— Здравствуй, Джек, — приветствовал Райана знакомый голос.
В закрытой связи был один положительный момент: цифровая аппаратура передавала голос так отчетливо, словно собеседник находился в соседней комнате.
Райан взглянул на настольные часы.
— У вас уже поздновато, сэр.
— Но не так, как у вас в доброй старой Англии. Как семья?
— В основном, спит. Кэти, вероятно, читает какой-нибудь медицинский журнал. — Чем она обычно развлекалась на ночь вместо сидения перед телевизором. — Чем могу служить, господин адмирал?
— У меня есть для тебя одно маленькое дельце.
— Слушаю, — ответил Райан.
— Наведи справки, осторожно, как бы невзначай, относительно Юрия Андропова. Нам хотелось бы кое-что узнать о нем. Быть может, интересующая нас информация есть у сэра Бейзила.
— Что именно вы хотите узнать, сэр? — спросил Джек.
— Ну, женат ли он, есть ли у него дети.
— Нам неизвестно, женат ли Андропов?
Только сейчас до Райана дошло, что в досье на председателя КГБ эти данные отсутствовали, но он в свое время не обратил на это внимание, решив, что они находятся где-то в другом месте.
— Совершенно верно. Судья Мур хочет выяснить, известно ли что-нибудь на этот счет сэру Бейзилу.
— Хорошо, я спрошу у Саймона. Насколько это важно?
— Как я уже сказал, сделай вид, будто это интересует тебя лично. Как только что-нибудь узнаешь, перезвони мне отсюда — я имею в виду, из дома.
— Будет исполнено, сэр. Нам известны его возраст, дата рождения, образование и все такое, но мы не знаем, женат ли он и есть ли у него дети, так?
— Вот как порой бывает.
— Да, сэр.
Джек задумался. О Брежневе ЦРУ было известно все — кроме разве что размера его полового члена. Был известен даже размер платья, который носила его дочь Галина, — кто-то посчитал эту информацию настолько важной, что не поленился через посла в Бельгии выведать ее в магазине модной одежды, в котором любящий отец купил шелковое подвенечное платье. Но в Лэнгли не известно, есть ли жена у человека, который, скорее всего, станет следующим генеральным секретарем Центрального комитета Коммунистической партии Советского Союза. «Господи, да ему же уже под шестьдесят, и неужели это никому не известно? Что за чертовщина?»
— Хорошо, сэр, я поспрашиваю. Полагаю, особых сложностей не возникнет.
— Ну а как дела в остальном? Как Лондон?
— Мне здесь нравится, и Кэти тоже, но она не перестает поражаться низкой эффективности британского государственного здравоохранения.
— Бесплатная медицина? Я не виню твою жену. Правда, сам я по-прежнему в случае чего обращаюсь в военно-морской госпиталь в Бетесде, однако, должен признаться, помогает то, что перед моей фамилией ставится маленькое слово «адмирал». Конечно, к вышедшему в отставку старшине отношение несколько другое.
— Не сомневаюсь.
Самому Райану очень помогало то, что его жена работала в клинике Джонса Гопкинса. Ему не приходилось иметь дело ни с одним врачом, у кого на халате не было бы нашивки «профессор», а, как выяснил Джек, в медицине, в отличие от остальных областей жизни, преподавательской работой действительно занимаются лучшие из лучших.
Сновидения явились после полуночи, хотя Олег не мог об этом знать. Стоял ясный солнечный день, и человек в белых одеяниях шел по Красной площади. У него за спиной оставался собор Василия Блаженного, а человек направлялся к мавзолею Ленина, не обращая внимания на потоки транспорта. Его окружали дети, и он ласково беседовал с ними, как это делал бы любящий родственник… или приходской священник. Только тут Олег понял, что это и есть священник. Но почему он облачен во все белое? Даже с золотым шитьем? Дети, четыре — пять мальчиков и девочек, держали священника за руки, глядя на него с невинными улыбками. И тут Олег обернулся. На трибуне гранитной гробницы, там, где они стоят во время Первомайских парадов, стояли члены Политбюро: Брежнев, Суслов, Устинов и Андропов. Андропов держал в руках винтовку и целился в маленькую процессию, пересекавшую площадь. Вокруг было полно других людей — безликих, спешащих по своим делам, не обращающих внимание на происходящее. Вдруг Олег оказался рядом с Андроповым и услышал его слова. Председатель КГБ спрашивал, есть ли у него право убить священника. «Осторожнее, Юрий Владимирович, не попадите случайно в детей,» — предостерегал его Суслов. «Да, будьте осторожнее,» — соглашался Брежнев. Устинов, подойдя к Андропову, переставил прицел винтовки. Никто не обращал внимания на Зайцева, который тщетно пытался привлечь к себе внимание.
«Но почему? — спросил он. — Почему вы хотите его убить?»
«Кто этот человек?» — спросил Андропова Брежнев.
«Не обращайте на него внимания, — огрызнулся Суслов. — Стреляйте же скорее, прикончите ублюдка!»
«Хорошо,» — сказал Андропов.
Он тщательно прицелился, и Зайцев не смог ничем ему помешать, хотя и находился совсем рядом. Затем председатель КГБ нажал спусковой крючок.
Зайцев оказался уже на площади. Первая пуля попала в ребенка, в мальчика, шедшего справа от священника, и тот беззвучно рухнул на брусчатую мостовую.
«Не в него, идиот, — целься в священника!» — словно бешеный пес взвизгнул Михаил Суслов.
Андропов выстрелил снова, на этот раз попав в маленькую белокурую девчушку, стоявшую слева от священника. Ее голова словно взорвалась красным облаком. Зайцев склонился над девочкой, желая ей помочь, но она сказала, что с ней все в порядке. Оставив ее, Зайцев вернулся к священнику.
«Берегитесь же!»
«Чего я должен беречься, мой юный друг? — ласково спросил священник. Он повернулся к детям. — Идемте, дети мои, сейчас мы увидимся с господом.»
Андропов выстрелил снова. На этот раз пуля попала священнику прямо в грудь. На белой одежде появилось кровавое пятно, размером и цветом похожее на бутон розы. Священник поморщился, но продолжал идти вперед, ведя за собой детей.
Еще один выстрел, еще один розовый бутон на груди, слева от первого. Священник замедлил шаг, но упорно шел дальше.
«Вы ранены?» — спросил Зайцев.
«Ничего страшного, — ответил священник. — Но почему ты его не остановил?»
«Но я же пытался!» — возмутился Зайцев.
Остановившись, священник обернулся и посмотрел ему прямо в глаза.
«Да?»
В это самое мгновение третья пуля поразила его в самое сердце.
«Да?» — снова спросил священник.
Теперь все дети смотрели не на него, а на Зайцева.
Очнувшись, Олег понял, что сидит в своей кровати. Часы показывали без нескольких минут четыре утра. Олег обливался потом. Ему оставалось только одно. Встав с кровати, он сходил в туалет, справил малую нужду и прошлепал босиком на кухню. Налив стакан воды, он сел у мойки и закурил сигарету. Ему хотелось полностью проснуться перед тем, как вернуться в кровать. У него не было никакого желания возвращаться в тот самый сон.
За окном простиралась притихшая ночная Москва. На пустынных улицах не было даже пьянчужки, бредущего, спотыкаясь, домой. И это тоже хорошо. В такой поздний час лифты в доме не работают. По просторной магистрали не проносилось ни одной машины, что было достаточно странно, но все же не так странно, как для какого-нибудь крупного города любой западной страны.
Наконец сигарета достигла своей цели. Зайцеву удалось полностью стряхнуть с себя сон, чтобы можно было снова ложиться спать. Но уже сейчас он понимал, что видение не оставит его. Большинство снов бесследно тает, подобно дыму сигареты, однако с этим сном такое не произойдет. Зайцев был в этом уверен.
Глава десятая
Гром среди ясного неба
Ему предстояло многое обдумать. Казалось, решение возникло само собой, словно какая-то чужеродная сила завладела его рассудком, а через него — уже всем телом, превратив его самого в стороннего наблюдателя. Подобно большинству русских людей, проснувшись утром, Зайцев не стал принимать душ, а ограничился лишь тем, что сполоснул лицо водой, и побрился опасной бритвой, трижды порезавшись при этом. С этим разобралась туалетная бумага — по крайней мере, с последствиями, если не с причиной. Видения из сна по-прежнему неотступно стояли перед взором Олега Ивановича, словно кадры из фильма про войну. Это продолжалось и после завтрака, отчего у него в глазах появилось какое-то отрешенное выражение. Жена обратила на это внимание, но предпочла ничего не говорить. Пора было уходить на работу. Зайцев на полном автомате вышел из дома и направился к метро, повинуясь подсознательной памяти. Его сознание одновременно бездействовало и лихорадочно работало, словно он внезапно разделился на двух разных, но отдаленно связанных друг с другом людей, шедших бок о бок к цели, которую оба не видели и не понимали. Однако, Зайцева несло вперед, словно щепку, попавшую в стремительный горный ручей; огромные валуны мелькали справа и слева так быстро, что он не успевал их разглядеть. Неожиданно для себя Олег Иванович обнаружил, что находится в вагоне метро, несущемся по темному тоннелю, вырытому во времена Сталина политическими заключенными, которыми руководил Никита Сергеевич Хрущев. Зайцева окружала притихшая, практически безликая толпа советских граждан, также спешащих на работу, к которой они не питали никаких чувств. Однако все ехали на работу, потому что только так можно было зарабатывать на пропитание своим семьям, — крохотные винтики гигантской машины, каковой являлось советское государство, которому все они вроде бы должны были служить и которое вроде бы должно было служить им и их близким…
«Но это ведь ложь, правда? — спрашивал себя Зайцев. — Правда?» Каким образом может послужить советскому государству убийство священника? Какая от этого польза может быть самому Зайцеву и его маленькой дочери? Это их накормит? Даст возможность ходить в «закрытые» магазины и покупать там вещи, о которых простые рабочие не смеют даже мечтать?
Олег Иванович напомнил себе, что он обеспечен значительно лучше подавляющего большинства тех, кто едет с ним в одном вагоне метро. Разве не должен он испытывать благодарность по этому поводу? Разве он не ест более качественные продукты, не пьет более вкусный кофе, не смотрит более современный телевизор, не спит на более хорошем постельном белье? Разве он не пользуется всеми теми материальными благами, о которых остальным приходится только мечтать? «Но почему же, в таком случае, меня вдруг начала мучить совесть?» — спросил себя старший офицер центра связи. Ответ был настолько очевиден, что Зайцеву потребовалась целая минута, чтобы его осмыслить. Все дело было в том, что его положение, то самое, благодаря которому он наслаждался всеми этими удобствами, также давало ему знания, и впервые в жизни знание оказалось проклятием. Зайцеву стали известны мысли тех, кто определял курс государства, и, узнав их, он понял, что курс этот ошибочный… даже порочный. У него в голове словно находилось особое ведомство, которое ознакомилось с поступившей информацией и пришло к заключению, что это приведет к злу. И в этом заключении содержалось настоятельное требование предпринять какие-то шаги, чтобы предотвратить зло. Выступить с открытым протестом в этой стране, которая высокопарно именует себя самой свободной в мире, нельзя. Нет такого учреждения, ведомства, посредством которого можно было бы сделать свое суждение общим достоянием, чтобы это суждение поддержали другие люди, которые все вместе могли бы потребовать от тех, кто управляет страной, исправить собственные ошибки. Нет, у Зайцева не было никакой возможности действовать в рамках существующей системы. Для этого надо было бы занимать очень высокое положение, однако в этом случае перед тем, как высказывать свои сомнения, требовалось бы тщательно обдумывать каждое слово, чтобы не потерять привилегии; а последние остатки совести оказываются растоптанными боязнью потерять так много. Олегу Ивановичу никогда не приходилось слышать о том, чтобы какая-то влиятельная политическая фигура, отстаивая свои принципы, поднимала голос и указывала вышестоящим вождям на их ошибку. Нет, система полностью исключала подобное, выбирая соответствующих людей. Коррумпированные люди выберут своим руководством только коррумпированных людей, чтобы те не ставили под сомнение тот порядок вещей, который дает огромные привилегии им самим. Подобно тому, как при царях знать никогда не задумывалась о последствиях своего правления для простого народа, так и новая знать от марксизма-ленинизма никогда не задавала вопросов относительно системы, которая подняла их на вершину власти. Почему? Потому что содержание осталось прежним — изменился лишь цвет, от царского белого к социалистическому красному; а, сохранив содержание, система сохранила свои методы работы. Ну а в красном мире заметить немного пролитой крови очень нелегко.
Состав остановился на станции «Дзержинская», и Зайцев вышел из вагона на платформу, повернул налево к эскалатору и поднялся на улицу, где стоял чудесный, ясный летний день. Толпа, окружавшая его, постепенно рассеивалась, однако определенное количество людей продолжало уверенным шагом двигаться прямо, к зданию центрального управления. Войдя в бронзовые двери, Зайцев приблизился к первому контрольно-пропускному пункту. Он показал свое удостоверение прапорщику в форме, и тот, сверив фотографию с лицом, кивнул головой вправо, разрешая войти в величественное здание. Демонстрируя ту же самую отрешенность, что и во все остальные дни, Зайцев спустился по каменной лестнице в подвальный этаж, где преодолел еще один контрольно-пропускной пункт и наконец попал в просторное помещение центра связи.
Ночная смена как раз заканчивала дежурство. За столом Зайцева сидел Николай Константинович Добрик, тоже недавно произведенный в майоры, отдежуривший смену с полуночи до восьми.
— Доброе утро, Олег, — радушно приветствовал Зайцева Добрик, устало потягиваясь в крутящемся кресле.
— Привет, Коля. Как прошло ночное дежурство?
— Опять было много сообщений из Вашингтона. Этот сумасшедший американский президент снова изрыгал проклятия в наш адрес. Ты знаешь, что мы являемся «центром всего мирового зла»?
— Он прямо так и сказал? — недоверчиво переспросил Зайцев.
Добрик кивнул.
— Точно. Вашингтонский резидент переслал текст выступления Рейгана — оно стало куском свежего окровавленного мяса, который президент бросил своим верным сторонникам, и все же на этот раз его заявление, похоже, прозвучало чересчур воинственно. Думаю, наш посол в Штатах получит из Министерства иностранных дел инструкции по поводу того, как ему себя вести; вероятно, и Политбюро тоже скажет свое слово. Но, по крайней мере, я хоть немного развлекся, читая эту любопытную переписку.
— Надеюсь, на этот раз обошлось без шифровальных блокнотов, да?
Если бы такой объем информации зашифровывался с помощью одноразовых блокнотов, для шифровальщиков ночная смена явилась бы настоящей каторгой.
— Нет, слава богу, на этот раз работа была механической, — ответил Добрик. В его словах не было иронии. Данное выражение нередко употреблялось в центре связи, когда речь шла о шифраторах. — Наши специалисты до сих пор пытаются разобраться в высказываниях американского президента. Политическое отделение будет биться над ними несколько часов — а может быть, и дней; и, готов поспорить, к работе подключат психиатров.
Зайцев натянуто усмехнулся. Вероятно, оживленную переписку московских психологов и резидентов в Америке читать будет очень интересно — а сотрудники центра связи не упускали случая ознакомиться со всем, что позволяет скрасить однообразную рутину дежурств.
— Остается только гадать, как подобные люди оказываются во главе крупнейших мировых держав, — заметил Добрик, поднимаясь из-за стола и закуривая сигарету.
— По-моему, это и есть то, что называется демократическим процессом, — ответил Зайцев.
— Ну, как бы там ни было, ничто не сравнится с «коллективной волей народа», которую он выражает через нашу любимую партию.
Несмотря на насмешливый тон, которым были произнесены эти слова, Добрик являлся убежденным коммунистом, как, разумеется, и все, кто находился в этом здании.
— Ты совершенно прав, Коля. В любом случае… — Взглянув на настенные часы, Зайцев увидел, что до окончания ночной смены оставалось еще шесть минут. -…Товарищ майор, дежурство принял.
— Благодарю вас, товарищ майор.
С этими словами Добрик направился к выходу.
Усевшись в кресло, еще хранящее тепло ягодиц Добрика, Зайцев расписался в журнале дежурств, отметив время. Затем он вытряхнул пепельницу в мусорное ведро — Добрик, похоже, никогда не утруждал себя этим, — и начал новый трудовой день. Процесс передачи дежурства происходил на полном автомате. Зайцев почти не знал Добрика; их знакомство ограничивалось лишь краткими встречами по утрам в начале его смены. Для Олега Ивановича оставалось непостижимой загадкой, почему кто-то добровольно вызывался работать в ночные смены. Но, по крайней мере, Добрик никогда не оставлял после себя стол, заваленный недоделанной работой, что давало Зайцеву несколько минут, чтобы прийти в себя и мысленно настроиться на работу.
Однако сегодня эти несколько минут лишь вызвали из памяти образы, которые, похоже, упрямо не желали уходить. Поэтому пока Олег Иванович, закурив первую сигарету за день, раскладывал на металлическом столе бумаги, его мысли находились совсем в другом месте, занимаясь тем, о чем он пока что не хотел ничего знать.
В десять минут второго шифровальщик принес папку.
— Товарищ майор, из вашингтонского центра.
— Спасибо, — кивнул Зайцев.
Взяв папку, он раскрыл ее и начал листать сообщения.
«Ага, — думал он, — этот Кассий снова передал информацию…» Да, опять важные данные из политической жизни Соединенных Штатов. Зайцеву не были известны ни лицо, ни настоящая фамилия человека, скрывавшегося под кличкой Кассий, однако он знал, что речь идет о помощнике влиятельного американского политика, возможно, даже сенатора. Этот агент поставлял высококачественную разведывательную информацию из политической сферы, позволявшую сделать вывод, что он имел доступ к конфиденциальным сведениям. То есть, сотрудник высокопоставленного американского политического деятеля работал на Советский Союз. Причем работал бесплатно, следовательно, по идеологическим мотивам, что делало его просто неоценимым.
Ознакомившись с сообщением, Зайцев порылся в памяти, отыскивая, кому нужно будет его переправить… Точно, на четвертый этаж, полковнику Анатолию Григорьевичу Фокину, сотруднику первого (политического) отдела Первого главного управления.
А в это время за пределами Москвы полковник Илья Федорович Бубовой сходил по трапу с борта самолета, прилетевшего утренним рейсом из Софии. Для того, чтобы успеть на него, ему пришлось встать в три часа ночи и ехать в аэропорт на посольской машине. Вызов в Москву поступил от Алексея Рождественского, с которым Бубовой познакомился еще несколько лет назад. Рождественский оказался настолько любезен, что вчера лично связался с Бубовым, заверив его в том, что в предписании явиться в центральное управление нет для него ничего нежелательного. Совесть у Ильи Федоровича была чиста, и все же отрадно было услышать подтверждение этого. Работая в КГБ, никогда нельзя быть ни в чем уверенным. Подобно ученикам, идущим в кабинет директора школы, офицеры, вызванные в центральное управление, все до одного испытывали неприятный холодок в груди. В любом случае, Бубовой тщательно завязал галстук, а его добротные ботинки были начищены до блеска. Он был не в форме, поскольку его работа в качестве резидента софийского отделения формально считалась секретом.
У выхода из зала прилета Бубового встретил сержант Советской Армии в форме, проводивший его к машине, — на самом деле, сержант служил в КГБ, однако об этом никому не нужно было знать: а вдруг в аэропорту находится соглядатай ЦРУ или какой-нибудь другой западной спецслужбы? По пути к машине Бубовой купил в газетном киоске свежий номер «Советского спорта». Дорога займет минут тридцать пять. Несколько дней назад софийский футбольный клуб «Семптеврийско знаме» одержал победу над московским «Динамо» со счетом 3-2. Полковник гадал, будут ли местные спортивные обозреватели требовать головы главного тренера московской команды, разумеется, в выражениях, подобающих марксистской риторике. Спортсмены социалистических стран всегда должны оказываться сильнее своих противников; однако советские спортивные обозреватели вставали в тупик, когда наша команда проигрывала команде из другой социалистической страны.
Фоули ехал на работу в метро чуть позже обычного. Перебой в сети электроснабжения без предупреждения сбил настройку электронного будильника, поэтому Эда вместо привычного металлического жужжания разбудили лучи солнца, заглянувшего в окно. Как всегда, Фоули старался не озираться по сторонам, и все же, помимо воли, он искал взглядом обладателя руки, побывавшей у него в кармане. Однако никто не смотрел ему в глаза. Сегодня вечером надо будет снова сесть на поезд, отходящий от станции в 17:41 — так, на всякий случай. На случай чего? Фоули не знал, но это и было самым захватывающим в его работе. Если имело место лишь случайное происшествие без последствий — что ж, пусть будет так. Однако Фоули намеревался в течение следующих дней садиться в один и тот же поезд, в один и тот же вагон, стараясь занять приблизительно то же самое место. Даже если за ним есть «хвост», тот не заметит ничего подозрительного. Напротив, русским приходилось по душе, когда их подопечные, объекты наблюдения, вели себя изо дня в день одинаково. Они начинали беспокоиться, когда действия американцев приобретали случайный и непредсказуемый характер. Что ж, Эд Фоули будет «хорошим» американцем; он продемонстрирует русским то, что те от него ждут, и это не покажется им странным. Московский резидент усмехнулся собственным мыслям.
Доехав до своей станции, Фоули поднялся на эскалаторе на улицу и прошел пешком до здания посольства, стоящего напротив церкви Святой Богоматери микроэлектроники, самой большой в мире микроволновой печи. Эду всегда было приятно видеть звездно-полосатый флаг на флагштоке и морских пехотинцев за воротами — свидетельство того, что он приходил именно туда, куда нужно. Особенно ему нравился вид часовых, в куртках защитного цвета, темно-синих форменных брюках и белых шапочках, с пистолетами в кобурах.
В своем убогом кабинете Фоули, как всегда, встретил обычный разгром — определенная неаккуратность являлась частью его прикрытия.
Однако «крыша» не распространялась на связь. Просто не могла распространяться. За связь в посольстве отвечал Майк Рассел, бывший подполковник Управления армейской безопасности, ведомства, которое обеспечивало закрытую связь в вооруженных силах. Теперь Рассел уже в качестве гражданского специалиста работал в Агентстве национальной безопасности, которое занималось тем же самым, но только в масштабах правительственных и государственных учреждений. Назначение в Москву явилось для Рассела тяжким испытанием. Негр, разведенный, он не получал здесь должного внимания со стороны женщин, поскольку русские славятся своим неприязненным отношением к людям с темным цветом кожи.
Послышался громкий стук в дверь.
— Заходи, Майк, — пригласил Фоули.
— Привет, Эд. — Невысокого роста, Рассел, судя по размерам его талии, любил хорошо поесть. Однако он великолепно разбирался в шифрах и кодах, а в данный момент это было главным. — Ночь выдалась спокойной. Для тебя почти ничего нет.
— Вот как?
— Да, только вот это. — Достав из кармана конверт, Рассел протянул его Фоули. — Судя по всему, ничего важного.
Именно в его обязанности входили зашифрование и расшифрование всех исходящих и входящих сообщений. Даже сам посол не имел такого доступа к секретной информации, как глава службы связи. Внезапно Фоули обрадовался расизму русских. Это делало Майка Рассела значительно менее уязвимым. А от одной только мысли, что глава службы связи может переметнуться к противнику, становилось жутко. Среди всех сотрудников посольства именно Майку Расселу было известно наибольшее количество секретов. Вот почему разведывательные службы всех государств в первую очередь стараются завербовать шифровальщиков, малооплачиваемых сотрудников посольства, на которых все смотрят свысока, обладающих огромной информационной силой.
Фоули вскрыл конверт. Сообщение было обычной рутиной — очередное доказательство того, что ЦРУ являлось лишь еще одним бюрократическим учреждением, какую бы важную работу оно ни выполняло. Презрительно фыркнув, Фоули поместил лист бумаги в измельчитель, где вращающиеся стальные колеса мгновенно превратили его в обрезки размером около двух квадратных сантиметров каждый.
— Наверное, отрадно сознавать, что с дневным объемом работы можно справиться всего за десять секунд, — со смехом заметил Рассел.
— Не сомневаюсь, во Вьетнаме все было иначе.
— Да нет. Конечно, всякое бывало. Помню, как-то раз мои ребята засекли вьетконговский передатчик, работавший в нашем штабе. Вот тогда выдалась бурная ночка.
— Взяли ублюдка?
— О да, — удовлетворенно кивнул Рассел. — Большие шишки наложили в штаны, узнав, что он работал у них под самым носом. Насколько мне известно, ему пришлось несладко.
В то время Рассел был первым лейтенантом. Его отец, уроженец Детройта, во время Второй мировой войны строил бомбардировщики Б-24 и с тех пор не переставал повторять своему сыну, что это приносило гораздо большее моральное удовлетворение, чем работа на сборочном конвейере «Форда». Рассел ненавидел Советский Союз всеми фибрами своей души (русские даже не умеют ценить музыку соул!), однако повышенный оклад — работа в Москве официально считалась сложной — позволит ему вскоре купить небольшой домик в Верхнем Мичигане, где он сможет вдоволь охотиться на птиц и оленей.
— Эд, отвечать будешь?
— Нет, сегодня не буду — по крайней мере, пока что не собираюсь.
— Понял. Что ж, не буду мешать. Всего хорошего.
С этими словами Рассел скрылся за дверью.
Действительность мало походила на шпионские романы — в работе сотрудника ЦРУ гораздо больше скучной рутины, чем захватывающих приключений. Не меньше двух третей своего рабочего времени Фоули посвящал написанию отчетов, которые в Лэнгли, возможно, кто-нибудь прочтет, а может быть, никто не станет читать, а также ожиданию встреч, которые могли и не состояться. Для работы за пределами посольства у него были подчиненные, поскольку сам он занимал слишком ответственный пост, чтобы рисковать возможной компрометацией — о чем Эду время от времени приходилось напоминать своей жене. Мери Пат просто обожала кипучую деятельность. Эда это весьма беспокоило, хотя ни он сам, ни его жена не подвергались реальной опасности. У обоих были дипломатические паспорта, и русские по большей части прилежно соблюдали международные законы. Даже если и станет горячо, слишком горячо все равно не будет. По крайней мере, так убеждал себя Фоули.
— Доброе утро, полковник Бубовой, — не поднимаясь с места, поздоровался Андропов.
— Добрый день, товарищ председатель, — ответил софийский резидент, с облегчением отмечая, что Рождественский его не обманул.
Впрочем, излишняя осторожность все равно никогда не помешает.
— Как идут дела в Софии? — продолжал Андропов, указывая на кожаное кресло напротив своего массивного дубового стола.
— Ну, товарищ председатель, наши братские болгарские коллеги по-прежнему горят желанием сотрудничать, особенно во всех вопросах, связанных с Турцией.
— Очень хорошо. Мы планируем провести одну операцию, и мне хотелось бы услышать ваши соображения по поводу реальности ее осуществления.
Голос Юрия Владимировича оставался любезным и учтивым.
— И что это за операция? — спросил Бубовой.
Андропов изложил свой план, пристально следя за своим собеседником. На лице Бубового не отразилось абсолютно ничего. Полковник был слишком искушен для того, чтобы выдавать свои чувства; к тому же, он понимал, как внимательно наблюдает за ним председатель.
— Как вы планируете осуществить операцию? — спросил он, когда Андропов закончил.
— А как быстро вы сможете ее подготовить?
— Мне будет нужна помощь наших болгарских друзей. У меня есть один человек, к которому можно обратиться, — полковник Борис Строков, сотрудник «Държавны сигурности». Он отвечает за деятельность болгарской разведки в Турции — контрабанда и все такое. Через это Строков имеет выход на турецкую организованную преступность. Его связи бывают очень полезными, особенно когда возникает необходимость кого-то физически устранить.
— Продолжайте, — тихим, но нетерпеливым голосом произнес председатель КГБ.
— Товарищ председатель, осуществить подобную операцию будет очень непросто. Не имея возможности провести стрелка в личные покои жертвы, придется устраивать покушение в общественном месте, где неизбежно скопление большого количества народа. Можно будет заверить стрелка в том, что у нас имеются средства обеспечить ему отход, однако это, разумеется, будет ложью. С точки зрения тактики желательно было бы иметь на месте второго человека, который расправился бы со стрелком сразу же после того, как тот сделает выстрел, — из оружия с глушителем. Второму стрелку покинуть место преступления будет значительно проще, поскольку внимание толпы будет приковано к первому стрелку. Кроме того, подобный вариант исключит риск того, что наш убийца заговорит, оказавшись в руках полиции. Итальянская полиция не пользуется слишком высокой репутацией, однако это, строго говоря, не соответствует действительности. Как вам сможет подтвердить наш резидент в Риме, следственные органы работают очень профессионально. Таким образом, в наших интересах немедленно избавиться от первого стрелка.
— Но не будет ли такое развитие событий предполагать участие иностранных спецслужб? — спросил Андропов. — Не выйдет ли все слишком уж изящно?
Откинувшись назад, Бубовой заговорил рассудительным тоном. Андропов хотел услышать именно это, и софийский резидент готов был выложить все как есть.
— Товарищ председатель, приходится взвешивать риск. Самая большая опасность заключается в том, что наш убийца расскажет о том, каким образом он очутился в Риме. А мертвые, как говорится в пословице, молчат. Голос, который заставили умолкнуть, не сможет ничего выдать.
