже считал погибшей. Он поднял на руки свою возлюбленную, забыв все горе, пережитое ночью. Страшное выражение мести, только что отражавшееся на его загорелом лице, сменилось выражением нежной заботы и радости. Бережно понес он найденное сокровище сквозь чащу в далекий табор, где старая Цирра, несмотря на все опасности, думала только об Энрике.

Аццо передал белую женщину старой цыганке, поручая ей привести ее в чувство, а сам прислушался к словам отца.

— Оставайтесь тут все до ночи, — говорил раненый в руку старый князь, — для того чтобы мы в священный час могли опустить наших мертвых братьев в неизмеримую глубину озера Гуадарамы, оно недалеко отсюда, всего одна легуа5.

— Увы! — воскликнули жены павших, печально сидевшие поодаль.

Между тем к тому месту на берегу Мансанареса, где только что Аццо спас белую женщину и где лежал Жозэ, тихонько подкрадывалась Ая. Она увидела, что Аццо одержал верх над похитителем Энрики, а ее унес в новый лагерь. Но она заметила также, со злорадной улыбкой, что Аццо оставил на земле ребенка белой женщины. Грудь ее волновалась от ожидания, возьмет ли он его или нет.

Когда он скрылся с Энрикой между кустами, она боязливо оглянулась кругом и быстро схватила дитя, протягивающее к ней ручки.

Жозэ, обеспамятевший и окровавленный от сильного удара ружьем, зашевелился.

Ая как молния скрылась со своей добычей в чаще, никем не замеченная и не преследуемая. Она крепко прижимала к себе ребенка Энрики и шептала ему на ухо ласковые слова, чтобы он криком своим не выдал ее и не разрушил ее планов, которым случай так благоприятствовал.