Карлистские войны (№2) - Изабелла, или Тайны Мадридского двора. Том 1

Королева замолчала, и лицо ее сделалось серьезно, даже печально.

— Франциско Серрано вам навеки останется предан, королева. Меч его будет служить вам еще усерднее во время сражения! Рассчитывайте на меня и требуйте от меня все, что вам угодно. Франциско Серрано всегда готов умереть за свою королеву — это не пустые слова, ваше величество.

— Рана, которую волосы не в состоянии скрыть, лучше всего говорит мне о справедливости ваших слов. Да поможет вам Пресвятая Дева и да возвратит она здоровье отцу вашему, чтобы вы не долго оставались вдали от нас, — проговорила взволнованно Изабелла. Она сделала ему легкое движение своей маленькой красивой ручкой и исчезла за дверью.

Распростившись с Примом и Топете, Франциско в тот же день уехал в сопровождении одного слуги в замок Дельмонте.

С отцовской гордостью следил дон Мигуэль Серрано за блестящей карьерой своего старшего сына, но несмотря на это, на лице его, покрытом морщинами, лежала печать тяжелой грусти. Старый гранд, суровый по наружности, был, однако же, добрый, справедливый человек, и тот, кто пользовался его расположением, наверное был достоин его.

Когда дон Мигуэль узнал после отъезда Франциско в Мадрид, что бедная, обольщенная сыном его, Энрика успела собственными силами спастись из ужасного павильона и бросилась без всякой цели навстречу угрожавшей ей нужде, он был чрезвычайно тронут и должен был сознаться, что старший сын его был единственным виновником всех бедствий Энрики и что он сам еще увеличил их, слушая и следуя советам брата Франциско, который разжигал его гнев.

Старый дон Серрано стал с этих пор выказывать в обращении своем с сыновьями чрезвычайную холодность, свойственную его характеру. Когда же он узнал, хотя и не обо всех подлостях Жозэ, он страшно разгневался против него. Блестящая карьера Франциско не могла стереть обиды дона Мигуэля на сына за его поступок. Когда он сильно заболел, то его обрадовало, что он мог еще вовремя написать свою последнюю волю. Почувствовав приближение смерти, он велел известить сыновей, чтобы они спешили к его смертному одру.

Жозэ был первый, приехавший на этот призыв с выражением самых притворных чувств. Он прибыл к умирающему старику одним днем раньше Франциско и старался самым коварным образом уверить отца в благородстве своих поступков. Хотя старый дон Мигуэль и слушал все, что рассказывал его младший сын, но он верил ему только наполовину. Жозэ с радостью видел, как проходил час за часом, а Франциско все еще не приезжал. Между тем дон Мигуэль становился все слабее и слабее, так что его младший сын надеялся отнять все наследство от опоздавшего брата. Умирающим голосом позвал старик своего старшего сына, и этим он снова показал, что Франциско был его любимец.

— У него нет времени приехать к смертному одру своего отца, — сказал с ненавистью Жозэ, — он приедет только к разделу.

— Горе отцу, имеющему таких сыновей! — простонал старик.

В это время в комнату вошел бледный, взволнованный Франциско и тихо приблизился к постели умирающего отца. Не обращая внимания на ненавистного и презренного брата, наклонился он к отцу, который только теперь заметил его своим угасающим взглядом и еще узнал.

— Наконец-то ты приехал, мой Франциско, — сказал он шепотом, между тем как Жозэ, скрежеща зубами, отошел к окну, чтобы не быть свидетелем сцены, которая вызывала у него гнев и зависть, — умирающий отец твой уже много раз звал тебя. Я теперь благодарю Пресвятую Деву, что она дозволила мне увидеть тебя еще раз.

Франциско упал перед ним на колени и покрыл поцелуями протянутую ему руку.

— Простите меня за все, в чем я перед вами виноват… я делал все от чистого сердца и желал вам добра… будьте добрыми и храбрыми людьми, оставайтесь верными своей королеве.

— Ах, неужели я должен был приехать только чтобы проститься с тобой! Отчего хочешь ты нас уже покинуть, отец? — воскликнул Франциско вне себя от горя.

— Донна Эльвира, мать ваша, ждет меня; прощайте, прими мое благословение.

Умирающий дон Мигуэль видел в эту минуту одного Франциско, преклонившего колени у его постели, а потому он слабеющей рукой благословил только его, между тем как Жозэ неподвижно стоял в отдалении.

— Он скончался, — произнесли невнятно его губы, когда, бросив косой взгляд на постель, он удостоверился, что голова дона Мигуэля неподвижно погрузилась в подушки. — Ты явился слишком поздно, чтобы уменьшить мою часть из наследства, гордый герцог, — прибавил он так тихо, что молящийся Франциско не мог его расслышать, — королевская корона была тебе обещана цыганкой. Ты, правда, дошел уже до герцогской, но теперь мера твоего счастья наполнена. Как я тебя ненавижу! Если бы я мог, я ценой своей крови подкупил бы всех чертей, чтобы стереть тебя с лица земли. Два раза ты ускользнул от меня, братец Франциско, в третий раз, быть может, я буду счастливее!

Грустная весть о смерти дона Мигуэля Серрано распространилась очень скоро по всем окрестностям, и не только многочисленные управляющие и рабочие его больших имений собрались вокруг гроба любимого и уважаемого ими дворянина, но даже и владельцы окрестных имений поспешили отдать последнюю честь почитаемому всеми дону Мигуэлю. Гроб его был поставлен в обширный склеп, в котором покоились в продолжение веков его предки.

Чтобы показать свое участие и доказать особенную милость, королева послала на похороны герцога Валенсии, отчасти, может быть, для того, чтобы у гроба дона Мигуэля заключить мир с его сыном.

Нарваэц, который принял снова шпагу главнокомандующего единственно только потому, что видел, как в нем нуждаются при мадридском дворе, действительно протянул герцогу де ла Торре руку примирения. Этого бесчувственного человека, может быть, особенно тянуло к этой дружбе потому, что он видел гордого дона Серрано потрясенного горем.

Когда приказные, приехавшие из Бедой, чтобы исполнить последнюю волю дона Мигуэля, открыли завещание, то никто не был так заинтересован его содержанием, как Жозэ.

Завещание дона Мигуэля гласило так:

«Я, нижеподписавшийся, вполне все обдумав и в полном разуме, определяю сегодня 1-го ноября 1845 года следующее: владение Дельмонте со всеми его землями, с замком и другими строениями, в том состоянии, в каком оно будет находиться в день моей кончины, передаю бывшей служанке супруги моей, сеньоре Энрике Армеро в неограниченное и потомственное владение. Я столь обязан этой особе, что хоть этим завещанием надеюсь покрыть весьма малую часть своего долга.

Мое движимое имущество, состоящие из двух миллионов золотых дублонов, как окажется из книг управляющего моего Элеонардо, я не завещаю сеньоре Энрике Армеро, а делю его следующим образом:

Мой старший сын Франциско получит половину этого имущества. Мой второй сын Жозэ — то, что ему приходится по закону, а остальная часть суммы должна остаться у Элеонардо до тех пор, пока у одного из сыновей моих не родится законный, засвидетельствованный церковью, сын. Первому внуку завещаю эту сумму вместе с именем моим. Я приказываю таким образом исполнить в точности волю дона Мигуэля Серрано и Домингуэца Дельмонте».

Франциско был тронут добротой отца, но его милость опоздала, потому что Энрики, как он думал, не было в живых. Жозэ подтвердил это, диктуя приказному, что Энрика погибла в волнах Мансанареса. Но в завещании было сказано: «в потомственное владение». Все расчеты уничтожились этими словами. Судьи предписали, что Дельмонте должно оставаться в распоряжении управляющего, пока не найдутся наследники Энрики.

Жозэ, получив то, что ему определялось законом, остался почти с пустыми руками, между тем как он рассчитывал получить огромную сумму. Это еще более увеличило его злобу против брата и желание его погубить.

Оба брата жили во время погребения и раздела под одной кровлей, но каждый в отдельном флигеле и избегали видеть друг друга.

Франциско, зная характер брата своего, постоянно был наготове отразить оружием нападение Жозэ, и он не ошибся в своих опасениях.

Когда прошли первые дни скорби, Франциско двинулся в путь вместе со своим слугой, чтобы возвратиться в Мадрид. Он проезжал ночью Бедойский лес, как вдруг увидел себя окруженным толпой всадников, которые с криком «Во имя королевы!» схватили поводья лошадей и угрожали кучеру и лакею Франциско смертью. Полная темнота окружала лес и дорогу, так что Франциско не был в состоянии разглядеть, сколько было осаждающих и были ли на них мундиры. Ему сейчас же пришло в голову, что эти люди, действующие во имя королевы, были просто разбойники, которые под предводительством Жозэ поклялись его убить.

Не долго думая, отворил он дверцы кареты и выскочил из нее навстречу разбойникам, держа в одной руке заряженные пистолеты, а в другой шпагу.

— Кто осмеливается употреблять во зло имя королевы? — вскричал Франциско громким голосом. — Герцог де ла Торре требует его к себе!

Громкие крики были ответом на вызывающие слова Франциско, и он увидел, что четыре или пять всадников скачут на него.

— Остановитесь, кто приблизится еще на шаг, тот обречен на смерть, — сказал он грозным голосом.

Ему ответили громким смехом. Он затрепетал, узнав ужасный голос Жозэ.

— Убивайте его, люди, — закричал Жозэ, воодушевляя тех, которые с первого раза были ошеломлены направленным на них пистолетом.

Франциско между тем уже свыкся с темнотой и мог вполне различить фигуры своих врагов. Он заметил за ними сгорбленного Жозэ и затрепетал, потому что в эту минуту пистолет последнего был направлен на него.

— И я с тобой одной плоти и крови, — промолвил Франциско, в то время как его слуга, собравшись с духом, выстрелил в эту минуту изнутри кареты в разбойников. Крик ярости был ответом на этот знак рукопашной схватки. Между тем как некоторые из товарищей Жозэ кинулись на слугу, остальные напали со всех сторон на Франциско. Герцог де ла Торре не растерялся. Он допустил к себе ближе двух впереди стоявших и выстрелил из обоих пистолетов. Двое из сообщников Жозэ упали без чувств на землю, между тем как две или три пули просвистели над головой Франциско и вонзились в карету.

Он улыбнулся и напал на двух разбойников, которые только что хотели проколоть его лакея, храбро отражавшего до сих пор их нападения.

— Соскочи ко мне, — вскричал он ему, замахиваясь на врагов и этим очищая дорогу слуге, — надо показать подлецам, с кем они имеют дело! Защищайтесь, ночные птицы, или спасайтесь!

Слуга выскочил из кареты, кучер Франциско удерживал лошадей, подымавшихся на дыбы; один из разбойников схватил их за поводья.

Выстрелы раздавались один за другим между деревьями леса. Затем последовал рукопашный бой, так как товарищи Жозэ истратили все свои заряды.

Франциско быстрыми и ловкими ударами отпарировал нападения двух бородатых чернолицых разбойников. Он увидел, что из целой толпы осталось только четверо, способных на продолжение боя, и пятый Жозэ, который стоял позади, как призрак, ожидая удобной минуты, чтобы вонзить шпагу в ненавистного ему Франциско.

Но герцог был слишком хладнокровный и ловкий боец, чтобы противнику удался такой удар. Видя, что на него снова нападают двое врагов, он прислонился спиной к карете, чтобы не быть застигнутым врасплох и быть в состоянии отражать быстрые удары нападающих на него.

В ту минуту, как Франциско решился положить конец бою, он увидел, что Жозэ стал подкрадываться к противоположной стороне кареты, надеясь, что темнота поможет ему проскользнуть незамеченным.

— Подлец хочет через окно ударить меня в спину, убить кучера и потом удрать с деньгами и каретой! — проговорил он тихо, потом закричал: «Черт вас дери, негодяи, разве вы думаете, что я намерен учиться с вами фехтованию!»

С этими словами он нанес одному из врагов такой удар по голове, что тот, ошеломленный, повалился без чувств на землю, в то время как другой, испуганный и не желавший подвергнуться участи товарища, отступил, призывая на помощь одного из сражавшихся со слугой. Франциско видел, как действительно один из последних отделился от товарищей и подходил к нему, но в то же время он заметил, что Жозэ уже открыл дверцы кареты и намеревался ударить его в спину.

— Сюда! — крикнул он лакею, который, сперва ловким ударом вонзив шпагу свою в грудь противника, поспешил на помощь к герцогу, защищавшемуся против двух разбойников.

— Защитите мою спину, — шепнул он ему, — с этими я сам справлюсь!

Лакей увидел сгорбленного человека, входящего в карету.

— Подожди, подлец, — промолвил он сквозь зубы, — тебя я застигну и убью раньше, чем ты ожидаешь!

В то время как Франциско, не уступая, отражал яростные нападения двух разбойников и несколько раз спотыкался переходя через убитые тела, подвергаясь опасности упасть, слуга его стал за дверцами кареты и ожидал, пока Жозэ, в котором он не мог узнать брата герцога, не откроет их изнутри и не бросится барину его в спину.

Но, как Франциско уже догадался, Жозэ должен был еще устроить внутри кареты весьма важные дела. Лакей услыхал сперва звук заглушённого проклятия, раздавшийся с козел кареты. Тогда только дверь тихонько отворилась и показалась голова, покрытая испанской остроконечной шляпой, голова подлеца, вероятно, убившего кучера. Лакей Франциско ударил по ней. Раздался ужасный крик, кровь брызнула на дверцы кареты, но у раненого осталось еще довольно сил, чтобы ударить своей шпагой по скрытому врагу и отступить от него.

— Подлец! — вскричал слуга и ударил куда попало во внутрь кареты. — Что? Этого мало? Так получи же все сполна.

Жозэ упал из кареты на дорогу, в то время как Франциско, ранив одного разбойника, отогнал их на несколько шагов в лес. Они, наконец, предпочли спастись в тени деревьев, откуда они могли бы, зарядив в безопасности свои ружья, выстрелить во Франциско. Последний же не имел намерения еще ждать нападения и продолжать драку с этими негодяями.

— Оставь его! — крикнул Франциско своему лакею, отыскивавшему Жозэ для того, чтобы покончить с ним, — отвязывай лошадей.

Франциско сел в карету, а лакей влез на козлы и теперь только заметил, что кучер сидел без чувств с поникшей на грудь головой. Подлец вонзил ему в спину кинжал, дошедший до самого сердца, так что несчастная жертва, даже не вздрогнув, закончила жизнь свою на облучке.

Лакей взял вожжи из рук умершего, и лошади понесли карету с быстротой молнии.

Франциско слышал еще некоторое время стук копыт гнавшихся за ним разбойников. Но звук становился все слабее. Два выстрела еще раздались в ночной тиши, а затем все стихло. Разбойники, нанятые Жозэ, увидели, должно быть, что не смогут догнать на своих клячах славных рысаков герцога де ла Торре.

На следующий день Франциско прибыл в Мадрид и сейчас же уехал в Сейос, где находились войска. С королевой он простился холодно и церемонно.

Слава о его громких подвигах доходила до двора, где предавались самым распутным удовольствиям, в которых двор жил без устали в течение двух лет.

Вдруг в начале 1848 года над всей Европой пронесся такой ураган, который возмутил почти все государства. Таким же образом на Пласа Майор в Мадриде тоже взбунтовался народ, поддерживаемый несколькими полками недовольных солдат. Они хотели в апреле вышеупомянутого года произвести революцию, которая должна была доказать двору, что необходимо положить конец влиянию иезуитов и распутной жизни во дворце.

После нескольких дней кровопролития Нарваэц с большим трудом восстановил порядок и мир тем, что потребовал и получил от королевы указ о всепрощении пленных. Но Нарваэц чересчур положился на свою власть и, продолжая действовать, потребовал удаления родственника маркизы де Бевилль, молодого маркиза Бедмара, искусно сумевшего втереться в доверие к королеве. Тогда Изабелла велела снова честному Нарваэцу выйти в отставку летом 1848 года и на его место поставила генерала Бальбао, ничтожного человека, который при бывшем бунте на Пласа Майор отличился лишь своей жестокостью. Нарваэц знал очень хорошо, что он был обязан этим новым унижением единственно только влиянию патера Фульдженчио и ненавистной ему монахини Патрочинио. Он стоял на их дороге, и они его уничтожили для того, чтобы поставить на его место человека гордого, слабого, ими возвышенного, который должен был вполне находиться под их влиянием и исполнять все их требования. Весь Мадрид восстал против этого, и, когда Нарваэц в день получения своей отставки показался на улице Алькальда, он был принят с таким восторгом, что об этом даже узнала королева и ее мать.

Хотя Мария Кристина, под влиянием патера Маттео, и лишила герцога прежнего своего доверия, но все же окончательно отказаться от его услуг в смутное, неспокойное время считала опасным. Изабелла призвала его снова ко двору, но на этот раз Нарваэц согласился вернуться к государственной деятельности при определенных условиях. Он потребовал, чтобы генерал Бальбао был сослан в Центу, а патер Фульдженчио, который вел все интриги против него, в Севилью.

Нарваэцу даже удалось удалить, хотя только на несколько месяцев, монахиню Патрочинио в монастырь Аранхуеса. Он, правда, навлек этим на себя злобу и ненависть короля, но ему хотелось хоть раз восстановить спокойствие вокруг себя, чтобы быть в состоянии произвести без помехи необходимые нововведения.

Бракосочетание графа Монтемолина с принцессой Салернской, племянницей короля неаполитанского, которое уничтожило все дипломатические отношения между Мадридом и Неаполем, очень затруднило Нарваэца, но еще более его заботило приведение в порядок государственного долга, которое было постоянно обещано в каждой речи при восшествии на престол, но никогда не приводилось в исполнение. Это дело было тем более трудно для Нарваэца, что против него постоянно увеличивалась злоба иезуитов и патеров, употреблявших все свои старания, чтобы затруднять его правление.

Нарваэц сам хорошо понимал, что если он пойдет дальше против инквизиции, к помощи которой прибегала сама королева, то этим совершенно уничтожит себя, и потому обратил сперва всю свою энергию на приведение в порядок войск и на восстановление в них дисциплины, что должно было положить конец постоянным восстаниям отдельных полков.

Он оставлял без внимания как инквизицию, так и интриги двора, за это ему дали полную власть распоряжаться в других делах. В таком положении находился двор, когда наступил день святого Франциско, о котором мы уже упоминали.

В день святого Франциско мы оставили королеву едущей в Антиохскую церковь, где она имела обыкновение молиться и исповедоваться, так как там были патеры, которые могли похвалиться ее полным доверием.

ПРЕРВАННАЯ ОРГИЯ

День святого Франциско клонился к концу. Мужчины и женщины, закутавшись в свои плащи, спешили в церковь, куда их призывали к вечерней службе фимиам и звуки органа.

У Прадо Вермудес, недалеко от Толедского моста, лежащего на Мансанаресе, стоит одна из известных своей дурной молвой гостиниц, которыми так богаты предместья Мадрида. В них пьянствуют нищие, цыгане, разбойники и иногда моряки. Поздно вечером к этой гостинице, нижние окна которой были освещены, подходили два человека, закутанные в плащи. Один из них подошел к ближайшему окну, чтобы заглянуть во внутрь комнаты, но она была до того наполнена дымом и копотью, что почти невозможно было различить гостей, сидевших за простыми деревянными столиками.

— Войдем. Патер Маттео сказал мне, что мы в девятом часу найдем здесь еще третьего посетителя, — шепнул один из мужчин другому, и первый вошел через низкую дверь в душную комнату.

За столами сидели разного рода подозрительные личности. Перед каждым из них стояла оловянная кружка с дешевым вином. За одним столом сидел мужчина в лохмотьях с бледным, несчастным мальчиком, за другим — монах с мрачным лицом, наполовину закрытым капюшоном, за третьим — шестидесятилетняя старуха, на лице которой так и виден был отпечаток пьянства, за четвертым — два мальчика с развращенными лицами потихоньку разговаривали друг с другом. За этой комнатой находилась большая зала, из которой раздавались крик и шум. Там танцевали и бесчинствовали маньолы. Дочь хозяина, молодая испанка с длинными черными волосами и жгучими глазами, стояла в дверях и, прислуживая пьянствующим гостям, подслушивала разговор двух мужчин, сидевших у ближайшего к ней стола.

— Это случилось сегодня вечером, с час тому назад, — воскликнул рассказчик, дитя лавочника, который живет на углу Пласо Педро и улицы Толедо, — хорошенькая девочка лет девяти сделалась жертвой чудовища. Уже несколько вечеров кряду видели, как человек в черном полуплаще бродил в окрестностях, но никто не подозревал, что это мог быть тот вампир, который постоянно находит себе в Мадриде новых жертв.

— Говорят, что он только наполовину человек, что он ублюдок, рожденный от человека и животного! — прибавил другой.

— Это такой же человек, как и мы, но его кровожадность или отвратительная страсть, которую никто из нас не может растолковать, заставляет его отыскивать себе маленьких хорошеньких девочек. Если он завидит подобного ребенка, то без устали бродит вокруг его жилища, пока не найдет удобного случая схватить его и, как лютый зверь, высосать теплую кровь из невинной девочки.

— И его никогда нельзя найти, как будто он умеет делать себя невидимым.

— Я слышал на Пласо Педро, будто альгуазилы напали на его след, — уверял рассказчик.

В это время две личности, которых мы оставили при входе в гостиницу, подошли и сели вблизи от разговаривающих.

Снимая шляпы, они осматривали общество, чтобы узнать, здесь ли тот, которого они надеялись встретить.

— Принеси нам вина, очаровательная девушка, — обратился один из них к дочери хозяина.

— Вы получите хороший напиток, сеньор! — отвечала, улыбаясь, девушка и поспешила к прилавку.

В это время отворилась дверь с улицы и на пороге показался мужчина с острым проникающим взглядом и укутанный в черный плащ. Черная шляпа, низко надвинутая на лоб, не позволяла рассмотреть его лица, когда же он дошел до середины комнаты и стал осматривать присутствующих своим жгучим взглядом, тогда узнали в нем еще не старого, но худого и бледного мужчину с рыжей бородой. Он снял шляпу только тогда, когда подошел к концу длинного стола, у которого сидели двое новоприбывших мужчин. Тогда можно было вполне рассмотреть его длинные всклокоченные волосы и рубец под глазом, от которого делалось еще страшнее его бледное лицо, искаженное страстями.

Читатель без сомнения уже узнал в новоприбывшем Жозэ Серрано, получившего этот рубец почти три года тому назад в схватке своей со слугой Франциско, когда, взобравшись в карету, он хотел вонзить кинжал в спину своего брата так же ловко, как он успел это сделать с кучером. Жозэ с трудом избежал смерти, потому что разбойники, которых он заманил на ночное нападение, бросили его плавающим в крови и не позаботились о его дальнейшей судьбе, но крепкая натура Жозэ выдержала и эти раны, не оставившие на нем других следов, кроме огромного рубца.

Когда он, ища кого-то глазами, хотел пройти мимо только что прибывших двух незнакомцев, последние подошли к нему и приветствовали его, скрестив обе руки на груди (как обыкновенно приветствуют друг друга фамилиары), и так низко поклонились ему, что один из них дотронулся до лба Жозэ. Потом все трое подошли к столу, девушка принесла им третью кружку вина.

Между тем как прежний рассказчик все еще описывал своим любопытным слушателям ужасы совершенного убийства и закончил уверением, что наконец напали на след вампира, один из фамилиаров хотел вполне убедиться, что мужчина с рыжей бородой был именно третье лицо, необходимое для их предприятия. Для этого он открыл свой камзол и показал серебряную медаль с изображением Иисуса Христа.

На груди Христа блестело солнце — символ света и в то же время, как будто в насмешку, символ инквизиции. Вслед затем фамилиар посмотрел на камзол Жозэ и вдруг заметил на том месте, где он ожидал видеть медаль — пятно, темно-красное, хотя и стертое, но все-таки еще свежее. Фамилиар внезапно перевел взгляд свой с камзола на бледное лицо Жозэ и не мог более сомневаться в том, что это было кровавое пятно.

Жозэ, должно быть, заметил этот взгляд, потому что он быстрым движением раскрыл то место камзола, где у него была медаль и, показав ее поскорее, прикрыл грудь плащом, побледнев еще более, когда он увидел у себя на груди кровавое пятно.

— Нам нельзя терять времени, — шепнул фамилиар, — ночь приближается.

— Есть ли у вас лодка наготове? — спросил Жозэ также тихо.

— Все готово, вы останетесь на берегу для караула, а мы переедем на остров.

— Правда ли, что молодая женщина по имени Энрика, которую преследует суд, находится у Непардо? — продолжал Жозэ.

— Мы видели прекрасную детоубийцу — она нашла себе убежище у старухи и в продолжение нескольких лет никто и не думал, что она там находится, — теперь же явилось подозрение, потому что они обе занимались одним и тем же ремеслом, а подобные люди всегда сходятся!

Жозэ улыбнулся. Он сперва не хотел верить, когда узнал от патеров, которым его рекомендовала графиня генуэзская как молчаливого и дельного помощника, что Энрика наконец найдена. Он считал ее умершей и думал, что какое-нибудь близкое сходство обмануло шпионов инквизиции. Теперь же он понял, что может быть полезен при ее аресте. Жозэ желал смерти Энрике и ее ребенку, о существовании которого он надеялся получить верные сведения от графини генуэзской, еще и потому, что они были наследницами Дельмонте. Фамилиары допили свои кружки. Жозэ сделал только вид, что допил свою.

Из залы доходил ужасный шум, крики распутных женщин смешивались с криком мужчин и с дикой музыкой, игравшей для танцев. Оттуда входило в первую комнату и выходило из нее множество людей в самых разнообразных костюмах, так что никто не обратил внимания, когда оба фамилиара, заплатив за свое вино и поклонившись дочери хозяина, удалились вместе с Жозэ. Притом большинство гостей были такие же негодяи, как Жозэ, и в этой гостинице постоянно сговаривались для совершения каких-нибудь преступлений. Трое сыщиков инквизиции пошли к берегу.

— К чему нам еще пить здесь на собственные наши деньги, — сказал первый фамилиар вполголоса, — когда мы после благополучно оконченного дела можем насладиться на улице Форбурго хорошим старым монастырским вином? Вот наша лодка, поедем, — прибавил он, обращаясь к своему спутнику и указывая на лодку, привязанную к берегу, — вы останетесь здесь, сеньор, и будете ожидать нашего возвращения! Если вы услышите или увидите что-нибудь необыкновенное, или заметите, что нам угрожает опасность, то свистните как можно громче, понимаете?

— Я понял все, теперь поспешите, — возразил Жозэ, между тем как оба фамилиара влезли в лодку, — и не допускайте, чтобы эта женщина улизнула от вас.

— Патеры никогда бы нам этого не простили, вы можете быть уверены, что это равносильно тому, будто она уже здесь.

Лицо Жозэ подернулось самодовольной улыбкой. Он выбрал себе место на берегу, откуда мог хорошо видеть, если кому-нибудь вздумается подойти к берегу с суши или с реки. Он расположился, закутавшись хорошенько в плащ, так как ночь была прохладная. Между тем фа-милиары отчалили от берега с тем, чтобы достигнуть острова как можно скорее и без всякого шума.

Непроницаемая темнота покрывала реку. Сыщики уже проехали две трети пространства, как вдруг один из них поднял весло и стал прислушиваться, — ему показалось, будто он слышит вблизи плеск. Вскоре и другой фамилиар услыхал шум, происходящий от ударов весла в воду и они оба, до крайности удивленные, стали прислушиваться, не понимая отчего мог происходить этот шум.

— Это лодка идет на нас с моста, — сказал шепотом один.

— Пустяки! Открой лучше уши! — произнес другой, сидевший на носу и видевший уже перед собой остров. Плескание это раздается с острова, смотри туда — что? Ничего не видишь?

— Ты прав, лодка отчаливает от берега, в ней, если я не ошибаюсь, сидят две женщины. Мы приехали вовремя, привяжем их лодку к нашей и потащим ее за собой.

Как бы в подтверждение предположения первого фамилиара, показалась третья лодка, которая ловко управляемая скользила по волнам, оставаясь вблизи от острова и держась на известном расстоянии от лодки сыщиков. В ту минуту как последняя подходила к лодке, в которой сидели Мария Непардо и Энрика, третья лодка быстро приближалась к ним.

Первый фамилиар схватил уже веревку, чтобы скорее привязать лодку с обеими женщинами к своей. У последних, видевших себя во власти тех самых фамилиаров, которые в ту ужасную ночь тащили Энрику в Санта Мадре, невольно вырвался крик ужаса, — этот крик дошел до Жозэ и вызвал на его лице улыбку удовольствия, потому что он увидел, что сыщики завладели обеими женщинами.

В ту самую минуту как первый фамилиар хотел бросить веревку на нос лодки, другой сыщик старался приблизиться к ней, чем привел в ужас несчастную Энрику.

В это мгновение что-то прожужжало в воздухе и промелькнуло около фамилиаров..

Старая Непардо и Энрика только что видели сыщиков в их лодке, как вдруг они провалились и исчезли с глаз обеих женщин, точно их поразила молния.

Только лодка фамилиаров сильно закачалась и слышно было падение двух тяжелых тел на дно. Третья лодка приблизилась тогда к лодке фамилиаров. Сидевшие в ней два испанца в коротких куртках молча сняли с убитых сыщиков аркан летучей петли и оставили лодку с ее немыми хозяевами на произвол воды. Молча привязали они веревку к концу лодки, в которой сидели испуганные женщины, ничего не понимавшие, что происходило вокруг них, и стали грести ловко и почти без шума, оставаясь вдали от берега и направляясь к мосту. Они остановились под главной его аркой и пристали к лестнице, по которой было удобно выйти на берег в таком месте, где было безопаснее и многолюднее, чем в Прадо Вермудес.

Когда обе женщины достигли благополучно берега, они благодарили Пресвятую Деву, но потом, все еще гонимые страхом, долго бежали по улицам города. Лодка с их молчаливыми спасителями исчезла в темноте.