Джек Райан - Красный кролик

      — Что же? — спросил Олег, отпивая грузинский чай.
      — Бюстгальтеры. Шведские.
      Олег усмехнулся. Аналогичные предметы одежды советского производства, казалось, создавались для крестьянок, кормивших грудью телят, а не детей, — для нормальных человеческих пропорций его жены они были слишком велики.
      — Сколько? — спросил он, не отрываясь от тарелки.
      — Всего по семнадцать рублей.
      Олег не стал поправлять Ирину, что бюстгальтеры стоили по семнадцать инвалютных рублей. Инвалютный рубль обладал реальной ценностью. Теоретически его можно было даже обменять на «твердую» иностранную валюту, в отличие от обесцененных разноцветных бумажек, которыми выдавалась зарплата простым рабочим и колхозникам, лишь теоретически обладающими какой-то ценностью… что, если хорошенько подумать, в этой стране можно было сказать практически про все остальное.
      — Какого цвета?
      — Белые.
      Вполне вероятно, в «Березке» были также черные и красные бюстгальтеры, но редко какая советская женщина могла решиться носить такое нижнее белье. Здешние люди очень консервативны в своих привычках.
      Поужинав, Олег оставил жену на кухне, а сам с дочерью прошел в гостиную и включил телевизор. В выпуске новостей сообщалось о ходе уборочных работ. Как и во все предыдущие годы, героические колхозники ударными темпами убирали яровую пшеницу в северных областях, где короткое лето не позволяло расслабляться ни на минуту. Диктор радостно говорил, что урожай зерновых в этом году хороший. «Отлично, — подумал Олег, — значит, в эту зиму перебоев с хлебом не будет… наверное.» Никогда нельзя верить тому, что говорят по телевизору. Следующим сюжетом стал негодующий рассказ про размещение американского ядерного оружия в европейских странах-членах НАТО, несмотря на разумные требования Советского Союза отказаться от этого ненужного, дестабилизирующего и провокационного шага. Зайцеву было хорошо известно, что где-то в другом месте разворачиваются советские ракеты СС-20, однако это, разумеется, никаким дестабилизирующим шагом не было. Далее в вечерней программе шла передача «Служу Советскому Союзу», посвященная доблестной советской молодежи, проходящей службу в вооруженных силах. В сегодняшнем выпуске, что случалось крайне редко, должен был быть материал о советских солдатах, выполняющих «интернациональный долг» в Афганистане. Советские средства массовой информации очень нечасто обращались к этой теме, и Олегу хотелось узнать, о чем же они умалчивают. На работе в столовой часто заходили разговоры о войне в Афганистане. Зайцев предпочитал не столько говорить, сколько слушать, потому что сам он избежал службы в армии, о чем нисколько не сожалел. Олегу слишком много пришлось слушать о жестоких порядках, царящих в частях, и, кроме того, военная форма была очень некрасивой. Хватит с него и того, что ему изредка приходилось надевать мундир офицера КГБ. Зайцев внимательно смотрел передачу. Изображение сообщало то, что невозможно выразить никакими словами, и от его профессионально наметанного глаза не укрывались никакие мелочи.
 
      — Знаешь, в Канзасе каждый год убирают урожай пшеницы, но об этом никогда не сообщается в вечернем выпуске новостей Эн-би-си, — заметил Эд Фоули, обращаясь к жене.
      — Наверное, для русских накормить себя — это уже великое свершение, — ответила Мери Пат. — Ну, как на работе?
      — Кабинет маленький.
      Фоули развел руками, показывая, что ничего интересного не произошло.
      Вскоре Мери Пат придется самой водить машину, проверяя, нет ли сигналов опасности. Здесь, в Москве, супруги Фоули должны были работать с агентом по кличке Кардинал, и это было самое важное задание. Советский полковник знал, что ему предстоит иметь дело с новым резидентом. Установить контакт будет очень непросто, но Мери Пат не боялась трудностей.

Глава четвертая
Знакомства

      Когда Райан снял трубку аппарата закрытой связи, чтобы позвонить домой, в Лондоне было пять часов вечера, а в Лэнгли — только полдень. Ему придется еще долго привыкать к разнице во времени. Подобно многим, Райан обнаружил, что его рабочий день делится на две части. Утро больше подходило для переваривания информации, но обдумывать и принимать решения лучше было во второй половине дня. Рабочее время адмирала Грира распределялось так же, и Джек оказался оторван от распорядка дня своего шефа, что было плохо. Кроме того, надо будет привыкать к механике обращения с документами. Райан уже достаточно времени провел на государственной службе и знал, что это неизменно оказывается гораздо сложнее, чем можно было бы предположить.
      — Грир слушает, — ответил голос, как только было установлено закрытое соединение.
      — Говорит Райан, сэр.
      — Как тебе понравилась Англия, Джек?
      — Пока что здесь не было ни одного дождя. Кэти выходит на работу завтра утром.
      — Как тебя встретил Бейзил?
      — На гостеприимство пожаловаться не могу, сэр.
      — Где ты сейчас?
      — В Сенчури-Хаузе. Меня посадили в кабинет на последнем этаже вместе с одним парнем из русского отдела.
      — Готов поспорить, что ты хочешь установить шифратор на свой домашний телефон.
      — Вы совершенно правы, сэр.
      Старый черт читает чужие мысли.
      — Что-нибудь еще?
      — Пока что ничего в голову не приходит, господин адмирал.
      — Интересное что-нибудь было?
      — Я еще только устраиваюсь на новом месте, сэр. Ребята из русского отдела, похоже, знают свое дело. Саймон Хардинг, тот парень, с которым я буду работать, весьма неплохо занимается политическим прогнозированием, — сказал Райан, радуясь, что в настоящий момент его соседа нет в кабинете.
      Впрочем, быть может, телефон прослушивается… нет… только не переговоры кавалера ордена Виктории… хотя почему бы и нет?
      — Как дети?
      — Спасибо, сэр, все в порядке. Салли пытается разобраться в местном телевидении.
      — Дети быстро осваиваются на новом месте. Гораздо быстрее взрослых.
      — Господин адмирал, если у меня появится что-нибудь интересное, я сразу же дам вам знать.
      — Отчет врачей из университета Гопкинса должен будет лечь к вам на стол завтра.
      — Спасибо. Думаю, англичанам он понравится. Берни рассказал кое-что любопытное. А насчет письма папы римского…
      — Что говорят наши кузены?
      — Они обеспокоены. Как и я. На мой взгляд, его святейшество поднял очень большой переполох, и, если я не ошибаюсь, русский Иван должен будет на это отреагировать.
      — А что думает сэр Бейзил?
      — Если он что-то и думает, то не посвящает меня в свои мысли. Я пока что не знаю, какие козыри на руках у англичан. По-моему, они ждут дополнительной информации. — Джек помолчал. — С нашей стороны ничего нет?
      — Пока что ничего, — последовал довольно резкий ответ.
      Это было почти то же самое, что: «Ничего такого, о чем я могу тебе рассказать.» У Джека мелькнула мысль, а полностью ли доверяет ему адмирал Грир? Ну да, Грир испытывает к нему симпатию, но действительно ли он считает его хорошим аналитиком? Быть может, командировку в Лондон следует рассматривать если и не как лагерь подготовки новобранцев, то как второй заход на курсы повышения квалификации. Именно на этих курсах командование морской пехоты убеждалось, что молодые парни, только что получившие лейтенантские нашивки, действительно обладают всеми необходимыми качествами для того, чтобы вести подчиненных в бой. Эти курсы считались самыми сложными во всей морской пехоте. Райану тоже пришлось непросто, и все же он закончил их лучшим в классе. А может быть, ему просто повезло?… Джек слишком мало прослужил, чтобы выяснить это, по любезности вертолета Си-эйч-46, разбившегося в горах над островом Крит. Эта катастрофа до сих пор время от времени являлась Райану ночью в кошмарных снах. К счастью, его вытащили с того света сержант-комендор морской пехоты и военно-морской фельдшер, однако Джека охватывала холодная дрожь при одной лишь мысли о вертолетах.
      — Джек, скажи, а ты сам что думаешь?
      — Если бы обеспечение безопасности папы было возложено на меня, я бы задергался. Русские при желании могут вести очень грубую игру. Вот только я никак не могу оценить реакцию Политбюро — я хочу сказать, никто не знает, сколько пороху осталось в пороховницах этих стариков. Разговаривая с сэром Бейзилом, я сказал, что в конечном счете все сведется к тому, насколько сильно напугает русских угроза его святейшества, если ее можно считать угрозой.
      — Джек, а ты сам чем ее считаешь? — спросил зам по РА-работе, находящийся на удалении 3400 миль.
      — Сэр, мое мнение однозначно. На мой взгляд, с точки зрения русских слова папы римского являются в каком-то смысле угрозой.
      — В каком-то смысле? И как же они к ним отнесутся?
      Из Джима Грира получился бы дотошный преподаватель истории или политологии. Он смог бы по праву занять место в Джорджтаунском университете рядом с отцом Тимом.
      — Виноват, господин адмирал. Для них это однозначно является угрозой. И как к таковой, они к этому и отнесутся. Однако, я не могу точно сказать, насколько серьезной сочтут русские угрозу. Они ведь не верят в бога. Для них «богом» является политика, а политика — это лишь процесс, а не система верований, что понимаем под этим определением мы.
      — Джек, тебе необходимо научиться видеть окружающий мир глазами противника. Твои аналитические способности первоклассные, однако ты должен поработать над системой восприятия. Это не рынок акций, где тебе приходилось иметь дело с твердыми цифрами, а не с представлением о них. Говорят, у Эль-Греко был астигматизм, что искажало все его зрительные образы. И русские также смотрят на мир через другие линзы. Если тебе удастся добиться этого, ты станешь одним из лучших, но для этого твое воображение должно будет совершить огромный скачок. У Хардинга это получается очень неплохо. Научись у него заглядывать русским внутрь в голову.
      — Вы знаете Саймона? — спросил Джек.
      — Вот уже несколько лет я регулярно читаю его аналитические отчеты.
      «Во всем этом нет ничего случайного, Джек,» — сказал себе Райан, испытав большее удивление, чем следовало бы. За сегодняшний день ему преподают уже второй важный урок.
      — Я все понял, сэр.
      — Мой мальчик, не делай вид, что ты удивлен.
      — Так точно, сэр! — ответил Райан, как бравый новобранец.
      «Больше эту ошибку я не совершу, адмирал.» И с этого момента Джон Патрик Райан стал настоящим разведчиком-аналитиком.
      — Я обращусь в посольство, чтобы тебе на дом доставили СТУ. Надеюсь, ты разберешься, как с ним работать, — добавил зам по РА-работе.
      — Да, сэр. Разберусь.
      — Вот и отлично. У нас сейчас начинается обед.
      — Да, сэр. Я свяжусь с вами завтра.
      Положив трубку на рычажки, Райан достал из щели в телефонном аппарате пластиковую карточку. Карточка отправилась в карман пиджака. Райан взглянул на часы. Пора сворачиваться. Он уже убрал со стола все папки с секретными документами. В половине пятого в кабинет заглянула женщина с тележкой, в какой возят продукты в магазине, и забрала документы, чтобы отвезти их в архив. В этот момент в кабинет вернулся Саймон.
      — Когда твой поезд?
      — В шесть десять.
      — Есть время, чтобы пропустить кружку пива. Не желаешь, Джек?
      — Не откажусь, Саймон.
      Встав, Райан вышел из кабинета следом за коллегой.
      Всего в четырех минутах пешком в квартале от Сенчури-Хауза находилась «Лисица и петух», традиционная английская пивная. Возможно даже, чересчур традиционная: с массивными деревянными балками перекрытий и отштукатуренными стенами, она казалась осколком шекспировских времен. Хотя, наверное, это постарался архитектор, сделав все «под старину»: ни одно настоящее здание столько времени не продержалось бы, так? Внутри висело плотное облако табачного дыма; в зале было полно посетителей в костюмах и при галстуках. Определенно, солидное заведение. Наверняка многие из его завсегдатаев работают в Сенчури-Хаузе.
      Саймон подтвердил догадку.
      — Это наш водопой. И хозяин заведения в прошлом был одним из нас, однако сейчас он наверняка зарабатывает больше, чем смог бы когда-либо получать в нашей конторе.
      Не спрашивая у Райана, Хардинг заказал две пинты горького «Тетли», которое тотчас же принесли. Затем он провел Джека к отдельному столику в углу.
      — Ну, сэр Джон, как тебе у нас нравится?
      — Пока что жаловаться нечего. — Джек пригубил пиво. — Адмирал Грир о тебе очень высокого мнения.
      — И наш сэр Бейзил считает его умным стариком. Как работается под его началом? — спросил Хардинг.
      — Отличный старикан. Он внимательно слушает и помогает думать самостоятельно. А если ты оступишься, Грир не станет топтать тебя ногами. Он предпочитает учить, а не стыдит ошибками, — по крайней мере, могу сказать за себя. Правда, кое-кому из старших аналитиков от адмирала порой здорово достается. Полагаю, я пока что для этого слишком мелкая фигура. — Райан помолчал. — Саймон, ты должен будешь стать здесь моим наставником?
      Своим прямым вопросом Джек озадачил англичанина.
      — Я бы выразился не совсем так. Я — специалист по Советскому Союзу. Ты же, насколько я понял, более широкого профиля, так?
      — Тогда скажем, я буду твоим «подмастерьем», — предложил Райан.
      — Ну хорошо. И что ты хочешь узнать?
      — Как научиться думать, как русские?
      Хардинг рассмеялся, поперхнувшись пивом.
      — Мы все каждый день стараемся научиться этому. Тут главное помнить, что для русских все является политикой, причем не забудь, что политика — это призрачные идеалы. Особенно это верно в отношении России, Джек. Русские не могут производить реальную продукцию, вроде автомобилей и телевизоров, поэтому им приходится сосредоточить свои усилия на том, чтобы втиснуть все в политическую теорию, в высказывания Маркса и Ленина. И, разумеется, Ленин и Маркс весьма хреново разбирались в реальных вещах реального мира. Это сродни сошедшей с ума религии, но только вместо разящих молний и библейской чумы русские расправляются со своими отступниками, ставя их к стенке. При их точке зрения на мир все ошибки и неудачи являются следствием измены и вредительства. Их политическая теория не берет в расчет человеческую природу, а поскольку она истинна, словно Священное писание и, следовательно, никогда не может ошибаться, значит, что-то не так в человеческой природе. Логика, вывернутая наизнанку. Тебе когда-нибудь приходилось изучать метафизику?
      — В Бостонском колледже, на втором курсе. Иезуиты вдалбливали ее нам целый семестр, — подтвердил Райан, сделав большой глоток пива. — Хотели мы того или нет.
      — Так вот, коммунизм — это метафизика, безжалостно приложенная к реальному миру, и когда что-то не получается, виноваты квадратные затычки, не желающие входить в круглые отверстия. И бедным затычкам приходится очень несладко. Насколько тебе известно, Джо Сталин уничтожил около двадцати миллионов своих сограждан, отчасти следуя политической теории, отчасти просто из-за своего психического расстройства и кровожадности. Этот безумец дал новое значение понятию «мания преследования». И, видишь ли, когда государством правит сумасшедший, следующий извращенным законам, народу приходится дорого за это платить.
      — Ну а нынешнее советское руководство насколько верно марксистской теории?
      Задумчивый кивок.
      — Хороший вопрос, Джек. А ответ заключается в том, что мы этого не знаем, черт побери. Все советские лидеры громогласно утверждают о стойкой приверженности марксизму-ленинизму, ведь так? — Хардинг задумчиво отпил пиво. — Но, думаю, на самом деле они верят только в то, что им выгодно. Впрочем, все зависит, о ком именно идет речь. Суслов, например, верит фанатично — но вот остальные? На мой взгляд, частично верят, частично нет. Полагаю, членов Политбюро можно сравнить с людьми, которые каждое воскресенье посещают церковь, и в конце концов это входит у них в привычку. В какой-то степени они по-прежнему верят, но в остальном давно разочаровались. Но вот во что они действительно верят, так это в то, что коммунизм в качестве государственной религии является источником их власти и положения. Поэтому для простых советских людей они должны притворяться, что верят, так как эта вера — единственное, на чем держатся их власть и положение.
      — Интеллектуальная инерция? — высказал свою догадку вслух Райан.
      — Совершенно верно, Джек. Первый закон механики Ньютона.
      Какая-то часть Райана хотела возразить этому утверждению. В мире должно быть больше рассудка. Впрочем, так ли это? В каких правилах это сказано? И кто следит за тем, чтобы эти правила выполнялись? Неужели все выражается так просто? То, что Хардинг сейчас выразил меньше чем двумястами словами, является оправданием траты сотен миллиардов долларов, на которые создается оружие немыслимой разрушительной силы и миллионы людей надевают военную форму, чтобы быть готовыми по первому приказу устремиться вперед и сеять смерть и разрушения.
      Однако человечество не может существовать без идей, хороших или плохих, и противостояние вот этой идеи и того, во что верил Райан, определяло реальность, в которой Райану приходилось работать, определяло систему верований тех, кто пытался убить его и его близких. И с этой реальностью необходимо считаться, не так ли? Нет, не существует никаких правил, предписывающих окружающему миру быть разумным и логичным. Люди сами решают, что разумно, а что нет. Значит, неужели весь мир определяется тем, с какой позиции его воспринимать? И все это является плодом мышления? Что же в таком случае есть реальность?
      Но именно этот вопрос стоит в основе метафизики. Когда Райан проходил курс метафизики в Бостонском колледже, все это казалось ему чистой теорией, не имеющей никакой связи с реальностью. Райану с большим трудом удалось освоить эту науку в девятнадцать лет, и сейчас он приходил к выводу, что сделать это в тридцать два года будет ничуть не проще. Однако сейчас оцениваться результаты будут не отметками в зачетной книжке, а человеческой кровью.
      — Черт возьми, Саймон, знаешь, было бы гораздо проще, если бы русские верили в бога.
      — В таком случае, Джек, это была бы еще одна религиозная война, которые, если ты не забыл, тоже бывали очень кровавыми. Вспомни крестовые походы, противостояние одних концепций бога другим. Те войны также были очень жестокими и отвратительными. Кремлевское руководство уверяет себя и свой народ в том, что они находятся на гребне истории, несут совершенство человечеству. Наверное, они сходят с ума, видя, что их страна с трудом способна себя прокормить, и поэтому стараются не обращать на это внимание — однако очень нелегко не обращать внимание на недовольные позывы пустого желудка, ведь так? Поэтому советские лидеры всю вину сваливают на нас и на «вредителей» у себя в стране — изменников и саботажников. Этих людей сажают в тюрьмы и расстреливают. — Хардинг пожал плечами. — Лично я рассматриваю русских как еретиков, последователей лживого божества. Так проще. Я изучал советскую политическую теологию, однако это имеет очень ограниченную ценность, поскольку, как я уже говорил, в действительности очень многие в Советском Союзе не верят в сущность своей системы. В чем-то они мыслят как патриархальные русские крестьяне, чей взгляд на окружающий мир по нашим меркам всегда казался перекошенным. История России представляет собой такое запутанное месиво, что разобраться в ней с точки зрения западной логики практически невозможно. Русские всем своим естеством ненавидят любых чужеземцев. Ненависть эта имеет глубокие корни — по вполне объяснимым историческим причинам. Так, например, монгольские завоеватели достигли на западе берегов Балтийского моря, а немцы и французы стучали в ворота Москвы. Одним словом, русские — очень странный народ. Твердо я знаю только одно: ни один здравомыслящий человек не захочет им подчиниться. А жаль, однако. Русский народ породил множество великолепных поэтов и композиторов.
      — Цветы, выросшие на свалке, — предложил Райан.
      — Совершенно верно, Джек. Это ты точно подметил. — Достав трубку, Хардинг раскурил ее деревянной спичкой. — Ну, как тебе понравилось пиво?
      — Превосходное. Гораздо лучше, чем у нас дома.
      — Не представляю, как вы, американцы, можете его переваривать. А вот говядина у вас лучше нашей.
      — Все дело в том, что мы кормим своих коров кукурузой. Как выясняется, мясо получается гораздо вкуснее, чем если они щиплют травку. — Райан вздохнул. — Мне еще долго придется привыкать к здешней жизни. Каждый раз, как только я начинаю чувствовать себя уютно, что-то жалит меня, словно змея, притаившаяся в высокой траве.
      — Но у тебя ведь было меньше недели на то, чтобы освоиться в Лондоне.
      — Мои малыши будут говорить по-английски странно.
      — Культурно, Джек, культурно, — рассмеявшись, поправил его Хардинг. — Знаешь, вы, янки, здорово изуродовали наш язык.
      — Да, это верно.
      Еще немного времени — и он начнет называть бейсбол «раундерс», что в Англии является игрой для девочек, которые ни черта не смыслят в том, что такое хорошая подача.
 
      Эд Фоули вдруг проникся лютой ненавистью к «жучкам», установленным у них в квартире. Каждый раз, когда они с женой бывали интимно близки, за ними подслушивал какой-нибудь болван из КГБ. Возможно, он-то был рад возможности передохнуть от рутинной слежки за предполагаемыми шпионами, но, черт побери, это же была личная жизнь супругов Фоули. Неужели для этих мерзавцев нет ничего святого? Эда с женой подробно проинструктировали насчет того, к чему они должны были быть готовы, и Мери Пат шутила по поводу этого в течение всего перелета через Атлантику — в конце концов, оснастить подслушивающей аппаратурой самолет невозможно. Мери Пат сказала, что им предоставится отличная возможность показать русским варварам, как живут настоящие люди, и тогда Эд рассмеялся, однако сейчас ему уже было совсем не смешно. Он чувствовал себя зверем в клетке зоопарка, на которого таращится любопытная публика. Интересно, будет ли КГБ вести учет того, как часто они с женой занимаются любовью? «Вполне возможно, будет» — подумал Эд. Чтобы сыграть на неладах в супружеской жизни и попытаться завербовать одного из них. Такие случаи уже бывали. Значит, надо будет заниматься этим регулярно хотя бы только для того, чтобы исключить даже возможность попытки вербовки, хотя подобное развитие событий теоретически несло в себе весьма интересные возможности… Нет, в конце концов решил Эд Фоули, это лишь принесет дополнительные осложнения его пребыванию в Москве, а в работе резидента и без того хватает своих проблем.
      Только послу, военному атташе и подчиненным Фоули было позволено знать, кто он такой. Формально за разведку отвечал Рон Филдинг, чья задача состояла в том, чтобы извиваться, как червяк на крючке. Поставив свою машину на стоянку, Рон иногда оставлял солнцезащитный козырек опущенным или повернутым на девяносто градусов; иногда он вставлял в петлицу бутон и вынимал его, пройдя полквартала, словно подавая кому-то знак; или, лучше всего, Рон натыкался на случайных прохожих, изображая обмен информацией с агентом. Вероятно, подобные столкновения сводили контрразведчиков из Второго главного управления с ума: им приходилось гоняться за невинными москвичами, кого-то хватать, а к кому-то приставлять целую группу сотрудников, чтобы следить за каждым движением. В любом случае, КГБ приходилось распылять силы по пустякам, гоняться за призраками. И, что самое главное, действия Филдинга убеждали русских в том, что им приходится иметь дело с очень неуклюжим резидентом. Подобная уверенность позволяет чувствовать собственное превосходство, и со стороны ЦРУ это был очень умный шаг. Игра, которую вел Филдинг, значительно упрощала жизнь настоящим шпионам.
      И все же Эда выводило из себя то, что спальня в квартире, по всей видимости, прослушивается. К тому же, он не мог противодействовать «жучкам» обычными методами, как, например, включать радио и разговаривать под его фон. Нет, он не мог себя вести как опытный разведчик. Ему нужно изображать из себя тупого, а для этого требуются ум, дисциплина и большая осторожность. Нельзя допускать никаких ошибок. Одна-единственная ошибка может стоить человеческой жизни, а у Эда Фоули была совесть. Для разведчика иметь совесть очень опасно, однако без нее тоже нельзя. Надо заботиться о своих агентах, иностранцах, работающих на тебя и поставляющих тебе информацию. У всех — ну, по крайней мере, почти у всех из них есть проблемы. И самая серьезная среди них — алкоголизм. Фоули был готов к тому, что все, с кем ему придется иметь дело, закладывают за воротник. Есть откровенные сумасшедшие. Большинство из завербованных хотело свести счеты — с начальством, с системой, со страной, с коммунизмом, со своими супругами, со всем извращенным миром. Немногие, очень немногие окажутся людьми привлекательными. Но Фоули лишен возможности выбора. Те, кто готов сотрудничать с Америкой, сами будут выходить на него. А ему придется играть картами, которые сдадут. Правила игры жесткие и жестокие. Его жизни ничто не угрожает. О да, и у него, и у Мери Пат могут возникнуть небольшие неприятности, но у обоих есть дипломатические паспорта, и любой серьезный конфликт будет означать то, что где-то в Штатах какой-нибудь достаточно высокопоставленный советский дипломат пострадает от рук уличных хулиганов — разумеется, не имеющих никакого отношения к правоохранительным органам. Дипломаты такого не любят и стараются избежать любыми способами; справедливости ради следует отметить, что русские придерживаются правил еще строже, чем американцы. Поэтому ни самому Фоули, ни его жене ничто не угрожает; однако его агентам в случае провала можно будет рассчитывать на снисхождение не больше, чем мышке, оказавшейся в лапах садиста-кота. В Советском Союзе к подозреваемым по-прежнему применяли пытки, допросы по-прежнему растягивались на долгие часы. Процессуальные порядки определялись сиюминутными прихотями правительства. А апелляционные жалобы сводились к тому, заряжен или не заряжен пистолет палача. Поэтому Фоули придется вести себя со своими агентами, кем бы они ни были — пьяницами, бабниками, уголовниками, — как со своими собственными детьми: менять им подгузники, подавать перед сном стакан воды, вытирать нос.
      В общем и целом, размышлял Эд Фоули, игра чертовски сложная. И эти мысли никак не давали ему заснуть. Интересно, смогут ли русские это определить? Нет ли в стенах видеокамер наблюдения? Вот это уже точно будет извращением. Впрочем, в Америке подобные технологии еще отсутствуют, поэтому Фоули был уверен, что в Советском Союзе тем более такого быть не может. Скорее всего. Фоули напомнил себе, что среди русских достаточно очень умных людей, многие из которых работают в КГБ.
      Больше всего его удивляло то, что жена спала рядом с ним сном праведника. Наверное, из нее получился разведчик лучше, чем из него. Мери Пат погрузилась в это ремесло, словно тюлень в морскую воду, сразу же бросившийся ловить рыбу. Но как же насчет акул? Эд считал для мужчины совершенно естественным тревожиться о своей жене, каким бы способным разведчиком она ни была. Просто такая забота заложена в каждом мужчине, точно так, как в женщинах заложены материнские инстинкты. В тусклом свете ночника Мери Пат казалась ангелом. Она сладко улыбалась во сне, рассыпав светлые волосы, тонкие, словно у ребенка, которые приходили в беспорядок сразу же, как только касались подушки. Для русских она была потенциальной шпионкой, но для Эдварда Фоули она являлась любимой женой, товарищем по работе и матерью его ребенка. Поразительно, как один и тот же человек может представлять собой совершенно разное в зависимости от того, кто на него смотрит, — при этом все впечатления будут соответствовать истине. С этой философской мыслью — господи, как же ему нужно было выспаться! — Эд Фоули наконец сомкнул веки.
 
      — Ну, и что сказал президент? — спросил Боб Риттер.
      — Нельзя сказать, что он ужасно обрадовался, — ответил судья Мур, чем нисколько не удивил своих собеседников. — Но президент понимает, что мы ни черта не можем поделать. Вероятно, на следующей неделе он произнесет речь о благородстве людей труда, особенно объединенных в профессиональные союзы.
      — Хорошо, — проворчал Риттер. — Пусть он это скажет авиадиспетчерам.
      Зам по опер-работе считался признанным мастером острого словца, хотя у него хватало здравого смысла различать, в каком обществе что можно говорить.
      — Где президент собирается произносить эту речь? — спросил зам по РА-работе.
      — В Чикаго, на следующей неделе. В городе проживает большое количество этнических поляков, — объяснил Мур. — Разумеется, президент упомянет о рабочих судостроительных верфей и напомнит, что он сам в свое время тоже возглавлял профсоюз . Пока что я не ознакомился с текстом речи, но, думаю, это будет в основном ваниль с добавлением шоколадной крошки.
      — А газеты напишут, что президент заигрывает с «синими воротничками», заручаясь их голосами на предстоящих выборах, — заметил Джим Грир.
      Какими бы искушенными ни выставляли себя средства массовой информации, они могут усвоить только то, что им подносят на блюдечке с голубой каемкой. Да, среди журналистов масса умников, способных вести заумные политические дебаты, но они ни хрена не разбираются в том, как ведутся настоящие игры, до тех пор, пока их не посвящают в это на брифингах для прессы, предпочтительно, простыми нераспространенными предложениями.
      — Кстати, а наши русские друзья обратят на это внимание? — спросил Риттер.
      — Вероятно. В Институте США и Канады политическим прогнозированием занимаются умные люди. Ну а еще, быть может, кто-нибудь в приватной беседе в «Туманном дне» как бы мимоходом обмолвится о том, что мы с некоторой озабоченностью следим за развитием ситуации в Польше, поскольку в Соединенных Штатах живет большое количество выходцев из Польши. Пока что мы больше ничего не можем сделать.
      — Итак, в настоящий момент нас беспокоит Польша, но не папа римский, — расставил точки над i Риттер.
      — Нам ведь до сих пор еще ничего не известно, не так ли? — задал риторический вопрос директор ЦРУ.
      — Русские не удивятся, почему папа не поставил нас в известность относительно своей угрозы?…
      — Наверное, нет. Стиль письма позволяет предположить, что оно носит приватный характер.