Карлистские войны (№2) - Изабелла, или Тайны Мадридского двора. Том 1

Проницательный взор госпожи Делакур скоро заметил расположение короля к дочери одноглазой, и потому она оказывала им обеим самое радушное гостеприимство. Каждый день приносила она новые платья скромной бледной Виане и, наконец, поднесла ей драгоценное украшение, убедительно прося Виану носить его. Это жемчужное ожерелье было подарком короля.

Виана не входила в общество сирен госпожи Делакур, ее задумчивость и грусть не подходили к смеху девиц, игравших страстями, и потому она держала себя в отдалении. Виана проходила по залам с легкостью дивной сильфиды, и ее скромность и красота приковали к ней внимание избалованного Франциско де Ассизи, которого даже живые картины, исполненные сладострастия, не могли долго развлекать.

Виана одевалась всегда в самые скромные из подаренных ей госпожой Делакур платьев, а роскошные темные волосы заплетала в косы — но она не могла скрыть своих глаз, она не могла изменить привлекательной прелести своего лица.

Король однажды заметил, что Виана надела на себя подаренное им жемчужное ожерелье. Она это сделала вследствие неотступных просьб гостеприимной госпожи Делакур. Франциско не мог оторвать взора от ее восхитительных глаз.

Виана, однако же, все еще опасалась, что ее найдут преследователи и вырвут из этого нового убежища. Энрика нигде не могла бы лучше скрыться, чем в доме госпожи Делакур, так как она никогда не думала принимать участия в чувственных удовольствиях сирен. В одну из последовавших ночей госпожа Делакур собиралась дать в своих залах бал-маскарад, на котором обещал быть король, но только с условием, что встретится с Вианой.

Вследствие этого госпожа Делакур употребила все свое влияние, пустила в ход и просьбы и угрозы, чтобы уговорить Энрику явиться на маскарад. Одноглазая старуха тоже утверждала, что необходимо оказать эту незначительную услугу их бескорыстной приятельнице, и потому Энрика согласилась на их просьбу. Госпожа Делакур разложила перед ней массу роскошных костюмов, но она выбрала скромный костюм монахини, который так подходил к ее грустному настроению.

Госпожа Делакур поспешила сообщить королю о выборе, сделанном прекрасной Вианой.

В эту ночь роскошные экипажи везли знатных донов по дороге к дому госпожи Делакур. В том же направлении шли патер Фульдженчио и прекрасная графиня генуэзская. Патер облек себя в костюм монаха, а графиня была одета в черное домино, которое вместе с остроконечной шляпой придавало ей вид испанского дона. Фульдженчио достал через Маттео у герцога Рианцареса билеты для входа, так что им ничто не препятствовало войти в виллу.

Глаза Аи страстно блестели под маской.

— Я должна знать, кто похитил его у меня! — прошептала она, подходя к дверям.

Черный рыцарь в развевающемся белом плаще и могучий турок вошли вместе с ними в парк госпожи Делакур. Патер и графиня генуэзская сбросили с себя плащи и поднялись по ярко освещенной лестнице. Когда распахнулись перед ними огромные двери, Ая должна была сознаться, что владелица этого отеля заманчиво и прекрасно принимала своих гостей. Первая зала представляла собой ледяной ландшафт. Высокие, удивительно естественно сделанные скользкие скалы из матового стекла с расщелинами, льдинками и обрывами были освещены розоватым оттенком заходящего солнца.

Здесь двигалось столько нарядных масок в бриллиантах и драгоценных камнях, сколько не встречалось в самом дворце во время шумных праздников карнавала. Вот гречанка идет обнявшись с разодетым китайцем. Тут султан с рыцарем: времен крестовых походов, там больше дюжины гибких паяцев кривлялись и гнались друг за другом сквозь толпу. Две прелестные охотницы подхватили Мефистофеля, а богини спорили между собой за обладание стройным пажом, изображавшим Париса. Вокруг них теснились темные и пестрые рыцари и решали этот милый спор.

Ая, в черном домино, в черной без всякого украшения шляпе, направилась с монахом во вторую залу. В ней не было такой тесноты. Та часть залы, где обыкновенно давались представления, была занята многочисленным оркестром. Остальные три стены были украшены искусственными пальмами, вершины которых осеняли великолепно раскрашенные ландшафты. Два высоких, обставленных пальмами входа вели отсюда в скалистую залу.

Это было огромное пространство со сводами, поддерживаемое высокими колоннами. Оно казалось высеченным в громадной скале различными проходами и гротами. Впечатление, производимое этой залой, было поразительно. Проходы ее были освещены то розовым, то синеватым, то зеленоватым цветом и образовали своды из удивительно натурально подделанных камней, местами были нагромождения в виде диких зубчатых скал. В конце всякого прохода находились привлекательные ниши, которые завешивались портьерами. В каждой из них стояли высеченные из камня столы и кресла, манившие посетителей к приятному отдыху.

Черное домино и монах вошли в эту третью залу. Перед ними шла прекрасная Диана, поражая всех своими красивыми формами, коротким и прозрачным одеянием.

Зеленое короткое платье с золотыми обшивками еще рельефнее выставляло обтянутые в трико телесного цвета ноги и прелестную шею, на которую спускались игривыми локонами ее светло-русые волосы. Изящный колчан, висевший на ее спине, казалось, был похищен у самого Амура, а стрела, которую держала в руках Диана, во всяком случае поразила чувства ее кавалера, рыцаря крестовых походов, потому что он пускал в дело все свое красноречие, чтобы увлечь прекрасную маску в одну из ниш.

В это мгновение черное домино увидело напротив себя другое, которое, остановившись перед ним, измеряло его взором с головы до ног. Ая ответила с большой храбростью на этот безмолвный осмотр, и когда маленькое домино удалилось, она прошептала:

— Я держу пари, что это домино король.

— Может быть, вы правы, благочестивая сестра, проследим за ним.

Пока графиня и патер осторожно следили за черным домино, гигантского роста султан подошел к обворожительной маркитантке, которая, расположившись перед своей палаткой, услужливо предлагала проходящим шампанское и малагу. Огромный, широкоплечий султан в высокой шелковой чалме начертал на маленькой ручке хохотавшей маркитантки имя Эльвира, а она в ответ написала на его руке букву Т.

— Ха-ха-ха, я узнала вас! Не можете ли вы уговорить это черное домино войти в палатку?

— Черное домино? Конечно могу, прекрасная моя Эльвира, но каждая услуга должна быть вознаграждена.

— О, не будьте таким эгоистом, султан, и поспешите! Если вам угодно, чокнемся прежде, — я налью вам жемчужного шампанского.

— Что с вами, милейшая маркитантка? Такой наградой вы можете потчевать минезенгеров средних веков, а не султана. Чтобы стало тогда с нашими гаремами, маленькая Геба? — проговорил Топете и обхватил стройный и между тем роскошный стан андалузянки, а так как он был на целую голову выше прекрасной Эльвиры, то глаза его невольно опустились на ее красивый корсаж.

— Один или два поцелуя, — вот, по-моему, награда и то самая малая.

— Вот как! Еще самая малая!

— Горда, как все андалузянки, — сказал Топете, и схватив Эльвиру, увлек ее в палатку, — извольте платить звонкой монетой.

— Черное домино давно исчезло, — проговорила в сердцах сопротивлявшаяся красавица.

Веселый Топете, получив награду вперед, поспешил на поиски черного домино, с которым хотела говорить Эльвира.

Он дотронулся до плеча графини генуэзской, которая сквозь маску с удивлением смотрела на огромного султана.

— Черное домино, мне поручено просить тебя в палатку маркитантки, — сказал он.

Ая тотчас же смекнула, что султан принял ее за то черное домино, которое только что ушло от них и подходило теперь к какой-то маркизе де Помпадур, одетой в изысканный, почти царский наряд.

Она послушалась султана, шепнув патеру: «Следите за ним», и вошла в палатку. Там она увидела прекрасную андалузянку, отдыхавшую на турецком диване и облитую матовым светом, наполнявшим всю палатку.

Когда вошло черное домино, она быстро встала, между тем как Топете, с улыбкой опуская занавес, погрозил ей пальцем.

— Простите, ваше величество, — проговорила прелестная девушка, падая на колени, — мне необходимо поговорить сегодня с моим повелителем.

— А смею ли я спросить, что вас к тому побуждает? — проговорила Ая, подражая голосу короля.

— Как холодны эти слова! Было время, когда вы иначе говорили с бедной, любящей вас Эльвирой. Вы мне и теперь так же дороги, как и в тот день, когда… когда ваши поцелуи жгли мои пылающие щеки. Вам первому позволила я себя поцеловать.

— Вы шутите, Эльвира! А скажите мне, как часто клялись вы в том же самом?

— Полноте, ваше величество. Я была еще невинным ребенком, когда здесь поверила вашим обещаниям. И едва вы успели выпустить меня из своих объятий, как уже обнимаете другую. Вы обратили в шутку свои обещания, а я не шучу!

— Обнимаю другую… кого же, скажите? — спросила Ая с сильным биением сердца и обратившаяся вся в слух.

— Кого, как не бледную Виану. Вы, конечно, не можете еще назвать ее своей, но вы стремитесь к тому всей душой. Я все знаю!

— Бледная Виана? Невозможно, — повторила графиня генуэзская, отчасти с тем чтобы запечатлеть это имя в своей памяти, отчасти же для того, чтобы припомнить, не слышала ли она его где-нибудь прежде.

— С какой мечтательностью произносите вы дорогое для вас имя! Не скрывайтесь больше, вы любите бледную Виану! Я заметила это, следя за вашими взорами, прикованными к ней.

— Где Виана?

— Вы меня об этом спрашиваете? О, ваше величество, вы жестоко смеетесь надо мной.

— Не сердись, прекрасная Эльвира, твои глаза действительно тебя не обманули, я люблю бледную незнакомку! — сказала Ая, желая выйти из палатки.

Узнав все, она хотела теперь отыскать Виану.

— Ее влияние должно быть очень сильно, если он променял меня на нее, — думала монахиня.

При последних словах черного домино Эльвира сорвала с себя маску и закрыла свое прекрасное лицо руками. Графиня генуэзская воспользовалась этой минутой, чтобы выйти из палатки.

— Ты терпишь то же, что и я, — прибавила она с дьявольским хохотом и смешалась с толпой масок, отыскивая патера Фульдженчио.

Король, не замечая следовавшего за ним по пятам и подслушивавшего его монаха, подошел к маркизе де Помпадур. Он не ошибся, приняв эту маску в шелковом нарядном платье и красивом напудренном парике, за госпожу Делакур. Он что-то начертил на ее правой руке, обтянутой перчаткой. Она утвердительно кивнула ему головой и ответила условленным знаком.

— Какой вы черный, ваше величество! С каких пор полюбили вы темные цвета? — шутя спросила прекрасная хозяйка.

— С тех пор, сеньора, как я увидел бледную Виану, — возразил король, — вы обещали, что она явится сегодня на маскарад. Где мне найти ее?

— Вы очень нетерпеливы, ваше величество! Ваша милая Виана находится здесь в числе масок и я удивляюсь, что вы с вашей проницательностью не заметили ее.

— Вы справедливо обвиняете меня, сеньора, я всех нашел и узнал: пылкую Нинон, одетую русалкой, черноглазую Франциску в турецком костюме, наездницу Жозефу, одетую пажом, — одним словом, всех, кроме прекрасной, бледной Вианы.

— Видите ли вы там в стороне в тени тех пальм одинокую монахиню? — спросила госпожа Делакур, проходя вместе с королем через средний зал.

В это время оркестр заиграл так громко, что патер Фульдженчио едва мог расслышать слова госпожи Делакур.

— Я знал наперед, что Виана будет издали смотреть на происходящее, — отвечал Франциско де Ассизи, глядя на отшельницу в черной маске, одетую в самый простенький монашеский костюм.

— Поспешите, ваше величество, я вижу, как вы томитесь нетерпением, — проговорила госпожа Делакур и обратилась к лакеям с каким-то приказанием.

Король направился к монахине. Энрика заметила приближавшееся к ней черное домино и намеревалась незаметно отойти всторону, но король схватил ее руку и с нежностью положил ее в свою.

— Позвольте, сеньора, быть вашим проводником, — сказал Франциско де Ассизи, и ему казалось, что он говорит с существом, высоко стоящим над ним, несмотря на то, что он был король, а она простая донна, живущая в отеле Делакур.

— Вы слишком добры, сеньор, но куда же вы хотите меня вести? Здесь, в тени пальм, мне было очень удобно наблюдать за веселой толпой масок.

— Я надеялся, что вы позволите мне провести часок в вашем обществе.

— Кто вы такой, сеньор? Я не имею права ничего ни запретить, ни позволить, и я никому недорога.

— Я король, я люблю тебя, Виана! — произнес еле дыша Франциско де Ассизи, входя вместе с монахиней в скалистую залу.

Виана вздрогнула от испуга. Она вспомнила все опасности, которым ее подвергла Изабелла, а супруг этой королевы, если это действительно был он, сжимал ей руку и говорил: «Я люблю тебя, Виана!»

Ей пришло в голову спросить у него о своем Франциско Серрано, которого он должен был знать.

— Может быть, — думала она, — он возвратит мне горячо любимого мной человека, если я на коленях буду его умолять об этом.

Вслед за тем у нее возникло сомнение. Черное домино, может быть, не король, а кто-нибудь другой, желающий ее обмануть.

— Доверься мне, Виана. Ты задумчива и грустна всегда, если у тебя есть какая-нибудь печаль, доверь ее мне, и я постараюсь тебя избавить от нее.

— Вы слишком милостивы к несчастной Виане, благородный дон.

— Я люблю тебя и молюсь тебе, чистое, непорочное существо. Умоляю тебя, сними маску! Доставь мне счастье полюбоваться на твое милое лицо! Ты можешь это сделать для меня? — говорил король, увлекая нежным движением монахиню к одной из скалистых ниш.

— Бедная Виана вам не пара, благородный дон, бедная Виана не на своем месте в этих залах, исполненных веселья, она более не знает радостей.

— Но если тебя любит король, ты снова узнаешь радость и веселье, — мягко и чистосердечно говорил Франциско де Ассизи.

Виана боролась. Ее сердце стремилось поверить важнейшую тайну своей жизни королю, супругу той женщины, которая преследовала и ненавидела ее, и между тем она опасалась, что он предаст ее.

Франциско де Ассизи подошел вместе с монахиней к скалистой нише, освещенной нежным розоватым светом.

По их пятам шли монах и черное домино.

— Это она. Я ясно слышал имя, это Виана, которую он любит, — шепнул первый.

— В таком случае я увижу ее, если даже это будет стоить мне жизни, — отвечала Ая.

Король с монахиней вошел в скалистую нишу и затянул занавес.

— Позволь только взглянуть на твои дивные черты! — говорил он. — Требуй за это, что хочешь, я все исполню. Ты боишься меня, потому что я скрылся с тобой от глаз любопытных гостей! Доверься мне, я от тебя ничего не потребую; позволь только взглянуть на твой кроткий лик!

Король бросил в сторону свою маску и с мольбой протянул к ней руки.

Виана исполнила желание короля — она отстранила рукой черную маску и обратила к нему свое бледное, прекрасное лицо. С дрожащих ее губ готова была сорваться просьба:

— Отдайте мне моего милого Франциско Серрано, которому я принадлежу душой и телом!

В это самое мгновение черное домино снаружи отдернуло слегка занавеску ниши и заглянуло во внутренность ее.

Из груди подсматривавшей графини вырвался глухой крик. Она узнала Энрику в ненавистной и опасной сопернице Виане и с ужасом отскочила назад, как будто ее ужалила змея. Итак, Жозэ был прав, когда донес ей, что Энрика жива. Это была она под именем Вианы.

Ая зашаталась. То, что она сейчас видела, было таким ужасным ударом для ее сердца, что ей сначала показалось, что она видит сон. Но отчаяние ее было непродолжительно. На мраморном лице графини генуэзской появилась злобная улыбка.

Король в забытьи смотрел на стоявшую перед ним чудную девушку. В скромном, невинном взгляде Вианы, в обольстительной прелести ее лица заключалось столько таинственной власти, что король не осмелился бы своей нечистой рукой дотронуться до ее нежного, прекрасного стана.

— Выскажи какое-нибудь желание, чтобы я, исполнив его, почувствовал высокое блаженство, — говорил Франциско, — скажи, что теснит твое сердце, что наводит тоску на твое прелестное лицо?

— Если вы действительно король, то у меня есть к вам просьба. Это желание наполняет всю мою душу.

— Говори, твоя просьба для меня священна, прежде чем ты ее выскажешь.

— Клянитесь мне, что вы никому не откроете ее, кроме того, к кому она относится, — говорила Энрика в сильном волнении.

— Клянусь! Требуй, что хочешь. Глаза ее заблестели.

— Скажите мне, где Франциско Серрано? Приведите его сюда, жизнь моя принадлежит ему! — вскричала Энрика.

Король вскочил.

— Франциско Серрано! — повторил он протяжно и грустно. — Я поклялся, пусть будет так!

В этот момент зашевелилась предательская занавеска.

Король гневно сорвал покрывало, отделявшее нишу от прохода. Перед ним стояло, выпрямившись, то черное домино, которое уже раз осматривало его с ног до головы.

— Кто ты, дерзкий нарушитель чужих тайн? — запальчиво вскричал король, подступая к черному домино. — Кто ты, подслушивающий у занавесок?

Франциско де Ассизи быстро схватил маску и ловко сорвал ее с лица черного домино. Король отшатнулся: он увидел холодное, гордое лицо графини генуэзской, глаза которой с презрением смотрели на него. Бледная, испуганная Энрика с отчаянным криком тоже отступила перед этим неожиданным явлением.

— Ая! — бессознательно произнесли ее губы. Страшная графиня с мраморным холодным лицом

стояла неподвижно. Потом презрительно усмехнулась и исчезла как тень в толпе масок.

ТАЙНЫ МОНАХИНИ

При мадридском дворе после той ночи, когда в будуаре произошла роковая встреча королевы, все были в неприятном настроении.

Королева Изабелла серьезно заболела вследствие простуды, как гласил бюллетень. В кругу же приближенных ходил слух, что это расстройство было следствием сильного потрясения, произведенного внезапным появлением маркиза де лос Кастилльейоса.

Но никто не мог угадать истинной, таинственной причины этого лихорадочного возбуждения. Изабелла тщательно скрывала ее, и никто не знал удивительного пророчества алхимика Зантильо, которое нашло себе подтверждение в ужасной, случайной встрече.

Перед ее глазами все еще носились образы Прима и Серрано, которых она так неожиданно увидела в зеркале.

Когда королева, сильно встревоженная и испуганная, опустилась в кресло, а маркиза де Бевилль схватила святую воду и уксус, Прим поднялся и, шатаясь, бросился в объятия Серрано. Герцог вывел его из комнат, не задав ему ни одного вопроса.

Франциско видел его, стоящего на коленях, и слышал его слова. Он понял, что Прим был влюблен.

— Пусть будет что будет, я не мог действовать иначе, Франциско! Зови меня сумасшедшим, презирай и ненавидь меня, я все-таки отвечу тебе: я не мог поступить иначе, — проговорил Прим, спускаясь вместе с Серрано по мраморной лестнице и входя в коридор.

— Дорогой мой Жуан, — отвечал маршал Испании, сжимая руку своего милого друга, как будто ничего между ними не случилось, — ты любишь обольстительную королеву с платоническим благородством. Не бросайся добровольно в водоворот, из которого трудно спастись! И я любил Изабеллу, ты знаешь это, но сегодня сердце мое совершенно спокойно. Оно так же бесстрастно, как бы между королевой и мной никогда не существовало никакого союза любви.

— Да, Франциско, я так горячо люблю королеву, что уверенный в своей гибели, я готов броситься в водоворот, что делать — я иначе не могу.

— Откуда взялось у тебя, храбрейшего воина, это сумасбродство трубадуров? Не достает еще, чтобы ты, держа в одной руке меч, взял в другую мандолину.

— Ты прав, Франциско, а все-таки я люблю Изабеллу. Еще никогда мое сердце не билось и не трепетало ни от одной женщины, и я не знал другого счастья кроме битвы и круга друзей. Я впервые узнал любовь и она создала себе жертвенник в лице королевы Испании.

Серрано улыбнулся и горячо пожал Приму руки. Маркиз сел в свой экипаж и поспешил домой после этой ночи, исполненной волнений.

Герцог де ла Торре, маршал Испании, отправился в покои, отведенные ему во дворце. Он долго сидел, не смыкая глаз в одной из этих высоких комнат. Франциско Серрано столько пережил в последние годы, что один час покоя был для него благодеянием.

Энрика, как думал он, погибла в волнах Мансанареса, дитя его было похищено, старый Мигуэль, его отец, умер — эти мрачные картины беспрестанно носились в его уме.

Только на рассвете Франциско отправился в спальню, приготовленную для него со всевозможным комфортом и великолепием.

Через несколько дней королева поправилась. Еще было заметно, что она расстроена, но при дворе утверждали, что этот бледный цвет лица, который делал королеву еще прекраснее, был следствием начинающегося интересного положения, на что почти нельзя было надеяться. Известие об этом, хотя еще отдаленном, но радостном случае, быстро распространилось по всем слоям общества, и народ стал смотреть другими глазами на короля, на которого до сих пор почти не обращал внимания. Возлагали надежды, что он еще в состоянии оставить трону законного наследника.

Через несколько дней Изабелла опять собрала вокруг себя дружеский кружок, но она уже мало обращала внимания на рулады певца Миралля. Ее память была еще слишком занята происшествием роковой ночи.

Франциско Серрано стоял около кресла королевы, Топете разговаривал вполголоса с Нарваэцем, Прим удалился в приемную залу и оттуда смотрел на Изабеллу. Министр Олоцага любезно подсел к маркизе де Бевилль и разговор их, казалось, был очень важный, потому что прелестная француженка не могла даже выбрать время, чтобы послушать Миралля.

— Герцог, — обратилась Изабелла к Серрано, когда певец кончил арию и лакеи стали разносить мороженое, — дайте вашу руку. Мне необходима поддержка при малейшем движении, до такой степени я еще чувствую себя слабой после той ночи, когда так внезапно и страшно помешали мне принять вас.

— Я еще должен горячо благодарить вас, ваше величество, — отвечал Франциско вполголоса, подавая ей руку, — за то, что эта ночь не имела никаких последствий, кроме вашего нездоровья, о котором я душевно сожалею и молю Бога о вашем выздоровлении.

— Вы все знаете, Франциско. Помните вы ту ночь, когда вы меня проводили к страшному алхимику?

— Я помню каждое его слово.

— Его слова сбылись, Франциско, мне страшно. Вы и маркиз де лос Кастилльейос показались мне в зеркале, — прошептала Изабелла и, сама того не замечая, сжала руку маршала.

— Вы можете по этому судить, как было бессмысленно это предсказание, которому удивительный случай придал долю вероятности, потому что те, кого вы увидели в зеркале, преданнейшие ваши воины.

— Конечно, вы и генерал Прим мои лучшие друзья, я вполне верю вам и все-таки мной овладевает непонятный страх при мысли, что может быть…

Изабелла замолчала. Она не могла продолжать, так сильно еще было впечатление, произведенное на нее тем роковым явлением.

— Что может быть? Что мы вас когда-нибудь покинем, королева? Скорее ваш супруг, ваша августейшая мать повернутся к вам спиной, но генерал Прим и я останемся верными вам и вашему трону.

— Клянитесь мне в том, Франциско, свято клянитесь, чтобы я могла найти покой! Если вы и маркиз на моей стороне, то у меня два героя, на которых я всегда могу твердо опираться, — говорила Изабелла тихо и настойчиво.

— Я клянусь за себя и за маркиза, я клянусь всем, что для меня свято, остаться вам верным… Если и вы не оставите нас, — произнес Серрано.

— А все-таки, Франциско, я знаю, что вы меня больше не любите.

— Я служу вам по-прежнему.

— Но вы больше не любите меня, зачем избегать ответа на вопрос? Вы больше не любите меня.

Тронутый этими грустными словами, Серрано нежно посмотрел на Изабеллу, шедшую рядом с ним через залы.

— Вы все знаете, королева.

Во время этого откровенного и трогательного разговора маршал Серрано довел королеву до ее будуара и поднял портьеру, чтобы пропустить ее.

— Да, ваша любовь принадлежит ей, Энрике! — сказала королева. — Вы молчите?

— Я принужден раскланяться и поблагодарить вас за милости, которые вы мне оказали, позволив проводить вас до порога вашего будуара, — прошептал Серрано.

— Я расстроена, Франциско, доведите меня до кресла.

С этими словами Изабелла опустилась на мягкую подушку и закрыла свое бледное лицо руками, чтобы скрыть слезы, которые текли из ее томных голубых глаз.

Королева горячо любила этого молодого красивого дворянина, а он между тем всегда старался обращаться с ней по возможности сухо и холодно. Теперь, после долгой разлуки, претерпев множество тяжелых ударов судьбы, сильно поразивших его сердце, он очутился с глазу на глаз с Изабеллой в ее будуаре. Франциско Серрано, опустившись на колени, прижал к своим губам ее маленькую мягкую ручку.

Затем он поспешно встал и удалился из будуара, к которому приближалась дуэнья Марита с лейб-медиком.

С королевой сделался припадок лихорадки. Она должна была по совету доктора принять лекарство и лечь в постель. Около нее остались маркиза и дуэнья.

В эту ночь гвардейцы королевы собрались во дворце Топете. Приветливый, гостеприимный адмирал, который был всегда особенно счастлив, когда мог угощать друзей, приказал ярко осветить залы и собственноручно принес разом такое количество бутылок шампанского, за которым его лакеям пришлось бы сходить три или четыре раза. При этом он так добродушно улыбался, как будто хотел сказать: «Это тогда только вкусно, когда мы пьем его вместе». Он зорко смотрел за тем, чтобы стаканы не оставались пустыми.

Офицеры королевской гвардии, скрестив шпаги в знак клятвы, заключили в эту ночь союз, цель которого состояла в том, чтобы отстранить от королевы вредное влияние духовенства и высвободить ее из рук министра-президента Нарваэца, который хотел властвовать над ней и над народом.

Прим и Серрано первые дали в том клятву и Олоцага и Топете тотчас от души последовали их примеру. Эти честные четыре воина сами не знали до какой степени был силен их союз. Не один Олоцага имел огромную власть, хотя все-таки влияние его было самое важное, но и Топете имел много приверженцев во флоте, а Прим и Серрано в войске, так что их соединенные силы должны были сделаться всемогущими. Таким образом они надеялись освободить королеву из рук ее дурных советников и иезуитов и так поднять Испанию, чтобы она не томилась под слепым деспотизмом и мрачным владычеством инквизиции, а процветала бы под свободным, справедливым правлением королевы. Произнеся клятву, они осушили стаканы и соединились друг с другом еще теснее, чем когда-либо. После разговора с Франциско Серрано королева была уверена, что четыре друга будут стоять за нее. Патер Фульдженчио, по поручению короля, приходил ежедневно осведомляться о здоровье его августейшей супруги. Когда, после описанной нами ночи у госпожи Делакур, он вошел в покои королевы, Изабелла была уже совсем здорова. Патер пришел с намерением напомнить королеве о монахине Патрочинио, а так как Изабелла была одна, то случай для этого был удобен, тем более что хитрый монах заметил, что воспоминание о пророчестве Зантильо все еще мучит ее.

Таинственная монахиня была так важна и могла снова дать ей такую власть, что она с нетерпением ожидала, когда королева будет принуждена прибегнуть к ее ясновидению.

Отец Фульдженчио утешал королеву, говоря, что она должна благодарить небо за то, что ее страдания прошли так скоро и были так легки.

— Вспомните, ваше величество, ту несчастную, страждущую монахиню, которая, благодаря высокой вашей милости, нашла себе приют в вашем дворце, вспомните, как тяжко страдает Рафаэла дель Патрочинио и с какой покорностью она переносит свои страдания.

— Мне ужасно жаль ее, — сказала Изабелла, — как ее здоровье?

— Она опять впала в тот магнетический сон, который возносит ее душу.

— Монахиня в магнетическом сне? — спросила королева, и какая-то мысль оживила ее.

— Когда я отправился к вашему величеству, она только что забылась и лежала в голубой зале, но я велел перенести несчастную монахиню в ее спальню, потому что впечатление, производимое безжизненной страдалицей, лежавшей в этой голубой комнате, ужасно и способно возбудить всевозможные предрассудки.

Изабелла, озабоченная воспоминанием о Зантильо, решилась еще раз спросить об этом пророчестве таинственную сомнамбулу, которая так верно ей все предсказала в ту ночь, когда она преследовала Энрику.

— Прикажите лакеям и монахам удалиться из комнаты благочестивой сестры, — сказала Изабелла, не замечая с какой радостью достойный патер выслушал ее слова.

Он смиренно поклонился и поспешил исполнить приказание королевы.

Изабелла на этот раз с нетерпением ожидала ответа, который должна была ей дать монахиня на ее вопросы. Она оделась и быстро прошла через парадные комнаты и коридоры к церковному флигелю.

Королеву Изабеллу ожидали. Дверь отворилась без шума, чтобы никто не мешал ей, патер Фульдженчио отослал даже горничную. Отцы-инквизиторы очень предусмотрительны, если дело идет о их могуществе и влиянии.

Он тихо поднял портьеру, ведшую в спальню монахини. Изабелла вошла в пустую комнату, в которой на кресле перед спальным столиком и большим распятием из слоновой кости в полулежачем положении покоилась ясновидящая. Комната освещалась только неугасимой лампадой, висевшей в нише перед мраморным изображением Пресвятой Девы.

Изабелла почувствовала невыразимый ужас. Ей казалось, что она дышит отвратительным воздухом Санта Мадре. Эта безжизненная монахиня — мученица, лежавшая перед ней с полуоткрытыми глазами, производила на нее самое тяжелое впечатление, которое увеличивалось еще обстановкой: пустой комнатой, лишенной всякого украшения, и мерцающим светом лампады, падавшим на ясновидящую, одетую в коричневое платье кающихся.