Посвящается Дэнни Оу и бойцам пожарного расчета 52

      Самым страшным, решил Джек, будет учиться заново водить машину. Он уже купил себе «Ягуар» — надо помнить, что здесь это название произносится как «йе-гю-ар», — но оба раза, подходя к машине в автосалоне, Джек приближался к ней с левой, а не с правой стороны. Продавец не рассмеялся вслух, но Райан не сомневался, что ему очень хотелось. Хорошо хоть он по ошибке не сел на место пассажира, тем самым выставив себя полным идиотом. Надо будет постоянно держать в памяти: «правильная» сторона дороги — левая. Поток встречных машин придется пропускать, делая правый поворот, а не левый. Крайний левый ряд на автомагистралях — на шоссе, поправился Джек, — предназначается для самых медленно ползущих машин. Электророзетки на стенах все, как одна, кривые. Дом не подключен к центральному отоплению, несмотря на царскую сумму, которую пришлось за него выложить. Кондиционеров тоже нет, хотя в них, вероятно, в этих местах надобности не возникает. Здешний климат жарким никак не назовешь: когда столбик термометра поднялся до семидесяти пяти градусов по Фаренгейту, местные жители стали валиться прямо на улице с тепловыми ударами. У Джека мелькнула мысль, а как бы они чувствовали себя в вашингтонском климате. Судя по всему, песенка про «сумасшедших собак и англичан» осталась в прошлом.
      Впрочем, могло бы быть еще хуже. Джек все же получил пропуск, который позволял закупать продукты в военном магазинчике на ближайшей авиабазе в Гринэм-Коммонс: так что, по крайней мере, гамбургеры будут те, что надо, и вообще все товары будут напоминать то, к чему он привык в супермаркете «Джайант» дома, в Мериленде.
      Но все равно, еще так много диссонирующих ноток. Естественно, британское телевидение оказалось другим; разумеется, Джек особенно не надеялся, что у него будет возможность бездельничать перед голубым экраном, но малышке Салли требовалось получать ежедневную дозу мультиков. К тому же, даже когда читаешь что-то важное, фоновое сопровождение какой-нибудь совершенно дурацкой передачи действует по-своему успокаивающе. Телевизионные выпуски новостей были вполне сносными, а газеты оказались просто хорошими — в целом гораздо лучше, чем то, что Джек читал дома. И все же ему будет очень недоставать «По ту сторону» . Оставалось надеяться, что комиксы будут в «Интернешнал геральд трибьюн». Можно будет покупать газету в киоске на железнодорожной станции. В любом случае, надо же будет следить за бейсболом.
      Грузчики — носильщики, напомнил себе Райан, — деловито суетились под руководством Кэти. Дом оказался совсем неплохим, хотя и значительно меньше, чем их особняк на Перегрин-Клифф, который сейчас был сдан в аренду полковнику морской пехоты, преподававшему в Военно-морской академии. Хозяйская спальня выходила окнами на сад площадью четверть акра. Сотрудник агентства недвижимости особенно превозносил именно сад.
      И действительно, здесь было что посмотреть. Судя по всему, предыдущий владелец проводил в саду много времени: все пространство было засажено розами, в основном алыми и белыми, вероятно, в честь династий Ланкастеров и Йорков. Между ними росли розовые розы, словно показывая, что эти две династии слились в Тюдоров, хотя эта династия оборвалась на Елизавете Первой — что, в конечном счете, привело к восшествию на престол новой династии, к которой Райан по определенным причинам питал самые теплые чувства.
      И погода стояла на удивление хорошая. За те три дня, что провело здесь семейство Райанов, еще не было ни одного дождя. Солнце всходило очень рано, а заходило поздно; зато зимой, насколько было известно Райану, оно вообще не поднимается над горизонтом и сразу же садится. Кто-то из новых знакомых, с кем он успел сойтись в Государственном департаменте, предостерегал, что долгие ночи могут отрицательно сказываться на маленьких детях. В свои четыре года и шесть месяцев Салли еще попадала в эту категорию. Ну а вот пятимесячный Джек, вероятно, такие вещи просто не заметит. И, к счастью, спал малыш превосходно — кстати, именно этим он и занимался сейчас, под присмотром своей няньки Маргарет ван дер Беек, молодой рыжеволосой дочери методистского священника из Южной Африки. Маргарет пришла с отличными рекомендациями… после чего ее прошлое было досконально проверено полицией Большого Лондона. Кэти отнеслась к идее пригласить няньку без особого энтузиазма. Мысль о том, что ее ребенка будет воспитывать чужой человек, скрежетала ей по нервам, словно ноготь по стеклу; однако это был почитаемый местный обычай, и иногда, как, например, в случае с неким Уинстоном Спенсером Черчиллем, он приносил весьма неплохие результаты. Мисс Маргарет подобрало ведомство сэра Бейзила — и это при том, что то агентство, через которое искала работу она сама, имело официальную лицензию правительства ее величества. Что на самом деле ничего не значило, напомнил себе Джек. Перед отъездом в Великобританию он прослушал специальный курс. «Вероятному противнику» — британский термин, который уже начинал приживаться в Лэнгли, — уже не раз удавалось проникнуть в разведывательные службы Великобритании. ЦРУ считало, что Лэнгли пока что остается неприступным, однако Джек в этом сомневался. КГБ действует чертовски неплохо, а в мире повсюду полно алчных людей. Конечно, платят русские не слишком щедро, но некоторые люди готовы продать душу и свободу за сущие гроши. При этом они не вешают себе на шею табличку с броской надписью «Я ПРЕДАТЕЛЬ».
      Из всех лекций самыми нудными были посвященные проблемам безопасности. В семье Джека этими вопросами занимался его отец, а сам он так и не научился мыслить соответствующими категориями. Одно дело искать веские доказательства среди потока мусора, текущего по разведывательным службам, и совсем другое — подозрительно коситься на всех коллег по работе, с которыми при этом необходимо сохранять приветливые, дружеские отношения. Джеку захотелось узнать, не относятся ли так же к нему самому… наверное, нет, пришел к заключению он. В конце концов, он заплатил все долги сполна. В доказательство этого у него на плече остались бледные, затянувшиеся шрамы, — а также кошмарные сны о той ночи на Чесапикском заливе, в которых оружие у Джека в руках упрямо отказывалось стрелять, несмотря на все его усилия. Эти сны до сих были наполнены отчаянными криками Кэти, проникнутыми тревогой и ужасом, звучащими у него в ушах. Он ведь одержал победу в той схватке, разве не так? Почему же в снах все предстает иначе? Наверное, об этом следовало бы поговорить с психотерапевтом, вот только, если послушать старых кумушек, к «мозговеду» нужно обращаться только тогда, когда окончательно спятил…
      Салли кружила по всему дому, любуясь своей новой спальней, восхищаясь своей новой кроватью, которую собирали носильщики. Джек держался в стороне. Кэти решительно заявила, что он не годится даже для того, чтобы контролировать работу, не говоря уж о том, чтобы выполнить ее самому, — и это несмотря на то, что свой набор инструментов, без которого ни один американский мужчина не чувствует себя таковым, Джек достал из багажа в самую первую очередь. Разумеется, у носильщиков был собственный инструмент — и их также проверила британская разведка, чтобы какой-нибудь агент КГБ не установил в доме аппаратуру прослушивания. Старина, так не пойдет.
      — Ну, где этот турист? — произнес голос с американским акцентом.
      Райан вышел в прихожую, чтобы выяснить, кто это может быть…
      — Дэн! Как поживаешь, черт бы тебя побрал?
      — На работе у нас сегодня скукотища смертная, поэтому мы с Лиз решили наведать вас, посмотреть, как вы устроились на новом месте.
      И, конечно же, за атташе американского посольства по юридическим вопросам неотступно следовала его красавица-жена, великомученица Святая Лиз, супруга сотрудника ФБР.
      Подойдя к Кэти, миссис Мюррей дружески обняла и поцеловала ее, и женщины тотчас же отправились в сад. Кэти обожала розы, и Джек ничего не имел против. Все гены садоводства в семействе Райанов сосредоточились в отце Джека, который не передал сыну ничего.
      Мюррей критически осмотрел своего друга.
      — Выглядишь ты ужасно.
      — Перелет был долгим, книга попалась нудная, — объяснил Джек.
      — Разве ты не выспался в дороге? — удивленно спросил Мюррей.
      — На борту самолета? — изумился Райан.
      — А что в этом такого страшного?
      — Дэн, когда плывешь на корабле, видно, что тебя держит. А про самолет этого никак не скажешь.
      Мюррей прыснул.
      — Тебе лучше поскорее привыкнуть к этому, дружище. Постоянно мотаясь в аэропорт имени Даллеса и обратно, ты быстро налетаешь очень много миль.
      — Наверное, ты прав.
      Как это ни странно, Джек, соглашаясь на новую работу, как-то совсем упустил это из виду. «Какой же я глупец,» — запоздало сообразил он. Ему придется летать в Лэнгли и обратно по меньшей мере раз в месяц — не лучшая перспектива для человека, который поднимается на борт самолета с большой неохотой.
      — Как происходит переезд? Все в порядке? Ты знаешь, что этим ребятам можно верить. Старина Бейзил пользуется их услугами уже двадцать с лишним лет; моим друзьям из Скотленд-Ярда они тоже нравятся. Половина из них — бывшие полицейские.
      И Мюррею не нужно было добавлять, что полицейские гораздо надежнее разведчиков.
      — В ванной «жучков» нет? Замечательно! — заметил Райан.
      За свое пока что очень непродолжительное знакомство с разведывательными службами Райан уже успел выяснить, что эта жизнь несколько отличается от преподавания истории в Военно-морской академии. Вероятно, «жучки» в ванной все же есть — вот только подключены они к ведомству Бейзила…
      — Знаю. И у меня тоже проверяли. Но вот хорошая новость: со мной тебе придется общаться часто — если, конечно, ты ничего не имеешь против.
      Райан устало кивнул, пытаясь сохранить на лице улыбку.
      — Ну, по крайней мере, мне будет с кем выпить кружку пива.
      — Здесь это национальный вид спорта. В пивных заключается больше сделок, чем в кабинетах. У англичан это что-то вроде сельского клуба.
      — И пиво совсем неплохое.
      — Гораздо лучше той мочи, что у нас дома. Тут я уже полностью обратился в новую веру.
      — В Лэнгли мне сказали, что ты собираешь информацию для Эмила Джекобса.
      — Есть немного, — кивнул Мюррей. — Не в обиду будет сказано, у нас это получается гораздо лучше, чем у вас, ребят из Управления. Оперативный отдел до сих пор не оправился от провала семьдесят седьмого года, и, на мой взгляд, в ближайшее время этого пока что не произойдет.
      Райан вынужден был согласиться.
      — Адмирал Грир придерживается такого же мнения. Боб Риттер умен — возможно, даже слишком умен, если ты понимаешь, что я хочу сказать, — но у него недостаточно друзей в Конгрессе для того, чтобы расширить свою империю так, как бы ему хотелось.
      Грир занимал должность главного аналитика ЦРУ; Риттер возглавлял оперативный отдел. Они не слишком ладили друг с другом.
      — Риттеру не верят так, как верят руководству разведывательно-аналитического отдела. Это все отголоски катастрофы с комиссией Черча , случившейся десять лет назад. Понимаешь, Сенат, похоже, успел начисто забыть, кто возглавлял ту операцию. Босса причислили к лику святых, а тех, кто старался выполнить его приказы — правда, весьма неуклюже, — безжалостно распяли. Черт побери, это самое настоящее… — Мюррей остановился, подыскивая подходящее слово. — Немцы называют это «sweinerei» . Точно перевести на английский это нельзя, но ты понял, что это означает.
      Джек одобрительно крякнул.
      — Да, это получше, чем наше «…новина».
      Попытка физического устранения Фиделя Кастро, предпринятая во времена «Камелота» ЦРУ по указанию Генеральной прокуратуры, была словно позаимствована из арсенала Дятла Вуди с вкраплениями из «Трех бездельников» : политики попытались сымитировать Джеймса Бонда, литературного героя, созданного провалившимся британским шпионом. Фильмы просто не имели ничего общего с реальным миром, как Райану пришлось выяснить на собственной шкуре, сначала в Лондоне, а затем в гостиной своего дома.
      — Ладно, Дэн, скажи честно, как они, знают свое дело?
      — Кто, британцы? — Мюррей пригласил Райана последовать за ним на лужайку перед домом. Что с того, что британская разведка проверила грузчиков — Мюррей ведь работал в ФБР. — Бейзил — специалист мирового класса. Вот почему он держится на своем месте так долго. В свое время он был блестящим оперативником, и именно он первым заподозрил что-то неладное в отношении Филби — и не забывай, что Бейзил в то время был лишь зеленым новичком. А сейчас он замечательно справляется с администраторскими обязанностями — у него очень гибкий и живой ум, какой встречается крайне редко. Все местные политики независимо от партийной принадлежности ему доверяют. Добиться этого было очень нелегко. Для британцев он сейчас что-то вроде того, кем был для нас когда-то Гувер , но только без аспекта культа личности. Мне Бейзил очень нравится. Отличный парень; с таким приятно работать. И Бейзил очень любит тебя, Джек.
      — Почему? — удивился Райан. — Я не сделал ничего особенного.
      — У Бейзила чутье на настоящий талант. Он считает, что у тебя есть именно то, что нужно. Он просто без ума от той затеи, которую ты придумал в прошлом году для борьбы с утечкой информации — «Ловушка для канареек» — и, к тому же, совсем не помешало то, что ты заодно спас жизнь наследнику британского престола. В Сенчури-Хаузе тебя примут, как родного. Если ты оправдаешь возложенные на тебя надежды, тебя будет ждать блестящая карьера в разведке.
      — Великолепно. — Однако сам Райан до сих пор сомневался, действительно ли хочет этого. — Дэн, ты не забыл, что я биржевой игрок, ставший преподавателем истории?
      — Джек, все это осталось в прошлом. Смотри вперед, хорошо? В свое время ты очень неплохо разбирался в акциях, работая в «Меррил Линч» , верно?
      — Ну да, мне удалось заработать несколько долларов, — подтвердил Райан. На самом деле он заработал очень много долларов, и его портфель акций продолжал пухнуть. Там, дома, люди продолжали богатеть на Уолл-стрит.
      — Ну а теперь настала пора тебе приложить свой ум к чему-то действительно важному, — предложил Дэн. — Не хочется тебя разочаровывать, Джек, но в разведке умных людей — раз два и обчелся. Уж мне-то это известно. Я сам в ней работаю. Полно тупиц, много относительно толковых людей, но настоящих звезд единицы, дружище. А у тебя есть все для того, чтобы стать звездой. Джим Грир в этом уверен. Как и Бейзил. Твое мышление не стиснуто никакими рамками. Как и мое. Вот почему я больше не гоняюсь за грабителями в Риверсайде или Филадельфии. И все же мне никогда не приходилось зарабатывать миллион зеленых, играя на бирже.
      — Дэн, из того, что мне повезло, еще не следует, что я человек необыкновенный. Черт побери, Джо, папаша Кэти заработал столько, сколько мне не заработать за всю жизнь, но при этом он своенравный и упрямый сукин сын.
      — Ну, ты сделал его дочь супругой почетного рыцаря.
      Джек смущенно улыбнулся.
      — Да, тут ты прав.
      — Смею тебя заверить, Джек, здесь это откроет множество дверей. Англичане обожают титулы. — Мюррей помолчал. — Ну а теперь — как насчет пинты пива? Здесь, совсем рядом, есть одно замечательное заведение, «Цыганская мошка». А то этот переезд вас окончательно сведет с ума. Это еще хуже, чем строить новый дом.
 
      Его рабочее место находилось на первом подземном этаже здания центрального управления: истинный смысл этой меры безопасности ему так и не объяснили, но, судя по всему, такое же подразделение имелось в штаб-квартире «главного противника». Там оно называлось «Меркурием» в честь посланника, к услугам которого прибегали боги, — очень уместное название, вот только в стране уже много лет не признавали никаких богов и ничего божественного. Все сообщения, пройдя через шифровальщиков, попадали к нему на стол, и он внимательно изучал их на предмет наличия кодовых слов, практически не обращая внимания на содержание. Затем документы направлялись в соответствующие подразделения соответствующим сотрудникам, которые уже принимали необходимые меры; после чего поступали ответные сообщения, и он пересылал их в другую сторону. Эти потоки подчинялись четкому графику: утром, как правило, сообщения бывали преимущественно входящими, а после обеда документы становились в основном исходящими. Самым утомительным, разумеется, было шифрование, потому что многие оперативные работники на местах пользовались своими личными шифровальными блокнотами. Вторые экземпляры этих блокнотов хранились в комнатах, которые располагались справа от его стола. Сидевшие в них шифровальщики пропускали через себя самые разнообразные секреты, начиная от любовных похождений итальянских политиков до точного распределения целей американской ядерной программы.
      Как это ни странно, шифровальщики никогда не говорили о своей работе, о тех сообщениях, которые через них проходили, — как о входящих, так и об исходящих. Почему-то они относились ко всему этому с полным безразличием. Возможно, их как раз и отбирали с учетом этих психологических факторов — по крайней мере, его это нисколько бы не удивило. Это управление было создано гениями, но работать в нем должны были бездушные роботы. Если бы технический прогресс сделал возможным производство подобных роботов, можно не сомневаться, здесь не осталось бы живых людей, потому что у машин есть одно важное качество: можно не беспокоиться о том, что они значительно отклонятся от заданного пути.
      Однако, машины не обладают способностью самостоятельно мыслить, а в его работе умение думать и запоминать считалось очень полезным; только при этих условиях ведомство могло эффективно действовать — а его деятельность была жизненно необходима. Оно являлось щитом и мечом государства, которому требовалось и то, и другое. А он был в нем чем-то вроде почтмейстера; он должен был помнить, что и куда было направлено. Разумеется, ему не было известно все; однако он знал гораздо больше большинства тех, кто работал с ним в одном здании: кодовые названия операций, места действий, и, достаточно часто, цели и задачи, поставленные перед исполнителями. Как правило, ему не были известны настоящие имена и лица оперативных работников, но он знал задания, которые они получали, знал кодовые имена завербованных ими агентов и, по большей части, он знал, какую информацию предоставляли эти агенты.
      Он работал здесь, в этом управлении, уже девять с половиной лет. Он попал сюда в 1973 году, сразу же после того, как окончил механико-математический факультет Московского государственного университета. Его незаурядная голова была сразу же замечена кадровиками КГБ, охотившимися за талантами. Он весьма прилично играл в шахматы, и именно этим, наверное, объяснялась натренированная память — следствие анализа множества партий великих гроссмейстеров, что позволяло в самых разных позициях находить нужный ход. Он даже подумывал о том, чтобы превратить шахматы в дело всей жизни; однако несмотря на то, что занимался он ими усердно, по-видимому, этого все же было недостаточно. Борис Спасский, в то время сам еще только молодой шахматист, разгромил его вчистую, одержав шесть побед и в утешение позволив ему две партии свести вничью; и тем самым похоронил все его надежды на славу, успех в жизни… и возможность путешествовать. Сидя за столом в своем кабинете, он грустно вздохнул. Путешествия. Он также изучал и географию, и, закрыв глаза, мог явственно увидеть образы, в основном черно-белые: Большой канал в Венеции, улица Риджент-стрит в Лондоне, потрясающие пляжи Копакабана в Рио-де-Жанейро, склон горы Эверест, которую сэр Хиллари покорил тогда, когда сам он еще только учился ходить… все те места, которые ему никогда не суждено будет увидеть собственными глазами. Только не ему. Только не человеку, имеющему доступ к совершенно секретной информации. Нет, КГБ очень тщательно подбирал таких людей. Доверять нельзя было никому — этот урок был усвоен большой кровью. Что такого особенного в его стране, если многие стремятся бежать из нее? И в то же время миллионы отдали жизни, сражаясь за Родину… Он был избавлен от службы в армии благодаря своим успехам в математике, потенциалу в шахматах, но в первую очередь, наверное, потому, что его взяли на работу в дом номер два по площади Дзержинского. Вместе с этим пришли хорошая отдельная квартира площадью семьдесят пять квадратных метров в новом, современном доме. И воинское звание: всего через несколько недель после того, как ему исполнилось тридцать лет, он был уже произведен в старшие офицеры, что, в целом, было совсем неплохо. Кроме того, ему стали платить зарплату в инвалютных рублях, что давало возможность делать покупки в «Березках», так называемых «закрытых» магазинах, торгующих товарами производства западных стран, — и, что тоже немаловажно, без длинных очередей. Это сразу же оценила его жена. Вскоре он шагнет на первую ступень номенклатуры, станет чем-то вроде мелкого князька царских времен, и можно будет смотреть вверх на лестницу и гадать, как высоко он сможет подняться. Но, в отличие от князьков, своего положения майор Зайцев добился не родословной, а за счет своих личных качеств — что очень импонировало его чувству собственного достоинства.
      Да, все, что он получил, он заработал своим трудом, и это было очень важно. Вот почему ему доверяли секреты, в частности, следующий: ему было известно про агента по кличке Кассий, американского гражданина, живущего в Вашингтоне и, судя по всему, имеющего доступ к ценной политической информации, которая была на вес золота для начальства с пятого этажа. Подобного рода сведения также нередко передавались специалистам Института Соединенных Штатов и Канады, который занимался анализом и изучением всей информации о Северной Америке.
      Канада не представляла особого интереса для КГБ, если не считать ее роли в системе противовоздушной обороны Америки. Кое-кто из ведущих канадских политиков недолюбливал своего могущественного южного соседа, или, по крайней мере, так регулярно докладывал своему начальству резидент советской разведки в Оттаве. Зайцев нередко задумывался над этим. Вот поляки: возможно, они тоже не испытывают особой любви к своему восточному соседу, однако по большей части делают все, что им говорят, — об этом в очередной раз в прошлом месяце доложил с нескрываемым удовлетворением резидент в Варшаве, — чему был совсем не рад тот горячая голова, который стал лидером объединения независимых профсоюзов «Солидарность». Полковник Игорь Алексеевич Томашевский презрительно обозвал эти профсоюзы «контрреволюционным отребьем». Томашевский считался восходящей звездой, поскольку его должны были вскоре направить на Запад. А туда попадали лишь самые достойные.
 
      А в это время, за две с половиной мили от Зайцева, Эд Фоули первым подошел к двери. Его жена Мэри Патрисия следовала за ним, держа за руку маленького Эдди. Голубые, широко раскрытые глаза мальчика горели детским любопытством, но даже малыш четырех с половиной лет уже понимал, что Москва — это совсем не сказочный «Диснейуорлд». Шок был сравним с ударом боевой секиры бога войны Тора. И все же родители Эдди утешали себя тем, что жизнь в Советском Союзе расширит его представление о мире. Впрочем, то же самое можно было сказать про них самих.
      — Так-так, — неопределенно пробормотал Эд Фоули, окинув квартиру беглым взглядом.
      Сотрудник консульской службы, живший здесь до этого, по крайней мере предпринял попытку привести квартиру в порядок, в чем ему, несомненно, помогла русская прислуга — ее предоставляло советское правительство, и эти люди работали очень прилежно… и на тех, и на других своих хозяев. Перед отлетом в Москву из аэропорта имени Кеннеди рейсом авиакомпании «Пан-америкен» Эда и Мери Пат подробно инструктировали в течение нескольких недель — нет, месяцев.
      — Итак, это и есть наш новый дом, да? — подчеркнуто нейтральным голосом произнес Эд.
      — Добро пожаловать в Москву, — приветствовал новоселов Майк Барнс, также сотрудник консульского отдела, быстро делавший себе карьеру в Государственном департаменте. На этой неделе он был в посольстве ответственный за встречу гостей. — Перед вами здесь жил Чарли Вустер. Отличный парень, сейчас он вернулся на «Туманное дно» , греется на летнем солнышке.
      — А здесь летом как? — поинтересовалась Мари Пат.
      — Что-то вроде Миннеаполиса, — ответил Барнс. — Жары особой не бывает, и влажность терпимая. По правде говоря, и зимы в Москве не такие уж и суровые — я родом из Миннеаполиса, — объяснил он. — Разумеется, германская армия и Наполеон, возможно, с этим и не согласились бы, но, впрочем, никто и не говорил, что Москва — это Париж, верно?
      — Да, меня предупредили насчет ночной жизни, — усмехнулся Эд.
      Впрочем, он сам ничего не имел против этого. В Париже специалисты такого профиля никому не нужны. Назначение в Москву превзошло самые смелые ожидания Эда. Он смел мечтать разве что о Болгарии, но чтобы попасть в самое сердце зверя… Судя по всему, своей работой в Тегеране Эд произвел большое впечатление на Боба Риттера. Хвала господу, Мери Пат пришла пора рожать именно в тот момент. Они покинули Иран за сколько — кажется, меньше чем за три недели до захвата заложников ? Беременность протекала с осложнениями, и врач настоял на том, чтобы Мари Пат для родов возвратилась домой в Нью-Йорк. Вот уж точно, дети — это дар божий… К тому же, маленький Эдди стал урожденным ньюйоркцем, а Эду очень хотелось, чтобы его сын с рождения был болельщиком «Янкиз» и «Рейнджерс». Самым лучшим в назначении в Москву, помимо чисто профессиональной составляющей, была возможность увидеть своими глазами лучший хоккей в мире. К черту балет и симфоническую музыку. Русские дьяволы, проклятие, умеют гонять по льду шайбу. Жаль, что в России не понимают бейсбол. Вероятно, для «мужиков» эта игра слишком заумная. Питчеры, бэттеры, страйки — им это не осилить…
      — Квартира не слишком большая, — заметила Мери Пат, глядя на приоткрытое окно.
      Квартира находилась на шестом этаже. По крайней мере, шум транспорта не будет слишком донимать. Жилой квартал для иностранцев — своеобразное гетто — был обнесен стеной и охранялся. Русские утверждали, что делается это в целях безопасности, однако проблема уличной преступности в отношении иностранцев в Москве не стояла. Рядовым советским гражданам запрещалось иметь на руках иностранную валюту, которую, к тому же, все равно нельзя было потратить законным путем. Так что грабить на улицах американцев или французов не имело смысла; а спутать их с простыми москвичами не было никакой возможности: иностранцы выделялись среди них так же отчетливо, как павлины среди ворон.
      — Привет! — В голосе, который произнес это слово, прозвучал английский акцент. Через мгновение показалось и цветущее лицо говорившего. — Мы ваши соседи. Найджел и Пенни Хейдок, — представился обладатель лица.
      Ему было около сорока пяти лет; высокий, худой, преждевременно поседевшие редеющие волосы. Следом за ним появилась его жена, более молодая и красивая, чем он, вероятно, заслуживал бы, которая держала в руках поднос с сандвичами и бутылкой белого вина, чтобы отметить новоселье.
      — А вы, должно быть, Эдди, — заметила золотоволосая миссис Хейдок.
      Только сейчас Эд Фоули обратил внимание на ее просторный сарафан. Судя по округлому животу, она была уже на шестом месяце беременности. Значит, те, кто инструктировал чету Фоули, оказались правы во всех мелочах. Конечно, Фоули доверял ЦРУ, но опыт приучил его проверять все и вся, начиная от фамилий соседей по лестничной клетке и до того, исправно ли работает сливной бачок. «Особенно это верно в Москве,» — подумал он, направляясь в туалет. Найджел последовал за ним.
      — Сантехника здесь довольно сносная, вот только чересчур шумная, — объяснил Хейдок. — Впрочем, никто не жалуется.
      Эд Фоули нажал на рычажок, и действительно раздался громкий шум.
      — Этот бачок починил я сам, — сказал Найджел. — Знаете, люблю все делать своими руками. — Затем гораздо тише: — Эд, ведите себя здесь очень осторожно. Повсюду проклятые «жучки». Особенно много их в спальнях. Судя по всему, эти треклятые русские любят считать наши оргазмы. Мы с Пенни делаем все, чтобы их не разочаровать.
      Хейдок хитро усмехнулся. Что ж, в некоторые города ночные развлечения приходится привозить с собой.
      — Вы провели в Москве уже два года?
      Вода с шумным журчанием текла, казалось, бесконечно долго. Фоули захотелось приподнять крышку бачка и посмотреть, не заменил ли Хейдок обычное сливное устройство каким-то особенным приспособлением.
      — Двадцать девять месяцев. Осталось еще семь. Скучать здесь не приходится. Не сомневаюсь, вас уже предупредили, что куда бы вы ни пошли, неподалеку обязательно будет ваш «друг». И русских ни в коем случае нельзя недооценивать. Ребята из Второго главного управления КГБ знают свое дело… — Наконец вода в бачке иссякла, и Хейдок переменил тон. — Вот душ — с горячей водой никаких проблем не бывает, зато ситечко душа гремит, как и в нашей квартире…
      Демонстрируя свои слова, он открутил кран, и душ, естественно, загрохотал. У Эда мелькнула мысль: «А не разболтал ли его кто-нибудь специально?» Вполне возможно. Скорее всего, тот самый любитель все делать своими руками, который сейчас стоял рядом.
      — Замечательно.
      — Да, вам придется много работать именно здесь. «Примите душ вдвоем с другом и сэкономьте воду» — кажется, так говорят в Калифорнии?
      Фоули рассмеялся — впервые с момента приезда в Москву.
      — Да, совершенно верно.
      Он присмотрелся к гостю внимательнее. Его несколько удивило, что Хейдок не стал ждать и представился в первый же день; впрочем, быть может, это было обратной стороной пресловутой английской щепетильности. В шпионском ремесле существует множество своих законов, а русские привыкли всегда строго придерживаться правил. Поэтому, посоветовал Боб Риттер, выбрось подальше какую-то часть учебников. Крепко держись за свою «крышу» и старайся по возможности производить впечатление тупого, сумасбродного американца. Кроме того, он сказал чете Фоули, что Найджелу Хейдоку верить можно. Он был сын сотрудника британской разведки, которого выдал не кто иной, как сам Ким Филби: сброшенный на парашюте над Албанией, бедняга спустился прямо в руки встречающих из КГБ. Маленькому Найджелу тогда не исполнилось и пяти лет, но он уже был достаточно взрослым, чтобы запомнить, каково терять отца. Вероятно, побудительные мотивы, которые двигали Найджелом Хейдоком, были даже более серьезными, чем в случае с Мери Пат. Даже более серьезными, чем его собственные, готов был признать после нескольких коктейлей Эд Фоули. Мери Пат ненавидела ублюдков так, как сам господь бог ненавидел грех. Хейдок не был резидентом, но он был главной ищейкой британской секретной службы в Москве и это многое говорило о нем. Директор ЦРУ судья Мур доверял англичанам: после случая с Филби они буквально вычистили свою внешнюю разведку огнем, более жарким, чем адский пламень, и заварили все щели, места возможной утечки. В свою очередь, Фоули доверял судье Муру и президенту Соединенных Штатов. В разведке это обстоятельство просто сводило с ума: доверять нельзя было никому — но надо было кому-то верить.
      «Что ж, — подумал Фоули, проверяя рукой горячую воду, — никто и не говорил, что эта работа для нормальных людей.» Что-то вроде классической метафизики: вот это просто обстоит так, а не иначе.
      — Когда сюда перевезут мебель?
      — Как раз сейчас контейнер должны загружать в Ленинграде на трейлер. Русские будут его досматривать?
      Хейдок пожал плечами.
      — Проверьте всё, — предупредил он. Затем его тон смягчился. — Видите ли, Эдвард, никогда нельзя знать наперед, насколько досконально они будут работать. КГБ — огромная, бесконечно сложная бюрократическая машина — понять значение этого выражения можно будет только тогда, когда вы здесь увидите ее в действии. Возьмем, к примеру, «жучки», установленные у вас в квартире, — сколько из них работоспособны? Они ведь выпущены не «Бритиш телеком» и не Эй-Ти-энд-Ти. На самом деле, в этом проклятие России, а нам так только на руку, однако полагаться на это тоже нельзя. Когда за тобой идет хвост, нельзя определить, то ли это опытный специалист своего дела, то ли какой-нибудь бестолковый болван, который не сможет самостоятельно отыскать дорогу в туалет. Они все похожи друг на друга и одеваются одинаково. Если хорошенько разобраться, то же самое верно и в отношении нас, но русская бюрократическая машина настолько громоздкая, что она с большой вероятностью защитит некомпетентного — а может быть, и нет. Видит бог, у нас в Сенчури-Хаузе тоже хватает своих глупцов.
      Фоули кивнул.
      — В Лэнгли мы называем их разведывательно-аналитическим отделом.
      — Совершенно верно. А мы своих — Вестминстерским дворцом, — заметил Хейдок, озвучивая свои собственные предубеждения. — Полагаю, мы уже проверили всю сантехнику.
      Фоули закрутил кран, и мужчины вернулись в гостиную. Как выяснилось, Пенни и Мери Пат тоже уже успели познакомиться.
      — Ну, дорогая, по крайней мере, горячей воды у нас будет достаточно.
      — Рада это слышать, — ответила Мери Пат. Она повернулась к гостье. — А где вы покупаете продукты?
      Пенни Хейдок улыбнулась:
      — Я вам все покажу. Что-нибудь особенное можно заказывать через агентство в Хельсинки: товары великолепного качества, английские, французские, немецкие — даже американские, что касается соков и консервов. Скоропортящиеся продукты, в основном, финского происхождения, и, как правило, они очень хорошие, особенно баранина. Найджел, ты согласен, что финская баранина превосходная?
      — Совершенно верно — она ничуть не уступает новозеландской, — согласился ее муж.
      — Правда, говядина оставляет желать лучшего, — вмешался в разговор Майк Барнс. — Но раз в неделю мы получаем говядину из Омахи. Много отличной говядины — мы раздаем ее всем друзьям.
      — Что правда, то правда, — вынужден был признать Найджел. — Мясо коров, которых всю жизнь кормили кукурузой, не сравнится ни с чем. Боюсь, мы уже успели к нему пристраститься.
      — Хвала господу, у нас есть американские ВВС, — продолжал Барнс. — Американские военные самолеты доставляют говядину на все базы НАТО, и мы, к счастью, также числимся у них в списке. Конечно, мясо поступает замороженным, что хуже, чем свежее из супермаркета «Дельмонико», но все равно достаточно хорошее, чтобы напомнить о доме. Надеюсь, вы купите себе мангал. Жарить барбекю мы поднимаемся на крышу. Древесный уголь также приходится привозить из-за границы. Русский Иван никак не может взять это в толк.
      Балкона в квартире не было, вероятно, для того, чтобы защитить жильцов от смрада дизельных выхлопов, висящего над городом.
      — Как насчет того, чтобы заглянуть на работу? — спросил Фоули.
      — Лучше воспользуйтесь метро, — посоветовал Барнс. — В Москве оно действительно замечательное.
      — А машину ты оставишь мне? — с надеждой улыбнулась Мери Пат.
      На самом деле именно на это они и рассчитывали. Именно это и ожидали, однако в их ремесле все то, что складывается удачно, воспринимается как приятная неожиданность — вроде как подарок под рождественской елкой. Ты всегда надеешься, что Санта-Клаус получит твое письмо, но полной уверенности никогда не бывает.
      — Что ж, можете начинать учиться водить машину по этому городу, — сказал Барнс. — По крайней мере, машина у вас хорошая.
      Предыдущий обитатель квартиры оставил после себя белый «Мерседес-280», машину действительно хорошую. На самом деле, даже слишком хорошую для своих четырех лет. Впрочем, легковых машин в Москве достаточно мало, к тому же, особые номера сразу же покажут, что «Мерседес» принадлежит американскому дипломату, что облегчит слежку. Можно не сомневаться, машина КГБ будет следовать за белым «Мерседесом» всюду, куда бы он ни направился. И опять же, английские традиции наоборот. Мери Пат придется учиться ездить по городу, словно жителю Индианаполиса, впервые попавашему в Нью-Йорк.
      — Улицы широкие и пустые, — продолжал Барнс. — А заправка в трех кварталах отсюда, вот в эту сторону. — Он махнул рукой. — Огромная. Русские любят строить все на широкую ногу.
      — Просто замечательно, — ответила Мери Пат, чтобы польстить Барнсу.
      Она уже спряталась под маску миловидной, пустоголовой блондинки. Во всем мире почему-то считается, что красивые женщины обязательно должны быть глупыми, и к блондинкам это относится в первую очередь. И, черт побери, в конце концов, гораздо проще строить из себя дурака, чем умного, — что бы там ни утверждали голливудские звезды.
      — А как насчет технического обслуживания машины? — поинтересовался Эд.
      — Это же «Мерседес». Они практически не ломаются, — сказал Барнс. — В любом случае, в посольстве Западной Германии есть парень, который сможет починить все что угодно. Мы поддерживаем добрососедские отношения с нашими союзниками по НАТО. Кстати, вы любите европейский футбол?
      — Игра избалованных барышень, — тотчас же ответил Эд Фоули.
      — Эк вы резко выразились! — заметил Найджел Хейдок.
      — Вот американский футбол — это игра для настоящих мужчин, — возразил Фоули.
      — Совершенно глупая, бескультурная игра, изобилующая грубостью и заседаниями всяческих комиссий, — презрительно фыркнул англичанин.
      Фоули усмехнулся.
      — Давайте лучше сядем есть.
      Все уселись за стол. Временная мебель оказалась вполне сносной — такую можно увидеть в захудалой гостинице в Алабаме. На кровати можно спать, и баллончик с инсектицидом, вероятно, расправился со всеми домашними насекомыми. Вероятно.
      Сандвичи оказались вкусными. Мери Пат взяла стаканы и открыла кран…
      — Настоятельно советую не делать этого, миссис Фоули, — остановил ее Найджел. — Бывает, что те, кто пил воду из-под крана, начинают жаловаться на боли в животе…
      — Вот как? — Она закрыла кран. — Да, Найджел, меня зовут Мери Пат.
      Наконец все были должным образом представлены друг другу.
      — Хорошо, Мери Пат, — подтвердил Барнс. — Мы предпочитаем употреблять питьевую воду из бутылок. Водой из-под крана можно умываться, и если ее вскипятить в чайнике, она сойдет для приготовления кофе или чая.
      — А в Ленинграде еще хуже, — продолжал Найджел. — Как мне говорили, у местных жителей выработался иммунитет, но у нас, иностранцев, может возникнуть расстройство желудка.
      — А что насчет школы? — высказала вслух свое беспокойство Мери Пат.
      — В американско-английской школе с детьми обращаются очень хорошо, — заверила ее Пенни Хейдок. — Я сама подрабатываю там. Ну а уровень обучения выше всяческих похвал.
      — Эдди у нас уже читает, правда, дорогая? — с гордостью похвалился отец.
      — Только «Кролика Питера» и другие детские сказки, но для четырех лет он читает очень прилично, — подтвердила остальным не менее довольная мать.
      Тем временем Эдди, отыскав блюдо с сандвичами, уже что-то аппетитно жевал. Это была не его любимая копченая колбаса, но проголодавшиеся дети перестают привередничать в еде. К тому же, в надежном месте были припрятаны четыре больших банки с арахисовым маслом «Скиппи». Местный хлеб, по общим отзывам, был вполне приличный, хотя и уступал «чудо-хлебу», на котором росли американские дети. Кроме того, Мери Пат уложила в багаж хлебопечку, которая сейчас катилась в трейлере между Ленинградом и Москвой. Хорошая стряпуха, она особенно мастерски пекла хлеб и надеялась, что это станет ее пропуском в высший свет семейств посольских работников.
 
      Совсем недалеко от того места, где они сидели, из рук в руки перешел один конверт. Курьер прибыл из Варшавы, и это письмо было направлено правительством его страны — точнее, одним правительственным ведомством для правительственного ведомства другой страны. Посланец был нисколько не рад порученному заданию. Он был коммунистом — непременное условие для такого ответственного поручения, — но, тем не менее, он оставался поляком, каковым являлся и тот человек, о котором шла речь в письме. И в этом была главная проблема.
      На самом деле, это письмо было фотокопией оригинала, который всего три дня назад один человек лично принес в кабинет важной — очень важной персоны в Варшаве.
      Тот, кому предназначалось это письмо, был знаком с посыльным, полковником польской разведки, — хотя и не испытывал к нему особо теплых чувств. Русские использовали своих западных соседей для самых различных задач. У поляков был природный дар к разведывательным операциям — по той же самой причине, что и у израильтян: обе страны были со всех сторон окружены врагами. К западу от Польши лежала Германия, к востоку — Советский Союз. Это крайне неблагоприятное обстоятельство привело к тому, что многие из самых талантливых и одаренных поляков посвящали себя разведке.
      Адресату письма все это было хорошо известно. Больше того, ему уже было известно дословное содержание письма. Он узнал его еще вчера. Однако, его нисколько не удивила задержка. Польское правительство потратило сутки на то, чтобы осмыслить содержание письма и его значение, и лишь потом переправило его дальше, и адресат не был за это в обиде. Правительства всех стран мира брали по крайней мере одни сутки на изучение подобных вопросов. По самой своей природе люди, облеченные властью, были склонны к сомнениям и колебаниям, даже несмотря на то, что им было прекрасно известно: промедление является пустой тратой времени и сил. Однако даже марксизму-ленинизму было не под силу изменить человеческую природу. Печально, но факт. «Новый советский человек», как и «новый польский человек», оставался в конце концов просто человеком.
      Немой спектакль, разыгрывающийся в кабинете, напоминал стилизованный балет в исполнении Ленинградского театра оперы и балета имени Кирова. Хозяину кабинета даже казалось, что он слышит звуки оркестра. На самом деле он предпочитал классической музыке западный джаз, но в любом случае музыка в балете является лишь гарниром к основному блюду, системой, которая говорит танцорам, когда им надо дружно прыгать, подобно дрессированным собачкам. Разумеется, по русским меркам все балерины слишком худосочные, однако настоящие женщины были бы просто неподъемными для тех гномов, которые в балете именуются мужчинами.
      Почему его мысли ушли в сторону? Хозяин кабинета вернулся на свое место, медленно опустился в кожаное кресло и развернул письмо. Оно было написано на польском языке, а он не умел по-польски ни читать, ни говорить. Однако к письму был приложен хороший русский перевод. Разумеется, хозяин кабинета заставит поработать над текстом своих переводчиков, а также двух — трех психологов, которые оценят душевное состояние автора и составят многостраничное заключение, — а ему придется с ним ознакомиться, хотя это будет пустой тратой времени. После этого он сам должен будет подготовить доклад, чтобы обеспечить свое политическое руководство — нет, он сам входил в высшее руководство страны, был равным среди равных, — информацией о всех этих дополнительных исследованиях, чтобы уже оно, в свою очередь, тратило время, вдумываясь в послание и оценивая его важность перед тем, как принимать решение об ответных действиях.
      У председателя КГБ мелькнула мысль: сознает ли полковник польской разведки, какой малой кровью обошлось его собственное руководство. В конце концов, этим людям пришлось лишь переправить документ своим политическим хозяевам, свалить на них груз ответственности, заставив их предпринимать ответные шаги. Так поступают государственные чиновники во всем мире, независимо от политических взглядов и убеждений. Все вассалы одинаковы.
      Оторвавшись от письма, председатель КГБ поднял взгляд на стоявшего перед ним офицера.
      — Товарищ полковник, благодарю за то, что обратили мое внимание на эту мелочь. Пожалуйста, передайте от меня привет и наилучшие пожелания вашему начальству. Вы свободны.
      Вытянувшись по стойке «смирно», полковник забавно, на польский манер козырнул, развернулся как на плацу и вышел за дверь.
      Проводив его взглядом и дождавшись, когда за ним закроется дверь, Юрий Владимирович Андропов снова склонился над письмом и подколотым переводом.
      — Значит, Кароль, ты нам угрожаешь, да? — Щелкнув языком, он покачал головой и тихо добавил: — Ты храбрый человек, но твои взгляды следует немного подправить, дорогой мой товарищ священник.
      Председатель КГБ снова задумчиво оторвался от документа. Стены кабинета были увешаны произведениями искусства, по той же самой причине, по которой это делается во всех кабинетах: для того, чтобы избежать пустоты. Два писанных маслом полотна мастеров эпохи Возрождения, позаимствованных из коллекции какого-нибудь покойного царя или дворянина. Еще одна картина — портрет Ленина, и, нужно признать, довольно неплохой: бледное лицо и широкий лоб с залысиной, известные миллионам людей во всем мире. И рядом с ним заключенная в красивую рамку цветная фотография Леонида Ильича Брежнева, нынешнего генерального секретаря Центрального комитета Коммунистической партии Советского Союза. Этот снимок был ложью: на нем был изображен молодой и полный сил мужчина, а не дряхлый старик, который в настоящее время возглавлял Политбюро. Что ж, все люди стареют, однако в большинстве стран старики оставляют свои посты и с почетом удаляются на пенсию. Но только не в этой стране, подумал Андропов… и снова перевел взгляд на письмо. Впрочем, то же самое можно сказать и про этого человека. Его пост тоже пожизненный.
      «Но сейчас дерзкий поляк намеревается изменить эту часть уравнения,» — подумал председатель Комитета государственной безопасности. И это очень опасно.
      Опасно?
      Возможные последствия были неизвестны, и уже одно это представляло значительную опасность. Коллеги Андропова по Политбюро — люди преклонного возраста, осторожные, пугливые, — отнесутся к этому так же.
      Поэтому ему нужно будет не просто доложить об опасности. Он должен будет также представить пути эффективного решения проблемы.
      На стене кабинета должны были бы висеть портреты двух людей, в настоящее время полузабытых. Одним из них был бы Железный Феликс — сам Дзержинский, основатель Чека, предшественницы КГБ.
      Другим должен был бы быть Иосиф Виссарионович Сталин. Вождь в свое время поставил вопрос, имевший прямое отношение к той самой ситуации, с которой сейчас столкнулся Андропов. Это было в 1944 году. Сейчас — сейчас, вероятно, этот вопрос приобрел еще большее значение.
      Ну, это еще надо будет посмотреть. И, напомнил себе Андропов, именно он будет тем самым человеком, которому предстоит принимать решение. Можно заставить исчезнуть любого человека. Эта мысль, мелькнувшая у него в голове, должна была бы его изумить, однако этого не произошло. Это здание, выстроенное восемьдесят лет назад в качестве величественного центрального управления страховой компании «Россия», повидало на своем веку много подобного, и его обитатели издавали приказания, которые влекли смерть многих и многих людей. В подвале совершались казни. Этому настал конец лишь несколько лет назад, когда центральное управление КГБ разрослось настолько, что его уже не смогло вместить даже это обширное здание, и оно выплеснулось на весь квартал до самого Бульварного кольца. Однако обслуживающий персонал до сих пор перешептывался о призраках, которые появлялись тихими ночами, пугая пожилых уборщиц с ведрами и швабрами, своими всклокоченными седыми волосами напоминающих ведьм. Правительство страны верило в духов и привидений не больше, чем в бессмертность человеческой души, однако вытравить подобные предрассудки из сознания простых крестьян было гораздо более сложной задачей, чем заставить интеллигенцию покупать многотомные собрания сочинений Владимира Ильича Ленина, Карла Маркса и Фридриха Энгельса, не говоря про высокопарные труды, приписываемые Сталину (которые, на самом деле, были написаны коллективом перепуганных авторов, что лишь еще больше усугубляло дело), которые, к счастью, в настоящее время читали лишь законченные мазохисты.
      «Нет, — сказал себе Юрий Владимирович, — заставить людей поверить в марксизм оказалось совсем нетрудно.» Учение о светлом будущем начинали вдалбливать в детские головы еще в начальной школе, затем это дело продолжала пионерская организация, в старших классах эстафету подхватывал комсомол, и, наконец, лучшие из лучших становились членами партии и хранили партбилет «рядом с сердцем», в нагрудном кармане рубашки вместе с пачкой сигарет.
      Но к этому возрасту люди уже начинали разбираться, что к чему. Политически грамотные коммунисты твердили о своих убеждениях на партийных собраниях потому, что это было необходимо для карьерного роста. Так же в точности умные царедворцы при дворе египетских фараонов падали ниц и прикрывали глаза от яркого сияния, якобы исходящего от лица венценосной особы, чтобы не ослепнуть, — они послушно поднимали руки, потому что фараон, живой бог, олицетворял собой власть и могущество, поэтому они покорно опускались на колени, отказываясь верить органам чувств и здравому смыслу, чтобы подниматься вверх по иерархической лестнице. То же самое происходило и сейчас. Сколько времени прошло с тех пор, пять тысяч лет? Можно будет свериться с учебником истории. Советский Союз взрастил плеяду ведущих мировых специалистов по истории Древнего мира и Средних веков, как и лучших антикваров, поскольку эти области исследований были практически полностью свободны от политики. События, имевшие место в Древнем Египте, произошли слишком давно и не имели никакого отношения с философским рассуждениям Маркса и к бесконечным бредням Ленина. Поэтому в этой области работали лучшие ученые. Многие также посвящали себя академической науке, потому что академическая наука не имеет партийной принадлежности, и у атома водорода нет политических пристрастий.
      А вот в сельском хозяйстве они есть. И в промышленном производстве. Поэтому самые умные, самые одаренные держались подальше от этих областей деятельности, предпочитая заниматься политическими исследованиями. Потому что именно здесь можно было добиться максимальных успехов. При этом верить в коммунизм нужно было не больше, чем в то, что Рамсес Второй являлся живым сыном бога Солнца — или какого там еще бога, черт побери, от которого он якобы происходил. Юрий Владимирович не сомневался, что царедворцы прекрасно сознавали о многочисленных женах Рамсеса и его бесчисленном потомстве, что, в принципе, было не такой уж и плохой жизнью. Эквивалент классическим даче на Ленинских горах и летнему отпуску в Сочи. Значит, так уж ли переменился с тех пор мир?
      В конце концов председатель Комитета государственной безопасности пришел к выводу, что за пять тысяч лет мало что изменилось. И его задача состояла в основном в том, чтобы стоять на пути перемен.
      А это письмо грозит переменами, не так ли? То есть, это опасно, а значит, необходимо что-то предпринять.
      Такое уже случалось в прошлом. Андропов решил, что такое может произойти и сейчас.
      Ему не суждено было прожить долго, и он не узнал, что, принимая решение по данному вопросу, он запустил в действие силы, которые в конечном счете привели к закату его страны.

      — Джек, когда ты приступаешь? — тихо спросила Кэти.
      Они лежали в кровати.
      И Джек Райан был счастлив, что это их собственная кровать. Каким бы удобным ни был номер в нью-йоркской гостинице, домашнего уюта он в нем не чувствовал. К тому же, Джек был сыт по горло своим тестем, с его двухуровневой квартирой на Парк-авеню и бесконечно высоким самомнением. Ну хорошо, у Джо Маллера добрых девяносто миллионов в банке и пухлый портфель акций, который с приходом в Белый дом нового президента продолжает расти еще больше, но всему есть свои пределы.
      — Послезавтра, — ответил Джек. — Впрочем, полагаю, можно будет заглянуть туда сегодня после обеда, просто чтобы осмотреться.
      — А сейчас тебе надо выспаться, — заметила Кэти.
      Джеку постоянно приходилось убеждаться в том, как плохо быть женатым на враче. От Кэти ничего не укроется. Нежное, любящее прикосновение сообщит ей температуру тела, частоту пульса и бог знает что еще, а сама она скрывает свое отношение к тому, что обнаружила, с мастерством профессионального игрока в покер. Ну, по крайней мере, иногда.
      — Да, день выдался очень длинный.
      В Нью-Йорке было около пяти вечера, но для Джека этот «день» продолжался значительно больше обычных двадцати четырех часов. Право, ему нужно научиться спать на борту самолета. И дело было вовсе не в том, что места оказались неудобными. Воспользовавшись своей кредитной карточкой, Джек превратил бесплатный билет, выданный на работе, в билет первого класса. Вскоре частые перелеты сделают подобные превращения в нечто автоматическое. «Да, замечательно,» — подумал Джек. Его будет знать в лицо обслуживающий персонал аэропортов «Хитроу» и имени Даллеса. Ну, по крайней мере, теперь у него есть новый черный дипломатический паспорт, и он может больше не беспокоиться по поводу таможенных досмотров. Формально Райан был приписан к посольству Соединенных Штатов в Лондоне. Здание посольства находилось на Гросвенор-сквер, прямо напротив того дома, где во время Второй мировой войны размещалась штаб-квартира генерала Эйзенхауэра. Вместе с этим назначением Райан получил статус дипломата, который сделал его особым человеком, имеющим возможность не обращать внимания на такие неприятные пустяки, как гражданские законы. Отныне Джек мог запросто провезти в Англию пару фунтов героина, и никто не имел права даже прикоснуться к его вещам без разрешения — которое он мог и не дать, ссылаясь на дипломатическую неприкосновенность и срочные дела. Ни для кого не представляло тайны, что дипломаты не утруждали себя общением с таможней ради таких мелочей, как духи для жен (или других особ женского пола) и выпивка для себя. Однако для Райана, оценивающего поступки людей с позиции католической морали, подобные прегрешения были простительными и никак не тянули на смертный грех.
      Джек поймал себя на том, что у него начинают путаться мысли, это говорило о накопленной усталости, действующей на мозг. Кэти в таком состоянии ни за что не позволяла себе вставать за операционный стол. Разумеется, еще когда она, как начинающий врач, проходила практику в ординатуре, ее заставляли дежурить бесконечно долго — делалось это для того, чтобы научиться принимать правильные решения в самых неблагоприятных условиях, — но Джек порой задумывался, сколько больных приносится в жертву на алтарь подготовки врачей-новобранцев. Если юристам когда-либо удастся найти способ делать на этом деньги…
      Кэти — доктор Каролина Райан, доктор медицинских наук, член американской коллегии хирургов, как гласила пластмассовая табличка на ее белом халате, — уже прошла эту фазу обучения. Ее мужу пришлось не раз тревожиться ночами о том, как она поедет домой на своем маленьком спортивном «Порше» после тридцати шести часов непрерывного дежурства в гинекологическом, педиатрическом или хирургическом отделении — сами по себе эти разделы медицины Кэти не интересовали, но она должна была узнать немного обо всем, чтобы закончить медицинский факультет университета имени Джонса Гопкинса. Ну, по крайней мере, ее знаний хватило, чтобы обработать мужу плечо в тот день перед Букингемским дворцом. Джек не умер от потери крови на глазах жены и дочери, что легло бы пятном несмываемого позора на всех, кто имел отношение к этому происшествию, и в первую очередь на англичан. «Любопытно, а меня представили бы к рыцарскому званию посмертно?» — усмехнувшись, подумал Джек. И тут, наконец, его глаза сомкнулись впервые за тридцать шесть часов.
 
      — Надеюсь, ему там понравится, — заметил судья Мур на совещании высшего руководства Управления, которым завершался очередной день.
      — Артур, наши кузены славятся своим гостеприимством, — напомнил Джеймс Грир. — Бейзил — хороший учитель.
      Риттер ничего не сказал на это. Этот дилетант Райан удостоился большой — слишком большой, черт побери, славы для сотрудника ЦРУ, особенно если учесть, что он был из разведывательно-аналитического отдела. С точки зрения Риттера, отдел РА был лишь бесполезным хвостом, которым махал оперативный отдел. Ну да, Джим Грир хороший разведчик, и с ним приятно иметь дело, но он ни черта не смыслит в оперативной работе, а именно ей — что бы там ни говорил Конгресс — Управление и должно заниматься в первую очередь. Хорошо хоть Артур Мур, по крайней мере, это понимает. Но если сказать «оперативный сотрудник разведки» на Капитолийском холме, в разговоре с конгрессменами из финансово-бюджетного комитета, они сразу же отшатываются, словно Дракула от позолоченного распятия.
      И все же Риттер решил заговорить.
      — Как вы думаете, что ему доверят англичане? — высказал мучившую его мысль вслух заместитель директора по оперативной работе.
      — Бейзил отнесется к нему, как к моему личному представителю, — подумав немного, сказал судья Мур. — То есть, англичане поделятся с Райаном всем тем, чем они делятся с нами.
      — Артур, предупреждаю, англичане будут использовать Райана в своих целях, — предостерег Риттер. — Ему известно то, во что они не посвящены. Они попытаются выжать из него все. А Райан не сможет перед ними устоять.
      — Боб, я лично проинструктировал его на этот счет, — успокоил его Грир.
      Разумеется, зам по опер-работе это прекрасно знал, но у Риттера был прямо-таки настоящий талант придираться ко всем окружающим, если что-то выходило не так, как он хотел. У Грира мелькнула мысль, каково было быть матерью Боба.
      — Боб, не надо недооценивать этого малыша. Он очень умен. Ставлю ужин с хорошим бифштексом в ресторане на то, что Райану удастся вытянуть из англичан больше, чем им из него.
      — Считайте, что мы уже проспорили, — презрительно фыркнул зам по опер-работе.
      — В «Снайдерсе», — продолжал подначивать зам по РА-работе.
      Обоим заместителям директора очень нравился этот ресторан, расположенный за Ки-Бридж в Джорджтауне.
      Судья Артур Мур, директор Центрального разведывательного управления, увлеченно следил за перепалкой своих заместителей. Грир знал, как накрутить Риттеру хвост, и заму по опер-работе почему-то никак не удавалось защититься от его нападок. Возможно, все дело было в акценте Восточного побережья, звучавшем в речи Грира. По убеждению техасцев вроде Боба Риттера (и самого Артура Мура), они на целую голову превосходили всех тех, кто говорил себе в нос, особенно за карточным столиком или за бутылкой бурбона. Сам судья считал себя выше подобных мелочей, однако наблюдать за этим со стороны было весьма занятно.
      — Ну хорошо, ужин в «Снайдерсе», — заявил Риттер, протягивая руку.
      Тут директор посчитал, что пора переходить к делу.
      — Итак, можно считать, что с этим вопросом мы разобрались. А теперь, джентльмены, президент хочет услышать от меня, как будут развиваться события в Польше.
      Риттер нисколько не обрадовался этому приказу. У него в Варшаве был хороший резидент, однако в распоряжении этого резидента имелись всего три оперативных работника, один из которых был еще зеленым новичком. Правда, им удалось выйти на очень осведомленного источника в аппарате правительства, плюс еще несколько осведомителей работали в министерстве обороны.
      — Артур, поляки сами еще ничего не знают, — начал зам по опер-работе. — Они вынуждены возиться с этой своей «Солидарностью», а ситуация меняется с каждым днем.
      — Артур, в конечном счете все сведется к тому, какая команда поступит из Москвы, — согласился Грир. — А Москва пока что тоже ничего не знает.
      Сняв очки, Мур протер глаза.
      — Да. Русские не знают, что делать, когда кто-то открыто выступает против них. Джо Сталин просто перестрелял бы всех, но у нынешнего советского руководства для этого кишка тонка, хвала господу.
      — Коллегиальное руководство превращает всех в трусов, а Брежнев просто неспособен быть лидером. Насколько я слышал, его приходится водить под руки в туалет.
      Разумеется, это уже было преувеличением, однако Риттеру было приятно сознавать, что советское руководство становится все более слабым и безвольным.
      — А что нам говорит Кардинал? — спросил Мур, имея в виду самого высокопоставленного агента, завербованного в Кремле, — личного помощника министра обороны Дмитрия Федоровича Устинова.
      Этого человека звали Михаил Семенович Филитов, однако для всех, кроме считанных людей из высшего руководства ЦРУ, он был просто Кардинал.
      — По его словам, Устинов не ждет от Политбюро ничего толкового до тех пор, пока не появится лидер, действительно способный вести за собой. Леонид в последнее время сильно сдал. Это понимают все, даже простые люди с улицы. Нельзя ведь загримировать телевизионную картинку, правда?
      — Как вы думаете, сколько еще ему осталось?
      Все лишь молча пожали плечами, затем Грир все же решил ответить:
      — Врачи, с которыми я беседовал, говорят, что Брежнев может свалиться завтра, а может протянуть еще пару лет. Они утверждают, что у него прослеживаются признаки болезни Альцгеймера, но только в самой слабой форме. По их мнению, его общее состояние указывает на прогрессирующую сердечно-сосудистую миопатию, к тому же, вероятно, усугубленную начальной стадией алкоголизма.
      — Это общая беда всех русских, — заметил Риттер. — Да, кстати, Кардинал подтверждает предположения относительно проблем с сердцем и водки.
      — Состояние печени имеет очень большое значение, — подхватил Грир. — А у Брежнева, боюсь, она не в самом лучшем виде, — добавил он, хотя это было сказано слишком мягко.
      Мысль за него докончил Мур:
      — Но убедить русского перестать пить не проще, чем заставить медведя гризли не гадить в лесу. Знаете, если что-нибудь когда-либо и повалит этот народ, так это неспособность установить законный порядок передачи власти.
      — Ха, ваша честь, — хитро усмехнулся Боб Риттер, — полагаю, все дело в том, что у русских просто не хватает юристов. Быть может, стоит переправить им тысяч сто наших адвокатов.
      — Русские не настолько глупы, чтобы согласиться на это, — подхватил зам по РА-работе. — Скорее они разрешат нам выпустить по ним несколько баллистических ракет «Посейдон». По крайней мере, вреда в этом случае будет значительно меньше.
      — Ну почему люди относятся так пренебрежительно к моей уважаемой профессии? — спросил Мур, обращаясь к потолку. — Если кто-нибудь и спасет общественный строй Советского Союза, джентльмены, то только юрист.
      — Вы так думаете, Артур? — спросил Грир.
      — Нельзя построить рациональное общество без господства закона, а господство закона нельзя обеспечить без юристов, которые претворяли бы его в жизнь. — В прошлом Мур был верховным судьей апелляционного суда штата Техас. — Пока что у русских еще нет этих законов, раз Политбюро может расстрелять любого неугодного даже без видимости судебного разбирательства. Должно быть, это равносильно тому, чтобы жить в аду. Нельзя ни на что полагаться. Это все равно что Рим в правление Калигулы — любая прихоть императора имела силу закона. Проклятие, однако даже в Риме существовали хоть какие-то законы, которых должны были придерживаться и императоры. А про наших русских друзей нельзя сказать и этого.
      Присутствующие не могли в полной мере осознать, насколько ужасающей была подобная концепция для директора. В свое время Мур был одним из лучших адвокатов-практиков штата, который славится своим юридическим сообществом, после чего сам стал судьей, по праву заняв место среди людей мудрых и справедливых. Подавляющее большинство американцев признавало верховенство закона так же свято, как и то, что расстояние между базами на бейсбольной площадке равняется ровно девяноста футам, и ни дюйма меньше. Однако, для Риттера и Грира гораздо важнее было то, что перед тем, как посвятить себя юриспруденции, Артур Мур был великолепным оперативным работником.
      — Итак, черт побери, что мне докладывать президенту?
      — Вся беда в том, Артур, — печально промолвил Грир, — что мы не знаем потому, что не знают сами русские.
      Разумеется, это был единственный честный ответ, но все же директор взорвался:
      — Проклятие, Джим, нам платят за то, чтобы мы знали!
      — Все сведется к тому, насколько серьезно отнесутся русские к этой угрозе. Для них Польша — лишь покорная служанка, вассальное государство, готовое по первому приказу встать на задние лапки, — сказал Грир. — Русские контролируют то, что их народ смотрит по телевидению и читает в «Правде»…
      — Но они не могут справляться со слухами, которые просачиваются через границу, — возразил Риттер. — А также с тем, что рассказывают солдаты, которые возвращаются домой, отслужив там — а также и в Германии, и в Чехословакии, и в Венгрии, и с тем, что передают по «Голосу Америки» и «Радио Свободная Европа».
      Первая из этих двух радиостанций подчинялась ЦРУ напрямую, а хотя вторая и считалась независимой, в эту сказку никто не верил. Сам Риттер предоставлял большой объем материалов для обоих пропагандистских органов американского правительства. Русские относились к качественной агитации с уважением.
      — Как вы думаете, насколько критической является по оценке русских ситуация? — поинтересовался вслух Мур.
      — Всего два — три года назад они были уверены, что находятся на гребне волны, — объявил Грир. — Инфляция загнала нашу экономику на помойку, нам приходилось разбираться с энергетическим кризисом, потом еще добавился этот чертов Иран. А русские как раз тогда подбросили нам Никарагуа. Муральный дух нации опустился дальше некуда, и…
      — Ну, слава богу, сейчас это все меняется, — закончил за него Мур. — Все стало с точностью наоборот? — спросил он.
      Надеяться на это было бы чересчур смело, но в своей душе Артур Мур был оптимист — разве иначе он смог бы возглавлять ЦРУ?
      — По крайней мере, Артур, мы движемся в нужном направлении, — сказал Риттер. — Русские этого еще не поняли. Надо сказать, они изрядные тугодумы. В этом их главная слабость. Все высшие шишки настолько скованы идеологией, что не видят ничего вокруг. Знаете, мы можем нанести этим ублюдкам удар — удар сильный, болезненный, — если досконально исследуем слабые места русских и научимся обращать их себе на пользу.
      — Вы действительно так считаете, Боб? — спросил директор.
      — Я так не считаю — я знаю наверняка, черт побери! — выпалил зам по опер-работе. — Они уязвимы, и что самое главное, русские до сих пор сами этого не понимают. Пора что-то делать. Теперь у нас президент, который поддержит нашу игру, если только мы придумаем что-нибудь действительно хорошее, куда он сможет вложить свой политический капитал. А Конгресс так его боится, что не осмелится встать у него на пути.
      — Роберт, — сказал директор, — у меня такое ощущение, что у вас в рукаве что-то припрятано.
      Задумавшись на мгновение, Риттер продолжал:
      — Да, Артур, вы правы. Я ломал над этим голову с того самого времени, как одиннадцать лет назад меня перевели на административную работу. До сих пор я не записал на бумагу еще ни одной мысли.
      Ему не нужно было объяснять, почему. Конгресс имел право выдать разрешение на выемку любого клочка бумаги, находящегося в этом здании, — ну, практически любого, — но проникнуть в человеческую голову было не под силу даже ему. Однако, возможно, наконец настало время раскрыть свои карты.
      — В чем состоит голубая мечта Советов?
      — Похоронить нас, — ответил Мур. Для этого ему не потребовался интеллект лауреата Нобелевской премии.
      — Хорошо, а в чем состоит наша голубая мечта?
      Ему ответил Грир:
      — Нам не позволено мыслить подобными категориями. Мы хотим найти с русскими modus vivendi . — По крайней мере, так утверждала «Нью-Йорк таймс», а разве эта газета не отражала голос народа? — Ну хорошо, Боб, не тяните, выкладывайте, что там у вас.
      — Как нам нанести удар русским? — спросил Риттер. — И я понимаю под этим поразить ублюдков в самое сердце, причинить им невыносимую боль…
      — Похоронить их? — уточнил Мур.
      — А почему бы и нет, черт побери? — воскликнул Риттер.
      — А это возможно? — спросил директор, заинтересованный тем, что мысли его заместителя направлены в эту сторону.
      — Скажите, Артур, если русским дозволяется грозить нам своей большой пушкой, почему мы не имеем права отвечать им тем же? — Похоже, Риттер закусил удила. — Русские переправляют деньги различным группировкам в нашей стране, чтобы те пытались дестабилизировать политические процессы. Они устраивают по всей Западной Европе демонстрации, требующие от нас отказаться от программы развертывания тактического ядерного оружия, в то время как сами наращивают свой атомный потенциал. А мы даже не можем устроить утечку сведений об этом в наши средства массовой информации…
      — Но если мы даже и сделаем это, газеты все равно ничего не напечатают, — заметил Мур.
      В конце концов, средства массовой информации тоже не любят оружие массового поражения, хотя и готовы терпеть советские ядерные боеголовки, потому что они, по той или иной причине, не являются дестабилизирующим фактором. Директор испугался, что Риттер на самом деле хочет проверить, какое влияние имеют Советы на американские газеты и телевидение. Впрочем, если это действительно обстоит так, подобное расследование может принести только отравленные плоды. Средства массовой информации цепляются за собственные представления о честности и объективности с таким же упорством, с каким скупой держится за свои сокровища. Впрочем, Мур и без доказательств знал, что КГБ действительно обладает определенным влиянием на американскую прессу, потому что добиться этого было бы очень просто. Немного лести, немного утечки так называемых «секретов» — и человек уже становится «достоверным источником». Но отдают ли Советы себе отчет в том, насколько опасной может быть эта игра? Американские средства массовой информации все же имеют определенные незыблемые принципы, оскорблять которые равносильно шалостям со снаряженной бомбой. Малейший неверный шаг может дорого стоить. Никто из присутствующих в этом кабинете на седьмом этаже главной штаб-квартиры ЦРУ не питал особых иллюзий относительно интеллектуального потенциала русской разведки. Да, в ней действительно работали одаренные люди, прошедшие тщательную, всестороннюю подготовку, но и у КГБ были свои слабые места. Подобно обществу, которому он служил, Комитет государственной безопасности подходил к действительности с политическим шаблоном и преимущественно оставлял без внимания информацию, которая не вписывалась в эти тесные рамки. Вот как получалось, что после долгих, мучительных приготовлений, которые растягивались на многие месяцы, а то и годы, тщательно спланированная, сложная операция шла наперекосяк, потому что один из сотрудников приходил к выводу, что жизнь в стане врага не является такой плохой, какой ее изображают. Лучшим лекарством от лжи всегда была и остается правда. Только она обладает способностью дать хлесткую пощечину, и чем умнее человек, тем больнее ему приходится.
      — Сейчас я хочу сказать не об этом, — заявил Риттер, удивив обоих своих собеседников.
      — Ну хорошо, продолжайте, — приказал Мур.
      — Нам необходимо досконально изучить все уязвимые места русских и нанести по ним удары — ставя перед собой цель пошатнуть основы всего государственного строя.
      — Вы берете слишком высоко, Роберт, — заметил Мур.
      — Боб, вы случайно не принимаете таблетки, раздувающие честолюбие? — ехидно поинтересовался Грир, хотя слова Риттера его озадачили. — Наши политические хозяева побледнеют от страха, услышав про такую глобальную цель.
      — О, я все понимаю, — развел руками Риттер. — «Ах-ах, мы не должны ни в коем случае обижать русских, а то они нанесут по нам ядерный удар!» Послушайте, русские ни за что не начнут войну первыми. Поймите же, они нас боятся! Боятся гораздо больше, чем мы боимся их. Господи, они же боятся того, что происходит в Польше! Почему? Потому что в Польше свирепствует зараза, которую может подхватить их собственный народ. Эта зараза именуется «растущие требования». А растущие требования — это как раз то, чего не может удовлетворить советское руководство. Экономика Советского Союза в застое, она напоминает воду в омуте. Нам надо будет лишь дать небольшой толчок…
      — «Нам достаточно будет лишь постучать в дверь, и все прогнившее сооружение рухнет», — процитировал Мур. — Такие слова уже говорились, но когда повалил первый снег, для бедняги Адольфа начались большие неприятности.
      — Гитлер был полным идиотом, не читавшим Макиавелли, — с жаром возразил Риттер. — Сначала надо разгромить врага, затем его убить. Зачем предупреждать его о своих намерениях?
      — Зато наши нынешние противники сами могли бы преподать старику Николо хороший урок, — согласился Грир. — Ладно, Боб, что именно вы предлагаете?
      — Необходимо вести систематическое исследование всех слабых мест Советского Союза, имея перед собой цель использовать эти слабые места в собственных интересах. Проще говоря, мы будем изучать возможность ведения действий, направленных на причинение противнику максимальных неудобств.
      — Черт побери, да мы и так именно этим и должны заниматься, — заметил Мур, сразу соглашаясь с концепцией, предложенной его заместителем. — Джеймс, а вы что скажете?
      — У меня нет никаких возражений. Я могу собрать команду ребят, чтобы они высказали свои соображения.
      — Но только привлеките к этому свежие головы, — настойчиво произнес зам по опер-работе. — От тех, кто уже просидел на этом месте штаны, мы не добьемся никаких новых идей.
      Подумав немного, Грир кивнул.
      — Хорошо, я подберу подходящих людей. Начинаем новый специальный проект. Как его назовем?
      — Как вам нравится кодовое название «Инфекция»? — предложил Риттер.
      — Ну а когда проект перерастет в операцию, она будет называться «Эпидемия»? — со смехом спросил зам по РА-работе.
      Мур тоже усмехнулся.
      — Нет, у меня есть другое название. «Маска красной смерти». Мне кажется, в данном случае Эдгар По будет как раз тем, что нужно.
      — А на самом деле речь идет о том, чтобы подчинить разведывательно-аналитический отдел оперативному, не так ли? — высказал вслух свою мысль Грир.
      Пока что ни о чем серьезном речь еще не шла: это была чисто теоретическая задача. Подобно тому владелец крупного концерна может изучать фундаментальные сильные и слабые стороны корпорации, которую, возможно, ему захочется прибрать к рукам… а затем, при благоприятном стечении обстоятельств, развалить на части. Нет, Союз Советских Социалистических Республик являлся центром приложения сил профессиональной деятельности этих людей, тем самым, чем Бобби Ли был для Потомакской армии , чем в бейсболе «Бостон Ред сокс» является для «Нью-Йорк Янкиз». Победе над ним, какой бы привлекательной ни была эта мечта, увы, суждено оставаться именно этим — несбыточной мечтой.
      И все же судья Артур Мур одобрительно относился к подобному образу мыслей. В конце концов, если стремления человека не превосходят его возможности, тогда, черт побери, для чего существует рай?
 
      Около двадцати трех часов по московскому времени Андропов с наслаждением курил сигарету — надо сказать, американскую «Мальборо», — и потягивал водку, высококачественную «Старку», своим золотисто-коричневым цветом напоминающую американский бурбон. На проигрывателе крутился еще один американский продукт — грампластинка Луи Армстронга, исполняющего на трубе великолепный новоорлеанский джаз. Подобно многим русским, глава КГБ видел в неграх лишь что-то вроде обезьян-каннибалов, но американские негры создали свое собственное искусство. Андропов сознавал, что ему следовало бы быть поклонником Бородина или какого-нибудь другого русского композитора-классика, однако только наполненный жизненной энергией американский джаз задевал струну у него в душе.
      Но музыка служила лишь фоном, помогающим думать. Густые брови Юрия Владимировича Андропова, нависшие над карими глазами, и квадратный подбородок выдавали смешение различных народов, однако разум его был чисто русским, то есть частично византийским, частично татарским, частично монгольским, сосредоточенным на достижении любыми путями своих целей. Последних у Андропова было много, но одна из них затмевала собой все остальные: он хотел стать главой Советского Союза. Страну необходимо срочно спасать, и Андропову, как никому другому, было известно, насколько серьезен груз накопившихся проблем. Одно из преимуществ председателя Комитета государственной безопасности заключалось в том, что для него практически не существовало никаких тайн — и это в государстве, изобилующем ложью, где ложь превратилась в высшую степень искусства. Особенно это было верно в отношении советской экономики. Командно-распределительная система, на которой стоял этот дряблый колосс, означала, что каждый завод — и каждый директор завода — имел перед собой четкий план, который требовалось выполнить во что бы то ни стало. Этот план мог быть реалистическим, а мог и не быть. Это не имело значения. Значение имело только то, что выполнение плана обеспечивалось драконовскими методами. Разумеется, не такими драконовскими, как раньше. В тридцатые и сороковые годы невыполнение пятилетнего плана запросто могло привести к смертному приговору, приведенному в исполнение в этом самом здании, потому что те, кто не мог выполнить план, объявлялись «вредителями», саботажниками, врагами народа, изменниками Родины — и это в стране, в которой государственная измена считалась самым тяжким преступлением.
      Поэтому и наказание за подобные преступления было самым суровым: как правило, пуля 44-го калибра из старого револьвера «смит-вессон», закупленного царским правительством в Америке.
      Как следствие этого, многие руководители промышленных предприятий усвоили, что если нельзя выполнить установки пятилетнего плана на деле, нужно выполнить их на бумаге и тем самым продлить себе жизнь, украшенную многочисленными привилегиями, обусловленными высокой должностью. А информация об истинном положении дел, как правило, терялась в запутанной бюрократической машине, доставшейся в наследство от царского режима и разросшейся при марксизме-ленинизме до исполинских размеров. Андропов сознавал, что и его собственное ведомство заражено тем же недугом. Он мог сказать какие-то слова, даже произнести их громовым голосом, но это еще совсем не означало, что они приведут к какому-либо реальному результату. Иногда все же это действительно происходило — надо сказать, в последнее время все чаще и чаще, потому что Юрий Владимирович завел личную книгу напоминаний и стал приблизительно через неделю проверять, как исполняются его распоряжения. И постепенно его ведомство начало меняться.
      Но никуда нельзя было деться от того обстоятельства, что даже своими решительными мерами Андропову не удалось справиться со всеобщей пассивностью. С этим ничего не смог бы поделать и сам Сталин, восстань он из мертвых — а этого не хотел никто. Эта болезнь пробралась на самый верх партийной иерархии. Политбюро влияло на руководство страной не больше, чем правление колхоза «Рассвет». Взбираясь на вершину пирамиды власти, Андропов убеждался, что никто так и не научился заботиться об эффективности общего дела, в результате чего каждое действие сопровождалось многозначительным кивком или подмигиванием, подразумевавшим, что на самом деле все это совершенно неважно.
      И поскольку в действительности никакого продвижения вперед практически не было, задача выявлять и исправлять все ошибки постепенно перешла к Андропову и подвластному ему ведомству. Если государственные учреждения не могут самостоятельно выдать то, что от них требуется, значит, КГБ похитит необходимые результаты у тех, у кого они имеются. Шпионское ведомство Андропова и его родной брат ГРУ, Главное разведывательное управление Министерства обороны похищали на Западе самые различные разработки в военной отрасли. «Мои люди действуют настолько эффективно, — мрачно подумал Андропов, — что, случается, советские летчики погибают от тех же самых конструктивных просчетов, от которых за несколько лет до этого гибли летчики американские.»
      И в этом заключалась главная проблема. Как бы эффективно ни действовал КГБ, самые впечатляющие успехи лишь обеспечивали то, что Советский Союз отставал от Запада в лучшем случае на пять лет. Кроме того, Андропову и его агентам было не под силу похитить на Западе контроль качества производства, который делал возможным создание самых современных образцов вооружения. Андропов печально подумал: сколько раз его люди доставали в Америке и других западных странах новейшие технические разработки, после чего выяснялось, что советская промышленность просто не в силах их воспроизвести?
      И именно это ему предстояло исправить в первую же очередь. В сравнении с этой задачей бледнеют мифические подвиги Геракла, подумал Андропов, гася сигарету. Преобразовать страну? На Красной площади в Мавзолее хранилась в качестве своеобразного коммунистического божества мумия Ленина, останки человека, преобразовавшего Россию из отсталого монархического государства в… в отсталое социалистическое государство. Советское правительство относилось с презрением ко всем странам, которые пробовали сочетать капитализм с социализмом — за одним маленьким исключением: КГБ пытался похищать все сколь-нибудь важное и у них. Запад редко бывал готов проливать кровь и тратить большие деньги для того, чтобы получить сведения о советском оружии — если только речь не шла о том, чтобы выявить его недостатки. Разведывательные службы Западных государств старались изо всех сил, запугивая свои правительства, представляя каждый новый вид советских вооружений сатанинским оружием разрушения. Однако на самом деле вскоре выяснилось, что советский тигр обут в свинцовые сапоги и ни за что не сможет поймать оленя, какими бы устрашающими ни казались его клыки. Какие бы оригинальные мысли ни приходили в голову советским ученым — а таких мыслей было немало — Запад крал их и надлежащим образом превращал в нечто действительно работоспособное.
      Конструкторские бюро кормили обещаниями военное руководство и Политбюро. Они заверяли, что новые системы вооружения будут значительно лучше, вот только необходимо чуть увеличить финансирование… Ха! А тем временем этот новый американский президент занялся тем, чего не делали его предшественники: он стал кормить своего собственного тигра.
      Исполин американской промышленности начал питаться свежим сырым мясом и производить в больших количествах все те образцы вооружения, что были разработаны в предыдущее десятилетие. Агенты КГБ докладывали, что моральный дух американской армии впервые за целое поколение стал расти. Маневры проводятся все чаще, боевая подготовка повышается, а качество новых видов вооружения…
      …Впрочем, члены Политбюро все равно не верили Андропову, когда он говорил им об этом. Эти старики жили в полной оторванности от реальностей окружающего мира, который начинался за границами Советского Союза. Они свято верили, что весь мир более или менее похож на то, что существует здесь, в полном соответствии с политическими теориями Ленина — выдвинутыми шестьдесят лет назад! Как будто с тех пор мир нисколько не изменился! Юрия Владимировича охватила беззвучная ярость. Он тратит огромные средства на то, чтобы знать, что происходит в мире; потоки информации протекают через прекрасно подготовленных и опытных специалистов и в виде безукоризненно составленных докладов попадают к старикам, сидящим за длинным дубовым столом, — и те все равно не желают ничего слушать!
      И вот теперь появилась еще одна проблема.
      «Все должно будет начаться вот с чего,» — мысленно сказал себе Андропов, делая большой глоток «Старки». Достаточно лишь одного человека — при условии, что это будет тот самый человек. Которого будут слушать, которому будут верить. Подобным даром обладают немногие.
      И именно их и следует опасаться…
      Кароль, Кароль, ну почему ты доставил нам столько хлопот?
      А если он воплотит в жизнь свою угрозу, это станет настоящей бедой. Письмо, присланное им в Варшаву, предназначалось не только для его местных приспешников — он обязан был понимать, куда оно попадет в конечном счете. Он человек совсем неглупый. Больше того, умом он не уступает всем тем политическим деятелям, каких только знал Юрий Владимирович. И действительно, нельзя было бы быть католическим священником в коммунистической стране и подняться на высочайшую вершину крупнейшей в мире церкови, если так можно выразиться, стать ее генеральным секретарем, не разбираясь в том, как действуют рычаги власти. С другой стороны, история его должности насчитывает уже почти две тысячи лет, если, разумеется, верить во всю эту чепуху, — впрочем, возможно, это действительно так. В конце концов, возраст римско-католической церкови является объективной реальностью, ведь так? Исторические факты есть исторические факты, но это не делает стоящую за ними религию чем-то большим, чем просто вера в мифические предания, как об этом выразился еще Карл Маркс. Юрий Владимирович никогда не думал, что в вере в бога больше смысла, чем в вере в Маркса и Энгельса. Но он понимал, что каждый человек должен во что-то верить, верить не потому, что это является истинным, а потому, что сама по себе вера является источником силы. Людям маленьким, слабым, которым нужно указывать, что делать, требуется верить во что-то большее, чем они сами. Примитивные дикари, живущие в непроходимых лесах, еще остающихся на планете, слышат в раскатах грома не только столкновение теплого и холодного воздуха, но и голос какого-то живого существа. Почему? Потому что они сознают, что в этом грозном мире они являются лишь слабыми, беззащитными песчинками, поэтому им кажется, что они смогут ублажить божество, повелевающее ими, принесенными в жертву поросятами или даже детьми, — и теперь уже те, кто отвечает за общение с богами, приобретают власть и могущество в обществе. Власть сама по себе лучше любых денег. В прошлом власть помогала сильным мира сего получать роскошь или женщин — в частности, один из предшественников Андропова на посту главы КГБ использовал ее для того, чтобы добиваться благосклонности любых женщин, точнее, девушек; однако Юрий Владимирович не был подвержен этому пороку. Нет, ему было достаточно власти как таковой. Ей можно упиваться, как наслаждается теплом кошка, греющаяся у огня, получая удовольствие лишь от того, что она рядом. Что может сравниться с этим — способность повелевать другими, дарить смерть или милость подданным, которые стремятся порадовать своего господина своей покорностью и раболепными признаниями его превосходства над ними.
      Разумеется, власть — не только это. Власть необходимо как-то использовать. Нужно оставить свои следы на песке времени.
      Неважно, плохие или хорошие, — главное, достаточно заметные, чтобы их нельзя было оставить без внимания. А в данном случае вся страна ждала, чтобы Андропов взял на себя бразды правления — потому что из всех членов Политбюро он единственный представлял себе, что необходимо делать. Он единственный сможет начертать курс, по которому пойдет Советский Союз. И если этот курс будет верным, его имя останется в истории. Юрий Владимирович понимал, что жить ему осталось недолго. В его случае всему виной была почечная недостаточность. Ему следовало бы воздержаться от водки. Однако с властью также приходит абсолютное право самому определять свою судьбу. Ни один человек не сможет указывать ему, как он должен себя вести. В глубине души Андропов понимал, что это не всегда бывает хорошо, однако сильные мира сего не прислушиваются к мелким людишкам, а Юрий Владимирович считал себя сильнейшим из сильных. Разве у него не хватит силы воли для того, чтобы изменить мир, в котором он живет? Разумеется, хватит, поэтому Андропов выпивал вечерами по две, а то и по три рюмки. Еще больше на официальных обедах. Советский Союз уже давно миновал ту фазу, когда государство управлялось одним человеком, — это закончилось тридцать лет назад со смертью Кобы, Иосифа Виссарионовича Сталина, правившего с беспощадной жестокостью, от которой сам Иван Грозный дрожал бы, как осиновый лист. Нет, подобная власть оказалась слишком опасной и для правителя, и для подданных. Сталин совершал ошибки чаще, чем принимал здравые решения, и какая бы польза ни была от последних, первые обрекли Советский Союз на постоянный откат назад — и, больше того, создав самую сложную и громоздкую бюрократическую машину в мире, Сталин, по сути дела, перекрыл для своей страны дорогу к прогрессу.
      Но один человек, если это именно тот, кто нужен, сможет возглавить своих коллег по Политбюро, повести их правильным путем, а затем, избрав с их помощью новых членов, добиться поставленных целей, но только теперь уже не за счет всеобщего страха, а убеждением, авторитетом. И тогда, возможно, этому человеку удастся снова привести страну в движение, сосредоточив полный контроль в одних руках, как это обстоит во всех остальных государствах, но при этом добавив некоторой гибкости, необходимой для внедрения нового. Только таким путем можно будет прийти к «настоящему коммунизму» — увидеть «светлое будущее», которое, по заверениям Ленина, ждало «верующих».
      Андропов не замечал противоречий в собственных рассуждениях. Подобно многим великим людям, он не видел того, что вступало в противоречие с его необъятным самомнением.
      И, в любом случае, все возвращалось к Каролю и той опасности, которую представлял дерзкий поляк.
      Юрий Владимирович сделал мысленную заметку к предстоящему утреннему совещанию. Надо будет оценить все возможные варианты. Члены Политбюро обязательно захотят узнать, как решать проблему, поставленную «Варшавским письмом», и все взгляды обратятся на Андропова. Ему необходимо знать, что ответить. Самым сложным будет не напугать до смерти стариков-консерваторов. В действительности эти с виду могущественные люди невероятно пугливы.
      Постоянно пытаясь проникнуть в мысли своих противников, Андропов внимательно знакомился с бесчисленным количеством докладов своих агентов, талантливых сотрудников Первого главного управления. Странно, как много страха в этом мире, причем очень часто больше всего боятся те, в чьих руках сосредоточена невероятная власть.
      Допив «Старку», Андропов решил, что на сегодняшний вечер водки хватит. Нет, причина страха заключается в том, что могущественные люди опасаются, а вдруг им не хватит власти? На самом деле, они не такие уж сильные. Подобно простым рабочим и колхозникам, члены Политбюро находятся под каблуком у своих жен. Они боятся потерять то, за что так алчно цепляются, поэтому всю свою власть используют в бесчестных махинациях, направленных на то, чтобы сокрушить возможных соперников. Даже Сталин, могущественнейший из деспотов, использовал свою власть в основном для устранения тех, кто мог бы покуситься на его трон. Поэтому великий Коба тратил энергию и силы на то, чтобы смотреть не вперед и по сторонам, а вниз. Он был похож на женщину на кухне, которая боится забравшуюся под платье мышь, а не на человека, обладающего волей и мощью, чтобы сокрушить кровожадного тигра.
      Но у Андропова получится иначе? Да! Да, он сможет смотреть вперед, видеть будущее и прокладывать к нему дорогу. Да, он сможет заразить своей убежденностью слабых и безвольных людей, заседающих с ним за одним столом, возглавить их, повести за собой силой своей воли. Да, он подхватит знамя Ленина и других великих мыслителей, создателей учения, ставшего господствующим в стране. Да, он изменит судьбу Советского Союза и навечно останется в памяти великим человеком…
      Но сначала необходимо, не мешкая, разобраться с Каролем и той угрозой, которую он представляет.

      Кэти пришла в ужас от мысли, что ей придется вести машину, отвозя мужа на железнодорожную станцию. Увидев, как Райан подходит к машине слева, она, как и подобает американке, решила, что за руль сядет он, и заметно удивилась, когда он бросил ей ключи.
      Педали, как обнаружила Кэти, были расположены так же, как и в американском автомобиле, потому что во всем мире у людей ведущая нога правая, даже несмотря на то, что в Англии левостороннее движение. Рычаг переключения передач находился на центральной панели, поэтому управляться с ним пришлось левой рукой. В том, чтобы выехать задом по мощенной кирпичом дорожке, не было ничего такого уж жуткого. Супругам одновременно пришла в голову мысль, а каково англичанам привыкать ездить по правой стороне, когда они прилетают в Америку или переправляются на пароме во Францию. Джек решил в самое ближайшее время спросить об этом за кружкой пива кого-нибудь из своих новых коллег.
      — Только помни, что слева право, справа лево, а ехать надо по встречной полосе.
      — Ладно, — недовольно пробурчала Кэти.
      Она знала, что ей все равно придется учиться, и умом понимала, что начинать все равно когда-нибудь придется, хотя это сейчас обладало отвратительной способностью внезапно возникать из-под земли, словно партизан из засады. Дорога от дома проходила мимо одноэтажного здания, по виду приемной врача, мимо парка с качелями, на которые и купился Джек, выбирая жилье. Салли обожала качаться на качелях, и она обязательно заведет себе здесь новых друзей. Ну и малыш Джек получит возможность греться на солнце. По крайней мере, летом.
      — Малыш, поворачивай налево. В Англии поворачивать налево просто, при этом ты не пересекаешь встречную полосу.
      — Знаю, — ответила доктор Каролина Райан, недоумевая, почему Джек не заказал такси.
      У нее еще была уйма работы по дому, а в уроке вождения она не нуждалась. Ладно, по крайней мере, машина, похоже, шустрая, обнаружила Кэти, надавив на педаль газа, ответом на что стало быстрое ускорение. Хотя, конечно, до ее старичка «Порше» далеко.
      — Спустишься вниз — поворачивай вправо.
      — Угу.
      Ладно, она уж как-нибудь справится. Потом придется искать дорогу обратно, а Кэти терпеть не могла спрашивать, как проехать. Эта нелюбовь была следствием ее профессии врача: Кэти повелевала своим миром, словно летчик в кабине истребителя… И, поскольку она врач, ей категорически воспрещается поддаваться панике, не так ли?
      — Здесь направо, — напомнил Джек. — Помни о встречных машинах.
      В настоящий момент таковых не было, однако все это переменится, вероятно, как только Джек выйдет из машины. Он не завидовал жене, которой придется в одиночку привыкать водить в местных условиях, но самый надежный способ научиться плавать — прыгнуть в воду. Разумеется, если не утонешь. Впрочем, англичане — народ гостеприимный, и в случае необходимости кто-нибудь из здешних водителей, вероятно, просто проводит Кэти до дома.
      Железнодорожная станция выглядела не более внушительно, чем надземная остановка метро в Бронксе: неказистое каменное сооружение с ведущими к путям лестницами и эскалаторами. Купив билет, Райан расплатился наличными, обратив внимание на объявление, в котором предлагались абонементы для ежедневных поездок. Затем он купил свежий номер «Дейли телеграф». Газета в глазах местных сделает его консерватором. Более либерально настроенные выбирают «Гардиан». Джек решил обойти вниманием бульварные издания с фотографиями обнаженных красоток. Это не то, чем следует любоваться сразу после завтрака.
      Ему пришлось минут десять подождать поезд, подкативший практически бесшумно. Это было нечто среднее между американской междугородной электричкой и составом метро. У Райана был билет первого класса, поэтому он вошел в отдельное купе. Окно опускалось и поднималось с помощью кожаного шнурка, а дверь на петлях открывалась прямо на перрон, избавляя от необходимости идти через коридор. Сделав эти открытия, Райан сел и пробежал взглядом первую страницу газеты. Как и в Америке, около половины места было отведено внутренней политике. Райан прочитал две статьи, решив, что пора начинать знакомиться с местными обычаями. Если верить расписанию, до вокзала Виктория ехать меньше сорока минут. Не так уж плохо, и, как заверил его Дэн Мюррей, гораздо лучше, чем ехать на машине. К тому же, припарковать машину в Лондоне еще сложнее, чем в Нью-Йорке, да и к левостороннему движению еще надо привыкнуть.
      Поезд катил достаточно мягко. Судя по всему, английские железные дороги находились в монопольном ведении государства, и на них не жалели средств. Кондуктор, проверяя билет, улыбнулся — несомненно, сразу же распознав в Джеке янки, — и направился дальше, предоставив Райану читать газету. Однако вскоре вниманием Джека завладел мелькающий за окном пейзаж. Повсюду обилие зеленой растительности. Англичане действительно любят ухаживать за своими садиками. Вытянутые в ряд домики, крытые черепицей, были размерами гораздо меньше, чем в Балтиморе, где прошло детство Райана, и — о господи! — улочки были очень узкие. Да, за рулем надо будет быть очень внимательным, в противном случае можно запросто въехать в чью-нибудь спальню. Что, наверное, будет уже чересчур даже для англичан, привычных к сумасбродствам заокеанских гостей.
      День был солнечный; высоко в чистом, голубом небе проплывали белые пушистые облачка. Райану еще ни разу не приходилось бывать в Англии под дождем. Однако здесь они, судя по всему, нередки. На улице каждый третий прохожий держал сложенный зонтик. И многие были в головных уборах. Райан обходился без них с тех пор, как отслужил в морской пехоте. Он пришел к выводу, что между Англией и Америкой достаточно много отличий, чтобы это уже создавало определенные трудности. Конечно, общего тоже очень много, однако различия выскакивают из ниоткуда и больно кусаются, когда их меньше всего ждешь. Придется заново переучивать Салли переходить улицу. В свои четыре с половиной года девочка уже накрепко усвоила, в каком порядке надо смотреть в какую сторону. Один раз Джеку уже пришлось навещать свою малышку в больнице, и, видит бог, с него этого хватило на всю оставшуюся жизнь.
      Теперь поезд громыхал по городу, через плотно застроенные кварталы. Железнодорожное полотно проходило по эстакаде. Райан огляделся по сторонам, ища знакомые ориентиры. Вот это справа, не собор ли Святого Павла? Если так, скоро уже вокзал Виктория. Джек сложил газету. Поезд замедлил ход, и — да, действительно, вокзал Виктория. Распахнув дверь купе с непринужденностью местного жителя, Райан вышел на платформу. Перрон был перекрыт рядом стальных арок, пространство между которыми было забрано стеклянными панелями, почерневшими от копоти паровозов, давным-давно канувших в лету… Однако стекла никто никогда не чистил. Или виной всему загрязнение атмосферы над Лондоном? Определить это было невозможно. Джек прошел вслед за остальными пассажирами к кирпичной стене, которая, похоже, обозначала зал ожиданий. И действительно, там его встретили обычные ряды газетных киосков и магазинчиков. Отыскав выход, Райан вышел на открытый воздух. Порывшись в карманах, он достал карту Лондона. Так, Вестминстер-Бридж-роуд. Идти пешком слишком далеко, поэтому Джек подозвал такси.
      Сидя в машине, он оглядывался по сторонам, крутя головой словно турист, каковым больше не являлся. И вот, наконец, такси приехало.
 
      Сенчури-Хауз, прозванный так потому, что здание располагалось по адресу Вестминстер-Бридж-роуд, дом 100 , представлял собой, на взгляд Джека, типичный образец архитектуры промежутка между мировыми войнами. Здание довольно высокое, каменная облицовка фасада… которая осыпалась! Вся стена была обтянута оранжевой пластиковой сеткой, несомненно, предназначенной для того, чтобы уберечь прохожих от обваливающихся плит облицовки. Вот те на! А может быть, стены долбят изнутри в поисках подслушивающих «жучков», установленных русскими? В Лэнгли об этом не сказали ни слова. Чуть дальше по улице располагался Вестминстерский мост, давший ей свое название, а напротив раскинулось здание Парламента. Что ж, по крайней мере, соседство приятное. Поднявшись по каменным ступеням к двустворчатым дверям, Джек вошел в тесную приемную глубиной не больше десяти футов, где его встретил поднявшийся из-за столика охранник в форме.
      — Чем могу вам помочь, сэр? — учтиво поинтересовался он.
      Англичане неизменно произносят эту фразу так, будто действительно горят желанием помочь. У Джека мелькнула мысль, не припрятан ли где-нибудь поблизости пистолет. В конце концов, меры безопасности здесь должны быть очень строгие.
      — Здравствуйте, меня зовут Джек Райан. С сегодняшнего дня я у вас работаю.
      На лице охранника мгновенно появилась почтительная улыбка.
      — Добрый день, сэр Джон. Добро пожаловать в Сенчури-Хауз. Я сейчас позвоню наверх. — Повесив трубку, охранник добавил: — Сейчас к вам спустятся, сэр. Пожалуйста, присаживайтесь.
      Не успел Джек прикоснуться к креслу, как во вращающихся дверях появилась знакомая фигура.
      — Здравствуйте, Джек!
      — Добрый день, сэр Бейзил!
      Джек встал, протягивая руку.
      — Не ожидал увидеть вас сегодня.
      — Я решил дать Кэти возможность разобрать вещи. К тому же, она все равно меня до этого не допустит.
      — Да, у нас, у мужчин, тоже есть свои ограничения, не так ли?
      Сэр Бейзил Чарльстон приближался к пятидесяти; высокий и царственно худой, как однажды выразился один поэт, он обладал темно-каштановыми волосами, еще не тронутыми сединой. Его карие глаза ярко светились, а надетый на нем костюм, серая шерсть в белую «елочку», не отличался дешевизной. В целом глава службы разведки походил на преуспевающего лондонского банкира. И действительно, семейство Чарльстонов было тесно связано с финансами, однако Бейзил быстро пришел к выводу, что на этом поле ему не удастся полностью раскрыть свои способности, поэтому он решил посвятить знания, полученные в Кембридже, служению родине, сначала в качестве рядового оперативного сотрудника разведки, а затем уже как руководитель разведывательного ведомства. Джеку было известно, что Джеймс Грир, как и судья Мур, любили и уважали сэра Бейзила. Сам он познакомился с Чарльстоном в прошлом году, вскоре после своего ранения, и тогда же узнал о том, как высоко сэр Бейзил оценил изобретенную им «ловушку для канареек», именно после которой на Райана обратили внимание в Лэнгли. Судя по всему, сам Бейзил с помощью этого изобретения заткнул несколько очень неприятных протечек в собственном ведомстве.
      — Пойдемте, Джек. Первым делом нужно вас как следует облачить.
      Сэр Бейзил имел в виду не костюм Джека. Модель от Сэвайл-Роу , стоимостью он не уступал костюму самого главы Службы внешней разведки. Нет, под этим приглашением подразумевался визит в отдел кадров.
      Всю процедуру упростило присутствие Си, как неофициально именовалась должность Бейзила Чарльстона. Отпечатки пальцев Райана уже переправили из Лэнгли, и теперь осталось только сделать фотографию и наклеить ее на карточку-пропуск, отпирающую все электронные турникеты, подобные тем, которые установлены в штаб-квартире ЦРУ. Си проверил карточку в техническом турникете, установленном в лаборатории, и убедился, что она работает. После этого они с Джеком поднялись на лифте в просторный угловой кабинет главы ведомства.
      Он оказался гораздо более вместительным, чем узкая, длинная комната, которой приходилось довольствоваться судье Муру. Из окон открывался вид на Темзу и Вестминстерский дворец. Директор Службы внешней разведки жестом предложил Райану удобное кожаное кресло.
      — Итак, каковы первые впечатления? — спросил Чарльстон.
      — Пока что ничего особенно болезненного. Кэти до сих пор еще не ездила в клинику, но Берни, ее руководитель в университете Гопкинса, говорит, что здешний главный врач — отличный парень.
      — Да, у клиники Хаммерсмита неплохая репутация, а доктор Бирд считается лучшим глазным хирургом Великобритании. Встречаться с ним лично мне не приходилось, но, судя по отзывам, он замечательный человек. Рыбак, обожает удить форель в речках горной Шотландии. Женат, трое сыновей, старший — лейтенант в гвардейском Колдстримском полку.
      — Вы и его проверили? — недоверчиво спросил Джек.
      — Бдительность никогда не бывает чрезмерной, Джек. Не забывайте, кое-кто из наших кузенов по ту сторону Ирландского моря не слишком вас жалует.
      — С этим будут какие-нибудь проблемы?
      Чарльстон покачал головой.
      — Крайне маловероятно. Помогая справиться с террористами из АОО , вы тем самым, скорее всего, спасли жизнь кое-кому из Политического крыла Ирландской республиканской армии. Пока что тут еще не все ясно, но этим делом занимается служба безопасности. Мы с ней почти не общаемся — по крайней мере, в тех вопросах, которые имеют к вам прямое отношение.
      После этих слов Джек наконец задал вопрос, который его давно мучил:
      — Да, сэр Бейзил, а чем именно мне придется здесь заниматься?
      — А разве Джеймс вам ничего не говорил? — удивился Чарльстон.
      — Ничего определенного. Как я уже успел убедиться, он большой любитель сюрпризов.
      — Что ж, деятельность объединенной рабочей группы будет в основном сосредоточена на наших советских друзьях. У нас есть несколько очень неплохих источников. Как и у вас, ребята. Идея состоит в том, чтобы поделиться друг с другом информацией и улучшить общую картину.
      — Информацией. Не источниками, — заметил Райан.
      Чарльстон понимающе улыбнулся.
      — Полагаю, вам не нужно объяснять, что каждая разведка очень бережно относится к своим источникам.
      Джеку это было хорошо известно. Больше того, он сам практически ничего не знал об источниках ЦРУ. Это были самые строго охраняемые тайны Управления, и, несомненно, здесь, в Англии все обстояло так же. Источники информации были живыми людьми, и одно неосторожное слово могло стоить им жизни. Разведывательные службы ценили источники в основном за ту информацию, которую они поставляли, а человеческая жизнь шла на втором месте — в конце концов, разведка была в первую очередь работой, — но рано или поздно руководство все же начинало думать об источниках, об их семьях, гадать, что они представляют из себя в жизни. «В основном, выпивка,» — подумал Райан. Особенно это было верно в отношении русских. Средний советский человек употреблял столько спиртного, что по американским меркам он считался бы алкоголиком.
      — Здесь не возникнет никаких трудностей, сэр. Мне не известны ни фамилии, ни данные ни одного из источников ЦРУ в Советском Союзе. Ни одного, — подчеркнул Райан.
      Это не совсем соответствовало истине. Разумеется, ему никто ничего не говорил, однако многое можно было определить по характеру передаваемой информации, по тому, как цитировал чужие слова источник, мужчина или женщина — в основном, это были мужчины, однако в некоторых случаях у Райана возникали сомнения. Эту захватывающую игру вели все аналитики, практически всегда только в своих мыслях, хотя иногда Райан высказывал кое-какие соображения своему непосредственному начальнику адмиралу Джиму Гриру. Как правило, зам по РА-работе лишь ограничивался предостережениями не рассуждать слишком громко, однако пару раз адмирал смущенно заморгал, и это открыло Райану значительно больше, чем хотел сообщить ему его начальник. Впрочем, Джек понимал, что его пригласили работать в Управление именно за его аналитические способности. Никому не было нужно, чтобы он отключал их, хотя бы на время. Как только поступаемая от источника информация становилась странной, это сразу же говорило о том, что с источником не все в порядке: его взяли или у него что-то случилось с головой.
      — Однако, адмирала интересует один вопрос…
      — Какой? — спросил глава Службы внешней разведки.
      — Польша. Нам кажется, что там заваривается серьезная каша, и мы хотим узнать, насколько далеко все зайдет — то есть, каковы будут последствия.
      — Нас тоже это очень волнует, Джек. — Задумчивый кивок. Об этом говорили многие — особенно газетчики в пивных на Флит-стрит. А у газетчиков тоже есть свои источники информации, и в некоторых случаях ничуть не хуже, чем у разведки. — И что думает по этому поводу Джеймс?
      — Нам обоим пришло на память одно событие, случившееся в тридцатые годы. — Откинувшись на спинку кресла, Райан устроился поудобнее. — Я имею в виду профсоюз рабочих автомобильной промышленности. Когда отделение профсоюза создавалось на заводах «Форд», возникли большие неприятности. Очень большие. В итоге руководство «Форд» наняло громил, чтобы те хорошенько поработали с зачинщиками. Я помню снимки, сделанные — кем же? — Джек на мгновение задумался. — Кажется, Уолтером Рейтером? В общем, кем-то из известных фотографов. Они тогда были опубликованы в журнале «Лайф». Вот громилы разговаривают с организаторами профсоюза. На первых снимках противники улыбаются друг другу, как всегда бывает перед тем, как засучить рукава; затем начинается потасовка. И тут нельзя не задуматься о руководстве «Форда» — плохо уже то, что они допустили подобное в присутствии журналистов, но журналистов с фотоаппаратами? Черт побери, это уже просто выходит за всякие рамки.
      — Да, суд общественного мнения, — согласился Чарльстон. — Это реальность, а современные технологии подняли все на новую ступень. И наших друзей по ту сторону колючей проволоки это беспокоит все больше и больше. Как вам известно, по вашу сторону океана только что начала работать телекомпания Си-эн-эн. Вполне вероятно, это преобразит весь мир. У информации существуют свои пути распространения. Слухи — это уже само по себе достаточно плохо. Их нельзя остановить, и они обладают способностью начинать жить собственной жизнью…
      — Но зрительное изображение стоит тысячи слов, не так ли?
      — Не знаю, кто первый сказал эти слова, но этот человек явно был не дурак. Особенно они верны в отношении движущегося изображения.
      — Я предполагал, мы это используем…
      — Ваше начальство относится к этому очень сдержанно. У меня более смелый подход. Совсем несложно попросить сотрудника посольства угостить пинтой пива какого-нибудь журналиста и в разговоре как бы случайно обмолвиться кое о чем. Про журналистов можно сказать одно: если время от времени подкидывать им приличный рассказ, они ведут себя очень пристойно.
      — Сэр Бейзил, в Лэнгли прессу ненавидят. Я хочу сказать, ненавидят всеми фибрами души.
      — Весьма устарелый подход. Но, с другой стороны, наверное, здесь у нас в руках больше контроля над средствами массовой информации, чем у вас в Америке. И все же, перехитрить журналистов совсем нетрудно, вы не находите?
      — Я сам никогда не пробовал. Адмирал Грир говорит, что беседовать с журналистом — все равно что танцевать вместе с ротвейлером. Никогда нельзя быть твердо уверенным, то ли он оближет тебе лицо, то ли вцепится клыками в горло.
      — Знаете, а ротвейлеры вовсе не такие уж плохие собаки. Просто надо их хорошо дрессировать.
      «Англичане и собаки, — подумал Райан. — Британцы любят домашних животных больше, чем детей.» Сам он не слишком хорошо относился к крупным породам собак. Другое дело лабрадор вроде Эрни. Лабрадоры добрые и спокойные. Салли очень скучает по собаке.
      — Итак, Джек, что вы думаете по поводу Польши?
      — На мой взгляд, котел будет бурлить до тех пор, пока с него не слетит крышка, после чего начнется чертовская заварушка. Поляки не слишком усердно любят коммунизм. Черт побери, у них в армии есть священники! Крестьяне объединены в добровольные кооперативы, которые торгуют на рынке овощами и ветчиной. Самая популярная телепередача в Польше — «Коджак» , ее показывают даже в воскресенье утром, чтобы удержать людей от посещения церкви. Это говорит о двух вещах. Во-первых, народ любит американскую культуру, а, во-вторых, правительство до сих пор боится католической церкови. Польское правительство очень шаткое, и все это прекрасно понимают. Конечно, то, что режим оставил определенные свободы, наверное, в краткосрочном отношении шаг довольно умный; однако фундаментальная проблема заключается в том, что режим является несправедливым в своей сути. А страна, в которой установлен несправедливый режим, не может быть стабильной, сэр. Какой бы сильной она ни казалась, изнутри она поражена гнилью.
      Чарльстон задумчиво кивнул.
      — Три дня назад в Чекерсе я информировал об этом премьер-министра и сказал ей приблизительно то же самое.
      Директор Службы внешней разведки помолчал, принимая решение. Затем достал из стопки бумаг на столе папку и протянул ее Райану.
      Гриф на обложке гласил: «Совершенно секретно». «Итак, — подумал Джек, — вот все и началось.» У него мелькнула мысль, не научился ли сэр Бейзил плавать, прыгнув с моста в Темзу, после чего он уверовал в то, что лучшего способа учиться плавать не придумаешь.
      Раскрыв папку, Райан прочитал, что эта информация поступила от агента по кличке Королек. Определенно, он был поляком, и, судя по содержанию донесения, занимал высокое положение, но то, что он сообщал…
      — Проклятие, — заметил Райан. — Этому можно верить?
      — Источник очень надежный, Джек. Информация имеет код пятьдесят пять.
      Под этим подразумевалось, что достоверность источника оценивалась в пять баллов по пятибалльной шкале, и то же самое было верно в отношении важности информации.
      — Кажется, вы католик, Джек.
      На самом деле Чарльстон это знал. Просто англичане привыкли формулировать свои мысли неопределенно.
      — Колледж иезуитов в Бостоне, Джорджтаун , а до того — монахини в пансионе Святого Матфея. Более убежденного католика трудно представить.
      — Что вы думаете о новом папе римском?
      — Первый не итальянец за четыре столетия, а то и больше: определенно, это что-то говорит. Услышав, что новым папой был избран поляк, я сначала решил, что это кардинал Вышинский из Варшавы — у этого человека мозг гения и хитрость лисицы. А о Войтыле я тогда даже не слышал, но из того, что я прочитал о нем с тех пор, следует, что это очень достойный гражданин. Хороший пастырь, хороший администратор, политически грамотен…
      Райан умолк. Он обсуждал главу своей церкови словно обычного политического деятеля, однако его не покидало ощущение, что тут есть нечто большее. В данном случае речь шла о человеке, обладающем непоколебимой верой, которую не смогло бы расколоть или сдвинуть с места даже землетрясение. Другие такие же люди выдвинули его быть предводителем, голосом крупнейшей в мире церкови, к которой, так уж получилось, принадлежал и сам Райан. Этот человек не устрашится ничего; для него пуля наемного убийцы станет лишь ключом, отпирающим двери темницы, пропуском лично к господу богу. И этот человек чувствует руку господа во всех своих деяниях. Его нельзя запугать, заставить свернуть с пути, который он считает истинным.
      — Если он действительно написал это письмо, сэр Бейзил, дело нешуточное. Когда оно было доставлено?
      — Меньше четырех суток назад. Наш человек нарушил правила, переправив письмо так быстро, но его важность не вызывает никаких сомнений, вы согласны?
      «Добро пожаловать в Лондон,» — подумал Райан. Он сразу же попал в воду. В огромный котел, в которых на карикатурах варят миссионеров.
      — Ну хорошо, письмо было переправлено в Москву, так?
      — По крайней мере, так утверждает наш человек. Итак, сэр Джон, что скажет по этому поводу русский Иван?
      И этим вопросом сэр Бейзил Чарльстон разжег огонь под котлом, в который попал Джек.
      — Этот вопрос имеет множество граней, — ответил Райан, как можно искуснее уклоняясь от прямого ответа.
      Многого он этим не добился.
      — Что-нибудь он же должен будет сказать, — заметил Чарльстон, сверля Райана своими карими глазами.
      — Ну хорошо. Русским это не понравится. Они увидят в этом угрозу. Вопрос заключается в том, насколько серьезно они к ней отнесутся. Если они вообще поверят этому. Сталин, тот мог бы просто рассмеяться… а может быть, наоборот, предпринял бы какие-то решительные меры. У Сталина была обостренная форма мании преследования, не так ли? — Остановившись, Райан выглянул в окно. Не сгущаются ли на небе дождевые тучи? — Нет, определенно, Сталин как-нибудь ответил бы.
      — Вы так полагаете?
      Джек понял, что Чарльстон его оценивает. Это напоминало беседу с оппонентами на защите докторской диссертации в университете. Острый, как жало рапиры, ум отца Тима Райли, его дотошные, пытливые вопросы. Сэр Бейзил вел себя мягче, чем суровый, аскетический священник, однако экзамен не становился легче.
      — Лев Троцкий не представлял для Сталина никакой угрозы. Его убийство стало следствием сочетания мании преследования и жестокости в чистом виде. Это было личное дело. У Сталина было множество врагов, и он никогда их не прощал. Однако у нынешнего советского руководства не хватит духа пойти на такое.
      Чарльстон указал на виднеющийся за толстым стеклом Вестминстерский дворец.
      — Мальчик мой, у русских хватило духа убить человека вот на этом самом мосту, меньше пяти лет назад…
      — И им поставили это в вину, — напомнил хозяину кабинета Райан.
      Тогда вмешались удача и английский врач, знающий свое дело, хотя не было никакого смысла спасать бедняге жизнь. Однако причина смерти все же была установлена, и уличные хулиганы оказались ни при чем.
      — И что с того? Вы думаете, русские лишились из-за этой маленькой неприятности сна? — возразил Чарльстон. — А я уверен в обратном.
      — И все же, в последнее время русские больше этим не занимаются — по крайней мере, насколько я слышал.
      — О да, на такое они решаются только у себя дома, тут я с вами согласен. Вот только Польша для них — свой «дом», находящийся в сфере их влияния.
      — Но ведь папа живет в Риме, а Ватикан не находится в сфере их влияния. В конечном счете все сведется к тому, сэр, насколько они будут напуганы. Отец Тим Райли из Джорджтауна, где я защищал докторскую диссертацию, твердил никогда не забывать о том, что все войны начинают напуганные люди. Они боятся войны, но еще больше боятся того, что произойдет, если война не начнется. Итак, как я уже говорил, вопрос сводится к тому, насколько серьезной посчитают угрозу русские и насколько серьезно они к ней отнесутся. Что касается первой части, я с вами согласен. Не думаю, чтобы речь шла о пустых обещаниях. Учитывая характер папы, то, через что ему довелось пройти, его личное мужество — нет, тут не может быть никаких сомнений. Так что угроза реальная. Но остается главный вопрос: как оценить то, насколько серьезной ее посчитают русские…
      — Продолжайте, — мягко подтолкнул его директор Службы внешней разведки.
      — Если у них хватит ума распознать истинный смысл этого письма… да, сэр, на их месте я бы очень встревожился… быть может, даже немного испугался. Хоть Советы и считают себя сверхдержавой, равной Америке, в глубине души они сознают, что их власть не является легитимной. Киссинджер читал нам в Джорджтауне лекцию… — Откинувшись назад, Джек закрыл глаза, восстанавливая в памяти то событие. — Он упомянул об этом в самом конце, говоря о характере советских лидеров. Брежнев показывал ему какое-то здание в Кремле, где должна была состояться последняя встреча с Никсоном. Так вот, он снимал со скульптур чехлы, показывая, что все начищено и вымыто в преддверии визита. А у меня тогда мелькнула мысль: зачем все это? Я хочу сказать, ведь в Кремле есть горничные и другая прислуга. Так зачем же было подчеркнуто показывать порядок Киссенджеру? Наверное, все дело в чувстве собственной неполноценности, какой-то фундаментальной уязвимости. Нам постоянно твердят, что русские — гиганты десяти футов роста, но я этому не верю. И чем больше я о них узнаю, тем менее грозными противниками они мне кажутся. Мы с адмиралом Гриром горячо спорили по этому поводу в течение последних двух месяцев. У русских огромная армия. Их разведывательные службы действуют первоклассно. Советский Союз большой. Большой, страшный медведь, как в свое время говорил Мухаммед Али, но, полагаю, вам известно, что Али дважды победил медведя , не так ли?
      На самом деле, за этими весьма витиеватыми рассуждениями скрывается простой ответ: «Да, сэр, на мой взгляд, письмо напугает русских.» Однако остается вопрос: напугает ли оно их в достаточной степени для того, чтобы предпринять какие-то действия?
      Райан покачал головой.
      — Возможно, да, однако в настоящий момент у нас недостаточно данных. Если русские все же решат нажать на красную кнопку, будем ли мы знать об этом заранее?
      Чарльстон ждал, что он задаст ему этот вопрос.
      — Конечно, надеяться на это надо, однако полной уверенности быть не может.
      — За тот год, что я провел в Лэнгли, у меня сложилось впечатление, что наши знания о предмете в каких-то аспектах являются глубокими, но узкими, в других — обширными, но поверхностными. Я еще не встречал тех, кто чувствует себя уютно, анализируя информацию о Советском Союзе. Впрочем, это не совсем верно. Такие специалисты у нас есть, однако их выводы и заключения, по крайней мере, для меня, не являются надежными. Как, например, те материалы относительно экономики…
      — Джеймс посвятил вас в это? — сэр Бейзил не смог скрыть свое удивление.
      — В течение первых двух месяцев адмирал гонял меня по всем углам. Свой первый диплом я получил, окончив экономический факультет Бостонского колледжа. Экзамен на ДБ я сдал перед тем, как поступить на службу в морскую пехоту. ДБ — это дипломированный бухгалтер; у вас, в Англии это называется как-то по-другому. Затем, после службы в морской пехоте я неплохо проявил себя на фондовом рынке, а затем защитил докторскую диссертацию и занялся преподавательской деятельностью.
      — Сколько вы точно заработали на Уолл-стрит?
      — За время работы в «Меррил Линч»? О, что-то между шестью и семью миллионами. В основном, на акциях Чикагской и Северо-Западной железных дорог. Мой дядя Марио, брат матери, сказал, что работники собираются выкупить акции и попытаться снова сделать железную дорогу прибыльным предприятием. Присмотревшись внимательно, я пришел к выводу, что мне это нравится. Мои вложения вернулись в двадцатитрехкратном размере. Я пожалел, что не вложил больше, но в «Меррил Линч» меня научили быть в таких вопросах консервативным. Кстати, я никогда не работал в Нью-Йорке. Все это время я провел в балтиморском отделении. В любом случае, деньги по-прежнему вложены в акции, а фондовый рынок в настоящий момент выглядит очень стабильным. Я до сих пор время от времени поигрываю на нем. Занятие это очень увлекательное. Невозможно знать наперед, где встретишь удачу.
      — Полностью с вами согласен. Да, кстати, если приглядите что-нибудь привлекательное, дайте мне знать.
      — Комиссионные я с вас не возьму — но и никаких гарантий не дам, — пошутил Райан.
      — К гарантиям я не привык, Джек, — только не в нашем проклятом ремесле. Я собираюсь ввести вас в рабочую группу, которая занимается Россией. Руководит ей Саймон Хардинг. Выпускник Оксфорда, докторская диссертация по русской литературе. Вы будете видеть почти все, что видит Хардинг — все, за исключением источников информации…
      Райан остановил его, подняв руки.
      — Сэр Бейзил, я не хочу ничего знать. Мне это не нужно, а лишняя информация не даст мне спокойно спать ночью. Мне нужны лишь голые факты. Я предпочитаю делать выводы самостоятельно. Этот ваш Хардинг умен? — подчеркнуто бесцеремонно спросил Райан.
      — Очень умен. Вероятно, вам уже приходилось знакомиться с тем, что выходило из-под его рук. Это он проводил оценку личности Юрия Андропова, результаты которой мы передали вам два года назад.
      — Да, я действительно ознакомился с ними. Согласен, работа была выполнена неплохо. Насколько я понял, этот Хардинг — дипломированный «мозговед»?
      — Саймон действительно изучал психологию, но недостаточно для того, чтобы получить диплом. У него очень светлая голова. Жена у него художница, пишет картины. Очаровательная дама.
      — Мне приступить к работе прямо сейчас?
      — А почему бы и нет? Меня ждут дела. Пойдемте, я провожу вас.
      Это оказалось совсем недалеко. Райан сразу же выяснил, что ему предстоит работать в кабинете, расположенном на последнем этаже. Для него это стало большим сюрпризом. В Лэнгли путь на седьмой этаж занимает долгие годы и нередко сопровождается карабканьем через окровавленные трупы. Джек рассудил, что кто-то считает его очень умным.
      Кабинет Саймона Хардинга не производил особого впечатления. Два окна, выходящих на берег Темзы, застроенный двух— и трехэтажными кирпичными зданиями. Самому Хардингу было около сорока; бледный, светловолосый, с ярко-голубыми глазами. Он был в расстегнутом жилете — или, как его здесь называли, жилетке, — и в неказистом галстуке. Его стол был завален папками, окантованными полосатыми ленточками — единое обозначение секретных материалов.
      — Вы, должно быть, сэр Джон, — сказал Хардинг, откладывая в пепельницу трубку из верескового дерева.
      — Зовите меня Джеком, — поправил его Райан. — Право, мне как-то неловко выдавать себя за рыцаря. К тому же, у меня все равно нет коня и доспехов.
      Джек крепко пожал руку своему новому коллеге. У Хардинга были маленькие, костлявые руки, однако его голубые глаза светились умом.
      — Саймон, вручаю его твоим заботам.
      Произнеся это напутствие, сэр Бейзил тотчас же ушел.
      В кабинете уже был установлен дополнительный стол, подозрительно чистый, а перед ним — крутящееся кресло. Джек уселся в кресло, попробовал, удобное ли оно. Вероятно, в кабинете будет тесновато, но не слишком. На столе стоял телефон, а под ним в плоской коробке — шифратор, позволяющий вести закрытые разговоры. У Райана мелькнула мысль: это устройство надежно так же, как шифратор СТУ, которым он пользовался в Лэнгли? Английский Центр правительственной связи, расположенный в Челтенхэме, работал в тесном взаимодействии с АНБ , и, возможно, внутри разных пластмассовых коробок находилась одинаковая начинка. Ему придется постоянно напоминать себе, что он находится в другой стране. Райан надеялся, что это будет не слишком сложно. Здесь все говорят как-то непривычно, с придыханием и растягивая гласные, однако американские фильмы и глобальное телевидение медленно, но верно подстраивают классический английский язык под его американскую разновидность.
      — Бейзил говорил с вами о папе римском? — спросил Саймон.
      — Да. Это письмо может стать настоящей бомбой. Сэра Бейзила очень интересует, как к нему может отнестись русский Иван.
      — Нас всех это очень интересует, Джек. У вас есть какие-нибудь мысли?
      — Как я только что сказал вашему начальнику, если бы в Кремле сейчас сидел Сталин, возможно, ему бы и пришла в голову мысль укоротить папе жизнь. Но даже в этом случае ничего определенного сказать было бы нельзя.
      — По-моему, главная проблема в том, что хотя в Советском Союзе власть коллегиальная, Андропов занимает в Политбюро лидирующее положение, а он, судя по всему, сторонник более решительных мер.
      Джек устроился в кресле поудобнее.
      — Знаете, знакомые моей жены из университета Гопкинса пару лет назад летали в Россию. У Михаила Суслова диабетический ретинит сетчатки глаза, к тому же, он страдает сильной близорукостью; так вот, они как раз лечили ему зрение, а также обучали русских врачей новым методам. Кэти тогда еще училась в университете. Но Берни Кац был из тех, кто летал в Москву. Он возглавляет глазную клинику Уилмера. Первоклассный глазной хирург, человек замечательный во всех отношениях. По возвращении в Штаты Управление беседовало с Кацем и с остальными врачами. Вы не видели этот документ?
      Глаза Хардинга зажглись интересом.
      — Нет. А в нем есть что-нибудь любопытное?
      — Одно правило из того, что я усвоил, будучи женат на враче, заключается в том, что я внимательно слушаю все, что Кэти рассказывает о людях. И я бы с огромным интересом послушал Берни. Этот документ стоит почитать. Во всем мире люди склонны быть откровенными с врачами, а врачи, как я уже говорил, умеют замечать то, что укрывается от обычных людей. Так вот, наши врачи нашли Суслова умным, любезным, деловитым, но подо всем этим скрывается человек, которому ни за что нельзя доверить в руки пистолет — или, точнее, нож. Ему было очень неприятно, что спасать его зрение пришлось американским врачам. Его совсем не радовало, что русские врачи сделать это не смогли. С другой стороны, наши офтальмологи говорили, что встретили их по высшему классу. Так что русские не такие уж и варвары, что в глубине души ожидал увидеть Берни — он еврей, его родители родились в Польше, кажется, еще тогда, когда она была частью царской России. Не хотите, чтобы я попросил Управление прислать этот доклад?
      Хардинг помахал над трубкой зажженной спичкой.
      — Да, мне бы очень хотелось. Русские — знаете, они странный народ. В некоторых отношениях поразительно культурные. Наверное, Россия — это единственное место в мире, где поэт может прилично зарабатывать на жизнь. Русские благоговейно чтут своих поэтов, и это восхищает меня в них, но в то же время… знаете, Сталин почти не проводил репрессии в отношении людей искусства, в частности, пишущей братии. Помню, один литератор прожил гораздо больше, чем можно было бы ожидать… Правда, и он в конце концов погиб в ГУЛАГе. То есть, цивилизованность русских имеет свои границы.
      — Вы говорите по-русски? Мне так и не удалось осилить этот язык.
      Британский аналитик кивнул.
      — Русский язык великолепно подходит для художественной литературы, и в этом похож на древнегреческий. Он очень поэтичен, однако за всем этим скрывается такое варварство, от которого леденеет кровь. Русские предсказуемы во многих отношениях, особенно в принятии политических решений. А непредсказуемость их является следствием столкновения врожденного консерватизма с догматическим взглядом на мировую политику. Наш друг Суслов серьезно болен, у него проблемы с сердцем — насколько я понимаю, последствия диабета. Но тот, кто стоит за ним, — Михаил Евгеньевич Александров — это человек, сочетающий в равных пропорциях русский характер и марксизм с моральными принципами Лаврентия Берии. Александров ненавидит Запад лютой ненавистью. Не удивлюсь, если он советовал Суслову предпочесть полною слепоту помощи американских медиков — а ведь они с ним давние друзья. А еще этот Кац, как вы говорите, еврей? Это еще больше усугубило дело. Одним словом, очень неприятный тип. После смерти Суслова — а это, по нашим оценкам, произойдет в ближайшие несколько месяцев, — Александров войдет в Политбюро и возглавит идеологию. Он поддержит Юрия Владимировича во всех его начинаниях, вплоть до физического устранения его святейшества.
      — Вы полагаете, все действительно может зайти настолько далеко? — спросил Джек.
      — Может ли? Думаю, да.
      — Хорошо. Это письмо было переправлено в Лэнгли?
      Хардинг кивнул.
      — Ваш резидент заходил за ним сегодня. Не сомневаюсь, у вас есть свои источники, и все же я не вижу смысла рисковать напрасно.
      — Согласен. Знаете, если русский Иван решится пойти на такие крайние меры, расплата будет очень дорогой.
      — Возможно, но русские видят все не в таком ключе, как мы, Джек.
      — Знаю. Всему виной отсутствие воображения.
      — Да, на это нужно время, — согласился Саймон.
      — А чтение русской поэзии помогает? — поинтересовался Райан.
      Сам он если и читал произведения русских поэтов, то только в переводе — а с поэзией, разумеется, знакомятся не так.
      Хардинг покачал головой.
      — Не слишком. Именно через стихи выражают свой протест некоторые диссиденты. Им приходится прибегать к окольным путям, чтобы все, кроме самых проницательных читателей, лишь восторгались лирическими восхвалениями облика любимой девушки, не замечая плач по свободе слова. Наверное, в КГБ целый отдел исследует стихи, выискивая в них скрытый политический контекст, на который никто не обращает никакого внимания до тех пор, пока вдруг кто-нибудь из членов Политбюро не придет к выводу, что сексуальное влечение прописано чересчур откровенно. Знаете, русские такие целомудренные… Странно, что в одних вопросах их моральные устои незыблемо твердые, а в других вообще отсутствуют.
      — Ну, едва ли русских можно винить за то, что они осуждают «Дебби покоряет Даллас» , — вставил Райан.
      Хардинг едва не поперхнулся табачным дымом.
      — Совершенно верно. Это никак не «Король Лир». Но русские ставят Толстого, Чехова и Пастернака.
      Джек не читал никого из этих авторов, но сейчас был не тот момент, чтобы признаваться в этом.
 
      — Что он сказал? — воскликнул Александров.
      Андропову показалось, что эта вспышка гнева, хотя и ожидаемая, получилась несколько приглушенной. Впрочем, возможно, Александров повышал голос, лишь общаясь с большой аудиторией, или, что вероятнее, устраивая нагоняй подчиненным в Центральном комитете партии.
      — Вот письмо и перевод, — сказал председатель КГБ, протягивая документы.
      Будущий главный идеолог, взяв бумаги, внимательно ознакомился с ними. Он не хотел, чтобы гнев застилал ему глаза, заставляя пропустить мельчайшие подробности. Андропов, дожидаясь, пока Александров будет читать, закурил «Мальборо». Председатель КГБ отметил, что его гость не притронулся к предложенной водке.
      — У святого отца чрезмерное честолюбие, — наконец заметил Александров, откладывая бумаги на кофейный столик.
      — Готов с вами согласиться, — заметил Андропов.
      В голосе его собеседника прозвучало удивление:
      — Он считает себя неуязвимым? Не отдает себе отчет, какими последствиями чреваты подобные угрозы?
      — Мои эксперты полагают, что это действительно его собственные слова, и они считают, что он не боится возможных последствий.
      — Если дерзкий поляк жаждет мученической смерти, быть может, следует его уважить…
      Александров многозначительно умолк, и даже по спине привыкшего ко всему Андропова пробежала холодная дрожь. Пора сделать гостю предостережение. Главная беда идеологов заключается в том, что их теории не всегда должным образом учитывают объективные реалии: болезнь, которую сами они по большей части не замечают.
      — Михаил Евгеньевич, подобные действия нельзя осуществлять, повинуясь минутной прихоти. Политические последствия могут быть самыми серьезными.
      — Нет, Юрий, ничего серьезного быть не может. Не может, — повторил Александров. — Но в чем я полностью согласен с вами, так это в том, что перед тем, как предпринять ответные действия, нам необходимо будет хорошенько подумать.
      — А что считает товарищ Суслов? Вы уже говорили с ним?
      — Мишка совсем плох, — без тени сожаления ответил Александров. Андропова это удивило. Его гость был многим обязан своему престарелому руководителю, но, впрочем, идеологи живут в своем собственном замкнутом мирке. — Боюсь, жить ему осталось недолго.
      А в этом не было ничего удивительного. Достаточно было только посмотреть на Суслова во время заседаний Политбюро. Его лицо не покидало выражение безысходного отчаяния, какое бывает у тех, кто сознает, что их дни сочтены. Суслов хотел перед тем, как отойти в мир иной, навести порядок в мире этом, но понимал, что это выходит за рамки его возможностей — что стало для него неприятным сюрпризом. Неужели до Суслова наконец дошла та истина, что марксизм-ленинизм является ошибочным путем? Сам Андропов пришел к такому заключению лет пять назад. Однако о подобных вещах не говорят в Кремле, не так ли? Как и с Александровым.
      — На протяжении стольких лет Михаил Андреевич был нашим товарищем и наставником. Если то, что вы говорите, правда, нам его будет очень не хватать, — торжественным тоном произнес председатель КГБ, преклоняя колено перед алтарем учения Маркса и его умирающим жрецом.
      — Вы совершенно правы, — согласился Александров, вслед за хозяином кабинета надевая маску скорби.
      Так поступали все члены Политбюро, потому что этого от них ждали, потому что так было нужно. А вовсе не потому, что это было правдой, хотя бы приблизительно.
      Подобно своему гостю, Юрий Владимирович верил не потому, что действительно верил, а потому, что за этой демонстрацией веры стояло нечто реальное: власть. Председателю КГБ захотелось узнать, что скажет дальше его собеседник. Александров был нужен Андропову, но и Андропов был нужен Александрову, причем, возможно, в еще большей степени. Михаил Евгеньевич не обладал необходимым личным влиянием для того, чтобы стать генеральным секретарем Центрального комитета Коммунистической партии Советского Союза. Его уважали за теоретические знания, за преданность государственной религии, каковой стал марксизм-ленинизм, но никто из сидящих за столом в зале заседаний Политбюро не считал его достойным кандидатом в лидеры партии. С другой стороны, поддержка Александрова будет жизненно необходима тому, кто метит на эту должность. Подобно тому, как в Средние века старший сын получал титул и вступал во владения землями, а второй сын становился епископом местной епархии, Александров, как и до него Суслов, должен был обеспечить духовную — кажется, так называется это слово? — поддержку поднимающемуся на вершину власти. Древняя система сдержек и противовесов, но только более изощренная и сложная.
      — Разумеется, когда придет время, место Суслова займете вы, — заметил Андропов, предлагая заключить союз.
      Александров, разумеется, начал решительно возражать… по крайней мере, сделал вид:
      — В Центральном комитете партии много достойных людей…
      Председатель Комитета государственной безопасности махнул рукой, останавливая его.
      — Вы самый мудрый и опытный, и вы пользуетесь максимальным доверием.
      С чем Александров был полностью согласен.
      — Я очень польщен вашими словами, Юрий. И все же, как нам быть с этим глупым поляком?
      Сказано очень грубо. И это будет ценой союза. Для того, чтобы получить поддержку Александрова в борьбе за пост Генерального секретаря, Андропову самому надо будет упрочить позиции заместителя секретаря ЦК по идеологии, для чего придется… скажем прямо, сделать то, о чем Андропов уже и сам думал. То есть, никаких особых усилий не потребуется, не так ли?
      Председатель КГБ придал своему голосу деловитую интонацию врача, описывающего необходимые методы лечения:
      — Миша, осуществить подобную операцию будет очень непросто. Ее нужно тщательно спланировать, подготовить, соблюдая все меры предосторожности, а затем Политбюро должно будет одобрить ее с открытыми глазами.
      — У вас уже есть какие-то мысли…
      — У меня в голове множество мыслей, однако воздушные грезы — это еще не план. Для того, чтобы двинуться вперед, потребуется напряженная работа — и в результате мы лишь узнаем, осуществимо ли такое. Идти надо будет осторожно, останавливаясь после каждого шага, — предостерег Андропов. — И даже в этом случае нельзя давать никаких гарантий и обещаний. Это не кино. В реальном мире, Миша, все гораздо сложнее.
      Он не мог прямо посоветовать Александрову не отходить слишком далеко от своей песочницы с игрушками и теориями, в реальный мир крови и неотвратимых последствий.
      — Что ж, вы настоящий коммунист. Вы понимаете, какие высокие ставки в этой игре.
      Этими словами Александров сообщил хозяину кабинета, что от него ждет Центральный комитет. Для Михаила Евгеньевича коммунистическая партия и ее идеология отождествлялись с государством — а КГБ был «щитом и мечом» партии.
      Странно, поймал себя на мысли Андропов, но и этот папа-поляк, несомненно, так же относится к своей вере и своему видению мира. Но ведь его вера, строго говоря, не является идеологией, не так ли? «Что ж, в данном случае ее нужно рассматривать именно как таковую,» — сказал себе Юрий Владимирович.
      — Мои люди внимательно присмотрятся к этой проблеме. Вы должны понимать, Миша, что мы не сможем сделать невозможное, но…
      — Но разве есть что-либо невозможное для Комитета государственной безопасности Советского Союза?
      Риторический вопрос с кровавым ответом. И очень опасным, гораздо более опасным, чем был способен понять этот теоретик.
      Только сейчас до председателя КГБ дошло, как же они похожи. Его гость, неторопливо потягивающий золотисто-коричневую «Старку», беззаветно верящий в идеологию, которую невозможно доказать. И этот человек желает смерти другого человека, который также верит в то, что невозможно доказать. Какая странная ситуация. Поединок идеологий, причем обе стороны боятся друг друга. Боятся? Но чего боится Кароль Войтыла? Уж конечно, не смерти. Из его «Варшавского письма» это ясно без всяких слов. Напротив, он громко кричит, призывая смерть. Жаждет мученической гибели. У председателя КГБ мелькнула мысль: «Зачем человек может призывать сметь?» Для того, чтобы использовать свою жизнь или смерть в качестве оружия против врага. Разумеется, папа видит и в России, и в коммунизме своих врагов — в первом случае, по националистическим причинам, во втором, по своим религиозным убеждениям… Но боится ли он этих врагов?
      «Нет, вероятно, не боится,» — вынужден был признаться самому себе Юрий Владимирович. Что усложняет стоящую перед ним задачу. Ведомство, которым он руководит, основано на страхе. Страх является источником власти, ибо человеком, не ведающим страха, невозможно манипулировать…
      Но тех, кем нельзя манипулировать, можно всегда убить. Кто, в конце концов, сейчас вспоминает Льва Троцкого?
      — Действительно невозможных вещей очень мало, — запоздало согласился председатель КГБ. — Остальные лишь являются очень трудными.
      — Итак, вы изучите все возможности?
      Андропов ответил осторожным кивком.
      — Да, начиная с завтрашнего утра.
      И колеса завращались.

      — Что ж, Джек Райан получил в Лондоне отдельный письменный стол, — сообщил адмирал Грир своим коллегам, собравшимся на седьмом этаже.
      — Рад это слышать, — заметил Боб Риттер. — Вы полагаете, он знает, что делать с этим столом?
      — Боб, почему вы так не любите Райана? — спросил зам по РА-работе.
      — Ваш светловолосый мальчик слишком быстро поднимается по служебной лестнице. Когда-нибудь он с нее свалится, и будет много шума.
      — Вы бы предпочли, чтобы я сделал из него обычную кабинетную крысу? — Джеймсу Гриру приходилось постоянно отражать нападки Риттера по поводу размеров и влияния разведывательно-аналитического отдела. — В вашей лавочке также есть несколько стремительно поднимающихся звезд. У этого малыша есть способности, и я намереваюсь дать ему возможность бежать вперед до тех пор, пока он не врежется в стену.
      — Да, я уже слышу грохот, — проворчал зам по опер-работе. — Ну да ладно, какую из жемчужин короны ваш Райан собирается передать нашим английским кузенам?
      — Ничего особенного. Оценку Михаила Суслова, которую составили наши врачи из университета Джонса Гопкинса, когда летали в Москву лечить ему зрение.
      — У англичан до сих пор нет этих материалов? — удивился судья Мур.
      Документ о состоянии здоровья престарелого советского лидера едва ли можно было отнести к категории совершенно секретных.
      — По-моему, они их просто не запрашивали. Черт побери, судя по тому, что мы наблюдаем, Суслов все равно долго не протянет.
      ЦРУ пользовалось самыми различными способами для определения состояния здоровья высокопоставленных советских деятелей. Самым распространенным было изучение фотографий или, что еще лучше, видеокадров с изображением тех, о ком шла речь. Управление привлекало к работе видных врачей — как правило, профессоров ведущих медицинских учреждений. И те на основании фотографий ставили диагноз пациентам, находящимся на удалении четырех тысяч миль. Подобный метод был далеко не идеальным, и все же это было лучше, чем ничего. Кроме того, американский посол после каждого посещения Кремля, возвращаясь в посольство, подробно излагал свои впечатления обо всем увиденном, каким бы незначительными они не казались. Директор ЦРУ постоянно пытался протолкнуть на пост посла в Советском Союзе профессионального врача, но это ему так и не удавалось. Зато оперативный отдел работал над тем, чтобы добывать образцы мочи видных зарубежных политических деятелей, поскольку анализ мочи является хорошим источником диагностической информации. Для этого пришлось установить необычное сантехническое оборудование в гостевой резиденции Блэр-Хауз, расположенной напротив Белого дома, где размещались приезжающие в Штаты иностранные лидеры. Кроме того, время от времени предпринимались попытки проникнуть в архивы врачей, лечащих сильных мира сего. Ну и, конечно, слухи: слухи имели огромное значение, особенно в этих стенах. Все объяснялось тем, что здоровье политического деятеля оказывало существенное влияние на то, какие решения он принимает. Трое мужчин, сидящих в этом кабинете, шутили между собой, что им неплохо бы взять на работу гадалку-цыганку, а то и двух. При этом они сходились во мнении, что результаты в этом случае были бы ничуть не менее точными, чем те, которые получали высокооплачиваемые профессиональные разведчики. В Форт-Миде , штат Мериленд, проводилась еще одна операция под кодовым названием «Звездные ворота», для которой Управление задействовало людей, стоящих еще левее цыган; началось это в первую очередь потому, что Советский Союз также прибегал к услугам экстрасенсов.
      — Насколько плох Суслов? — спросил Мур.
      — Если судить по тому, что я видел три дня назад, он не дотянет до Рождества. Наши врачи говорят — острая сердечная недостаточность. Нам удалось раздобыть снимок, на котором Суслов глотает что-то похожее на таблетку нитроглицерина, что для Красного Майка очень плохой знак, — заключил Джеймс Грир, употребив прозвище, которое дали Суслову в ЦРУ.
      — И его сменит Александров? Тоже тот еще фрукт, — лаконично заметил Риттер. — По-моему, их в младенчестве подменили цыгане — еще один Истовый жрец Великого бога Маркса.
      — Роберт, не можем же мы все быть баптистами, — возразил Артур Мур.
      — Вот это поступило два часа назад из Лондона по закрытой факсимильной связи, — сказал Грир, протягивая листы бумаги. Он приберег их напоследок. — Это может быть очень важным, — добавил зам по РА-работе.
      Боб Риттер читал быстро на всех языках, которыми владел:
      — Господи Иисусе!
      Судья Мур ответил не сразу. «Как и подобает хорошему судье,» — подумал он. Секунд на двадцать позже зама по опер-работе:
      — О боже… — Пауза. — Наши источники об этом пока ничего не сообщают?
      Риттер неуютно заерзал.
      — Артур, на это требуется время, а Фоули еще только устраивается на новом месте.
      — Не сомневаюсь, мы услышим об этом от Кардинала.
      Кодовое имя этого агента произносили вслух нечасто. В сокровищнице ЦРУ он был «Куллинаном» .
      — Обязательно услышим, если об этом заговорит Устинов, а он, не сомневаюсь, об этом заговорит. Если русские вздумают как-то отреагировать на это…
      — А они вздумают, джентльмены? — спросил директор ЦРУ.
      — Черт побери, такие мысли у них непременно появятся, — тотчас же высказал свое мнение Риттер.
      — Это будет очень серьезный шаг, — более осторожно высказался Грир. — Вы полагаете, его святейшество полностью отдает себе отчет в том, что делает? Мало у кого хватит смелости подойти к клетке с тигром, открыть дверцу, а затем еще корчить хищнику рожи.
      — Завтра я непременно покажу это президенту. — Мур на мгновение задумался. Еженедельная встреча в Белом доме была намечена на завтра, на десять часов утра. — Папский нунций покинул Вашингтон, не так ли?
      Как выяснилось, заместители директора об этом не знали. Надо будет проверить.
      — В любом случае, что бы вы ему сказали? — заговорил Риттер. — Можно не сомневаться, в Риме папу пытались отговорить от этого.
      — Джеймс, а вы что скажете?
      — В каком-то смысле это возвращает нас во времена императора Нерона, вы не находите? Можно сказать, папа угрожает русским своей собственной жизнью… Черт побери, неужели на свете действительно еще остались подобные храбрецы?
      — Джеймс, сорок лет назад вы сами рисковали жизнью.
      Во время Второй мировой войны Грир служил на подводных лодках, и сейчас он в торжественных случаях прикалывал на лацкан пиджака маленьких позолоченных дельфинов, эмблему подводного флота.
      — Артур, мы на подводной лодке шли на разумный риск, а не предупреждали заказным письмом Тодзио о своем местонахождении.
      — Ребята, у этого человека очень крепкая жизненная позиция, — выдохнул Риттер. — Впрочем, нам уже доводилось видеть нечто подобное. Доктор Кинг тоже никогда и ни перед кем не преклонялся, вы не согласны?
      — И, думаю, Ку-клукс-клан представлял для него не меньшую опасность, чем КГБ для папы, — закончил его мысль Мур. — У духовенства другой взгляд на мир. Наверное, это именно то, что именуется «добродетелью». — Он подался вперед. — Ну хорошо, когда президент спросит, что я думаю по этому поводу — а он, черт возьми, обязательно спросит об этом — что я ему отвечу?
      — Возможно, наши русские друзья решили, что его святейшество достаточно пожил на этом свете, — предложил Риттер.
      — Это очень серьезный и опасный шаг, — возразил Грир. — Ни одно государственное ведомство не пойдет на такое.
      — То, с которым мы имеем дело, пойдет, — заверил его зам по опер-работе.
      — Боб, расплата будет страшной. И русские это понимают. Они все же шахматисты, а не игроки в рулетку.
      — Это письмо загоняет их в угол. — Риттер повернулся к Муру. — Судья, полагаю, жизнь папы может оказаться под угрозой.
      — Пока что слишком рано говорить об этом, — возразил Грир.
      — Наверное, вы забыли, кто в настоящий момент возглавляет КГБ. Андропов истовый коммунист. Каким бы преданным он ни был делу партии, того, что мы называем моральными принципами, у него нет и в помине. Если русские испугаются или хотя бы просто встревожатся, они обязательно предпримут какие-то шаги. Папа швырнул им к ногам перчатку, джентльмены, — заключил заместитель директора по оперативной работе. — И русские могут ее поднять.
      — Кто-либо из предшественников папы делал что-нибудь подобное? — спросил Мур.
      — Отрекался от престола? Лично я не помню, — признался Грир. — Я даже не знаю, существует ли какой-либо механизм этого. Уверяю вас, это очень дерзкий вызов. Нам надо исходить из предположения, что папа не блефует.
      — Да, — согласился судья Мур. — Об этом не может быть и речи.
      — Папа остался верен польскому народу. Иначе и быть не может. Он же много лет был приходским священником. Крестил младенцев, заключал браки. Он знает этот народ. Для него это не безликая масса — он долго жил в Польше, исповедовал и отпевал ее людей. Это его народ. Вероятно, папа считает всю Польшу своим приходом. Разве он не будет хранить верность ее народу даже под угрозой собственной жизни? По-моему, ответ очевиден. — Риттер подался вперед. — И тут вопрос стоит не только в личном мужестве. Если папа отступится, Католическая церковь потеряет свое лицо. Нет, джентльмены, папа говорил совершенно серьезно. Он не блефует. Весь вопрос в том, черт возьми, что мы можем предпринять?
      — Предостеречь русских? — поделился своей мыслью вслух судья Мур.
      — Об этом нечего и думать, — ответил Риттер. — И вы сами все прекрасно понимаете, Артур. Если они задумают какую-то операцию, она будет более кровавой, чем деяния мафии. Как, на ваш взгляд, обстоят дела с безопасностью папы?
      — Понятия не имею, — признался директор ЦРУ. — Мне известно разве что о существовании швейцарской гвардии, о том, что они носят старинные мундиры и вооружены алебардами… Интересно, им когда-нибудь приходилось вступать в дело?
      — Кажется, приходилось, — подтвердил Грир. — Однажды на папу было совершено покушение, и швейцарцы сдерживали нападавших до тех пор, пока он не покинул город. Если не ошибаюсь, они почти все погибли.
      — Однако сейчас швейцарцы, наверное, в основном позируют для фотографов и объясняют, как пройти в туалет, — недовольно пробурчал Риттер. — И все же они должны заниматься чем-то серьезным. Папа римский — слишком видная фигура, чтобы не привлекать внимания всяких полоумных. Формально Ватикан является суверенным государством. И он должен обладать какими-то государственными механизмами. Полагаю, мы можем предупредить кого надо…
      — Это можно будет сделать лишь в том случае, когда у нас появится что-либо определенное, чего у нас пока что нет, не так ли? — напомнил Грир. — Предпринимая этот шаг, папа понимал, что тем самым поднимет большой переполох. Все имеющиеся у него службы безопасности и так предупреждены.
      — Это также привлечет внимание президента. Рейган захочет узнать больше, захочет выслушать наши соображения. Господи, ребята, с тех самых пор, как президент произнес речь об «империи зла», с противоположной стороны реки в нашу сторону мечутся громы и молнии. Если русские все же сделают что-то, даже если нам не удастся поймать их за руку, президент взорвется, словно вулкан на острове Святой Елены. У нас, в Америке, почти сто миллионов католиков, и многие из них отдали свои голоса за Рейгана.
      Джеймс Грир в свою очередь гадал, насколько вероятным является неконтролируемое развитие событий.
      — Джентльмены, пока что у нас есть лишь полученная по факсу фотокопия письма, доставленного польскому правительству в Варшаву. Мы даже не можем сказать определенно, известно ли об этом письме в Москве. Москва до сих пор никак не отреагировала. Итак, мы пока что не можем сказать русским, что знаем про письмо. Следовательно, мы не можем предупредить их не делать поспешные шаги. Нам нельзя раскрывать свои карты. По той же причине мы не можем выразить папе римскому свое беспокойство. Если русский Иван решится на ответные действия, остается только надеяться, что один из людей Боба шепнет нам словечко. У Ватикана есть своя собственная разведывательная служба, и, как нам известно, довольно эффективная. Так что в настоящий момент мы имеем лишь весьма любопытную информацию, которая, вероятно, является истинной, однако даже это пока что не имеет подтверждения.
      — То есть, вы предлагаете нам сидеть сложа руки и думать? — спросил Мур.
      — А мы больше ничего не можем сделать, Артур. Русский Иван не отреагирует мгновенно. Такого никогда не бывает — особенно в вопросах, имеющих большое политическое значение. Боб, а вы что скажете?
      — Да, вероятно, вы правы, — согласился зам по опер-работе. — И тем не менее президент должен обо всем узнать.
      — Пока что данных слишком мало, — предупредил Грир. — И все же я с вами согласен. — На самом деле он понимал, что если не поставить президента в известность, а затем произойдет что-либо из ряда вон выходящее, им троим придется искать себе новую работу. — А если события в Москве получат дальнейшее развитие, нам необходимо будет узнать об этом до того, как произойдет что-то непоправимое.
      — Замечательно, я так и скажу президенту, — согласился судья Мур.
      «Мистер президент, мы внимательно следим за всем происходящим.» Как правило, подобного заверения оказывается достаточно. Позвонив секретарше, Мур попросил принести кофе. Завтра в десять часов утра он со своими заместителями встретится в Овальном кабинете с президентом, а после обеда состоится совещание с главами других специальных служб, Управления военной разведки и Агентства национальной безопасности, на котором каждый изложит всю ту интересную информацию, какая у него имеется. Вообще-то, эти встречи следовало бы устраивать в обратной последовательности, но именно такой распорядок был установлен.
 
      Первый день на работе затянулся значительно дольше, чем он предполагал. Эд Фоули смог вырваться домой лишь под самый вечер. Особое впечатление на него произвело московское метро. Судя по всему, станции оформлял тот самый сумасшедший, который построил высотное здание Московского государственного университета, похожее на свадебный торт, — по всей видимости, этот архитектор был любимцем Джо Сталина, чьи эстетические вкусы тянули лишь на самую низкую оценку. Метро странным образом напоминало царские дворцы, интерпретированные законченным алкоголиком. После этих предварительных замечаний надо было признать, что в инженерном отношении метро было превосходным, хотя и несколько шумным. А с профессиональной точки зрения, столпотворение народа как нельзя лучше устраивало шпиона. Передать что-нибудь агенту, якобы случайно столкнувшись с ним в толпе, будет совсем не трудно. Надо только не растерять сноровку, но Эдвард Френсис Фоули собирался и дальше оттачивать свое мастерство. Он пришел к выводу, что Мери Пат здесь очень понравится. Для нее метро явится чем-то вроде «Диснейуорлда» для маленького Эдди. Огромное количество народа, и все говорят по-русски. Сама она владела русским просто прекрасно. Мери Пат говорила на литературном, образованном языке, который выучила на коленях у своего деда. Впрочем, ей пришлось поработать над собой, чтобы несколько снизить свои языковые стандарты. В противном случае ее способность к языкам выглядела бы достаточно странно для супруги младшего посольского работника.
      Метро как нельзя лучше устраивало Фоули. Одна станция находилась всего в двух кварталах от американского посольства, а другая буквально за порогом дома, в котором он поселился. Поэтому даже самые бдительные шпики из Второго главного управления КГБ не сочтут чересчур подозрительным то, что Фоули часто спускается под землю — несмотря на общеизвестную любовь американцев к автомобилям. Эд озирался по сторонам не больше, чем обычный турист, и, как ему показалось, заметил лишь одного «хвоста». Вероятно, сейчас за ним следили несколько человек. Он — новый сотрудник посольства, и русским наверняка захочется проверить, не будет ли он рыскать и петлять в толпе, как шпион ЦРУ. Фоули решил вести себя как невинный американец, оказавшийся за границей. Впрочем, возможно, соглядатаи из КГБ не заметят никакой разницы. Все зависело от того, насколько опытным был приставленный к нему «хвост», а пока что не было никакой возможности это определить. Одно можно сказать точно: слежка за ним будет продолжаться минимум две недели. Как и за Мери Пат. Как и, возможно, за Эдди. Русские страдают манией преследования, но, с другой стороны, он едва ли может на это жаловаться, не так ли? Определенно, не может. Его работа состоит как раз в том, чтобы раскрывать самые строжайшие секреты Советского Союза. Он назначен новым резидентом в Москву, но ему необходимо сохранять полную скрытность. В этом состоял смысл нового плана Боба Риттера. Как правило, личность главного шпиона не являлась тайной для сотрудников посольства. Рано или поздно обжигались все, или провалив операцию, или на какой-нибудь другой ошибке. В чем-то это было сродни потере девственности: вернуть раскрытый секрет нельзя. Однако Управление очень редко использовало в оперативной работе сразу тандем мужа и жены, и Фоули усердно трудился на протяжении нескольких лет, создавая это прикрытие. Выпускник Фордхэмовского университета в Нью-Йорке, Эд Фоули был завербован еще в студенческие годы и после тщательной проверки, проведенной ФБР, устроился на работу в «Нью-Йорк таймс» корреспондентом по общим вопросам. Он написал кое-какие интересные материалы, но не слишком много, и через какое-то время ему тактично сообщили, что хотя редакция и не собирается выгонять его с работы, ему самому будет лучше перейти в какое-нибудь другое издание поменьше, где он сможет расцвести в полную силу. Правильно поняв намек, Фоули перешел в Государственный департамент на должность пресс-атташе, которая приносила приличный твердый заработок, но не имела никаких перспектив роста. Его работа в посольстве будет состоять в том, чтобы трепать языком с лучшими американскими журналистами-международниками из крупнейших периодических изданий и ведущих телекомпаний, устраивать им встречи с послом и другими ответственными сотрудниками посольства, а затем отходить в тень, не мешая им готовить свои важные репортажи.
      Самая главная задача Фоули состояла в том, чтобы представлять себя человеком компетентным, но не больше того. Московский корреспондент «Нью-Йорк таймс» уже вовсю рассказывал коллегам, что у Фоули не хватило пороха, чтобы работать журналистом в «главной газете» Америки, а поскольку он еще слишком молод, чтобы заняться преподавательской деятельностью — еще одно поле деятельности, куда удаляются на покой бездарные журналисты, — он устроился на второе от конца место, став человеком на побегушках в правительстве. Задача Фоули заключалась в том, чтобы всячески подпитывать подобное снисходительное отношение к себе. Он знал, что агенты КГБ постоянно щиплют американскую журналистскую братию, выпытывая мнения о сотрудниках посольства. Лучшее прикрытие для шпиона состоит в том, чтобы производить впечатление человека недалекого и тупого, поскольку у недалеких и тупых не хватит ума, чтобы стать шпионом. За это открытие Фоули должен был быть благодарен Яну Флеммингу и фильмам, созданным под вдохновением от его опусов. Джеймс Бонд — очень умный парень. Что никак нельзя сказать про Эда Фоули. Нет, Эд Фоули — чиновник. Самое смешное заключалось в том, что русские, в чьем государстве на всех уровнях заправляли недалекие и тупые чиновники, с готовностью покупались на эту «крышу», словно фермеры из Айовы, только недавно оторвавшиеся от свинарников.
      «В шпионском ремесле нет ничего предсказуемого… везде, кроме России,» — мысленно заметил московский резидент. Если на русских и можно было в чем-то положиться, так это в их полной предсказуемости. Каждый шаг был четко прописан в какой-то огромной книге, и все вели игру строго по правилам этой книги.
      Войдя в вагон метро, Фоули обвел взглядом других пассажиров, обращая внимание на то, как они смотрят на него. Одежда выдавала в нем иностранца так же отчетливо, как сияющий нимб обозначал святого на полотне мастера эпохи Возрождения.
      — Кто вы такой? — с удивлением услышал Фоули раздавшийся за спиной голос.
      — Прошу прощения? — с сильным акцентом спросил по-русски он.
      — А, вы американец.
      — Да, вы правы. Я работаю в американском посольстве. Сегодня был мой первый день. Я совсем недавно приехал в Москву.
      «Хвост» это или нет, Фоули понимал, что единственным правильным решением будет говорить правду.
      — И как вам у нас нравится? — продолжал допытываться любознательный русский.
      Судя по виду, государственный служащий, возможно, сотрудник контрразведывательного управления КГБ или журналист. А может быть, просто какой-нибудь чиновник из государственного учреждения, страдающий чрезмерным любопытством. Такие тоже встречаются. Интересно, решился бы обратиться к нему на улице простой советский гражданин? Фоули пришел к выводу, что вряд ли. Атмосфера страха и подозрительности, царящая в Советском Союзе, ограничила любопытство пространством, замкнутым в черепной коробке… но только на самом деле русским чертовски хочется узнать об Америке всё. Несмотря на постоянные призывы власти презирать и даже ненавидеть все американское, русские смотрят на Америку так, как Ева смотрела на яблоко.
      — Метро произвело на меня огромное впечатление, — ответил Фоули, как можно естественнее оглядываясь по сторонам.
      — А где вы живете в Америке? — раздался следующий вопрос.
      — В Нью-Йорке.
      — Вы любите хоккей?
      — О да! Я с детства болею за «Нью-Йорк рейнджерс». Мне очень хочется посмотреть ваш хоккей. — Что полностью соответствовало правде. Коллективный хоккей в исполнении русских — это музыка Моцарта, перенесенная в спорт. — Как мне сегодня сказали, в посольстве есть хорошие билеты. Во Дворец спорта ЦСКА, — добавил Фоули.
      — «Кони»! — презрительно фыркнул москвич. — Я сам болею за «Крылышки».
      «А ведь он, похоже, говорит искренне,» — с удивлением отметил Фоули. Русские болельщики так же свято почитают свои любимые хоккейные команды, как и американские болельщики — свои бейсбольные клубы. Впрочем, среди сотрудников Второго главного управления КГБ наверняка тоже есть хоккейные болельщики. Выражение «осторожность никогда не бывает лишней» было особенно верно здесь, в России.
      — Но ведь ЦСКА — чемпион, разве не так?
      — Сопляки! Посмотрите, что с ними сделали в Америке!
      — В Америке играют в более силовой — я правильно выразился? — хоккей. Вам наши игроки, наверное, кажутся драчунами, да?
      Фоули специально ездил на поезде в Филадельфию, чтобы посмотреть тот матч. К его удовольствию, «Филадельфия флайерс» — больше известная как «Драчуны с большой дороги» — сбила спесь с заносчивых русских гостей. Филадельфийская команда даже прибегнула к своему секретному оружию: выпустила стареющую Кейт Смит с песней «Боже, благослови Америку», что для игроков стало трапезой, на которой подали гвозди и человеческих младенцев. Черт возьми, вот это была игра!
      — Да, ваши ребята играют грубо, но они не изнеженные барышни. А армейцы, если посмотреть на то, как они катаются по льду и передают шайбу, считают себя балеринами из Большого театра. Приятно видеть, как их хотя бы изредка ставят на место.
      — Ну, я помню Олимпиаду 80-го года, но, сказать по правде, это было просто чудо, что мы обыграли вашу великолепную команду.
      — Чудо! Ха! Наш тренер спал! Все герои-игроки спали! А ваши подростки играли с душой и победили в честной борьбе. После этого провала Тихонова надо было расстрелять!
      Да, этот человек говорит как настоящий болельщик.
      — Я хочу, чтобы мой сын познакомился здесь с хоккеем.
      — Сколько ему лет? — В глазах мужчины зажегся неподдельный интерес.
      — Четыре с половиной, — ответил Фоули.
      — Тот самый возраст, когда надо ставить на коньки. У нас, в Москве, для детворы масса возможностей покататься на коньках, правда, Ваня? — обратился мужчина к своему спутнику, следившему за разговором со смешанным чувством любопытства и беспокойства.
      — Проследите, чтобы у него были высокие ботинки, — заметил тот. — В низких можно вывернуть щиколотку.
      Ответ, характерный для русских. В этой стране, нередко грубой и безжалостной, забота о детях трогательно искренняя. Русское сердце, нежное и ласковое для детей, превращается для взрослых в ледяной гранит.
      — Спасибо. Обязательно учту ваши слова.
      — Вы живете в квартале для иностранцев?
      — Совершенно верно, — подтвердил Фоули.
      — Тогда вам выходить на следующей остановке.
      — О, спасибо. Всего хорошего.
      Направившись к двери, Фоули обернулся и дружески кивнул своим новым русским друзьям. «Интересно, это сотрудники КГБ?» — мелькнула у него мысль. Возможно, но точно это сказать нельзя. Окончательное решение можно будет принять только тогда, когда он где-нибудь через месяц снова столкнется с этими мужчинами в метро.
      Эд Фоули не знал, что за всем этим разговором внимательно следил мужчина, стоявший всего в паре метров от него со свежим номером «Советского спорта» в руках. Этого человека звали Олег Иванович Зайцев. И вот майор Зайцев действительно работал в КГБ.
      Выйдя из вагона метро, американский резидент вместе с толпой проследовал к эскалатору. Много лет назад движущаяся лестница подняла бы его к статуе в полный рост Сталина, но ее давно сняли и на ее место больше ничего не поставили. Прохлада ранней осени явилась приятным облегчением после духоты метро. Вышедшие на улицу люди закуривали вонючие папиросы и расходились в разные стороны. До стены, огораживающей квартал для иностранцев, было совсем недалеко. В будке дежурил милиционер в форме. Оглядев Фоули, он по качеству плаща определил, что перед ним американец, и пропустил его, не удостоив ни кивком, ни тем более улыбкой. Русские почти не улыбаются. Это обстоятельство поражало американцев, приезжающих в страну; внешняя угрюмость русских людей казалась иностранцам необъяснимой.
 
      Олег Зайцев проехал еще две остановки, размышляя, следует ли ему подать рапорт о контакте с иностранцем. Сотрудники КГБ сообщали обо всех подобных встречах, отчасти доказывая свою преданность, отчасти демонстрируя постоянную бдительность в отношении даже простых граждан «главного противника», как в их ведомстве называли Соединенные Штаты. Но в первую очередь это было проявлением параноидальной мании преследования, качества, которое открыто поощрялось в КГБ. Однако по роду своих занятий Зайцев имел дело с огромным количеством бумаг, и он не видел необходимости творить еще один бессмысленный документ. Его рапорт лишь мельком просмотрят, в лучшем случае, с любопытством прочтут, после чего уберут в сейф, чтобы больше никогда не извлекать на свет божий. Олег Иванович слишком ценил свое время, чтобы тратить его на подобную чепуху. К тому же, он сам ведь даже не разговаривал с этим иностранцем, разве не так?
      Выйдя из поезда на нужной остановке, Зайцев по эскалатору поднялся на улицу, на прохладный вечерний воздух и закурил «Дукат». Вкус у сигареты был отвратительный. Зайцев имел доступ в «закрытые» магазины и мог покупать французские, английские и даже американские сигареты, однако стоили они очень дорого, а его стесненные средства существенно уступали богатому выбору. Поэтому Олег Иванович закурил сигарету известной марки «Дукат», подобно многим миллионам своих соотечественников. Качество одежды Зайцева было чуть выше, чем у большинства его соратников, однако это почти не бросалось в глаза. По крайней мере, внешне он не выделялся из остальных. До дома, в котором жил Зайцев, от станции метро было два квартала пешком. Его квартира номер три находилась на втором этаже — американцы назвали бы этот этаж первым. Зайцева это вполне устраивало, так как он не рисковал свалиться с сердечным припадком, поднимаясь по лестнице пешком в случае поломки лифта, что происходило по крайней мере раз в месяц. Однако сегодня лифт работал. Пожилая женщина, совмещавшая обязанности дворника и консьержки, которая сидела в каморке на первом этаже, закрыла свою дверь. Открытая дверь говорила бы о каких-нибудь проблемах, о которых надо было предупредить жильцов. Значит, сегодня в доме ничего не сломалось. Еще не повод для праздника, но приятная мелочь, за которую надо благодарить бога или кого там еще, кто определяет прихоти судьбы. Докурив сигарету, Зайцев выбросил окурок в урну и прошел к лифту. Кабина ждала внизу с открытой дверью.
      — Добрый вечер, товарищ Зайцев, — поздоровался лифтер.
      — Добрый вечер, товарищ Гленко.
      Лифтером работал инвалид, ветеран Великой Отечественной войны, чему свидетельством были многочисленные ордена и медали. По его словам, он служил в артиллерии. Вероятно, в настоящий момент Гленко был осведомителем и докладывал обо всех происшествиях в доме какому-то сотруднику КГБ, за что получал жалкие крохи в дополнение к пенсии, которую выплачивала ему Советская Армия. Взаимовыгодное сотрудничество. Закрыв двери, Гленко привел кабину в движение. Она плавно остановилась на втором этаже, и Зайцеву осталось пройти последние пять метров до двери своей квартиры.
      Войдя в прихожую, он почувствовал запах вареной капусты — значит, на ужин будут щи. В этом нет ничего необычного. Щи являлись основным блюдом русской кухни, вместе с черным ржаным хлебом.
      — Папа!
      Нагнувшись, Олег Иванович подхватил маленькую Светлану. Девочка, с ангельским личиком и открытой улыбкой, была отрадой в жизни Зайцева.
      — Ну, как поживает сегодня мой маленький зайчик?
      Олег Иванович взял девочку на руки, и она чмокнула его в щеку.
      Светлана ходила вместе со сверстниками в детский сад — еще не начальная школа, уже не ясли. Ее одежда вобрала в себя все яркие краски, какие только можно было найти в стране: в данном случае зеленое платьице, серые колготки и красные кожаные сандалии. Если и были какие-то преимущества в доступе в «Березки», так это то, что Зайцев мог покупать хорошие вещи своей девочке. В Советском Союзе нельзя было достать даже пеленок для новорожденных — матерям обычно приходилось перешивать их из старого постельного белья. А уж об одноразовых пеленках, которыми пользовался весь Запад, вообще речи не шло. Как следствие, родители стремились как можно раньше приучить малышей пользоваться туалетом. Маленькой Светлане, к огромному облегчению матери, это удалось несколько месяцев назад. Следуя на запах капусты, Олег прошел на кухню к жене.
      — Привет, дорогой, — оторвавшись от плиты, сказала Ирина Богдановна.
      На столе капуста, картошка, и, кажется, немного ветчины. Чай и хлеб. Водки пока что не было. Зайцевы спиртное употребляли, но знали меру. Как правило, они дожидались, когда Светлана ляжет спать. Ирина работала бухгалтером в универмаге ГУМ. Имея диплом Московского государственного университета, она по западным меркам считалась женщиной независимой, однако до полной эмансипации ей было далеко. На крючке у кухонного стола висела сетка-авоська, которую Ирина повсюду носила в своей сумочке. Куда бы она ни направлялась, Ирина всегда озиралась по сторонам, выискивая, нельзя ли купить что-нибудь, к столу или чтобы скрасить унылую квартиру. Любая покупка означала долгое стояние в очередях, но в Советском Союзе таков был удел всех женщин — вместе с готовкой для мужа, независимо от общественного положения, как его, так и ее. Ирина знала, что ее Олег работает в Комитете государственной безопасности, но она понятия не имела, чем именно он там занимается. Ей было известно лишь то, что он получал довольно приличную зарплату и изредка надевал военную форму — в самом ближайшем времени его ожидало очередное повышение в звании. Ирина рассуждала так: чем бы ни занимался ее муж, он со своей работой справляется, и с нее этого было достаточно. Дочь солдата, прошедшего в пехоте через всю Великую Отечественную войну, она хорошо училась в школе, но так и не смогла добиться того, к чему стремилась. У нее были способности к музыке, но недостаточные для того, чтобы поступить в консерваторию на отделение фортепиано. Ирина пыталась писать, но и здесь ей не хватило таланта, чтобы начать публиковаться. Довольно привлекательная, по меркам русских женщин она была худая. Ее каштановые волосы до плеч всегда были хорошо уложены. Ирина много читала, все, что только попадало ей в руки и стоило быть прочитанным, и с удовольствием слушала классическую музыку. Вместе с мужем они время от времени ходили в Большой зал консерватории имени Чайковского. Олег предпочитал балет, поэтому изредка они доставали билеты и в Большой театр, чему, как полагала Ирина, способствовала работа ее мужа в доме номер два на площади Дзержинского. Олег еще не занимал достаточно высокое положение, чтобы его приглашали на торжественные вечера с участием высших руководителей Комитета государственной безопасности. Ирина надеялась, что это произойдет, когда он станет полковником. А пока что они вели жизнь государственных служащих среднего уровня, с трудом сводя концы с концами на две зарплаты. Хорошей стороной было то, что время от времени Зайцевым выдавали приглашение в «закрытые» магазины КГБ, где, по крайней мере, можно было купить хорошие вещи для Ирины и Светланы. И, как знать, быть может, со временем они смогут позволить себе завести второго ребенка. Оба еще достаточно молоды, и маленький мальчик принесет в дом новую радость.
      — Что у тебя сегодня было на работе интересного? — спросила Ирина.
      Эти слова стали неизменной шуткой, которой она каждый день встречала мужа с работы.
      — У меня на работе никогда не бывает ничего интересного, — отшутился в ответ Олег.
      Да, лишь обычные сообщения агентам и от агентов, которые Зайцев раскладывал по соответствующим ячейкам, чтобы затем курьеры разнесли их по кабинетам верхних этажей, где размещались сотрудники, действительно заправлявшие делами Комитета. На прошлой неделе Зайцева приходил проверять очень серьезный полковник. В течение двадцати минут он ходил по кабинету, смотрел, читал, и за все это время ни разу не улыбнулся, не произнес дружеского слова, не задал ни одного вопроса. Важность этого проверяющего Зайцев определил только по тому, кто его сопровождал: полковник, начальник отделения, в котором работал Олег. Все замечания, которыми обменялись полковники, были сделаны слишком далеко, чтобы Зайцев мог что-то услышать — в этом отделении если и говорили, то шепотом, — к тому же, он был слишком хорошо вышколен и не проявлял никакого интереса.
      И все же у любой подготовки есть свои пределы. Майор Олег Иванович Зайцев был слишком умен для того, чтобы полностью отключать свои мысли. И действительно, его работа требовала составлять самостоятельные суждения; однако Олег проявлял эти способности с такой осторожностью, с какой мышка пробирается через комнату, заполненную кошками. Явившись к своему непосредственному начальнику, Зайцев неизменно начинал с самых робких и застенчивых вопросов и всегда получал одобрение. У него был к этому особый дар. Его стало замечать начальство. Впереди засветило очередное звание, а вместе с ним прибавка к окладу, доступ в закрытые магазины и, постепенно, большая независимость — нет, это не совсем правильно. На самом деле, он лишь сможет вести себя чуть менее осторожно. Быть может, когда-нибудь наступит день, когда он даже осведомится, разумно ли посылать то или иное сообщение. «Нам действительно нужно именно это, товарищ начальник?» — частенько хотелось спросить Зайцеву. Разумеется, не ему было определять те или иные особенности предстоящих операций, но он мог — точнее, надеялся, что сможет в будущем самыми окольными путями интересоваться, правильно ли сформулирована директива. Так, например, Зайцев, ознакомившись с содержанием приказа, направленного агенту номер 457 в Рим, гадал, действительно ли его страна готова рисковать последствиями, неизбежными в случае неудачного исхода. И иногда последствия бывали катастрофическими. Всего два месяца назад через Зайцева прошло сообщение из Бонна, предупреждающее о том, что западногерманская разведка что-то заподозрила. Агент срочно запрашивал инструкции — и они были ему направлены: продолжать работу, не ставя под сомнение компетентность своего руководства. И тотчас же после этого агент пропал. «Его арестовали и расстреляли?» — гадал Олег. Ему были известны фамилии некоторых агентов, кодовые названия почти всех операций, многие цели и задачи, которые выполнял КГБ за рубежом. Но, самое главное, Зайцев знал клички сотен иностранцев, которые сотрудничали с Комитетом. Временами знакомство с донесениями напоминало чтение захватывающего шпионского романа. В некоторых агентах явно пропал литературный дар. Их сообщения разительно отличались от скупых коммюнике профессиональных военных. Нет, они пространно излагали душевное состояние завербованных агентов, передавали свое чувство в отношении информации и поставленных задач. Они напоминали авторов увлекательных познавательных брошюр, которые любыми силами пытаются выжать деньги из читателей. На самом деле Зайцев не должен был анализировать эту информацию, однако он был человек умный, и, кроме того, в каждом сообщении встречались различные коды, имеющие большое значение. Так, например, написанное с орфографической ошибкой третье слово могло означать, что агент скомпрометирован. Каждый агент имел свой собственный набор ключей, но Зайцев имел доступ ко всем. За свою работу Олег лишь дважды замечал подобные неточности, и один раз начальство приказало не обращать на них внимание, считая канцелярской опиской, — обстоятельство, поражавшее его до сих пор. Однако ошибка больше не повторялась, так что, возможно, речь действительно шла о сбое при расшифровании. В конце концов, как сказало руководство, агенты, прошедшие подготовку в Высшей школе КГБ, крайне редко допускают провалы. Они лучшие разведчики в мире, и их западные противники просто не могут быть настолько умны, ведь так? Майор Зайцев послушно кивнул, но затем записал свое замечание и, как хороший бюрократ, проследил за тем, чтобы оно оказалось занесено в архив.
      «А что если его непосредственный начальник завербован какой-нибудь западной разведывательной службой?» — иногда размышлял Олег, как правило, сидя перед телевизором после нескольких рюмок водки. Подобная вербовка явилась бы ошеломляющим успехом. Во всем КГБ нигде нет единого списка всех сотрудников и агентов. Нет, строгое разделение по «отдельным квартирам» соблюдалось с двадцатых годов, а то и раньше. Даже сам председатель Андропов не имел доступа к подобной информации, чтобы в случае измены и бегства на Запад он не смог бы ее выдать. КГБ не доверял никому, и меньше всего своему собственному главе. И, как это ни странно, только тем, кто работал вместе с Зайцевым, было известно практически все, однако они не относились к тем, кто непосредственно разрабатывал операции. Эти люди считались лишь чем-то вроде операторов телефонного узла.
      Но разве сам КГБ не пытался постоянно завербовать простых шифровальщиков иностранных посольств? Потому что эти люди, мелкие служащие, недостаточно грамотные и сообразительные, чтобы им доверить важную информацию, — но почему же им на самом деле так доверяют? Как правило, слабым звеном оказывались женщины — в конце концов, офицеров КГБ специально обучали их соблазнять. Зайцеву пришлось вдоволь насмотреться на подобные сообщения; в некоторых из них процесс соблазнения излагался в живописных подробностях, вероятно, для того, чтобы произвести впечатление на вышестоящее начальство своими ловкостью и преданностью советскому государству. Зайцев не видел ничего героического в том, чтобы укладывать в постель женщин и получать за это деньги, но, быть может, эти женщины настолько омерзительны, что выполнение мужских обязанностей является чем-то очень сложным.
      А в конечном счете все сводилось к тому, подумал Олег Иванович, что простым рядовым исполнителям, одним из которых является он сам, порой доверяются секреты вселенских масштабов, разве это не смешно? Определенно, смешнее, чем щи, какими бы питательными они ни были. Так что даже советское государство доверяет немногим избранным, хотя концепция «доверия» так же далека от коллективного мышления, как Земля от Марса. И он сам — один из этих избранных. Что ж, одним из следствий этого насмешливого парадокса является красивое зеленое платьице, которое носит его дочь. Зайцев положил стопку книг на кухонный стул и усадил на них Светлану, чтобы та могла удобно есть. Алюминиевые столовые приборы были слишком велики для девочки, но, по крайней мере, они не были тяжелыми для ее крохотных ручек. Олегу до сих пор приходилось намазывать дочери бутерброды маслом. Хорошо хоть, он мог позволить себе покупать настоящее масло вместо маргарина.
      — Сегодня по дороге с работы я увидела в том магазине кое-что очень милое, — заметила за ужином Ирина, как поступают все женщины, застав мужа в хорошем расположении духа.
      Щи сегодня получились просто великолепные, а ветчина была польская. Значит, сегодня Ирина закупалась в «Березке». Ходить в «закрытые» магазины она начала всего девять месяцев назад, но сейчас уже недоумевала вслух, как могла раньше обходиться без них.
      — Что же? — спросил Олег, отпивая грузинский чай.
      — Бюстгальтеры. Шведские.
      Олег усмехнулся. Аналогичные предметы одежды советского производства, казалось, создавались для крестьянок, кормивших грудью телят, а не детей, — для нормальных человеческих пропорций его жены они были слишком велики.
      — Сколько? — спросил он, не отрываясь от тарелки.
      — Всего по семнадцать рублей.
      Олег не стал поправлять Ирину, что бюстгальтеры стоили по семнадцать инвалютных рублей. Инвалютный рубль обладал реальной ценностью. Теоретически его можно было даже обменять на «твердую» иностранную валюту, в отличие от обесцененных разноцветных бумажек, которыми выдавалась зарплата простым рабочим и колхозникам, лишь теоретически обладающими какой-то ценностью… что, если хорошенько подумать, в этой стране можно было сказать практически про все остальное.
      — Какого цвета?
      — Белые.
      Вполне вероятно, в «Березке» были также черные и красные бюстгальтеры, но редко какая советская женщина могла решиться носить такое нижнее белье. Здешние люди очень консервативны в своих привычках.
      Поужинав, Олег оставил жену на кухне, а сам с дочерью прошел в гостиную и включил телевизор. В выпуске новостей сообщалось о ходе уборочных работ. Как и во все предыдущие годы, героические колхозники ударными темпами убирали яровую пшеницу в северных областях, где короткое лето не позволяло расслабляться ни на минуту. Диктор радостно говорил, что урожай зерновых в этом году хороший. «Отлично, — подумал Олег, — значит, в эту зиму перебоев с хлебом не будет… наверное.» Никогда нельзя верить тому, что говорят по телевизору. Следующим сюжетом стал негодующий рассказ про размещение американского ядерного оружия в европейских странах-членах НАТО, несмотря на разумные требования Советского Союза отказаться от этого ненужного, дестабилизирующего и провокационного шага. Зайцеву было хорошо известно, что где-то в другом месте разворачиваются советские ракеты СС-20, однако это, разумеется, никаким дестабилизирующим шагом не было. Далее в вечерней программе шла передача «Служу Советскому Союзу», посвященная доблестной советской молодежи, проходящей службу в вооруженных силах. В сегодняшнем выпуске, что случалось крайне редко, должен был быть материал о советских солдатах, выполняющих «интернациональный долг» в Афганистане. Советские средства массовой информации очень нечасто обращались к этой теме, и Олегу хотелось узнать, о чем же они умалчивают. На работе в столовой часто заходили разговоры о войне в Афганистане. Зайцев предпочитал не столько говорить, сколько слушать, потому что сам он избежал службы в армии, о чем нисколько не сожалел. Олегу слишком много пришлось слушать о жестоких порядках, царящих в частях, и, кроме того, военная форма была очень некрасивой. Хватит с него и того, что ему изредка приходилось надевать мундир офицера КГБ. Зайцев внимательно смотрел передачу. Изображение сообщало то, что невозможно выразить никакими словами, и от его профессионально наметанного глаза не укрывались никакие мелочи.
 
      — Знаешь, в Канзасе каждый год убирают урожай пшеницы, но об этом никогда не сообщается в вечернем выпуске новостей Эн-би-си, — заметил Эд Фоули, обращаясь к жене.
      — Наверное, для русских накормить себя — это уже великое свершение, — ответила Мери Пат. — Ну, как на работе?
      — Кабинет маленький.
      Фоули развел руками, показывая, что ничего интересного не произошло.
      Вскоре Мери Пат придется самой водить машину, проверяя, нет ли сигналов опасности. Здесь, в Москве, супруги Фоули должны были работать с агентом по кличке Кардинал, и это было самое важное задание. Советский полковник знал, что ему предстоит иметь дело с новым резидентом. Установить контакт будет очень непросто, но Мери Пат не боялась трудностей.

      Когда Райан снял трубку аппарата закрытой связи, чтобы позвонить домой, в Лондоне было пять часов вечера, а в Лэнгли — только полдень. Ему придется еще долго привыкать к разнице во времени. Подобно многим, Райан обнаружил, что его рабочий день делится на две части. Утро больше подходило для переваривания информации, но обдумывать и принимать решения лучше было во второй половине дня. Рабочее время адмирала Грира распределялось так же, и Джек оказался оторван от распорядка дня своего шефа, что было плохо. Кроме того, надо будет привыкать к механике обращения с документами. Райан уже достаточно времени провел на государственной службе и знал, что это неизменно оказывается гораздо сложнее, чем можно было бы предположить.
      — Грир слушает, — ответил голос, как только было установлено закрытое соединение.
      — Говорит Райан, сэр.
      — Как тебе понравилась Англия, Джек?
      — Пока что здесь не было ни одного дождя. Кэти выходит на работу завтра утром.
      — Как тебя встретил Бейзил?
      — На гостеприимство пожаловаться не могу, сэр.
      — Где ты сейчас?
      — В Сенчури-Хаузе. Меня посадили в кабинет на последнем этаже вместе с одним парнем из русского отдела.
      — Готов поспорить, что ты хочешь установить шифратор на свой домашний телефон.
      — Вы совершенно правы, сэр.
      Старый черт читает чужие мысли.
      — Что-нибудь еще?
      — Пока что ничего в голову не приходит, господин адмирал.
      — Интересное что-нибудь было?
      — Я еще только устраиваюсь на новом месте, сэр. Ребята из русского отдела, похоже, знают свое дело. Саймон Хардинг, тот парень, с которым я буду работать, весьма неплохо занимается политическим прогнозированием, — сказал Райан, радуясь, что в настоящий момент его соседа нет в кабинете.
      Впрочем, быть может, телефон прослушивается… нет… только не переговоры кавалера ордена Виктории… хотя почему бы и нет?
      — Как дети?
      — Спасибо, сэр, все в порядке. Салли пытается разобраться в местном телевидении.
      — Дети быстро осваиваются на новом месте. Гораздо быстрее взрослых.
      — Господин адмирал, если у меня появится что-нибудь интересное, я сразу же дам вам знать.
      — Отчет врачей из университета Гопкинса должен будет лечь к вам на стол завтра.
      — Спасибо. Думаю, англичанам он понравится. Берни рассказал кое-что любопытное. А насчет письма папы римского…
      — Что говорят наши кузены?
      — Они обеспокоены. Как и я. На мой взгляд, его святейшество поднял очень большой переполох, и, если я не ошибаюсь, русский Иван должен будет на это отреагировать.
      — А что думает сэр Бейзил?
      — Если он что-то и думает, то не посвящает меня в свои мысли. Я пока что не знаю, какие козыри на руках у англичан. По-моему, они ждут дополнительной информации. — Джек помолчал. — С нашей стороны ничего нет?
      — Пока что ничего, — последовал довольно резкий ответ.
      Это было почти то же самое, что: «Ничего такого, о чем я могу тебе рассказать.» У Джека мелькнула мысль, а полностью ли доверяет ему адмирал Грир? Ну да, Грир испытывает к нему симпатию, но действительно ли он считает его хорошим аналитиком? Быть может, командировку в Лондон следует рассматривать если и не как лагерь подготовки новобранцев, то как второй заход на курсы повышения квалификации. Именно на этих курсах командование морской пехоты убеждалось, что молодые парни, только что получившие лейтенантские нашивки, действительно обладают всеми необходимыми качествами для того, чтобы вести подчиненных в бой. Эти курсы считались самыми сложными во всей морской пехоте. Райану тоже пришлось непросто, и все же он закончил их лучшим в классе. А может быть, ему просто повезло?… Джек слишком мало прослужил, чтобы выяснить это, по любезности вертолета Си-эйч-46, разбившегося в горах над островом Крит. Эта катастрофа до сих пор время от времени являлась Райану ночью в кошмарных снах. К счастью, его вытащили с того света сержант-комендор морской пехоты и военно-морской фельдшер, однако Джека охватывала холодная дрожь при одной лишь мысли о вертолетах.
      — Джек, скажи, а ты сам что думаешь?
      — Если бы обеспечение безопасности папы было возложено на меня, я бы задергался. Русские при желании могут вести очень грубую игру. Вот только я никак не могу оценить реакцию Политбюро — я хочу сказать, никто не знает, сколько пороху осталось в пороховницах этих стариков. Разговаривая с сэром Бейзилом, я сказал, что в конечном счете все сведется к тому, насколько сильно напугает русских угроза его святейшества, если ее можно считать угрозой.
      — Джек, а ты сам чем ее считаешь? — спросил зам по РА-работе, находящийся на удалении 3400 миль.
      — Сэр, мое мнение однозначно. На мой взгляд, с точки зрения русских слова папы римского являются в каком-то смысле угрозой.
      — В каком-то смысле? И как же они к ним отнесутся?
      Из Джима Грира получился бы дотошный преподаватель истории или политологии. Он смог бы по праву занять место в Джорджтаунском университете рядом с отцом Тимом.
      — Виноват, господин адмирал. Для них это однозначно является угрозой. И как к таковой, они к этому и отнесутся. Однако, я не могу точно сказать, насколько серьезной сочтут русские угрозу. Они ведь не верят в бога. Для них «богом» является политика, а политика — это лишь процесс, а не система верований, что понимаем под этим определением мы.
      — Джек, тебе необходимо научиться видеть окружающий мир глазами противника. Твои аналитические способности первоклассные, однако ты должен поработать над системой восприятия. Это не рынок акций, где тебе приходилось иметь дело с твердыми цифрами, а не с представлением о них. Говорят, у Эль-Греко был астигматизм, что искажало все его зрительные образы. И русские также смотрят на мир через другие линзы. Если тебе удастся добиться этого, ты станешь одним из лучших, но для этого твое воображение должно будет совершить огромный скачок. У Хардинга это получается очень неплохо. Научись у него заглядывать русским внутрь в голову.
      — Вы знаете Саймона? — спросил Джек.
      — Вот уже несколько лет я регулярно читаю его аналитические отчеты.
      «Во всем этом нет ничего случайного, Джек,» — сказал себе Райан, испытав большее удивление, чем следовало бы. За сегодняшний день ему преподают уже второй важный урок.
      — Я все понял, сэр.
      — Мой мальчик, не делай вид, что ты удивлен.
      — Так точно, сэр! — ответил Райан, как бравый новобранец.
      «Больше эту ошибку я не совершу, адмирал.» И с этого момента Джон Патрик Райан стал настоящим разведчиком-аналитиком.
      — Я обращусь в посольство, чтобы тебе на дом доставили СТУ. Надеюсь, ты разберешься, как с ним работать, — добавил зам по РА-работе.
      — Да, сэр. Разберусь.
      — Вот и отлично. У нас сейчас начинается обед.
      — Да, сэр. Я свяжусь с вами завтра.
      Положив трубку на рычажки, Райан достал из щели в телефонном аппарате пластиковую карточку. Карточка отправилась в карман пиджака. Райан взглянул на часы. Пора сворачиваться. Он уже убрал со стола все папки с секретными документами. В половине пятого в кабинет заглянула женщина с тележкой, в какой возят продукты в магазине, и забрала документы, чтобы отвезти их в архив. В этот момент в кабинет вернулся Саймон.
      — Когда твой поезд?
      — В шесть десять.
      — Есть время, чтобы пропустить кружку пива. Не желаешь, Джек?
      — Не откажусь, Саймон.
      Встав, Райан вышел из кабинета следом за коллегой.
      Всего в четырех минутах пешком в квартале от Сенчури-Хауза находилась «Лисица и петух», традиционная английская пивная. Возможно даже, чересчур традиционная: с массивными деревянными балками перекрытий и отштукатуренными стенами, она казалась осколком шекспировских времен. Хотя, наверное, это постарался архитектор, сделав все «под старину»: ни одно настоящее здание столько времени не продержалось бы, так? Внутри висело плотное облако табачного дыма; в зале было полно посетителей в костюмах и при галстуках. Определенно, солидное заведение. Наверняка многие из его завсегдатаев работают в Сенчури-Хаузе.
      Саймон подтвердил догадку.
      — Это наш водопой. И хозяин заведения в прошлом был одним из нас, однако сейчас он наверняка зарабатывает больше, чем смог бы когда-либо получать в нашей конторе.
      Не спрашивая у Райана, Хардинг заказал две пинты горького «Тетли», которое тотчас же принесли. Затем он провел Джека к отдельному столику в углу.
      — Ну, сэр Джон, как тебе у нас нравится?
      — Пока что жаловаться нечего. — Джек пригубил пиво. — Адмирал Грир о тебе очень высокого мнения.
      — И наш сэр Бейзил считает его умным стариком. Как работается под его началом? — спросил Хардинг.
      — Отличный старикан. Он внимательно слушает и помогает думать самостоятельно. А если ты оступишься, Грир не станет топтать тебя ногами. Он предпочитает учить, а не стыдит ошибками, — по крайней мере, могу сказать за себя. Правда, кое-кому из старших аналитиков от адмирала порой здорово достается. Полагаю, я пока что для этого слишком мелкая фигура. — Райан помолчал. — Саймон, ты должен будешь стать здесь моим наставником?
      Своим прямым вопросом Джек озадачил англичанина.
      — Я бы выразился не совсем так. Я — специалист по Советскому Союзу. Ты же, насколько я понял, более широкого профиля, так?
      — Тогда скажем, я буду твоим «подмастерьем», — предложил Райан.
      — Ну хорошо. И что ты хочешь узнать?
      — Как научиться думать, как русские?
      Хардинг рассмеялся, поперхнувшись пивом.
      — Мы все каждый день стараемся научиться этому. Тут главное помнить, что для русских все является политикой, причем не забудь, что политика — это призрачные идеалы. Особенно это верно в отношении России, Джек. Русские не могут производить реальную продукцию, вроде автомобилей и телевизоров, поэтому им приходится сосредоточить свои усилия на том, чтобы втиснуть все в политическую теорию, в высказывания Маркса и Ленина. И, разумеется, Ленин и Маркс весьма хреново разбирались в реальных вещах реального мира. Это сродни сошедшей с ума религии, но только вместо разящих молний и библейской чумы русские расправляются со своими отступниками, ставя их к стенке. При их точке зрения на мир все ошибки и неудачи являются следствием измены и вредительства. Их политическая теория не берет в расчет человеческую природу, а поскольку она истинна, словно Священное писание и, следовательно, никогда не может ошибаться, значит, что-то не так в человеческой природе. Логика, вывернутая наизнанку. Тебе когда-нибудь приходилось изучать метафизику?
      — В Бостонском колледже, на втором курсе. Иезуиты вдалбливали ее нам целый семестр, — подтвердил Райан, сделав большой глоток пива. — Хотели мы того или нет.
      — Так вот, коммунизм — это метафизика, безжалостно приложенная к реальному миру, и когда что-то не получается, виноваты квадратные затычки, не желающие входить в круглые отверстия. И бедным затычкам приходится очень несладко. Насколько тебе известно, Джо Сталин уничтожил около двадцати миллионов своих сограждан, отчасти следуя политической теории, отчасти просто из-за своего психического расстройства и кровожадности. Этот безумец дал новое значение понятию «мания преследования». И, видишь ли, когда государством правит сумасшедший, следующий извращенным законам, народу приходится дорого за это платить.
      — Ну а нынешнее советское руководство насколько верно марксистской теории?
      Задумчивый кивок.
      — Хороший вопрос, Джек. А ответ заключается в том, что мы этого не знаем, черт побери. Все советские лидеры громогласно утверждают о стойкой приверженности марксизму-ленинизму, ведь так? — Хардинг задумчиво отпил пиво. — Но, думаю, на самом деле они верят только в то, что им выгодно. Впрочем, все зависит, о ком именно идет речь. Суслов, например, верит фанатично — но вот остальные? На мой взгляд, частично верят, частично нет. Полагаю, членов Политбюро можно сравнить с людьми, которые каждое воскресенье посещают церковь, и в конце концов это входит у них в привычку. В какой-то степени они по-прежнему верят, но в остальном давно разочаровались. Но вот во что они действительно верят, так это в то, что коммунизм в качестве государственной религии является источником их власти и положения. Поэтому для простых советских людей они должны притворяться, что верят, так как эта вера — единственное, на чем держатся их власть и положение.
      — Интеллектуальная инерция? — высказал свою догадку вслух Райан.
      — Совершенно верно, Джек. Первый закон механики Ньютона.
      Какая-то часть Райана хотела возразить этому утверждению. В мире должно быть больше рассудка. Впрочем, так ли это? В каких правилах это сказано? И кто следит за тем, чтобы эти правила выполнялись? Неужели все выражается так просто? То, что Хардинг сейчас выразил меньше чем двумястами словами, является оправданием траты сотен миллиардов долларов, на которые создается оружие немыслимой разрушительной силы и миллионы людей надевают военную форму, чтобы быть готовыми по первому приказу устремиться вперед и сеять смерть и разрушения.
      Однако человечество не может существовать без идей, хороших или плохих, и противостояние вот этой идеи и того, во что верил Райан, определяло реальность, в которой Райану приходилось работать, определяло систему верований тех, кто пытался убить его и его близких. И с этой реальностью необходимо считаться, не так ли? Нет, не существует никаких правил, предписывающих окружающему миру быть разумным и логичным. Люди сами решают, что разумно, а что нет. Значит, неужели весь мир определяется тем, с какой позиции его воспринимать? И все это является плодом мышления? Что же в таком случае есть реальность?
      Но именно этот вопрос стоит в основе метафизики. Когда Райан проходил курс метафизики в Бостонском колледже, все это казалось ему чистой теорией, не имеющей никакой связи с реальностью. Райану с большим трудом удалось освоить эту науку в девятнадцать лет, и сейчас он приходил к выводу, что сделать это в тридцать два года будет ничуть не проще. Однако сейчас оцениваться результаты будут не отметками в зачетной книжке, а человеческой кровью.
      — Черт возьми, Саймон, знаешь, было бы гораздо проще, если бы русские верили в бога.
      — В таком случае, Джек, это была бы еще одна религиозная война, которые, если ты не забыл, тоже бывали очень кровавыми. Вспомни крестовые походы, противостояние одних концепций бога другим. Те войны также были очень жестокими и отвратительными. Кремлевское руководство уверяет себя и свой народ в том, что они находятся на гребне истории, несут совершенство человечеству. Наверное, они сходят с ума, видя, что их страна с трудом способна себя прокормить, и поэтому стараются не обращать на это внимание — однако очень нелегко не обращать внимание на недовольные позывы пустого желудка, ведь так? Поэтому советские лидеры всю вину сваливают на нас и на «вредителей» у себя в стране — изменников и саботажников. Этих людей сажают в тюрьмы и расстреливают. — Хардинг пожал плечами. — Лично я рассматриваю русских как еретиков, последователей лживого божества. Так проще. Я изучал советскую политическую теологию, однако это имеет очень ограниченную ценность, поскольку, как я уже говорил, в действительности очень многие в Советском Союзе не верят в сущность своей системы. В чем-то они мыслят как патриархальные русские крестьяне, чей взгляд на окружающий мир по нашим меркам всегда казался перекошенным. История России представляет собой такое запутанное месиво, что разобраться в ней с точки зрения западной логики практически невозможно. Русские всем своим естеством ненавидят любых чужеземцев. Ненависть эта имеет глубокие корни — по вполне объяснимым историческим причинам. Так, например, монгольские завоеватели достигли на западе берегов Балтийского моря, а немцы и французы стучали в ворота Москвы. Одним словом, русские — очень странный народ. Твердо я знаю только одно: ни один здравомыслящий человек не захочет им подчиниться. А жаль, однако. Русский народ породил множество великолепных поэтов и композиторов.
      — Цветы, выросшие на свалке, — предложил Райан.
      — Совершенно верно, Джек. Это ты точно подметил. — Достав трубку, Хардинг раскурил ее деревянной спичкой. — Ну, как тебе понравилось пиво?
      — Превосходное. Гораздо лучше, чем у нас дома.
      — Не представляю, как вы, американцы, можете его переваривать. А вот говядина у вас лучше нашей.
      — Все дело в том, что мы кормим своих коров кукурузой. Как выясняется, мясо получается гораздо вкуснее, чем если они щиплют травку. — Райан вздохнул. — Мне еще долго придется привыкать к здешней жизни. Каждый раз, как только я начинаю чувствовать себя уютно, что-то жалит меня, словно змея, притаившаяся в высокой траве.
      — Но у тебя ведь было меньше недели на то, чтобы освоиться в Лондоне.
      — Мои малыши будут говорить по-английски странно.
      — Культурно, Джек, культурно, — рассмеявшись, поправил его Хардинг. — Знаешь, вы, янки, здорово изуродовали наш язык.
      — Да, это верно.
      Еще немного времени — и он начнет называть бейсбол «раундерс», что в Англии является игрой для девочек, которые ни черта не смыслят в том, что такое хорошая подача.
 
      Эд Фоули вдруг проникся лютой ненавистью к «жучкам», установленным у них в квартире. Каждый раз, когда они с женой бывали интимно близки, за ними подслушивал какой-нибудь болван из КГБ. Возможно, он-то был рад возможности передохнуть от рутинной слежки за предполагаемыми шпионами, но, черт побери, это же была личная жизнь супругов Фоули. Неужели для этих мерзавцев нет ничего святого? Эда с женой подробно проинструктировали насчет того, к чему они должны были быть готовы, и Мери Пат шутила по поводу этого в течение всего перелета через Атлантику — в конце концов, оснастить подслушивающей аппаратурой самолет невозможно. Мери Пат сказала, что им предоставится отличная возможность показать русским варварам, как живут настоящие люди, и тогда Эд рассмеялся, однако сейчас ему уже было совсем не смешно. Он чувствовал себя зверем в клетке зоопарка, на которого таращится любопытная публика. Интересно, будет ли КГБ вести учет того, как часто они с женой занимаются любовью? «Вполне возможно, будет» — подумал Эд. Чтобы сыграть на неладах в супружеской жизни и попытаться завербовать одного из них. Такие случаи уже бывали. Значит, надо будет заниматься этим регулярно хотя бы только для того, чтобы исключить даже возможность попытки вербовки, хотя подобное развитие событий теоретически несло в себе весьма интересные возможности… Нет, в конце концов решил Эд Фоули, это лишь принесет дополнительные осложнения его пребыванию в Москве, а в работе резидента и без того хватает своих проблем.
      Только послу, военному атташе и подчиненным Фоули было позволено знать, кто он такой. Формально за разведку отвечал Рон Филдинг, чья задача состояла в том, чтобы извиваться, как червяк на крючке. Поставив свою машину на стоянку, Рон иногда оставлял солнцезащитный козырек опущенным или повернутым на девяносто градусов; иногда он вставлял в петлицу бутон и вынимал его, пройдя полквартала, словно подавая кому-то знак; или, лучше всего, Рон натыкался на случайных прохожих, изображая обмен информацией с агентом. Вероятно, подобные столкновения сводили контрразведчиков из Второго главного управления с ума: им приходилось гоняться за невинными москвичами, кого-то хватать, а к кому-то приставлять целую группу сотрудников, чтобы следить за каждым движением. В любом случае, КГБ приходилось распылять силы по пустякам, гоняться за призраками. И, что самое главное, действия Филдинга убеждали русских в том, что им приходится иметь дело с очень неуклюжим резидентом. Подобная уверенность позволяет чувствовать собственное превосходство, и со стороны ЦРУ это был очень умный шаг. Игра, которую вел Филдинг, значительно упрощала жизнь настоящим шпионам.
      И все же Эда выводило из себя то, что спальня в квартире, по всей видимости, прослушивается. К тому же, он не мог противодействовать «жучкам» обычными методами, как, например, включать радио и разговаривать под его фон. Нет, он не мог себя вести как опытный разведчик. Ему нужно изображать из себя тупого, а для этого требуются ум, дисциплина и большая осторожность. Нельзя допускать никаких ошибок. Одна-единственная ошибка может стоить человеческой жизни, а у Эда Фоули была совесть. Для разведчика иметь совесть очень опасно, однако без нее тоже нельзя. Надо заботиться о своих агентах, иностранцах, работающих на тебя и поставляющих тебе информацию. У всех — ну, по крайней мере, почти у всех из них есть проблемы. И самая серьезная среди них — алкоголизм. Фоули был готов к тому, что все, с кем ему придется иметь дело, закладывают за воротник. Есть откровенные сумасшедшие. Большинство из завербованных хотело свести счеты — с начальством, с системой, со страной, с коммунизмом, со своими супругами, со всем извращенным миром. Немногие, очень немногие окажутся людьми привлекательными. Но Фоули лишен возможности выбора. Те, кто готов сотрудничать с Америкой, сами будут выходить на него. А ему придется играть картами, которые сдадут. Правила игры жесткие и жестокие. Его жизни ничто не угрожает. О да, и у него, и у Мери Пат могут возникнуть небольшие неприятности, но у обоих есть дипломатические паспорта, и любой серьезный конфликт будет означать то, что где-то в Штатах какой-нибудь достаточно высокопоставленный советский дипломат пострадает от рук уличных хулиганов — разумеется, не имеющих никакого отношения к правоохранительным органам. Дипломаты такого не любят и стараются избежать любыми способами; справедливости ради следует отметить, что русские придерживаются правил еще строже, чем американцы. Поэтому ни самому Фоули, ни его жене ничто не угрожает; однако его агентам в случае провала можно будет рассчитывать на снисхождение не больше, чем мышке, оказавшейся в лапах садиста-кота. В Советском Союзе к подозреваемым по-прежнему применяли пытки, допросы по-прежнему растягивались на долгие часы. Процессуальные порядки определялись сиюминутными прихотями правительства. А апелляционные жалобы сводились к тому, заряжен или не заряжен пистолет палача. Поэтому Фоули придется вести себя со своими агентами, кем бы они ни были — пьяницами, бабниками, уголовниками, — как со своими собственными детьми: менять им подгузники, подавать перед сном стакан воды, вытирать нос.
      В общем и целом, размышлял Эд Фоули, игра чертовски сложная. И эти мысли никак не давали ему заснуть. Интересно, смогут ли русские это определить? Нет ли в стенах видеокамер наблюдения? Вот это уже точно будет извращением. Впрочем, в Америке подобные технологии еще отсутствуют, поэтому Фоули был уверен, что в Советском Союзе тем более такого быть не может. Скорее всего. Фоули напомнил себе, что среди русских достаточно очень умных людей, многие из которых работают в КГБ.
      Больше всего его удивляло то, что жена спала рядом с ним сном праведника. Наверное, из нее получился разведчик лучше, чем из него. Мери Пат погрузилась в это ремесло, словно тюлень в морскую воду, сразу же бросившийся ловить рыбу. Но как же насчет акул? Эд считал для мужчины совершенно естественным тревожиться о своей жене, каким бы способным разведчиком она ни была. Просто такая забота заложена в каждом мужчине, точно так, как в женщинах заложены материнские инстинкты. В тусклом свете ночника Мери Пат казалась ангелом. Она сладко улыбалась во сне, рассыпав светлые волосы, тонкие, словно у ребенка, которые приходили в беспорядок сразу же, как только касались подушки. Для русских она была потенциальной шпионкой, но для Эдварда Фоули она являлась любимой женой, товарищем по работе и матерью его ребенка. Поразительно, как один и тот же человек может представлять собой совершенно разное в зависимости от того, кто на него смотрит, — при этом все впечатления будут соответствовать истине. С этой философской мыслью — господи, как же ему нужно было выспаться! — Эд Фоули наконец сомкнул веки.
 
      — Ну, и что сказал президент? — спросил Боб Риттер.
      — Нельзя сказать, что он ужасно обрадовался, — ответил судья Мур, чем нисколько не удивил своих собеседников. — Но президент понимает, что мы ни черта не можем поделать. Вероятно, на следующей неделе он произнесет речь о благородстве людей труда, особенно объединенных в профессиональные союзы.
      — Хорошо, — проворчал Риттер. — Пусть он это скажет авиадиспетчерам.
      Зам по опер-работе считался признанным мастером острого словца, хотя у него хватало здравого смысла различать, в каком обществе что можно говорить.
      — Где президент собирается произносить эту речь? — спросил зам по РА-работе.
      — В Чикаго, на следующей неделе. В городе проживает большое количество этнических поляков, — объяснил Мур. — Разумеется, президент упомянет о рабочих судостроительных верфей и напомнит, что он сам в свое время тоже возглавлял профсоюз . Пока что я не ознакомился с текстом речи, но, думаю, это будет в основном ваниль с добавлением шоколадной крошки.
      — А газеты напишут, что президент заигрывает с «синими воротничками», заручаясь их голосами на предстоящих выборах, — заметил Джим Грир.
      Какими бы искушенными ни выставляли себя средства массовой информации, они могут усвоить только то, что им подносят на блюдечке с голубой каемкой. Да, среди журналистов масса умников, способных вести заумные политические дебаты, но они ни хрена не разбираются в том, как ведутся настоящие игры, до тех пор, пока их не посвящают в это на брифингах для прессы, предпочтительно, простыми нераспространенными предложениями.
      — Кстати, а наши русские друзья обратят на это внимание? — спросил Риттер.
      — Вероятно. В Институте США и Канады политическим прогнозированием занимаются умные люди. Ну а еще, быть может, кто-нибудь в приватной беседе в «Туманном дне» как бы мимоходом обмолвится о том, что мы с некоторой озабоченностью следим за развитием ситуации в Польше, поскольку в Соединенных Штатах живет большое количество выходцев из Польши. Пока что мы больше ничего не можем сделать.
      — Итак, в настоящий момент нас беспокоит Польша, но не папа римский, — расставил точки над i Риттер.
      — Нам ведь до сих пор еще ничего не известно, не так ли? — задал риторический вопрос директор ЦРУ.
      — Русские не удивятся, почему папа не поставил нас в известность относительно своей угрозы?…
      — Наверное, нет. Стиль письма позволяет предположить, что оно носит приватный характер.
      — Не настолько приватный, чтобы Варшава не переправила его Москве, — возразил Риттер.
      — Как любит говорить моя жена, это совершенно другое дело, — указал Мур.
      — Знаете, Артур, иногда у меня от этой сложной системы вложенных друг в друга колес начинает болеть голова, — заметил Грир.
      — В этой игре есть свои правила, Джеймс.
      — Как и в боксе, но только там они гораздо более четкие.
      — «Постоянно защищайся», — сказал Риттер. — И здесь это тоже правило номер один. Что ж, пока что мы никаких конкретных предостережений дать не можем, так? — Все молча покачали головами. Да, пока что никто не мог сказать ничего конкретного. — Артур, что еще сказал президент?
      — Он хочет, чтобы мы выяснили, существует ли угроза жизни его святейшества. Если с папой что-либо произойдет, наш президент придет в ярость.
      — Вместе с миллиардом с лишним католиков, — согласился Грир.
      — Вы полагаете, русские могут связаться с североирландскими протестантами и уговорить их нанести удар? — хищно усмехнувшись, спросил Риттер. — Не забыли, они тоже не любят папу римского. Полагаю, сэру Бейзилу следует этим заняться.
      — Роберт, по-моему, это уже чересчур смелое предположение, — подумав, возразил Грир. — Ирландцы ненавидят коммунизм не меньше, чем католиков.
      — Андропов будет рассчитывать только на то, что имеет под рукой, — решил Мур. — Русские привыкли полагаться исключительно на себя. Если Андропов решит устранить папу, он воспользуется своими силами и попытается замести следы. Вот как мы об этом узнаем, если, упаси господи, дело зайдет настолько далеко. И если только возникнут подозрения, что он вынашивает подобные мысли, надо будет немедленно его отговорить.
      — Так далеко дело не зайдет. Члены Политбюро слишком осмотрительны, — решительно заявил зам по РА-работе. — Для них подобный шаг будет чем-то чересчур откровенным. Хороший шахматист так не поступает, а шахматы до сих пор остаются национальной русской игрой.
      — Расскажите это Льву Троцкому, — оборвал его Риттер.
      — То была личная вражда. Сталин мечтал о том, чтобы зажарить его печенку с луком и съесть ее за обедом, — ответил Грир. — Ненависть имела чисто личные корни, и в политическом отношении убийство Троцкого абсолютно ничего не дало.
      — Только не с точки зрения дяди Джо. Он искренне боялся Троцкого…
      — Нет, не боялся. Ну да, вы возразите, что Сталин страдал паранойей, однако даже он мог отличить манию преследования от настоящего страха. — Грир понял, что сказал глупость, в то самое мгновение, как слова слетели с его уст. Ему пришлось поспешно заметать следы: — Но даже если Сталин боялся старого козла Троцкого, нынешнее сборище не такое. Да, члены Политбюро, в отличие от Сталина, не страдают манией преследования, но, и это гораздо важнее, у них нет и решительности Сталина.
      — Джим, а вот тут вы ошибаетесь. «Варшавское письмо» является потенциальной угрозой политической стабильности в стране, а вот к этому советские лидеры отнесутся очень серьезно.
      — Роберт, я понятия не имел, что вы настолько религиозны, — пошутил Мур.
      — Я не религиозен, и русские тоже, однако письмо папы их встревожит. Думаю, очень встревожит. В достаточной ли степени для того, чтобы предпринять решительные меры? В этом я не уверен, но, черт побери, обсуждать такую возможность русские определенно будут.
      — Это еще надо будет посмотреть, — возразил Мур.
      — Артур, такова моя оценка ситуации, — настаивал на своем зам по опер-работе.
      Его слова ясно дали понять, что эта проблема стала серьезной, по крайней мере, в кулуарах Центрального разведывательного управления.
      — Боб, почему вы так быстро поменяли свою точку зрения? — спросил судья Мур.
      — Чем больше я думаю обо всем этом с точки зрения русских, тем более серьезным мне это кажется.
      — Вы уже наметили какие-то шаги?
      Риттер смущенно поморщился.
      — Пока что еще слишком рано взваливать на чету Фоули такое ответственное задание, но я собираюсь направить им кое-какие наводки, чтобы они, по крайней мере, начали думать в нужном направлении.
      В вопросах оперативной работы все полностью полагались на Боба Риттера и его интуицию профессионального шпиона. Процесс получения информации от агента является, как правило, более простым и рутинным, чем постановка задачи агенту. Поскольку не без оснований считалось, что за каждым сотрудником посольства в Москве ведется слежка, постоянно или время от времени, было опасно заставлять кого-нибудь из них делать что-либо подозрительное. Особенно верно это было в отношении четы Фоули — поскольку они только что прибыли на новое место, КГБ внимательно следит за каждым их шагом. Риттер не хотел раскрывать их, причем у него была на то особая причина: выбор тандема муж-жена явился смелым шагом, и в случае неудачи отвечать придется ему лично. Азартный игрок, Риттер терпеть не мог проигрывать, а ставки в этой игре были особенно высоки. Он возлагал на пару Фоули очень большие надежды. Нельзя допустить, чтобы Эд и Мери Пат «засветились» всего на вторую неделю пребывания в Москве.
      Собеседники Риттера промолчали, предоставив ему возможность управлять своей епархией так, как он считал нужным.
      — Знаете, — заметил Мур, откидываясь на спинку кресла, — вот мы сидим здесь, лучшие, самые умные, самые информированные сотрудники государственных служб, и нам ни черта не известно о предмете, который может иметь очень большое значение.
      — Совершенно верно, Артур, — согласился Грир. — Но надо уточнить: пока что мы ничего не знаем с определенной степенью достоверности. А это больше, чем может сказать кто бы то ни было еще, разве не так?
      — Это именно то, что я хотел услышать, Джеймс.
      Это означало, что все остальные, находящиеся за пределами этой комнаты, были вольны разглагольствовать на любые темы, но только не эти трое. Нет, им нужно быть осторожными во всех своих высказываниях, потому что окружающие склонны принимать любую их точку зрения за достоверный факт — чем она, как знали все те, кто работал на седьмом этаже, определенно не является. Если бы это было так, они бы нашли более прибыльный способ зарабатывать на жизнь — например, играли бы на бирже.
 
      Взяв утренний выпуск «Файненшл таймс», Райан удобно развалился в кресле. Большинство людей предпочитает читать эту газету утром, но только не Джек. Утро надо оставлять для общих новостей, чтобы подготовиться к работе в Сенчури-Хаузе, — дома, в Америке, Райан в течение часа слушал бы в машине выпуски новостей по радио, поскольку разведка как раз и заключается в обработке информации. Но вот сейчас можно было расслабиться и почитать материалы о финансах. Английская газета по подаче материала довольно здорово отличалась от «Уолл-стрит джорнел», однако Райану это как раз очень нравилось — «Файненшл таймс» предоставляла возможность взглянуть на абстрактные проблемы под новым углом, после чего можно уже было применить свой опыт, приобретенный на американских фондовых биржах. Кроме того, она позволяла держаться в курсе событий. И здесь, в Великобритании, обязательно должны время от времени открываться возможности выгодных финансовых операций, и надо только вовремя их замечать. Если ему удастся провернуть что-нибудь интересное, можно будет считать, что командировка в Европу прошла не даром. Райан по-прежнему рассматривал свое временное пребывание в ЦРУ, как ответвление от основной дороги жизни, чья конечная цель пока что терялась вдалеке в туманной дымке. Свои карты он будет разыгрывать по мере того, как ему их будут сдавать.
      — Сегодня звонил папа, — заметила Кэти, отрываясь от медицинского журнала.
      Сейчас это был «Медицинский журнал Новой Англии», одно из шести изданий, на которые Кэти подписалась.
      — И что хотел старик Джо?
      — Просто хотел узнать, как мы здесь устроились, как поживают дети и все такое, — ответила Кэти.
      «Обо мне не спросил ни слова?» — подумал Райан, даже не потрудившись озвучить этот вопрос вслух. Джо Маллер, первый вице-президент компании «Меррил Линч», крайне неодобрительно отнесся к тому, что его зять, весьма бесцеремонно умыкнув у него дочь, покинул мир финансов для того, чтобы сначала стать преподавателем, а затем играть в ищеек со шпионами и прочими государственными служащими. Джо относился с высокомерным презрением к государству и его прислужникам — называя их «непроизводительными потребителями» того, что делали он сам и его коллеги по бизнесу. Джек в принципе разделял взгляды тестя, однако кто-то должен был защищать мир от хищных, кровожадных тигров, и одним из этих людей был Джон Патрик Райан. Райан, как и любой нормальный человек, любил деньги, но для него они были не самоцелью, а лишь инструментом. Все равно что хорошая машина — она доставит тебя в новые, красивые места, однако, добравшись туда, ты не останешься в ней спать. Но Джо смотрел на жизнь иначе и даже не пытался понять тех, кто думал не так, как он. С другой стороны, он искренне любил свою дочь и никогда не попрекал Кэти тем, что она решила посвятить себя медицине. Впрочем, быть может, Джо Маллер считал заботу о больных подходящим занятием для девчонок, однако настоящие мужчины должны были зарабатывать деньги.
      — Очень хорошо, дорогая, — сказал Райан, снова углубляясь в изучение «Файненшл таймс».
      На его взгляд, экономика Японии становилась в последнее время все более неустойчивой. Правда, редакционная коллегия газеты была с этим не согласна, но ведь ей уже не раз приходилось ошибаться в прошлом.
 
      А в Москве ночь выдалась бессонная. Юрий Владимирович Андропов значительно превысил свою дневную норму «Мальборо», но зато он выпил лишь одну рюмку водки, возвратившись домой с дипломатического приема у посла Испании — где только впустую потратил время. Испания вступила в НАТО, и испанская контрразведка в последнее время стала эффективно распознавать все попытки Андропова внедрить в правительство страны своего агента, что не могло не огорчать председателя КГБ. И он решил попробовать добиться успеха через королевский двор. В конце концов, придворные всего мира славятся своей болтливостью, а выборные органы власти, скорее всего, будут держать в курсе всего происходящего недавно восстановленного на престоле монарха, хотя бы ради того, чтобы к нему подлизаться. Поэтому Андропов пил сухое вино, чуть притрагиваясь к щедрым закускам, и вел пустые светские разговоры. «Да, лето в этом году превосходное, не так ли?» Порой он задумывался, стоило ли восхождение на самую вершину советской пирамиды власти, в Политбюро, постоянной нехватки времени, сопряженной с этой высокой должностью. Теперь Юрий Владимирович почти не имел возможности читать — лишь работа и бесконечные политические и дипломатические обязанности. Только сейчас он наконец понял, каково жить женщинам. Неудивительно, что все женщины постоянно пилят своих мужей и ворчат на них.
      Однако у него из головы ни на минуту не выходило «Варшавское письмо».

      «Если польское правительство будет продолжать и дальше проводить необоснованные репрессии в отношении собственного народа, я вынужден буду отречься от престола Святого Петра и вернуться к своему народу, чтобы быть вместе с ним в годину испытаний.»

      Каков сукин сын! Угрожает сложившемуся мировому порядку. Интересно, это американцы посоветовали ему так поступить? Ни один из агентов КГБ не сообщил ничего подобного, однако полной уверенности не может быть никогда. Нынешнего американского президента ни в коем случае нельзя считать другом Советского Союза. Он постоянно ищет способы побольнее ужалить Москву — подумать только, это ничтожество осмелилось заявить, что Советский Союз является средоточием всего мирового зла! Ах ты долбанный актеришко! Боль укуса не смог смягчить даже вой протеста американских средств массовой информации и научного сообщества. А затем это обвинение подхватила Европа — что самое страшное, Восточная Европа. Интеллигенция восточноевропейских стран подняла голову, воодушевленная словами американского президента, что вызвало головную боль у всех контрразведывательных служб государств-сателлитов из Варшавского пакта. «Как будто у них и без того было мало дел,» — мысленно проворчал Юрий Владимирович, вытряхивая из красно-белой пачки очередную сигарету и прикуривая ее от спички. Он даже не слышал звучащей музыки, поскольку его мозг был занят всесторонним осмыслением информации.
      Варшава должна будет раздавить этих контрреволюционеров-смутьянов из Данцига — как это ни странно, Андропов по старинке называл этот польский портовый город немецким наименованием, — пока правительство не потеряло полностью контроль над ситуацией.
      Москва в самых прямых выражениях объяснила, что надо делать, и поляки умеют беспрекословно повиноваться. Присутствие на польской земле советских танков поможет им понять, что можно, а что нельзя. Если эту польскую «Солидарность» вовремя не остановить, зараза начнет расползаться дальше — на запад в Восточную Германию, на юг в Чехословакию… и на восток в Советский Союз? Этого нельзя допустить ни в коем случае.
      С другой стороны, если польское правительство сможет подавить независимое профсоюзное движение, снова наступят тишина и спокойствие. «До следующего раза?» — подумал Андропов.
      Если бы его взгляд на жизнь был чуть более широким, Юрий Владимирович, возможно, понял бы, в чем кроется фундаментальная проблема. Как член Политбюро, он был полностью огражден от всех самых нелицеприятных сторон жизни своей собственной страны. Андропов не испытывал недостатка ни в чем. К его услугам была самая изысканная еда, стоило лишь снять трубку телефона. Его просторная квартира была обставлена отличной, удобной мебелью и оснащена современной западногерманской бытовой техникой. Лифт в доме, в котором он жил, не выходил из строя никогда. На работу и с работы Андропова возил на машине личный шофер. Охрана постоянно следила за тем, чтобы к нему на улице не приставали хулиганы. Андропов был оторван от своего народа в такой же степени, в какой был оторван от простых мужиков царь Николай Второй, и, подобно людям, занимающим высокое положение, он свято верил, что данные условия жизни являются нормальными, хотя и понимал умом, что это далеко не так. Ведь те, кого он видит из окна своего кабинета, не голодают, смотрят телевизор и ходят в кино, радуются успехам советских спортсменов и даже имеют возможность приобрести личный автомобиль, разве не так? И за то, что председатель КГБ обеспечивает им все это, сам он имеет право наслаждаться чуть более высоким уровнем жизни. Это же совершенно естественно, не так ли? Разве он не работает более усердно, чем простые советские граждане? Тогда что же еще, черт возьми, нужно этим самым гражданам?
      И вот теперь какой-то польский священник пытается низвергнуть весь этот порядок вещей.
      «А ведь он может добиться своего,» — подумал Андропов. Сталин однажды задал свой знаменитый вопрос, поинтересовавшись, сколько дивизий имеет в своем распоряжении папа римский, но даже он, несомненно, должен был понимать, что в этом мире далеко не все могущество опирается на силу штыка.
      Ну а если Кароль Войтыла все же действительно уйдет с папского престола, что тогда? Он постарается вернуться в Польшу. А что если польское правительство не пустит его обратно в страну — например, лишит его гражданства? Нет, тем или иным способом Войтыле обязательно удастся возвратиться в Польшу. Разумеется, и у Андропова, и у польских спецслужб есть свои агенты в католической церкови, однако всему есть свои пределы. А как сильно просочилась сама церковь в правоохранительные структуры? Это сказать никто не может. Поэтому любая попытка воспрепятствовать Каролю вернуться в Польшу, вероятно, обречена на неудачу, ну а если папа все же попадет в страну, это уже будет означать полную катастрофу.
      Конечно, можно постараться использовать дипломатические контакты. Нужный сотрудник министерства иностранных дел может слетать в Рим и тайно встретиться с Каролем, чтобы попытаться убедить его отказаться от осуществления своей угрозы. Но какие карты можно будет использовать? В открытую пригрозить Войтыле смертью? Не пойдет. Подобный вызов явится, по сути дела, приглашением к мученичеству, за которым последует причисление к лику святых. Это лишь подтолкнет Кароля к решительным действиям. Для истинно верующего угроза станет приглашением в царство небесное, присланным самим дьяволом, и папа с готовностью поднимет перчатку. Нет, такому человеку нельзя угрожать смертью. Нельзя также грозить усилением репрессий в отношении польского народа — в этом случае Кароль поспешит еще быстрее вернуться на родину, чтобы выставить себя героем окружающему миру.
      «Истинные масштабы угрозы, которую папа прислал в Варшаву, становятся видны лишь после всестороннего изучения проблемы,» — вынужден был признаться самому себе Андропов. И существует только один действенный ответ на нее: Каролю придется самому выяснить, существует ли бог.
      «Существует ли бог?» — подумал Андропов. На этот вопрос на протяжении веков разные люди давали разные ответы, до тех пор пока Карл Маркс и Владимир Ленин не решили его раз и навсегда — по крайней мере, применительно к Советскому Союзу. «Нет, — сказал себе Юрий Владимирович, решив, что ему уже слишком поздно пересматривать свой собственный ответ на этот вопрос. — Нет, никакого бога нет.» Жизнь — это то, что есть здесь и сейчас, и вместе со смертью приходит конец всему, так что надо приложить все силы, чтобы прожить жизнь как можно плодотворнее, срывая все плоды, до которых можешь дотянуться, и строя лестницу, чтобы достать остальные.
      Но Кароль пытается пересмотреть это незыблемое тождество. Он хочет тряхнуть лестницу — а может быть, дерево? Ответ на этот вопрос лежит слишком глубоко.
      Развернувшись в кресле, Андропов налил в рюмку водку из графина и задумчиво пригубил ее. Кароль стремится насадить свою лживую веру, хочет встряхнуть самоё основание Советского Союза и его многочисленных союзников, пытается убедить народы в том, что лучше верить в бога, чем в коммунизм. Своими действиями он разрушает работу поколений, и этого нельзя допустить любой ценой. Но помешать Каролю нельзя. Как нельзя заставить его отступиться. Нет, дерзкого поляка надо остановить, раз и навсегда, окончательно и бесповоротно.
      Сделать это будет непросто, и это будет сопряжено со значительным риском. Однако еще опаснее не делать ничего — опаснее для Андропова, для его коллег по Политбюро, для всей страны.
      Поэтому Кароль Войтыла должен будет умереть. Первым делом надо составить план. Затем доложить о нем Политбюро. Прежде чем предлагать действие, необходимо четко его спланировать, чтобы гарантировать успех. Что ж, именно для этой цели и существует КГБ, не так ли?

      Привыкший вставать рано, где-то в половине седьмого, Юрий Владимирович принял душ, побрился, оделся и сел завтракать. Его завтрак состоял из ветчины, омлета из трех яиц и толстого куска черного хлеба с датским маслом. Растворимый кофе был сделан в Западной Германии, как и бытовая техника на кухне. За завтраком Андропов ознакомился с утренней «Правдой», подборкой материалов из западной прессы, переведенных лингвистами КГБ, и отчетами, подготовленными за ночь в центральном управлении на площади Дзержинского и доставленных к нему на квартиру курьером в шесть часов утра. Сегодня ничего важного, подумал он, закуривая третью за утро сигарету и наливая вторую чашку кофе. Одна рутина. Вчера вечером американский президент не размахивал саблей, что является приятной неожиданностью. Возможно, он мирно задремал перед телевизором, как это частенько происходит с Брежневым.
      Интересно, как долго Леонид еще сможет возглавлять Политбюро? Определенно, сам он на пенсию не уйдет. В этом случае его детям придется плохо, а удовольствие быть членами монаршей семьи Советского Союза слишком велико, чтобы они позволили своему отцу пойти на такой шаг. Коррупция поразила все общество. Сам Юрий Владимирович не был болен этим страшным недугом — больше того, он верил, что именно в этом и кроется корень всего зла. Вот почему нынешнее состояние дел казалось ему таким удручающим. Он может — он должен спасти страну, не дать ей рухнуть в пучину хаоса. «Конечно, если только я проживу достаточно долго, а Брежнев скоро умрет.» Определенно, здоровье Леонида Ильича ухудшалось с каждым днем. Ему удалось бросить курить — и это в семьдесят шесть лет, что, вынужден был признаться самому себе Юрий Владимирович, уже само по себе было впечатляющим, — но он впал в старческое слабоумие. Брежнев не мог долго сосредоточивать внимание на одном предмете, его постоянно подводила память. Временами он засыпал на важных совещаниях, к недовольству своих коллег. Однако его хватка за власть оставалась железной. В свое время сам Брежнев мастерски проведенными политическими интригами подстроил смещение Никиты Сергеевича Хрущева, и в Кремле никто не забыл эту пикантную подробность новейшей истории. Однако подобными уловками едва ли можно было свалить человека, который был сам искушен в них. Никто не смел даже предлагать Леониду удалиться на покой — если и не окончательно отойти от дел, то хотя бы передать часть своих чисто административных обязанностей другим, чтобы иметь возможность сосредоточиться на решении самых важных вопросов. Американский президент не так уж намного моложе Брежнева, но он ведет здоровый образ жизни, а может быть, все дело в его более крепкой крестьянской наследственности.
      В подобные минуты раздумий Андропов ловил себя на том, как странно, что он сам выступает против коррупции подобного рода. Именно как таковую он воспринимал все это, но ему редко приходило в голову задаваться вопросом, а почему так происходит. В эти моменты Юрий Владимирович снова вставал на позиции учения Маркса, с которым расстался много лет назад, потому что даже ему требовалась какая-то морально-этическая опора, а ничего другого в его распоряжении не было. Как это ни странно, в этих вопросах марксизм и христианская религия сходились во мнении. Должно быть, это произошло совершенно случайно. В конце концов, Карл Маркс был иудеем, а не христианином, и вряд ли мог отвергать и громить религиозное учение, чуждое ему и его народу. Председатель КГБ решительно тряхнул головой, прогоняя все эти мысли. С него достаточно профессиональных забот.
      Послышался осторожный стук в дверь.
      — Войдите, — окликнул Андропов, по звуку поняв, кто это.
      — Товарищ председатель, машина подана, — доложил начальник охраны.
      — Благодарю вас, Владимир Степанович.
      Встав из-за стола, Андропов надел пиджак и приготовился ехать на работу.
      Четырнадцатиминутная дорога по центру Москвы прошла без каких-либо происшествий. Лимузин ЗИЛ ручной сборки внешне напоминал американскую машину «Чекер», какие используются в качестве такси. Он несся прямо посередине широких улиц, расчищенных сотрудниками московской милиции, чья задача заключалась исключительно в том, чтобы обеспечивать беспрепятственный проезд высокопоставленных государственных деятелей. Милиционеры торчали на перекрестках все дни напролет, в летний зной и в беспощадную зимнюю стужу, расставленные через каждые три квартала, и следили за тем, чтобы никакие посторонние машины не перегораживали проезжую часть. Дорога получалась быстрой и удобной, как перелет на вертолете, но гораздо более щадящей для нервов.
      «Московский центр», как в разведках всего мира именовалось центральное управление КГБ, размещался в бывшем здании главного правления страховой компании «Россия». Судя по всему, это была очень могущественная и влиятельная компания, раз она выстроила подобный домище. Лимузин Андропова въехал через ворота во внутренний двор, прямо к массивным дубовым дверям, отделанным бронзой. Председателя встретили вытянувшиеся по стойке «смирно» дежурные в форме, сотрудники Девятого управления. Войдя в здание, Юрий Владимирович прошел к лифту, который, разумеется, специально ждал его, и поднялся на последний этаж. Его помощник всмотрелся в лицо своего шефа, как поступают ему подобные во всем мире, и, естественно, ничего не увидел: Андропов владел своими чувствами не хуже профессионального картежника. В коридоре последнего этажа за дверью в приемную секретаря на протяжении пятнадцати метров тянулась глухая стена. Это объяснялось тем, что отдельной двери в кабинет председателя не было. Вместо этого в углу приемной стоял шкаф для одежды, и именно внутри него была спрятана дверь. Эта хитрость восходила к эпохе Лаврентия Берии, возглавлявшего советские секретные службы при Сталине. Берия по необъяснимой причине панически боялся покушения на свою особу, чем и объяснялась эта странная мера безопасности, предусмотренная на тот случай, если отряду боевиков удастся проникнуть в самое сердце центрального управления НКВД. Андропов находил эти меры предосторожности театральными, однако они являлись чем-то вроде освященной временем традиции. И кроме того, это не переставало забавлять редких гостей председателя КГБ — в любом случае, потайная дверь уже давно перестала быть секретом для тех, кто допускался на последний этаж.
      Распорядок дня Юрия Владимировича оставлял ему утром перед началом летучки пятнадцать свободных минут на просмотр свежих газет. Далее следовали совещания, намеченные за несколько дней, а то и недель вперед. Сегодня практически все они должны были быть посвящены вопросам внутренней безопасности, и только перед самым обедом сотрудник секретариата ЦК партии договорился о беседе касательно сугубо политических дел. «Ах да, ситуация в Киеве,» — вспомнил Андропов. Став председателем КГБ, Юрий Владимирович быстро пришел к выводу, что партийные проблемы бледнеют в сравнении с той богатой палитрой задач, которые приходится решать здесь, в доме номер два по площади Дзержинского. В уставе КГБ, насколько подобная организация могла иметь хоть какие-то ограничения, он назывался «щитом и мечом» коммунистической партии. Следовательно, теоретически его главная миссия состояла в том, чтобы бдительно присматривать за теми советскими гражданами, которые относятся к правительству своей страны без должного энтузиазма. Эти люди, окрыленные Хельсинской декларацией, причиняли все большую и большую головную боль. Семь лет назад Советский Союз подписал в столице Финляндии декларацию прав человека, и кое-кто, по-видимому, отнесся к этому совершенно серьезно. Что хуже, так называемые «борцы за гражданские свободы» постоянно привлекали к себе внимание западных средств массовой информации. Журналисты способны поднимать большой шум, а теперь на них уже нельзя хорошенько прикрикнуть — по крайней мере, на некоторых из них. Капиталистический мир почитает «свободную прессу» чуть ли не как божество и ждет, что так же в точности к ней будут относиться и все другие, хотя на самом деле ни для кого не секрет, что все журналисты являются в той или иной степени шпионами. Забавно видеть, как американское правительство в открытую запрещает своим разведывательным службам использовать в качестве прикрытия удостоверения журналистов. Все остальные шпионские ведомства в мире прибегают к этому без зазрения совести. Как будто американцы собираются соблюдать свои белоснежно чистые законы, которые были приняты только для того, чтобы остальные страны не возражали против дотошных корреспондентов «Нью-Йорк таймс», выпытывающих все их секреты. Просто абсурд какой-то. Абсолютно все без исключения иностранцы, приезжающие в Советский Союз, являются шпионами. Это ни для кого не секрет, и именно поэтому в составе КГБ имеется многочисленное Второе главное управление, чьей задачей является контрразведка.
      Ну а проблема, из-за которой он целый час не мог заснуть вчера вечером, по сути является такой же, не так ли? Если заглянуть в корень. Юрий Владимирович нажал кнопку коммутатора внутренней связи.
      — Да, товарищ председатель, — тотчас же ответил секретарь — естественно, мужчина.
      — Попроси Алексея Николаевича заглянуть ко мне.
      — Сию минуту, товарищ председатель.
      Если верить часам на столе Андропова, прошло ровно четыре минуты.
      — Здравствуйте, товарищ председатель.
      Полковник Алексей Николаевич Рождественский из Первого главного — «иностранного» управления, опытный оперативный работник, много лет провел в Западной Европе, хотя еще ни разу не бывал в Западном полушарии. Талантливый разведчик, создатель разветвленной агентурной сети, он недавно перешел в центральный аппарат и стал советником Андропова по оперативной работе. Невысокий, не слишком красивый, Рождественский относился к тем людям, которые обладают способностью становиться невидимыми на улицах любого города мира, чем отчасти и объяснялся его успех.
      — Алексей, у меня одна проблема теоретического плана. Насколько я помню, ты работал в Италии.
      — Да, товарищ председатель, три года в римском отделении, под началом полковника Годеренко. Он по-прежнему наш резидент в Риме.
      — И как он, знает свое дело? — спросил Андропов.
      Выразительный кивок.
      — Да, товарищ председатель, Годеренко — отличный оперативный работник. Создал в Риме хорошую сеть. Я многому у него научился.
      — Насколько хорошо он знает Ватикан?
      Рождественский недоуменно заморгал.
      — А там особенно знать нечего. Да, у нас есть кое-какие контакты, однако серьезного внимания мы Ватикану никогда не выделяли. По очевидным причинам, внедрение в Католическую церковь является очень сложной задачей.
      — Ну а через нашу Православную церковь? — спросил Юрий Владимирович.
      — Там у нас тоже есть определенные контакты, и нам поступает кое-какая информация, но она крайне редко оказывается ценной. Как правило, все ограничивается слухами, но даже и тут мы не получаем ничего такого, что не могли бы получить через другие каналы.
      — Насколько хорошо охраняется папа римский?
      — Вы имеете в виду, как физическое лицо? — уточнил Рождественский, гадая, куда клонит председатель.
      — Совершенно верно, — подтвердил Андропов.
      Рождественскому показалось, что температура его крови понизилась на несколько градусов.
      — Товарищ председатель, папа римский имеет личную охрану, которая осуществляет в основном пассивные меры безопасности. Его телохранители — швейцарцы, в штатской одежде, — а те шуты в маскарадных костюмах и полосатых штанах служат исключительно для показных целей. Разве что иногда схватят какого-нибудь чересчур пылкого верующего, опьяненного близостью к первосвященнику. Я даже не могу со всей определенностью утверждать, что они носят при себе оружие, хотя надо исходить из предположения, что они вооружены.
      — Очень хорошо. Я хочу знать, насколько трудной является задача подойти к папе достаточно близко. Вы можете сказать что-нибудь на этот счет?
      «Ага, вот оно что!» — подумал Рождественский.
      — Есть ли у меня какой-то личный опыт? Нет, товарищ председатель. Находясь в Риме, я несколько раз посещал Ватикан. Как вы можете себе представить, там собраны потрясающие собрания произведений искусства, а это очень интересовало мою жену. Я водил ее в Ватикан раз десять. Там повсюду кишат священники и монашки. Должен признаться, я специально не присматривался к мерам безопасности, но ничего бросающегося в глаза нет, если не считать очевидных предосторожностей, направленных на борьбу с воровством и вандализмом. В музеях есть сторожа, чья основная обязанность, похоже, заключается в том, чтобы объяснять посетителям, где находится туалет. Сам папа живет в папских покоях, примыкающих к собору Святого Петра. Там я ни разу не был. Это не то место, к которому я проявлял профессиональный интерес. Насколько мне известно, наш посол время от времени бывает там в связи со своими дипломатическими обязанностями, но меня никогда не приглашали. Понимаете, товарищ председатель, я занимал должность торгового представителя и считался фигурой слишком низкого ранга, — объяснил Рождественский. — Вы говорите, что хотите знать, легко ли приблизиться к папе. Полагаю, под этим вы понимаете…
      — На расстояние пять метров. Если можно, ближе, но минимум пять метров. «Дальность выстрела из пистолета,» — тотчас же догадался Рождественский.
      — Лично я не располагаю всей необходимой информацией. Этот вопрос надо переадресовать полковнику Годеренко и его людям. Время от времени папа римский устраивает аудиенции верующим. Как на них попасть, я не знаю. Кроме того, папа иногда появляется на людях, с самыми различными целями. Я не могу сказать, кто определяет распорядок подобных мероприятий.
      — Что ж, давайте выясним, — мягко предложил Андропов. — Докладывать будете непосредственно мне. Больше никому ни слова об этом.
      — Слушаюсь, товарищ председатель, — вытянулся в струнку полковник, получив приказ. — Когда приступить?
      — Немедленно, — самым спокойным тоном произнес Андропов.
      — Я лично займусь этим, товарищ председатель, — заверил Рождественский.
      У него на лице не отобразилось никаких чувств. Впрочем, их у Рождественского и не было. В подготовку офицеров КГБ не входило закаливание моральных принципов, по крайней мере, вне политики, где им, наоборот, предписывалось обладать непоколебимостью стали. Приказы вышестоящего начальства обладали силой воли всевышнего. В настоящий момент Алексея Николаевича беспокоили лишь возможные политические последствия предполагаемого события, по разрушительной силе сопоставимого с взрывом мощной ядерной бомбы. От Москвы до Рима больше тысячи километров, однако даже такого расстояния, наверное, окажется недостаточно, чтобы избежать радиоактивного заражения. Однако, политические вопросы не входили в компетенцию Рождественского, и он решительно выбросил из головы все эти вопросы — по крайней мере, на настоящий момент. В это время на столе председателя зазвонил коммутатор внутренней связи. Юрий Владимирович щелкнул правым тумблером в верхнем ряду.
      — Да?
      — Товарищ председатель, прибыл первый из тех, кому вы назначили встречу.
      — Алексей, сколько тебе нужно времени? — обратился Андропов к Рождественскому.
      — Думаю, хватит нескольких дней. Насколько я понимаю, вы хотите получить точную оценку. Исходя из каких данных?
      — Нет, пока что лишь предварительные прикидки, — уточнил Юрий Владимирович. — Мы еще не собираемся ничего предпринимать.
      — Будет исполнено, товарищ председатель. Я немедленно спущусь в центр связи.
      — Замечательно. Благодарю, Алексей.
      — Служу Советскому Союзу! — автоматически ответил Рождественский.
      Полковник снова вытянулся по стойке «смирно», развернулся кругом через левое плечо и шагнул к двери. Выходя в приемную секретаря, ему, как и большинству людей, пришлось пригнуться. Затем Рождественский повернул направо и вышел в коридор.
      «Итак, действительно, как приблизиться к папе римскому, этому польскому священнику?» — ломал голову Рождественский. По крайней мере, это был интересный теоретический вопрос. В КГБ работало великое множество ученых, вплоть до академиков, которые занимались изучением самых различных вопросов, от того, как физически устранить глав иностранных государств — что могло оказаться полезным в случае начала крупномасштабной войны — до того, как лучше выкрасть из какой-нибудь клиники историю болезни. Широкий спектр операций, проводимых КГБ, практически не знал границ.
      Полковник Рождественский шел к лифтам, размышляя о задаче, поставленной председателем, однако по его лицу нельзя было ничего прочесть. Нажав кнопку, он подождал сорок секунд, и двери лифта открылись.
      — В подвал, — распорядился Рождественский.
      Каждым лифтом управлял лифтер. Кабина лифта представляла собой слишком соблазнительное место для устройства тайника, чтобы ее можно было оставлять без присмотра. В дополнение лифтеры были специально обучены следить за тем, чтобы никто никому ничего скрытно не передавал. В этом здании не доверяли никому. Оно хранило в себе слишком много секретов. Если во всем Советском Союзе и было какое-то место, куда противник хотел бы внедрить своего агента, так это сюда, поэтому все вели друг с другом какую-то зловещую игру в подозрительность, присматриваясь, прислушиваясь, пытаясь в каждом слове найти какой-то скрытый контекст. Разумеется, здесь, как и везде, люди заводили друзей. Они болтали с ними о женах и детях, о спорте и о погоде, советовались, покупать ли машину или дачу, если это были счастливчики, поднявшиеся на вершину служебной лестницы. Но никто и никогда не говорил о работе, кроме как со своими непосредственными коллегами, да и то только в специальных помещениях, предназначенных для подобных целей. Рождественскому даже в голову не приходило, что подобные режимные ограничения существенно снижали производительность труда и затрудняли эффективную деятельность ведомства. Осмотрительность, граничащая с тотальной подозрительностью, являлась составной частью религии, которую исповедовали в Комитете государственной безопасности.
      Для того, чтобы попасть в центр связи, надо было пройти через особый контрольно-пропускной пункт. Взглянув на фотографию на пропуске, дежурный прапорщик молча махнул рукой, пропуская Рождественского.
      Разумеется, полковнику уже приходилось бывать здесь достаточно часто, чтобы его знали в лицо все старшие операторы, и он, в свою очередь, знал их. Столы были расставлены так, чтобы между ними оставалось свободное пространство, и шум работающих телетайпов не позволял даже самому чувствительному слуху разобрать на расстоянии трех — четырех метров слова, произнесенные нормальным голосом. Это обстоятельство, как и практически все остальное в обустройстве центра связи, стало следствием многолетнего совершенствования мер безопасности, которые к настоящему времени приблизились к абсолютному идеалу. Правда, это не мешало специалистам с третьего этажа хмуро бродить по центру, выискивая малейшие погрешности.
      Рождественский подошел к столу дежурного офицера центра связи.
      — Доброе утро, Олег Иванович, — поздоровался он.
      Оторвавшись от бумаг, Зайцев посмотрел на посетителя, уже пятого — хотя рабочий день еще только начался — пятого человека, отвлекавшего его от работы.
      — Здравия желаю, товарищ полковник. Чем могу вам помочь? — вежливо поинтересовался он, обращаясь к старшему по званию.
      — Специальное сообщение нашей разведке в Риме, лично резиденту. Полагаю, в данном случае надо будет воспользоваться одноразовым шифровальным блокнотом. И мне бы хотелось, чтобы вы лично занялись этим.
      «А не поручали это шифровальщику,» — не стал добавлять Рождественский. Это достаточно неожиданное отступление от правил сразу же пробудило у Зайцева любопытство. Ему самому в любом случае придется ознакомиться с текстом. Но отстранение шифровальщика уменьшало вдвое число тех, кто прочтет конкретно это сообщение.
      — Хорошо. — Майор Зайцев взял бланк формуляра и карандаш. — Диктуйте.
      — Совершенно секретно. Срочно. Особая важность. Рим, резиденту полковнику Руслану Борисовичу Годеренко. Текст сообщения: Оцените возможности получения физического доступа к папе римскому и немедленно доложите. Подпись: Москва, центральное управление, председатель комитета. Это все.
      — Все? — удивленно переспросил Зайцев. — А если полковник Годеренко захочет уточнить, что именно имеется в виду? Формулировка очень туманная.
      — Руслан Борисович поймет все правильно, — заверил его Рождественский.
      Он понимал, что Зайцев задал вопрос не из праздного любопытства. Использование одноразовых шифровальных блокнотов представляло достаточно сложную процедуру, поэтому сообщения, кодирующиеся таким способом, должны были быть сформулированы четко и подробно, чтобы исключить последующий обмен вопросами и уточнениями, которые могли бы скомпрометировать закрытый канал связи. Данное сообщение будет передано по телексу и противник однозначно его перехватит. По формату сообщения можно будет определить, что оно было закодировано с использованием одноразового шифровального блокнота и, следовательно, содержит какую-то важную информацию. А значит, над ним начнут биться американские и английские дешифровальщики, а этих мастеров своего дела следует опасаться. Проклятие, западные разведслужбы работают в тесном взаимодействии.
      — Как прикажете, товарищ полковник. Сообщение будет отправлено через час. — Зайцев сверился с настенными часами, убеждаясь, что у него хватит времени. — Оно будет лежать на столе полковника Годеренко, когда тот придет на работу.
      «Руслану потребуется минут двадцать на то, чтобы его расшифровать, — прикинул Рождественский. — Запросит ли он уточнений, как предположил Зайцев? Вероятно. Годеренко — человек осторожный, дотошный, у него тонкое политическое чутье. Даже несмотря на то, что под приказом стоит подпись Андропова, Руслан Борисович обязательно захочет выяснить, в чем дело.»
      — Если придет ответ, сообщите мне сразу же, как только он будет расшифрован.
      — Связь по данному вопросу осуществлять через вас? — спросил Зайцев, проверяя, что все понял правильно.
      В конце концов, под сообщением, продиктованным полковником Рождественским, стояла подпись председателя КГБ.
      — Совершенно верно, товарищ майор.
      Кивнув, Зайцев протянул Рождественскому бланк формуляра сообщения, чтобы тот его заполнил и поставил свою подпись. В КГБ каждый шаг оставлял бумажный след. Получив обратно формуляр, Зайцев его проверил. Текст сообщения, отправитель, адресат, метод шифрования, исполнитель… да, все на месте, все графы заполнены, подпись есть. Майор поднял взгляд.
      — Товарищ полковник, я немедленно займусь зашифрованием. Я свяжусь с вами, чтобы уточнить точное время передачи сообщения. — Кроме того, надо будет отправить копию текста в архив. Сделав последние отметки, Зайцев протянул полковнику написанный под копирку второй экземпляр. — Вот идентификационный код. Он также будет использоваться для ссылок до тех пор, пока вы не захотите его изменить.
      — Благодарю вас, товарищ майор.
      Полковник Рождественский вышел.
      Олег Иванович снова взглянул на часы. Римское время отстает от московского на три часа. Десять — пятнадцать минут уйдет у резидента на расшифровку сообщения — Зайцев знал, как медленно ковыряются с шифровальными блокнотами оперативники, — еще какое-то время понадобится ему для того, чтобы осмыслить приказ, а что потом?… Зайцев мысленно заключил пари сам с собой. Римский резидент пришлет запрос с требованием разъяснений. Это ясно, как белый свет. Майор уже несколько лет занимался отправкой и приемом сообщений. Годеренко — человек осторожный, он любит, чтобы все было разложено по полочкам. Поэтому Зайцев оставил шифровальный блокнот в столе, чтобы быть готовым принять ответ. Он подсчитал: в сообщении было 246 символов, включая знаки препинания и пробелы. Жаль, что нельзя повозиться с ним, воспользовавшись одним из новеньких американских компьютеров, с которыми играются наверху. Однако нет смысла сожалеть о невозможном. Достав из ящика стола формуляр шифровальных блокнотов, Зайцев записал в него номер блокнота, в чем не было никакой необходимости, и направился в противоположный конец комнаты. Он и так знал на память номера почти всех блокнотов — наверное, это было следствие увлечения шахматами.
      — Блокнот номер сто пятнадцать восемьсот девяносто, — сообщил Зайцев сотруднику, отгороженному толстым пуленепробиваемым стеклом, и протянул ему листок бумаги с цифрами.
      Сотрудник, пожилой мужчина пятидесяти семи лет, как и почти все из тех, кто работал здесь, сделал несколько шагов до металлического стеллажа и нашел нужный блокнот. Блокнот представлял из себя скоросшиватель размером десять на двадцать пять сантиметров с вставленными перфорированными листами бумаги, количеством сотен пять, а то и больше. Текущая страница была отмечена закладкой.
      Листы блокнота напоминали страницы обычного телефонного справочника, но только при ближайшем рассмотрении выяснялось, что буквы не образуют слов ни на одном известном языке, если только не чисто случайно. В среднем таких на странице встречалось два-три. На самой окраине Москвы, у Московской кольцевой автомобильной дороги, находилось здание того самого управления, к которому относился майор Зайцев, — Восьмого главного управления КГБ, отвечавшего за создание своих шифров и вскрытие чужих. На крыше здания была установлена очень чувствительная антенна, подключенная к телетайпной машине. Установленный между антенной и телетайпом приемник ловил случайный электромагнитный шум атмосферы и преобразовывал эти «сигналы» в точки и тире азбуки Морзе, которые прилежно распечатывал подключенный телетайп. Причем подобных машин было несколько, и они были перекрестно подключены друг к другу, и в результате случайный атмосферный шум, многократно накладываясь на себя, превращался в абсолютно бессмысленную белиберду. Именно на основе этой белиберды и изготавливались одноразовые шифровальные блокноты. Считалось, что последовательность знаков в них является совершенно случайной, посредством любых математических формул ее нельзя описать и, следовательно, дешифровать. Одноразовые шифровальные блокноты во всем мире считались самым надежным средством закрытия информации. Это было очень важно, поскольку американцы являлись общепризнанными мировыми лидерами в криптографии. Операция «Венона», осуществленная специалистами АНБ, позволила вскрыть советские шифры конца сороковых — начала пятидесятых годов, от чего до сих пор не могло до конца опомниться Восьмое управление. Однако самые надежные одноразовые блокноты были очень сложными и неудобными в использовании, даже в опытных руках майора Зайцева. Но тут уж ничего не попишешь. Сам Андропов пожелал узнать, как получить физический доступ к папе римскому.
      И только сейчас до Зайцева дошло: получить физический доступ к папе? Зачем это может кому бы то ни было понадобиться? Уж конечно же, у Юрия Владимировича нет ни малейшего желания исповедоваться.
      Что означает этот загадочный приказ, который ему необходимо передать?
      Полковник Годеренко, резидент КГБ в Риме, очень опытный оперативный работник; в развернутой им агентурной сети работают итальянцы и граждане других государств. Годеренко передает в Москву информацию самого различного плана, как имеющую бесспорную ценность, так и просто любопытную, хотя последнюю потенциально можно использовать для компрометации влиятельных персон, падких на пагубные пристрастия. Интересно, этому пороку подвержены исключительно сильные мира сего, или же просто высокое положение дает им возможность предаваться таким развлечениям, о которых мечтают все, но позволить себе могут лишь немногие? Каким бы ни был ответ на этот вопрос, Рим — самый подходящий город для того, чтобы выяснить это. «Город цезарей, — подумал Зайцев, — иначе и быть не может.» Ему вспомнились книги по истории и географии, посвященные Риму и его эпохе, которые ему довелось прочесть, — в Советском Союзе и классическая история сопровождалась политическими комментариями, правда, в незначительном объеме. Политическая составляющая добавлялась ко всем аспектам жизни, и для людей мыслящих это было самым тяжелым испытанием, с которым многие не справлялись и искали спасения в пьянстве — что в СССР, конечно, едва ли можно было считать чем-то из ряда вон выходящим.
      Ну да ладно, пора возвращаться к работе. Зайцев достал из верхнего ящика шифровальный циферблат. Внешне он чем-то напоминал наборный диск обычного телефона — колесо с отверстиями устанавливалось на букве, подлежащей зашифрованию, после чего поворачивалось так, чтобы совместиться с очередной буквой из шифровального блокнота. Сейчас Зайцев начал работать с двенадцатой строчки на 284-й странице. Эта ссылка будет указана в первой строчке сообщения, чтобы адресат на приемном конце понял, как из полученной по каналу связи галиматьи получить осмысленный текст.
      Работа была очень трудоемкая, даже несмотря на наличие шифровального циферблата. Зайцеву приходилось выбирать очередную букву открытого текста, написанного на бланке формуляра, затем отыскивать соответствующую букву на отпечатанной странице шифровального блокнота, настраивать циферблат, после чего записывать результат. Он вынужден был каждый раз откладывать карандаш, крутить диск, снова брать в руку карандаш, проверять результат — в данном случае, дважды, — и начинать все сначала. (Шифровальщики, которые больше ничем не занимались, работали двумя руками, но Зайцеву так и не удалось освоить это искусство.) Занятие это было архинудным, едва ли подходящим для человека, окончившего механико-математический факультет московского университета. «Все равно, что проверять диктанты в начальной школе,» — мысленно проворчал Зайцев. У него ушло больше шести минут на то, чтобы зашифровать такое короткое сообщение. Он справился бы с работой быстрее, если бы ему разрешили воспользоваться помощью второго шифровальщика, однако это явилось бы нарушением правил, а правила были несокрушимо твердыми.
      Затем, когда все было закончено, Зайцев вынужден был повторить весь процесс от начала и до конца, проверяя, что он не допустил ни одной ошибки, потому что любая ошибка приведет к неисправимому сбою на приемном конце. Если это все-таки произойдет, Олег Иванович с чистым сердцем свалит всю вину на оператора телетайпа — как, впрочем, поступал не он один. Еще четыре с половиной минуты упорного труда убедили Зайцева в том, что ни одной ошибки не сделано. Хорошо.
      Поднявшись из-за стола, Зайцев направился в противоположный угол комнаты и через дверь попал в передающий центр. Стоящий там шум любого нормального человека мог свести с ума. Все телетайпы были очень старые — если честно, один из них был еще вывезен после войны из Германии; их грохот напоминал треск пулеметов, но только без бухания взорвавшихся пороховых зарядов. Перед каждым аппаратом сидел машинист-наборщик в форме — одни мужчины, сидящие прямо, словно изваяния, руки словно прикреплены к клавиатуре. Все были в изолирующих наушниках, чтобы оглушительный шум не свел их в психиатрическую лечебницу. Зайцев протянул зашифрованное сообщение старшему смены; тот, не сказав ни слова, — он тоже был в наушниках, — отнес листок к крайнему левому наборщику в последнем ряду и закрепил его на вертикальном пюпитре за клавиатурой. В верхней части листа был обозначен идентификационный код адресата. Наборщик набрал нужный номер и дождался пронзительного звонка телетайпа на противоположном конце — этот сигнал был рассчитан на то, чтобы проникать сквозь наушники, и все же он дополнительно сопровождался желтой лампочкой, вспыхнувшей на аппарате. После этого машинист стал набирать бессмысленный текст.
      Зайцеву никак не удавалось понять, как наборщикам удается не сходить с ума. Человеческий рассудок стремится к четкому рисунку и здравому смыслу, но для того, чтобы набрать что-нибудь вроде «ЬКЯЛННЕТПТН», требовалось механическое внимание к мельчайшим подробностям и полное отрицание всего человеческого. Зайцев от кого-то слышал, что все наборщики великолепно играют на фортепиано, но он был уверен, что этого не может быть. Даже в самом диссонирующем музыкальном произведении обязательно присутствует хоть какая-то объединяющая гармония. Однако в тарабарской грамоте, полученной с помощью одноразовых шифровальных блокнотов, отсутствовало и это.
      Через несколько мгновений наборщик оторвался от листа:
      — Передача закончена, товарищ майор.
      Кивнув, Зайцев вернулся к столу старшего смены.
      — Если поступит любая информация с этим идентификационным номером, немедленно поставьте меня в известность.
      — Слушаюсь, товарищ майор, — подтвердил старший смены, делая отметку в списке первоочередных дел.
      Покончив с этим, Зайцев направился к своему столу, на котором громоздилась высокая гора документов, работа с которыми — занятие лишь немногим менее тупое, чем набор бессмысленных текстов, которым занимались роботы в соседнем зале.
 
      Будильник запищал в пятнадцать минут шестого. Просыпаться в такое время человеку цивилизованному просто неприлично. Райан напомнил себе, что дома всего четверть первого ночи. Однако эта мысль не принесла облегчения. Сбросив с кровати одеяло, он встал и побрел в ванную. Им до сих пор еще надо привыкать и привыкать к новому дому. Бачок в туалете смывал так же, как дома, но вот раковина… «Какого черта, — недоумевал Райан, — вам нужно два крана, чтобы наполнять раковину водой, один для холодной, и один для горячей?» В Америке можно было просто подставить руки под струю воды, черт побери, но здесь приходилось сначала смешивать воду в раковине, а это существенно замедляло процесс умывания. Очень трудно было заставить себя начинать утро с того, чтобы посмотреть на свое отражение в зеркале. «Неужели я действительно выгляжу так погано?» — неизменно гадал Райан, возвращаясь из ванной в спальню, чтобы похлопать жену по плечу.
      — Уже пора, дорогая.
      Чисто женское недовольное ворчание.
      — Да, знаю.
      — Мне принести малыша Джека?
      — Нет, пусть еще поспит, — отговорила его Кэти.
      Вчера вечером этот молодой человек никак не желал угомониться и лечь спать. Так что сейчас, разумеется, у него не будет ни малейшего желания просыпаться.
      — Как скажешь.
      Джек направился на кухню. Для того, чтобы приготовить кофе, требовалось лишь нажать кнопку кофеварки, и с этой задачей Райан мог справиться самостоятельно. Как раз перед тем, как лететь в Великобританию, он познакомился с исполнительным директором одной молодой, но перспективной американской компании. Компания занималась продажей элитных сортов кофе, а поскольку Джек считал себя кофейным гурманом, он инвестировал в компанию сто тысяч долларов и купил себе кое-что из ее продукции. Никто не спорит, Англия — хорошая страна, но это не то место, куда следует приезжать истинным ценителям кофе. Хорошо хоть настоящий американский «Максвелл хауз» можно будет покупать на американской авиабазе; кроме того, надо будет договориться с этой новой компанией — кстати, называлась она «Старбакс», — чтобы ему прислали что-нибудь получше.
      Райан мысленно взял это на заметку. Затем ему захотелось узнать, чем собирается кормить его за завтраком Кэти. И что с того, что она высококлассный хирург-офтальмолог, — Кэти считала кухню своей вотчиной. Мужу дозволялось лишь резать бутерброды и смешивать коктейли, но и только. Впрочем, это полностью устраивало Джека, для которого духовка была неизведанной землей. Плита в доме была газовая, как и у его матери, но только производства другой фирмы. Райан поковылял к входной двери, надеясь найти свежую газету.
      Газета уже лежала в ящике. Райан подписался на «Таймс», в дополнение к которой покупал на вокзале в Лондоне «Интернешнал геральд трибюн». Затем он включил телевизор. Примечательно, что в пригороде, где они поселились, уже была развернута пробная система кабельного телевидения, и — о чудо! — в числе каналов была и новая американская служба новостей Си-эн-эн. Значит, Англия все же потихоньку становится цивилизованной страной. Райан как раз успел на спортивный выпуск и узнал результаты бейсбольных матчей. Вчера вечером «Ориолс» одержал верх над Кливлендом 5-4, уложившись в основное время. Сейчас игроки наверняка лежали в кровати, отсыпаясь после пива, выпитого после игры в баре гостиницы. Как отрадно это сознавать! Им предстоит давить подушку по меньшей мере еще восемь часов. В начале очередного часа ночная бригада Си-эн-эн в Атланте подвела итог событиям истекшего дня. Ничего примечательного. Состояние экономики по-прежнему оставалось нестабильным. Индекс Доу-Джонса уже некоторое время устойчиво полз вверх, однако уровень безработицы, как всегда, плелся сзади с большим отставанием, и то же самое можно было сказать про голоса избирателей из числа людей труда. Что ж, это побочные следствия демократии. Райану пришлось напомнить себе, что его взгляды на экономику, вероятно, отличались от взглядов тех, кто плавил сталь и собирал «Крайслеры». Отец Джека состоял членом профсоюза; правда, надо уточнить, что он был лейтенантом полиции и относился скорее к управляющему звену, чем к рабочему классу. Райан-старший на всех выборах неизменно голосовал за демократов. Сам Джек не был зарегистрирован ни в какой партии, так как предпочитал оставаться независимым. По крайней мере, это позволяло существенно уменьшить количество мусора, которое приходило по почте; и, к тому же, кому какое дело до результатов предварительных выборов ?
      — Доброе утро, Джек, — сказала Кэти, входя на кухню.
      На ней был розовый халат, весьма поношенный, что было удивительно, поскольку Кэти всегда очень придирчиво следила за своей одеждой. Райан не спрашивал, но, наверное, с этим халатом у нее были связаны какие-то приятные воспоминания.
      — Привет, крошка. — Поднявшись из-за стола, Джек встретил жену первым поцелуем за день, который сопровождался довольно вялыми объятиями. — Газету?
      — Нет, я лучше оставлю ее на поезд.
      Открыв холодильник, Кэти начала что-то из него доставать. Джек отвернулся.
      — Ты сегодня утром пьешь кофе?
      — Конечно. У меня не запланировано на сегодня никаких операций.
      Если бы бы Кэти предстояли операции, она воздержалась бы от кофе, чтобы кофеин не вызвал даже малейшую дрожь в руках. Когда ковыряешься в глазном яблоке, подобное недопустимо. Нет, сегодняшний день будет посвящен знакомству с профессором Бирдом. Берни Кац хорошо знал профессора и считал его своим другом, что говорило о многом. Кроме того, Кэти — великолепный глазной хирург, поэтому у нее не должно было быть никаких причин беспокоиться по поводу перехода в новую клинику под начало нового директора. И все же, с чисто человеческой точки зрения, такие переживания были вполне объяснимы, хотя Кэти и старалась изо всех сил не подавать виду.
      — Как ты смотришь на яичницу с беконом? — спросила она.
      — Разве мне позволяется отравлять организм холестерином? — удивленно спросил муж.
      — Один раз в неделю, — величественным тоном ответила доктор Райан.
      Так, понятно: завтра утром Кэти будет кормить его овсянкой.
      — С превеликим удовольствием, малыш, — обрадованно произнес Райан.
      — Я знаю, что на работе ты все равно набьешь желудок всякой гадостью.
      — Moi?
      — Да, наверняка это будут круассаны со сливочным маслом. Кстати, ты знаешь, что в круассанах и так полно масла?
      — Хлеб без масла — все равно что душ без мыла.
      — Это ты мне расскажешь после того, как с тобой случится первый сердечный приступ.
      — Во время последнего медицинского обследования содержание холестерина у меня было… каким?
      — Сто пятьдесят два, — недовольно зевнула Кэти.
      — Но ведь это очень неплохо? — продолжал настаивать ее муж.
      — Терпимо, — согласилась она.
      Однако у нее самой содержание холестерина было всего сто сорок шесть миллиграммов на моль.
      — Спасибо, дорогая, — поблагодарил жену Райан, открывая «Таймс» на страничке редакционной почты. Письма редактору были просто обхохочешься, и качество языка на протяжении всей газеты значительно превосходило то, что можно найти в американской прессе. «Что ж, надо быть справедливым, — рассудил Райан, — в конце концов, именно здесь и родился английский язык.» Изящное построение фраз временами граничило с поэзией, и порой его грубый американский взгляд не мог распознать всех нюансов стиля. Впрочем, будем надеяться, со временем это обязательно придет.
      Вскоре кухня наполнилась знакомыми звуками и аппетитным ароматом жареного бекона. Кофе — с молоком, а не со сливками, — оказался весьма приличным, и новости были не из тех, которые способны омрачить завтрак. В целом все было не так уж и плохо, если не считать только этот жуткий ранний час, хотя и тут худшее уже осталось позади.
      — Кэти!
      — Да, Джек?
      — Я тебе уже говорил, что люблю тебя?
      Она нарочито подчеркнуто взглянула на часы.
      — Ты немного запоздал, но я спишу это на ранний час.
      — Дорогая, что тебе предстоит сегодня на работе?
      — О, буду знакомиться с людьми, осмотрюсь вокруг. В первую очередь надо будет познакомиться с медсестрами. Надеюсь, те, которых мне выделили, меня не разочаруют.
      — Это так важно?
      — В хирургии самое страшное — это бестолковая медсестра. Но считается, что персонал клиники Хаммерсмита знает свое дело, а на взгляд Берни, профессор Бирд — один из лучших специалистов в своей области. Он преподает в медицинских колледжах Хаммерсмита и Морфилдса. Они с Берни знакомы уже двадцать лет. Бирд часто бывал в университете Джонса Гопкинса, но мне почему-то так ни разу и не пришлось с ним встретиться. Тебе глазунью?
      — Да, пожалуйста.
      Послышался треск разбиваемых яиц. Как и Джек, Кэти верила только добрым старым чугунным сковородам. Пусть их сложнее отмывать, зато яичница получается гораздо вкуснее. Наконец послышался щелчок отключившегося тостера.
      Спортивная страничка сообщила Райану все, что только можно было узнать о европейском футболе, — и больше почти ничего.
      — Как вчера сыграли «Янкиз»? — спросила Кэти.
      — Какое мне до этого дело? — бросил Райан.
      Сам он вырос вместе с «Ориолс», Милтом Паппасом и Бруксом Робинсоном. Его жена была страстной болельщицей «Янкиз». Это создавало много проблем в супружеской жизни. Ну да, Мики Мантл неплохо обращается с мячом, и маму свою, наверное, тоже очень любит, — но он выходит на поле в полосатой форме. И этим уже все сказано. Отложив газету, Райан налил жене кофе и, чмокнув ее в щечку, протянул чашку.
      — Спасибо, дорогой.
      Кэти выложила яичницу на тарелку.
      Яйца внешне выглядели немного другими, как будто куриц кормили оранжевой кукурузой и желтки получились такими яркими. Однако на вкус они были превосходными. Пять минут спустя Райан, сытый и довольный, направился в душ, освобождая кухню жене.
      Через десять минут он выбрал рубашку — хлопчатобумажную, белую с планкой, — галстук в полоску и булавку, оставшуюся со времени службы в морской пехоте. Ровно в шесть сорок послышался стук в дверь.
      — Доброе утро.
      Это была Маргарет ван дер Беек, няня и по совместительству горничная. Она жила всего в миле от дома и приезжала на своей машине. Порекомендованная кадровым агентством, мисс ван дер Беек была тщательно проверена Службой внутренней безопасности. Уроженка Южной Африки, дочь священника, она была худенькой, миловидной и очень обаятельной. В руках у нее была большая сумочка. Ее огненно-рыжие волосы, заставляющие вспомнить напалм, намекали на ирландское происхождение, но в действительности ее родители были потомками южноафриканских буров. Ее акцент отличался от речи местных жителей, однако все равно резал Джеку ухо.
      — Доброе утро, мисс Маргарет. — Райан махнул рукой, приглашая молодую женщину в дом. — Дети еще спят, но, думаю, они проснутся с минуты на минуту.
      — Для пятимесячного малыша маленький Джек спит очень спокойно.
      — Быть может, все дело в разнице часовых поясов, — высказал вслух свою мысль Райан.
      Кэти решительно заявила, что маленькие дети от этого не страдают, но Джек в это не поверил. В любом случае, маленький негодяй — Кэти рычала на Джека каждый раз, когда он употреблял это слово, — вчера вечером лег спать только в половине одиннадцатого. Кэти пришлось гораздо труднее, чем Джеку. Он мог спать, не обращая внимания на крики. Она не могла.
      — Нам уже пора идти, дорогая, — окликнул жену Джек.
      — Знаю, — последовал ответ.
      Вслед за этим появилась и сама Кэти с сыном на руках, а за ней шла Салли в желтой пижаме, расшитой забавными зайчиками.
      — Привет, моя маленькая девочка.
      Нагнувшись, Райан подхватил дочь на руки.
      Улыбнувшись, Салли вознаградила отца, яростно стиснув его в объятиях. Для Райана до сих пор оставалось необъяснимой загадкой, как дети могут просыпаться в таком хорошем настроении. Возможно, все дело в каком-то родственном инстинкте, который требует от них убедиться, что родители рядом, — тот же самый инстинкт заставляет их улыбаться мамочке и папочке буквально с первых дней жизни. Какие малыши все-таки умные.
      — Джек, подогрей бутылочку с питанием, — бросила Кэти, направляясь с малышом к пеленальному столу.
      — Будет исполнено, доктор, — прилежно ответил сотрудник аналитической разведки.
      Вернувшись на кухню, Джек достал бутылочку с молочной смесью, приготовленной еще вчера вечером, — еще при рождении Салли Кэти ясно дала понять, что это мужская работа. Подобно передвиганию мебели и выносу мусора — домашним обязанностям, заложенным в мужчинах на генетическом уровне.
      Движения Райана были автоматическими, словно у солдата, который чистит свою винтовку: отвинтить крышку, перевернуть соску, поставить бутылочку в кастрюлю с водой, зажечь газ, подождать несколько минут.
      Однако вскоре этим будет заниматься мисс Маргарет. Джек увидел, как к дому подъезжает такси.
      — Малыш, машина уже подана.
      — Хорошо, уже иду, — последовал обреченный ответ.
      Кэти каждый раз с тяжелым сердцем расставалась с детьми, чтобы ехать на работу. Впрочем, вероятно, то же самое можно сказать про всех матерей. Джек нетерпеливо наблюдал, как жена сходила в ванную, чтобы вымыть руки, затем появилась в строгом сером костюме и серым туфлям с матерчатым верхом в тон ему. Понятно, Кэти хочет одним своим видом произвести о себе хорошее впечатление. Поцеловать Салли, чмокнуть малыша — и она направилась к двери, которую предупредительно распахнул перед ней Джек.
      Такси было обыкновенным седаном «Ленд-ровер» — классические английские такси с высоким салоном, в котором мужчинам можно не снимать цилиндр, разъезжали только по Лондону, хотя изредка старые машины добирались и до провинции. Райан еще вчера договорился о том, чтобы машина заехала за ними утром. Водителем был некий Эдвард Бивертон, выглядевший на удивление бодро для человека, чей рабочий день начинался раньше семи часов утра.
      — Доброе утро, — поздоровался Джек. — Эд, познакомьтесь с моей женой. Это и есть красавица доктор Райан.
      — Здравствуйте, мэм, — улыбнулся водитель. — Насколько я понял, вы хирург.
      — Совершенно верно. Офтальмолог…
      Муж не дал ей договорить:
      — Кэти разрезает глаза, а затем зашивает их снова. Вам следует как-нибудь посмотреть на это, Эдди. Зрелище просто очаровательное.
      Водитель поежился.
      — Благодарю вас, сэр, но я, пожалуй, откажусь.
      — Джек говорит это лишь для того, чтобы собеседника стошнило, — объяснила водителю Кэти. — К тому же, сам он слишком большой трус и никогда не присутствовал на хирургических операциях.
      — И совершенно правильно, мэм. Лучше направлять к хирургу других, чем попадать самому.
      — Прошу прощения?
      — Вы ведь служили в морской пехоте?
      — Совершенно верно. А вы?
      — А я — в парашютно-десантном полку. Там нас и научили: лучше наносить увечья другим, чем получать их самому.
      — Большинство морских пехотинцев подпишется под этим обеими руками, дружище, — усмехнувшись, согласился Райан.
      — А нас на медицинском факультете учили совсем другому, — улыбнулась Кэти.
 
      В Риме часы были вперед на один час. Полковник Годеренко, формально второй советник советского посольства в Италии, приблизительно два часа в день посвящал выполнению дипломатических обязанностей, но основное время отнимала работа в качестве резидента КГБ. Должность это была очень хлопотная. Рим являлся одним из основных нервных узлов НАТО, городом, в который стекалась самая разнообразная информация политического и военного плана, добыча которой и составляла основу профессиональной деятельности Годеренко. В его распоряжении были шесть помощников, из которых для одних разведка была основным занятием, а другие лишь привлекались время от времени. Все вместе они обеспечивали работу сети из двадцати трех агентов-итальянцев (среди них был также один немец), которые поставляли в Советский Союз информацию, по политическим или меркантильным соображениям. Конечно, было бы гораздо лучше, если бы агентами двигали исключительно идеологические побуждения, однако в последнее время все это быстро уходило в прошлое. Боннскому резиденту приходилось работать в более благоприятной обстановке. Немцы оставались немцами, и многих из них можно было убедить, что предпочтительнее помогать своим этническим братьям из ГДР, чем сотрудничать с американцами, англичанами и французами, именующими себя «друзьями отечества». Для Годеренко и остальных русских немцы никогда не станут союзниками, каких бы политических взглядов они ни придерживались, хотя фиговый листок марксизма-ленинизма порой мог оказываться весьма полезным.
      В Италии все обстояло по-другому. Память о Бенито Муссолини быстро стерлась, и местных «истинных» коммунистов интересовал больше не марксизм, а вино и спагетти — если, конечно, не брать в счет террористов из «красных бригад», но этих опасных бандитов едва ли можно было считать надежными политическими союзниками. На самом деле просто беспощадные дилетанты, хотя иногда и от них можно было получить какую-то выгоду. Годеренко время от времени устраивал легальные поездки членов «красных бригад» в Советский Союз, где они осваивали азы политических знаний и, что гораздо важнее, получали навыки диверсионной работы.
      На столе перед полковником высилась стопка сообщений, пришедших за ночь, из которых верхним был скрученный листок телетайпа из центрального управления в Москве. Заголовок гласил, что это сообщение имеет особую важность. В нем также был указан номер шифровального блокнота: 115890. Блокнот хранился в сейфе в закутке за столом. Развернувшись в кресле, Годеренко опустился на колено и набрал ключевую комбинацию цифр, предварительно отключив электронную сигнализацию, блокирующую наборный диск. На это ушло несколько секунд. Сверху на блокноте лежал шифровальный циферблат. Годеренко всей своей душой ненавидел одноразовые шифровальные блокноты, однако они являлись такой же неотъемлемой частью его жизни, как и туалет. Вызывающей отвращение, но необходимой. Расшифровка сообщения заняла у полковника десять минут. Лишь когда работа была полностью завершена, до него дошел истинный смысл приказа. «Лично от самого председателя?» — подумал Годеренко. Подобно чиновникам среднего звена во всем мире, полковник не любил, когда его особа привлекала внимание высшего руководства.
      «Папа римский? Черт побери, какое до него дело может быть Юрию Владимировичу? — Годеренко задумался. — Ах да, ну конечно. Тут речь идет не о главе Римско-католической церкви. Главное здесь — это Польша. Можно выслать поляка из Польши, но нельзя вырвать Польшу из сердца поляка. Это вопрос политический.»
      Вот чем объясняется важность.
      Однако Годеренко это совсем не обрадовало.
      «Оцените возможности получения физического доступа к папе римскому и немедленно доложите», перечитал он. На профессиональном жаргоне КГБ это могло означать только одно.
      «Папу хотят убить?» — подумал Годеренко. Это может стать политической катастрофой. Какой бы католической страной ни считалась Италия, итальянцы по природе своей люди не религиозные. Здесь государственной религией являлась скорее La dolce vita — сладкая жизнь. Итальянцы являются самой неорганизованной нацией в мире. Уму непостижимо, как их угораздило стать союзниками Гитлеровского рейха. Для немцев все должно быть in Ordnung, в строгом порядке, разобранное, разложенное по полочкам, в любой момент готовое к использованию. А итальянцы же могли содержать в надлежащем порядке лишь свои кухни и, возможно, винные погреба. А в остальном здесь царил полный хаос. Для советского человека первый приезд в Рим становился культурным потрясением, сравнимым с ударом штыка в грудь. Итальянцы нигде и ни в чем не признают никакой дисциплины. Достаточно только посмотреть на то, как они ездят по улицам. По физической и эмоциональной нагрузкам вождение машины по улицам итальянской столицы, наверное, сравнимо с управлением сверхзвуковым истребителем.
      Однако все итальянцы обладают врожденным чувством такта и приличия.
      Для них некоторые вещи просто неприемлемы. Итальянцы обладают коллективным чувством красоты, оскорбление которого может привести к самым тяжелым последствиям. Во-первых, подобная акция, возможно, скомпрометирует источники информации. Даже несмотря на то, что речь идет о наемниках, работающих за деньги… Но и наемники не пойдут против собственных религиозных убеждений, ведь так? У каждого человека есть свои жизненные принципы, даже — нет, поправил себя Годеренко, в особенности здесь. Поэтому политические последствия подобной операции, возможно, окажут крайне негативное воздействие на эффективность работы агентурной сети и затруднят вербовку новых агентов.
      «Проклятие, так что же мне делать?» — ломал голову Годеренко. Полковник Первого главного управления КГБ, резидент, создавший успешно работающую агентурную сеть, он обладал определенной степенью гибкости своих действий. Кроме того, Годеренко был винтиком огромной и сложной бюрократической машины, и самый простой для него способ действия состоял в том, чтобы поступать так, как поступают чиновники во всем мире: тянуть, путать, препятствовать.
      Для этого требовалась особая сноровка, но Руслан Борисович Годеренко знал все, что требовалось знать.

      Новое всегда представляет для человека интерес, и в отношении хирургов это тоже справедливо. Пока Райан читал газету, Кэти смотрела, не отрываясь, из окна поезда. День снова был ясный и солнечный, и небо голубизной могло сравниться с глазами красавицы-жены Джека. Сам Райан уже успел более или менее запомнить дорогу, и однообразие неизменно навевало на него сонливость. Уютно устроившись в углу дивана, он почувствовал, как тяжелеют веки.
      — Джек, ты собираешься заснуть? А что если мы пропустим нашу остановку?
      — Мы приедем на вокзал, — объяснил муж. — Поезд не просто остановится там; он дальше никуда не пойдет. К тому же, никогда не стой, если есть возможность сидеть, и никогда не сиди, если есть возможность лежать.
      — Кто сказал тебе эту чушь?
      — Мой комми, — закрывая глаза, промолвил Джек.
      — Кто?
      — Филипп Тейт, сержант-комендор морской пехоты Соединенных Штатов. Он служил в том взводе, которым я командовал до тех пор, пока не погиб при катастрофе вертолета, — полагаю, служит до сих пор.
      Райан до сих пор на каждое Рождество отправлял своему бывшему подчиненному поздравительную открытку. Если бы Тейт тогда сплоховал, хромая шутка о «гибели» Райана, возможно, была бы не так далека от действительности. Тейт и фельдшер второго класса военно-морского флота по имени Майкл Бернс зафиксировали Райану спину и тем самым по меньшей мере спасли его от травмы позвоночника, которая сделала бы его навсегда калекой. Бернс также получал открытку на Рождество.
      Минут за десять до прибытия на вокзал Виктории Райан протер глаза и уселся прямо.
      — Добро пожаловать в мир тех, кто не спит, — язвительно заметила Кэти.
      — К середине следующей недели ты будешь вести себя так же.
      Она презрительно фыркнула.
      — Для бывшего морского пехотинца ты слишком ленивый.
      — Дорогая, когда делать нечего, можно потратить это время с пользой для себя.
      — Что я и делаю.
      Кэти показала последний номер медицинского журнала «Ланцет».
      — И о чем ты читала?
      — Ты все равно не поймешь, — ответила она.
      И это действительно было так. Познания Райана в биологии ограничивались лягушкой, препарированной в старшей школе. Кэти также проделывала эту операцию, но затем она, вероятно, зашила лягушку обратно и отпустила ее прыгать в болото. Кроме того, Кэти умела сдавать карты, как профессиональный банкомет из Лас-Вегаса, что не переставало поражать ее мужа каждый раз, когда он это наблюдал. Зато она совершенно не умела обращаться с пистолетом. Как, вероятно, и большинство врачей. А здесь, в Англии, огнестрельное оружие считалось чем-то нечистым даже полицейскими, из которых лишь некоторым позволялось носить его при исполнении служебных обязанностей. Забавная страна.
      — Как мне добраться до клиники? — спросила Кэти, когда поезд, сбавляя скорость, застучал на стрелках, приближаясь к конечной остановке.
      — В первый раз возьми такси. Потом можно будет ездить на метро, — предложил Джек. — Город незнакомый, потребуется какое-то время, чтобы в нем освоиться.
      — Как тут народ, спокойный? — поинтересовалась Кэти.
      Этот вопрос был вызван тем, что она родилась и выросла в Нью-Йорке, а затем работала в центре Балтимора, где приходилось постоянно держать ухо востро.
      — Получше, чем тот, с которым тебе приходилось сталкиваться в клинике Гопкинса. Здесь огнестрельные ранения ты встретишь нечасто. И люди, все как один, очень вежливые. Как только понимают, что ты американец, все сразу же наперебой стремятся чем-нибудь угодить.
      — Да, вчера в бакалейном магазине меня встретили очень любезно, — подтвердила Кэти. — Но, знаешь, здесь нигде нельзя достать виноградного сока.
      — Господи, какая отсталая нецивилизованная страна! — воскликнул Джек. — Тогда придется покупать для Салли имбирное пиво местного производства.
      — Ах ты болван! — рассмеялась Кэти. — Ты, наверное, забыл, что наша Салли жить не может без виноградного сока, а также без вишневого с витамином С. А здесь есть только черносмородиновый. Я побоялась его покупать.
      — Да, и говорить она тоже научится странно.
      Джек нисколько не переживал по поводу маленькой Салли. Дети умеют привыкать ко всему. Быть может, Салли даже сможет усвоить правила крикета. Если так, она объяснит эту непостижимую игру своему отцу.
      — Господи, здесь курят абсолютно все, — заметила Кэти, когда поезд прибыл на вокзал Виктории.
      — Дорогая, смотри на это, как на перспективный источник доходов всех врачей.
      — Курение — это очень страшный и глупый способ губить здоровье.
      — Да, дорогая, ты совершенно права.
      Каждый раз, когда Джек выкуривал сигарету, дома ему устраивали грандиозный скандал. Что ж, в этом еще один недостаток иметь жену-врача. Разумеется, Кэти была права, и Джек это прекрасно понимал, но каждый человек имеет право хотя бы на один недостаток. За исключением Кэти. Если у нее и был хоть какой-то недостаток, она это мастерски скрывала.
      Поезд остановился. Райан и жена встали и открыли дверь купе.
      Выйдя из вагона, они влились в поток клерков, спешащих на работу. «Совсем как Центральный железнодорожный вокзал в Нью-Йорке, — подумал Джек, — но только народа чуть поменьше.» Вокзалов в Лондоне было несколько; они расползлись в разные стороны от центра, словно щупальца осьминога. Перрон был достаточно широким и удобным, и люди вели себя здесь гораздо вежливее, чем это когда-либо случится в Нью-Йорке. Час пик есть час пик, но английская столица обладала своеобразным налетом взаимной вежливости, которая не могла не нравиться. Даже Кэти вскоре обязательно будет восторгаться ей. Райан вывел жену на улицу к цепочке такси, застывших у обочины. Они подошли к первой машине.
      — Клиника Хаммерсмита, — сказал водителю Райан.
      Он поцеловал жену.
      — Увидимся сегодня вечером, Джек.
      Кэти умела в любой обстановке заставить его улыбнуться.
      — Желаю тебе хорошо поработать, малыш.
      С этими словами Райан направился в противоположную сторону. В глубине души он был очень недоволен тем обстоятельством, что Кэти была вынуждена работать. Его мать не работала ни одного дня в жизни. Отец Джека, подобно всем мужчинам своего поколения, считал, что кормить семью — задача мужчины. Эммету Райану было по душе, что его сын женился на враче, однако его шовинистические взгляды на положение женщины в семье каким-то образом передались Джеку, несмотря на то, что Кэти зарабатывала гораздо больше мужа, вероятно, потому, что хирурги-офтальмологи представляли большую общественную ценность, чем сотрудники аналитической разведки. Или, по крайней мере, так считал рынок. Что ж, Райан не может заниматься тем, чем занимается его жена, а она не может заниматься тем, чем занимается он, и с этим ничего не поделаешь.
      Охранник в форме у входа в Сенчури-Хауз, узнав Райана, улыбнулся и приветливо помахал рукой.
      — Доброе утро, сэр Джон.
      — Здравствуйте, Берт.
      Райан вставил карточку в щель. Дождавшись, когда замигает зеленый огонек, он прошел через турникет. Отсюда до лифта было всего несколько шагов.
      Саймон Хардинг тоже лишь только что вошел в кабинет.
      Обычный обмен приветствиями:
      — Доброе утро, Джек.
      — Привет, — проворчал Джек, направляясь к своему столу.
      Его уже ждал большой конверт из плотной бумаги. Наклейка гласила, что конверт доставили из американского посольства на Гросвенор-сквер. Вскрыв конверт, Райан увидел, что это был отчет о состоянии здоровья Михаила Суслова, составленный врачами клиники Гопкинса. Пролистав страницы, Джек нашел одну подробность, о которой успел забыть. Берни Кац, дотошный и придирчивый даже для врача, оценивал диабет, которым страдал Суслов, как перешедший в опасную стадию, и предсказывал, что главному коммунистическому идеологу жить осталось недолго.
      — Вот, Саймон, взгляни. Тут говорится, что главный коммуняка в действительности болен еще серьезнее, чем кажется.
      — А жаль, — заметил Хардинг, принимая отчет, не переставая при этом возиться с трубкой. — Знаешь, Суслов — очень неприятный тип.
      — Я тоже так слышал.
      Следующими в папке лежали утренние сводки. Они имели пометку «Секретно», но означало лишь то, что содержимое этих сводок появится в газетах не раньше, чем через день-два. И все же это были весьма любопытные документы, потому что иногда в них указывались источники информации, а это говорило о том, насколько она достоверна. Примечательно, что далеко не вся информация, получаемая разведывательными службами, является достаточно надежной. Значительную ее часть можно охарактеризовать как политические сплетни, потому что этим грешат даже в высших властных структурах. Среди политиков, как и в любом другом месте, тоже есть немало завистливых и мстительных мерзавцев. Особенно в Вашингтоне. И, вероятно, в еще большей степени в Москве? Джек спросил об этом у Хардинга.
      — О да, тут ты совершенно прав. В советском обществе так много зависит от статуса, и подковерная борьба бывает… знаешь, Джек, в каком-то смысле ее можно считать национальным видом спорта. Я хочу сказать, что и мы, разумеется, не безгрешны, но в России это принимает чудовищные масштабы. Должно быть, такие порядки царили при дворе средневековых властителей — каждый божий день людям приходится сражаться за свое общественное положение. Наверное, в главных государственных ведомствах идет смертельная борьба за выживание.
      — И как это влияет на информацию, которая поступает к нам?
      — Я нередко жалею о том, что во время учебы в Оксфорде не прослушал курс психологии. Конечно, у нас работают штатные психологи — как, не сомневаюсь, и у вас в Лэнгли.
      — Да. Я знаком кое с кем из наших мозговедов. В основном, из своего отделения, но также из отделений "С" и "Т". Однако, на мой взгляд, мы не уделяем этому достаточного внимания.
      — Что ты хочешь этим сказать, Джек?
      Райан вытянулся в кресле поудобнее.
      — Пару месяцев назад мне довелось побеседовать с одним из коллег Кэти из клиники Гопкинса по имени Соломон; он нейропсихиатр. Очень своеобразная личность. Светлая голова — профессор, заведующий отделением. Так вот, этот Соломон мало верит в то, что больных необходимо укладывать в койку и вести с ними беседы. Он считает, что большинство психических расстройств является следствием химического дисбаланса головного мозга. В свое время за подобную крамолу его едва не выгнали из клиники, но по прошествии двадцати лет выяснилось, что он был прав. Ну да ладно, я не об этом. Соломон заверил меня, что почти все политики в чем-то похожи на кинозвезд. Они окружают себя толпой лизоблюдов и подхалимов, которые нашептывают им на ухо сладкую лесть, — и через какое-то время начинают сами верить в это, потому что им очень хочется верить. Для них политика — увлекательная игра, в которой важен сам процесс, а не конечный результат. Они отличаются от нормальных людей. Политики не производят ничего реального: они только делают вид. В «По совету и с согласия» есть хорошая фраза: «Вашингтон — город, где, имея дело с людьми, приходится исходить не из того, кто они на самом деле, а из того, за кого они себя выдают.» Если эти слова справедливы в отношении Вашингтона, насколько более справедливы они должны быть в отношении Москвы? Там политикой является абсолютно все. Советские политические деятели имеют дело не с реальным миром, а с символами. Поэтому закулисные схватки должны быть в Москве особенно острыми, так? На мой взгляд, нас такое положение вещей касается с двух сторон. Во-первых, это означает, что значительное количество информации, которую мы получаем, является кособокой, потому что ее источники или не способны видеть действительность, даже когда она бросается на них и кусает за ноги, или, обрабатывая информацию, искажают ее, подстраивая под себя, — как сознательно, так и неумышленно. Во-вторых, это означает, что те, кто находится на приемном конце, сами не могут разобраться в этой информации, так что даже если мы определим, что есть что, нам все равно не удастся предсказать последствия, потому что эти люди сами не смогут решить для себя, как им с ней поступить, даже если они по какой-то счастливой случайности поймут, что все-таки означает эта чертовщина. Так что мы здесь вынуждены анализировать недостоверную информацию, которая, к тому же, будет ошибочно истолкована теми, для кого она предназначается. Итак, как, черт побери, можем мы предсказывать действия тех, кто сам толком не знает, что делать?
      Губы Саймона, сжимающие трубку, растянулись в улыбке.
      — Очень точно подмечено, Джек. Кажется, ты начинаешь разбираться в нашей работе. Строго говоря, очень немногое из того, что делают русские, имеет хоть какой-то смысл. Однако, их поведение, несмотря ни на что, предсказать не так уж сложно. Достаточно только решить для себя, какое решение будет разумным, а затем вывернуть его наизнанку. Работает без промаха, — со смехом закончил Хардинг.
      — Но меня в словах Соломона больше беспокоит второй момент. Он сказал, что те, в чьих руках сосредоточена большая власть, могут быть очень опасными. Они не знают, когда остановиться, и не умеют использовать свою власть разумно. Полагаю, именно так началось вторжение в Афганистан.
      — Совершенно верно, — с серьезным видом кивнул Саймон. — Русские находятся в плену своих собственных политических иллюзий и не могут отчетливо видеть дорогу вперед. Но самая большая проблема заключается в том, что у них в руках действительно сосредоточена страшная власть.
      — В этом уравнении я что-то не понимаю, — признался Райан.
      — Не ты один, Джек. Это и есть наша работа.
      Пришла пора переменить тему:
      — Насчет папы римского ничего нового?
      — Сегодня пока что ничего нет. Если у сэра Бейзила что-нибудь появится, я должен буду узнать об этом до обеда. Ты по-прежнему беспокоишься?
      Джек угрюмо кивнул.
      — Да. Проблема в том, что даже если мы и обнаружим реальную угрозу, разве мы сможем что-нибудь сделать? Нельзя же будет прислать взвод морских пехотинцев, чтобы они взяли охрану папы в свои руки, ведь так? Он — публичная фигура, и поэтому очень уязвим.
      — К тому же, такие люди, как он, не бегут от опасности, согласен?
      — Я хорошо помню убийство Мартина Лютера Кинга. Проклятие, он знал, должен был знать, что на него нацелено оружие. Но не отступил ни на шаг. Не убежал, не спрятался. Этого просто не могли допустить его моральные принципы. И то же самое, дружище, будет и в Риме, и вообще везде, куда бы ни отправился папа.
      — Считается, что движущуюся цель поразить сложнее, — заметил Саймон, однако в его словах не было убедительности.
      — Только не в том случае, когда о каждом шаге известно наперед за месяц, а то и за два. Проклятие, если КГБ задумает расправиться с папой, я не вижу, чем мы сможем этому помешать.
      — Разве что предостеречь его.
      — Замечательно. Войтыла лишь рассмеется нам в лицо. Ты же сам понимаешь, что этим все и кончится. Последние сорок лет ему приходилось постоянно противостоять — сначала нацистам, затем коммунистам. Черт побери, разве этого человека можно чем-либо запугать? — Райан помолчал.
      — Если русские решатся на это, кто нажмет кнопку?
      — Я склонен думать, что такое важное решение будет приниматься на заседании Политбюро. Политические последствия такого шага будут настолько серьезные, что ни один член Политбюро, какую бы высокую должность ни занимал, не возьмет всю ответственность на себя. Не забывай, русские привыкли к коллегиальному руководству — никто не рискнет действовать в одиночку, даже Андропов, самый независимый из всех.
      — Хорошо, что мы имеем в этом случае? Голосовать предстоит пятнадцати членам. Итого пятнадцать ртов, плюс близкое окружение каждого, члены семей, которые также могут узнать обо всем. Насколько хороши наши источники? Если решение будет принято, узнаем ли мы о нем?
      — Очень тонкий вопрос, Джек. Боюсь, я не смогу на него ответить.
      — Не сможешь, потому что не знаешь ответа или потому, что не имеешь права отвечать? — уточнил Джек.
      — Джек, ты прав, у нас есть источники информации, о которых мне известно, но которые я не могу обсуждать с тобой.
      Похоже, Хардинг смутился сам, произнося эти слова.
      — Эй, Саймон, не бери в голову, я все понимаю.
      У Джека у самого были свои секреты. Так, например, он не имел права произносить в Сенчури-Хаузе слова «Ключ к таланту». Сам Райан был посвящен в этот вопрос, имевший классификацию «Н-ин», то есть, не предназначающийся для ознакомления иностранцев, — хотя и Саймон, и уж определенно сэр Бейзил были наслышаны об этом. Джек находил подобное положение вещей противоестественным, поскольку оно в первую очередь закрывало доступ к информации людям, которые могли бы плодотворно ею воспользоваться. «Если бы так обстояли дела на Уолл-стрит, — недовольно проворчал про себя Джек, — вся Америка давно опустилась бы за черту бедности.» Людям или можно доверять, или нельзя. Однако в этой игре были свои правила, и Райан вынужден был их придерживаться. Такова была плата за допуск в этот клуб посвященных.
      — Чертовски отличная штуковина, — пробормотал Хардинг, листая отчет Берни Каца.
      — У Берни очень светлая голова, — подтвердил Райан. — Вот почему Кэти так нравилось работать под его руководством.
      — Но ведь он офтальмолог, а не психиатр, разве не так?
      — Саймон, при нынешнем уровне развития медицины каждый высококлассный специалист должен разбираться понемногу во всем. Я уже спрашивал у Кэти: диабетический ретинит, которым страдает Суслов, свидетельствует о серьезных проблемах со здоровьем. При диабете красные кровяные тельца скапливаются в уголках глаз, что обнаруживается при обследовании. Берни со своей командой частично исправили эту проблему — полностью ее исправить нельзя — и восстановили Суслову зрение на процентов семьдесят пять — восемьдесят, по крайней мере, достаточно, чтобы управлять машиной в светлое время суток. Однако они лечили симптом, а не причину. Ведь красные кровяные тельца скапливаются не только в уголках глаз, правда? То же самое происходит по всему организму. Берни считает, что Красный Майк загнется от почечной недостаточности или сердечно-сосудистых заболеваний самое большее через пару лет.
      — А наши ребята считают, что Суслов может протянуть еще лет пять, — заметил Хардинг.
      — Ну, я не врач. Если хочешь, можешь переговорить с Берни лично, однако все, что нужно, есть в этой папке. Кэти утверждает — о диабете можно сказать все, лишь заглянув в глаза.
      — Сам Суслов знает, насколько он плох?
      Райан пожал плечами.
      — Хороший вопрос, Саймон. Такие вещи врачи своим пациентам не говорят, что особенно верно в отношении России. Полагаю, Суслова лечат политически надежные врачи с научным званием не ниже профессора. Здесь, у нас, это означало бы, что речь идет действительно о светилах медицины, знающих свое дело. А там…
      Хардинг кивнул.
      — Правильно. Вполне возможно, что эти коновалы знают работы Ленина лучше, чем работы Пастера. Ты когда-нибудь слышал о Сергее Королеве, главном конструкторе советских ракет? С ним связана одна очень некрасивая история. По сути дела, беднягу зарезали на операционном столе, потому что два главных хирурга терпеть не могли друг друга, и один не протянул другому руку, когда корабль дал течь. Для Запада, возможно, это и к лучшему, но Королев действительно был очень талантливым инженером, а погиб он в результате некомпетентности врачей.
      — И кто-нибудь ответил за это? — спросил Райан.
      — О нет, никто. Оба этих хирурга занимали слишком высокое положение и имели много влиятельных покровителей. Им ничего не грозит до тех пор, пока они не прирежут кого-нибудь из своих высокопоставленных друзей, а этого не произойдет никогда. Не сомневаюсь, оба прикрываются знающими молодыми врачами.
      — Знаешь, чего не хватает России? Адвокатов. Сам я не очень-то жалую этих крючкотворов, готовых по любому поводу затаскать человека по судам, но, наверное, именно они заставляют людей ходить по струнке.
      — В любом случае, на мой взгляд, Суслов скорее всего не знает о том, насколько он плох. По крайней мере, так считают наши медицинские консультанты. Согласно нашим данным, он по-прежнему пьет водку, а это ему категорически противопоказано. — Хардинг поморщился. — А займет место Суслова Александров, еще менее приятный тип, чем его шеф. Надо будет проследить за тем, чтобы обновить досье на него.
      Он сделал пометку.
      Что касается Райана, тот продолжил знакомиться с утренними материалами, после чего ему предстояло заняться основной работой. Грир хотел, чтобы Райан изучил работу высшего управленческого звена советской оборонной промышленности и разобрался, как функционирует эта отрасль экономики. Эти исследования Райану предстояло проводить совместно с Хардингом, используя как американские, так и английские данные. Подобное задание как нельзя лучше устраивало Джека, тяготеющего к академическому анализу. Возможно, после этого его заметят наверху.
 
      Ответное сообщение поступило в 11:32. «В Риме работают быстро,» — подумал Зайцев, приступая к расшифрованию. Работа эта требовала некоторого времени, но как только она будет закончена, он сразу же позвонит полковнику Рождественскому. Майор взглянул на часы на стене. Желудок у него уже начинал недовольно ворчать, однако с перерывом на обед придется повременить: срочная работа не допускала отлагательств. Единственным приятным моментом было, пожалуй, то, что полковник Годеренко начал зашифрование с первой строчки страницы 285.

      Совершенно секретно
      Срочно
      Особая важность
      Москва, центральное управление, председателю КГБ
      В ответ на исходящее сообщение номер 15-8-82-666:
      Получить физический доступ к священнику не представляет труда, если не задаваться строгими временными рамками. Для подробного ответа на Вашу просьбу потребуются уточнения. Священник принимает участие в публичных действиях, о которых известно заблаговременно. Однако воспользоваться этими возможностями сложно, повторяю, очень сложно вследствие большого стечения народа, присутствующего на этих мероприятиях. Предпринимаемые меры безопасности оценить трудно без уточнений с Вашей стороны. Любые физические действия в отношении священника не рекомендуются, так как политические последствия этого будут крайне негативными. Скрыть происхождение сил, участвующих в операции против священника, будет очень трудно.
      Резидент КГБ в Риме

      «Итак, — подумал Зайцев, — резидент отнесся к этой затее без особого энтузиазма.» Интересно, прислушается ли Юрий Владимирович к совету профессионала, знакомого с положением дел лучше кого бы то ни было? Однако Зайцев понимал, что этот вопрос выходит за рамки его компетенции. Сняв трубку, он набрал номер.
      — Полковник Рождественский слушает, — ответил резкий голос.
      — Докладывает майор Зайцев из центра связи. Товарищ полковник, пришел ответ на сообщение «три шестерки».
      — Уже иду, — сказал Рождественский.
      Верный своему слову, полковник уже через три минуты проходил через контрольно-пропускной пункт. К этому времени Зайцев успел вернуть шифровальный блокнот в хранилище. Ответ Годеренко и расшифрованный текст сообщения он положил в конверт из плотной бумаги, который протянул вошедшему полковнику.
      — Кто-нибудь, кроме вас, читал это? — первым делом спросил Рождественский.
      — Никак нет, товарищ полковник, — ответил Зайцев.
      — Очень хорошо.
      Не сказав больше ни слова, полковник Рождественский вышел. Зайцев тоже встал из-за стола и направился в столовую обедать. Великолепная еда была одним из плюсов работы в центральном управлении.
      По пути в столовую Олег Иванович заглянул в туалет, чтобы вымыть руки. У него из головы никак не выходил утренний обмен секретными сообщениями. Юрий Андропов хочет физически устранить папу римского, а резиденту в Риме это не по душе. Зайцев не должен был иметь никаких собственных взглядов. Он был лишь звеном в линии связи. Высшему руководству Комитета государственной безопасности и в голову не приходило, что у рядовых сотрудников могут быть собственные мысли…
      …и даже совесть…
      Встав в конец длинной очереди, Зайцев взял металлический поднос и столовые приборы. Он остановил свой выбор на поджарке из говядины с четырьмя толстыми ломтями черного хлеба и большом стакане чая. Кассирша взяла с него пятьдесят пять копеек. Те, с кем обычно обедал Зайцев, уже поели, поэтому Олег Иванович пристроился с краю к столу, за которым сидели незнакомые ему люди. Они оживленно обсуждали футбол, но он не принял участия в разговоре, погруженный в свои мысли. Поджарка оказалась очень вкусной, как и хлеб, горячий, только что из духовки. Единственное, что было плохо — в общем зале не было приличных столовых приборов, таких, какими могли похвастаться комнаты отдыха начальства на верхних этажах. Здесь были обычные алюминиевые ложки и вилки, которыми пользовались простые советские люди. В общем-то, есть можно было и такими, однако Зайцеву было очень непривычно орудовать этими легкими, как пушинка, приборами.
      «Значит, — размышлял он, — я был прав. Председатель действительно собирается убить папу римского.» Зайцев не был человеком религиозным. За всю свою жизнь он ни разу не посещал церковь — если не считать походов в огромные соборы, после Октябрьской революции преобразованных в музеи. О религии Олег Иванович знал только то, что вбила ему в голову советская пропаганда в школе и университете. Однако кое-кто из его одноклассников признавался в том, что верит в бога, а Зайцев не донес на них — просто потому, что это претило его натуре. Сам он никогда особо не задумывался о главных вопросах жизни и смерти. Жизнь в Советском Союзе была по большей части ограничена днем сегодняшним, а также вчерашним и завтрашним. Экономические реалии просто не позволяли заглядывать далеко вперед. Простой советский гражданин не мог купить себе загородный дом, не мог мечтать о роскошной машине, не мог откладывать деньги на то, чтобы придумать что-нибудь необычное на отпуск. Навязав народу так называемый «социализм», правительство Советского Союза позволяло — а по сути дела, заставляло всех и каждого стремиться к одному и тому же, независимо от личных вкусов, то есть, вставать в длинную очередь, записываться в бесконечный список и ждать, когда назовут твою фамилию. При этом еще приходилось быть готовым к тому, что тебя грубо оттолкнет какой-нибудь партийный функционер, занимающей более высокое положение, — хотя нет, такие люди имели доступ к особым, привилегированным кормушкам. Жизнь Зайцева ничем не отличалась от жизни миллионов его сограждан: они чувствовали себя бычками, которых откармливают в телятнике. За ними относительно неплохо ухаживали и давали одну и ту же еду без изысков, в одно и то же время, изо дня в день. Куда ни кинь взгляд — везде серая однообразная рутина бесконечной вереницы похожих друг на друга дней, которая для Зайцева скрашивалась лишь сообщениями, проходившими через него. Он не должен был вникать в их содержание и уж тем более запоминать, но, не имея возможности ни перед кем высказаться, Олег Иванович размышлял над ними, погрузившись в уединение своего рассудка. Сегодня у него в голове оставался лишь один обитатель, упорно не желающий умолкнуть. Он носился, как хомячок в колесе, вперед и вперед, но неизменно возвращаясь на то же самое место.
      Андропов хочет убить папу римского.
      Зайцеву уже приходилось переправлять приказы о физическом устранении того или иного человека. Всего лишь несколько раз. КГБ постепенно отходил от этой практики. В последнее время участились провалы. Какими бы высокими ни были профессиональное мастерство и ловкость оперативных агентов, службы безопасности иностранных государств оказывались значительно умнее и более подготовленными. С бесконечным терпением они выжидали, словно затаившийся в засаде паук, ничем не выдавая себя, но стоило лишь КГБ пожелать смерти какого-то человека и заняться ее подготовкой, как тотчас же находились свидетели и улики, ибо на помощь шапки-невидимки, увы, можно было рассчитывать только в детских сказках.
      Гораздо чаще через Зайцева проходили донесения о перебежчиках или тех, кто только подозревался в намерении переметнуться к врагу, — или, что было не менее страшно, о «двойных» агентах и сотрудниках, работавших на противника. Олег Иванович сталкивался с приказами, в которых тот или иной сотрудник отзывался домой для «консультаций», после чего, как правило, он уже не возвращался в страну. Какой именно удел ждал предателей на родине, никто точно не знал, — приходилось довольствоваться лишь слухами, от которых мурашки шли по коже. Одного офицера, заподозренного в измене, якобы живого бросили в печь крематория, чем в свое время занималось гестапо. Зайцев слышал, что эту жуткую расправу засняли на кинопленку: об этом ему поведали те, кто говорил с теми, кто видел тех, кто смотрел этот фильм. Однако сам Олег Иванович фильм не видел, как не видел его никто из его знакомых. Наверное, даже у жестокости КГБ есть свои пределы. Нет, в основном говорили про расстрелы — причем солдатам якобы приходилось стрелять по несколько раз, чтобы добить жертву, — или про выстрел из пистолета в затылок, чем в свое время развлекался сам Лаврентий Берия. А вот в эти рассказы верили все. Зайцев видел фотографии Берии, с которых буквально капала кровь. Да и Железный Феликс, несомненно, проделывал то же самое, попивая чаек с баранками. Именно при этом человеке понятие «беспощадность» приобрело новый, зловещий смысл.
      И все же все сходились во мнении, хотя прямо об этом никто и не говорил, что Комитет государственной безопасности действует все более цивилизованно. Более тонко и изящно. Разумеется, предателей расстреливали, но только после суда, на котором им предоставлялась возможность объяснить свои поступки, а если они невиновны, доказать это. Оправдательных приговоров такие суды практически не выносили, но только потому, что государство преследовало исключительно тех, кто действительно был виновен. Следователи Второго главного управления КГБ считались самыми опытными в стране; и именно они внушали самый большой ужас. Считалось, что они никогда не ошибаются и их невозможно обмануть — и в этом они были равны богам.
      Но только советское государство утверждало, что никаких богов нет.
      Ну, значит, это обыкновенные люди, мужчины… и женщины. Всем было известно про так называемую «Воробьиную школу», где готовили агентов-женщин. Мужчины обычно говорили об этой школе с двусмысленными ухмылками и многозначительными взглядами. «Ах, как хорошо было бы попасть туда в качестве инструктора, или, еще лучше, инспектора!» — мечтали они. Да к тому же еще получать за это зарплату. Как не переставала повторять его Ирина, все мужчины — свиньи. «Но, — с сожалением подумал Зайцев, — наверное, неплохо время от времени становиться свиньей.»
      Убить папу римского — но зачем? Он не представляет для Советского Союза никакой угрозы. Сам Сталин однажды пошутил: «Сколько дивизий есть в распоряжении папы римского?» Так зачем же убивать этого человека?
      Даже резидент КГБ в Риме не советует это делать. Годеренко опасается политических отголосков. Сталин приказал убить Троцкого и послал в Мексику сотрудника КГБ, сознавая, что того за это преступление будет ждать длительное тюремное заключение. И сотрудник выполнил приказ, верный делу партии. Об этом героическом подвиге рассказывали слушателям Высшей школы КГБ, не забывая добавлять, что «в настоящее время мы больше не прибегаем к подобным методам.» Не называя прямо эти методы нецивилизованными. Да, действительно КГБ постепенно менял стиль работы.
      Но так было до недавнего времени. До сегодняшнего дня. И даже резидент выступает против. Почему? Потому что не хочет, чтобы его ведомство — и его страна! — вели себя настолько нецивилизованно?
      Или потому, что подобная акция станет более чем глупой? Потому что речь идет о чем-то неправом? Понятия «правый» и «неправый» были чуждыми для граждан Советского Союза. По крайней мере, в том смысле, в каком эти понятия воспринимались во всем остальном мире. Мораль в стране заменили соображения политической корректности. То, что служит интересам советской политической системы, достойно похвалы. Ну а все остальное… заслуживает смерти?
      Но кто определяет, что есть что?
      Люди.
      Люди, не знающие моральных принципов в том смысле, в котором это понимают во всем мире. Для них не существует бога, который определил бы, где добро, а где зло.
      И все же…
      И все же в сердце каждого человека существуют врожденные понятия о добре и зле. Убить другого человека — это зло. На то, чтобы лишить кого-то жизни, нужны очень веские причины. Однако оценивают, взвешивают эти причины тоже люди. Тот самый человек, занимающий тот самый пост, обладающий достаточной властью, вправе принимать решение убить кого-то — почему?
      Потому что так сказали Маркс и Ленин.
      Именно так давным-давно определило правительство Советского Союза.
      Намазав маслом последний кусок хлеба, Зайцев вытер им соус с тарелки.
      Он сознавал, что подобные мысли являются опасными, очень опасными.
      Советское общество не поощряло и, больше того, даже не допускало инакомыслия. Мудрость коммунистической партии не подвергалась критике.
      И уж определенно не здесь. В столовой центрального управления КГБ никто и никогда не решался оспорить вслух правоту партии и отчизны, которой она служит. О да, изредка возникали споры по поводу тех или иных тактических приемов, но даже эти разговоры велись в рамках, более высоких и неприступных, чем кирпичные стены Кремля.
      Зайцев размышлял о том, что моральные устои его родины были предопределены немецким евреем, прожившим почти всю свою жизнь в Лондоне, и сыном царского чиновника, который просто не очень-то жаловал царя после того, как его авантюрист-брат был казнен за попытку покушения на монаршую особу. Этот человек укрылся в самом капиталистическом из государств, в Швейцарии, а потом его переправили на родину немцы в надежде на то, что ему удастся свергнуть царское правительство, что позволит Германии одержать победу над своими противниками на Западном фронте во время Первой мировой войны. Все это мало напоминало великий план построения светлого будущего для всего человечества, начертанный божественной рукой, не так ли? Все то, что использовал Ленин в качестве модели преобразования своей страны — а через нее и всего мира, — он почерпнул из работ Карла Маркса, из работ его друга Фридриха Энгельса, а также из своих собственных взглядов на переустройство государства, главой которого он стал.
      Единственным отличием марксизма-ленинизма от религии было отсутствие верховного божества. Обе системы требовали полного подчинения, обе утверждали о своей фундаментальной правоте. Но только советская власть проявляла себя, распоряжаясь жизнью и смертью людей.
      Советское государство громогласно заявляло, что его основной задачей является деятельность на благо рабочих и крестьян во всем мире. Однако право решать, кого именно считать рабочими и крестьянами, присвоило себе высшее руководство страны, и эти люди жили в роскошных дачах и просторных, многокомнатных квартирах, разъезжали в машинах с личными водителями… и имели привилегии.
      И какие привилегии! Зайцеву нередко приходилось пересылать сообщения о женском белье и косметике, которую заказывали для своих жен, дочерей и любовниц те, кто работал в этом здании. Эти вещи, которые не мог производить Советский Союз, как правило, переправлялись с Запада дипломатическим багажом. Номенклатура жаждала всего этого, а также западногерманских холодильников и газовых плит. Наблюдая за тем, как проносятся по центральным улицам Москвы большие шишки в правительственных ЗИЛах, Зайцев понимал, какие чувства испытывал в отношении царя Владимир Ленин. Монархи заявляли, что их власть ниспослана свыше. Лидеры партии заявляли, что они занимают свое высокое положение согласно воле народа.
      Но только воля народа была тут ни при чем. В западных странах власть была выборной — и хотя «Правда» не переставала поносить демократические устои этих стран, выборы в них действительно были настоящими. Сейчас к руководству Англией пришла женщина с отталкивающей внешностью, а Америку возглавил престарелый фигляр-актер, но оба этих деятеля были избраны народами своих стран, а прежних руководителей выбор народа отправил в отставку. Обоих лидеров в Советском Союзе не любили, и через Зайцева прошло множество официальных запросов выяснить их психическое состояние и основополагающие политические взгляды; тревога, звучавшая в этих сообщениях, не вызывала сомнений, и сам Зайцев разделял ее. Однако какими бы отталкивающими и непредсказуемыми ни были эти лидеры, их выбрал народ. А вот советский народ определенно не выбирал нынешнюю когорту князьков, членов Политбюро, которые управляли страной.
      И вот сейчас эти коммунистические князьки замыслили расправиться с польским священником, занявшим высший сан в Католической церкви. Но каким образом папа римский может угрожать родине? Под его началом нет никаких воинских формирований. Значит, он представляет собой политическую угрозу? Но как? Формально Ватикан является самостоятельным государственным образованием — однако государство, не располагающее военной мощью, это ничто. А если бога нет, то власть папы, какой бы она ни была, есть иллюзия, нечто такое же неуловимое, как дым от сигареты. А Советский Союз располагает самой мощной армией на земле, о чем постоянно твердят в телепередаче «Служу Советскому Союзу!», которую смотрят все от мала до велика.
      Так зачем же убивать человека, не представляющего никакой угрозы? Неужели он способен заставить взмахом жезла расступиться океан или наслать на землю мор? Разумеется, нет.
      «А убийство безобидного человека является преступлением,» — мысленно подвел итог своим размышлениям Зайцев. Впервые за все время работы в доме номер два по площади Дзержинского Олег Иванович дал волю своим мыслям, перешагнул запретную черту. Он задал себе вопрос и нашел на него ответ.
      Конечно, было бы очень хорошо, если бы Зайцев мог поделиться с кем-нибудь своими соображениями, но, разумеется, об этом не было и речи. Это лишало его своеобразного предохранительного клапана, позволяющего разобраться в собственных чувствах и привести их к общему знаменателю. Законы и порядки Советского Союза вынуждали Зайцева вариться в собственном соку, снова и снова мусолить свои мысли до тех пор, пока они в конечном счете не выстраивались в строгом порядке, ведущем к единственному решению. И в том, что советское государство не одобрило бы это решение, была вина исключительно самого государства.
      Пообедав, Зайцев допил чай и закурил сигарету, однако этот созерцательный акт нисколько не успокоил его душу. Хомячок по-прежнему беспокойно носился по колесу. Однако никто из находящихся в столовой этого не замечал. Тем, кто видел Зайцева, Олег Иванович казался обычным человеком, наслаждающимся в одиночестве послеобеденной сигаретой. Подобно всем советским людям, Зайцев умел скрывать свои чувства. Его лицо оставалось абсолютно непроницаемым. Он лишь время от времени смотрел на настенные часы, чтобы вовремя вернуться на рабочее место после обеденного перерыва — обычный государственный служащий, один из множества, работающих в этом здании.
 
      А на последнем этаже все обстояло по-другому. Полковнику Рождественскому не хотелось отрывать председателя от обеда, поэтому он сидел у себя в кабинете, уставившись на медленно ползущие стрелки часов, и жевал бутерброд, не притрагиваясь к тарелке супа. Как и Андропов, Рождественский курил американские сигареты «Мальборо», более мягкие и качественные по сравнению с советскими. Страстью к хорошим сигаретам он заразился на оперативной работе за границей. Сейчас, являясь высокопоставленным сотрудником Первого главного управления КГБ, Рождественский имел возможность покупать «Мальборо» в специальном закрытом магазине в центральном управлении. Американские сигареты были дорогими даже для тех, кто получал зарплату в инвалютных рублях, но Рождественский пил дешевую водку, что отчасти уравнивало его затраты. Дожидаясь вызова к председателю, полковник гадал, как тот отнесется к ответу Годеренко. Руслан Борисович считался очень способным резидентом, осторожным и вдумчивым. Он занимал достаточно высокое положение, чтобы иметь возможность спорить с начальством, что и произошло сейчас. В конце концов, задача Годеренко состояла в том, чтобы отправлять в Москву достоверную информацию, и если у него возникали опасения, что та или иная операция может его скомпрометировать, он был просто обязан предупредить об этом. К тому же, в сообщении Андропова не было прямых приказов — лишь просьба оценить ситуацию. Так что, скорее всего, Руслан Борисович не навлечет на себя гнев Андропова. Однако председатель, возможно, рявкнет, а в этом случае выслушивать его гнев придется тому, кто находится под рукой, то есть ему, полковнику А. Н. Рождественскому. И ничего хорошего в этом не будет. Его положение одновременно внушало зависть и вызывало страх. Входя в ближайшее окружение председателя КГБ, Рождественский мог нашептывать ему на ухо, однако при этом он находился также и в непосредственной близости от его зубов. В истории КГБ были нередки случаи, когда кому-то приходилось отвечать за чужие ошибки. Однако в данном случае это было маловероятно. Хотя и, бесспорно, человек крутой, Андропов при этом был достаточно справедливым. И все же не было ничего хорошего в опасном соседстве с пробудившимся вулканом.
      На столе у Рождественского зазвонил телефон прямой связи.
      — Председатель готов вас принять, товарищ полковник, — сказал личный секретарь Андропова.
      — Спасибо.
      Встав, полковник прошел по коридору.
      — Пришел ответ от полковника Годеренко, — доложил Рождественский, протягивая расшифрованное сообщение.
      Пробежав сообщение взглядом, Андропов нисколько не удивился, и к нескрываемому облегчению Рождественского, не вышел из себя.
      — Я так и предполагал. Алексей Николаевич, похоже, наши люди начисто растеряли дерзость и отвагу, ты не находишь?
      — Товарищ председатель, резидент изложил вам свое профессиональное видение проблемы, — ответил полковник.
      — Продолжай, — распорядился Андропов.
      — Товарищ председатель, — начал Рождественский, тщательно подбирая слова, — операцию, подобную той, которую вы, по-видимому, рассматриваете, сопряжена с неизбежным политическим риском. Священник обладает значительным влиянием, каким бы иллюзорным оно ни было. Руслан Борисович беспокоится, что акция в отношении священника может отрицательно сказаться на его возможностях по сбору информации, а именно это, товарищ председатель, и является его основной задачей.
      — Предоставь оценивать политический риск мне, а не полковнику Годеренко.
      — Вы совершенно правы, товарищ председатель, однако именно он наш резидент в Риме, и его работа заключается в том, чтобы сообщать вам все, что он считает нужным. Если Годеренко не сможет выполнять свои задачи в полном объеме, это обернется для нас существенными потерями, как прямыми, так и косвенными.
      — Насколько существенными?
      — Предсказать заранее это невозможно. Агентурная сеть в Риме насчитывает несколько очень эффективно действующих агентов, собирающих о блоке НАТО разведывательную информацию политического и военного плана. Сможем ли мы обойтись без нее? Да, думаю, сможем, и все же этого лучше не допускать. Наличие человеческих факторов в значительной степени затрудняет прогнозирование. Вы же понимаете, что управление агентурной сетью — это не наука, а искусство.
      — Ты мне уже говорил это, Алексей.
      Андропов устало потер глаза. Рождественский отметил, что председатель выглядел сегодня каким-то осунувшимся. Неужели его снова донимает больная печень?
      — Наши агенты — люди, а у каждого человека есть свои индивидуальные особенности. От этого никуда не деться, — наверное, в сотый раз объяснил Рождественский.
      Могло быть и хуже; Андропов иногда все же прислушивался к тому, что ему говорили. Про большинство его предшественников нельзя было сказать и это. Вероятно, умение слушать объяснялось высоким интеллектуальным потенциалом Юрия Владимировича.
      — Вот почему мне так нравятся технические средства разведки, — проворчал председатель КГБ.
      Рождественский отметил, что эту фразу повторяли многие. Проблема состояла в том, чтобы перехватывать и дешифровывать сообщения, передаваемые по каналам связи. В области криптографии Запад намного опередил Советский Союз, даже несмотря на то, что КГБ удалось внедрить своих агентов в ведомства, отвечающие за защиту информации. В частности, американское АНБ и английский ЦПС постоянно работали над тем, чтобы взломать советские шифры, и — были опасения — время от времени им это удавалось. Вот почему КГБ вынужден был полагаться на одноразовые шифровальные блокноты, не доверяя больше ничему.
 
      — Насколько это надежно? — спросил Райан у Хардинга.
      — Мы считаем, Джек, что это достоверный документ. Частично он составлен по материалам открытых источников, но большую часть составляют данные, подготовленные для Совета министров. На таком высоком уровне русские уже предпочитают не лгать самим себе.
      — Это еще почему? — раздельно произнес Райан. — Если во всех остальных местах это происходит сплошь и рядом?
      — Но тут речь идет о конкретных вещах, об оружии, которое поставляется в армию. Если оно не поступит, это будет сразу же обнаружено, и возникнут вопросы. В любом случае, — продолжал Хардинг, смягчая свой тон, — самый важный материал в этой подборке связан с вопросами политики, а здесь ложью мало что добьешься.
      — Возможно. В прошлом месяце я поднял большой шум у нас в Лэнгли, когда мне на глаза попался отчет о состоянии советской экономики, который должен был лечь на стол президенту. Я тогда заявил, что эта информация не может соответствовать действительности, но человек, подготовивший материал, высокомерно заявил, что то же самое видят на заседаниях члены Политбюро…
      — И что ты на это ответил, Джек? — прервал его Хардинг.
      — Саймон, я сказал, что эта информация просто не может быть правдой, для каких бы больших советских шишек она ни готовилась. Отчет был чушью от начала и до конца — что заставило меня гадать, каким образом, черт побери, Политбюро определяет политику, когда данные, на которых основываются решения, взяты из Зазеркалья, где блуждала Алиса. Знаешь, когда я служил в морской пехоте, нас пугали, что Иван Иванович — русский солдат — имеет рост десять футов. На самом деле это не так. Возможно, их много, но на самом деле они даже более мелкие, чем мы, потому что плохо питаются в детстве, и оружие у них хреновое. АК-47 — неплохой автомат, но я ни за что не променяю на него М-16. А автомат по своему устройству значительно проще переносной радиостанции. Поэтому я залез в данные ЦРУ и выяснил, что тактические радиостанции, которые используются в Красной Армии, это полное дерьмо. Так что в конце концов выяснилось, что я все же был прав. Итак, Саймон, подвожу итог: Политбюро лгут, когда докладывают о состоянии экономики. А уж если лгут этим людям, полагаться нельзя ни на что.
      — И что в конечном счете сталось с отчетом для президента?
      — Он все-таки попал к нему на стол, но с пятью страницами моего дополнения. Надеюсь, у президента хватило терпения добраться до них. Говорят, Рейган очень внимательно знакомится со всеми документами. Так или иначе, я только хочу сказать, что вся политика русских основана на лжи, и, возможно, нам следует подумать о том, как лучше постигать реалии их жизни. На мой взгляд, Саймон, советская экономика находится в полной заднице. Она просто не может функционировать так эффективно, как об этом говорят. В противном случае мы бы наблюдали позитивные перемены в продукции, которую выпускают русские. Однако ведь этого не происходит, не так ли?
      — Как можно бояться государства, которое не может само себя прокормить?
      — Совершенно верно, — кивнул Райан.
      — Но во время Второй мировой войны…
      — В 1941 году на Советский Союз напала страна, которую русские всегда недолюбливали, и при том Гитлер оказался настолько глуп, что не смог обратить себе на пользу недовольство советского народа своим собственным правительством. Он начал проводить на захваченных территориях расовую политику, которая, наоборот, толкнула русских обратно в объятия Джо Сталина. Так что в данном случае это сравнение неприемлемо. Советский Союз нестабилен в основе своей. Почему? Потому что это несправедливое общество, а стабильное несправедливое общество просто невозможно. Советская экономика… — Райан помолчал. — Знаешь, надо найти какой-нибудь способ использовать это в наших целях…
      — Для чего?
      — Для того, чтобы встряхнуть само основание Советского Союза, — предложил Райан. — Устроить небольшое землетрясение.
      — Чтобы вся эта махина рухнула? — спросил Хардинг, удивленно поднимая брови. — Тебе неплохо было бы помнить, что у русских уйма ядерного оружия.
      — Ну хорошо, замечательно, тогда мы постараемся подложить мягкую подстилку, чтобы падение не было таким болезненным.
      — Чертовски любезно с твоей стороны, Джек.

      Работа Эда Фоули в качестве пресс-атташе посольства не была слишком обременительной в смысле времени, которое требовалось на то, чтобы ласкать журналистов, как своих, американских, так изредка и чужих. Под чужими подразумевались корреспонденты «Правды» и других ведущих советских изданий. Фоули полагал, что все они являются штатными или внештатными сотрудниками КГБ — на самом деле, особой разницы между этим не было, поскольку Комитет государственной безопасности без зазрения совести использовал журналистскую «крышу» для своих оперативных работников. Как следствие, почти за каждым советским журналистом, работающим в Америке, бдительно присматривал агент ФБР, а то и два, — по крайней мере, тогда, когда в ФБР находились свободные агенты, что случалось совсем нечасто. Журналисты и оперативные сотрудники КГБ выполняли практически идентичные функции.
      Фоули только что больно ущипнул некий Павел Курицын, корреспондент «Правды», — или профессиональный шпион, или человек, начитавшийся шпионских романов. Поскольку лучше строить из себя дурака и скрывать свой ум, Фоули, спотыкаясь, составлял корявые фразы по-русски, изображая нескрываемую гордость тем, что он овладел этим сложным языком. Курицын насмешливо предложил американцу побольше смотреть советское телевидение, чтобы быстрее освоить русский. После пресс-конференции Фоули быстро подготовил отчет для архивов ЦРУ, отметив, что от Павла Евгеньевича Курицына так и веяло душком сотрудника Второго главного управления, который сам обнюхивал его, добавив, что он, судя по всему, выдержал испытание. Разумеется, полной уверенности быть не могло. Насколько было известно Фоули, русские действительно прибегали к услугам тех, кто якобы умел читать чужие мысли. Он знал, что в Советском Союзе экспериментировали буквально во всех областях, в том числе и с так называемой способностью «видеть на расстоянии», что с его точки зрения было шагом назад от цыганок-гадалок. Тем не менее, в ответ Управление, к вящему недовольству Фоули, начало свою собственную программу. Для Эда Фоули то, чего нельзя было потрогать руками, не существовало. Однако чего только не придумают умники из разведывательно-аналитического отдела, чтобы утереть нос сотрудникам оперативного отдела — настоящим профессионалам ЦРУ, которым приходится изо дня в день выполнять свою нелегкую работу.
      Достаточно уже одного того, что русский Иван имеет в посольстве глаза и, одному богу известно, сколько ушей — несмотря на регулярные зачистки здания сотрудниками отдела электронно-технической службы. (Один раз русским даже удалось поставить «жучок» в кабинете посла.) Прямо напротив здания находилась бывшая церковь, которую теперь использовал КГБ. В американском посольстве она была известна как церковь Святой Богоматери микроэлектроники, поскольку все старинное здание было напичкано ультракоротковолновыми передатчиками, нацеленными на посольство. Эти передатчики ставили помехи, не позволяя американской разведывательной аппаратуре прослушивать советские телефонные и радиорелейные линии. Уровень электромагнитного излучения поднимался до значений, опасных для здоровья, и для защиты от него здание посольства было оборудовано металлическими экранами, запрятанными под внутренней отделкой стен, которые отражали значительную часть попадавшей энергии на тех, кто находился напротив. В этой игре были свои правила, и русские более или менее их придерживались, хотя нередко правила оказывались начисто лишены смысла. Жители окрестных домов тихо роптали, протестуя против мощных ультракоротковолновых передатчиков у себя за окном, но ответом на их жалобы неизменно становилась возмущенная фраза «Кто, мы?», сопровождающаяся пожатием плечами. И дальше этого обычно ничего не шло. Врач посольства утверждал, что причин для беспокойства нет, — однако его кабинет находился в подвале, укрытый от излучений толстым слоем бетона и грунта.
      Кое-кто утверждал, что можно запечь сосиску в тесте, просто оставив ее на некоторое время на подоконнике окна, выходящего на восток.
      Во всем посольстве лишь двое знали настоящую роль Эда Фоули: посол и военный атташе. Первого звали Эрнст Фуллер. Внешне Фуллер напоминал иллюстрацию из книги об аристократии: высокий, стройный, с царственной гривой седых волос. В действительности он родился и вырос на свиноферме в штате Айова, получил стипендию на бесплатное обучение на юридическом факультете Северо-Западного университета, работал в руководстве крупных компаний и закончил карьеру в бизнесе исполнительным директором автомобильной корпорации. В перерыве Фуллер во время Второй мировой войны три года прослужил на флоте и в составе экипажа легкого крейсера «Бойс» участвовал в боях за остров Гуадалканал. Сотрудники московского отделения ЦРУ считали его серьезным «игроком», талантливым дилетантом.
      Должность военного атташе занимал бригадный генерал Джордж Долтон. По профессии артиллерист, он легко находил общий язык со своими русскими коллегами. Долтон, неуклюжий медведь с копной курчавых черных волос, двадцать с лишним лет назад играл в футбол за команду академии Уэст-Пойнта и неплохо показал себя.
      Фоули ждала встреча с обоими — официально, для обсуждения отношений с американскими журналистами. Соблюдать конспирацию приходилось даже внутри посольства.
      — Ну, как привыкает к новому месту ваш сын? — спросил Фуллер.
      — Скучает по мультфильмам. Перед тем, как отправиться сюда, я купил эту новую штуковину — знаете, видеомагнитофон «Бетамакс», и несколько видеокассет с мультиками, но хватило их ненадолго, а стоят они очень прилично.
      — По советскому телевидению показывают собственный вариант похождений Койота-бродяги, — вмешался в разговор генерал Долтон. — Называется «Ну, погоди!» Конечно, до продукции «Уорнер бразерс» русским далеко, но все же это лучше, чем треклятая производственная гимнастика, которую крутят каждое утро. Девица-ведущая без труда могла бы муштровать новобранцев в учебном центре.
      — Да, я вчера утром обратил на нее внимание. Она что, член олимпийской команды по тяжелой атлетике? — пошутил Фоули. — По крайней мере…
      — Каковы первые впечатления? — остановил его Фуллер. — Есть какие-то неожиданности?
      Фоули покачал головой.
      — Меня подробно инструктировали, и все оказалось приблизительно таким, как я и ожидал. Похоже, куда бы я ни пошел, за мной следует «хвост». Как долго, по-вашему, это продлится?
      — Ну, где-нибудь с неделю. Выйдите из посольства, прогуляйтесь, — предложил генерал Долтон, — а еще лучше, посмотрите за Роном Филдингом, когда он выйдет гулять. Он делает свое дело очень хорошо.
      — У вас намечается что-нибудь крупное? — спросил посол Фуллер.
      — Нет, сэр. В настоящий момент лишь плановые операции. Однако у самих русских происходит нечто очень серьезное.
      — И что же? — спросил Фуллер.
      — Они называют эту «операция ПАН». Аббревиатура от «Превентивное атомное нападение». Русские испугались, что наш президент шарахнет по ним ядерной бомбой, поэтому они засуетились и стараются любыми средствами выяснить его психическое состояние.
      — Вы это серьезно? — спросил Фуллер.
      — Абсолютно. Полагаю, русские чересчур серьезно отнеслись к гневной риторике президента.
      — Действительно, мне в министерстве иностранных дел задавали очень странные вопросы, — задумчиво произнес посол. — Но я тогда списал все на обычную праздную болтовню.
      — Сэр, мы вкладываем в вооруженные силы большие деньги, и русских это беспокоит.
      — А сами они при этом закупили десять тысяч новых танков, и это совершенно нормально? — заметил генерал Долтон.
      — Вот именно, — подтвердил Фоули. — Пистолет в моей руке — это оружие обороны, но пистолет в вашей руке — это оружие нападения. Наверное, все зависит от точки зрения.
      — Вы уже видели вот это? — спросил Фуллер, протягивая документ, пришедший по факсу из «Туманного дна».
      Фоули пробежал взглядом листок бумаги.
      — Ого!
      — Я ответил Вашингтону, что это письмо очень встревожит Советы. А вы что думаете?
      — Полностью с вами согласен, сэр. Причем причин для тревоги будет несколько. Самое главное — это возможные волнения в Польше, которые могут распространиться на всю коммунистическую империю. Это одна из немногих областей, в которой русские способны мыслить долгосрочными категориями. Политическая стабильность для них sine qua non . А что говорят в Вашингтоне?
      — Директор Управления только что показал этот документ президенту, тот передал его государственному секретарю, и он сразу же переслал его мне по факсу с просьбой высказать свои соображения. А вы не можете погреметь в кустах, спугнуть дичь, выяснить, обсуждалось ли это письмо на Политбюро?
      Подумав немного, Фоули кивнул.
      — Можно будет попробовать.
      Конечно, сделать это будет нелегко, но, в конце концов, в этом и состоит его работа, не так ли? Надо будет передать сообщения двум — трем агентам, но для этого они и существуют. Самое неприятное состояло в том, что для этого придется задействовать жену. Мери Пат не будет возражать — черт побери, она обожает играть в шпионов, — однако Эд всегда переживал, подвергая ее опасности. Наверное, всему виной мужской шовинизм.
      — Каков приоритет этого задания? — спросил Фоули.
      — Вашингтон очень заинтересован, — ответил Фуллер.
      То есть, задание срочное, но не экстренное.
      — Хорошо. Я займусь этим, сэр.
      — Не знаю, какими активами вы располагаете в Москве — и не хочу знать. Для них это будет опасно?
      — Сэр, здесь предателей расстреливают.
      — Да, Фоули, это более жестоко, чем торговля автомобилями. Я вас понимаю.
      — Проклятие, даже на Центральном плато было проще, — заметил генерал Долтон. — Русский Иван ведет игру по-крупному. Знаете, меня тоже спрашивают о здоровье президента, в основном, старшие офицеры, за коктейлем. То есть, русские действительно серьезно встревожились, да?
      — Все говорит о том, — подтвердил Фуллер.
      — Очень хорошо. Никогда не помешает сбить с противника самоуверенность, заставить его испуганно озираться по сторонам.
      — Надо только следить за тем, чтобы не переусердствовать, — заметил посол Фуллер. Человек в дипломатии относительно новый, он относился к ней с большим уважением. — Хорошо, у вас есть для меня еще что-нибудь?
      — С моей стороны пока что ничего, — ответил резидент. — Я до сих пор осваиваюсь на новом месте. Сегодня со мной встречался один русский журналист. Возможно, контрразведчик из КГБ, некий тип по фамилии Курицын.
      — По-моему, он «игрок», — тотчас же подтвердил генерал Долтон.
      — Мне так сразу же показалось. Подозреваю, он постарается проверить меня через корреспондента «Нью-Йорк таймс».
      — Вы с ним знакомы?
      — Да, его зовут Энтони Принс, — кивнул Фоули. — И фамилия ему как нельзя кстати . Престижный Гротонский колледж, Йельский университет. Когда я еще работал в газете, нам с ним приходилось несколько раз встречаться. Он очень умен, но все же не в такой степени, в какой о себе мнит.
      — Как ваш русский язык?
      — Могу сойти за советского гражданина — ну а моя жена, та просто поэт. Она прекрасно владеет русским. Да, и еще одно. В дипломатическом квартале рядом со мной живут англичане. Хейдоки, муж Найджел, жена Пенелопа. Насколько я понял, они тоже «игроки».
      — И серьезные, — подтвердил генерал Долтон. — Можете им доверять.
      Фоули так и предполагал, однако убедиться наверняка никогда не лишне. Он встал.
      — Ну хорошо, а теперь мне пора приступить к работе.
      — Добро пожаловать в Москву, Эд, — сказал посол. — Когда обвыкнитесь, здесь не так уж и плохо. Через советское министерство иностранных дел можно доставать любые билеты в театры и на балет.
      — Я предпочитаю хоккей с шайбой.
      — С этим тоже не будет никаких проблем, — ответил генерал Долтон.
      — Хорошие места? — спросил резидент.
      — Первый ряд.
      Фоули улыбнулся.
      — Определенно, мне здесь понравится.
 
      Мери Пат гуляла на улице с сыном. Увы, Эдди уже был слишком большим для того, чтобы возить его в коляске. А жаль. С помощью коляски можно было бы проделывать множество любопытных фокусов. К тому же, рассуждала Мери Пат, русские побоялись бы тревожить младенца и рыться в подгузниках — тем более, защищенных дипломатическим паспортом. Но сейчас она пока просто вышла на прогулку, осваиваясь в незнакомом городе, привыкая к незнакомым картинам и запахам. Это было самое сердце зверя, а сама она проникла в него вирусом — хотелось надеяться, смертельным. Урожденная Мария Каминская, она была внучкой конюшего дома Романовых. Общение с дедушкой Ваней наложило неизгладимый отпечаток на все ее детство. От него маленькая Маша с пеленок выучила русский, причем не тот, на котором разговаривали в Советском Союзе сейчас, а изысканный литературный язык дней минувших. Читая поэзию Пушкина, она плакала, и в этом в ней было больше русского, чем американского, поскольку русские веками почитали своих поэтов, в то время как в Америке они были низведены до написания текстов поп-песен.
      На родине предков Маши Каминской было много достойного любви и восхищения.
      Но только это ни в коей мере не относилось к правительству Советского Союза. Маше было двенадцать; она только входила в сладостную юность, когда дедушка Ваня рассказал ей историю цесаревича Алексея, наследника российского престола, — ребенка милого и доброго, по словам дедушки, но очень несчастного, больного гемофилией и поэтому болезненного и слабого. Полковник Иван Борисович Каминский, мелкопоместный дворянин, служивший в Императорском конногвардейском полку, обучал мальчика верховой езде, поскольку в ту эпоху этот навык был необходим для мужчины знатного происхождения. Ему приходилось быть очень осторожным; Алексея часто носил на руках матрос Императорского военно-морского флота, чтобы мальчик не упал и не разбился до крови; однако полковник Каминский блестяще справился со своей задачей, чем заслужил благодарность Николая Второго и императрицы Александры Федоровны. За время обучения цесаревич и его наставник сблизились, если и не как отец и сын, то как дядя и племянник. В самом начале Первой мировой войны дедушка Ваня ушел на фронт биться с германцами, но во время сражения в Восточной Пруссии попал в плен. В Германии, в лагере для военнопленных он встретил известие о революции. Ему удалось вернуться на родину, и он в рядах белогвардейцев сражался с большевиками. В 1918 году дедушка Ваня узнал о том, что узурпаторы расправились в Екатеринбурге со свергнутым императором и всей его семьей. Осознав, что дело контрреволюции обречено, он с огромным трудом покинул Россию и перебрался в Америку, где начал новую жизнь, омраченную неутихающей скорбью по невинно убиенным.
      Мери Пат хорошо запомнила слезы, появлявшиеся в глазах дедушки каждый раз, когда он рассказывал ей о трагедии царской семьи, и с этими слезами ей передалась его неистребимая ненависть к большевикам. Правда, у нее самой это чувство было более приглушенным. Мери Пат не испытывала фанатичной злости, но когда она видела человека в военной форме или черный правительственный ЗИЛ, несущийся на партсобрание, она видела лицо врага, врага, которого необходимо победить. И то, что коммунизм является смертельным врагом Америки, ее нынешней родины, было лишь приправой к основному блюду. Если бы Мери Пат представилась возможность нажать кнопку, которая привела бы к крушению этой омерзительной политической системы, она сделала бы это без колебаний.
      Поэтому назначение в Москву явилось для нее именно тем, о чем она всегда мечтала. Иван Борисович Каминский, рассказывая печальную историю царской семьи, тем самым завещал своей внучке цель в жизни и настойчивость добиваться ее. Для Мери Пат поступление на работу в ЦРУ было таким же естественным, как и причесывание соломенно-желтых волос.
      И вот сейчас, гуляя по улицам Москвы, молодая женщина впервые в жизни по-настоящему поняла страсть своего дедушки к прошлому. Здесь все отличалось от того, к чему она привыкла в Америке, начиная от скатов крыш зданий до цвета асфальта под ногами. Больше всего Мери Пат поразили хмурые лица прохожих. На нее таращились все, ибо в своей американской одежде она выделялась среди простых москвичей, как павлин среди ворон. Кое-кто даже пытался улыбаться Эдди: несмотря на природную суровость, русские относились к детям неизменно ласково. Ради интереса Мери Пат обратилась к милиционеру, спрашивая у него, как пройти, и тот ответил ей очень любезно, поправив ошибки в произношении трудных слов. Ну хоть это-то хорошо. Мери Пат обратила внимание, что за ней шел «хвост», сотрудник КГБ лет тридцати пяти, державшийся от нее на расстоянии шагов пятьдесят и пытающийся оставаться незаметным. Его ошибка заключалась в том, что он отводил взгляд каждый раз, когда Мери Пат оборачивалась. Вероятно, так его научили — лицо не должно примелькаться объекту наблюдения.
      Широкие улицы и тротуары оставались относительно свободными. Практически все советские граждане были в этот час на работе, а прослойка свободных женщин, которые прогуливались бы по магазинам или направлялись по светским делам, в Москве отсутствовала. Быть может, к этой категории можно было отнести разве что жен высокопоставленных партийных функционеров, но и только. Мери Пат отметила, что в этом они чем-то похожи на состоятельных американок, которые могут позволить себе не работать, — если такие еще остались. Ее мать, например, сколько помнила Мери Пат, работала всегда — больше того, она работала до сих пор. Однако в России женщины орудовали лопатами, в то время как мужчины сидели за рулем грузовиков. Они занимались тем, что заделывали выбоины в асфальте, однако полностью справиться с этой задачей им не удавалось никогда. «Впрочем, то же самое можно сказать и про Вашингтон, и про Нью-Йорк,» — подумала Мери Пат.
      На улицах было много киосков, и она купила маленькому Эдди мороженое. У мальчишки разбегались глаза. Мери Пат чувствовала угрызения совести по поводу того, что ее сыну придется терпеть неудобства, связанные с пребыванием в чужой стране, а также с той миссией, которую выполняют его родители. С другой стороны, Эдди сейчас всего четыре года, и для него жизнь в Москве станет очень полезным опытом. По крайней мере, он выучит второй язык. А также научится любить свою родину — любить так, как не умеет ее любить почти никто из сверстников Эдди, оставшихся в Америке, — а это совсем неплохо, подумала Мери Пат. Итак, у нее есть «хвост». Насколько он хорош? Наверное, пора это проверить. Раскрыв сумочку, Мери Пат незаметно достала оттуда кусок бумажной ленты. Красной, ярко-красной. Завернув за угол, молодая женщина молниеносным, практически невидимым движением прилепила ленту к фонарному столбу и как ни в чем не бывало направилась дальше. Затем, пройдя ярдов пятьдесят, она обернулась, словно заблудившись… и как раз увидела, что сотрудник КГБ проходит мимо столба. Значит, он не заметил, что она выставила сигнал. Если бы «хвост» что-то увидел, он сейчас хотя бы посмотрел на столб… а чекист лишь просто продолжал следить за своей подопечной. С другой стороны, Мери Пат выбрала для прогулки совершенно непредсказуемый маршрут, и если бы «хвост» был не один, она бы это обязательно заметила. Если только, конечно, за ней не установлена настоящая слежка, однако это казалось маловероятным. У Мери Пат в работе еще ни разу не было провалов. Она прекрасно помнила все подробности подготовки на «Ферме», в учебном центре ЦРУ в Тайдуотере, штат Вирджиния. Мери Пат окончила курсы первой из группы; она знала, что из нее получился хороший оперативный работник, — и, больше того, знала, что никакой, даже самый хороший агент не должен забывать об осторожности. Ну а если соблюдать все меры предосторожности, можно «скакать на любом коне». Кстати, дедушка Ваня также научил ее ездить верхом.
      Мери Пат подумала, что в этом городе ее и маленького Эдди ждет еще много приключений. Сначала надо будет дождаться, когда КГБ надоест следить за ней, после чего можно будет дать себе волю. Молодая женщина попыталась представить себе, кого еще ей удастся завербовать работать на ЦРУ в дополнение к уже имеющимся агентам. Да, она проникла в самое сердце чудовища, и ее задача состоит в том, чтобы нанести сукиному сыну кровоточащую рану.
 
      — Хорошо, Алексей Николаевич, ты знаешь этого человека, — сказал Андропов. — Что мне ему ответить?
      Ум председателя проявился в том, что он не поспешил одернуть резидента в Риме испепеляющим ответом. Только дурак топочет ногами на своих ближайших подчиненных.
      — Полковник Годеренко просит более подробных указаний — он хочет определить масштабы предстоящей операции. И в этом ему надо помочь. Однако тут возникает вопрос: что именно вы задумали, товарищ председатель? У вас уже есть какие-то соображения на этот счет?
      — Отлично, полковник, а ты сам что думаешь по этому поводу?
      — Товарищ председатель, у американцев есть на этот счет одно выражение, которое мне очень нравится: это выходит за рамки моего должностного оклада.
      — Ты хочешь сказать, что никогда мысленно не ставишь себя на мое место? — прямо спросил Юрий Владимирович.
      — Если честно — нет. Я ограничиваюсь только тем, в чем разбираюсь, — то есть, оперативными вопросами. А в дебри политики я предпочитаю не забираться, товарищ председатель.
      «Ответ умный, даже если и неискренний,» — отметил Андропов. Но полковник Рождественский не сможет ни с кем обсудить свои мысли на этот счет — потому что во всем КГБ, кроме их двоих, никто не посвящен в эту тайну. Конечно, его может пригласить на беседу какой-нибудь высокопоставленный сотрудник Центрального комитета партии, по приказу Политбюро, но такой приказ должен будет исходить практически наверняка лично от Брежнева. А это, решил Юрий Владимирович, в настоящей момент крайне маловероятно. Поэтому полковник Рождественский, как и любой подчиненный, будет переваривать в голове эти соображения, но, как профессиональный сотрудник КГБ, а не партийный работник, привыкший говорить с трибуны, он ни за что не выпустит их оттуда.
      — Хорошо, давай полностью забудем о политической целесообразности. Считай это чисто теоретическим вопросом: как физически уничтожить главу Римско-католической церкви?
      Рождественский замялся.
      — Садись, — предложил подчиненному председатель КГБ. — Тебе уже приходилось планировать сложные операции. Не торопись, подумай, и выскажи все, что думаешь на этот счет.
      Сев, Рождественский помолчал.
      — Ну, во-первых, я бы попросил содействия у кого-нибудь более сведущего в таких вопросах. В центральном управлении есть такие люди. Но… поскольку вы предложили считать эту задачу чисто теоретической…
      Не закончив свою фразу, полковник поднял взгляд и перевел его налево. Наконец он заговорил снова, медленно, тщательно подбирая слова:
      — Перво-наперво, агентурную сеть Годеренко можно будет задействовать только для сбора информации — ведение наблюдения за целью и тому подобное. Ни в коем случае нельзя использовать наших людей в Риме для любых активных действий… Больше того, я бы посоветовал вообще не привлекать к активной части операции советских граждан.
      — Почему? — спросил Андропов.
      — Итальянская полиция работает очень профессионально, а для расследования преступления такого масштаба будут привлечены лучшие силы. Такое событие — обязательно найдутся свидетели. У каждого человека есть пара глаз и память. А у некоторых еще и интеллект. Предсказать подобные вещи наперед не представляется возможным. И хотя, с одной стороны, все эти соображения говорят в пользу снайпера, делающего прицельный выстрел с большого расстояния, такой подход укажет на операцию, подготовленную и осуществленную на государственном уровне. Снайпер должен будет иметь соответствующую подготовку и соответствующее оружие. То есть, это будет профессиональный солдат. А профессиональный солдат должен служить в какой-то армии. Ну а армия предполагает наличие суверенного государства — а какое суверенное государство заинтересовано в физическом устранении папы римского? — спросил полковник Рождественский. — Но вот действительно «черную» операцию проследить невозможно.
      Закурив «Мальборо», Андропов кивнул. Он не ошибся в своем выборе. Полковник Рождественский знает свое дело.
      — Продолжай.
      — В идеале покушавшийся не должен будет иметь абсолютно никакого отношения к Советскому Союзу. Необходимо обеспечить это, потому что нельзя исключить возможность задержания. Задержание означает допросы. А на допросах рано или поздно начинают говорить практически все — по психологическим или физическим причинам. — Порывшись в кармане, Рождественский тоже достал сигарету. — Помнится, как-то я читал об одном убийстве, совершенном американской мафией…
      И снова он умолк, устремив взгляд в стену, анализируя какую-то информацию в памяти.
      — Да? — предложил председатель.
      — Это убийство было совершено в Нью-Йорке. Один из главарей поссорился со своими соратниками, и было принято решение не просто убить его, но еще и обесчестить. Поэтому убийцей стал негр. Для мафии это является верхом позора, — объяснил Рождественский. — Так или иначе, убийца сразу же после покушения был застрелен другим человеком, предположительно, членом мафии, которому удалось беспрепятственно скрыться, — вне всякого сомнения, у него был помощник, это говорит о том, что преступление было тщательно подготовлено. Это убийство так и не было раскрыто. Оно было спланировано и осуществлено блестяще. Объект был уничтожен, как и покушавшийся. А настоящие убийцы, те, кто замыслили преступление, добились своей цели, завоевали признание в своих кругах и избежали наказания.
      — Подлые бандиты, — пробормотал Андропов.
      — Совершенно верно, товарищ председатель, однако и в этом случае безукоризненно осуществленная операция заслуживает того, чтобы присмотреться к ней внимательнее. Данный случай не полностью соответствует задаче, стоящей перед нами, потому что то убийство должно было выглядеть со стороны, как расправа мафии с отступником. Однако убийце удалось приблизиться к жертве в первую очередь потому, что он подчеркнуто не являлся членом мафии и не мог выдать заказчиков преступления. Именно этого и стремимся добиться мы сейчас. Разумеется, нам нельзя полностью скопировать ту операцию — так, например, устранение убийцы однозначно укажет на нас. Мы не можем повторить убийство Льва Троцкого. Тогда никто и не думал скрывать, кто именно стоит за расправой. А то преступление мафии, о котором я только что рассказал, было призвано стать чем-то вроде открытого предупреждения.
      От Рождественского не ускользнуло то обстоятельство, что в действиях советского государственного органа просматривалась очевидная параллель с гангстерскими разборками. Однако для его практичного ума покушение на Троцкого и расправы мафии были лишь любопытными примерами различных тактических приемов решения одних и тех же задач.
      — Товарищ председатель, мне необходимо время, чтобы полностью все обдумать.
      — Даю тебе два часа, — великодушно согласился Андропов.
      Встав, Рождественский вытянулся, развернулся кругом и вышел через гардероб в приемную секретаря.
      Собственный кабинет полковника, разумеется, был значительно меньших размеров, но он был отдельным и также находился на последнем этаже. Окно выходило на площадь Дзержинского, памятник Железному Феликсу в центре и снующие вокруг него машины. Рождественский удобно устроился в крутящемся кресле за письменным столом с тремя телефонными аппаратами, потому что в Советском Союзе по какой-то причине отсутствовали внутренние телефонные коммутаторы. На столе также стояла пишущая машинка, которой Алексей Николаевич почти не пользовался, предпочитая вызывать стенографистку. Поговаривали, что Юрий Владимирович приглашал к себе в кабинет стенографисток не только для того, чтобы диктовать им сообщения, однако Рождественский в это не верил. Председатель КГБ был слишком большим эстетом, чтобы опускаться до такого. Андропов физически не переваривал коррупцию и все связанное с ней, что Алексею Николаевичу было по душе. Рождественскому было бы очень сложно оставаться преданным такому человеку, как Брежнев. Полковник очень серьезно относился к девизу своего ведомства, призванного служить щитом и мечом государства. Его задача заключалась в том, чтобы защищать Советский Союз и его граждан — а их действительно требовалось защищать, иногда от членов собственного Политбюро.
      «Но какую опасность может представлять собой этот священник?» — спросил себя Алексей Николаевич.
      Покачав головой, он сосредоточился на решении поставленной задачи. Рождественский предпочитал думать с открытыми глазами, просматривая мысли, словно кинопленку на невидимом экране.
      В первую очередь следовало оценить физические особенности цели. Судя по фотографиям, папа отличается высоким ростом и предпочитает носить все белое. Трудно представить себе более удобную мишень. Передвигается он преимущественно в открытом автомобиле, что делает его еще более удобной мишенью, потому что машина двигается медленно, давая возможность верующим хорошенько рассмотреть понтифика.
      Но кто будет стрелять? Только не сотрудник КГБ. И даже не советский гражданин. Может быть, эмигрант из Советского Союза. Под видом таких эмигрантов КГБ разбросал своих агентов по всем западным странам; многие среди них находились в резерве. Они жили своей жизнью, ожидая приказа начать действовать… вот только вся проблема заключалась в том, что многие из них обживались на новом месте и больше не отвечали на приказы или, что хуже, обращались в контрразведывательные органы своих стран. Рождественскому никогда не нравились подобные долгосрочные задания. Сотруднику КГБ было слишком легко забыть, кем он является, и превратиться в того, кем он должен был быть согласно легенде.
      Нет, покушение должен будет совершить человек со стороны, не советский гражданин и не советский эмигрант, и даже не иностранец, подготовленный КГБ. Конечно, идеальным вариантом был бы отступник-священник или монах-расстрига, но только такие люди подворачиваются под руку в нужный момент лишь в западных шпионских романах. Реальный мир разведки редко предлагает столь удобные пути.
      Итак, кем должен быть убийца? Не христианином? Иудеем? Мусульманином? Атеиста будет слишком легко связать с Советским Союзом, так что этот вариант не подойдет. Убрать папу римского руками иудея — вот было бы здорово! Еврей, представитель избранного народа. Лучше всего, гражданин Израиля. В Израиле немало религиозных фанатиков. Подобное решение возможно…но маловероятно. У КГБ есть свои люди в Израиле: среди советских граждан, эмигрирующих в эту страну, много агентов резерва. Однако контрразведывательные службы Израиля славятся своей эффективностью. Вероятность провала будет очень высока, а в такой операции провал недопустим. Следовательно, иудеев придется оставить в покое.
      А что если какой-нибудь сумасшедший из Северной Ирландии? Определенно, протестанты ненавидят Римско-католическую церковь, и один из их вождей — Рождественский не смог вспомнить его фамилию, но рожа у него была словно с рекламы пива, — даже публично заявил, что желает смерти папе. Кажется, этот человек сам был священником. Но, как это ни печально, ирландские протестанты ненавидят Советский Союз еще больше, потому что их заклятые противники из Ирландской республиканской армии называют себя марксистами — с чем полковник Рождественский никак не мог согласиться. Если бы они действительно были марксистами, можно было бы, использовав рычаги партийной дисциплины, заставить одного из них осуществить операцию… но нет. Как бы мало ни было известно Рождественскому про ирландский терроризм, он понимал, что не могло быть и речи о том, чтобы кто-нибудь из этих людей поставил долг перед партией выше национальных убеждений. Каким бы привлекательным ни был этот вариант с чисто теоретической точки зрения, практическое его осуществление будет слишком сложным.
      То есть, остаются мусульмане. Среди них множество фанатиков, имеющих такое же отношение к основам своей религии, как папа римский — к учению Карла Маркса. Ислам просто слишком необъятен и поэтому страдает болезнями больших размеров. Но если остановить свой выбор на мусульманине, где его найти? КГБ, как и другие страны коммунистической ориентации, действительно вел активную деятельность в государствах с мусульманским населением. «Гм, — задумался Рождественский, — а мысль эта очень неплохая.» Почти все сателлиты Советского Союза располагали собственными разведслужбами, которые в большей или в меньшей степени находились под пятой КГБ.
      Лучшей из них была «Штази», разведка ГДР, блестяще вышколенная своим руководителем Маркусом Вольфом. Однако в Восточной Германии мусульман — раз два и обчелся. Поляки тоже знают свое дело, однако их ни в коем случае нельзя задействовать в этой операции. Католицизм слишком глубоко проник во все государственные структуры Польской Народной Республики — а это означало, что в них проник и Запад, хотя бы через вторые руки. Венгрия — опять же нет: там слишком сильны позиции католической церкви, а единственными мусульманами являются иностранцы, которые проходят обучение в лагерях подготовки террористов — а этих лучше не трогать. То же самое можно сказать и про Чехословакию. Румынию нельзя считать верным союзником Советского Союза. Ее правитель, хотя и непреклонный коммунист, в последнее время все чаще ведет себя как разбойник-цыган, которых когда-то было так много в его стране. Таким образом, остается одна… Болгария. Ну конечно. Болгария — сосед Турции, а Турция является мусульманской страной, но со светской культурой. В ней полно добротного гангстерского материала. И у болгар налажено много надежных путей через границу, которые предназначались якобы для переправки контрабанды, но в действительности использовались для сбора разведывательной информации о деятельности НАТО — чем занимался и Годеренко в Риме.
      Итак, надо будет через резидента в Софии заставить болгар сделать всю грязную работу. В конце концов, у них перед КГБ давнишний должок. Старший брат помог болгарской службе безопасности расправиться с одним гражданином, сошедшим с пути истинного. Великолепно спланированная и проведенная операция на Вестминстерском мосту была лишь частично подпорчена крайне неблагоприятным стечением обстоятельств.
      «Однако в этом тоже есть свой урок,» — напомнил себе полковник Рождественский. Вспомним то убийство мафиози, осуществленное его коллегами, — операция не должна быть слишком элегантной, чтобы это прямо указало на КГБ. Нет, нужно, чтобы она выглядела грубовато, словно гангстерская разборка. И даже в этом случае останется риск. У западных держав наверняка появятся какие-то подозрения, однако без прямых и даже косвенных улик, связывающих убийство папы римского с площадью Дзержинского, предать их огласке никто не решится…
      «Окажется ли этого достаточно?» — спросил у себя Рождественский.
      Итальянцы, американцы и англичане обязательно будут задавать себе вопросы. Будут шептаться, и, возможно, отголоски этого проникнут в средства массовой информации. Но имеет ли это какое-то значение?
      Все зависит от того, насколько важна эта операция для Андропова и Политбюро, не так ли? Разумеется, риск будет, однако в большой политике постоянно приходится сопоставлять риск с важностью той или иной миссии.
      Итак, резидентура в Риме займется наблюдением и сбором информации. Резидентура в Софии поручит болгарам нанять убийцу — вероятно, ему придется стрелять из пистолета. Подобраться так близко, чтобы использовать нож, настолько сложно, что этот вариант даже не следует рассматривать всерьез, а винтовку слишком трудно пронести скрытно, хотя, конечно, для подобной операции лучше всего подошел бы пистолет-пулемет. Ну а убийца не будет даже гражданином социалистического государства. Нет, его найдут в стране — члене НАТО. Это создаст дополнительные сложности, но не слишком большие.
      Закурив новую сигарету, Рождественский мысленно прошелся взад и вперед по своим рассуждениям, высматривая ошибки, выискивая слабые места. Кое-что нашлось. Такое бывает всегда. Самой большой проблемой будет найти подходящего турка. В этом придется положиться на болгар. Насколько эффективно действуют их спецслужбы? Рождественскому еще ни разу не приходилось работать напрямую с болгарской разведкой, и он знал о ней только по отзывам. А отзывы эти были не слишком хорошими. Спецслужбы являлись отражением правительства страны, а болгарское руководство действовало более грубо и прямолинейно, чем Москва. Впрочем, Рождественский предположил, что это является следствием великодержавного русского шовинизма, проявляющегося в деятельности КГБ. Болгария в политическом и культурном плане была младшим братом России, поэтому в отношениях двух стран были неизбежны позиции старшего и младшего братьев. С другой стороны, от болгарской разведки потребуется только наличие удовлетворительных контактов в Турции, а это значит, что достаточно будет лишь одного хорошего специалиста, предпочтительно, обучавшегося в Москве. Таких найдется немало, и вся необходимая информация имеется в собственных архивах Высшей школы КГБ. Возможно, окажется даже, что софийский резидент лично знаком с этим болгарином.
      «Похоже, решение этой теоретической задачи постепенно начинает приобретать форму,» — не без гордости отметил полковник Рождественский. Значит, он до сих пор не забыл, как спланировать хорошую операцию, несмотря на то, что уже давно превратился в кабинетного червя. Улыбнувшись, Рождественский загасил сигарету. Затем снял трубку белого телефона и набрал три единицы, номер кабинета председателя КГБ.

      — Благодарю, Алексей Николаевич. В высшей степени интересный подход. Итак, как нам двигаться дальше?
      — Товарищ председатель, пусть Рим держит нас в курсе относительно распорядка папы — по возможности, расписанного как можно дальше наперед. Мы не станем посвящать Годеренко в то, что готовится какая-то операция. Римская резидентура будет для нас исключительно источником информации. Когда придет время, можно будет воспользоваться одним из агентов для целей наблюдения, однако для всех будет лучше, если Годеренко будет знать лишь самый минимум.
      — Вы ему не доверяете?
      — Нет, товарищ председатель. Прошу прощения, я не хотел, чтобы у вас сложилось такое впечатление. Однако чем меньше известно Годеренко, тем меньше вопросов он станет задавать и тем меньше будет вероятность того, что он случайно даст одному из своих людей такое задание, которое может выдать подготовку операции. Мы подбираем наших резидентов за их ум, за способность видеть то, что скрыто от других. Если Годеренко что-то почувствует, возможно, профессиональный опыт подтолкнет его по меньшей мере начать наблюдение — а это может привести к срыву операции.
      — Вольнодумство, — презрительно фыркнул Андропов.
      — А разве можно иначе? — рассудительно заметил Алексей Николаевич. — Это та цена, которую приходится платить, имея в подчинении людей умных.
      Юрий Владимирович кивнул. Он быстро усвоил урок, преподанный ему полковником Рождественским.
      — Хорошо, согласен. Что-нибудь еще, полковник?
      — Решающее значение, товарищ председатель, будет иметь расчет времени.
      — Сколько может потребоваться на подготовку такой операции? — спросил Андропов.
      — Никак не меньше месяца, а то и больше. Если только на месте уже нет нужных людей, на такое уходит гораздо больше времени, чем планируется, — объяснил Рождественский.
      — Приблизительно столько же у меня уйдет на получение одобрения. Однако мы немедленно займемся проработкой оперативных вопросов, чтобы можно было бы приступить к выполнению сразу же, как только одобрение будет получено.
      «Выполнение, — подумал Рождественский, — самое подходящее слово.» Однако даже ему этот каламбур показался слишком зловещим. К тому же, полковник обратил внимание, что Андропов сказал «как только», а не «если». Что ж, считается, что в настоящий момент Юрий Владимирович является самым могущественным членом Политбюро, и это полностью устраивало Рождественского. Что хорошо для Комитета, хорошо и для него лично, особенно после перехода на новую работу. Вполне возможно, на профессиональном небосводе засияют генеральские звезды, и это тоже не могло не радовать Алексея Николаевича.
      — Как ты собираешься действовать дальше? — спросил председатель.
      — Я бы немедленно отправил шифровку в Рим, чтобы рассеять страхи Годеренко и заверить его в том, что в настоящий момент он должен лишь выяснить расписание поездок папы, его появлений на людях и тому подобное. Далее, я бы связался с Ильей Бубовым. Он наш софийский резидент. Вы с ним знакомы, товарищ председатель?
      Андропов порылся в памяти.
      — Да, мы встречались на одном из приемов. Кажется, Бубовой страдает излишним весом?
      Рождественский улыбнулся.
      — Да, Илья Федорович постоянно бьется над тем, чтобы сбросить несколько лишних килограммов, но специалист он хороший. Бубовой провел в Болгарии уже четыре года и установил хорошие отношения с «Държавной сигурностью».
      — Значит, он отрастил усы, так? — спросил Андропов, демонстрируя мимолетное чувство юмора, что с ним бывало крайне редко.
      Русские частенько отчитывали своих юго-западных соседей за страсть к растительности на лице, которая, похоже, являлась национальной чертой болгар.
      — Вот тут ничего не могу сказать, — признался Рождественский.
      Чуждый к заискиваниям, он не добавил, что обещает выяснить это в самое ближайшее время.
      — Какого содержания сообщение ты намерен послать в Софию?
      — Ну, что оперативная необходимость требует…
      Председатель остановил его.
      — Не надо ничего писать. Пусть Бубовой прилетит сюда. Я хочу, чтобы все это хранилось в строжайшей тайне, а в том, что наш резидент прилетит в Москву для консультаций и вернется назад, не будет ничего странного.
      — Слушаюсь. Заняться этим немедленно? — спросил Рождественский.
      — Да. Не будем терять ни минуты.
      Полковник встал.
      — Я сейчас же отправлюсь в центр связи, товарищ председатель.
      Юрий Владимирович проводил взглядом, как он вышел. «Один из положительных моментов КГБ заключается в том, — подумал Андропов, — что здесь приказания действительно выполняются. В отличие от Центрального комитета партии.»
      Спустившись на лифте в подвал, полковник Рождественский направился в центр связи. Майор Зайцев сидел за письменным столом и, как обычно, разбирал бумаги, — если честно, ничем другим на работе он и не занимался. Полковник подошел прямо к нему.
      — У меня есть еще два сообщения.
      — Хорошо, товарищ полковник.
      Олег Иванович протянул руку.
      — Сначала я должен их написать, — уточнил Рождественский.
      — Можете воспользоваться вот этим столом, товарищ полковник, — указал майор. — Меры безопасности те же самые?
      — Да, в обоих случаях используйте одноразовые блокноты. Одна шифровка опять в Рим, другая резиденту в Софию. Срочно, — добавил полковник.
      — Будет исполнено.
      Протянув Рождественскому бланки, Зайцев вернулся к работе. Хотелось надеяться, сообщения не окажутся слишком длинными. Похоже, речь идет о чем-то очень важном, раз полковник пришел в центр связи, не успев подготовить текст. Судя по всему, у Андропова в заднем проходе зуд. Полковник Рождественский превратился в личного мальчика на побегушках председателя. Наверное, он, человек умный и опытный, имеющий право рассчитывать на пост резидента какой-нибудь крупной сети, должен считать ниже своего достоинства эту кабинетную работу в Москве. В конце концов, возможность посмотреть мир — один из немногих соблазнов, которые действительно мог предложить своим сотрудникам Комитет государственной безопасности.
      Хотя сам Зайцев был невыездным. Олег Иванович знал слишком много, чтобы его можно было выпустить в Западную страну. А вдруг он не вернется? КГБ очень беспокоился по этому поводу. И только сейчас Зайцев впервые задумался, а почему? Этот вопрос явился для него откровением. Почему КГБ так боится возможных перебежчиков? Через Зайцева прошло немало сообщений, в которых открыто обсуждались подобные подозрения, внушающие тревогу, и он знал, что некоторых агентов отзывали в Москву для «разговора», после чего они больше не возвращались назад. Это все было прекрасно известно Зайцеву, однако по-настоящему задумался он над этой проблемой лишь полминуты назад.
      Почему эти люди перебегали к врагу — потому что приходили к выводу, что у них в стране что-то плохо? Настолько плохо, что они решались на такой крутой поступок, как измена Родине? Зайцев запоздало осознал, что за всем этим может крыться что-то очень серьезное.
      С другой стороны, Комитет государственной безопасности существует за счет предательства, разве не так? Сколько сообщений на этот счет пришлось прочитать Зайцеву — сотни? Тысячи? Граждане Западных государств — американцы, англичане, немцы, французы — работали на КГБ, передавая ту информацию, которая интересовала Советский Союз. Они ведь также предали свою родину, да? В основном, ради денег. Таких сообщений Зайцев тоже повидал немало — споры между центральным управлением и резидентами по поводу объемов денежных выплат. Олег Иванович знал, что Москва всегда очень скупо тратила средства, что, впрочем, и следовало ожидать. Завербованные агенты хотели получать американские доллары, английские фунты стерлингов, швейцарские франки. И настоящие деньги, наличные — все хотели, чтобы с ними расплачивались наличными. Никто не соглашался ни на простые рубли, ни даже на инвалютные. Несомненно, предатели доверяли только таким валютам. Они предавали свою родину за деньги, но только за деньги своей родины. Некоторые требовали за свои услуги миллионы долларов, хотя, разумеется, столько никто и никогда не получал. Максимальной суммой, с которой пришлось столкнуться Зайцеву, были пятьдесят тысяч фунтов, выплаченных за информацию об английских и американских военно-морских шифрах. «Интересно, а сколько Западные державы выложат за ту информацию, которая хранится у меня в голове?» — вдруг подумал Зайцев. Это был вопрос без ответа. Олег Иванович даже не мог его правильно сформулировать, не говоря уж о том, чтобы серьезно задуматься над ответом.
      — Вот, готово, — сказал Рождественский, протягивая бланки с текстами сообщений. — Отправьте немедленно.
      — Будет отправлено сразу же, как только я закончу с шифрованием, — заверил его Зайцев.
      — И те же самые меры безопасности, — добавил полковник.
      — Разумеется. Обоим сообщениям присвоить тот же идентификационный код? — спросил Олег Иванович.
      — Совершенно верно, всем один и тот же, — ответил Рождественский, постучав пальцем по цифрам «666», выведенным в верхнем правом углу.
      — Будет исполнено, товарищ полковник. Я немедленно займусь этим.
      — И как только сообщения будут отправлены, доложите мне.
      — Слушаюсь, товарищ полковник, — ответил Зайцев. — Номер вашего телефона у меня есть.
      Олег Иванович понял больше, чем могли передать слова. Многое ему передали интонации, прозвучавшие в голосе Рождественского. Все это осуществлялось по прямому приказу председателя Комитета. Личное внимание Андропова свидетельствовало о том, что речь шла о деле огромной важности, а не просто об импортных трусиках для капризной дочери какого-нибудь партийного шишки.
      Пройдя к архиву в противоположном конце центра, Зайцев заказал два шифровальных блокнота, один для Рима, другой для Софии, и, достав ширфовальный циферблат, тщательно зашифровал оба сообщения. На все про все ушло сорок минут. Сообщение полковнику Бубовому в Софию было простым: «Немедленно вылетайте в Москву для консультаций.» У Зайцева мелькнула мысль, не затрясутся ли у софийского резидента коленки, когда он получит такой приказ. Разумеется, полковник Бубовой не мог знать, что означает идентификационный код. Однако очень скоро он это узнает.
      Остаток рабочего дня не принес для Зайцева ничего интересного. В шесть часов вечера Олег Иванович запер секретные документы в сейф и вышел из центра связи.
 
      Обед в столовой Сенчури-Хауза оказался очень хорошим, однако по-британски своеобразным. Райан постепенно начинал привыкать к английской кухне, в первую очередь потому, что хлеб неизменно бывал бесподобным.
      — Итак, твоя жена хирург?
      Джек кивнул.
      — Да, режет людям глаза. На самом деле теперь в некоторых случаях Кэти стала использовать лазер. Ее можно считать первопроходцем.
      — Лазер? — удивился Хардинг. — Зачем?
      — Потому что он может действовать как сварка. Например, лазер используется для прижигания прохудившихся кровеносных сосудов — именно это сделали Суслову. Кровь просочилась внутрь глазного яблока, поэтому наши хирурги проделали в нем маленькое отверстие и высушили всю жидкость — кажется, она называется водянистой влагой, — после чего с помощью лазеров «сварили» прохудившиеся сосуды. Если послушать, получается очень мерзкая штукована, ты не находишь?
      Хардинг поежился, представив себе операцию на глазу.
      — И все же, полагаю, это лучше, чем слепота.
      — Да, я тебя понимаю. То же самое было тогда, когда наша Салли лежала в травматологическом отделении. Меня совсем не радовала мысль о том, что кто-то режет мою девочку.
      Райан заново пережил весь ужас тех дней. У Салли до сих пор на груди и животе оставались шрамы, хотя и быстро затягивающиеся.
      — Ну а ты сам, Джек? Тебе ведь тоже уже приходилось бывать под ножом хирурга, — заметил Саймон.
      — Я все равно спал, а видеозаписей операций не делали. Но, знаешь, Кэти, вероятно, не отказалась бы посмотреть на все три.
      — На три?
      — Да, две мне сделали, еще когда я служил в морской пехоте. Сначала в лазарете на корабле, чтобы стабилизировать мое состояние, а потом вертолетом меня переправили в госпиталь в Бетесде. Слава богу, я почти все время проспал, но нейрохирурги сказали, что операции прошли не слишком успешно, и спина у меня продолжала болеть. Затем, когда я уже начал ухаживать за Кэти — нет, мы даже успели помолвиться друг с другом, за ужином в ресторане моя спина разболелась снова. Кэти устроила меня в клинику Гопкинса, и за меня взялся сам Сэм Роузен. Он меня и вылечил. Отличный парень, и чертовски хороший врач. Понимаешь, в том, чтобы быть женатым на враче, тоже есть свои плюсы. Кэти знакома со многими лучшими специалистами в мире. — Райан откусил большой кусок длинного французского батона с индейкой. Это было гораздо вкуснее гамбургеров в столовой ЦРУ. — В общем, вот вкратце приключения, продолжавшиеся три года, которые начались с крушения вертолета на Крите. А закончилось все нашей свадьбой, так что, полагаю, все обернулось к лучшему.
      Достав кожаный кисет, Хардинг набил трубку и раскурил ее.
      — Ну а как поживает твой доклад о советской военной промышленности?
      Джек отставил пиво.
      — Просто поразительно, насколько отвратительно идут дела у русских, особенно если сравнить их собственные внутренние данные с тем, когда нам удается заполучить в свои руки тот или иной образец военной техники. То, что они называют «контролем качества», мы бы назвали «собачьим дерьмом». В Лэнгли я знакомился с материалами о русских истребителях, которые стоят на вооружение ВВС, — в основном, мы получили их через израильтян. Так вот, детали не подходят одна к другой, черт побери! Русские даже не могут нарезать алюминиевые листы одинаковыми кусками. Я хочу сказать, любой учащийся ПТУ сделает лучше, иначе его вышвырнут из училища. Да, у русских есть талантливые ученые и инженеры, особенно в теоретических разработках, однако производственный процесс находится на таком примитивном уровне, что можно было бы ожидать большего от подмастерьев.
      — Не во всех областях, Джек, — осторожно поправил его Хардинг.
      — Совершенно верно, Саймон, и Тихий океан не весь голубой. Ну да, в нем разбросаны острова и атоллы. Мне это известно. Но подавляющая его часть — это голубая вода. Точно так же, в Советском Союзе подавляющая часть работ выполняется из рук вон плохо. Главная проблема советской экономической системы заключается в том, что она не вознаграждает людей за хорошую работу. В экономике есть высказывание: «Плохая оплата несовместима с качественной работой.» Это означает, что если не стимулировать хорошую работу, люди будут работать плохо. Так вот, в Советском Союзе все обстоит именно так, и для русской экономики это подобно раковой опухоли. То, что возникает в одном месте, вскоре распространяется на всю систему.
      — И все же в некоторых областях русские добились очень высоких результатов, — возразил Хардинг.
      — Саймон, балет Большого театра не нападет на Западную Германию. Как и советская олимпийская сборная по хоккею, — парировал Джек. — Возможно, высшее командование советских вооруженных сил очень компетентно, однако вооружение и снаряжение отвратительные, а среднее звено управления практически не существует. Без сержанта-комендора и командиров отделений я не смог бы эффективно использовать взвод морской пехоты, которым командовал, однако в Красной Армии сержанты, в том смысле, в каком их понимаем мы, отсутствуют. У русских есть немало достаточно грамотных офицеров — и, опять же, среди военных теоретиков у них встречаются величины мирового масштаба, — и рядовые солдаты, возможно, патриоты своей родины, но без должной подготовки на тактическом уровне их армия напоминает роскошный лимузин на спущенных колесах. Мощный двигатель работает, краска сверкает, но машина не может тронуться с места.
      Хардинг сидел, задумчиво попыхивая трубкой.
      — В таком случае, чего же мы опасаемся?
      Джек пожал плечами.
      — Русских чертовски много, и количество на определенном этапе перерастает в качество. Однако, если мы будем и дальше модернизировать свою армию, через какое-то время мы получим возможность пресекать любые действия русских. Если у нас появится соответствующее противотанковое оружие, наши солдаты будут хорошо подготовлены и командование будет грамотным, русский танковый полк превратится лишь в сборище самоходных мишеней. В общем, именно такое заключение, по-видимому, и будет содержаться в моем докладе.
      — По-моему, пока что еще слишком рано делать какие-либо выводы, — предупредил своего нового американского друга Саймон.
      Райану еще предстояло познакомиться с тем, как работает бюрократическая машина.
      — Саймон, в свое время я зарабатывал деньги, играя на бирже. В этом деле можно преуспеть только в том случае, если заглядывать вперед чуть дальше, чем остальные, а это значит, нельзя терять время, дожидаясь последней крупицы информации. Я и так уже вижу, в какую сторону направляет меня то, чем я располагаю. Дела в Советском Союзе обстоят плохо и становятся еще хуже. Советские вооруженные силы являются выжимкой всего хорошего и всего плохого, что есть в их обществе. Только посмотри, насколько плохо у них получается в Афганистане. Я еще не видел ваших данных, но я ознакомился с тем, что есть в Лэнгли. Русским приходится очень туго. Их армия оказалась совершенно неготова к боевым действиям в горах.
      — И все же, полагаю, в конечном счете они одержат победу.
      — Возможно, — уступил Джек, — однако она им достанется очень дорогой ценой. У нас во Вьетнаме получалось значительно лучше. — Он помолчал. — А у вас, англичан, кажется, тоже не слишком приятные воспоминания об Афганистане, не так ли?
      — Брат моего деда воевал там в 1919 году. По его словам, в Афганистане было гораздо хуже, чем на Сомме . У Киплинга есть одно стихотворение, которое заканчивается советом солдату размозжить себе голову, только чтобы не попасть в плен к афганцам. Боюсь, кое-кому из русских, на свою беду, тоже пришлось усвоить этот урок.
      — Да, афганцы — народ мужественный, но далекий от цивилизации, — согласился Джек. — И все же, думаю, победа будет за ними. У нас дома поговаривают о том, чтобы начать поставлять им самонаводящиеся зенитные ракеты «Стингер». Это позволит нейтрализовать русские вертолеты, а без них Иван столкнется с серьезной проблемой.
      — Неужели «Стингеры» настолько эффективны?
      — Сам я ими никогда не пользовался, но слышал о них только хорошее.
      — Ну а русская «Стрела-2М»?
      — Вообще-то, именно русские первыми выдвинули концепцию переносных зенитных комплексов, не так ли? Но в семьдесят третьем мы получили партию советских ЗРК от израильтян, и на наших специалистов они не произвели никакого впечатления. Опять же, русскому Ивану приходят в голову блестящие мысли, но он не может должным образом претворить их в жизнь. В этом их проклятие, Саймон.
      — Тогда объясни мне успехи КГБ, — с вызовом спросил Хардинг.
      — Это то же самое, что балет Большого театра и сборная по хоккею. В Комитет государственной безопасности вкладываются лучшие умы и огромные средства, и это дает определенную отдачу, — однако при этом русские шпионы постоянно перебегают к нам, разве не так?
      — Тут ты прав, — вынужден был согласиться Саймон.
      — А почему, Саймон? — спросил Джек. — Потому что русским вбивают в голову, что мы загниваем и движемся к краху, а когда они попадают сюда и оглядываются по сторонам, выясняется, что все не так уж плохо, правильно? Проклятие, у нас по всей Америке полно федеральных домов защиты свидетелей, в которых содержатся агенты КГБ. Они там преспокойно живут, смотрят телевизор, и мало у кого возникает желание вернуться на родину. Сам я никогда лично не встречался с перебежчиками, однако мне довелось прочитать множество протоколов допросов. Все русские говорят приблизительно одно и то же. Наша система лучше, чем их, и у них хватает ума увидеть разницу.
      — У нас тоже есть на содержании агенты КГБ, — сказал Хардинг. Ему не хотелось признаваться в том, что и в России находится несколько перебежчиков-англичан — конечно, значительно меньше, и все же достаточно для того, чтобы быть головной болью Сенчури-Хаузу. — Джек, с тобой очень трудно спорить.
      — Я просто высказываю правду, дружище. В конце концов, именно для этого мы здесь и нужны, разве не так?
      — Теоретически так, — вынужден был признать Хардинг.
      Англичанин пришел к выводу, что из этого Райана никогда не получится хороший государственный служащий, и он гадал, хорошо это или плохо. Американцы видят жизнь под другим углом, и сравнивать различные подходы к одной и той же проблеме двух шпионских ведомств, по крайней мере, любопытно. Райану предстоит еще многому учиться… однако, вдруг осознал Хардинг, американец и сам может преподать ему несколько неплохих уроков.
      — Как идут дела с твоей книгой? — спросил он.
      Райан недовольно поморщился.
      — В последнее время я за нее почти не садился. Компьютер, правда, уже установил. Но после целого дня, проведенного здесь, сосредоточиться на работе очень нелегко, — а если я не смогу выкраивать время, книга так и не сдвинется с места. В глубине души своей я лентяй, — признался Райан.
      — В таком случае, как же тебе удалось разбогатеть? — спросил Хардинг.
      — А я также очень жадный. Гертруда Стайн выразилась по этому поводу так, приятель: «Мне довелось быть и бедной, и богатой. Быть богатой лучше.» Более справедливых слов придумать невозможно.
      — Надо будет как-нибудь проверить это самому, — заметил английский государственный служащий.
      «Ого, — подумал Райан. — Что ж, он в этом не виноват, правда?» Саймон достаточно умен для того, чтобы зарабатывать деньги в реальном мире, однако ему, похоже, это и в голову не приходит. Конечно, по большому счету совсем неплохо иметь такого умного человека в аналитическом центре Сенчури-Хауза, даже несмотря на то, что во имя государственных интересов приходилось жертвовать личным благосостоянием этого человека. Впрочем, работа эта важная и нужная, и Райан поймал себя на том, что сам он занимается тем же самым. Правда, у него было одно преимущество: он уже заработал достаточно денег и мог в любой момент, повинуясь минутному порыву, бросить эту работу и вернуться к преподавательской деятельности. А для большинства государственных служащих подобная независимость является чем-то недоступным… «Из-за чего, вероятно, страдает работа, которую они выполняют,» — подумал Джек.
 
      Зайцев миновал многочисленные пропускные пункты. Охранники выбирали наугад из толпы сотрудников и тщательно обыскивали их, убеждаясь, что те ничего не выносят с собой. Однако подобные проверки — Зайцеву досталась своя доля — являлись слишком поверхностными, чтобы быть эффективными. Досадное неудобство, слишком нерегулярное, чтобы представлять действительную угрозу, — в среднем, где-то раз в месяц, зато после обыска в течение следующих пяти — шести дней можно было ни о чем не беспокоиться, потому что охранники помнили в лицо всех, кого подвергли обыску; и даже здесь существовал человеческий контакт, дружеские взаимоотношения между сотрудниками, особенно среди низшего звена, — своеобразная солидарность «синих воротничков», которая не могла не вызывать удивления. На этот раз Зайцев избежал личного досмотра и, выйдя на просторную площадь, направился пешком к станции метро.
      Олег Иванович практически никогда не надевал военную форму — так предпочитали поступать почти все сотрудники КГБ, словно их профессия могла запятнать их в лице сограждан. Впрочем, Зайцев не скрывал, где он работает. Если его кто-нибудь спрашивал об этом, он давал честный ответ, и все расспросы, как правило, на этом заканчивались, потому что всем было известно, что о том, чем занимается Комитет государственной безопасности, вопросов задавать не следует. По телевидению время от времени показывали фильмы и сериалы про КГБ, некоторые из которых даже более или менее соответствовали действительности, хотя в них даже близко не раскрывались методы и приемы работы Комитета. Все зависело от воображения автора сценария, поэтому происходящее на экране порой не имело никакого отношения к реальности. В центральном управлении имелся даже небольшой специальный отдел, занимающийся консультированием; как правило, из фильмов что-то вырезалось, и очень редко добавлялись какие-то уточняющие моменты, так как могущественное ведомство было заинтересовано в том, чтобы внушать страх как советским гражданам, так и иностранцам. «Интересно, много ли простых граждан получает дополнительный приработок, выполняя функции осведомителей?» — подумал Зайцев. Сам он практически не сталкивался с такой информацией по долгу службы — она крайне редко уходила за границу.
      Достаточно было того, что все-таки покидало пределы Советского Сюза. Скорее всего, полковник Бубовой уже завтра будет в Москве. Между Москвой и Софией регулярное авиасообщение «Аэрофлотом». Полковник Годеренко в Риме получил приказ не задавать лишних вопросов и ждать, а также в течение неопределенного промежутка времени переправлять в центр все сведения относительно распорядка папы римского. Андропов не потерял интерес к этой проблеме.
      И вот теперь к этому будут привлечены болгары. Зайцева это очень насторожило. Сомнений быть не могло. Ему уже приходилось пересылать подобные сообщения. Болгарская Служба государственной безопасности являлась верным вассалом КГБ. Зайцеву это было хорошо известно. Он переправил достаточное количество шифровок — иногда через Бубового, иногда напрямую, — в которых приказывалось прервать чью-то жизнь. КГБ в настоящее время уже почти не занималось подобными операциями, но «Държавна сигурност» охотно бралась за них. Олег Иванович не сомневался, что в Службе есть небольшое подразделение сотрудников, обученных именно этому занятию и применяющих свои знания на практике. А поскольку идентификационный код сообщения имел суффикс «666», оно относилось к той же теме, что и первый запрос, направленный римскому резиденту. Значит, маховик продолжал крутиться.
      Ведомство, в котором работал Зайцев, государство, гражданином которого он являлся, хочет убить этого польского священника, что, на взгляд Олега Ивановича, было недобрым делом.
      Зайцев спустился на эскалаторе в подземную станцию, заполненную обычной толпой тех, кто возвращался с работы. Как правило, обилие народа действовало на него успокаивающе. Это означало, что Олег Иванович находится в своей среде, окруженный соотечественниками, такими же простыми людьми, как и он сам, работающими на благо родины. Но так ли это? «Как отнесутся все эти люди к тому, что замыслил Андропов?» Оценить это было крайне сложно. Как правило, в вагоне метро пассажиры молчали. Иногда кто-то беседовал со своим другом, но общие разговоры являлись редким исключением. Такое случалось разве что после какого-нибудь небывалого спортивного события, плохого судейства во время футбольного матча или особенно зрелищного поединка на хоккейной площадке. Все остальное время каждый оставался наедине со своими мыслями.
      Состав остановился, и Зайцев протиснулся в вагон. Как всегда, свободных мест для сидения не оказалось. Ухватившись за поручень над головой, Зайцев продолжал размышлять.
      «Интересно, а думают ли о чем-нибудь остальные пассажиры? Если думают, то о чем? О работе? Детях? Женах? Любовницах? О том, что накрыть на стол?» Определить это не было никакой возможности. Этого не мог сказать даже Зайцев — а ведь он постоянно встречался в метро с этими людьми, с одними и теми же, на протяжении многих лет. Ему были известны лишь некоторые имена — те, что он случайно услышал в разговоре. Нет, скорее, Зайцев мог бы сказать, кто болеет за какую команду…
      Вдруг его больно кольнула мысль, насколько он одинок в этом обществе. «Сколько же у меня настоящих друзей?» — спросил себя Зайцев. Ответ на этот вопрос был убийственным. О да, разумеется, у него было много приятелей, с которыми можно поболтать. Олегу Ивановичу были известны самые сокровенные подробности относительно их жен и детей — но настоящие друзья, кому можно было бы открыть душу, с кем можно было бы обсудить эту тревожную ситуацию, у кого можно было бы спросить совета… Нет, таких у него не было. Что для Москвы было очень неестественно. Русские люди славились умением заводить близкую, крепкую дружбу. Порой люди посвящали своих друзей в самые страшные тайны, словно дерзко бросая вызов судьбе: а что если ближайший друг окажется осведомителем КГБ, а что если откровения обернутся отправкой в один из лагерей, наследников печально знаменитого ГУЛАГа? Однако по долгу своей службы Зайцев был лишен всего этого. Он никогда не осмеливался обсуждать свою работу даже с коллегами.
      Нет, какими бы ни были проблемы, связанные с сообщениями серии «666», ему придется решать их самому. Этим нельзя поделиться даже с Ириной. Она может обмолвиться своим подругам в ГУМе, а это будет означать для него смертный приговор. Вздохнув, Олег Иванович осмотрелся по сторонам…
      Опять он, тот самый сотрудник американского посольства, погруженный в чтение «Советского спорта», не обращающий внимание на происходящее вокруг. Американец был в плаще — синоптики предсказали дождь, который так и не материализовался, — но без шляпы. Плащ был распахнут, не застегнут на пуговицы, не перехвачен поясом. Американец находился от Зайцева меньше чем в двух метрах…
      Повинуясь внезапному порыву, Олег Иванович сместился вдоль вагона, перехватив руку, лежавшую на поручне, словно разминая затекшие мышцы. Это движение приблизило его вплотную к американцу. И, повинуясь тому же порыву, Зайцев сунул руку в карман плаща. Там ничего не было — ни ключей, ни мелочи, только ткань. Однако Зайцев убедился, что он смог сунуть руку в карман американца и достать ее так, чтобы это никто не заметил. Олег Иванович отступил назад, оглядываясь по сторонам, пытаясь понять, обратил ли кто-нибудь внимание на его действия и вообще смотрит ли на него. Но нет… определенно, никому до него не было дела. Его поступок остался не замеченным никем, в том числе и самим американцем.
 
      Эд Фоули, дочитывая заметку о хоккейном матче, даже не повел глазами. Если бы это происходило в Нью-Йорке или каком-либо другом городе на Западе, он принял бы случившееся за попытку обчистить его карманы. Как это ни странно, здесь, в Москве, Фоули не ожидал ничего подобного. Советским гражданам запрещалось иметь валюту западных стран, поэтому кража у американца не могла принести ничего, кроме неприятностей. И КГБ, который, вероятно, до сих пор продолжает наблюдение, тоже вряд ли имеет к этому какое-то отношение. Если бы чекистам вздумалось стащить у него бумажник, они бы использовали для этой цели команду из двух человек, как поступают профессиональные американские карманники: один отвлекает на себя внимание, а второй осуществляет собственно кражу. Таким образом можно обчистить практически любого, если только человек не находится настороже, а находиться настороже непрерывно не способен даже профессиональный шпион. Поэтому приходится прибегать к пассивным средствам защиты, как, например, одна — две резинки, натянутые на бумажник, — просто, но очень эффективно. Таким приемам, действенным, но не кричащим «это шпион!», обучают в центре в Тайдуотере. Полиция Нью-Йорка советует простым гражданам придерживаться тех же мер предосторожности на улицах Манхэттена, а Эд Фоули должен производить впечатление простого американца. Поскольку у него есть дипломатический паспорт и легальная «крыша», теоретически его персона является неприкосновенной. Естественно, это не относится к уличным грабителям; поэтому и КГБ, и ФБР время от времени прибегали к услугам тщательно обученных «уличных бандитов», нападавших на то или иное лицо, разумеется, оставаясь в строго продуманных рамках, чтобы ситуация не выходила из-под контроля. В сравнении с этим интриги при дворе императора Византии казались детскими шалостями, однако правила устанавливал не Эд Фоули.
      И эти правила не позволяли ему проверить карман плаща или хотя бы подать вид, что он почувствовал, как туда наведалась чужая рука. Быть может, ему бросили записку — даже предложение сотрудничать. Но почему выбрали именно его? Его «крыша» считается надежной, как гарантии Федерального резервного банка, если только, конечно, кто-нибудь в посольстве не дошел чисто случайно до истины и не поделился своими догадками… но нет, даже в этом случае КГБ не стал бы так откровенно выдавать себя. По меньшей мере, за ним в течение нескольких недель вели бы наблюдение, чтобы установить возможные связи. Нет, КГБ ведет игру достаточно умело для таких грубых приемов. Следовательно, практически исключено, что в кармане плаща побывала рука сотрудника Второго главного управления. И карманника также можно сбросить со счетов. «В таком случае, что же это было?» — ломал голову Фоули. Для того, чтобы докопаться до истины, потребуется терпение, однако Фоули не надо было объяснять, что значит быть терпеливым. Он продолжал невозмутимо читать газету. Если кому-то от него что-либо надо, зачем отпугивать этого человека? По крайней мере, неизвестный будет тешить себя тем, какой он умный и ловкий. Очень полезно позволять людям чувствовать себя умными и ловкими. Это приведет к тому, что они будут совершать новые ошибки.
      Проехав еще три остановки, Фоули вышел из метро. Он считал, что для его работы поездки на метро более продуктивны, чем личный автомобиль. «Мерседес» слишком бросался в глаза на московских улицах. Машина будет привлекать внимание и к Мери Пат, однако она была уверена, что это, наоборот, только будет ей на руку. Фоули считал, что у его жены великолепное чутье оперативного работника. Всем сотрудникам опер-отдела приходится рисковать. Но Фоули очень беспокоило, с какой готовностью идет на риск Мери Пат. Для него опасные игры с русскими были частью работы. Как выразился бы дон Вито Корлеоне: «Это бизнес, и тут нет ничего личного.» Но для Мери Пат это как раз было делом личным — из-за дедушки.
      Она жаждала поступить в ЦРУ еще до того, как познакомилась с Эдом на студенческом съезде в Фордхэме. Затем они встретились уже в отделе кадров ЦРУ, а дальше все пошло стремительно. Мери Пат к тому времени уже прекрасно владела русским языком. Она без труда могла сойти за коренную россиянку. Больше того, Мери Пат умела менять произношение, подстраиваясь под говор уроженцев любого региона России. При необходимости она смогла бы выдать себя за преподавателя русской поэзии Московского государственного университета. При этом Мери Пат была красивой, а у красивых женщин есть одно неоспоримое преимущество по сравнению со всеми остальными людьми. В основе его лежит древнейший из предрассудков, гласящий, что люди с привлекательной внешностью обязаны быть хорошими и добрыми, что плохие люди должны выглядеть отвратительно, потому что они совершают отвратительные поступки. Особенно почтительно относятся к красивым женщинам мужчины; к остальным женщинам это относится в меньшей степени, поскольку они завидуют чужой красоте, но даже они ведут себя любезно, повинуясь врожденному инстинкту. Поэтому Мери Пат сходило с рук многое — поскольку она была просто молодой, красивой американкой, самовлюбленной блондинкой, а блондинок считают существами недалекими повсеместно, и даже здесь, в России, где они встречаются достаточно часто. К тому же, у русских блондинок, скорее всего, волосы были светлыми от природы, поскольку местная косметическая промышленность находилась где-то на уровне Венгрии девятнадцатого века и в парфюмерных магазинах не было ничего похожего на «Лондаколор». Нет, Советский Союз уделял скудное внимание нуждам женской половины населения, и это мысль привела Фоули к следующему вопросу: почему русские остановились всего на одной революции? В Америке кому-то пришлось бы дорого заплатить за то, что женщины лишились бы выбора одежды и косметики…
      Состав метро остановился на нужной станции. Пробравшись к дверям, Фоули вышел на платформу и направился к эскалатору. Где-то на полпути наверх он не выдержал, уступая любопытству. Фоули почесал нос, словно борясь с подступившим желанием чихнуть, и достал из кармана пиджака платок. Вытерев нос, он убрал платок в карман плаща, который, как выяснилось, был пуст. Так что же все-таки произошло? Сказать это было невозможно. Еще одно случайное событие в жизни, состоящей из них?
      Однако Эд Фоули был обучен не верить в случайные совпадения. Надо будет еще где-нибудь с неделю придерживаться того же распорядка и садиться на тот самый поезд метро, просто чтобы посмотреть, не последует ли продолжение.
 
      Судя по всему, Альберт Бирд был опытным глазным хирургом. Он оказался старше Райана, и ниже его ростом. У него была бородка, черная, с намеками на проседь, — как обратила внимание Кэти, такие бородки в Англии не были редкостью. И еще у профессора Бирда были татуировки. Много татуировок. Кэти еще никогда не приходилось встречать столько. Профессор Бирд легко находил общий язык со своими пациентами, прекрасно знал свое дело, и, что немаловажно, пользовался полным доверием и любовью младшего медицинского персонала — что, как успела узнать Кэти, неизменно свидетельствовало в пользу врача.
      Кроме того, Бирд оказался хорошим учителем, вот только Кэти уже знала почти все то, чему он мог ее научить, а уж в лазерах она точно разбиралась лучше него. Аргоновые лазеры в клинике Хаммерсмита были новыми, но все же не такими новыми, как в клинике Джонса Гопкинса. А первый лазер с излучателем на ксеноновой дуге, по которым Кэти считалась в клинике Гопкинса лучшим специалистом, здесь должны были установить только через две недели.
      Кэти неприятно поразило общее состояние клиники. Здравоохранение в Великобритании находилось в ведении государства. Все было бесплатным — и, как и во всем мире, за все приходилось платить. Больничные палаты оказались гораздо более убогими, чем те, к которым привыкла Кэти, о чем она и не замедлила сказать.
      — Знаю, — устало согласился профессор Бирд. — Однако это не первостепенная важность.
      — Третья больная, которой я занималась сегодня утром, некая миссис Дувр, ей пришлось ждать своей очереди одиннадцать месяцев, ради того, чтобы я за двадцать минут оценила состояние катаракты. Господи, Альберт, у нас в Америке домашний врач этой женщины просто позвонил бы моей секретарше, и я приняла бы ее в течение трех — четырех дней. График работы в клинике Гопкинса у меня напряженный, но столько времени я всегда смогу выкроить.
      — И сколько бы вы взяли с миссис Дувр?
      — За такое обследование? О… ну, двести долларов. Поскольку я ассистент профессора в клинике Уилмера, мои услуги ценятся несколько дороже, чем у простого врача-ординатора, прикомандированного к клинике для специализации. — Кэти не стала добавлять, что она гораздо образованнее обычного врача-ординатора, у нее больше опыта и она работает значительно быстрее. — Миссис Дувр надо сделать операцию, чтобы устранить катаракту, — добавила она. — Хотите, я займусь этим?
      — Операция будет сложной? — спросил Бирд.
      Кэти покачала головой.
      — Нет, совершенно обычная процедура. Часа полтора работы, учитывая преклонный возраст пациентки, но, как мне кажется, никаких осложнений быть не должно.
      — Что ж, мы поставим миссис Дувр в очередь.
      — И сколько ей придется ждать?
      — Ну, поскольку операция не срочная… от девяти до десяти месяцев, — прикинул Бирд.
      — Вы шутите! — недоверчиво произнесла Кэти. — Так долго?
      — Обычный срок.
      — Но ведь в течение этих девяти или десяти месяцев миссис Дувр из-за проблем со зрением не сможет водить машину!
      — Зато ей не придет счет за операцию, — возразил Бирд.
      — Замечательно. Старушка почти целый год не сможет читать газеты. Альберт, это ужасно!
      — Такова наша система здравоохранения, — объяснил Бирд.
      — Понятно, — сказала Кэти.
      Однако на самом деле она ничего не понимала. Английские хирурги достаточно неплохо знали свое дело, однако они не выполняли и половины того, что делали в клинике Гопкинса Кэти и ее коллеги, — а она еще считала, что можно было бы вкалывать и более усердно. Конечно, работала Кэти много. Но она чувствовала, что нужна людям; ее работа состояла в том, чтобы восстанавливать зрение тем, кто нуждается в самом современном медицинском обслуживании, — а для Каролины Райан, доктора медицины, члена американской коллегии хирургов, это было сродни религиозному призванию. А здесь дело даже было не в том, что английские врачи были более ленивыми, чем их американские коллеги; просто сама система позволяла — нет, даже подталкивала их подходить к своей работе спустя рукава. Кэти оказалась в совершенно другом мире медицины, и этот мир произвел на нее не слишком отрадное впечатление.
      И еще она не увидела в клинике Хаммерсмита томограф. Процесс компьютерной томографии был изобретен специалистами английской компании И-эм-ай, однако какая-то бестолочь в правительстве решила, что на всю Великобританию будет достаточно лишь несколько приборов, и в этой лотерее большинство клиник осталось без выигрыша. Компьютерная томография появилась всего за несколько лет до того, как Кэти поступила на медицинский факультет университета Джонса Гопкинса, однако за прошедшее десятилетие томограф в Америке стал такой же неотъемлемой частью медицины, как и стетоскоп. В настоящее время томографы имелись практически в любой американской клинике. Каждый такой аппарат стоил без малого миллион долларов, однако пациенты платили за пользование ими, и томографы окупались достаточно быстро. Самой Кэти снимать томограммы приходилось достаточно редко — например, когда она исследовала злокачественные опухоли рядом с глазом; однако, если в томографе возникала необходимость, обойтись без него нельзя было никак.
      И еще в клинике Джонса Гопкинса влажная уборка полов осуществлялась каждый день.
      Однако люди здесь нуждаются в том же самом медицинском обслуживании, а Кэти была врачом, и это, на ее взгляд, определяло все. Один из ее однокурсников по университету Джонса Гопкинса съездил в Пакистан и возвратился домой, имея такой опыт в патологиях глазных заболеваний, какой в американских больницах не приобретешь и за целую жизнь. Разумеется, он подхватил там также и амебную дизентерию, что гарантированно ослабило энтузиазм всех тех, у кого возникло желание последовать его примеру. Кэти успокоила себя тем, что здесь, по крайней мере, ей это не грозит. Если только, конечно, она не подцепит какую-нибудь заразу в ординаторской.

      Пока что Райану никак не удавалось вернуться домой одним поездом с женой; он все время приезжал позже Кэти. По дороге домой он думал о том, что пора приниматься за книгу о Холси . Работа была завершена уже процентов на семьдесят; все серьезные исследования остались позади. Теперь надо только изложить все на бумаге. Похоже, многие никак не хотят понять, что это и есть самое сложное; предварительная работа заключается лишь в поиске и установлении фактов. Гораздо труднее соединить разрозненные факты в связное, последовательное повествование, потому что человеческая жизнь никогда не бывает последовательной и связной, особенно если речь идет о таком пьянице и забияке, как Уильям Фредерик Холси-младший. Написание биографии является ничем иным, как опытом любительской психологии. Автор выхватывает наугад отдельные случаи из жизни своего героя, произошедшие с ним в разном возрасте, на различной стадии образования, однако ему никогда не могут быть известны те ключевые мелочи, из которых и состоит жизнь: драка в третьем классе школы или строгий выговор тети Хелен, старой девы, отголоски которого звучат до конца жизни, — потому что люди редко открывают друг другу такое. Подобные воспоминания были и у самого Райана, и некоторые из них появлялись и исчезали у него в сознании, подчиняясь случайному закону, — так, например, у него в памяти время от времени всплывали слова сестры Френсис Мери, которые она сказала ему, когда он учился во втором классе школы Святого Матфея. Талантливый биограф, кажется, обладает способностью воспроизводить такие вещи, однако порой на самом деле все сводится к чистой игре воображения, к переложению своих собственных воспоминаний на жизнь другого человека, а это, конечно же, уже… вымысел, а история не должна быть вымыслом. Впрочем, как и газетная статья, однако Райану по собственному опыту было известно, сколько так называемых «новостей» в действительности были сочинены с чистого листа. Но никто и не говорил, что писать биографию легко. Оглядываясь назад, Райан понимал, что его первая книга «Обреченные орлы» далась ему гораздо легче. Билл Холси, адмирал флота ВМС США, очаровал маленького Джека с тех самых пор, когда тот в детстве прочитал автобиографию знаменитого флотоводца. Холси не раз приходилось командовать кораблями в сражениях, и хотя у десятилетнего мальчишки это вызывало восторг, тридцатидвухлетнему мужчине это уже казалось определенно пугающим, потому что теперь Райан понимал те вещи, на которых Холси не останавливался подробно: адмиралу приходилось решать задачу со многими неизвестными, полагаться на разведывательные данные, не зная, откуда именно они были добыты, как именно получены, кто их анализировал и обрабатывал, как их передавали по каналам связи и перехватывал ли эти сообщения неприятель. Теперь Райан сам занимался тем же самым; чертовски страшно рисковать собственной жизнью, но гораздо страшнее рисковать жизнью других людей, знакомых или, что гораздо вероятнее, незнакомых.
      Глядя на мелькающий за окном поезда английский пейзаж, Райан вспомнил шутку, которую слышал во время службы в морской пехоте: девиз разведывательных служб гласит: «Ручаемся вашей головой.» А теперь он сам занимался именно этим. Рисковал чужой жизнью. Теоретически от его оценок могла зависеть судьба всей страны. Ему требовалось быть абсолютно твердо уверенным в своей информации и в себе самом…
      Но ведь абсолютной уверенности быть не может, ведь так? Райан презрительно высмеивал многие официальные доклады ЦРУ, с которыми ему довелось ознакомиться в Лэнгли, однако гораздо проще оплевывать чужую работу, чем самому добиваться лучших результатов. Книге об адмирале Холси, которая пока что существовала под рабочим названием «Моряк-воин», предстояло развеять многие общепринятые суждения, причем Райан шел на это сознательно. Он считал, что в некоторых областях общепринятые суждения не просто являются неточными, а вообще не могут соответствовать истине. Холси принимал правильные решения и в тех случаях, когда многочисленные критики, сильные задним умом, беспощадно обвиняли его в ошибках. И это было несправедливо. Судить Холси можно было только основываясь на той информации, которая имелась у него в распоряжении. Утверждать обратное было бы равносильно тому, что обвинять врачей, которые не смогли вылечить раковое заболевание. Эти умные и образованные люди сделали все что в их силах, но просто некоторые вещи до сих пор неизвестны; ученые бьются изо всех сил, пытаясь объяснять природу этих вещей, однако процесс познания требует времени. Так было всегда, так будет и впредь. А Биллу Холси было известно только то, что ему сообщили, а также то, что человек умный мог вывести на основе имеющейся у него информации, полагаясь на свой жизненный опыт и психологию противника. Однако даже в этом случае противник не стал бы по доброй воле содействовать своему собственному уничтожению, ведь так?
      «Да, это моя работа,» — подумал Райан, рассеянно глядя в окно. Это были не просто поиски Истины, но нечто большее. Райан должен был воспроизводить мыслительные процессы других людей, объяснять их своему начальству, чтобы оно могло лучше понимать противника. Не имея специального образования, он брал на себя задачи психолога. В каком-то смысле это было очень увлекательно. Однако все выходило совершенно иначе, стоило лишь задуматься над значимостью стоящих задач, над возможными последствиями неудачи. Все сводилось к двум словам: «гибель людей». В школе подготовки морской пехоты в Квантико будущим офицерам вдалбливали в голову одно и то же: если ты совершишь ошибку, командуя своим взводом, кто-то из подчиненных не вернется домой к жене и матери, и тебе до конца дней своих придется нести на совести этот груз. В армейском ремесле к ошибкам прикреплены ценники с очень большими цифрами. Райану не довелось прослужить в армии достаточно долго, чтобы усвоить этот урок самому, но его успели помучить кошмарные сны тихими ночами, когда корабль качался на волнах Атлантики. Райан поделился своими страхами с сержантом-комендором Тейтом, но тот, в то время уже тридцатичетырехлетний «старик», в ответ лишь посоветовал помнить то, чему учили, доверять своему чутью и, перед тем, как что-либо сделать, думать, если на то есть время, — добавив, что это, как правило, оказывается непозволительной роскошью. И еще бывалый сержант посоветовал своему молодому командиру не беспокоиться, потому что для второго лейтенанта тот производил впечатление человека толкового. Райан запомнил это навсегда. Завоевать уважение сержанта-комендора морской пехоты очень нелегко.
      Итак, у него есть мозги, чтобы оценивать разведывательную информацию и делать выводы, и он настолько храбр, что не боится под этими выводами подписываться. И все же он должен быть уверен в своей работе на все сто, прежде чем выдавать ее начальству. Потому что от этого действительно зависит жизнь других людей, не так ли?
      Поезд замедлил скорость, подъезжая к платформе. Райан поднялся по лестнице к ждущим наверху такси. Судя по всему, водители знали расписание наизусть.
      — Добрый вечер, сэр Джон!
      Джек увидел, что это был Эд Бивертон, заезжавший за ним утром.
      — Привет, Эд. Знаете, — сказал Райан, для разнообразия усаживаясь вперед, где было больше простора для ног, — на самом деле меня зовут Джек.
      — Я не могу обращаться к вам по имени, — возразил Бивертон. — Как-никак, вы рыцарь.
      — На самом деле, только почетный, не настоящий. У меня нет меча — только кортик, оставшийся со службы в морской пехоте, но он дома, в Штатах.
      — И еще вы лейтенант, а я дослужился только до капрала.
      — Зато вы прыгали с парашютом. Черт меня побери, если я когда-либо совершу подобную глупость.
      — Всего двадцать восемь прыжков, — ответил таксист, отъезжая от станции. — И ни разу ничего не ломал.
      — Даже щиколотку?
      — Ну, один раз растянул связки, — объяснил Бивертон. — Понимаете, очень помогают высокие ботинки.
      — А я до сих пор никак не могу научиться летать самолетами — и, черт побери, с парашютом я уж точно никогда не прыгну.
      Нет, у Джека никогда не возникало желания служить в разведке. В этих подразделениях служили только те морские пехотинцы, у которых начисто отсутствовал страх высоты. Сам Райан на своей шкуре испытал, какими жуткими последствиями может обернуться простой облет побережья на вертолете. Эти мгновения до сих пор являлись ему в кошмарных снах — внезапное ощущение падения в пустоту, стремительно приближающаяся земля, — однако он неизменно просыпался до удара о землю, как правило, усевшийся в кровати, возбужденно озирающийся по сторонам, убеждаясь, что он не находится в том самом проклятом Си-эйч-46 с неисправным несущим винтом, который падает на скалы Крита. Настоящее чудо, что все морские пехотинцы из взвода Райана остались живы. Он сам был единственным, кто получил серьезную травму; остальные отделались ушибами и растяжением связок.
      «Черт возьми, чем ты забиваешь голову?» — строго одернул себя Райан. Все это произошло больше восьми лет назад.
      Такси подъехало к тупику Гриздейл-Клоуз.
      — Вот мы и дома, сэр.
      Райан расплатился с водителем, щедро оставив на чай.
      — Эдди, меня зовут Джек.
      — Вас понял.
      Райан вышел из машины, сознавая, что в этом сражении ему никогда не одержать победу. Входная дверь в ожидании его возвращения была отперта. Снимая галстук, Райан направился на кухню.
      — Папочка! — воскликнула Салли, бросаясь ему на шею.
      Подхватив дочь, Джек стиснул ее в крепких объятиях.
      — Ну, как поживает моя большая девочка?
      — Просто замечательно.
      Кэти стояла у плиты и готовила ужин. Опустив Салли на пол, Джек подошел к жене и поцеловал ее.
      — Как тебе удается всегда возвращаться домой раньше меня? — спросил он. — В Америке все было наоборот.
      — Профсоюзы, — объяснила Кэти. — Здесь все уходят с рабочего места строго вовремя, а это «вовремя» наступает гораздо раньше, чем у нас в клинике Гопкинса.
      Она не стала добавлять, что дома весь персонал почти ежедневно задерживался на работе.
      — Должно быть, хорошо работать так, как работают банкиры.
      — Даже папа не уходит с работы настолько рано, но здесь никто не остается на рабочем месте ни одной лишней минуты. И обеденный перерыв продолжается целый час — причем половина этого времени проходит за стенами клиники. Зато, — сделала уступку Кэти, — обед так получается гораздо вкуснее.
      — Чем угостишь на ужин?
      — Спагетти.
      Джек обратил внимание на кастрюлю с мясным соусом, фирменным блюдом Кэти. Он повернулся к длинному французскому батону на столе.
      — А где малыш?
      — В гостиной.
      — Хорошо.
      Райан направился в гостиную. Маленький Джек был в своем манеже. Малыш уже начинал садиться — конечно, ему было еще слишком рано, но его отец не имел ничего против. Вокруг валялось великое множество игрушек, которые поочередно отправлялись в рот. Увидев отца, мальчик улыбнулся, обнажая беззубые десны. Естественно, после такого сердечного приема нельзя было не взять малыша на руки, что и сделал Джек. Подгузник был свежий, сухой на ощупь. Вне всякого сомнения, мисс Маргарет поменяла его перед самым своим уходом — что неизменно происходило до того, как Джек возвращался домой. Гувернантка справлялась со своими обязанностями превосходно. Салли сразу же прониклась к ней симпатией, а это было самое главное. Райан опустил сына в манеж, и малыш снова оживленно затряс пластмассовую погремушку, не забывая при этом косить глаз на телевизор, по которому как раз пошла реклама. Сходив в спальню, Джек переоделся в более удобную домашнюю одежду и вернулся на кухню. Вдруг ко всеобщему удивлению раздался звонок в дверь. Джек впустил гостя.
      — Доктор Райан?
      Американский выговор. Мужчина одних лет с Райаном, непримечательной внешности, в костюме с галстуком, в руках большая коробка.
      — Совершенно верно.
      — Я принес для вас шифратор, сэр. Я работаю курьером в посольстве, — объяснил мужчина. — Мистер Мюррей попросил немедленно доставить это вам.
      Посылка представляла собой картонный куб со стороной около двух с половиной футов, без каких-либо надписей и обозначений. Впустив курьера в дом, Райан провел его прямо в свой закуток. Им двоим потребовалось около трех минут на то, чтобы достать из коробки неестественно большой телефонный аппарат. Джек поставил шифратор рядом с компьютером «Эппл-II».
      — Вы из АНБ? — спросил он.
      — Так точно, сэр. Вольнонаемный. Служил в войсках связи в армии, подразделение Е-5. Уволился, теперь как вольнонаемный получаю большее жалование. В Англии я уже два года. Вот ваш персональный ключ. — Курьер протянул Райану пластиковую карточку. — Вы умеете с ним обращаться, так?
      — О да, — кивнул Райан. — У меня такой же на рабочем месте в Лондоне.
      — Значит, вам известны порядки. В случае любой поломки немедленно связывайтесь со мной. — Курьер вручил визитную карточку. — И никто кроме меня или одного из моих людей не имеет права вскрывать корпус и заглядывать внутрь. Разумеется, в случае несанкционированного доступа произойдет автоматическое самоуничтожение. Пожар не начнется, но вони будет изрядно, из-за пластмассы. Ну, в общем, у меня все.
      Он сломал упаковочную коробку.
      — Не хотите чего-нибудь выпить? Чай, «кока-кола»?
      — Нет, благодарю вас. Пора возвращаться домой.
      С этими словами специалист по закрытой связи вышел из дома и направился к своей машине.
      — Что это такое? — окликнула из кухни Кэти.
      — Мой защищенный телефон, — объяснил Джек, возвращаясь к жене.
      — Зачем он?
      — Чтобы я мог звонить своему шефу.
      — А разве нельзя звонить с работы?
      — Между Англией и Америкой существенная разница во времени, к тому же, некоторые вещи я не могу обсуждать на работе.
      — Всякие шпионские штучки, — фыркнула Кэти.
      — Совершенно верно.
      То же самое можно было сказать про пистолет, который Райан хранил в гардеробе. Кэти достаточно невозмутимо отнеслась к охотничьему ружью «Ремингтон» — Джек изредка постреливал из него куропаток и рябчиков, и она была готова терпеть оружие, поскольку птиц можно было приготовить и съесть. К тому же, «Ремингтон» хранился разряженный. Но к пистолету Кэти испытывала стойкую неприязнь. Подобно многим воспитанным супружеским парам, Райаны избегали говорить на эту тему. Главное, чтобы пистолет не смог попасть в руки Салли, а Салли знала, что в отцовский гардероб ей лазать строго-настрого запрещается. Райан проникся любовью к своему 9-мм «Браунингу», который хранился заряженный четырнадцатью патронами увеличенной убойной силы с пулями, имеющими полый наконечник. Пистолет был оснащен сделанными на заказ накладками на рукоятку и тритиевым прицелом. Вместе с ним хранились две запасные обоймы. Если Райану снова понадобится оружие, он воспользуется именно этим «браунингом». Джек напомнил себе, что надо будет подыскать место, где можно было бы попрактиковаться в стрельбе. Быть может, тир есть на расположенной неподалеку базе Королевского военно-морского флота. Наверное, сэр Бейзил сможет позвонить кому надо и уладить этот вопрос. Как почетный рыцарь, Джек меч не получил, но современным эквивалентом является пистолет, который, к тому же, при случае может оказаться очень полезным.
      Как и штопор.
      — Кьянти? — спросил Райан.
      Кэти обернулась.
      — Хорошо. У меня на завтра ничего не запланировано.
      — Кэти, я никогда не мог понять, как бокал — второй вина вечером могут повлиять на операцию следующим утром — ведь пройдет десять, а то и двенадцать часов.
      — Джек, ни в коем случае нельзя мешать спиртное и хирургию, — терпеливо объяснила Кэти. — Хорошо? Ты ведь не пьешь перед тем, как сесть за руль. Вот и я не пью перед тем, как взять в руки скальпель. Никогда. Ни разу.
      — Хорошо, доктор Райан. Значит, завтра ты будешь выписывать рецепты на очки?
      — Угу, день будет простой. А у тебя?
      — Ничего важного. Все то же самое. Рутина.
      — Не представляю себе, как ты можешь это выносить.
      — Ну, она же интересная, эта секретная рутина, и для того, чтобы ее понять, необходимо быть шпионом.
      — Верно. — Кэти перелила соус к спагетти в соусницу. — Вот, ставь на стол.
      — Я еще не откупорил вино.
      — Так поторопись же.
      — Слушаюсь, профессор леди Райан, — ответил Джек, принимая из рук жены соусницу и ставя ее на стол.
      Затем он откупорил бутылку кьянти.
      Салли уже выросла из высокого детского стульчика, но ей все еще приходилось устанавливать на обычный стул специальную подставку, которую она сама и принесла из спальни. Поскольку на ужин были «писигетти», отец заправил девочке за воротник льняную салфетку. Вероятно, соус все равно попадет на штанишки, но, по крайней мере, девочка будет привыкать к салфеткам, что, по мнению Кэти, было очень важно. Затем Райан разлил кьянти. Салли вина не просила. Один раз отец уже удовлетворил ее просьбу (несмотря на возражения матери), и на этом все закончилось. Салли открыла бутылку «кока-колы».
 
      Маленькая Светлана наконец заснула. Девочка любила засиживаться допоздна, каждый вечер, до тех пор, пока голова сама собой не падала на подушку. Поправляя одеяло, Олег Иванович отметил, что дочь улыбается во сне, словно ангелочек, похожий на тех, что украшают итальянские соборы на фотографиях в путеводителях, которые любил читать Зайцев. Телевизор был включен. Судя по звукам, шел какой-то фильм про Великую Отечественную войну. Все они были на одно лицо. Фашисты яростно шли в атаку — иногда среди немцев встречался один персонаж, обладающий хоть какими-то человеческими качествами, обыкновенно, германский коммунист, как это выяснялось в ходе фильма, который разрывался между верностью делу своего класса (разумеется, рабочего класса) и преданностью родине, — а советские войска доблестно оборонялись, вначале неся большие потери, но затем добиваясь перелома, под Москвой в декабре 1941 года, под Сталинградом в январе 1943 года или на Курской дуге летом 1943 года. Среди главных героев непременно были политрук, беззаветно преданный партии, храбрый рядовой, мудрый сержант в годах и блестящий молодой лейтенант. Иногда к ним добавлялся седовласый генерал, который, оставшись один, беззвучно плакал, скорбя по своим подчиненным, но затем, подавив свои чувства, посылал их в бой. Всего существовало около пяти различных сюжетов, все вариации одной и той же темы, и единственное отличие состояло в том, изображали ли Сталина мудрым, богоподобным правителем или вообще не упоминали о нем. А это зависело от того, когда был снят фильм. Сталин перестал пользоваться любовью советских кинематографистов в 1956 году, вскоре после того, как Никита Сергеевич Хрущев сделал свой знаменитый, но оставшийся засекреченным доклад о том, каким чудовищем был Сталин — во что советские люди до сих пор верили с трудом, по крайней мере, водители такси, если судить по фотографиям «вождя народов», прикрепленных на лобовом стекле. Правда в Советском Союзе была блюдом редким, и проглотить ее, как правило, оказывалось очень трудно.
      Однако сейчас Зайцев не смотрел телевизор. Олег Иванович медленно потягивал водку, уставившись на голубой экран, однако не видя его. Только сейчас до него дошло, какой же беспримерный поступок совершил он сегодня в метро. Тогда эти действия казались ему безобидной проказой, детской бравадой: подумаешь, он запустил руку в карман американцу, словно мелкий воришка, просто проверяя, получится ли у него. Как оказалось, Зайцев действовал очень осторожно и продуманно, и даже сам американец ничего не заметил, в противном случае он обязательно каким-нибудь образом выдал бы себя.
      Итак, он доказал себе то, что может сделать… что? Что именно? Олег Иванович задавал себе этот вопрос, но никак не мог найти на него ответ.
      Черт возьми, что он позволил себе в вагоне метро? О чем он думал? Если честно, в тот момент Зайцев не думал ни о чем. Он действовал, повинуясь глупому минутному порыву… разве не так?
      Покачав головой, Олег Иванович отпил маленький глоток водки. Он человек умный, образованный. У него есть университетский диплом. Он великолепно играет в шахматы. У него работа, требующая наивысшей формы допуска к секретным документам, за которую он получает неплохое вознаграждение и которая поставила его на самую нижнюю ступень номенклатуры. Он пользуется определенным влиянием — небольшим, но все же пользуется. Комитет государственной безопасности доверил ему многие свои тайны. КГБ верит в него… однако…
      «Однако что?» — спрашивал себя Зайцев. Что следует за этим «однако»? Он не представлял себе, куда могут завести его подобные размышления…
      Священник. В конечном счете, все сводится к нему, ведь так? Или нет? Зайцев тщетно старался допытаться у себя самого, о чем он думал в тот момент, когда засовывал руку в карман американца. Неизвестно, думал ли он вообще о чем-нибудь. Казалось, его рука словно обзавелась собственным рассудком и начала действовать, не получая команд от головного мозга, уводя своего обладателя неизвестно в каком направлении.
      Да, всему виной этот проклятый священник. Неужели чертов поляк околдовал его? Посредством каких-то внешних сил захватил контроль над его телом?
      «Нет, это невозможно!» — решительно оборвал себя Зайцев. Такое бывает только в сказках и старинных преданиях, о которых судачат на кухне женщины.
      «В таком случае, почему я сунул руку в карман этому американцу?» — настойчиво требовал мозг, однако ответа не было.
      «Хочешь ли ты стать соучастником убийства? — вдруг произнес тихий голос. — Хочешь ли ты содействовать расправе над невинным человеком?»
      «Но разве папа ни в чем не виновен?» — спросил себя Зайцев, делая еще один глоток водки. Ни одно сообщение, прошедшее через него, не свидетельствовало об обратном. Больше того, Олег Иванович не помнил, чтобы отец Кароль вообще упоминался в донесениях КГБ в течение последних двух лет. Да, прошло краткое сообщение о том, что Кароль Войтыла вскоре после избрания на папский престол совершил поездку в Польшу, но какой человек, занявший новое место в жизни, не отправится домой, чтобы заручиться поддержкой своих друзей?
      Коммунистическая партия также состоит из людей. А людям свойственно совершать ошибки. Олег Иванович сталкивался с этим ежедневно; ошибались даже самые опытные, самые подготовленные сотрудники КГБ, получавшие за это от начальства наказание, выговор или замечание. Ошибался Леонид Ильич. Над престарелым Брежневым частенько посмеивались за обедом в кругу близких друзей — а еще чаще перешептывались о фортелях, которые выкидывали его неуемно алчные дети, особенно дочь. Однако это все были мелочи, но даже и о них говорили только вполголоса. А сейчас Зайцеву пришлось столкнуться с чем-то многократно более серьезным и опасным.
      На чем основывается легитимность государства? Теоретически на воле народа, однако к мнению народа никто не прислушивается. Решающий голос принадлежит коммунистической партии, но в ней состоит лишь небольшая доля населения Советского Союза, из которой, в свою очередь, незначительное меньшинство добилось чего-то, хоть отдаленно напоминающего власть. Следовательно, легитимность государства основывается, если мыслить логически, на… на фикции…
      И это был очень серьезный вывод. В других странах заправляют диктаторы, как правило, крайне правого толка, фашисты. Гораздо меньше государств, в которых власть принадлежит левым. Гитлер олицетворял собой самую могущественную и опасную диктатуру правых, но его власть свергли Советский Союз во главе со Сталиным с одной стороны и Западные страны с другой. Два самых непримиримых противника, примирившись, объединились, чтобы уничтожить германский фашизм. Но кто они, бывшие союзники? Они называют себя демократиями, и хотя это утверждение постоянно оспаривается советской пропагандой, выборы в этих странах настоящие — об этом неоспоримо свидетельствует то, сколько времени и сил тратит КГБ, пытаясь повлиять на них. Следовательно, там воля народа все-таки является хотя бы отчасти реальностью, иначе зачем КГБ старался бы оказать на нее хоть какое-то влияние? Насколько демократическими являются западные страны в действительности, Зайцев не знал. Определить это по информации, доступной в Советском Союзе, было невозможно. А слушать «Голос Америки» и другие западные радиостанции, которые вели откровенно антисоветскую пропаганду, Олег Иванович не хотел.
      Итак, смерти польского священника желает не народ. Определенно, этого хочет Андропов и, возможно, Политбюро. Даже коллеги Зайцева по работе в центральном управлении не держат зла на Кароля Войтылу. Никто и никогда не говорил о том, что папа римский плохо относится к Советскому Союзу. Государственные радио и телевидение, упоминая о нем, не призывали к классовой ненависти, как это бывало, когда речь заходила о других зарубежных врагах. Зайцеву ни разу не попадались в «Правде» уничижительные статьи, посвященные отцу Каролю. Да, в последнее время появились короткие заметки о проблемах рабочего движения в Польше, но и они напоминали скорее замечания, которые высказываются по поводу расшалившихся соседских детей.
      Однако ключ ко всему находится именно здесь. Кароль Войтыла поляк, им гордится вся Польша, а в настоящее время страну сотрясают профсоюзные волнения. И Кароль захотел воспользоваться своей политической или духовной силой, чтобы защитить свой народ. Это ведь понятно, не так ли?
      Но как можно понять желание расправиться с ним?
      Кто встанет и скажет во весь голос: «Нет, нельзя убивать этого человека только потому, что кому-то не нравятся его политические взгляды»? Политбюро? Нет, его члены поддержат Андропова. Он очевидный преемник. После смерти Леонида Ильича именно Андропов займет место во главе стола. Юрий Владимирович — человек партии. Ну а разве может быть иначе? Как говорится, коммунистическая партия является душой народа. Наверное, это единственное упоминание про «душу», дозволенное в Советском Союзе.
      Остается ли какая-то частица человека жить после его смерти? Именно этим и должна была бы быть душа, однако в этой стране душой является коммунистическая партия, а партия состоит из людей, и не больше того. К тому же, людей порочных.
      И вот сейчас эти люди хотят убить священника.
      Он пересылает сообщения, посвященные этому готовящемуся преступлению. То есть, тем самым он, Олег Иванович Зайцев, помогает убийцам. И эта мысль затронула что-то у него внутри. Совесть? Но есть ли у него совесть? Совесть — это некое мерило, которое сопоставляет один набор фактов и идей с другим и остается удовлетворенным. Или нет. В этом случае, обнаружив какой-то изъян, совесть начинает жаловаться. Она вынуждает человека искать и искать до тех пор, пока проблема не будет решена, пока несправедливое деяние не будет остановлено или исправлено… или за него не будет принесено покаяние.
      Но как остановить Политбюро или КГБ? Как не дать им совершить преступление?
      Зайцев сознавал, что для этого надо было по меньшей мере показать, что предполагаемое действие противоречит политической теории или может привести к нежелательным политическим последствиям, потому что политика является мерилом добра и зла. Но не слишком ли ненадежный этот инструмент? Не должны ли понятия «добро» и «зло» определяться чем-то более прочным, чем политика? Нет ли какой-либо высшей системы ценностей? В конце концов, политика является всего лишь тактикой, разве не так? И хотя тактика, разумеется, важна, гораздо важнее стратегия, потому что именно стратегией измеряется то, для чего используется тактика, а стратегия в данном случае заключается в том, чтобы определить, что же является добром — причем в транцендентальном смысле. Не определенном сиюминутными интересами, а непреходящим, вечным — чем-то таким, что назовут правильным через сто, через тысячу лет.
      Мыслит ли партия подобными понятиями? И вообще, как именно принимает решения Коммунистическая партия Советского Союза? Исходя из того, что принесет благо людям? Но кто это определяет? Отдельные личности — Брежнев, Андропов, Суслов, другие члены Политбюро, имеющие право голоса, которые советуются с кандидатами в члены, не имеющими право голоса, которые, в свою очередь, советуются с Советом министров и с членами Центрального комитета коммунистической партии, сплошь высокопоставленными представителями номенклатуры, — теми, кому парижский резидент переправляет дипломатической почтой парфюмерию и нижнее белье. Зайцев достаточно насмотрелся на подобные сообщения. И наслушался рассказов. Решения принимали те, кто засыпал дорогими подарками своих детей, протаскивая их следом за собой на вершину власти, кто носился в черных лимузинах по широким московским магистралям, — порочные князьки от марксизма, держащие страну железной рукой.
      Заботит ли этих людей то, что будет хорошо для народа — для бесчисленных рабочих и крестьян, которыми они распоряжаются по своему усмотрению, о благе которых они вроде бы должны заботиться?
      Но, возможно, при Николае Романове дворянство рассуждало и говорило так же. Однако Ленин приказал расстрелять всю знать, как врагов народа. Точно так же, как современные фильмы изображают Великую Отечественную войну, старое кино представляло невзыскательным зрителям этих людей, как злокозненных клоунов, которых едва ли можно было считать достойными противниками. Вызывающие ненависть и презрение карикатуры на настоящих людей, они, разумеется, были совсем не похожи на тех, кто пришел им на смену…
      В старину царедворцы мчались на санях, запряженных тройками, прямо по телам крестьян; точно так же сейчас московские милиционеры перекрывали центральные магистрали, чтобы новая знать из номенклатуры не теряла времени, стоя в пробках.
      По большому счету, ничего не изменилось…
      Вот только в прошлом цари, по крайней мере, делали вид, что прислушиваются к гласу высшей власти. Именно на их деньги был построен собор Василия Блаженного в Москве, а знать рангом помельче строила бесчисленные церкви в маленьких городах и селах, потому что даже Романовы признавали существование верховной истины. Но коммунистическая партия не собирается отвечать ни перед кем.
      Поэтому она безжалостно расправляется со своими противниками, потому что убийство частенько является политической целесообразностью, тактическим ходом, к которому без стеснения прибегают в случае необходимости.
      «И все сводится именно к этому? — спрашивал себя Зайцев. — Андропов собирается убить папу римского просто потому, что тот ему неугоден?»
      Снова наполнив рюмку водкой, Олег Иванович задумчиво отпил глоток.
      В его жизни есть свои неудобства. Так, от рабочего места очень далеко ходить до курилки. А среди коллег есть люди, которых он терпеть не может, — например, подполковник Степан Евгеньевич Иванов, старший офицер центра связи. Как Иванову удалось четыре года назад получить повышение, оставалось загадкой для всех сотрудников центра. Начальство считало его тупицей, не способным выполнить никакую полезную работу. Зайцев полагал, в каждом учреждении обязательно найдется по крайней мере один такой совершенно никчемный человек, от которого, однако, избавиться совсем непросто, потому что… просто потому, что он есть и ничего с этим не поделаешь. Если бы не было Иванова, Зайцев давно пошел бы на повышение — если и не в звании, то обязательно в должности. Каждым своим вдохом Иванов причиняет неудобства Олегу Ивановичу, однако это же не дает Зайцеву право его убить, ведь так?
      Нет, его арестуют и предадут суду, и, может быть, даже казнят за умышленное убийство. Потому что это запрещено законом. Потому что так поступать нельзя. Это говорит закон, это говорит партия, это говорит собственная его совесть.
      Но Андропов собирается убить отца Кароля, и его совесть молчит. А что если заговорит чья-то другая совесть? Еще один глоток водки. Еще одна презрительная усмешка. Чья совесть? Совесть Политбюро?
      Даже внутри КГБ никаких открытых дискуссий нет. Никаких споров. Никаких обсуждений. Только приказы на выполнение задания и уведомления о выполнении или невыполнении. Разумеется, даются оценки иностранцам, обсуждаются мысли, высказанные иностранцами, настоящими агентами или просто агентами влияния — на жаргоне КГБ «полезными дураками». Однако ни один сотрудник не прислал в ответ на полученный приказ: «Нет, товарищи, так поступать нельзя, потому что это неправильно с нравственной точки зрения.» Римский резидент Годеренко был близок к этому, указав на то, что убийство папы римского неблагоприятно скажется на деятельности агентурной сети. Означало ли это, что Руслана Борисовича также замучила совесть? Нет. У Годеренко трое сыновей: один служит в военно-морском флоте, другой, насколько известно Зайцеву, учится в Высшей школе КГБ на Мичуринском проспекте, а третий поступил в Московский государственный университет. Если Руслан Борисович пойдет против руководства КГБ, это будет означать, что у его сыновей как минимум возникнут серьезные неприятности, а может быть, дело обернется и чем-нибудь похуже; мало кто решится пойти на такое.
      Итак, получается, во всем Комитете государственной безопасности совесть есть только у него одного? Отпив глоток, Зайцев задумался. Вероятно, нет. Только в центральном управлении работает несколько тысяч сотрудников, и еще многие тысячи на местах, и просто в силу закона больших чисел среди них должно найтись достаточное количество людей «хороших» (что бы ни понимать под этим). Вот только как их найти? Разумеется, если начать в открытую их искать, это будет означать неминуемую смерть — в лучшем случае, продолжительный тюремный срок. И это основополагающая проблема, которая стояла перед Зайцевым. Он не имеет возможности ни с кем поделиться своими сомнениями. Обсудить тревоги — ни с врачом, ни со священником… ни даже с женой Ириной…
      Нет, ему остается уповать лишь на помощь бутылки водки, и хотя в определенном смысле алкоголь помогал ему думать, настоящим другом считать его было нельзя. Русские мужчины способны пролить скупую слезу, однако в данном случае и это не поможет. Ирина наверняка начнет задавать вопросы, на которые он не сможет ответить. Остается только лечь спать. Олег Иванович не сомневался, что сон тоже не поможет, и в этом он оказался прав.
      Еще час размышлений и две рюмки водки наконец нагнали на Зайцева сонливость. Его жена мирно дремала перед экраном телевизора — Красная Армия снова одержала победу на Курской дуге, и фильм завершился началом долгого марша вперед, на Берлин, к рейхстагу, полного надежд и восторженного рвения идти в кровавый бой. Зайцев грустно усмехнулся. Сейчас ему только этого не хватало. Он отнес пустую рюмку на кухню, затем разбудил жену и проводил ее в спальню. Оставалось надеяться, что сон придет достаточно быстро. Этому должна была поспособствовать четверть литра водки в желудке.
      Так оно и произошло.
 
      — Знаете, Артур, а нам ведь очень многое неизвестно об этом сукином сыне, — заметил Джим Грир.
      — Вы имеете в виду Андропова?
      — Нам даже неизвестно, женат ли он, — продолжал зам по РА-работе, взглянув на Боба Риттера.
      — Мы полагаем, что женат, однако Андропов, если у него и есть жена, никогда не появлялся с ней на официальных мероприятиях. Обычно мы узнаём об этих вещах именно так, — вынужден был признать зам по опер-работе. — Советское руководство, подобно донам мафиозных кланов, частенько прячет свои семьи. У них все просто помешаны на скрытности. Да, признаю, у нас не не слишком хорошо поставлена добыча информации такого рода, однако необходимо сделать одну оговорку: она не представляет никакой ценности.
      — Ну, это не совсем так, — возразил Грир. — То, как человек относится к жене и детям, если они у него есть, помогает составить его психологический портрет.
      — То есть, вы хотите, чтобы я поручил Кардиналу собрать информацию о личной жизни Андропова? Не сомневаюсь, он справится с этой задачей, но не станет ли это стрельбой из пушки по воробьям?
      — Вы так думаете? Если Андропов регулярно бьет свою жену — это одно. Если он заботливый муж и любящий отец — это совсем другое, — продолжал настаивать зам по РА-работе.
      — Андропов настоящий бандит с большой дороги. Для того, чтобы понять это, достаточно лишь взглянуть на его фотографию. Только посмотрите, как ведет себя его ближайшее окружение. Все настороженные, запуганные — то же самое можно было сказать про окружение Гитлера, — ответил Риттер. — Несколько месяцев назад группа американских губернаторов и конгрессменов летала в Москву посланниками sub rosa дипломатии. По возвращении домой губернатор штата Мериленд, либеральный демократ, сказал, что когда в приемный зал вошли советские лидеры, он сразу же выделил одного из них, решив, что по виду это настоящий бандит. И лишь затем губернатор Мериленда узнал, что это Юрий Владимирович Андропов, председатель Комитета государственной безопасности. Этот губернатор славился своим умением разбираться в людях, и его оценка была внесена в досье на Андропова, заведенное в Лэнгли.
      — Ну, из этого мерилендца судья получился бы неважный, — заметил Артур Мур, который, разумеется, тоже ознакомился с оценкой Андропова. — По крайней мере, разбирать кассационные жалобы я бы ему точно не доверил. Он будет настаивать на том, чтобы повесить беднягу-преступника лишь за тем, чтобы проверить, порвется ли веревка.
      Конечно, и в Техасе встречались время от времени подобные судьи, однако сейчас штат стал значительно более цивилизованным. В конце концов, лошадей, которых надо украсть, теперь меньше чем людей, которых надо убить.
      — Ну хорошо, Роберт, что все же мы можем предпринять, чтобы слегка прощупать Андропова? — продолжал судья Мур. — Как-никак, судя по всему, именно он станет следующим генеральным секретарем. Я нахожу предложение Джеймса весьма интересным.
      — Я посмотрю, что можно будет сделать. А почему бы не спросить сэра Бейзила, нет ли у него чего-нибудь на эту тему? У англичан такие дела получаются гораздо лучше, и, кроме того, мы при этом побережем своих людей.
      — Я отношусь к Бейзилу с большой симпатией, но мне бы не хотелось быть перед ним в долгу, — ответил судья Мур.
      — Джеймс, а ведь в Лондоне находится ваш протеже. Пусть этот вопрос задаст сэру Бейзилу Райан. Вы уже установили у него дома шифратор?
      — Да, наши связисты должны были сделать это сегодня.
      — Так позвоните своему мальчику и попросите его выяснить интересующий нас вопрос — как бы мимоходом, невзначай.
      Грир перевел взгляд на директора ЦРУ.
      — Артур, вы что скажете?
      — Одобряю. Но только чтобы все было без лишнего шума. Предупредите Райана, что это в его собственных интересах.
      Адмирал взглянул на часы.
      — Хорошо, я займусь этим перед тем, как отправиться домой.
      — Ну а теперь, Боб, скажите, каковы успехи в «Маске красной смерти»? — насмешливо поинтересовался судья Мур, просто чтобы закончить совещание на веселой ноте.
      — Артур, давайте не будем слишком поспешно сбрасывать это со счетов, хорошо? Русские действительно окажутся смертельно уязвимы перед пулей определенного типа. Нам нужно лишь зарядить ее.
      — Только не говорите об этом нашим конгрессменам. Они от страха наложат в штаны, — со смехом предостерег его Грир. — Мы ведь должны наслаждаться мирным сосуществованием с Советским Союзом.
      — С Гитлером подобный номер не прошел. Сталин и Чемберлен пытались дружить с этим ублюдком, и куда это их привело? Джентльмены, русские являются нашими врагами, и, как это ни печально, истина состоит в том, что настоящий мир с ними невозможен, нравится это или нет. Наши мировоззрения настроены в совершенно разных тональностях. — Риттер поднял руки. — Да-да, знаю, мы не должны мыслить подобными категориями, но, хвала господу, наш президент разделяет эти взгляды, а мы по-прежнему подчиняемся ему.
      Это замечание не требовало комментариев. На прошедших выборах все трое голосовали за нынешнего президента, несмотря на расхожую шутку о том, что двумя категориями людей, которых днем с огнем не сыскать в Лэнгли, являются коммунисты и… республиканцы. Да, у Рональда Рейгана железный характер и лисье чутье. Особенно это импонировало Риттеру, из всех троих самому нетерпеливому и задиристому.
      — Хорошо. А теперь мне нужно подготовиться к слушаниям по бюджету, которые состоятся в Сенате послезавтра, — объявил Мур, заканчивая совещание.
 
      Райан сидел за компьютером, мысленно повторяя сражение в заливе Лейте , когда зазвонил телефон закрытой связи. Джек впервые услышал его непривычный, резкий звонок. Достав из кармана пластиковую карточку с ключом доступа, он вставил его в щель и снял трубку.
      — Ждите, — сообщил механический голос. — Происходит синхронизация аппаратуры… ждите… происходит синхронизация аппаратуры… ждите… происходит синхронизация аппаратуры… установлена закрытая связь, — наконец объявил он.
      — Алло, слушаю, — сказал Райан, гадая, кто из тех, у кого есть шифратор, может позвонить ему в столь поздний час.
      Ответ оказался очевиден.
      — Здравствуй, Джек, — приветствовал Райана знакомый голос.
      В закрытой связи был один положительный момент: цифровая аппаратура передавала голос так отчетливо, словно собеседник находился в соседней комнате.
      Райан взглянул на настольные часы.
      — У вас уже поздновато, сэр.
      — Но не так, как у вас в доброй старой Англии. Как семья?
      — В основном, спит. Кэти, вероятно, читает какой-нибудь медицинский журнал. — Чем она обычно развлекалась на ночь вместо сидения перед телевизором. — Чем могу служить, господин адмирал?
      — У меня есть для тебя одно маленькое дельце.
      — Слушаю, — ответил Райан.
      — Наведи справки, осторожно, как бы невзначай, относительно Юрия Андропова. Нам хотелось бы кое-что узнать о нем. Быть может, интересующая нас информация есть у сэра Бейзила.
      — Что именно вы хотите узнать, сэр? — спросил Джек.
      — Ну, женат ли он, есть ли у него дети.
      — Нам неизвестно, женат ли Андропов?
      Только сейчас до Райана дошло, что в досье на председателя КГБ эти данные отсутствовали, но он в свое время не обратил на это внимание, решив, что они находятся где-то в другом месте.
      — Совершенно верно. Судья Мур хочет выяснить, известно ли что-нибудь на этот счет сэру Бейзилу.
      — Хорошо, я спрошу у Саймона. Насколько это важно?
      — Как я уже сказал, сделай вид, будто это интересует тебя лично. Как только что-нибудь узнаешь, перезвони мне отсюда — я имею в виду, из дома.
      — Будет исполнено, сэр. Нам известны его возраст, дата рождения, образование и все такое, но мы не знаем, женат ли он и есть ли у него дети, так?
      — Вот как порой бывает.
      — Да, сэр.
      Джек задумался. О Брежневе ЦРУ было известно все — кроме разве что размера его полового члена. Был известен даже размер платья, который носила его дочь Галина, — кто-то посчитал эту информацию настолько важной, что не поленился через посла в Бельгии выведать ее в магазине модной одежды, в котором любящий отец купил шелковое подвенечное платье. Но в Лэнгли не известно, есть ли жена у человека, который, скорее всего, станет следующим генеральным секретарем Центрального комитета Коммунистической партии Советского Союза. «Господи, да ему же уже под шестьдесят, и неужели это никому не известно? Что за чертовщина?»
      — Хорошо, сэр, я поспрашиваю. Полагаю, особых сложностей не возникнет.
      — Ну а как дела в остальном? Как Лондон?
      — Мне здесь нравится, и Кэти тоже, но она не перестает поражаться низкой эффективности британского государственного здравоохранения.
      — Бесплатная медицина? Я не виню твою жену. Правда, сам я по-прежнему в случае чего обращаюсь в военно-морской госпиталь в Бетесде, однако, должен признаться, помогает то, что перед моей фамилией ставится маленькое слово «адмирал». Конечно, к вышедшему в отставку старшине отношение несколько другое.
      — Не сомневаюсь.
      Самому Райану очень помогало то, что его жена работала в клинике Джонса Гопкинса. Ему не приходилось иметь дело ни с одним врачом, у кого на халате не было бы нашивки «профессор», а, как выяснил Джек, в медицине, в отличие от остальных областей жизни, преподавательской работой действительно занимаются лучшие из лучших.
 
      Сновидения явились после полуночи, хотя Олег не мог об этом знать. Стоял ясный солнечный день, и человек в белых одеяниях шел по Красной площади. У него за спиной оставался собор Василия Блаженного, а человек направлялся к мавзолею Ленина, не обращая внимания на потоки транспорта. Его окружали дети, и он ласково беседовал с ними, как это делал бы любящий родственник… или приходской священник. Только тут Олег понял, что это и есть священник. Но почему он облачен во все белое? Даже с золотым шитьем? Дети, четыре — пять мальчиков и девочек, держали священника за руки, глядя на него с невинными улыбками. И тут Олег обернулся. На трибуне гранитной гробницы, там, где они стоят во время Первомайских парадов, стояли члены Политбюро: Брежнев, Суслов, Устинов и Андропов. Андропов держал в руках винтовку и целился в маленькую процессию, пересекавшую площадь. Вокруг было полно других людей — безликих, спешащих по своим делам, не обращающих внимание на происходящее. Вдруг Олег оказался рядом с Андроповым и услышал его слова. Председатель КГБ спрашивал, есть ли у него право убить священника. «Осторожнее, Юрий Владимирович, не попадите случайно в детей,» — предостерегал его Суслов. «Да, будьте осторожнее,» — соглашался Брежнев. Устинов, подойдя к Андропову, переставил прицел винтовки. Никто не обращал внимания на Зайцева, который тщетно пытался привлечь к себе внимание.
      «Но почему? — спросил он. — Почему вы хотите его убить?»
      «Кто этот человек?» — спросил Андропова Брежнев.
      «Не обращайте на него внимания, — огрызнулся Суслов. — Стреляйте же скорее, прикончите ублюдка!»
      «Хорошо,» — сказал Андропов.
      Он тщательно прицелился, и Зайцев не смог ничем ему помешать, хотя и находился совсем рядом. Затем председатель КГБ нажал спусковой крючок.
      Зайцев оказался уже на площади. Первая пуля попала в ребенка, в мальчика, шедшего справа от священника, и тот беззвучно рухнул на брусчатую мостовую.
      «Не в него, идиот, — целься в священника!» — словно бешеный пес взвизгнул Михаил Суслов.
      Андропов выстрелил снова, на этот раз попав в маленькую белокурую девчушку, стоявшую слева от священника. Ее голова словно взорвалась красным облаком. Зайцев склонился над девочкой, желая ей помочь, но она сказала, что с ней все в порядке. Оставив ее, Зайцев вернулся к священнику.
      «Берегитесь же!»
      «Чего я должен беречься, мой юный друг? — ласково спросил священник. Он повернулся к детям. — Идемте, дети мои, сейчас мы увидимся с господом.»
      Андропов выстрелил снова. На этот раз пуля попала священнику прямо в грудь. На белой одежде появилось кровавое пятно, размером и цветом похожее на бутон розы. Священник поморщился, но продолжал идти вперед, ведя за собой детей.
      Еще один выстрел, еще один розовый бутон на груди, слева от первого. Священник замедлил шаг, но упорно шел дальше.
      «Вы ранены?» — спросил Зайцев.
      «Ничего страшного, — ответил священник. — Но почему ты его не остановил?»
      «Но я же пытался!» — возмутился Зайцев.
      Остановившись, священник обернулся и посмотрел ему прямо в глаза. 
      «Да?» 
      В это самое мгновение третья пуля поразила его в самое сердце.
      «Да?» — снова спросил священник.
      Теперь все дети смотрели не на него, а на Зайцева.
      Очнувшись, Олег понял, что сидит в своей кровати. Часы показывали без нескольких минут четыре утра. Олег обливался потом. Ему оставалось только одно. Встав с кровати, он сходил в туалет, справил малую нужду и прошлепал босиком на кухню. Налив стакан воды, он сел у мойки и закурил сигарету. Ему хотелось полностью проснуться перед тем, как вернуться в кровать. У него не было никакого желания возвращаться в тот самый сон.
      За окном простиралась притихшая ночная Москва. На пустынных улицах не было даже пьянчужки, бредущего, спотыкаясь, домой. И это тоже хорошо. В такой поздний час лифты в доме не работают. По просторной магистрали не проносилось ни одной машины, что было достаточно странно, но все же не так странно, как для какого-нибудь крупного города любой западной страны.
      Наконец сигарета достигла своей цели. Зайцеву удалось полностью стряхнуть с себя сон, чтобы можно было снова ложиться спать. Но уже сейчас он понимал, что видение не оставит его. Большинство снов бесследно тает, подобно дыму сигареты, однако с этим сном такое не произойдет. Зайцев был в этом уверен.

      Ему предстояло многое обдумать. Казалось, решение возникло само собой, словно какая-то чужеродная сила завладела его рассудком, а через него — уже всем телом, превратив его самого в стороннего наблюдателя. Подобно большинству русских людей, проснувшись утром, Зайцев не стал принимать душ, а ограничился лишь тем, что сполоснул лицо водой, и побрился опасной бритвой, трижды порезавшись при этом. С этим разобралась туалетная бумага — по крайней мере, с последствиями, если не с причиной. Видения из сна по-прежнему неотступно стояли перед взором Олега Ивановича, словно кадры из фильма про войну. Это продолжалось и после завтрака, отчего у него в глазах появилось какое-то отрешенное выражение. Жена обратила на это внимание, но предпочла ничего не говорить. Пора было уходить на работу. Зайцев на полном автомате вышел из дома и направился к метро, повинуясь подсознательной памяти. Его сознание одновременно бездействовало и лихорадочно работало, словно он внезапно разделился на двух разных, но отдаленно связанных друг с другом людей, шедших бок о бок к цели, которую оба не видели и не понимали. Однако, Зайцева несло вперед, словно щепку, попавшую в стремительный горный ручей; огромные валуны мелькали справа и слева так быстро, что он не успевал их разглядеть. Неожиданно для себя Олег Иванович обнаружил, что находится в вагоне метро, несущемся по темному тоннелю, вырытому во времена Сталина политическими заключенными, которыми руководил Никита Сергеевич Хрущев. Зайцева окружала притихшая, практически безликая толпа советских граждан, также спешащих на работу, к которой они не питали никаких чувств. Однако все ехали на работу, потому что только так можно было зарабатывать на пропитание своим семьям, — крохотные винтики гигантской машины, каковой являлось советское государство, которому все они вроде бы должны были служить и которое вроде бы должно было служить им и их близким…
      «Но это ведь ложь, правда? — спрашивал себя Зайцев. — Правда?» Каким образом может послужить советскому государству убийство священника? Какая от этого польза может быть самому Зайцеву и его маленькой дочери? Это их накормит? Даст возможность ходить в «закрытые» магазины и покупать там вещи, о которых простые рабочие не смеют даже мечтать?
      Олег Иванович напомнил себе, что он обеспечен значительно лучше подавляющего большинства тех, кто едет с ним в одном вагоне метро. Разве не должен он испытывать благодарность по этому поводу? Разве он не ест более качественные продукты, не пьет более вкусный кофе, не смотрит более современный телевизор, не спит на более хорошем постельном белье? Разве он не пользуется всеми теми материальными благами, о которых остальным приходится только мечтать? «Но почему же, в таком случае, меня вдруг начала мучить совесть?» — спросил себя старший офицер центра связи. Ответ был настолько очевиден, что Зайцеву потребовалась целая минута, чтобы его осмыслить. Все дело было в том, что его положение, то самое, благодаря которому он наслаждался всеми этими удобствами, также давало ему знания, и впервые в жизни знание оказалось проклятием. Зайцеву стали известны мысли тех, кто определял курс государства, и, узнав их, он понял, что курс этот ошибочный… даже порочный. У него в голове словно находилось особое ведомство, которое ознакомилось с поступившей информацией и пришло к заключению, что это приведет к злу. И в этом заключении содержалось настоятельное требование предпринять какие-то шаги, чтобы предотвратить зло. Выступить с открытым протестом в этой стране, которая высокопарно именует себя самой свободной в мире, нельзя. Нет такого учреждения, ведомства, посредством которого можно было бы сделать свое суждение общим достоянием, чтобы это суждение поддержали другие люди, которые все вместе могли бы потребовать от тех, кто управляет страной, исправить собственные ошибки. Нет, у Зайцева не было никакой возможности действовать в рамках существующей системы. Для этого надо было бы занимать очень высокое положение, однако в этом случае перед тем, как высказывать свои сомнения, требовалось бы тщательно обдумывать каждое слово, чтобы не потерять привилегии; а последние остатки совести оказываются растоптанными боязнью потерять так много. Олегу Ивановичу никогда не приходилось слышать о том, чтобы какая-то влиятельная политическая фигура, отстаивая свои принципы, поднимала голос и указывала вышестоящим вождям на их ошибку. Нет, система полностью исключала подобное, выбирая соответствующих людей. Коррумпированные люди выберут своим руководством только коррумпированных людей, чтобы те не ставили под сомнение тот порядок вещей, который дает огромные привилегии им самим. Подобно тому, как при царях знать никогда не задумывалась о последствиях своего правления для простого народа, так и новая знать от марксизма-ленинизма никогда не задавала вопросов относительно системы, которая подняла их на вершину власти. Почему? Потому что содержание осталось прежним — изменился лишь цвет, от царского белого к социалистическому красному; а, сохранив содержание, система сохранила свои методы работы. Ну а в красном мире заметить немного пролитой крови очень нелегко.
      Состав остановился на станции «Дзержинская», и Зайцев вышел из вагона на платформу, повернул налево к эскалатору и поднялся на улицу, где стоял чудесный, ясный летний день. Толпа, окружавшая его, постепенно рассеивалась, однако определенное количество людей продолжало уверенным шагом двигаться прямо, к зданию центрального управления. Войдя в бронзовые двери, Зайцев приблизился к первому контрольно-пропускному пункту. Он показал свое удостоверение прапорщику в форме, и тот, сверив фотографию с лицом, кивнул головой вправо, разрешая войти в величественное здание. Демонстрируя ту же самую отрешенность, что и во все остальные дни, Зайцев спустился по каменной лестнице в подвальный этаж, где преодолел еще один контрольно-пропускной пункт и наконец попал в просторное помещение центра связи.
      Ночная смена как раз заканчивала дежурство. За столом Зайцева сидел Николай Константинович Добрик, тоже недавно произведенный в майоры, отдежуривший смену с полуночи до восьми.
      — Доброе утро, Олег, — радушно приветствовал Зайцева Добрик, устало потягиваясь в крутящемся кресле.
      — Привет, Коля. Как прошло ночное дежурство?
      — Опять было много сообщений из Вашингтона. Этот сумасшедший американский президент снова изрыгал проклятия в наш адрес. Ты знаешь, что мы являемся «центром всего мирового зла»?
      — Он прямо так и сказал? — недоверчиво переспросил Зайцев.
      Добрик кивнул.
      — Точно. Вашингтонский резидент переслал текст выступления Рейгана — оно стало куском свежего окровавленного мяса, который президент бросил своим верным сторонникам, и все же на этот раз его заявление, похоже, прозвучало чересчур воинственно. Думаю, наш посол в Штатах получит из Министерства иностранных дел инструкции по поводу того, как ему себя вести; вероятно, и Политбюро тоже скажет свое слово. Но, по крайней мере, я хоть немного развлекся, читая эту любопытную переписку.
      — Надеюсь, на этот раз обошлось без шифровальных блокнотов, да?
      Если бы такой объем информации зашифровывался с помощью одноразовых блокнотов, для шифровальщиков ночная смена явилась бы настоящей каторгой.
      — Нет, слава богу, на этот раз работа была механической, — ответил Добрик. В его словах не было иронии. Данное выражение нередко употреблялось в центре связи, когда речь шла о шифраторах. — Наши специалисты до сих пор пытаются разобраться в высказываниях американского президента. Политическое отделение будет биться над ними несколько часов — а может быть, и дней; и, готов поспорить, к работе подключат психиатров.
      Зайцев натянуто усмехнулся. Вероятно, оживленную переписку московских психологов и резидентов в Америке читать будет очень интересно — а сотрудники центра связи не упускали случая ознакомиться со всем, что позволяет скрасить однообразную рутину дежурств.
      — Остается только гадать, как подобные люди оказываются во главе крупнейших мировых держав, — заметил Добрик, поднимаясь из-за стола и закуривая сигарету.
      — По-моему, это и есть то, что называется демократическим процессом, — ответил Зайцев.
      — Ну, как бы там ни было, ничто не сравнится с «коллективной волей народа», которую он выражает через нашу любимую партию.
      Несмотря на насмешливый тон, которым были произнесены эти слова, Добрик являлся убежденным коммунистом, как, разумеется, и все, кто находился в этом здании.
      — Ты совершенно прав, Коля. В любом случае… — Взглянув на настенные часы, Зайцев увидел, что до окончания ночной смены оставалось еще шесть минут. -…Товарищ майор, дежурство принял.
      — Благодарю вас, товарищ майор.
      С этими словами Добрик направился к выходу.
      Усевшись в кресло, еще хранящее тепло ягодиц Добрика, Зайцев расписался в журнале дежурств, отметив время. Затем он вытряхнул пепельницу в мусорное ведро — Добрик, похоже, никогда не утруждал себя этим, — и начал новый трудовой день. Процесс передачи дежурства происходил на полном автомате. Зайцев почти не знал Добрика; их знакомство ограничивалось лишь краткими встречами по утрам в начале его смены. Для Олега Ивановича оставалось непостижимой загадкой, почему кто-то добровольно вызывался работать в ночные смены. Но, по крайней мере, Добрик никогда не оставлял после себя стол, заваленный недоделанной работой, что давало Зайцеву несколько минут, чтобы прийти в себя и мысленно настроиться на работу.
      Однако сегодня эти несколько минут лишь вызвали из памяти образы, которые, похоже, упрямо не желали уходить. Поэтому пока Олег Иванович, закурив первую сигарету за день, раскладывал на металлическом столе бумаги, его мысли находились совсем в другом месте, занимаясь тем, о чем он пока что не хотел ничего знать.
      В десять минут второго шифровальщик принес папку.
      — Товарищ майор, из вашингтонского центра.
      — Спасибо, — кивнул Зайцев.
      Взяв папку, он раскрыл ее и начал листать сообщения.
      «Ага, — думал он, — этот Кассий снова передал информацию…» Да, опять важные данные из политической жизни Соединенных Штатов. Зайцеву не были известны ни лицо, ни настоящая фамилия человека, скрывавшегося под кличкой Кассий, однако он знал, что речь идет о помощнике влиятельного американского политика, возможно, даже сенатора. Этот агент поставлял высококачественную разведывательную информацию из политической сферы, позволявшую сделать вывод, что он имел доступ к конфиденциальным сведениям. То есть, сотрудник высокопоставленного американского политического деятеля работал на Советский Союз. Причем работал бесплатно, следовательно, по идеологическим мотивам, что делало его просто неоценимым.
      Ознакомившись с сообщением, Зайцев порылся в памяти, отыскивая, кому нужно будет его переправить… Точно, на четвертый этаж, полковнику Анатолию Григорьевичу Фокину, сотруднику первого (политического) отдела Первого главного управления.
 
      А в это время за пределами Москвы полковник Илья Федорович Бубовой сходил по трапу с борта самолета, прилетевшего утренним рейсом из Софии. Для того, чтобы успеть на него, ему пришлось встать в три часа ночи и ехать в аэропорт на посольской машине. Вызов в Москву поступил от Алексея Рождественского, с которым Бубовой познакомился еще несколько лет назад. Рождественский оказался настолько любезен, что вчера лично связался с Бубовым, заверив его в том, что в предписании явиться в центральное управление нет для него ничего нежелательного. Совесть у Ильи Федоровича была чиста, и все же отрадно было услышать подтверждение этого. Работая в КГБ, никогда нельзя быть ни в чем уверенным. Подобно ученикам, идущим в кабинет директора школы, офицеры, вызванные в центральное управление, все до одного испытывали неприятный холодок в груди. В любом случае, Бубовой тщательно завязал галстук, а его добротные ботинки были начищены до блеска. Он был не в форме, поскольку его работа в качестве резидента софийского отделения формально считалась секретом.
      У выхода из зала прилета Бубового встретил сержант Советской Армии в форме, проводивший его к машине, — на самом деле, сержант служил в КГБ, однако об этом никому не нужно было знать: а вдруг в аэропорту находится соглядатай ЦРУ или какой-нибудь другой западной спецслужбы? По пути к машине Бубовой купил в газетном киоске свежий номер «Советского спорта». Дорога займет минут тридцать пять. Несколько дней назад софийский футбольный клуб «Семптеврийско знаме» одержал победу над московским «Динамо» со счетом 3-2. Полковник гадал, будут ли местные спортивные обозреватели требовать головы главного тренера московской команды, разумеется, в выражениях, подобающих марксистской риторике. Спортсмены социалистических стран всегда должны оказываться сильнее своих противников; однако советские спортивные обозреватели вставали в тупик, когда наша команда проигрывала команде из другой социалистической страны.
 
      Фоули ехал на работу в метро чуть позже обычного. Перебой в сети электроснабжения без предупреждения сбил настройку электронного будильника, поэтому Эда вместо привычного металлического жужжания разбудили лучи солнца, заглянувшего в окно. Как всегда, Фоули старался не озираться по сторонам, и все же, помимо воли, он искал взглядом обладателя руки, побывавшей у него в кармане. Однако никто не смотрел ему в глаза. Сегодня вечером надо будет снова сесть на поезд, отходящий от станции в 17:41 — так, на всякий случай. На случай чего? Фоули не знал, но это и было самым захватывающим в его работе. Если имело место лишь случайное происшествие без последствий — что ж, пусть будет так. Однако Фоули намеревался в течение следующих дней садиться в один и тот же поезд, в один и тот же вагон, стараясь занять приблизительно то же самое место. Даже если за ним есть «хвост», тот не заметит ничего подозрительного. Напротив, русским приходилось по душе, когда их подопечные, объекты наблюдения, вели себя изо дня в день одинаково. Они начинали беспокоиться, когда действия американцев приобретали случайный и непредсказуемый характер. Что ж, Эд Фоули будет «хорошим» американцем; он продемонстрирует русским то, что те от него ждут, и это не покажется им странным. Московский резидент усмехнулся собственным мыслям.
      Доехав до своей станции, Фоули поднялся на эскалаторе на улицу и прошел пешком до здания посольства, стоящего напротив церкви Святой Богоматери микроэлектроники, самой большой в мире микроволновой печи. Эду всегда было приятно видеть звездно-полосатый флаг на флагштоке и морских пехотинцев за воротами — свидетельство того, что он приходил именно туда, куда нужно. Особенно ему нравился вид часовых, в куртках защитного цвета, темно-синих форменных брюках и белых шапочках, с пистолетами в кобурах.
      В своем убогом кабинете Фоули, как всегда, встретил обычный разгром — определенная неаккуратность являлась частью его прикрытия.
      Однако «крыша» не распространялась на связь. Просто не могла распространяться. За связь в посольстве отвечал Майк Рассел, бывший подполковник Управления армейской безопасности, ведомства, которое обеспечивало закрытую связь в вооруженных силах. Теперь Рассел уже в качестве гражданского специалиста работал в Агентстве национальной безопасности, которое занималось тем же самым, но только в масштабах правительственных и государственных учреждений. Назначение в Москву явилось для Рассела тяжким испытанием. Негр, разведенный, он не получал здесь должного внимания со стороны женщин, поскольку русские славятся своим неприязненным отношением к людям с темным цветом кожи.
      Послышался громкий стук в дверь.
      — Заходи, Майк, — пригласил Фоули.
      — Привет, Эд. — Невысокого роста, Рассел, судя по размерам его талии, любил хорошо поесть. Однако он великолепно разбирался в шифрах и кодах, а в данный момент это было главным. — Ночь выдалась спокойной. Для тебя почти ничего нет.
      — Вот как?
      — Да, только вот это. — Достав из кармана конверт, Рассел протянул его Фоули. — Судя по всему, ничего важного.
      Именно в его обязанности входили зашифрование и расшифрование всех исходящих и входящих сообщений. Даже сам посол не имел такого доступа к секретной информации, как глава службы связи. Внезапно Фоули обрадовался расизму русских. Это делало Майка Рассела значительно менее уязвимым. А от одной только мысли, что глава службы связи может переметнуться к противнику, становилось жутко. Среди всех сотрудников посольства именно Майку Расселу было известно наибольшее количество секретов. Вот почему разведывательные службы всех государств в первую очередь стараются завербовать шифровальщиков, малооплачиваемых сотрудников посольства, на которых все смотрят свысока, обладающих огромной информационной силой.
      Фоули вскрыл конверт. Сообщение было обычной рутиной — очередное доказательство того, что ЦРУ являлось лишь еще одним бюрократическим учреждением, какую бы важную работу оно ни выполняло. Презрительно фыркнув, Фоули поместил лист бумаги в измельчитель, где вращающиеся стальные колеса мгновенно превратили его в обрезки размером около двух квадратных сантиметров каждый.
      — Наверное, отрадно сознавать, что с дневным объемом работы можно справиться всего за десять секунд, — со смехом заметил Рассел.
      — Не сомневаюсь, во Вьетнаме все было иначе.
      — Да нет. Конечно, всякое бывало. Помню, как-то раз мои ребята засекли вьетконговский передатчик, работавший в нашем штабе. Вот тогда выдалась бурная ночка.
      — Взяли ублюдка?
      — О да, — удовлетворенно кивнул Рассел. — Большие шишки наложили в штаны, узнав, что он работал у них под самым носом. Насколько мне известно, ему пришлось несладко.
      В то время Рассел был первым лейтенантом. Его отец, уроженец Детройта, во время Второй мировой войны строил бомбардировщики Б-24 и с тех пор не переставал повторять своему сыну, что это приносило гораздо большее моральное удовлетворение, чем работа на сборочном конвейере «Форда». Рассел ненавидел Советский Союз всеми фибрами своей души (русские даже не умеют ценить музыку соул!), однако повышенный оклад — работа в Москве официально считалась сложной — позволит ему вскоре купить небольшой домик в Верхнем Мичигане, где он сможет вдоволь охотиться на птиц и оленей.
      — Эд, отвечать будешь?
      — Нет, сегодня не буду — по крайней мере, пока что не собираюсь.
      — Понял. Что ж, не буду мешать. Всего хорошего.
      С этими словами Рассел скрылся за дверью.
      Действительность мало походила на шпионские романы — в работе сотрудника ЦРУ гораздо больше скучной рутины, чем захватывающих приключений. Не меньше двух третей своего рабочего времени Фоули посвящал написанию отчетов, которые в Лэнгли, возможно, кто-нибудь прочтет, а может быть, никто не станет читать, а также ожиданию встреч, которые могли и не состояться. Для работы за пределами посольства у него были подчиненные, поскольку сам он занимал слишком ответственный пост, чтобы рисковать возможной компрометацией — о чем Эду время от времени приходилось напоминать своей жене. Мери Пат просто обожала кипучую деятельность. Эда это весьма беспокоило, хотя ни он сам, ни его жена не подвергались реальной опасности. У обоих были дипломатические паспорта, и русские по большей части прилежно соблюдали международные законы. Даже если и станет горячо, слишком горячо все равно не будет. По крайней мере, так убеждал себя Фоули.
 
      — Доброе утро, полковник Бубовой, — не поднимаясь с места, поздоровался Андропов.
      — Добрый день, товарищ председатель, — ответил софийский резидент, с облегчением отмечая, что Рождественский его не обманул.
      Впрочем, излишняя осторожность все равно никогда не помешает.
      — Как идут дела в Софии? — продолжал Андропов, указывая на кожаное кресло напротив своего массивного дубового стола.
      — Ну, товарищ председатель, наши братские болгарские коллеги по-прежнему горят желанием сотрудничать, особенно во всех вопросах, связанных с Турцией.
      — Очень хорошо. Мы планируем провести одну операцию, и мне хотелось бы услышать ваши соображения по поводу реальности ее осуществления.
      Голос Юрия Владимировича оставался любезным и учтивым.
      — И что это за операция? — спросил Бубовой.
      Андропов изложил свой план, пристально следя за своим собеседником. На лице Бубового не отразилось абсолютно ничего. Полковник был слишком искушен для того, чтобы выдавать свои чувства; к тому же, он понимал, как внимательно наблюдает за ним председатель.
      — Как вы планируете осуществить операцию? — спросил он, когда Андропов закончил.
      — А как быстро вы сможете ее подготовить?
      — Мне будет нужна помощь наших болгарских друзей. У меня есть один человек, к которому можно обратиться, — полковник Борис Строков, сотрудник «Държавны сигурности». Он отвечает за деятельность болгарской разведки в Турции — контрабанда и все такое. Через это Строков имеет выход на турецкую организованную преступность. Его связи бывают очень полезными, особенно когда возникает необходимость кого-то физически устранить.
      — Продолжайте, — тихим, но нетерпеливым голосом произнес председатель КГБ.
      — Товарищ председатель, осуществить подобную операцию будет очень непросто. Не имея возможности провести стрелка в личные покои жертвы, придется устраивать покушение в общественном месте, где неизбежно скопление большого количества народа. Можно будет заверить стрелка в том, что у нас имеются средства обеспечить ему отход, однако это, разумеется, будет ложью. С точки зрения тактики желательно было бы иметь на месте второго человека, который расправился бы со стрелком сразу же после того, как тот сделает выстрел, — из оружия с глушителем. Второму стрелку покинуть место преступления будет значительно проще, поскольку внимание толпы будет приковано к первому стрелку. Кроме того, подобный вариант исключит риск того, что наш убийца заговорит, оказавшись в руках полиции. Итальянская полиция не пользуется слишком высокой репутацией, однако это, строго говоря, не соответствует действительности. Как вам сможет подтвердить наш резидент в Риме, следственные органы работают очень профессионально. Таким образом, в наших интересах немедленно избавиться от первого стрелка.
      — Но не будет ли такое развитие событий предполагать участие иностранных спецслужб? — спросил Андропов. — Не выйдет ли все слишком уж изящно?
      Откинувшись назад, Бубовой заговорил рассудительным тоном. Андропов хотел услышать именно это, и софийский резидент готов был выложить все как есть.
      — Товарищ председатель, приходится взвешивать риск. Самая большая опасность заключается в том, что наш убийца расскажет о том, каким образом он очутился в Риме. А мертвые, как говорится в пословице, молчат. Голос, который заставили умолкнуть, не сможет ничего выдать. Противная сторона сможет строить домыслы и предположения, однако этим все и ограничится. Мы же, со своей стороны, сможем через подконтрольные нам средства массовой информации распространить сведения о том, что мусульманские экстремистские группировки давно уже грозились расправиться с главой Римской католической церкви. Западные информационные агентства подхватят эту утку, и, действуя осторожными и тонкими методами, можно будет сформировать общественное мнение, которое будет нас устраивать. Как вам известно, в Институте США и Канады есть блестящие ученые, специализирующиеся именно на этих вопросах. Можно будет с их помощью сформулировать черную пропаганду, а затем через сотрудников Первого главного управления распространить ее по всему миру. Разумеется, предполагаемый вариант, хотя и очень сложный, также не исключает риск, однако он является вполне осуществимым. Основные проблемы будут заключаются в подготовке непосредственного исполнителя и в обеспечении мер безопасности. Вот почему таким важным является немедленное устранение убийцы. Мы должны будем категорически отрицать какое-либо наше отношение к этому теракту. Пусть западные противники рассуждают сколько не лень, но без достоверных улик они ничего не узнают. Полагаю, круг лиц, посвященных в эту операцию, будет очень узким.
      — В настоящий момент о ней знают лишь пятеро. Сколько еще? — спросил Андропов, на которого произвели впечатление компетентность и хладнокровие Бубового.
      — По крайней мере, трое болгар. Затем они выберут турка — как вы понимаете, исполнителем должен будет быть только турок.
      — Почему? — Хотя на самом деле Андропов, как ему казалось, уже знал ответ.
      — Турция является мусульманским государством, а между христианской церковью и исламом давнишняя вражда, — заметил софийский резидент. — В этом случае операция внесет дополнительные трения между двумя религиозными общинами — можно рассматривать это как поощрительный приз.
      — А каким именно образом вы собираетесь выбрать исполнителя?
      — Это я доверю полковнику Строкову — кстати, он имеет русские корни. Его предки поселились в Софии в начале этого века, но Строков по-прежнему мыслит, как мы. Он наш, — заверил шефа Бубовой. — Окончил Высшую школу КГБ, опытный оперативный работник.
      — Сколько времени потребуется на подготовку операции?
      — В основном это будет зависеть не от Софии, а от Москвы. Естественно, Строков должен будет заручиться одобрением своего руководства, однако вопрос это будет скорее политический, не оперативный. После того, как он получит приказ… недели две, максимум, четыре.
      — А каковы шансы на успех? — спросил председатель.
      — Думаю, от средних до высоких. Оперативник «Държавны сигурности» доставит на машине исполнителя в нужное место, а затем уничтожит его, как только задание будет выполнено, после чего отойдет сам. В действительности операция значительно сложнее, чем это кажется. Исполнителю, по всей вероятности, придется использовать пистолет, причем без глушителя. Поэтому толпа отреагирует на звук выстрела. Большинство людей отпрянет назад, но кое-кто бросится вперед, навстречу опасности, в надежде схватить убийцу. Если даже тот упадет, пораженный в спину пулей, выпущенной из бесшумного оружия, эти храбрецы все равно поспешат к нему, в то время как наш человек, подчиняясь толпе, отойдет назад. Толпа будет вести себя словно волна, которая накатывается на берег, — объяснил Бубовой, мысленно нарисовав себе эту картину. — Однако надо помнить, что стрелять из пистолета гораздо сложнее, чем это показывают в кино. Помните, что на поле боя на каждого убитого приходится двое — трое тех, кто был ранен, но остался в живых. Нашему стрелку не удастся подойти к цели ближе, чем на четыре или пять метров. Для профессионала это достаточно, однако исполнитель не будет профессионалом. И, кроме того, не надо забывать про такой неприятный для нас фактор, как медицинская помощь. Если только пуля не поразит цель в сердце или мозг, опытный хирург буквально залезет в могилу и вытащит раненого с того света. Таким образом, реалистичная оценка успеха — пятьдесят процентов. А это значит, необходимо просчитать возможные последствия неудачного исхода. Но это уже вопрос политический, товарищ председатель, — заключил Бубовой, давая своими словами понять, что на него валить вину будет нечего.
      В то же время Илья Федорович понимал, что успешное выполнение операции принесет ему генеральские звезды, что делало игру стоящей свеч: огромный выигрыш против незначительного проигрыша. Подобная перспектива взывала не только к чувству патриотизма Бубового, но и к его честолюбию.
      — Очень хорошо. Что необходимо предпринять?
      — Во-первых, «Държавна сигурность» подчиняется политическому руководству страны. Отдел, который возглавляет полковник Строков, осуществляет свою деятельность без лишней бумажной волокиты, однако он подконтролен напрямую болгарскому Политбюро. Поэтому Строкову надо будет получить одобрение высшего руководства Болгарии, которое обязательно запросит санкцию нашего руководства. Болгары ни за что не согласятся нам помогать, не получив официального запроса со стороны нашего правительства. Ну, а после этого последует чисто техническая сторона вопроса.
      — Понятно.
      Андропов помолчал с полминуты. На послезавтра назначено заседание Политбюро. «Не слишком ли рано поднимать этот вопрос?» — задумался он. Насколько трудно ему будет отстоять свою позицию? Придется показать коллегам «Варшавское письмо», которое тех нисколько не обрадует. Надо будет представить дело таким образом, чтобы члены Политбюро прочувствовали крайнюю необходимость ответных действий… а для этого им должно стать страшно.
      Но испугаются ли они? Что ж, в этом он сможет им помочь, правда? Подумав над вопросом еще несколько секунд, Юрий Владимирович пришел к благоприятному ответу.
      — Что-нибудь еще, полковник?
      — Едва ли нужно говорить о том, что необходимо соблюдать строжайшие меры секретности. Ватикан обладает своей собственной, достаточно эффективной разведкой. Было бы большой ошибкой недооценивать ее возможности, — предостерег Бубовой. — Следовательно, членам Политбюро и их болгарским коллегам надо будет понять, что обсуждаемый вопрос ни в коем случае не должен выйти за рамки их узкого круга. С нашей стороны это означает, что не будет поставлен в известность даже Центральный комитет. Малейшая утечка информации будет означать катастрофу. Однако, в то же время, — продолжал полковник, — нам предстоит большая работа. Папа римский не имеет возможности изолироваться от общества; при этом он также не может предпринять те меры безопасности, какие предприняли бы мы или любая другая спецслужба, если бы возникла угроза жизни главы государства. То есть, с этой точки зрения папа является относительно «легкой» целью — разумеется, если нам удастся найти исполнителя, который согласиться с риском для жизни приблизиться к особе понтифика и сделать прицельный выстрел.
      — Итак, если я заручусь согласием Политбюро, после чего мы попросим наших болгарских братьев о помощи, затем вы попросите этого полковника Строкова начать шевелиться, — сколько потом потребуется времени на подготовку операции?
      — Полагаю, месяц, максимум — два, но никак не больше. Также нам понадобится определенное содействие со стороны римской резидентуры, но только в части выяснения распорядков и тому подобного, не больше. Наши руки останутся абсолютно чистыми — особенно если Строков поможет устранить исполнителя сразу же после того, как тот выполнит свою задачу.
      — Вы хотите, чтобы ваш Строков выполнил это лично?
      — Да, — кивнул Бубовой. — Борис Андреевич не гнушается пачкать руки в крови. Ему уже приходилось заниматься подобным.
      — Очень хорошо. — Андропов опустил взгляд на стол. — Никаких письменных архивов относительно этой операции не будет. Как только я получу необходимые санкции, вам будет послано уведомление от меня лично, однако в нем не будет никаких конкретных указаний. Вы поймете, о чем именно идет речь, по идентификационному коду операции: 15-8-82-666. Вся подробная информация будет передаваться через курьера или при личной встрече. Вам все понятно?
      — Так точно, товарищ председатель, все понятно. На бумаге будет значиться только идентификационный код. Полагаю, мне придется много полетать между Москвой и Софией, но с этим не будет никаких проблем.
      — Болгарам можно доверять? — внезапно забеспокоился Андропов.
      — Да, можно, товарищ председатель. У нас давние хорошие отношения с их оперативными службами, и в таких делах болгары имеют большой опыт — если честно, больший, чем у нас. В настоящее время у них значительно больше практики. Если где-нибудь кто-то должен умереть, как правило, эту задачу решают для нас болгары.
      — Да, полковник Рождественский говорил мне об этом. Просто я не располагаю непосредственной информацией на этот счет.
      — Разумеется, если у вас возникнет желание, вы сможете в любой момент лично встретиться с полковником Строковым, — предложил Бубовой.
      Юрий Владимирович покачал головой.
      — Думаю, лучше будет обойтись без этого.
      — Как скажете, товарищ председатель.
      «Так я и предполагал,» — подумал Бубовой. Андропов в первую очередь партийный функционер, не привыкший пачкать руки. Все политики одинаковые — жаждут крови, но при этом стремятся сами оставаться в стороне, поручая всю грязную работу другим. Что ж, решил полковник, а его ремесло как раз и состоит именно в этом, и поскольку все блага у него на родине находятся в распоряжении политиков, приходится их ублажать для того, чтобы доставать из улья мед. А у него, как и у всех в Советском Союзе, неудержимая тяга к сладкому. Успешное осуществление операции принесет ему генеральские звезды, хорошую квартиру в Москве, — а может быть, даже и скромную дачку на Ленинских горах. Они с женой с радостью возвратятся на родину. И если цена этого — смерть какого-то иностранца, неугодного политическому руководству Советского Союза, что ж, тем хуже для него. Ему следовало бы следить за тем, кому могут быть неудобны его действия.
      — Товарищ полковник, благодарю за то, что приехали сюда и поделились со мной своими соображениями на этот счет. Ждите сообщений от меня.
      Бубовой встал.
      — Служу Советскому Союзу, — сказал он и направился к потайной двери.
      Полковник Рождественский ждал его в приемной секретаря.
      — Ну как, Илья?
      — Я не знаю, имею ли право говорить, — последовал осторожный ответ.
      — Если речь идет насчет операции «три шестерки» — имеете, Илья Федорович, — заверил его Рождественский, провожая в коридор.
      — В таком случае, Алексей Николаевич, сообщаю вам, что встреча прошла плодотворно. В дополнение могу сказать только то, что я получил одобрение председателя.
      В конце концов, хоть Рождественский и считается его другом, возможно, это лишь проверка.
      — Я сказал Юрию Владимировичу, что на тебя можно положиться, Илья. Надеюсь, эта операция принесет нам обоим много хорошего.
      — Алексей, как и все в этом здании, мы с тобой выполняем приказы.
      — Позволь проводить тебя до машины. Ты еще успеешь на дневной рейс на Софию.
      Через несколько минут Рождественский уже снова был в кабинете председателя.
      — Ну? — спросил Юрий Владимирович.
      — Бубовой только сказал, что встреча прошла хорошо, и без вашего разрешения не добавил больше ни слова. Илья Федорович — опытный профессионал, товарищ председатель. Связь вы будете держать через меня?
      — Да, через тебя, Алексей, — подтвердил Андропов. — Я отдам соответствующее распоряжение. — Юрий Владимирович не чувствовал необходимости лично следить за ходом операции. Он привык мыслить общими категориями, не вдаваясь в подробности. — Что ты можешь сказать об этом полковнике Борисе Строкове?
      — Болгарине? Фамилия его мне знакома. Кажется, это сотрудник разведки, который в прошлом специализировался на операциях физического устранения. Опыта в таких делах у него достаточно — и, судя по всему, Илья знает его хорошо.
      — Что значит, Строков специализировался на подобных операциях? — спросил Андропов.
      В этом аспекте деятельности КГБ председатель был не слишком сведущ.
      — Ну, разумеется, основной род занятий у Строкова какой-то другой. Однако в «Държавне сигурности» существует небольшое подразделение сотрудников, имеющих опыт проведения таких операций. И самым опытным среди них является полковник Строков. Его послужной список безупречен. Если мне не изменяет память, он лично устранил семь или восемь человек, чья смерть была необходима. Насколько я знаю, в основном болгар, но также одного — двух турок. Относительно граждан западных стран мне ничего не известно.
      — А это трудно? — спросил Юрий Владимирович.
      — Личного опыта у меня нет, — признался Рождественский. Он не стал добавлять, что у него нет и никакого желания приобрести такой опыт. — Те, кто занимается этим, говорят, что их главная задача состоит не в том, чтобы осуществить операцию, а в том, чтобы довести ее до конца — то есть, избежать возможного расследования со стороны полиции. Видите ли, в настоящее время дела об убийствах раскрываются достаточно эффективно. Ну а данном случае можно быть уверенным в том, что следственные органы будут стараться изо всех сил.
      — Бубовой хочет, чтобы этот его Строков лично отправился на место и устранил исполнителя сразу же после того, как тот сделает свое дело.
      Рождественский задумчиво кивнул.
      — Разумно. Насколько я помню, мы сами также обсуждали такой вариант.
      — Да. — Андропов закрыл глаза. И снова у него перед глазами возник мысленный образ. Определенно, это позволит разрешить множество проблем.
      — Да, следующая моя задача будет состоять в том, чтобы добиться одобрения Политбюро.
      — И когда это случится, товарищ председатель? — не смог сдержать своего любопытства полковник Рождественский.
      — Надеюсь, завтра вечером.
 
      Заточенный в подвале, в центре связи, Зайцев забылся в рутине каждодневных дел. Только сейчас его вдруг осенило, какая же тупая у него работа. Начальству очень хотелось бы, чтобы ее выполняли машины, и он как раз и превратился в такую машину. Олег Иванович держал в своей памяти массу информации: какой идентификационный код соответствовал какой операции, и кто из старших офицеров на верхних этажах отвечал за эту операцию. У него в голове накопилось столько всевозможных сведений, что Зайцев только диву давался. Это произошло настолько постепенно, что он и сам прежде ничего не замечал. И только сейчас Олег Иванович впервые по-настоящему задумался над этим.
      Однако у него из мыслей не выходил код 15-8-82-666…
      — Майор Зайцев! — вывел его из размышлений голос, прозвучавший за спиной.
      Обернувшись, Олег Иванович увидел полковника Рождественского.
      — Да, товарищ полковник?
      — Сообщение для софийского резидента.
      Рождественский протянул заполненный бланк.
      — Воспользоваться шифратором или зашифровать вручную, товарищ полковник?
      Рождественский на мгновение задумался, взвешивая варианты. В конце концов он остановился на том, что надо быть последовательным.
      — Думаю, воспользуйтесь одноразовым блокнотом.
      — Как прикажете, товарищ полковник. Все будет готово через несколько минут.
      — Хорошо. Сообщение будет лежать у Бубового на столе, когда он вернется в Софию.
      Рождественский сделал это замечание, не думая. Во всем мире у людей время от времени вырываются ненужные признания, и полностью побороть это не в силах никакая подготовка.
      «Значит, софийский резидент только что был здесь?» Однако Зайцев не стал задавать этот очевидный вопрос вслух.
      — Слушаюсь, товарищ полковник. Об отправке сообщения мне доложить вам?
      — Да. Благодарю, товарищ майор.
      — Служу Советскому Союзу, — заверил его Зайцев.
      Рождественский поднялся к себе наверх, а тем временем Олег Иванович занялся обычной отупляющей рутиной шифрования.

      Совершенно секретно
      Срочно
      Особая важность
      София, резиденту полковнику Илье Федоровичу Бубовому
      В ответ на: идентификационный код 15-8-82-666
      Всю последующую связь относительно операции держать через полковника Рождественского.
      Председатель КГБ.

      Сообщение не содержало в себе ничего необычного, однако оно было помечено как «срочное» и имеющее «особую важность». Значит, председатель Андропов придает ему очень большое значение, а идентификационный код свидетельствовал о том, что речь шла о той самой операции.
      «Значит, Андропов действительно собирается убить священника,» — понял Зайцев.
      Черт побери, что же ему делать? Никто из тех, кто находится в этом помещении — да что там в этом помещении, во всем здании — не в силах помешать этому. Ну а за пределами здания?…
      Зайцев закурил сигарету. Он поедет домой на том же самом поезде метро. Будет ли американец там же?
      Олега Ивановича прошибла холодная испарина при мысли, что он задумал совершить измену. Одно уже это слово внушало ужас, а действительность была еще более зловещей. Однако альтернатива этому — сидеть сложа руки и перебирать бумаги, а тем временем невинного человека лишат жизни… нет, этого допустить нельзя.
      Зайцев взял из толстой стопки бланк сообщения. Положив лист бумаги на стол, он написал мягким карандашом по-английски: «Если вас это заинтересует, наденьте завтра зеленый галстук.» Пока что у него хватило смелости лишь на это. Сложив бланк, Зайцев засунул его в пачку сигарет, следя за тем, чтобы все его движения выглядели обычными, потому что в этой комнате все, хоть сколько-нибудь отличающееся от обычного, обязательно привлечет внимание. Затем Олег Иванович черкнул несколько слов на другом бланке, смяв, бросил его в мусорную корзину и вернулся к своим занятиям. В течение последующих трех часов у него будет возможность снова обдумать свой поступок каждый раз, когда он полезет в карман за очередной сигаретой. Каждый раз у него будет возникать желание достать из пачки сложенный листок бумаги и, разорвав его на мелкие клочки, отправить в мусорную корзину, откуда оно попадет в печь для сжигания документов. Но каждый раз он будет оставлять его на месте, убеждая себя, что пока что еще ничего не произошло. Первым делом Олег Иванович постарался очистить свой рассудок, полностью уйти в работу, переключиться на автопилот и тем самым дотянуть до конца рабочего дня. И еще он сказал себе, что отныне его судьба находится уже в чужих руках. Если он доберется домой без каких-либо происшествий, он достанет сложенный бланк из пачки сигарет и сожжет его на кухне, и на этом все кончится. Около четырех часов дня Зайцев поднял взгляд на покрытый подтеками потолок центра связи и прошептал что-то похожее на молитву.
      Наконец рабочий день завершился. Зайцев прошел обычной дорогой обычным шагом до своей станции метро, спустился вниз по эскалатору и оказался на платформе. Расписание поездов метро было таким же незыблемым, как график приливов и отливов, и Олег Иванович вместе с сотней других пассажиров вошел в вагон.
      И тотчас же у него едва не остановилось сердце: вот он, американец, стоящий на том же самом месте, читающий газету, зажатую в правой руке, а левой держащийся за поручень, расстегнутый плащ свободно висит на стройной фигуре. Открытый карман манил Зайцева, словно сирены — Одиссея. Олег Иванович пробрался сквозь толпу пассажиров в середину вагона. Его правая рука нырнула в карман рубашки за пачкой сигарет. Ловко вытащив из пачки бланк, Зайцев зажал его в ладони. Поезд стал замедляться, приближаясь к станции. Зайцев отступил в сторону, пропуская другого пассажира. Все получилось великолепно. Зайцев натолкнулся на американца, сунул ему руку в карман, оставляя листок бумаги, и тотчас же отступил назад.
      Он глубоко вздохнул. Дело сделано. Отныне то, что будет дальше, действительно находится в чужих руках.
      Но действительно ли этот человек американец — а может быть, это подсадная утка из Второго главного управления?
      Успел ли «американец» заметить его лицо?
      Впрочем, какое это имеет значение? Разве не остались на бланке его отпечатки пальцев? Зайцев не имел понятия. Он действовал очень осторожно, отрывая бланк, — и, если возникнут какие-то вопросы, всегда можно будет сказать, что бланки лежали у него на столе, и их мог взять кто угодно. Возможно, этого окажется достаточно для того, чтобы направить расследование по ложному следу.
      Вскоре Зайцев вышел из вагона и поднялся на улицу. Он закурил, надеясь, что никто не обратил внимание на то, как у него трясутся руки.
 
      На этот раз натренированные чувства подвели Фоули. Плащ свободно висел на нем, и он не заметил никакого умышленного прикосновения, если не считать обычных столкновений с другими пассажирами в трясущемся вагоне метро, неважно какого, московского или нью-йоркского. Однако, когда Фоули, выходя из вагона, сунул руку в карман, там что-то лежало, и он был уверен, что сам ничего туда не клал. По его лицу мелькнуло озадаченное выражение, от которого Фоули тотчас же избавился. Он уступил было соблазну оглядеться в поисках «хвоста», но быстро сообразил, что, учитывая регулярность его перемещений, сейчас за ним следит кто-нибудь новый, или, что более вероятно, все уже ограничивается камерами видеонаблюдения, установленными на крышах окрестных зданий. Кинопленка в Советском Союзе такая же дешевая, как и во всем остальном мире. Поэтому Фоули просто прошел пешком до дома, как ни в чем не бывало, кивнул охраннику у ворот и поднялся на лифте на свой этаж.
      — Я уже дома, дорогая, — объявил Эд Фоули, доставая листок бумаги только тогда, когда за ним закрылась входная дверь.
      Он был относительно уверен в том, что в квартире видеокамер не было — даже американские технологии еще не дошли до этого, а то, что ему уже довелось повидать в Москве, поразило его убожеством технических возможностей. Развернув листок, Фоули застыл на месте.
      — Что на ужин? — окликнул он жену.
      — Заходи и посмотри сам, — послышался из кухни голос Мери Пат.
      На сковороде шипели гамбургеры. Картофельное пюре с соусом, жареные бобы — классический ужин американского человека труда. Однако хлеб был русский, и очень неплохой. Маленький Эдди сидел перед телевизором, не отрываясь от «Роботов-мутантов». Видеомагнитофон с мультфильмами продержит его внимание еще минут двадцать.
      — Сегодня было что-нибудь интересное? — спросила Мери Пат, не отрываясь от плиты.
      Она обернулась, чтобы поцеловать мужа, и тот ответил ей условной фразой, говорившей о каком-то неординарном происшествии:
      — Абсолютно ничегошеньки, малыш.
      Это возбудило интерес Мери Пат, и она выхватила листок бумаги из рук Фоули. Когда она прочитала то, что было на нем написано, у нее округлились глаза.
      И дело было не столько в написанной от руки фразе, сколько в отпечатанном типографским способом заголовке: «Центр связи Комитета государственной безопасности.»
      «Вот те на!» — беззвучно изобразила губами Мери Пат.
      Московский резидент ЦРУ задумчиво кивнул.
      — Дорогой, ты не посмотришь за гамбургерами? Мне нужно кое-что принести.
      Взяв у жены ложку, Эд перевернул один гамбургер. Мери Пат уже вернулась на кухню, держа в руках ярко-зеленый галстук с желтым отливом.

      Разумеется, пока что все равно нельзя было что-либо предпринять, поэтому оставалось только ждать. После ужина Эдди вернулся к видеомагнитофону и кассетам с мультфильмами. Четырехлетнего ребенка ублажить очень легко, даже в Москве. А родители тем временем занялись делом. Несколько лет назад они смотрели по телевидению сериал «Творцы чудес», в котором Энни Салливан (ее роль исполнила Анна Банкрофт) учила Хелен Келлер (Патти Дьюк) пользоваться азбукой глухонемых. Супруги Фоули тотчас же решили, что эта техника может быть очень полезной для абсолютно беззвучного, хотя и довольно медленного общения, и быстро разработали собственную систему знаков.
       И[так], что [т]ы думаешь?— спросил Мери Пат муж.
       Возм[ожно], это окажется очень интер[есным], — ответила та. 
       Д[а]. 
       Эд, этот тип работает в «Меркурии», точнее, в русс[ком] аналоге!
       Ого!
       Скорее, у него просто есть доступ к бланкам,— предостерег жену Эд. — Но я всю неделю буду носить зеленый галстук и садиться в один и тот же поезд метро.
       ТМ,— согласилась его жена, что в алфавите Фоули означало «твою мать!»
       Надеюсь, это не ловушка и не подсадная у[тка],— заметил Эд.
       Такая у нас работа, дорогой,— напомнила Мери Пат.
      Мысль о том, что они с Эдом могут «засветиться», нисколько ее не пугала, хотя ей совсем не хотелось проходить через унижение, связанное с высылкой из страны.
      Мери Пат более активно, чем муж, искала новые варианты — Эд действовал осторожнее. Но, как это ни странно, на этот раз он был спокоен. Если русские «вычислили» его, определив, что он новый резидент московского отделения или хотя бы просто разведчик, — что крайне маловероятно, заверил себя Эд, — с их стороны было бы верхом глупости «засветить» его так быстро и так примитивно. Если только, конечно, русские не собираются добиться какой-нибудь политической цели, но Фоули не видел в этом никакой логики — а во всех действиях КГБ непременно присутствовала такая железная логика, какая даже не снилась мистеру Споку с планеты Вулкан . Даже ФБР вряд ли пошло бы на такую вольную игру. Следовательно, речь идет о чем-то действительно стоящем, если только КГБ не трясет подряд всех сотрудников американского посольства, просто проверяя, что свалится с дерева. Такой вариант был возможен, но чертовски маловероятен, а значит, рассудил Фоули, стоило рискнуть. Он наденет зеленый галстук и станет ждать, что будет дальше, при этом, черт побери, он будет внимательно всматриваться в лица всех пассажиров вагона.
       Сообщить в Л[энгли]?— спросила Мери Пат.
      Эд покачал головой.
       Пока что еще слишком рано.
      Она кивнула, после чего изобразила, что скачет на коне. Это означало, что началась погоня, и они наконец в игре. Казалось, Мери Пат боится, что ее навыки разведчика в бездействии покроются плесенью. «Ну уж этого точно можно не опасаться,» — подумал ее муж. Он готов был поспорить, что Мери Пат за все время обучения в приходской школе ни разу в наказание даже не постучали линейкой по рукам, потому что монашкам так и не удалось поймать ее на какой-нибудь провинности…
      Что, впрочем, можно было сказать и про него самого, мысленно отметил Эд.
       И[так], за[втрашний] день обещает быть интер[есным],— заключил Эд, удостоившись в ответ обворожительного кивка.
      Самое сложное в оставшуюся часть вечера состояло в том, чтобы не зацикливаться на предстоящем дне, строя грандиозные планы. И все же, несмотря на подготовку и опыт, мысли и Эда, и Мери Пат помимо воли возвращались к надежде вербовки агента в центре связи КГБ. По своей значимости это можно было сравнить разве что с пробежкой к девятой базе в решающем седьмом матче за кубок.
      Черт побери!
 
      — Итак, Саймон, что же нам все-таки известно об этом человеке?
      — В плане личной жизни совсем немного, — признался Хардинг. — Андропов — партийный функционер; это у него на первом месте, на последнем и на всех остальных. Смею предположить, его горизонты расширились с тех пор, как он возглавил КГБ. Ходят слухи, что он предпочитает виски русской водке и любит американский джаз, но, вполне возможно, эти слухи специально распространяет идеологический отдел центрального управления, чтобы сделать образ Андропова более благоприятным в глазах Запада — что, по мнению вашего покорного слуги, является пустой затеей. Председатель КГБ — настоящий бандит. Его партийный послужной список не содержит никаких намеков на человечность. В этой организации подняться высоко можно только за счет беспощадного отношения к окружающим. Примечательно, что многие из тех, кто взлетел на самый верх, добились этого, растоптав своих учителей и наставников. КПСС — это популяция, подчиняющаяся законам Дарвина, Джек, но только в извращенной форме. Выживают самые приспособленные, однако доказывают они это, расправляясь со всеми, кто представляет для них угрозу, или просто расправляясь с невинными, демонстрируя свою безжалостность в избранной сфере деятельности.
      — Андропов умен? — спросил Райан.
      Саймон сделал глубокую затяжку из своей любимой трубки.
      — Он не дурак. Прекрасно разбирается в людях, вероятно, хороший — даже блестящий — психолог-любитель.
      — Ты не сравнил его с героями Толстого или Чехова, — заметил Райан.
      В конце концов, Саймон славился своим знанием русской литературы. Хардинг решительно отмахнулся от этого предложения.
      — Это было бы слишком просто. Нет, такие люди, как Андропов, часто не имеют аналогов в литературе, потому что писателям не хватает необходимого воображения. В немецкой литературе не было никаких указаний на приход Гитлера, Джек. Сталин, очевидно, мнил себя новым Иваном Грозным, и Сергей Эйзенштейн подыграл ему своим эпическим фильмом об этом тиране. Однако все это удел тех, кому недостаток воображения не позволяет видеть людей такими, какие они есть, и кто поэтому пытается сравнивать их с теми, кого они понимают. Нет, Сталин представлял из себя сложное и многогранное чудовище, постичь которое невозможно без глубокого знания психиатрии. Каковым я не обладаю, — напомнил он Райану. — С другой стороны, вовсе необязательно полностью понимать этих людей, чтобы предсказывать их поступки, потому что рациональными они являются только в своем собственном контексте. Так что на самом деле достаточно понять лишь это — по крайней мере, я так всегда считал.
      — Порой мне приходит мысль подключить к нашей работе Кэти.
      — Потому что она врач? — спросил Хардинг.
      Райан кивнул.
      — Да, она очень неплохо разбирается в людях. Вот почему мы попросили наших врачей составить заключение о Михаиле Суслове. А ведь среди них не было ни одного «мозговеда», — напомнил коллеге Джек.
      — Так что, подводя итоги, я вынужден констатировать, что о личной жизни Андропова нам известно крайне мало, — сказал Хардинг. — Никто и никогда не ставил задачу копать глубоко. Если Андропов займет пост Генерального секретаря, полагаю, его жена начнет появляться на людях. В любом случае, нет никаких оснований подозревать его в гомосексуализме или еще в чем-либо. Наверное, тебе известно, что русские относятся к таким отклонениям нетерпимо. Завистливые коллеги обязательно уже давно воспользовались бы этим и навсегда загубили бы карьеру Андропова. Нет, в Советском Союзе сексуальные меньшинства загнаны в самый дальний угол. Уж лучше вести целомудренный образ жизни, — заключил аналитик британской разведки.
      «Отлично, — подумал Райан, — сегодня же вечером надо будет позвонить адмиралу и сказать, что англичанам также ничего не известно.» Он ощутил некоторое разочарование, однако результат был, в общем-то, предсказуемым. Несмотря на огромный объем информации, известный спецслужбам, обилие дыр в их знаниях нередко казалось поразительным стороннему человеку, однако сами разведчики этому нисколько не удивлялись. Райан же до сих пор оставался относительным новичком, поэтому он не переставал испытывать удивление и разочарование. Женатый мужчина должен быть привычным к компромиссам, поскольку ему постоянно приходится уступать своей жене, ибо каждый муж в той или иной степени находится у жены под каблуком — если, конечно, он не законченный эгоист, а в эту категорию попадают очень немногие. Еще меньшее количество таких людей способно добиваться заметного положения в каких-либо иерархических структурах, потому что в любой организации для того, чтобы чего-то добиться, необходимо ладить с людьми. Такова человеческая природа, и изменить ее не смогла даже Коммунистическая партия Советского Союза, несмотря на все разговоры о «новом советском человеке», которого пытались создать в России. «Да, — подумал Райан, — это так.»
      — Ну, — заметил Хардинг, взглянув на часы, — кажется, сегодня мы достаточно послужили ее величеству.
      — Согласен.
      Встав, Райан снял с вешалки пиджак. Сейчас на метро до вокзала Виктория, а затем пригородным поездом домой. Дорога уже начинала его утомлять. По нему гораздо лучше было бы поселиться где-нибудь в городе и сократить время, уходящее на путь до работы и обратно, но в таком случае Салли останется без просторной зеленой лужайки, а в этом вопросе Кэти была непоколебима. Вот и очередное подтверждение тому, что сам он действительно находится под каблуком, подумал Джек по дороге к лифту. Что ж, могло бы быть и хуже. В конце концов, у него хорошая жена, и находиться у нее под каблуком совсем неплохо.
 
      По дороге из аэропорта домой полковник Бубовой заглянул в посольство. Там его ждало короткое сообщение, которое он быстро расшифровал: значит, ему предстоит поддерживать связь через полковника Рождественского. Илья Федорович не увидел в этом ничего удивительного. Алексей Николаевич Рождественский уже давно являлся ближайшим помощником Андропова. Наверное, работенка непыльная, подумал софийский резидент. Главное в ней — чтобы начальник всегда был доволен, а угодить Юрию Владимировичу, наверное, значительно проще, чем его капризному и разборчивому предшественнику Берии. Высокопоставленные партийные функционеры бывают очень требовательными, но каждый, кому довелось поработать в секретариате ЦК партии, умеет обращаться с людьми. Да, времена Сталина канули в прошлое.
      Итак, судя по всему, ему придется заниматься подготовкой этого покушения, подумал Бубовой. Ему стало интересно, как к этому отнесется Борис Строков. Строков профессионал, эмоции и совесть ему чужды. Для него на первом месте стоит работа. Однако грандиозность предстоящей операции превосходит все то, с чем ему пришлось сталкиваться за время работы в «Държавне сигурности». Какие чувства он испытает — страх или азарт борьбы? Любопытно будет посмотреть. Бесстрастное хладнокровие болгарского коллеги одновременно пугало и восхищало резидента КГБ. Совсем не лишнее иметь в своем распоряжении человека с такими способностями. Так что если Политбюро понадобится устранить этого дерзкого поляка, тому придется умереть. Плохо, конечно, но если то, во что верит отец Кароль — правда, значит, он как святой мученик отправится прямиком в рай, разве не так? Определенно, о таком втайне мечтает каждый священник.
      Бубового беспокоили только возможные политические последствия. Покушение будет иметь огромный резонанс, и Илья Федорович был рад тому, что является лишь маленьким винтиком. Если все кончится плохо, что ж, его вины в этом не будет. Строков — лучший исполнитель для такого задания, об этом говорит весь его послужной список, и не считаться с этим будет невозможно. Такое обстоятельство вынуждена будет учитывать любая следственная комиссия, если дело дойдет до этого. Он ведь предупредил председателя, что выстрел из пистолета, с какого бы близкого расстояния он не был сделан, необязательно станет смертельным. Надо будет упомянуть это в меморандуме. Пусть в бумажном хвосте операции 15-8-82-666, каким бы куцым он ни был, обязательно будет присутствовать эта оценка. Он составит ее сам, а затем перешлет в центральное управление дипломатической почтой, — причем на всякий случай одна копия останется в рабочем сейфе, прикрывая ему задницу.
      Ну а пока что Бубовому оставалось только ждать санкции Политбюро. Интересно, хватит ли у этих старых пердунов решимости на такой шаг. Вот главный вопрос, и никто не рискнет предсказать ответ на него. Брежнев уже впал в старческий маразм. Сделало ли это его кровожадным, или, наоборот, он стал излишне осторожным? Простой полковник не мог решить этот вопрос. Говорят, наиболее вероятным преемником будет Юрий Владимирович. Если это так, вот отличная возможность получить генеральские лампасы.
 
      — Итак, Михаил Евгеньевич, поддержите ли вы меня завтра? — спросил Андропов, угощая гостя «Старкой» у себя дома.
      Александров подержал рюмку с янтарно-бурым напитком в руке.
      — Суслов не примет участие в завтрашнем заседании. Говорят, у него отказали почки, и больше двух недель он не протянет, — медленно произнес первый заместитель главного идеолога страны, меняя тему разговора. — А вы поддержите меня в борьбе за его место?
      — Разве у вас есть какие-нибудь сомнения, Миша? — ответил председатель Комитета государственной безопасности. — Разумеется, я вас поддержу.
      — Очень хорошо. Итак, каковы шансы на успех в операции, которую вы предлагаете?
      — Как объяснили мне мои люди, пятьдесят на пятьдесят. Подготовку операции мы поручим офицеру болгарской разведки, однако из соображений безопасности исполнителем должен стать турок…
      — Чернозадый мусульманин? — резко спросил Александров.
      — Миша, тот, кто это сделает, кем бы он ни был, практически наверняка будет схвачен — мертвым, согласно нашему плану. Обеспечить пути отхода в такой операции невозможно. Следовательно, мы не можем задействовать нашего человека. Характер операции налагает определенные ограничения. В идеале следовало бы привлечь подготовленного снайпера — например, из спецназа, — который бы поразил цель выстрелом с расстояния трехсот метров. Однако это однозначно указало бы на то, что за покушением стоят спецслужбы какого-то государства. Нет, мы должны представить все как акт одиночки-сумасшедшего, каких полно в Америке. Знаете, несмотря на все доказательства, собранные американцами, еще остаются дураки, которые винят в убийстве Кеннеди нас или Кастро. Нет, мы должны оставить улики, четко свидетельствующие о том, что мы тут ни при чем. Это ограничивает тактические приемы, которыми можно воспользоваться. Полагаю, предложенный вариант является лучшим из возможных.
      — Насколько внимательно вы ознакомились с планом операции? — спросил Александров, отпив глоток «Старки».
      — Очень внимательно. В таких ответственных ситуациях иначе нельзя. Меры безопасности должны быть воздухонепроницаемыми, Михаил Евгеньевич.
      Партийный функционер уступил:
      — Наверное, вы правы, Юрий, и все же риск неудачи…
      — Миша, в жизни рисковать приходится всегда и везде. Самое главное то, что мы не будем иметь к операции никакого отношения. Это не вызывает сомнений. А даже серьезное ранение, по крайней мере, поумерит пыл Кароля, и он будет уже не так рваться делать нам гадости.
      — Надеюсь…
      — А пятидесятипроцентная вероятность неудачи означает пятидесятипроцентную вероятность успеха, — напомнил гостю Андропов.
      — В таком случае, я поддержу вас. Леонид Ильич также даст свое согласие. Сколько времени потребуется на подготовку и проведение операции?
      — Около месяца, максимум — шесть недель.
      — Так мало?
      Партийные вопросы редко удавалось решить с такой скоростью.
      — Какой смысл предпринимать такую… такую… «ответственную акцию», как назвали бы ее американцы, если она затянется надолго? Если это делать, лучше делать это быстро, чтобы дерзкий поляк не успел выкинуть какой-нибудь новый политический фортель.
      — Кто придет ему на смену?
      — Полагаю, какой-нибудь итальянец. Выбор Войтылы явился для Ватикана совершенно неожиданным отступлением от устоявшихся правил. Возможно, его смерть подтолкнет руководство католической церкви вернуться к прежним обычаям, — предположил Андропов.
      У его гостя вырвался смешок.
      — Да, они очень предсказуемы, эти религиозные фанатики.
      — Так что завтра я поставлю этот вопрос на обсуждение, и вы меня поддержите? — Андропов хотел быть уверенным наверняка.
      — Да, Юрий Владимирович. Моя поддержка вам обеспечена. Но и вы поддержите меня, когда я буду претендовать на освободившееся место Суслова, дающее право голоса.
      — До завтра, товарищ Александров, — ответил Андропов.

      На этот раз будильник сработал вовремя, разбудив их обоих. Вскочив с кровати, Эд Фоули сходил в ванную, быстро освободил ее жене и направился в спальню Эдди будить малыша, а Мери Пат тем временем занялась приготовлением завтрака. Мальчишка тотчас же включил телевизор и попал на утреннюю гимнастику, которую, похоже, показывали во всех городах мира. Как и повсюду, передачу вела женщина с потрясающими физическими данными — вероятно, она смогла бы без особых усилий пройти курс обучения в школе армейских рейнджеров в Форт-Бегиннинге, штат Джорджия. Маленький Эдди, насмотревшись дома сериала с участием Линды Картер, называл ее «работящей женщин-н-н-н-ной». Мери Пат не сомневалась, что светлые волосы русской атлетки крашеные, а у Эда мышцы болели лишь от одного вида того, что она проделывала перед телекамерой. Однако, за отсутствием приличных газет и спортивных журналов, он не имел выбора и вынужден был торчать перед телевизором, пока Эдди хохотал, следя за тем, как ведущая выполняет упражнения. Московский резидент с удивлением отметил, что передача транслируется в прямом эфире. А значит, этой девице, кем бы она ни была, пришлось встать в четыре утра, так что для нее, вероятно, это тоже была разминка перед началом трудового дня. Что ж, в таком случае, по крайней мере, все честно. В ожидании утреннего выпуска новостей Эд Фоули размышлял, что муж атлетки с телевидения, скорее всего, служит в воздушно-десантных войсках Красной Армии, но она тем не менее все равно регулярно выколачивает из него душу.
      Новости начались в половине седьмого. Вся штука заключалась в том, чтобы смотреть их и пытаться определить, что же происходит в мире на самом деле — «совсем как у нас дома,» — раздраженно подумал американский резидент, еще не полностью очнувшийся от сна. Что ж, взгляд с другой стороны он сможет получить в посольстве, ознакомившись со сводкой новостей, которая передавалась из Вашингтона для ведущих сотрудников по защищенной линии факсимильной связи через «Эрли берд» . Для американских граждан жизнь в Москве была чем-то сродни нахождению на острове, затерявшемся в бескрайнем океане. Хорошо хоть на крыше здания посольства установлена спутниковая антенна — можно принимать канал новостей Си-эн-эн и другие программы. Это позволяло американцам, оторванным от дома, чувствовать себя настоящими людьми — в той степени, насколько это было возможно.
      Завтрак был самый обычный. Маленький Эдди любил кукурузные хлопья — молоко было из Финляндии, потому что Мери Пат не доверяла местным гастрономам, но, к счастью, в дипломатическом квартале имелся собственный магазин только для иностранцев. За завтраком Эд и Мери Пат почти не говорили из-за «жучков», которыми были нашпигованы стены их квартиры. Супруги Фоули никогда не обсуждали дома никакие важные вопросы, кроме как с помощью азбуки для глухонемых — и никогда в присутствии сына, потому что маленькие дети неспособны хранить в тайне подобные вещи. В любом случае, чета Фоули, вероятно, уже успела надоесть службе наружного наблюдения КГБ: Эд и Мери Пат усердно работали над этим, добавляя к своему однообразному поведению некоторый элемент случайности, чтобы производить впечатление обыкновенных американцев. Строго просчитанный. Не слишком большой. Они все тщательно и всесторонне взвесили в Лэнгли, воспользовавшись услугами перебежчика из Второго главного управления КГБ.
      Мери Пат приготовила и разложила на кровати одежду мужу, в том числе, зеленый галстук, который хорошо сочетался с коричневым костюмом. Как и президенту, Эду Фоули очень шел коричневый цвет, решила его жена. Он снова наденет плащ, оставив его незастегнутым, чтобы неизвестный смог спокойно положить ему в карман следующее послание. Но теперь чувства Эда в течение всего дня будут обострены до предела.
      — Какие у тебя планы на сегодня? — спросил Эд у Мери Пат, когда они выходили из гостиной.
      — Как обычно. Может быть, после обеда мы прогуляемся вместе с Пенни.
      — О? Что ж, в таком случае, передай от меня привет. Быть может, нам удастся на этой неделе пообедать вместе.
      — Хорошая мысль, — радостно подхватила жена. — Возможно, Хейдоки смогут объяснить мне суть регби.
      — Дорогая, эта игра очень похожа на наш американский футбол, только правила в ней бестолковые, — заверил Мери Пат американский резидент. — Ладно, мне пора отправляться на растерзание журналистам.
      — Точно! — рассмеялась та, обводя взглядом стены. — Этот тип из «Бостон глоуб» такой осел!
      На улице начиналось достаточно приятное утро — лишь едва уловимая прохлада в воздухе указывала на приближение осени. Фоули направился к станции метро, помахав охраннику у ворот. Тот в кои-то веки улыбнулся в ответ. Судя по всему, он или слишком много общался с иностранцами, или был обучен поступать так. Охранник был в милицейской форме, но, по мнению Фоули, для милиционера у него был слишком интеллигентное лицо. Москвичи относились к своей милиции очень презрительно, и работать туда шли далеко не самые лучшие люди.
      Два квартала до метро промелькнули быстро. Переходить через московские улицы было относительно безопасно — во всяком случае, гораздо безопаснее, чем в Нью-Йорке, поскольку частных машин было мало. Что было очень хорошо. В сравнении с русскими водителями, бесшабашные итальянцы вели себя на дорогах осторожно и внимательно. Водители вездесущих грузовиков, если судить по стилю вождения, в армии все как один служили механиками-водителями танков.
      Купив в газетном киоске утреннюю «Правду», Фоули спустился по эскалатору на станцию. Человек строгих привычек, он каждое утро оказывался на платформе в одно и то же время, — Эд убедился в этом, взглянув на часы под потолком. Поезда метро ходили по нечеловечески точному расписанию, и Фоули сел в вагон ровно в 7:43. Он не оглядывался по сторонам. Пробыв в Москве уже достаточно времени, Эд больше не крутил головой, словно турист. По его прикидкам, тем самым он становился для своего «хвоста» из КГБ таким же скучным и неинтересным, как каша, которую русские ели каждый день за завтраком вместе со своим ужасным кофе местного производства. Контроль качества в Советском Союзе осуществлялся только в производстве вооружений и в космической промышленности, хотя у Фоули и насчет этого были сомнения, основанные на том, что он видел в городе, где, похоже, должным образом работало только метро. Эда не переставало поражать странное сочетание безалаберной расхлябанности и по-немецки дотошной пунктуальности, присущее советским людям. Определить, насколько хорошо работала та или иная машина, можно было по тому, где она использовалась. В этом смысле наивысший приоритет принадлежал разведке; враги не должны были знать ни о том, чем располагает Советский Союз, ни о том, чего у него нет. В распоряжении Фоули был агент Кардинал, сообщавший ему и всей Америке, чем располагает СССР в военной области. Как правило, знакомиться с этими материалами было очень отрадно, потому что тревога убывала обратно пропорционально знаниям о состоянии дел в Красной Армии и советской оборонной промышленности. Нет, в первую очередь требовалось собирать политическую разведывательную информацию, ибо каким бы отсталым ни был Советский Союз, он по-прежнему оставался достаточно огромным для того, чтобы, если не принять заранее соответствующие меры, иметь возможность наделать много бед. В настоящий момент в Лэнгли очень беспокоились по поводу папы римского. Судя по всему, понтифик предпринял какой-то шаг, который может обернуться для русских большими неприятностями. А Иван любит политические неприятности не больше, чем американские политики, — но он, желая разобраться со своими противниками, не побежит жаловаться в редакцию газеты «Вашингтон пост». Риттера и Мура очень беспокоила возможная реакция русского медведя — но еще больше их беспокоила возможная реакция Юрия Андропова. Эд Фоули не питал к этому человеку никаких симпатий. Подобно большинству сотрудников ЦРУ, он знал про Андропова только его возраст и то, что у него серьезные проблемы с печенью, — эта информация поступила через каналы, о которых московскому резиденту ничего не было известно. Быть может, тут замешаны англичане… «если можно англичанам доверять,» — напомнил себе Эд. Доверять им нужно, но у него порой при мысли о них по спине пробегали мурашки. Что ж, вероятно, у них тоже есть сомнения относительно ЦРУ. Вот такая идет сумасшедшая игра.
      Фоули пробежал взглядом первую полосу. Ничего неожиданного, хотя вот эта заметка о странах Варшавского договора может представлять определенный интерес. Русские до сих пор боятся НАТО. Возможно, они действительно полагают, что германская армия может снова двинуться на восток. Определенно, русские страдают манией преследования в чудовищных масштабах… Возможно, это психическое расстройство родилось именно в России. «А Фрейд открыл его, когда сюда приезжал,» — подумал Фоули, как бы случайно скользнув взглядом по человеку, который за ним следил — по крайней мере, так ему показалось. Но нет, Эд пришел к выводу, что ошибся. А может быть, КГБ вообще больше не следит за ним? Ну, такое в принципе возможно, но маловероятно. Конечно, опытный агент — или даже группа — может осуществлять наблюдение очень эффективно; но зачем приставлять опытную слежку к безобидному пресс-атташе? Фоули вздохнул. Где провести грань между разумной осторожностью и параноидальной манией преследования? Кто может это сказать? А что если он, надев зеленый галстук, тем самым «засветил» себя? Проклятие, кто может это определить?
      Если «засветится» он сам, «засветится» и его жена, и тем самым прервутся в самом начале карьеры двух многообещающих сотрудников ЦРУ. Боб Риттер положил глаз на Эда и Мери Пат, когда те еще учились в университете. И вот сейчас им предстояло оправдать возложенные на них надежды. Сам президент Соединенных Штатов будет знакомиться с материалами, подготовленными ими, и, возможно, на основе этой информации принимать решения. Важные решения, способные повлиять на государственную политику. Об ответственности лучше не задумываться. Подобные размышления могут свести с ума, сделать чересчур осторожным — а если пугаться каждого куста, ничего не добьешься. Нет, самая большая проблема в ремесле разведчика заключается в умении проводить четкую границу между осмотрительностью и эффективностью. В случае перекоса в одну сторону от работы не будет никакого толка. Если же качнуться в другую сторону, сгоришь сам и «засветишь» своих агентов, а это будет означать практически неминуемую гибель тех, за чью жизнь отвечаешь. Нередко подобная дилемма толкала людей в пропасть пьянства.
      Поезд прибыл на нужную станцию, и Фоули вышел из вагона и поднялся по эскалатору наверх. Он был практически стопроцентно уверен, что к нему в карман никто не лазал. Оказавшись на улице, Фоули проверил наверняка. Ничего. Значит, или автор записки, кем бы он ни был, ездит вечерним поездом, или московского резидента «вычислили». В любом случае, беспокойство на весь день обеспечено.
 
      — Это для тебя, — сказал Добрик, протягивая входящее сообщение. — Из Софии.
      — Вот как? — ответил Зайцев.
      — В реестр я его уже занес, но оно имеет пометку «лично», — продолжал офицер ночной смены. — Одно радует, Олег Иванович, — сообщение краткое.
      — Ага, — сказал Зайцев.
      Взяв сообщение, он первым делом посмотрел на идентификационный код: 15-8-82-666. Значит, начальство решило, что если пользоваться цифровым обозначением, а не названием, сообщение можно не зашифровывать. Зайцев промолчал и постарался ничем не выдать своих чувств. Этого нельзя допустить. Разумеется, Коля будет гадать — это профессиональное развлечение всех сотрудников центра связи: гадать о содержании сообщений, которые не можешь прочитать. Ответ из Софии поступил еще вчера, всего через сорок минут после того, как Олег Иванович сдал дежурство.
      — Что ж, вот и начало трудового дня. Что-нибудь еще, Николай Константинович?
      — Нет, помимо этого оставляю тебе чистый стол. — Какими бы ни были недостатки Добрика, работник он был хороший. — Ну а теперь я с чистым сердцем передаю тебе дежурство. Бегу домой — в холодильнике меня ждет непочатая бутылка водки.
      — Коля, ты бы лучше сначала поел, — предостерег товарища Зайцев.
      — То же самое говорит моя мать, Олег. Наверное, надо будет добавить к завтраку бутерброд, — пошутил Добрик.
      — Желаю тебе хорошенько отоспаться. Товарищ майор, дежурство принял, — сказал Зайцев, занимая место за столом.
      Десять минут спустя краткое сообщение лежало перед ним, уже расшифрованное. Резидент в Софии подтверждал, что при выполнении операции 15-8-82-666 вся связь будет поддерживаться через полковника Рождественского. Итак, все точки над i поставлены. Операция с идентификационным кодом 15-8-82-666 теперь идет полным ходом. Положив расшифрованный текст в конверт, Олег Иванович его заклеил, после чего запечатал расплавленным сургучом.
      «Значит, Андропов решил пойти до конца, — нахмурившись, подумал Зайцев. — Что мне теперь делать?»
      Отработать день как ни в чем не бывало, а затем по дороге домой искать в метро зеленый галстук. И молить бога о том, чтобы его увидеть? Или не увидеть?
      Прогнав эти мысли, Олег Иванович вызвал курьера, чтобы тот лично доставил конверт на верхний этаж. Еще через минуту его стол уже был завален ворохом сообщений, требующих разбора.
 
      — У-ух, — громко вздохнул Эд Фоули, усаживаясь за свой стол.
      Сообщение, и очень пространное, пришло от Риттера и Мура, говоривших от имени президента. Для того, чтобы выполнить содержащуюся в нем просьбу, придется сильно постараться.
      В московском отделении ЦРУ отсутствовал полный список завербованных агентов, даже перечисленных под кодовыми именами. Его не было даже в сейфе в кабинете Фоули, оснащенном двумя уровнями охранной сигнализации — кодовым замком на входной двери и еще одним на внутренней, с другой комбинацией, который Фоули установил сам. Морские пехотинцы, охранявшие посольство, имели приказ в случае срабатывания любой из этих сигнализаций немедленно прибывать на место с оружием наизготовку, поскольку содержимое сейфа являлось самой оберегаемой информацией во всем здании.
      Но Фоули знал наизусть фамилии всех советских граждан, работавших на ЦРУ, а также их специализацию. В настоящий момент действующих агентов было двенадцать. Еще одного сеть потеряла ровно за неделю до прибытия Фоули в Москву — он был «засвечен». Никто не знал, как это произошло, хотя Фоули не покидала тревога, что русский «червяк» действует в самом Лэнгли. Подобные мысли считались ересью, однако в точности так же, как ЦРУ стремилось проникнуть в святая святых КГБ, КГБ искал пути в самое сердце ЦРУ, и в этом соперничестве не было судьи, который смог бы сообщить игрокам счет. «Сгоревший» агент под кодовым именем Дельфин, подполковник ГРУ, помог установить несколько крупных «протечек» в министерстве обороны Западной Германии и других странах НАТО, через которые КГБ получало особо ценную разведывательную информацию политического и военного характера. Но вот теперь он мертв — возможно, он еще дышит, однако его уже можно считать трупом. Фоули надеялся лишь на то, что беднягу не бросят живьем в печь, как в пятидесятые годы это произошло еще с одним перебежчиком из ГРУ. Весьма жестокий способ расправы, даже для русских при Хрущеве. Фоули не сомневался, что его тогдашнему предшественнику это стоило многих бессонных ночей.
      Так что сейчас надо будет поручить выполнение задания двоим, возможно, троим агентам. Один очень хороший источник есть в КГБ, другой у Центральном комитете коммунистической партии. Быть может, один из них слышал что-то об операции, которая готовится против папы римского.
      «Проклятие, — подумал Фоули, — неужели русские совсем спятили?» Такое выходило за рамки его воображения. Потомок выходцев из Ирландии, католик по воспитанию и по убеждению, Эд вынужден был делать над собой усилие, чтобы сдерживать свои чувства. Да, действительно, даже от одной мысли о подобном чудовищном преступлении становится жутко, однако не надо забывать, что речь идет о людях, которые не признают ничего святого. Для них бог — это лишь еще один элемент политики, а все, что представляет угрозу, является самим Люцифером, бросившим вызов небесам. Однако тут нужно сделать существенную оговорку. На самом деле это архангел Михаил, бросающий вызов преисподней. Мери Пат называет Москву самым сердцем зверя, и необходимо заметить, что зверь этот мерзкий и отвратительный.
 
      — Папочка! — воскликнула Салли, пробуждаясь от сна с неизменной улыбкой.
      Райан провел дочь в ванную, а затем они спустились вниз, где уже ждала овсянка. Салли по-прежнему носила пижамы-комбинезончики в зайчиках и медвежатах, с молнией во всю длину спереди. На этот раз пижама была желтая. Самого большого размера. И все равно пальчики ног уже не помещались в носке. Надо будет подыскивать что-нибудь другое, но это уже епархия Кэти.
      Семейство Райанов уже вошло в размеренный ритм жизни. Кэти покормила маленького Джека, и где-то на середине этого процесса Джек-старший отложил газету и отправился наверх бриться. К тому времени как он оделся, его жена разобралась со своими обязанностями и отправилась умываться и переодеваться. Райан подержал малыша, чтобы тот отрыгнул воздух, а затем натянул ему теплые носочки, чтобы согреть ножки, а также чтобы маленькому Джеку было что стаскивать и пробовать пальчики на вкус, — этому он научился совсем недавно.
      Вскоре раздался звонок в дверь. Это была Маргарет ван дер Беек, за которой вскоре последовал Эд Бивертон, и родители наконец смогли вырваться на работу. На вокзале Виктория Кэти чмокнула мужа в щеку и направилась в метро, чтобы ехать в клинику Морфилдса. А Райан по другой ветке доехал до Сенчури-Хауза, и наконец рабочий день начался по-настоящему.
      — Доброе утро, сэр Джон.
      — Привет, Берт. — Райан задержался в дверях. Во всей внешности Берта Кандертона чувствовалась армейская выправка, и Джек решил, что пришла пора проверить свои предположения. — В каком полку вы служили?
      — Я был старшим полковым сержантом в Королевских зеленых мундирах.
      — Пехота?
      — Совершенно верно, сэр.
      — А я полагал, мундиры у вас красные, — заметил Райан.
      — Видите ли, сэр, в этом виноваты вы — я имел в виду, вы, янки. Во время вашей войны за независимость мой полк понес такие большие потери от ваших стрелков, что командир решил сменить цвет мундиров на зеленый, как более безопасный. Таким он и остался с тех пор.
      — Как вы попали сюда?
      — Я жду, когда в Тауэре освободится место дворцового стражника, сэр. Как мне сказали, где-то через месяц я уже должен буду получить новенький красный мундир.
      На полицейской форме Кандертона красовались орденские ленточки, которых он, скорее всего, удостоился не за то, что надраивал до блеска свои зубы. Да и старший полковой сержант в английской армии — это уже кое-кто, что-то вроде главного сержанта-комендора в морской пехоте Соединенных Штатов.
      — Я там бывал, заходил в их клуб, — сказал Райан. — Отличные солдаты.
      — Так точно. У меня там служит друг, Мик Трулав. Он в королевской гвардии.
      — Что ж, старший полковой сержант, не пускайте сюда плохих ребят, — пошутил Райан, вставляя карточку в щель электронного контрольно-пропускного устройства на входе.
      — Ни в коем случае, сэр, — заверил его Кандертон.
      Когда Райан вошел в кабинет, Хардинг уже был на месте. Джек повесил пиджак на вешалку.
      — Что-то ты сегодня рано, Саймон.
      — Ваш судья Мур прислал сэру Бейзилу факс вчера вечером — точнее, уже после полуночи. Вот, взгляни.
      Он протянул Райану сообщение. Тот пробежал взглядом скрученный листок.
      — Значит, папа римский, да?
      — Так получилось, что этим заинтересовались и ваш президент, и наша премьер-министр, — подтвердил Хардинг, раскуривая трубку. — Сэр Бейзил попросил нас прийти пораньше, чтобы еще раз просмотреть все то, что у нас есть.
      — Ну хорошо, а что именно у нас есть?
      — Немногое, — вынужден был признать Хардинг. — Я не могу раскрывать тебе наши источники…
      — Саймон, я уж не совсем дурак. У вас есть кто-то на самом верху, или один из помощников кого-то из членов Политбюро, или кто-то из секретариата партии. И он вам ничего не говорит?
      Работая в Лондоне, Райан уже успел ознакомиться с весьма интересными материалами, которые могли исходить только от человека, имеющего доступ в большой красный шатер.
      — Не стану подтверждать или опровергать твои подозрения, — осторожно напомнил Хардинг, — но вынужден признать, что ты прав: никто из наших источников не смог нам ничего сообщить — даже то, поступило ли «Варшавское письмо» в Москву, хотя нам известно, что оно должно было туда поступить.
      — Итак, на самом деле нам ни хрена не известно?
      Саймон угрюмо кивнул.
      — Точно.
      — Поразительно, насколько часто нам приходится с этим сталкиваться.
      — Джек, в нашей работе такое происходит сплошь и рядом.
      — И Мэгги Тэтчер в ярости рвет свои трусики?
      Хардингу еще не приходилось слышать этот американизм, и он недоуменно заморгал.
      — Похоже на то.
      — Итак, что мы должны будем ей ответить? Она ведь, черт побери, вряд ли хочет услышать от нас, что мы ни хрена не знаем.
      — Да, наши политические лидеры не любят выслушивать подобные признания.
      «Как и наши,» — мысленно добавил Райан.
      — Ладно, а сэр Бейзил сможет запудрить Тэтчер мозги?
      — Вообще-то это получается у него неплохо. К тому же, в данном случае он сможет сказать, что и вы тоже ничем не можете похвастаться.
      — А если поспрашивать спецслужбы остальных стран НАТО?
      Хардинг покачал головой.
      — Нет. Это может просочиться противнику — во-первых, то, что нас это интересует, и, во-вторых, что нам мало что известно.
      — Что ты можешь сказать о наших союзниках?
      — Все зависит. Французская СВРКР иногда добывает очень ценную информацию, но она не любит ни с кем делиться. Как и наши израильские друзья. Западногерманская разведка полностью скомпрометирована. Этот Маркус Вольф из Восточной Германии в своем ремесле просто гений, черт бы его побрал, — возможно, лучший специалист во всем мире, и он полностью подчиняется Советам. У итальянцев тоже есть способные люди, но и у них существуют проблемы с внедрением. Знаешь, вероятно, сейчас лучшая служба на континенте — это сам Ватикан. Однако если в настоящий момент русский Иван и предпринимает какие-то шаги, он мастерски это скрывает. Насколько тебе известно, Иван умеет это делать очень хорошо.
      — Слышал, — согласился Райан. — Когда Бейзилу предстоит отправиться на Даунинг-стрит?
      — После обеда. Насколько я понял, в три часа.
      — И что мы сможем ему предоставить?
      — Не слишком многое. Но я боюсь худшего — скорее всего, сэр Бейзил возьмет меня с собой.
      — То-то ты порадуешься, — проворчал Райан. — Тебе уже приходилось встречаться с Мэгги?
      — Нет, но премьер-министр знакомилась с моими отчетами. Сэр Бейзил утверждает, что она изъявляла желание познакомиться со мной лично. — Хардинг поежился. — Было бы очень неплохо, если бы я смог доложить ей что-либо существенное.
      — Что ж, давай посмотрим, что у нас получается с оценкой степени угрозы, хорошо? — Джек сел. — Итак, что именно нам известно?
      Хардинг протянул ему стопку документов. Откинувшись на спинку кресла, Райан бегло их просмотрел.
      — Вы получили «Варшавское письмо» из польского источника, так?
      Хардинг помялся, однако было очевидно, что на этот вопрос ему нужно ответить искренне.
      — Совершенно верно.
      — То есть, из Москвы у вас ничего нет? — продолжал Джек.
      Саймон покачал головой.
      — Нет. Нам известно, что письмо было направлено в Москву, но и только.
      — Значит, мы действительно блуждаем в темноте. Возможно, тебе захочется пропустить кружечку пива перед тем, как отправиться на противоположный берег реки.
      Хардинг оторвался от бумаг.
      — Ну спасибо, Джек! Мне действительно хотелось услышать от тебя что-нибудь ободряющее.
      Они помолчали.
      — У меня лучше получается работать на компьютере, — сказал Райан. — У вас здесь это трудно устроить?
      — Непросто. Сначала компьютер надо будет тщательно исследовать, чтобы убедиться в том, что никто за пределами здания не сможет электронными методами снимать с него информацию. По этому вопросу тебе надо будет связаться с начальством.
      «Но только не сегодня,» — подумал Райан. Он уже успел на своем опыте убедиться, что бюрократия в Сенчури-Хаузе по крайней мере такая же неповоротливая, как и дома в Лэнгли, и после нескольких лет работы в частном секторе это приводило его в отчаяние. Ну хорошо, надо будет попробовать что-нибудь придумать, чтобы избавить Саймона от хорошей взбучки. Хоть премьер-министр Великобритании и дама, однако по части требовательности отцу Тиму из Джорджтауна до нее далеко.
 
      Вернувшись с обеда из столовой на рабочее место, Олег Иванович взглянул правде в глаза. Сейчас ему предстоит определиться с тем, что сказать американцу из метро, и как.
      Если это обычный сотрудник посольства, первую записку он должен был передать сотруднику ЦРУ — Зайцев знал, что среди американских дипломатов обязательно есть резидент, чья задача состоит в том, чтобы шпионить за Советским Союзом, точно так же, как КГБ шпионит за всем окружающим миром. Главный вопрос состоит в том, следят ли за этим американцем? А может быть, это «двойной» агент, перевербованный Вторым главным управлением, чья репутация способна напугать даже дьявола в преисподней? Или этот мнимый американец в действительности вообще просто сотрудник КГБ, «подсадная утка», на которую ловят крупную дичь?
      Итак, Зайцеву первым делом необходимо было убедиться наверняка, что он имеет дело с настоящим американцем. Но как это сделать?
      И вдруг Олега Ивановича осенило. Ну да, конечно! Вот то, что КГБ ни за что не сможет осуществить. Это убедит его в том, что он имеет дело именно с тем, с кем надо. Тут никакой фальши быть не может. Радуясь собственной находчивости, Зайцев зажег новую сигарету и углубился в разбор утренних сообщений, пришедших от вашингтонского резидента.
 
      Испытывать положительные чувства в отношении Тони Принса было очень нелегко. Русские хорошо относились к московскому корреспонденту «Нью-Йорк таймс», а с точки зрения Эда Фоули, это говорило об изъянах в характере Принса.
      — Итак, Эд, как тебе нравится твоя новая работа? — спросил Принс.
      — Пока что вхожу в курс. Иметь дело с русской прессой очень интересно. Русские предсказуемые, вот только их предсказуемость совершенно непредсказуемая.
      — Как может предсказуемость быть непредсказуемой? — криво усмехнулся корреспондент «Нью-Йорк таймс»?
      — Ну, Тони, понимаешь, всегда знаешь наперед, что они скажут, но только никогда нельзя быть уверенным, как они это выразят.
      «К тому же, если ты еще не заметил, половина из них — шпионы КГБ.»
      Принс деланно рассмеялся, ощущая свое интеллектуальное превосходство. В Нью-Йорке Фоули не смог справиться даже с самой простой работой репортера, в то время как Принс своим расхваленным умением разбираться в самых сложных политических вопросах поднялся на одну из высших должностей в американской журналистике. У него хорошие контакты с советским руководством, и он старательно их поддерживает. Принс учтиво поддакивает, осуждая невоспитанное, хамское поведение нынешнего вашингтонского режима, и постоянно подчеркивает, что лично он не голосовал за этого проклятого актера, как и вся редакция в Нью-Йорке.
      — Тебе уже приходилось встречаться с этим новым идеологом, Александровым? — спросил Эд.
      — Пока что нет, но его хорошо знает один из тех, с кем я поддерживаю отношения. По его словам, это трезвый, рассудительный человек, выступает за мирное сосуществование. По сравнению с Сусловым, он больший либерал. А дела Красного Майка, насколько я слышал, совсем плохи.
      — Я тоже это слышал, но чем именно болен Суслов, мне неизвестно.
      — Он ведь диабетик, разве ты не знаешь? Вот почему наши врачи из Балтимора прилетали в Москву, чтобы лечить ему глаза. Диабетическая ре-ти-но-па-ти-я, — объяснил Принс, произнеся последнее слово раздельно, чтобы Фоули смог его понять.
      — Надо будет поинтересоваться у посольского врача, что это такое, — заметил Фоули, делая заметку в записной книжке. — Итак, значит, ты полагаешь, что этот Александров — больший либерал?
      Для Принса «либерал» было равносильно «отличному парню».
      — Ну, сам я еще с ним не встречался, однако мои источники утверждают именно так. Кроме того, по их предположению, Суслову осталось жить лишь несколько месяцев.
      — Вот как? Надо будет доложить об этом послу.
      — И резиденту ЦРУ?
      — А ты знаешь, кто он? — простодушно спросил Фоули. — Я не знаю.
      Принс закатил глаза.
      — Как кто — Рон Филдинг. Это же известно всем!
      — Да нет же, — запротестовал Эд так решительно, как только позволяло его актерское дарование. — Рон Филдинг старший консул, а не разведчик!
      Принс усмехнулся, рассуждая: «Ты никогда не отличался особой проницательностью, да?» Ему самому на Филдинга указали его русские знакомые, и он не сомневался, что они бы не стали лгать.
      — Ну, разумеется, это лишь догадка, — продолжал журналист.
      «А если бы ты подумал на меня, ты бы выпалил это без колебаний, да? — подумал Фоули. — Ах ты самоуверенный осел!»
      — Полагаю, тебе известно, что у меня есть допуск к определенным секретам, но не к этому.
      — Я знаю, кто знает наверняка, — ухмыльнулся Принс.
      — Да, но только к послу я с таким вопросом не пойду, Тони. Он съест меня живьем.
      — Эд, на самом деле назначение Фуллера было шагом чисто политическим. Лично я считаю, что этот пост должен занимать человек, разбирающийся в дипломатии, однако президент моего совета не спрашивал.
      «И слава богу,» — мысленно отметил Фоули.
      — Ну а Филдинг часто встречается с послом, да? — продолжал Принс.
      — Старший консул работает напрямую с послом, Тони, и тебе это хорошо известно.
      — Да. Очень удобно, ты не находишь? А ты сам как часто видишься с ним?
      — Ты имеешь в виду, с Фуллером? Ну, как правило, раз в день, — ответил Фоули.
      — Ну а Филдинг?
      — Чаще. Раза два — три.
      — Вот тебе и доказательство, — величественно заключил Принс. — Это говорит само за себя.
      — По-моему, ты начитался книг про Джеймса Бонда, — насмешливо произнес Фоули. — Или про Матта Хелма .
      — Эд, открой глаза! — изящно рассердился Принс.
      — Если этот Филдинг и есть главный шпион, то кто его подручные? Будь я проклят, если мне это известно.
      — Ну, они-то хорошо замаскированы, — признался Принс. — Да, у меня тоже нет никаких мыслей на этот счет.
      — А жаль. Это самая увлекательная игра, в которую можно играть в посольстве: гадание, кто шпион.
      — Тут я тебе ничем не могу помочь.
      — С другой стороны, мне это все равно не нужно, — пожал плечами Фоули.
      «Хорошему журналисту любопытство никогда не бывает лишним,» — подумал Принс.
      — Значит, вот чем заняты твои мысли, — с милой, небрежной усмешкой произнес он вслух.
      — Если честно, бессонницей я из-за этого не страдаю. Ладно, давай заключим договор.
      — Давай, — согласился Принс. — Какой?
      — Если услышишь чего-нибудь интересное, дай нам знать, хорошо?
      — Ты сможешь прочитать об этом в «Нью-Йорк таймс», на первой странице, как правило, выше складки, — добавил журналист, давая Фоули понять, насколько важной фигурой является он, обладающим умением давать глубокий анализ политической ситуации.
      — Ну, знаешь, в некоторых случаях посол желает узнавать новости первым. Он сам попросил меня переговорить с тобой, неофициально.
      — Эд, это вопрос журналистской этики.
      — Если я передам твои слова Эрни, тот совсем не обрадуется.
      — Ну, ты работаешь на него. А я — нет.
      — Но ты ведь американский гражданин, так?
      — Не маши мне флагом, хорошо? — с опаской ответил Принс. — Ладно, если мне станет известно, что русские собираются нанести по нам ядерный удар, я обязательно дам тебе знать. Однако, как мне кажется, скорее мы сами совершим какую-нибудь глупость.
      — Тони, просвети меня, что ты имеешь в виду?
      — Все эти бредни о «центре мирового зла» как-то расходятся со словами Эйба Линкольна, ты не находишь?
      — Ты хочешь сказать, наш президент ошибся? — уточнил Фоули, гадая, насколько еще низко сможет упасть в его глазах этот осел.
      — Не волнуйся, я не забыл про ГУЛАГ. Но это осталось в прошлом. После смерти Сталина русские стали гораздо мягче, однако наша нынешняя администрация никак не может взять это в толк, понимаешь?
      — Послушай, Тони, я здесь лишь рабочая пчелка. Посол обратился ко мне с простой просьбой. Насколько я понимаю, твой ответ отрицательный, да?
      — Ты понимаешь совершенно правильно.
      — Что ж, в таком случае не жди поздравительных открыток от Эрни Фуллера.
      — Эд, в первую очередь мой долг — перед «Нью-Йорк таймс» и читателями. Точка.
      — Ну хорошо, я все понял. Я должен был тебя спросить, — виновато произнес Фоули.
      Ничего другого он от Принса и не ожидал. Эд сам предложил послу Фуллеру прощупать журналиста, и тот одобрил его затею.
      — Я все понимаю, — великодушно ответил Принс, глядя на часы. — Извини, у меня встреча в здании Центрального комитета КПСС.
      — Там будет что-нибудь такое, о чем я должен знать?
      — Как я уже сказал, ты сможешь обо всем прочитать в очередном номере «Нью-Йорк таймс». Ее ведь передают по факсу через «Эрли берд» из Вашингтона, разве не так?
      — Да, в конце концов она попадает и сюда.
      — Что ж, послезавтра ты все и прочтешь, — посоветовал Принс, поднимаясь с места. — Так и передай Эрни.
      — Хорошо, передам, — сказал Фоули, протягивая руку.
      Затем он решил проводить Принса до лифта. По дороге обратно можно будет заглянуть в туалет и вымыть руки.
      Следующий визит Фоули совершил к послу.
      — Привет, Эд. Встречались с Принсом?
      Фоули кивнул.
      — Только что от него отвязался.
      — Ну как, он клюнул на вашу приманку?
      — Нет. Выплюнул ее мне в лицо.
      Фуллер хитро усмехнулся.
      — Что я вам говорил? Когда я был в вашем возрасте, у нас еще оставались патриотически настроенные журналисты, однако за последние несколько лет все они перевелись.
      — Меня это нисколько не удивляет. Когда Тони только пришел в редакцию, он терпеть не мог полицейских. Однако своих чувств он не показывал, и те выкладывали ему все, как на духу. Этот ублюдок может умаслить кого угодно, если захочет.
      — Вас он пытался окрутить?
      — Нет, сэр. Я для этого слишком мелкая рыбешка.
      — Что вы думаете относительно запроса из Вашингтона насчет папы римского? — спросил Фуллер, меняя предмет разговора.
      — Я собираюсь попросить кое-кого прислушаться внимательнее, однако…
      — Понимаю, Эд. Я не желаю знать, что именно вы собираетесь предпринять. Но если вам удастся что-нибудь разузнать, вы сможете поставить меня в известность?
      — Все зависит, сэр, — ответил Фоули, тем самым давая понять: «Скорее всего, нет.»
      Фуллер все понял.
      — Хорошо. Есть еще что-нибудь?
      — Принс что-то унюхал; это должно будет появиться в газетах послезавтра. Сейчас он уехал в Центральный комитет — по крайней мере, так он мне сказал. Принс подтверждает, что как только Красный Майк загнется, его место займет Александров. Он может знать только официальную позицию. Полагаю, тут мы можем ему верить. У Тони хорошие контакты с советской политической элитой, кроме того, это соответствует тому, что нам известно о Суслове из своих источников.
      — Я лично никогда с ним не встречался. Что вы можете про него сказать?
      — Он один из последних истинно верующих. Впрочем, Александров тут ему под стать. Он убежден в том, что нет бога, кроме Карла Маркса, а Ленин — пророк его, и в том, что советская экономическая система действительно функционирует.
      — Вот как? Некоторые люди так ничему и не могут научиться.
      — Да, сэр, это вы точно заметили. Таких осталось немного, но Леонид Ильич к ним не относится, как и его наиболее вероятный преемник Юрий Владимирович Андропов. Однако Александров — союзник Андропова. Сегодня вечером состоится заседание Политбюро.
      — Когда мы сможем узнать, что именно будет на нем обсуждаться?
      — Полагаю, через пару дней, — сказал Фоули.
      «Но только как именно мы это сделаем, вам, сэр, знать не нужно,» — не стал добавлять он.
      Однако в этом не было необходимости. Эрни Фуллер знал правила игры. Каждый американский посол перед отъездом в страну проходил тщательный инструктаж по поводу своего нового места работы. Перед тем, как Фуллер попал в Москву, ему хорошенько прочистили мозги в «Туманном дне» и в Лэнгли. По сути дела, американский посол в Москве являлся старшим сотрудником разведки, занимающимся Советским Союзом, и, на взгляд Фоули, дядюшка Эрни неплохо справлялся со своими обязанностями.
      — Хорошо, если сможете, держите меня в курсе.
      — Слушаюсь, сэр, — ответил резидент.

      Заседание Политбюро было намечено на час дня. Андропов приехал в Кремль без четверти час. Водитель проехал на ЗИЛе ручной сборки через ворота в Спасской башне, мимо контрольно-пропускных постов, мимо стоявших по стойке «смирно» солдат церемониальной Гвардейской Таманской дивизии, расквартированной под Москвой, которая использовалась в основном для парадов и показных учений. Часовые вытягивались в струнку, лихо козыряя, но пассажиры бронированного лимузина их не замечали. Машина остановилась на стоянке. Отсюда было сто пятьдесят метров до места назначения, где еще один солдат предупредительно распахнул дверь. На этот раз Андропов обратил внимание на старшего сержанта и рассеянно кивнул ему, показывая, что он его заметил. Вместо того, чтобы подниматься на второй этаж по лестнице, Андропов прошел направо к лифту. Его помощник полковник Рождественский не отставал от него ни на шаг. Для Рождественского предстоящая встреча должна была стать самым волнующим и пугающим событием за все время работы в КГБ.
      На верхних этажах новые рубежи охраны: офицеры Советской Армии в форме, с пистолетами в кобурах, на случай чего-либо непредвиденного. Однако ничто непредвиденное не помешает ему занять пост генерального секретаря, подумал Юрий Владимирович. Это не станет дворцовым переворотом. Его изберут политические лидеры государства, в соответствии с обычным порядком передачи власти в Советском Союзе, — неуклюжим, неэффективным, но абсолютно предсказуемым. Председателем этого своеобразного совета патриархов станет тот, кто располагает бoльшим политическим капиталом, потому что ему доверят править не силой личной воли, а коллегиальным консенсусом. Никто из членов Политбюро не хочет получить нового Сталина или даже нового Хрущева, который мог бы втянуть их в какие-нибудь авантюры. Эти люди не получают никакого удовольствия от авантюр. Они хорошо усвоили урок истории: любая азартная игра несет в себе вероятность проигрыша, а никто из них не желал терять даже самую незначительную мелочь. Это были вожди нации шахматистов, для которых победа определялась искусными ходами, совершаемыми терпеливо и последовательно на протяжении многих часов, чье окончательное решение бывает таким же предопределенным, как восход и заход солнца.
      «Сегодня это будет одной из главных проблем,» — подумал Андропов, усаживаясь рядом с министром обороны Устиновым. Оба сидели во главе стола, на местах, отведенных для членов Совета обороны. Пять членов Совета являлись самыми влиятельными людьми во всем советском правительстве. В их число входил и Суслов, секретарь по идеологии.
      Устинов оторвался от листка с повесткой дня.
      — Здравствуй, Юрий, — приветствовал он Андропова.
      — Добрый день, Дмитрий.
      Андропов уже успел найти общий язык с Маршалом Советского Союза. Юрий Владимирович никогда не выступал против просьб Устинова увеличить финансирование безразмерно разросшейся и плохо управляемой советской военной машины, которая в настоящее время беспомощно корчилась в Афганистане, словно выброшенный на берег кит. Конечно, никто не сомневался, что в конечном счете Советская Армия одержит победу. В конце концов, она никогда не знала поражений… если только, конечно, не вспоминать о первом вторжении Ленина в Польшу в 1919 году, которое закончилось бесславным провалом. Нет, в Советском Союзе предпочитали вспоминать разгром Гитлера после того, как немецко-фашистская армия подошла буквально к стенам Кремля и остановилась только тогда, когда в действие вступил самый надежный в историческом плане союзник России — генерал Зима. Андропов не питал теплых чувств к Советской Армии, однако остальные члены Политбюро видели в ней опору существующего порядка вещей, так как именно военные следили за тем, чтобы страна делала то, что ей приказывают. И дело было не в любви, а в том, что в Советской Армии было много пушек. То же самое можно было сказать про Комитет государственной безопасности и Министерство внутренних дел, которые были призваны сдерживать военных — не дай бог у них возникнут какие-то мысли. На всякий случай в КГБ имелось Третье главное управление, чья задача состояла в том, чтобы приглядывать за каждой мотопехотной ротой Советской Армии. В других странах это называлось системой сдержек и противовесов. В Советском Союзе это была система тотального и абсолютного страха.
      Леонид Ильич Брежнев появился последним. Генеральный секретарь вошел в зал заседаний походкой престарелого крестьянина, каковым он, в общем-то, и являлся. Кожа на его когда-то мужественном лице обвисла. Брежнев приближался к восьмидесятилетнему рубежу, которого он, судя по его виду, мог достигнуть, но вряд ли перешагнуть. В этом были свои как хорошие, так и плохие стороны. Никто не мог сказать, какие мысли бродят в его старческом мозгу. В свое время Леонид Ильич обладал недюжинной физической силой — он с удовольствием ходил в лес охотиться на оленя или даже медведя, могучего хищника, грозу диких зверей. Но все это осталось в прошлом. Вот уже много лет Брежнев больше никого не убивал — кроме, может быть, людей, да и то не самостоятельно, а через вторые и третьи руки. Однако при этом он с годами не стал мягче. Совсем наоборот. Карие глаза оставались хитрыми, проницательными, и по-прежнему подозрительно смотрели вокруг, выискивая малейшие признаки измены — и иногда находя ее там, где она отсутствовала. При Сталине это практически наверняка означало бы смертный приговор. Однако с тех пор многое переменилось. Сейчас заподозренного в измене человека лишь ломали, лишали власти и ссылали на какую-нибудь заштатную должность в глухую провинцию, где он умирал со скуки.
      — Добрый день, товарищи, — поздоровался генеральный секретарь с собравшимися настолько любезно, насколько только позволял его ворчливый голос.
      По крайней мере, ушло в прошлое откровенное подхалимство, когда коммунистические царедворцы расталкивали друг друга, чтобы добиться благосклонности марксистского императора. На пустые славословия уходила половина времени, а Юрию Владимировичу сейчас было необходимо обсудить очень важный вопрос.
      Брежнев уже был вкратце введен в суть вопроса; отпив послеобеденный чай, генеральный секретарь повернулся к председателю КГБ:
      — Юрий Владимирович, вы хотели о чем-то нам доложить?
      — Благодарю вас, Леонид Ильич. Товарищи, — начал Андропов, — произошло одно событие, которое требует нашего самого пристального внимания.
      Он сделал знак полковнику Рождественскому, и тот быстро обошел вокруг стола, раздавая копии «Варшавского письма».
      — Перед вами письмо, которое на прошлой неделе направил в Варшаву папа римский. — Перед каждым участником заседания лежала фотокопия оригинала — некоторые члены Политбюро владели польским — и точный перевод на русский язык, со ссылками и примечаниями. — На мой взгляд, оно представляет для нас потенциальную политическую угрозу.
      — Я уже ознакомился с этим письмом, — сказал Александров, сидевший в конце стола на местах, отведенных для кандидатов в члены Политбюро.
      Из уважения к старшинству смертельно больного Михаила Суслова, его место слева от Брежнева (и рядом с Андроповым) оставалось незанятым, хотя на столе перед ним лежали те же самые документы, что и перед остальными участниками заседания, — на тот случай, если Суслов все-таки успел ознакомился с ними на смертном одре и сейчас примчится сюда, последний раз перед тем, как отправиться в нишу в Кремлевской стене.
      — Это возмутительно! — тотчас же воскликнул маршал Устинов. Министру обороны тоже было далеко за семьдесят. — Кем себя возомнил этот священник?
      — Ну, по национальности папа римский поляк, — напомнил коллегам Андропов, — и он считает своим долгом обеспечить своим бывшим соотечественникам определенную политическую поддержку.
      — От чего папа собирается защищать поляков? — спросил министр внутренних дел. — Угроза Польше исходит от ее собственных контрреволюционеров.
      — А польскому правительству недостает решимости расправиться с ними. Я еще в прошлом году предупреждал вас, что нам необходимо вмешаться и положить конец волнениям, — напомнил собравшимся первый секретарь московского горкома партии.
      — А если поляки выступят против? — спросил со своего места в конце стола министр сельского хозяйства.
      — В этом можно не сомневаться, — высказал свою мысль вслух министр иностранных дел. — По крайней мере, политического противостояния не избежать.
      — Дмитрий Федорович, а вы что скажете? — адресовал свой вопрос маршалу Устинову Александров.
      Министр обороны был в военной форме, украшенной целым квадратным метром орденских ленточек, над которыми сияли две золотые звездочки Героя Советского Союза. Обе их Устинов получил не на полях сражений, а за политическое мужество. Тем не менее, среди собравшихся он был одним из самых умных; отличился Дмитрий Федорович еще на посту народного комиссара вооружений в годы Великой Отечественной войны, и затем, на поприще продвижения Советского Союза в космическую эпоху. Его суждения не отличались оригинальностью, однако к ним относились с уважением за их мудрую взвешенность.
      — Вопрос, товарищи, заключается в том, окажут ли поляки вооруженное сопротивление. Военной опасности это представлять не будет, однако с политической точки зрения подобное развитие событий станет настоящей катастрофой, как у нас в стране, так и за ее пределами. Разумеется, поляки не смогут остановить Советскую Армию в открытом сражении, однако даже попытка сделать это будет иметь самые серьезные политические последствия. Вот почему я в прошлом году поддержал решение оказать на Варшаву политическое давление — что, как вы помните, мы успешно осуществили.
      К семидесяти четырем годам Дмитрий Федорович выучился осмотрительности — по крайней мере, в вопросах международной политики. В словах маршала сквозило невысказанное беспокойство по поводу того эффекта, которое подобное сопротивление возымеет на Соединенные Штаты Америки, имеющие обыкновение совать свой нос куда не следует.
      — Ну, как докладывают наши аналитики, это может привести к дальнейшему обострению политической ситуации в Польше, — сообщил коллегам Андропов, и в зале воцарилась леденящая тишина.
      — Насколько все это серьезно, Юрий Владимирович? И насколько серьезно это может стать дальше? — это, нахмурив косматые брови, заговорил Брежнев, впервые с начала заседания.
      — По вине контрреволюционных элементов, проникших во все слои общества, положение в Польше остается крайне нестабильным. В частности, особое беспокойство вызывает деятельность независимых профсоюзов. У нас есть свои источники в этой шайке, именуемой «Солидарностью», и они сообщают, что котел продолжает бурлить. Проблема заключается в том, что если папа римский осуществит свою угрозу и прибудет в Польшу, польский народ обретет вождя, вокруг которого сплотится, и если к беспорядкам примкнет достаточное количество народа, не исключена возможность попытки смены правительства, — изящно сформулировал свою мысль председатель КГБ.
      — Этого ни в коем случае нельзя допустить, — тихим голосом заметил Леонид Ильич. За этим столом человек повышал голос, давая выход собственным эмоциям. Гораздо опаснее был голос тихий. — Если падет Польша, за ней следом падет Восточная Германия…
      А там уже развалится вся организация Варшавского договора, что оставит Советский Союз без буферной зоны, отделяющей его от стран НАТО. НАТО сильна и становится еще сильнее по мере того, как претворяются в жизнь новые американские оборонные программы. Члены Политбюро уже ознакомились с весьма тревожной информацией на этот счет. В армейские части, готовые к отправке в Западную Германию, поступили первые партии новых танков. То же самое можно сказать про новые самолеты. Однако наибольшее беспокойство вызывает резко повысившийся уровень боевой подготовки американских солдат. Складывается такое ощущение, что Соединенные Штаты всерьез готовятся к решающему броску на восток.
      Падение Польши и Германии будет означать, что путь вглубь советской территории сократится больше чем на тысячу километров, а среди сидящих за этим столом не было человека, который не помнил бы слишком хорошо предыдущего вторжения Германии в Советский Союз. Несмотря на все заверения руководства Североатлантического альянса о том, что НАТО является исключительно оборонительной организацией, чья единственная задача состоит в том, чтобы не допустить Красную Армию на Елисейские поля, Москва видела в НАТО и во всех остальных американских союзниках огромную удавку, предназначенную для удушения Советского Союза. Члены Политбюро уже не раз подробно обсуждали эту проблему. Им действительно хватало своих текущих проблем без политической нестабильности в мире. Высшие руководители партии — за исключением таких истовых коммунистов, как Суслов и его идеологический преемник Александров — больше всего опасались того, что советский народ отвернется от Истинной веры, которая являлась источником власти, обеспечивающей их личное благосостояние. Они пришли к власти на волне общенационального крестьянского восстания, свергнувшего династию Романовых, — по крайней мере, в этом они пытались себя убедить, несмотря на исторические реалии, — и у них не было никаких иллюзий относительно того, куда сметет подобное восстание их самих.
      Брежнев неуютно заерзал в кресле.
      — Итак, этот польский священник представляет для нас большую угрозу.
      — Да, товарищи, это действительно так, — подтвердил Андропов. — Письмо Войтылы наносит ощутимый удар политической стабильности в Польше и, тем самым, по всей организации Варшавского договора. Во всей Европе, в том числе и в наших братских социалистических странах, католическая церковь по-прежнему остается влиятельной политической силой. Если Кароль Войтыла отречется от папского престола и вернется на родину, само по себе это уже явится могучим политическим заявлением.
      Иосиф Виссарионович Сталин однажды поинтересовался, сколько армейских дивизий имеется в распоряжении папы римского. Разумеется, ответ — ни одной, однако нельзя недооценивать мощь Ватикана. Конечно, можно попробовать через дипломатические пути отговорить Войтылу от своего намерения…
      — Это станет лишь пустой тратой времени, — тотчас же вставил министр иностранных дел. — Время от времени у нас бывают контакты с самим Ватиканом; нас вежливо выслушивают, с нами разговаривают рассудительно, после чего поступают так, как и собирались поступить. Нет, мы никак не сможем повлиять на Ватикан, даже прямыми угрозами в адрес церкви. Все наши угрозы будут восприняты лишь как вызов.
      Тем самым все карты были раскрыты и выложены на стол. Андропов с признательностью посмотрел на министра иностранных дел, который в вопросе преемника на посту генерального секретаря также принадлежал к его лагерю. У Юрия Владимировича мелькнула мысль, задумывается ли Брежнев о том, что будет после его смерти, и вообще, волнует ли его это. Разумеется, Леонид Ильич позаботился о будущем своих детей — однако этот вопрос решался достаточно просто. Всем им обеспечены тепленькие местечки в партийной номенклатуре, а новых свадьб больше не будет, так что брать столовое серебро и сервизы из Зимнего дворца не придется.
      — Юрий Владимирович, не может ли КГБ отвести от нас эту угрозу? — спросил Брежнев.
      «Как легко он поддается внушению,» — с признательностью подумал Андропов.
      — Отвести угрозу можно, устранив человека, от которого она исходит, — ровным, спокойным голосом произнес председатель Комитета государственной безопасности.
      — Физически уничтожить? — спросил Устинов.
      — Да, Дмитрий.
      — Каковы возможные осложнения? — тотчас же спросил министр иностранных дел.
      Дипломатов всегда в первую очередь интересуют такие вопросы.
      — Полностью устранить их мы не сможем, однако в наших силах держать их под контролем. Мои люди выдвинули общий план операции, заключающийся в том, что папу римского застрелят во время одного из появлений на людях. Я захватил с собой своего помощника полковника Рождественского, чтобы он вкратце ввел вас в курс дела. Вы позволите, товарищи? — Присутствующие дружно закивали. — Андропов обернулся. — Алексей Николаевич, прошу.
      — Товарищи! — Поднявшись с места, полковник Рождественский направился к трибуне, пытаясь совладать с трясущимися коленями. — Эта операция не имеет кодового названия и не будет его иметь по соображениям безопасности. Каждую среду папа римский появляется на людях. Обычно он проезжает по площади Святого Петра в открытой машине, не оборудованной никакими средствами защиты, на расстоянии трех — четырех метров от «великого множества народов».
      Алексей Николаевич тщательно подобрал слова. Все сидящие за этим столом разбирались в библейской терминологии. Даже в Советском Союзе каждый человек с детства постигал основы христианской религии — в достаточной степени хотя бы для того, чтобы ее презирать.
      — Далее вопрос стоит в том, как провести человека, вооруженного пистолетом, в первый ряд толпы, чтобы он смог сделать выстрел с достаточно близкого расстояния — ибо только в этом случае вероятность успеха может быть достаточно высокой.
      — Только «достаточно высокой»? — резко спросил министр внутренних дел. — Разве нельзя обеспечить абсолютный успех?
      Рождественскому пришлось приложить все силы для того, чтобы не сникнуть.
      — Товарищ министр, нам редко приходится иметь дело с абсолютными категориями. Даже опытный стрелок из пистолета не может гарантировать стопроцентное попадание в движущуюся цель, а тактическая обстановка не позволит исполнителю тщательно прицелиться. Ему придется быстро выхватывать пистолет из потайного места и стрелять. Он успеет сделать два, максимум, три выстрела, прежде чем толпа набросится на него. В этот момент второй человек убьет непосредственного исполнителя выстрелом в спину из оружия с глушителем — после чего сам покинет место. В руки итальянской полиции не попадет никто из тех, кто смог бы что-то рассказать. Для данной операции мы воспользуемся помощью наших болгарских товарищей, которые найдут непосредственного исполнителя, доставят его на место, а затем уничтожат.
      — А как наш болгарский товарищ обеспечит свой собственный отход в данной обстановке? — спросил Брежнев.
      Андропов понял, что Леонид Ильич, хорошо разбирающийся в огнестрельном оружии, не стал останавливаться на чисто технических вопросах.
      — Следует ожидать, что толпа сосредоточится вокруг исполнителя и не обратит внимания на последующие выстрелы. Они будут практически бесшумными и обязательно потонут в гуле толпы. Наш человек просто отойдет назад, а затем спокойно покинет место.
      — У этого человека есть фамилия? — спросил Александров.
      — Да, товарищ секретарь, и если вы хотите, я могу вам ее сообщить, однако по соображениям безопасности…
      — Совершенно верно, полковник, — остановил Рождественского маршал Устинов. — На самом деле нас ведь не интересует фамилия этого человека, не так ли, товарищи?
      Сидящие за столом дружно закивали. Для них секретность была такой же естественной, как и справление малой нужды.
      — А почему не привлечь снайпера? — спросил министр внутренних дел.
      — Это увеличит риск. Здания, окружающие площадь, патрулируются службой безопасности Ватикана, швейцарскими наемниками и…
      — А эти швейцарцы хорошо знают свое дело? — спросил кто-то.
      — Насколько хорошо надо знать свое дело, чтобы, увидев человека со снайперской винтовкой, поднять тревогу? — рассудительно спросил Рождественский. — Товарищи, разрабатывая подобную операцию, необходимо учитывать все переменные факторы. Излишнее усложнение может стать очень опасным врагом. В соответствии с нашим планом достаточно будет лишь внедрить двоих людей в многотысячную толпу. Далее встает вопрос о том, чтобы сделать выстрел. Спрятать пистолет в свободной одежде не составит никакого труда. Тех, кто проходит на площадь, не обыскивают и не пропускают через металлодетекторы. Нет, товарищи, предложенный план является лучшим из всего того, что мы рассмотрели, — если только, конечно, не направить в папскую резиденцию взвод спецназа. В этом случае, несомненно, успех будет полностью гарантирован, однако такая операция однозначно укажет на нас. А в том, что предлагаем мы, — если наш план будет принят — будут задействованы всего два человека, из которых останется в живых только один, причем ему практически наверняка удастся беспрепятственно уйти.
      — Насколько надежны участники? — спросил председатель Комитета партийного контроля.
      — Болгарский офицер, о котором идет речь, лично устранил восемь человек, и у него хорошие связи с турецким преступным миром, где он и завербует непосредственного исполнителя.
      — Турка? — спросил министр внутренних дел.
      — Да, мусульманина, — подтвердил Андропов. — Если вину за это покушение удастся свалить на последователя пророка Мохаммеда из Турции, нам же лучше. Вы согласны?
      — По крайней мере, хуже нам так определенно не будет, — подтвердил министр иностранных дел. — Больше того, возможно, после этого преступления ислам предстанет перед Западным миром с варварским лицом. Америка усилит поддержку Израиля, что выведет из себя мусульманские страны, у которых она покупает нефть. По-моему, решение получается очень изящным. Мне это по душе, Юрий.
      — Итак, сложность операции полностью ограничивается ее последствиями, — подвел итог Устинов, — но никак не собственно исполнением.
      — Совершенно верно, Дмитрий, — подтвердил Андропов.
      — Какова вероятность того, что эта операция укажет на нас? — спросил первый секретарь ЦК компартии Украины.
      — Если мы оставим после себя только мертвого турка, установить какую-либо связь будет крайне трудно, — ответил председатель КГБ. — Эта операция не имеет кодового названия. Число посвященных в нее — меньше двадцати человек, большинство из которых присутствует сейчас в этой комнате. Никаких письменных архивов не будет. Товарищи, режим секретности должен быть абсолютно строжайшим. Я должен просить вас не говорить никому ни слова о том, что мы здесь сейчас обсуждали. Ни женам, ни секретарям, ни помощникам. Только в этом случае мы сможем исключить любые утечки. Необходимо помнить, что спецслужбы западных государств постоянно пытаются проникнуть в наши секреты. В данном случае нельзя допустить, чтобы это произошло.
      — Можно было бы ограничить круг посвященных, обсудив этот вопрос на заседании Совета обороны, — задумчиво произнес Брежнев.
      — Леонид Ильич, я думал об этом, — признался Андропов. — Однако политические последствия проблемы требовали участия всех членов Политбюро.
      — Да, понимаю, — кивнув, согласился генеральный секретарь. На самом деле от Брежнева ускользнуло то, что Андропов умышленно повел дело так, чтобы не предстать авантюристом в глазах тех, кому в ближайшее время предстоит выбирать его своим главой.
      — Хорошо, Юрий, у меня больше нет никаких возражений, — задумчиво добавил Леонид Ильич.
      — Все равно, это слишком опасно, — заметил первый секретарь ЦК Российской Советской Федеративной Социалистической Республики. — Вынужден заявить, что предложенный план мне не нравится.
      — Григорий Васильевич, — возразил партийный босс Украины, — если польское правительство падет, последствия для моей республики будут самыми плачевными. Я не хочу даже думать об этом. И вам тоже следовало бы встревожиться, — продолжал он. — Возвращение этого проклятого поляка домой станет катастрофой для всех нас.
      — Я полностью с этим согласен, и все же пойти на убийство главы государства непросто. Полагаю, сначала нужно попробовать предупредить папу. Существуют способы привлечь его внимание.
      Министр иностранных дел покачал головой.
      — Я уже говорил — это будет пустой тратой времени. Такие люди не понимают, что такое смерть. Можно попытаться запугать папу, пригрозив католикам стран организации Варшавского договора, но, боюсь, это приведет к прямо противоположному результату. По сути дела, мы восстановим против себя всю Римско-католическую церковь, лишившись при этом возможности устранить одного надоедливого священника. Нет, — министр покачал головой. — Если это нужно осуществить, надо осуществить это быстро, решительно и надежно. Юрий Владимирович, сколько времени потребуется на подготовку операции?
      — Полковник Рождественский? — в свою очередь, спросил председатель КГБ.
      Головы всех присутствующих повернулись к Рождественскому, и тот сделал над собой усилие, чтобы его голос не дрогнул. Для простого полковника эти воды были слишком глубокими. Теперь вся операция лежала на его плечах, о чем до настоящего момента он как-то не подумал. Однако если мечтать о генеральских звездах, надо брать на себя ответственность.
      — Товарищ министр, по моим оценкам, на подготовку операции уйдет от четырех до шести недель. Но вы должны дать нам санкцию, а также поставить в известность болгарское Политбюро. Мы собираемся воспользоваться помощью болгарских спецслужб, а для этого нам необходимо получить разрешение политического руководства страны.
      — Андрей Андреевич, — спросил Брежнев, — как отнесутся к нашей просьбе в Софии?
      Министр иностранных дел ответил не сразу.
      — Все зависит от того, что мы попросим у них и как. Если болгарам будет известна конечная цель операции, не исключено, что они заупрямятся.
      — А нельзя ли попросить их о помощи, не уточняя, для чего конкретно она понадобится? — спросил Устинов.
      — Да, думаю, можно. Можно будет просто предложить им сотню новых танков или эскадрилью истребителей, в качестве жеста социалистической солидарности, — предположил министр иностранных дел.
      — Будем щедрыми, — согласился Брежнев. — Я уверен, в Министерстве обороны уже давно лежит соответствующий запрос, да, Дмитрий?
      — И не один! — подтвердил маршал Устинов. — Болгары только и делают что клянчат больше танков и больше МиГов!
      — В таком случае, грузите танки на поезд и отправляйте их в Софию. Товарищи, предлагаю поставить вопрос на голосование, — сообщил собравшимся генеральный секретарь.
      Одиннадцати членам Политбюро, имеющим право голоса, показалось, что их подталкивают к решению. Семь кандидатов в члены, не имеющих права голоса, лишь молча кивнули, ожидая результатов.
      Как всегда, голосование было единодушным. Никто из членов Политбюро не подал свой голос против, хотя кое у кого и оставались сомнения, которые, однако, так и остались невысказанными вслух. В этой комнате крайне редко кто-нибудь осмеливался отойди слишком далеко от коллективного духа. Здесь, как и везде, власть была строго ограничена — обстоятельство, о котором присутствующие редко задумывались и от которого никогда не отступали.
      — Очень хорошо. — Брежнев повернулся к Андропову. — Юрий Владимирович, Комитет государственной безопасности получил «добро» на проведение этой операции, и пусть господь бог смилостивится над душой этого поляка, — со свойственным ему крестьянским простодушием добавил он. — Итак, что у нас дальше?
      — Товарищи, если можно… — начал Андропов. Брежнев кивнул, разрешая ему продолжать. — Наш товарищ и брат Михаил Андреевич Суслов вскоре покинет этот мир после долгой и преданной службы нашей дорогой партии. Из-за болезни его кресло пустует, и пора уже подумать о том, кто его займет. Предлагаю назначить секретарем Центрального комитета по идеологии Михаила Евгеньевича Александрова, избрав его при этом членом Политбюро с правом голоса.
      Александрову даже удалось смущенно покраснеть. Подняв руку, он произнес с фальшивой искренностью:
      — Товарищи, мой… наш друг еще жив. Я не могу занять его место.
      — Миша, скромность тебе к лицу, — заметил генеральный секретарь. — Но Михаил Андреевич тяжело болен, и жить ему осталось недолго. Предлагаю обсудить предложение Юрия Владимировича. Разумеется, назначение должно быть утверждено на пленуме Центрального комитета.
      Однако это явится лишь чистой формальностью, как было прекрасно известно всем присутствующим. По сути дела, Брежнев только что благословил Александрова на новую должность, и этого было достаточно.
      — Благодарю вас, товарищ генеральный секретарь.
      Отныне Александров мог занимать свободное место слева от Брежнева, зная, что через несколько недель оно уже официально станет принадлежать ему. Когда Суслов умрет, он будет плакать вместе с остальными, и его слезы будут такими же холодными. И даже сам Михаил Андреевич понял бы это. Сейчас он стоит на пороге смерти, величайшей из тайн жизни, гадая, что же находится по ту сторону. Когда-нибудь с этим придется столкнуться всем сидящим за этим столом, но для них эта встреча оставалась еще в слишком отдаленном будущем, чтобы можно было о ней не думать… пока. «В этом основное отличие, — подумал Юрий Владимирович, — между ним и папой римским, которому скоро предстоит принять смерть от рук этих людей.»
      Заседание завершилось в четыре часа дня. Обменявшись рукопожатиями и сказав друг другу на прощание теплые слова, все стали расходиться. Андропов покидал зал заседаний одним из последних, с неотступно следовавшим за ним полковником Рождественским. Вскоре он будет выходить отсюда последним, что является прерогативой генерального секретаря.
      — Товарищ председатель, если можно, я задержусь ненадолго, — сказал Рождественский, сворачивая в туалет.
      Через полторы минуты он вышел в коридор с видом заметного облегчения.
      — Ты отлично справился со своей задачей, Алексей, — похвалил его Андропов. Они направились к выходу, и на этот раз председатель решил не пользоваться лифтом и спуститься по лестнице. — Итак, каково твое мнение?
      — Товарищ Брежнев выглядит гораздо хуже, чем я ожидал.
      — Да, Леонид Ильич здорово сдал. Хоть он и бросил курить, это ему почти не помогло. — Андропов достал из кармана пачку «Мальборо» — на заседаниях Политбюро теперь никто не курил из уважения к генеральному секретарю, и председатель КГБ истосковался по сигарете. — Что-нибудь еще?
      — Все прошло на удивление единодушно. Наверное, я ожидал увидеть больше споров, больше разногласий.
      В доме номер 2 по площади Дзержинского обсуждения проходили гораздо более живо, особенно когда речь шла о планах операций.
      — Все они очень осторожные игроки, Алексей. Такое можно сказать про всех власти предержащих — это неизбежно. Но очень часто они отказываются от действий, потому что опасаются чего-то нового и незнакомого.
      Андропов понимал, что Советскому Союзу настоятельно требуется что-то новое, и гадал, с какими сложностями на этом пути столкнется он сам.
      — Но, товарищ председатель, наша операция…
      — Это совершенно другое дело, полковник. Почувствовав угрозу, эти люди способны предпринять самые решительные действия. Они боятся понтифика. И, по всей вероятности, не зря. А ты сам что думаешь?
      — Товарищ полковник, я лишь простой полковник. Я выполняю приказы, а не отдаю их.
      — Алексей, и не пытайся изменить подобный порядок вещей. Так значительно безопаснее.
      Усевшись в машину, Андропов тотчас же погрузился в свои мысли.
 
      Час спустя дежурство Зайцева подходило к концу. Олег Иванович уже начал подумывать о смене, когда в центре связи без предупреждения появился полковник Рождественский.
      — Майор, мне нужно, чтобы вы немедленно отправили в Софию вот это. — Он помолчал. — Кроме вас кто-нибудь знакомился с содержанием этих сообщений?
      — Никак нет, товарищ полковник. Идентификационный код указывает на то, что их переправляют лично мне. Так записано в книге приказов.
      — Хорошо. Пусть так будет и дальше.
      Рождественский протянул Зайцеву бланк.
      — Будет исполнено, товарищ полковник.
      Олег Иванович проводил Рождественского взглядом. У него едва хватит времени на то, чтобы справиться с этим до окончания смены.

      Совершенно секретно
      Срочно
      Особая важность
      София, резиденту полковнику Илье Федоровичу Бубовому
      В ответ на: идентификационный код 15-8-82-666
      Операция одобрена. Следующим шагом станет одобрение со стороны болгарского Политбюро. Будьте готовы получить «добро» в течение ближайших десяти дней. Продолжайте подготовку операции.
      Председатель КГБ.

      Отправив зашифрованное сообщение по телексу, Зайцев вручил копию курьеру, чтобы тот отнес ее на последний этаж. После чего покинул рабочее место и направился к выходу, идя чуть быстрее обычного. Оказавшись на улице, он выкурил сигарету «Дукат», а затем спустился по эскалатору на станцию метро. Оказавшись на платформе, Олег Иванович взглянул на часы над входом в тоннель. Увидев, что он пришел слишком рано, Зайцев пропустил поезд, неловко убирая пачку сигарет — в качестве оправдания для тех, кто, возможно, следил за ним. Впрочем, если сейчас он находится под наблюдением, его уже можно считать трупом. От одной этой мысли у Зайцева затряслись руки, но отступать уже было слишком поздно. Точно в определенное время из тоннеля появился следующий поезд, и Олег Иванович сел в нужный вагон, толкаясь среди нескольких десятков рабочих…
      Вот он, американец. Читает газету, в расстегнутом плаще, держась правой рукой за хромированный поручень над головой.
      Зайцев начал пробираться к нему. Зажимая в правой руке вторую записку, которую только что вытащил из пачки сигарет. Да, запоздало отметил Зайцев, на американце зеленый галстук с позолоченной заколкой. Коричневый костюм, свежая белая рубашка, судя по виду, дорогая. Лицо, полностью поглощенное газетой. Американец не оглядывался по сторонам. Зайцев медленно приближался к нему.
 
      Одним из навыков, которому Эда Фоули обучили в центре подготовки ЦРУ, была тренировка периферийного зрения. С должной подготовкой и постоянной практикой, поле зрения становится значительно шире, чем может предположить нетренированный человек. В центре подготовки Фоули учился ходить по улице и читать номера домов, не поворачивая головы. Лучше всего было то, что это умение в чем-то напоминало езду на велосипеде: стоило освоить его один раз, и оно оказывалось под рукой в нужный момент, достаточно было лишь сосредоточиться. И вот сейчас Фоули заметил, как к нему кто-то медленно продвигается — белый мужчина, рост около пяти футов девяти дюймов, среднего телосложения, карие глаза, шатен, унылый серый костюм, давно не стриженный. Эд не смог рассмотреть лицо достаточно отчетливо для того, чтобы запомнить и выбрать на опознании. Обычная славянская внешность — только и всего. На лице никакого выражения, и лишь взгляд определенно сосредоточен на Фоули. Эд не позволил себе задышать чаще, хотя частота его сердцебиения, возможно, и увеличилась на несколько ударов в секунду.
      «Ну же, Иван, давай, твою мать, я надел этот долбанный зеленый галстук, как ты и просил.» Сел русский на той самой станции. Здание центрального управления КГБ находилось всего в нескольких минутах ходьбы от наземного вестибюля метро. Так что, может быть, этот парень действительно шпион. И не «подсадная утка». Если бы это была операция Второго главного управления, ее бы поставили по-другому. Сейчас же все было слишком прямолинейно, слишком очевидно, совсем не так, как привык работать КГБ. Уж что-что, а русский сел бы в вагон на другой станции.
      «Этот парень — настоящий чекист, твою мать,» — мысленно отметил Фоули, заставляя себя сохранять спокойствие, что было нелегко даже для такого опытного оперативника, как он. Незаметно сделав глубокий вдох, Фоули стал ждать, приказав нервным окончаниям кожи сообщить в головной мозг о малейшем изменении веса плаща на плечах…
      Зайцев как можно небрежнее обвел взглядом вагон метро. На нем не были сосредоточены ничьи взгляды, никто даже не смотрел в его сторону. Поэтому правая рука Олега скользнула в раскрытый карман, быстро, но не слишком. И тотчас же вынырнула обратно.
      «Отлично, — подумал Фоули, хотя его сердце пропустило два или три удара. — Так, Иван, что ты написал нам на этот раз?»
      И снова он должен был сохранять выдержку. Малейшая неосторожность может погубить русского, а это никому не нужно. Если это действительно сотрудник русского аналога «Меркурия», ему, возможно, просто цены нет. Фоули чувствовал себя рыбаком, который закинул удочку на глубину и почувствовал первую поклевку. Кто там, на крючке, марлин, акула или старый сапог? Если это отличный синий марлин, то насколько большой? Однако пока что нельзя было даже вытащить удочку и проверить наживку. Нет, это произойдет позже, если вообще произойдет. Стадия вербовки — установление контакта с невинным советским гражданином и превращение его в агента, в источник информации, в шпиона, работающего на ЦРУ, — гораздо сложнее, чем поход на дискотеку и снятие девочки на ночь. Тут главное — чтобы девочка не забеременела, а агент не поплатился своей жизнью. Да, в этой игре торопиться нельзя — сначала первый танец, затем медленный танец, первый поцелуй, первые объятия, и только потом, если повезет, можно будет расстегнуть блузку… и тогда…
      Поезд остановился, и мечты оборвались. Отпустив поручень, Фоули огляделся вокруг…
      Вот он, русский, стоит рядом и смотрит на него. Его лицо тотчас же отложилось в мысленный фотоальбом.
      «Плохая работа, приятель. Так ты можешь подставить свою задницу под удар. Никогда не смотри прямо на своего связного на людях,» — подумал Фоули, безучастно скользя взглядом по русскому. У него на лице не отразилось никаких чувств. Эд прошел мимо русского, сознательно направившись к дальней двери.
      Американец произвел на Зайцева впечатление. Тот бросил на него взгляд, однако у него в глазах не мелькнуло ни тени эмоции. Американец смотрел на него лишь какую-то долю секунды, после чего прошел в дальний конец вагона. «Окажись тем, кем, надеюсь, ты являешься,» — мысленно произнес Олег Иванович, так громко, насколько только мог.
      Поднявшись на пятьдесят метров выше, на уровень улицы, Фоули не позволил себе даже ощупать карман плаща. Он не сомневался, что там побывала чужая рука. Он это почувствовал. И Иван Как-там-его проделал это не для того, чтобы стащить какую-то мелочь.
      Миновав охранника, Фоули вошел в здание и поднялся в лифте на свой этаж. Вставил ключ в замок и открыл дверь. И лишь когда дверь заперлась у него за спиной, он сунул руку в карман.
      Мери Пат, встретив мужа в прихожей, пытливо всмотрелась в его лицо и увидела на нем восторженное возбуждение, которое Эд больше не старался сдерживать.
      Эд достал записку. Она была на таком же бланке центра связи КГБ, что и предыдущая, и, как и в прошлый раз, на ней было написанное от руки сообщение. Фоули прочитал его один раз, два, три, и лишь после этого передал записку жене.
      У Мери Пат тоже зажглись глаза.
      «Это рыбина, — подумал Фоули. — Возможно, крупная.» И русский просит определенных гарантий. Кем бы он ни был, он отнюдь не дурак. Выполнить то, что он просит, будет нелегко, однако Эд сможет это сделать. Правда, придется хорошенько разозлить сержанта-комендора, и, что самое главное, тот должен будет дать выход своим чувствам, потому что посольство находится под непрерывным наблюдением. Его поведение не должно будет показаться фальшивым, однако все же актерского мастерства, достойного премии «Оскар», для этого не потребуется. Фоули не сомневался, что морские пехотинцы справятся с задачей. Вдруг он почувствовал прикосновение руки Мери Пат.
      — Привет, милая, — сказал он для микрофонов прослушивания.
      — Привет, Эд.
      Ее руки заговорили азбукой жестов.
       Этот парень настоящий,— сказала Мери Пат.
      Эд ответил кивком.
       Завтра утр[ом]?— спросила она, и увидела в ответ еще один кивок.
      — Дорогая, мне нужно смотаться обратно в посольство. Черт побери, я забыл на столе важные бумаги.
      Мери Пат ответила, подняв вверх большие пальцы.
      — Только постарайся побыстрее. Ужин уже готов. Я купила в нашем магазине великолепную финскую говядину. На гарнир — жареная картошка и мороженая кукуруза в початках.
      — У меня уже слюнки текут, — согласился Эд. — Вернусь максимум через полчаса.
      — Да уж, не задерживайся.
      — Где ключи от машины?
      — На кухне.
      И оба направились на кухню.
      — Неужели мне придется уйти из дома без поцелуя? — елейным голоском поинтересовался Эд.
      — Надеюсь, нет, — последовал игривый ответ. — Сегодня на работе было что-нибудь интересное?
      — Нет, только этот Прайс из «Нью-Йорк таймс».
      — Дурак набитый.
      — А то я сам не знаю. Ну, до встречи, дорогая.
      Так и не сняв плащ, Фоули направился к двери.
      Выходя, он снова кивнул охраннику, для пущего эффекта скорчив расстроенную гримасу. Вероятно, тот где-то запишет это событие, а может быть, даже куда-нибудь позвонит, и, если повезет, поездка обратно в посольство будет сопоставлена с магнитофонными записями прослушивания, и болваны из Второго главного управления, порывшись в протоколах о наружном наблюдении, придут к выводу, что Эд Фоули действительно сел в лужу и забыл что-то на работе. Надо будет не забыть захватить толстый конверт и бросить его на переднее сиденье «Мерседеса». Шпионы зарабатывают на жизнь в основном тем, что все помнят и ни о чем не забывают.
      В это время дня дорога в посольство на машине заняла гораздо меньше времени, чем поездка на метро, однако это выходило за скобки всей остальной рутины рабочего дня Фоули. Всего через несколько минут Эд уже въехал в ворота посольства, мимо морского пехотинца на часах, и, поставив машину на стоянку, поспешил бегом в свой кабинет. Захватив конверт, он положил туда номер «Интернешнал геральд трибюн».
      — В чем дело, Эд?
      Голос принадлежал Доминику Корсо, одному из оперативников Фоули.
      Старше годами своего начальника, Корсо работал под «крышей» торгового атташе. Он провел в Москве уже три года и был на высоком счету у руководства московского отделения ЦРУ. Тоже уроженец Нью-Йорка, он был из округа Ричмонд, с острова Стейтен-Айленд, сын сотрудника управления полиции Нью-Йорка. Внешне простой нью-йоркский итальяшка, Корсо был гораздо умнее, чем это готовы были признать ярые националисты. У него были мягкие карие глаза старого рыжего лиса, но ум свой он предпочитал не показывать.
      — Мне от тебя кое-что нужно.
      — Что именно?
      Фоули объяснил.
      — Ты это серьезно?
      Подобную просьбу едва ли можно было назвать нормальной.
      — Совершенно.
      — Хорошо, я переговорю с сержантом-комендором. Он обязательно спросит, в чем дело.
      Сержант-комендор Том Дрейк, командир подразделения морской пехоты, охраняющего посольство, знал, на кого работает Корсо.
      — Объясни ему, что это шутка, но очень важная.
      — Ладно, — кивнул Корсо. — Больше ты мне ничего не хочешь сказать?
      — Пока что нет.
      Корсо заморгал. «Ого, это настолько важно, что резидент не желает делиться информацией. С другой стороны, в этом ведь нет ничего необычного, так?» — подумал он. В ЦРУ сотрудники частенько не имеют понятия, чем занимаются их ближайшие коллеги. Корсо еще плохо знал своего нового начальника, но того, что ему было известно, хватало, чтобы проникнуться к нему уважением.
      — Хорошо, я сейчас же переговорю с Дрейком.
      — Спасибо, Доминик.
      — Как твоему мальчику нравится Москва? — спросил агент ЦРУ своего начальника по пути к выходу.
      — Привыкает понемногу. Будет лучше, когда он сможет встать на коньки. Эдди обожает хоккей.
      — Ну, тогда он приехал именно туда, куда нужно.
      — Тут ты прав. — Собрав бумаги, Фоули встал. — Доминик, не забудь мою просьбу.
      — Уже иду, Эд. До завтра.

      Если в разведке и есть какая-то постоянная величина, то это вечное недосыпание игроков. Оно является следствием стресса, а стресс всегда был и остается неразлучным спутником шпионов. Когда сон приходил к Эду и Мери Пат Фоули с трудом, они хотя бы могли поговорить языком жестов, лежа в постели.
       Этот парень настоящий, м[алыш],— показал под одеялом жене Эд.
       Да,— согласилась та. — Нам когда-нибудь удавалось заполучить такую крупную птицу?— спросила Мери Пат.
       Ни разу,— ответил он.
       В Лэ[нгли] подпрыгнут до потолка от радости.
       Даже выше,— согласился ее муж.
      Конец девятого тайма, все базы заполнены, осталось две подачи, счет равный. Питчер запускает крученый мяч прямо в зону, и Фоули собирается отбить его аж до самого табло.
      «Надо только постараться не наломать дров,» — предостерег себя Фоули.
       Хочешь, чтобы я приняла участие?— спросила Мери Пат.
       Подождем, посмотрим, что к чему.
      Красноречивый вздох: «Да, знаю.» Даже для них, опытных оперативников, терпение давалось с трудом. Фоули видел приближающийся мяч, летящий на уровне пояса, и чувствовал крепко зажатую в руках биту: его взгляд следил за мячом так пристально, что он мог различить на нем швы. Он возьмет эту подачу, отобьет мяч в зону. Он покажет Реджи Джексону, кто лучший отбивающий на поле…
      «Вот только надо постараться не наломать дров,» — снова подумал Фоули. Однажды ему уже пришлось провернуть подобную операцию в Тегеране. Он завербовал агента в революционном сообществе и стал единственным из всего иранского отделения, кто смог предсказать, насколько плохо обстоят дела шаха Пехлеви. Именно после этой серии отчетов на небосводе Лэнгли засияла звезда Эда Фоули, и Боб Риттер пригласил его к себе.
      И вот сейчас ему предстоит нечто еще более ответственное.
      В Лэнгли «Меркурий» был тем единственным подразделением, которого боялись все — каждый понимал, что один-единственный сотрудник этого подразделения, завербованный иностранной разведкой, может, черт побери, разгромить все ведомство. Вот почему все они дважды в год отправлялись «на ящик» — проходили проверку на детекторе лжи, которую проводили лучшие сотрудники ФБР, поскольку ЦРУ в этом не доверяло своим людям. Переметнувшийся резидент или старший аналитик мог «засветить» агентов и сорвать операции, и это было плохо, но утечка в «Меркурии» была подобна тому, как если бы сотрудницу КГБ выпустили на Пятую авеню с золотой кредитной карточкой «Америкен экспресс»: она смогла бы получить все, что только пожелало бы ее сердце. Черт побери, за такой источник КГБ, наверное, может выложить целый миллион. Это разорит советские валютные запасы, но всегда можно будет продать очередное пасхальное яйцо работы Фаберже, доставшееся от Николая Второго. Все понимали, что в центральном управлении КГБ должно быть подразделение, по своим функциям и задачам аналогичное «Меркурию», но пока что ни одной иностранной разведке еще не удавалось завербовать агента оттуда.
      Фоули помимо своей воли попытался представить себе, как выглядит центр связи КГБ. В Лэнгли это было огромное помещение размером с автостоянку, лишенное внутренних стен и перегородок, чтобы все могли видеть всех. В нем находилось семь цилиндрических хранилищ кассет, названных в честь героев Диснея «Семерыми гномами»; внутри каждого даже имелась телекамера видеонаблюдения на тот случай, если туда попытается забраться какой-нибудь лунатик, ибо подобная авантюра обязательно будет стоить ему жизни, поскольку мощные механические устройства поиска информации включались без предупреждения. К тому же, лишь большие ведущие компьютеры — в том числе, самый быстродействующий и мощный, созданный корпорацией «Крей рисерч», — знали, какая кассета содержит какую информацию и в какой ячейке хранилища находится. Многоуровневые меры безопасности были просто нереальные; и тестировались они ежедневно, а то и ежечасно. Сотрудников «Меркурия» выборочно провожали с работы домой агенты ФБР, искушенные в наружном наблюдении. Наверное, подобная атмосфера всеобщей подозрительности действовала на нервы тех, кто работал в центре, однако если кто-то и жаловался на этот счет, Эд Фоули об этом не слышал. Морским пехотинцам, охранявшим «Меркурий», приходилось в день нахаживать по несколько миль, осуществляя проверку режимных мер. Сотрудники ЦРУ вынуждены были постоянно сталкиваться с параноидальной манией преследования, которая сводила с ума. Вероятно, особое недовольство вызывало регулярное тестирование на полиграфе, и в Агентстве даже имелись специальные психологи, которые помогали сотрудникам справляться с последствиями стрессов. Подобную подготовку прошли сам Фоули и его жена — и тем не менее ЦРУ по крайней мере раз в год отправляло их «на ящик», неизвестно, то ли для того, чтобы убедиться в их лояльности, то ли чтобы проверить, не забыли ли они приобретенные навыки.
      Однако так ли обстоят дела в КГБ? Отказ от подобных строжайших мер безопасности был бы полным безумием, но Фоули не мог даже сказать со всей определенностью, обладают ли русские технологиями детектора лжи, поэтому… в общем, возможно все что угодно. В ЦРУ не имели понятия о многих сторонах деятельности КГБ. В Лэнгли нередко совершались глупые ошибки, основанные на безответственных рассуждениях вроде: «Раз у нас это есть, у них тоже должно быть что-либо подобное», что являлось полной чушью. В мире нельзя найти двух одинаковых людей, не говоря о двух государствах, в которых все происходило бы совершенно единообразно; и именно поэтому Эд Фоули по праву считал себя одним из лучших в этом безумном ремесле. Он знал, что ничего нельзя принимать как должное, и не переставал искать. Сам Эд никогда не поступал дважды совершенно одинаково, если это только не была уловка, направленная на то, чтобы обмануть кого-то постороннего — особенно русских, которые, по-видимому (больше того, наверняка, как пришел он к выводу) страдали тем же самым бюрократическим заболеванием, которое лишало гибкости умы сотрудников ЦРУ.
       А что если этот парень захочет смыться отсюда?— спросила жестами Мери Пат.
       Первым классом, ближайшим же рейсом «Пан-Ам»,— ответил ей муж так быстро, насколько только ему удавалось шевелить пальцами, — и ему дадут возможность трахнуть стюардессу.
       Какой же ты пошлый!— ответила Мери Патрисия, сдавленно хихикнув.
      Однако она понимала, что Эд прав. Если этот русский действительно вздумал переметнуться, тогда, наверное, самым разумным будет вытащить его из Советского Союза и переправить в Вашингтон, после чего, выведав у него все, что он знает, выдать ему пожизненный пропуск в «Диснейуорлд». Посещение сказочной страны станет эмоциональным ударом для любого советского гражданина. Однажды, выйдя из аттракциона «Космические горы», Эд пошутил, что ЦРУ следовало бы арендовать «Диснейуорлд» на целый день и провести по нему членов советского Политбюро, дать им покататься на всех качелях и каруселях, обкормить их гамбургерами, напоить «Кока-колой», а затем на выходе сказать: «Вот как американцы развлекаются. К сожалению, мы не можем показать вам то, чем они занимаются всерьез.» И если после этого кремлевские старцы не наложат от страха в штаны, значит, их ничем нельзя запугать. Но только супруги Фоули были уверены, что наложат. Все они, даже занимая самые ответственные посты и имея доступ ко всем сведениям, добытым КГБ о «главном противнике», остались по сути своей ограниченными провинциалами. По большей части они действительно верили утверждениям собственной пропаганды, потому что им было не с чем сравнивать реалии советской жизни, потому что они оставались такими же жертвами своей системы, как и простые, малообразованные мужики, сидевшие за рулем грузовиков.
      Однако супруги Фоули жили в реальном мире.
       Итак, мы сделаем то, что он просит. Что дальше?— спросила Мери Пат.
       Не надо торопить события,— ответил Эд, и жена кивнула в темноте.
      Это все равно что заводить ребенка — спешить не следует, если нет желания родить какого-нибудь уродца. Однако, из слов мужа Мери Пат поняла, что он еще не законченный скопидом, и наградила его за это чувственным поцелуем.
 
      Зайцев не разговаривал с женой. В этот вечер ему не помогли заснуть даже пол-литра водки. Он передал свою просьбу. И теперь только завтра утром можно будет убедиться наверняка, действительно ли он имеет дело с теми, кто способен ему помочь. Просьба Олега Ивановича была необычной, но у него не было времени идти проторенной дорогой. Он был уверен лишь в том, что КГБ ни за что на свете не сможет подстроить то, что он обговорил. О да, возможно, советской контрразведке удалось бы уговорить поляков, румын или представителей какого-либо другого социалистического государства, но только не американцев. Даже у всемогущественного Комитета государственной безопасности есть свои пределы.
      Итак, оставалось только ждать, но сон никак не приходил. Завтра окружающим будет нелегко общаться с ним. Похмелье уже подкрадывалось, подобное землетрясению, замурованному у него в черепе…
 
      — Ну, Саймон, как прошла встреча? — спросил Райан.
      — Могло быть и хуже. Премьер-министр смилостивилась и не стала отрывать мне голову. Я объяснил ей, что у нас есть только то, что у нас есть, и сэр Бейзил меня поддержал. Но Мэгги хочет большего. Так она мне прямо и заявила.
      — В этом нет ничего удивительного. Дружище, тебе когда-нибудь приходилось слышать о президенте, который довольствовался бы имеющейся в его распоряжении информацией?
      — Только не в последнее время, — признался Хардинг.
      Райан видел, что его коллега еще не отошел от стресса. Можно не сомневаться, что по дороге домой Саймон заглянет в паб и пропустит кружку пива. Старательно набив трубку, британский аналитик раскурил ее и сделал глубокую затяжку.
      — Если тебе от этого станет лучше, в Лэнгли знают не больше, чем вы.
      — Знаю. Тэтчер справлялась об этом, и сэр Бейзил ответил ей то же самое. Судя по всему, перед тем, как ехать на встречу, он разговаривал с судьей Муром.
      — Значит, мы вместе блуждаем в неведении.
      — Очень утешительная мысль, черт побери, — фыркнул Саймон Хардинг.
      Райан уже давно должен был бы отправиться домой, однако он задержался на работе, чтобы услышать от Саймона рассказ о встрече в доме 10 по Даунинг-стрит, поскольку ему нужно было собирать информацию и на англичан. Те отнесутся к этому с пониманием, потому что такую игру ведут все.
      Райан взглянул на часы.
      — Слушай, мне уже пора бежать домой. Увидимся завтра.
      — Желаю хорошо выспаться, — бросил ему вдогонку Хардинг, когда он уже был у дверей.
      Райан практически не сомневался, что Саймону сегодня ночью придется очень нелегко. Он понимал, чем явилась для него, государственного служащего среднего звена, встреча с премьер-министром. «Но, — сказал себе Райан, выходя на улицу, — такова жизнь в Большом городе.»
 
      — Что вы сказали своим людям, Боб? — спросил судья Мур.
      — Только то, что вы меня просили, Артур. Я им передал, что это хочет знать президент. Пока ответов не поступало. Вам придется сказать большому боссу, чтобы он запасся терпением.
      — Уже сказал. Рейгана это совсем не обрадовало, — ответил директор ЦРУ.
      — Ну, Артур, я не могу остановить дождь. Нам не подчиняется многое, в частности, время. Но президент не мальчик; он ведь все прекрасно понимает, разве не так?
      — Да, Роберт, но Рейгану нравится добиваться всего, чего он хочет. Сейчас, когда папа римский разворошил весь этот муравейник, президент очень беспокоится за его святейшество.
      — Насчет муравейника это вы точно подметили. Впрочем, возможно, у русских хватит ума через дипломатические каналы передать Войтыле, чтобы он остыл и не торопился…
      — Боб, этим они ничего не добьются, — вставил адмирал Грир. — Папа не тот человек, которого можно остановить подобными увещеваниями.
      — Да, вы правы, — вынужден был признать Риттер.
      Кароль Войтыла был не из тех, кто шел на компромиссы в важных вопросах. Ему пришлось пройти через ужасы гитлеровского гестапо и сталинского НКВД, но он сохранил свою церковь, сдвинув повозки крyгом, как в фильмах о Диком Западе поступали поселенцы, отражая нападение индейцев. Войтыле удалось сохранить католичество в Польше только за счет того, что в принципиальных вопросах он не шел ни на какие уступки, ведь так? И, не отступив ни на шаг, он сохранил моральную и политическую силу, чтобы угрожать одной из мировых сверхдержав. Нет, этот человек не согнется под нажимом.
      Большинство людей боится смерти. Но только не этот человек. Русские никогда не смогут понять — почему, однако они вынуждены признать, какое уважение заслуживает он этим. До Боба Риттера, как и до остальных руководителей американской разведки, присутствующих в этой комнате, постепенно доходило сознание того, что единственным возможным ответом советского руководства на вызов папы будет попытка его физического устранения. Заседание Политбюро состоялось сегодня, но что на нем обсуждалось и какие решения были приняты, оставалось до сих пор неизвестным.
      — Боб, у нас есть какие-то способы выяснить, о чем сегодня говорили в Кремле?
      — Есть кое-какие, и они будут задействованы в ближайшие пару дней. Впрочем, если мои источники узнают что-то действительно важное, они, возможно, решат выйти на связь сами. Если к ним в руки попадет что-нибудь горяченькое, можно не сомневаться, что они сами разберутся, что к чему, и передадут информацию своим связным, — сообщил директору ЦРУ Риттер. — Знаете, Артур, мне не больше вашего нравится ждать, находясь в полном неведении, но мы должны дать событиям идти своим чередом. Возможные последствия экстренного вызова наших агентов известны вам не хуже моего.
      И это действительно было так. Именно так погиб Олег Пеньковский . Добытая им информация, возможно, позволила предотвратить ядерную войну — и параллельно содействовала вербовке самого ценного агента ЦРУ, работающего в настоящее время в Москве, Кардинала, — однако самому Пеньковскому пришлось несладко. После его разоблачения никто иной, как сам Хрущев потребовал крови предателя — и получил ее сполна .
      — Да, — согласился Грир, — а это не настолько важно в глобальном плане, так?
      — Вы правы, — вынужден был признать судья Мур, хотя ему совсем не хотелось объяснять это президенту.
      Однако Рональд Рейган способен понимать обстоятельные разъяснения. Самое страшное заключается в том, какие действия сможет предпринять президент в случае неожиданной смерти папы римского. Рейган тоже человек принципов, но он поддается эмоциям. Гибель понтифика станет для него красным советским флагом, которым машут перед мордой разъяренного быка. Политики государственного масштаба не могут позволять себе давать волю эмоциям — это приведет лишь к новым, более сильным эмоциям, как правило, скорби по погибшим. А чудеса современных технологий обеспечат, что таких погибших станет неизмеримо больше.
      Директор ЦРУ строго одернул себя за подобные мысли. Новый президент — человек умный. Он умеет подчинять чувства уму, а ум его гораздо более светлый и обширный, чем это утверждает общераспространенное мнение, которое в первую очередь поддерживают средства массовой информации, не способные видеть ничего, кроме улыбки и яркой сценической внешности. Впрочем, не только журналисты, но и многие политики предпочитают иметь дело не с реальным, а с кажущимся. В конце концов, для этого требуется гораздо меньше ума.
      Судья Мур обвел взглядом своих ближайших помощников.
      — Хорошо, но давайте не будем забывать, как тоскливо стоять перед президентом в Овальном кабинете, если не можешь ответить на его вопрос.
      — Я представляю, Артур, каково вам приходится, — искренне посочувствовал директору Риттер.
 
      «Еще не поздно повернуть назад,» — говорил себе Зайцев, беспокойно ворочаясь в кровати. Сон никак не приходил. Рядом с ним ровно дышала крепко спящая Ирина. Такой сон называется «сном праведника». А не бессонницей предателя.
      Достаточно будет просто остановиться. Только и всего. Он сделал два шага, но и только. Возможно, американец запомнил его лицо, но эту проблему решить легко. Достаточно будет просто ездить другим поездом метро, садиться в другой вагон. Они больше никогда не встретятся, их краткое общение разобьется, словно стакан, упавший на пол. Его жизнь вернется в нормальное русло, и совесть…
      …больше не будет его беспокоить? Олег Иванович фыркнул. Именно совесть и втянула его во всю эту передрягу. Нет, от этого никуда не деться.
      Но обратная сторона монеты — бесконечная тревога, бессонница, страх. Пока что настоящего страха еще не было. Зайцев не сомневался, что это придет позже. Наказание за измену может быть только одним: смерть для предателя, концентрационный лагерь для его близких. Их сошлют в Сибирь — считать деревья, как говорится в злой шутке. Там находился социалистический ад, место вечного проклятия, откуда единственным избавлением была смерть.
      На самом деле, именно это сделает с ним собственная совесть, если он отступит и не пойдет до конца, осознал Зайцев, наконец признавая свое поражение и погружаясь в сон.
      Ровно через одну секунду — по крайней мере, так ему показалось, — зазвонил будильник. Хорошо хоть его не терзали кошмары. Сегодня утром это было единственным положительным моментом. В голове у Зайцева словно гремел тяжелый молот, угрожая выдавить глазные яблоки из орбит. Шатаясь, Олег Иванович дотащился до ванной, сполоснул лицо холодной водой и выпил три таблетки аспирина, надеясь, что они помогут ему справиться с похмельем.
      За завтраком он даже не смог смотреть на сосиски, поскольку в животе у него все бурлило, поэтому ему пришлось ограничиться молочной овсянкой и бутербродом с маслом. Зайцев подумал было о том, чтобы выпить кофе, но затем решил, что стакан молока окажется для желудка более щадящим.
      — Ты вчера слишком много выпил, — с укором произнесла Ирина.
      — Да, дорогая, теперь я это понимаю, — с трудом ответил Олег, стараясь говорить как можно ласковее.
      Ирина нисколько не виновата в его ужасном состоянии; она хорошая жена и хорошая мать Светлане, маленькому зайчику. Зайцев знал, что как-нибудь переживет этот день. Просто ему будет очень плохо. Хуже всего было то, что сегодня он должен был выйти из дома раньше обычного. Зайцев выскочил на улицу, кое-как побрившись, но надев свежую рубашку и галстук. Выходя из дома, он сунул в карман пиджака упаковку аспирина и для того, чтобы заставить кровь течь по сосудам, спустился пешком по лестнице. Утренний воздух был наполнен приятной прохладой, что в какой-то степени помогло Зайцеву добраться до метро. По дороге он купил номер «Известий» и выкурил одну сигарету «Дукат», что тоже возымело свое благоприятное действие.
      Если кто-нибудь из знакомых увидит его сейчас в таком виде… впрочем, этого можно не опасаться. Олег Иванович сел не в свой обычный поезд метро и не в свой обычный вагон. Как правило, он ехал на работу на пятнадцать минут позже. Зайцев стал лишь еще одним безликим пассажиром вагона метро, набитого безликими пассажирами.
      Поэтому никто не обратил внимания на то, что он вышел из метро не на той станции.
      До американского посольства было всего два квартала, и Олег Иванович направился к нему пешком, сверяясь с часами.
      Ему было известно точное время, потому что он уже бывал здесь однажды, еще слушателем Высшей школы КГБ. Его привезли сюда рано утром на автобусе вместе с сорока пятью однокурсниками. Для этой поездки их даже заставили надеть военную форму, вероятно, для того, чтобы напомнить, кто они такие. Даже тогда мероприятие показалось Олегу пустой тратой времени, однако начальник курса был чекист старой закалки. Но вот сейчас то давнее событие должно было послужить цели, которая привела бы его в ужас. Когда впереди показалось здание посольства, Зайцев закурил новую сигарету.
      Он снова взглянул на часы. Ровно в половине восьмого каждый день в посольстве поднимается флаг. Десять лет назад начальник курса, указав рукой на посольство, сказал: «Смотрите, товарищи, вон там находится враг! Вот где он обитает в самом сердце нашего прекрасного города. В этом здании живут шпионы, с которыми предстоит бороться тем из вас, кто будет работать во Втором главном управлении. Вот их флаг. Запомните его на всю жизнь!» И затем, точно в срок на флагштоке с бронзовым орлом наверху поднялось знамя. Его подняли морские пехотинцы Соединенных Штатов в красивой парадной форме. Зайцев проверил точность своих часов на станции метро. Вот сейчас это произойдет… началось.
      Горн протрубил незнакомую мелодию. Зайцеву были видны только белые шапочки морских пехотинцев, едва возвышающиеся над каменным парапетом на плоской крышей здания. Он находился на противоположной стороне улицы, рядом со старой церковью, которую специалисты технического управления КГБ напичкали электронной аппаратурой.
      «Вот и флаг,» — подумал Олег Иванович, стоя вместе с горсткой зевак на потрескавшемся асфальте тротуара, не отрывая взгляда от посольства.
      Да, вот оно. В верхней части появившегося полотнища лишь перемежались красные и белые горизонтальные полосы, а синего прямоугольника с пятьюдесятью белыми звездами не было. Флаг был поднят вверх ногами! Не было никаких сомнений, что произошла ошибка. Перевернутый флаг дополз до самого верха флагштока.
      «Итак, американцы сделали так, как я просил.» Зайцев быстро дошел до конца квартала и повернул направо, затем еще раз направо, возвращаясь к станции метро, из которой только что вышел. Опустив в щель турникета большую пятикопеечную медную монету, он спустился на платформу и сел на поезд до станции «Дзержинская».
      От похмелья, словно по волшебству, не осталось и следа. Олег Иванович вспомнил об этом только тогда, когда поднялся по эскалатору на улицу.
      «Американцы хотят мне помочь, — сказал себе офицер связи КГБ. — Они мне помогут. Возможно, мне все же удастся спасти жизнь этому польскому священнику.»
      Пружинящим, легким шагом он подошел ко входу центрального управления.
 
      — Сэр, мать его, что это было? — спросил сержант-комендор Дрейк Доминика Корсо.
      Морские пехотинцы только что перевесили флаг правильно.
      — Сержант, не могу ничего сказать, — только и ответил Корсо, хотя его взгляд говорил другое.
      — Так точно, сэр. Как занести это в журнал?
      — Никак, сержант. Кто-то совершил глупую ошибку, но вы ее исправили.
      — Как скажете, мистер Корсо.
      Сержанту-комендору предстоит объясняться перед своими морскими пехотинцами, но он повторит то, что только что было сказано ему самому, правда, добавив несколько отборных выражений. А если начнут спрашивать в посольстве, он ответит, что получил приказ, и отдуваться за все придется полковнику д'Амичи. Какого черта, надо будет натравить полковника на Корсо. Они оба итальяшки и, возможно, смогут понять друг друга, подумал сержант-комендор из Хелены, штат Монтана. Ну а если они не договорятся, полковник д'Амичи надерет задницу Дрейку и всем его морским пехотинцам.
 
      Сменив майора Добрика, Зайцев занял место за столом. Сегодня утренний поток сообщений был чуть меньше обычного, и Олег Иванович получил возможность немного передохнуть перед тем, как окунуться в работу. Однако все переменилось сорок минут спустя.
      — Здравствуйте, майор, — произнес голос, успевший стать знакомым.
      Обернувшись, Зайцев увидел полковника Рождественского.
      — Доброе утро, товарищ полковник. У вас для меня что-то есть?
      — Вот это. — Рождественский протянул ему бланк с текстом сообщения. — Пожалуйста, немедленно отправьте это, использовав шифровальный блокнот.
      — Будет исполнено, товарищ полковник. Копию отправить вам?
      — Совершенно верно, — кивнул Рождественский.
      — Полагаю, можно будет воспользоваться услугами курьера?
      — Да, можно.
      — Вас понял. Через несколько минут сообщение будет отправлено.
      — Хорошо.
      Рождественский вышел.
      Зайцев взглянул на сообщение. К счастью, оно оказалось кратким. На зашифрование и отправку ушло всего пятнадцать минут.

      Совершенно секретно
      Срочно
      Особая важность
      София, резиденту полковнику Илье Федоровичу Бубовому
      В ответ на: идентификационный код 15-8-82-666
      Ожидается, что операция будет одобрена сегодня, через каналы, обговоренные при личной встрече. Докладывайте, как только будут установлены необходимые контакты.
      Председатель КГБ.

      И это означало, что операция «три шестерки» шла полным ходом вперед. Вчера при мысли об этом Зайцева прошиб холодный пот, однако сегодня все уже было по-другому. Сегодня он знал, что предпринял попытку предотвратить кровавое злодеяние. Теперь, если произойдет непоправимое, в этом будут виноваты американцы. А в этом уже была существенная разница. Теперь оставалось только придумать, как установить с американцами регулярные контакты…
 
      Андропов в своем кабинете на последнем этаже принимал министра иностранных дел.
      — Итак, Андрей, как мы поступим дальше?
      — При обычном порядке наш посол встретился бы с первым секретарем болгарской компартии, однако в целях безопасности было бы предпочтительнее воспользоваться другими каналами.
      — Насколько сильным влиянием пользуется первый секретарь? — спросил председатель КГБ.
      — Почти таким же, каким тридцать лет назад у нас пользовался Коба. Живков правит Болгарией железной рукой. Члены болгарского Политбюро представляют различные политические силы, но лишь первый секретарь обладает реальной властью принимать решения.
      — Ага. — Для Юрия Владимировича это известие было благоприятным. Он снял трубку внутреннего коммутатора. — Пригласите ко мне полковника Рождественского.
      Через две минуты через дверь, замаскированную под гардероб, в кабинет вошел полковник Рождественский.
      — Андрей, это Алексей Николаевич Рождественский, мой помощник. Полковник, наш резидент в Софии имеет выход напрямую на главу болгарского правительства?
      — Вообще-то, протоколом это не предусмотрено, однако в прошлом такое уже случалось несколько раз.
      Рождественский был удивлен тем, что председатель КГБ не знает таких очевидных вещей. Однако Андропов еще постигал основы оперативной работы на местах, и у него, по крайней мере, хватало ума спрашивать, не стесняясь, все, что он не понимал.
      — Хорошо. По соображениям безопасности нам бы не хотелось посвящать все болгарское Политбюро в особенности операции «три шестерки». Как вы считаете, можно будет попросить полковника Бубового вкратце объяснить ситуацию первому секретарю болгарской компартии и получить от него одобрение? Такой прямой путь был бы предпочтительнее.
      — В этом случае, вероятно, потребуется письмо за подписью товарища Брежнева, — ответил Рождественский.
      — Да, так будет лучше всего, — тотчас же согласился министр иностранных дел. — Отличная мысль, товарищ полковник, — одобрительно добавил он.
      Андропов кивнул.
      — Хорошо. Письмо будет готово сегодня же. Андрей, Леонид Ильич сейчас у себя в кабинете?
      — Да, Юрий. Я позвоню ему заранее и объясню, что нам нужно. Если хочешь, можно будет набросать черновик письма у меня в кабинете. Или ты предпочел бы сделать это здесь?
      — Если не возражаешь, Андрей, — любезно ответил Андропов, — это письмо лучше подготовить нам. И надо будет отправить его в Софию дипкурьером завтра или, в крайнем случае, послезавтра.
      — Юрий, будет лучше, если мы дадим нашим болгарским товарищам несколько дней на размышления. Хоть они и наши союзники, все-таки Болгария остается суверенным государством.
      — Ты совершенно прав, Андрей.
      Каждая страна в мире обладает своей бюрократической машиной, единственное назначение которой состоит в том, чтобы ставить препоны на пути решения важных вопросов.
      — И еще нам бы не хотелось рассказывать всему свету о том, что наш резидент встречается по какому-то в высшей степени важному делу с главой государства, — добавил министр иностранных дел, преподав председателю КГБ небольшой урок основ конспирации, что не укрылось от Рождественского.
      — Алексей Николаевич, сколько времени потребуется после этого? — спросил помощника Андропов.
      — По меньшей мере, несколько недель. — Увидев на лице шефа недовольство, полковник поспешил разъяснить: — Товарищ председатель, подобрать нужного исполнителя нельзя, просто сняв трубку и набрав номер телефона. Строкову придется действовать очень осторожно. В конце концов, люди, в отличие от машин, не бывают полностью предсказуемыми, и это является самой важной, самой тонкой стороной предстоящей операции.
      — Да, Алексей, полагаю, ты прав. Очень хорошо. Извести Бубового о том, что сообщение, отправленное с курьером, уже находится в пути.
      — Прямо сейчас, товарищ председатель, или после того, как письмо будет подписано и подготовлено к отправке? — как хороший подчиненный спросил Рождественский, тактично подсказывая своему шефу правильный ответ.
      «А этот полковник далеко пойдет,» — подумал министр иностранных дел, впервые обращая внимание на Рождественского.
      — Правильное замечание, полковник. Хорошо, я дам тебе знать сразу же, как только письмо будет подготовлено.
      — Слушаюсь, товарищ председатель. Я вам больше не нужен?
      — Нет, пока что это все, — ответил Андропов, отпуская Рождественского.
      — Юрий Владимирович, у тебя очень способный помощник.
      — Да, мне еще многому предстоит учиться, — признался Андропов. — Алексей каждый день преподает мне какой-нибудь урок.
      — Ты должен радоваться тому, что у тебя так много способных подчиненных.
      — Ты совершенно прав, Андрей Андреевич. Ты совершенно прав.
 
      Пройдя по коридору в свой кабинет, Рождественский составил краткое сообщение Бубовому. «Дело идет достаточно быстро, — подумал он, — однако председателю КГБ хочется, чтобы оно шло еще быстрее.» Значит, Андропов действительно очень хочет смерти этого священника. Политбюро, похоже, определенно испугалось возможных политических катаклизмов, однако сам Рождественский относился к угрозе Кароля Войтылы весьма скептически. В конце концов, папа римский — всего-навсего один человек. Однако полковник, как хороший подчиненный, формулировал свои советы под то, что желал услышать его шеф, при этом сообщая председателю все необходимое. Его должность несла в себе огромную власть. Рождественский сознавал, что может запросто разбивать карьеры неугодных ему офицеров, а также оказывать определенное влияние на ход операций. Для ЦРУ, если оно захотело бы его завербовать, он стал бы неоценимым агентом. Однако полковник Рождественский был патриотом своей родины, и, кроме того, американцы, вероятно, понятия не имели, кто он такой и чем занимается. Страх перед ЦРУ неоправданно завышен. Американцы ничего не смыслят в шпионаже. Вот англичане смыслят, однако КГБ и его предшественникам в прошлом удалось осуществить несколько особо успешных проникновений в британские спецслужбы. К сожалению, сейчас этим больше нельзя похвастаться. Молодые коммунисты Кембриджского и Оксфордского университетов тридцатых годов уже состарились и или сидят в английских тюрьмах, или мирно доживают свой век на правительственную пенсию, или влачат жалкое существование в Москве, подобно Киму Филби, который считается беспробудным пьяницей даже по московским меркам. Вероятно, он пьет потому, что тоскует по своей родине — тоскует по тем местам, где родился и вырос, по английской кухне, английскому пиву и английскому футболу, по газетам, с которыми никогда не соглашался, но которых ему сейчас, тем не менее, не хватает. «Как это, наверное, ужасно — быть перебежчиком,» — подумал Рождественский.
 
      «Что мне делать? — ломал голову Зайцев. — Чего просить?»
      Денег? Вероятно, ЦРУ щедро платит своим шпионам — столько денег он не сможет потратить никогда. Он сможет позволить себе любую роскошь. Видеомагнитофон! Подобная аппаратура только-только появилась в Советском Союзе, в основном, венгерского производства, скопированная с западных образцов. Самой большой проблемой будет доставать видеокассеты — особым спросом пользовалась порнография. Об этом вполголоса рассказывал кое-кто из коллег Олега Ивановича, хотя сам он никогда не видел ничего подобного. Впрочем, ему, как и любому мужчине, было любопытно. Советским Союзом руководят такие консервативно мыслящие люди! Наверное, члены Политбюро просто слишком стары, чтобы наслаждаться сексом, поэтому не видят необходимости предоставлять это удовольствие более молодому поколению.
      Зайцев тряхнул головой. Достаточно! Ему необходимо решить, что сообщить американцу из метро. Именно этот вопрос он обдумывал за обедом в столовой КГБ.

      Мери Пат имела право изредка появляться в посольстве, чтобы встречаться с мужем по личным вопросам, а также чтобы покупать продукты в специальном магазине. Для таких визитов молодая женщина всегда одевалась особенно тщательно — гораздо тщательнее, чем для выхода на московские улицы. С расчесанными и уложенными волосами, перехваченными веселенькой ленточкой, с макияжем, она, приезжая на стоянку, производила впечатление обычной легкомысленной американской блондинки. Мери Пат мысленно улыбнулась. Ей нравился естественный цвет собственных волос, а все то, что заставляло ее казаться глупой, только шло на пользу ее «крыше».
      Итак, она впорхнула в дверь, весело помахала неизменно вежливым морским пехотинцам и вошла в лифт. Мужа Мери Пат застала в своем кабинете, одного.
      — Привет, малыш. — Встав из-за стола, Эд чмокнул жену в щеку, затем отступил назад, чтобы хорошенько рассмотреть ее. — Ты выглядишь просто замечательно.
      — Это самая эффективная маскировка.
      Это очень помогало Мери Пат в Иране, особенно когда она ходила беременная. В этой мусульманской стране женщины считаются существами второго сорта, однако Мери Пат успела выяснить, что к ней, особенно к беременной, относились с каким-то своеобразным почтением. Впрочем, вскоре она навсегда покинула Иран, о чем с тех пор нисколько не жалела.
      — Точно, малыш. Тебе осталось только прихватить серфинг и отправиться на какой-нибудь хороший пляж, например, на Трубу Банзай.
      — О, Эд, это было бы просто шикарно! Но только, по-моему, ты забыл, что пляж Банзай находится на Гавайях. — Быстрое переключение передач. — Флаг поднялся вверх ногами?
      — Да. Камеры видеонаблюдения, следящие за улицей перед зданием, не зафиксировали никого, кто обратил бы на это особое внимание. Однако флаг виден за целый квартал, а так далеко видеокамеры заглянуть не могут. Посмотрим, бросит ли вечером наш знакомый мне записку по дороге домой.
      — А что сказали морские пехотинцы? — спросила Мери Пат.
      — Естественно, они захотели узнать, в чем дело, но Доминик им ничего не сказал. Черт побери, он ведь и сам ничего не знает, так?
      — Он отличный разведчик, Доминик Корсо, — заметила Мери Пат.
      — Риттер ценит его высоко. О, чуть было не забыл, — спохватился Фоули. Достав из ящика письменного стола сообщение, он протянул его жене.
      — Твою мать! — выдохнула та, быстро пробежав листок взглядом. — Папа римский? Неужели эти долбанные ублюдки собираются убить папу?
      Мери Пат не всегда выражалась слащаво-приторным языком блондинок с калифорнийских пляжей.
      — Ну, прямых указаний на это нет, но если русские действительно замыслят что-либо подобное, нам предстоит узнать об этом.
      — Похоже, это работа для Дровосека, — заметила Мери Пат, имея в виду агента из аппарата Центрального комитета партии.
      — А может быть, даже и для Кардинала? — задумчиво произнес Эд.
      — Пока что мы не выходили на контакт с ним, — напомнила Мери Пат.
      Однако скоро придет пора сделать это. Супруги Фоули каждый вечер смотрели на окна квартиры агента, проверяя, не будет ли подан условный знак посредством сочетания зашторенных и расшторенных окон и зажженных ламп. К счастью, квартира находилась неподалеку от их собственного дома, и связь была установлена с помощью клочка бумаги, прилепленного к фонарному столбу. Установка этого флажка была задачей Мери Пат. Она уже раз пять проходила мимо столба с маленьким Эдди.
      — Это работа для Кардинала? — переспросила она.
      — Нашего президента очень волнует этот вопрос, — напомнил ей муж.
      — Да.
      Однако Кардинал был самым ценным из завербованных агентов, использовать которого разрешалось только в самых крайних случаях. К тому же, если Кардиналу станет известно что-либо важное, он выйдет на связь сам.
      — Я бы воздержалась беспокоить Кардинала, если только Риттер прямо не попросит этого.
      — Согласен, — уступил Эд Фоули.
      Уж если Мери Пат советует действовать осмотрительно, значит, осмотрительность полностью оправдана. В конце концов, именно она всегда предпочитает идти на риск, полагаясь на свои мастерство и опыт. Конечно, из этого вовсе не следует, что Мери Пат является безрассудным игроком.
      — Пока что я немного выжду.
      — Интересно будет узнать, как будет вести себя дальше твой русский.
      — Сам жду с нетерпением, крошка. Хочешь познакомиться с послом?
      — Думаю, уже пора, — согласилась Мери Пат.
 
      — Ну как, все еще не отошел после вчерашнего? — спросил Хардинга Райан.
      Впервые он пришел на рабочее место раньше своего коллеги.
      — Да, должен признать, мне пришлось несладко.
      — Если тебе от этого станет лучше, знай, что я до сих пор еще не встречался с нашим президентом. И, сказать по правде, не очень-то этого и хочу. Как сказал однажды один герой Марка Твена, которого вымазали дегтем и вываляли в перьях: «Если бы не оказанная мне честь, я бы предпочел от этого воздержаться.»
      Хардинг устало улыбнулся.
      — Совершенно точно, Джек. От одной мысли об этом начинают дрожать колени.
      — Тэтчер действительно такая крутая, как о ней говорят?
      — В регби я бы с ней точно не стал играть. И еще она очень-очень умна. Ничего не упускает, задает чертовски грамотные вопросы.
      — Ну, Саймон, нам с тобой платят как раз за то, чтобы на них отвечать, — заметил Райан. — Нет смысла бояться тех, кто лишь эффективно выполняет свою работу и кому для этого требуется достоверная информация.
      — Как и Мэгги, Джек. Ей приходится отвечать на запросы парламента.
      — В том числе, и по нашим делам? — удивленно спросил Райан.
      — Нет, не по нашим, — успокоил его Хардинг. — Изредка премьер-министру приходится обсуждать их с оппозицией, но все происходит в строгих рамках.
      — Беспокоитесь насчет утечек? — спросил Джек.
      Ему было известно, что в Америке членов некоторых комиссий Конгресса тщательно инструктируют относительно того, что можно говорить, а что нельзя. Центральное разведывательное управление действительно беспокоилось насчет утечек — в конце концов, это ведь политики, — однако Райану не приходилось слышать о каких-либо серьезных нарушениях режима секретности на Капитолийском холме. Подобные утечки гораздо чаще происходили из самого Управления, причем в основном с седьмого этажа… а также из Западного крыла Белого дома . Это ни в коей мере не означало, что ЦРУ относилось спокойно к любым утечкам, но, по крайней мере, утечки эти были по большей части несанкционированные, причем нередко такими путями распространялась дезинформация, имеющая политические цели. Вероятно, то же самое происходило и здесь, в Великобритании, особенно если учитывать то, что местные средства массовой информации действовали под строгим контролем, от которого с журналистами «Нью-Йорк таймс» случился бы сильный припадок бешенства.
      — Как о них не беспокоиться, Джек? Ну да ладно. Вчера вечером ничего новенького не было?
      — Относительно папы римского — ничего, — доложил Райан. — Наши источники, все, какие у нас только есть, наткнулись на глухую стену. А вы собираетесь спустить с поводка своих агентов?
      — Да, премьер-министр ясно дала понять сэру Бейзилу, что ей нужна информация. Если с его святейшеством что-либо случится, она…
      — …она сорвет главный клапан, так?
      — Вы, американцы очень своеобразно используете английский язык, Джек. Ну а ваш президент?
      — Он будет очень расстроен, причем выразится это не в лишнем стаканчике виски на ночь. Отец Рейгана был католиком, и хотя мать воспитала его в протестантской вере, президенту вряд ли понравится, если папа римский подхватит осеннюю простуду.
      — Знаешь, даже если мы сможем добыть какую-то информацию, еще неизвестно, удастся ли нам ее как-то применить.
      — Я и сам дошел до этого, но, по крайней мере, можно будет хотя бы предупредить службу безопасности Ватикана. Это мы всегда сможем сделать, и, вероятно, понтифику придется изменить свой распорядок… хотя нет, на это он не пойдет. Кароль Войтыла скорее получит пулю в грудь, как настоящий мужчина. Но, возможно, нам удастся каким-либо образом помешать плохим ребятам осуществить задуманное. И все же для начала надо бы получить в руки какие-нибудь конкретные факты. Впрочем, это ведь не наша задача, так?
      Хардинг покачал головой, помешивая чай.
      — Да, оперативные работники поставляют нам информацию, а мы уже пытаемся определить, что она означает.
      — Отчаяние никогда не охватывает? — спросил Райан.
      Хардинг проработал в аналитической разведке значительно дольше, чем он.
      — Бывает, и часто. Мне известно, что оперативникам на задании порой приходится проливать не только пот, но и кровь. Для тех, кто не имеет легальной «крыши», это бывает сопряжено со смертельным риском. Но мы, конечные потребители информации, не всегда можем взглянуть на нее с этой точки зрения. Как следствие, оперативные работники ценят нас гораздо ниже, чем мы их. Мне приходилось встречаться кое с кем из них, и не раз, и они отличные ребята, однако, должен тебе сказать, Джек, общение с ними — это настоящее противостояние культур.
      «Если хорошенько разобраться, оперативники тоже весьма неплохо умеют анализировать информацию, — подумал Райан. — Интересно, а часто ли подобные мысли приходят в голову профессиональным аналитикам?»
      Это надо взять на заметку. В конце концов, Управление должно представлять из себя одну дружную команду. Разумеется, этого не было даже в пределах седьмого этажа…
      — Кстати, вот что мы получили из Восточной Германии, — сказал Джек, протягивая папку. — На прошлой неделе в политическом руководстве страны произошли кое-какие дрязги.
      — Ох уж эти проклятые пруссаки, — проворчал Хардинг, раскрывая папку и углубляясь в чтение.
      — Улыбнись. Русские их тоже терпеть не могут.
      — Не могу их в этом винить.
 
      Зайцеву приходилось напряженно трудиться, но его мозг работал на полном автопилоте. Ему предстоит встретиться со своим новым американским другом. Это очень опасно, если только ему не удастся придумать другое, более спокойное место. Хорошим было то, что в Москве таких мест предостаточно. Плохим было то, что Второму главному управлению КГБ, скорее всего, известны они все. Однако если народу будет много, можно ни о чем не беспокоиться.
      Что ему сказать?
      Что попросить?
      Что он сможет предложить?
      Это ведь резонные вопросы, так? Опасность будет только возрастать. Для него лучший выход — навсегда покинуть пределы Советского Союза, вместе с женой и дочерью.
      Да, именно это он и попросит, и если американцы ответят отказом, он просто растворится в своем привычном мирке, утешая себя тем, что попытка была сделана. У него есть то, что они хотели бы получить, и он дал ясно понять, что платой за эту информацию должно стать его бегство из страны.
      «Жизнь на Западе,» — подумал Олег Николаевич. Загнивающий мир, если верить тому, что советское государство проповедует со страниц газет и с экранов телевизоров. Все эти ужасы, о которых столько говорится.
      Положение национальных меньшинств в Америке. По телевидению показывали фильм о трущобах — однако в этих трущобах были автомобили. Если Америка подавляет своих чернокожих граждан, почему же им позволяется покупать столько машин? Почему им позволяется устраивать публичные акции протеста? Если бы что-либо подобное произошло в СССР, правительство немедленно вызвало бы войска. Значит, государственная пропаганда не совсем верна, так? И, к тому же, сам-то он ведь белый, разве не так? Какое ему дело до каких-то недовольных негров, имеющих возможность купить любую машину, какую только пожелают? Подобно большинству советских граждан, Зайцев видел чернокожих в основном по телевидению — в детстве он даже недоумевал, действительно ли на свете есть люди с шоколадным цветом кожи? Но потом он узнал: да, есть. КГБ осуществлял операции в Африке. И тут Зайцев задал себе вопрос: может ли он вспомнить операцию КГБ в Америке, в которой был бы задействован чернокожий агент? Да, может. Таких было немного, всего две — три, и во всех случаях речь шла о сержантах американской армии. Но если негры в Америке угнетены, как же они становятся сержантами? В Советской Армии в сержантские школы направляли только политически благонадежных. Значит, вот еще одна ложь, ставшая явью, — но только потому, что он работает в КГБ. Интересно, а сколько еще лжи ему пришлось выслушать? Почему бы не уехать? Почему бы не попросить американцев организовать бегство из страны?
      «Но пойдут ли они на это?» — подумал Олег Иванович.
      Конечно, пойдут. Он сможет рассказать им все о тайных операциях КГБ на Западе. Ему известны фамилии оперативных работников и кодовые имена агентов — предателей, работающих в правительственных и государственных органах Западных стран, людей, которых американцы хотят вычислить и нейтрализовать.
      «А не станет ли это соучастием в убийстве?» — спросил себя Зайцев.
      Нет, не станет. В конце концов, эти люди являются предателями.
      А предатель — он и есть предатель.
      «Ну а ты-то сам кто, Олег Иванович Зайцев?» — спросил его тихий внутренний голос.
      Однако теперь у Зайцева хватило силы решительно отмахнуться от него одним поворотом головы влево и вправо. Предатель? Нет, он предотвращает убийство, а это благородный поступок. Значит, он достоин всяческого уважения.
      Но сначала ему еще нужно придумать, как это осуществить. Он должен встретиться с американским шпионом и сообщить ему то, что нужно.
      Где и как?
      Это должно быть оживленное место, где люди натыкаются друг на друга так естественно, что даже контрразведчики из Второго главного управления не смогут увидеть то, что происходит, и услышать то, что говорится.
      И вдруг Зайцева осенило: именно в таком месте работает его собственная жена!
      Он напишет записку на очередном бланке и в метро подбросит ее в карман американцу, как уже дважды проделывал это. А дальше надо будет посмотреть, действительно ли американцы захотят играть в его игру. Сейчас он занимает главенствующее положение, разве не так? У него есть то, что они хотят получить, и от него зависит, получат ли они то, что хотят. Правила игры будет устанавливать он, и американцы будут вынуждены придерживаться этих правил. Все очень просто, не так ли?
      «Да!» — решительно заверил себя Зайцев.
      Не это ли богатство само по себе? Он осуществит то, о чем всегда мечтал КГБ: будет диктовать условия американскому ЦРУ.
      «Председатель на час,» — сказал себе офицер связи. Эти слова показались ему восхитительными.
 
      В лондонской клинике Морфилдса Кэти наблюдала за тем, как двое английских хирургов-офтальмологов оперировали опухоль за правым глазом некоему Рональду Смитсону, каменщику. Рентгенограмма показала образование размером с половину мяча для гольфа, которое причиняло мистеру Смитсону такую нестерпимую боль, что ему пришлось ждать операции всего пять недель. То есть, где-то на тридцать три дня дольше, чем если бы он обратился в клинику Гопкинса, но значительно меньше того, что считалось обычным по английским меркам.
      Хирургами были Клайв Худ и Джеффри Филлипс, оба опытные специалисты. Сама операция не представляла из себя ничего сложного. Вскрыв опухоль, хирурги взяли пункцию, которую, заморозив, отправили в патологическое отделение, где дежурил хороший гистолог. Ему предстояло определить, является образование доброкачественным или злокачественным. Кэти надеялась на первый исход, поскольку злокачественная опухоль чревата для пациента серьезными последствиями. Однако в данном случае все говорило в пользу доброкачественной опухоли. При визуальном осмотре новообразование не показалось Кэти особенно агрессивным, а в подобных прогнозах она оказывалась права приблизительно в восьмидесяти пяти процентах случаев. Конечно, не было ничего хорошего в том, чтобы успокаивать себя такими мыслями, и Кэти это прекрасно понимала. Это было сродни суеверию, однако хирурги, как и игроки в бейсбол, отличаются крайней суеверностью. Вот почему они каждое утро надевают носки одним и тем же образом — в случае Кэти, чулки. Привыкшие к строгому распорядку жизни, хирурги склонны связывать свои глупые личные привычки с исходом операций. Поэтому, отправив замороженную пункцию на исследование в патологическое отделение, оставалось только удалить розовато-серую массу…
      — Который сейчас час, Джеффри? — спросил доктор Худ.
      — Без четверти час, Клайв, — ответил доктор Филлипс, взглянув на настенные часы.
      — В таком случае, как насчет того, чтобы прерваться на обед?
      — Я очень даже за. Мне бы совсем не помешало что-нибудь перекусить.
      — Надо только будет пригласить другого анестезиолога, — заметил доктор Эллис, анестезиолог.
      — Хорошо, Оуэн, зови, — предложил Худ.
      — Договорились, — согласился доктор Эллис.
      Встав со стула у изголовья пациента, он подошел к телефону и, набрав номер, сказал несколько слов.
      — Меня сменят через пару минут.
      — Замечательно. Куда мы пойдем, Джеффри? — спросил Худ.
      — Как насчет «Лягушки и жабы»? Там готовят великолепный бекон, салат и жареный картофель с томатным соусом.
      — Великолепно! — обрадовался Худ.
      Кэти Райан, стоявшей за спиной доктора Филлипса, удалось не раскрыть от удивления рот, скрытый марлевой повязкой, однако ее небесно-голубые глаза широко округлились. Неужели эти врачи действительно собираются оставить пациента в бессознательном состоянии на операционном столе и отправиться обедать? Кто они такие, знахари-шарлатаны?
      В это время в операционной появился замещающий анестезиолог, в халате, готовый приступить к работе.
      — Оуэн, что мне надо будет делать? — спросил он.
      — Обычная рутина, — ответил доктор Эллис.
      Он указал на приборы, регистрирующие сигналы жизнедеятельности пациента. Кэти отметила, что все показания в норме, и все же…
      Худ первым направился в раздевалку. Четверо врачей, сняв зеленые халаты, надели плащи и, выйдя в коридор, спустились на улицу. Кэти растерянно плелась следом за англичанами, не зная, как себя вести.
      — Ну, Каролина, как вам нравится Лондон? — любезно поинтересовался Худ.
      — Очень, — ответила Кэти, все еще оглушенная случившимся.
      — А как ваши дети?
      — Ну, мы пригласили им очень милую гувернантку, она родом из Южной Африки.
      — Один из наших более цивилизованных местных обычаев, — одобрительно заметил доктор Филлипс.
      Закусочная находилась всего в одном квартале от клиники, на запад по Сити-роуд. Врачи быстро отыскали свободный столик. Худ тотчас же закурил сигарету. Он обратил внимание на неодобрительный взгляд Кэти.
      — Да, миссис Райан, я знаю, что курение вредно для здоровья, и врачу это особенно не к лицу, но каждый человек имеет право хотя бы на одну слабость, разве не так?
      — Если вам нужна моральная поддержка, вы ошиблись адресом, — нахмурилась Кэти.
      — Ну хорошо, в таком случае я буду выпускать дым в противоположную от вас сторону, — усмехнулся Худ. В этот момент к столику подошел официант. — Какое пиво у вас есть? — спросил у него Худ.
      Кэти мысленно отметила, как хорошо, что он курит. Ей было очень непросто иметь дело одновременно с несколькими шокирующими факторами, но, по крайней мере, сигарета предупредила ее подготовиться к худшему. Худ и Филлипс остановили свой выбор на «Джон Карейдж». Эллис заказал «Тетлис». Кэти попросила принести «Кока-колу».
      За столом врачи, как это свойственно всем медикам, говорили в основном о работе.
      Потрясенная Каролина Райан сидела на жестком деревянном стуле, глядя на то, как трое врачей наслаждались пивом, а один из них к тому же и сигаретой, пока их пациент в блаженном бессознательном опьянении эфиром лежал на операционном столе в операционной номер 3.
      — Ну, как у нас поставлено дело? — спросил Худ, гася очередную сигарету. — Отличается от того, к чему вы привыкли в клинике Джонса Гопкинса?
      Едва не поперхнувшись, Кэти решила все-таки не высказывать вслух соображения, носившиеся у нее в голове.
      — Ну, хирургия она и есть хирургия. Я вот только удивлена, что у вас так мало обычных томографов. Я уж не говорю про приборы магниторезонансной и позитронной эмиссионной томографии. Как вы обходитесь без них? Я хочу сказать, дома я бы даже не подумала начать оперировать мистера Смитсона, не получив снимков опухоли.
      — Знаете, тут она права, — немного подумав, согласился Худ. — Если бы мы точно представляли себе характер новообразования, наш каменщик мог бы подождать еще несколько месяцев.
      — У вас такие длинные очереди на то, чтобы прооперировать гемангиому? — выпалила Кэти. — У нас такие операции осуществляются немедленно.
      Ей не нужно было добавлять, что подобные опухоли причиняют значительную боль. Кроме того, они оказывают давление на глазное яблоко, вызывая ухудшение зрения, — именно поэтому мистер Смитсон и обратился к своему лечащему врачу. Он также жаловался на сильнейшие головные боли, буквально сводившие с ума, для борьбы с которыми ему пришлось принимать обезболивающие на основе кодеина.
      — Ну, у нас дела обстоят несколько по-другому.
      «Угу. Наверное, очень хорошо заниматься медициной, исходя не из нужд больного, а из повременной оплаты.» Подали обед. Сандвичи оказались превосходными — гораздо лучше тех блюд, которые подавали в столовой клиники; однако Кэти не могла спокойно смотреть, как ее коллеги пили пиво! Причем английское пиво было приблизительно вдвое крепче американского, а каждый из врачей выпил за обедом по целой пинте — по шестнадцать унций! Черт побери, как это называется?
      — Кэти, не хотите полить картошку кетчупом? — предложил Эллис, протягивая бутылку. — Или мне следует обращаться к вам «леди Каролина?» Насколько я слышал, его высочество принц Чарльз — крестный вашего сына?
      — Ну, в каком-то смысле. Он согласился — повинуясь порыву, Джек попросил его в самый последний момент в госпитале при военно-морской академии. В действительности крестными малыша являются Робби и Сисси Джексоны. Робби — летчик-истребитель военно-морской авиации. Сисси пианистка, выступает с концертами.
      — Это тот самый чернокожий парень, про которого писали газеты?
      — Совершенно верно. Джек познакомился с ним, когда оба преподавали в военно-морской академии, и с тех пор они близкие друзья.
      — Понятно. Значит, в газетах была правда? Я имею в виду…
      — Я стараюсь не думать об этом. Единственным светлым моментом, произошедшим в тот вечер, было рождение маленького Джека.
      — Я вас прекрасно понимаю, Кэти, — ответил Эллис, принимаясь за сандвич. — Если сообщения соответствуют действительности, вам пришлось пережить ужасную ночь.
      — Да, хорошего было мало. — Кэти заставила себя улыбнуться. — Самым легким были схватки и роды.
      Трое англичан дружно рассмеялись. У всех были дети, все трое присутствовали при родах, которые английским женщинам даются ничуть не легче, чем американским.
      Полчаса спустя все четверо уже возвращались обратно в клинику Морфилдса. Хук по дороге выкурил еще одну сигарету, хотя ему хватило такта держаться подальше от коллеги из Америки. Еще через десять минут все были в операционной. Анестезиолог сообщил, что не произошло ничего непредвиденного, и операция возобновилась.
      — Не хотите, чтобы я ассистировала? — с надеждой предложила Кэти.
      — Нет, благодарю вас, Кэти, — ответил Худ. — Я справлюсь сам, — добавил он, склоняясь над пациентом, который, погруженный в глубокий сон, к счастью для себя не мог почувствовать перегар в дыхании хирурга.
      Каролина Райан, доктор медицины, член американской коллегии практикующих хирургов, похвалила себя за то, что не завопила как сумасшедшая. Прижавшись к операционному столу, она, затаив дыхание, следила за тем, чтобы английские врачи по ошибке не ампутировали пациенту ухо. «Быть может, алкоголь поможет им унять дрожь в руках,» — успокаивала она себя. Однако самой ей приходилось делать над собой усилие, чтобы у нее не тряслись руки.
 
      «Корона и подушка» оказалась очень милым типичным лондонским пабом. Сандвичи были просто великолепные, и Райан насладился пинтой эля «Джон Смит», обсуждая с Саймоном Хардингом работу. У него мелькнула смутная мысль о том, как было бы хорошо, если бы пиво подавали в столовой ЦРУ, однако, разумеется, об этом не могло быть и речи. Какой-нибудь болван из Конгресса непременно проведает про это и поднимет шум перед телекамерами, при этом сам он, естественно, за обедом будет с наслаждением выпивать в Капитолии бокал шардоннэ, а в своем кабинете будет пропускать и кое-что покрепче. Просто здесь, в Великобритании, другой образ жизни, и vive la difference , подумал Райан, направляясь пешком по Вестминстер-Бридж-роуд к Большому Бену — разумеется, к часам, а не к башне, которая, кстати, называется звонницей Святой Марии, о чем даже не догадывается большинство туристов. Джек не сомневался, что к услугам членов парламента в здании имеется не меньше трех — четырех пабов. И при этом английские парламентарии, вероятно, пьют ничуть не больше своих американских коллег.
      — Знаешь, Саймон, по-моему, это очень беспокоит всех.
      — Жаль, что папе пришлось отправить это письмо в Варшаву, ты согласен?
      — А ты хотел, чтобы он этого не делал? — возразил Райан. — Это ведь его народ. Его родина, в конце концов, разве не так? Это ведь его приход, а русские собираются его растоптать.
      — Вот в чем главная беда, — согласился Хардинг. — Однако русских не изменить. То есть, тупик.
      Райан кивнул.
      — Да. Какова вероятность того, что русские пойдут на попятную?
      — Если у них не будет на то веских причин — очень маленькая. Ваш президент не попытается их отговорить?
      — Даже если бы Рейган и мог бы, он все равно не стал бы этого делать. Только не по такому поводу, приятель.
      — Итак, мы имеем дело с двумя силами. Одной движет то, что считается правильным с точки зрения морали, а другой — с точки зрения политической необходимости. То есть, страх бездействия. Как я уже сказал, Джек, это тупик, черт возьми.
      — Отец Том в Джорджтаунском университете любил повторять, что войны начинаются людьми напуганными. Они боятся последствий войны, но еще больше боятся того, что, возможно, произойдет, если война не начнется. Чертовски хороший способ управлять миром, — закончил свою мысль вслух Райан, открывая дверь перед Хардингом.
      — Полагаю, в качестве убедительного примера можно привести август 1914 года.
      — Верно, но тогда хоть все верили в бога. В этом отношении второй тур получился несколько другой. Игроков в нем — по крайней мере, плохих ребят — уже ничто не сдерживало. То же самое можно сейчас сказать в отношении московских «товарищей». Знаешь, нам необходимо устанавливать для себя какие-то пределы, иначе мы сами превратимся в чудовища.
      — Объясни это Политбюро, Джек, — с грустной усмешкой предложил Хардинг.
      — Да, Саймон, ты прав.
      С этими словами Райан направился в туалет, чтобы отлить жидкую часть обеда.
 
      День для всех «игроков» тянулся невыносимо медленно. Эд Фоули ломал голову, что будет дальше. Не было никаких гарантий того, что русский будет продолжать начатое им же самим. Он может в любой момент перетрусить — по правде говоря, его даже нельзя будет в этом винить. За пределами американского посольства измена может привести к очень опасным последствиям. Фоули сегодня также надел зеленый галстук — другой; у него их было всего два — на счастье, потому что дело дошло до такой стадии, когда приходилось уже уповать на везение. Кем бы ни был этот русский парень, ни в коем случае нельзя допустить, чтобы у него возникло чувство страха.
      "Ну же, Иван, иди до конца, и мы встретим тебя с распростертыми объятиями, — думал Фоули, пытаясь послать русскому мысленное внушение. — Ты получишь пожизненный абонемент в «Диснейуорлд», сможешь ходить на все футбольные матчи, какие только пожелаешь. Олег Пеньковский мечтал встретиться с Кеннеди , и мы уж как-нибудь устроим тебе встречу с Рейганом. Черт побери, вы с ним даже сможете посмотреть какой-нибудь фильм с его участием в кинозале Белого дома!"
 
      В другом конце города Мери Пат думала о том же самом. Если дело сдвинется еще на шаг, ей тоже доведется сыграть роль в разворачивающейся драме. Если русский действительно работает в русском аналоге «Меркурия» и если он захочет покинуть Родину-мать, им с Эдом придется поломать голову, как это можно будет осуществить. Такие способы есть, и они уже применялись на практике, хотя назвать их «рутиной» нельзя было даже с большой натяжкой. Охрана советской границы была не абсолютной, но достаточно надежной — настолько надежной, что для того, чтобы ее преодолеть, требовалось изрядно попотеть. И хотя Мери Пат уже не раз приходилось выполнять сложные задания, ее все равно уже заранее охватило волнение. Поэтому, пока маленький Эдди наслаждался послеобеденным сном, Мери Пат, убираясь в квартире, мысленно перебирала один вариант за другим. Медленно тащились часы, одна бесконечная секунда за другой.
 
      Пока что Эд Фоули не отправил в Лэнгли никаких сообщений. Еще не пришло время. У него не было ничего определенного, и не имело смысла волновать Боба Риттера по поводу того, что еще не произошло. Такое уже бывало, и не раз: люди вступали в контакт с ЦРУ, а затем, испугавшись, отступали назад. И бросаться за ними вдогонку не имело смысла. Как правило, оставалось даже неизвестным, кто это был; однако даже если потенциальные перебежчики раскрывали себя, а затем решали пойти на попятную, малейший нажим на них мог привести к тому, что они просто обращались в КГБ. При этом сотрудник ЦРУ оказывался «засвеченным», то есть его ценность для страны становилась равной практически нулю, а неудавшийся предатель ловко прикрывал свою задницу, выставляя себя бдительным и преданным советским гражданином, который выполнил долг перед родиной.
      Мало кто знал, что ЦРУ практически никогда не вербует агентов. Нет, эти люди приходят сами — иногда напрямую, иногда очень запутанными путями. Конечно, это сильно увеличивает риск нарваться на «подсадную утку». Особенно хорошо подобного рода вещи получаются у американского ФБР; Второе главное управление КГБ также прибегает к таким уловкам, просто для того, чтобы установить, кто из сотрудников посольства связан с разведкой, что никогда не бывает лишним. Зная, кто есть кто, достаточно просто наблюдать за человеком, следить, где он оставляет тайники, после чего устраивать в этих местах засады и ждать, кто еще сюда пожалует. Таким образом можно было взять предателя, через него выйти на других предателей и, при благоприятном стечении обстоятельств, разоблачить целую шпионскую сеть, чем заслужить маленькую золотую звездочку — или хотя бы красную звезду побольше. И в Америке, и в России контрразведчики делали карьеру на одном таком деле, поэтому, естественно, спецслужбы старались изо всех сил. Второе главное управление было очень многочисленным — предположительно, в нем работала половина личного состава КГБ. И это были умные, опытные, профессионально подготовленные контрразведчики, имевшие в своем распоряжении все ресурсы и обладавшие терпением стервятников, кружащих над аризонской пустыней и вынюхивающих в воздухе запах мертвого кролика, чтобы опуститься на полуобглоданную тушку и насладиться сытной трапезой.
      Однако КГБ был опаснее стервятников. Сам стервятник не охотится.
      Выходя на улицы Москвы, Эд Фоули никогда не мог быть уверен наверняка, идет ли за ним «хвост». О да, разумеется, иногда он замечал за собой слежку, но это могла быть коварная попытка приставить к нему неловкого — или, наоборот, чрезвычайно опытного контрразведчика — и посмотреть, попытается ли Фоули от него оторваться. Все сотрудники разведки были обучены методам ведения наружного наблюдения и противодействия наблюдению, причем методы эти были одинаковыми у спецслужб всех стран мира и поэтому легко узнаваемыми. Вот почему Фоули никогда не прибегал к ним. Абсолютно никогда. Ни при каких условиях. В этой игре было очень опасно быть умным, потому что никогда нельзя быть достаточно умным. При необходимости можно всегда было воспользоваться другими контрмерами, например, заранее запланированным контактом с агентом при якобы случайном столкновении в толпе. Этот прием, известный всем контрразведчикам мира, тем не менее было очень нелегко засечь — именно в силу его простоты. Неудачи тут случались только тогда, когда агент паниковал и допускал какую-либо ошибку. Агентам приходилось гораздо труднее, чем их связным. У Фоули есть дипломатическая «крыша». Русские могут снять на видеокамеру, как он увешивает «жучками» любимого козла Андропова, и все равно им не удастся ничего с ним сделать. Формально он является дипломатом, и его защищает Венская конвенция — что делает его человеком неуязвимым, даже во время войны, хотя в этом случае все будет не так просто. Впрочем, рассудил Фоули, и в этом случае особых проблем не возникнет. Он просто сгорит в ядерном смерче вместе со всеми, кто находился в Москве, и в загробном мире, отведенном шпионам, ему будет не одиноко.
      Фоули прогнал из головы подобные мысли, не имеющие отношения к делу, — какими бы увлекательными они ни были. Все сводилось, в конечном счете, к одному: предпримет ли его друг Иван следующий шаг, или же просто нырнет в кусты, удовлетворенный тем, что одним прохладным московским утром ему удалось заставить сплясать под свою дудку американское посольство? Для этого достаточно лишь перевернуть карты. Что там, «очко» или всего-навсего две восьмерки?
      «Вот почему ты посвятил жизнь этому ремеслу, Эд,» — напомнил себе Фоули. Азарт погони. Да, азарта хоть отбавляй, даже если дичь в конце концов скроется в густых зарослях. Но медведя гораздо приятнее освежевать, чем обнюхать.
      Почему этот русский решился на такой шаг? Что им движет? Алчность? Идеологические побуждения? Совесть? Честолюбие? Это были четыре классические причины. Одним нужны трехгаллонные банки, наполненные стодолларовыми купюрами. Другие проникаются к политике иностранного государства, которому служат, истовой верой новообращенных. Кому-то не по себе от того, что родина делает нечто такое, чего не может принять их совесть. И, наконец, кто-то просто уверен в том, что лучше всех своих начальников, и выбирает такой способ расквитаться с сукиными сынами.
      Как учит история, наибольшую пользу приносят те, кто идет на сотрудничество по идеологическим мотивам. Ради веры люди готовы рисковать жизнью — вот почему религиозные войны были такими кровавыми. Однако Фоули предпочитал тех, для кого главным были деньги. Эти люди всегда остаются рациональными, они идут на риск, сознавая, что в этом случае их будет ждать большее вознаграждение. Перебежчики-эгоцентристы, как правило, очень вспыльчивые и доставляют много хлопот. Месть никогда не бывает хорошим мотивом для чего бы то ни было, и те, кем движет жажда свести счеты, являются людьми неуравновешенными. Совесть мало чем уступает идеологии. По крайней мере, в этом случае у людей есть хоть какие-то принципы. Правда состояла в том, что ЦРУ всегда хорошо платило своим агентам, хотя бы из духа справедливости; к тому же, слухи об этой щедрости также были на пользу. Сознание того, что тебя ждет солидное вознаграждение, нередко является весомым фактором для тех, кто никак не мог принять решение. Какими бы ни были твои мотивы, получать щедрые гонорары всегда приятно. Тем, кто работает за идеологические принципы, также нужно что-то кушать. Как и совестливым. Ну а эгоисты видят в собственном благосостоянии лучший способ отмщения.
      «К какой категории относишься ты, Иван? — гадал Фоули. — Что заставляет тебя предать родину?» Русские — беззаветные патриоты своей страны. Стивен Декейтур , сказавший: «Это наша родина, хорошая она или плохая», как нельзя лучше выразил и их отношение к своей родине. Однако трагедия России состоит в том, что у нее такие плохие правители. Наверное, Россия — самое невезучее государство на земле. Сначала слишком огромное, чтобы им можно было управлять эффективно; затем оказавшееся в руках беспомощных Романовых; потом, когда даже цари не смогли сдержать жизненную силу народа, ввергнутое в кровавую мясорубку Первой мировой войны, понесшее такие страшные потери, что Владимиру Ильичу Ульянову (Ленину) удалось захватить власть в свои руки и установить политический режим, несший разорение себе самому; после этого израненная страна оказалась в руках Иосифа Сталина, самого кровожадного психопата со времен Калигулы. Подобные катаклизмы не могли не поколебать веру русского народа…
      «Определенно, Фоули, твои мысли сегодня словно с цепи сорвались,» — сказал себе московский резидент. Еще полчаса. Он выйдет из здания посольства строго вовремя, сядет в метро, в расстегнутом болтающемся плаще, и будет ждать и смотреть. Но прежде надо будет заглянуть в туалет. В такие минуты мочевой пузырь Фоули возбуждался не меньше, чем его мысли.
 
      На другом конце города Зайцев тоже не торопился. Ему удастся воспользоваться только одним бланком — выкидывать испорченный у всех на виду слишком опасно, на контейнер для уничтожения документов полагаться нельзя, так как его содержимое могут проверить, а о том, чтобы сжигать листок в пепельнице, нечего и думать. Поэтому Олег Иванович составил в уме текст записки, затем заново обдумал каждое слово, потом еще и еще и еще.
      На это у него ушло больше часа; после чего у Зайцева едва хватило времени быстро написать записку, так, чтобы это никто не заметил, сложить листок бумаги и спрятать его в пачку сигарет.
 
      Маленький Эдди вставил в видеомагнитофон кассету со своими любимыми мультфильмами «Роботы-мутанты». Устроившись на полу в гостиной, малыш уставился на экран телевизора, поглощенный происходящим. Мери Пат рассеянно следила за ним, и вдруг ее осенило:
      «Вот кто я такая. Я трансформируюсь из легкомысленной блондинки в агента ЦРУ. И это получается у меня без запинки, на одном дыхании.» Эта мысль привела ее в восторг. Она поразит советского медведя язвой, будем надеяться, кровоточащей, которую нельзя будет залечить молоком и таблетками. «Еще через сорок минут Эд выяснит, действительно ли его новый русский друг собирается продолжать игру, и если это так, работать с ним придется мне. Я возьму его за руку, поведу за собой, вычерпаю из него всю информацию и переправлю ее в Лэнгли.»
      Но что сможет дать этот русский? Что-нибудь сочное и вкусненькое? Он и вправду работает в центре связи, или же у него просто есть доступ к бланкам сообщений? Вероятно, в центральном управлении такого добра навалом… впрочем, все зависит от режимных мер. А они должны быть очень строгими. Лишь самым надежным можно доверить разруливать поток сообщений, проходящих через центральное управление КГБ…
      Это и есть червяк, извивающийся на крючке, подумала Мери Пат, глядя на то, как на экране дизельный трактор превращается в двуногого робота. Надо будет на Рождество купить маленькому Эдди трансформируемую игрушку. Интересно, сможет ли он разобраться с ней без посторонней помощи?
 
      Пора. Эд собирался выйти из здания посольства вовремя, что будет на руку его «хвосту», если таковой окажется. В этом случае сотрудник Второго главного управления обязательно обратит внимание на зеленый галстук и придет к выводу, что в этом нет ничего необычного — и вчерашний зеленый галстук вовсе не был каким-либо сигналом агенту, с которым работал Фоули. «Даже КГБ не может подозревать всех сотрудников посольства в том, что они шпионы,» — напомнил себе Фоули. Несмотря на эпидемию мании преследования, охватившую весь Советский Союз, правила игры были известны даже здесь, и знакомый Эда из «Нью-Йорк таймс», вероятно, уже растрезвонил всем своим русским друзьям, что новый пресс-атташе посольства настолько туп, что не смог даже работать хроникером в «Большом яблоке» , где описывать работу полиции не сложнее, чем смотреть телевизор в выходные. Лучшее из возможных прикрытие для шпиона — казаться слишком глупым, и самый подходящий человек для того, чтобы создать Фоули такую репутацию, — это Энтони (ни в коем случае не просто Тони) Принс.
      На улице уже веяло холодком приближающейся осени. У Фоули мелькнула мысль, действительно ли русские зимы такие суровые, как о них говорят. Если так, всегда можно будет одеться тепло. Лично Эд, наоборот, терпеть не мог жару, хотя он помнил, как играл на улицах в детскую разновидность бейсбола, а над пожарными гидрантами переливались радугой фонтанчики воды. Но юношеская беззаботность осталась в прошлом. Далеко-далеко позади, подумал московский резидент, спускаясь в метро. Он сверился с часами. Как и прежде, немыслимая точность метро сыграла ему на руку, и Эд сел в тот самый вагон того самого поезда.
 
      «Вот он,» — подумал Зайцев, пробираясь по вагону. Его американский друг делал все в точности так же, как и раньше: читал газету, держась рукой за поручень над головой, в свободном, расстегнутом плаще… и через пару минут Олег Иванович уже стоял рядом с ним.
      Периферийное зрение Фоули было обострено до предела. Вот он, нечеткий силуэт, одетый в точности так же, как всегда. «Ну, Иван, давай, показывай, что ты хочешь мне передать… Но только будь осторожен, мой мальчик, очень осторожен,» — мысленно обращался к русскому Эд, сознавая, что подобный способ контакта очень опасен и продолжать так дальше нельзя. Нет, надо будет устроить тайник где-нибудь в удобном месте. Но сначала нужно встретиться, и это, вероятно, можно будет поручить Мери Пат. У нее более подходящая внешность…
      Зайцев дождался, когда поезд начнет замедлять ход. Пассажиры стали толкаться, пробираясь к дверям, и он, воспользовавшись суматохой, быстро сунул руку в призывно раскрытый карман и тотчас же вытащил ее. После чего развернулся и отошел от американца — медленно, и не слишком далеко, чтобы это не привлекло внимание: естественное перемещение, обусловленное движением вагона метро.
      «Отлично сработано, Иван!» Фоули всеми фибрами души хотелось обернуться и посмотреть русскому в глаза, однако правила категорически запрещали это. Если его «пасут», «хвост» обязательно обратит на это внимание, а работа Эда Фоули заключалась в том, чтобы не привлекать к себе внимания. Поэтому он терпеливо дождался своей станции и на этот раз повернул направо, в противоположную сторону от Ивана. Выйдя на платформу, Фоули поспешил к эскалатору и поднялся в прохладу улицы.
      Руку он в карман не опускал. Вместо этого Эд не спеша прогулялся до дома, что было так же естественно, как закат солнца в погожий день, и вошел в лифт, но и тут не полез в карман, потому что в потолке могла быть запросто установлена видеокамера наблюдения.
      И только оказавшись у себя в квартире, Фоули достал записку, написанную на бланке центра связи КГБ. На этот раз весь листок бумаги был исписан черными чернилами. Как и прежде, текст был английский. Фоули отметил, что кем бы ни был Иван, он, по крайней мере, человек образованный, а это уже хорошо, так?
      — Привет, Эд. — Поцелуй для микрофонов. — Сегодня на работе было что-нибудь интересненькое?
      — Обычная ерунда. Что у нас на ужин?
      — Рыба, — ответила Мери Пат.
      Взглянув на записку в руках мужа, она тотчас же подняла вверх большой палец.
      «Отлично!» — подумали оба. У них есть агент. И не кто-нибудь, а сотрудник КГБ. Который сам вызвался работать на них.

      — Что они сделали? — переспросил Джек.
      — Прервались на обед посреди операции, пошли в паб и выпили по пинте пива! — с негодованием повторила Кэти.
      — Ну и что? Я сам поступил так же.
      — Но ты ведь никого не оперировал!
      — А у нас дома что тебе было бы за это?
      — О, ничего особенного, — ответила Кэти. — Вероятно, я бы навсегда лишилась лицензии заниматься врачебной практикой — после того, как Берни ампутировал бы мне обе руки бензопилой, твою мать!
      Джек встрепенулся. Кэти редко позволяла себе такие выражения.
      — Правда что ли?
      — Я съела на обед бекон, салат и сандвич с томатным соусом — мы, тупые жители колонии, называем его «французской булочкой». И я, кстати, пила «Кока-колу».
      — Рад это слышать, доктор Райан.
      Джек подошел к жене и поцеловал ее. Кэти, похоже, в этом очень нуждалась.
      — Я никогда не слышала ни о чем подобном, — кипя, продолжала та. — О, возможно, в каком-нибудь долбанном захолустье в штате Монтана и делают так, но только не в настоящей клинике!
      — Кэти, успокойся. Ты сквернословишь, как портовый грузчик.
      — Или как бывший морской пехотинец. — Наконец ей удалось слабо улыбнуться. — Джек, я им ничего не сказала. Я просто не знала, что сказать. Формально эти двое «глазорезов» занимают более высокое положение, чем я, но если бы они проделали что-нибудь подобное у нас, на их карьере можно было бы ставить крест. После этого им бы не разрешили даже оперировать собак!
      — С пациентом все в порядке?
      — Да, слава богу. Замороженная пункция вернулась к нам холодная, как лед — опухоль доброкачественная, ничего злокачественного. Мы удалили новообразование и наложили швы. Этот каменщик будет совершенно здоров — ему только придется провести в клинике четыре — пять дней, восстанавливая силы после операции. Никаких последствий для зрения, никаких головных болей, хотя эти два костоправа оперировали его, проспиртованные насквозь.
      — Малыш, все хорошо, что хорошо кончается, — слабо возразил Райан.
      — Джек, так не должно быть.
      — В таком случае, доложи о них своему другу Бирду.
      — Надо бы. Честное слово, надо бы.
      — И что произойдет?
      Кэти снова вспыхнула:
      — Не знаю!
      — Знаешь, это очень некрасиво — отбирать чужой хлеб, — предостерег жену Джек. — Ты можешь прослыть склочницей.
      — Джек, в клинике Гопкинса я бы сразу же доложила о подобном вопиющем нарушении правил, и ребятам пришлось бы дорого заплатить за пьянство на рабочем месте. Но здесь — здесь я лишь гость.
      — И обычаи здесь другие.
      — Ну не настолько же другие, Джек! Это же просто непрофессионально. Подобные действия могут нанести вред здоровью пациента, а эту грань нельзя пересекать ни в коем случае. Видишь ли, когда я работала в клинике Гопкинса и мне на следующий день предстояла операция, я даже не позволяла себе выпить бокал вина за ужином, понимаешь? И это потому, что превыше всего стоит здоровье больного. Ну да, конечно, когда возвращаешься домой с вечеринки и видишь на дороге аварию с пострадавшими, и при этом ты оказываешься единственным, кто может помочь, ты делаешь все, что в твоих силах, а затем отвозишь раненого к врачу, который уже им займется, и, наверное, признаёшься этому врачу, что за ужином пропустил пару рюмок. Я хочу сказать, когда мы проходили практику в ординатуре, нас заставляли работать немыслимо долгие смены только для того, чтобы научиться принимать правильные решения в экстренных обстоятельствах, однако всегда рядом был кто-то, кто мог бы прийти на помощь в крайнем случае. И, кроме того, никто не должен был работать за гранью возможностей; если кому-то становилось совсем невмоготу, надо было честно предупредить об этом. Понимаешь? Со мной однажды случилось такое, когда я проходила практику в педиатрическом отделении. Малыш вдруг перестал дышать, но у меня была хорошая медсестра, мы тотчас же вызвали старшего врача, твою мать, и все обошлось благополучно, слава богу. Но, Джек, умышленно создавать ситуацию, при которой эффективность действий врача снижается, нельзя. Нельзя создавать дополнительные трудности, чтобы потом их преодолевать. Если проблемы возникают, необходимо их решать, но по собственной воле прыгать в бурлящий котел не надо, понятно?
      — Ну хорошо, Кэти, так что же ты все-таки собираешься делать?
      — Не знаю. Дома я пошла бы прямо к Берни, но я не дома…
      — И ты спрашиваешь моего совета?
      Ее голубые глаза пытливо всмотрелись в лицо мужа.
      — Да. Что ты думаешь по этому поводу?
      Джек понимал, что его собственное мнение не имеет никакого значения. На самом деле от него требовалось лишь то, чтобы он помог Кэти самостоятельно принять решение.
      — Если ты спустишь все на тормозах, как ты будешь чувствовать себя на следующей неделе?
      — Ужасно, Джек. Я увидела такое…
      — Кэти, — остановил ее Райан, стискивая в объятиях, — я тебе не нужен. Поступай так, как подсказывает тебе совесть. В противном случае она тебя замучит. Совершив правое дело, никогда не жалеешь об этом, какими бы ни были последствия. Правое дело потому и называется правым, моя дорогая леди.
      — Они меня так тоже называли. Мне очень неловко…
      — Понимаю, малыш. И на работе меня нет-нет да и назовут сэром Джоном. Придется немного потерпеть. Пойми, ничего обидного в этом нет.
      — И еще, знаешь, к врачам здесь обращаются «мистер Джонс» или «миссис Джонс», а не «доктор Джонс». Черт побери, почему это так?
      — Таков здешний обычай. Это восходит к Королевскому военно-морскому флоту восемнадцатого столетия. В те времена судовым врачом, как правило, был молоденький лейтенантик, а на флоте было принято обращаться к лейтенанту не по званию, а просто «мистер». Ну а потом это каким-то образом перекочевало и в обычную жизнь.
      — Откуда тебе это известно? — изумленно спросила Кэти.
      — Кэти, ты доктор медицины. А я — доктор исторических наук, не забыла? Я знаю многое — например, могу наложить повязку на порез, после того неприятного случая, который начался с отравления мертиолатом. Но дальше этого мои познания в медицине не простираются. Конечно, в школе ЦРУ меня обучили основам первой помощи, но пулевое ранение я в ближайшее время лечить не собираюсь. Это я предоставлю тебе. Ты знаешь, как это делается?
      — Я же штопала тебя прошлой зимой, — напомнила Кэти.
      — А я тебя отблагодарил за это? — спросил Райан. Он крепко поцеловал жену. — Спасибо, малыш.
      — Я должна рассказать о случившемся профессору Бирду.
      — Дорогая, если сомневаешься, поступай так, как считаешь правильным.
      Вот для чего нам нужна совесть — для того, чтобы напоминать, что хорошо, а что плохо.
      — После этого ко мне вряд ли воспылают любовью.
      — И что с того? Кэти, ты должна нравиться себе самой. И больше никому. Ну, еще мне, конечно, — добавил Джек.
      — А я тебе нравлюсь?
      Очень обворожительная улыбка:
      — Леди Райан, я боготворю даже ваши грязные кальсоны.
      И только после этого Кэти, наконец, успокоилась.
      — Что ж, благодарю вас, сэр Джон.
      — Позволь мне подняться наверх и переодеться. — Джек остановился в дверях. — Мне к ужину опоясаться торжественным мечом?
      — Нет, можешь обычным. — Теперь она уже и улыбалась. — Итак, а у тебя на работе что было?
      — Мы все больше узнаём, как много мы еще не знаем.
      — Ты хочешь сказать, вы собираете новую информацию?
      — Нет, мы выясняем, как же много нам неизвестно из того, что мы должны были бы знать. И этому конца-края нет.
      — Не переживай. То же самое можно сказать и про мою работу.
      Вдруг Джек подумал, что сходство обеих профессий заключается в том, что в случае ошибки могут погибнуть люди. И в этом не было ничего смешного.
      Райан вернулся на кухню. Кэти уже была занята тем, что кормила маленького Джека. Салли смотрела телевизор, который великолепно успокаивал детей, — на этот раз какую-то английскую передачу вместо видеокассеты с мультиками про Койота-бродягу. Почему профессор офтальмологии упрямо готовила ужин сама, как жена простого водителя грузовика, не переставало поражать ее мужа, однако он не возражал — у Кэти это получалось очень неплохо. Интересно, ее учили стряпне в пансионе в Беннингтоне? Усевшись на табурет, Райан налил себе бокал вина.
      — Надеюсь, против этого профессор не будет возражать.
      — На завтра у тебя не намечено никаких операций?
      — Никаких, леди Райан.
      — В таком случае, я не возражаю.
      Она подняла малыша вертикально, и тот отрыгнул воздух с большим воодушевлением.
      — Черт побери, Джек-младший, твой папаша восхищен.
      — Да. — Взяв хлопчатобумажную салфетку, Кэти вытерла малышу рот. — Ну, как насчет добавки?
      Джон Патрик Райан младший не стал отказываться от такого предложения.
      — И что вам неизвестно? — несколько успокоившись, спросила Кэти. — Вас по-прежнему интересует, если у этого типа жена?
      — На этом фронте пока что никаких новостей, — признался Джек. — Нас беспокоит, что русские могут что-то предпринять.
      — Ты не можешь уточнить, что именно? — спросила Кэти.
      — Не могу, — подтвердил Райан. — Русские, как говорит мой друг Саймон Хардинг, очень странные ребята.
      — Ну, англичане тоже любят выпить , — заметила Кэти.
      — Боже милосердный, оказывается, я женился на Кэрри Нейшн .
      Джек пригубил вино. Это было «Пино гриджио», превосходное белое итальянское вино, которое он покупал в местном магазине.
      — Только когда я беру в руки скальпель, чтобы кого-нибудь резать.
      Кэти любила говорить о своей профессии в таких выражениях, так как знала, что ее мужа при этом всегда пробивает холодная дрожь.
      Джек поднял бокал.
      — Хочешь присоединиться?
      — Когда закончу кормить. — Кэти помолчала. — Ничего такого, о чем тебе можно говорить?
      — Извини, малыш. Порядок есть порядок.
      — И ты его никогда не нарушаешь?
      — Знаешь, это может стать дурной привычкой. Лучше не начинать.
      — А как же быть с русским, который вдруг захочет сотрудничать с нами?
      — Это совсем другое дело. В этом случае он будет работать на силы всемирной истины и красоты. Мы, — Райан сделал ударение на этом местоимении, — хорошие.
      — А что думают по этому поводу русские?
      — Они считают хорошими себя. Однако хорошим считал себя и один тип по имени Адольф, — напомнил Райан. — Которому очень не понравился бы твой Берни.
      — Но Адольф давно умер.
      — К сожалению, это же самое нельзя сказать про всех его последователей. Поверь мне, малыш.
      — Джек, тебя что-то гложет. Я это вижу. И ты не можешь поделиться со мной?
      — Да, гложет. И нет, не могу.
      — Хорошо, — кивнула Кэти.
      Разведывательная информация нисколько не интересовала ее, помимо абстрактного желания знать о том, что происходит в мире. Однако Кэти, как медика, интересовало многое, на что она не могла получить ответ, — например, как лечить раковые заболевания. Поэтому ей пришлось, скрепя сердце, принимать это как должное. Однако в медицине нет места для секретов. Если ученый-медик делает какое-то открытие, которое облегчает жизнь больным, он публикует о нем статью в своем любимом медицинском журнале, чтобы об этом тотчас же узнал весь мир. Можно не сомневаться, что ЦРУ поступает так крайне редко, и Кэти это в какой-то степени задевало. Ладно, это еще один фактор, с которым приходится мириться.
      — Ладно. Предположим, вы выясните что-нибудь важное, и что дальше?
      — Мы передадим эту информацию наверх. Здесь она попадет к сэру Бейзилу, а я свяжусь с адмиралом Гриром. Как правило, по закрытой телефонной линии.
      — Такой, как та, что установлена наверху?
      — Да. Потом мы передадим ее по закрытому факсу, а если это окажется что-то действительно очень важное, что нельзя доверить шифровальной аппаратуре, тогда через дипломатического курьера при посольстве.
      — И как часто такое происходит?
      — Ни разу с тех пор, как я попал сюда, однако решения принимаю не я. Какого черта, дипломатическая почта пересылается на место через восемь или девять часов. Гораздо быстрее, чем это было раньше.
      — А я полагала, этот мудреный телефон, что у тебя наверху, невозможно прослушать.
      — Ну, ты тоже определенные вещи делаешь практически идеально, и все же лишняя осторожность никогда не помешает, так? То же самое можно сказать и про нашу работу.
      — И что это может быть? Разумеется, чисто гипотетически?
      Кэти улыбнулась, радуясь своей хитрости.
      — Крошка, ты определенно умеешь выражать свои мысли. Скажем так: если нам попадет какой-нибудь материал относительно… ну, например, русского ядерного арсенала, добытый агентом, проникшим в самое сердце этой чертовщины, и это будет очень хороший материал, однако в случае утечки жизнь агента окажется под угрозой. Вот в этом случае мы воспользуемся запечатанным мешком. Главное в нашей игре — беречь источники информации.
      — Потому что если ваш агент будет раскрыт…
      — Он умрет, и может быть, очень страшной смертью. Говорят, что однажды русские засунули одного перебежчика в печь крематория, а затем зажгли газ, — и все это было снято на кинопленку, pour encourager les autres , как выразился Вольтер.
      — В наше время подобные вещи невозможны! — тотчас же возразила Кэти.
      — В Лэнгли есть один человек, который утверждает, что лично видел этот фильм. Его фамилия Попов, он бывший офицер ГРУ, работающий на нас. Он говорит, что советское руководство очень рассердилось на того предателя.
      — Ты это серьезно? — настаивала Кэти.
      — Серьезно, как сердечный приступ. Предположительно этот фильм показывали слушателям академии ГРУ в качестве предостережения не переступать черту — на мой взгляд, это не лучший психологический прием, но, как я уже говорил, мне приходилось встречаться с человеком, утверждающим, что он видел этот фильм. Так или иначе, это одна из причин, по которым мы делаем все, чтобы беречь наши источники.
      — Поверить в это трудно.
      — О, вот как? Ты хочешь сказать, это так же невероятно, как хирург, прерывающий операцию ради обеда и пинты пива?
      — Ну… в общем, да.
      — Малыш, мы живем в несовершенном мире.
      Райан решил остановиться на этом. У Кэти будут впереди целые выходные, чтобы обдумать свое дальнейшее поведение, а ему надо садиться за книгу о Холси.
 
      А в Москве мелькали пальцы.
       Как [т]ы сообщишь в Лэн[гли]?— спросила Мери Пат.
       Не знаю,— ответил Эд.
       Курьером,— предложила она. — Это может быть очень важно.
      Эд кивнул.
       Рит[тер] будет в восторге.
       Это точно,— согласилась Мери Пат. — Хочешь, я возьму встречу на себя?
       Твой русский язык безупречен,— подумав, ответил ее муж.
      Теперь кивнула она. Эд знал, что Мери Пат говорит на изящном литературном русском языке, которым в Советском Союзе пользуются только люди образованные. Обычный советский гражданин верил с трудом, что иностранец может так свободно владеть русским. Разговаривая с прохожими на улице или общаясь в магазине с продавцом, Мери Пат тщательно следила за тем, чтобы не выдать это умение, вместо этого умышленно спотыкаясь на сложных фразах. В противном случае на нее обязательно обратили бы внимание, поэтому подчеркнуто неправильная речь была такой же неотъемлемой составляющей ее «крыши», как светлые волосы и американская манерность. Новый агент обязательно обратит на нее внимание.
       Когда?— спросила Мери Пат.
       Иван сказал завт[ра]. [Т]ы готова?— ответил Эд.
      Потрепав мужа по бедру, молодая женщина игриво улыбнулась, что переводилось как: «А то как же!»
      Фоули любил свою жену так сильно, как только мужчина может любить женщину, и частью этого чувства было уважение к той страсти, с какой Мери Пат относилась к игре, которую вели они оба. Лучшей жены ему не смогло бы подобрать никакое брачное агентство. Сегодня вечером они обязательно сольются в объятиях любви. Возможно, правило «никакого секса перед боем» и применимо по отношению к боксу, однако Мери Пат придерживалась как раз обратного мнения, и если микрофоны в стенах и заметят что-нибудь, ну и хрен с ними, подумал московский резидент, отвечая на улыбку жены.
 
      — Боб, когда вы улетаете? — спросил зама по опер-работе адмирал Грир.
      — В воскресенье. Прямым рейсом Эй-эн-эй на Токио, а оттуда в Сеул.
      — Уж лучше вы, чем я, — заметил зам по РА-работе. — Я терпеть не могу длинные перелеты.
      — Ну, главное — это постараться проспать хотя бы половину времени в воздухе, — у самого Риттера это получалось без труда.
      У него было намечено совещание с руководством корейского ЦРУ, на котором предстояло обсудить проблемы Северной Кореи и Китая, волновавшие как зама по опер-работе, так и Сеул.
      — К тому же, в моей лавочке сейчас никаких важных дел не запланировано, — добавил Риттер.
      — Ловко вы придумали — улизнуть из Вашингтона, когда президент каждый день теребит меня по поводу папы римского, — высказал вслух свои мысли судья Мур.
      — Ну, Артур, если вам от этого станет легче, знайте, что мне очень неудобно, — хитро усмехнулся Риттер. — В мое отсутствие делами займется Майк Босток.
      Директор ЦРУ и его зам по РА-работе хорошо знали и любили Бостока, в прошлом талантливого оперативного работника, признанного специалиста по Советскому Союзу и Восточной Европе. Однако, к сожалению, в нем было слишком многое от лихого ковбоя, чтобы ему можно было доверять появляться на Капитолийском холме. Ковбоям отводились другие роли — как, например, Мери Пат Фоули.
      — О последнем заседании Политбюро по-прежнему никакой информации?
      — Пока что ничего нет, Артур. Быть может, на нем обсуждались какие-нибудь текущие вопросы. Знаете, советские лидеры занимаются не только тем, что планируют новую ядерную войну.
      — Согласен, — усмехнулся Грир. — Они обвиняют в этом нас. Господи, они все поголовно страдают манией преследования!
      — Помните, что сказал Генри: «Даже у параноиков есть враги.» И именно это и является нашей работой, — напомнил Риттер.
      — Роберт, вам по-прежнему не дает покоя ваша операция «Маска красной смерти»? — спросил судья Мур.
      — Пока что у меня еще нет ничего определенного. Я пробовал обсудить свои мысли с нашими людьми и — черт побери, Артур, представляете, я прошу их не замыкаться в рамках, и что они делают? Строят себе новые, более прочные рамки!
      — Не надо забывать, что у нас здесь мало людей предприимчивых, инициативных. Как-никак, это правительственное учреждение. Наши сотрудники работают на твердом окладе. А это никак не способствует творческому мышлению. От нас с вами зависит, чтобы изменить подобное положение дел, — заметил судья Мур. — Какие будут предложения?
      — У нас есть люди из реального мира — к сожалению, очень немного, — сказал адмирал Грир. — Черт возьми, один из них работает в моей команде — он не умеет мыслить в рамках.
      — Вы имеете в виду Райана? — спросил Риттер.
      — В частности, его, — кивнув, подтвердил Джим Грир.
      — Для нас он посторонний, — тотчас же заметил зам по опер-работе.
      — Боб, вы хотите курочку съесть и косточкой не подавиться, — парировал зам по РА-работе. — Или человек рассуждает, как один из наших бюрократов, или он способен мыслить созидательно. Райану знакомы правила игры, он служил в морской пехоте и способен при необходимости думать на бегу, и скоро из него получится блестящий аналитик. — Грир помолчал. — Он один из лучших молодых сотрудников из всех тех, кого я встречал за последние несколько лет, и я никак не могу понять, Роберт, почему вы на него взъелись.
      — Райан пришелся по душе и сэру Бейзилу, — вставил Мур, — а директора британской Службы внешней разведки провести очень непросто.
      — Мне бы хотелось при следующей встрече с Джеком обсудить с ним «Маску красной смерти».
      — Вот как? — спросил Мур. — Это выходит за рамки должностных обязанностей Райана.
      — Артур, он разбирается в экономике лучше всех у меня в разведывательно-аналитическом отделе. Я не направил его в отделение экономики только потому, что Джек слишком умен, чтобы ограничивать его таким образом. Боб, если вы собираетесь подорвать Советский Союз, не развязывая войну, единственный способ сделать это состоит в том, чтобы разрушить советскую экономику. Райан заработал кучу денег, потому что он в этом разбирается. Уверяю вас, Джек умеет отделять зерна от плевел. Быть может, ему удастся придумать способ сжечь это поле. В любом случае, кому от этого будет хуже? Ваш проект пока что чисто теоретический, не так ли?
      — Ну? — вопросительно посмотрел на Риттера директор ЦРУ.
      В конце концов, адмирал Грир был прав.
      — О, ну ладно, черт с вами, — уступил зам по опер-работе. — Главное, чтобы ваш умник ни о чем не проговорился «Вашингтон пост». Ни в коем случае нельзя допустить широкой огласки этого плана. Конгресс и средства массовой информации не оставят от него камня на камне.
      — Чтобы Джек о чем-либо проговорился прессе? — переспросил Грир. — Это невозможно. Он не из тех, кто стремится завоевать чье бы то ни было расположение, в том числе, и расположение своего начальства. На мой взгляд, если и можно кому-то доверять, то Джеку Райану. У всего русского КГБ не хватит твердой валюты, чтобы его перекупить. Такое я не могу сказать даже про себя самого, — пошутил он.
      — Я запомню ваши слова, Джеймс, — заверил его Риттер, едва заметно изогнув губы в тонкой усмешке.
      Подобные шутки, как правило, не покидали пределы седьмого этажа штаб-квартиры в Лэнгли.
 
      Крупные универсальные магазины чем-то похожи друг на друга, о какой бы стране мира ни шла речь, и в этом смысле ГУМ, наверное, являлся московским аналогом нью-йоркского «Мейси». «Теоретически,» — подумал Эд Фоули, входя в огромный магазин через главный вход. Подобно тому, как Советский Союз теоретически представлял собой добровольный союз независимых республик и Россия теоретически обладала конституцией, которая стояла превыше воли Коммунистической партии Советского Союза. «Ну да, с таким же успехом можно верить в Санта-Клауса,» — подумал Фоули, оглядываясь по сторонам.
      Они с женой поднялись на эскалаторе на второй этаж — эскалатор был допотопным, с деревянными ступеньками, в то время как на Западе им на смену уже давно пришли стальные. Секция меховых товаров находилась справа, в самом конце ряда, и, на беглый взгляд, выбор в ней был далеко не бедным.
      Что гораздо важнее, Иван был здесь, одетый в точности так же, как и вчера в метро. «Быть может, это его лучший костюм?» — подумал Фоули. Если это так, ему действительно нужно как можно скорее драпать на Запад.
      Если не считать качества товаров, которое было ниже чем посредственным, ГУМ представлял из себя обычный универсальный магазин, хотя отдельные секции, по сути дела, являлись независимыми магазинчиками. Но Иван оказался неглуп. Он назначил встречу в одной из тех немногих секций, где товары были высококачественные. Тысячелетиями на Россию зимой обрушиваются сильные морозы. Здесь даже слоны вынуждены были обзавестись густым шерстяным покровом; а поскольку двадцать пять процентов человеческой крови поступает в головной мозг, людям зимой никак не обойтись без теплых шапок. Зимняя меховая шапка представляет собой приблизительно цилиндрический головной убор, не имеющий определенной формы, который, однако выполняет свою главную задачу: защищает мозг от переохлаждения. Самые хорошие шапки изготавливаются из меха ондатры, мускусной крысы, — соболь и горностай можно встретить только в самых дорогих магазинах, да и то из этого меха делаются лишь женские шапки, которые могут позволить себе лишь самые состоятельные советские женщины, жены и любовницы партийных руководителей. Однако благородная ондатра, живущий в заболоченных водоемах зверек, обладающий резким запахом — ну, выделанную шкурку каким-то образом удавалось избавить от зловония, иначе обладателя шапки принимали бы за гниющие водоросли, оставленные на морском берегу отступившим отливом, — имеет очень хорошую шерсть, волосы или мех, являющуюся отличным теплоизоляционным материалом. Итак, крыса, но только с прописной буквы К. Впрочем, это ведь не главное, так?
      Эд и Мери Пат переговаривались друг с другом взглядами, хотя скорость подобного способа общения оставляла желать лучшего. Правда, надо отдать русскому должное, он правильно выбрал время. Зимние головные уборы только что достали со складов, а поскольку на дворе стояла лишь ранняя осень, покупатели еще не спешили обзавестись новой теплой шапкой на зиму. В секции находился всего один мужчина в коричневом костюме, и Мери Пат направилась к нему, предварительно отослав мужа, как будто она решила сделать ему сюрприз.
      Мужчина также выбирал меховые шапки. «Кем бы он ни был, это не провокатор,» — решила Мери Пат.
      — Прошу прощения, — сказала она по-русски.
      — Да? — обернулся мужчина.
      Мери Пат внимательно присмотрелась к нему: лет тридцати с небольшим, однако на вид старше, поскольку жизнь в России старила людей быстро, быстрее даже, чем жизнь в Нью-Йорке. Шатен, карие глаза — умные, проницательные. Это очень хорошо.
      — Я выбираю меховую шапку для мужа, как вы и предложили, — добавила она на безукоризненном русском языке, — в метро.
      Мери Пат сразу же поняла, что русский не ожидал встретить женщину, к тому же молодую. Недоуменно заморгав, он уставился на нее, пытаясь сопоставить безупречный русский язык с тем, что говорившая должна была быть американкой.
      — В метро?
      — Совершенно верно. Мой муж решил, будет гораздо лучше, если вместо него с вами встречусь я. Итак… — Взяв одну из шапок, Мери Пат погладила мех и повернулась к своему случайному знакомому, словно спрашивая его мнение. — Итак, что вы от нас хотите?
      — Что вы имеете в виду? — выпалил русский.
      — Вы установили контакт с американским гражданином и попросили его о встрече. Вы хотите помочь мне выбрать шапку для мужа? — тихо спросила она.
      — Вы из ЦРУ? — спросил русский, беря себя в руки.
      — Мы с мужем работаем на правительство Соединенных Штатов Америки, — подтвердила Мери Пат. — А вы работаете в КГБ.
      — Да, — ответил русский. — В центре связи, в центральном управлении.
      — Вот как?
      Повернувшись к полке, Мери Пат взяла другую шапку. «Тысяча чертей!» — подумала она. Впрочем, действительно ли русский говорит правду, или ему просто хочется заполучить бесплатный билет до Нью-Йорка?
      — Да? И почему я должна вам верить?
      — Раз я сказал, что это так, значит, это действительно так, — ответил русский, удивленный и возмущенный тем, что его слова поставлены под сомнение. Неужели эта блондиночка полагает, что он рискует своей жизнью шутки ради? — Почему вы согласились встретиться со мной?
      — Бланки, на которых были написаны ваши записки, действительно привлекли мое внимание, — сказала Мери Пат, откладывая очередную шапку с таким видом, будто та ее не устроила — оказалась слишком темной.
      — Мадам, я работаю в Восьмом главном управлении.
      — В каком отделе?
      — В центре связи. Я не имею никакого отношения к проблемам закрытия информации. Я связист. Я передаю исходящие сообщения нашим резидентам за рубежом, а затем, когда приходят их ответы, я пересылаю их соответствующим адресатам. Как следствие, я знаком с большим количеством информации, которая через меня проходит. Вас это устраивает?
      По крайней мере, он неплохо играл свою роль, предлагая Мери Пат шапку, покачивая головой, указывая на другую, с более светлым, бледно-желтым мехом.
      — Возможно. Что вы от нас хотите?
      — Я обладаю информацией, которая имеет большую важность — очень большую важность. В обмен на эту информацию я прошу обеспечить переправку на Запад меня, моей жены и дочери.
      — Сколько лет вашей дочери?
      — Три года семь месяцев. Вы можете обеспечить то, что я прошу?
      Этот вопрос впрыснул в кровеносную систему Мери Пат целую пинту адреналина. Ей предстоит немедленно, прямо на месте принять ответственное решение, которое сосредоточит все силы ЦРУ на одном этом деле. Вытащить троих человек из Советского Союза — это не прогуляться на пикник.
      «Но этот парень работает в русском „Меркурии“,» — вдруг дошло до Мери Пат. Он знает столько всего, сколько не сможет добыть и целая сотня обычных агентов. Этот Иван является хранителем русской сокровищницы, более ценной, чем печенка Брежнева, и, следовательно…
      — Да, мы сможем вытащить отсюда вас и вашу семью. Как быстро?
      — Информация, которой я располагаю, очень срочная. Так что как только вы сможете. Эту информацию я не раскрою вам до тех пор, пока не окажусь на Западе, но уверяю, она обладает чрезвычайной важностью — достаточной для того, чтобы заставить меня действовать.
      «Иван, не перегибай палку,» — строго подумала Мери Пат. Агент, движимый честолюбием, может наговорить, что в его распоряжении имеются пусковые коды советских ракетных войск стратегического назначения, хотя на самом деле это окажется лишь бабушкин рецепт борща; в этом случае переправка его за границу станет бесполезной тратой ресурсов, которые необходимо расходовать крайне бережливо. Все это Мери Пат прекрасно понимала. Но на другой чаше весом лежали глаза русского. Заглянув ему в душу, она пришла к выводу, что кем бы он ни являлся, эпитет «лжец» к нему никак не подходит.
      — Да, в случае необходимости мы сможем устроить все достаточно быстро. Нам нужно будет обсудить место и способ. Здесь разговаривать дольше нельзя. Предлагаю договориться о новой встрече, чтобы обсудить подробности.
      — С этим не будет никаких трудностей, — ответил Зайцев, назначая место на следующее утро.
      «А ты, похоже, и впрямь торопишься.»
      — Как вас называть? — перед тем, как расстаться, спросила Мери Пат.
      — Олег Иванович, — не задумываясь, ответил русский и лишь потом поймал себя на том, что сказал правду там, где ему, вероятно, следовало бы покривить душой.
      — Очень приятно. А меня зовут Мария, — ответила Мери Пат. — Итак, какую шапку вы посоветуете выбрать?
      — Для вашего мужа? Разумеется, вот эту, — ответил Зайцев, протягивая грязно-белую.
      — Что ж, ее я и куплю. Спасибо, товарищ.
      Покрутив шапку в руках, Мери Пат взглянула на ценник: сто восемьдесят рублей, больше месячной зарплаты московского рабочего. Для того, чтобы осуществить покупку, молодая женщина передала шапку продавщице, а сама направилась к кассе, где расплатилась наличными — кредитных карточек в Советском Союзе еще не знали — и получила чек, который отдала продавщице, и та, наконец, вручила ей упакованную покупку.
      Значит, это действительно так — русские работают еще менее эффективно, чем американское правительство. Просто поразительно, как такое может быть. «Однако приходится верить тому, что находится перед глазами,» — подумала Мери Пат и, зажав сверток из коричневой оберточной бумаги, поспешила к своему мужу. Отыскав Эда, она быстро вывела его на улицу.
      — Ну, что ты мне купила?
      — Уверена, тебе это понравится, — заверила мужа Мери Пат, протягивая пакет.
      Эд прочитал ответ в ее искрящихся радостью глазах. Молодая женщина взглянула на часы. В Вашингтоне сейчас три часа ночи, так что звонить еще слишком рано. Эта информация не для ночной смены, даже если речь идет о проверенных ребятах из «Меркурия». Понимание этого далось Мери Пат дорогой ценой. Нет, это сообщение будет написано, зашифровано и отправлено дипломатической почтой. И после этого останется только получить одобрение от Лэнгли.
      Только вчера машину Фоули тщательно проверили посольские механики — такую операцию регулярно проделывали все сотрудники посольства, поэтому никто не заподозрит в Эде и Мери Пат шпионов. За ночь «маячки» на дверях и капоте никто не тронул. «Мерседес-280» обладал достаточно совершенной системой сигнализации. Поэтому Эд Фоули просто включил магнитолу погромче. Кассета с «Би джиз» заглушит сигналы любого «жучка». Мери Пат, сидевшая рядом с мужем, принялась пританцовывать в такт музыке, как и подобает пустоголовой блондинке из Калифорнии.
      — Наш друг хочет прокатиться, — сказала она так, что Эд с трудом ее услышал. — Он сам, его жена и дочь, трех с половиной лет.
      — Когда? — захотелось узнать Эду.
      — Скоро.
      — Как скоро?
      — Зависит от нас.
      — Это серьезно? — спросил Эд, подразумевая: «Стoит ли тратить на него время?»
      — Думаю, да.
      Стопроцентной уверенности не может быть никогда, но Мери Пат великолепно разбирается в людях, и с такими картами Эд был готов рискнуть. Он кивнул:
      — Хорошо.
      — «Хвост» есть? — спросила Мери Пат.
      Фоули разделил взгляд поровну между улицей впереди и зеркалами. Если за «Мерседесом» кто-то и следил, то разве что человек-невидимка.
      — Нет.
      — Хорошо. — Мери Пат чуть убавила громкость музыки. — Знаешь, Эд, «Би джиз» мне тоже нравится, но надо все-таки поберечь уши.
      — Как скажешь, дорогая. Сегодня вечером мне надо будет вернуться на работу.
      — Зачем? — произнесла молодая женщина тем полурассерженным голосом, который слишком хорошо известен всем мужьям в мире.
      — Ну, со вчерашнего дня остались кое-какие бумаги…
      — И ты хочешь узнать результаты бейсбольных матчей, — фыркнула Мери Пат. — Эд, ну почему мы не можем установить спутниковое телевидение в квартире?
      — Я уже работаю в нужном направлении, но русские сопротивляются. Они опасаются, это окажется какая-то шпионская штуковина, — недовольным тоном добавил он.
      — Точно, — заметила Мери Пат. — Ладно, я хоть отдохну от тебя.
      На всякий случай, если в КГБ вдруг нашелся очень умный специалист по прослушиванию, который прошлой ночью наведался на автостоянку. Вероятно, ФБР и смогло бы провернуть что-нибудь подобное, однако Мери Пат сомневалась, что русским это по силам — радиоприемники у них слишком громоздкие. И все же нельзя исключать и эту возможность. Да, они тоже начинают заболевать манией преследования, но вот только в достаточной ли степени?
 
      Кэти вывела Салли и маленького Джека на улицу. Всего в полутора кварталах от их дома, за Фристоу-уэй находился парк, где были качели, которые очень нравились девочке, и лужайка, где привольно ползал малыш, пытаясь есть траву. Маленький Джек лишь совсем недавно научился пользоваться своими руками, неуклюже, неловко, но все, что оказывалось в крошечных кулачках, тотчас же отправлялось в рот — обстоятельство, известное всем родителям в мире. И, к тому же, прогулка в парке предоставляла возможность детям погреться на солнце — зимние ночи в Англии будут длинные и темные. А дома хоть на время станет тихо, и Джек сможет поработать над своей книгой об адмирале Холси.
      Райан уже позаимствовал у Кэти один из ее справочников, «Руководство практикующего врача», чтобы почитать об опоясывающем лишае, кожном заболевании, которое донимало военно-морского авиатора в самые неподходящие моменты. Прочитав раздел, посвященный этой болезни, — как выяснилось, имеющей много общего с ветряной оспой, — Джек пришел к выводу, что Холси, к тому времени уже человек в годах, вынужден был терпеть мучения, сопоставимые с пытками средневековой инквизиции. И даже более невыносимые, раз любимое авианосное соединение адмирала в составе тяжелых авианосцев «Энтерпрайз» и «Йорктаун» вынуждено было выйти в море без него. Однако он воспринял это, как настоящий мужчина — только так и воспринимал любые жизненные невзгоды Уильям Фредерик Холси-младший — и попросил своего друга Раймонда Спрюэнса взять командование на себя. Других двух людей, так не похожих друг на друга, трудно было бы найти. Холси — сквернослов, любитель выпить, заядлый курильщик, в прошлом футболист. И Спрюэнс, не переносивший даже запах табачного дыма, не пивший ничего крепче чая, вежливый интеллигент, никогда и ни на кого не повышавший голос. Однако они еще перед войной стали близкими друзьями, а затем попеременно командовали Тихоокеанским флотом, переименовывая его из Третьего флота в Пятый и обратно вместе со сменой командования. «Это обстоятельство, — подумал Райан, — является красноречивым свидетельством того, что Холси тоже был интеллигентом, а не тем буйным драчуном, каким его выставляла современная ему пресса.» Интеллигент Спрюэнс ни за что не сошелся бы близко с необузданным грубияном. Однако свиты адмиралов враждовали между собой, словно мартовские коты из-за кошечки, — вероятно, это напоминало что-то вроде военного эквивалента спора «а мой папа побьет твоего папу», которым увлекаются дети в возрасте лет семи, и ничуть не более достойного в интеллектуальном плане.
      В распоряжении Райана имелись собственные слова Холси по поводу терзавшей его болезни, хотя они, вероятно, были немного причесаны редактором и соавтором, поскольку Билл Холси обычно выражался как боцман, принявший на грудь несколько стаканчиков рома, — вероятно, именно почему его и любили так журналисты. Отправляясь брать интервью у адмирала, можно было не сомневаться: читатель будет в восторге.
      Примечания и первоисточники Джек навалил грудой рядом с компьютером «Эппл-IIе». В качестве текстового редактора он установил программу «Ворд-стар». Работать с компьютером было достаточно сложно, но во много раз лучше, чем с проклятой пишущей машинкой. Джек уже давно ломал голову, в какое издательство надо будет отнести готовую книгу.
      Издательство военно-морской академии, в котором Райан опубликовал свою предыдущую книгу, уже предложило продолжить сотрудничество, однако Джека не покидали сомнения, а не пора ли переключиться на что-нибудь более серьезное. Но ведь сначала надо закончить эту треклятую книгу, ведь так? А значит, пора снова погружаться в сложный внутренний мир адмирала Холси.
      Однако сегодня Райан не спешил окунаться в работу. Что было непохоже на него. Навыки работы на клавиатуре — двумя указательными пальцами и одним большим (двумя большими в благоприятные дни) — остались прежними, однако мозг никак не мог сосредоточиться, словно стремясь все время отклониться в сторону. Это было профессиональным проклятием всех аналитиков ЦРУ. От некоторых проблем просто не удается отделаться; они вынуждают рассудок возвращаться снова и снова к одним и тем же мыслям — которые сами по себе, отдельно друг от друга, не имеют никакого смысла, — до тех пор, пока тот не натыкается на ответ на какой-то вопрос. То же самое иногда происходило в то время, когда Райан работал в компании «Меррил Линч»: он изучал фондовый рынок, пытаясь отыскать скрытые плюсы и минусы операций с теми или иными акциями. Тогда ему приходилось иногда крупно спорить с большими шишками из нью-йоркского отделения, однако Райан ни разу не сделал что-либо только потому, что так распорядилось начальство. Даже в морской пехоте офицер, пусть младший, обязан мыслить самостоятельно; а за биржевым брокером стоят клиенты, которые доверили ему распоряжаться своими деньгами так, будто они его собственные. Как правило, Райану сопутствовал успех. После того, как он вложил свои личные средства в Чикагскую и Северо-западную железную дорогу, на него обрушилось руководство, однако он настоял на своем, и те из его клиентов, кто поверили ему, остались не внакладе, — что привело к нему множество новых клиентов. Поэтому Райан научился слушать свой внутренний голос, улавливать в нем едва различимые нюансы. И вот сейчас был как раз такой случай. Мысли Джека помимо воли возвращались к одному и тому же — к папе римскому. Информация, которая имелась в его распоряжении, не позволяла получить полную картину, однако Райану было не привыкать к этому. В игре на фондовом рынке он научился, как и когда можно делать ставки, основываясь на неполной картине, и в девяти случаях из десяти оказывался прав.
      Однако сейчас отправной точкой был лишь смутный, неясный зуд. Что-то происходит. Райану даже не было известно, что именно. Он ознакомился лишь с копией письма с предупреждением, отправленного в Варшаву и, вне всякого сомнения, пересланного в Москву, где узкая группа стариков, вероятно, увидит в этом письме угрозу.
      «Пока что отталкиваться не от чего, так?» — спросил себя Райан. Он поймал себя на том, что ему неудержимо хочется закурить. Иногда сигарета способствовала мыслительному процессу, однако когда Кэти учует в доме запах табачного дыма, последствия будут самыми суровыми. А жевательная резинка, даже надувная, в таких случаях не поможет.
      Джеку отчаянно недоставало Джима Грира. Адмирал относился к нему, как к приемному сыну — прошло много времени, прежде чем Райан узнал, что собственный сын Грира, лейтенант морской пехоты, погиб во Вьетнаме, — давая ему возможность выговориться по поводу той или иной проблемы. Однако с сэром Бейзилом Чарльстоном Джек был не настолько близок, а Саймон Хардинг, хотя и обладавший значительно большим опытом, был ему почти ровесник. А эта проблема была не из тех, какие лучше решать в одиночку. Джеку отчаянно хотелось посоветоваться с женой — он знал, что врачи отличаются здравым смыслом, — однако это было запрещено, и, к тому же, на самом деле Кэти была слишком плохо знакома с положением дел, чтобы представлять себе масштабы угрозы. Нет, она выросла в более щадящем окружении — дочь биржевого магната, миллионера, жившая в огромной квартире на Парк-авеню, учившаяся в самых престижных школах, получившая собственную машину в подарок на шестнадцатилетие, отгороженная от всех жизненных напастей. Не то что сам Джек. Его отец служил в полиции, в отделе расследования убийств, и хотя Райан-старший не приносил проблемы работы домой, Джек задавал вопросы и рано понял, что окружающий мир полон непредсказуемых опасностей, а некоторые люди мыслят совсем не так, как все остальные. Таких людей называют преступниками, и они могут быть очень плохими. Джек с малых лет знал, что такое совесть. Он сам не смог бы сказать, откуда у него это — впиталось с молоком матери, воспитано в католических школах или просто заложено генотипом. Джек знал, что нарушать правила — это плохо; однако при этом он также понимал, что правила являются продуктом человеческого разума, но на первом месте все-таки остается сам разум, так что правила иногда можно нарушать, если на то есть причины — чертовски веские. Эта способность именуется здравым смыслом, и, как это ни странно, служба в морской пехоте в значительной степени взрастила в Райане этот ценный цветок. Оценив ситуацию, надо перебрать все возможные варианты ее решения, после чего действовать. Иногда приходится делать это в крайней спешке — и вот почему у офицеров оклад выше, чем у сержантов, хотя, если есть время, всегда неплохо выслушать совет сержанта-комендора.
      Но сейчас Райан был лишен всего этого, что было очень плохо. С другой стороны, реальные опасности в поле зрения отсутствовали, и это было хорошо. Впрочем, в настоящий момент он находился в той среде, где угрозы редко находятся у всех на виду, и его работа как раз и заключалась в том, чтобы выявить их, складывая воедино отдельные крупицы информации. Но сейчас информации было катастрофически недостаточно. Райану предстояло проникнуть в мысли людей, которых он не знал и с которыми ему не предстояло никогда встретиться, — он был знаком с ними лишь по заключениям, составленным другими людьми, которых он также не знал. Джек чувствовал себя штурманом одной из каравелл маленькой флотилии Христофора Колумба, считавшим, что где-то впереди может быть земля, но не знавшим точно, где и когда корабли наткнутся на нее, — и молившим бога о том, чтобы это не произошло ночью, в шторм, и чтобы земля не предстала непреодолимым барьером скал, которые вспорют днище утлым суденышкам. Жизни самого Райана ничто не угрожало, но, как когда-то профессиональный долг требовал от него обращаться с деньгами его клиентов как со своими собственными, так и сейчас для него жизнь человека, которому угрожала потенциальная опасность, была важна, как жизнь его ребенка.
      И именно этим и объяснялось гложущее его беспокойство. У Райана мелькнула было мысль позвонить адмиралу Гриру, однако в Вашингтоне не было еще и семи часов утра, и он пришел к выводу, что нет смысла будить начальника пронзительным звонком домашнего телефона спецсвязи. Особенно если сказать ему пока что нечего; наоборот, он хочет лишь задать кое-какие вопросы. Поэтому Джек, откинувшись на спинку кресла, уставился на зеленый экран монитора компьютера, ища на нем то, чего там просто не было.

      Войдя в свой кабинет, Эд Фоули написал следующее сообщение:

      ПРИОРИТЕТ: Экстренно
      КОМУ: Зам. директора ЦРУ по оперативной работе
      КОПИИ: Директору ЦРУ, зам. директора по разведывательно-аналитической работе
      ОТ КОГО: Резидент ЦРУ в Москве
      ТЕМА: «Кролик»
      ТЕКСТ СООБЩЕНИЯ: К нам пришел «кролик», высокопоставленный инициативщик, утверждает, что он офицер связи из центрального управления КГБ и обладает информацией, имеющей особую важность для правительства США. Оценка достоверности: 5/5.
      Срочно требую разрешения немедленной вывозки из страны Советов. Упаковка включает жену «кролика» и его дочь (3).
      Запрос на приоритет: 5/5.
      Конец.

      «Ну вот, — подумал Фоули, — достаточно сжато.» В таких случаях чем короче текст, тем лучше — это уменьшает вероятность того, что противник дешифрует сообщение, если оно попадет к нему в руки.
      Однако к этому сообщению будут прикасаться только руки сотрудников ЦРУ. Ставки очень высоки. Оценка 5/5 означала, что, по предположению Фоули, важность информации и ее достоверность имеют класс пять, то есть, наивысший. Так же высоко Эд оценил и приоритет. Четыре туза — подобные сообщения отправляются далеко не каждый день. Такую классификацию он поставил бы только информации, исходящей от Олега Пеньковского или от самого Кардинала, и это уже говорило само за себя. Эд Фоули задумался было на мгновение, не преувеличивает ли он в своих оценках. Однако за время работы в ЦРУ он привык доверять интуиции. Кроме того, Эд всегда сопоставлял свои мысли с тем, что думала его жена, и в данном случае между супругами была полная гармония. Их «кролик» — на жаргоне ЦРУ человек, желающий срочно выбраться оттуда, где он находится, о каком бы месте ни шла речь, — требует многого, но, если верить внешним признакам, он именно тот, за кого себя выдает: обладатель очень важной и очень срочной информации. То есть, на измену его толкнул голос совести, а значит, ему можно доверять. Если бы это был провокатор, «подсадная утка», он попросил бы денег, потому что, по мнению КГБ, именно так рассуждают все предатели, — и ЦРУ старалось всеми силами поддерживать данное заблуждение.
      Одним словом, Фоули печенкой чуял, что это именно то, что нужно, — хотя «чувства печенки» не пересылают дипломатической почтой на седьмой этаж штаб-квартиры в Лэнгли. В данном случае начальству придется довериться своему сотруднику. Как-никак, речь идет о человеке, который возглавляет московскую резидентуру, то есть, занимает ведущую должность в оперативном отделе ЦРУ, — а с этой должностью неразрывно связана огромная ответственность. Всем этим соображениям предстоит лечь на одну чашу весов, в то время как на другой будут те возражения, которые, возможно, возникнут у руководства. Если бы на ближайшее время были намечены встречи на высшем уровне, это создало бы значительные трудности, однако пока что ни у президента, ни у государственного секретаря таких планов нет. Так что ничто не помешает Лэнгли одобрить операцию — если только на седьмом этаже решат, что московский резидент прав…
      Фоули не смог бы даже объяснить самому себе, почему у него возникли подобные сомнения. В конце концов, он — главный человек ЦРУ в Москве, и этим все сказано. Сняв трубку, Эд нажал три кнопки.
      — Рассел слушает.
      — Майк, это Эд. Мне нужно, чтобы ты зашел ко мне.
      — Хорошо.
      Через полторы минуты дверь открылась.
      — В чем дело, Эд?
      — У меня есть кое-что для мешка с диппочтой.
      Рассел взглянул на часы.
      — А не поздновато ли ты спохватился?
      — Сообщение очень короткое. Я пойду с тобой.
      — Что ж, в таком случае не будем терять ни минуты, дружище.
      Рассел вышел из кабинета, и Фоули последовал за ним. К счастью, в коридоре никого не было, а центр связи посольства находился совсем рядом.
      Усевшись в крутящееся кресло, Рассел включил шифровальную машину. Фоули протянул ему листок с текстом сообщения. Рассел закрепил листок над клавиатурой.
      — И правда, короткое, — одобрительно заметил он и начал печатать.
      Набирал текст он практически так же ловко, как и секретарша посла, и меньше через минуту сообщение было зашифровано — вместе с «пустышками», шестнадцатью фамилиями, взятыми наугад из телефонного справочника Праги. Как только из шифратора выползла страница с зашифрованным сообщением, Фоули выхватил ее, сложил и убрал в конверт из плотной бумаги. Заклеив конверт, он запечатал его воском и протянул Расселу.
      — Вернусь через пять минут, Эд, — бросил офицер связи, направляясь к двери.
      Рассел спустился на лифте на первый этаж. Там уже ждал дипкурьер. Его звали Томми Кокс. В прошлом уоррент авиации, пилот боевого вертолета, он прикрывал с воздуха Первую кавалерийскую дивизию на Центральном плато и четырежды оказывался сбитым. Этот человек испытывал крайне отрицательные чувства к врагам своей родины. Дипломатическая почта помещалась в брезентовом мешке, который в течение всего пути будет прикован наручником к запястью Кокса. У дипкурьера уже было забронировано место на «Боинг-747» компании «Пан-америкен», выполняющий прямой рейс до международного аэропорта имени Кеннеди в Нью-Йорке. Перелет будет продолжаться одиннадцать часов, на протяжении которых Кокс не позволит себе ни минуты сна и ни капли спиртного; хотя он заблаговременно и запасся тремя детективами в мягкой обложке, чтобы скоротать время в дороге. Коксу предстояло через десять минут покинуть здание посольства в посольской машине; дипломатический паспорт означал, что у него не будет никаких проблем с пограничной охраной и с таможней. Надо отдать должное, русские весьма строго соблюдали требования Венской конвенции, хотя, вероятно, им до смерти хотелось ознакомиться с содержимым сумки. Уж конечно же, это были не косметика или нижнее женское белье русского производства, купленные для знакомых в Нью-Йорке и Вашингтоне.
      — Счастливого пути, Томми.
      Кокс кивнул.
      — Спасибо, Майк.
      Рассел вернулся в кабинет Фоули.
      — Все готово. Конверт в сумке. Самолет поднимется в воздух через один час десять минут.
      — Хорошо.
      — Этот «кролик» действительно то, что я подумал?
      — Не могу сказать, Майк, — строго напомнил Фоули.
      — Да, Эд, понимаю. Прости за глупый вопрос.
      Рассел был не из тех, кто нарушает правила, хотя его, естественно, мучило любопытство. И, разумеется, он знал, кто такой «кролик». Всю свою сознательную жизнь Рассел проработал на различных должностях в черном мире спецслужб и знал профессиональный жаргон. Однако и у черного мира спецслужб есть свои стены, и это была одна из них.
      Взяв копию отправленного сообщения, Фоули убрал ее в свой личный сейф и включил обе системы сигнализации. Затем спустился в посольский кафетерий, где телевизор был настроен на спортивный канал И-эс-пи-эн. Там Фоули выяснил, что его любимый «Янкиз» снова потерпел поражение — уже третье подряд, и это на финише регулярного чемпионата! «Неужели в этом мире совершенно отсутствует справедливость?» — мысленно проворчал Эд.
 
      Мери Пат занималась домашними делами. Эта скучная работа зато позволяла ее мозгу пребывать в отключенном состоянии, а тем временем воображение имело возможность развернуться вовсю. Хорошо, она снова встретится с этим Олегом Ивановичем. Именно ей предстоит определить, как переправить «упаковку» — еще одно словечко из профессионального жаргона ЦРУ, обозначающее человека (людей) или материальные ценности, которые необходимо вывезти из страны, — в безопасное место. Существует много способов осуществить это. И все они сопряжены с опасностью, однако они с Эдом — опытные оперативные работники ЦРУ, обученные иметь дело с опасностью. Москва — многомиллионный город, и в такой обстановке передвижения трех человек являются лишь фоновым шумом, подобным одному опавшему листу, кружащемуся в осеннем лесу, подобным одному бизону, бродящему по тучным пастбищам Йеллоустоунского национального парка, подобному одной машине на улицах Лос-Анджелеса в час пик. Ничего сложного нет, ведь так?
      На самом деле, сложностей было хоть отбавляй. В Советском Союзе все стороны личной жизни человека находились под бдительным присмотром государства. Если продолжить сравнение с Америкой, «упаковка» — это лишь одна из бесчисленных машин на улицах Лос-Анджелеса, но поездка в Лас-Вегас будет уже сопряжена с пересечением границы штата, а на то уже должны быть причины. Но если в Америке все чрезвычайно просто, здесь, наоборот, на каждом шагу возникают непредвиденные трудности.
      И необходимо учитывать еще одно обстоятельство…
      «Было бы очень неплохо, — размышляла Мери Пат, — если бы русские не узнали об исчезновении этого Олега Ивановича.» В конце концов, никакого убийства нет, если нет трупа, на основании которого всем становится ясно, что кто-то умер. И про перебежчика узнают только в том случае, когда советский гражданин появляется где-то в другом месте — там, где он не должен был появляться. «Да, так было бы очень даже хорошо… — думала молодая женщина. — Вот только как это сделать?…»
      Наверное, это будет удар прямо в сердце. Но как его устроить? Мери Пат ломала голову над этим вопросом, шурша пылесосом на ковре в гостиной. Да, кстати, шум пылесоса нейтрализует все «жучки», которых русские насовали в стены квартиры… Молодая женщина застыла, осененная внезапной догадкой. Зачем упускать такую возможность? Конечно, они с Эдом могут общаться языком жестов, однако разговор в этом случае получается вязким, словно кленовый сироп в январский мороз.
      Мери Пат задумалась, пойдет ли на такое Эд. «Может быть, и пойдет,» — пришла к выводу она. До такого сам он ни за что бы не додумался. Эд Фоули, несмотря на опыт и мастерство, не обладал бесшабашной удалью ковбоя. Хотя у него и имелись свои способности, и незаурядные, он был скорее пилотом бомбардировщика, чем истребителя. Но Мери Пат привыкла мыслить, как Чак Йегер в Х-1 , как Пит Конрад в лунном модуле. Она просто обладала способностью мыслить более быстро, более изобретательно.
      Мысль, которая только что пришла ей в голову, имела далеко идущие стратегические последствия. Если можно будет заполучить «кролика» так, чтобы об этом не стало известно противнику, можно будет использовать его знания неопределенно долго, а эта возможность была действительно соблазнительная. Главное — придумать, как это осуществить практически. Сделать это будет непросто, и, возможно, усложнения окажутся бесполезными, — и в этом случае от них можно будет отказаться. Однако подумать над этим стоит. Только надо будет заставить мозг Эда работать в нужном направлении. От него потребуются способность планирования и умение подстраиваться под реальные возможности. Однако от одной только общей концепции у Мери Пат голова пошла кругом. В конечном счете, все сведется к доступным средствам, и вот тут-то и начнется самое сложное…
      Однако «сложное» еще не означает «невозможное». А для Мери Пат и «невозможное» тоже еще не означает «невозможное», ведь так?
      Так, черт побери!
 
      «Боинг» компании «Пан-америкен» оторвался от земли строго в назначенное время, предварительно попрыгав на разбитых рулежных дорожках аэропорта «Шереметьево», который славился на весь мир гражданской авиации своим неровным бетонным покрытием — маневрирование по нему было сравнимо с катанием на американских горках. Однако взлетно-посадочная полоса оказалась сносной; четыре мощных турбовентиляторных двигателя Джей-ти-9Д корпорации «Пратт энд Уитни» разогнали тяжелую машину, и она наконец поднялась в воздух. Томми Кокс, сидевший на месте 3-А, с усмешкой отметил обычную реакцию пассажиров американского лайнера, вылетающего из Москвы. Все до одного они радостно кричали и хлопали в ладоши. Никаких правил на этот счет не существовало, и экипажи воздушных судов не поощряли подобное поведение. Это просто получалось само собой — вот какое впечатление производило на американских граждан советское гостеприимство. Такое отношение очень импонировало Коксу, не питавшему любви к стране, выпустившей пулеметы, которые четыре раза дырявили пулями его «Хьюи», — за что он сам, кстати, получил три медали «Пурпурное сердце», ленточки которых вместе с двумя звездочками украшали лацканы всех его пиджаков. Повернувшись к иллюминатору, Кокс наблюдал за тем, как земля растворяется вдалеке слева от него. Услышав долгожданный звонок, он достал сигарету «Уинстон» и щелкнул зажигалкой «Зиппо». Жаль, что во время долгих перелетов он не может поспать и пропустить стаканчик — другой виски. Однако кино, к счастью, оказалось из тех, что Томми еще не видел. В его работе приходилось учиться радоваться любым мелочам. До Нью-Йорка двенадцать часов, но прямой рейс лучше, чем пересадка во Франкфурте или в лондонском «Хитроу». Вынужденные остановки означали для Кокса только то, что ему приходилось повсюду таскать с собой долбанную сумку, даже не имея возможности воспользоваться тележкой. Ладно, у него полная пачка курева, и меню на обед приличное. Кроме того, правительство платит ему как раз за то, что он просидит двенадцать часов на одном месте, нянча на руках дешевую брезентовую сумку. Это все-таки лучше, чем летать на «Хьюи» над Центральным плато. Кокс уже давно перестал гадать, какую такую важную информацию он возит в своей сумке. А если кого-то это интересует — что ж, это их дело.
 
      Райан с трудом осилил три страницы — не слишком плодотворный день; причем нельзя было делать поправку на то, что его изысканная проза требует кропотливой работы над каждым словом. Он писал грамотно — английскому языку его научили в основном священники и монахини. Механика его слов была эффективной, однако едва ли ее можно было назвать изящной. Из первой книги Райана, «Обреченных орлов», редактор исключил все робкие попытки художественного стиля, что привело автора в тихую ярость. Тем более, что немногочисленные критики, ознакомившиеся с этой исторической эпопеей и похвалившие ее за глубокий и всесторонний анализ, сурово отмечали, что книгу можно считать неплохим учебником для студентов исторических факультетов, однако простой читатель вряд ли захочет тратить на нее свои деньги. В итоге было распродано 7865 экземпляров — не слишком хороший результат для работы, длившейся два с половиной года. Однако Райан напомнил себе, что это было только начало; возможно, новое издательство подберет ему другого редактора, который не окажется таким беспощадным врагом. По крайней мере, надо надеяться на лучшее.
      Однако проклятая книга не будет написана, если он не будет над ней работать, а три страницы были слишком скудным урожаем целого дня, проведенного в своем логове. Райану приходилось делить свой мыслительный процесс между двумя проблемами, а это никак не может положительно сказаться на производительности труда.
      — Ну, как идут дела? — спросила Кэти, внезапно появившаяся у Джека за спиной.
      — Неплохо, — солгал он.
      — Докуда ты дошел?
      — До мая. Холси по-прежнему воюет со своим кожным заболеванием.
      — С дерматитом? Знаешь, даже в наши дни это может доставлять очень много хлопот, — заметила Кэти. — Больные прямо-таки сходят с ума.
      — С каких это пор ты разбираешься в кожных болезнях?
      — Джек, ты не забыл, я как-никак доктор медицины. Возможно, всего я и не знаю, но мне известно очень многое.
      — Больше всего мне в тебе нравится твоя скромность, — скорчил гримасу Райан.
      — Ну, когда ты подхватил простуду, разве не я вылечила тебя?
      — Пожалуй, ты. — Его действительно вылечила Кэти. — Как малыши?
      — Чудесно. Салли вдоволь накачалась на качелях, и еще она завела себе нового друга. Его зовут Джоффри Фроггэт. Его отец адвокат.
      — Замечательно. Здесь что, кругом одни юристы?
      — Ну, среди них найдутся один врач и один шпион, — напомнила Кэти. — Вся беда в том, что я не могу никому говорить, чем ты занимаешься на самом деле, ведь так?
      — И что же ты им говоришь? — спросил Джек.
      — Что ты работаешь в посольстве.
      Достаточно близко к правде.
      — Еще один крючкотвор, не вылезающий из-за своего стола.
      — Ты что, хочешь вернуться в «Меррил Линч»?
      — Фу! Только не в этой жизни!
      — А есть люди, которым нравится зарабатывать прорву денег, — заметила Кэти.
      — Только в качестве хобби, дорогая. — Если он вернется на биржу, его тесть будет злорадствовать целый год. Нет, только не в этой жизни. Он уже отслужил свой срок в преисподней, как и подобает настоящему морскому пехотинцу. — У меня есть более важные дела.
      — Какие, например?
      — Не могу тебе сказать, — парировал Джек.
      — Знаю, — игриво улыбнулась жена. — Ну, по крайней мере, это не покупка акций осведомленным лицом .
      На самом деле, Райан вынужден был признать, что все сводилось именно к этому — причем в худшем духе. Тысячи людей ежедневно работали над тем, чтобы узнать информацию, которую они не должны были знать, а затем предпринять действия, которые они не должны были предпринимать.
      Однако обе стороны вели эту игру, вели ее крайне осторожно, потому что ставкой в ней были не деньги. Игра шла не на жизнь, а на смерть, а такие игры бывают самыми беспощадными. Однако Кэти не мучит бессонница каждый раз, когда она уничтожает в мусоросжигательной печи клиники удаленную недоброкачественную опухоль, хотя ведь раковые клетки, вероятно, тоже хотят жить. Но ведь от них столько вреда, что они не имеют права на жизнь, так?
 
      Положив сообщение на стол, полковник Бубовой внимательно прочитал его. Руки у него не дрожали, и все же ему пришлось закурить, чтобы лучше думалось. Итак, Политбюро все-таки решило осуществить задуманное. Леонид Ильич лично подписал письмо, адресованное первому секретарю ЦК болгарской компартии. Надо будет предупредить советского посла в Софии, чтобы тот в понедельник утром позвонил в министерство иностранных дел Болгарии и договорился о встрече. Встреча будет недолгой. Болгары — послушные собачонки Советского Союза, но иногда от них бывает большая польза. Советские спецслужбы посодействовали в устранении Георгия Маркова на Вестминстерском мосту в Лондоне — именно КГБ снабдил болгар оружием, если можно назвать оружием зонтик, средство доставки маленького металлического шарика, наполненного ядом рицин, который заставило навеки умолкнуть этого надоедливого перебежчика, любившего пространные беседы с корреспондентами международного отдела Би-би-си. Хотя с тех пор прошло уже какое-то время, подобные долги не имеют срока давности, не так ли? По крайней мере, не на государственном уровне. И вот сейчас Москва решила получить причитающееся. Кроме того, до сих пор не потеряло силу соглашение 1964 года, согласно которому «Държавна сигурност» должна была помогать КГБ в осуществлении «мокрых» дел на Западе. А Леонид Ильич к тому же пообещал передать болгарской армии целый батальон новых танков Т-72 последней модификации — именно такие подарки позволяют коммунистическому лидеру чувствовать себя в большей политической безопасности. И танки дешевле истребителей МиГ-29, которых просили болгары. Как будто болгарские летчики смогут справиться с управлением таким самолетом — Бубовой вспомнил шутку, бытующую у советских пилотов, относительно того, что болгарам приходится руками запихивать в гермошлем свои усы, чтобы опустить стекло. Впрочем, с усами или нет, болгары всегда считались детьми России — подобное отношение сохранилось еще с царских времен. И, по большей части, они были детьми послушными. Болгары не знали разницы между добром и злом — главное, чтобы их не схватили за руку.
      Итак, Бубовой выкажет подобающее уважение главе суверенного государства. Его примут любезно, как посланца великой державы. Болгарский лидер немного поупрямится, но в конце концов согласится. Его поведение будет таким же стилизованным, как выступление балерона Александра Гудонова, и таким же предсказуемым относительно исхода.
      После этого надо будет встретиться с Борисом Строковым и выяснить у него, как быстро тот сможет подготовить операцию. Борис Андреевич с восторгом ухватится за такую возможность. Это станет самым ярким эпизодом в его жизни, подобно выступлению на Олимпийских играх, и в случае успешного исхода ему обеспечено продвижение по службе, — а может быть, и новая машина или дача под Софией. Или даже и то и другое. «Ну а на что рассчитывать мне самому? — задал себе вопрос полковник КГБ. — Определенно, на продвижение по службе.» Генеральские звезды, перевод в Москву, уютный отдельный кабинет в центральном управлении. Плюс просторная квартира на Кутузовском проспекте. Мысль о возвращении домой согрела душу резиденту, которому пришлось провести столько лет за пределами родины. «Достаточно, — подумал Бубовой. — Более чем достаточно.»
 
      — Где сейчас находится дипкурьер? — спросила Мери Пат, вычищая пылесосом ковер в гостиной.
      — Где-нибудь над Норвегией, — подумав, ответил муж.
      — Мне пришла в голову одна мысль.
      — Вот как? — повернулся к жене Эд.
      — А что если нам удастся вытащить «кролика» так, что русские об этом не догадаются?
      — Черт побери, и как же мы это осуществим? — удивленно спросил муж. Что она надумала? — Знаешь, даже просто вытащить его отсюда вместе с семьей будет очень нелегко.
      Мери Пат поделилась с ним мыслью, родившейся в ее изворотливом мозгу, и Эд вынужден был признать, что она оригинальна.
      «Я всегда знал, что от тебя можно ждать что-нибудь такое,» — подумал он, сохраняя на лице непроницаемое выражение. Но затем московский резидент начал размышлять вслух:
      — Слишком сложно.
      — Однако осуществимо, — возразила жена.
      — Дорогая, это еще под большим вопросом.
      Но Мери Пат по глазам мужа видела, что он задумался.
      — Да, но если нам удастся провернуть такое, какая это будет удача! — сказала она, орудуя пылесосом под диваном.
      Рев стал таким громким, что маленькому Эдди пришлось наклониться к телевизору, чтобы слышать реплики трансформирующихся роботов. Очень хорошо. Если Эдди ничего не слышит, микрофоны КГБ уж подавно ничего не услышат.
      — Вообще-то, стоит об этом подумать, — наконец согласился Эд. — И все же осуществить что-либо такое… черт возьми!
      — Знаешь, нам платят как раз за изобретательность, разве не так?
      — Нечего даже и думать о том, чтобы провернуть здесь что-нибудь подобное…
      Если не задействовать все имеющиеся в распоряжении средства; а среди агентов есть не совсем надежные, что, естественно, вызывает наибольшую тревогу, справиться с которой очень непросто. Это является одной из самых главных проблем в профессии разведчика. Разоблачив кого-нибудь из завербованных агентов, контрразведчики из КГБ, как правило, начинали вести тонкую игру. Они могли, например, «побеседовать по душам» с раскрытым агентом и убедить его продолжать работать, пообещав в обмен на это сохранить ему жизнь — до конца текущего года. Все агенты были обучены в случае опасности подавать сигнал о провале, однако кто может гарантировать, что каждый агент пойдет на это? Это значило бы требовать от них слишком много, больше, чем то, на что были способны некоторые из них — а точнее, подавляющее большинство.
      — И что с того? Есть и другие места, где осуществить это будет гораздо проще. Восточная Европа, например, — предложила Мери Пат. — Надо увезти «упаковку» подальше от России.
      — Полагаю, это возможно, — снова уступил Эд. — Однако наша задача — вытащить «кролика» отсюда, а не заработать очки за стиль исполнения в глазах какого-нибудь восточногерманского судьи.
      — Знаю, но ты все же задумайся. Если нам удастся увезти «кролика» из Москвы, это обеспечит нам значительно более широкую свободу маневра, разве не так?
      — Да, дорогая. Но это также означает, что у нас возникнут дополнительные проблемы со связью.
      То есть, повысится риск неудачи. Принцип максимальной простоты являлся такой же неотъемлемой составляющей деятельности ЦРУ, как темный плащ и надвинутая на глаза шляпа — плохого шпионского фильма. У слишком большого числа нянек дитя остается не только без глаз, но и без рук и без ног.
      И тем не менее в том, что предложила Мери Пат, есть свои огромные плюсы. Если вывезти «кролика» так, что русские будут считать его погибшим, они не предпримут никаких мер предосторожности. Это будет равносильно тому, как если бы в центральное управление КГБ наведался капитан Кирк на невидимом транспортере и забрал бы «кролика» с собой, да так, что никто не узнал бы о том, что тот там вообще был, — да еще и прихватил бы уйму наиважнейшей информации. Да, такая дерзкая операция превзойдет по значимости все то, что удавалось осуществить до сих пор. «Черт побери, — подумал Эд, — в реальной жизни ничего подобного еще никогда не было.» В который раз он мысленно отметил, что его жена изобретательна в работе так же, как и в постели.
      Что просто чертовски хорошо.
      Мери Пат видела лицо мужа. Она умела читать его мысли. Эд Фоули — игрок очень осторожный, однако сейчас его жена задела нужную струну, и он сразу же разглядел широкие перспективы. Конечно, то, что предлагает Мери Пат, приведет к усложнению операции… однако, возможно, и не такому уж значительному. Вытаскивание «упаковки» из Москвы и так будет не прогулкой на пляж. Труднее всего будет пересечь финскую границу — это обязательно оказывалась Финляндия, о чем знали все. Было несколько способов осуществить это, в основном, связанных со специально переоборудованными машинами, оснащенными тайниками для перевозки пассажиров. Русским было очень нелегко противодействовать подобной тактике, поскольку если водитель обладал дипломатическим паспортом, это существенно ограничивало возможности производить обыск. Любой дипломат, желающий быстро заработать деньги, мог сколотить неплохое состояние на контрабанде наркотиков — чем, не сомневалась Мери Пат, кое-кто и занимался, причем попадались немногие. Имея индульгенцию, гарантирующую освобождение от уголовной ответственности, можно было отважиться на самые решительные действия. Однако и этот метод не был абсолютно безопасным. Если советские спецслужбы узнают об исчезновении «кролика», правила игры изменятся, так как информация, которая находится у него в голове, является очень ценной. Единственным возможным ответом на нарушение дипломатической неприкосновенности станет нота протеста, которая потонет в шумихе, поднятой по поводу того, что аккредитованный дипломат оказался шпионом. А если при этом от грубого обращения пострадают и советские дипломаты — что ж, ради достижения своих политических целей русским уже не раз приходилось идти на огромные жертвы; для них это станет лишь ценой, которую необходимо заплатить. За информацию в голове «кролика» Советы с готовностью прольют кровь — в том числе, и свою собственную. У Мери Пат мелькнула мысль: сознает ли в полной мере этот Олег Иванович опасность, нависшую над ним, то, какие внушительные силы противостоят ему. Но в конечном счете все сводится к тому, известно ли русским о готовящемся предательстве. Если нет, обычные меры предосторожности, какими бы доскональными они ни были, будут предсказуемыми. Однако, в случае тревоги, вся Москва может оказаться наглухо запертой.
      Но оперативный отдел ЦРУ привык все готовить тщательно, предусматривая запасные варианты на случай возникновения каких-либо непредвиденных проблем. Надо было только стараться не довести дело до крайности.
      — Заканчиваю, — предупредила Мери Пат мужа.
      — Хорошо, Мери Пат, я буду думать.
      С этими словами Эд Фоули сосредоточил весь свой незаурядный ум на решении поставленной задачи. "Иногда бывает нужно подтолкнуть его, — подумала Мери Пат, — но уж если Эда направить в нужную сторону, он становится неудержимым, словно Джордж Паттон , закусивший удила." Ей захотелось узнать, будет ли ее муж спать сегодня ночью. Впрочем, уж ей-то это будет известно, ведь так?
 
      — Бейзил в тебе души не чает, — сказал Мюррей.
      Пока женщины возились на кухне, Джек и Дэн вышли в сад, якобы для того, чтобы осмотреть розы.
      — Вот как?
      — Да, а ты сам не замечал?
      — Черт меня побери, если я знаю, чем объяснить эту любовь, — сказал Райан. — Пока что от меня еще нет почти никакого толка.
      — Твой сосед докладывает о тебе каждый день. Саймон Хардинг — восходящая звезда, это я предупреждаю тебя на тот случай, если тебе еще никто ничего не говорил. Вот почему он вместе с Бейзилом ездил на Даунинг-стрит, 10.
      — Дэн, я полагал, ты работаешь на Бюро, а не на Агентство, — заметил Джек, гадая, насколько широк спектр деятельности юридического атташе.
      — Знаешь, мы в дружеских отношениях с ребятами из соседней комнаты, и у меня есть контакты с местными разведчиками.
      Под «ребятами из соседней комнаты» Дэн подразумевал сотрудников ЦРУ. И тем не менее Джеку снова захотелось узнать, на какую правительственную службу все-таки работает Мюррей. С другой стороны, всем своим видом Дэн кричал: «я фараон!» — для тех, кто знал, что искать. Впрочем, а может быть, это тоже какое-то изощренное прикрытие? Нет, это невозможно. Дэн являлся личным порученцем по особо важным делам Эмила Джекобса, немногословного, компетентного директора ФБР, а для «крыши» государственного служащего это было уже слишком. К тому же, в Лондоне Мюррей не руководит агентурной сетью, ведь так?
      Но так ли? В действительности все оказывалось не таким, каким казалось со стороны. Райан терпеть не мог этот аспект своей работы в ЦРУ, однако он вынужден был признать, что такое положение вещей не позволяло рассудку ни на секунду расслабиться. Даже когда Джек пил пиво во дворе своего дома.
      — Что ж, полагаю, я должен быть этому рад.
      — Мальчик мой, поразить чем-либо сэра Бейзила Чарльстона очень нелегко. Но они с судьей Муром любят друг друга. То же самое можно сказать про Джима Грира. Бейзил просто в восторге от аналитических способностей адмирала.
      — Да, ума Гриру не занимать, — согласился Джек. — Я у него многому научился.
      — Он хочет сделать из тебя звезду.
      — Вот как?
      У самого Райана были серьезные сомнения на этот счет.
      — А ты не обратил внимания на то, как быстро он тебя продвигает? Как будто ты профессор Гарвардского университета, дружище.
      — Ты не забыл, я окончил Бостонский колледж и университет Джорджтауна.
      — Да, конечно, это мы, творение рук иезуитов, заправляем всем миром — просто мы слишком скромны, чтобы кричать об этом. А вот в Гарварде понятию «скромность» не обучают.
      «Это уж точно, Гарвардский университет не готовит своих воспитанников к таким плебейским занятиям, как работа в полиции,» — подумал Райан. Он вспомнил ребят из Гарварда, с которыми сталкивался в Бостоне, — многие были уверены, что им принадлежит весь мир, потому что для них его купил их папаша. Райан предпочитал сделать подобное приобретение самостоятельно — несомненно, вследствие своего пролетарского происхождения. Однако и Кэти нисколько не походила на этих высокомерных снобов, хотя она-то родилась с золотой ложкой во рту. Разумеется, ребенка, избравшего профессию врача, ни в коей мере нельзя было считать позором своих родителей, особенно если он, к тому же, окончил медицинский факультет университета Джонса Гопкинса. «Быть может, Джо Маллер, в конце концов, и не такой уж плохой человек,» — мелькнуло у Райана. Как-никак, он участвовал в воспитании такой хорошей дочери. Жаль только, что он ведет себя так заносчиво по отношению к своему зятю.
      — Ну да ладно, лучше скажи, как тебе нравится Сенчури-Хауз?
      — Больше, чем Лэнгли. Там обстановка уж слишком сильно напоминает монастырь. А здесь, по крайней мере, живешь в большом городе. В обед можно выйти выпить кружечку пива или что-нибудь перекусить.
      — Жаль, что здание разрушается. Это беда многих старых лондонских зданий. Наружная штукатурка, или как ее здесь называют, известковый раствор, была приготовлена некачественно. Поэтому фасад осыпается. Это очень неприятно, но подрядчик уже давно как перебрался в мир иной. А покойника в суд не оттащишь.
      — А тебе когда-нибудь приходилось? — небрежным тоном спросил Райан.
      Мюррей покачал головой.
      — Нет, я еще никого не замочил. Один раз все было к этому близко, но я вовремя остановился. И к лучшему, поскольку, как выяснилось, бедняга был безоружен. Мне пришлось бы очень несладко, когда я объяснялся бы в суде, — добавил он, потягивая пиво.
      — Ну а что ты можешь сказать про местных фараонов?
      В конце концов, работа Мюррея заключалась в том, чтобы поддерживать контакты с английской полицией.
      — Знаешь, они весьма неплохо знают свое дело. Хорошая организация, большой опыт расследования серьезных дел. А уличная преступность здесь такая, что о ней можно не беспокоиться.
      — Конечно, Лондон — это не Нью-Йорк или Вашингтон.
      — Согласен, — кивнул Мюррей. — И все же, что у вас там в Сенчури-Хаузе интересненького?
      — Да в общем-то ничего. В основном я копаюсь в старых материалах, сопоставляю результаты анализов с новыми данными. Пока что не наткнулся ни на что стоящее, о чем нужно было бы сообщить домой. Вот только регулярно отчитываться перед начальством мне все равно приходится. Адмирал Грир отпустил меня на длинном поводке — и все же это поводок.
      — А какого ты мнения о наших кузенах?
      — Бейзил очень умен, — заметил Райан. — Он очень осторожно следит за тем, что показывать мне. Полагаю, это справедливо. Ему известно, что я докладываю в Лэнгли, и, если честно, мне незачем знать об источниках британской Службы внешней разведки… Однако кое-какие догадки у меня есть. Судя по всему, у «Шестерки» в Москве есть очень хорошая агентура. — Райан помолчал. — Будь я проклят, если когда-нибудь вздумаю играть в эту игру. Уж если в наших тюрьмах несладко, я не хочу даже думать о том, что творится в России.
      — Спешу тебя успокоить, Джек: ты бы все равно не успел бы испытать это на своей шкуре, поскольку долго не прожил бы. Русских никак нельзя считать самыми великодушными людьми на свете, а к изменникам они просто не знают снисхождения. В России уж лучше замочить милиционера прямо перед отделением милиции, чем быть шпионом.
      — Ну а у нас?
      — Ты не поверишь, как патриотично настроены наши заключенные. Просто поразительно! Шпионам в федеральных тюрьмах приходится очень туго. К ним отношение такое же, как к педофилам. Они удостаиваются самого пристального внимания со стороны убийц и грабителей — то есть, честных преступников.
      — Да, отец рассказывал мне про тюремную иерархию, добавляя, что ни в коем случае нельзя оказаться на нижней ступени.
      — Уж лучше быть подающим, чем принимающим , — рассмеялся Мюррей.
      Настала пора задать серьезный вопрос:
      — Итак, Дэн, скажи, насколько тесно ты завязан со шпионскими ведомствами?
      Мюррей уставился вдаль.
      — О, мы прекрасно ладим друг с другом, — ограничился он.
      — Знаешь, Дэн, — заметил Джек, — если меня здесь что-то и беспокоит, так это недосказанность.
      Мюррею эти слова понравились.
      — Что ж, сынок, в таком случае, ты поселился не в том месте. Здесь все так говорят.
      — Да, особенно в шпионских ведомствах.
      — Ну, если бы мы говорили как обычные люди, наверное, исчез бы налет таинственности, и окружающие поняли бы, что мы на самом деле ничем не отличаемся от остальных. — Отхлебнув пиво, Мюррей широко улыбнулся. — И в этом случае нам не удалось бы сохранить доверие людей. Полагаю, то же самое можно сказать про врачей и биржевых брокеров.
      — В каждом ремесле есть свой жаргон, понятный только для своих.
      Это якобы помогает более быстро и действенно общаться между собой посвященным, однако на самом деле, разумеется, главное тут — не допустить в свой круг посторонних. Но в этом нет ничего плохого, если ты относишься к первым.
 
      Неприятность произошла в Будапеште, и явилась она следствием крайне неблагоприятного стечения обстоятельств. Если честно, агент сам по себе не представлял никакой ценности. Он передавал информацию относительно венгерских военно-воздушных сил, однако к этой структуре мало кто относился серьезно, как и вообще ко всем венгерским вооруженным силам, ничем особым не проявившим себя на полях сражений. Марксизм-ленинизм никогда не имел в стране особенно прочных корней, однако венгерская контрразведка действовала достаточно эффективно, и работали в ней далеко не дураки. Были даже те, кто прошел обучение в КГБ, а если Советы в чем-то и разбирались, то в первую очередь в разведке и контрразведке. Сотрудник венгерских спецслужб Анраш Морришей просто сидел в кафе на Андраши-утка и спокойно пил кофе, и вдруг у него на глазах один человек допустил ошибку. Морришей ни за что бы не обратил на это внимание, если бы утренняя газета не оказалась невыносимо скучной, однако все произошло именно так. Венгерский гражданин — это можно было определить по его одежде — что-то уронил. Что-то небольшое, размером с банку трубочного табака. Венгр тотчас же нагнулся за банкой, но, подняв ее с пола, как это ни странно, прижал снизу к крышке стола. И, как обратил внимание Андраш, банка больше не упала. Должно быть, на нее был нанесен клей. И это было не просто необычно; такие вещи Андраш видел в учебном фильме, который показывали в центре подготовки Высшей школы КГБ в подмосковной Балашихе. Этот простой старинный метод до сих пор использовали западные спецслужбы для обмена информацией со своими агентами. У Андраша возникло такое ощущение, будто он случайно заглянул в кинотеатр на шпионский фильм и сразу же интуитивно догадался обо всем, что происходит на экране. Он тотчас же встал из-за столика и отправился в туалет, где имелся телефон-автомат. Затем Андраш действительно заглянул в туалет, поскольку ему, вероятно, предстояло длительное ожидание, а его внезапно охватило возбуждение. За время его отсутствия ничего страшного не произошло. Здание центрального управления контрразведки находилось всего в нескольких минутах пешком, и вскоре в кафе появились двое коллег Андраша. Сев за столик, они заказали кофе и принялись с видимым оживлением что-то обсуждать. Андраш работал в контрразведке относительно недавно, всего два года, и ему еще не приходилось ловить шпионов в момент совершения преступления. Но сегодня был его день, и он это понимал. Перед ним был шпион. Венгерский гражданин, работающий на разведку иностранного государства, и даже если он лишь передавал информацию советскому КГБ, этим он совершал преступление, за которое его нужно было арестовать, — хотя в этом случае связной из КГБ быстро уладит недоразумение.
      Минут через десять венгр встал из-за столика и вышел из кафе, и один из двоих контрразведчиков последовал за ним.
      А далее в течение почти целого часа ничего не происходило. Андраш заказал штрудель , в Будапеште такой же вкусный, как и в расположенной в трехстах километрах от него Вене. Несмотря на то, что венгерское правительство придерживалось принципов марксизма-ленинизма, венгры всегда любили хорошо поесть и Венгрия оставалась развитой сельскохозяйственной страной, невзирая на командную экономику, навязанную крестьянам Восточного блока. Андраш курил сигарету за сигаретой, читал газету и ждал продолжения.
      Наконец оно наступило. За соседний столик сел мужчина, одетый слишком хорошо для гражданина Венгрии, закурил сигарету и достал газету.
      И тут в пользу Андраша сыграла его сильная близорукость. Ему приходилось носить очки с такими толстыми стеклами, что постороннему требовалось несколько секунд, чтобы понять, куда направлен взгляд его глаз. И Андраш не забыл то, чему его учили: он не задерживал взгляд на одной точке дольше, чем на несколько мгновений. Большую часть времени Андраш делал вид, будто читает газету, как это делали с десяток посетителей этого уютного кафе, каким-то чудом пережившего Вторую мировую войну. При этом Андраш следил за тем, как американец — он почему-то твердо вбил в голову, что это должен будет оказаться американец, — попивает кофе и читает газету. Наконец американец поставил чашку на блюдце, достал из заднего кармана брюк носовой платок, высморкался и убрал платок в карман…
      Но предварительно достав из-под стола банку. Это движение было выполнено настолько ловко, что заметить его смог бы только опытный контрразведчик, — однако, как заверил себя Андраш Морришей, он и был опытным контрразведчиком. И именно его самоуверенность и стала причиной его первой и самой дорогой ошибки в тот день.
      Допив кофе, американец встал и направился к выходу, и Андраш проследовал за ним. Иностранец повернул в сторону ближайшей станции метро, расположенной в квартале от кафе, и почти дошел до нее. Однако, спускаясь вниз, он почувствовал, как ему на плечо легла чья-то рука.
      — Вы не могли бы показать мне банку из-под табака, которую взяли из-под стола? — вежливо поинтересовался Андраш, поскольку иностранец, скорее всего, формально являлся дипломатом.
      — Прошу прощения? — удивился иностранец, и его акцент сразу же выдал в нем англичанина или американца.
      — Ту, которая лежит в кармане ваших брюк, — уточнил Андраш.
      — Я понятия не имею, что вы имеете в виду, и меня ждут срочные дела.
      Иностранец попытался было пойти своей дорогой.
      Но уйти далеко ему не удалось. Андраш достал пистолет. Это был «Агрозет-50» чехословацкого производства, ставший действенным завершением разговора.
      — Что это такое? Кто вы такой?
      — Ваши документы. — Андраш протянул руку, держа пистолет направленным на иностранца. — Вашего агента мы уже взяли. Вы арестованы, — добавил он.
      В кино американец выхватил бы свое оружие и попытался бы спастись бегством, преодолев двадцать восемь ступенек вниз по лестнице до станции старинного метро. Однако в действительности американец побоялся, что этот тип, насмотревшись кино, занервничает и нажмет на спусковой крючок своего дерьмового чешского пистолета. Поэтому он сунул руку в карман пиджака, очень медленно и осторожно, чтобы не напугать идиота, и достал свой паспорт. В черной корочке, такой, какой выдают дипломатам, что сразу же понял даже такой глупый осел, как этот долбанный везучий венгр. Американца звали Джеймс Шелл, чьи предки были венграми, в конце прошлого века перебравшимися в гостеприимную Америку.
      — Я американский дипломат, аккредитован правительством вашей страны. Я требую, чтобы вы немедленно доставили меня в посольство Соединенных Штатов.
      Внутри Шелл кипел. Разумеется, внешне он не показывал переполняющей его ярости, но пять лет оперативной работы только что завершились бесславным провалом. И все из-за какого-то второстепенного агента-новичка, передававшего второсортную информацию относительно военно-воздушных сил третьеразрядного коммунистического государства. Проклятие!
      — Но сначала вы пройдете со мной, — решительно произнес Андраш Морришей. Он сделал движение пистолетом. — Сюда.
 
      Вследствие попутного ветра «Боинг-747» авиакомпании «Пан-америкен» приземлился в аэропорту имени Кеннеди на час раньше запланированного времени. Убрав детектив в мягком переплете в карман, Кокс встал и с помощью стюардессы ухитрился покинуть салон первым. Он быстро прошел через таможню — брезентовая сумка служила лучшим документом — и сел на ближайший рейс, вылетающий в Национальный аэропорт Вашингтона. Всего через полтора часа Кокс уже сидел на заднем сиденье такси, направлявшегося к «Туманному дну». Оказавшись внутри обширного здания Государственного департамента, он открыл сумку и рассортировал ее содержимое. Конверт, переданный Фоули, был вручен курьеру, который тотчас же доставил его по шоссе имени Джорджа Вашингтона в Лэнгли, где дела также шли быстро.
      Курьер отнес конверт в «Меркурий», центр связи ЦРУ. Как только сообщение было расшифровано и распечатано, посыльный отнес его на седьмой этаж. Оригинал был отправлен в мешок, предназначенный для сжигания в печи; бумажных копий оставлено не было, однако в электронном виде сообщение было переписано на обычную видеокассету, которая заняла свое место на полке в хранилище.
 
      Майк Босток находился у себя в кабинете. Увидев, что сообщение пришло из Москвы, он решил, что все остальные дела смогут подождать. Пробежав сообщение взглядом, Босток сразу же понял, что был прав, но, посмотрев на часы, он увидел, что Боб Риттер в настоящий момент на борту «Боинга-747» авиакомпании «Олл ниппон» пролетает где-то над восточной оконечностью Огайо, направляясь на запад. Поэтому Босток позвонил домой судье Муру и попросил его тотчас же приехать в Лэнгли. Недовольно ворча, директор ЦРУ ответил, что уже едет, и попросил Бостока предупредить также Джеймса Грира. К счастью, директор и его заместитель жили неподалеку от штаб-квартиры ЦРУ, и уже через полчаса они с интервалом в восемь минут поднялись на седьмой этаж на служебном лифте.
      — В чем дело, Майк? — прямо в дверях спросил Мур.
      — Сообщение от Фоули. Похоже, у него что-то весьма интересное.
      Несмотря на всю свою горячность, Босток выражался всегда очень осторожно.
      — Проклятие! — выдохнул директор ЦРУ. — А Боб уже улетел?
      — Да, сэр, час назад.
      — В чем дело, Артур? — спросил адмирал Грир, наспех натянувший дешевую футболку.
      — К нам обратился «кролик».
      Судья Мур протянул ему сообщение. Грир внимательно ознакомился с его содержанием.
      — Это может быть очень интересно, — подумав, сказал он.
      — Да, может. — Мур повернулся к помощнику заместителя по оперативной работе. — Майк, говори, что ты думаешь по этому поводу.
      — Фоули считает, это что-то горяченькое. Эд — отличный оперативный работник, как и его жена. Они хотят как можно скорее вывезти этого человека и его семью из России. В данном случае нам нужно полагаться на интуицию Фоули.
      — Какие могут быть проблемы?
      — Вопрос стоит вот в чем: как осуществить эту операцию? Обычно мы оставляем это нашим людям на местах, если только они не предлагают что-то совсем уж безумное. Однако Эд и Мери Пат — опытные сотрудники. — Помолчав, Босток выглянул в окно от пола до потолка на долину реки Потомак, начинавшуюся за автостоянкой. — Судья Мур, Эд считает, что этот «кролик» располагает очень важной информацией. Мы можем только положиться на его чутье. Судя по всему, «кролик» имеет доступ к сведениям особой важности, и он хочет как можно скорее сделать ноги из Москвы. Включить в «упаковку» его жену и дочь будет очень нелегко. Опять же, мы склонны доверять людям на местах. Конечно, было бы очень неплохо сделать из этого человека постоянного агента, использовать его как долговременный источник информации. Однако по какой-то причине это или неосуществимо, или Эд считает, что «кролику» и так уже известно все, что нам нужно.
      — Почему Фоули не высказался более подробно? — заметил Грир, все еще держа в руках сообщение.
      — Ну, возможно, его просто поджимало время, так как он хотел успеть отправить сообщение с этим курьером. А может быть, Эд не доверяет диппочте и опасается, что его сообщение может скомпрометировать «кролика». Кем бы ни был этот человек, Эд решил не пользоваться обычными каналами связи, и одно уже это, джентльмены, само по себе является очень важной информацией.
      — Итак, ты хочешь сказать, что поддерживаешь просьбу Фоули? — спросил судья Мур.
      — Ничего другого нам не остается, черт побери, — сказал Босток.
      — Ну хорошо, даю свое одобрение, — официальным тоном произнес директор ЦРУ. — Немедленно передай мой ответ Фоули.
      — Слушаюсь, сэр.
      С этими словами Босток вышел.
      Грир усмехнулся.
      — Боб будет вне себя от злости.
      — Что же может быть такое важное, что Фоули решил сократить формальности до минимума? — высказал свою мысль вслух Мур.
      — Для того, чтобы узнать это, нам остается только ждать.
      — Да, наверное, но, знаете, терпение никогда не входило в число моих достоинств.
      — В таком случае, Артур, считайте это как возможность обзавестись еще одной добродетелью.
      — Замечательно.
      Судья Мур встал. Теперь можно возвращаться домой и дуться весь день, словно ребенок накануне Рождества, гадающий, что будет ждать его под елкой, — если Рождество в этом году действительно наступит.

      Ответ пришел уже после полуночи по московскому времени. Дежурный связист, распечатав зашифрованный текст, положил его на стол Майку Расселу и тотчас же забыл о нем. Вследствие восьмичасовой разницы с Вашингтоном, именно в это время поток входящих сообщений был самым оживленным. А конкретно это сообщение представляло собой лишь еще один лист бумаги с распечатанной на нем бессмысленной тарабарщиной, расшифровывать которую дежурный ночной смены не имел права.
      Как и предполагала Мери Пат, Эд в эту ночь почти не спал. Он изо всех сил старался не ворочаться, чтобы не будить жену. Мучительная неопределенность также является составляющей частью профессии разведчика. А вдруг этот Олег Иванович — провокатор, наживка, предложенная наугад КГБ, которую он заглотил чересчур поспешно и чересчур жадно? Что если Советы просто решили поудить рыбу, надеясь на везение, и с первого же раза подцепили крупного синего марлина? Ведет ли КГБ подобные игры? Ни о чем таком Эду во время подробного инструктажа в Лэнгли не говорили. В прошлом подобное действительно встречалось время от времени, однако такие попытки были направлены исключительно против тех, о которых было известно достоверно, что они являются «игроками», и делалось это для того, чтобы вычислить других агентов, просто прослеживая, кто еще будет наведываться к их тайникам…
      Однако такие методы не дают действенных результатов. Билет на выход после первого тура берут только в том случае, когда требуется что-либо особенное, например, нейтрализация определенного человека, — однако сейчас об этом не могло быть и речи. Они с Мери Пат пока что почти ничего не сделали. Черт побери, во всем посольстве лишь горстка людей знает, кто он такой и чем занимается. Фоули до сих пор не завербовал ни одного нового агента и даже не работал с уже имеющимися. Конечно, это, строго говоря, не входило в его обязанности. Резидент не должен был лично заниматься оперативной работой. Его задача состоит в том, чтобы направлять своих подчиненных: Доминика Корсо, Мери Пат и остальных членов небольшой, но опытной команды.
      Ну а если Ивану все же известно, кто он такой, зачем так быстро выдавать себя? Единственным результатом станет лишь то, что ЦРУ узнает больше, чем знало или могло бы узнать. Нет, так в шпионские игры не играют.
      Хорошо, а что если этот «кролик» — лишь пробный камень, чья задача состоит в том, чтобы «вычислить» Фоули и передать ложную или бесполезную информацию, — что если все это было затеяно исключительно ради установления личности московского резидента ЦРУ? Однако нельзя было выйти на него, не зная, кто он такой, ведь так? Но даже КГБ не располагает возможностями для того, чтобы провернуть подобную операцию, перебрав всех до одного сотрудников посольства, — такой неуклюжий подход обязательно насторожил бы посольских работников.
      Нет, в КГБ работают опытные профессионалы, которые не совершают такие ошибки.
      Значит, на него не могли выйти, не зная, кто он, но если бы это было известно русским, они постарались бы скрыть такую важную информацию, чтобы не выдавать свои методы и источники ЦРУ.
      Таким образом, Олег Иванович не может быть провокатором, это точно.
      Следовательно, он просто обязан быть настоящей рыбкой, ведь так?
      Несмотря на весь свой опыт и изобретательный ум, Эд Фоули не смог придумать схему, в которой «кролик» был бы чем-либо другим, кроме настоящей драгоценности. Вся проблема была в том, что подобное объяснение казалось бессмысленным.
      Но что именно когда-либо имело смысл в разведке?
      А в настоящий момент имело значение только то, что этого человека необходимо было переправить из страны. «Кролик» сам обратился к ним, и ему надо помочь убежать от русского медведя.
 
      — Ты не можешь сказать, что тебя беспокоит? — спросила Кэти.
      — Не могу.
      — Но это что-то важное?
      — Да, — кивнул Райан. — Да, в этом нет сомнений, однако вся беда заключается в том, что мы не знаем, насколько все это серьезно.
      — Меня это должно как-то касаться?
      — В общем-то, нет. Речь не идет о начале Третьей мировой войны или чем-то подобном. Но, право, я не могу об этом говорить.
      — Почему?
      — Ты сама прекрасно понимаешь — это является служебной тайной. Ты ведь не рассказываешь мне про своих пациентов, ведь так? Потому что у вас, у врачей, есть правила этики. А у нас есть правила обращения со сведениями, которые представляют государственную и служебную тайну.
      Странно, как это Кэти, несмотря на весь свой ум, до сих пор не могла уяснить такую простую истину.
      — Я ничем не могу помочь?
      — Кэти, если бы ты была допущена к этим секретам, возможно, мне бы и пригодился твой совет. А может быть, и нет. Ты ведь не психолог, а в данном случае требуются познания именно в этой области медицины: то, как люди реагируют на угрозу, какие ими движут мотивы, как они воспринимают реальность, и как это восприятие определяет их ответные действия. Я пытаюсь проникнуть в мысли людей, которых не видел ни разу в жизни, чтобы представить себе, как они будут себя вести в определенной ситуации. Я начал изучать их образ мысли еще до того, как перешел работать в Управление, но, понимаешь…
      — Да, заглянуть в чужой мозг очень нелегко. Но знаешь что?
      — Что?
      — В отношении людей разумных это гораздо сложнее, чем в отношении сумасшедших. Бывает, человек мыслит рационально и все равно совершает безумные поступки.
      — Из-за того, как именно он воспринимает окружающую действительность?
      Кэти кивнула.
      — Отчасти из-за этого, но в значительной степени еще и потому, что ему по какой-то причине вздумалось верить в ложь — по совершенно рациональным причинам, однако ложь все равно остается ложью.
      Райана очень привлекла эта мысль.
      — Хорошо. В таком случае, расскажи мне про… ну, например, хотя бы про Иосифа Сталина. Он убил множество людей. Почему?
      — Частично это объясняется исключительно рациональными причинами, частично — манией преследования чудовищных размеров. Увидев угрозу, Сталин решительно расправлялся с ней. Однако нередко угрозы мерещились ему там, где их в действительности не было, или же они не были настолько серьезны, чтобы устранять их такими крутыми методами. Сталин жил на грани здравого рассудка и безумия, постоянно пересекая ее в ту и в другую сторону, словно человек на мосту, который никак не может определиться, на каком берегу он живет. Считается, что в вопросах международных отношений его подход был вполне рациональным, однако Сталин и здесь оставался беспощадным тираном, которому никто не осмеливался перечить. Один из профессоров университета Гопкинса написал о Сталине книгу. Я читала ее, когда училась на втором курсе.
      — И что в ней говорится?
      Доктор Райан пожала плечами.
      — Много чего интересного. В настоящее время считается, что психические расстройства являются следствием дисбаланса химических веществ в головном мозге, а вовсе не того, что человека в детстве много лупил отец или он видел свою мать в постели с козлом. Вот только провести химический анализ крови Сталина мы сейчас не можем, да?
      Странное дело. Многие исторические личности поступали так или иначе вследствие каких-либо психических расстройств. Сегодня их можно было бы вылечить с помощью лития или каких-нибудь других средств, открытых недавно, в основном, в последние тридцать лет. Однако в те времена в распоряжении врачей были лишь алкоголь и йод. Ну и, быть может, заклинания, — добавила Кэти, гадая, есть ли в этом правда.
      — А Распутин также страдал серьезным дисбалансом химических веществ? — задумчиво произнес Джек.
      — Возможно. Я мало что знаю о нем, кроме того, что он был каким-то сумасшедшим священником, не так ли?
      — Нет, не священником, а обычным мирянином, якобы обладавшим сверхъестественными способностями. Думаю, в наши дни из Распутина получился бы хороший телепроповедник, да? Но кем бы он ни был, на нем лежит вина за гибель династии Романовых — впрочем, и без него уже опасно пошатнувшейся.
      — А следом за Распутиным пришел Сталин?
      — Сначала Ленин, а уже после него Сталин. Владимир Ильич скончался от апоплексического удара.
      — Вероятно, он стал жертвой гипертонии, а может быть, просто холестерин закупорил сосуды и произошло кровоизлияние в мозг, которое привело к летальному исходу. Но Сталин оказался еще хуже, так?
      — Конечно, и Ленин был далеко не праздник, но Сталин стал просто Тамерланом, вернувшимся в двадцатый век. Или одним из римских императоров. Знаешь, когда римляне захватывали непокорный город, они перебивали в нем все живое, вплоть до собак.
      — Неужели?
      — Да, а вот англичане всегда щадили собак. Наверное, они слишком сентиментальны по отношению к ним, — добавил Джек.
      — Салли очень скучает по Эрни, — напомнила Кэти, по-женски перескакивая на новую тему, не имеющую никакого — почти — отношения к тому, о чем шла речь до этого.
      Эрни был пес, который остался дома.
      — И я тоже, однако осенью у него будет море развлечений — скоро начинается сезон утиной охоты. Эрни предстоит доставать из воды всех подстреленных птиц.
      Кэти поежилась. Сама она не охотилась ни на что более живое, чем гамбургеры в местном гастрономе. Однако ее ремесло заключалось в том, чтобы резать людям глаза. «Как будто в этом есть какой-то смысл,» — мысленно усмехнулся Райан. Однако наш мир не требует внешней логики — по крайней мере, так было в последний раз, когда он это проверял.
      — Не беспокойся, малыш. Эрни это очень понравится. Поверь мне.
      — Ну да, конечно.
      — Он просто обожает купаться, — заметил Джек, спеша переменить тему разговора. — Ну, какие интересные операции на глазах намечены у вас в клинике на следующую неделю?
      — Так, сплошная рутина — всю неделю мы будем лишь проверять зрение и выписывать очки.
      — И никаких развлечений вроде того, чтобы разрезать какому-нибудь бедняге глаз пополам, а потом снова сшить части вместе?
      — Такие операции мы не проводим, — сухо напомнила Кэти.
      — Малыш, если бы мне предложили разрезать кому-нибудь глаз, я бы точно расстался с содержимым своего желудка, а то и вовсе свалился бы в обморок.
      От одной мысли об этом Райана бросило в дрожь.
      — Тряпка! — только и сказала Кэти в ответ на это признание.
      Она никак не могла понять, что в школе подготовки офицеров морской пехоты в Квантико, штат Вирджиния, таким вещам не обучают.
 
      Мери Пат чувствовала, что ее муж до сих пор не может заснуть, однако сейчас было не время говорить об этом, даже с помощью азбуки глухонемых. Вместо этого молодая женщина задумалась о деталях предстоящей операции — как вывезти «упаковку» из страны. Осуществить подобное в Москве будет очень трудно. В других частях Советского Союза — ничуть не проще, потому что московская резидентура не располагала достаточными ресурсами, которые можно было бы использовать в отдаленных районах этой необъятной страны. Разведка имеет склонность сосредоточивать свою деятельность в столицах государств, потому что именно здесь можно разместить так называемых «дипломатов», которые на самом деле являются волками в овечьих шкурах. Естественное противодействие этому заключалось в том, чтобы размещать в столице исключительно органы государственного управления, выводя военное ведомство и прочие структуры, потенциально интересные для иностранных разведок, куда-либо в другие места. Однако этим методом никто не пользовался, и по одной простой причине: все большие шишки хотят иметь своих подчиненных под рукой, чтобы они — большие шишки — могли наслаждаться своей властью. Именно это и составляло основной смысл их жизни, неважно где — в Москве, Берлине времен Третьего рейха или Вашингтоне, федеральный округ Колумбия.
      Итак, если не из Москвы, то откуда? К сожалению, ехать «кролику» особо и некуда. Определенно, он не может попасть ни в какую точку к западу от «забора», как называла Мери Пат «железный занавес», разделивший Европу в 1945 году. И вообще существует крайне мало мест, куда мог бы поехать такой человек, как Олег Иванович, чтобы они притом устраивали бы и ЦРУ. Разве что пляжи в Сочи. Теоретически американский военно-морской флот мог бы подогнать к берегу подводную лодку и осуществить изъятие «упаковки». Однако нельзя просто так свистнуть, подзывая подводную лодку, да и ВМФ поднимет большой шум лишь по поводу того, что к нему обратились с подобной просьбой.
      Таким образом, оставались только братские социалистические государства Восточной Европы, с точки зрения туристических достопримечательностей не более привлекательные, чем центральные районы штата Миссисипи в разгар лета: замечательное место для тех, кто обожает бескрайние поля хлопчатника и испепеляющий зной, но в остальном зачем туда тащиться? Польша исключается. После чересчур сурового подхода к обновлению старинных городов, в годы Второй мировой войны воплощенного в жизнь германским вермахтом, Варшава отстроилась заново, однако в настоящее время вследствие внутренних политических неприятностей выбраться из Польши очень нелегко. К тому же морской порт Гданьск, еще в недалеком прошлом самый легкий путь из страны, сейчас охраняется строже, чем советско-польская граница. Всему виной то, что англичане именно отсюда выкрали новый русский танк Т-72. Оставалось надеяться, что от украденного танка был какой-то толк, однако какой-то идиот из Лондона разболтал об этом газетчикам; история получила широкую огласку, и Гданьск по крайней мере на ближайшие несколько лет лишился статуса ворот на Запад. В таком случае, быть может, ГДР? Однако русские патологически не могут переваривать Германию в любом виде, да и смотреть там особенно не на что. Ну а Чехословакия? Прага — очень интересный город, сохранивший архитектуру времен Австро-Венгерской империи. И культурная жизнь там насыщенная; симфонические оркестры и балетные труппы почти не уступают советским, а из картинных галерей не хочется уходить. Однако чехословацко-австрийская граница также охраняется очень надежно.
      Итого, остается… Венгрия.
      Венгрия. Будапешт — тоже старинный город, которым когда-то железной рукой правила австрийская династия Габсбургов. В 1945 году его взяла Красная Армия после долгих кровопролитных боев с частями СС.
      Вероятно, восстановленный город сейчас так же прекрасен, как и сто лет назад. Особых симпатий к коммунистам здесь никогда не питали, что показали события 1956 года, решительно раздавленные советскими танками по личному приказу Хрущева. Затем под бдительным оком Юрия Андропова, в то время посла Советского Союза в Венгрии, счастливое социалистическое братство было восстановлено, хотя — после непродолжительного, но кровавого восстания, — и более вольное. Вожди мятежников были повешены, расстреляны или выдворены из страны. Снисхождение к побежденным врагам никогда не входило в число добродетелей марксизма-ленинизма.
      Однако советские граждане любили ездить на поезде в Будапешт. По соседству с Венгрией находилась Югославия, своеобразный коммунистический Сан-Франциско, куда гражданин Советского Союза не мог отправиться без специального разрешения. Однако Венгрия поддерживала с Югославией обширную торговлю, и советские граждане могли покупать в Будапеште видеомагнитофоны, кроссовки «Рибок» и женское нижнее белье «Фогель». Как правило, русские приезжали сюда с одним полным и двумя пустыми чемоданами и списком покупок для родственников и знакомых.
      Советские граждане чувствовали себя в Венгрии относительно свободно, потому что они приезжали сюда с инвалютными рублями, к которым, по настоянию большого брата из Москвы, во всех социалистических странах относились уважительно. По сути дела, Будапешт представлял собой магазин модных вещей для всего Восточного блока. Здесь можно было даже купить видеокассеты с порнографическими фильмами, а также видеомагнитофоны, чтобы эти кассеты смотреть, — собранные по образцу и подобию устаревших японских моделей на братских социалистических заводах. Видеокассеты доставлялись контрабандой из Югославии, после чего тиражировались в подпольных студиях видеозаписи. В Венгрии можно было достать все, начиная от музыкальной мелодрамы «Звуки музыки» и до «Дебби покоряет Даллас». Кроме того, в Будапеште имелись приличные картинные галереи и музеи, здесь было несколько неплохих концертных залов, а рестораны считались хорошими и относительно дешевыми. То самое место, куда может захотеть отправиться «кролик», при этом внешне сохраняющий желание возвратиться на свою любимую родину.
      «Вот и отправная точка,» — удовлетворенно подумала Мери Пат, приходя к выводу, что теперь можно и засыпать.
 
      — Так что же все-таки случилось? — спросил посол.
      — По чистой случайности, когда мой агент оставлял в тайнике информацию, за соседним столиком находился контрразведчик их АВХ, — объяснил Шелл.
      Они находились в личном кабинете посла, расположенном в углу на последнем этаже здания посольства — том самом помещении, где когда-то обитал кардинал Йозеф Миндьсентеи во время своего длительного пребывания в американском посольстве. Влиятельная фигура, которая пользовалась любовью как американского политического руководства, так и венгерского народа, Миндьсентеи сидел в тюрьме при фашистах, затем его освободила Красная Армия, после чего он тотчас же снова попал за решетку за то, что встретил без должного воодушевления пришествие из России «новой веры», хотя формально ему были предъявлены надуманные обвинения в том, что он являлся оголтелым монархистом, жаждавшим возвращения Габсбургов. Венгерские коммунисты никогда не отличались особой изобретательностью. Еще в начале века Габсбурги пользовались в Будапеште приблизительно такой же любовью, как и стая зараженных чумой крыс.
      — Джим, а почему ты сам этим занимался? — спросил посол Питер Эрикссон по прозвищу Шпиль.
      Ему предстояло ответить на ядовитую ноту протеста, с которой вернулся в посольство резидент. Эта нота сейчас лежала перед Эрикссоном на столе.
      — У жены Боба Тейлора — вы не забыли, она ведь беременна, — возникли какие-то проблемы с мочеполовой системой, и их обоих отправили на обследование в военный госпиталь в Кайзерслаутен.
      — Ах да, я совсем забыл, — проворчал Эрикссон.
      — Одним словом, я виноват, и все тут, — вынужден был признать Шелл.
      У него не было привычки прятаться за чужими спинами. Разумеется, для его карьеры в ЦРУ это будет серьезный удар, однако тут уж ничего не поделаешь. Черт побери, тому бедолаге, который своей неловкостью «засветил» тайник, сейчас приходится гораздо хуже. Вероятно, у сотрудников венгерской службы государственной безопасности — «Аллаведельми Хатошаг» или АВХ, — которые его допрашивают, уже давно не было причин радоваться, и сейчас они отрываются на нем вовсю. Ему уже наверняка сказали, как легко он попался. «Долбанные дилетанты, мать их!» — внутренне бушевал Шелл. Однако финал игры был таков, что венгерское правительство объявило его персоной нон грата и предложило в сорок восемь часов покинуть страну — предпочтительно, трусливо поджав хвост.
      — Жаль расставаться с вами, Джим, однако я ничего не могу поделать.
      — Все равно теперь от меня здесь никакой пользы не будет. — Шелл тяжело вздохнул. — Я все понимаю.
      Он провел в Будапеште достаточно много времени и наладил неплохую агентурную сеть, которая поставляла довольно приличную разведывательную информацию военного и политического характера — естественно, не представляющую особой ценности, поскольку Венгрия являлась второстепенной страной. Однако как знать, интересные события могут происходить даже в таком захолустье как Лесото — а это крошечное государство, затерявшееся на юге Африканского континента, уныло подумал Шелл, вполне возможно, станет местом его следующего назначения. Придется покупать пробковый шлем и шорты… Ладно, по крайней мере, он вернется домой как раз к финальным играм кубка Мировой серии по бейсболу.
      Но будапештская резидентура окажется на время выведенной из игры. «Впрочем, вряд ли в Лэнгли будут особо сожалеть об этом,» — утешил себя Шелл.
 
      Сообщение о случившемся отправится в «Туманное дно» через посольский телекс — естественно, в зашифрованном виде. Посол Эрикссон набросал ответ в министерство иностранных дел Венгрии, в котором категорически отметались огульные обвинения в адрес Джеймса Шелла, второго секретаря посольства Соединенных Штатов Америки, якобы занимавшегося деятельностью, несовместимой с его дипломатическим статусом, и выражался официальный протест от имени Государственного департамента Соединенных Штатов. Скорее всего, на следующей неделе из Америки вышлют какого-нибудь венгерского дипломата — овечку или козла, решать будут в Вашингтоне. Эрикссон был практически абсолютно уверен, что это окажется безобидная овечка. В конце концов, зачем раскрывать, что ФБР «вычислило» козла? Пусть козел продолжает щипать травку в том огороде, куда ему удалось забраться, — разумеется, под бдительным присмотром. Игра будет продолжаться дальше. Посол Эрикссон находил ее очень глупой, однако все до одного его сотрудники с большим или меньшим энтузиазмом участвовали в ней.
      Так получилось, что сообщению насчет Шелла никто не придал значения. Когда оно поступило в штаб-квартиру ЦРУ, его отнесли к второстепенным материалам, недостойным того, чтобы беспокоить директора в выходные. С другой стороны, судья Мур и так каждый день утром, невзирая на выходные и праздники, получает краткий доклад обо всем случившемся. Одним словом, сообща решили дежурные офицеры связи, это известие подождет до восьми часов утра воскресенья, потому что судьи любят во всем порядок. К тому же, Будапешт в «Большой игре» является лишь несущественной пешкой, разве не так?
 
      Воскресное утро в Москве мало чем отличается от воскресного утра в любом другом месте, за исключением того, что гораздо меньшее количество людей одевается в лучшее, готовясь отправиться в церковь. Это было верно, в частности, и в отношении супругов Фоули. По воскресеньям католический священник служил мессу в американском посольстве, однако у Эда и Мери Пат, как правило, не получалось присутствовать на ней — хотя оба были религиозны в достаточной степени, чтобы испытывать угрызения совести по поводу своей нерадивости. Оба уверяли себя в том, что их грех смягчается тем обстоятельством, что они занимаются богоугодным делом в самом сердце страны еретиков. Одним словом, было решено в это воскресенье с утра отправиться погулять с Эдди в парке, где он, может быть, встретит других детей, с которыми можно будет поиграть. По крайней мере, такой инструктаж получил сам малыш.
      Соскочив с кровати, Эд первым поспешил в ванную. Мери Пат последовала за ним, а маленький Эдди встал последним. Никаких утренних газет, а воскресная телевизионная программа была такой же отвратительной, как и в остальные дни недели. Поэтому супругам Фоули пришлось за завтраком беседовать между тобой, что многие американцы находят очень сложным. Мальчик был еще слишком маленький и впечатлительный и находил Москву интересной, хотя все его друзья были детьми американских и английских дипломатов и журналистов, обитателей огороженного гетто, которое охранялось сотрудниками МВД или КГБ — мнения на этот счет были разделены, но все сходились в том, что никакой разницы все равно нет.
      Встреча была назначена ровно на одиннадцать часов утра. Заметить Олега Ивановича будет очень легко — как и ее, была уверена Мери Пат. Она будет выделяться словно павлин в окружении ворон, как любил повторять ее муж (хотя пышный хвост имеют только самцы павлинов). Молодая женщина решила сегодня сыграть свою партию скромно. Никакой косметики, небрежно расчесанные волосы, джинсы и свободная блузка. Фигуру свою Мери Пат существенно изменить не могла — местные вкусы требовали, чтобы женщина ее роста весила по крайней мере на десять килограммов больше. Наверное, все дело в характере питания, решила она. А может быть, в этой вечно голодной стране едят всякий раз, когда под рукой оказывается что-нибудь съестное. Или, быть может, с толстым слоем подкожного жира легче переносить зимние морозы? Так или иначе, средняя русская женщина одевается в духе героинь «Парней из Мертвого угла» . Жен крупных партийных и государственных работников узнать легко, потому что их одежда почти подтягивается под стандарты американского среднего класса, в то время как остальные одеваются под стать жителям Аппалачии . Впрочем, это будет очень несправедливо по отношению к жителям Аппалачии, подумав, решила Мери Пат.
      — Ты идешь с нами, Эд? — спросила она мужа после завтрака.
      — Нет, дорогая. Я уберу на кухне и почитаю новый детектив, который получил на прошлой неделе.
      — Убийца — водитель грузовика, — сказала Мери Пат. — Я уже читала этого автора.
      — Премного благодарен, — недовольно проворчал Эд.
      После этого Мери Пат, проверив часы, направилась к двери. Парк находился всего в трех кварталах от дома. Молодая женщина помахала охраннику у ворот — определенно, сотруднику КГБ, решила она, — и повернула налево, держа за руку маленького Эдди. По американским меркам движение на улицах было минимальным, и определенно начинало холодать. Мери Пат похвалила себя за то, что надела на мальчика рубашку с длинным рукавом. Оглядев Эдди, она заодно убедилась в том, что очевидного «хвоста» нет. Конечно, кто-нибудь может сидеть с биноклем у окна в доме напротив, но Мери Пат сильно сомневалась в этом. Ей удалось закрепить за собой образ пустоголовой американской блондинки, на который купились практически все. Даже журналисты, с которыми работает Эд, считают, что его жена глупее него, — а уж его самого принимают за полного кретина. Что как нельзя лучше устраивало Мери Пат. Эти болтливые сороки пересказывали друг другу все то, о чем говорили между собой они с Эдом, и в конце концов общее мнение растеклось так же равномерно, как крем на тортах, которые она любила печь сама. И все этих слухи дошли до ушей КГБ так быстро, как только они способны распространяться, — а в этой среде почти со скоростью звука, поскольку для журналистов интеллектуальное кровосмешение является образом жизни. Русские слушали своих американских коллег внимательно, накапливая все услышанное в пухлые досье до тех пор, пока это не становилось чем-то таким, о чем «знают все». Хороший оперативный работник всегда привлекает других к тому, чтобы обеспечить себе прикрытие. В этом случае одно и то же мнение начинает звучать из самых разных уст, как это и бывает в реальной жизни, и становится внушающим доверия даже для опытного контрразведчика.
      Парк был таким же убогим и невзрачным, как и вообще всё в Москве. Редкие чахлые деревья, вытоптанные газоны. У Мери Пат мелькнула мысль, не приводит ли КГБ специально все московские парки в такое состояние, чтобы затруднить встречи агентов со связными. Вероятно, в центральном управлении, где сидели одни Понтии Пилаты, никто и не подумал о том, что при этом молодым москвичам негде будет назначать свидания и целоваться украдкой.
      А вот и «кролик» — в ста метрах впереди, у детской площадки с песочницей, качелями и горкой: все то, что придется по душе трех-четырехлетнему ребенку. Подойдя ближе, Мери Пат в очередной раз убедилась, как русские обожают детей. Причем в данном случае свидетельства этой любви были еще более заметны, поскольку «кролик» работал в КГБ и, следовательно, имел доступ к более качественным потребительским товарам, чем средний советский гражданин. Подобно заботливым отцам во всем мире, Олег Иванович ни в чем не отказывал своей любимой дочке. Это выставляло его в хорошем свете, решила Мери Пат. Возможно, она даже проникнется к этому человеку симпатией, что в оперативной работе случается крайне редко.
      «Кролик» не подал вида, что обратил внимание на приближение Мери Пат. Он стоял, со скучающим видом глядя по сторонам, как ведут себя родители, гуляющие с маленькими детьми. Мери Пат и Эдди направились к детской площадке, что должно было выглядеть совершенно естественно.
      — Эдди, смотри, вот играет маленькая девочка, с которой ты можешь познакомиться, — предложила ребенку мать. — Заодно проверишь свое знание русского языка.
      — Хорошо!
      Радостно побежав вперед, маленький Эдди подошел к девочке.
      — Привет!
      — Привет.
      — Меня зовут Эдди.
      — А меня зовут Светлана Олеговна. Где ты живешь?
      — Вон там.
      Эдди махнул рукой в сторону гетто для иностранцев.
      — Это ваш сын? — спросил «кролик».
      — Да, Эдди младший. По-вашему, Эдуард Эдуардович.
      — Значит, — без тени веселья спросил Олег Иванович, — он тоже работает в ЦРУ?
      — Не совсем. — Мери Пат театральным жестом протянула руку. Нельзя исключать то, что за ними все же наблюдают в бинокль. — Я Мери Патрисия Фоули.
      — Понятно. Вашему мужу понравилась шапка?
      — Да, очень понравилась. Вижу, вы хорошо разбираетесь в мехах.
      — Как и многие русские. — Затем Олег Иванович сменил тон. Пора возвращаться к делу. — Вы уже определились с тем, сможете ли помочь мне?
      — Да, Олег Иванович, сможем. Ваша дочь — просто прелесть. Ее зовут Светланой?
      Офицер связи КГБ кивнул.
      — Да, это мой маленький зайчик.
      Этот непроизвольный каламбур очень понравился Мери Пат. «Кролик» называет свою дочку «зайчиком». Она ослепительно улыбнулась.
      — Итак, Олег, как нам переправить вас в Америку?
      — Это вы у меня спрашиваете? — недоверчиво спросил Олег Иванович.
      — Ну, нам нужно будет кое-что выяснить. Например, ваши привычки и увлечения, а также интересы вашей жены.
      — Я люблю шахматы. Больше всего мне нравится разыгрывать матчи великих гроссмейстеров прошлого. Моя жена получила классическое образование. Она любит музыку — классическую музыку, а не тот мусор, что слушают у вас в Америке.
      — Она отдает предпочтение какому-нибудь одному композитору?
      «Кролик» покачал головой.
      — Ирина любит всех классиков: Баха, Моцарта, Брамса — всех я даже не могу перечислить. Это ее страсть. Она занималась музыкой с детства, училась играть на фортепиано, но у нее получалось не настолько хорошо, чтобы государство разрешило ей продолжить обучение. Ирина очень страдает по этому поводу. Мы не можем позволить себе иметь дома фортепиано, чтобы она занималась музыкой хотя бы для себя, — добавил Олег Иванович, понимая, что только в том случае, если он сообщит этой американке самую подробную информацию о себе и своих близких, она сможет спасти его семью. — Что еще вы хотите знать?
      — У кого-нибудь из вас есть проблемы со здоровьем — например, связанные с необходимостью постоянно принимать лекарства?
      Как и в прошлый раз, они говорили по-русски, и Олег Иванович снова отметил ее изящное владение языком.
      — Нет, все мы вполне здоровы. Светлана переболела всеми детскими болезнями, но без каких-либо осложнений.
      — Очень хорошо, — сказала Мери Пат, мысленно отметив, что это значительно все упрощает. — Ваша дочь — замечательная девочка. Наверное, вы очень гордитесь ей.
      — Но понравится ли ей жизнь за Западе? — высказал свое беспокойство вслух «кролик».
      — Олег Иванович, еще ни у одного ребенка не было никаких оснований не любить жизнь в Америке.
      — А как вашему маленькому Эдуарду нравится у нас в Советском Союзе?
      — Разумеется, Эдди скучает по своим друзьям, но перед самым отъездом сюда мы свозили его в «Диснейуорлд». Он до сих пор в восторге от увиденного.
      Эти слова вызвали недоумение:
      — «Диснейуорлд»? Что это такое?
      — Большое коммерческое предприятие, нацеленное на то, чтобы радовать детей — а также взрослых, не забывших детство. Это парк развлечений, находящийся во Флориде, — добавила Мери Пат.
      — Я никогда о нем не слышал.
      — Не сомневаюсь, вам он очень понравится. А вашей дочери — еще больше. — Она помолчала. — Как отнеслась к вашим планам ваша жена?
      — Ирина ни о чем не знает, — ответил Зайцев, сразив американку своим ответом наповал.
      — Что вы сказали? — тотчас же переспросила Мери Пат, мысленно добавив: «Ты что, совсем спятил, твою мать?»
      — Ирина — верная жена. Она сделает все, что я ей скажу.
      Шовинизм русских мужчин отличался особой агрессивностью.
      — Олег Иванович, подобная скрытность может привести к самым серьезным последствиям. Вы должны это понимать.
      — Самые серьезные последствия для меня будут в том случае, если меня схватит КГБ. Если это произойдет, я неминуемо погибну. И не я один, — добавил Олег Иванович, рассчитывая выиграть этой угрозой дополнительные очки.
      — Почему вы хотите покинуть Советский Союз? — вынуждена была спросить Мери Пат. — Что убедило вас в том, что другого выхода нет?
      — КГБ собирается убить человека, который не заслужил смерти.
      — Кого? — Этот вопрос она также была вынуждена задать.
      — Это я вам скажу тогда, когда окажусь на Западе.
      — Справедливое условие, — согласилась Мери Пат, подумав: «Не слишком ли ты осторожничаешь?»
      — И еще одно, — добавил Зайцев.
      — Да?
      — Следите за тем, что вы передаете своему начальству. Есть основания считать, что ваша закрытая связь скомпрометирована. Вам следует перейти на одноразовые шифровальные блокноты, какими пользуюсь я. Вы понимаете, что я хочу сказать?
      — Вся информация относительно вас была зашифрована и отправлена в Вашингтон дипломатической почтой.
      Когда Олег Иванович услышал это признание, у него на лице отразилось бесконечное облегчение, как он ни пытался его скрыть. Мери Пат поняла, что «кролик» только что сообщил ей нечто очень важное.
      — Вы имеете в виду, нас «читают»?
      — Это я также буду обсуждать только когда окажусь на Западе.
      «Проклятие! — мысленно выругалась Мери Пат. — У КГБ где-то есть предатель. Возможно, даже в Белом доме. Проклятие…»
      — Хорошо, мы будем соблюдать повышенные меры безопасности, — заверила она.
      Но это означало, что паузы между сообщениями и ответами на них растянутся минимум до двух суток. Черт побери, неужели придется вернуться к методам времен Первой мировой войны? Риттер будет просто в восторге.
      — Вы не можете сказать, какие способы передачи информации являются относительно безопасными?
      — Англичане около четырех месяцев назад перешли на новые шифровальные машины. Пока что нам еще не удалось их вскрыть. Это я знаю точно. Какие именно ваши шифры скомпрометированы, мне неизвестно, однако я знаю наверняка, что определенная часть ваших сообщений читается. Пожалуйста, помните об этом.
      — Обязательно, Олег Иванович.
      Да, действительно, этот человек располагает информацией, в которой остро нуждается ЦРУ. Скомпрометированные линии связи — это худшее, что только может случиться с разведывательным ведомством. Подобные вещи обуславливали победы и поражения в целых войнах. Русские значительно отстают от Америки в области компьютерных технологий, однако в Советском Союзе работают одни из лучших математиков в мире, и человеческий мозг, заключенный между ушами в черепной коробке, является самым опасным инструментом, гораздо более эффективным, чем те, что стоят на столе или на полу. Интересно, а у Майка Рассела остались эти допотопные одноразовые шифровальные блокноты? В свое время ЦРУ пользовалось ими достаточно широко, однако со временем от них пришлось отказаться ввиду крайнего неудобства работы с ними. АНБ уверяет всех и вся, что Сеймур Крей не сможет расколоть его шифры даже с помощью своего новейшего суперкомпьютера «Крей-2», к тому же накачав его амфетаминами . Если это не так, последствия для Америки будут просто непредсказуемые. Однако систем шифрования много, и тот, кто вскрыл одну из них, вовсе необязательно вскроет и другую. По крайней мере, так утверждается… однако проблемы закрытия линий связи выходили за рамки компетенции Мери Пат. Даже ей время от времени приходилось полагаться на кого-нибудь и на что-нибудь. Однако откровение «кролика» было сравнимо с тем, как если спринтеру на старте стометровки выстрелили бы в затылок из стартового пистолета, после чего все равно заставили бы бежать к финишной ленточке. Проклятие.
      — Естественно, это создаст дополнительные неудобства, но мы сделаем все необходимое для обеспечения вашей безопасности. Итак, вы хотите покинуть Советский Союз как можно быстрее.
      — Было бы очень неплохо осуществить это уже на следующей неделе — не столько ради меня, сколько ради того человека, чья жизнь в опасности.
      — Понимаю, — сказала молодая женщина, в действительности ничего не понимая.
      Возможно, этот человек берет ее в оборот, однако если это так, делает он все в высшей степени профессионально. А Мери Пат пока что не видела никаких свидетельств того, что перед ней опытный оперативник. Да, Олег Иванович — «игрок», но только в другой области.
      — Хорошо. Когда завтра вы придете на работу, доложите о контакте с иностранцем, — сказала она.
      Зайцев изумился.
      — Вы это серьезно?
      — Совершенно серьезно. Скажите своему начальнику, что случайно познакомились с американской гражданкой, супругой второстепенного сотрудника посольства. Опишите меня и моего сына…
      — А затем я добавлю, что вы миловидная, но недалекая американка, и у вас красивый и вежливый сын, — закончил за нее Олег Иванович. — Ну, и вам еще надо поработать над вашим русским.
      — Вы учитесь очень быстро, Олег Иванович. Готова поспорить, вы хорошо играете в шахматы.
      — Увы, недостаточно хорошо. Гроссмейстером мне никогда не стать.
      — У каждого из нас есть свои пределы, но, оказавшись в Америке, вы обнаружите, что ваши пределы существенно раздвинутся по сравнению с тем, что было в Советском Союзе.
      — Итак, на следующей неделе?
      — Когда мой муж наденет ярко-красный галстук, вы назначите время и место следующей встречи. Вероятно, этот сигнал вы получите завтра вечером, и мы займемся необходимыми приготовлениями.
      — Что ж, в таком случае, всего хорошего. Да, кстати, а где вы так хорошо выучили русский?
      — Мой дедушка служил конюшим у цесаревича Алексея Николаевича Романова, — объяснила Мери Пат. — Когда я была маленькой, он много рассказывал мне об этом юноше и его безвременной гибели.
      — Значит, ваша ненависть к Советскому Союзу имеет глубокие корни, да?
      — Только к правительству вашей страны, Олег. А вовсе не к ее людям. Я хочу видеть вас свободными.
      — Надеюсь, когда-нибудь это произойдет, но не скоро.
      — Олег Иванович, история состоит из небольшого числа значительных событий и множества мелочей.
      В этом состояло одно из главных жизненных убеждений Мери Пат. И снова ради биноклей наблюдения, если таковые имелись, она пожала Олегу Ивановичу руку и подозвала сына. Погуляв по парку еще час, они направились домой обедать.
 
      Однако на обед Фоули всей семьей поехали в посольство, всю дорогу разговаривая о таких важных вещах, как хорошая погода. Приехав в посольство, все трое перекусили в столовой сосисками в тесте, после чего Эдди отвели в детскую комнату. Мери Пат поднялась вместе с Эдом к нему в кабинет.
      — Что он сказал? — рявкнул московский резидент.
      — Он сказал, что его жена — кстати, ее зовут Ириной, — понятия не имеет о его планах, — повторила Мери Пат.
      — Сукин сын! — тотчас же выругался ее муж.
      — Ну, знаешь, в определенном смысле это упрощает дело. По крайней мере, она ни о чем не проговорится.
      Эд в очередной раз убедился, что его жена является бесконечной оптимисткой.
      — Да, малыш, все будет хорошо до тех пор, пока мы не начнем операцию, и тут эта Ирина заявит, что она никуда не поедет.
      — «Кролик» уверяет, что она сделает то, что он скажет. Знаешь, здесь, в России, мужчины любят командовать.
      — С тобой этот номер не прошел бы, — заметил резидент.
      И у него были основания так говорить.
      — Эдди, я не русская женщина.
      — Ну хорошо, что еще он сказал?
      — Он не доверяет нашим линиям связи. По его подозрениям, часть наших шифров скомпрометирована.
      — Господи! — Эд помолчал. — Какие еще хорошие новости?
      — «Кролик» собирается сделать ноги отсюда потому, что КГБ хочет убить кого-то, кто, по его словам, не заслуживает смерти.
      — Он уточнил, кого именно?
      — Он сделает это тогда, когда глотнет полной грудью воздух свободы. Но есть и хорошие новости. Жена «кролика» очень любит классическую музыку. Нам нужно найти хорошего дирижера в Венгрии.
      — В Венгрии?
      — Я думала над этим всю ночь. Лучшее место, чтобы вытащить «упаковку» отсюда. Там ведь резидентом Джимми Шелл, да?
      — Да.
      Оба знали Шелла по совместной учебе на «Ферме», в подготовительном центре ЦРУ, находящемся в городке Тайдуотер, штат Вирджиния, неподалеку от федерального шоссе номер 64, в нескольких милях от Уильямсберга, музея эпохи английского колониального владычества.
      — Я всегда считал, что Джимми заслуживает чего-нибудь большего. — Эд задумался на мгновение. — Итак, ты предлагаешь, из Венгрии через Югославию?
      — Я никогда не сомневалась в твоем уме.
      — Ну хорошо… — Сосредоточив взгляд на белой стене, Эд глубоко задумался. — Что ж, возможно, у нас что-нибудь получится.
      — Твой сигнал — ярко-красный галстук в метро. Тогда «кролик» подбросит тебе записку с указанием места и времени следующей встречи. Мы с ним встречаемся, и «кролик» покидает город вместе с Крольчихой и Крольчонком — о, ты будешь в восторге, он называет свою дочурку «зайчиком»!
      — Шалун, Кривляка и Пушистый хвостик? — попытался продемонстрировать свое чувство юмора Эд.
      — Мне это нравится. Надо назвать операцию «Беатрикс», — предложила Мери Пат.
      Оба читали в детстве «Питера Кролика» миссис Поттер . А кто не читал?
      — Возникнут проблемы с получением одобрения от Лэнгли. Поскольку мы не можем воспользоваться обычными каналами связи, координация наших действий станет сплошной морокой.
      — А на «Ферме» никто и не говорил, что наша работа будет легкой. Только помни то, чему нас учил Джон Кларк. Надо быть гибкими.
      — Да, подобно макаронам спагетти. — Московский резидент тяжело вздохнул. — Поскольку мы оказались практически лишенными средств связи, получается, что всю операцию нам придется планировать и проводить отсюда, без помощи руководства.
      — Эд, на самом деле так было бы в любом случае. Ведь в действительности Лэнгли только время от времени запрещает нам делать то, что мы хотим.
      Впрочем, именно в этом и заключается основная функция руководства всех без исключения ведомств во всем мире.
      — Каким шифрам мы можем доверять?
      — «Кролик» говорит, англичане совсем недавно развернули новую систему, которую русские не успели вскрыть — по крайней мере, пока что. У нас остались одноразовые шифровальные блокноты?
      Резидент покачал головой.
      — Мне о них неизвестно. — Сняв трубку, Фоули набрал номер. — Майк? Ты на месте? Нет желания заглянуть ко мне? Спасибо.
      Рассел вошел в кабинет через пару минут.
      — Привет, Эд… О, здравствуй, Мери Пат. Что у вас случилось?
      — Есть один вопрос.
      — Валяй.
      — У тебя остались одноразовые блокноты?
      — С чего это ты спрашиваешь?
      — Нам просто нужны дополнительные меры безопасности, — ответила Мери Пат. Однако ее деланно небрежный ответ не возымел должного действия.
      — Вы хотите сказать, наши системы не являются безопасными? — не смог скрыть тревоги Рассел.
      — Майк, есть основания считать, что кое-какие наши системы шифрования не являются полностью надежными, — сообщил заведующему связью Эд.
      — Твою мать! — выдохнул тот, и, тотчас же спохватившись, смущенно посмотрел на Мери Пат. — Ой, прости, вырвалось случайно.
      Молодая женщина улыбнулась.
      — Ничего страшного, Майк. Я не знаю, что означает это выражение, но мне уже приходилось его слышать.
      Однако Рассел пропустил шутку мимо ушей. Заявление, которое только что сделал Фоули, было настолько шокирующим, что заведующий связью никак не мог обрести чувство юмора.
      — Вы можете сказать какие-нибудь подробности?
      — Никаких, Майк, — ответил резидент.
      — Но вы полагаете, этому сигналу можно верить?
      — К сожалению, да.
      — Хорошо, у меня в сейфе сохранилось несколько старых одноразовых блокнотов, восьми— или девятилетней давности. Все никак не мог собраться избавиться от них — мало ли что может случиться?
      — Майкл, ты отличный парень, — одобрительно кивнул Эд.
      — Их хватит где-нибудь на десять сообщений длиной примерно по сто слов каждое — если только, конечно, в Форт-Миде сохранились такие же, но ребята, с которыми я держу связь, ничего не выбрасывают. Правда, полагаю, им придется порыться в своих шкафах, чтобы их найти.
      — Одноразовыми блокнотами пользоваться сложно?
      — Я их просто ненавижу, и вы сами поймете, почему. Проклятие, ребята, нашему новому шифратору «Страйп» нет еще и года. А новая английская система является лишь его модификацией. Я лично знаком с ребятами из отдела Зет, которые разрабатывали «Страйп». Подумайте сами: долговременный ключ длиной сто двадцать бит, плюс разовый ключ, уникальный для данного аппарата, который меняется перед каждым сеансом связи. Вскрыть такой шифр просто невозможно!
      — Если только в Форт-Миде нет внедренного агента, Майк, — напомнил Эд.
      — В таком случае дайте его мне в руки, и я с живого сдеру с долбанного ублюдка кожу. — От одной этой мысли у Рассела учащенно забилось сердце, и он на этот раз забыл извиниться перед присутствующей дамой за нецензурные выражения. На своем веку Майку довелось убить и освежевать не одного оленя, но он по-прежнему лелеял мечту превратить в ковер дикого медведя, и здоровенный бурый русский медведь подошел бы ему как нельзя кстати. — Ладно, в Форт-Мид я могу сообщить об этом?
      — Только не через «Страйп», — предостерег Фоули.
      — Что ж, когда услышите громкий, сердитый крик, донесшийся с Запада, вам не надо будет объяснять, что это такое.
      — Майк, знаешь, лучше сейчас никому ни о чем не говорить, — задумчиво произнесла Мери Пат. — В Форт-Миде достаточно скоро узнают обо всем через другие каналы.
      Из этих слов Рассел заключил, что «кролик», о котором он сообщал на днях, это человек, которого необходимо срочно переправить на Запад. И теперь он, кажется, понял, чем обусловлена подобная спешка. Этот «кролик» — специалист по связи, и, черт побери, если такой попадает в руки, его надо вывозить из страны Советов ко всем чертям первым же поездом. В данном случае «достаточно скоро» означает прямо сейчас, или так быстро, как только это осуществимо.
      — Ну хорошо, готовьте сообщение. Я зашифрую его с помощью одноразового блокнота, после чего пропущу через «Страйп». Если русские и читают наш шифратор, — ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы не вздрогнуть от отвращения, — скажет ли это им что-нибудь?
      — Это уж тебе решать, — ответил Эд Фоули.
      Подумав немного, Рассел покачал головой.
      — Нет, не должно. Даже если русским действительно удалось расколоть наш шифр, больше трети всего потока информации им все равно не удастся читать. Просто системы слишком сложные — если только, конечно, на противоположном конце не сидит русский агент, который читает открытый текст. Но против этого никакой защиты нет, по крайней мере, с моей стороны.
      При одной этой мысли всех троих мороз по коже пробрал. В конце концов, именно эту игру вели они сами, именно этих результатов постоянно стремились добиться. Внедрить агента в самую глубь, чтобы он передавал самую сокровенную информацию. Подобно тому, чем занимался Кардинал — имя, которое они никогда не произносили вслух. Они сами выбрали для себя эту профессию, и, хотя противник и был достаточно силен, они твердо верили, что они лучше. Это и был лейтмотив всей их работы.
      — Ну хорошо, Майк. Наш «кролик» свято верит в одноразовые блокноты. Надеюсь, его вера имеет под собой основания.
      — Да, он прав, однако Иван, наверное, сходит с ума от необходимости возиться с каждым сообщением, перебирая его по одной букве.
      — Тебе когда-нибудь приходилось работать в дешифровальной службе? — спросил Эд Фоули.
      Рассел тотчас же покачал головой.
      — Умом не вышел. Что и к лучшему. Многие из этих ребят кончают в комнатах с мягкой обивкой на стенах, где они вырезают из бумаги человечков ножницами с тупыми концами. Я знаком со многими ребятами из отделения Зет. Их босс недавно отказался от профессорской мантии на кафедре математики в Калифорнийском технологическом институте. У него ума палата, это точно, — заметил Рассел. — У меня столько никогда не будет. Отец Эда Попадополуса — так зовут этого человека, он по национальности грек, — держал ресторан в Бостоне. Как вы думаете, согласился бы я занять его место?
      — Не согласился бы, да?
      — Даже если бы мне в довесок предложили Пэт Кливленд .
      Эд Фоули тоже считал ее очень красивой женщиной. Черт побери, Майку Расселу действительно пора снова найти себе спутницу жизни…
      — Хорошо, я принесу тебе текст где-нибудь через час. Договорились?
      — Лады.
      Рассел вышел из кабинета.
      — Что ж, полагаю, мы здорово его напугали, — задумчиво произнесла Мери Пат.
      — Адмирал Беннет в Форт-Миде тоже не очень-то обрадуется. А сейчас я должен подготовить текст.
      — Хорошо, я схожу проведаю, что там сотворил с волшебными карандашами наш Эдди.
      С этими словами Мери Патрисия Камински Фоули также покинула кабинет.
 
      Утренние доклады, которые ежедневно выслушивал судья Мур, обычно начинались в половине восьмого, однако по воскресеньям он позволял себе поспать подольше, поэтому этот доклад начался в девять утра. Жена Мура впустила в особняк в Грейт-Фолз дежурного офицера Центрального разведывательного управления, который каждое утро доставлял самую свежую разведывательную информацию. Она проводила его в личный кабинет мужа, который раз в неделю тщательнейшим образом проверяли лучшие специалисты Управления по подслушивающей технике.
      Предыдущий день прошел относительно тихо — заняв свою должность, судья Мур вскоре выяснил, что даже коммунисты предпочитают по выходным отдыхать.
      — Что-нибудь еще, Томми? — спросил директор ЦРУ, выслушав доклад.
      — Плохие известия из Будапешта. Наш резидент в Венгрии Джеймс Шелл был взят с поличным, когда изымал из тайника донесение агента. Подробности пока что неизвестны, но венгерское правительство объявило Шелла персоной нон грата. Его первый заместитель Роберт Тейлор в настоящий момент покинул страну по личным причинам. Так что наше венгерское отделение на время выведено из игры.
      — Насколько это серьезно? — подумал судья Мур и сам же мысленно ответил себе: «Особой трагедии в этом нет.»
      — Ну, ничего страшного не случилось. В Венгрии полная тишина. Венгерская армия играет в Варшавском договоре второстепенную роль, а внешняя политика Венгрии за исключением отношений с ближайшими соседями является зеркальным отражением внешней политики Москвы. Через резидентуру в Будапеште мы получали определенное количество информации военного характера, однако Пентагон она не слишком интересовала. Венгерская армия ни для кого не представляет угрозы, поскольку ее боевая подготовка оставляет желать лучшего; к тому же, Советы рассматривают Венгрию, как ненадежного союзника, — заключил дежурный офицер.
      — Этот Шелл — он что, ротозей? — спросил директор ЦРУ, вспоминая, что один раз встречался с резидентом в Венгрии на общем собрании.
      — На самом деле Джимми пользуется очень хорошей репутацией. Как я уже говорил, сэр, пока что у нас нет никаких подробностей. Вероятно, к концу следующей недели Шелл уже будет дома.
      — Хорошо. Это все?
      — Так точно, сэр.
      — О папе римском никаких новых известий?
      — Ни одного словечка, сэр, однако нашим людям требуется какое-то время, чтобы потрясти все деревья.
      — То же самое говорит и Риттер.
 
      Фоули потребовался почти целый час для того, чтобы составить текст сообщения. Оно должно было получиться кратким, но исчерпывающим, что потребовало от Эда полностью применить свой литературный талант. Закончив, он спустился в кабинет Майка Рассела. Усевшись в углу, Фоули смотрел, как заведующий связью, бурча себе под нос, шифрует текст по одной букве за раз, черт бы ее побрал, добавив к нему чешские фамилии из телефонного справочника, после чего повторно шифрует его шифратором «Страйп». Когда сообщение было зашифровано дважды, оно было пропущено через аппарат защищенной факсимильной связи, который зашифровал его еще раз, но уже не цифровым способом, а аналоговым. Система шифрования, которая использовалась в факсе, была относительно простая, но поскольку противник — предположительно, постоянно следящий за передающей спутниковой антенной на крыше посольства, — не мог знать наперед, информация какого типа, текстовая или графическая, передается в данный сеанс связи, это создавало еще один дополнительный барьер на пути русских дешифровальщиков. Сигнал попал на спутник, находящийся на геостационарной орбите, после чего отразился в несколько разных точек: в Форт-Бельвуар, штат Вирджиния, в Саннивейл, штат Калифорния, и, разумеется, в Форт-Мид, штат Мериленд, куда остальные наземные станции переслали свои подтверждения по защищенным наземным оптоволоконным линиям.
      Все дежурные связисты в Форт-Миде были из числа сержантов, и когда один из них, молодой сержант ВВС, пропустил сообщение через шифратор, он с удивлением прочитал предупреждение о том, что открытый текст был предварительно зашифрован с использованием одноразового шифровального блокнота Эн-эйч-джи-1329.
      — Черт побери, где это находится? — спросил сержант у старшего смены, главного старшины ВМФ.
      — Вот те на! — заметил тот. — Давненько мне уже не приходилось сталкиваться ни с чем подобным.
      Ему пришлось долго листать толстый справочник, пока он наконец не нашел указание на номер сейфа в хранилище, которое находилось в дальнем конце просторного центра связи. Хранилище охранял вооруженный штаб-сержант морской пехоты, чье чувство юмора, как и у всех морских пехотинцев, служивших здесь, было перед назначением в Форт-Мид удалено хирургическим путем в военно-морском госпитале в Бетесде.
      — Эй, сержант, мне нужно кое-что взять из хранилища, — сказал старшина неумолимому церберу.
      — Сначала ты должен поговорить с майором, — ответил сержант.
      Поэтому главный старшина подошел к столу, за которым читал утреннюю газету майор ВВС.
      — Доброе утро, господин майор. Мне нужно взять кое-что из хранилища.
      — Что именно, старшина?
      — Одноразовый шифровальный блокнот Эн-эйч-джи-1329.
      — А разве они у нас еще остались? — удивленно спросил майор.
      — Ну, сэр, в противном случае вот этим можно будет разве что растопить камин, — сказал старшина, протягивая сообщение.
      Офицер авиации внимательно ознакомился с текстом, который вышел из шифратора.
      — Ну и ну. Ну хорошо. — Взяв со стола бланк, он написал разрешение. — Передашь охраннику.
      — Слушаюсь, сэр.
      Главный старшина направился к хранилищу, оставив военного летчика гадать, почему «кальмары» всегда говорят так забавно.
      — Вот, держи, — сказал старшина, протягивая морскому пехотинцу разрешение.
      Тот открыл массивную дверь, и главный старшина вошел внутрь. Сейф, в котором хранился блокнот, не был заперт, предположительно потому, что человек, преодолевший семь уровней контроля, должен был быть вне всяких подозрений, как супруга президента.
      Шифровальный блокнот представлял собой тонкую тетрадку на пружинных кольцах. Расписавшись в формуляре, главный старшина вышел из хранилища и вернулся за свой стол. К нему на помощь пришел сержант ВВС, и вдвоем они начали мучительно долгий процесс ручного расшифрования.
      — Черт побери, — заметил сержант, когда работа была уже выполнена на две трети, — нам надо будет кому-то сообщить об этом?
      — Это не наше дело, сынок. Не сомневаюсь, что директор ЦРУ обо всем скажет кому следует. А ты должен забыть о том, что видел вот это, — добавил старшина.
      Однако в последнем предостережении не было необходимости, и оба прекрасно это понимали. После всех тех препон, через которые им пришлось пройти, чтобы попасть сюда, сама мысль о том, что система связи может быть скомпрометирована, казалась такой же кощунственной, как мысль о том, что родная мать может торговать своим телом на Шестнадцатой улице.
      — Так точно, старшина, можете не сомневаться, — заверил моряка молодой сержант с «птичками» в петлицах. — Как доставить это сообщение?
      — Полагаю, только нарочным. Ты его не свистнешь?
      — Слушаюсь, сэр.
      Улыбнувшись, сержант ВВС ушел.
 
      Курьером оказался армейский штаб-сержант, приехавший на зеленом «Плимуте». Взяв запечатанный конверт, сержант убрал его в чемоданчик, положил чемоданчик на переднее сиденье рядом с собой и поехал по шоссе Балтимор-Вашингтон в столицу. Затем Кольцевая дорога, шоссе имени Джорджа Вашингтона, и первый поворот направо к штаб-квартире ЦРУ. И с этого момента это проклятое сообщение — курьер не знал, что в нем, и не желал знать, — перестало быть его головной болью.
      Адрес на конверте гласил, что сообщение надо доставить на седьмой этаж. Подобно многим правительственным учреждениям, штаб-квартира ЦРУ никогда полностью не погружалась в сон. На последнем этаже дежурил Том Ридли, тот самый офицер связи, который утром докладывал последние известия судье Муру. Ридли потребовалось три секунды на то, чтобы понять, что это сообщение нужно доставить директору ЦРУ немедленно. Сняв трубку аппарата закрытой связи, он нажал клавишу "1".
      — Артур Мур слушает, — через некоторое время ответил голос.
      — Судья Мур, говорит Том Ридли. Тут нам пришло кое-что.
      Выражение «кое-что» означало, что это было действительно кое-что.
      — Это срочно?
      — Да, сэр.
      — Вы можете подъехать ко мне?
      — Да, сэр.
      — Джим Грир будет нужен?
      — Да, сэр, и, вероятно, также мистер Босток.
      Дело становилось интересным.
      — Ну хорошо, обзвоните их и скажите, чтобы приезжали ко мне.
      Перед тем, как соединение разомкнулось, Ридли буквально услышал: «Черт побери, неужели мне никогда не выдастся хотя бы один спокойный день!»
      У него ушло еще несколько минут на то, чтобы позвонить двум высокопоставленным руководителям Управления. Затем Ридли сел в машину и тронулся в путь, задержавшись только для того, чтобы снять с пришедшего сообщения три ксерокопии.
 
      В Грейт-Фолз как раз подошло время обедать. Миссис Мур, неизменно радушная хозяйка, приготовив нежданым гостям закуски и безалкогольные напитки, удалилась к себе наверх.
      — В чем дело, Томми? — спросил судья Мур.
      Ему нравился молодой офицер связи. Выпускник Маркуэтского университета, Ридли специализировался по России. Перед тем, как занять свою нынешнюю должность, он некоторое время проработал в аналитическом отделе Грира, и адмирал был о нем также очень высокого мнения. Никто не сомневался, что вскоре Ридли станет одним из тех, кто сопровождает президента на борту номер один.
      — Это сообщение поступило сегодня утром из Форт-Мида, — сказал Ридли, раздавая копии.
      Из всех троих быстрее всех читал Майк Босток:
      — О господи…
      — То-то Чип Беннет порадуется, — мрачным тоном предсказал Джеймс Грир.
      — Да, так же, как визиту к зубному врачу, — заметил Мур, закончивший читать последним. — Итак, джентльмены, о чем это нам говорит?
      И опять первым ответил Босток:
      — Это означает, джентльмены, что нам нужно как можно скорее заключить этого «кролика» в свои объятия.
      — Через Будапешт? — спросил директор ЦРУ, вспоминая утреннее известие.
      — Угу, — подтвердил Босток.
      — Хорошо. — Мур подался вперед. — Давайте упорядочим наши мысли. Во-первых, насколько важна эта информация?
      На этот вопрос ответил адмирал Грир:
      — По словам «кролика», КГБ собирается убить человека, который не заслуживает смерти. Можно предположить, что речь идет о папе римском, не так ли?
      — Что гораздо важнее, он говорит, что наши системы шифрования могут быть скомпрометированы, — указал Босток. — А это самое страшное, что я только могу себе представить, Джеймс.
      — Хорошо, в любом случае нам нужно, чтобы этот человек как можно скорее оказался по нашу сторону «забора», правильно?
      — Судья, можете смело ставить на это свою скамью, — согласился помощник зама по опер-работе. — Причем вытащить «кролика» из Красной страны надо так быстро, как только можно это устроить.
      — Сможем ли мы осуществить это своими силами? — продолжал Мур.
      — Сделать это будет непросто. Будапештская резидентура выведена из игры.
      — Влияет ли это как-нибудь на то, что надо переправить нашего пушистого длинноухого зверька из страны Советов? — спросил директор ЦРУ.
      — Никак, — покачал головой Босток.
      — Хорошо, раз мы не можем справиться с этим сами, должны ли мы звать кого-нибудь на помощь?
      — Вы имеете в виду англичан? — уточнил Грир.
      — В прошлом мы уже пользовались их услугами. У нас хорошие отношения с британской разведкой, а Бейзилу нравится копить наши долги, — напомнил Мур. — Майк, вы сможете это пережить? — спросил он, обращаясь к Бостоку.
      Решительный кивок.
      — Смогу, сэр. Однако будет очень неплохо иметь на месте кого-нибудь из наших людей, чтобы он приглядел за всем. На это Бейзил ничего не сможет возразить.
      — Хорошо, надо будет решить, кого из наших мы пошлем. Далее, — продолжал Мур, — как быстро это можно будет осуществить?
      — Артур, что вы скажете насчет сегодняшнего вечера? — спросил Грир, вызвав общее веселье. — Как это видится мне, Фоули хочет провернуть это через свое отделение, и он очень торопится. Полагаю, надо дать ему полную свободу. Вероятно, Будапешт — лучшая дверь на Запад для нашего «кролика».
      — Согласен, — кивнул Майк Босток. — Это город, куда офицер КГБ может отправиться в отпуск, а потом просто исчезнуть.
      — Русские достаточно быстро это просекут, — задумчиво произнес Мур.
      — Они быстро поняли и то, что Аркадий Шевченко смылся к нам, разве не так? И что с того? Он все равно передал нам ценную информацию, — напомнил Босток.
      Он лично координировал эту операцию, которая была осуществлена в Нью-Йорке силами ФБР.
      — Хорошо. Что мы ответим Фоули? — спросил Мур.
      — Одно слово: «одобряем».
      Босток всегда поддерживал своих резидентов.
      Мур обвел взглядом присутствующих.
      — У кого-нибудь есть возражения?
      Все покачали головами.
      — Хорошо, Томми. Возвращайся в Лэнгли. Передай ответ Фоули.
      — Слушаюсь, сэр.
      Офицер разведки встал и вышел. Одно хорошо в судье Муре: если требуется получить от него решение, его обязательно получишь — понравится оно или нет.

      Эд Фоули понимал, что одной из самых главных проблем руководства московским отделением является большая разница во времени между Москвой и Вашингтоном. Если оставаться ждать ответа в посольстве, возможно, ему придется задержаться на несколько часов, а в этом не было никакого смысла. Поэтому, отослав сообщение, Фоули сразу же собрал свое семейство и поехал домой. По дороге к машине маленький Эдди подозрительно жевал еще одну сосиску в тесте. Сам Фоули держал в руке полученный по факсу свежий экземпляр «Нью-Йорк дейли ньюс». Он давно пришел к выводу, что из всех нью-йоркских газет именно в «Дейли ньюс» лучшая спортивная страничка, хотя и страдающая излишней мрачностью заголовков. Обозреватель Майк Люпика разбирался в бейсболе лучше всех остальных, кто мнит себя великими знатоками, и Эд Фоули с уважением относился к его аналитическим статьям. Если бы Люпике вздумалось связать свою жизнь с разведкой, из него получился бы неплохой шпион. Одним словом, сейчас Фоули наконец понял, почему «Янкиз» в этом сезоне оказались в полной заднице. Похоже, кубок достанется проклятому «Ориолс», а это для истинного ньюйоркца было таким же страшным ударом, как и неудачи «Рейнджерс» в прошедшем чемпионате НХЛ.
      — Значит, Эдди, ты ждешь не дождешься, когда можно будет покататься на коньках? — спросил Эд сына, пристегиваясь ремнем безопасности.
      — Да! — тотчас же ответил малыш.
      Вот уж точно, Эдди младший — его сын, тут не может быть никаких сомнений. Быть может, в России он хотя бы научиться играть в настоящий хоккей. В гардеробе отца мальчика ждали лучшие детские хоккейные коньки, какие только можно купить, и еще одни размером побольше на вырост. Мери Пат уже навела справки о московских детских хоккейных секциях, которые, по мнению ее мужа, были лучшими за пределами Канады, а может быть, и лучшими во всем мире.
      Конечно, жаль, что ему нельзя установить дома телефон закрытой связи, однако «кролик» предупредил, что американские шифры не являются абсолютно надежными, и, кроме того, это открыло бы русским, что Эд Фоули является не просто второстепенным сотрудником посольства, в чьи задачи входит опека журналистов.
      Вынужденное безделье выходных было для семейства Фоули самой невыносимой мукой. Конечно, ни Эд, ни Мери Пат не имели ничего против того, чтобы заниматься с малышом, однако это можно было бы делать и в недавно снятом особняке в Вирджинии. В Москву же они приехали работать.
      Для обоих разведка была делом всей жизни, и они надеялись, что когда-нибудь их сын поймет своих родителей. Так что Эд, воспользовавшись свободной минуткой, решил почитать мальчику сказки. Малыш уже более или менее освоил азбуку и начинал читать слова, хотя они пока что представляли для него не сочетания букв, а особые каллиграфические символы. Счастливому отцу было достаточно и этого, однако у Мери Пат имелись кое-какие сомнения. Посвятив чтению минут тридцать, маленький Эдди уговорил отца разрешить ему посмотреть полчаса «Роботов-мутантов», к огромному удовольствию первого и снисходительной радости второго.
      Разумеется, все мысли московского резидента были сосредоточены на «кролике». И вот сейчас Эд снова задумался над предложением своей жены вывезти «упаковку» из страны так, чтобы КГБ ничего не заподозрил. Эта мысль пришла ему как раз во время просмотра мультфильма. Не бывает убийства без трупа; но если труп есть, убийство уж точно произошло, черт побери. Но что если труп окажется не тот, что нужно?
      У Эда в памяти прочно засели слова знаменитого канадского иллюзиониста Дуга Хеннинга, который как-то заметил, что суть искусства фокусника состоит в том, чтобы полностью владеть вниманием зрителей. Если фокусник может определять, что они видят, он может также диктовать, что они будут якобы видеть; именно это зрители и запомнят, именно это они и будут рассказывать остальным. А ключ к этому заключается в том, чтобы дать зрителям то самое, что они ожидают увидеть, даже если это что-то невероятное.
      Люди — даже умные и образованные — склонны верить в самые невозможные вещи. И это было в особенности верно здесь, в Москве, где правители этой необъятной и могущественной державы верили в политическую философию, которая расходилась с современной действительностью так же, как и божественное право монархов. Более того, они сами сознавали, что эта философия является лживой, но тем не менее заставляли себя верить в нее так, словно это было Священное писание, начертанное золотыми чернилами собственноручно господом богом. Так что этих людей можно обмануть. В конце концов, они усердно стараются обмануть себя сами.
      «Ну хорошо, но все-таки как именно их обмануть?» — ломал голову Фоули. Если показать человеку то, что он ожидает увидеть, он это увидит, даже если это не будет соответствовать действительности. Нужно заставить Советы поверить в то, что «кролик» и его семья… не бежали из страны, а… умерли?
      Мертвые молчат, как якобы говорил капитан Кидд. Как молчат и те, кто умер вместо кого-то другого.
      «Англичане однажды уже провернули нечто подобное, не так ли? — задумался Фоули. — Кажется, во время Второй мировой войны.» Да, он читал об этом в детстве, и уже тогда, когда он еще учился в школе в Фордхэме, на него произвела впечатление хитроумная идея, лежавшая в основе той операции. Кажется, она называлась «Мясной фарш» . Да, ее концепция была очень изящной, так как одной из главных составляющих успеха явилось то, что противник почувствовал себя очень умным. А всем нравится чувствовать себя умными…
      «В первую очередь, людям глупым,» — напомнил себе Фоули. А разведка фашистской Германии в годы Второй мировой войны не стоила того пороха, который требовался, чтобы взорвать ее ко всем чертям. Она действовала настолько неуклюже, что немцам, вероятно, было бы лучше вообще обходиться без нее — наверное, с ее задачами ничуть не хуже справились бы астрологи Гитлера, причем это потребовало бы гораздо меньших затрат.
      Но русские, с другой стороны, чертовски умны — достаточно умны, чтобы для ведения поединков умов с ними требовалось быть очень осторожным. И все же они умны не настолько, чтобы, обнаружив что-то ожидаемое, выбросить это в мусорную корзину и продолжить искать нечто такое, о чем они даже подумать не могли. Нет, такова человеческая природа, и даже «новый советский человек», которого так усердно строят в России, по сути своей все равно остается в первую очередь просто человеком, как бы коммунистической партии ни хотелось вытравить из него это.
      «Итак, что же нам придумать?» — молча думал Фоули, следя за тем, как на экране телевизора дизельный трактор с прицепом превращается в двуногого робота, чтобы было сподручнее сражаться с силами зла — кем бы они ни были…
      Ну да, конечно. Это же совершенно очевидно, разве не так? Достаточно будет просто дать русским то, что им хочется увидеть, чтобы доказать, что «кролик» и его соседи по клетке мертвы. Дать им то, что всегда оставляют после себя мертвые. Вот это уже будет представлять серьезную проблему, но все же не настолько серьезную, чтобы ее нельзя было разрешить. Однако для этого потребуется помощь. При этой мысли Фоули стало не по себе. В его ремесле себе доверяешь больше, чем кому бы то ни было и чему бы то ни было; на втором месте идут ближайшие соратники, но и то — числом как можно меньше. Ну а дальше, когда возникает необходимость довериться постороннему, начинаешь скрежетать зубами. Ну да, во время инструктажа в Лэнгли его предупредили, что Найджел Хейдок является очень способным и очень послушным англичанином, хорошим оперативным работником родственного шпионского ведомства ближайшего союзника; ну да, при личном знакомстве Хейдок ему сразу же понравился, и между ними установились хорошие отношения. Но, черт побери, Хейдок не работает в Управлении. Впрочем, Риттер говорил, что в случае крайней необходимости на Хейдока можно положиться, да и сам «кролик» сказал, что русским специалистам пока что не удалось вскрыть английские шифраторы. А Фоули уже пришел к заключению, что «кролик» ведет честную игру. Конечно, жизнь самого Фоули от этого не зависит, но вот на карьере его в случае неудачи точно можно будет ставить крест.
      Ну хорошо, хорошо, но как подойти к этому делу? Найджел Хейдок является торговым атташе посольства Великобритании. Здание посольства еще с царских времен расположено на берегу Москвы-реки прямо напротив Кремля — говорят, Сталин просто бесился, видя каждый день из окна своего кабинета, как поднимается британский флаг. А еще англичане помогли завербовать полковника ГРУ Олега Пеньковского, человека, предотвратившего Третью мировую войну, и попутно завербовали Кардинала, самую крупную жемчужину в короне ЦРУ. Так что если кому-то и можно доверять, то Найджелу. С нуждой не поспоришь, ну а если с «кроликом» все-таки случится беда, что ж, по крайней мере, станет ясно, что в британской разведке тоже есть течь. Фоули поймал себя на том, что надо будет извиниться перед Найджелом за одну лишь подобную мысль, однако, когда речь идет о деле, личные отношения отходят на второй план.
      «Эдди, ты начинаешь страдать манией преследования, — сказал себе московский резидент. — Нельзя подозревать всех и каждого.»
      Черта с два нельзя!
      Но, впрочем, вероятно, Найджел Хейдок думает про него то же самое.
      Увы, таковы правила игры.
      Зато если «кролика» удастся благополучно переправить на Запад, это станет убедительным доказательством того, что с Хейдоком все в порядке. Ни за что на свете русский Иван не позволит этому ушастику покинуть пределы Советского Союза. «Кролик» просто слишком много знает.
      Интересно, отдает ли себе этот Олег Иванович Зайцев отчет в том, какую смертельную опасность навлек сам на себя? Он доверился ЦРУ, чтобы оно помогло ему и его семье выбраться из страны Советов живыми и невредимыми…
      С другой стороны, имея доступ к самой сокровенной информации, «кролик» не может не догадываться о последствиях своего поступка. У него была возможность хорошенько подумать, принимая решение.
      Господи Иисусе, в этом деле столько зацепляющихся друг за друга шестеренок, что впрямь хоть открывай завод по производству велосипедов, правда?
      Кассета закончилась, и главный Робот-грузовик — или как там его зовут, черт побери? — под звуки песни «Роботы-мутанты, больше, чем видит глаз…» превратился обратно в грузовик и уехал вдаль. Ладно, на настоящий момент достаточно того, что мультфильм нравится Эдди. Итак, подумал Фоули, он убил одним выстрелом двух зайцев: развлек сына и выкроил для себя время подумать. Так что в целом этот воскресный вечер прошел не так уж и плохо.
 
      — Итак, каков наш план, Артур? — спросил адмирал Грир.
      — Хороший вопрос, Джеймс, — ответил директор ЦРУ.
      Они сидели в его логове и смотрели по телевизору, как в Балтиморе играют «Ориолс» и «Уайт сокс». Подавал Майк Фланаган. Похоже, он был всего в нескольких шагах от того, чтобы во второй раз подряд завоевать приз самого результативного подающего лиги. Впрочем, и молодой парень, которого выставил «Ориолс», также играл сегодня очень неплохо. Если он будет продолжать так и дальше, его ждет большое будущее. Хозяин и его гость потягивали пиво, закусывая его солеными орешками, словно два простых американца, наслаждающихся воскресным вечером. Однако это было верно лишь отчасти.
      — Бейзил поможет, — высказал свою мысль адмирал Грир. — Ему можно доверять.
      — Согласен. Какие бы проблемы у него ни были, все это осталось в прошлом; в настоящий момент его ведомство закрыто надежнее, чем королевская сокровищница. Но нам хотелось бы, чтобы в операции принимал участие и кто-нибудь из наших.
      — Кого вы предлагаете?
      — Только не нашего резидента в Лондоне. О том, кто он такой, по-моему, знают даже таксисты.
      Это была правда. Лондонский резидент проработал в разведке слишком долго и теперь был скорее администратором, чем активным оперативником. То же самое можно было сказать про большинство его подчиненных, для которых Лондон являлся синекурой, последней ступенью перед уходом на пенсию. Конечно, все они были люди хорошие, просто они уже приготовились повесить свои ружья на стену.
      — Кто бы он ни был, ему придется отправиться в Будапешт, причем оставаясь невидимым, — заключил директор ЦРУ.
      — Значит, это должен быть человек, которого никто не знает.
      — Точно. — Судья Мур кивнул, кусая сандвич и набирая пригоршню орешков. — Ничего особенного ему делать не придется, только показывать англичанам, что он здесь. Вроде как для того, чтобы у них не возникло желание сжульничать.
      — Бейзил обязательно захочет встретиться с этим «кроликом».
      — Этого никак не избежать, — согласился Мур. — Он тоже будет иметь право обмакнуть свой клюв.
      Это выражение он подцепил еще будучи судьей в Остине, штат Техас, когда разбирал одну из редких кассационных жалоб по делу об организованной преступности. Вместе со своими коллегами он смеялся над этим несколько недель, после того, как жалоба была отклонена единогласно.
      — Нам бы очень хотелось, чтобы при этом также присутствовал один из наших людей.
      — Совершенно верно, Джеймс, совершенно верно, — снова согласился Мур.
      — И было бы очень неплохо, если бы этот человек уже находился на месте. Весьма вероятно, вопрос времени будет стоять очень остро.
      — Не сомневаюсь.
      — Как насчет Райана? — предложил Грир. — По-моему, лучшей кандидатуры придумать нельзя. Никто не знает, кто он такой, — он ведь мой человек, так? Джек даже внешне нисколько не похож на оперативного работника.
      — Его фотографии печатались в газетах, — возразил Мур.
      — Вы полагаете, КГБ читает разделы светской хроники? В лучшем случае, Райана заметили, как начинающего писателя, и даже если на него и есть личное дело, оно хранится в самом дальнем углу. Так что с этим, думаю, никаких проблем быть не должно.
      — Вы в этом уверены? — задумчиво произнес Мур.
      Можно не сомневаться только в одном: когда Боб Риттер узнает об этом, с ним случится несварение желудка. Впрочем, это будет не так уж и плохо. Боб грезит о том, чтобы прибрать к себе все сферы деятельности ЦРУ, однако каким бы хорошим человеком он ни был, директором Управления ему никогда не бывать, по многим причинам, среди которых далеко не самая последняя та, что Конгресс не слишком жалует шпионов с наполеоновскими амбициями.
      — А Райан справится?
      — Вы не забыли, что этот мальчик служил в морской пехоте и умеет думать не только головой, но и ногами и руками? — напомнил Грир.
      — Джеймс, он уже исполнил свой долг перед страной сполна, — не сдавался директор ЦРУ. — Ему уже можно и посидеть спокойно в своем кабинете.
      — Но ведь Райану предстоит лишь присматривать за нашими друзьями, а не играть в шпионов во враждебном государстве.
      — Боба хватит сердечный приступ.
      — Артур, будет совсем неплохо, если мы поставим Риттера на место.
      «Особенно, — не стал произносить вслух адмирал, — если все окончится успешно.» Но в успешном исходе можно не сомневаться. Как только центр действия переместится из Москвы, операция превратится в обычную рутину. Конечно, сопряженную с определенными трудностями, но тем не менее рутину.
      — А что если ваш Райан что-нибудь испортит?
      — Артур, Джимми Шелл сел в Будапеште в лужу, а ведь он считался опытным оперативным работником. Знаю, возможно, в случившемся его вины нет, возможно, всему виной было неблагоприятное стечение обстоятельств. И тем не менее, это как нельзя лучше доказывает мою правоту. В нашем деле многое зависит от чистого везения. Всю работу будут осуществлять англичане, а я не сомневаюсь, что Бейзил отберет лучших из лучших.
      Мур мысленно взвесил предложение своего заместителя. Райан в ЦРУ совсем недавно, но он восходящая звезда. В его пользу свидетельствует то, что меньше года назад ему в течение короткого промежутка времени пришлось дважды оказаться под дулом заряженного оружия, и он оба раза с честью вышел из этой ситуации. Что-что, а уж неженок в морскую пехоту не берут. Да, Райан действительно умеет не теряться в самом критическом положении, а это качество никогда не бывает лишним. Что еще лучше, он пользуется любовью англичан. Судья ознакомился с отзывами сэра Бейзила Чарльстона относительно работы Райана в Сенчури-Хаузе — судя по всему, он проникся симпатией к молодому американскому аналитику. Что ж, сейчас представляется хорошая возможность проверить способности Райана в деле, и хотя он и не обучался на «Ферме», беспомощным младенцем, брошенным в лесу, его уж точно не назовешь. Райан благополучно выбирался из леса, попутно убивая двух — трех волков, разве не так?
      — Джеймс, это, конечно, не совсем то, что мне хотелось бы, но я не стану возражать, исходя только из этих соображений. Хорошо, спускайте своего любимца с поводка. Надеюсь, ваш мальчик не наделает в штаны.
      — Какое название дал операции Фоули?
      — «Беатрикс». Как вы понимаете, в честь автора «Кролика Питера».
      — Артур, Фоули пойдет очень далеко, ну а его жена Мери Патрисия — та вообще просто золото высшей пробы.
      — Вот тут наши мнения, Джеймс, полностью совпадают. Из Мери Пат получился бы великолепный наездник родео, а Эд был бы отличным шерифом какого-нибудь городка к западу от Пекоса , — заметил директор ЦРУ.
      Ему нравились молодые таланты, приходившие на работу в Управление. И неважно, что у них за плечами — а они приходили из самых разных мест; главное, у всех, похоже, горит в груди тот самый огонь, который горел у самого Мура, когда он работал с Гансом Тофтом . По сути своей, эти ребята мало чем отличались от техасских рейнджеров, которыми он восхищался в детстве: умных, сильных, смелых людей, всегда добивавшихся своего.
      — Как нам сообщить обо всем Бейзилу?
      — Вчера вечером я позвонил Чипу Беннету и предупредил, чтобы он попросил своих ребят подготовить побольше одноразовых блокнотов. Уже сегодня вечером они будут доставлены в Лэнгли. Ближайшим авиарейсом мы переправим их в Лондон, а затем уже оттуда часть перешлем в Москву. Связь будет хоть и неудобной, но зато надежной.
 
      На самом деле эта работа уже была близка к завершению. Компьютерная система, предназначенная для регистрирования точек и тире международной азбуки Морзе, была подключена к чувствительному радиоприемнику, настроенному на частоту, которую не использовал ни один передатчик на земле. Электромагнитные сигналы эфира преобразовывались в буквы латинского алфавита. Один из специалистов в Форт-Миде, занимавшийся этой работой, заметил, что межгалактический шум, который сейчас накапливался в виде абсолютно бессвязной галиматьи, представляет собой остаточные отголоски «Большого взрыва», и именно за исследования этих отголосков американские физики Пензиас и Миллер несколько лет назад получили Нобелевскую премию. Этот шум являлся настолько случайным, насколько только может быть что-либо в природе, — если только, конечно, не научиться распознавать мысли господа бога, но это было выше возможностей даже специалистов отдела Зет АНБ. Матричный принтер распечатывал буквы на листах бумаги, переложенных копиркой, — по три копии; оригинал тем, кто его изготовил, и по одному экземпляру для ЦРУ и АНБ. Всего было накоплено столько букв, сколько хватило бы для того, чтобы зашифровать первую треть библии; каждая страница и каждая строчка получили уникальное буквенно-цифровое обозначение, чтобы сделать возможным процесс расшифрования. Три человека разобрали экземпляры, проверили, что они уложены в правильном порядке, после чего скрепили их толстыми скоросшивателями для облегчения использования. Затем два скоросшивателя были вручены сержанту ВВС, и тот отвез их в штаб-квартиру ЦРУ в Лэнгли. У специалистов АНБ мелькнула мысль, кому могло понадобиться в спешке получить такое количество этих проклятых одноразовых шифровальных блокнотов, которые Агентство национальной безопасности, боготворившее электронику, уже давно списало со счетов. Однако ломать голову над подобными вопросами — не дело тех, кто работает в Форт-Миде, штат Мериленд, не так ли?
 
      Райан смотрел телевизор, стараясь привыкнуть к английским передачам. Он уже постепенно начинал понимать английский юмор — в конце концов, именно Великобритания дала миру Бенни Хилла. Глядя на некоторые вещи, которые вытворял знаменитый комик, можно было предположить, что у него точно не все дома. Однако для того, чтобы привыкнуть к обычным телепередачам, требовалось какое-то время. Просто язык был другим. Хотя Райан, что совершенно естественно для американца, прекрасно владел английским, нюансы британского варианта языка — разумеется, сознательно преувеличенные на телевидении, — иногда ускользали от него. Но не от его жены, заметил Джек. Кэти смеялась взахлеб, до слез, над теми вещами, которые сам он понимал с трудом. И тут послышалась пронзительная трель телефона закрытой связи, установленного в его личном кабинете наверху. Райан бегом взбежал по лестнице. Тут уж не может быть речи о том, что кто-то ошибся номером. Компания «Бритиш телеком», частная корпорация с большой долей государственного участия, послушно исполняющая волю правительства, выбрала номер так, чтобы он максимально отличался от распространенных цифровых комбинаций, поэтому набрать его случайно мог разве что ребенок.
      — Райан слушает, — сказал Джек после того, как его шифратор вошел в синхронизм с шифратором на противоположном конце.
      — Привет, Джек. Говорит Грир. Как у вас там, в старой доброй Англии проходит воскресный вечер?
      — Сегодня весь день шел дождь, — доложил Райан. — И я не выходил на улицу подстригать газон.
      На самом деле, он ничего не имел против. Джек просто ненавидел подстригать газоны, поскольку еще в детстве усвоил, что как тщательно ни обрезай проклятую траву, через несколько дней она все равно будет выглядеть неприятной щетиной.
      — Ну, а у нас «Ориолс» ведет в игре против «Уайт сокс» со счетом пять — два после шести периодов. На мой взгляд, у твоей команды неплохие шансы взять кубок.
      — А как дела в футболе?
      — Если бы я играл в тотализатор, мой мальчик, я бы поставил все деньги на Филадельфию.
      — Готов рискнуть долларом, утверждая, что вы неправы, сэр. Мне отсюда, издалека, кажется, что у моих «Колтс» все не так уж плохо.
      «Что, конечно же, не так, черт побери!» После того, как «Балтимор колтс» потеряли все шансы продолжить борьбу за суперкубок, Райан сосредоточил всю свою любовь на бейсболе. С точки зрения тактики эта игра была гораздо интереснее, хотя в ней и отсутствовала мужская борьба футбола.
      — Итак, что происходит воскресным вечером у вас в Вашингтоне, сэр?
      — Я просто хотел кое о чем тебя предупредить. По пути в Лондон уже находится одно сообщение, которое затрагивает тебя. Новая задача. Она потребует дня три — четыре.
      — Хорошо.
      Это разожгло интерес Райана, однако возбуждаться по-настоящему можно будет только тогда, когда он увидит, в чем дело. Возможно, Лэнгли хочет, чтобы он провел какие-то новые аналитические исследования. Как правило, все задания были так или иначе связаны с экономикой, потому что адмиралу нравилось, как его новый сотрудник ведет сложные игры с цифрами.
      — Это что-нибудь важное? — спросил Джек.
      — Ну, нас очень интересует, что ты сможешь сделать, — ограничился общим ответом зам по РА-работе.
      «Этому человеку следует учить лисиц, как обманывать собак и охотников, — мысленно отметил Райан. — Его счастье, что он не англичанин. Местная аристократия пристрелила бы его за то, что он мешает предаваться национальной забаве.»
      — Хорошо, сэр, буду ждать вестей от вас. А можно вас попросить ввести меня в курс игры? — с надежной спросил он.
      — А почему бы и нет? Этот новый подающий — кажется, его фамилия Рипкен, да? — только что пробежал от самой левой бровки до шестой базы.
      — Благодарю вас, сэр. Это гораздо интереснее, чем «Башня Фолти».
      — Это еще что за чертовщина?
      — На английском телевидении это именуется комедией, адмирал. Очень смешно, если понимать, о чем идет речь.
      — Когда я в следующий раз загляну в Лондон, ты введешь меня в курс дела, — предложил зам по РА-работе.
      — Слушаюсь, сэр.
      — В семье все в порядке?
      — Просто замечательно, сэр. Спасибо за то, что поинтересовались.
      — Ну хорошо. Отдыхайте, не буду больше мешать. До встречи.
 
      — Кто это звонил? — спросила Кэти, когда Райан вернулся в гостиную.
      — Шеф. Сказал, что направил мне новую работу.
      — Какую именно? — Кэти не собиралась сдаваться.
      — Адмирал не уточнил. Просто предупредил, что мне в ближайшем времени предстоит сыграть во что-то новенькое.
      — И он ни слова не сказал, что это будет?
      — Джеймс Грир любит сюрпризы.
      — Гм, — только и ответила Кэти.
 
      Курьер удобно устроился в кресле салона первого класса. Портфель с конвертом был засунут под сиденье напротив. Курьер предусмотрительно захватил с собой несколько иллюстрированных журналов, чтобы было что почитать во время долгого трансатлантического перелета. Поскольку он не был дипломатическим курьером, а действовал неофициально, ему можно было на время притвориться, что он принадлежит к влиятельным персонам — эту маску придется сбросить у стойки иммиграционной службы в четвертом терминале аэропорта «Хитроу», откуда посольская машина отвезет его прямиком на Гросвенор-сквер. Курьер уже предвкушал приятный вечер в каком-нибудь уютном пабе с кружкой английского пива, а уже через тридцать шесть часов ему предстоит возвращаться домой. Разумеется, заставлять человека, обладающего незаурядными способностями и прошедшего специальную подготовку, заниматься подобной ерундой — это расточительство, однако кто-то должен заниматься и этим, а недавний выпускник «Фермы» вряд ли может рассчитывать на что-либо большее. Курьер утешал себя мыслью, что то, что находилось у него в портфеле, представляло большую важность. Впрочем, и не такую уж и большую. Если бы действительно речь шла о чем-то важном, он пересекал бы океан на сверхзвуковом «Конкорде».
 
      Эд Фоули спал сном праведника. Завтра ему предстоит придумать предлог заехать в посольство Великобритании и посидеть вдвоем с Найджелом Хейдоком, обсуждая план предстоящей операции. Если все пройдет хорошо, он наденет свой наикраснейший галстук, получит записку от Олега Ивановича, назначит следующую личную встречу и займется подготовкой. «Но кого же, кого, — гадал Фоули, — кого собирается убить КГБ? Папу римского?» Боб Риттер очень переживает по этому поводу. Или кого-то другого? У КГБ очень прямолинейный подход в отношении тех, кто ему не нравится. В отличие от ЦРУ. Управление никого не убивало с конца пятидесятых годов, когда президент Эйзенхауэр использовал ЦРУ — и весьма успешно — в качестве альтернативы открытому вооруженному вмешательству. Однако это искусство оказалось не нужно администрации Кеннеди, которая ухитрилась испортить практически все, к чему прикасалась. Вероятно, это явилось следствием чрезмерного увлечения книгами о Джеймсе Бонде. В художественной литературе все обстояло значительно проще, чем в реальной жизни, даже в той литературе, которая вышла из-под пера бывшего оперативного работника разведслужбы . В реальной жизни порой бывает трудно просто застегнуть молнию на ширинке.
      Однако он сам сейчас разрабатывает план достаточно сложной операции и пытается убедить себя, что на самом деле она не так уж и сложна. Правильно ли он поступает? Пока остальное сознание Эда Фоули спало, его ум не переставал работать. Даже во сне он снова и снова перебирал каждую мелочь. Ему снились кролики, резвившиеся на зеленой лужайке, за которыми наблюдали лисицы и медведи. Хищники сидели неподвижно, даже не пытаясь наброситься на кроликов, возможно, потому, что те бегали слишком быстро и находились совсем близко со своими норами, так что погоня за ними все равно не принесла бы никаких результатов. Но что произойдет, когда кролики отбегут от нор достаточно далеко? Тогда лисицы уже смогут их поймать, зашевелятся и медведи, способные проглотить ушастых зверьков целиком… А задача Фоули заключается в том, чтобы не дать маленьких пушистых кроликов в обиду, так?
      Во сне лисицы и медведи просто наблюдали за кроликами, в то время как он сам, орел, кружился высоко в небе, всматриваясь вниз. Он, хоть и хищник, дал зарок не трогать кроликов, хотя лисица будет хорошей добычей. Как хорошо будет вонзить ей когти чуть пониже затылка, сломать шею, разорвать на части, а потом бросить, чтобы ее сожрал медведь, которому на самом деле все равно, кем питаться. Да, господину Медведю на это наплевать. Он просто большой старый медведь, и у него в брюхе всегда пусто. Если дать ему возможность, он сожрет и орла, вот только орлы для него слишком умны и проворны, так? Правда, только до тех пор, пока у него открыты глаза, сказал себе благородный орел; у него отличное зрение и незаурядные способности, но даже ему нужно соблюдать осторожность. Поэтому орел парил высоко в небе, выискивая восходящие воздушные потоки, и смотрел вниз. В лучшем случае он сможет упасть камнем вниз и предупредить забавных пушистых зверьков, что им угрожает опасность. Однако эти кролики, вероятно, безнадежно глупы, как и полагается кроликам из пословицы; они щиплют траву и не глядят по сторонам, хотя следовало бы. Это его задача, сказал себе благородный орел, своим зорким взглядом следить за тем, чтобы все было в порядке. Задача кролика состоит в том, чтобы бегать, и с помощью орла он сможет перебежать на другое поле, где нет лисиц и медведей, где можно будет наплодить множество чудесных маленьких крольчат и жить счастливо всей большой семьей, как и Шалун, Кривляка и Пушистый хвостик Беатрикс Поттер.
      Фоули перевернулся на бок, и сон закончился: орел, следящий сверху за врагами, кролики, резвящиеся в траве, лисицы и медведи вдалеке, которые наблюдают за ними со стороны, но не двигаются с места, потому что им неизвестно, который из кроликов отойдет слишком далеко от своей спасительной норки.
      Услышав умышленно раздражающий звонок будильника, Фоули открыл глаза и, перекатившись на бок, ткнул кнопку, выключая его. Затем он рывком соскочил с кровати и направился в ванную комнату. Внезапно его охватила щемящая тоска по дому в Вирджинии. Там ванных комнат было несколько — если точнее, две с половиной, что в случае возникновения какой-либо чрезвычайной ситуации предоставляло определенную гибкость. Маленький Эдди тоже проснулся, и, усевшись на полу перед телевизором, громогласно объявил на всю квартиру: «Работящая женщин-н-н-н-на!», сообщая о начале утренней гимнастики. Мать и отец улыбнулись. Даже сотрудники КГБ, сидевшие в наушниках, подключенных к «жучкам» прослушивания, наверное, не смогли сдержать усмешки.
      — У тебя по работе на сегодня намечено что-нибудь важное? — окликнула из кухни Мери Пат.
      — Ну, надо будет разобраться в материалах, которые пришли из Вашингтона за выходные. И еще я должен до обеда заскочить в английское посольство.
      — О? Это еще зачем? — спросила жена.
      — Мне нужно кое о чем переговорить с Найджелом Хейдоком, — ответил Эд. Мери Пат положила на сковородку бекон. Она всегда готовила яичницу с беконом по утрам в те дни, когда им предстояла ответственная работа. У Фоули мелькнула мысль, догадаются ли когда-нибудь об этом «слухачи» из КГБ. Скорее всего, не догадаются. Подобная дотошность просто немыслима, к тому же, образ питания американцев интересует русских контрразведчиков лишь постольку, поскольку иностранцы, как правило, питаются значительно лучше среднего советского гражданина.
      — В таком случае, не забудь передать ему от меня привет.
      — Хорошо.
      Зевнув, Фоули отпил кофе.
      — Знаешь, надо будет как-нибудь пригласить их в гости — например, в следующие выходные.
      — Я ничего не имею против. Как обычно, ростбиф и все такое?
      — Да, и я попробую раздобыть мороженую кукурузу в початках.
      В России выращивали кукурузу, которую можно было купить на колхозных рынках, и она была достаточно неплохая, но все же ей было далеко до «Серебряной королевы», к которой супруги Фоули привыкли дома в Вирджинии. Поэтому им пришлось остановиться на мороженой кукурузе, которую самолетами перебрасывали с авиационной базы Рейн-Мейн вместе с сосисками в тесте «Чикаго ред» и другими лакомствами, приобретавшими такое большое значение для тех, кто вынужден был длительное время работать вдали от дома. «Вероятно, в Париже было бы то же самое,» — подумал Эд.
      Завтрак прошел быстро, и через полчаса Фоули уже почти оделся к выходу.
      — Дорогая, какой галстук посоветуешь надеть сегодня?
      — Знаешь, здесь, в России, время от времени обязательно нужно носить красное, — подмигнув, протянула Мери Пат ему ярко-алый галстук вместе с серебряной заколкой, приносящей счастье.
      — Угу, — согласился Эд, завязывая галстук перед зеркалом. — Ну вот, Эдвард Фоули-старший, сотрудник Государственного департамента, готов к выходу.
      — Ты выглядишь просто замечательно, — заметила жена, громко чмокая его в щеку.
      — До свидания, папочка, — бросил вслед отцу, направившемуся к двери, маленький Эдди.
      Вместо поцелуя крепкое мужское рукопожатие. Мальчик уже вышел из возраста нежных сюсюканий.
 
      Дорога на работу прошла без каких-либо происшествий. Пешком до метро. Свежий «Советский спорт», купленный в газетном киоске, пятикопеечная монета, опущенная в турникет, тот же самый поезд, потому что и вечером будет тот же самый поезд, и «хвост» из Второго главного управления КГБ отметит абсолютное постоянство привычек объекта наблюдения: каждое утро и каждый вечер этого американца похожи друг на друга, словно зеркальные образы. Придя в посольство, Фоули дождался в своем кабинете Майка Рассела, который принес ему утреннюю почту. Перебирая сообщения и рассматривая заголовки, Эд сразу же отметил, что сегодня их больше, чем обычно.
      — Это насчет того, о чем мы говорили? — спросил старший связист, задержавшись в дверях.
      — Не похоже на то, — ответил Фоули. — А что, тебя это задело за живое?
      — Эд, видишь ли, моя работа заключается как раз в том, чтобы отправлять и получать защищенную информацию.
      — Майк, а ты взгляни на все с моей позиции. Если русские «засветят» меня, от меня будет столько толку, сколько от вымени на груди борова. Я уж не говорю про тех ребят, которые поплатятся за это своей жизнью.
      — Да, я тебя прекрасно понимаю. — Рассел помолчал. — И все же я просто не могу поверить, Эд, что русским удалось расколоть мои системы. Как ты сам сказал, в этом случае наши люди стали гибнуть бы десятками.
      — Мне очень хотелось бы с тобой согласиться, но ты сам прекрасно понимаешь, что в нашем деле осторожность никогда не бывает лишней.
      — Тут я поддержу тебя обеими руками. Знаешь, если я поймаю мерзавца, нагадившего в моей епархии, он вряд ли доживет до встречи с ребятами из ФБР, — мрачно пообещал Рассел.
      — Ты только не заводись.
      — Эд, когда я был во Вьетнаме, «прохудившаяся» закрытая связь приводила к гибели людей. Это же самое страшное, что только может быть, ты не согласен?
      — Майк, если я что-нибудь услышу, ты об этом обязательно узнаешь.
      — Ладно.
      Рассел направился к двери, буквально извергая дым из ушей.
      Рассортировав поступившие сообщения — разумеется, они были адресованы просто московскому резиденту, без указания конкретной фамилии, — Фоули погрузился в чтение. Руководство по-прежнему выражало беспокойство относительно КГБ и папы римского, однако помимо информации о «кролике» у Фоули не было ничего нового, и оставалось только надеяться, что сам Шалун сможет рассказать что-нибудь на этот счет. Большой интерес вызывало заседание Политбюро, состоявшееся на минувшей неделе, однако тут придется подождать, пока источники сами не выйдут на связь. Вопросы о здоровье Леонида Брежнева, но хотя фамилии всех его лечащих врачей известны, ни один из них не станет общаться напрямую с представителем ЦРУ. Достаточно посмотреть телевизор, чтобы понять: Леонид Ильич на следующих Олимпийских играх марафон не пробежит. Однако в таком состоянии человек может жить, ни шатко ни валко, годами. Конечно, Брежнев не свернет с прежнего курса, не предпримет ничего нового, однако в последнее время его действия становились все более иррациональными. Кто может сказать, какой еще фортель может выкинуть дряхлеющий советский руководитель, — определенно, уходить из Афганистана он не собирался. Брежневу было наплевать на жизни молодых солдат Красной Армии, даже хотя сам он уже отчетливо слышал шаги приближающейся смерти. Вопрос передачи власти очень интересовал руководство ЦРУ, однако все сходились во мнении, что следующим место во главе стола займет Юрий Владимирович Андропов, если только он не умрет раньше Брежнева или не совершит какую-нибудь серьезную политическую ошибку. Однако, второе можно смело сбросить со счетов — для этого Андропов слишком опытный политик. Нет, на настоящий момент именно он являлся цесаревичем, наследником престола, и тут никаких вопросов быть не может. Оставалось только надеяться, что на новом посту Юрий Владимирович не будет действовать чересчур рьяно, — впрочем, если верить слухам о состоянии его печени, этого можно было не опасаться. Каждый раз, видя Андропова по советскому телевидению, Фоули всматривался в его лицо, стараясь обнаружить нездоровый желтоватый оттенок кожи, свидетельствующий о заболевании этого органа. Однако это можно без труда скрыть гримом — если только в Советском Союзе прибегают к подобному средству облагородить внешность политических вождей… «Гм, как бы это проверить?» — мелькнула мысль у Фоули. Возможно, ответ на этот вопрос знают в научно-техническом отделе в Лэнгли.
 
      Сменив Колю Добрика, Зайцев сел за стол и занялся разбором входящей корреспонденции. Он решил постараться отложить в памяти как можно больше информации, поэтому процесс распределения сообщений по адресатам занял больше времени, чем обычно. Снова пришло сообщение от агента Кассия, которое было переправлено руководителям политической разведки наверх, а копия адресована в институт США и Канады, где с ней ознакомятся маститые академики, стремящиеся выжать крупицы важной информации из всех доступных материалов. Еще одно сообщение пришло от Нептуна, в котором этот агент просил денег для своего информатора, поставлявшего в КГБ такие ценные сведения относительно закрытых средств связи. Кодовое имя «Нептун» позволяет предположить, что агент имеет какое-то отношение к морю, не так ли? Зайцев порылся в памяти, вспоминая, какая еще информация от этого источника проходила через него. Кажется, в основном она была связана с американским военно-морским флотом? Именно эти сообщения породили в нем беспокойство по поводу надежности американских систем шифрования. Несомненно, КГБ платит этому источнику огромные деньги, сотни тысяч американских долларов наличными, что всегда представляло для Комитета большую проблему. Советскому Союзу было бы гораздо проще расплачиваться алмазами, поскольку алмазы практически в неограниченных количествах можно было добыть на приисках Восточной Сибири. В прошлом КГБ пробовал платить американским агентам алмазами, однако это быстро заметило бдительное ФБР… А Советский Союз даже не предпринял никаких шагов, чтобы вызволить своих попавших в беду людей. Какие уж тут могут быть разговоры о солидарности со своими сотрудниками! Олегу Ивановичу было известно, что американцы постоянно предпринимали попытки выручить провалившихся агентов, однако в большинстве случаев те, кому они хотели помочь, к этому времени уже оказывались расстреляны, — при этой мысли у Зайцева похолодело на сердце.
      Однако сейчас пути назад уже нет, и ЦРУ достаточно хорошо знает свое дело, раз его так боится КГБ, — а разве это не означает, что он в надежных руках?
      Тут Зайцев вспомнил еще об одном деле, которое надо было сделать сегодня. В ящике письменного стола лежали бланки рапортов о контактах с иностранцами. Мария предложила сообщить о встрече, и Олег Иванович решил так и поступить. Он описал ее как красивую женщину лет тридцати с небольшим, мать очаровательного маленького мальчика, и не слишком умную — «манера поведения чисто американская», как написал Зайцев. Достаточно неплохое владение русским языком, хороший словарный запас, но плохое произношение и неважный синтаксис: в целом чувствуется, что это говорит иностранец. Зайцев не стал заполнять графу относительно того, производит ли молодая женщина впечатление сотрудника разведслужбы, решив воздержаться от этого. Потратив на все минут пятнадцать, он подошел к офицеру службы безопасности своего отдела.
      — Пустая трата времени, — сказал Олег Иванович, протягивая рапорт капитану, уже дважды обойденному повышением в звании.
      Офицер службы безопасности пробежал взглядом листок бумаги.
      — Где вы с ней познакомились?
      — Здесь все написано. — Зайцев показал на заполненный бланк. — Я гулял в парке со своей дочерью, и тут показалась эта американка со своим мальчиком. Его зовут Эдди, полное имя, судя по всему, Эдуард Эдуардович — Эдвард младший, как говорят американцы. Кажется, мать говорила, что ему четыре года. Очень милый мальчик. Мы поговорили несколько минут ни о чем, после чего они ушли.
      — Ваше впечатление об этой женщине?
      — Если она шпион, я не сомневаюсь в скорой победе социализма в Америке, — ответил Зайцев. — Довольно миловидная, но чересчур худая, и особым умом не отличается. Полагаю, такая, какой и должна быть обыкновенная американская домохозяйка.
      — Что-нибудь еще?
      — Все изложено в рапорте, товарищ капитан. Наверное, я больше времени излагал все на бумаге, чем разговаривал с этой американкой.
      — Ваша бдительность похвальна, товарищ майор.
      — Служу Советскому Союзу.
      Зайцев вернулся на свое рабочее место. «Со стороны Марии это была отличная мысль, — подумал он, — поставить так тщательно все точки над i.» В конце концов, не исключена возможность, что за ней следили, и в досье, составленном на нее в КГБ, появится еще одно донесение, сделанное сотрудником КГБ, подтверждающее, что эта американка не представляет собой угрозу мировому социализму.
      Вернувшись за стол, Зайцев мысленно перебрал все то, что сделал за день. Чем больше информации он передаст ЦРУ, тем больше ему заплатят. Вероятно, он даже сможет свозить свою дочь в этот хваленый парк развлечений Диснея, где маленький зайчик порадуется вовсю. Через Олега Ивановича проходили сообщения, имеющие отношения к другим странам, и он старался запомнить и их. Особый интерес вызывал некий агент под кодовым наименованием Министр, работающий в Англии. Судя по всему, он занимал какую-то достаточно высокую должность в Министерстве иностранных дел, что давало ему возможность передавать высококачественную разведывательную информацию политического и дипломатического характера, которую всегда с большим вниманием изучали наверху.
 
      Фоули отправился в посольство Великобритании на посольской машине. Когда он показал свое удостоверение, его встретили весьма любезно. Вскоре в большой холл внизу спустился Найджел Хейдок.
      — Привет, Эд! — Улыбнувшись, он крепко пожал Фоули руку. — Прошу сюда.
      Они поднялись по широкой мраморной лестнице и прошли прямо в кабинет. Закрыв дверь, Хейдок указал на кожаное кресло.
      — Чем могу помочь?
      — У нас есть «кролик», — сразу же перешел прямо к делу Фоули.
      И этими словами было сказано все. Хейдок понял, что перед ним американский разведчик — на жаргоне британских спецслужб «кузен».
      — Почему вы говорите мне об этом?
      — Нам потребуется ваша помощь, чтобы вытащить его отсюда. Мы хотели осуществить это через Будапешт, но наш резидент в Венгрии только что погорел. А у вас там как дела?
      — Наш резидент в Будапеште — Энди Хадсон. Бывший офицер парашютно-десантного полка, толковый парень. Однако давайте начнем с самого начала, Эдвард. Что вы можете мне сказать и почему это настолько важно?
      — Он «инициативщик», сам пришел к нам. Похоже, работает в центре связи. Как мне кажется, Найджел, очень крупная рыба. Я запросил разрешения немедленно вытащить его из России, и Лэнгли дало зеленый свет. Две пятерки, дружище, — добавил он.
      — То есть, высшая степень надежности и высший приоритет?
      Фоули кивнул.
      — Совершенно верно. Хотите узнать хорошую новость?
      — Если они еще остались.
      — Этот «кролик» говорит, что наши шифры скомпрометированы, но ваша новая система пока что не расколота.
      — Рад слышать это. То есть, я могу общаться свободно, но вы — нет?
      Снова кивок.
      — Сегодня утром мне сообщили, что новые средства связи уже в пути — скорее всего, мне пришлют пару одноразовых шифровальных блокнотов. Полагаю, это будет известно уже сегодня к вечеру.
      Откинувшись на спинку кресла, Хейдок закурил сигарету, «Силк кат» с пониженным содержанием никотина и смол. Он перешел на этот сорт, делая уступку жене.
      — У вас есть план? — спросил английский разведчик.
      — Я хочу, чтобы наш «кролик» первым делом отправился поездом в Будапешт. Ну а дальше…
      Фоули вкратце изложил замысел Мери Пат.
      — Вот это действительно здорово придумано, Эдвард! — похвалил Хейдок. — Когда вы успели ознакомиться с операцией «Мясной фарш»? Знаете, в нашей академии разведки она входит в обязательную программу.
      — Еще в детстве. Уже тогда она восхитила меня своим исполнением.
      — Теоретически ваше предложение неплохое — но, видите ли, то, что вам требуется, в обычном хозяйственном магазине не купишь.
      — Я и сам дошел до этого, Найджел. Но если мы хотим поставить наш маленький спектакль, нам нужно шевелиться очень быстро.
      — Согласен. — Хейдок помолчал. — Сэр Бейзил обязательно захочет узнать подробности. Что еще я смогу ему сообщить?
      — Сегодня утром к нему должен прибыть курьер от судьи Мура. На самом деле, я могу сказать только то, что наш «кролик» кажется мне делом стоящим.
      — Вы сказали, он офицер связи — имеется в виду, в центральном управлении?
      — Да.
      — В таком случае, возможно, это действительно очень важно, — согласился Хейдок. — Особенно если он почтовый клерк.
      Он произнес последнее слово на английский манер: «кларк». Услышав фамилию своего наставника, Фоули едва сдержал улыбку.
      На этот раз он ответил не сразу. Его взгляд был прикован к лицу хозяина кабинета.
      — По крайней мере, мы так считаем.
      Только после этого смысл его слов дошел до Хейдока.
      — Боже всемилостивейший! — выдохнул он. — Да ему же цены нет! И он просто сам пришел к вам?
      — Совершенно верно. Конечно, на самом деле все произошло не так просто, но в конечном счете дело сводится именно к этому.
      — Это не ловушка, не провокатор?
      — Естественно, такие мысли приходили в голову и мне, но ведь это же совершенно бессмысленно, вы согласны? — спросил Фоули. Англичанин знал, что он работает в Управлении, но ему не было известно, что он является новым резидентом в Москве. — Если русские вычислили меня, зачем им так быстро выдавать себя?
      — Верно, — вынужден был согласиться Найджел. — Это было бы слишком неуклюже. Итак, Будапешт, да? По крайней мере, через Венгрию будет проще, чем напрямую из Москвы.
      — Есть и плохие известия, — предупредил коллегу Фоули. — Жена «кролика» ни во что не посвящена.
      — Эдвард, вы шутите.
      — Хотелось бы, чтобы это была правда. Однако дела обстоят именно так, как я сказал.
      — Понятно. Ну да ладно, что такое жизнь без препятствий, которые нужно преодолевать? У вас есть какие-нибудь предпочтения насчет того, каким именно способом мы вытащим вашего «кролика»? — спросил Хейдок, не раскрывая Фоули своих мыслей.
      — Полагаю, это решать вашему человеку в Будапеште. Это не моя епархия, и не мне учить его, как осуществить операцию.
      Хейдок кивнул. Этот момент не должен был вызывать никаких споров, и все же упомянуть о нем надо было обязательно.
      — Когда? — спросил он.
      — Быстро, насколько это только возможно. В Лэнгли не меньше моего хотят провернуть это дело как можно скорее.
      Фоули не стал добавлять, что успех этой операции станет отличным началом его работы московским резидентом.
      — Вы полагаете, речь идет о Риме? Сэр Бейзил постоянно донимает меня расспросами.
      — Ваша премьер-министр беспокоится?
      — Смею предположить, так же, как и ваш президент. Эта игра может окончательно замутить воду.
      — Совершенно верно, — согласился Фоули. — В общем, я только хотел вас предупредить. Вероятно, уже сегодня вечером вы получите сообщение от сэра Бейзила.
      — Я все понял, Эдвард. Как только оно придет, я начну действовать.
      Хейдок взглянул на часы — слишком рано, чтобы предложить гостю выпить пива в пабе при посольстве. Жаль.
      — Как только получите разрешение, дайте мне знать. Хорошо?
      — Разумеется. Мы будем держать вас в курсе, Эд. Энди Хадсон — опытный мастер своего дела, и он уже давно работает в Будапеште.
      — Замечательно.
      Фоули поднялся с кресла.
      — Как насчет того, чтобы поужинать вместе? — предложил Хейдок.
      — Полагаю, нам надо поторопиться. Судя по виду Пенни, прибавки в семействе вам осталось ждать совсем недолго. Когда вы собираетесь отправить ее в Лондон?
      — Через пару недель. Малыш в последнее время постоянно ворочается в животе и брыкается.
      — Это хороший признак.
      — А если роды начнутся раньше срока, у нас в посольстве есть хороший врач.
      Вот только вряд ли посольскому врачу захочется принимать роды.
      — Что ж, если у вас родится мальчик, наш Эдди с удовольствием даст ему видеокассеты с «Роботами-мутантами», — пообещал Хейдоку Эд.
      — Роботы-мутанты? А что это такое?
      — Если у вас будет мальчик, вы скоро узнаете, — заверил его Фоули.

      Младший оперативный сотрудник ЦРУ прибыл в четвертый терминал лондонского аэропорта «Хитроу» без нескольких минут в семь утра. Быстро пройдя пограничный и таможенный контроль, он направился к выходу и заметил водителя с неприметной табличкой в руке, на которой была написана фамилия, разумеется, чужая, поскольку сотрудники Управления вспоминают свои настоящие фамилии только тогда, когда их к этому вынуждают. Водителя звали Леонард Ваттс. Ваттс приехал на посольском «Ягуаре», и, поскольку на машине были дипломатические номера, а у него самого — дипломатический паспорт, он нисколько не заботился о соблюдении скоростного режима.
      — Как прошел перелет через Атлантику?
      — Замечательно. Почти всю дорогу проспал.
      — Что ж, добро пожаловать в мир оперативной работы, — заметил Ваттс. — Здесь чем больше спишь, тем лучше.
      — Надо полагать. — Для молодого сотрудника это была первая зарубежная командировка, и не слишком обременительная. — Вот пакет.
      Его «крыше» не шло на пользу то, что он совершал трансатлантический перелет всего лишь с портфелем и небольшой сумкой со сменой нижнего белья, свежей рубашкой и набором бритвенных принадлежностей, которая всю дорогу провела в сетке над креслом.
      — Да, кстати, меня зовут Лен.
      — Отлично, а меня — Пит Гейтвуд.
      — Ты в Лондоне первый раз?
      — Да, — ответил Гейтвуд, стараясь привыкнуть к тому, что он сидит спереди слева, не защищенный рулевым колесом, а машину ведет бывший участник гонок «Инди-500». — Долго добираться до посольства?
      — Полчаса, — ответил Ваттс, не отрываясь от дороги. — Что ты привез?
      — Мне известно только то, что это предназначается для резидента.
      — Ну, определенно, это что-то очень важное. Меня подняли с постели, — проворчал Ваттс.
      — А где вы работали раньше? — спросил Гейтвуд в надежде заставить этого маньяка хоть немного сбросить скорость.
      — О, где я только не работал. В Бонне, в Берлине, в Праге. Собираюсь выходить на пенсию. Вернусь к себе домой в Индиану. У нас наконец-то появилась приличная футбольная команда.
      — Да, и кукуруза у вас хорошая, — заметил Гейтвуд.
      Ему еще ни разу не приходилось бывать в Индиане, и у него не было особого желания посещать этот сельскохозяйственный штат, который, напомнил он себе, дал стране несколько замечательных баскетболистов.
      Совсем скоро слева промелькнул обширный зеленый парк, а через несколько кварталов впереди показался зеленый квадрат площади Гросвенор-сквер. Остановив машину, Ваттс выпустил Гейтвуда. Сам он попетлял между «цветочными горшками», окружающими с виду неказистое здание посольства, которые предназначались для того, чтобы не дать приблизиться к нему террористам на машине, начиненной взрывчаткой. Ваттс вошел внутрь, и морской пехотинец, проверив его документы, позвонил кому следует. Вскоре вниз спустилась женщина средних лет, которая провела Гейтвуда к лифту. Они поднялись на третий этаж и прошли по коридору до конца мимо кабинета, где находились специалисты технической службы, работавшие в тесном контакте с английскими криптографами из Центра правительственной связи в Челтенхэме. Войдя в угловой кабинет, Гейтвуд увидел мужчину средних лет за массивным дубовым письменным столом.
      — Вы Гейтвуд?
      — Так точно, сэр. А вы…
      — Я Рэнди Сильвестри, — ответил лондонский резидент. — У вас для меня пакет.
      — Так точно, сэр.
      Открыв молнию, Гейтвуд достал из портфеля большой конверт из плотной бумаги и протянул его Сильвестри.
      — Вам любопытно, что внутри? — спросил тот, пристально глядя на молодого сотрудника.
      — Сэр, не сомневаюсь, что если это как-то касается меня, вы мне об этом скажете.
      Резидент одобрительно кивнул.
      — Очень хорошо. Анни проводит вас вниз. Если хотите, можете позавтракать здесь, а можете сесть в такси и отправиться в свою гостиницу. У вас есть английская валюта?
      — Сто фунтов, сэр, десятками и двадцатками.
      — Хорошо, этого вам хватит с лихвой. Благодарю вас, Гейтвуд.
      — Да, сэр.
      Гейтвуд вышел из кабинета.
      Убедившись, что печать цела, Сильвестри вскрыл конверт. Внутри скоросшиватель с сорока-пятьюдесятью листами бумаги, заполненными распечатанными через полтора интервала случайными буквами. Значит, одноразовый шифровальный блокнот — для московского отделения, как было сказано в сопроводительном замечании. Надо будет дневным рейсом «Бритиш эруэйз» отправить блокнот курьером в Москву. И два письма. Одно для сэра Бейзила Чарльстона, с пометкой «вручить в собственные руки». Придется вызывать машину и ехать в Сенчури-Хауз, предварительно позвонив главе британской разведки. Второе письмо для этого малыша Райана, любимчика Джима Грира, которое также нужно передать через сэра Бейзила. Сильвестри понял, что речь идет о чем-то важном: чем еще объяснить такое внимание к письмам? Сняв трубку, он нажал кнопку "5" быстрого набора из памяти.
      — Бейзил Чарльстон слушает.
      — Бейзил, это Рэнди. Тут для тебя кое-что пришло. Когда можно будет занести?
      Послышался шелест бумаги. Бейзил сразу понял, что дело не терпит отлагательств.
      — Скажем, в десять утра. Ты ничего не имеешь против, Рэнди?
      — Отлично. В таком случае, до встречи.
      Отпив кофе, Сильвестри прикинул время. Трогаться в путь надо будет где-то через час. Затем он нажал кнопку внутреннего коммутатора.
      — Да, сэр?
      — Анни, у меня есть пакет, который надо будет отправить курьером в Москву. У нас есть свободный почтальон?
      — Да, сэр.
      — Хорошо. Вы не смогли бы передать ему вот это?
      — Да, сэр.
      В ЦРУ секретаршам не платят за цветистый язык.
      — Хорошо. Благодарю вас.
      Сильвестри положил трубку.
 
      Джек и Кэти проезжали на поезде мимо станции Слона и Замок — Джек в который раз напомнил себе, что он до сих пор так и не выяснил, как это чертово место получило такое название. Погода выглядела угрожающей. «Британские острова не настолько широки, чтобы гроза зависла над ними надолго,» — подумал Райан. Быть может, это просто фронт дождевых туч, которых надуло со стороны Атлантики? В любом случае, судя по всему, в промежутке между днем вчерашним и днем сегодняшним его личная непрерывная серия хорошей погоды в Англии наконец прервется. А жаль.
      — На этой неделе ты только выписывала очки? — спросил Джек жену, которая как всегда с головой ушла в какой-то медицинский журнал.
      — Всю неделю ничего, кроме очков, — рассеянно подтвердила та. Затем она подняла взгляд. — Конечно, это не так интересно, как операции, но все равно очень важно.
      — Кэти, раз ты этим занимаешься, это очень важно.
      — А ты не можешь сказать, чем будешь заниматься ты?
      — Не могу до тех пор, пока не попаду к себе в кабинет.
      Впрочем, вероятно, не сможет и после этого. Что бы это ни было, несомненно, оно поступило ночью по закрытому факсу… если только речь не шла о чем-то действительно важном, и тогда это было переслано через курьера. Подобный способ связи делала очень удобным разница в часовых поясах. Вылетевший рано утром из аэропорта имени Даллеса «Боинг-747» приземлялся в «Хитроу» между шестью и семью часами утра, и еще сорок минут занимала дорога до кабинета Райана в Сенчури-Хаузе. При желании правительственные службы могли работать более эффективно, чем «Федерал экспресс».
      После еще пятнадцати минут, посвященных чтению «Дейли телеграф» и «Медицинского журнала Новой Англии» соответственно, Джек и Кэти расстались на вокзале Виктория. Кэти с необъяснимым упрямством спустилась в метро. Райан остановил такси. Машина проехала мимо Вестминстерского дворца, пересекла Темзу. Райан заплатил по счетчику четыре фунта пятьдесят пенсов и добавил щедрые чаевые. Еще через десять секунд он уже был внутри.
      — Доброе утро, сэр Джон, — приветствовал его Берт Кандертон.
      — Здравствуйте, старший сержант, — ответил Райан, вставляя пропуск в турникет.
      Он поднялся на лифте на свой этаж.
      Саймон уже сидел за столом и просматривал утренние сообщения. При появлении Райана он поднял взгляд.
      — Привет, Джек.
      — Привет, Саймон. Как прошли выходные?
      — Так и не довелось поработать в саду. Все этот проклятый дождь!
      — Сегодня утром есть что-нибудь интересненькое?
      Райан налил себе кофе. «Эрл грей», который пил по утрам Саймон, для чая был совсем неплох, но Джек просто не мог взбодриться чаем, даже самым хорошим, и особенно утром. В Лондоне не было и настоящих чизбургеров, а сегодня Джек по дороге на работу забыл купить булочки.
      — Пока что нет, но из Америки что-то пришло.
      — Что именно?
      — Сэр Бейзил ничего не сказал, но когда курьер приносит что-то утром в понедельник, это, как правило, бывает интересно. Судя по всему, дело как-то связано с Советами. Старик приказал мне быть наготове.
      — Что ж, я ничего не имею против того, чтобы начать новую неделю с чего-нибудь интересного. — Райан отпил кофе. Это было совсем не то, что готовит Кэти, но все равно лучше, чем чай. — Когда пакет из Америки будет у нас?
      — Часов в десять. Его привезет лично Сильвестри, ваш резидент.
      Райан встречался с Сильвестри лишь однажды. Тот произвел на него впечатление компетентного специалиста, но что еще можно ожидать от резидента, даже находящегося на закате карьеры?
      — Из Москвы ничего нового?
      — Только слухи о здоровье Брежнева. Похоже, отказ от курения ему совсем не помог, — сказал Хардинг, раскуривая трубку. — Мерзкий старикашка! — добавил английский аналитик.
      — Что сообщают из Афганистана?
      — Иван стал умнее. Новые русские вертолеты Ми-24 показали себя очень неплохо. Тем хуже для афганцев.
      — Как ты думаешь, чем все это завершится?
      Хардинг пожал плечами.
      — Все будет определяться тем, какие потери готов будет понести Иван. Военная мощь, необходимая для победы, у русских есть. Остается только вопрос политической воли. К несчастью для моджахедов, большие потери не слишком беспокоят кремлевское руководство.
      — Твои рассуждения верны только в том случае, если не произойдет нечто такое, что кардинально изменит соотношение сил, — высказал свою мысль вслух Райан.
      — Например?
      — Например, у моджахедов появятся эффективные ракеты класса «земля-воздух», которые позволят им нейтрализовать советские вертолеты. У нас есть «Стингеры». Сам я ими никогда не пользовался, но, судя по тому, что о них пишут, это очень хорошая вещь.
      — Но сможет ли толпа неграмотных дикарей правильно использовать такое сложное оружие? — с сомнением спросил Хардинг. — Современную автоматическую винтовку — несомненно. Пулемет — наверняка. Но ракету?
      — Саймон, перед создателями «Стингера» стояла задача сделать новое оружие защищенным от того, кто его использует. Понимаешь, достаточно простым, чтобы можно было ни о чем не задумываться, находясь под пулями. Тут времени думать нет, поэтому все действия должны быть на автомате. Как я уже говорил, сам я «Стингерами» не пользовался, но мне довелось поиграться с противотанковыми ракетами, и обращаться с ними очень просто.
      — Что ж, значит, все дело только за тем, чтобы ваше правительство приняло решение поставлять моджахедам переносные зенитные ракетные комплексы, а пока что оно не торопится это делать. И лично я бы не слишком радовался, если это все же произойдет. Да, афганские повстанцы убивают русских, и, наверное, для нас это неплохо, но по сути своей они все равно кровожадные дикари.
      «И в свое время они перебили немало англичан, — напомнил себе Райан. — А уж у кого — у кого, а у англичан память длинная.»
      Кроме того, существовала проблема захвата «Стингеров» русскими, что совсем не обрадует Военно-воздушные силы Соединенных Штатов. Впрочем, все эти вопросы выходят за рамки его компетенции. Однако в Конгрессе разговоры уже идут.
      Устроившись поудобнее в кресле, Джек, попивая кофе, начал знакомиться с утренними сообщениями. Затем наступит черед вернуться к настоящему делу — продолжить анализ советской экономики. Это занятие равносильно составлению точного плана спагетти, наваленных в тарелку.
 
      Работа, которой занимался в Лондоне Рэнди Сильвестри, ни для кого не являлась тайной. Он слишком много времени провел в разведке, и хотя в явном виде ни разу не «засветился», Восточный блок к концу его пребывания в Варшаве догадался, на какое правительственное ведомство он работает. В Варшаве Сильвестри управлял разветвленной агентурой и добыл немало первоклассной разведывательной информации политического плана. Назначение в Лондон должно было стать последней ступенью его карьеры в ЦРУ, что можно было сказать в отношении большинства сотрудников лондонского отделения. Сильвестри пользовался заслуженным уважением многих спецслужб дружественных государств, однако он остановил свой выбор на английской столице, где его задача должна была заключаться в основном в установлении контактов с британской Службой внешней разведкой. Вызвав посольский «Даймлер», Сильвестри отправился на противоположный берег реки.
      Ему даже не пришлось проходить через охрану. Сэр Бейзил лично ждал его у входа в Сенчури-Хауз. Тепло пожав руки, разведчики поднялись наверх.
      — В чем дело, Рэнди?
      — У меня есть пакет для тебя и еще один для Райана, — объяснил Сильвестри.
      — Вот как. Ну что, пригласить его?
      Лондонский резидент ознакомился с сопроводительным письмом и знал, что находится в пакетах.
      — Конечно, Бейзил, зови. Если хочешь, и Хардинга тоже.
      Сняв трубку, Чарльстон вызвал к себе обоих аналитиков. Те вошли в кабинет меньше чем через две минуты. Все были знакомы между собой. Правда, Райан до сих пор лишь однажды встречался со своим коллегой из ЦРУ. Сэр Бейзил пригласил всех садиться. Он уже вскрыл конверт. Сильвестри протянул Райану письмо, которое предназначалось для него.
      Со своей стороны Джек уже подумал: «Вот тебе чертовщина!» Начало было необычным, а он уже на собственном опыте научился относиться с опаской ко всему новому и непривычному в ЦРУ.
      — А это действительно интересно, — заметил Чарльстон.
      — Мне вскрывать свой конверт прямо сейчас? — спросил Райан.
      Сильвестри кивнул, и Джек, достав швейцарский перочинный нож, разрезал плотную коричневую бумагу. Письмо ему всего на трех страницах было подписано лично адмиралом Гриром.
      «Кролик». Терминология была Райану знакома. Кто-то хочет смыться из… Москвы… и ЦРУ идет навстречу, приглашая в помощники британскую разведку, поскольку будапештская резидентура оказалась временно не у дел…
      — Рэнди, передай Артуру, что мы с радостью окажем все необходимое содействие. Насколько я понимаю, у нас будет возможность поговорить с вашим «кроликом» перед тем, как вы заберете его из Лондона?
      — Это было бы совершенно справедливо, Бейзил, — подтвердил Сильвестри. — Насколько сложно, на твой взгляд, провернуть эту операцию?
      — Вывезти «кролика» через Будапешт? — Чарльстон задумался. — Полагаю, особых проблем возникнуть не должно. Венгерская контрразведка — организация весьма мерзкая, однако в целом страну нельзя считать уверенно стоящей на рельсах марксизма-ленинизма… Ого, «кролик» говорит, что КГБ, возможно, проник в ваши шифры? Вот чем озабочено Лэнгли.
      — В самую точку, Бейзил. Если у нас есть течь, мы должны как можно быстрее ее законопатить.
      — Этот человек работает в русском «Меркурии»? — выдохнул Райан. — Боже милосердный!
      — Тут ты совершенно прав, сынок, — согласился Сильвестри.
      — Но какого черта будут делать в Будапеште я? — спросил Джек. — Я же не оперативный сотрудник.
      — Нам нужно, чтобы за всем присматривал наш человек.
      — Я все понимаю, — заметил Чарльстон, все еще погруженный в чтение письма. — И вы хотите послать того, кто неизвестен противнику?
      — Ну, похоже на то.
      — Но почему именно меня? — настаивал Райан.
      — Джек, — ласково произнес сэр Бейзил, — ваша единственная задача будет состоять в том, чтобы следить за происходящим. Это чистая формальность.
      — А как же насчет «крыши»?
      — Мы снабдим вас дипломатическим паспортом, — ответил Чарльстон. — Вы будете в полной безопасности. Не забывайте про Венскую конвенцию.
      — Но… но… он же будет липовым.
      — Однако это никто не будет знать, мой мальчик.
      — Ну а мой акцент?
      Произношение Райана однозначно выдавало в нем американца.
      — В Венгрии? — улыбнулся Сильвестри.
      — Джек, у них у самих совершенно непонятный язык, и я сильно сомневаюсь, что они заметят разницу. К тому же, в любом случае с новыми документами ваша личность будет неприкосновенной.
      — Успокойся, малыш. Все будет проще, чем выбрать твоей малышке нового плюшевого медвежонка, — заверил его Сильвестри. — Поверь мне.
      — К тому же, вас постоянно будет сопровождать сотрудник службы безопасности, — добавил Чарльстон.
      Райан глубоко вздохнул. Он не собирался выставлять себя трусливым неженкой, особенно перед этими людьми, особенно перед адмиралом Гриром.
      — Ну хорошо, прошу меня простить. Все дело в том, что мне просто до сих пор никогда не приходилось заниматься оперативной работой. Для меня это нечто незнакомое. — Надо надеяться, ему удалось изящно прикрыть свое отступление. — Что именно мне предстоит сделать и как я этим займусь?
      — Мы отправим вас в Будапешт самолетом из «Хитроу». Наши люди встретят вас в аэропорту и отвезут в посольство. Вы проведете там пару дней — не больше, полагаю, — и проследите за тем, как Энди вывезет вашего «кролика» из Страны большевиков. Рэнди, как ты думаешь, сколько на это потребуется времени?
      — Для того, чтобы провернуть такую операцию? Думаю, все будет готово к концу этой недели, в крайнем случае — к началу следующей, — высказал свои мысли вслух Сильвестри. — «Кролик» прибудет в Будапешт самолетом или поездом, а ваш человек на месте решит, как переправить его через «забор».
      — Положим на это еще два-три дня, — прикинул сэр Бейзил. — Излишняя спешка никому не нужна.
      — Хорошо. То есть, я буду отсутствовать четыре дня. Какая у меня будет «легенда»?
      — Для вашей жены? — спросил Чарльстон. — Скажете ей, что вам надо отправиться… ну, скажем, в Бонн, по делам НАТО. Относительно сроков выскажитесь неопределенно, — посоветовал он.
      Его развеселило, что такие вещи надо объяснять «простакам за границей».
      — Хорошо, я согласен, — уступил Райан.
      Мысленно добавив: «Как будто у меня есть выбор, черт побери!»
 
      Вернувшись в американское посольство, Эд Фоули поднялся в кабинет Майка Барнса. Барнс, атташе под вопросам культуры, слыл в посольстве главным специалистом по всяким там искусствам. В Москве эта должность считалась очень ответственной. Культурная жизнь в Советском Союзе была достаточно богатая. Правда, значительная часть культурного наследия восходила еще к царским временам, однако это, похоже, нисколько не смущало нынешний коммунистический режим — вероятно, решил Фоули, потому, что великороссы стремились показать себя людьми «интеллигентными», сознающими свое превосходство над жителями Западного мира и в особенности американцами, чья так называемая «культура» была значительно моложе и примитивнее, чем великое прошлое родины Бородина и Римского-Корсакова. Барнс, выпускник Джульярдской музыкальной школы и Корнеллского университета, с особым восхищением относился к русской классической музыке.
      — Привет, Майк, — поздоровался Фоули.
      — Ну как, вам удается справляться с нашими писаками? — спросил Барнс.
      — Как обычно. А у меня к вам один вопрос.
      — Валяйте.
      — Мы с Мери Пат подумываем о том, чтобы съездить куда-нибудь прогуляться, скорее всего, в Восточную Европу. Прага и все такое. Там можно будет послушать где-нибудь приличную музыку?
      — Пражский симфонический оркестр еще не открыл новый сезон. Однако Йозеф Роса в настоящее время находится в Берлине и собирается оттуда отправиться в Будапешт.
      — Это еще кто такой? Фамилия мне совершенно не знакома, — сказал Фоули, чувствуя, что сердце вот-вот выпрыгнет у него из груди.
      — По происхождению венгр, двоюродный брат Миклоша Росы. Это американский композитор, пишет для Голливуда — лауреат «Оскара» за музыку к фильму «Бен Гур». Можно сказать, музыкальное семейство. Йозеф Роса считается великолепным дирижером. Хотите верьте, хотите нет, Венгерские государственные железные дороги имеют четыре симфонических оркестра, и Йозеф Роса будет дирижировать главным. В Будапешт можно добраться поездом или самолетом — все зависит от того, сколько времени у вас есть в распоряжении.
      — Очень любопытно, — задумчиво произнес вслух Фоули. «Просто очаровательно,» — добавил он про себя.
      — Знаете, в начале следующего месяца Московский государственный симфонический оркестр открывает новый сезон. У него новый дирижер, некий Анатолий Шеймов. Я его еще не слышал, но, как говорят, он очень неплохо знает свое дело. Если хотите, я без труда смогу достать вам билеты. Русский Иван очень любит пускать пыль в глаза нам, иностранцам, а музыка у них действительно мирового класса.
      — Спасибо, Майк, я обязательно подумаю над вашим предложением. До встречи.
      Фоули вышел. Всю дорогу до своего кабинета он не переставал улыбаться.
 
      — Боже всемилостивейший! — заметил сэр Бейзил, читая самую последнюю телеграмму из Москвы. — И какому же гению, черт возьми, пришла в голову эта мысль? — спросил он, обращаясь к пустоте.
      Ах да, вот тут все написано. Сотруднику американской разведки Эдварду Фоули. «И каким же образом, черт бы его побрал, этот Фоули собирается провернуть такое?» — подумал директор Службы внешней разведки.
      Он уже приготовился отправиться на противоположный берег реки, на обед в Вестминстерский дворец. Это мероприятие отменить нельзя. Что ж, зато будет над чем поломать голову за ростбифом и йоркширским пудингом.
 
      — Вот уж действительно свалилось мне на голову счастье, — заметил Райан, вернувшись в кабинет.
      — Джек, это будет не опаснее, как перейти через улицу.
      Что, подумал Райан, вспоминая прошлый год, может стать весьма животрепещущим событием в самом центре Лондона.
      — Саймон, я смогу позаботиться о себе сам, — напомнил коллеге он. — Однако если я допущу прокол, отдуваться придется кому-то другому.
      — Джек, ты ни за что не отвечаешь. Тебе предстоит лишь наблюдать со стороны. С Энди Хадсоном я лично не знаком, однако у него безупречная профессиональная репутация.
      — Замечательно, — сказал Райан. — Пора прерваться на обед, Саймон, и у меня очень сильное желание выпить кружечку пива.
      — Как ты смотришь на то, чтобы заглянуть к «Герцогу Кларенскому»?
      — Это тот тип, который утонул в бочонке мальвазии?
      — Существуют и менее приятные способы отправиться в мир иной, сэр Джон, — заметил Хардинг.
      — Да, кстати, а что такое мальвазия?
      — Крепкое и сладкое вино, чем-то похожее на мадеру. Если честно, ее сейчас поставляют с тех же островов.
      «Вот и еще один любопытный факт,» — подумал Райан, надевая пиджак.
 
      Майор Зайцев просмотрел свое личное дело. У него остались две неиспользованные недели от предыдущего отпуска. В прошлом году Зайцевым не удалось съездить летом в Сочи — квота по центральному управлению КГБ на летние отпуска была полностью выбрана руководством. Планировать отпуск с ребенком дошкольного возраста в Советском Союзе, как и в любой другой стране, было значительно проще, — уехать из города можно было в любое время. Светлана ходила в государственный детский сад, однако пропуск нескольких дней познавательных игр с кубиками и цветными мелками был значительно более безболезненным, чем прогул недели — двух занятий в начальной школе, к чему учителя относились очень неодобрительно.
 
      А в это время полковник Рождественский в своем кабинете на последнем этаже в который раз перечитывал последнее сообщение от полковника Бубового из Софии, только что доставленное курьером. Итак, болгарский лидер согласился выполнить просьбу Москвы, тактично воздержавшись от щекотливых вопросов. Болгары знают свое место. Глава государства, называющего себя суверенным, безоговорочно выполняет приказы офицера советского Комитета государственной безопасности. «Впрочем, именно так все и должно быть,» — мысленно отметил полковник Рождественский. И вот теперь полковник «Държавны сигурности» Строков может приступить к поискам исполнителя, определенно, турка. Операция «три шестерки» двинется полным ходом вперед. Надо будет сегодня же вечером доложить об этом Андропову.
 
      — Три человеческих тела? — изумленно переспросил Алан Кингшот.
      Заместитель сэра Бейзила, глава оперативного отдела, он сам имел огромнейший опыт оперативной работы в большинстве крупных европейских городов, сначала как «легальный» сотрудник, затем как особый агент, которого присылали из центра распутывать сложные проблемы. За спиной Кингшота были тридцать семь лет безупречного служения родине и королеве.
      — Это задача не из простых, не так ли? — добавил он.
      — Совершенно верно, — согласился сэр Бейзил. — Насколько я понимаю, тот, кто предложил подобное, является ярым поклонником операции «Мясной фарш».
      Легендарная операция «Мясной фарш» явилась блестящим триумфом британских спецслужб в годы Второй мировой войны. Целью ее было убедить немцев в том, что следующей крупной операцией союзников будет не планируемая операция по высадке на Сицилию под кодовым названием «Хаски». Поэтому было решено подбросить германской разведке информацию о том, что целью вторжения будет Корсика. Для этого был использован труп алкоголика, бесславно окончившего свои дни после беспутной жизни, который после смерти превратился в майора Королевского военно-морского флота, якобы входившего в группу разработки вымышленной десантной операции по захвату Корсики. Труп был доставлен к берегам Испании на борту английской подводной лодки «Сераф» и сброшен в воду. Труп выбросило на берег, где его подобрали испанские рыбаки, которые передали его местной полиции. Испанская полиция произвела вскрытие, а чемоданчик с документами, прикованный наручником к руке погибшего, был отправлен сотруднику абвера. Тот сразу же переслал бумаги в Берлин, где они возымели желаемое действие: несколько германских дивизий было переброшено на остров, чье единственное значение в военном плане заключалось в том, что именно здесь родился Наполеон. Это событие, послужившее основой книги «Человек, которого не было», по которой впоследствии был снят фильм, явилось еще одним доказательством безнадежно отвратительной работы разведки фашистской Германии, которая не смогла отличить труп спившегося алкоголика от тела профессионального военного.
      — Что еще нам известно? Я хочу сказать, — пояснил Кингшот, — каковы возраст и пол умерших, сэр?
      — Да, нужно будет еще подобрать цвет волос и так далее. Кроме того, очень важна причина смерти. Пока что ничего этого мы не знаем. Поэтому первоначально вопрос ставится гораздо шире: возможно ли такое в принципе?
      — Если рассуждать абстрактно — возможно. Однако прежде чем предпринимать конкретные шаги, необходимо узнать множество деталей. Как я уже сказал, рост, вес, цвет волос и глаз, естественно, пол. Имея всю эту информацию, можно будет двигаться дальше.
      — Что ж, Алан, подумай хорошенько над этим вопросом. Завтра к полудню мне будет нужен от тебя список всего необходимого.
      — В каком городе планируется провернуть все это?
      — Скорее всего, в Будапеште.
      — Да, это что-то, — присвистнул глава оперативного отдела.
      — Жуткая работенка, черт бы ее побрал, — пробормотал сэр Бейзил, когда его помощник вышел.
 
      Энди Хадсон сидел в своем кабинете, отдыхая после по-крестьянски обильного обеда в посольской столовой, который сопровождался пинтой пива «Джон Корейдж». Не отличающийся особым ростом, Хадсон имел за плечами восемьдесят два прыжка с парашютом, в доказательство чего он мог привести свои больные колени. Восемь лет назад ему пришлось по инвалидности оставить военную службу, но поскольку Хадсон не мог представить себе жизнь без приключений, он по собственной инициативе перешел на работу во внешнюю разведку, где быстро поднялся по служебной лестнице, не в последнюю очередь благодаря редкому таланту к иностранным языкам. Особенно это пригодилось ему здесь, в Будапеште. Венгерский язык относится филологами к индо-алтайской семье. В Европе его ближайшим родственником является финский язык, а дальше следует уже монгольский. Венгерский язык не имеет ничего общего ни с одним из европейских языков, если не считать немногочисленных христианских имен, попавших в него после того, как мадьяры, перебив такое количество миссионеров, что это им надоело, в конце концов приняли христианство. Правда, попутно они растеряли весь свой воинственный пыл. В настоящее время венгры были одним из самых миролюбивых европейских народов.
      Однако при этом они являлись мастерами интриги, и, как и в любой стране, в венгерском обществе существовали преступники — вот только в данном случае они в основном собрались в коммунистической партии и силовых структурах. Венгерская тайная полиция «Аллаведельми Хатошаг» своими гнусными методами приближалась к Чека той эпохи, когда ее возглавлял сам Железный Феликс. Однако гнусные — еще не значит эффективные. Казалось, венгерские спецслужбы пытались компенсировать свою врожденную бездарность жестокостью по отношению к тем, кому все же совершенно случайно непосчастливилось попасть к ним в руки. К тому же, венгерская полиция славилась своей непроходимой тупостью — расхожая венгерская поговорка гласила: «Туп, как шесть пар полицейских ботинок», что, как находил Хадсон, по большей части соответствовало действительности. Определенно, до полиции Большого Лондона ей было далеко; впрочем, и Будапешт нельзя было сравнить с Лондоном.
      На самом деле Хадсону здесь даже нравилось. Будапешт — поразительно красивый город, французский по своей архитектуре, при этом для столицы коммунистического государства удивительно небрежный. Еда здесь достаточно хорошая, даже в государственных рабочих столовых, которые можно было встретить на каждом углу, где блюда хотя и не отличались особым изыском, но были очень вкусные. Общественный транспорт как нельзя лучше подходил целям и задачам Хадсона, которые в основном состояли в сборе разведывательной информации политического характера. Один источник в Министерстве иностранных дел под кодовым именем Парад поставлял Хадсону весьма ценную информацию о деятельности Организации Варшавского договора и вообще политике Восточного блока в обмен на наличные деньги, причем в весьма умеренных количествах, настолько скромными были его требования.
 
      Подобно остальной Центральной Европе, время в Будапеште на час опережало Гринвичское. Курьер посольства, постучав в дверь кабинета Хадсона, бросил конверт на письменный стол. Отложив тонкую сигару, Хадсон взял конверт. Из Лондона. От самого сэра Бейзила…
      «Черт побери, — подумал Хадсон, ознакомившись с содержанием письма, — похоже, моя монотонная жизнь станет чуточку интереснее.»
      Письмо заканчивалось словами: «Ждите подробностей в следующих письмах.» Совершенно справедливо. Всё узнаёшь только тогда, когда приходит время приступать к действиям. Сэр Бейзил Чарльстон, как начальник очень даже неплох, однако, подобно большинству главных шпионов, он получает огромное удовольствие от разных мудреных вещей, что не всегда по достоинству оценивают на местах, где рабочим пчелкам приходится беспокоиться о шершнях. Отделение, которое возглавлял Хадсон, состояло из трех человек, включая его самого. Будапештская резидентура занимала второстепенное положение, и для Хадсона она была лишь временной остановкой перед тем, как подвернется что-нибудь стoящее. Сказать по правде, он был еще слишком молод для того, чтобы быть резидентом. Сэр Бейзил дал ему шанс размять ноги. Это полностью устраивало Хадсона. Большинство резидентов британской разведки сидели в своих кабинетах подобно паукам, окруженным сплетением паутины, что, возможно, и выглядело впечатляюще, однако в действительности было весьма скучным, поскольку работа заключалась по большей части в составлении бесчисленных отчетов и докладов. Хадсон же сам занимался оперативными вопросами. Конечно, при этом существовал риск «засветиться», как это произошло с Джимом Шеллом — чертовски жуткое невезение, и ничего больше, как выяснил Хадсон через своего источника под кодовым именем Ботинок, который работал в центральном аппарате АВХ.
      Однако именно опасность и являлась изюминкой этой работы. К тому же, быть резидентом в Венгрии было значительно менее опасно, чем выпрыгивать из фюзеляжа транспортного «Геркулеса» производства компании «Локхид», имея за плечами рюкзак с шестьюдесятью фунтами вооружения и продовольствия. И менее опасно, чем патрулировать улицы Белфаста. Но именно навыки, приобретенные на улицах городов Ольстера, позволили Хадсону стать оперативным работником высокого класса. Как и во всем в жизни, нет горечи без сладкого. Впрочем, как любил шутить Хадсон, горечь хороша только тогда, когда речь идет о темном пиве.
      Итак, ему предстоит организовать переправку «кролика». В этом не будет ничего сложного, хотя этот «кролик», судя по всему, очень важная птица, настолько важная, что ЦРУ попросило помощи у «Шестерки», что случается не каждый день. Только тогда, когда чертовы янки наломают дров, что, на взгляд Хадсона, происходило не так уж и редко.
      Однако пока что лично ему делать нечего. Он поймет, что ему понадобится, только тогда, когда получит более подробные разъяснения. Теоретически Хадсон знал, как вывозить людей из Венгрии. С этим не должно возникнуть никаких проблем. Венгры недостаточно твердые последователи марксизма, чтобы быть серьезными противниками. Поэтому Рэнди Хадсон отправил в Сенчури-Хауз подтверждение о получении письма и стал ждать дальнейшего развития событий.
 
      В полдень в Москву вылетал двухмоторный реактивный лайнер «Боинг-737» компании «Бритиш эруэйз». Обычно рейс продолжается около четырех часов, в зависимости от направления ветра. Но сегодня погода держалась преимущественно безветренная. Прибыв в аэропорт «Шереметьево», дипломатический курьер вышел через боковую дверь и беспрепятственно преодолел пограничный и таможенный контроль, защищенный брезентовой сумкой и дипломатическим паспортом. Затем он сел в ожидавшую его посольскую машину и направился в город. Курьер уже неоднократно бывал в Москве, достаточно часто для того, чтобы водитель и охранники у дверей посольства знали его в лицо. Он без труда отыскал в здании нужный кабинет, после чего направился в столовую, чтобы съесть сосиску в тесте и запить ее пинтой пива. Читая новый детектив, курьер рассеянно подумал, что ему следовало бы заниматься физическими упражнениями, поскольку его работа заключалась исключительно в том, чтобы сидеть — в машинах и, в основном, в самолетах. Здоровым такой образ жизни никак не назовешь.
 
      Майк Рассел угрюмо разглядывал одноразовый шифровальный блокнот чудовищных размеров, доставленный курьером, надеясь, что ему не придется использовать весь блокнот за один день. Тупая, монотонная работа считывания бессмысленных сочетаний случайно набранных букв могла свести с ума кого угодно; должен же был существовать какой-то более простой способ. Именно для этих целей и был создан шифратор Кей-эйч-7; однако Фоули намекнул на то, что «семерка» не является абсолютно надежной, что просто бесило Рассела, как профессионала. Кей-эйч-7, на его взгляд, являлся самым надежным и сложным шифратором из всех, когда-либо созданных человеком, простым в обращении, взломать который было совершенно невозможно — по крайней мере, как он был уверен до недавнего времени. Рассел был лично знаком с командой математиков из АНБ, которые разработали алгоритм засекречивания. Алгебраические формулы, использованные в «семерке», были настолько выше его понимания, что ему приходилось напрягаться, чтобы разглядеть их основы… Но то, что один математик может создать, другой, по крайней мере, теоретически, может разрушить, а в России имелось немало высококлассных математиков. Отсюда вытекал настоящий кошмар: закрытая связь, обеспечение которой и являлось главной задачей Рассела, скомпрометирована противником.
      Чего просто не должно быть.
      Поэтому он будет использовать для зашифрования сообщений одноразовые блокноты, удобно это или нет. Все равно свободное время в Москве ему девать некуда. Простые советские граждане видели в темной коже Рассела указание на его близкое родство с африканскими обезьянами, лазающими по деревьям. Рассел воспринимал это как такое страшное оскорбление, что никому ни о чем не говорил, молчаливо распаляя в своем сердце злость, ту самую исходящую из самой глубины души ярость, которую он испытывал к Ку-клукс-клану в те времена, когда ФБР еще не устранило этих недоумков со сцены. Возможно, ублюдки по-прежнему продолжают люто его ненавидеть, однако самец-олень может испытывать влечение ко всем оленихам в лесу, не имея возможности с ними спариться; поэтому Рассел относился к ним, как к сумасшедшим созданиям, успевшим забыть, что это Улисс Симпсон Грант одержал верх над Бобби Ли , а не наоборот, — и только. Они могут сколько душе угодно ненавидеть людей с другим цветом кожи, но перспектива оказаться в федеральной исправительной тюрьме Ливенуорт не дает им высунуть голову из щели. «Русские ничуть не лучше, — подумал Рассел. — Долбанные расисты!» Однако у него есть книги, есть магнитофон, чтобы слушать отличный джаз, и повышенное жалование, которое является компенсацией за нелегкую, ответственную работу. И вот сейчас он выдаст русскому Ивану такое сообщение, которое тот не сможет дешифровать ни за что на свете, и Фоули вытащит своего «кролика» из страны.
      Сняв трубку, Рассел набрал номер.
      — Фоули слушает.
      — Это Рассел. Ты не зайдешь ко мне на минутку?
      — Уже иду, — ответил резидент.
      Прошло ровно четыре минуты.
      — В чем дело, Майк? — спросил Фоули, входя в кабинет.
      Рассел показал ему пухлый скоросшиватель.
      — Это существует всего в трех экземплярах: у нас, в Лэнгли и в Форт-Миде. Если ты хочешь получить гарантированно засекреченную связь, ты ее получишь. Но только постарайся сочинять свои сообщения покороче, хорошо, дружище? От работы с этой хреновиной у меня повышается давление.
      — Хорошо, Майк. Жаль, что до сих пор не придумали ничего получше.
      — Надеюсь, скоро обязательно что-нибудь появится. Наверняка это можно будет делать с помощью компьютера — понимаешь, записывать одноразовый блокнот на магнитную дискету. Думаю, надо будет поделиться этими соображениями с ребятами из Форт-Мида, — сказал Рассел. — А то от такой работы точно окосеешь.
      «Хорошо хоть, мне самому не приходится заниматься этим,» — подумал Фоули. Вслух он сказал:
      — Хорошо. Сегодня же у меня будет для тебя кое-что.
      — Договорились, — кивнул Рассел.
      Он не стал добавлять, что сначала зашифрует сообщение с помощью одноразового блокнота, а затем еще пропустит его через Кей-эйч-7. Будем надеяться, Иван его перехватит и отдаст в работу своим криптоаналитикам. Рассел улыбнулся, представив себе, как эти ублюдки будут ломать головы над творением его рук. Замечательно, пусть у математиков мирового класса будет чем заняться.
      Впрочем, полной уверенности быть не может. Если, например, КГБ удалось установить «жучок» вот в этом самом здании, питание устройство будет получать не от внутренней батареи, а, скорее, через микроволновый излучатель, установленный на противоположной стороне улицы в церкви Святой Богоматери микроэлектроники. Двое сотрудников Рассела постоянно прочесывали здание посольства в поисках неустановленных источников радиосигналов. Время от времени они находили «жучок», который тотчас же извлекался и уничтожался, однако последний раз такое произошло больше года назад. В настоящий момент, по их заверениям, все здание посольства, тщательнейшим образом проверенное, было чисто. Однако в это никто не верил. Хитрости и изворотливости Ивану было не занимать. Рассел недоумевал, как Фоули удается сохранить в тайне свое истинное положение, однако это уже была не его головная боль. С него достаточно обеспечения защищенной связи.
 
      Вернувшись к себе в кабинет, Фоули набросал текст очередного донесения в Лэнгли, пытаясь по возможности быть кратким, чтобы напрасно не осложнять жизнь Расселу. Определенно, получив это сообщение, кое-кто на седьмом этаже широко раскроет глаза от удивления. Фоули надеялся, что англичане пока что не посвятили Вашингтон в детали плана предполагаемой операции. Руководство ЦРУ, узнав, что Сенчури-Хауз в чем-то опередил их, сочтет себя оскорбленным, а успех совместных действий во многом зависит от доброго расположения больших шишек. Однако иногда приходится отступать от привычных правил, и глава такого крупного отделения имел право время от времени проявлять собственную инициативу.
      Ну и, возможно, немного порисоваться.
      Фоули взглянул на часы. На нем был самый наикраснейший галстук; оставалось полтора часа до поездки на метро до дома, где «кролик» увидит его и заметит сигнал. Внутренний голос подсказывал Фоули не тянуть с выполнением операции «Беатрикс». Неизвестно, объяснялось ли это беспокойством за судьбу самого «кролика» или чем-то другим, однако Фоули привык доверять своим предчувствиям.

      На самом деле гарантированно сесть в нужный состав метро было совсем непросто. И «кролику», и Фоули приходилось полагаться на выходящую за пределы человеческих возможностей точность московского метро, пожалуй, единственной структуры в жизни всего Советского Союза, которая функционировала надлежащим образом. Самым примечательным было то, что поезда ходили по расписанию, такому же регулярному и предсказуемому, как и восходы солнца, только лишь значительно более частому. Вручив текст сообщения в Лэнгли лично в руки Майку Расселу, Фоули надел плащ и вышел из здания посольства минута в минуту, как и обычно, прошел пешком до станции обычным шагом и спустился на платформу строго в то же самое время, в чем убедился, сверившись с часами, подвешенными под потолком. Да, все как всегда. Предыдущий состав уже отошел, и из тоннеля выехал следующий. Фоули вошел в тот же вагон, что и обычно, обернулся и… да, «кролик» уже был здесь. Фоули развернул газету. Расстегнутый плащ свободно висел на плечах.
      Если честно, Зайцев удивился, увидев красный галстук, однако ему вряд ли было на что сетовать. Как обычно, он начал медленно пробираться по наполненному вагону в нужном направлении.
      У московского резидента ЦРУ мелькнула мысль, что теперь все это уже превратилось в рутину. Он ощутил, как рука украдкой скользнула ему в карман и тотчас же вынырнула обратно. Затем его обостренные органы чувств сообщили, что «кролик» отошел от него. Будем надеяться, таких встреч будет еще совсем немного. Для Фоули они были совершенно безопасными, однако про «кролика» этого определенно сказать было нельзя, как бы ловко он ни научился проделывать это упражнение. В вагоне метро их окружало множество других людей, некоторых из которых Фоули успел запомнить в лицо, так как ему приходилось ездить с ними изо дня в день. Вполне вероятно, среди них есть и сотрудники Второго главного управления. Скорее всего, агенты, ведущие наружное наблюдение, сменяют друг друга; подобная тактика наиболее надежна, поскольку значительно уменьшает вероятность того, что объект заметит за собой «хвост».
      Строго через определенное время состав, как и прежде, подъехал к нужной станции, и Фоули вышел на перрон. Еще через несколько недель ему придется уже перейти на пальто с теплой подкладкой и, возможно, даже надеть меховую шапку, которую купила ему Мери Пат. Фоули уже начал задумываться о том, что будет после того, как они переправят «кролика» из страны. Если операция «Беатрикс» пройдет как задумано, ему надо будет еще какое-то время продолжать придерживаться той же самой однообразной рутины поездок на работу общественным транспортом, после чего можно будет начать ездить в посольство на машине — что русские вряд ли сочтут чем-то необычным. В конце концов, он американец, а американцы прославились на весь мир тем, что всюду ездят на личных машинах. Если честно, метро начинало ему надоедать. В нем всегда было очень многолюдно, причем среди пассажиров было немало тех, кто не имел понятия о том, что такое душ. Чего только не приходится терпеть ради своей родины! Подумав так, Фоули тотчас же поправился: чего только не приходится терпеть ради того, чтобы нанести удар врагам своей родины. Вот что оправдывает все неудобства. «Надо постараться, чтобы у этого огромного старого медведя разболелся живот, — решил Фоули, входя к себе в квартиру. — А еще лучше, чтобы у него развилась смертельная язва.»
 
      — Да, Алан? — спросил сэр Бейзил Чарльстон, отрываясь от бумаг.
      — Насколько я понял, это очень значительная операция, так? — спросил Кингшот.
      — Да, если говорить о той важности, какую имеют для нас ее результаты, — подтвердил директор Службы внешней разведки. — Однако что касается практической реализации, все должно быть как можно незаметнее. У нас в Будапеште есть всего три человека, и вряд ли было бы разумно направить туда целый отряд бездельников.
      — Кто еще едет в Будапешт?
      — Джек Райан, американец, — ответил сэр Бейзил.
      — Но он же не оперативник, — тотчас же возразил Кингшот.
      — Алан, не забывай, что эту операцию начали американцы. Естественно, они попросили, чтобы за всем наблюдал на месте их человек. Взамен мы получим возможность в течение дня — двух побеседовать с их «кроликом» с глазу на глаз. Можно не сомневаться, он обладает массой полезной информации, и мы станем первыми, кто поговорит с ним по душам.
      — Знаете, сэр, я боюсь, как бы этот Райан ничего не испортил.
      — Алан, вспомни, в трудную минуту он показал себя с лучшей стороны, разве не так? — как всегда рассудительно заметил сэр Бейзил.
      — Должно быть, все дело в том, что он прошел подготовку в морской пехоте, — вынужден был согласиться Кингшот.
      — И Райан очень умен, Алан. Сейчас он занимается аналитическими исследованиями и выдает неплохие результаты.
      — Как скажете, сэр. Для того, чтобы раздобыть три трупа, мне придется обратиться за помощью к специальному отделу полиции, а затем долго стоять на коленях, моля бога о том, чтобы произошло что-нибудь ужасное.
      — Что ты надумал?
      Кингшот поделился с начальником общими наметками зарождающегося плана. На самом деле, это была единственная возможность провернуть нечто подобное. И, как правильно заметил сэр Бейзил, вся эта затея была жуткой, словно вскрытие.
      — Какова вероятность такого события? — спросил сэр Бейзил.
      — Для того, чтобы получить ответ, мне надо будет переговорить с полицией.
      — С кем ты поддерживаешь связь?
      — Со старшим суперинтендантом Патриком Ноланом. Вы с ним знакомы.
      Чарльстон на мгновение прикрыл глаза.
      — Здоровенный тип, чтобы поддержать форму, играет в регби?
      — Он самый. Коллеги прозвали его Крошкой. Полагаю, Нолан за завтраком съедает вместе с овсянкой пару гантель. Я могу обсудить с ним детали операции «Беатрикс»?
      — Только в том плане, что нам от него нужно, Алан.
      — Хорошо, сэр, — сказал Кингшот, выходя из кабинета.
 
      — Что тебе нужно? — переспросил Нолан, потягивая пиво в пабе, расположенном в квартале от нового здания Скотленд-Ярда.
      Времени было четыре часа дня.
      — Крошка, ты не ослышался, — сказал Кингшот, закуривая сигарету, чтобы не выделяться среди остальных посетителей заведения.
      — Ну, знаешь, должен сказать, за время работы в Скотленд-Ярде мне довелось наслушаться много всяких странностей, но ни с чем подобным я еще не сталкивался.
      Шести футов четырех дюймов росту, Нолан весил двести тридцать фунтов, из которых на жир не приходилось почти ничего. Три раза в неделю он проводил по крайней мере час в спортивном зале Скотленд-Ярда. На службе Нолан практически никогда не носил с собой пистолет. Как правило, одного взгляда на него оказывалось достаточно для того, чтобы преступник сознавал всю безнадежность сопротивления.
      — Ты не мог бы объяснить, для чего вам это понадобилось? — спросил он.
      — Извини, не имею права. Могу только сказать, что речь идет о деле большой важности.
      Нолан отпил большой глоток пива.
      — Ну, ты знаешь, что мы не храним такие вещи в морозилке, даже в «Черном музее» .
      — Я думал об автокатастрофе. Люди ведь гибнут на дорогах, правда?
      — Да, Алан, гибнут, но только не целыми семействами из трех человек.
      — Ну хорошо, а насколько часто происходят такие трагедии? — спросил Кингшот.
      — В среднем где-то около двадцати за целый год, причем случается это совершенно нерегулярно. Нельзя загадывать, что это обязательно произойдет в течение какой-то конкретной недели.
      — Что ж, в таком случае, нам придется только надеяться на везение, а если этого не произойдет, значит, этого не произойдет, и только.
      Конечно, это станет существенным неудобством. Возможно, было бы лучше заручиться помощью американцев. В конце концов, они ежегодно губят на дорогах страны по пятьдесят тысяч своих сограждан. Кингшот решил завтра утром предложить это сэру Бейзилу.
      — На везение? — заметил Нолан. — Знаешь, Алан, я бы так не говорил.
      — Ты прекрасно понял, что я хотел сказать, Крошка. Я могу только повторить, что все это очень важно.
      — Ну, положим, автокатастрофа все же произойдет, и что дальше?
      — Мы заберем тела…
      — А родственники погибших? — прервал его Нолан.
      — Мы положим в гробы мешки с песком. Тела ведь будут в таком состоянии, что хоронить их придется в закрытых гробах, разве не так?
      — Да, тут ты прав. И что дальше?
      — А дальше телами займутся наши люди. И, честное слово, тебе лучше не знать подробностей.
      Внешняя разведка поддерживала близкие дружеские отношения с полицией, и все же существовали пределы откровенности.
      Нолан допил пиво.
      — Ладно, Алан, все кошмары я оставлю вам. — Ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы не поежиться. — Итак, я должен буду с завтрашнего же дня быть начеку, так?
      — С сегодняшнего.
      — И не следует исключать возможность собрать жертвы нескольких катастроф?
      — Разумеется, — кивнул Кингшот. — Еще по кружке?
      — Отличная мысль, Алан, — подхватил Нолан. Когда Кингшот махнул рукой, подзывая официанта, он добавил: — Знаешь, мне бы очень хотелось когда-нибудь послушать о том, в каких целях ты меня использовал.
      — Увы, Патрик, тебе придется подождать до тех пор, когда мы оба не выйдем на пенсию. Тогда ты очень обрадуешься, узнав, чем нам помог. Это я тебе обещаю, старина.
 
      — Это еще что за чертовщина? — пробормотал судья Мур, прочитав последнее сообщение из Москвы.
      Он протянул лист бумаги Гриру; тот, пробежав взглядом, передал его Майку Бостоку.
      — Майк, у этого вашего мальчика Фоули очень богатое воображение, — заметил адмирал.
      — Скорее, за этим стоит Мери Пат. Из них двоих именно она является бесстрашным и изобретательным ковбоем. Ковбоем женского рода. Да, ребята, это действительно весьма оригинально.
      — Оригинально — не то слово, — согласился директор ЦРУ, закатывая глаза. — Ну хорошо, Майк, это осуществимо?
      — Теоретически — да. И если честно, задумка операции мне по душе. Заполучить перебежчика, оставив Ивана в неведении относительно этого. Да, джентльмены, в этом есть какое-то изящество, — с восхищением произнес Босток. — Неприятная сторона заключается в том, что нам потребуется три трупа, из них один — детский.
      При этой мысли трое руководителей разведки с трудом сдержали дрожь.
      Как это ни странно, проще всего это далось судье Муру, который обагрил свои руки кровью еще тридцать лет назад. Однако тогда шла война, и правила были значительно более терпимыми. И все же не настолько терпимыми, чтобы Мур сейчас не испытывал сожалений. Вот почему он посвятил свою жизнь служению закону. Не в силах исправить собственные ошибки, он постарался сделать так, чтобы они больше не повторялись впредь.
      — Но почему автокатастрофа? — спросил Мур. — Почему не пожар в жилом доме? Разве это не лучше подходит для наших задач?
      — Хорошее замечание, — тотчас же согласился Босток. — Значительно менее серьезные травмы, которые пришлось бы объяснять.
      — Я тотчас же переправлю наше предложение Бейзилу.
      Судья Мур уже давно понял, что даже самые блестящие головы порой начинают мыслить ограниченно. Что ж, именно поэтому он постоянно повторяет своим подчиненным, чтобы они ни в коем случае не стискивали себя никакими рамками. И время от времени кому-нибудь удавалось сделать прорыв. Жаль, это происходило не слишком часто.
      — Знаете, — подумав, сказал Босток, — а если нам удастся провернуть такую операцию, это будет что-то.
      — «Если» — это очень существенное замечание, Майк, — осторожно напомнил адмирал Грир.
      — Ну, в худшем случае стакан останется полным наполовину, — предположил помощник заместителя директора по оперативной работе. — Замечательно. Главная задача состоит в том, чтобы вытащить «кролика», и все же жареный гусь по-настоящему вкусный тогда, когда к нему подают хороший соус.
      — Гм, — с сомнением произнес Грир.
      — Хорошо, я свяжусь с Эмилом Джекобсом и выясню, что думает по этому поводу Бюро, — сказал Мур. — Скорее, это будет его епархия, а не наша.
      — Ну а если в дело сунет нос какой-нибудь пронырливый адвокат, что тогда, Артур?
      — Джеймс, на каждого пронырливого адвоката можно найти свою управу.
      «Очень часто полезным оказывается пистолет,» — не стал высказывать вслух Грир. Он кивнул, выражая свое согласие. Пересекать за один раз по одному мосту — это очень хорошее правило, особенно в таком сумасшедшем ремесле.
 
      — Как у тебя дела сегодня, дорогой? — спросила Мери Пат.
      — О, как обычно, — последовала фраза для микрофонов, установленных в стенах.
      Настоящий ответ содержался в двух торжествующе поднятых больших пальцах, за чем последовала записка, извлеченная из кармана плаща. В ней были указаны время и место следующей встречи. Этим займется Мери Пат. Прочитав записку, она кивнула. Им с маленьким Эдди предстоит еще раз прогуляться, чтобы встретиться со Светланой, «зайчиком». Затем останется только вывезти «кролика» из Москвы, но поскольку он работает в КГБ, с этим никаких особых сложностей возникнуть не должно. Вот одно из преимуществ того, что Зайцев работает в центральном управлении на площади Дзержинского. Фактически, им придется иметь дело с мелким дворянином, а не с простым мужиком с какого-то завода.
      Эд отметил, что жена приготовила бифштекс — обычно такое блюдо предназначалось для праздничного ужина. Мери Пат не терпелось поскорее переправить «кролика» из Советского Союза. Если операция «Беатрикс» закончится успешно, это укрепит репутацию четы Фоули — что не помешает им обоим.
 
      Райан возвращался в Чатэм тем же поездом, что и обычно. Он снова не смог встретиться с женой, но на сегодня у Кэти не было намечено никаких операций, поэтому она ушла домой рано, как и врачи-бюджетники, с которыми она работала. У Джека мелькнуло опасение, не сохранится ли эта дурная привычка, когда они вернутся домой в Перегрин-Клифф. Впрочем, скорее всего, нет. Берни Кацу нравится держать свой письменный стол чистым, а очередь пациентов, дожидающихся операции, нулевой. А вот местные нравы толкают Кэти Райан на дорожку алкоголизма. Хорошего в этом только то, что поскольку на этой неделе не запланировано никаких ответственных операций, они с женой могут каждый вечер за ужином побаловать себя вином.
      Райан гадал, сколько времени ему придется провести в отъезде. Он не привык надолго отлучаться из дома. Одно из преимуществ работы в аналитическом отделе заключается в том, что все дела делаются на рабочем месте, после чего можно с чистой совестью возвращаться домой. С тех самых пор, как они с Кэти поженились, Джек провел вдали от жены считанное количество ночей: в их браке это правило соблюдалось строжайшим образом. Ему очень нравилось, проснувшись в три часа ночи, перекатиться в кровати и в полудреме поцеловать жену, увидев, как она улыбнутся во сне. Женитьба на Кэти стала своеобразным якорем в его жизни, центром его вселенной. Но сейчас долг требует, чтобы он на несколько дней разлучился с ней — чего ему совсем не хотелось. Больше того, Джек был совсем не в восторге от перспективы снова лететь на проклятом самолете в одну из стран коммунистического блока, имея фальшивые документы, чтобы следить за проведением тайной операции — он в этом ни черта не смыслит, кроме того, что узнал из случайных разговоров с оперативниками в Лэнгли… а также из своего собственного опыта здесь, в Лондоне, и дома, на берегу Чесапикского залива, когда к нему в гости нагрянул Шон Миллер со своими вооруженными до зубов террористами. Хотя это ему как раз хотелось поскорее забыть. Возможно, все сложилось бы по-другому, если бы он остался служить в морской пехоте, когда рядом постоянно находились бы боевые товарищи. В этом случае можно было бы купаться в их уважении, с гордостью вспоминать свои подвиги, когда он с оружием в руках сделал то, что нужно было сделать, рассказывать о своих деяниях тем, кто слушал бы его с интересом, передавать тактические навыки, постигнутые собственными потом и кровью на поле боя, за кружкой пива в офицерской столовой, и даже улыбаться над тем, над чем обычно не улыбаются. Однако ему пришлось оставить службу в морской пехоте из-за травмированной спины, и в бой с террористами он вступил простым гражданским человеком, перепуганным до смерти. Впрочем, давным-давно он услышал, что мужество — это когда ты единственный, кому известно, насколько ты перепуган. Да, наверное, в нужный момент он проявил это качество. А теперь его задача в Венгрии будет состоять только в том, чтобы наблюдать со стороны, а затем, что самое важное, присутствовать во время бесед ребят сэра Бейзила с «кроликом» на какой-нибудь конспиративной квартире в Лондоне перед тем, как военные летчики на специально выделенном для этого задания транспортном КС-135 перебросит их с авиабазы Королевских ВВС в Бетуотерсе прямиком в Вашингтон, снабдив обильным количеством еды и выпивки, чтобы скрасить долгий перелет через Атлантику.
      Выйдя из поезда, Райан спустился с платформы и взял такси до Гриздейл-Клоуз. Дома выяснилось, что Кэти, отослав мисс Маргарет, возилась на кухне сама. Джек с удивлением и радостью отметил, что ей помогает Салли.
      — Привет, малыш.
      Поцеловав жену, Райан подхватил Салли, тиская ее в объятиях. Ничто на свете не может сравниться с удовольствием, которое получаешь, обнимая маленьких девочек.
      — Ну, что это было за важное сообщение? — спросила Кэти.
      — Да так, пустяки. Если честно, я даже немного разочаровался.
      Обернувшись, Кэти посмотрела мужу в глаза. Джек абсолютно не умел лгать. Именно за это она его, в частности, и полюбила.
      — Угу.
      — Честное слово, малыш, — правильно истолковав взгляд жены, тем не менее продолжал настаивать Райан. — Меня ведь не подстрелили.
      — Ну хорошо, — согласилась Кэти тоном, подразумевавшим: «Мы с тобой еще поговорим об этом.»
      «Ну вот, опять прокол, Джек,» — мысленно отметил Райан.
      — Как поживает выписка очков?
      — Приняла шестерых пациентов, хотя могла бы принять восьмерых или девятерых, но в очереди на прием больше никого не было.
      — Ты говорила Берни о том, в каких условиях тебе здесь приходится работать?
      — Звонила ему сегодня, как только вернулась домой. Он рассмеялся и пожелал мне счастливо провести отпуск.
      — А что насчет тех ребят, которые во время операции хватанули пива?
      Кэти обернулась.
      — Берни сказал, цитирую дословно: «Это ведь Джек у нас работает в ЦРУ, не так ли? Скажи, чтобы он перестрелял негодяев.» Конец цитаты.
      Она снова отвернулась к плите.
      — Тебе следовало бы объяснить ему, что мы такими вещами не занимаемся, — выдавил улыбку Джек.
      Это, по крайней мере, была правда, и он надеялся, что Кэти это почувствовала.
      — Знаю. Твоя совесть ни за что не стерпела бы такого.
      — На нее оказала слишком большое влияние католическая церковь, — подтвердил Райан.
      — Что ж, по крайней мере, я твердо знаю, что ты меня не обманываешь.
      — Да поразит меня господь бог недоброкачественной опухолью, если это когда-либо случится.
      Пожалуй, это было единственное упоминание раковых заболеваний, к которому Кэти относилась одобрительно.
      — У тебя никогда не будет на то причин, Джек.
      Что тоже соответствовало действительности. Кэти терпеть не могла оружие и кровопролитие, но она действительно его любила. А в настоящий момент это было главное.
      Ужин прошел как нельзя лучше. Затем последовали обычные вечерние занятия, и наконец пришло время четырехлетней девочке надевать желтую пижаму и ложиться в кровать.
      Когда Салли легла спать и маленький Джек тоже заснул, настала пора как обычно рассеянно посидеть перед телевизором. По крайней мере, Джек очень надеялся на это до тех пор, пока…
      — Итак, Джек, что все-таки случилось?
      — Ничего особенного, — ответил он.
      Худший ответ из возможных. Кэти слишком хорошо умела читать его мысли.
      — Что ты хочешь этим сказать?
      — Мне надо будет съездить ненадолго… в Бонн, — вспомнил совет сэра Бейзила Джек. — Появилось одно дело, связанное с НАТО.
      — И чем тебе предстоит заниматься?
      — Не могу сказать, малыш.
      — Надолго?
      — Полагаю, дня на три — на четыре, не больше. По какой-то причине начальство решило, что я для этого дела подхожу лучше всех.
      — Угу.
      В кои-то веки половинчатой правды оказалось достаточно, чтобы обмануть Кэти.
      — Надеюсь, тебе не придется носить пистолет?
      — Дорогая, я аналитик, а не оперативный работник, ты не забыла? В моей работе этого не требуется. Кстати, раз уж об этом зашла речь, не думаю, что и оперативникам приходится часто носить оружие. Если кто-то его заметит, это будет очень сложно объяснить.
      — Но…
      — Малыш, Джеймс Бонд существует только в кино, но не в реальной жизни.
      Райан снова переключил все свое внимание на телевизор. По каналу Ай-ти-ви повторяли сериал «Опасность», и Джек поймал себя на том, что снова переживает, останется ли Брайан в живых после всех этих бесчисленных неразорвавшихся бомб и мин и поженятся ли они с Сюзи, когда он вернется к мирной жизни. Да, быть сапером — профессия незавидная; зато, по крайней мере, если ошибешься, страдать придется очень недолго.
 
      — От Боба никаких новостей? — спросил в шесть часов вечера Грир.
      Поднявшись с дорогого крутящегося кресла, обтянутого кожей, судья Мур потянулся. Ему приходится слишком много времени проводить сидя, и недостаток движения сказывался. Когда он жил в Техасе, у него было небольшое ранчо — оно называлось так потому, что Мур держал там трех охотничьих лошадей; в Техасе каждый уважающий себя человек должен иметь по крайней мере одну-двух лошадей, — и три или четыре раза в неделю он седлал Ацтека и скакал верхом час-другой, в основном, чтобы очистить голову, решить главные вопросы за пределами своего рабочего кабинета. Именно в седле Муру думалось лучше всего. Вероятно, мелькнула у него мысль, как раз поэтому сейчас ему кажется, что он работает крайне непродуктивно. Стены кабинета — далеко не лучшее место для размышлений, однако почему-то все руководители на свете притворяются, что это так. Почему — одному богу известно. Вот чего ему не хватает в Лэнгли — собственной конюшни. На территории охраняемого жилого городка достаточно места — в добрых пять раз больше, чем у него было в Техасе. Однако если он это сделает, новость мгновенно распространится по всему миру: директор американского ЦРУ любит скакать верхом в черной широкополой шляпе, неизбежном атрибуте всадника Дикого Запада, и, скорее всего, с «кольтом» 45-го калибра в кобуре; и вскоре вдоль всего забора выстроятся телевизионщики с камерами, спешащие запечатлеть такой захватывающий сюжет. И вот по причинам личной стеснительности судья Мур вынужден был отказать себе в возможности творчески мыслить. Он признавал, что это чисто ослиное упрямство — позволять подобным соображениям влиять на то, как он выполняет свою работу. В Англии сэр Бейзил мог гоняться за лисицами верхом на породистом жеребце, и кому было бы до этого какое-либо дело? Да никому, черт побери! Наоборот, им бы за это восхищались или в худшем случае считали слегка эксцентричным — и это в стране, где к эксцентричности относятся, как к чему-то, достойному уважения. Но в Стране Свободы народ оказался порабощен нравами и порядками, навязанными им журналистами и выборными официальными лицами, которые сами без зазрения совести спят со своими секретаршами. Что ж, ведь нет никакого закона, гласящего, что все на этом свете должно иметь смысл, так?
      — Ничего интересного. Только телеграмма, в которой он сообщил, что встречи с нашими корейскими друзьями прошли успешно, — ответил Мур.
      — Знаете, эти корейцы внушают мне какой-то животный страх, — заметил Грир.
      Ему не нужно было объяснять, чем вызвано это чувство. Южнокорейское ЦРУ время от времени позволяло своим сотрудникам предпринимать чересчур радикальные меры в отношении государственных чиновников Северной Кореи. Однако там царили несколько другие порядки. Непрекращающаяся война между Севером и Югом по-прежнему оставалась страшной реальностью, а в военное время гибнут люди. ЦРУ не занималось подобными вещами вот уже почти тридцать лет. Однако азиатские страны до сих пор не переняли западные представления о ценности человеческой жизни. Возможно, потому, что они чересчур перенаселены. Возможно, потому, что у них другая религия. Возможных объяснений этому множество, но какими бы они ни были, в азиатских странах сложились несколько отличные представления о рамках дозволенного.
      — Джеймс, не забывайте, именно через них мы присматриваем за Северной Кореей и Китаем, — напомнил Мур. — Южнокорейское ЦРУ является нашим верным и преданным союзником.
      — Знаю, Артур. — Отрадно было время от времени получать хоть какую-то информацию о Китайской Народной Республике. ЦРУ никак не удавалось проникнуть в эту страну. — Просто хотелось бы, чтобы корейцы относились к политическим убийствам не так непринужденно.
      — Они действуют в соответствии с весьма строгими правилами, которых, похоже, придерживаются обе стороны.
      По обе стороны от 38-й параллели убийство политического противника должно было быть санкционировано на самом высоком уровне — хотя, разумеется, для самого трупа это особого значения не имело. «Мокрые» дела мешали осуществлению главной задачи, каковой являлся сбор разведывательной информации. Многие об этом забывали, однако и ЦРУ, и КГБ давно уяснили эту непреложную истину, и поэтому оба ведомства в последнее время отошли от подобной практики.
      Однако когда полученная информация пугала или просто раздражала политиков, в чьем ведении находился контроль за разведывательными службами, шпионские ведомства получали приказ выполнить то, чего они обыкновенно старались избегать, — и в этом случае те в основном перепоручали грязную работу своим младшим братьям или просто наемникам…
      — Артур, если КГБ все же решит расправиться с папой римским, как, по-вашему, русские подойдут к этому?
      — Своими силами они ничего предпринимать не станут, — решительно заявил Мур. — Это слишком опасно. Неудача может стать настоящей политической катастрофой, ураганом, который пронесется прямо через Кремль. Политической карьере Юрия Владимировича точно настанет крышка, а он, на мой взгляд, не станет рисковать этим ни ради какой цели. Для него власть стоит превыше всего.
      Зам по РА-работе кивнул.
      — Согласен. Полагаю, в ближайшее время Андропов должен будет уйти с поста председателя КГБ. У него нет выбора. Никто не позволит ему прыгнуть прямиком из председателей в генеральные секретари. Это слишком кощунственно даже для русских. Они до сих пор не забыли Берию — по крайней мере, те, кто сидит за столом Политбюро.
      — Вы совершенно правы, Джеймс, — согласился Мур, отворачиваясь от окна. — Интересно, сколько еще сможет протянуть Леонид Ильич.
      Оценка состояния здоровья Брежнева являлась одним из приоритетных направлений деятельности ЦРУ — черт побери, в Вашингтоне этот вопрос волновал всех.
      — Лучшим нашим индикатором тут является Андропов. Для нас практически не вызывает сомнений, что именно он должен будет стать преемником Брежнева. Как только Леонид Ильич выйдет на финишную прямую, Юрий Владимирович сменит место работы.
      — Верно подмечено, Джеймс. Надо будет поделиться вашими соображениями с госдепом и Белым домом.
      Адмирал Грир кивнул.
      — Именно за это нам и платят. Но вернемся к папе, — предложил он.
      — Президент постоянно задает мне вопросы, — подтвердил Мур.
      — Если русские и затеют что-либо, непосредственным исполнителем ни в коем случае не будет советский гражданин. На этом пути слишком много политических ловушек, Артур.
      — И снова должен согласиться с вами. Но, черт побери, что в таком случае остается?
      — КГБ использует для «мокрых» дел болгар, — напомнил Грир.
      — Значит, искать убийцу-болгарина?
      — Как вы думаете, много ли болгар совершают паломничество в Рим?
      — Не можем же мы посоветовать итальянцам присматриваться ко всем болгарам, ведь так? В этом случае очень быстро просочится вся правда, а этого нам нельзя допустить ни в коем случае, черт побери. В прессе все будет выглядеть слишком глупо. Мы просто не можем на это пойти, Джеймс.
      Грир шумно вздохнул.
      — Да, знаю. Только если у нас будут очень весомые доказательства.
      — Значительно более весомые, чем то, чем мы располагаем в настоящее время, — а пока что это лишь один воздух, Джеймс, один лишь только воздух, черт бы его побрал.
      «Как было бы хорошо, — подумал судья Мур, — если бы ЦРУ было таким могущественным, каким его считают киношники и критики. Ну не все время. Хотя бы изредка.»
      Однако в действительности это было не так, что являлось непреложным фактом.
 
      На следующий день события начали развиваться в Москве раньше, чем где бы то ни было. Проснувшись от трезвона пружинного механического будильника, Зайцев, как и все люди труда в мире, пробурчал себе под нос невнятное ругательство и побрел в ванную. Через десять минут он уже пил чай и завтракал черным хлебом с маслом.
 
      Меньше чем в миле от него семейство Фоули проходило приблизительно через то же самое. Эд решил ради однообразия остановить свой выбор на английской булочке с виноградным джемом и кофе. К нему тотчас же присоединился маленький Эдди, оторвавшийся от «Работящей женщины» и видеокассет с «Роботами-мутантами». Мальчику не терпелось поскорее отправиться в подготовительную группу детского сада, организованного для детей дипломатов западных стран прямо здесь, в гетто, где он уже продемонстрировал способности рисовать цветными мелками и кататься на трехколесном велосипеде.
      Эд рассудил, что сегодня можно будет расслабиться. Встреча с «кроликом» состоится только вечером, к тому же, на нее все равно отправится Мери Пат. Еще где-нибудь через неделю… максимум, через десять дней… операция «Беатрикс» будет завершена, и можно будет снова расслабиться, предоставив бегать по этому проклятому городу рядовым оперативникам. Разумеется, в финал от Американской лиги прошел чертов «Ориолс» из Балтимора, которому в Мировой серии предстояла встреча с «Филадельфия филлис», одержавшей верх в Национальной лиге, ну а «Бронкс бомберсу», наверное, суждено навечно застрять во второй лиге. Черт побери, неужели новые хозяева клуба так и не смогли ничего сделать? Ну почему все состоятельные люди настолько тупы?
      Однако, не надо забывать про регулярные поездки в метро. Если КГБ за ним следит, отступление от устоявшейся рутины неизбежно покажется странным — впрочем, обратит ли кто-либо на это внимание? Это еще было под большим вопросом. Конечно, если слежку осуществляют двое, второй сотрудник может оставаться на платформе и после отхода поезда записывать время, сверяясь с часами на станции — единственными, на которые можно было положиться в данном вопросе, поскольку именно они определяли график движения составов. Конечно, КГБ славится своими профессионализмом и доскональностью, но неужели он настолько дотошен? От подобной точности, выходящей за рамки человеческого понимания, определенно веяло чем-то немецким; но если эти чертовы машинисты метро могли ее соблюдать, вероятно, КГБ должен был обратить на это внимание, а именно четкое соблюдение графика движения позволяло Фоули связываться с «кроликом».
      «Черт бы побрал такую жизнь!» — в сердцах мысленно выругался Фоули. Хотя он еще до назначения в Москву знал, что все будет именно так. И работа здесь ведь действительно очень увлекательная и захватывающая, разве не так? «Ну да, наверное, такой же увлекательной и захватывающей была для Людовика Шестнадцатого поездка в тележке до гильотины,» — подумал Эд Фоули старший.
      Когда-нибудь он сам будет читать об этом лекции на «Ферме». Оставалось надеяться, что слушатели школы ЦРУ оценят, каким трудом далось написание конспекта занятия по теме "Операция «Беатрикс». Что ж, наверное, это все же произведет на них впечатление.
      Сорок минут спустя Фоули, купив «Известия», спускался по бесконечному эскалатору на станцию, как всегда, не обращая внимания на брошенные украдкой взгляды советских граждан, смотревших на настоящего живого американца, как на обитателя зоопарка. В Нью-Йорке с русским не было бы ничего подобного. В «Большом яблоке» можно найти представителей любых народов и народностей, особенно за рулем желтых машин такси.
 
      К настоящему времени утренний ритуал стал железобетонно-незыблемым. Мисс Маргарет занялась детьми, а Эдди Бивертон уже ждал за дверью. Обняв и поцеловав детей, родители отправились на работу. Однако именно эта однообразная рутина и выводила Райана из себя. Если бы только удалось уговорить Кэти купить квартиру в Лондоне, каждый рабочий день получался бы на два часа короче — но нет, Кэти категорически настояла на зелени, в которой могли бы играть малыши. А вскоре они будут видеть солнце, только оказавшись на работе, а затем и вообще почти не будут.
      Десять минут спустя супруги Райан уже сидели в купе первого класса поезда, который катился на северо-запад в Лондон. Кэти, как всегда, была поглощена чтением медицинского журнала, а Джек листал «Дейли телеграф». Одна заметка была посвящена Польше, и Райан тотчас же отметил, что журналист проявил небывалую осведомленность. В английских газетах материалы были значительно более короткими, чем в «Вашингтон пост», и в кои-то веки Джек поймал себя на том, что сожалеет об этом. Автор этой статьи или имел доступ к конфиденциальным источникам, или обладал незаурядными аналитическими способностями. По его словам, польское правительство оказалось между молотом и наковальней и чувствовало на себе небывалый нажим; кроме того, ходили слухи, что папа римский переживает вслух за судьбу своей родины и польского народа, а это, как метко выразился журналист, могло «вызвать большой переполох».
      «Что является истинной правдой,» — подумал Джек. Негативный момент заключался в том, что подобные рассуждения просочились уже и в открытую печать. Кто допустил утечку? Фамилия журналиста была Райану знакома. Это был известный специалист по международным проблемам, и, в первую очередь, по европейским делам. Итак, кто допустил утечку информации? Кто-то из Министерства иностранных дел Великобритании? Там работают люди в основном неглупые, но, подобно своим американским коллегам из «Туманного дна», время от времени случается, что кто-то из них сболтнет лишнее, не подумав. Здесь, в Англии, такое могло произойти за дружеской пинтой пива в одном из тысячи уютных пабов, скорее всего, в отдельном кабинете, где правительственный чиновник отрабатывал свое угощение или просто бахвалился осведомленностью. Интересно, слетит ли с плеч чья-либо голова? Надо будет переговорить об этом с Саймоном.
      Если только, разумеется, утечка произошла как раз не через самого Хардинга. Он занимает достаточно высокое положение и пользуется хорошим отношением со стороны начальства. А что если сэр Бейзил дал «добро» на утечку информации? Или, быть может, они оба знакомы с каким-то чиновником из Уайтхолла, которому было поручено дружески посидеть за пинтой пива с журналистом с Флит-стрит.
      Впрочем, не исключена вероятность того, что журналист просто оказался достаточно умен и смог самостоятельно сложить два и два. Далеко не все умные аналитики работают в Сенчури-Хаузе. Черт побери, можно со всей определенностью сказать, что в Америке далеко не все умные аналитики работают в Лэнгли. Сказать по правде, таланты предпочитают направляться туда, где есть деньги, потому что умные люди, как и все остальные, хотят жить в больших особняках и отдыхать на дорогих курортах. Те, кто идет работать в государственные службы, знают, что смогут позволить себе жизнь в достатке, но не в роскоши. Правда, лучшие из них также сознают, что им суждено совершить в жизни что-то важное; вот почему среди тех, кто носит форму, встречаются очень хорошие люди. В частности, сам Райан очень неплохо преуспел в игре на бирже, однако в конце концов пришел к выводу, что это не приносит ему удовлетворения. То есть, не все талантливые люди стремятся получить большие деньги. Некоторые предпочитают отправиться на поиски приключений.
      «Джек, не этим ли заболеванием страдаешь ты?» — мысленно спросил себя Райан, когда поезд подъехал к вокзалу Виктория.
      — О чем глубокие размышления сегодня утром? — поинтересовалась Кэти.
      — А? — очнувшись, спросил Джек.
      — Дорогой, мне знакомо это выражение лица, — заметила она. — Ты пережевываешь какую-то важную мысль.
      — Кэти, ты режешь глаза или копаешься в человеческих душах?
      — В отношении тебя я в первую очередь психолог, — шутливо улыбнулась Кэти.
      Встав, Джек открыл дверь купе.
      — Ну хорошо, миледи, вам сейчас предстоит исправлять людям зрение, а мне — ломать голову над секретами. — Он галантно указал жене на выход. — А что новенького узнала ты по дороге в Лондон из «Новостей заднепроходного отверстия» и «Ежемесячника подмышек»?
      — Ты все равно ничего не поймешь.
      — Вероятно, — согласился Джек, направляясь к стоянке такси.
      В этот раз они вместо обычной черной машины выбрали голубую, под стать яйцу малиновки.
      — Сначала в клинику Хаммерсмита, — сказал водителю Райан. — А затем на Вестминстер-Бридж-роуд, дом сто.
      — В штаб-квартиру Службы внешней разведки, сэр?
      — Прошу прощения? — изобразил невинное недоумение Райан.
      — В здание руководства управления внешней торговли, сэр, то самое, в котором работал Джеймс Бонд.
      Ухмыльнувшись, водитель тронулся с места.
      Что ж, подумал Райан, на здании штаб-квартиры ЦРУ на шоссе Джорджа Вашингтона больше не висит надпись «Федеральная администрация шоссейных дорог». Кэти находила это очень забавным. Очевидно, и от лондонских таксистов нельзя ничего сохранить в тайне.
      Кэти вышла из такси под мостом развязки у клиники Хаммерсмита, и водитель, развернувшись, быстро проехал несколько кварталов до Сенчури-Хауза. Райан вошел в здание, прошел мимо старшего сержанта Кандертона и поднялся к себе в кабинет.
      Войдя в дверь, он, не снимая плащ, бросил на стол Саймону свежий номер «Телеграфа».
      — Я это уже читал, — тотчас же ответил Хардинг.
      — Кто проболтался?
      — Точно сказать не могу. Скорее всего, кто-нибудь из Министерства иностранных дел. Мы вкратце ввели их в курс дела. А может быть, кто-то из администрации премьер-министра. Сэр Бейзил очень недоволен, — заверил Райана Хардинг.
      — С редакцией вы еще не связывались?
      — Нет. Мы обо всем узнали только тогда, когда материал появился в утреннем номере.
      — Мне казалось, у вас в Англии газетчики относятся к правительству более лояльно.
      — Как правило, все обстоит именно так, что наводит меня на мысль, что утечка все же произошла из администрации премьер-министра.
      Лицо Хардинга оставалось совершенно невинным, но Джек поймал себя на том, что пытается прочитать его выражение. Увы, это гораздо лучше получалось у Кэти. У Райана возникло ощущение, что Хардинг не до конца искренен с ним, однако никаких причин жаловаться на это у него не было, ведь так?
      — За ночь ничего не пришло?
      Хардинг покачал головой.
      — Ничего интересного. По поводу операции «Беатрикс» тоже ничего. Ты уже сказал свей жене насчет предполагаемой командировки?
      — Да. Правда, я совсем забыл вас предупредить о том, что она прекрасно читает мои мысли.
      — Этим умением обладают практически все жены, Джек, — громко рассмеялся Хардинг.
 
      На столе перед Зайцевым лежала та же самая кипа входящих и исходящих сообщений, всегда несколько отличная в конкретных мелочах, но по большому счету неизменная: донесения оперативных работников, передающих информацию на самые различные темы, полученную от зарубежных агентов. В памяти Олега Ивановича осели сотни названий операций и многие тысячи их деталей, в том числе настоящие фамилии нескольких агентов и кодовые имена многих-многих других.
      Как и во все предыдущие дни, Зайцев неторопливо просматривал всю утреннюю почту перед тем, как отправить ее наверх, стремясь отложить в памяти все наиболее важные подробности.
      Разумеется, некоторая информация была защищена многократно. Так, вероятно, в штаб-квартире ЦРУ имелся внедренный агент, однако Олегу Ивановичу не было известно о нем ничего, кроме его кодового имени — Труба. Даже информация, которую передавал Труба, скрывалась за многочисленными слоями наложенных друг на друга шифров — в том числе, полученных с использованием одноразовых блокнотов. Однако все эти данные направлялись одному полковнику с шестого этажа, который занимался изучением деятельности ЦРУ и работал в тесном сотрудничестве с Вторым главным управлением — из чего следовало, что Труба передавал КГБ сведения, интересующие Второе управление, а это означало информацию об агентах, работающих на ЦРУ здесь, в Москве. При одной мысли об этом Зайцева бросало в дрожь, однако он поделился своими опасениями с американцами, с которыми установил контакт. Те, в свою очередь, должны были снабжать все свои донесения относительно него специальной пометкой, которая существенно ограничивала бы число ознакомившихся с этими донесениями. Олегу Ивановичу было известно, что Труба получал за свое предательство огромные суммы, поэтому он, скорее всего, не входил в высшее руководство Управлением, которое, по прикидкам Зайцева, и так зарабатывало очень неплохо. Вот агент, работающий на КГБ по идеологическим причинам, внушил бы гораздо большую тревогу. К счастью, Олегу Ивановичу не приходилось слышать о таких из числа американцев — а если бы такие были, уж он-то должен был о них знать, разве не так?
      Офицер связи успокоил себя тем, что через неделю, а то и раньше, он окажется на Западе, в полной безопасности. Хотелось надеяться, что с Ириной не случится припадок, когда она узнает о его замыслах. Впрочем, скорее всего, этого не произойдет. Близких родственников у его жены не было. Ее мать умерла в прошлом году, от чего Ирина до сих пор не могла оправиться; братьев и сестер у нее не было, и ей не нравилась работа в ГУМе из-за мелочной коррупции, царящей там. К тому же, он пообещает ей купить пианино, о котором она так мечтает, но которое Олег Иванович не мог купить даже на свою зарплату майора КГБ, какой бы относительно высокой она не казалась.
      Поэтому Зайцев перебирал бумаги, возможно, несколько медленнее, чем обычно, но, как он надеялся, не слишком. Даже в КГБ по-настоящему работящих сотрудников было совсем немного. В Советском Союзе было широко распространено циничное изречение: «Мы делаем вид, что работаем, а начальство делает вид, что платит нам зарплату». Этот же принцип царил и в недрах здания номер два по площади Дзержинского. Если человек выполнял объем работ выше запланированного, ему на следующий год просто увеличивали план, при этом не повышая зарплату, — поэтому лишь немногие трудились настолько усердно, что им присваивали звание Героев Социалистического Труда.
      В одиннадцать часов дня в помещении центра связи появился полковник Рождественский. Зайцев заметил его и жестом подозвал к себе.
      — В чем дело, товарищ майор? — спросил полковник.
      — Товарищ полковник, — тихо произнес Олег Иванович, — в последнее время никаких сообщений относительно операции «три шестерки» через меня не проходило. Вы ничего не хотите сказать мне по этому поводу?
      Вопрос застиг Рождественского врасплох.
      — Почему вы меня об этом спрашиваете?
      — Товарищ полковник, — скромно продолжал Зайцев, — насколько я понял, речь шла о чем-то важном и я был единственным офицером связи, посвященным в эту операцию. И теперь я хочу знать, не допустил ли я какой-либо оплошности?
      — А, вот вы о чем, — облегченно произнес Рождественский. — Нет, товарищ майор, нам не в чем вас упрекнуть. Просто этой операции больше не требуется связь такого типа.
      — Понятно. Благодарю вас, товарищ полковник.
      — Майор Зайцев, вы выглядите очень уставшим. У вас что-нибудь случилось?
      — Нет, товарищ полковник. Просто, наверное, мне бы совсем не помешал отпуск. За все лето мне так и не довелось отдохнуть. Вырваться куда-нибудь на неделю — другую, пока еще не наступила зима, было бы настоящим благословением.
      — Хорошо. Если у вас возникнут какие-либо затруднения, дайте мне знать, и я постараюсь все уладить.
      Зайцев изобразил признательную улыбку.
      — Огромное спасибо, товарищ полковник.
      — Вы прекрасный работник, Олег Иванович. Всем людям, в том числе и нам, сотрудникам Комитета государственной безопасности, требуется отдыхать.
      — Еще раз огромное спасибо, товарищ полковник. Служу Советскому Союзу!
      Кивнув, Рождественский направился к выходу. Как только за ним закрылась дверь, Зайцев выдохнул и вернулся к работе. Он старался по возможности точнее запоминать тексты проходящих через него сообщений… но только делал он это не для Советского Союза. «Итак, теперь вся информация относительно „трех шестерок“ пересылается курьерами.» Больше он о ней ничего не узнает, однако он только что выяснил, что подготовка идет полным ходом, по высшему приоритету. Значит, Андропов решил идти до конца. Теперь весь вопрос состоял в том, успеют ли американцы вытащить его из страны достаточно быстро для того, чтобы предотвратить кровавое преступление. Информация находится у него в руках, однако он не имеет возможности что-либо предпринять. Зайцев чувствовал себя Кассандрой, дочерью царя Трои Приама, которая знала, что произойдет, но не могла никого заставить сделать хоть что-нибудь, чтобы предотвратить это. Кажется, Кассандра чем-то разгневала богов и в наказание получила от них дар ясновидения; но чем провинился он, что заслужил такое? Внезапно Зайцева захлестнула волна злости на нерасторопность ЦРУ. Но не может же он просто сесть на борт самолета компании «Пан-америкен», вылетающего из международного аэропорта «Шереметьево», ведь так?

      Вторая личная встреча снова произошла в ГУМе, где одной малышке вдруг срочно понадобилось купить одежду на осенне-зимний период, на чем настоял ее отец — к удивлению Ирины Богдановны, правда, к отрадному. Мери Пат, в семействе Фоули признанный эксперт по покупкам, бродила по универмагу, разглядывая выставленные на витринах товары — к ее изумлению, не все они были хламом советского производства. Среди них изредка даже встречались довольно привлекательные вещицы… и все же недостаточно привлекательные для того, чтобы у нее возникало желание их купить. Мери Пат снова забрела в меховой отдел: здешнюю продукцию можно было бы с большой выгодой перепродать в Нью-Йорке, хотя она и не шла ни в какое сравнение с творениями «Фенди». В России чувствовалась явная нехватка итальянских модельеров. Однако качество мехов — в смысле выделанных звериных шкур — было весьма неплохим. Советские скорняки просто не знали, как правильно сшивать шкурки друг с другом. «Что очень плохо,» — подумала Мери Пат. Самое печальное относительно Советского Союза заключалось в том, что правительство этой серой страны не позволяло своим гражданам творить что-либо значительное. Здесь практически невозможно было найти что-нибудь оригинальное. Лучшими приобретениями были старинные произведения искусства, относящиеся к дореволюционной эпохе, как правило, небольшого размера, зачастую имеющие отношение к религии, которые можно было купить на импровизированных блошиных рынках, где их продавали нуждающиеся в деньгах. Мери Пат уже купила несколько симпатичных безделушек, всеми силами стараясь при этом не считать себя воровкой. Для того, чтобы совесть ее была спокойна, она никогда не торговалась и почти всегда выкладывала запрошенную сумму, не пытаясь сбросить несколько процентов. По представлениям Мери Пат, это уже было бы равносильно вооруженному ограблению, а главная цель ее пребывания в Москве — во что она свято верила — заключалась в том, чтобы помочь русским людям, хотя таким способом, который они едва ли смогли бы понять и одобрить. Впрочем, москвичам по большей части нравилась ее дружелюбная улыбка. И, определенно, им были очень по душе инвалютные рубли с синей полоской, которыми она расплачивалась. Эти деньги открывали продавцам доступ к предметам роскоши или, что было тоже совсем неплохо, их можно было обменять по курсу один к трем или даже к четырем.
      Погуляв по магазину с полчаса, Мери Пат наконец увидела цель в отделе детской одежды. Она двинулась навстречу, по дороге с оценивающим видом разглядывая ту или иную вещь.
      — Добрый вечер, Олег Иванович, — тихо произнесла Мери Пат, снимая с вешалки шубку на девочку лет трех — четырех.
      — Здравствуйте, Мария, кажется, вас так зовут?
      — Совершенно верно. Скажите, у вас есть неиспользованный отпуск?
      — Да, есть. Точнее, две недели.
      — И, по-моему, вы говорили, что ваша супруга любит классическую музыку?
      — Совершенно верно.
      — Есть один замечательный дирижер. Его зовут Йозеф Роса. В ближайшее воскресенье он будет дирижировать в главном концертном зале Будапешта. Вам будет лучше всего остановиться в «Астории». Эта гостиница находится недалеко от железнодорожного вокзала и пользуется популярностью среди советских туристов. Расскажите всем знакомым о том, куда вы собираетесь поехать. Спросите у них, что привезти им из Венгрии. Ведите себя так, как ведет в таких случаях обычный советский гражданин. Об остальном позаботимся мы сами, — заверила «кролика» Мери Пат.
      — Мы поедем все трое, — напомнил Зайцев. — Вы не забыли?
      — Разумеется, Олег. Ваш маленький зайчик познакомится в Америке со многими чудесами, да и зимы у нас не такие суровые, как здесь, — добавила Мери Пат.
      — Русские люди гордятся нашими зимами, — запальчиво возразил Зайцев.
      — В этом случае вы сможете жить в таком месте, где так же холодно, как в Москве. Но зато, если вам вдруг захочется тепла в феврале, вы сможете поехать на своей машине или полететь на самолете во Флориду и отдохнуть там на солнечном пляже.
      — Вы случайно не туристический агент, Мария? — поинтересовался «кролик».
      — Для вас, Олег, — да, я стану именно им. Вам удобно передавать записки моему мужу в метро?
      — Да.
      «А на самом деле тебе следовало бы этого бояться,» — подумала Мери Пат.
      — Какой ваш лучший галстук? — спросила она вслух.
      — Синий в красную полоску.
      — Отлично. Наденете его за два дня до того, как настанет пора садиться на поезд до Будапешта. Наткнетесь на моего мужа и извинитесь, и мы все поймем. Итак, за два дня до отъезда из Москвы вы наденете синий в полоску галстук и в метро наткнетесь на моего мужа, — повторила Мери Пат.
      В таких вещах следовало соблюдать максимальное внимание. Порой люди совершают самые глупые ошибки в самых безобидных ситуациях, даже когда — нет, в особенности когда на карту поставлена их жизнь. Вот почему Мери Пат постаралась организовать все так просто. Запомнить только одну вещь. Совершить только один поступок.
      — Да, я все понял. Можете не беспокоиться, я сделаю все как надо.
      «Какой же ты самоуверенный оптимист, черт бы тебя побрал!»
      — Превосходно. Но только пожалуйста, Олег Иванович, будьте предельно осторожны.
      С этими словами Мери Пат направилась дальше. Однако, отойдя на пять — шесть метров, она остановилась и обернулась. У нее в сумочке был спрятан миниатюрный фотоаппарат «Минокс». Отсняв пять кадров, Мери Пат развернулась и пошла прочь.
 
      — Вижу, ты так и не нашла ничего стоящего, так? — спросил жену Эд, когда та подсела к нему в подержанный «Мерседес-280».
      — Да, ничего интересного. Быть может, нам следует смотаться за зимними вещами в Хельсинки, — предложила Мери Пат. — Знаешь, прокатиться туда на поезде. Наверное, это будет здорово. Маленькому Эдди должно будет понравиться.
      Московский резидент поднял брови. "Вероятно, лучше действительно поехать поездом, — подумал он. — Это не произведет впечатление чего-либо неотложного и спешного. Захватить с собой кучу чемоданов, половину пустых, чтобы вернуть их набитыми всем тем шмотьем, которое купишь на инвалютные рубли. Вот только возвращаться домой ты не собираешься… а если Лондон и Лэнгли соизволят оторвать задницу и хорошенько побегать, быть может, нам и впрямь удастся совершить круговую пробежку …"
      — Домой, дорогая? — спросил Фоули.
      «Вот потеха, — рассеянно подумал он, — если КГБ не установил „жучки“ у них дома и в машине, и они совершенно напрасно ломают эту комедию?» Впрочем, в любом случае это скрашивает пребывание в Москве, ведь так?
      — Да, для одного дня достаточно.
 
      — Вот те на, — выдохнул сэр Бейзил Чарльстон.
      Сняв трубку, он ткнул три кнопки.
      — Да, сэр? — спросил Кингшот, входя кабинет начальника.
      — Вот, взгляни, — протянул ему последнее сообщение директор Службы внешней разведки.
      — Проклятие! — с восхищением произнес Кингшот.
      Сэр Бейзил натянуто улыбнулся.
      — Как всегда, это оказывается что-то простое, очевидное, правда?
      — Да, сэр. И тем не менее, сталкиваясь с чем-то подобным, чувствуешь себя непроходимым тупицей, — признался его заместитель. — Ну конечно, пожар. Это гораздо лучше, чем то, что мы предложили вначале.
      — Что ж, надо будет взять это на заметку. Алан, сколько пожаров происходит в Лондоне ежедневно?
      — Сэр Бейзил, понятия не имею, — признался самый высокопоставленный сотрудник оперативной службы британской Службы внешней разведки. — Но я все обязательно узнаю.
      — Поделись этими соображениями и со своим приятелем Ноланом.
      — Завтра же утром, — заверил его Кингшот. — По крайней мере, это значительно повышает наши шансы. ЦРУ уже тоже работает в этом направлении?
      — Да.
 
      Как и ФБР. Директору Бюро Эмилу Джекобсу пришлось услышать немало странных просьб от ребят «с противоположного берега реки», как порой называют в официальном Вашингтоне ЦРУ. Однако сейчас это определенно было что-то мерзкое и жуткое. Сняв трубку, Джекобс набрал номер прямой связи с директором Центрального разведывательного управления.
      — Артур, полагаю, у вас есть для этого веские основания? — без обиняков спросил он.
      — Это разговор не для телефона, Эмил, но отвечая на ваш вопрос — да, есть.
      — Трое белых европейской наружности, один мужчина лет тридцати с небольшим, одна женщина такого же возраста, и девочка трех с половиной лет, — продолжал Джекобс, сверяясь с письмом, доставленным из Лэнгли курьером. — Артур, мои агенты решат, что у их директора съехала крыша. Было бы гораздо лучше, если бы мы обратились за помощью к местной полиции…
      — Однако…
      — Да, понимаю, в этом случае обязательно произойдет утечка. Хорошо, конечно, я могу разослать всем главам региональных отделений Бюро предписание каждое утро внимательно просматривать сводки происшествий, однако и в этом случае избежать утечки будет очень непросто.
      — Эмил, я прекрасно все понимаю. Мы обратились за помощью и к англичанам. Конечно, нельзя надеяться, что такое случится по первому зову. Эмил, могу только добавить, что это очень важно.
      — Вы в ближайшее время не собираетесь появиться на Капитолийском холме?
      — Завтра в десять утра буду на заседании комиссии Палаты представителей по вопросам разведки. Дележ бюджета, — объяснил Мур.
      Конгресс постоянно охотился за такой информацией, и Муру приходилось все время защищать свое ведомство против обитателей Капитолийского холма, которые, будь их воля, урезали бы Управление по самые щиколотки — разумеется, чтобы потом можно было сетовать на «провалы разведки».
      — Хорошо, вы не могли бы по дороге заглянуть к нам? Я должен услышать эту вашу небылицу, — объявил Джекобс.
      — Как насчет без двадцати девять утра?
      — Ничего не имею против, Артур.
      — В таком случае, до встречи, — попрощался Мур.
      Директор Джекобс положил трубку, гадая, какая настоятельная необходимость, черт побери, может заставить Федеральное бюро расследований играть в гробокопателей.
 
      Купив своему маленькому зайчику белую дубленку с вышитыми красными и зелеными цветами, Олег Иванович в метро по дороге домой обдумывал стратегию своих дальнейших действий. Когда надо будет сказать Ирине о неожиданном отпуске? Если вывалить все в самый последний момент, возможно, возникнут проблемы: Ирина будет беспокоиться по поводу своей работы, хотя персонал огромного ГУМа настолько многочисленный, что отсутствие одного бухгалтера никто не заметит. С другой стороны, если предупредить жену заранее, возникнет другая проблема: Ирина постарается лично проследить за каждым пустяком, как и подобает хорошей жене, поскольку, по ее разумению, ее муж не способен ни на какой самостоятельный шаг. Олег Иванович мысленно усмехнулся: в данных обстоятельствах суетливость Ирины становится особенно смешной.
      Итак, нет, он ни о чем не стане говорить ей заранее и вывалит поездку в Венгрию полным сюрпризом, в качестве оправдания сославшись на этого знаменитого венгерского дирижера. Однако настоящий сюрприз будет ждать Ирину в Будапеште. Олег Иванович гадал, как его жена отнесется к подобному известию. Возможно, плохо, но она — примерная русская жена, воспитанная и приученная исполнять все приказы своего мужа, что, по мнению всех русских мужчин, и являлось надлежащим порядком вещей.
      Светлана обожала ездить в метро. Олег Иванович успел убедиться, что это свойственно всем маленьким детям. Для них даже такое обыденное событие, как поездка в метро, становится настоящим приключением, на которое надо смотреть, широко раскрыв свои детские глазки. Светлана не шла и не бежала по платформе; она двигалась вприпрыжку, словно щенок, или — с улыбкой подумал отец, — как маленький зайчик. Найдет ли его дочь жизнь на Западе такой же богатой приключениями?
      «Будем на это надеяться… если только нам удастся добраться туда живыми,» — напомнил себе Зайцев. Он сознавал, что побег из Советского Союза сопряжен с большой опасностью, однако переживал в первую очередь не за себя, а за Светлану. Как это странно! Впрочем, странно ли? Олег Иванович видел перед собой четкую цель, и все его мысли были связаны только с этим. Все остальное представляло из себя лишь некие промежуточные шаги, но впереди сиял яркий, ослепительный свет, и Зайцев не видел ничего, кроме него. Странно, как этот свет становился все более и более ярким, от первых сомнений по поводу операции «три шестерки» и до настоящего времени, когда он уже полностью застилал мысленный взор Олега Ивановича. Словно мошка, привлеченная светом лампы, Зайцев кружил, приближаясь и приближаясь, и сейчас ему оставалось только надеяться, что этот свет не окажется обжигающим огнем, который его погубит.
      — Папа, выходим! — воскликнула Светлана, узнав свою станцию.
      Схватив отца за руку, она потащила его к автоматическим дверям.
      Через считанные мгновения девочка уже прыгала на бегущую ленту эскалатора, завороженная и этим приключением. У Зайцева мелькнула мысль, что его дочь похожа на взрослого американца — по крайней мере, такого, какими их представляют в Советском Союзе, всегда и во всем стремящегося найти повод для веселья, а не опасности и препятствия, которые повсюду виделись советским людям. Но если американцы такие глупые, почему Советский Союз постоянно пытается догнать Америку — и тщетно? Неужели Америка на самом деле права, а СССР все время ошибается? Над этим глубинным вопросом Олег Иванович до сих пор почти не задумывался. Об Америке ему было известно только то, что твердила с экрана телевизора и со страниц государственных газет официальная советская пропаганда. И вот сейчас он приходил к выводу, что это все должна быть неправда. Однако его знания оставались однобокими, поскольку он в действительности не располагал истинной информацией. Поэтому, совершая побег на Запад, ему приходится полагаться исключительно на веру. Если у него на родине все обстоит не так, как должно быть, значит, единственная альтернатива заключается в том, что во второй сверхдержаве, наоборот, царят порядок и справедливость. Идя по тротуару, держа дочку за руку, Зайцев размышлял о том, что ему предстоит совершить нечто значительное, долгое и опасное. Наверное, он должен был бы испытывать страх.
      Однако сейчас уже слишком поздно бояться, и поворот назад может оказаться для него таким же гибельным, как и дорога вперед. И главный вопрос заключается в том, кто уничтожит его, если ему не удастся осуществить свою миссию: его бывшая родина или он сам. С другой стороны, вознаградит ли его Америка за то, что он поступил так, как подсказала совесть? В каком-то смысле он сделал то же самое, что и Ленин и другие герои революции: увидев объективную несправедливость, попытался ее предотвратить. Почему? Потому что должен был это сделать. Ему приходилось полагаться на то, что у врагов его родины такие же представления о добре и зле, как и у него. Но так ли это? Американский президент объявил Советский Союз средоточием всего мирового зла, однако советские лидеры говорят про Америку то же самое. Кто прав? Кто неправ? Однако как раз его родина и его начальство собираются убить невинного человека, и именно в этом для Зайцева заключался ответ на вопрос о том, кто прав.
      Сворачивая к дому, Олег Иванович в последний раз поймал себя на том, что курс проложен, и менять его он не собирается. Остается только бросить кости и посмотреть, что на них выпадет.
      Где предстоит расти и воспитываться его дочери? Ответ на это тоже могли дать только игральные кости.
 
      Сначала это произошло в Йорке, в крупнейшем городе севера Англии. Пожарные твердят всем, кто готов их слушать, что наименее важным в пожаре является причина его возникновения, потому что начинается возгорание по одним и тем же причинам. В данном случае произошло то, чего огнеборцы не могут терпеть больше всего на свете. Некий Оуэн Уильямс, по профессии плотник, провел вечер в теплой, дружеской компании в своей любимой пивной «Бурый лев», успев выпить шесть пинт крепкого темного пива, которое, наложившись на долгий, утомительный рабочий день, привело к тому, что когда он наконец добрался до своей квартиры на четвертом этаже, у него слипались глаза от непреодолимого желания спать. Однако это не помешало Уильямсу включить телевизор в спальне и закурить последнюю сигарету перед сном. Уронив голову на поставленную к стене подушку, Уильямс сделал несколько затяжек и отключился, не устояв перед объединенными усилиями алкоголя и усталости после трудового дня. Как только это произошло, его рука разжалась, и непогашенная сигарета упала на одеяло. Там она тлела в течение минут десяти, пока, наконец, не воспламенилась белая хлопчатобумажная простыня. Поскольку Уильямс жил один — жена развелась с ним год назад, — рядом с ним не было никого, кто обратил бы внимание на едкий, зловещий запах. Вскоре пламя расправилось с постельным бельем и перекинулось на матрас, и под потолком сгустилось марево дыма.
      При пожаре люди редко погибают непосредственно от огня, и Оуэн Уильямс тоже не стал исключением. Он продолжал вдыхать полной грудью дым. Дым — пожарные именуют его «газ, выделяющийся при горении», — состоит в основном из горячего воздуха, угарного газа и сажи, которая представляет собой негорючие частицы вещества, питающего огонь. Из этих компонентов наиболее опасным, как правило, является угарный газ, поскольку он образует соединение с красными кровяными тельцами. Химическая связь гемоглобина с окисью углерода гораздо прочнее, чем со свободным кислородом, который разносится кровью по всему телу. Воздействие угарного газа на человеческий организм сродни отравлению алкоголем: сначала наступает эйфория, напоминающая легкое опьянение, затем человек теряет сознание, а если это продолжается и дальше, как произошло в данном случае, все оканчивается смертью, обусловленной кислородным голоданием головного мозга. И вот Оуэн Уильямс, окруженный бушующим пламенем, так и не пробудился, погружаясь все глубже и глубже в сон, мирно переходящий в вечность. Ему не было еще и тридцати трех лет…
      Только через три часа рабочий, живший на том же этаже, вернулся домой после ночной смены и почувствовал в коридоре четвертого этажа запах, от которого у него внутри тотчас же сработал тревожный сигнал. Поколотив в дверь квартиры Уильямса, рабочий не получил ответа и, бегом вернувшись в свою квартиру, набрал по телефону три девятки.
      Пожарная часть находилась всего в шести кварталах от здания. Как и во всех пожарных частях всего мира, услышав грозный трезвон, огнеборцы скатились с узких коек армейского образца, натянули высокие ботинки и брезентовые робы, соскользнули вниз по латунной трубе на первый этаж, ткнули кнопку, открывающую автоматические ворота, и стремительно вырвались на улицу на цистерне с насосом, от которой не отставала машина с раздвижной лестницей. Оба водителя знали улицы города не хуже таксистов, поэтому меньше чем через десять минут после того, как пожарных разбудил тревожный звонок, машины уже подкатили к зданию. Цистерна с насосом остановилась у углового пожарного гидранта, и двое огнеборцев, выскочив из машины, ловкими, хорошо заученными движениями стали протягивать рукав. Пожарные, прибывшие с лестницей, чья основная задача заключалась в проведении поисково-спасательных работ, устремились внутрь здания и обнаружили, что обеспокоенный гражданин, поднявший тревогу, уже постучал в двери всех квартир четвертого этажа, разбудил соседей и заставил их выйти в коридор. Он указал передовому пожарному на нужную дверь, и этот здоровенный детина вышиб ее двумя точными ударами огромного топора. Его встретило густое облако черного дыма, запах которого проник под дыхательный аппарат и тотчас же возвестил чуткому нюху пожарного, что горит матрас. Тотчас же последовала краткая молитва с благодарностью всевышнему за то, что они прибыли вовремя, быстро сменившаяся щемящим страхом, что они опоздали. Всё, в том числе время суток, было в этот ранний предрассветный час против них. Бросившись бегом в спальню, пожарный выбил топором окна, выпуская на улицу дым, а затем, обернувшись, увидел то, что ему уже приходилось видеть раз тридцать — человеческое тело, скрытое дымом, абсолютно неподвижное. К этому моменту в комнату подоспели еще двое пожарных. Втроем они вытащили Оуэна Уильямса в коридор.
      — Проклятие! — в сердцах заметил один из них.
      Старший фельдшер пожарной команды надел на посиневшее лицо кислородную маску и начал нажимать кнопку, вкачивая в легкие чистый кислород, а тем временем его напарник стал ритмично нажимать пострадавшему на грудь, пытаясь снова пробудить к жизни его сердце. У них за спиной пожарные протащили в спальню брезентовый рукав диаметром два с половиной дюйма и включили подачу воды.
      Все было сделано четко, как прописано в учебниках. Меньше чем за три минуты пожар был потушен. Вскоре после этого квартира была очищена от дыма, и пожарные сняли защитные маски. Однако Оуэн Уильямс, распростертый на полу в коридоре, не подавал признаков жизни. Железное правило гласило, что мертвым считается только тот, чья смерть констатирована врачом, поэтому тело, словно большой и тяжелый обмякший ковер, вытащили на улицу к поджидавшей белой карете скорой помощи. У фельдшеров бригады скорой помощи тоже была своя отточенная рутина, и они выполнили ее с точностью до буквы, сначала уложив тело на носилки, затем проверив пострадавшему глаза, дыхательные пути — они были чистые — после чего они продолжили закачивать ему в легкие кислород, пытаясь с помощью высоковольтных электрических разрядов оживить остановившееся сердце. Ожоги кожных покровов могли подождать; первым делом нужно было заставить сердце биться, а легкие — дышать. Водитель помчался по темным, пустынным улицам к клинике королевы Виктории, до которой было чуть больше мили.
      К тому времени, как карета скорой помощи въехала во двор клиники, фельдшеры, занимавшиеся пострадавшим, уже успели убедиться, что это лишь пустая трата их драгоценного времени. Тем не менее, реанимационное отделение уже было готово к приему пациента. Развернувшись, водитель сдал задом, задние двери машины открылись, и выкатившиеся носилки встретил молодой врач, который только наблюдал, но пока что ничего не трогал.
      — Надышался дымом, — доложил старший фельдшер бригады скорой помощи, заходя во вращающиеся двери. — Сильное отравление окисью углерода.
      Обширные, но по большей части поверхностные ожоги могли подождать.
      — Давно это произошло? — первым делом спросил врач.
      — Не знаю. Похоже, его дела плохи. Отравление угарным газом, зрачки расширенные, не реагируют на свет, ногти красные, до сих пор никакой реакции на искусственное дыхание и массаж сердца.
      Медики в реанимации перепробывали всё. Нельзя просто так, без боя отдавать жизнь молодого мужчины тридцати с небольшим лет, однако через час стало наконец очевидно, что Оуэн Уильямс больше никогда не откроет свои голубые глаза, и по команде врача все усилия по спасению жизни были прекращены и было объявлено время смерти, которое впоследствии должно было быть указано в свидетельстве о смерти. Разумеется, при этом присутствовала и полиция. Дожидаясь, когда будет установлена причина смерти, полицейские болтали с фельдшерами скорой помощи. Был произведен анализ химического состава крови — кровь у пострадавшего была взята сразу же, чтобы проверить наличие в ней газов, — и через пятнадцать минут из лаборатории ответили, что уровень содержания окиси углерода составляет тридцать девять процентов — во много раз выше смертельного значения. Оуэн Уильямс был мертв еще до того, как пожарные повскакивали с коек. Впрочем, иного никто и не ожидал.
      Дальше дело перешло от пожарных к полиции. Умер человек, о чем следовало доложить наверх по команде.
      Цепочка привела в Лондон, в здание из стекла и стали, в котором располагался Новый Скотленд-Ярд, о чем извещает вращающаяся треугольная вывеска (глядя на которую, туристы думают, что лондонская полиция действительно называется «Скотленд-Ярдом», хотя на самом деле это было лишь название улицы, на которой находилось прежнее здание центрального управления). Там записка, прикрепленная к телетайпной машине, напоминала о том, что старший суперинтендант Нолан из особого отдела просил информировать его обо всех погибших при пожарах и в автомобильных катастрофах. Сняв трубку телефона, оператор телетайпа набрал соответствующий номер.
      По этому номеру он связался с дежурным офицером особого отдела, который задал несколько вопросов, после чего перезвонил в Йорк за более подробной информацией. И только после этого он в четыре с небольшим часа утра разбудил Крошку Нолана.
      — Очень хорошо, — сказал старший суперинтендант, чуточку придя в себя после сна. — Передай в Йорк, чтобы с телом ничего не делали — совершенно ничего. Позаботься о том, чтобы тебя правильно поняли: абсолютно ничего.
      — Будет исполнено, сэр, — ответил дежурный офицер. — Я передам ваши слова.
 
      В семи милях от него Патрик Нолан снова лег в кровать. Пытаясь заснуть, он опять ломал голову, за каким дьяволом Службе внешней разведки понадобилось поджаренное человеческое тело. Определенно, это было что-то любопытное — и уж точно омерзительное, в достаточной степени для того, чтобы лишить Нолана сна в течение еще минут двадцати, после чего он наконец снова провалился в блаженную дрему.
 
      Всю ночь через Атлантику и в Восточную Европу летали сообщения, все из которых проходили через шифровальные службы посольств в разных странах, через простых сотрудников, получающих скудное жалование и вкалывающих как волы, которые только одни и могли обеспечить передачу самой закрытой информации от источника к конечному адресату и которые только одни и знали всё, но ничего со своими знаниями не делали. Именно их и пытался так настойчиво подкупить противник, и, как следствие, именно за ними и был установлен самый строгий надзор, как в центральном управлении, так и в посольствах, разбросанных по всему свету; при этом, как правило, за все страдания им не причиталась никакая компенсация. Но именно через этих незаметных, часто недооцененных, но жизненно важных людей и проходили сообщения перед тем, как попасть на стол к тому, кому они предназначались.
      Одним из получателей был Найджел Хейдок, и именно ему было адресовано самое важное сообщение из всей утренней почты, потому что в настоящий момент только он один, прикрываясь должностью торгового атташе ее величества, находясь в своем кабинете в здании посольства Великобритании на правом берегу Москвы-реки, был знаком с операцией «Беатрикс» во всем ее масштабе.
      Хейдок, как правило, завтракал в посольстве, поскольку его супруга находилась на последнем сроке беременности и он чувствовал себя не вправе нагружать ее обязанностями по готовке — кроме того, Пенни много спала, по разумению Найджела, отсыпаясь наперед на то время, когда родившийся малыш не будет давать ей спать вообще. Поэтому Хейдок сидел за столом в своем кабинете, пил чай и завтракал булочкой с маслом, когда ему принесли сообщение из Лондона.
      — Вот это да! — выдохнул он.
      Перечитав сообщение, Хейдок задумался. Повторение операции «Мясной фарш», сочиненное американцами, — оно просто замечательное. Конечно, жуткое и мрачное, но определенно замечательное. И, судя по всему, сэр Бейзил решил поддержать заокеанских союзников. Тот еще хитрец. Да, такая проделка должна была прийтись ему по сердцу. Нынешний директор Службы внешней разведки был поклонником старой школы, любившим многоходовые операции. «Может статься, излишняя мудреность Бейзила когда-нибудь станет причиной его падения, — подумал Хейдок, — однако нельзя не восхищаться его дерзостью.» Итак, надо переправить «кролика» в Будапешт и организовать его бегство оттуда…
 
      Энди Хадсон предпочитал по утрам пить кофе вместе с яичницей с беконом и помидорами и обжаренными до хрустящей корочки тостами.
      — Чертовски великолепно! — высказался он вслух.
      Дерзость предстоящей операции импонировала его безрассудно смелой натуре. Значит, из Венгрии предстоит тайно переправить троих человек — взрослого мужчину, взрослую женщину и меленькую девочку. В принципе ничего сложного, но надо будет проверить «крысиный ход», потому что в этой операции никаких проколов допустить нельзя, особенно если он собирается рассчитывать в обозримом будущем на повышение. Служба внешней разведки выделялась среди остальных правительственных ведомств Великобритании тем, что, хотя успехи вознаграждались достаточно щедро, промахи не прощались: в Сенчури-Хаузе не было профсоюза, который отстаивал бы права трудовых пчел. Впрочем, все это было известно Хадсону еще до того, как он пришел на работу в СВР, и пенсии его все равно лишить не смогут — если, конечно, осторожно напомнил он себе, у него будет достаточная выслуга лет. И все же, хотя предстоящая операция и не могла сравниться по значению с финальным матчем чемпионата мира по футболу, ее успешное выполнение можно было поставить на одну доску с победным голом за «Арсенал» в матче с «Манчестер юнайтед» на стадионе «Уэмбли».
      Поэтому первая задача на день будет состоять в проверке механизма нелегального пересечения границы. «Разумеется, он вполне надежен,» — успокоил себя Хадсон. Он потратил много времени на создание этого механизма, а затем периодически его проверял. И, тем не менее, сегодня начнется еще одна проверка. Кроме того, надо будет связаться с агентом в АВХ… впрочем, надо ли? Что это даст? Конечно, можно будет выяснить, не находится ли венгерская тайная полиция в состоянии повышенной готовности, однако если это так, «кролик» никуда не уедет из Москвы. Но информация, которой он обладает, представляет огромную ценность, раз ЦРУ затеяло такую сложную операцию, да еще привлекло в помощь СВР. А КГБ — слишком осторожное и консервативное ведомство, чтобы идти на малейший риск, если речь идет о такой важной информации. Предсказать шаги разведки противника никогда невозможно. Большая группа людей с несколько отличными друг от друга точками зрения не может оперировать полностью синхронно. Итак, нет, АВХ мало что известно, если известно вообще что-нибудь. КГБ не доверяет абсолютно никому, за исключением тех, кто находится под прямым надзором — желательно, вооруженной охраны.
      Поэтому разумнее всего будет лишь еще раз проверить механизм побега, причем сделать это косвенно, не привлекая внимания, а затем ждать прибытия из Лондона этого янки Райана, который будет заглядывать ему через плечо… «Райан из ЦРУ, — подумал Хадсон. — Неужели тот самый Райан…» Нет, об этом не может быть и речи. Просто однофамилец. Случайное совпадение — иначе быть не может. Тот Райан — морпех, американский морпех. «Просто невероятное совпадение,» — решил резидент СВР в Будапеште.
 
      На этот раз Райан не забыл про круассаны и, купив их на вокзале Виктория, привез на такси в Сенчури-Хауз, чтобы съесть с кофе. Войдя в кабинет, он увидел, что плащ Саймона уже висит на вешалке, однако самого Хардинга не было. «Вероятно, его вызвал сэр Бейзил,» — решил Райан и, сев за стол, углубился в изучение сообщений, пришедших за ночь. Круассаны — пожадничав, он купил сразу три, а вместе с ними пакетики с маслом и виноградным джемом, — оказались настолько хрустящими, что возникла опасность отправить их не в желудок, а на одежду, зато кофе был весьма неплохой. Райан мысленно взял на заметку написать в компанию «Старбакс» и предложить открыть несколько точек в Лондоне. Англичане нуждались в хорошем кофе, который должен был бы отучить их от их проклятого чая, а у этой молодой и настырной компании из Сиэттла это могло получиться — при условии, если они смогут научить персонал кафе правильно готовить свой чудный напиток. Услышав звук открывшейся двери, Райан оторвался от бумаг.
      — Доброе утро, Джек.
      — Привет, Саймон. Как поживает сэр Бейзил?
      — Все его мысли прикованы к операции «Беатрикс». Она уже идет полным ходом.
      — Ты не мог бы меня немного просветить?
      Подумав немного, Саймон Хардинг вкратце рассказал, на чем остановились главы двух самых могущественных разведок Западного мира.
      — Они что там, с ума посходили все? — воскликнул Райан, дослушав до конца краткий рассказ.
      — Джек, это гениальный замысел, — согласился Хардинг. — Конечно, возникнут некоторые практические трудности.
      — Например, меня вырвет, — мрачно ответил Райан.
      — Так захвати с собой гигиенический пакет, — предложил Хардинг. — Возьмешь в самолете.
      — Очень смешно, Саймон. — Райан помолчал. — Это что, церемония моего посвящения?
      — Нет, мы подобными вещами не занимаемся. Замысел операции предложили ваши люди, а просьба о содействии исходит лично от судьи Мура.
      — Твою мать! — в сердцах выругался Джек. — А меня бросают в парашу!
      — Джек, задача стоит не только в том, чтобы просто вытащить «кролика», но и сделать это так, чтобы Иван считал его покойником, а не перебежчиком. И его, и его жену с дочерью.
      На самом деле Райана больше всего беспокоили трупы. Что может быть отвратительнее этого? «Но он еще не знает самого мерзкого,» — подумал Саймон Хардинг, радуясь, что благодаря ему этот момент был исключен.
 
      Зайцев поднялся на второй этаж центрального управления и прошел в административное крыло. Показав девушке-секретарше удостоверение, он подождал несколько минут и наконец попал в кабинет начальника транспортного отдела.
      — Да? — рассеянно бросил тот, не отрываясь от бумаг на столе.
      — Я хочу взять отпуск. Мне бы хотелось свозить жену в Будапешт. Там дает концерты дирижер, которого она очень хочет послушать. Если можно, мы бы предпочли отправиться в Венгрию поездом, а не самолетом.
      — Когда?
      — В ближайшие несколько дней. Если точнее, чем раньше, тем лучше.
      — Понятно.
      Транспортный отдел КГБ занимался многими вещами, в том числе совершенно мирного характера. Туристический агент — а как еще должен был называть начальника транспортного отдела Зайцев? — по-прежнему не отрывался от бумаг.
      — Я должен буду свериться с наличием свободных мест.
      — Я хотел бы ехать в спальном вагоне, в купе на троих, — понимаете, у меня маленький ребенок.
      — Это будет очень непросто, — заметил чиновник.
      — Товарищ, если возникнут какие-то проблемы, пожалуйста, свяжитесь с полковником Рождественским, — мягко предложил Зайцев.
      Он отметил, что начальник транспортного отдела, услышав эту фамилию, наконец поднял взгляд. Теперь весь вопрос оставался только в том, позвонит или не позвонит он Рождественскому. Простой бюрократ добивается высокого положения не тем, что сует нос не в свои дела; и, подобно большинству сотрудников центрального управления, начальник транспортного отдела испытывал благоговейный страх перед обитателями последнего этажа. С другой стороны, у него может возникнуть желание проверить, не использует ли Зайцев фамилию Рождественского без должных на то оснований. Опять же, с другой стороны, мелкому червю из административно-хозяйственного управления незачем привлекать к себе внимание влиятельного полковника. Начальник транспортного отдела посмотрел на Зайцева, гадая, имеет ли тот право ссылаться на Рождественского.
      — Товарищ майор, я посмотрю, что можно сделать, — наконец пообещал он.
      — Когда с вами связаться?
      — Сегодня ближе к вечеру.
      — Благодарю вас, товарищ.
      Выйдя из кабинета, Зайцев спустился на лифте вниз. Итак, благодаря временному патрону с последнего этажа, это дело сделано. Олег Иванович на всякий случай положил в карман пиджака сложенный синий в полоску галстук. Вернувшись на свое рабочее место, он продолжил откладывать в память содержимое проходящих через него сообщений. У него мелькнула мысль, что хорошо бы было снять копию с какого-нибудь одноразового шифровального блокнота. Однако осуществить это практически будет очень трудно, а задача запомнить наизусть случайную последовательность букв была непосильной даже для его натренированной памяти.
 
      Вскрыв сообщение, пришедшее из Лэнгли, Фоули прочел единственное слово: «Вперед». Итак, дело идет полным ходом. И это очень хорошо. Начальство ухватилось за операцию «Беатрикс» обеими руками, вероятно, потому, что «кролик» предупредил о возможной компрометации защищенной связи, а это определенно вызвало всеобщую панику на седьмом этаже штаб-квартиры в Лэнгли. Однако соответствует ли это действительности? Едва ли. Майк Рассел так не считает, и, как он верно заметил, если бы это было правдой, многих агентов уже смелo бы, как конфетти после карнавального шествия. Но этого не произошло… если только КГБ не ведет по-настоящему коварную игру.
      Не исключена возможность, что «засвеченные» агенты перевербованы и теперь работают под контролем советских спецслужб. Однако в таком случае он ведь смог бы это определить, правда? «Ну, наверное, смог бы,» — рассудил Фоули. Определенно, перевербовать всех агентов КГБ не мог. Определенные вещи просто невозможно скрыть — если только Второму главному управлению КГБ не удалось провернуть самую хитроумную операцию за всю историю шпионажа. И хотя теоретически такая возможность существовала, на практике это означало бы искусство высшего порядка. Русские вряд ли смогли бы пойти на такое хотя бы потому, что для этого им потребовалось бы, чтобы хотя бы часть переданной информации была качественной — настолько качественной, что сознательно организовать ее утечку они просто не смогли бы…
      Однако полностью исключить такую вероятность нельзя. Естественно, АНБ, не медля ни минуты, предпримет все необходимые шаги для проверки надежности Кей-эйч-7 и других шифраторов. Однако в Форт-Миде существует особый Красный отдел, чья единственная задача состоит в том, чтобы пытаться взломать собственные системы шифрования, и хотя русские математики очень способные — это ведется испокон веку — они тоже люди, а не пришельцы с другой планеты… если только, конечно, у них нет своего агента, внедренного в самые сокровенные глубины Форт-Мида, и именно это предположение вызывало наибольшую тревогу. Сколько КГБ готов был бы выложить за подобную информацию? Вероятно, миллионы. Но таких денег у русских нет даже для того, чтобы платить своим людям. И в дополнение к небывалой скупости, КГБ славился полным безразличием к своим сотрудникам, которые считались чем-то вроде расходного материала. О да, русским удалось благополучно переправить в Москву Кима Филби. Западным разведслужбам было известно, где он живет; им даже удалось сфотографировать перебежчика. Больше того, для них не являлось секретом, сколько мерзавец пьет — а пил Филби много даже по русским меркам. Однако когда КГБ терял агента, предпринимались ли когда-либо попытки выкупить его, совершить сделку? Нет, по крайней мере, с тех пор, как в 1962 году ЦРУ обменяло Френсиса Гэри Пауэрса, невезучего пилота разведывательного самолета У-2, сбитого над Свердловском 1 мая 1960 года. Русские согласились обменять Пауэрса на Рудольфа Абеля, однако Абель был кадровым офицером КГБ, полковником, и очень неплохим разведчиком, который действовал в Нью-Йорке. Одним словом, это обстоятельство должно останавливать любого американского гражданина, которому вздумается тешить себя иллюзиями разбогатеть за счет Матушки-России. К тому же, предателям приходится в тюрьмах федеральной исправительной системы очень несладко, и эти соображения тоже должны тормозить всех потенциальных изменников.
      Однако предатели все же существуют, как бы они ни заблуждались. К счастью, по крайней мере, в основном осталась в прошлом эпоха шпионства по идеологическим мотивам. Те люди, искренне верившие в то, что коммунизм является передовой волной эволюции человечества, действовали наиболее самоотверженно и эффективно. Однако в настоящее время даже русские больше не верят в марксизм-ленинизм, за исключением Суслова — а его уже можно считать покойником — и его будущего преемника Александрова. Таким образом, агенты КГБ на Западе являются практически без исключения продажными тварями. А не борцами за свободу, с которыми приходится ежедневно сталкиваться на улицах Москвы Эду Фоули, заверил себя московский резидент. В эту иллюзию свято верили все сотрудники ЦРУ, и даже его жена.
      Ну а «кролик»? Он определенно чем-то взбешен. По его словам, речь идет о предполагаемом убийстве, расправе над невиновным человеком. И он, человек честный и порядочный, не смог этого стерпеть. А значит, «кроликом» движут самые благородные побуждения, поэтому он заслуживает пристального внимания и заботливого отношения.
      «Господи, — подумал Эд Фоули, — какими иллюзиями приходится тешить себя для того, чтобы выжить в нашем глупом, долбанном ремесле!» И кроме того, надо быть психологом, любящей матерью, строгим отцом, близким другом и исповедником для всех тех верящих в светлые идеалы, разочаровавшихся, озлобленных или просто алчных людей, которые решили предать свою родину. Одни из них слишком много пьют; другие настолько разгневаны, что ставят под угрозу свою и чужую жизнь, идя на неоправданный риск. Есть среди них просто сумасшедшие, свихнувшиеся, страдающие умственными расстройствами. Есть и сексуальные извращенцы — черт побери, предательство дает толчок скрытым желаниям, и затем все становится только хуже и хуже. И для всех них Эд Фоули должен быть работником социального обслуживания — черт побери, весьма своеобразное описание профессии человека, который мнит себя воином, ведущим смертельный бой с Большим страшным медведем. «Что ж, — успокоил себя Фоули, — за раз по одному шагу.» Он сознательно выбрал для себя это ремесло, которое позволяет лишь сводить концы с концами, которое никогда не принесет почета и признания, которое сопряжено с опасностями, физическими и психологическими. Он служит своей родине, но так, что это никогда не оценят миллионы его сограждан, о чьей безопасности он заботится. Его презирают средства массовой информации — но и он, в свою очередь, презирает их. И, самое страшное, он никогда не сможет защищать себя, говоря всю правду о своей работе, — чертовски завидная жизнь!
      Однако и в этой работе есть свои радости — как, например, устройство побега «кролика» из Красной страны.
      Но радоваться можно будет только тогда, когда операция «Беатрикс» завершится успехом.
      В конце концов Фоули рассудил, что он в очередной раз в полной мере прочувствовал, каково играть подающим в финале Мировой серии.
 
      Иштван Ковач жил в нескольких кварталах от резиденции венгерского парламента, вычурного здания, чем-то напоминающего Вестминстерский дворец. Ковач жил на третьем этаже доходного дома, построенного на рубеже веков, в котором все четыре туалета находились на первом этаже, на убогом внутреннем дворике. Хадсон доехал на метро до парламента, а остальную часть пути прошел пешком, проверяя, что за ним нет слежки. Он предварительно позвонил, предупреждая о своем приходе, — как это ни странно, городская телефонная сеть была безопасным средством связи; контролировать ее было невозможно в первую очередь из-за отвратительного состояния телефонных узлов.
      Ковач являл собой настолько типичный образ венгра, что его фотографию можно было бы с полным основанием помещать на обложку несуществующей туристической брошюры, в которой восхвалялись бы достопримечательности Венгрии: рост пять футов восемь дюймов, смуглый, круглолицый, кареглазый и черноволосый. Однако вследствие своего рода занятий одевался он существенно лучше, чем средний венгерский гражданин. Ковач был контрабандистом. У него на родине это ремесло считалось весьма пристойным способом зарабатывать на жизнь. Ковач в основном имел дело с южным соседом Венгрии, с условно-марксистской Югославией, чья граница была открыта в достаточной степени для того, чтобы ловкий человек закупал там товары Западных стран, после чего перепродавал их в Венгрии, откуда они уже расходились дальше по всей Восточной Европе. Подобные «экспортные» торговые операции не вызывали особого нарекания у югославской пограничной охраны, особенно когда торговцы устанавливали тесный контакт с пограничниками. Ковач принадлежал как раз к таким.
      — Привет, Иштван, — улыбнулся Энди Хадсон.
      Имя «Иштван» представляло собой венгерский эквивалент «Стивена», а фамилия «Ковач» — вездесущий «кузнец» — соответствовала английской «Смит».
      — Добрый день, Энди, — радушно приветствовал гостя Ковач.
      Он откупорил бутылку токайского, местного красного вина, которое делалось из винограда, пораженного благородной гнилью, что происходило каждые несколько лет. Хадсон пристрастился к токаю, находя его венгерской разновидностью хереса, которая обладала несколько другим вкусом, но служила тем же самым целям.
      — Благодарю, Иштван. — Хадсон пригубил токайское. Вино оказалось очень вкусным; на этикетке были изображены шесть корзин гнилого винограда, что означало токай высшего качества. — Ну, как идут дела?
      — Замечательно. Наши видеомагнитофоны пользуются спросом у югославов, а кассеты, которые они продают взамен, пользуются спросом везде. — Он рассмеялся. — О, как мне хотелось бы иметь такой здоровенный член, как у этих актеров!
      — Женщины там тоже неплохи, — заметил Хадсон.
      На своем веку он насмотрелся достаточно порнофильмов.
      — И откуда только берутся такие смачные стервы?
      — Наверное, все дело в том, что американцы платят своим шлюхам больше, чем мы, европейцы. Но, Иштван, смею тебя заверить — у этих женщин нет сердца.
      Хадсон никогда не платил за любовь — по крайней мере, в открытую.
      — Меня интересуют вовсе не их сердца.
      Ковач снова громогласно расхохотался. Судя по всему, эта бутылка токайского была у него сегодня не первая, значит, вечером его не ждет поездка за границу. Что ж, выходные должны быть у всех.
      — Возможно, у меня будет для тебя одна работенка.
      — Что я должен буду привезти?
      — Ничего. Тебе придется кое-что вывезти, — уточнил Хадсон.
      — С этим не будет никаких проблем. Наши доблестные пограничники беспокоят нас только тогда, когда мы что-то везем сюда — да и то не слишком.
      Подняв правую руку, Ковач многозначительно потер большой и указательный пальцы, объясняя этим красноречивым международным жестом, как именно решаются все вопросы с пограничной охраной.
      — Ну, на этот раз пакетик будет достаточно громоздким, — предупредил Хадсон.
      — Что значит «громоздким»? Ты хочешь вывезти из Венгрии танк?
      Венгерская армия только что получила новые русские танки Т-72. Это событие было широко освещено по телевидению с целью повысить боевой дух войск. Хадсон сразу же пришел к заключению, что это пустая трата времени.
      — Можно будет вывезти и танк, — продолжал Ковач. — Сделать это сложно, но можно — за соответствующую плату.
      Однако, поляки уже передали один Т-72 английской Службе внешней разведки — правда, этот факт не предавался широкой огласке.
      — Нет, Иштван, поменьше. Размером с меня, но только в трех экземплярах.
      — Троих человек? — уточнил Ковач.
      Ответом ему явился молчаливый взгляд. Венгр все понял.
      — Ха, это будет проще простого — baszd meg! — заключил он: «Твою мать!»
      — Я знал, Иштван, что на тебя можно положиться, — усмехнулся Хадсон. — Сколько?
      — За то, чтобы переправить троих человек в Югославию… — Ковач на мгновение задумался. — О, пять тысяч немецких марок.
      — Ez kurva draga! — изобразил возмущение Хадсон. Он не ожидал, что венгр запросит так мало — чуть больше тысячи фунтов. — Ну хорошо, грабитель! Я заплачy, потому что ты мой друг, — но в последний раз. — Он допил токайское. — Знаешь, я мог бы просто вывезти своих людей самолетом, — добавил Хадсон.
      — Да, но международный аэропорт — единственное место, где пограничники всегда начеку, — напомнил Ковач. — Бедолаги постоянно находится под пристальным надзором, вокруг всегда много начальства. Не может быть и речи о том, чтобы вступить с ними в… торговые переговоры.
      — Полагаю, тут ты прав, — согласился Хадсон. — Ну хорошо. Я тебе предварительно позвоню.
      — Замечательно. Ты знаешь, где меня найти.
      Хадсон встал.
      — Спасибо за угощение, мой друг.
      — Хорошее вино для дела — лучшая смазка, — сказал Ковач, открывая дверь, чтобы выпустить гостя.
      Пяти тысяч западногерманских марок с лихвой хватит на то, чтобы оплатить все накладные расходы, и останется еще приличная сумма, на которую можно будет накупить товары, чтобы потом с выгодой продать в Будапеште.

      Зайцев позвонил в транспортный отдел в половине четвертого, надеясь, что подобная настойчивость не покажется подозрительной. Впрочем, рассудил он, любой человек должен беспокоиться по поводу того, как складывается подготовка к отпуску.
      — Товарищ майор, я достал вам билеты на послезавтра. Поезд отходит от Киевского вокзала в тринадцать часов и через сутки прибывает в Будапешт ровно в четырнадцать часов по местному времени. Вы с семьей поедете в девятом вагоне, купе А и Б. Для вас забронирован номер в гостинице «Астория». Сроком на одиннадцать дней, номер триста семь. Гостиница находится прямо напротив советского культурного центра, который, разумеется, осуществляет свою деятельность под руководством КГБ. Если у вас возникнут какие-нибудь вопросы, смело обращайтесь туда.
      — Замечательно. Огромное спасибо за помощь. — Зайцев на мгновение задумался. — Да, кстати, а вам из Будапешта ничего не привезти?
      — Товарищ майор, вы читаете мои мысли! — Голос начальника транспортного отдела сразу же потеплел. — Если вас это не затруднит, трусики для моей жены, — осторожно добавил чиновник.
      — Какой размер?
      — Моя жена — обычная русская баба, — ответил начальник транспортного отдела, вероятно, имея этим в виду, что его жена не страдает отсутствием аппетита.
      — Хорошо. Я обязательно что-нибудь подберу — в крайнем случае, моя жена мне поможет.
      — Заранее большое спасибо. Желаю вам приятно отдохнуть.
      — Постараемся, — пообещал ему Зайцев.
      Решив этот вопрос, Олег Иванович встал из-за стола и направился к начальнику смены, чтобы сообщить ему о своих планах на предстоящие две недели.
      — Есть какие-либо совершенно секретные дела, к которым кроме вас из связного центра ни у кого нет допуска? — спросил подполковник.
      — Да, но я говорил с полковником Рождественским, и он сказал, что я могу ни о чем не беспокоиться, — ответил Зайцев. — Если хотите, можете позвонить ему и спросить.
      Подполковник так и поступил, в его присутствии. Краткий разговор по телефону закончился словами «благодарю вас, товарищ полковник», после чего начальник смены посмотрел на своего подчиненного.
      — Хорошо, Олег Иванович, вы освобождаетесь от выполнения своих служебных обязанностей сроком на две недели, начиная с сегодняшнего вечера. Скажите, раз уж вы едете в Будапешт…
      — Разумеется, Андрей Васильевич. Отдадите деньги, когда я вернусь.
      Зайцев ничем не мог пожаловаться на своего начальника. Тот всегда помогал своим сотрудникам, если те просили его о помощи. Жаль, что он работает в ведомстве, которое убивает ни в чем неповинных людей.
      После чего осталось только убрать у себя на столе, что было совсем нетрудно. Правила КГБ требуют, чтобы все письменные столы были организованы одинаковым образом. Это делается для того, чтобы сотрудник мог без проблем перейти на другое рабочее место, поэтому и стол Зайцева был организован в соответствии с четкими требованиями отдела связи. Поточив и аккуратно разложив карандаши, записав в журнал все поступившие на данный момент сообщения, собрав книги в стопку, Олег Иванович выбросил в корзину мусор и направился в туалет. Там, закрывшись в кабинке, он снял коричневый галстук, в котором пришел на работу, и повязал вместо него синий в полоску. После чего сверился с часами. Было еще слишком рано. Поэтому Зайцев, не спеша выйдя из центрального управления, решил немного прогуляться. По дороге к метро он выкурил вместо одной сигареты две, задержался на углу, наслаждаясь погожим деньком, купил газету и, — решив побаловать себя — на два рубля сорок копеек шесть пачек сигарет высшего класса «Краснопресненские», которые курил сам Леонид Ильич Брежнев. В поезде можно будет покурить что-нибудь приличное. К тому же, все рубли нужно потратить здесь. Там, куда он направляется, от них не будет никакого толка. Затем Зайцев спустился в метро и посмотрел на часы под сводами станции. Поезд, разумеется, пришел строго вовремя.
 
      Эд Фоули находился на том же самом месте и делал абсолютно то же самое. Поезд стал замедляться, подъезжая к той самой станции, и Фоули поймал себя на том, что у него учащенно забилось сердце. Он ощутил едва заметную качку вагона на рессорах под весом входящих и выходящих пассажиров, услышал недовольное ворчание людей, натыкающихся друг на друга. Наконец поезд с резким рывком тронулся от станции. Машинисты — или водители, или еще как их там, черт побери, — московского метро неизменно от души «давили на газ». Через мгновение Фоули почувствовал слева от себя чье-то присутствие. Он ничего не мог видеть, но явственно его ощущал. Еще через две минуты поезд начал сбрасывать скорость, приближаясь к следующей станции. Затем он резко затормозил, и кто-то налетел на Фоули сзади. Тот недовольно обернулся, чтобы узнать, кто это.
      — Прошу прощения, товарищ, — сказал «кролик».
      На нем был синий галстук в красную полоску.
      — Ничего страшного, — внешне рассеянно ответил Фоули, хотя сердце у него в груди совершило прыжок.
      «Итак, через два дня, Киевский вокзал, поезд на Будапешт.» «Кролик» отступил на пару шагов, и на этом все завершилось. Условный сигнал был подан.
      «Словно пролетевшие друг мимо друга ракеты.» Сложив газету, Фоули пробрался к раздвижным дверям. Обычная прогулка пешком до своего дома.
      Мери Пат как раз заканчивала готовить ужин.
      — Тебе нравится мой галстук? Сегодня утром ты ничего не сказала.
      У Мери Пат зажглись глаза. «Значит, послезавтра.» Надо будет сообщить об этом, но дальше следовала чисто техническая сторона дела. Хотелось надеяться, что в Лэнгли все будет готово. Операция «Беатрикс» разворачивалась стремительно, но к чему медлить?
      — Итак, что у нас на ужин?
      — Ну, я хотела приготовить бифштекс, но, боюсь, сегодня тебе придется довольствоваться жареным цыпленком.
      — Ничего страшного, дорогая, я уж как-нибудь не умру.
      — Тогда, может быть, бифштекс на послезавтра? — предложила Мери Пат.
      — Не возражаю. Дорогая, а где Эдди?
      — Разумеется, смотрит «Роботов-мутантов».
      Мери Пат указала на гостиную.
      — Узнаю своего сына, — с улыбкой заметил Эд. — Он сразу понял, что в жизни самое главное.
      Фоули нежно поцеловал жену.
      — Попозже, тигр ты мой! — выдохнула в ответ та.
      Однако успешная операция заслуживала того, чтобы ее отметить, хотя бы скромно. Конечно, эта операция еще не завершилась, но все определенно движется в нужном направлении. Причем это первая операция на новом месте, в Москве.
      — Фотографии готовы? — едва слышно прошептала Мери Пат.
      Эд достал снимки из кармана пиджака. Разумеется, качество фотографий недотягивало до того, чтобы поместить их на обложку иллюстрированного журнала, но тем не менее по ним можно было достаточно точно представить внешность «кролика» и его маленького «крольчонка». Пока что оставалось неизвестно, как выглядит миссис Крольчиха, но и этих снимков будет достаточно. Их надо будет передать Найджелу и Пенни. Один из супругов отправится на Киевский вокзал и убедится в том, что все «кроличье» семейство вовремя сядет на поезд.
      — Эд, у нас опять проблемы с душем, — пожаловалась Мери Пат. — С этой штуковиной наверху что-то не в порядке.
      — Схожу к Найджелу, спрошу, есть ли у него инструмент.
      Выйдя из квартиры, Фоули прошел по коридору. Через несколько минут он вернулся уже с Найджелом Хейдоком. Тот нес чемоданчик с инструментом.
      — Привет, Мери Пат, — помахал рукой Найджел, направляясь прямиком в ванную.
      Там он с показной деловитостью открыл чемоданчик и включил воду, тем самым выведя из строя все подслушивающие «жучки», установленные КГБ.
      — Итак, Эд, говори, что у тебя?
      Эд протянул ему снимки.
      — Это «кролик» и его «крольчонок». На миссис Крольчиху у нас пока что ничего нет. Послезавтра они отправляются поездом в Будапешт.
      — С Киевского вокзала, — кивнул Найджел. — И ты хочешь, чтобы я раздобыл фотографию миссис Крольчихи.
      — Совершенно верно.
      — Хорошо. Думаю, с этим не возникнет никаких проблем.
      Шестеренки тотчас же пришли в движение. Хейдок рассудил, что в качестве торгового атташе сможет предложить какую-нибудь надуманную историю. Надо будет пригласить с собой прирученного журналиста и представить все так, будто он готовит сюжет о… скажем, о туризме. Пол Мэттьюз из «Таймс» с радостью подыграет ему. Без проблем. Мэттьюз захватит с собой фотографа, чтобы тот сделал профессиональные снимки всего «кроличьего» семейства для Лондона и Лэнгли. А русский Иван ничего не заподозрит. Какая бы важная информация ни проходила через «кролика», сам он лишь простой шифровальщик, один из многих тысяч сотрудников КГБ, слишком незначительных для того, чтобы обращать на них внимание. Итак, завтра утром Хейдок свяжется с начальством советского Министерства путей сообщения и скажет, что руководство родственных британских железных дорог — кстати, также принадлежащих государству, — хочет узнать, как поставлено дело у коллег из России, для чего… да, так и надо будет поступить. Больше всего на свете Советы любят похвастаться перед окружающим миром преимуществами своей восхитительной системы. Надо будет сыграть на их честолюбии. Найджел закрыл воду.
      — Ну вот, Эдвард, кажется, я все починил.
      — Благодарю тебя, дружище. Да, кстати, а в Москве можно где-нибудь купить такой хороший инструмент?
      — Понятия не имею, Эд. Вот этот набор у меня с детства. Видишь ли, он достался мне от отца.
      Тут Фоули вспомнил, что произошло с отцом Найджела. Да, Хейдок страстно желает успеха операции «Беатрикс». Он ищет любую возможность вонзить занозу в волосатую задницу русскому медведю.
      — Как дела у Пенни?
      — Малыш пока что не просится. Так что придется подождать еще неделю, может быть, чуть больше. Строго говоря, рожать ей не раньше, чем через три недели, но…
      — Но вот это врачи никогда не определяют правильно, приятель. Никогда, — заверил друга Фоули. — Так что послушай мой совет, будь начеку. Когда вы собираетесь лететь домой?
      — Врач при посольстве говорит, что лучше всего где-нибудь дней через десять. Лететь до Лондона ведь всего пару часов.
      — Знаешь, дружище, ваш врач — большой оптимист. В таких вещах ничто и никогда не идет по плану. Не думаю, чтобы вам с Пенни хотелось, чтобы ваш маленький англичанин родился в Москве, ведь так?
      — Да, Эдвард, не хочется.
      — В общем, не давай Пенни прыгать на батуте, — подмигнув, предложил Фоули.
      — Хорошо, Эд, постараюсь, — сказал Найджел, мысленно отметив, что американский юмор порой бывает непроходимо глупым.
      «А это было бы очень любопытно,» — подумал Фоули, провожая друга к двери. Ему всегда казалось, что английские дети рождаются уже пятилетними и сразу же отправляются в пансионы. Неужели их воспитывают также, как и американских детей? Надо будет посмотреть.
 
      Тело Оуэна Уильямса осталось невостребованным — как выяснилось, близких родственников у него не было, а его бывшую жену он нисколько не интересовал, особенно мертвый. Местная полиция, руководствуясь распоряжением, которое пришло по телексу от старшего суперинтенданта Патрика Нолана из полиции Большого Лондона, уложило тело в алюминиевый гроб, который поместили в полицейский грузовик и повезли на юг в сторону Лондона. Но не в сам Лондон. Грузовик остановился в указанном месте, где алюминиевый ящик переложили в другую машину без опознавательных знаков, которая и отвезла его в город. В конце концов запаянный гроб попал в морг округа Суисс-Коттедж на севере Лондона.
      Тело находилось в плохом состоянии, и поскольку с ним до сих пор никто не занимался, оно оставалось необработанным. Кожные покровы спины и ягодиц, не тронутые огнем, приобрели синевато-багровый мертвенный оттенок. Как только сердце останавливается, кровь под действием силы тяжести стекает в те части тела, которые находятся ниже всего — в данном случае, в область спины, — где в отсутствии кислорода она окрашивает тело в бледно-голубой цвет, в то время как верхняя часть приобретает отталкивающую желтоватую окраску. Телом Оуэна Уильямса занялся гражданский сотрудник морга, иногда выполнявший специальные задания по заказу Службы внешней разведки. Вместе с ним находился криминалист-патологоанатом, который исследовал тело на предмет наличия любых особых примет. Самым страшным испытанием для них было зловоние паленого человеческого мяса, однако оба закрыли лица хирургическими масками, спасаясь от запаха.
      — Татуировка на внутренней стороне запястья, обгоревшая частично, но не полностью, — доложил сотрудник морга.
      — Очень хорошо.
      Патологоанатом зажег пропановую горелку и направил пламя на руку, превращая в уголь все следы татуировки.
      — Что-нибудь еще, Уильям? — спросил он через пару минут.
      — Я больше ничего не вижу. Верхняя часть тела сильно обгорела. Волосяной покров практически полностью уничтожен… — особенно отвратительным был запах паленых человеческих волос. — Одно ухо почти совершенно сгорело. Судя по всему, бедняга был мертв еще до того, как до него добрался огонь.
      — Все указывает на это, — подтвердил патологоанатом. — Содержание окиси углерода в крови зашкаливает за смертельное значение. Полагаю, бедолага так ничего и не почувствовал.
      С этими словами он уничтожил папиллярные узоры на кончиках пальцев, задержав пламя горелки на кистях, чтобы ожоги не казались умышленным уродованием трупа.
      — Ну вот, — наконец удовлетворенно произнес патологоанатом. — Если и существуют какие-то методы идентификации этого трупа, мне они неизвестны.
      — Теперь уберем тело в морозилку? — предложил сотрудник морга.
      — Нет, думаю, не стоит. Если просто охладить его до, скажем, двух — трех градусов по Цельсию, процесс разложения тканей будет идти крайне медленно.
      — Значит, сухой лед?
      — Да. Металлический гроб обладает неплохой термоизоляцией и запаян герметически. Сухой лед, как известно, не тает. Он превращается из твердой формы сразу в газообразную. Ну а теперь нам нужно будет одеть тело.
      Патологоанатом принес с собой нижнее белье, все неанглийского происхождения, все сильно поврежденное огнем. Работа предстояла очень неприятная, но патологоанатомам и сотрудникам моргов к ней не привыкать. Просто каждое ремесло вырабатывает свой собственный взгляд на жизнь. Однако в данном случае работа оказалась на редкость жуткой даже для этих двух видавших виды специалистов. Оба не сговариваясь решили, что сегодня перед сном надо будет пропустить стаканчик чего-нибудь крепкого.
      Когда работа была закончена, запаянный алюминиевый гроб снова уложили в машину и отвезли в Сенчури-Хауз. Завтра утром на столе у сэра Бейзила будет лежать записка, сообщающая о том, что «Кролик А» готов к своему последнему перелету.
 
      Той же самой ночью, чуть позже и на удалении трех тысяч миль, в Бостоне, штат Массачусетс, на втором этаже деревянного жилого здания, выходящего на причал, произошел взрыв бытового газа. В этот момент в здании находилось три человека. Двое взрослых, мужчина и женщина, не состоявшие в браке, были мертвецки пьяны, а четырехлетняя дочь женщины — которой мужчина приходился совершенно посторонним человеком — уже спала. Пожар распространился быстро, слишком быстро для того, чтобы двое взрослых, оба в пьяном угаре, успели как-то среагировать. Все трое умерли быстро, от отравления угарным газом, а не от огня. Пожарная охрана Бостона откликнулась на вызов через десять минут. Поисково-спасательная партия смело ринулась прямо в пламя под прикрытием двух струй из брандспойтов. Обнаружив тела, пожарные вытащили их из огня, однако сразу же стало понятно, что помощь снова опоздала. Капитан пожарной команды тотчас же определил, что явилось причиной трагедии. На кухне произошла утечка газа из старой плиты, которую никак не хотел заменять владелец дома, и три человека стали жертвами его скупости. (Разумеется, он с радостью получит страховку и скажет, что сожалеет по поводу несчастного случая.) Такой случай был не первым. Не будет он и последним. А пожарным еще долго будут сниться в кошмарных снах три обгоревших тела, особенно тельце маленькой девочки. Впрочем, такова у них работа.
      Пожар произошел достаточно рано и попал в одиннадцатичасовой выпуск новостей, поскольку телевизионщики никогда не обходят вниманием кровь и трагедию. Специальный агент ФБР, возглавляющий бостонское отделение Бюро, не спал и смотрел телевизор, на самом деле в ожидании репортажа о финальном матче бейсбола — он был вынужден присутствовать на официальном ужине и пропустил прямую трансляцию по каналу Эн-би-си. Увидев сообщение о пожаре, специальный агент сразу же вспомнил бредовое распоряжение, поступившее утром по телексу. Пробормотав ругательство, он схватил телефон.
      — Федеральное бюро расследований, — ответил дежурный агент, снявший трубку.
      — Поднимай Джонни, — приказал специальный агент. — На Хестер-стрит при пожаре погибла семья. Джонни знает, что делать. Скажи, что если у него возникнут какие-то вопросы, пусть звонит мне домой.
      — Слушаюсь, сэр.
      На этом дело и закончилось. Для всех, кроме заместителя специального агента Джона Тайлера, который читал книгу, лежа в кровати, — уроженец Южной Каролины, он предпочитал любительский футбол профессиональному бейсболу. Поднятый телефонным звонком, Тайлер успел проворчать ругательство по пути в душ, после чего, захватив оружие и ключи от машины, поехал на юг. Он тоже ознакомился с телексом из Вашингтона. Всю дорогу Тайлер гадал, каких наркотиков обглотался Эмил Джекобс, но в конце концов пришел к выводу, что его это не касается.
 
      Вскоре после этого, но только пятью часовыми поясами восточнее, Джек Райан встал с кровати, взял газету и включил телевизор. Канал Си-эн-эн также упомянул о пожаре в Бостоне — в Америке прошедшая ночь была бедна на происшествия. Выдохнув безмолвную молитву о жертвах огня, Райан с тревогой задумался о подводке газа к своей собственной плите. Однако его дом был гораздо моложе той полуразвалившейся лачуги из южного Бостона, которая также горделиво величалась «жилым зданием». Такие старые деревянные постройки, вспыхнув ярким пламенем, быстро сгорали дотла. Очевидно, в данном случае пожар распространился слишком быстро, чтобы несчастные обитатели дома успели спастись. Райан вспомнил слова своего отца, не перестававшего повторять, с каким большим уважением он относится к пожарным, людям, которые торопятся внутрь пылающих зданий, в то время как все остальные бегут из них. Самым страшным в их работе были застывшие без движения тела, которые они находили в объятых пожаром домах. Тряхнув головой, Райан развернул утреннюю газету и налил кофе, а тем временем его жена-врач, успевшая захватить конец репортажа о пожаре, думала свои мысли. Кэти вспомнила, как на третьем курсе медицинского факультета университета ей приходилось заниматься пострадавшими от огня. У нее в ушах снова зазвучали жуткие крики, которыми сопровождалось отделение обгоревших тканей от находящихся ниже ран. Больше всего ее тогда мучило сознание своего полного бессилия хоть как-то облегчить страдания раненых. Однако те бедняги из Бостона погибли, и тут уж ничего не попишешь. Кэти расстроилась, но ей пришлось достаточно насмотреться на смерть, потому что иногда Старуха с косой все же одерживает верх — так устроен мир. Особенно тягостной это сознание было для родителя маленького ребенка: девочка из Бостона была одних лет с Салли, и старше она уже никогда не станет. Кэти вздохнула. Хорошо хоть сегодня утром ей предстоят настоящие хирургические операции, что-то действительно радикально улучшающее здоровье человека.
 
      Сэр Бейзил Чарльстон жил в дорогом особняке в фешенебельном лондонском квартале Бельгравия, расположенном к югу от Найтсбриджа. Вдовец, чьи взрослые дети давно жили собственными семьями, сэр Бейзил привык к одиночеству, хотя, разумеется, где-то поблизости постоянно присутствовала незримая охрана. Кроме того, трижды в неделю к нему приходила горничная, наводившая в доме порядок. Сэр Бейзил не потрудился обзавестись кухаркой, предпочитая питаться вне дома или даже самому стряпать что-нибудь простенькое. Естественно, его дом был оснащен всем тем, чем должен был обладать главный разведчик страны: три линии защищенной телефонной связи и один защищенный телекс, к которым недавно добавился защищенный факс. Надомного секретаря у него не было, но если на работе в его отсутствие происходило что-то важное, курьерская служба немедленно доставляла ему копии всех документов, приходящих в Сенчури-Хауз. Больше того, вынужденный исходить из предположения, что противник ведет постоянное наблюдение за его особняком, сэр Бейзил предпочитал в самые напряженные моменты оставаться дома, тем самым укрепляя внешнее ощущение спокойствия. Хотя на самом деле это не имело практически никакого значения. Он был связан с СВР настоящей электронной пуповиной.
      Именно это и произошло сегодня утром. Кто-то в Сенчури-Хаузе решил довести до сведения директора Службы внешней разведки, что британские спецслужбы получили тело взрослого мужчины, пригодное для использования в операции «Беатрикс»: та самая новость, которую нужно сообщать за завтраком, поморщившись, подумал сэр Бейзил. Однако, всего для операции нужно три тела, в том числе, труп маленькой девочки, а вот эта мысль уже совсем не подходила для того, чтобы обдумывать ее за утренним чаем и овсянкой по-шотландски.
      Однако трудно было удержаться от восторженного возбуждения в преддверии операции «Беатрикс». Если «кролик» сказал правду — чем отличаются далеко не все перебежчики, — у него в голове хранится обилие всевозможной полезной информации. Разумеется, было бы лучше всего, если бы он смог помочь установить личности советских агентов, внедренных в правительство ее величества. Вообще-то, выявление таких агентов являлось задачей Службы внутренней безопасности — ошибочно именуемой МИ-5, — однако оба ведомства работали в тесном сотрудничестве друг с другом, более тесном, чем ЦРУ и ФБР в Америке, как, по крайней мере, казалось Чарльстону. Сэр Бейзил и его люди уже давно подозревали то, что где-то в недрах Министерства иностранных дел на очень высоком уровне есть течь, но до сих пор им не удавалось выйти на предателя. Поэтому, если удастся благополучно переправить «кролика» в Лондон, — сэр Бейзил напомнил себе, что рано делить шкуру неубитого медведя, — этот вопрос люди из СВР зададут ему одним из первых, когда его разместят в охраняемом доме на окраине небольшого городка Таунтона, затерявшегося среди бескрайних холмов графства Сомерсет.
 
      — Разве ты сегодня не идешь на работу? — удивленно спросила мужа Ирина.
      Определенно, Олег уже давно должен был бы выйти из дома.
      — Нет, и у меня есть для тебя сюрприз, — объявил тот.
      — И какой же?
      — Завтра мы уезжаем в Будапешт.
      Ошеломленная Ирина на мгновение лишилась дара речи.
      — Что?
      — Я решил взять отпуск. А в Будапеште как раз сейчас выступает с концертами эта новая знаменитость, дирижер Йозеф Роса. Зная, как ты любишь классическую музыку, дорогая, я решил свозить вас с зайчиком в Венгрию.
      — Ой, — только и смогла ответить Ирина. — Но как же моя работа?
      — А разве тебя не отпустят дней на десять?
      — Ну, думаю, отпустят, — призналась Ирина. — Однако, почему именно Будапешт?
      — Во-первых, это отличная возможность послушать хорошую музыку. К тому же, можно будет накупить в Венгрии много разных вещей, — объяснил Олег. — Коллеги по работе уже составили список.
      — Ах да… можно будет купить что-нибудь миленькое для Светланы, — мечтательно произнесла Ирина.
      Работая в ГУМе, она прекрасно сознавала, что в Венгрии продаются такие вещи, которые в Москве не найдешь днем с огнем, даже в «закрытых» магазинах.
      — Да, кстати, а кто такой этот Роса?
      — Это молодой венгерский дирижер, который в настоящий момент объезжает с гастролями всю Восточную Европу. Отзывы о нем самые хвалебные, дорогая. В концертной программе произведения Брамса и Баха, — объяснил Олег. — Кажется, в Будапеште Роса будет дирижировать главным оркестром Венгерских железных дорог. И не надо забывать о возможности походить по магазинам, — добавил он, справедливо рассудив, что ни одна женщина на свете не откажется от подобного предложения.
      Он терпеливо выслушал следующее возражение жены:
      — Мне совершенно нечего надеть.
      — Дорогая, именно за этим мы и едем в Будапешт. Там ты сможешь купить все, что тебе приглянется.
      — Ну…
      — И не забудь, что все свои вещи нам надо будет запихнуть в один чемодан. С собой мы возьмем несколько пустых чемоданов, куда уложим то, что купим для себя и для наших знакомых.
      — Но…
      — Ирина, представь себе Будапешт, как один огромный универсальный магазин. Венгерские видеомагнитофоны, западные джинсы и нижнее белье, настоящая косметика. Коллеги по работе из ГУМа умрут от зависти, — заверил жену Олег.
      — Однако…
      — Ну, вижу, все сомнения разрешены. Итак, дорогая, мы отправляемся в отпуск! — воскликнул он, пресекая дальнейшие возражения.
      — Как скажешь, — ответила Ирина, и у нее по лицу пробежала тень алчной улыбки. — Я сейчас же позвоню на работу и предупрежу о том, что уезжаю на две недели. Полагаю, никто по мне скучать не будет.
      — В Москве единственными, по кому сразу же начинают скучать, являются члены Политбюро, — объявил Олег. — И скучают по ним все те двое с половиной суток, которые требуются, чтобы подыскать им замену.
      На том и было решено. Олег сообщил, что в Будапешт они поедут на поезде. Ирина сразу же стала составлять список того, что надо будет взять с собой. Муж полностью отдал ей это на откуп. «Через неделю, максимум — через десять дней у нас с тобой будут гораздо более хорошие вещи,» — мысленно сказал офицер связи КГБ. А еще через месяц — два, возможно, они со Светланой отправятся на эту сказочную планету Диснея в американском штате Флорида…
      У Зайцева мелькнула мысль, догадываются ли в ЦРУ, какую веру он возлагает на американские спецслужбы, и произнес мысленную молитву — нечто совершенно необычное для сотрудника КГБ, — чтобы они оправдали его надежды.
 
      — Доброе утро, Джек.
      — Привет, Саймон. Что нового в мире?
      Поставив кофе на стол, Райан снял плащ.
      — Сегодня ночью умер Суслов, — объявил Хардинг. — Это будет опубликовано в вечерних советских газетах.
      — Какая жалость! Еще один слепец вернулся в ад, да?
      «По крайней мере, умер он, не имея проблем со зрением — благодаря Берни Кацу и ребятам из клиники Джонса Гопкинса,» — мысленно добавил Райан.
      — Обострение диабета?
      Хардинг пожал плечами.
      — К тому же, полагаю, на это наложилось то, что он просто был старый. Как сообщают наши источники, острый сердечный приступ. Поразительно, что у этого мерзкого старого болвана все-таки было сердце. Так или иначе, место Суслова займет Михаил Евгеньевич Александров.
      — Но и он, надо признать, тоже далеко не сахар. Где похоронят Суслова?
      — Он был одним из старейших членов Политбюро. Полагаю, состоятся торжественные похороны по высшему разряду, с марширующим оркестром, гробом на орудийном лафете и всем таким. Затем кремация и ячейка в Кремлевской стене.
      — Знаешь, мне всегда хотелось узнать, о чем думает истинный коммунист, когда понимает, что пришел его смертный час? Как ты полагаешь, никому не приходит в голову, что вся прожитая жизнь была одной сплошной долбанной ошибкой?
      — Понятия не имею. Но Суслов, судя по всему, относился к искренне верующим. Вероятно, он вспоминал все то добро, которое успел сотворить за свою долгую жизнь, ведя человечество к «светлому будущему», о чем так любят рассуждать коммунисты.
      «Таких дураков на свете не бывает,» — захотелось возразить Райану, однако Саймон, вероятно, был все же прав. Ничто не задерживается у человека в голове дольше ошибочной мысли, а все ошибочные мысли Красного Майка были рождены тем самым сердцем, которое в конце концов отказало. Однако лучший сценарий загробной жизни по-коммунистически совпадал с худшим в представлении Райана, следовательно, если коммунизм является учением ошибочным, тогда его последователей в буквальном смысле ждет преисподняя. «Да, Мишка, не повезло тебе. Надеюсь, ты захватил с собой на тот свет достаточно крема от ожогов.»
      — Ну да ладно, что у нас на сегодня?
      — Премьер-министр хочет знать, скажется ли как-нибудь смерть Суслова на стратегической линии, которую проводит Политбюро.
      — Можешь ответить ей, никак не скажется. В политическом смысле Александрова можно считать братом-близнецом Суслова. Он убежден в том, что Маркс — это господь бог, а Ленин — его пророк. И Сталин, на его взгляд, тоже в основном был прав, просто порой претворял политическую теорию в жизнь чересчур грубыми методами. Остальные члены Политбюро во всю эту чушь уже давно не верят, однако вынуждены притворяться в обратном. Так что назовем Александрова новым дирижером идеологического оркестра. Эту музыку уже никто не любит, но все по-прежнему ее исполняют, потому что никакой другой не знают. На мой взгляд, Александров никак не будет влиять на политику Политбюро. Конечно, его будут слушать, однако все сказанное будет влетать в одно ухо и вылетать в другое. Все будут делать вид, что уважают Александрова, а на самом деле у него за спиной над ним будут смеяться.
      — В действительности все гораздо сложнее, и все же суть ты выразил правильно, — согласился Хардинг. — Вся проблема в том, что мне надо исхитриться растянуть твой ответ на десять страниц, отпечатанных через два интервала.
      — Вот она, бюрократия в действии.
      Сам Райан так и не освоил чиновничий жаргон, что являлось одной из причин, по которым к нему испытывал такую теплую симпатию адмирал Грир.
      — У нас есть свои порядки, Джек, и Тэтчер, как и все премьер-министры, предпочитает получать информацию в доступном для ее понимания виде.
      — Готов поспорить, Железная леди говорит на том же языке, что и портовые грузчики.
      — Ты совершенно прав, сэр Джон, она говорит на нем сама, но терпеть не может, когда на этом языке обращаются к ней.
      — Наверное, ты прав. Ну хорошо, — Райан решил перейти к делу. — Какие документы нам понадобятся?
      — У нас есть подробное досье на Александрова, которое я уже заказал.
      Итак, решил Райан, этот день будет посвящен литературному творчеству. Конечно, было бы гораздо интереснее приглядеться внимательнее к советской экономике, однако вместо этого он вынужден будет сочинять пространный аналитический некролог на смерть человека, которого никто не любил и который, скорее всего, все равно умер, не оставив завещания.
 
      Приготовления оказались даже еще проще, чем он предполагал. Хейдок ожидал, что русские будут на седьмом небе от счастья, и действительно, оказалось достаточно одного звонка в Министерство путей сообщения. На следующий день в десять часов утра Хейдок, Пол Мэттьюз и фотокорреспондент «Таймс» должны будут прибыть на Киевский вокзал для подготовки материала о советских государственных железных дорогах и сравнительного анализа их с британскими железными дорогами, которым, на взгляд большинства англичан, не помешала бы некоторая помощь, особенно в части высшего руководящего звена.
      Скорее всего, Мэттьюз подозревал о том, что Хейдок — человек из «Шестерки», однако никогда не распространялся на эту тему, поскольку Найджел регулярно поставлял ему захватывающие сюжеты для репортажей. Этому стандартному приему установления хороших отношений с журналистами даже обучали в академии внешней разведки, однако американское ЦРУ официально от него открестилось. «Конгресс Соединенных Штатов принимает самые извращенные и абсурдные законы, чтобы надеть узду на работу разведывательных служб,» — подумал английский шпион. На самом деле он был уверен, что рядовые оперативные работники ЦРУ ежедневно нарушают официальные правила. Самому Хейдоку приходилось несколько раз отступать от гораздо более вольготных требований, регулирующих действия британских спецслужб. И, разумеется, он никогда не попадался на этом. Точно так же, как не попадался, встречаясь со своими агентами на улицах Москвы.
 
      — Привет, Тони, — дружелюбно протянул руку московскому корреспонденту «Нью-Йорк таймс» Эд Фоули. Интересно, догадывается ли Принс о том, с каким презрением относится он к нему? Впрочем, вероятно, это чувство взаимно. — Что новенького сегодня?
      — Жду заявления нашего посла по поводу кончины Михаила Суслова.
      Фоули рассмеялся.
      — Хочешь узнать, как обрадовала Фуллера смерть этого мерзкого старого болвана?
      — Я могу процитировать твои слова? — поспешно достал блокнот Принс.
      Пора идти на попятную.
      — Не совсем. Я не получил никаких распоряжений на этот счет, Тони, а босс в настоящий момент занят другими вещами. Боюсь, до обеда у него не будет времени встретиться с тобой.
      — Эд, мне позарез нужно хоть что-нибудь!
      — «Михаил Суслов был одним из видных деятелей Политбюро и определял идеологическую политику Советского Союза. Мы скорбим по его безвременной кончине.» Этого тебе будет достаточно?
      — Первая твоя фраза была более образной и правдивой, — заметил корреспондент «Нью-йорк таймс».
      — Тебе доводилось встречаться с Сусловым?
      Принс кивнул.
      — Пару раз, до и после того, как врачи из клиники Джонса Гопкинса поработали с его глазами…
      — Значит, это правда? — изобразил удивление Фоули. — Я хочу сказать, до меня доходили кое-какие слухи, но ничего определенного.
      Принс снова кивнул.
      — Истинная правда. Очки со стеклами словно донья от бутылок «Кока-колы». Очень вежливый, обходительный. Хорошие манеры и все такое, но под внешним обаянием — каменная твердость. На мой взгляд, Суслов был одним из апостолов коммунизма.
      — О, он принял обеты бедности, целомудрия и послушания, да?
      — Знаешь, Суслов действительно обладал какой-то своеобразной эстетической красотой, как будто и впрямь был священником, — подумав, согласился Принс.
      — Ты так думаешь?
      — Да, в нем было что-то не от мира сего, словно он видел то, что не могли видеть остальные. Определенно, Суслов искренне верил в коммунизм. И не стыдился этого.
      — Он был сталинист? — спросил Фоули.
      — Нет, но тридцать лет назад был бы им. Я прекрасно могу представить себе, как он подписывает приказ о расстреле. И после этого кошмарные сны его ночами не мучили бы — только не нашего Мишку.
      — Кто займет его место?
      — Пока что ничего определенного сказать нельзя, — признался Принс. — Мои источники утверждают, русские еще сами не определились.
      — А мне казалось, Суслов был очень близок с другим Майком, Александровым, — предложил Фоули, гадая, действительно ли источники Принса такие надежные, как он думает.
      Для советского руководства навешать лапшу на уши западному журналисту — увлекательная игра. В Вашингтоне, где журналист имеет над политиком определенную власть, все обстоит по-другому. Но здесь об этом не приходится и мечтать. Члены Политбюро нисколько не боятся журналистов — все как раз наоборот.
      Источники Принса, судя по всему, были из рук вон плохими.
      — Может быть, но я не знаю. О чем говорят у нас наверху?
      — Я еще не был в столовой, Тони, — парировал Фоули. — И не слышал последних сплетен.
      «Неужели ты действительно ждешь наводки от меня?»
      — Что ж, завтра или, на худой конец, послезавтра, мы все узнаем.
      «Однако было бы очень неплохо, если бы именно ты стал первым журналистом, предсказавшим фамилию преемника Суслова, и ты хочешь, чтобы я тебе в этом помог, так? — подумал Фоули. — Ни за что на свете.» Впрочем, он тотчас же пересмотрел свое решение. Конечно, Тони Принс — человек абсолютно пустой, но хорошие отношения с ним могут оказаться полезными. К тому же, нет никакого смысла наживать себе врагов просто так, ради забавы. С другой стороны, если переусердствовать с помощью, у Принса могут появиться подозрения, что Фоули или сам разведчик, или знает, кто в посольстве занимается разведкой. А Тони Принс относится к тем людям, которые очень любят рассказывать окружающим о том, какие они осведомленные… «Нет, пусть лучше Принс считает меня непроходимым тупицей, потому что в этом случае он будет говорить всем о том, какой он умный, а я — дурак.»
      Еще на «Ферме» Фоули усвоил, что лучшее прикрытие для разведчика — слыть в глазах окружающих человеком недалеким, посредственным, и хотя, возможно, для самолюбия это и является определенным испытанием, для пользы дела лучшего желать не приходится, а Эд Фоули был из тех, для кого дело стояло на первом месте. Итак… «К черту Принса и то, что он обо мне думает. В этом городе я тот, от кого что-то зависит.»
      — Тони, могу только обещать, что я поспрашиваю — выведаю, кто что думает.
      — Что ж, достаточно справедливо.
      «Впрочем, от тебя я ничего другого все равно не ожидал,» — только что не добавил вслух Принс.
      Ему неплохо было бы поучиться лучше скрывать свои чувства. Фоули пришел к заключению, что из Принса хороший игрок в покер не получится никогда. Проводив корреспондента «Нью-Йорк таймс» до двери, он взглянул на часы. Пора обедать.
 
      Подобно большинству европейских вокзалов, Киевский вокзал в Москве был бледно-желтого цвета — как и многие другие здания, построенные в сердце старинных монархий, словно в начале девятнадцатого века по всему континенту наблюдался избыток горчицы, а какому-то венценосному повелителю был по душе этот цвет, и поэтому все стремились выкрасить сколько-нибудь значимые сооружения именно так. «Хвала всевышнему, у нас в Великобритании этого не было,» — подумал Хейдок. Своды вокзала были перекрыты стальными фермами и стеклянными панелями, чтобы пропускать свет, но в Москве, как и в Лондоне, стекла мылись редко, если вообще мылись, поэтому на них скопился толстый слой копоти от ушедших в прошлое паровозов и их котлов, топившихся углем.
      Но русские остаются русскими. Они выходили на перрон с дешевыми чемоданами в руках, практически никогда поодиночке, в основном, семьями — даже если отъезжающий был только один — чтобы можно было насладиться трогательными прощаниями со страстными поцелуями, когда женщины целуют женщин, а мужчины — мужчин, что англичанину всегда казалось странным. Однако здесь, в России, это было местным обычаем, а местные обычаи всегда кажутся странными приезжим. Поезд на Киев, Белград и Будапешт должен был отправиться ровно в час дня, а советские железные дороги, как и московское метро, свято блюли расписание.
      В нескольких шагах от Хейдока Пол Мэттьюз беседовал с представителем советского Министерства путей сообщений о движителях — на русских железных дорогах господствовало электричество с тех самых пор, как товарищ Ленин распорядился по всей стране провести электричество и уничтожить вшей. Как это ни странно, выполнить первую задачу оказалось значительно проще, чем вторую.
      Огромный электровоз ВЛ-80Т, двести тонн стали, застыл в ожидании во главе поезда на третьем пути. За ним выстроился состав из трех вагонов с сидячими местами, вагона-ресторана и шести спальных вагонов международного класса. Кроме того, сразу же за локомотивом были прицеплены три почтово-багажных вагона. По перрону озабоченно сновали угрюмые проводники и носильщики, как это всегда бывает с русскими, которые находятся при исполнении своих обязанностей.
      Хейдок озирался по сторонам. Фотографии «кролика» и «крольчонка» четко запечатлелись у него в памяти. Часы над перроном показывали четверть первого, что подтверждали наручные часы английского разведчика. Сядет ли «кролик» на поезд? Сам Хейдок, как правило, предпочитал на самолет или на поезд приезжать заблаговременно, вероятно, из страха опоздать, оставшегося с детских лет. Так или иначе, если бы его поезд отправлялся в час, он уже давно был бы на вокзале. Однако, напомнил себе Найджел, далеко не все рассуждают так же, — например, его жена. Его не покидала тревога, что Пенни родит ребенка в машине по пути в роддом. Вот будет история! Пока английский разведчик предавался подобным невеселым размышлениям, Пол Мэттьюз задавал вопросы, а фотограф отщелкивал одну пленку «Кодак» за другой. Наконец…
      Да, это был сам Кролик, вместе с миссис Крольчихой и маленьким Крольчонком. Найджел похлопал фотографа по плечу.
      — Смотрите, вот приближается семья. Какая очаровательная девочка! — громко произнес он, чтобы услышали все, находящиеся поблизости.
      Фотограф тотчас же сделал десять снимков, затем, схватив другой «Никон», сделал еще десять. «Замечательно,» — подумал Хейдок. Надо будет распечатать пленки до того, как посольство закроется на ночь, отправить несколько… нет, он лично отнесет снимки Фоули и проследит за тем, чтобы посланник ее величества — англичане до сих пор именовали дипломатических курьеров этим высокопарным выражением — заберет их в Лондон, где они уже вечером попадут в руки сэру Бейзилу. У Хейдока мелькнула мысль, как американцы собираются скрыть побег «кролика» — определенно, это означает, что нужно будет подобрать чьи-то трупы взамен. Работенка неприятная, но вполне осуществимая. Оставалось только радоваться, что ему незачем забивать голову всеми подробностями.
      Так получилось, что все «кроличье» семейство прошло в десяти шагах от Хейдока и его приятеля-журналиста. Никто не произнес ни слова, однако девочка, подобно ее сверстницам во всем мире, обернулась и с любопытством посмотрела на англичанин. Хейдок подмигнул ей и получил в ответ робкую улыбку. Все трое подошли к проводнику и показали ему бумажные посадочные билеты.
      Тем временем Мэттьюз продолжал задавать русскому железнодорожнику самые различные вопросы, получая на них любезные ответы.
      В 12:59:30 начальник поезда — по крайней мере, так заключил по его унылой форме Хейдок — прошел вдоль состава, убеждаясь, что все двери, кроме одной, закрыты. Затем он дунул в свисток и махнул жезлом в виде маленького весла, показывая машинисту, что можно трогаться, и ровно в час дня раздался свисток локомотива, и поезд медленно пополз вдоль перрона, неторопливо набирая скорость, выезжая с просторного вокзала на запад, в сторону Киева, Белграда и Будапешта.

      Больше всего удовольствия получала маленькая Светлана, для которой эта поездка стала настоящим приключением; однако на самом деле восторженное возбуждение переживала вся семья, поскольку никому из Зайцевых до сих пор не приходилось ездить поездом дальнего следования. Товарная станция, мимо которой тащился состав, напоминала все товарные станции на свете: многие мили параллельных и сливающихся путей, заставленных вагонами и платформами, везущими бог знает что бог знает куда. Стук колес на частых стрелках только увеличивал ощущение скорости. Олег и Ирина, закурив сигареты, с рассеянным интересом смотрели в большие, но грязные окна. Сиденья были довольно мягкие, и Олег быстро определил, как складываются над головой верхние полки.
      Семья Зайцевых разместилась в двух смежных купе, разделенных дверью. Стены были обшиты деревом — судя по виду, березой; и каждое купе было оборудовано отдельным туалетом. Значит, у зайчика тоже будет свой собственный туалет — впервые в жизни, что она еще не научилась ценить.
      Через пять минут после того, как состав тронулся, в купе заглянул проводник. Зайцев вручил ему билеты.
      — Вы работаете в Комитете государственной безопасности? — вежливо поинтересовался проводник.
      «Значит, из транспортного отдела позвонили и предупредили обо мне, — сообразил Зайцев. — Очень хорошо.»
      — Извините, товарищ проводник, я не имею права обсуждать подобные вещи, — ответил Олег Иванович, бросив на железнодорожника суровый взгляд.
      Пусть тот поймет, с какой важной птицей имеет дело. Только так можно добиться подобающего обслуживания. Конечно, офицеру КГБ далеко до члена Политбюро, и все же это во много раз лучше, чем быть простым инженером с завода. И дело даже не в том, что все боятся Комитета государственной безопасности; просто люди не хотят привлекать к себе внимание этого зловещего ведомства.
      — Да, разумеется, товарищ. Если вам что-нибудь понадобится, пожалуйста, зовите меня. Ужин в шесть вечера, а вагон-ресторан — следующий по ходу поезда.
      Проводник махнул рукой.
      — Как там кормят? — решилась спросить Ирина.
      Определенно, в том, чтобы быть супругой сотрудника КГБ, есть свои преимущества…
      — Очень неплохо, товарищ, — вежливо ответил проводник. — Я сам питаюсь там, — добавил он, и Ирина с Олегом поняли, что это говорит о многом.
      — Благодарю вас, товарищ.
      — Желаю вам насладиться поездкой на нашем поезде, — сказал проводник, выходя из купе.
      Олег и Ирина достали книги. Светлана прижалась носиком к оконному стеклу, чтобы наблюдать за мелькающим миром, и путешествие началось. Из троих только один человек знал его конечную цель. Западная часть России представляет в основном бескрайние равнины, уходящие до самого горизонта, чем-то напоминающие Канзас и восточную часть Колорадо. Пейзаж за окном быстро наскучил всем, кроме маленькой Светланы, для которой все было в диковинку и очень интересно, особенно пасущиеся на полях стада. «Коровки, — думала девочка, — как здорово!»
 
      А тем временем в Москве Найджел Хейдок и Пол Мэттьюз поблагодарили чиновника из Министерства путей сообщения за неоценимое содействие и поспешили в британское посольство. Там имелась собственная фотолаборатория, и фотограф направился прямиком туда. Мэттьюз поднялся вслед за Найджелом к нему в кабинет.
      — Ну, Пол, ты узнал что-нибудь полезное?
      — Надеюсь. Это действительно так важно?
      — Мне очень хочется убедить Советы в том, что я могу привлечь внимание к достопримечательностям страны, — усмехнувшись, объяснил Хейдок.
      «Парень, ты ведь из „Шестерки“, ведь так?» — подумал Мэттьюз, однако вслух свои подозрения высказывать не стал.
      — Полагаю, мне удастся что-нибудь организовать. Видит бог, нашим британским железным дорогам нужен мощный импульс. Быть может, мой материал подтолкнет казначейство выделить им побольше денег.
      — Совсем неплохая идея, — согласился Найджел.
      Не вызывало сомнений, что у его приятеля есть кое-какие подозрения, однако он обладает чувством такта не озвучивать их, по крайней мере, до тех пор, пока Найджел не вернется в Сенчури-Хауз и они не будут сидеть в пивной на Флит-стрит.
      — Хочешь взглянуть на наши снимки?
      — Ты ничего не имеешь против?
      — Разумеется, нет. Ты же знаешь, большинство мы все равно отправляем в мусорную корзину.
      — Замечательно, — обрадовался Хейдок. Он открыл дверцу шкафчика за письменным столом. — Пол, не хочешь чего-нибудь выпить?
      — Благодарю, Найджел. Да, рюмка хереса была бы сейчас очень кстати.
      Когда они успели пропустить по две рюмки, пришел фотограф и принес папку фотографий. Взяв снимки, Хейдок быстро перебрал их.
      — Да, вы отлично поработали. Знаете, когда я беру в руки свой «Никон», мне никогда не удается добиться правильного освещения… — сказал он.
      А вот и милый семейный снимок Кролика — и, что гораздо важнее, миссис Крольчихи. Три фотографии, каждая следующая лучше предыдущей. Незаметно убрав их в ящик стола, Хейдок протянул остальные снимки обратно. Мэттьюз сразу понял намек.
      — Что ж, мне пора возвращаться к себе и писать материал. Спасибо за наводку, Найджел.
      — Всегда рад помочь, Пол. После работы заглянешь ко мне?
      — Без проблем, старик.
      Мэттьюз и фотограф вышли в коридор. Хейдок снова достал фотографии. «Крольчиха» представляла собой характерный тип русской женщины — круглое славянское лицо, по всему Советскому Союзу у нее миллион похожих сестер. На Западе ей надо будет сбросить несколько фунтов и научиться пользоваться косметикой… «Если им удастся туда добраться,» — напомнил себе Хейдок. Рост около пяти футов четырех дюймов; вес — сто сорок фунтов, довольно симпатичная. Ну а ребенок, отметил он, просто маленькая очаровашка: живые голубые глаза, радостное личико, — девочка еще слишком мала, чтобы уметь скрывать свои чувства за непроницаемой маской, как делают в Советском Союзе почти все взрослые. Нет, во всем мире дети одинаковые в своей непосредственности и неутолимом любопытстве. Но что самое важное, теперь у британской разведки есть высококачественные снимки всего «кроличьего» семейства.
 
      Дипкурьер ждал на последнем этаже, у кабинета сэра Джона Кенни, посла ее величества. Хейдок вручил ему конверт из плотной бумаги, скрепленный металлической застежкой, опечатанной восковой печатью. Указанный на конверте адрес получателя в Министерстве иностранных дел означал, что письмо из Уайтхолла отправится прямиком на противоположный берег Темзы в Сенчури-Хауз. Курьер положил конверт в дорогой кожаный чемоданчик с гербом королевского дома Виндзоров, тисненным золотом на обеих сторонах. Несмотря на строгие требования Венской конвенции, чемоданчик был надежно прикован наручниками к запястью. У ворот посольства посланника ее величества ждала машина, которая должна была доставить его в международный аэропорт «Шереметьево» к «Боингу-737» авиакомпании «Бритиш эруэйз», готовому к обратному вылету в «Хитроу». Фотографии попадут в руки к сэру Бейзилу до того, как он соберется уходить с работы домой, и можно не сомневаться в том, что специалисты Сенчури-Хауза проведут ночь, изучая их. Это явится последней проверкой того, действительно ли «кролик» тот, за кого себя выдает. Его лицо будет сравнено со снимками выявленных сотрудников контрразведывательного управления КГБ, и если будет обнаружено сходство, Эда и Мери Фоули ждут большие неприятности. Однако Хейдок сомневался в том, что это произойдет. Он был согласен со своими коллегами из ЦРУ. Все говорит о том, что это настоящий перебежчик. Впрочем, сотрудники Второго главного управления тоже знают свое дело, не так ли? В последнюю очередь Хейдок заглянул в центр связи, чтобы отправить короткое сообщение в штаб-квартиру Службы внешней разведки о том, что ближайшим курьером в Лондон прибывает важная информация относительно операции «Беатрикс». У всех глаза вылезут на лоб, и человек из СВР будет ждать конверт у почтового ящика в Уайтхолле. «Какой бы медлительной ни была правительственная бюрократия, — подумал Хейдок, — когда что-то нужно сделать быстро, это делается быстро, по крайней мере, в Службе внешней разведки.»
 
      Полет продолжался два часа двадцать минут — самолет задержался в воздухе вследствие сильного встречного ветра. В третьем терминале аэропорта «Хитроу» курьера встретил представитель Министерства иностранных дел, который быстро доставил его в центр Лондона в черном лимузине «Ягуар». Передав чемоданчик, посланник ее величества направился к себе в кабинет, однако прежде чем он успел добраться туда, сотрудник СВР уже схватил нужный конверт и спешил по Вестминстерскому дворцу на противоположный берег Темзы.
      — Принес? — встретил его нетерпеливым вопросом сэр Бейзил.
      — Вот он, сэр.
      Курьер передал директору Службы внешней разведки конверт. Проверив печати и убедившись в том, что конверт не вскрывали, Чарльстон разрезал плотную бумагу ножом. И тут впервые увидел, как выглядит «кролик». Через три минуты к нему в кабинет вошел Алан Кингшот. Директор протянул заместителю цветные снимки.
      Кингшот долго изучал первую фотографию.
      — Значит, это и есть наш «кролик», так?
      — Совершенно верно, Алан, — подтвердил сэр Бейзил.
      — Внешность у него самая обыкновенная. Как и у его жены. А девочка у них очень миленькая, — задумчиво произнес заместитель по оперативной работе, рассуждая вслух. — Сейчас они находятся на пути в Будапешт, так?
      — Уехали с Киевского вокзала пять с половиной часов назад.
      — Найджел оперативно сработал. — Кингшот снова пристально всмотрелся в лица на снимках, гадая, какая информация хранится в голове мужчины и удастся ли ее как-либо использовать. — Итак, операция «Беатрикс» движется полным ходом вперед. У нас есть тела?
      — Мужчина из Йорка подходит в достаточной степени. Боюсь, придется только спалить ему лицо, — брезгливо произнес директор Службы внешней разведки.
      — В этом нет ничего удивительного, сэр, — согласился Кингшот. — А что с остальными двумя?
      — Два кандидата есть в Америке. Если не ошибаюсь, мать и дочь, погибли при пожаре жилого дома в Бостоне. Как раз сейчас над этим работает ФБР. Нам нужно будет как можно быстрее переправить эти снимки в Штаты, чтобы добиться максимального соответствия тел.
      — Если хотите, сэр, я лично займусь этим.
      — Да, Алан, пожалуйста, проследи.
      На первом этаже Сенчури-Хауза был установлен новый аппарат передачи по линиям связи цветных фотографий — такими только начинали пользоваться агентства новостей. Оператор заверил Кингшота, что пользоваться аппаратом очень просто. Сам он лишь бегло взглянул на снимки. Передача изображений на такой же в точности аппарат фирмы «Ксерокс», установленный в Лэнгли, заняла меньше двух минут. Забрав фотографии, Кингшот вернулся в кабинет директора.
      — Все сделано, сэр.
      Сэр Бейзил махнул рукой, приглашая его садиться. Взглянув на часы, он отложил пять минут, поскольку штаб-квартира ЦРУ располагалась в обширном здании, а центр связи находился в подвальном помещении. Затем Чарльстон позвонил по выделенной защищенной линии судье Артуру Муру.
      — Добрый день, Бейзил, — произнес голос Мура, прошедший по цифровым линиям связи.
      — Привет, Артур. Получили фотографии?
      — Только что принесли в кабинет. Похоже, обычная милая семья, — заметил директор ЦРУ. — Это снимки с вокзала?
      — Да, Артур, в настоящий момент все семейство едет на поезде. В Будапеште они будут приблизительно через двадцать два — нет, через двадцать один час.
      — Отлично. Бейзил, с вашей стороны все готово?
      — Почти. Однако остается вопрос с этими несчастными из Бостона. Мужской труп у нас есть. На первый взгляд, он полностью удовлетворяет нашим требованиям.
      — Хорошо, я попрошу, чтобы ФБР поторопилось, — заверил британского коллегу судья Мур.
      Надо будет переслать фотографии в центр имени Гувера. «Придется разделить эту жуткую работенку с Эмилем,» — подумал директор ЦРУ.
      — Очень хорошо, Артур. Буду держать вас в курсе.
      — Отлично, Бейзил. До встречи.
      — Всего хорошего. — Положив трубку телефона закрытой связи, Чарльстон посмотрел на своего заместителя. — Пусть наши люди подготовят тело к отправке в Будапешт.
      — Какие сроки, сэр?
      — Думаю, самое подходящее время — дня через три, — задумчиво произнес сэр Бейзил.
      — Слушаюсь.
      Кингшот вышел из кабинета.
      Подумав немного, директор Службы внешней разведки решил, что пора предупредить американца. Он нажал кнопку селектора. Джеку Райану потребовалось ровно полторы минуты, чтобы откликнуться на вызов.
      — Да, сэр? — сказал он, входя в кабинет.
      — Ваш отлет в Будапешт состоится через три дня — возможно, через четыре, однако, скорее всего, все-таки через три.
      — Откуда мне трогаться в путь?
      — Утренний рейс «Бритиш эруэйз» вылетает из «Хитроу». Можете поехать в аэропорт отсюда, а можете взять такси прямо от вокзала Виктория. В полете вас будет сопровождать наш человек, а в Будапеште вас встретит Энди Хадсон — он наш резидент в Венгрии. Отличный парень. Прекрасно руководит работой маленького отделения.
      — Хорошо, сэр, — ответил Райан, не зная, что еще, черт побери, сказать по поводу его первого в жизни оперативного задания. Затем настала пора спросить: — Сэр, а что именно должно будет произойти в Будапеште?
      — Я пока что сам точно не знаю, но у Энди отличные отношения с местными контрабандистами. Полагаю, он организует нелегальный переход в Югославию, а уже оттуда вы вернетесь домой обычным авиарейсом.
      «Великолепно, — подумал Райан. — Снова эти долбанные самолеты. Неужели нельзя было бы поехать поездом?» Однако бывшие морские пехотинцы не должны показывать страх.
      — Хорошо. Думаю, у нас все получится.
      — Вы сможете переговорить с нашим «кроликом» — неофициально, — предупредил Чарльстон. — А затем вам будет предоставлена возможность присутствовать при наших беседах с ним в Сомерсете. И, наконец, я надеюсь, вы станете одним из тех, кто будет сопровождать «кролика» в Штаты, скорее всего, на американском военно-транспортном самолете, который вылетит с базы Королевских ВВС в Бентуотерсе.
      «Так, все лучше и лучше,» — подумал Джек. Ему необходимо как можно скорее преодолеть ненависть к полетам самолетами, и умом он понимал, что рано или поздно это обязательно произойдет. Просто пока что у него это никак не получалось. Что ж, по крайней мере, ему не придется летать на Си-эйч-46 с неисправным главным редуктором. Всему должны быть свои пределы.
      — Сколько всего времени мне предстоит пробыть в отъезде? — спросил Райан, мысленно добавив: «И спать отдельно от жены?»
      — Четыре дня, максимум — семь. Все зависит от того, как сложится ситуация в Будапеште, — сказал директор Службы внешней разведки. — Предсказать это сложно.
 
      Никому из них еще не приходилось есть, двигаясь со скоростью сто километров в час. Восторгу маленькой Светланы не было пределов.
      Обед в вагоне-ресторане оказался вполне сносным. Бифштекс для советского общепита был достаточно приличным; на гарнир Зайцевы заказали жареную картошку с зеленью, и, разумеется, на столике стоял графинчик с водкой одной из лучших марок, чтобы скрасить тяготы пути. Поезд мчался вслед за заходящим солнцем по сельскохозяйственным районам. Склонившись над столиком, Ирина порезала зайчику мясо, с умилением наблюдая за тем, как ее маленький ангелочек кушает. Светлана старалась вести себя за столом как большая девочка, каковой себя считала. Естественно, водку ей заменял стакан холодного молока.
      — Ну, дорогая, ты наконец начала думать о нашем путешествии? — спросил жену Олег.
      — Да, но в первую очередь меня беспокоят покупки.
      Ну разумеется.
      Олег Иванович испытывал необъяснимое спокойствие — впервые за последние несколько недель. Все, что он задумал, наконец начинает осуществляться. Он совершает предательство — ему никак не удавалось избавиться от этой черной мысли. Зайцев гадал, многие ли его сограждане — точнее, коллеги по работе в центральном управлении, — воспользовались бы таким шансом, если бы им представилась возможность? Трудно сказать. Олег Иванович жил в такой стране и работал в таком ведомстве, где все скрывали свои мысли. Несмотря на то, что у русских людей принято освящать близкую дружбу безграничной откровенностью, высказывая другу такие вещи, которые могут привести за решетку, — веруя в то, что настоящий друг никогда тебя не выдаст, — офицер КГБ не может позволить себе подобное. Комитет государственной безопасности зиждется на противоречивом балансе преданности и предательства. Преданности государству и его ценностям, и предательства всех тех, кто их оскверняет. Но поскольку сам Зайцев больше не верил в эти ценности, он ступил на путь измены, чтобы спасти свою душу.
      И вот сейчас он идет полным ходом по дороге предательства. Если во Втором главном управлении узнают о его намерениях, там сойдут с ума при мысли о том, что ему позволили сесть на поезд. Он мог бы сойти на любой промежуточной станции — или просто спрыгнуть с поезда, когда тот замедлит ход, приближаясь к какой-нибудь назначенной точке, — и оказаться в объятиях западных друзей, которые готовы были бы ждать его где угодно. Нет, он в безопасности, по крайней мере, пока едет в поезде. Так что пока что можно успокоиться и ждать, что принесет грядущий день. Олег Иванович не переставал твердить себе, что он поступает правильно, и сознание этого порождало чувство личной безопасности, каким бы иллюзорным оно ни было. Если на свете есть бог, он обязательно защитит того, кто бежит прочь от сил зла.
 
      Дома Райана снова ждали на ужин спагетти. Кэти мастерски готовила соус — рецепту научила ее мать, в жилах которой не было ни капли итальянской крови, — а муж его обожал, особенно со свежим итальянским хлебом, который Кэти обнаружила в одной маленькой пекарне в Чатэме. Поскольку завтра ей не предстояли операции, на ужин супруги пили вино. Настала пора предупредить жену.
      — Дорогая, мне придется отъехать на несколько дней.
      — Та встреча, связанная с НАТО?
      — Боюсь, так, малыш. Где-то дня на три — четыре, возможно, чуть дольше.
      — В чем хоть дело, ты можешь сказать?
      — Нет, не имею права.
      — Шпионское задание?
      — Да.
      В этом Джеку разрешили признаться.
      — А кто такие шпионы? — спросила Салли.
      — Ну, вот твой папа — шпион, — не задумываясь, брякнула Кэти.
      — Как в «Волшебнике из страны Оз»? — продолжала допытываться Салли.
      — Что? — недоуменно спросил отец.
      — Трусливый Лев говорит, что он верит в привидения , помнишь? — объяснила девочка.
      — А, вот ты о чем.
      Вот уже несколько месяцев этот фильм был у Салли любимым.
      — Папочка, ну как же ты мог забыть?
      — Нет, малышка, твой папа — не привидение, — заверил дочь Джек.
      — Тогда почему мама называет тебя так?
      «У нее есть все задатки для того, чтобы стать хорошим агентом ФБР,» — мелькнула мысль у Джека.
      Ему на помощь пришла Кэти:
      — Салли, мамочка просто пошутила.
      — Понятно.
      Салли снова сосредоточенно занялась «писигетти». Джек с укором взглянул на жену. Им нельзя говорить о его работе в присутствии дочери — категорически нельзя. Маленькие дети ведь не могут хранить секрет дольше пяти минут, разве не так? Поэтому Райан приучил себя никогда не говорить при детях то, что не хотел бы увидеть на следующий день на первой полосе «Вашингтон пост». Все соседи в Гриздейл-Клоуз знали только, что Джон Патрик Райан работает в американском посольстве и женат на красавице-хирурге. Им незачем было знать, что он является сотрудником Центрального разведывательного управления. Это лишь породило бы ненужное любопытство. И стало темой для бесконечных шуток.
      — Дня на три — четыре? — спросила Кэти.
      — По крайней мере, мне так сказали. Быть может, чуточку дольше, но, надеюсь, ненамного.
      — Это очень важно? — спросила Салли.
      Райан решил, что девочка унаследовала пытливую натуру от матери… а может быть, частично и от него самого.
      — Достаточно важно для того, чтобы меня заставили лететь треклятым самолетом.
      Эта фраза возымела желаемое действие. Кэти знала, как ее муж ненавидит путешествовать по воздуху.
      — Возьмешь в полет леденцы с мятой. Хочешь, я достану и средство для сердечных больных?
      — Нет, малыш, спасибо, на этот раз обойдусь и без него.
      — Знаешь, если бы тебя укачивало, твою нелюбовь к самолетам было бы проще понять.
      Кэти не стала добавлять, что в этом случае и исцелить недуг было бы проще.
      — Малыш, ты же была рядом, когда мне вправляли позвоночник. У меня остались очень неприятные воспоминания о полетах по воздуху. Быть может, когда настанет пора возвращаться домой, мы поплывем морем, — с надеждой добавил Райан.
      Но нет, так не получится. В жизни ничто никогда не складывается так, как хочется.
      — Самолеты — это так здорово! — с жаром возразила Салли.
      Определенно, этим она пошла в мать.
 
      Путешествие неизбежно навевает усталость, поэтому Зайцевы были приятно удивлены, когда, вернувшись из вагона-ресторана, обнаружили, что койки в их купе застелены чистым бельем. Ирина переодела дочь в желтую пижаму с цветами на груди. Поцеловав родителей и пожелав им спокойной ночи, девочка забралась на верхнюю полку самостоятельно — она настояла на этом — и накрылась одеялом. Однако вместо того, чтобы заснуть, Светлана пододвинула подушку к окну и прижалась лицом к стеклу, глядя на проплывающий мимо ночной пейзаж. Темноту оживляли лишь редкие огоньки колхозных домов, но маленькая девочка была зачарована этим зрелищем.
      Мать и отец оставили дверь в смежное купе приоткрытой на тот случай, если Светлане приснится страшный сон и ей потребуются ласковые объятия родителей. Перед тем как лечь спать, девочка заглянула под койку, проверяя, не прячется ли там большой черный медведь, и с удовлетворением убедилась, что никакого укромного места там нет. Олег и Ирина раскрыли книги, но вскоре задремали под убаюкивающий стук вагонных колес.
 
      — Операция «Беатрикс» идет полным ходом, — сообщил адмиралу Гриру судья Мур. — «Кролик» и его семья едут на поезде и в настоящий момент, вероятно, пересекают Украину.
      — Терпеть не могу ожидания, — заметил зам по РА-работе.
      Ему было легче сделать подобное признание. Он никогда лично не занимался оперативной работой. Нет, его место было в кабинете, за письменным столом, где он разбирал важную информацию. Но в такие моменты, как сейчас, адмирал вспоминал простые радости вахты на мостике боевого корабля — в его случае, преимущественно подводных лодок, — когда, посмотрев на небо и волны, ощутив лицом дуновение ветра, можно было, лишь произнеся несколько слов, изменить курс и скорость корабля вместо того, чтобы ждать, что с тобой сделают океан и скрывающийся где-то вдалеке противник. Это была иллюзия умения распоряжаться собственной судьбой.
      — Научиться терпению труднее всего, Джеймс, и чем выше человек поднимается, тем сложнее ему дается эта проклятая наука. Лично я в такие моменты словно снова сижу на скамье в зале суда и жду, когда адвокаты перейдут к делу, черт бы их побрал. Порой начинало казаться, что этого не произойдет никогда, особенно когда мне наперед было известно, что собираются сказать эти болваны, — признался Мур.
      Ему приходилось заниматься и оперативной работой, однако и она тоже состоит из бесконечных ожиданий. Ни один человек не является полновластным хозяином своей судьбы — это откровение приходит только с годами. А ты лишь барахтаешься из одного места в другое, стараясь совершить как можно меньше ошибок.
      — Вы уже говорили об этом с президентом?
      Мур покачал головой.
      — Незачем пробуждать у него напрасные надежды. А если президент решит, что этот русский обладает информацией, которой у него на самом деле нет — черт побери, зачем его разочаровывать? Достаточно уже и того, что выпадает на нашу долю, вы не согласны?
      — Артур, информации никогда не бывает достаточно, и чем больше мы узнаём, тем больше понимаем, что еще нам хотелось бы знать, но пока что не знаем.
      — Джеймс, мальчик мой, вы становитесь философом.
      — Это пришло с сединой в волосах, Артур.
      В этот момент в кабинет вошел Майк Босток.
      — Еще через два-три дня операция «Беатрикс» войдет в учебники истории, — с улыбкой объявил он.
      — Майк, черт побери, где ты научился верить в Санта-Клауса? — спросил директор ЦРУ.
      — Судья Мур, сейчас дело обстоит так: у нас есть перебежчик, который как раз сейчас собирается покинуть страну. У нас есть отличная команда, которая должна помочь ему выбраться из России. Мы верим, что наши подчиненные выполнят задачу, которую им поручили.
      — Но в операции задействованы не только наши подчиненные, — напомнил Грир.
      — У сэра Бейзила отличное ведомство, адмирал. И вам это хорошо известно.
      — Верно, — согласился Грир.
      — Итак, Майк, ты собираешься сидеть сложа руки и ждать, что окажется под рождественской елкой? — спросил Мур.
      — Я отправил Санта-Клаусу письмо, в котором перечислил, что хочу получить в подарок, и старик всегда присылает то, что у него просят. Это всем известно. — Босток сиял от восторженного предвкушения. — Что будем делать с «кроликом», когда его доставят в Штаты?
      — Полагаю, надо будет отправить его на ферму в Винчестере, — задумчиво произнес Мур. — Пусть отдохнет немного, придет в себя, снимет внутреннее напряжение. Надо будет дать ему покататься по округе — но только чтобы вечером обязательно возвращался домой.
      — А какую «кролику» назначим стипендию? — поинтересовался Грир.
      — Это будет зависеть, — ответил Мур. Директор лично распоряжался «черной кассой» Управления. — Если его сведения действительно окажутся такими важными… о, полагаю, вплоть до миллиона. А потом подобрать для него хорошую работу — после того, как мы выдоим из него все.
      — Интересно, а какую именно? — вставил Босток.
      — О, предоставим выбирать ему самому.
      Предстоящий процесс станет одновременно простым и сложным.
      Перебравшись в Штаты, вся семья должна будет выучить английский. Обзавестись новыми документами. Для начала им придется сменить имена; скорее всего, их превратят в норвежских иммигрантов, чтобы объяснить неизбежный акцент. ЦРУ обладало правом ежегодно предоставлять через Службу иммиграции и натурализации американское гражданство ста человекам (и эта квота никогда не выбиралась полностью). Управление социального обеспечения штата Вирджиния обеспечит «кроликов» карточками социального страхования и водительскими правами — вероятно, сначала им придется пройти курсы вождения, возможно, обоим, и уж точно жене. ЦРУ имело очень теплые отношения с руководством штата. В Ричмонде никогда не задавали лишних вопросов.
      Затем последует психологическая помощь людям, которые расстались с привычным образом жизни и теперь вынуждены пускать корни в новой, незнакомой стране. Специально для этой цели Управление приглашало профессора кафедры психологии Колумбийского университета. Освоиться на новом месте помогут также другие перебежчики, уже давно живущие в Соединенных Штатах. Иммигрантам всегда приходится очень трудно. Для советских людей Америка сравнима с магазином игрушек, каким его воспринимает ребенок, до этого даже не представлявший о существовании подобных магазинов, — волна новых впечатлений захлестывает с головой, точек соприкосновения с прошлым практически нет, и кажется, что просто попал на другую планету. ЦРУ стремилось обустроить жизнь перебежчиков максимально удобно. Во-первых, необходимо будет получить информацию; и, во-вторых, сделать так, чтобы у них не возникло желания вернуться в Россию: это будет означать неминуемую смерть, по крайней мере, для супруга. Однако, в прошлом такие случаи бывали — настолько сильна тоска по родине в каждом человеке.
      — Если наш «кролик» предпочитает холодный климат, можно будет поселить его в Миннеаполисе и Сент-Поле, — предложил Грир. — Однако, джентльмены, мне кажется, мы зашли слишком далеко вперед.
      — Джеймс, вы всегда трезвым словом заставляете нас спуститься с небес на землю, — с улыбкой заметил директор ЦРУ.
      — Кто-то же должен делать это. Осень еще не наступила, господа. Только тогда можно будет считать цыплят.
      «А что если этот русский ни черта не знает? — подумал судья Мур. — Что если он просто хочет удрать из Красной страны?»
      «Провались пропадом наша работа!» — закончил свои мысли директор ЦРУ.
      — Ладно, Бейзил будет держать нас в курсе событий, и, кроме того, за нашими интересами будет присматривать ваш золотой мальчик Райан.
      — Ну, это самое главное, судья Мур, — покачал головой Босток.
      — Полагаю, сэр Бейзил подавился пивом, хохоча по этому поводу.
      — Райан — отличный парень, Майк. Не надо его недооценивать, — заметил Грир, защищая своего протеже. — Те, кто совершил эту ошибку, сейчас находятся в исправительной тюрьме штата Мериленд в ожидании апелляционного процесса.
      — Да, конечно, Райан когда-то служил в морской пехоте, — пошел на уступку Босток. — Что мне сказать Бобу, когда он будет звонить?
      — Ничего, — тотчас же ответил директор ЦРУ. — До тех пор, пока мы не узнаем, какие именно наши закрытые линии связи скомпрометированы, надо соблюдать предельную осторожность во время всех телефонных переговоров. Это понятно?
      Босток послушно кивнул, словно первоклассник, выслушавший наставление учителя.
      — Да, сэр.
      — Наши техники по моему распоряжению проверили все наши телефонные линии. Они говорят, что все в порядке. Чип Беннет у себя в Форт-Миде по-прежнему рвет волосы на голове и бегает кругами.
      Мур не стал добавлять, что непроверенное заявление «кролика» явилось для Вашингтона самым жутким откровением со времен Перл-Харбора. Но, может быть, можно будет обратить все это против Ивана. В Лэнгли, как и повсюду, ростки надежды неистребимы. Маловероятно, что русским известно нечто такое, что не знают в научно-техническом отделе ЦРУ, однако нужно заплатить за то, чтобы заглянуть в карты.
 
      Райан молча собирал вещи. У Кэти это получается гораздо лучше, но сейчас он и сам не знал, что ему понадобится. Что должен взять с собой шпион? Деловой костюм? Старую военную форму? (У Райана до сих пор сохранился парадный мундир морской пехоты с одинокой полоской в петлицах.) Черные лакированные штиблеты? Матерчатые туфли, чтобы подкрадываться бесшумно? Да, это будет именно то, что нужно. В конце концов, Райан остановился на обычном костюме и двух парах полуботинок, строгих официальных и попроще. И все это должно уместиться в одном чемодане — в данном случае, матерчатом от «Л.Л.Бинз», рассчитанном на два костюма, легком, удобном и не привлекающем внимания. Документы Райан оставил в ящике стола. Сэр Бейзил снабдит его новеньким английским паспортом — дипломатическим, обладатель которого может смело посылать всех далеко-далеко. Вероятно, документы будут на другую фамилию. «Проклятие, — подумал Джек, — придется запоминать новую фамилию и учиться откликаться на нее.» Он привык иметь только одну.
      В работе в «Меррил Линч» была, по крайней мере, одна хорошая сторона: Райан всегда твердо знал, кто он такой. «Ну да, — понеслись дальше мысли Джека, — и всему миру было известно, что ты — мальчик на побегушках у Джо Маллера. Нет, ни за что на свете!» Любой самоуверенный осел может делать деньги на бирже, примером чему является его тесть.
      — Закончил? — спросила подошедшая Кэти.
      — Почти, малыш, — ответил Джек.
      — Там, куда ты едешь, будет опасно, правда?
      — Не думаю, малыш.
      Однако Джек не умел лгать, и прозвучавшее в его голосе сомнение явилось достаточно красноречивым.
      — Куда ты едешь?
      — Я же тебе говорил, в Западную Германию. Разве ты забыла?
      «Вот так, она снова подловила меня.»
      — По делам НАТО?
      — По крайней мере, так мне сказали.
      — Джек, а чем ты занимаешься в Лондоне? Сенчури-Хауз — это же связано с разведкой, и…
      — Кэти, я уже говорил тебе, я — аналитик. Я изучаю информацию, поступившую из различных источников, пытаюсь понять, что она означает, и составляю заключения, которые читают другие люди. По большому счету, это мало отличается от того, чем я занимался в «Меррил Линч». Моя работа состоит в том, чтобы смотреть на буквы и цифры и понимать, что стоит за ними в действительности. Начальство считает, что это получается у меня хорошо.
      — Но ничего связанного с оружием?
      Полувопрос, полуутверждение. Джек предположил, что это является следствием работы Кэти в отделении скорой помощи клиники Джонса Гопкинса. Все врачи не любят огнестрельное оружие — за исключением тех, кто осенью охотится на птиц. Кэти очень не нравилось охотничье ружье «Ремингтон», убранное незаряженным в шкаф, а девятимиллиметровый «Браунинг» с полной обоймой, спрятанный там же, ей нравился еще меньше.
      — Дорогая, нет, никакого оружия, абсолютно никакого. Я не из тех шпионов.
      — Ну хорошо, — уступила Кэти.
      Она не могла до конца поверить мужу, но в то же время понимала, что он не имеет права обсуждать с ней свою работу, также как и она не имеет права обсуждать с ним своих пациентов. Этим и объяснялось ее расстройство.
      — Ну ты хоть постарайся вернуться пораньше, хорошо? — добавила Кэти.
      — Малыш, ты же знаешь, что я терпеть не могу разлучаться с тобой. Я даже не могу нормально выспаться, если ты не лежишь рядом.
      — Ну так возьми меня с собой.
      — Зачем? Чтобы ты походила по германским магазинам? И купила дирндельклайд для Салли?
      — Ну, ей же нравятся мультфильмы про девочку Хайди из Альп, — робко предложила Кэти.
      — Я тебя прекрасно понимаю, малыш. Я бы рад был бы взять тебя с собой, но не могу.
      — Проклятие! — выругалась леди Райан.
      — Малыш, мы живем в несовершенном мире.
      Кэти больше всего на свете не любила выслушивать от мужа именно этот афоризм, поэтому ее ответ представлял собой нечленораздельное бурчание. Впрочем, никакого другого она предложить и не могла.
      Через несколько минут Джек, лежа в кровати, размышлял по поводу того, что же именно, черт побери, ему предстоит делать. Умом он понимал, что его ждет работа, рутинная во всех отношениях — кроме местонахождения. Но старина Эйб Линкольн тоже получил удовольствие от спектакля в театре Форда — если бы не одна мелочь . Ему придется находиться в чужой стране — нет, во враждебной чужой стране. Он уже живет в другой стране, и как бы радушно ни принимали его англичане, ничто не сравнится с родным домом. Однако англичане для него друзья. А венгры друзьями не будут. Возможно, стрелять в него никто не станет, но и ключи от города на подушке ему точно не преподнесут. А если выяснится, что он приехал в Венгрию по подложному паспорту? Что говорится в Венской конвенции по этому поводу? Но не может же он поджать хвост и отказаться, ведь так? Он же бывший морской пехотинец.
      Считается, что он не знает страха. Ну да, конечно. Единственным хорошим в том, что произошло несколько месяцев назад в его собственном доме, было то, что он как раз успел наведаться в туалет до того, как плохие ребята испортили вечеринку, поэтому просто физически не мог наделать в штаны от страха, когда ему к виску приставили пистолет. Да, тогда он сделал то, что надо было сделать, однако героем после этого себя совсем не чувствовал. Ему удалось выжить, удалось прикончить того типа с «Узи», но радость он испытывал только по поводу того, что не прикончил ублюдка Шона Миллера. Нет, пусть этим займется штат Мериленд, на полную катушку, если только, конечно, снова не вмешается Верховный суд, однако это было маловероятно, учитывая то, сколько в тот вечер погибло агентов спецслужб. Суды крайне редко закрывают глаза на мертвых сотрудников правоохранительных органов.
      Но что ждет его в Венгрии? Он будет простым наблюдателем, полуофициальным представителем ЦРУ, присутствующим при переправке из страны какого-то русского болвана, которому захотелось удрать из Москвы. «Проклятие, ну почему такое всегда происходит именно со мной?» — в сердцах подумал Джек. Он чувствовал себя так, словно играл в дьявольскую лотерею, и ему постоянно выпадал выигрышный номер. Когда-нибудь этому придет конец? Ему платят за то, чтобы он смотрел в будущее и делал предсказания, но в глубине души Райан считал, что у него ни черта не получается. Ему нужно было услышать от других, что происходит сейчас, чтобы сравнить это с тем, о чем достоверно известно, что это уже произошло, и после чего просуммировать все это и получить безумный прогноз относительно того, что может произойти в будущем. Ну да, конечно же, в торговле у него это получалось неплохо, однако из-за нескольких акций никого никогда не убивали. А сейчас, возможно, под ударом окажется его собственная задница. Замечательно. Просто замечательно, твою мать. Райан уставился на потолок. Почему потолки всегда красят в белый цвет? Не был бы для сна лучше черный? Даже в темной комнате всегда виден белый потолок. Какой в этом смысл?
      Почему к нему не приходит сон? Почему он задает себе нескончаемый поток глупых вопросов, на которые нет ответов? Как бы ни сложились дела в Будапеште, лично с ним все практически наверняка будет хорошо. Бейзил не допустит, чтобы с ним что-то случилось. Это было бы крайне отрицательно воспринято в Лэнгли, что англичане не могут позволить себе допустить. Слишком неприятные последствия. Судья Мур ничего не забудет; и на ближайшие лет десять на отношения между двумя разведывательными ведомствами ляжет тень. Нет, СВР не даст его в обиду.
      С другой стороны, возможно, они не будут единственными игроками, и, как и в бейсболе, обе команды нацелены на победу, поэтому нужен точный расчет, чтобы послать мяч со скоростью девяносто пять миль в час до самых далеких дешевых трибун.
      «Но ты же не можешь поднять руки и сдаться, Джек!» — сказал себе Райан. Другим, чьим мнением он дорожит, будет за него стыдно, — и, что гораздо хуже, он сам устыдится своей трусости. Итак, нравится ему или нет, он должен надеть форму и выйти на поле, надеясь, что не выронит проклятый мяч.
      Конечно, можно просто вернуться в «Меррил Линч», — но нет, лучше пойти грудью на штыки. Райан с удивлением поймал себя на том, что он действительно предпочел бы смерть. Значит, он все-таки храбрый? Или просто упрямый? «Тот еще вопрос,» — подумал он. А ответ на это может дать только кто-то другой, тот, кому видна лишь одна часть уравнения. Сторонний наблюдатель может видеть только то, что происходит, но никак не стоящие за этим мысли. И этого недостаточно для того, чтобы выносить суждение, как бы ни заверяли в обратном журналисты и историки, утверждающие, что способны читать чужие мысли на расстоянии многих миль и лет. Ну да, конечно.
      В любом случае, вещи собраны, и, если повезет, самым неприятным испытанием за всю командировку станет полет на самолете. Хоть он и ненавидит это, тут, по крайней мере, все достаточно предсказуемо… если только не отвалится крыло.
 
      — Это еще что за хренотень? — спросил агент ФБР Джон Тайлер, не обращаясь ни к кому конкретно.
      Телекс, который он держал в руках, содержал приказ, но не причины, стоящие за ним.
      Тела были доставлены городскому коронеру с распоряжением не предпринимать с ними никаких действий. Подумав, Тайлер позвонил заместителю окружного прокурора, с которым обычно имел дело.
      — Что ты хочешь? — недоверчиво переспросил Питер Мейфейр.
      Три года назад он окончил юридический факультет Гарвардского университета третьим в выпуске и стремительно поднимался по служебной лестнице в прокуратуре, чем заслужил прозвище «Мах».
      — Ты не ослышался.
      — Зачем все это нужно?
      — Понятия не имею. Мне известно только то, что распоряжение отдал лично директор Бюро. Все смахивает на то, что заказ поступил с противоположного берега реки, но в телексе ни хрена не разъясняется. Что будем делать?
      — Где тела?
      — Полагаю, у коронера. Мать и дочь. При них записка с просьбой не трогать. Так что, полагаю, их убрали в морозилку.
      — А ты что, хочешь их сырыми?
      — Наверное, все-таки замороженными, но да, нетронутыми, — сказал помощник специального агента, мысленно добавив: «Ну Мах и выражается, черт бы его побрал!»
      — Родственники у них есть?
      — Пока что мне неизвестно, чтобы полиция кого-либо разыскала.
      — Ну хорошо, будем надеяться, что и не разыщет. А раз родственников нет, мы объявим погибших нуждающимися бедняками и дадим коронеру разрешение передать их в федеральную опеку, понимаешь, как бездомного пьянчужку, подобранного мертвым на улице. Таких кладут в самый дешевый гроб и хоронят на кладбище Поттерс-Филд. Куда ты собираешься их везти?
      — Мах, я сам не знаю. Думаю, надо будет послать сообщение в центр Гувера и дождаться ответа Эмила.
      — Как быстро это надо будет сделать? — спросил Мейфейр
      — Это нужно было сделать еще на прошлой неделе, Мах.
      — Ну хорошо, если хочешь, я прямо сейчас отправлюсь к коронеру.
      — Жди меня там, Мах. Спасибо.
      — За тобой пиво и ужин в ресторане, — предупредил помощник окружного прокурора.
      — Договорились.
      За такую услугу можно будет и заплатить.

      Тела были уложены в дешевые алюминиевые гробы, такие, которые используются для транспортировки умерших самолетами, затем загружены в машину ФБР и отвезены в международный аэропорт Логана. Специальный агент Тайлер связался с Вашингтоном, чтобы спросить, что делать дальше; к счастью, рация в его машине была оснащена маскиратором.
      Как выяснилось, директор ФБР Эмил Джекобс также еще не продумал все детали, поэтому ему пришлось звонить директору ЦРУ судье Муру. После лихорадочных размышлений было решено загрузить гробы на борт «Боинга-747» компании «Бритиш эруэйз», вылетающего из Бостона в лондонский аэропорт «Хитроу», где их должны были забрать люди Бейзила. Все прошло быстро и гладко, поскольку британская авиакомпания с готовностью сотрудничает с американскими правоохранительными ведомствами; рейс 214 выкатил на взлетную полосу ровно в 8:10 утра, а вскоре уже набрал потолок три тысячи миль, направляясь к четвертому терминалу «Хитроу».
 
      Зайцев, спавший на верхней полке, проснулся около пяти часов утра, сам не зная, почему. Повернувшись на бок, он выглянул в окно, и тут до него дошло: поезд стоит на станции. Олег Иванович не мог сказать, на какой именно, поскольку не помнил расписания, и внезапно его охватила холодная дрожь. А что если в вагон сейчас поднимаются сотрудники Второго главного управления? При свете дня он отмахнулся бы от подобной мысли, однако КГБ славился тем, что арестовывал людей среди ночи, когда они максимально беспомощные. Внезапно страх вернулся. Зайцев услышал шаги по коридору… но неизвестный прошел мимо двери купе, и через мгновение поезд, тронувшись, протащился мимо деревянного здания вокзала. За окном снова стало темно. «Почему это так меня напугало?» — спросил себя Зайцев. Почему именно сейчас? Разве он уже не в безопасности? «Почти в безопасности,» — поправил он себя. На самом деле в безопасности он окажется только тогда, когда ступит на чужую землю. Надо постоянно напоминать себе об этом до тех пор, пока он не окажется в чужой, несоциалистической стране. А до этого момента еще далеко. Четко затвердив эту мысль, Зайцев отвернулся от окна и попытался снова заснуть. Вскоре плавное покачивание вагона пересилило охватившую его тревогу, и он вернулся к снам, которые также не принесли ему облегчения.
 
      «Боинг-747» британских авиалиний также летел в темноте. Почти все пассажиры спали, а экипаж следил за показаниями многочисленных приборов, потягивая кофе и наслаждаясь зрелищем усыпанного звездами ночного неба. Первые проблески рассвета, как правило, начинали появляться над западным побережьем Ирландии.
 
      Райан проснулся раньше обычного. Не будя жену, он осторожно выбрался из кровати, быстро оделся и вышел на улицу. Молочник как раз заезжал в тупик в самом конце Гриздейл-Клоуза. Выйдя из машины, он достал из кузова полгаллонную бутылку цельного молока, которое дети Райана поглощали с такой же жадностью, с какой реактивный двигатель «Пратт энд Уитни» хлещет авиационный керосин, и буханку свежего хлеба. Молочник был уже на полпути к дому, когда заметил своего клиента.
      — Что-нибудь случилось, сэр? — спросил он, решив, что заболел один из малышей — самая распространенная причина, по которой родители маленьких детей не спят в такой ранний час.
      — Нет, просто что-то не спится, — зевнув, ответил Райан.
      — Вам точно ничего не нужно?
      — Если можно, одну сигарету, — не думая, сказал Райан.
      Под бдительным оком Кэти он не еще выкурил ни одной сигареты с самого приезда в Англию.
      — Пожалуйста, угощайтесь. — Протянув пачку, молочник вытряхнул из нее одну сигарету.
      Только теперь Райан опомнился.
      — Благодарю вас, дружище.
      Однако он все равно взял сигарету и прикурил от газовой зажигалки. Кашлянув после первой затяжки, Райан быстро освоился. В неподвижном предрассветном воздухе сигарета показалась ему особенно желанной, и он подумал, что самое прекрасное в дурных привычках — это то, как быстро они возвращаются. Сигарета оказалась крепкой, похожей на «Мальборо», которые Райан курил в старших классах школы, что в конце шестидесятых являлось неотъемлемой частью возмужания. «Молочнику пора бы уезжать, — подумал Джек, — однако он, скорее всего, не женат на хирурге клиники Гопкинса.»
      Впрочем, наверное, и со своими клиентами он разговаривает нечасто.
      — Вам нравится жить здесь, сэр?
      — Да, нравится. Здешние жители очень дружелюбные.
      — Стараемся, сэр. Что ж, всего хорошего.
      — Спасибо, дружище, — сказал Райан. — И вам тоже всего хорошего.
      Молочник вернулся к машине. В Америке его собратьев почти не осталось: все они пали жертвами супермаркетов и крупных продовольственных магазинов. «А жаль,» — подумал Райан. Он вспомнил теплый, необычайно вкусный хлеб и пончики с медом, которые ел в детстве. Все это как-то незаметно исчезло, приблизительно когда он учился в седьмом классе. Но сигарета и свежий воздух оказались далеко не худшим способом прогнать остатки сна. Стояла абсолютная тишина. Даже птицы еще не проснулись. Подняв взгляд, Райан увидел высоко в ночном небе огоньки самолета. Судя по курсу — направляющегося в Европу, скорее всего, в Скандинавию, вероятно, из «Хитроу». «Каким беднягам пришлось вставать так рано, чтобы успеть на рейс?» — подумал Райан. Ладно, это не его дело… Докурив сигарету, он бросил окурок в траву, гадая, найдет ли его Кэти. Что ж, всегда можно будет свалить вину на случайного прохожего. Жаль, что почтальон еще не приносил газеты. Поэтому Райану пришлось вернуться в дом и включить на кухне телевизор, настроенный на Си-эн-эн. Он как раз успел на спортивные новости. «Ориолс» опять одержал победу и теперь в матчах Мировой серии сразится с «Филлис». Это известие было бы очень приятным, если бы к нему не примешивалась толика дегтя. В Америке Райан обязательно достал бы билеты и сходил два — три раза на Мемориальный стадион, а все остальные матчи обязательно посмотрел бы дома по телевизору. Однако в этом году бейсбол придется пропустить. Система кабельного телевидения, которой оснащен его дом, не принимает ни одного американского спортивного канала. Англичане только-только начинают смотреть американский футбол. В самой игре они ничего не понимают, но почему-то им нравится за ней наблюдать. «По крайней мере, это лучше, чем та ерунда, которая идет у них на телевидении,» — презрительно фыркнув, подумал Райан. Кэти очень понравились английские комедии, но сам он почему-то совершенно не понимал их юмора. Правда, надо отдать должное, выпуски новостей очень приличные. Наверное, все дело в хорошем вкусе. Non est disputandum , как говорили древние римляне. Тут Райан наконец увидел на востоке рассвет, первую бледную полоску света на горизонте. Пройдет еще не меньше часа до того, как действительно начнется утро, но все же заря пришла, и остановить ее не могло даже желание еще немного поспать.
      Джек решил сварить кофе — для этого достаточно было лишь включить кофеварку, которую он подарил жене на прошлый день рождения. В этот момент с крыльца донесся шлепок упавшей пачки газет, и Райан направился к двери.
      — Ты уже встал? — спросила Кэти, когда он вернулся.
      — Да. Решил, что нет смысла крутиться в кровати. — Джек поцеловал жену.
      Та удивленно поморщилась, но затем послушно подставила губы. Ее тонкий нос уловил запах табака, однако Кэти ошибочно отбросила это предположение, сочтя его слишком неправдоподобным.
      — Ты сварил кофе?
      — Щелкнул тумблером, — подтвердил Джек. — Остальное доверяю сделать тебе.
      — Что хочешь на завтрак?
      — А разве у меня есть выбор? — недоверчиво спросил Райан.
      В последнее время Кэти в очередной раз обуяла мания здорового питания, и ни о каких пончиках не приходилось и мечтать.
 
      — Доброе утро, зайчик! — ласково поздоровался с дочерью Олег.
      — Папа!
      Девочка протянула руки к отцу с той улыбкой, с которой всегда просыпаются маленькие дети. Это проходит задолго до того, как они становятся взрослыми, но пока оно есть, родители не перестают ему поражаться. Подняв дочь с кровати, Олег стиснул ее в объятиях. Опустившись босыми ножками на застеленный ковровой дорожкой пол, девочка зашлепала в туалет. Ирина тем временем заправила ее кровать, и супруги отправились одеваться на взрослую половину. Десять минут спустя вся семья уже направлялась в вагон-ресторан. Оглянувшись, Олег отметил, что проводник первым делом поспешил убрать у них в купе. Да, есть свои маленькие преимущества быть сотрудником КГБ, хотя продолжаться это будет совсем недолго. Ночью поезд остановился у какого-то совхоза и взял свежего молока, без которого маленькая Светлана не представляла себе завтрак. Взрослым пришлось довольствоваться посредственным (в лучшем случае) кофе и бутербродами с маслом. (На кухне закончились яйца.) Хорошо хоть хлеб и масло оказались свежими и вкусными. В конце вагона лежала стопка утренних газет. Взяв «Правду», Олег раскрыл ее и пробежал взглядом заголовки — обычная ложь. Еще одна сторона работы в КГБ заключалась в том, что расширенный объем получаемой информации уже не позволял верить вранью официальной прессы. «В „Известиях“, по крайней мере, печатают материалы про реальных людей, которые порой бывают правдивыми,» — подумал Олег Иванович. Но в советском поезде можно найти, разумеется, только наиболее политически корректные периодические издания, одним из которых и является так называемая «Правда». Зайцев презрительно фыркнул.
 
      Райан обзавелся двумя наборами бритвенных и туалетных принадлежностей специально на случай командировки. Чехол с костюмом висел на большом латунном крючке в гардеробе в ожидании того момента, когда сэр Бейзил отправит его владельца в Будапешт. Завязывая галстук, Райан взглянул на чехол, гадая, когда же ему предстоит трогаться в путь. В этот момент в спальню вошла Кэти и тоже стала одеваться. Ее белый халат, можно не сомневаться, висит на крючке на двери кабинета — наверное, два халата, для клиник Хаммерсмита и Мурфилдса, с соответствующими нашивками над нагрудным карманом.
      — Кэти?
      — Да?
      — Слушай, а ты оставила на своем халате нашивку из Гопкинса или пришила новые?
      Раньше ему почему-то не приходило в голову спросить об этом.
      — Пришила новые. Слишком хлопотно объяснять это тем больным, кто обратит внимание.
      Однако кто-нибудь все равно обратит внимание на ее акцент или спросит, почему на нашивке написано «Леди Каролина Райан, доктор медицинских наук, член американской коллегии практикующих хирургов». Женскому тщеславию Кэти не могло не льстить короткое слово «леди» перед фамилией. Джек с наслаждением наблюдал за тем, как его жена расчесывает волосы. Конечно, будь они чуть подлиннее, Кэти была бы просто неотразимой, однако она никогда не давала волосам отрасти, утверждая, что белая шапочка все равно испортит любую прическу. Все это окажется забыто, когда их в следующий раз пригласят на званый ужин. А это обязательно произойдет, рано или поздно. Королева Елизавета прониклась к супругам Райанам симпатией, как и принц Уэльский, так что приглашения в Букингемский дворец долго ждать не придется. А от таких приглашений не отказываются, хотя у Кэти может найтись оправдание, если на следующий день ей предстоит ответственная операция. А вот разведчики, напротив, должны приходить в восторг от оказанной им чести, даже если это будет означать головную боль после всего трех часов сна перед новым рабочим днем.
      — Что в повестке дня на сегодня?
      — Буду читать лекцию о ксеноновом лазере. Клиника Хаммерсмита собирается закупить такой аппарат, а во всем Лондоне я единственная, кто знает, как с ним работать.
      — Подумать только — моя жена — специалист по лазерам.
      — Ну, по крайней мере, я могу говорить о своей работе, — ответила Кэти. — Не то что ты, шпион несчастный.
      — Да, дорогая, — вздохнул Райан.
      «Может быть, стоило бы захватить сегодня с собой „Браунинг“, просто чтобы позлить ее.» Однако если кто-нибудь в поезде заметит у него пистолет, в лучшем случае на него посмотрят, как на человека нечистоплотного, а в худшем ему придется объясняться с констеблем, зачем ему понадобилось носить с собой такую штуковину. И тут даже его дипломатический статус не позволит замять скандал.
      Через четверть часа Джек и Кэти уже сидели в купе, направляясь на северо-запад в Лондон. Кэти, как всегда, читала какой-то медицинский журнал; Райан листал «Телеграф». В этом номере была статья Джона Кигана, а Райан с уважением относился к этому историку, способному анализировать самую разнообразную информацию. Для Джека оставалось загадкой, почему сэр Бейзил не завербовал Кигана в Сенчури-Хауз. Вероятно, тот и так неплохо зарабатывал на жизнь, неся свои мысли в массы — по крайней мере, образованной и умной их части. Это вполне разумно. В Великобритании на государственной службе особо не разбогатеешь, да и тяготит то, что о твоем труде на благо родины никто не знает, — подумаешь, изредка начальство погладит по головке за что-нибудь особенно выдающееся. Впрочем, то же самое можно сказать про чиновников во всем мире.
 
      Приблизительно в тот самый момент, когда поезд, в котором ехали Райаны, проезжал мимо станции Слон и Замок, самолет, прибывший рейсом 214 из Бостона, мягко остановился у четвертого терминала «Хитроу». Самолет не стал подруливать к самому зданию вокзала, а затормозил у автобусов, которым предстояло доставить пассажиров к посту пограничного и таможенного контроля. Как только под колеса шасси подложили «башмаки», открылся грузовой люк. Последними в аэропорту Логана были загружены два гроба, они же и стали первыми предметами, которые грузчики вручную вытащили из люка. Бирки, закрепленные на ручках, указывали, куда именно следует отправить этот груз; к тому же, за разгрузкой все равно наблюдали два ничем не примечательных человека из Сенчури-Хауза. Гробы уложили на четырехколесную тележку — в Англии такие называются «каталками» — и отвезли к стоянке, где их быстро загрузили в небольшой грузовичок без каких-либо надписей и логотипов на бортах. Двое сотрудников СВР забрались в кабину и выехали с территории аэропорта, направляясь на восток, в Лондон, не имея ни малейшего представления о том, в чем заключалась их работа. На самом деле, в этом ремесле такое бывает часто.
      Сорок минут спустя грузовичок подъехал к дому 100 по Вестминстер-Бридж-роуд. Гробы достали из кузова и переложили на другую каталку, чтобы отвезти до грузового лифта и спустить на второй этаж подвала.
      Там их уже ждали два человека. Вскрыв гробы, они поблагодарили небеса за то, что запасы сухого льда внутри оказались достаточными и тела еще не начали распространять отвратительный запах мертвой разлагающейся человеческой плоти. Надев резиновые перчатки, сотрудники достали тела — оба оказались легкими — и переложили их на операционные столы из нержавеющей стали. Оба тела были обнаженные; обращаться с телом маленькой девочки было особенно тяжело.
      Однако самое страшное ждало их впереди. Сравнив тела с фотографиями, полученными с помощью журналистов «Таймс», сотрудники пришли к выводу, что лицо девочки, что совершенно неудивительно, не соответствует лицу на снимке. То же самое можно было сказать и про взрослую женщину, хотя ростом и телосложением она подходила под требуемые параметры. Ее лицо осталось практически нетронутым огнем, ядовитый дым от которого лишил ее жизни. Поэтому для того, чтобы использовать тела в операции «Беатрикс», необходимо было изуродовать их еще больше. Это было сделано с помощью пропановых горелок. Первым делом один из сотрудников включил расположенную под потолком мощную вытяжку. Затем оба надели брезентовые робы и зажгли горелки. Пламя было безжалостно направлено на тела. Цвет волос не совпадал в обоих случаях, поэтому их пришлось спалить начисто. Затем горелки были поднесены вплотную к лицам. Наружные покровы сгорели быстро, однако сотрудникам это показалось целой вечностью. Тот, который занимался девочкой, беззвучно бормотал молитвы за упокой детской души, зная, что она уже там, куда должна попасть душа невинного ребенка. А то, что осталось, — это лишь холодная мертвая плоть, не имеющая никакой ценности для своего предыдущего обладателя, однако обладающая определенной ценностью для Соединенного королевства Великобритании и Северной Ирландии, и, несомненно, для Соединенных Штатов Америки, иначе двоим сотрудникам СВР не пришлось бы заниматься такой жуткой работой. Когда левый глаз девочки, не выдержав внутреннего давления, лопнул, мучитель, терзавший ее тело, вынужден был отвернуться. Его вырвало. Однако без этого никак нельзя было обойтись. Глаза у несчастной малышки были не того цвета.
      Затем также были сильно опалены кисти рук и ступни, после чего напоследок оба тела были исследованы на предмет наличия татуировок, шрамов и других особых примет. Однако сотрудники не обнаружили ничего, ни даже шрама после удаления аппендикса.
      На все про все потребовалось полтора часа, но в конце концов сотрудники были удовлетворены своей работой. Затем тела нужно было одеть. На них натянули одежду советского производства, после чего уже ее пришлось жечь горелками, чтобы опаленная материя смешалась с обгорелыми наружными покровами. После того, как и с этой мрачной работой было покончено, тела снова уложили в гробы, которые затем были наполнены сухим льдом, чтобы охладить органические ткани и замедлить процесс их разложения. Запаянные гробы были поставлены рядом с третьим, дожидавшимся в углу. К этому моменту подошло время обеда, однако ни у одного из сотрудников не возникло желание есть. Гораздо больше им сейчас требовалось пропустить по несколько стаканчиков виски, а в окрестностях Сенчури-Хауза было достаточно питейных заведений.
 
      — Джек?
      Просунув голову в дверь, сэр Бейзил застал Райана листающим документы, как и полагается хорошему аналитику.
      — Да, сэр? — ответил тот, отрываясь от бумаг.
      — Вы уже собрались?
      — Да, сэр, собрался, но только мои вещи дома.
      — Хорошо. Вы улетаете сегодня в восемь часов вечера из третьего терминала «Хитроу» рейсом «Бритиш эруэйз». Мы отвезем вас домой за вещами на машине — половина четвертого вас устроит?
      — Я еще не получил паспорт и визу, — предупредил директора Службы внешней разведки Райан.
      — Вы их получите после обеда. Ваше официальное прикрытие — вы проверяющий из Министерства иностранных дел. Насколько мне помнится, в свое время вы работали чем-то вроде бухгалтера. Быть может, вы заодно проверите у моих ребят отчетность.
      Наверное, на взгляд Чарльстона это была остроумная шутка.
      Райан решил ответить тем же:
      — Вероятно, гораздо интереснее для меня будет венгерский фондовый рынок. Меня будут сопровождать?
      — Нет, но в аэропорту вас встретит Энди Хадсон. Он наш резидент в Будапеште. Отличный парень, — заверил сэр Бейзил. — Перед отъездом загляните ко мне.
      — Обязательно, сэр.
      Голова сэра Бейзила скрылась в коридоре.
      — Саймон, как насчет того, чтобы выпить по пинте пива с сандвичами? — спросил Райан, обращаясь к своему коллеге.
      — Отличная мысль.
      Встав из-за стола, Хардинг снял с вешалки плащ. Приятели направились к «Герцогу Кларенскому».
 
      Обед в вагоне-ресторане оказался очень приличным: борщ, вермишель, черный хлеб, а на десерт — клубника из одного из колхозов, мимо которых проезжал поезд. Единственная проблема заключалась в том, что Светлана не любила борщ, что для уроженца России, даже ребенка, было очень странно. Девочка лишь осторожно сняла из борща ложкой сметану, затем с аппетитом расправилась с вермишелью, после чего просто набросилась на позднюю клубнику. Поезд только что перевалил через невысокие Карпатские горы на границе с Болгарией. Затем он проедет через Софию, потом повернет на северо-запад к югославской столице Белграду, после чего, наконец, попадет в Венгрию.
      Зайцевы не спеша наслаждались обедом. Светлана не отрывалась от окна, разглядывая Софию, к которой приближался поезд.
      Олег Иванович, с наслаждением куря сигарету, тоже смотрел в окно.
      Глядя на проплывающие мимо улицы Софии, он гадал, в каком из зданий размещается «Държавна сигурност». Где сейчас полковник Бубовой, вероятно, на своем рабочем месте, вдвоем с полковником Строковым уточняет детали предстоящей операции? Как далеко они успели продвинуться? Существует ли непосредственная угроза для жизни папы римского? Что скажет его совесть, если Кароля Войтылу убьют прежде, чем он передаст предостережение? Можно ли было действовать быстрее? Опять эти проклятые вопросы, и рядом нет никого, с кем можно было бы поговорить по душам! «Успокойся, Олег Иванович, — решительно сказал себе Зайцев. — Ты делаешь все, что в твоих силах. На твоем месте никто не смог бы сделать большего.»
 
      Железнодорожный вокзал в Софии чем-то напоминал собор: внушительное каменное здание, похожее на культовую постройку. Почему-то сейчас Зайцеву уже было нисколько не страшно, что сотрудники КГБ войдут в поезд арестовывать его. Все мысли его были только о том, чтобы как можно быстрее попасть в Будапешт, посмотреть, что приготовило для него там ЦРУ… а дальше останется только уповать на то, что американцы знают свое дело. КГБ проворачивает подобные операции с законченным профессионализмом, словно заправский фокусник. Окажутся ли американцы такими же компетентными? По советскому телевидению их непременно показывают злобными, но тупыми противниками. Однако в центральном управлении КГБ придерживаются иного мнения. Нет, в доме номер два по площади Дзержинского ЦРУ считают злым духом, который всегда находится начеку, хитрый и коварный, как сам дьявол, — самым опасным из всех врагов. Так где же правда? Определенно, скоро он все узнает сам. Загасив сигарету, Зайцев повел свое семейство обратно в купе.
 
      — С нетерпением ждешь, когда же приступишь к выполнению задания, да, Джек? — спросил Хардинг.
      — Да, с таким же нетерпением ожидают визита к зубному врачу. И не говори, что все будет легко и просто. Ты сам тоже никогда не был на оперативной работе.
      — Не забывай, тебя предложили ваши люди.
      — Что ж, вернувшись домой — если мне будет суждено это сделать, — я первым делом прибью адмирала Грира, — пошутил Райан, однако в его словах прозвучало искреннее недовольство начальством. — Саймон, пойми, меня к этому не готовили.
      — Интересно, а многих ли людей готовят отразить неожиданное нападение? — напомнил Хардинг. — Однако, у тебя это получилось отлично.
      — Ну хорошо, я когда-то служил лейтенантом в морской пехоте, в течение — сколько это продолжалось? — одиннадцати месяцев или около того, пока вертолет, на котором я летел, не свалился на Крит и я не сломал себе спину. Проклятие, я даже не люблю кататься на русских горках! Отец и мать обожали этот треклятый аттракцион; в детстве они постоянно таскали меня в парк развлечений в Гвинн-Ок. Родители были уверены, что я тоже без ума от этой жути. Понимаешь, — объяснил Райан, — сорок лет назад отец служил в сто первой парашютно-десантной дивизии. Поэтому он ничего не имел против падения с большой высоты.
      За этим последовал горестный смешок. Хорошо хоть, в морской пехоте не заставляют прыгать с парашютом. «Черт побери, — вдруг подумал Джек, — что меня больше беспокоит — предстоящая операция или полет на самолете?» Опустив взгляд, он невесело усмехнулся.
      — А ваши оперативники носят оружие?
      Это вызвало смех.
      — Только в кино, Джек. Таскать с собой тяжелые железяки неудобно, и в случае чего их наличие объяснить очень трудно. В СВР нет агентов «два нуля» с правом на убийство — по крайней мере, насколько мне известно. Французы время от времени расправляются со своими противниками за рубежом, и у них это получается весьма неплохо. Как и у израильтян, однако все люди ошибаются, даже опытные профессионалы, а такие ошибки объяснять прессе очень непросто.
      — А разве вы не можете направлять в редакции уведомления не публиковать тот или иной материал?
      — Теоретически можем, но заставлять журналистов следовать нашим советам очень трудно. Понимаешь, на Флит-стрит царят свои законы.
      — «Вашингтон пост» также поступает так, как хочет, в чем убедился президент Никсон. Ну хорошо, по крайней мере, мне не придется никого убивать.
      — Я бы постарался этого избежать, — согласился Саймон, вгрызаясь в сандвич с индейкой.
 
      В Белграде — Београде, как называют его местные жители, вокзал тоже был очень красивый. Судя по всему, в прошлом веке строители старались изо всех сил, стремясь превзойти друг друга, подобно тем, кто возводил величественные соборы в Средние века. Зайцев с удивлением обнаружил, что поезд опаздывает на несколько часов. Он никак не мог взять в толк, почему. Никаких непредвиденных продолжительных остановок не было. Возможно, просто состав двигался медленнее, чем должен был. Покинув Белград, поезд долго петлял, неторопливо карабкаясь на невысокие горы. Зайцев представил себе, как здесь должно быть красиво зимой. Кажется, следующая Зимняя Олимпиада должна будет состояться где-то в Югославии? Вероятно, зима приходит сюда приблизительно в то же время, как и в Москву. В этом году лето не спешило сдавать свои позиции, но это, как правило, означало, что когда зима наконец придет, она будет необычайно суровой. Интересно, а какой будет зима в Америке?…
 
      — Вы готовы, Джек? — спросил Чарльстон, когда Райан зашел к нему в кабинет.
      — Кажется, да.
      Джек с любопытством изучил свой новый паспорт. Поскольку паспорт был дипломатический, он отличался дополнительными украшениями: красная кожаная книжечка с тисненным золотом гербом на обложке. Пролистав паспорт, Райан обнаружил в нем отметки о посещении стран, в которых никогда не бывал. Тайланд, Китайская Народная Республика. «Черт побери, — подумал он, — ну я и поколесил по свету.»
      — Зачем нужна эта виза? — спросил он.
      Соединенное Королевство Великобритании и Северной Ирландии позволяло своим гражданам беспрепятственно покидать пределы страны.
      — Венгрия очень строго следит за тем, кто в нее въезжает и выезжает. Для того, чтобы ее посетить, требуются въездная и выездная визы. Надеюсь, последняя вам не понадобится, — заметил директор Службы внешней разведки. — Скорее всего, Хадсон проведет вас через южную границу. У него хорошие отношения с местными контрабандистами.
      — Нам придется идти пешком через горы? — спросил Райан.
      Сэр Бейзил покачал головой.
      — Нет, к этому мы прибегаем крайне редко. Думаю, вы поедете в машине, в худшем случае, в кузове грузовика. Никаких проблем быть не должно, мой мальчик. — Он посмотрел Райану в лицо. — Поверьте, Джек, вам предстоит обычная рутина.
      — Раз вы так говорите, сэр.
      «Для меня это совсем неочевидно, черт побери!»
      Чарльстон встал из-за стола.
      — Удачи, Джек. Встретимся через несколько дней.
      Райан пожал протянутую руку.
      — Договорились, сэр Бейзил.
      "Semper fi , приятель."
      На улице его уже ждала машина. Джек плюхнулся на переднее левое сиденье, и водитель направился на восток. Вечерний час пик еще не наступил, и дороги были относительно свободные. Поездка заняла около пятидесяти минут, столько же, сколько и на поезде.
      Приехав в Чатэм, Райан застал дочь спящей, а маленький Джек лежал в манеже и играл со своими ножками — какие же это увлекательные игрушки! — под присмотром мисс Маргарет, читавшей журнал.
      — Доктор Райан, я не ожидала…
      — Все в порядке, мне предстоит деловая командировка.
      Пройдя к телефону, Райан попытался дозвониться Кэти, но узнал, что она как раз сейчас читает лекцию про этот проклятый лазер. «Та самая игрушка, с помощью которой она заваривает перерезанные кровеносные сосуды,» — подумал Райан. Что-то вроде того. Нахмурившись, он направился наверх за вещами. Надо будет попробовать позвонить жене из аэропорта. Но на всякий случай Джек быстро черкнул записку:
      «Уезжаю в Бонн. Пытался дозвониться. Попробую еще. Люблю, Джек.»
      Записка пристроилась на видном месте на двери холодильника. Нагнувшись, Райан поцеловал спящую Салли, затем подхватил сына, сжимая его в объятиях. Как выяснилось, влажных; малыш пускал слюни, словно старый автомобильный двигатель — масло. По пути к двери Райану пришлось вытереться бумажным полотенцем.
      — Желаю вам счастливого пути, доктор Райан, — бросила ему вслед нянька.
      — Благодарю вас, Маргарет. До встречи.
      Как только машина отъехала от дома, Маргарет позвонила в Сенчури-Хауз и сообщила, что сэр Джон направляется в «Хитроу». После чего вернулась к своему журналу, свежему «Космополитэн».
 
      Поезд неожиданно остановился на железнодорожном узле у самой венгерской границы, неподалеку от городка Самбор. Зайцев не сразу понял, чем вызвана эта остановка. Когда он наконец разобрался, что к чему, его удивлению не было границ. Вдоль железнодорожного пути с одной стороны стояли краны, и как только состав остановился, к нему поспешили рабочие в спецовках.
      Венгерские государственные железные дороги оснащены путями со стандартной колеей, имеющей расстояние между рельсами 1435 миллиметров — четыре фута и восемь с половиной дюймов, что является мировым стандартом, восходящим, как это ни странно, к двухколесным повозкам, которыми пользовались еще древние римляне. Однако в России железнодорожная колея имеет ширину ровно пять футов или 1524 миллиметра — по каким-то давно забытым причинам. Решение этой проблемы заключалось в том, что вагоны поднимались с советских колес — колесных пар — и ставились на другие, узкие. Этот процесс потребовал около часа, однако все было сделано достаточно быстро и эффективно. Слаженная работа железнодорожников восхитила Светлану, и даже ее отец был поражен, насколько четко она была выполнена. Через час двадцать минут состав, влекомый электровозом, уже двигался на север по новой, более узкой колее через богатые сельскохозяйственные угодья Венгрии. Светлана радостно защебетала, увидев людей в национальной одежде верхом на лошадях. Родители согласились с девочкой, что выглядит это действительно экзотически.
 
      Рейс выполнял относительно новый «Боинг-737», и на этот раз Райан решил взять с собой в полет друга. Купив в аэропорту пачку сигарет, он выкурил одну еще в зале ожидания.
      Положительная сторона заключалась в том, что у него был билет в салон первого класса на место 1-А у иллюминатора. Наблюдение за пейзажем с большой высоты — единственное развлечение, доступное в полете, к которому добавляется тот дополнительный плюс, что никто не видит выражение страха у тебя на лице, кроме, быть может, стюардесс, подобно врачам способных чуять страх по запаху. В салоне первого класса пассажиров угощали бесплатной выпивкой, и Райан решил заказать что-нибудь крепкое, но с огорчением обнаружил, что весь выбор ограничен солодовым виски (которое ему не нравилось), русской водкой (которую он не любил) и джином (который он просто не переносил физически). Похоже, любимое райановское «Джек Дениэлс» на рейсах «Бритиш эруэйз» не предлагали, зато карта вин оказалась великолепной. Как только самолет набрал крейсерскую высоту, лампочка «НЕ КУРИТЬ» мигнув, погасла, и Райан тотчас же закурил новую сигарету. Конечно, это не добрый старый бурбон, но все же лучше, чем ничего. По крайней мере, вино и сигарета позволили ему откинуться назад и притвориться, что он дремлет, закрыв глаза. Время от времени Райан поворачивался к иллюминатору и проверял, поверхность земли внизу зеленая или голубая. Полет проходил относительно гладко. Самолет лишь несколько раз проваливался в воздушные ямы, и Райану приходилось хвататься за подлокотники кресла, однако три бокала приличного французского белого вина помогли ему справиться с беспокойством. На полдороге, где-то над Бельгией, Райан снова задумался. Какой процент людей терпеть не может летать самолетами? Треть, половина? Какая часть из них ненавидит это всеми фибрами души, как он сам? Половина? Так что, вероятно, он не одинок. Люди, как правило, стремятся скрыть свой страх; оглянувшись по сторонам, Райан увидел лица, похожие, наверное, на его собственное. Так что, скорее всего, он сейчас на борту самолета не единственный трус. А вино вкусное и приятное. И уж если боевики из Армии освобождения Ольстера не смогли прокомпостировать его билет своими «Узи» прямо у него дома на берегу Чесапикского залива, то и теория вероятностей также будет на его стороне. Поэтому можно расслабиться и насладиться полетом — все равно он отсюда никуда не денется, а «Боинг» несет его к цели со скоростью пятьсот с лишним узлов.
      При заходе на посадку самолет немного потрясло, но к этой завершающей стадии полета Райан относился более или менее спокойно: как-никак, он возвращался на землю. Умом Джек понимал, что в действительности это и есть наиболее опасная часть полета, однако нутро его почему-то не разделяло эту точку зрения. Райан с радостью послушал натужный вой многочисленных сервомоторов, затем громкий стук, возвестивший о выпуске шасси, и наконец полностью успокоился, увидев стремительно приближающуюся землю. Приземление прошло жестко, однако счастью Райана все равно не было предела. Он вернулся на землю, где можно стоять и передвигаться самостоятельно, с относительно безопасной скоростью. Очень хорошо.
 
      Поезд очутился на другом железнодорожном узле, забитом товарными вагонами и теплушками со скотом. Состав дергался из стороны в сторону на стрелках и крутых поворотах. Маленькая Светлана снова прижалась носиком к стеклу, и наконец поезд, въехав под стеклянный свод, резко остановился на Восточном вокзале. Носильщики в неопрятной форме, отдаленно напоминающей военную, окружили багажный вагон. Светлана смело спрыгнула на платформу, опередив мать, которая не поспевала за ней, нагруженная вещами. Олег прошел к багажному вагону и проследил за тем, как его чемоданы перекладывают на двухколесную тележку. Зайцевы прошли от перрона через старый и довольно убогий кассовый зал и оказались на привокзальной площади у стоянки такси. Свободных машин было много, все «Жигули» советского производства — неудачная копия старого «Фиата», — все одного и того же цвета, вероятно, бежевые, покрытые толстым слоем грязи. Дав носильщику на чай инвалютный рубль, Зайцев проследил за тем, как вещи укладываются в такси. Багажник малолитражки оказался слишком маленьким. Три чемодана отправились на переднее сиденье, а Светлане пришлось всю дорогу до гостиницы провести на коленях у матери. Резко рванув с места, такси выписало крутой разворот, сомнительный с точки зрения правил дорожного движения, и с головокружительной скоростью понеслось по главной торговой артерии Будапешта.
      Гостиница «Астория» находилась всего в четырех минутах от вокзала. Это было внушительное сооружение, напоминающее роскошные отели минувшего века. Вестибюль отличался относительно скромными размерами, но не отделкой: повсюду темнел полированный дуб. Дежурный администратор, ждавший Зайцевых, встретил их улыбкой. Вручив Олегу Ивановичу ключи от номера, он указал на здание напротив, где размещался советско-венгерский культурный центр. От этого учреждения так сильно веяло КГБ, что перед ним можно было смело ставить памятник Железному Феликсу. Портье проводил прибывших к крошечному лифту, и они поднялись на третий этаж, направо к номеру 307, угловой комнате, которой предстояло стать их домом на ближайшие десять дней — как считали все, кроме Олега. Также получив за свои труды рубль, портье удалился, оставив семью в номере, размерами чуть больше двух купе в спальном вагоне, и только с одной ванной комнатой, правда, оснащенной душем, в котором нуждались все трое. Олег пропустил вперед жену и дочь.
      Каким бы убогим ни был номер по западным меркам, по советским стандартам он показался царскими апартаментами. Перед окном стояло кресло, и Зайцев, устроившись в нем, оглядел улицу внизу, ища сотрудников ЦРУ. Он понимал, что это занятие совершенно бесполезное, но не мог удержаться от соблазна.
 
      Те, кого высматривал Зайцев, были вовсе не американцами, а Томом Трентом и Крисом Мортоном, которые работали на Энди Хадсона. Оба темноволосые, они специально не мылись пару дней, чтобы сойти за рабочих-венгров. Трент занял позицию на железнодорожном вокзале и проследил за тем, как «кроличье» семейство сошло с поезда, а Мортон проводил русских до гостиницы. Имея на руках великолепные фотографии, полученные из Москвы, идентифицировать Зайцевых оказалось проще простого. В качестве последнего штриха Мортон, свободно владевший русским языком, зашел в гостиницу и выяснил у администратора, в каком номере остановился его «старый друг» — за банкнот в двадцать форинтов и многозначительную улыбку. Затем Муртон уютно расположился в баре на первом этаже гостиницы, наблюдая за вестибюлем. Возвращаясь на метро в посольство, разведчики пришли к выводу, что пока что все идет хорошо. Хоть поезд и опоздал, наводка насчет гостиницы в кои-то веки оказалась точной.
 
      Энди Хадсон был мужчина среднего роста и обычной наружности, вот только его соломенные волосы тотчас же выдавали в нем иностранца в стране, где все жители выглядят одинаково. «По крайней мере, те, кто находится сейчас в аэропорту,» — подумал Райан.
      — Мы можем говорить свободно? — спросил он, когда они вышли из здания вокзала.
      — Да, машина чистая.
      Все посольские машины регулярно проверялись сотрудниками научно-технической службы и стояли на охраняемых стоянках.
      — Вы в этом уверены?
      — Противник строго соблюдает положения Венской конвенции. Необъяснимо, но это факт. И, кроме того, машина оснащена очень сложной системой сигнализации. Раз уж об этом зашла речь, сомневаюсь, что я сам смогу ее обмануть. Так или иначе, добро пожаловать в Будапешт, сэр Джон.
      Он произнес название города «Бюдапэшт», не так, как привык его слышать Райан.
      — Значит, вам известно, кто я такой?
      — Да, в прошлом марте я как раз был в Лондоне. И мне известно о ваших геройствах — чертовская глупость, вас должны были убить. Вам повезло, что эти проклятые дураки-ирландцы плохо знали свое дело.
      — То же самое я сам постоянно твержу себе, мистер Хад…
      — Зовите меня Энди, — тотчас же предложил Хадсон.
      — Не возражаю. А меня зовут Джек.
      — Полет прошел нормально?
      — По мне, Энди, если из самолета выходишь самостоятельно, полет прошел нормально. Итак, расскажите мне об операции и о том, как вы собираетесь ее осуществить.
      — Чистая рутина. Мы следим за «кроликом» и его семьей — они находятся под постоянным наблюдением — и когда настает подходящий момент, вывозим их из города и переправляем в Югославию.
      — Как?
      — На легковой машине или в грузовике, мы еще не решили, — ответил Хадсон. — Проблемы могут возникнуть только на венгерской стороне. Югославам глубоко наплевать на тех, кто въезжает в страну, — за границей работает больше миллиона граждан Югославии. И у нас очень теплые отношения с пограничной службой, — заверил Энди.
      — Она куплена?
      Хадсон кивнул, огибая небольшой сквер.
      — Лучший способ — поставлять женам и дочерям пограничников модные вещи. Мне знакомы кое-кто из тех, кто занимается контрабандой наркотиков, — разумеется к их услугам я не прибегаю. Наркотики — это единственное, на что здешние власти не закрывают глаза — по крайней мере, делают вид. Конечно, одни пограничники сговорчивее других — черт побери, продажные они здесь все или почти все. Поразительно, чего можно получить за небольшую сумму в твердой валюте или кроссовки «Рибок». Черный рынок в Венгрии процветает, и, поскольку он является самым крупным источником поступления в страну конвертируемой валюты, политическое руководство готово закрывать глаза, пока все остается в определенных рамках.
      — В таком случае, как же погорел резидент ЦРУ?
      — Дьявольское невезение. — Хадсон объяснил в двух словах, что произошло с Джеймсом Шеллом. — Это все равно что попасть под колеса грузовика на пустынной дороге.
      — Черт побери, неужели такое действительно случается?
      — Не часто, как и выигрыши в государственную лотерею.
      — Для того, чтобы победить, нужно играть, — пробормотал Райан.
      Это был девиз государственной лотереи штата Мериленд, которая, по сути дела, представляла еще один вид налога для тех глупцов, кто принимал в ней участие, — просто чуть более циничный, чем остальные.
      — Да, совершенно верно. Всем нам приходится идти на риск.
      — Хорошо, а как это применимо к тому, чтобы вывезти из страны «кролика» и его семейство?
      — Вероятность неудачи — один к десяти тысячам.
      По мнению Райана, при таких шансах можно было делать ставки, однако оставалась еще одна проблема.
      — Вас предупредили, что жена и дочь «кролика» понятия не имеют, как долго продлится отпуск?
      Оторвав взгляд от дороги, Хадсон недоуменно посмотрел на Райана.
      — Ты шутишь, черт побери.
      — И не думаю. Он сам так сказал нашим людям в Москве. Это создаст дополнительные сложности?
      Руки Хадсона крепче стиснули рулевое колесо.
      — Только если жена «кролика» поднимет шум. Впрочем, полагаю, в случае чего, мы справимся с этим.
      Однако по его лицу было очевидно, что для него это дополнительная головная боль.
      — Как мне говорили, европейские женщины менее самостоятельные, чем американки.
      — Да, это действительно так, — согласился Хадсон. — По-моему, особенно это верно в отношении русских женщин. Что ж, посмотрим.
      Последний поворот на улицу Харминкад-утка — и они подъехали к английскому посольству. Поставив машину на стоянку, Хадсон открыл дверь.
      — В здании напротив размещается Budapesti Rendorfokapitansag, главное полицейское управление. Хорошо чувствовать себя под постоянной защитой — а никакого вреда от такого соседства для нас нет. Местная полиция пользуется скверной репутацией. А здешний язык просто невозможный. Филологи называют его индо-алтайским. Не поверишь, но его родина где-то в Монголии. Не имеет ничего общего ни с одним известным тебе языком. По-английски здесь почти никто не говорит, но многие владеют немецким, потому что до Австрии рукой подать. Не беспокойся, тебя все время будет сопровождать один из наших. Завтра утром я проведу тебя по городу. Не знаю, как себя чувствуешь ты, но меня дороги всегда утомляют.
      — Да, — тотчас же согласился Райан. — Я называю это «шоком путешественника».
      — Что ж, мы отвели тебе место на жилой половине. В посольской столовой кормят весьма прилично, а твои апартаменты если и не роскошные, то очень уютные. Разреши, я возьму твой чемодан.
      «Да, в гостеприимстве англичанам не откажешь,» — подумал Джек десять минут спустя. Удобная кровать, отдельная ванная, телевизор и видеомагнитофон с десятком кассет. Райан остановился на «Жестоком море» с Джеком Хокинсом в главной роли и досмотрел фильм до конца, прежде чем провалился в сон.

      Вся семья пробудилась практически в одно и то же время. Первой проснулась маленькая Светлана, вскоре за ней — ее мать и, наконец, отец. В гостинице «Астория» предлагалась подача еды и напитков в номера — что было для советских граждан неслыханной роскошью. В номере был телефон, и Ирина, спросив, кто что будет на завтрак, позвонила в ресторан и получила ответ, что заказ будет выполнен в течение тридцати минут.
      — Сама я приготовила бы быстрее, — с некоторым недовольством заметила Ирина.
      Но даже она вынуждена была признать, что вовсе неплохо хотя бы на время отдохнуть от готовки. В ожидании завтрака вся семья поочередно воспользовалась ванной комнатой.
 
      Без четверти восемь Райан, приняв душ, отправился искать посольскую столовую. Судя по всему, сотрудники британского Министерства иностранных дел любили удобства не меньше своих американских коллег. Райан заказал омлет с беконом — ему очень нравился английский бекон, хотя в самой популярной в Британии колбасе, на его взгляд, вместо наполнителя использовались опилки, — и четыре ломтя тостов с румяной коркой, решив, что день предстоит напряженный, поэтому надо основательно подкрепиться. Кофе оказался очень даже терпимым. Поинтересовавшись, Райан выяснил, что он австрийского происхождения, чем, вероятно, и объяснялось его вполне приличное качество.
      — На этом настоял посол, — объяснил Хадсон, подсаживаясь за столик к американскому гостю. — Дикки является страстным любителем хорошего кофе.
      — Кто? — переспросил Райан.
      — Ричард Дувр, посол ее величества. Сейчас он в Лондоне, улетел позавчера. А жаль. Ему очень хотелось познакомиться с тобой. Лучшего босса нечего желать. Ну как, хорошо выспался?
      — Жаловаться не на что. Черт побери, разница во времени всего один час. Мне можно будет как-нибудь связаться с Лондоном? Вчера у меня не было возможности поговорить с женой до отъезда, — объяснил Райан. — Мне бы не хотелось, чтобы она напрасно волновалась.
      — Никаких проблем, сэр Джон, — ответил Хадсон. — Можешь позвонить из моего кабинета.
      — Кэти считает, что я отправился в Бонн по делам НАТО.
      — Вот как?
      — Ей известно, что я работаю в Управлении, но она имеет лишь смутное представление о том, чем именно я занимаюсь. К тому же, я сам ни хрена не представляю, чем мне предстоит заниматься в Будапеште. Я же аналитик, — объяснил Райан, — а не оперативный работник.
      — Так и было сказано в сообщении, предупреждавшем о твоем прибытии. Ерунда, — небрежно заметил британский резидент, — относись к этой поездке как к новому сувениру в копилку приятных воспоминаний.
      — Огромное спасибо, Энди, — криво усмехнулся Райан. — Знаешь, дружище, у меня и так было достаточно приключений.
      — Что ж, в таком случае, думай о том, что когда ты будешь готовить следующее заключение, у тебя уже будут представления о том, каково приходится на самом острие.
      — Я ничего не имею против, если только мне кирпич на голову не упадет.
      — Моя задача как раз и состоит в том, чтобы этого не произошло.
      Райан отпил большой глоток кофе. Конечно, до того, который готовила Кэти, этот явно недотягивал, однако по меркам предприятий общественного питания он был неплохим.
      — Какие у нас планы на сегодня?
      — Позавтракаем, после чего я стану твоим гидом. Мне хочется, чтобы ты прочувствовал ощущение страны и начал думать о том, как завершить операцию «Беатрикс».
 
      Семья Зайцевых была приятно удивлена качеством еды. Олег слышал много хорошего о венгерской кухне, однако чтобы узнать, каков пудинг, надо его отведать. Горя желанием скорее отправиться смотреть незнакомый город, Зайцевы быстро покончили с завтраком и спросили, куда им лучше всего отправиться в первую очередь. Поскольку Ирина была заинтересована в основном возможностью сделать в Венгрии хорошие покупки, она спросила, где находится лучший торговый центр. Администратор ответил, что для этой цели лучше всего отправиться на улицу Вачи-утка. Добраться туда можно на метро, которое, с гордостью добавил он, является старейшим в Европе. Поэтому Зайцевы прошли по Андраши-утка и спустились на станцию. Там они увидели, что будапештское метро в действительности представляет собой обычный трамвай, только спустившийся под землю. Даже вагон был деревянный, с такой же дугой токоснимателя на крыше, какую можно увидеть у обычного трамвая. Однако пути все же были проложены под землей, хотя и неглубоко, и вагон двигался достаточно быстро. Всего через десять минут Зайцевы оказались на станции «Варошмарти-тер» или «Площадь красного Марти», откуда было совсем недалеко пешком до Вачи-утка. Они не заметили человека, который сопровождал их на некотором отдалении. А Том Трент был удивлен, увидев, что объекты наблюдения направляются прямиком по Харминкад-утка к посольству Великобритании.
 
      Вернувшись к себе в комнату, Райан взял плащ, — Хадсон посоветовал одеться потеплее для утренней прогулки, — а затем быстро спустился вниз. Небо было затянуто низкой облачностью, предвещавшей дождь. Кивнув сотруднику службы безопасности у ворот, Хадсон вывел Райана на улицу. Он бросил взгляд налево, на здание полицейского управления, и к своему изумлению увидел меньше чем в семидесяти шагах Тома Трента…
      Он следит за «кроличьим» семейством?
      — Джек, э…
      — В чем дело, Энди?
      — А вот и наши чертовы Кролик, Крольчиха и маленький Крольчонок.
      Повернувшись, Райан вздрогнул, увидев, как прямо к нему направляются трое с фотографий.
      — Какого черта?…
      — Должно быть, они идут в торговый центр, расположенный на соседней улице. Там целый квартал отведен туристам — магазины, сувенирные лавки и все такое. Вот так совпадение, твою мать! — заметил Хадсон, гадая, что бы это могло означать.
      — Пойдем за ними? — предложил Джек.
      — А почему бы и нет? — задал риторический вопрос Хадсон.
      Закурив маленькую сигару, он подождал, пока Райан зажжет сигарету.
      Тем временем «кроличье» семейство прошло мимо. Хадсон и Райан дождались, чтобы Трент тоже прошел мимо них, и двинулись следом за ним.
      — В этом есть какой-нибудь смысл? — спросил Райан.
      — Не знаю, — ответил Хадсон.
      Однако, хотя внешне он не проявлял никакого беспокойства, его тон говорил сам за себя. Тем не менее приятели продолжали идти за «кроликами».
      Все прояснилось очень быстро. Уже через несколько минут стало очевидно, что «кроличье» семейство отправилось за покупками, причем предводительствовала, как это бывает у настоящих кроликов, мамаша Крольчиха.
      Вачи-утка находилась в старой части города, однако Райан решил, что здания, по-видимому, были восстановлены после Второй мировой войны. В начале 1945 года в Будапеште шли бои, и очень жестокие. Глядя на витрины магазинов, Райан увидел то же самое, что можно увидеть в Америке или в Лондоне, только худшего качества и в менее разнообразном ассортименте. Несомненно, на «кроличье» семейство это относительное богатство произвело впечатление, поскольку мамаша Крольчиха восторженно жестикулировала перед каждой витриной, мимо которой проходила.
      — Эта женщина считает, что попала на Бонд-стрит, — заметил Хадсон.
      — Разумеется, это не совсем одно и то же, — усмехнулся в ответ Джек.
      Сам он оставил на этой лондонской улице немалые суммы. Вероятно, Бонд-стрит является лучшим торговым местом в мире — если только человек может позволить себе идти по ней. Но на что похожи московские магазины и какой эта торговая улица кажется русским?
      На взгляд Райана, все женщины схожи в одном отношении. Они любят глазеть на витрины, но до тех пор, пока желание что-нибудь купить не перехлестывает через край. Миссис Крольчиху хватило приблизительно на 0,4 квартала, после чего она решительно направилась в магазин одежды, таща за собой маленького Крольчонка, а мистер Кролик с явной неохотой поплелся следом.
      — Ну, скоро они отсюда не выйдут, — со знанием дела предсказал Райан.
      — Мне уже доводилось не раз проходить через это.
      — Ты о чем, Джек?
      — Энди, ты женат?
      — Да.
      — Дети есть?
      — Два мальчика.
      — Счастливчик. Содержать девочек значительно накладнее, дружище.
      Они подошли к магазину, в котором скрылась русская семья. Одежда для женщин и девочек. «Да, — подумал Джек, — скоро они отсюда не выйдут.»
      — Ладно, по крайней мере, мы узнали, как «кролики» выглядят. Пора двигаться дальше, сэр Джон.
      Хадсон принялся размахивать руками, словно описывая гостю Будапешт. Затем он направился по Вачи-утка обратно к посольству, вращая вокруг глазами, словно антеннами локатора. При этом английский резидент продолжал жестикулировать совершенно не в такт своим словам.
      — Итак, нам известно, как они выглядят. Слежки я не заметил. Это хорошо. Если бы это была ловля на живца, русские ни за что бы не позволили наживке подойти к нам так близко — по крайней мере, я сам на их месте не позволил бы, а КГБ действует совершенно предсказуемо.
      — Ты так думаешь?
      — Да, русский Иван хорошо знает свое дело, но он действует в четко определенных рамках, так же, как играет в футбол или в шахматы: великолепное исполнение, но очень прямолинейно, без оригинальных шагов и импровизации. Все возможные действия русских строго очерчены; это у них в крови. Государство не поощряет человека выделяться из толпы, разве не так?
      — Совершенно верно, однако про советских вождей этого не скажешь.
      — Тот, кого ты имел в виду, умер тридцать лет назад, Джек, и второго такого русские больше не хотят.
      — Согласен. — Тут нет смысла спорить. Советская система не поощряет индивидуализм ни в каком виде. — И что дальше?
      — А теперь концертный зал, гостиница, достопримечательности. Полагаю, сюрпризов с нас на один день хватит.
 
      Мальчики, как правило, терпеть не могут ходить по магазинам, однако про большинство девочек это не скажешь. Определенно, это нельзя было сказать про маленькую Светлану, которой еще никогда не приходилось видеть такого разнообразия ярких, красочных вещей, даже в «закрытых» магазинах, в которые совсем недавно получил доступ ее отец. Под присмотром матери девочка выбрала и примерила шесть платьев, от зеленого до огненно-красного с черным бархатным воротничком, и хотя после этого она надела еще два платья, в конечном счете куплено было именно красное. Светлана настояла на том, чтобы надеть его прямо сейчас.
      В следующий магазин завернул уже Олег Иванович, купивший там три видеомагнитофона, копии японских «Бетамаксов» фирмы «Сони», изготовленных в Венгрии без лицензии. Зайцев выяснил, что магазин доставит покупки прямо в гостиницу — сюда нередко заглядывали туристы из западных стран. Этим посещением он выполнил сразу половину заказов, сделанных коллегами по работе. Олег Иванович решил также добавить несколько видеокассет, из тех, которые он не стал бы показывать дочери, однако которые будут иметь большой успех у друзей из центрального управления. Итого за один раз Зайцев расстался почти с двумя тысячами инвалютных рублей, которым на Западе все равно не будет никакого применения.
      Поход по магазинам продолжался до самого обеда. К этому времени Зайцевы нагрузились таким количеством покупок, что им стало просто неудобно ходить. Поэтому, сев в древнее метро, они вернулись в гостиницу и оставили в номере все сумки и коробки, чтобы продолжить осмотр города налегке.
 
      Площадь Героев была возведена в конце прошлого века Габсбургами в ознаменование установления своей монаршей власти над Венгрией (чему в самой стране были далеко не рады). Площадь украшали памятники всем предыдущим венгерским королям, начиная со Святого Стефана — по-венгерски Иштвана, — чью корону, ту самую, с погнутым крестом наверху, всего несколько лет назад возвратил Венгрии Джимми Картер.
      — Легенда гласит, — объяснил Хадсон, что это произошло, когда Стефан с силой нахлобучил поверх нее новую корону. Наверное, ее возвращение было со стороны Картера мудрым шагом. Понимаешь, корона является символом венгерского государства. Коммунистический режим не мог отказаться от такого дара, а, приняв его, он тем самым признал, что история страны значительно древнее, чем учение Маркса и Ленина. На самом деле я не являюсь поклонником мистера Картера, но в данном случае, полагаю, он совершил очень тонкий шаг. Понимаешь, Джек, венгры в большинстве своем относятся к коммунизму с неприязнью. Население страны глубоко религиозно.
      — Здесь действительно очень много церквей, — согласился Райан.
      Сам он по пути к площади героев насчитал шесть или семь.
      — Это еще один важный политический фактор. Властям религиозность населения не нравится, однако бороться с ней слишком опасно, поэтому между государством и церковью существует хрупкий мир.
      — Если бы мне предложили сделать ставку, я бы поставил на церковь.
      Хадсон обернулся.
      — Как и я, сэр Джон.
      Райан огляделся по сторонам.
      — Просто чертовски огромная площадь.
      Казалось, мощеный прямоугольник имел площадь больше квадратного километра.
      — Это все последствия 1956 года, — объяснил Хадсон. — Советы настояли на том, чтобы на огромной площади могли совершать посадку военно-транспортные самолеты. В случае чего, здесь может приземлиться Ан-10. Если местные жители вздумают снова поднять бучу, это будет самый быстрый способ переброски войск. Направить сюда десять или двенадцать «Анов», а на борту каждого сто пятьдесят солдат, которые очистят центр города от контрреволюционеров и будут ждать подхода танков с востока. План не блещет оригинальностью, но Советы думают именно так.
      — А что если просто пригнать на площадь пару автобусов и прострелить им шины?
      — Джек, я же не говорил, что план совершенный, — ответил Хадсон. — Еще лучше, заминировать площадь. Два — три самолета подорвутся, начнется пожар. А летчики самолетов, заходящих на посадку, все равно не будут ничего видеть. Пилоты военно-транспортной авиации — самые слепые и тупые на свете.
      «Но Иван рассчитывает на то, что успеет перебросить сюда свои войска до того, как все выйдет из-под контроля, — подумал Райан. — Что ж, в этом есть свой смысл.»
      — Джек, а ты помнишь, кто был советским послом в Венгрии в пятьдесят шестом году?
      — Нет… хотя дай-ка подумать… не Андропов ли?
      Хадсон кивнул.
      — Юрий Владимирович, собственной персоной. Это объясняет, почему местные жители питают к нему такую любовь. В той кровавой бойне слишком многие лишились жизни.
      Райан вспомнил, что в то время учился в начальной школе и был еще слишком маленьким, чтобы понимать всю значимость происходящего. Стояла осень, канун президентских выборов, и в это же время Великобритания и Франция решили вторгнуться в Египет, чтобы защитить свои права на Суэцкий канал. Вынужденный иметь дело одновременно с двумя кризисами, президент Эйзенхауэр не смог предпринять никаких существенных шагов. Впрочем, Америка получила после венгерских событий приток эмигрантов. Тоже неплохо.
      — Ну а местная тайная полиция?
      — Штаб-квартира располагается ниже по Андраши-утка, дом номер шестьдесят. С виду обычное здание, внутри буквально насквозь пропитано кровью. Правда, сейчас уже стало чуть лучше, чем было прежде. Первые обитатели здания, истовые поклонники Железного Феликса, в жестокости превосходили гитлеровское гестапо. Но после неудавшегося восстания местные чекисты несколько присмирели и сменили свое название с Allamedelmi Osztaly на Allavedelmi Hivatal — вместо «Отдела государственной безопасности» — «Бюро государственной безопасности». Прежнего начальника сместили, и они стали действовать мягче. Раньше в этом заведении широко практиковали пытки. Теперь считается, что это осталось в прошлом. Однако одной его репутации оказывается достаточно для того, чтобы сломать задержанного. Вот когда по-настоящему понимаешь, какое же это счастье — иметь дипломатический паспорт, — заключил Хадсон.
      — Насколько компетентно работает эта контора? — поинтересовался Райан.
      — Грубые дилетанты. Возможно, когда-то им и удавалось пригласить на работу знающих людей, но все это осталось в далеком прошлом. Вероятно, последствия того зла, которое было совершено в сороковых и пятидесятых. Сейчас у порядочного человека не возникает никакого желания идти работать сюда, и венгерское ЧеКа, в отличие от КГБ, не может предложить своим сотрудникам никаких преимуществ. А при этом в Венгрии есть несколько великолепных университетов. Которые готовят блестящих ученых и инженеров. И медицинская школа Семмельвайса считается первоклассным учебным заведением.
      — Черт побери, кажется, половина тех, кто работал над «Манхэттенским проектом», была родом из Венгрии, разве не так?
      Хадсон кивнул.
      — Ты совершенно прав; в основном, это были венгерские евреи. Из них далеко не все бежали из страны. Во время Великой войны венграм удалось спасти жизнь больше чем половине своих евреев. Вероятно, именно это и стоило жизни адмиралу Хорти, главе государства, — он умер при, как это иносказательно называется, «загадочных обстоятельствах». Трудно сказать, что именно за человек был Хорти, однако есть целая школа исследователей, которые утверждают, что он был убежденным антикоммунистом, но никак не сторонником нацизма. Вероятно, просто человеком, которому не посчастливилось родиться там и тогда, когда он родился. Думаю, точно мы это уже никогда не узнаем.
      Энди Хадсон получал наслаждение от роли гида, дающей возможность хотя бы на время отдохнуть от короны короля — ну, по крайней мере, принца шпионов.
      Однако пора было заняться и делом.
      — Хорошо, как мы все это провернем? — спросил Джек.
      Он постоянно оглядывался, ища слежку, но если «хвост» и был, Райан его не видел, — если только за ними не следил целый отряд вездесущих грязных «Жигулей». В этом вопросе придется положиться на чутье Хадсона.
      — Возвращаемся к машине. Нам надо взглянуть на гостиницу.
      До «Астории» было всего несколько минут на машине по Андраши-утка, улице, чья застройка была осуществлена определенно во французском стиле. Райану еще никогда не приходилось бывать в Париже, но, закрыв глаза, он смог представить себя в столице Франции.
      — Ну, вот мы и на месте, — сказал Хадсон, сворачивая к тротуару.
      Есть свой плюс и в коммунистических странах: везде нетрудно найти место для того, чтобы поставить машину.
      — За нами нет слежки? — спросил Райан, стараясь не озираться слишком очевидно.
      — Если и следят, то делают это очень умело. А сейчас смотри, прямо напротив находится местное отделение КГБ. Центр дружбы и культурных связей с Советским Союзом, увы, не имеющий никакого отношения ни к дружбе, ни к культуре. По нашим оценкам, там от тридцати до сорока сотрудников КГБ — а нами никто не интересуется, — добавил Хадсон. — Обычный венгр, вероятно, скорее подхватит гонорею, чем зайдет в это здание. Трудно передать, насколько сильно в Венгрии ненавидят Советы. Местные жители берут у русских деньги и, возможно, даже пожимают им после этого руку, но и только. Здесь еще слишком хорошо помнят 1956 год, Джек.
      Увидев гостиницу «Астория», Райан вспомнил слова, которыми Г. Л. Менкен, американский сатирик начала столетия описал «золотой век»: «претензии на шампанское в то время, когда бюджет едва позволяет пиво».
      — Мне приходилось останавливаться и в лучших, — заметил он.
      «Астория» не шла ни в какое сравнение с нью-йоркской «Плаза» и лондонской «Савой».
      — А нашим русским друзьям — вряд ли.
      «Черт побери, — тотчас же подумал Джек, — если мы переправим их в Америку, им покажется, что они попали в рай.»
      — Зайдем внутрь, — предложил Хадсон. — В гостинице очень милый бар.
      Бар находился сразу справа за входом и вниз по лестнице. Он очень походил на обычную нью-йоркскую дискотеку, только в нем было не так шумно. Оркестр еще не начал играть, поэтому крутили пластинки, и не очень громко. Джек отметил, что музыка исключительно американская. Странно. Хадсон заказал два бокала токайского.
      Райан пригубил вино. Оно оказалось весьма неплохим.
      — Кажется, такое же готовят и в Калифорнии. Вы называете его просто «токай», а в Венгрии это национальный напиток. Вкус у него своеобразный, но лучше, чем у граппы .
      Райан усмехнулся.
      — Согласен. С итальянского это переводится как «жидкость для заправки зажигалок». Граппу очень любил мой дядя Марио. Но, как говорится, de gustibus. — Он огляделся по сторонам. Вокруг не было никого в радиусе двадцати шагов. — Мы можем здесь говорить?
      — Давай лучше просто посмотрим, что к чему. Я приду сюда еще раз сегодня вечером. Этот бар закрывается в полночь, и мне нужно выяснить, чем будет заниматься обслуживающий персонал. Наш «кролик» остановился в номере 307. Третий этаж, угловая комната. Легко добраться по пожарной лестнице. Три входа, главный и два боковых. Если, как я надеюсь, ночью за столиком дежурит только один администратор, достаточно будет чем-то его отвлечь и поднять «упаковки» наверх, а «кроликов» спустить вниз.
      — Какие упаковки?
      Хадсон удивленно обернулся.
      — А разве тебе не объяснили?
      — Что объяснили?
      «Гром и молния, — мысленно выругался Хадсон, — эти люди никогда не выдают информацию в полном объеме всем тем, кому она нужна. Так было всегда, и так будет и впредь!»
      — Поговорим об этом позже, — сказал он Райану.
      «Ого,» — тотчас же подумал тот. Тут начинает пахнуть чем-то таким, что ему совсем не понравится. Это как пить дать. Быть может, все-таки следовало захватить с собой «Браунинг». Проклятие! Допив токайское, Райан отправился в туалет. Нужное помещение он отыскал по пиктограмме. Унитаз давно не мыли, и Райан порадовался, что ему не надо садиться. Вернувшись из туалета, он обнаружил, что Энди уже собирается уходить. Вдвоем они направились к выходу.
      Приятели сели в машину.
      — Ну хорошо, теперь-то мы можем обсудить эту маленькую проблему? — нетерпеливо спросил Райан.
      — Потерпи еще, — ответил Хадсон.
      Беспокойство Джека возросло еще больше.
 
      А в это время «упаковки» как раз прибыли в аэропорт: три больших ящика с бирками дипломатического багажа. Приехавший из посольства сотрудник проследил за тем, чтобы ящики были выгружены из самолета невскрытыми. Кому-то в Сенчури-Хаузе пришло в голову уложить их в картонные коробки немецкой электрической компании «Сименс» — пусть все думают, что это шифраторы или какое-нибудь другое громоздкое и хрупкое оборудование. Ящики были уложены в посольский грузовичок и отвезены в центр города. Ни у кого из служащих аэропорта не возникло никаких подозрений. Присутствие сотрудника английского посольства защитило дипломатический груз от просвечивания рентгеном, что было очень важно. Разумеется, решили венгерские таможенники, это было сделано для того, чтобы уберечь от повреждения микросхемы, о чем они и доложили в Министерство внутренней безопасности. Вскоре все заинтересованные стороны, в том числе и КГБ, будут знать, что посольство Великобритании в Венгрии получило новое шифровальное оборудование. Эта информация будет должным образом оприходована и тотчас же забыта.
 
      — Как тебе понравилась прогулка по городу? — спросил Хадсон, когда они вернулись к нему в кабинет.
      — Ну, определенно, это лучше, чем копаться в вашей отчетности, — натянуто улыбнулся Райан. — Ладно, Энди, шутки в сторону. Что ты хочешь мне сказать?
      — Мысль эта пришла в голову вашим людям. Нам предстоит похитить «кроличье» семейство так, чтобы в КГБ всех троих считали погибшими и, следовательно, не перебежчиками, готовыми сотрудничать с Западом. Для этой цели мы заготовили три трупа, которые оставим в гостиничном номере после того, как заберем Шалуна, Кривляку и Пушистого хвостика.
      — Так, правильно, — согласился Райан. — Саймон Хардинг предупреждал меня об этом. А что потом?
      — Потом мы подпалим номер. Три тела станут жертвами пожара. Их должны доставить в Будапешт сегодня.
      Райан ощутил подступающую к горлу тошноту. Его лицо красноречиво выдало то, что он почувствовал.
      — Сэр Джон, работенка будет не из приятных, — предупредил своего гостя венгерский резидент СВР.
      — Господи, Энди! Откуда эти тела?
      — А это имеет какое-нибудь значение?
      Долгий вздох.
      — Нет, наверное, не имеет, — покачал головой Райан. — И что дальше?
      — Мы повезем «кроликов» на юг. Встретимся с моим агентом, Иштваном Ковачем, профессиональным контрабандистом, который за хорошее вознаграждение переправит нас через границу в Югославию. Далее мы направимся в Далмацию. Многие мои соотечественники любят загорать на тамошних пляжах. Там мы посадим «кроличье» семейство и тебя в придачу на обычный рейсовый самолет, вылетающий в Англию, и операция «Беатрикс» будет завершена ко всеобщему удовлетворению.
      — Хорошо, — сказал Джек. «А что еще я мог сказать?» — Когда?
      — Полагаю, дня через два — три.
      — Ты возьмешь с собой оружие? — спросил Райан.
      — Ты имеешь в виду, пистолет?
      — Ну не рогатку же, — уточнил Райан.
      Хадсон покачал головой.
      — На самом деле от пистолетов никакого толка не будет. Если мы столкнемся с неприятностями, нам придется иметь дело с обученными солдатами, вооруженными автоматами, и пистолет окажется совершенно бесполезной штуковиной. Противник откроет по нам ответный огонь, и будет высока вероятность, что кого-то из нас заденет. Нет, если все пойдет не так, как мы предполагали, тебе придется спасать нас своим языком, призывая на помощь дипломатические документы. Мы уже заготовили «кроликам» английские паспорта. — Хадсон достал из ящика стола пухлый конверт. — Мистер Кролик, по слухам, прилично говорит по-английски. Надеюсь, этого будет достаточно.
      — Значит, вы все предусмотрели, да? — Райан никак не мог решить, приходит ли он сам к такому же выводу.
      — Именно за это мне и платят деньги, сэр Джон.
      «А я не в том положении, чтобы выступать с критикой,» — подумал Райан.
      — Ну хорошо, ты у нас профессионал и ты играешь на своем поле. А я лишь бестолковый турист.
      — Поступило донесение от Тома Трента. — На столе Хадсона ждала записка. — Он не обнаружил слежки за «кроликами». Так что пока что операция движется до скучного гладко. Можно даже сказать, все в полном порядке. — Энди не стал упоминать лишний раз про замороженные обгоревшие тела в подвале посольства. — Очень хорошо, что сегодня утром нам предоставилась возможность взглянуть на русских. У них самая обычная внешность, а это нам на руку. Хорошо хоть нам не придется похищать из страны кого-нибудь с внешностью голливудской кинозвезды. На таких людей обращают внимание, а на миссис Крольчиху никто не посмотрит дважды.
      — Шалун, Кривляка и Пушистый хвостик… — задумчиво промолвил Райан.
      — Вся задача заключается в том, чтобы переправить их в другую норку.
      — Как скажешь, дружище, — с сомнением произнес Райан.
      Этот человек просто живет другой жизнью. Кэти зарабатывает на жизнь, вспарывая людям глаза, от чего Джек свалился бы в обморок, словно девушка, столкнувшаяся у себя в ванной с гремучей змеей. И что с того — у каждого своя профессия. Вот только он сам не стал бы заниматься этим даже под страхом смерти.
 
      Том Трент проследил, как семейство «кроликов» не спеша прошло пешком от гостиницы до будапештского зоопарка, места, которое так нравится всем детям. Самцы лев и тигр оказались великолепными, а в загоне для слонов, построенном в мавританском стиле, обитали несколько подобающих толстокожих гигантов. Осмотр достопримечательностей завершился рожком мороженого, купленным для девочки. Семья вернулась домой, причем отцу пришлось последние полкилометра нести заснувшую дочь на руках. Это явилось самым серьезным испытанием для Трента, которому пришлось напрячь все свое профессиональное мастерство, чтобы оставаться невидимым на крошечном пятачке. Однако, к счастью, «кролики» не отличались наблюдательностью. По возвращении в «Асторию» Трент первым делом нырнул в туалет, чтобы вывернуть наизнанку свой двусторонний плащ и тем самым хотя бы сменить окраску. Полчаса спустя Зайцевы снова спустились вниз, но на этот раз только для того, чтобы завернуть в ближайший ресторан. Еда там была достаточно приличной, хоть и не отличалась особыми изысками, и, самое главное, не сильно била по карману. Трент проследил за тем, как «кролики» заставили стол тарелками с блюдами венгерской кухни и жадно набросились на еду. Все трое оставили в желудке место для яблочного штруделя, который в Будапеште ничуть не хуже того, что можно отведать в Вене, но в десять раз дешевле. Еще минут через сорок Зайцевы, насытившиеся и усталые, вышли из ресторана и, даже не прогулявшись, чтобы утрясти пищу в желудке, поднялись на лифте на третий этаж, готовые отойти ко сну. Трент прождал еще с полчаса, чтобы быть уверенным наверняка, после чего поймал такси до парка Красного Марти. День выдался длинный, а ему еще нужно было составить отчет для Хадсона.
      Когда Трент вернулся в посольство, резидент и Райан пили пиво в столовой. После надлежащих представлений последовала еще одна пинта пива для Трента.
      — Ну, Том, что ты думаешь?
      — Судя по всему, эти трое русских — именно те, о ком нас предупреждали. Отец без ума от своей дочери, очень милой девочки. В остальном обычная семья, ведущая себя совершенно обычно. «Кролик» купил три видеомагнитофона на Вачи-утка. Магазин доставил их в гостиницу. После чего семья «прошвырнулась».
      — Что сделала?
      — Прогулялась, бесцельно походила по городу, как это делают туристы, — объяснил Трент. — Они сходили в зоопарк. На девочку произвели подобающее впечатление звери, однако больше всего ей понравилось красное платье с черным воротничком, которое мать купила ей утром. В целом — обычное, довольно приятное семейство, — заключил разведчик.
      — Ничего необычного? — спросил Хадсон.
      — Абсолютно ничего, Энди, и если за ними и был «хвост», то я его не заметил. Единственный сюрприз ждал меня сегодня утром, когда русские направились прямиком к нашему посольству. Вот этодействительно был очень тонкий момент, но, судя по всему, все произошло совершенно случайно. Вачи-утка — лучшее место для того, чтобы делать покупки, как для жителей западных стран, так и для тех, кто приехал в Венгрию из стран Восточного блока. Наверное, дежурный администратор в гостинице посоветовал русским доехать туда на метро.
      — Значит, чистое совпадение? — спросил Джек, допивая пиво.
      — По крайней мере, все говорит о том, — подтвердил Трент.
      — Хорошо, когда наш следующий шаг? — спросил американец.
      — Итак, этот дирижер Роса дает концерты начиная с завтрашнего дня. Значит, послезавтра, так? Дадим миссис Крольчихе возможность послушать хорошую музыку. А нам можно достать билеты на концерт? — спросил Хадсон.
      — Уже сделано, — ответил Трент. — Шестая ложа, по правой стороне, отлично просматривается весь зал. Иногда очень полезно быть дипломатом, не так ли?
      — Что в программе?
      — Иоганн Себастьян Бах, первых три Бранденбургских концерта, затем еще несколько произведений.
      — Должно быть весьма прилично, — заметил Райан.
      — Здешние оркестры имеют очень высокую репутацию, сэр Джон.
      — Энди, перестань величать меня всякими титулами, договорились? Меня зовут Джеком. Если уж быть совсем точным, Джоном Патриком, однако с трехлетнего возраста я для всех Джек.
      — Понимаешь, тебе оказана большая честь.
      — Замечательно, и я поблагодарил за это ее величество, но у меня на родине такое не принято, понятно?
      — Ну, с мечом на боку очень неудобно садиться, — сочувственно заметил Трент.
      — А заботиться о коне слишком хлопотно, — со смехом добавил Хадсон. — Не говоря уж о том, что рыцарские турниры — вещь очень накладная.
      — Ну хорошо, последнее мне, вероятно, все же предстоит, — признался Райан. — Нам позарез нужно увезти «кролика» из Красной страны.
      — Мы это обязательно сделаем, Джек, — заверил приятеля Хадсон. — И ты станешь тому свидетелем.
 
      — Все действующие лица в Будапеште, — доложил Майк Босток. — «Кролик» и его семейство остановились в неказистой гостинице с громким названием «Астория».
      — А в Нью-Йорке нет района с таким названием? — спросил директор ЦРУ.
      — Есть, в Куинсе, — подтвердил Грир. — Что можно сказать про гостиницу?
      — Судя по всему, полностью удовлетворяет нашим требованиям, — ответил помощник заместителя по оперативной работе. — Сэр Бейзил утверждает, операция должна стать чистой формальностью. Наружного наблюдения за нашими объектами не обнаружено. Должен сказать, у наших кузенов в Будапеште очень компетентный резидент. Все три тела доставлены в британское посольство сегодня утром. Теперь осталось только поставить точки над i.
      — Оценка вероятности успеха? — спросил зам по РА-работе.
      — О, ну, скажем, семьдесят пять процентов, адмирал, — прикинув, ответил Босток. — Возможно, еще выше.
      — Что насчет Райана? — продолжал Грир.
      — Из Лондона на него никаких жалоб. Полагаю, ваш мальчик отлично справляется со своим делом.
      — Райан — парень толковый. Так и должно быть.
      — Интересно, как он относится к этому заданию, — заметил судья Мур.
      Его собеседники, переглянувшись, улыбнулись и покачали головами. Первым заговорил Босток. Подобно всем оперативным работникам, он с подозрением относился к сотрудникам гораздо более многочисленного разведывательно-аналитического отдела.
      — Наверное, ему все же уютнее чувствуется в кабинете, в удобном крутящемся кресле.
      — Джентльмены, Джек сделает все, что от него требуется, — заверил остальных Грир, надеясь, что его пожелание сбудется.
      — Интересно, что есть для нас у этого русского… — задумчиво произнес Мур.
      — Узнаем это через неделю, — сказал Босток.
      Он, как всегда, был полон оптимизма. И три из четырех — очень хорошие шансы, особенно когда на карту не поставлена твоя собственная жизнь.
      Сверившись с настольными часами, судья Мур добавил шесть часов. В Будапеште сейчас все спят, как и в Лондоне. Директор ЦРУ вспомнил своей опыт оперативной работы, состоящий в основном из ожидания тех, кто должен прийти на встречу, и из составления отчетов о работе для оставшихся дома бюрократов, которые до сих пор заправляли деятельностью ЦРУ. Ему никак не удавалось свыкнуться с тем, что Управление является правительственным учреждением, которое подчиняется тем же порядкам и заражено той же неэффективностью, что и все остальные государственные ведомства. Но на этот раз, подготавливая операцию «Беатрикс», им все же удалось в кои-то веки провернуть все быстро… но только потому, что, по утверждению русского «кролика», оказались скомпрометированы линии правительственной связи. А не потому, что он предупредил об опасности, нависшей над невинным человеком. У правительства есть свои приоритеты, которые не всегда совпадают с потребностями рационального мира. Судья Мур вроде бы занимал пост директора Центрального разведывательного управления — и, согласно федеральному закону, руководил всей деятельностью правительства Соединенных Штатов Америки по сбору и анализу разведывательной информации. Однако заставить эффективно работать эту неповоротливую бюрократическую машину было сопоставимо с тем, чтобы вытащить на берег кита, а затем приказать ему взлететь в небо. Можно кричать сколько душе вздумается, однако победить силу земного притяжения это все равно не поможет. Правительство сотворено людьми, и, следовательно, люди должны обладать возможностью его менять, однако на практике это не происходит. Поэтому с вероятностью три четверти им удастся вытащить русского из Красной страны, побеседовать с ним в уютном охраняемом доме, затерявшемся среди вирджинских холмов, выдоить из него все, что ему известно, и, быть может, выяснить много интересного и полезного, однако правила игры это не изменит, как, вероятно, не изменится и само ЦРУ.
      — Нам ничего не нужно передать Бейзилу?
      — Мне на ум ничего не приходит, сэр, — ответил Босток. — Нам остается только сидеть смирно и ждать, когда его люди завершат операцию.
      — Верно, — согласился судья Мур.
 
      Несмотря на три пинты темного английского пива, Райан спал плохо. Он не смог найти никаких упущений. Хадсон и его команда, похоже, знали свое дело, а «кроличье» семейство показалось ему на улице совершенно заурядным. Три человека, из которых только один действительно хочет покинуть Советский Союз, что казалось Райану совершенно естественным… хотя русские являются самыми отчаянными патриотами своей родины в мире. Но в каждом правиле есть свои исключения, и этот человек, по-видимому, обладая совестью, посчитал своим долгом остановить… что-то. Что именно, Джек не знал, и лучше не строить догадки. Анализ не имеет ничего общего с досужими домыслами, а ему платят скромное жалование именно за хороший анализ.
      Будет весьма любопытно узнать, что же именно подтолкнуло «кролика» на такой шаг. Райану еще ни разу не приходилось лично беседовать с перебежчиком. Он внимательно читал протоколы бесед и направлял письменные вопросы, чтобы получить интересующие его ответы, но никогда не смотрел перебежчику в глаза, не видел выражения его лица, когда тот отвечал. Как и в картах, это единственный способ прочитать того, с кем имеешь дело. Он не обладал даром своей жены, умеющей читать чужие мысли, — определенно, у врачей что-то есть, — но в то же время не был и трехлетним ребенком, готовым поверить во что угодно. Нет, ему хотелось увидеть этого человека, побеседовать с ним, проникнуть ему в мысли для того, чтобы оценить достоверность его ответов. В конце концов, не исключена вероятность того, что «кролик» все-таки окажется подсадной уткой. Райану приходилось слышать, что в прошлом КГБ уже проворачивал подобные операции. Один перебежчик, появившийся сразу после убийства Джона Кеннеди, клялся всем святым, что КГБ не имел никакого отношения к этому преступлению. Правда, на самом деле как раз после его заявлений у Управления появились подозрения, что в действительности именно КГБ и организовал убийство президента. В КГБ работают хитрые и коварные люди, но, подобно всем умным и хитрым людям, они рано или поздно неизбежно переигрывают — и чем позже это происходит, тем более явственной получается их ложь. Да, русские понимают Запад и образ мышления тех, кто там живет. Но все же в русском Иване не десять футов роста, и он далеко не гений во всех областях, что бы там ни говорили паникеры из Вашингтона — и такие в небольшом количестве есть даже в Лэнгли.
      В каждом человеке заложена способность совершать ошибки. Райан усвоил это от своего отца, всю жизнь ловившего убийц, кое-кто из которых считал себя очень хитроумным. Нет, единственная разница между мудрецом и дураком заключается в масштабе совершаемых ими ошибок. Человеку свойственно ошибаться, и чем он умнее и могущественнее, тем глубже лужа, в которую он садится. Взять хотя бы президента Линдона Джонсона и Вьетнам, войну, которую Джек едва избежал благодаря своему возрасту: американский народ оказался втянут в страшную авантюру самым ловким политиком своего времени, человеком, считавшим возможным переносить свои политические устремления на международную политику, но с ужасом для себя осознавший, что азиатский коммунист мыслит не так, как сенатор из Техаса. У каждого человека есть свои пределы. Просто одни люди потенциально опаснее других. И если гений сознаёт свои пределы, глупость всегда не имеет границ.
      Райан лежал на кровати, курил сигарету и разглядывал потолок, гадая, что будет завтра. Еще одна встреча с Шоном Миллером и его террористами?
      Хочется надеяться, что нет, подумал Райан, до сих пор не понимая, почему Хадсон собирается отправляться на дело, не имея под рукой оружия. В конце концов он решил, что всему виной европейский менталитет. Американец на враждебной территории предпочитает полагаться на помощь по крайней мере одного верного друга.

      «Еще один день в чужом городе,» — подумал Зайцев, когда на востоке начало подниматься солнце, на два часа раньше, чем над Москвой. Дома он в это время еще спал бы, мысленно отметил Олег Иванович. Хочется надеяться, что он в скором времени будет просыпаться где-то совершенно в другом месте, в совершенно другом часовом поясе. Однако пока что Зайцев просто лежал в кровати, наслаждаясь мгновением. За окном стояла практически абсолютная тишина — разве что изредка проносились одинокие грузовики, которые доставляли в магазины скоропортящиеся продукты. Солнце еще не появилось над горизонтом. На улице было темно, но это уже была не ночь; светало, но утро еще не наступило. Рождение нового дня. Эти мгновения могут доставлять большую радость. Их любят маленькие дети — волшебное время, когда весь мир принадлежит тем немногим, кто уже проснулся, а все остальные еще спят и их не видно; дети чувствуют себя хозяевами земли и разгуливают где вздумается, до тех пор, пока их не схватит за руку мать и не отведет обратно в постель.
      Но Зайцев просто лежал в кровати, вслушиваясь в размеренное дыхание жены и дочери. Полностью очнувшись от сна, он мог спокойно размышлять в полном одиночестве.
      Когда представители ЦРУ выйдут с ним на связь? Что они скажут? А что если они передумали? Обманули оказанное им доверие?
      Ну почему он постоянно терзается сомнениями по каждому поводу? Не пора ли поверить ЦРУ? Разве он не явится для американцев ценнейшим приобретением? Разве он не представляет для них важность? Даже КГБ, скупой словно ребенок, не желающий делиться любимыми игрушками, и то окружает перебежчиков заботой и вниманием. Ким Филби получал столько водки, сколько только мог выпить. А Бергесс мог иметь в задницу всех педерастов, каких только желал, — по крайней мере, так говорили. Оба предателя, по слухам, отличались завидным аппетитом. Однако подобные истории, передаваясь из уст в уста, разрастаются как снежный ком, и по крайней мере во втором случае необходимо делать поправку на стойкую неприязнь к гомосексуалистам, свойственную советским людям.
      Олег Иванович не принадлежит к их числу. Он ведь человек принципов, разве не так? Ну разумеется, решительно заверил себя Зайцев. Во имя принципов он взял в руки свою жизнь и жизни своих жены и дочери и жонглирует ими, словно цирковой артист — ножами. И, подобно жонглеру, в случае ошибки пострадает он один. Закурив первую утреннюю сигарету, Олег Иванович в сотый раз стал передумывать одни и те же мысли, стараясь найти какой-нибудь другой выход.
      Конечно, можно просто сходить на концерт, побывать в музеях, продолжить походы по магазинам, а затем сесть на обратный поезд, возвращающийся на Киевский вокзал, и привезти коллегам по работе видеомагнитофоны и кассеты с порнофильмами, а их женам — нижнее белье, став в их глазах героем. И руководство так никогда ни о чем и не узнает.
      Но тогда этот польский священник умрет, от рук советских убийц… от рук, которые ты был в силах остановить, и кого ты после этого будешь видеть, смотрясь в зеркало, Олег Иванович? Все неизменно возвращалось к одному и тому же, не так ли?
      Не было никакого смысла пытаться снова заснуть, поэтому Зайцев лежал в кровати и курил, наблюдая за тем, как за окном гостиницы светлеет небо.
 
      Кэти Райан по-настоящему проснулась только тогда, когда ее рука нащупала пустоту там, где должен был быть ее муж. Это машинальное движение заставило ее мгновенно очнуться от сна и так же быстро вспомнить, что Джек уехал из города и даже из страны, а она осталась одна, по сути дела, матерью-одиночкой, на что она не рассчитывала, выходя замуж за Джона Патрика Райана старшего. Кэти была далеко не единственной женщиной в мире, чьи мужья вынуждены были разъезжать по долгу службы, — в частности, ее собственный отец постоянно бывал в отъезде, и она выросла с сознанием этого. Но Джек покинул ее впервые, и ей это очень не понравилось.
      И дело было вовсе не в том, что Кэти не могла с этим справиться. Ей ежедневно приходилось иметь дело и не с такими напастями. Также ее нисколько не беспокоило то, что Джек, оказавшись один, может загулять. Кэти частенько гадала, как вел себя во время многочисленных деловых поездок ее отец — ее родители нередко устраивали друг другу бурные сцены. Она понятия не имела, что думала по этому поводу ее мать, ныне покойная. Однако Джек — нет, тут не должно было возникнуть никаких проблем. Но Кэти любила мужа и знала, что он тоже любит ее, а те, кто любит друг друга, должны быть вместе. Если бы они познакомились еще в ту пору, когда Джек служил в морской пехоте, это создало бы серьезные проблемы — что хуже, возможно, настал бы день, когда ее муж оказался бы в какой-то «горячей» точке, а это определенно стало бы последним кругом ада. Но они познакомились уже после. Собственный отец пригласил Кэти на званый ужин, в самый последний момент захватив и Джека, подающего надежды молодого брокера с хорошим чутьем, который как раз собирался переходить из балтиморского отделения в Нью-Йорк. Отец обнаружил с удивлением — вначале приятным, — что молодые люди тотчас же прониклись симпатией друг к другу, вслед за чем последовало откровение, что Джек собирается забрать из дела свои деньги и заняться — подумать только! — преподаванием истории. И Кэти самой пришлось расплачиваться за это решение мужа, который все равно терпеть не мог Джозефа Маллера, старшего вице-президента компании «Меррил Линч, Пирс Феннер и Смит», а также всех прочих приобретений, сделанных за последние пять лет. Джо по-прежнему оставался «папой» для нее и «им» (понимай: «занозой в заднице») для Джека.
      «Черт побери, чем же он занимается? — ломала голову Кэти. — В Бонне? В Западной Германии? Делами НАТО?» Ах эта треклятая разведка, профессия, где приходится изучать секретную информацию и делать на основании нее секретные выводы, которые другие, возможно, прочтут, а может быть, и не прочтут. Она, по крайней мере, честно делает доброе дело, лечит больных или хотя бы помогает им лучше видеть. Однако про Джека это не скажешь.
      И дело не в том, что он занимается чем-то бесполезным. Джек уже объяснял это. В мире немало плохих людей, и кто-то должен с ними бороться. К счастью, Джеку не приходится делать это с оружием в руках — Кэти терпеть не могла оружие, даже то, которое предотвратило ее похищение и смерть в собственном доме в Мериленде в ту ночь, которая завершилась благословенным рождением маленького Джека. В бытность своей практики в ординатуре, Кэти довелось обработать достаточное количество огнестрельных ранений и она знала, какой вред может причинять оружие, однако ей не приходилось задумываться о том, что оружие может также использоваться для предотвращения большего вреда. В этом отношении ее мир был в каком-то смысле четко очерчен, чему Кэти была рада, и именно поэтому она позволяла Джеку хранить эту мерзость дома, но только там, где ее не смогут достать дети, даже взобравшись на стул. Однажды Джеку пришла в голову мысль научить жену обращаться с пистолетом, но та решительно отказалась даже прикоснуться к нему. Кэти подозревала, что в этом она несколько переусердствовала, но она была женщина, и этим все было сказано… Впрочем, Джек, похоже, ничего не имел против.
      «Но почему его сейчас нет здесь?» — спрашивала себя Кэти, лежа в темноте. Что такое важное может отрывать мужа от жены и детей?
      Джек не мог ответить ей на этот вопрос. И именно это больше всего выводило Кэти из себя. Однако бороться с этим нельзя; это даже серьезнее, чем неизлечимое раковое заболевание. И дело вовсе не в том, что Кэти боится, не наслаждается ли ее муж обществом какой-нибудь немецкой красотки. Но… проклятие, ей просто очень хочется, чтобы Джек поскорее вернулся домой.
 
      В восьмистах милях от нее Райан уже проснулся, успел принять душ, побриться, причесаться и приготовился к напряженному дню. Почему-то перелет помог ему легче просыпаться утром. Однако сейчас он вынужден был мучиться бездельем до тех пор, пока не откроется посольская столовая. Посмотрев на телефонный аппарат на туалетном столике у изголовья кровати, Райан подумал было о том, чтобы позвонить домой, однако он не знал, как выходить через местный коммутатор на городскую сеть, и кроме того, для международного звонка, вероятно, ему требовалось разрешение Хадсона. Он проснулся в три часа ночи с мыслью перевернуться на бок и поцеловать Кэти в щеку — ему очень нравилось это делать, несмотря на то, что утром у Кэти не оставалось о поцелуе никаких воспоминаний. Положительная сторона заключалась в том, что Кэти всегда отвечала. Она действительно очень любила его. В противном случае об ответном поцелуе не было бы и речи. Во сне человек не может притворяться. В личной вселенной Райана это был очень знаменательный факт.
      Включать местное радио не имело смысла. Венгерский — или, как его называют сами венгры, мадьярский язык можно, вероятно, встретить только на Марсе. Определенно, планете Земля он чужд. Райан до сих пор не услышал еще ни одного — ни одногошеньки слова, которое было бы ему знакомо по английскому, немецкому или латыни, трем языкам, которые он изучал в тот или иной период своей жизни. Кроме того, местные жители тараторили со скоростью пулемета, что еще больше затрудняло общение с ними. Если Хадсон бросит его на улице, он не сможет отыскать дорогу в английское посольство, а подобное чувство полной беззащитности Райан не знал с тех пор, как ему исполнилось четыре года. Он ощущал себя на другой планете, где его, в случае чего, не мог спасти даже дипломатический паспорт, потому что в этот чуждый мир его направило чужое государство. Подобно большинству американцев, Райан был уверен, что, имея паспорт и кредитную карточку «Америкен экспресс», можно в одних трусах спокойно путешествовать по всему свету, однако, как выяснилось, этот свет ограничивался развитыми капиталистическими странами, где в любом месте обязательно найдется человек, владеющий английским в достаточной степени для того, чтобы указать на здание с американским флагом на крыше и американскими морскими пехотинцами у входа. Однако в этом чужом городе все было не так. Райан не смог бы самостоятельно отыскать дорогу в туалет — впрочем, нет, вчера в баре он все-таки обошелся без посторонней помощи. Ощущение абсолютной беспомощности маячило на границе подсознания, подобно чудовищу под кроватью, которым пугают детей. Однако он — взрослый мужчина тридцати с лишним лет, американский гражданин, в прошлом офицер морской пехоты. Он не привык к подобным чувствам. Поэтому Райан не отрывал взгляда от мигающих красных цифр на электронных часах, приближавших его встречу с судьбой, чего бы та ни готовила.
 
      Энди Хадсон уже давно встал и погрузился в работу. Иштван Ковач готовился к обычному путешествию за контрабандным товаром, на этот раз за партией кроссовок «Рибок», которые ему предстояло доставить из Югославии в Будапешт. Валюта лежала в железной коробке под кроватью; Ковач пил кофе и слушал музыку по радио, когда послышался стук в дверь. Контрабандист отправился встречать раннего гостя в одном исподнем.
      — Энди! — удивленно воскликнул он.
      — Я тебя не разбудил, Иштван?
      Ковач махнул рукой, приглашая Хадсона войти.
      — Нет, я встал полчаса назад. Что привело тебя ко мне?
      — Товар будем переправлять сегодня ночью, — ответил Хадсон.
      — Когда именно?
      — Ну, скажем, в половине третьего. — Сунув руку в карман, Хадсон достал пачку банкнотов. — Вот половина обговоренной суммы.
      Нет смысла платить этим венгерским проходимцам то, что они действительно стоят. Это может нарушить все равенство.
      — Замечательно. Энди, угостить тебя кофе?
      — Да, благодарю.
      Пододвинув гостю табурет, Ковач налил чашку.
      — Как ты собираешься действовать?
      — Я доставлю товар к границе, а ты переправишь его на ту сторону. Полагаю, ты в хороших отношениях с пограничниками на контрольно-пропускном пункте.
      — Да, сегодня ночью будет дежурить капитан Ласло Будай. Я работаю с ним уже несколько лет. С ним будет сержант Михали Керекеш, хороший парень, хочет поступить в университет и выучиться на инженера. Смена дежурит по двенадцать часов, с полуночи до полудня. К трем часам ночи служба уже успеет им опостылеть, и, следовательно, они будут готовы к переговорам.
      Подняв руку, Ковач многозначительно потер большим пальцем об указательный.
      — Каковы стандартные расценки?
      — За четырех человек?
      — А пограничники обязательно должны знать, что твой товар состоит из людей? — ответил вопросом на вопрос Хадсон.
      Контрабандист пожал плечами.
      — Думаю, необязательно. В таком случае, несколько пар обуви. Знаешь, сейчас у нас очень популярны кроссовки «Рибок», и к ним нужно будет добавить видеокассеты с западными фильмами. Видеомагнитофоны у наших друзей уже есть, — объяснил Ковач.
      — Не жадничай, — предложил Хадсон, — но в то же время не перусердствуй со щедростью. — Ему не надо было добавлять, что ни в коем случае нельзя разбудить у пограничников подозрения. — Если они женаты, возможно, нужно подарить что-нибудь их женам и детям…
      — Я хорошо знаком с семьей капитана Будая, Энди. Тут никаких проблем не возникнет. У Будая есть дочь, и он будет очень рад получить подарок для своей маленькой Зоськи.
      Хадсон произвел мысленные расчеты. Ночью добраться до югославской границы можно будет за час. Первая часть пути будет совершена на маленьком пикапе, дальше Иштван повезет беглецов на своем грузовике. А если случится что-нибудь непредвиденное, Ковача должен будет застрелить сотрудник британской разведки. Вот единственное сходство реальности со всемирно известными фильмами про Джеймса Бонда. Однако за пять тысяч западногерманских марок в Венгрии можно горы свернуть.
      — Машину до места назначения поведу я?
      — Сегодня ночью я предоставлю тебе такую возможность, — ответил Хадсон.
      — Отлично. Я буду ждать вас в Сурго в половине третьего ночи. Постарайся не опаздывать.
      — Договорились, Иштван. — Допив кофе, Хадсон встал. — Как хорошо иметь такого надежного друга!
      — Ты щедро платишь, — заметил Ковач, определяя характер их отношений.
      Хадсона подмывало сказать, что он полностью доверяет своему агенту, однако это, строго говоря, было не так. Подобно большинству оперативных работников, Хадсон не доверял никому — по крайней мере, до тех пор, пока дело не будет успешно завершено. А что если Иштван является платным осведомителем АВХ? Маловероятно. Не может и речи идти о том, чтобы правительственные спецслужбы регулярно выплачивали ему суммы, сопоставимые с пятью тысячами марок, а Ковач слишком любит сладкую жизнь. Если коммунистическое правительство в Венгрии когда-либо падет, он станет одним из первых миллионеров и обзаведется красивым особняком на холмах древней Буды, из которого будет открываться вид на Дунай и на расположенный на противоположном берегу молодой Пешт.
 
      Двадцать минут спустя Хадсон нашел Райана в самом начале очереди в посольскую столовую.
      — Вижу, тебе понравились здешние омлеты, — заметил британский резидент.
      — Яйца местные, или вы привозите из Австрии?
      — Местные. Продукция венгерского сельского хозяйства достаточно высокого качества. Но вот бекон мы предпочитаем привозить из Англии.
      — Я сам к нему пристрастился, — сказал Джек. — Что случилось? — спросил он, заметив в глазах Энди возбужденный блеск.
      — Все произойдет сегодня ночью. Сначала мы отправимся в концертный зал и там поговорим с нашим «кроликом».
      — Обрисуем ему вкратце наш план?
      Хадсон покачал головой.
      — Нет. Не исключена вероятность, что он совершит что-либо непредсказуемое. Я предпочитаю избегать осложнений.
      — А что если он не готов? Или передумал? — высказал вслух свои опасения Райан.
      — В таком случае, операция закончится провалом. Мы с тобой растворимся в будапештском тумане, а завтра утром в Лондоне, Вашингтоне и Москве у многих будут пунцовые лица.
      — А ты относишься к этому совершенно спокойно, дружище.
      — В нашем деле все надо принимать так, как оно есть. Напрасно волноваться бессмысленно. — Хадсон натянуто улыбнулся. — До тех пор, пока я принимаю королевский шиллинг и ем королевский хлеб, я работаю на королеву.
      — Semper fi, приятель, — заметил Джек.
      Добавив в кофе сливки, он отпил глоток. Не бог весть что, но на данный момент сойдет.
 
      — Ваш муж до сих пор не вернулся из командировки? — спросил Бивертон.
      — Увы, да, — подтвердила Кэти.
      «Очень плохо,» — едва не сорвалось с языка бывшего десантника. С годами он стал знатоком человеческой натуры, и огорчение молодой американки сразу бросалось в глаза. Что ж, сэр Джон, несомненно, занимается чем-то увлекательным. Таксист провел небольшое расследование и кое-что разузнал о семействе Райанов. Жена, согласно газетам, работает хирургом-офтальмологом, как она и представилась несколько недель назад.
      Муж же, несмотря на заверения в том, что он якобы является младшим служащим в американском посольстве, скорее всего, связан с ЦРУ. Лондонские газеты намекали на это еще когда писали про стычку Райана с террористами из Армии освобождения Ольстера, однако затем это предположение больше не повторялось ни разу. Вероятно, потому, что кто-то очень вежливо попросил Флит-стрит впредь так не делать. Это сообщило Эдди Бивертону все, что он хотел знать. Газеты также писали, что глава семьи если и не богат, то вполне обеспечен, что, несомненно, подтверждал дорогой «Ягуар» на стоянке перед домом. Итак, сэр Джон находится в отъезде и выполняет какое-то секретное задание. Гадать, какое именно, бессмысленно, решил таксист, подъезжая к миниатюрному зданию железнодорожной станции Чатэма.
      — Всего хорошего, мэм, — сказал он на прощание Кэти, выходившей из машины.
      — Благодарю вас, Эдди.
      Как всегда, чаевые. Как хорошо иметь такого щедрого постоянного клиента!
      А Кэти впереди ждала обычная дорога на поезде до Лондона, в обществе медицинского журнала, но без уюта сидящего рядом мужа, читающего «Дейли телеграф» или мирно посапывающего. Поразительно, как может не хватать даже спящего мужчины!
 
      — Вот и концертный зал.
      Подобно старому «Фольксвагену-жуку» Райана, будапештский концертный зал был прекрасно выполнен во всех мельчайших деталях, но только он был очень маленький, едва занимавший отведенный ему квартал. Архитектура напоминала имперский стиль, который в более лучшем исполнении в изобилии можно найти в соседней Вене, до которой всего двести миль. Зайдя в кассу, Энди и Райан забрали билеты, заказанные посольством через венгерское Министерство иностранных дел. Фойе оказалось поразительно тесным. Хадсон попросил разрешения посмотреть ложу, и служащий театра, покоренный дипломатическим статусом, провел приятелей наверх и по боковому коридору к ложе.
      Зрительный зал напомнил Райану театры Бродвея — например, «Маджестик», — небольшой, но очень изящный. Кресла, обтянутые красным бархатом, позолоченная лепнина, — подходящее место для того, чтобы принять императора, пожаловавшего с визитом из своего дворца, расположенного выше по реке в Вене. Подходящее место для того, чтобы местные шишки смогли встретить императора, изображая всенародную любовь, хотя и им, и самому монарху известно, что на самом деле это не так. И все же в целом театр получился неплохим, и хорошему оркестру предстояло покрыть все недостатки. Скорее всего, акустика здесь бесподобная, а, по большому счету, только это и имеет значение. Райану никогда не приходилось бывать в нью-йоркском Карнеги-Холле, но это, вероятно, был местный эквивалент — только меньше размерами и более скромный.
      Райан огляделся по сторонам. Ложа идеально подходила для той цели, с которой они с Хадсоном пришли сюда. Из нее открывался вид практически на все зрительские места.
      — А где будут сидеть наши друзья? — вполголоса спросил Джек.
      — Пока что не знаю. Том проследит за ними и выяснит, где они сядут, а потом сообщит нам.
      — А что будет дальше? — спросил Райан.
      Однако Хадсон остановил дальнейшие расспросы одним словом:
      — Позже.
 
      По возвращении в посольство Том Трент занялся другими важными делами. Первым делом он достал два галлона чистого зернового спирта крепостью 96 процентов. Теоретически эту огненную жидкость можно было пить, но только если требовалось быстро и сильно напиться. Трент глотнул капельку спирта, просто чтобы проверить, что в бутыли содержалось именно то, что гласила этикетка. Сейчас было не время рисковать. Ему хватило одного миллилитра. Это действительно был чистейший спирт, без различимого запаха, обладающий вкусом, достаточным только для того, чтобы не спутать его с дистиллированной водой. Тренту приходилось слышать, что кое-кто добавляет эту жидкость в пунш на свадьбах и других торжественных церемониях для того, чтобы… чтобы немножко их оживить. Определенно, тот спирт, что он сейчас держал в руках, справился бы с этой задачей как нельзя лучше.
      Следующий этап был гораздо менее приятным. Пришла пора проверить содержимое «упаковок». Доступ в подвал посольства был временно закрыт абсолютно для всех сотрудников. Вскрыв клейкую ленту, Трент поднял картонную крышку и увидел…
      Тела лежали в матовых пластиковых мешках с ручками, в которых переносят трупы в морге. Трент увидел, что эти мешки, оказывается, даже поставляются разных размеров, вероятно, для того, чтобы вмещать детские и взрослые тела различных габаритов. Первым Трент вскрыл труп маленькой девочки. Хвала господу, пластик не давал разглядеть ее лицо, точнее, то, что когда-то было лицом. Трент увидел лишь черное обугленное пятно, и пока что ему хватило и этого. Открывать мешок было ненужно, и этому он тоже обрадовался.
      Следующие две коробки оказались тяжелее, но обращаться с ними было проще. По крайней мере, в них находились тела взрослых. Трент вытащил мешки на бетонный пол подвала и оставил их там, затем сгреб куски сухого льда в противоположный угол, где замерзший углекислый газ спокойно испарится, не причиняя никому вреда или неудобств. У трупов будет около четырнадцати часов на то, чтобы оттаять, и хотелось надеяться, что этого будет достаточно. Наконец Трент покинул подвал, тщательно заперев за собой дверь.
      После этого он направился в охрану посольства. Британская дипломатическая миссия обладала своей собственной службой безопасности, состоящей из трех человек, всех троих — бывших военных. На сегодняшний вечер Тренту нужны были двое из них. Родней Трулав и Боб Смолл служили сержантами в английской армии и обладали недюжинной физической силой.
      — Ребята, мне сегодня вечером потребуется ваша помощь.
      — В чем дело, Том? — спросил Трулав.
      — Надо будет перенести кое-что тяжелое, и сделать это скрытно, — уклончиво объяснил Трент.
      Он не стал добавлять, что речь идет о деле чрезвычайной важности. Для этих людей все задания имели чрезвычайную важность.
      — Незаметно уйти и незаметно вернуться? — уточнил Смолл.
      — Совершенно верно, — подтвердил Трент бывшему старшему сержанту королевских саперов.
      Смолл служил в Королевском валлийском полку, расквартированном неподалеку от Харлеха.
      — Когда? — продолжал спрашивать Трулав.
      — Выходим ровно в двадцать четыре ноль-ноль. Надеюсь, больше часа это у нас не займет.
      — Одежда? — Это уже был Боб Смолл.
      Хороший вопрос. Костюмы и галстуки для этой работы не подходят, но если надеть рабочие спецовки, на это может обратить внимание случайный свидетель. Надо будет одеться так, чтобы стать невидимыми.
      — Одевайтесь так, чтобы не привлекать внимания, — решил Трент. — Свитера, плащей не надо. Постарайтесь сойти за местных жителей. Брюки, рубашки без галстуков, этого будет достаточно. Да, и не забудьте перчатки.
      «Да, они обязательно должны будут работать в перчатках,» — подумал разведчик.
      — Можете на нас положиться, — заверил его Трулав.
      Как бывшие солдаты, они привыкли делать то, что не имело никакого смысла, и принимать жизнь такой, какая она есть. Тренту хотелось надеяться, что так же в точности они будут чувствовать себя завтра утром.
 
      Колготки «Фогаль» были французского производства. По крайней мере, так утверждала упаковка. Ирина едва не лишилась чувств, сжимая в руке пакет. Его содержимое казалось нереальным — одной только тенью тончайшего текстиля. Ирина только слышала о таких колготках, но ей еще никогда не приходилось держать их в руках и уж тем более носить. И подумать только, что на Западе любая женщина может позволить себе столько подобных колготок, сколько пожелает! Скоро такие же будут носить жены товарищей по работе Олега, а как будут завидовать ей самой ее подруги по ГУМу! И как осторожно они будут их мерить, боясь спустить петлю, тщательно следя за тем, чтобы ни за что не зацепить ногой, словно дети, которые каждый день приобретают новые синяки. Эти колготки слишком большое сокровище, чтобы подвергать их опасности. Надо будет купить по паре нужного размера всем женщинам из списка Олега… плюс шесть пар для себя.
      Но какого размера? Купить предмет одежды большего размера — для женщины это считается смертельным оскорблением в любой стране, даже в России, где женщины стремятся походить на героинь картин Рембрандта, а не на изголодавшихся призраков стран Третьего мира… или Голливуда. На упаковке были указаны размеры, A, B, C и D. Это создавало дополнительные затруднения, поскольку в русском алфавите буква "В" читается как латинское "V", а "С" — как "S". Собравшись с решимостью, Ирина купила двадцать пар колготок размера С, в том числе шесть для себя. Колготки были баснословно дорогие, но далеко не все инвалютные рубли у нее в бумажнике были ее собственными, поэтому, глубоко вздохнув, Ирина расплатилась за покупку наличными, вызвав снисходительную усмешку продавщицы, которая, судя по всему, догадалась о ее терзаниях. Выйдя из магазина на улицу с таким сокровищем в руках, Ирина ощутила себя настоящей принцессой, а такому чувству будет рада любая женщина в мире. Однако теперь у нее осталось всего четыреста восемьдесят девять рублей, которые можно будет потратить на себя, и это откровение повергло Ирину в панику. Так много красивых вещей, и так мало денег! И так мало свободного места в гардеробе дома!
      Туфли? Новое пальто? Сумочку?
      Ирина оставила в покое ювелирные украшения, поскольку это была прерогатива Олега, но, подобно большинству мужчин, ее муж абсолютно не разбирался в том, что носят женщины.
      Наконец Ирина решила, что следующим в порядке приоритетов должно стоять нижнее белье. Бюстгальтер от «Шантарель»? Неужели она осмелится купить что-нибудь настолько элегантное? Даже принимая в расчет очень выгодный обменный курс, бюстгальтер стоил больше ста рублей… и никто кроме нее самой не будет знать, что он на ней надет. Этот бюстгальтер будет ощущаться на теле… как прикосновение рук. Прикосновение рук любимого мужчины. Да, надо обязательно купить по крайней мере один.
      Далее косметика. Ей необходимо купить хорошую косметику. Это именно то, на что всегда обращают внимание советские женщины. Глядя на витрины парфюмерных магазинов, Ирина поняла, что попала именно в тот город, где нужно покупать косметику. Кроме того, венгерские женщины заботятся о своей коже. Надо будет зайти в крупный магазин и спросить продавщицу начистоту. Венгерские женщины — их лица красноречиво говорили всему миру, что они заботятся о своей коже. Это у них не отнять.
      Блаженство продолжалось еще два часа, настолько сладостное, что Ирина даже не заметила, что муж и дочь устали ее ждать. Она переживала наяву грезы каждой советской женщины — тратила деньги если и не на Западе, то где-то совсем рядом. И это было просто восхитительно. Сегодня вечером она пойдет в концертный зал, надев бюстгальтер от «Шантарель», будет слушать Баха и притворится самой себе, что находится где-то в совершенно другом месте, где все вокруг вежливые и воспитанные и где хорошо быть женщиной. Жаль, что такого места нет в Советском Союзе.
      Устав ходить по нескончаемой веренице магазинов с товарами для женщин, Олег Иванович теперь оставался на улице и курил, подобно всем мужчинам на свете, которым надоело сопровождать своих жен. Как только женщины могут получать наслаждение, выбирая и сравнивая, выбирая и сравнивая, не в силах принять решение, лишь впитывая в себя ауру окружения вещами, которые они все равно не смогут носить и которые им на самом деле не нравятся? Женщина берет платье, прикладывает его к шее, смотрится в зеркало и приходит к выводу, что нет, это не подойдет. И так снова и снова, весь день напролет, до позднего вечера, так, словно от этого зависит жизнь. Олег Иванович полагал, что его нынешнее предприятие, связанное со смертельным риском для жизни, научило его терпению, однако сейчас он понял, что никогда не сможет привыкнуть терпеливо смотреть на то, как женщина ходит по магазинам… не испытывая желания ее придушить. Вынужденный стоять как полный идиот, нагруженный пакетами и коробками с теми вещами, которые жена все-таки решила купить, со страхом ожидая, что она вот-вот передумает и все начнется сначала. Что ж, бесконечно так продолжаться не может. На сегодняшний вечер у них билеты на концерт. Надо будет вернуться в гостиницу, постараться найти на несколько часов няню для зайчика, переодеться и поехать в концертный зал. Даже Ирина не может этого не понимать.
      «Хотелось бы на это надеяться,» — устало подумал Олег Иванович. Как будто у него и без этого не хватает забот! Однако Зайцев заметил, что его дочь ни о чем не беспокоится. Светлана ела мороженое, с любопытством разглядывая незнакомые улицы незнакомого города. Вот она, детская наивность. Жаль, что с годами люди ее теряют, — ну почему дети так стремятся поскорее повзрослеть и расстаться со своей невинностью? Неужели они не понимают, как прекрасен мир, принадлежащий только им? Неужели они не понимают, что, когда повзрослеют и станут мудрыми, все прелести жизни превратятся в тяготы? И в боль?
      «И в сомнения, — подумал Зайцев. — В нескончаемые сомнения.»
      Однако маленькая Светлана пока что ничего не знает, а когда она наконец это поймет, будет уже слишком поздно.
      Наконец Ирина вышла на улицу, сияя такой улыбкой, какую Олег не видел на лице жены с тех пор, как она родила дочь. И тут Ирина окончательно поразила его — подошла и обняла и поцеловала прямо на улице.
      — Ой, Олег, как же я тебя люблю!
      Еще один страстный поцелуй женщины, насытившейся хождением по магазинам. Ее муж внезапно поймал себя на том, что он даже более страстный, чем поцелуй женщины, насытившейся сексом.
      — Пора возвращаться в гостиницу, дорогая. Надо переодеться для концерта.
      Вниз в метро, затем пешком от станции до гостиницы и на третий этаж в номер 307. Там было решено взять Светлану с собой — в основном, из-за безвыходности. Найти няню на вечер не удалось. Олег подумал было о том, чтобы пригласить какую-нибудь сотрудницу КГБ из дома дружбы с Советским Союзом напротив, однако такое решение не устраивало ни его, ни жену, поэтому в конце концов было решено, что Светлане предстоит вести себя хорошо в концертном зале. Билеты были в партер, ряд 6, места 1, 2 и 3, то есть, у самого прохода, чему Зайцев был очень рад. Светлана наденет новое платье, и, надо надеяться, это сделает ее счастливой. Обычно все происходило именно так, к тому же, новое платье — это лучшее, что у нее есть.
      Ирина прочно оккупировала ванную, долго и усердно работая над своим лицом. Мужу ее пришлось гораздо проще, а дочери — еще проще, поскольку ей достаточно было лишь вытереть влажным полотенцем вечно кривляющееся личико. Затем все переоделись в лучшее. Олег помог Светлане застегнуть пряжки на черных лакированных туфельках, в которые девочка влюбилась с первого взгляда. Затем она надела красное платье с черным воротником, и маленький Крольчонок был полностью готов к вечерним приключениям. Семья спустилась на лифте вниз и взяла такси.
 
      Тому Тренту пришлось гораздо труднее. Больше всего он боялся дежурства в вестибюле гостиницы, но, судя по всему, обслуживающий персонал не обратил на него никакого внимания. Поэтому когда объект наблюдения вышел на улицу, Тренту осталось только пройти к своей машине и проехать следом за такси к концертному залу, до которого было чуть больше мили. Там он быстро нашел свободное место на стоянке и вошел внутрь. Зайцевы решили перед тем, как идти в зал, заглянуть в буфет и выпить токайского. Девочка сияла от удовольствия. «Какой замечательный ребенок,» — подумал Трент. Надо надеяться, ей понравится жизнь на Западе. Трент проследил, как семья Зайцевых заняла места в партере, после чего поднялся в ложу.
      Райан и Хадсон уже были там. Они сидели, удобно развалившись в старых креслах, обтянутых красным бархатом.
      — Привет, Энди. Добрый вечер, Джек, — поздоровался Трент. — Шестой ряд партера, слева от середины, рядом с проходом.
      Как раз в этот момент замигал свет. Занавес поднялся, музыканты принялись настраивать инструменты, и наконец из-за правой кулисы на сцену вышел дирижер Йозеф Роса. Зрительный зал встретил его более чем скромными аплодисментами. Это был первый концерт Росы в Будапеште, и публике дирижер был еще незнаком. Райану это показалось странным: в конце концов, Роса — венгр, выпускник музыкальной академии имени Ференца Листа. Почему его не удостоили более теплого приема? Роса был высокий и худой мужчина с черными волосами и утонченным лицом. Учтиво раскланявшись с зрителями, он повернулся к оркестру. Его жезл — или как там называлась палочка, Райан понятия не имел, — лежал на пюпитре, и когда дирижер поднял ее, в зале наступила мертвая тишина. И тут правой рукой Роса запустил струнную группу Первого оркестра Венгерских государственных железных дорог.
      В отличие от своей жены, Райан никогда не обучался музыке, однако Бах есть Бах, и с первого же мгновения концерт покорил его своим величием. Джек сказал себе, что музыка, подобно поэзии и живописи, является средством общения, однако самому ему никогда не удавалось понять, что именно хотел выразить композитор. Гораздо проще это определить, смотря кино Джона Уильямса, где музыкальное сопровождение полностью соответствует действию, однако во времена Баха кинематографа еще не существовало, поэтому он, должно быть, «говорил» о тех вещах, которые были понятны его современникам. Однако Райан к таковым не относился, поэтому ему приходилось просто наслаждаться восхитительной мелодией. Джеку вдруг показалось, что рояль звучит как-то не так, но, присмотревшись, он увидел, что это вовсе не рояль, а древний клавесин, на котором играет такой же древний виртуоз с гривой седых волос и изящными руками… хирурга, наконец определил Райан. Джек плохо разбирался в фортепианной музыке. Близкая подруга семьи Сисси Джексон, солистка Вашингтонского симфонического оркестра, утверждала, что Кэти играет на пианино механически, но Райан обращал внимание только на то, что его жена не сбивается с нужной тональности — такое смог бы заметить даже он, — и для него этого было достаточно. «А этот старик, — подумал Райан, следя за руками пианиста и вылавливая звуки клавесина из великолепной какофонии, — исполняет правильно все ноты, все до одной.» Причем именно так громко или мягко, как требовал общий замысел концерта, строго в нужные моменты времени, с безукоризненным совершенством. Остальной оркестр звучал так же слаженно, как подразделение специального назначения морской пехоты, с неумолимой точностью лазерных лучей.
      Вот только Райан никак не мог определить, в чем же состоит задача дирижера. Разве концерт не записан в нотах? Разве дирижирование не заключается только в том, чтобы проследить, что каждый музыкант вовремя исполнит свою партию? Надо будет поинтересоваться у Кэти — впрочем, та наверняка закатит глаза и обзовет его дикарем. С другой стороны, Сисси Джексон утверждает, что Кэти играет на фортепиано механически, не вкладывая душу. Вот так-то, леди Каролина!
      Струнная группа оркестра также была превосходной. Райан недоумевал, как, черт побери, можно научиться водить смычком по струне, извлекая из нее нужный звук. «Вероятно, это все потому, что они зарабатывают музыкой на жизнь,» — в конце концов решил он и стал просто наслаждаться музыкой. Только тут Райан обратил внимание, что Энди Хадсон не отрывает взгляда от «упаковки». Он сам тоже посмотрел на «кроличье» семейство.
      Девочка ерзала на месте, стараясь изо всех сил вести себя подобающим образом. Может быть, музыка ей и нравилась, однако это не шло ни в какое сравнение с мультфильмами, и тут уж ничего нельзя было поделать. И все же девочка вела себя прилично — маленький Крольчонок, сидящий между мамой и папой Кроликами.
      Мамаша Крольчиха слушала концерт с жадным вниманием. Папаша Кролик просто вежливо изображал интерес. Джек решил, что, быть может, следует связаться с Лондоном и заказать для Ирины магнитофон с записями Кристофера Ходжвуда… этот американский дирижер очень нравится Кэти, как и Невил Марринер.
      Так или иначе, минут через двадцать менуэт завершился, оркестр умолк, и когда Йозеф Роса повернулся к публике…
      Зрительный зал взорвался громом аплодисментов и криками «Браво!» Джек не понимал, что такого сделал дирижер, но, судя по всему, венгры придерживались иного мнения. Низко поклонившись публике, Роса дождался, когда шум утихнет, повернулся к оркестру и, взмахнув маленькой белой палочкой, перешел к Бранденбургскому концерту номер два.
      Это произведение началось со вступления духовой и струнной групп, и Райан зачарованно следил за игрой отдельных музыкантов, не обращая внимания на то, что делал с ними дирижер. «Сколько надо учиться, чтобы достичь такого совершенства?» — подумал он. Дома в Мериленде Кэти играла на рояле два или три раза в неделю — а особняк в Чатэме оказался слишком тесным, чтобы вместить подобающий инструмент, чем она была очень огорчена. Джек предложил жене достать пианино, но она отказалась, заявив, что это совершенно разные вещи. Сисси Джексон говорила, что каждый день играет по три с лишним часа, а то и больше. Но Сисси зарабатывает этим на жизнь, а у Кэти есть другое профессиональное увлечение.
      Второй Бранденбургский концерт оказался короче первого. Он завершился примерно через двенадцать минут, и тотчас же следом за ним начался третий. Должно быть, из всех музыкальных инструментов Бах больше всего любил скрипку, а местная струнная группа играла выше всяческих похвал. В другой обстановке Джек, возможно, полностью отдался бы музыке, однако этим вечером ему предстояло нечто более серьезное. Каждые несколько минут его взгляд неудержимо смещался влево, на «кроличье» семейство…
      Бранденбургский концерт номер три завершился приблизительно через час после того, как начался первый. В зрительном зале зажегся свет, пришло время антракта. Райан проводил взглядом, как папаша Кролик и миссис Крольчиха поднялись с мест. Причина этого была очевидно. Маленького Крольчонка надо было проводить в туалет, да и главе семейства, вероятно, также требовалось воспользоваться услугами местной канализации. Увидев это, Хадсон вскочил с места и выбежал из ложи. Том Трент следовал за ним по пятам. Английские разведчики быстро спустились в фойе и поспешили в мужской туалет. Райан, оставшись в ложе один, постарался расслабиться. Операция «Беатрикс» приближалась к апогею.
 
      Олег Иванович занял очередь в мужской туалет. Хадсону удалось пристроиться сразу же за ним. В фойе царил обычный гул голосов. Кто-то направился в буфет за бокалом шампанского или токая. Другие пыхтели сигаретами, а человек двадцать ждали возможности опорожнить мочевые пузыри. Очередь продвигалась относительно быстро — мужчинам это делать гораздо проще, чем женщинам. Вскоре Зайцев и Хадсон оказались в выложенном кафельной плиткой помещении.
      Писсуары здесь были такие же элегантные, как и все остальное, судя по всему, для этой благородной цели высеченные из караррского мрамора. Хадсон стоял в очереди, как и все, моля бога о том, чтобы его одежда не выдала в нем иностранца. Оказавшись за деревянной дверью с матовым стеклом, он выдохнул и заговорил по-русски:
      — Добрый вечер, Олег Иванович. Пожалуйста, не оборачивайтесь.
      — Кто вы такой? — прошептал в ответ Зайцев?
      — Я ваш агент из бюро путешествий. Насколько я понимаю, вы решили совершить небольшую поездку.
      — Куда же это?
      — О, в западном направлении. Вас беспокоит безопасность одной персоны, не так ли?
      — Вы из ЦРУ? — эту аббревиатуру Зайцев выдохнул едва слышным шепотом.
      — Я человек необычной профессии, — подтвердил Хадсон.
      Пока что нет смысла сбивать русского с толку.
      — Итак, что вы мне предлагаете?
      — Этой ночью вы будете спать уже в другой стране, друг мой, — сказал Хадсон, добавив: — Разумеется, вместе с женой и очаровательной дочкой.
      Британский разведчик отметил, что «кролик» уронил плечи — интересно, от облегчения или от страха? Вероятно, от сочетания этих чувств.
      Зайцев кашлянул, прочищая горло.
      — Что я должен буду сделать? — снова зашептал он.
      — Во-первых, вы должны сейчас подтвердить, что не собираетесь отступать от намеченного.
      Лишь мгновение колебания.
      — Да, мы идем до конца.
      — В таком случае, делайте то, для чего вы сюда пришли… — их очередь уже подошла, -…после чего наслаждайтесь вторым отделением концерта и возвращайтесь в гостиницу. Мы с вами снова встретимся около половины второго. Договорились?
      В ответ лишь короткое и судорожное односложное: «Да».
      Теперь Олегу Ивановичу действительно требовалось воспользоваться услугами писсуара.
      — Успокойтесь, друг мой. Все продумано и подготовлено, — заверил его Хадсон. — Не волнуйтесь, все будет хорошо.
      Сейчас этому человеку как никогда нужна поддержка. Настал самый ответственный и пугающий момент в его жизни.
      Ответа не последовало. Проделав три последних шага до мраморного писсуара, Зайцев расстегнул ширинку и облегчил себя — не только физически. Развернувшись, он направился к выходу, избегая смотреть Хадсону в глаза.
      Но Трент, стоявший в фойе с бокалом белого вина в руке, увидел лицо русского. Если тот и подал какой-то условный знак своему собрату из КГБ, английский разведчик это не заметил. Зайцев не стал чесать нос, поправлять галстук — вообще не сделал никакого жеста. Он просто прошел через фойе и направился к своему месту. Похоже, шансы операции «Беатрикс» становились все лучше и лучше.
 
      Публика возвращалась на свои места. Райан прилагал все силы, чтобы строить из себя обычного любителя классической музыки. Наконец в ложу вернулись Хадсон и Трент.
      — Ну? — хрипло прошептал Райан.
      — Чертовски неплохая музыка, не так ли? — небрежно бросил Хадсон. — Этот Роса — первоклассный парень. Поразительно, что в коммунистической стране могут исполнять кое-что более приятное, чем припев «Интернационала». Да, кстати, когда концерт закончится, — добавил он, — как насчет того, чтобы пропустить по рюмочке с нашими новыми друзьями, с которыми мы только что познакомились?
      Джек выпустил задержанный вдох.
      — Да, Энди, с удовольствием.
      «Сукин сын, — подумал он. — Значит, это действительно свершится.» Сомнения оставались, и в большом количестве; просто теперь они отошли на полшага. Не слишком далеко, но все же это было во много раз лучше, чем могло бы быть.
      Второе отделение концерта началось также с Баха. Были исполнены токката и фуга ре-минор. Вместо струнных теперь доминировала медная группа, и корнет играл так, что мог бы поучить брать верхние ноты самого Луиса Армстронга. Райану еще никогда не приходилось слушать так много Баха за один раз, и бывший морской пехотинец пришел к выводу, что старик-немец умел сочинять музыку. Наконец Джек смог хоть немного расслабиться и получать удовольствие от концерта. Венгрия — страна, в которой к музыке относятся с большим уважением; по крайней мере, так казалось Райану. Если с оркестром и было что-то не так, он этого не замечал, а дирижер словно находился в постели в объятиях возлюбленной — настолько он был заворожен счастьем происходящего. У Джека мелькнула мимолетная мысль — хороши ли в постели венгерские женщины? Внешне они очень даже соблазнительные, вот только практически никогда не улыбаются… Вероятно, это следствие жизни в коммунистической стране. Русские также не отличаются обилием улыбок.
 
      — Ну, есть какие-нибудь новости? — спросил судья Мур.
      Майк Босток протянул короткую телеграмму, пришедшую из Лондона.
      — Бейзил сообщает, что его будапештский резидент собирается действовать сегодня ночью. О, один момент вам очень понравится. «Кролик» остановился в гостинице прямо напротив резидентуры КГБ.
      Мур удивленно поднял брови.
      — Ты шутишь!
      — Судья Мур, неужели полагаете, что я способен шутить такими вещами?
      — Когда возвращается Риттер?
      — Сегодня вечером, рейсом «Пан-америкен». Судя по тому, что он прислал из Сеула, встречи с руководством корейского ЦРУ прошли очень плодотворно.
      — Когда Боб узнает об операции «Беатрикс», с ним случится сердечный приступ, — мрачно предсказал директор ЦРУ.
      — Да уж, глаза у него на лоб точно вылезут, — согласился помощник заместителя по опер-работе.
      — Особенно когда он выяснит, что в операции принимает участие этот парень Райан?
      — Сэр, можете смело поставить на это свое ранчо, весь скот и особняк в придачу.
      Судья Мур позволил себе улыбнуться.
      — Ладно, надеюсь, интересы нашего управления значат больше, чем симпатии какой-то отдельной личности, правильно?
      — По крайней мере, так говорят, сэр.
      — Когда мы узнаем о результатах?
      — Надеюсь, Бейзил даст нам знать, как только самолет вылетит из Югославии. Нашим новым друзьям предстоит долгий день.
 
      Следующим произведением была сюита Баха, в названии которой было что-то про барашков. Райан узнал ее по мелодии, исполняемой в рекламном ролике вербовки новобранцев в морскую пехоту. Мелодия была очень мягкая, резко контрастирующая со всем, что было до нее. Райан не мог определить для себя, во чью честь дается сегодняшний концерт: Иоганна Себастьяна или дирижера. В любом случае, сюита ему понравилась, и публика встретила ее бурей аплодисментов, еще более громких, чем звучали в первом отделении концерта. Итак, осталось еще одно произведение. У Райана была программка, но он даже не потрудился в нее заглянуть, потому что она была напечатана по-венгерски, а в письменном виде Джек этот марсианский язык понимал ничуть не лучше, чем в устном.
      Последним номером программы был «Канон» Пахельбеля, заслуженно известное произведение, которое Райану всегда казалось молитвами красивой девушки, жившей в семнадцатом столетии, которая старается сосредоточить свои мысли на возвышенном и не думать о видном парне из дома напротив — но тщетно.
      Когда концерт наконец завершился, Йозеф Роса повернулся к зрительному залу. Публика вскочила с мест и приветствовала его восторженным гулом, который продолжался несколько минут. Да, подумал Райан, парень покинул родину, но преуспел в жизни, и его с радостью встречают дома. Дирижер почти не улыбался, настолько он обессилел после этого марафона. И Джек с удивлением заметил, что он вспотел. Неужели руководить оркестром физически тяжело? Впрочем, если задуматься, это действительно так. Райан стоял рядом со своими английскими коллегами и хлопал в ладоши — нет смысла выделяться из общей массы — до тех пор, пока гул в конце концов не начал стихать. Роса благодарственно махнул оркестру, после чего аплодисменты вспыхнули с новой силой, и указал на концертмейстера оркестра, первую скрипку. Райан подумал, что это очень благородный жест со стороны дирижера, но затем решил, что только так и нужно себя вести, если хочешь, чтобы музыканты полностью выкладывались для тебя. И только потом, наконец, публика начала расходиться.
      — Ну как, насладились музыкой, сэр Джон? — хитро усмехнувшись, спросил Хадсон.
      — Это лучше чем то, что передают по радио дома, — заметил Райан. — Что дальше?
      — А дальше мы посидим в тихом месте и немного выпьем.
      Кивнув Тренту, который тотчас же отделился от них, Хадсон повел Райана за собой.
      На улице стало прохладно. Райан тотчас же закурил, как и все мужчины и большинство женщин. По-видимому, венгры не собираются жить долго. Джек поймал себя на том, что вынужден таскаться за английским резидентом, как на привязи, словно маленький ребенок за матерью; однако это продлится недолго. Улица была застроена, судя по виду, жилыми зданиями. В западном городе это были бы кондоминиумы, однако здесь, скорее всего, ни о чем подобном и не слышали. Хадсон махнул рукой, приглашая Райана следовать за собой. Пройдя пару кварталов, они очутились в баре вместе еще с тремя десятками тех, кто возвращался с концерта. Энди устроился в кабинете в углу, откуда просматривался весь зал, и тотчас же появился официант с двумя бокалами белого вина.
      — Итак, мы продолжаем? — спросил Джек.
      Хадсон кивнул.
      — Продолжаем. Я предупредил «кролика», что мы придем к нему в гостиницу около половины второго.
      — А что потом?
      — А потом мы поедем к югославской границе.
      Дальше Райан расспрашивать не стал. В этом не было необходимости.
      — Меры безопасности на юге чисто формальные. На противоположном направлении все по-другому, — объяснил Энди. — Граница с Австрией охраняется достаточно серьезно, но Югославия, не забудь, является братским коммунистическим государством — по крайней мере, так официально считается. Лично я уже не знаю, что сейчас представляет из себя в политическом плане Югославия. Пограничники с венгерской стороны заботятся в первую очередь о собственном благе — у всех дружеские отношения с контрабандистами. В настоящий момент в Венгрии это самая развивающаяся часть экономики, однако умные люди предпочитают не развиваться слишком быстро. В этом случае есть опасность, что на тебя обратит внимание Belugyminiszterium, Министерство внутренних дел. А от него лучше держаться подальше, — напомнил Хадсон.
      — Но если это черный ход в страны Варшавского пакта — черт побери, КГБ должен об этом знать, ведь так?
      Хадсон закончил за него вопрос:
      — В таком случае, почему русские не перекроют границу? Полагаю, они могли бы это сделать, но в этом случае сильно пострадает венгерская экономика. А Советы тоже получают из-за границы многое из того, что им нравится. Трент рассказал, что наш русский друг сделал сегодня много покупок. Видеомагнитофоны и колготки — советские женщины удавятся за эти проклятые колготки. Вероятно, большая часть предназначается друзьям и коллегам по работе, оставшимся в Москве. Одним словом, если КГБ вмешается сам или вынудит АВХ навести порядок, русские потеряют источник того, что нужно им самим. Большого урона эта мелкая коррупция не наносит, зато она удовлетворяет потребности Советского Союза. Не забывай, что у русских тоже есть свои слабости. На самом деле, возможно, даже больше, чем у нас, сколько бы ни пытались твердить об обратном. Советские люди хотят получить то, что есть у нас. Официальные каналы с этим не справляются, зато неофициальные работают вовсю. Есть одна венгерская пословица, которая мне очень нравится: A nagy kapu mellett, mindig van egy kis kapu. «Рядом с большими воротами всегда найдется маленькая дверь.» И вот благодаря этой маленькой двери здесь все работает.
      — Ей мне и придется воспользоваться.
      — Совершенно верно.
      Допив вино, Энди решил больше не продолжать. Сегодня вечером ему придется вести машину, в темноте, по проселочным дорогам. Вместо этого он решил закурить сигару.
      Райан также зажег сигарету.
      — Энди, мне еще не приходилось совершать ничего подобного.
      — Боишься?
      — Да, — без колебаний признался Джек. — Да, боюсь.
      — Первый раз всегда самый трудный. Но зато ко мне домой никогда не приходили гости с автоматами.
      — Не советую тебе подобных развлечений после ужина, — криво усмехнулся Джек. — К счастью, нам удалось выпутаться.
      — Если честно, я сам в удачу не верю — ну разве что иногда, быть может. Сэр Джон, удача не бродит в поисках дураков.
      — Возможно. Изнутри это трудно определить.
      Райан снова мысленно вернулся к событиям той жуткой ночи. Вспомнил ощущение «Узи» в руках. Прочувствовал необходимость сделать прицельный выстрел.
      В ситуации, когда второго шанса не будет. Тогда он упал на колено, прицелился и выстрелил. Впоследствии он так и не узнал имя того типа в катере, которого прошил очередью. «Странно, — подумал Райан. — Когда убиваешь человека буквально на пороге собственного дома, можно по крайней мере узнать, как его звали.»
      Ладно, раз он смог сделать то, он сможет сделать и это, черт побери. Райан взглянул на часы. Время еще есть, ему сегодня машину не вести, поэтому еще один бокал вина будет в самый раз. Но на этом он остановится.
 
      Вернувшись в гостиницу, Зайцевы уложили маленькую Светлану спать, и Олег заказал в номер водку. «Русскую», любимый напиток рабочего класса, в пол-литровой бутылке с алюминиевой «бескозыркой» на горлышке, которая заставляет расправиться с содержимым за один присест. Впрочем, сегодня вечером это совсем не плохо. Бутылку принесли через пять минут, и к этому времени зайчик уже крепко спал. Олег присел на кровать. Его жена устроилась в единственном кресле. Водку они стали пить из стаканов, позаимствованных в ванной.
      Олегу предстояло осуществить еще одну задачу. Жена до сих пор не знает о его намерениях. Он понятия не имел, как она себя поведет. Олег знал, что Ирина несчастлива. Знал, что для нее эта поездка стала самым счастливым событием за всю семейную жизнь. Знал, что она ненавидит работу в ГУМе, что хочет получать от жизни удовольствие. Но согласится ли Ирина по доброй воле расстаться с родиной?
      Положительная сторона заключалась в том, что советские женщины не знают свободу, ни в браке, ни до брака. Как правило, они безропотно выполняют то, что требуют от них мужья — которым приходится платить за это потом, но только потом. Кроме того, Ирина его любит, верит ему, и за последние несколько дней он преподнес ей столько счастья — да, она последует за ним.
      И все же Олег решил подождать. Зачем рисковать все испортить? Прямо напротив гостиницы находится будапештская резидентура КГБ. И если там прознают о том, что он задумал, его можно считать трупом.
 
      А в это время в британском посольстве бывшие сержанты Боб Смолл и Родней Трулав взяли мешки и понесли их в посольский грузовичок, на котором предварительно сменили номерные знаки. Оба старались не обращать внимание на содержимое. Затем они вернулись за канистрами со спиртом, а также захватили свечу и картонный пакет из-под молока. Наконец все было готово. Сержанты за весь вечер не выпили ни капли пива, хотя обоим этого очень хотелось. Они отъехали от здания посольства около полуночи, рассчитывая предварительно изучить место действия. Самое сложное состояло в том, чтобы найти место, куда поставить машину; однако, имея в запасе больше часа, сержанты не сомневались, что обязательно что-нибудь подыщут.
 
      Бар начинал пустеть, и Хадсону не хотелось оказаться последним посетителем. Ему принесли счет на пятьдесят форинтов, и он расплатился, не оставив на чай, поскольку в Венгрии это не принято и не было смысла привлекать к себе внимание. Кивнув Райану, он направился к выходу, но затем, передумав, свернул в туалет. Райану эта мысль также показалась очень практичной.
      Когда они очутились на улице, он спросил, что будет дальше.
      — А дальше, сэр Джон, мы прогуляемся по улице, — ответил Хадсон, употребляя рыцарский титул, как острую шпильку. — Полагаю, до гостиницы мы дойдем где-то за тридцать минут.
      Это даст им возможность проверить, что за ними никто не следит. Если противник ведет ответную игру, он не сможет удержаться от соблазна приставить «хвост» к двоим разведчикам, а на пустынных ночных улицах «вычислить» это будет достаточно просто… если только они не имеют дело с КГБ. Советская разведка на голову превосходит местных дилетантов.
 
      Олег Иванович и жена, выпив по три рюмки водки, пребывали в приятной эйфории. Как это ни странно, однако, Ирина не проявляла никаких признаков сонливости. Олег решил, что она слишком перевозбуждена обилием событий этого дня, завершившегося таким грандиозным финалом. Возможно, это было и к лучшему. Теперь осталось сделать последний шаг — вот только как ЦРУ собирается похищать их из Венгрии? Что это будет? Вертолет, приземлившийся недалеко от границы и затем летящий ниже зоны обнаружения радиолокационных станций венгерских ПВО? Сам Зайцев выбрал бы именно этот способ. Сможет ли ЦРУ перебросить их из Венгрии в Австрию? Насколько опытные специалисты работают в американской разведке? Посвятят ли они его в свои замыслы? А если это будет что-то очень хитрое и дерзкое? И опасное?
      Завершится ли операция успешно? Если нет… Что ж, о последствиях неудачи лучше не думать.
      Однако черные мысли не уходили. Олег снова и снова думал о том, что следствием его авантюры станет его собственная смерть и позор, который до конца жизни ляжет на жену и дочь. Их оставят в живых, но навечно заклеймят изгоями, обреченными влачить жалкое существование. Поэтому и они также являются заложниками его совести. Скольких советских людей удерживали от измены именно эти соображения? Зайцев напомнил себе, что предательство является самым страшным преступлением, и расплата за него самая суровая.
      Вылив в рюмку остатки водки, Олег Иванович залпом выпил ее. Осталось подождать еще полчаса до того, как ЦРУ придет спасать его жизнь…
      Или делать то, что американцы собрались сделать с ним и его семьей.
      Ирина наконец задремала, улыбаясь во сне, качая головой в такт концертам Баха. Олег то и дело сверялся с часами, радуясь хоть тому, что подарил жене незабываемый вечер…
 
      Место для стоянки нашлось рядом с дверью служебного входа гостиницы. Смолл аккуратно сдал грузовичок задом. Параллельная парковка является в Англии особым искусством, и бывший сержант обнаружил, что до сих пор не растерял навыки. Они остались ждать в кабине. Смолл закурил сигарету, а Трулав — любимую вересковую трубочку, наблюдая за пустынными улицами, по которым лишь изредка проходил запоздавший прохожий. При этом Смолл еще следил в зеркало заднего вида за обстановкой в соседнем здании, в котором располагалась резиденция КГБ. На втором этаже в нескольких окнах горел свет, но никакого движения заметно не было. Вероятно, какой-нибудь кагэбэшник, уходя, просто забыл щелкнуть выключателем.
 
      Ну вот, наконец и она. Райан увидел впереди, всего в трех кварталах, на правой стороне улицы гостиницу «Астория».
      Пора.
      Оставшуюся часть пути они с Хадсоном преодолели, казалось, мгновенно. Райан заметил, что Том Трент дежурил у угла здания. Из гостиницы выходили люди, по-видмому, из бара в подвале, который показал Джеку Хадсон. Приближалось время закрытия, и последние посетители покидали заведение, по двое и по трое, но только не в одиночку. «Наверное, это место встречи местных холостяков, — подумал Джек, — где те, кому одиночество стало невмоготу, находят подругу на одну ночь.» Значит, подобное есть и в коммунистических странах, да?
      Когда они приблизились к гостинице, Хадсон почесал нос. Это был условный сигнал Тренту зайти внутрь и отвлечь внимание администратора. Как английскому разведчику это удалось, Райан так никогда и не узнал, но когда они с Хадсоном через несколько минут шагнули в двери, в фойе было совершенно пусто.
      — Пошли.
      Хадсон поторопился к лестнице, извивавшейся вокруг шахты лифта. Подъем на третий этаж занял меньше минуты. Вот и номер 307. Хадсон повернул ручку. «Кролик» не запер дверь на замок. Хадсон медленно вошел внутрь.
      Зайцев увидел, как отворилась дверь. Ирина уже спала. Тем не менее, он взглянул на нее, чтобы быть уверенным, и поднялся с кровати.
      — Здравствуйте, — тихим голосом поздоровался Хадсон, протягивая руку.
      — Здравствуйте, — ответил по-английски Зайцев. — Вы и есть мой агент из бюро путешествий?
      — Да, мы оба. Это мистер Райан.
      — Райан? — переспросил Зайцев. — КГБ проводит операцию под таким кодовым названием.
      — Вот как? — удивленно спросил Джек. Об этом он еще не слышал.
      — Об этом мы поговорим позже, товарищ Зайцев. А сейчас мы должны уходить.
      — Да.
      Развернувшись, Олег Иванович потряс жену за плечо, разбудив ее. Та, очнувшись от сна, испуганно уставилась на двух незнакомых мужчин в номере.
      — Ирина Богдановна, — произнес Олег голосом, проникнутым непривычной суровостью, — нам предстоит неожиданная поездка. Мы уходим прямо сейчас. Собирай Светлану.
      Ирина широко раскрыла глаза.
      — Олег, в чем дело? Что происходит?
      — Мы прямо сейчас переезжаем на новое место. Надо поторапливаться.
      Райан не понимал слов, но содержание было достаточно ясно. Тут русская женщина поразила его. Встав с кровати, она начала двигаться как автомат. Девочка спала на маленькой детской кроватке. Мамаша Крольчиха усадила спящего ребенка и начала натягивать на него одежду.
      — Что именно мы сейчас будем делать? — спросил Кролик.
      — Мы переправим вас в Англию — сегодня же ночью, — особо подчеркнул Хадсон.
      — Разве не в Америку?
      — Сначала в Англию, — ответил Райан. — Затем я доставлю вас в Америку.
      — Ага.
      Райан понял, что русский находится на взводе, что было вполне объяснимо. Этот человек швырнул свою жизнь на зеленое сукно, а игральные кости все еще находились в воздухе. И задача Райана состояла как раз в том, чтобы проследить, чтобы не выпали «змеиные глаза».
      — Что брать с собой?
      — Ничего, — сказал Хадсон. — Абсолютно ничегошеньки. Оставьте все документы. Мы приготовили вам новые. — Он показал три паспорта с обилием фальшивых штампов на страничках для виз. — Пока что они побудут у меня.
      — Вы из ЦРУ?
      — Нет, я англичанин. Но мистер Райан из ЦРУ.
      — Но… почему так?
      — Долгая история, мистер Зайцев, — сказал Райан. — А сейчас нам надо поскорее уходить.
      Маленькая девочка кое-как оделась, хотя еще и не проснулась до конца, как это было с Салли в ту страшную ночь в Перегрин-Клифф, подумал Джек.
      Осмотревшись по сторонам, Хадсон почему-то обрадовался, увидев на ночном столике пустую бутылку из-под водки. Чертовское везение. Мамаша Крольчиха до сих пор не пришла в себя, оглушенная сочетанием трех или четырех рюмок водки и полуночным землетрясением, бушевавшим вокруг. Меньше чем через пять минут все собрались и были готовы уходить. Тут Ирина заметила пакет с десятью упаковками колготок и направилась было к нему.
      — Не надо, — остановил ее по-русски Хадсон. — Оставьте это. Там, куда мы вас доставим, таких будет множество.
      — Но… но… но…
      — Ирина, делай как тебе говорят! — прикрикнул на жену Олег, выведенный из душевного равновесия водкой и напряженностью момента.
      — Все готовы? — спросил Хадсон.
      Ирина подхватила дочь на руки и в смятении направилась к двери. Хадсон, приоткрыв дверь номера, выглянул в коридор и дал знак остальным следовать за ним. Райан, замыкавший шествие, закрыл дверь, убедившись, что замок не заперт.
      В фойе по-прежнему никого не было. Никто не знал, что именно придумал Том Трент, однако, в любом случае ему удалось добиться нужного результата. Хадсон вывел остальных через дверь служебного входа на улицу. Там их ждала посольская машина, которую подогнал Трент, а у Хадсона был запасный комплект ключей. По дороге к машине он махнул рукой Трулаву и Смоллу, ждавшим в грузовичке. Машиной оказался темно-синий «Ягуар», переделанный для правостороннего движения.
      Усадив Зайцевых на заднее сиденье, Райан закрыл за ними дверь и плюхнулся вперед. Мощный восьмицилиндровый двигатель завелся мгновенно — «Ягуар» любовно содержали в отличной форме именно для таких случаев — и Хадсон поехал по пустынной улице.
      Задние габаритные огни «Ягуара» еще не скрылись в темноте, как Смолл и Трулав выскочили из кабины грузовичка и поспешили к задней двери кузова. Взяв по мешку с телом взрослого, бывшие сержанты направились к двери служебного входа. Фойе оставалось пустынным, и они быстро взбежали вверх по лестнице с тяжелой и обмякшей ношей. В коридоре третьего этажа тоже никого не было. Двое сотрудников службы безопасности посольства как можно бесшумнее прокрались к угловому номеру. Там они расстегнули мешки и, натянув перчатки, извлекли тела. И тут наступило самое трудное. Оба бывшие профессиональные военные, оба участники боевых действий, они при виде обгорелых трупов стали дышать глубоко, призывая всю силу воли, чтобы сдержать себя в руках. Сержанты уложили тела мужчины и женщины с разных континентов бок о бок на двуспальную кровать. Затем вышли из номера и вернулись к грузовичку, забрав с собой пустые мешки. Смолл достал из кузова последний, маленький мешок, а Трулав взял остальное необходимое снаряжение, и они поспешили обратно в гостиницу.
      Самая сложная задача предстояла Смоллу: это он достал из пластикового мешка тело девочки, понимая, что ему придется долго работать над собой, чтобы стереть это из памяти. Смолл уложил маленькое тельце в опаленной пижаме на отдельную кроватку. Он мог бы даже погладить ее по головке, если бы пламя горелки не расправилось беспощадно с ее волосами. Торопливо пробормотав молитву за упокой детской невинной души, Смолл почувствовал, что вот-вот расстанется с содержимым своего желудка, и, чтобы предотвратить это, вынужден был отвернуться.
      Тем временем бывший королевский сапер вспоминал свою армейскую профессию. Первым делом Трулав проверил, что они с напарником ничего не оставили в номере. Свернув последний пластиковый мешок, он сунул его за пояс. Оба сержанта не снимали перчаток, поэтому в номере не оставалось больше ничего из того, что они принесли с собой. Оглядевшись последний раз, Трулав махнул рукой, отсылая Смолла в коридор.
      Затем он оторвал верх пакета из-под молока — пакет был предварительно начисто вымыт и высушен. Трулав зажег бутановой зажигалкой свечу и капнул на дно пакета солидную плюшку расплавленного парафина, обеспечивая надежную подставку. Затем он задул свечу и проверил, что она прочно стоит в коробке.
      После этого наступила самая ответственная и опасная часть. Открыв канистру со спиртом, Трулав сначала вылил чуть ли не целую кварту в коробку из-под молока, так, что от фитиля до верхнего уровня жидкости оставалось чуть меньше дюйма. Затем он щедро полил спиртом кровать взрослых и детскую кроватку. Остальное было выплеснуто на пол, в основном, вокруг коробки из-под молока. Закончив, Трулав бросил пустую канистру Бобу Смоллу.
      Трулав удовлетворенно осмотрелся вокруг. Отлично, целый галлон чистого этилового спирта пропитал белье, а второй — дешевый коврик на полу. Специалист по взрывотехнике — на самом деле, Трулав, как и подобает военному саперу, обладал самым разнообразным опытом, — он понимал, насколько осторожно необходимо выполнить следующий шаг. Наклонившись, Трулав снова щелкнул зажигалкой и запалил фитиль, действуя так, словно хирург-кардиолог, заменяющий пациенту клапан сердца. Не теряя ни секунды, он покинул номер, задержавшись только для того, чтобы запереть дверь и повесить на ручку табличку «НЕ БУДИТЬ».
      — Пора сматывать удочки, Роберт, — сказал своему напарнику Родней Трулав, и через полминуты оба уже покинули гостиницу через дверь служебного входа и оказались на улице.
      — Сколько будет гореть свечка? — спросил Смолл, когда они подошли к грузовичку.
      — Самое большее — тридцать минут, — ответил бывший сержант королевских саперов.
      — Эта маленькая бедняжка… ты думаешь?…
      — Приятель, люди ежедневно гибнут в огне пожаров. Успокойся, специально для этого дела никто ничего не совершал.
      Смолл задумчиво кивнул.
      — Надеюсь.
      В этот момент в фойе появился Том Трент. Ему так и не удалось отыскать фотоаппарат, оставленный в одном из номеров на верхнем этаже, но дежурный администратор все равно получил за свои хлопоты щедрые чаевые. Как оказалось, до пяти утра он в гостинице будет единственным из обслуживающего персонала.
      «По крайней мере, он сам так считает,» — подумал Трент, садясь в кабину грузовичка.
      — Возвращаемся в посольство, ребята, — сказал он. — Нас там ждет бутылка хорошего шотландского виски.
      — Отлично. Мне стаканчик точно не помешает, — заметил Смолл, вспоминая тело маленькой девочки. — А то и пара.
      — Ты хоть можешь объяснить, для чего все это делалось? — спросил Трулав.
      — Не сейчас, ребята, — ответил Трент. — Быть может, как-нибудь позже.

      Свеча горела совершенно обычно, даже не догадываясь о том, какую роль ей предстоит сыграть в событиях этой ночи. Огонь медленно поглощал фитиль и парафин, неумолимо приближаясь к гладкой поверхности спирта, которой вскоре предстояло сыграть роль зажигательной бомбы. Прошло ровно тридцать четыре минуты, прежде чем легковоспламеняющаяся жидкость вспыхнула. А затем последовало то, что на языке профессионалов называется «пожаром класса Б» — с участием горючих жидкостей. Спирт вспыхнул с воодушевлением, ничем не уступая бензину, — вот почему немцы в качестве топлива для ракет Фау-2 использовали не керосин, а именно спирт, — и быстро расправился с картонной коробкой из-под молока, после чего кварта пылающей жидкости выплеснулась на пол. От нее воспламенился пропитанный спиртом ковер. Голубая волна огненного фронта пронеслась за считанные секунды по полу гостиничного номера, словно живое существо. Пламя набирало температуру, поглощая кислород, которого в этом старинном помещении с высокими потолками было с лихвой. Еще мгновение — и вспыхнули обе кровати, обволакивая лежащие на них тела огненными языками и испепеляющим жаром.
      Старое здание гостиницы «Астория» не было оснащено ни датчиками, реагирующими на дым, ни системами автоматического пожаротушения, которые могли бы предупредить об опасности и начать бороться с огнем, пока он еще не успел набрать силу. Поэтому огонь беспрепятственно вскарабкался к белому потолку, покрытому подтеками воды, уничтожая краску и обугливая скрытую под ней штукатурку, одновременно расправляясь с дешевой мебелью. Гостиничный номер превратился в крематорий для трех уже давно мертвых человеческих тел. Огонь пожирал их, словно плотоядное животное, каковым его считали древние египтяне. Самый страшный ущерб пожар нанес в течение всего пяти первых минут, но хотя после первоначального алчного порыва пламя и несколько поутихло, окончательно оно не умерло.
      У ночного администратора работа была сложнее, чем можно было подумать. В половине третьего он поставил на столик табличку, предупреждавшую, что он вернется через несколько минут, и поднялся на лифте на последний этаж, чтобы обойти все коридоры. Спускаясь вниз с этажа на этаж, администратор не обнаружил ничего не обычного до тех пор, пока не очутился на третьем этаже.
      Еще находясь на лестничной клетке, он почувствовал какой-то странный запах. Не придав этому особого значения, администратор вошел в коридор и повернул налево, и тотчас же увидел струйки дыма, выползающие из-под двери 307-го номера. Тремя шагами добежав до двери, он схватился за ручку и почувствовал, что она горячая, но не обжигающая. И тут администратор совершил ошибку.
      Достав из кармана универсальный ключ, он отпер замок и, не пощупав деревянную створку и не проверив, горячая ли она, распахнул дверь.
      Огонь, лишившийся кислорода, почти полностью умер, однако внутри помещения сохранялся жар, поскольку стены гостиницы сберегли тепло пожара, словно колодец для приготовления барбекю. Открыв дверь, администратор впустил в номер огромное количество свежего воздуха и кислорода, и не успел он как следует разглядеть царивший внутри ужас, как произошло явление, именуемое «повторным возгоранием».
      Это очень напоминало взрыв. Комната вспыхнула заново, засасывая в себя воздух. Поток был настолько сильным, что администратора сбило с ног и потащило внутрь, — но в это мгновение волна раскаленного пламени вытолкнула его в противоположную сторону и тем самым спасла ему жизнь. Зажимая руками опаленное лицо, администратор на четвереньках дополз до кнопки пожарной сигнализации на стене рядом с лифтом — так и не закрыв дверь 307-го номера. Тревожный звонок прозвучал на всех этажах гостиницы и одновременно повторился в ближайшей пожарной части, расположенной в трех километрах. Вопя от боли, администратор спустился, точнее, скатился по лестнице в фойе, где первым делом плеснул себе в лицо стакан воды, а затем позвонил в городскую пожарную охрану. К этому времени на лестнице появились первые постояльцы, спускавшиеся из своих номеров. Для них самым сложным испытанием было пройти мимо третьего этажа, и администратор, несмотря на собственные ожоги, схватил огнетушитель и заливал их пеной. Однако он не смог подняться на третий этаж, охваченный огнем, и достать из шкафа пожарный шланг. Впрочем, это все равно не имело значения.
      Первая пожарная машина подкатила к гостинице меньше чем через пять минут после того, как прозвучал сигнал тревоги. Пожарным едва ли нужно было объяснять, где требуется их помощь: огонь уже был виден с улицы, поскольку от жара вспыхнувшего с новой силой пламени вылетели стекла номера. Огнеборцы быстро проникли в здание сквозь толпу спасающихся постояльцев. Через считанные минуты после их появления семидесятимиллиметровый брандспойт уже извергал мощную струю воды в охваченную пожаром комнату. Потребовалось меньше пяти минут на то, чтобы укротить огонь, и пожарные, не обращая внимания на удушливый дым, проникли в помещение и застали внутри то, чего так боялись: семью из трех человек, погибших в своих кроватях.
      Лейтенант, командовавший пожарной бригадой, которая первой откликнулась на вызов, подхватил мертвого ребенка на руки и сбежал вниз на улицу, однако он сразу же понял, что это было бесполезно. Маленькое тельце запеклось в пламени, словно кусок мяса в духовке. Струя из брандспойта лишь обнажила жуткие последствия воздействия огня на человеческую плоть, и лейтенанту не оставалось ничего другого, кроме как прочитать молитву за упокой души невинного ребенка. Глубоко верующий католик, родной брат священника, он попросил у господа бога прощения для души маленькой девочки, не догадываясь о том, что то же самое пять дней назад уже произошло в четырех тысячах миль отсюда.
 
      В течение считанных минут «кроличье» семейство покинуло город. Хадсон вел машину очень аккуратно, соблюдая скоростной режим, чтобы не нарваться на случайного полицейского. Ночные улицы оставались пустынными; лишь изредка попадались грузовики с закрытым брезентом кузовом, везущие неизвестно что неизвестно куда. Райан сидел на переднем правом сиденье, полуобернувшись назад. На лице Ирины Зайцевой застыло полупьяное смятение. Не понимая до конца, что происходит, мамаша Крольчиха пока что не испытывала страха. Маленькая девочка крепко спала, как спят все дети в такой поздний час. Глава семейства пытался сохранять выдержку, однако даже в темноте у него на лице была видна тревога. Райан попробовал поставить себя на его место, но не смог. Его воображения не хватило на то, чтобы представить себе это. Джеку было известно, что находятся те, кто наносит Америке удар ножом в спину, в основном, ради денег, но он даже не пытался понять их мотивы. Да, в тридцатые и сороковые годы встречались те, кто считал коммунизм движущей силой истории, однако в настоящее время подобные заблуждения были мертвы, как и Владимир Ленин. Коммунизм превратился в умирающую идею для всех, кроме тех, кому он был нужен, как источник личной власти… И, возможно, кто-то до сих пор верил в него просто потому, что не видел в своей жизни ничего другого, или потому, что эта вера была накрепко вдолблена в сознание в далеком детстве — так верит в бога священнослужитель. Однако Полное собрание сочинений Ленина не являлось для Райана священным писанием и никогда не могло им стать. Окончив колледж, Джек дал клятву соблюдать конституцию Соединенных Штатов Америки, а, произведенный во вторые лейтенанты морской пехоты Соединенных Штатов, присягнул «хранить веру и быть преданным», и этого было достаточно.
      — Долго еще, Энди?
      — До Сурго чуть больше часа, — ответил Хадсон. — По крайней мере, можно быть уверенным, что дороги будут свободными.
      Что действительно оказалось так. Через несколько минут машина покинула пределы венгерской столицы, и огни зданий и фонарей закончились, словно кто-то одним рубильником отключил электричество во всем районе. Шоссе представляло собой двухрядную полосу асфальта, причем достаточно узкую. По бокам телеграфные столбы и никакого дорожного ограждения. «И это одна из важнейших транспортных магистралей страны?» — недоуменно подумал Райан. Казалось, машина едет по проселочной дороге где-то в пустыне центральной части Невады. Один — два огонька на километр, сельские дома, хозяева которых не любят искать дорогу до туалета впотьмах. Даже дорожные знаки выглядели какими-то убогими и обшарпанными — им было далеко до сочно-зеленых указателей американских федеральных автострад или дружелюбных синих английских знаков. К тому же, от них все равно не было никакого толку, поскольку надписи на них были на марсианском языке. Правда, в остальном они соответствовали европейским стандартам, обозначая максимальную разрешенную скорость черными цифрами на белом поле в красном круге.
      Попыхивая сигарой, Хадсон умело вел машину, словно направлялся по лондонским улицам к театру Ковент-Гарден. Райан благодарил бога за то, что перед тем, как идти пешком до гостиницы, заглянул в туалет, так как в противном случае он точно потерял бы контроль над мочевым пузырем. Что ж, остается надеяться, его лицо не передает всех его переживаний. Джек твердил себе, что сам он не рискует своей жизнью в отличие от тех, кто находится на заднем сиденье. Он в ответе за этих людей, и что-то у него внутри, вероятно, доставшееся от отца-полицейского, заставило его поставить чувство долга на первое место.
      — Как вас зовут? — вдруг спросил Олег Иванович, неожиданно нарушив молчание.
      — Райан, Джек Райан.
      — Откуда у вас такая фамилия — Райан? — продолжал допытываться Кролик.
      — Мои предки были выходцами из Ирландии. Имя Джон, насколько мне известно, соответствует русскому «Иван», но меня все зовут Джеком, то есть, наверное, Ваней.
      — И вы работаете в Центральном разведывательном управлении?
      — Да, работаю.
      — Какова ваша специальность в ЦРУ?
      — Я аналитик. В основном, мне приходится сидеть в кабинете и составлять отчеты.
      — Я тоже сидел в кабинете в центральном управлении.
      — Насколько мне известно, вы офицер связи?
      Кивок.
      — Да, я работал в отделе связи.
      Но тут Зайцев, судя по всему, сообразил, что важную информацию надо сообщать не в салоне машины, и резко умолк.
      Райан его понял. У него тоже было что сказать, но не сейчас, поэтому он счел решение русского перебежчика справедливым.
 
      Путешествие прошло гладко. Хадсон успел выкурить четыре сигары, Райан — шесть сигарет, и наконец, машина подъехала к небольшому городку Сурго.
      Райан ожидал увидеть что-нибудь более значительное. На самом деле Сурго представлял собой лишь два ряда зданий, вытянувшихся вдоль шоссе. В городке не было даже заправочной станции, не говоря уж про круглосуточный торговый центр. Хадсон свернул с шоссе на грунтовую дорогу, и через три минуты фары высветили впереди силуэт грузовика. Райан разглядел, что это была большая «Татра» с кузовом, крытым черным брезентом. Рядом с машиной курили двое мужчин. Обогнув грузовик, Хадсон поставил «Ягуар» за каким-то убогим сараем в нескольких ярдах. Выйдя из машины, он подал остальным знак сделать то же самое.
      Райан направился следом за английским разведчиком к двоим мужчинам. Подойдя к старшему из них, Хадсон пожал ему руку.
      — Привет, Иштван. Рад, что вы нас уже ждете.
      — Привет, Энди. Ночка сегодня выдалась тихая. Кто твои друзья?
      — Это мистер Райан. А там — семейство Сомерсетов. Нам нужно переправиться через границу, — объяснил Хадсон.
      — Хорошо, — согласился Ковач. — Познакомься, это Яни. Сегодня он у меня водитель. Энди, ты поедешь в кабине с нами. Остальным придется забраться в кузов. Идемте, — сказал он, показывая дорогу.
      К заднему борту грузовика была прикреплена лесенка. Забравшись в кузов первым, Райан, нагнувшись, подхватил девочку — он вспомнил, что ее звали Светланой, — а затем помог подняться отцу и матери. Джек увидел, что кузов наполовину заполнен большими картонными коробками, наверное, из-под видеомагнитофонов венгерского производства.
      Ковач тоже заглянул в кузов.
      — Здесь все говорят по-английски? — спросил он. Все дружно закивали. — До границы совсем близко, чуть больше пяти километров. Вам придется спрятаться в эти коробки. Пожалуйста, ведите себя очень тихо. Это очень важно. Вы всё поняли? Никакого шума.
      Ответом Ковачу снова стали дружные кивки. Он обратил внимание, что мужчина — определенно, не англичанин, — переводит своей жене. Затем он взял на руки ребенка. Убедившись, что груз спрятан, Ковач закрыл задний борт и вернулся к кабине.
      — И за все это пять тысяч немецких марок? — спросил он.
      — Совершенно верно, — подтвердил Хадсон.
      — Мне следовало бы запросить больше, но я человек нежадный, — усмехнулся Иштван.
      — Ты верный товарищ, друг мой, — заверил его Хадсон, на мгновение пожалев о том, что у него за поясом нет пистолета.
      Мощный двигатель «Татры» ожил с натужным ревом, и грузовик, резко дернувшись с места, выехал обратно на шоссе. Яни с трудом крутил большое, расположенное практически горизонтально рулевое колесо.
      Дорога до границы оказалась совсем недолгой.
      Чему был очень рад Райан, скорчившийся в три погибели в картонной коробке в кузове. Ему оставалось только догадываться, что чувствуют русские, затаившиеся словно неродившиеся младенцы в жутком чреве, рядом с которым стоит заряженная пушка.
      Райан даже побоялся выкурить напоследок еще одну сигарету, опасаясь, что кто-нибудь учует в сильном зловонии выхлопов дизельного двигателя запах табачного дыма — хотя это было маловероятно.
      — Итак, Иштван, — спросил сидевший в кабине Хадсон Ковача, — какой у нас алгоритм?
      — Сам увидишь. Как правило, мы ездим ночью. Так более — как бы это сказать — драматично? Со здешними пограничниками я знаком уже много лет. С капитаном Ласло Будаем приятно иметь дело. У него есть жена и маленькая дочка, и он всегда ждет подарка для своей Зоськи. Сегодня я его не разочарую, — пообещал Ковач, показывая бумажный сверток.
      Ярко освещенный контрольно-пропускной пограничный пункт был виден километра за три, и, слава богу, в такой поздний ночной час движения на дороге почти не было. Яни спокойно подъехал к посту, сбросил скорость и, повинуясь приказу рядового-пограничника, остановил грузовик.
      — Капитан Будай на месте? — тотчас же спросил Ковач. — У меня для него кое-что имеется.
      Сходив в караульное помещение, рядовой вернулся с офицером.
      — Ласло! Как тебе дежурится в такую холодную ночь? — воскликнул по-венгерски Ковач, спрыгивая из кабины с бумажным свертком в руках.
      — Иштван, что я могу сказать, ночные дежурства всегда утомительны, — ответил моложавый капитан.
      — Как поживает твоя маленькая Зоська, здорова ли?
      — На следующей неделе у нее день рождения. Ей исполнится пять лет.
      — Как замечательно! — обрадовался контрабандист, протягивая пограничнику пакет. — Подаришь ей вот это.
      «Этим» была пара желтых с красным кроссовок «Рибок» с застежками-"липучками".
      — Какая прелесть! — с искренним восхищением произнес капитан Будай. Он достал кроссовки, чтобы лучше разглядеть их в свете фонаря. Такому подарку будет рада любая девочка на свете, и Ласло был так счастлив, как через четыре дня будет счастлива его дочь. — Ну, что везешь сегодня?
      — Ничего существенного. Зато утром я буду закупать товар в Белграде. Тебе ничего не нужно?
      — Моей жене хотелось бы достать кассеты к магнитофону, который ты привез ей в прошлом месяце.
      Самое поразительное качество капитана Будая заключалось в том, что он не страдал чрезмерной алчностью. В этом состояла одна из причин, по которым Ковач предпочитал пересекать границу именно в его дежурство.
      — Какую музыку она любит?
      — Кажется, группа называется «Би джиз». А для меня, если не трудно, просто кассеты с популярными мелодиями, хорошо?
      — У тебя есть какие-нибудь предпочтения? Могу предложить музыку из американских фильмов, например, из «Звездных войн».
      — У меня есть одна кассета, но только только к первой части. Быть может, ты привезешь музыку к части «Империя наносит ответный удар»?
      — Договорились. — Они пожали руки. — А как насчет импортного кофе?
      — Какого?
      — Австрийского или американского. В Белграде есть одно место, где можно достать американский «Фолджерс». Очень вкусный кофе, — заверил приятеля Ковач.
      — Никогда такой не пробовал.
      — Я тебе привезу, и ты попробуешь — бесплатно.
      — Отличный ты парень, — заметил Будай. — Счастливого пути. Проезжай!
      Капитан махнул рядовому, и тот поднял полосатый шлагбаум.
      На этом все закончилось. Ковач забрался в кабину, радуясь тому, что ему не пришлось отдавать подарок, приготовленный для сержанта Михали Керекеша. Все прошло лучше не придумаешь.
      — И что, никакой проверки документов? — удивленно спросил Хадсон.
      — Ласло просто отослал мою фамилию по телетайпу в Будапешт. Там есть люди, которые тоже получают от меня подарки. Они более жадные, чем Будай, но все же в целом расходы весьма умеренные. Яни, поехали, — сказал Ковач водителю.
      Тот завел двигатель, и «Татра» переехала через проведенную по асфальту белую полосу. И вот так просто грузовик покинул пределы стран, объединенных Варшавским договором.
      Затаившийся в кузове Райан давно не испытывал такой радости, как в тот момент, когда грузовик снова тронулся. Через минуту машина снова остановилась, но это уже была другая граница.
      Въезд на территорию Югославии Яни совершил, лишь обменявшись парой слов с местными пограничниками, даже не заглушив двигатель грузовика. Ему махнули рукой, и «Татра» очутилась в этой полукоммунистической стране. Яни отъехал от границы километров пять, затем Хадсон сказал ему свернуть на проселочную дорогу. Немного попрыгав на ухабах, грузовичок остановился. Хадсон убедился, что югославская пограничная служба выполняет свои обязанности чисто номинально.
      Когда он отдернул полог брезентового тента, Райан, выбравшийся из картонной коробки, уже стоял в кузове.
      — Ну, вот мы и прибыли на место, Джек, — сказал Хадсон.
      — Где именно мы находимся?
      — В Югославии, мой мальчик. Ближайший отсюда город — Леград, а мы с тобой должны здесь расстаться.
      — Вот как?
      — Да, я передаю тебя Вику Лукасу. Он мой белградский коллега. Вик, иди сюда, — окликнул Хадсон.
      Подошедший мужчина был похож на него, словно брат-близнец, вот только волосы у него были черные. Кроме того, Джек, присмотревшись внимательнее, решил, что Вик выше Хадсона дюйма на два — три. Вернувшись в кузов, он помог Кроликам выбраться из коробок. Все было сделано очень быстро. Джек передал девочку — поразительно, все еще спящую, — в руки матери, которая, похоже, была сбита с толку еще больше.
      Хадсон проводил их к машине, универсалу — у англичан, «фургону», в котором оказалось достаточно места для всех.
      — Сэр Джон — извини, Джек, все сделано отлично, и большое спасибо за помощь.
      — Энди, я ни хрена не сделал, а вот ты действительно провернул все просто прекрасно, — сказал Райан, пожимая протянутую руку. — Будешь в Лондоне — с удовольствием выпью с тобой по пинте пива.
      — Приглашение принято, — пообещал Хадсон.
      Машина была «Фордом» английского производства. Райан помог Кроликам устроиться сзади, а сам снова занял место спереди справа.
      — Мистер Лукас, куда теперь?
      — В аэропорт, — ответил белградский резидент. — Самолет уже ждет нас.
      — Вот как? Что, чартерный рейс?
      — Нет, обычные регулярные авиалинии, вот только с самолетом случились «технические неполадки». Не сомневаюсь, к тому моменту, как мы поднимемся на борт, они будут устранены.
      — Приятно это слышать, — заметил Райан.
      Это гораздо лучше, чем действительно неисправный самолет. И только теперь до него вдруг дошло, что впереди его ждет еще одно испытание. Ненависть к полетам самолетами вернулась, как только они оказались в этой полусвободной стране.
      — Отлично, в таком случае, в путь, — сказал Лукас.
      Он завел двигатель и тронулся с места. Каким бы Вик Лукас ни был разведчиком, он, должно быть, мнил себя старшим братом знаменитого автогонщика Формулы-1 Стирлинга Мосса.
      Машина ракетой рванула по темному югославскому шоссе.
      — Ну, Джек, как прошла ночь?
      — Она оказалась богата событиями, — ответил Райан, проверяя, что хорошо пристегнул ремень безопасности.
      Здесь местность была лучше освещена, а дорога содержалась в более хорошем состоянии — по крайней мере, так показалось Райану, который смотрел, как она мелькает мимо на скорости миль семьдесят пять в час, что для незнакомого шоссе ночью было многовато. Так водил машину Робби Джексон, однако он был летчик-истребитель и, следовательно, чувствовал себя неуязвимым за органами управления любого транспортного средства. Этот Вик Лукас, судя по всему, относился к той же категории людей. Он вел «Форд», спокойно глядя вперед, вращая рулевое колесо короткими, резкими движениями. На заднем сиденье Олег Иванович по-прежнему пребывал в напряженном состоянии, его жена Ирина по-прежнему пыталась осмыслить новую и необъяснимую реальность, а маленькая Светлана безмятежно спала, словно ангелочек. Райан курил одну сигарету за другой. Казалось, это хоть немного помогало, однако если Кэти уловит исходящий от него запах табака, расплата будет страшной. Ладно, должна же она понять, подумал Джек, глядя на телеграфные столбы, мелькающие за окном словно штакетник ограды. В конце концов, он находится на службе Дяде Сэму.
      Вдруг Райан заметил на обочине полицейскую машину. Двое полицейских в кабине пили кофе и дремали.
      — Ни о чем не беспокойтесь, — не поворачиваясь, бросил Лукас. — Дипломатические номера. Я являюсь старшим политическим советником посольства ее величества королевы Великобритании. А вы мои добрые друзья.
      — Как скажете, дружище. Долго еще ехать?
      — Где-то с полчаса. Пока что дорожная обстановка нам благоприятствует. Грузовики почти не встречаются. Эта дорога бывает забита машинами даже среди ночи — оживленное движение в сторону границы. Иштван Ковач работает с нами уже много лет. Полагаю, партнерство с нами сделало его человеком состоятельным. Ковач часто возит как раз по этому шоссе венгерские видеомагнитофоны. Аппаратура весьма приличная, а если учесть, какая нищенская в Венгрии заработная плата, стоят они сущие гроши. Удивительно, почему венгры не продают их на западе, хотя, думаю, в этом случае им пришлось бы платить японцам за патент. Видите ли, по эту сторону «забора» с такими вещами обращаются очень бесцеремонно.
      Лукас выписал еще один крутой поворот.
      — Господи Иисусе, как же вы носитесь при свете дня?
      — Ненамного быстрее. Понимаете, я хорошо вижу в темноте. Вот только подвеска этой машины не позволяет развить приличную скорость. Понимаете, американская модель. Слишком нежная для настоящего дела.
      — Купите себе «Корвет». У одного моего друга есть, так он не жалуется.
      — Прекрасная штуковина, но сделанная из пластмассы, — покачал головой Лукас.
      Оторвав правую руку от руля, он достал сигару. Вероятно, кубинскую, решил Райан. В Англии такие очень жалуют.
      Полчаса спустя Лукас поздравил себя вслух.
      — Ну вот, мы и на месте. Приехали как раз вовремя.
      Аэропорты во всем мире похожи друг на друга. У Райана мелькнула мысль, что их все, вероятно, спроектировал один и тот же архитектор. Единственное отличие заключается в том, как именуются сантехнические заведения. В Англии они называются «туалетами», что Джеку всегда казалось необъяснимой грубостью в этой утонченной и изысканной стране. Но тут его ждал сюрприз. Вместо того, чтобы подъехать к зданию аэровокзала, Лукас нырнул в открытые ворота и понесся прямо по летному полю.
      — У меня договоренность с директором аэропорта, — объяснил он. — Он очень любит шотландское виски.
      И все-таки английский разведчик вел «Форд» по обозначенному желтыми полосами коридору, предназначенному для автомашин. Он остановился на одинокой рулежной дорожке, на которой застыл реактивный лайнер.
      — Вот и все, — объявил Лукас.
      Все вышли из машины; на этот раз Крольчонка держала на руках мамаша Крольчиха. Лукас провел их к трапу, и они поднялись к открытой двери пассажирского салона. Там их встретил командир корабля, без фуражки, но в форменном кителе с четырьмя галунами на рукаве.
      — Вы мистер Лукас?
      — Совершенно верно, капитан Роджерс. А вот ваши дополнительные пассажиры.
      Лукас указал на Райана и семейство Кроликов.
      — Замечательно. — Капитан Роджерс повернулся к старшему стюарду. — Теперь можете поднимать на борт пассажиров.
      Стюардесса провела четверых особых пассажиров в салон первого класса на четыре первых места. Райан с удовольствием пристегнул ремень безопасности в кресле 1-Б, рядом с проходом, прямо за головной переборкой. Затем в лайнер поднялись человек тридцать, по виду рабочих, возвращавшихся домой после ласкового солнца на побережье Далмации, которое в последнее время очень полюбилось жителям Британских островов. Пассажиры были недовольны трехчасовой задержкой вылета в Манчестер.
      Дальше все произошло быстро. Заработали оба двигателя, и Би-эй-си-111, английский аналог американского ДС-9, покатил по рулежной дорожке.
      — Что теперь? — практически нормальным голосом спросил Олег.
      — Мы летим в Англию, — ответил Райан. — Где-то часа через два мы будем там.
      — Все так просто?
      — Вы думаете, это было так просто? — не смог скрыть своего удивления Райан.
      В этот момент заработала система внутренней связи.
      — Дамы и господа, говорит командир корабля капитан Роджерс. Рад сообщить вам, что мы наконец исправили небольшую неполадку в электронике. Благодарю вас за терпение. После того, как самолет наберет высоту, всех пассажиров угостят бесплатными напитками. — Салон эконом-класса откликнулся на это сообщение радостными криками. — А сейчас прошу вас выполнять все указания стюардесс относительно мер безопасности во время полета.
      «Пристегните ремни безопасности, болваны, а делается это вот так, объясняю для тех кретинов, кто еще не понял, что они устроены так же, как эти долбанные хреновины в ваших автомобилях.»
      Еще через три минуты самолет авиакомпании «Бритиш мидлендс» оторвался от взлетно-посадочной полосы и круто пополз в небо.
      Как и было обещано, когда самолет набрал высоту десять тысяч футов, надпись «НЕ КУРИТЬ. ПРИСТЕГНУТЬ РЕМНИ» погасла, и в проходах появились тележки с напитками. Русские попросили водку и получили три маленьких бутылочки «Финляндии». Райан выбрал бокал белого вина и добился обещания добавки. Спать во время этого полета он не будет, но и особо беспокоиться тоже. Он покидал коммунистический мир со скоростью пятьсот миль в час, и самолет, наверное, подходил для этой цели лучше всего.
      Райан обратил внимание, что Олег Иванович выпил водку залпом, словно косарь воду после целого дня работы на жарком солнце. Его жена, сидевшая в кресле 1-В, сделала то же самое. Райан, потягивая легкое французское вино, почувствовал себя трезвенником.
 
      — Сообщение от Бейзила, — доложил по телефону Босток. — «Кролик» в воздухе. Ожидаемое время прилета в Манчестер — через полтора часа.
      — Замечательно, — выдохнул судья Мур, как всегда, испытав облегчение, когда сложная операция прошла успешно.
      Что лучше, ее удалось провести без Боба Риттера, человека хорошего, но не являющегося незаменимым.
      — Еще через три дня можно будет начать беседовать с русским, — продолжал Босток. — Поселим его в том уютном домике неподалеку от Винчестера?
      — Да, посмотрим, понравятся ли русским лошади.
      В доме даже был установлен рояль «Стейнвей», на котором могла играть миссис Крольчиха, а вокруг простиралась зеленая лужайка, где мог веселиться маленький Крольчонок.
 
      Алан Кингшот вместе с двумя подчиненными подъехал к аэропорту Манчестера. Завтра утром большой черный «Даймлер» доставит перебежчика с семьей в Сомерсет. Кингшот надеялся, что русские ничего не будут иметь против дальней поездки на автомобиле, так как ехать до Сомерсета было больше двух часов. А сейчас их разместят в уютном сельском домике всего в нескольких минутах от аэропорта. Вероятно, пока что с них путешествий будет достаточно, если учесть, что до конца недели им предстоит еще намерить многие тысячи миль. Кингшот задумался. Не слишком ли большая нагрузка ляжет на русских? Впрочем, будет над чем ломать голову, коротая время в ожидании в баре аэропорта.
 
      Райан поймал себя на том, что здорово набрался. Возможно, алкоголь наложился на тревогу, подумал он, отправляясь в носовой туалет. Чувствуя себя значительно лучше, Джек вернулся на свое место и тотчас же пристегнулся ремнем. В полете он практически никогда не расстегивал его. В качестве закуски подавались только сандвичи — приготовленные на английский манер, с неестественной любовью к какой-то сорной траве, именуемой «кресс водяной». На самом деле Райану хотелось хорошего ломтя солонины, но англичане даже не знают, что такое настоящая солонина, называя так консервированные отбросы, которыми большинство американцев побрезгует кормить собак. Впрочем, на самом деле и сами англичане, наверное, кормят своих собак лучше, настолько у них велика страсть к домашним любимцам. Яркие огни внизу говорили о том, что самолет летит уже над Западной Европой. Летя на юг из Белграда, Райан выяснил, что вся Восточная Европа тонет во мраке.
      Однако Зайцев не был в этом так уверен. А что если это изощренная комбинация имеет единственную цель заманить его в ловушку? Что если Второе главное управление срежиссировало этот грандиозный маскарад ради него одного?
      — Мистер Райан!
      Джек повернулся.
      — Да?
      — Когда мы прилетим в Англию, что я там увижу?
      — Я пока что не знаю, каковы планы после того, как мы приземлимся в Манчестере.
      — Вы действительно из ЦРУ? — снова спросил Кролик.
      — Да, — кивнув, подтвердил Джек.
      — Почему я должен вам верить?
      — Ну… — Райан достал бумажник. — Вот мое водительское удостоверение, кредитные карточки, наличные деньги. Разумеется, паспорт у меня сейчас поддельный. Я американский гражданин, но меня снабдили английским паспортом. О, — вдруг дошло до Райана, — вы боитесь, что все это фальшивка?
      — Почему я должен вам верить?
      — Друг мой, меньше чем через час у вас не останется никаких сомнений. Вот… — Он снова открыл бумажник. — Это моя жена, дочь и наш сын, он родился совсем недавно. Мой домашний адрес — разумеется, в Америке, — дом 5000, Перегрин-Клифф-роуд, округ Энн-Арундель, штат Мериленд. Это на самом берегу Чесапикского залива. От моего дома около часа езды до штаб-квартиры ЦРУ в Лэнгли. Моя жена работает глазным хирургом в клинике Джонса Гопкинса в Балтиморе. Вы наверняка о такой слышали.
      Зайцев молча покачал головой.
      — Ну, пару лет назад трое врачей из клиники Гопкинса лечили зрение Михаилу Суслову. Насколько я понимаю, он только что умер. На наш взгляд, его место займет Михаил Евгеньевич Александров. Нам о нем кое-что известно, но очень мало. На самом деле, мы знаем недостаточно и про Юрия Владимировича Андропова.
      — Что вам о нем неизвестно?
      — Женат ли он? Мы никогда не видели фотографии его жены, если она у него есть.
      — Да, Андропов женат. Это всем известно. Его жену зовут Татьяной, очень изящная женщина, моя жена говорит, что у нее благородные черты лица. Но детей у них нет, — заключил Олег Иванович.
      «Так, вот и первый факт от нашего „кролика“,» — подумал Райан.
      — Неужели вы ничего этого не знали? — изумленно спросил Зайцев.
      — Олег Иванович, нам не известно о Советском Союзе многое, — признался Джек, — как важные вещи, так и ничего не значащие мелочи.
      — Это правда?
      — Да, правда.
      Вдруг у Зайцева в голове что-то щелкнуло.
      — Вы говорите, ваша фамилия Райан?
      — Совершенно верно.
      — Ваш отец работал в полиции?
      — Откуда вам это известно? — удивленно спросил Райан.
      — У нас есть на вас небольшое досье. Его составила вашингтонская резидентура. В прошлом году на ваш дом напали хулиганы, правильно?
      — Совершенно верно, — ответил Джек, подумав: «Значит, КГБ мной интересовался, да?» — На самом деле это были террористы, они хотели убить меня и моих родных. В ту самую ночь у меня родился сын.
      — И после этого вы поступили работать в ЦРУ?
      — Да — по крайней мере, формально. На самом деле я к тому времени уже несколько лет выполнял для Управления определенную работу. — Он уже не мог сдержать любопытство. — Что еще говорится обо мне в досье?
      — В нем говорится, что вы богатый дурак. Вы служили в морской пехоте, ваша жена богатая, и именно поэтому вы на ней женились. Для того, чтобы у вас стало еще больше денег.
      «Итак, даже КГБ является заложником своих собственных политических предубеждений, — подумал Джек. — Очень любопытно.»
      — Конечно, я человек небедный, — сказал он Кролику. — Но я женился по любви, а не ради денег. Жениться ради денег — так поступают только дураки.
      — Среди капиталистов много дураков?
      Райан искренне рассмеялся.
      — Гораздо больше, чем вы могли бы подумать. В Америке для того, чтобы разбогатеть, вовсе необязательно быть очень умным. — Особенно много богатых идиотов в Нью-Йорке и Вашингтоне, однако Райан решил, что Кролику еще рано усваивать этот урок. — Кто составил досье на меня?
      — Вашингтонский корреспондент «Известий» является младшим сотрудником КГБ. Это он в прошлом году составил на вас досье.
      — А как вам стало об этом известно?
      — Его донесение поступило ко мне, и я переправил его в Институт США и Канады — он напрямую подчинен КГБ, вам это известно, да?
      — Да, — подтвердил Джек. — Это нам известно.
      И тут у него заложило уши. Авиалайнер пошел на посадку. Поспешно допив третий бокал белого вина, Райан сказал себе, что через несколько минут все будет кончено. Одно из операции «Беатрикс» он усвоил точно: оперативная работа не для него.
      Надпись «НЕ КУРИТЬ» вспыхнула снова. Райан перевел спинку кресла в вертикальное положение, и тут в иллюминаторах появились огни Манчестера, свет автомобильных фар, освещенная ограда аэродрома, и еще через несколько секунд… стук, шасси коснулись земли доброй старой Англии. Конечно, это не то же самое, что Америка, но пока что хватит и этого.
      Райан увидел, что Олег прильнул лицом к иллюминатору и изучает раскраску стоящих на земле самолетов. Их было слишком много для аэродрома советских ВВС, замаскированного под иностранный аэропорт. Зайцев заметно расслабился.
      — Мы рады приветствовать вас в Манчестере, — обратился к пассажирам командир корабля. — Местное время шесть часов сорок минут, температура воздуха за бортом пятьдесят четыре градуса по Фаренгейту. Мы еще раз благодарим вас за ваше терпение, проявленное сегодня утром, и надеемся снова встретиться с вами на борту самолетов авиакомпании «Бритиш мидлендс».
      «Ну да, — подумал Джек. — Даже не мечтай, шкипер.»
      Он сидел в кресле и ждал, пока самолет подкатит к залу прибытия международных рейсов. Наконец к лайнеру подкатил трап, установленный на машине, и старший стюард открыл носовую дверь. Райан и семейство Кроликов вышли первыми. Их встретили у трапа и повели к легковым машинам, а не к автобусу.
      Алан Кингшот пожал Райану руку.
      — Ну, как все прошло, Джек?
      — Можно сказать, это была поездка в «Диснейуорлд», — ответил Райан без тени иронии в голосе.
      — Отлично. А теперь рассаживайтесь по машинам, и едем в более уютное местечко.
      — Я ничего не имею против. Сколько сейчас времени, без четверти семь?
      Райан еще не успел перевести часы обратно. Великобритания отставала на час от остальной Европы.
      — Совершенно верно, — подтвердил главный оперативник английской разведки.
      — Проклятие! — выругался Джек.
      Слишком рано, черт побери, чтобы звонить домой и сообщать Кэти о своем возвращении. Но, с другой стороны, на самом деле он еще не совсем вернулся. Теперь ему предстоит играть роль представителя ЦРУ на первом разговоре с «красным кроликом». Возможно, сэр Бейзил выбрал его потому, что он слишком неопытен, чтобы от него был какой-то толк. «Что ж, — мысленно проворчал Райан, — я покажу своим английским хозяевам, насколько я туп.» Однако первым делом надо выспаться. Джек уже давно успел усвоить, что стресс утомляет почище бега трусцой — но только при этом он еще сильнее бьет по сердцу.
 
      А в будапештский городской морг доставили три трупа. Это заведение такое же мрачное и печальное за «железным занавесом», как и во всем остальном мире. Как только было подтверждено, что Зайцев является гражданином Советского Союза, из морга связались с советским посольством, где быстро установили, что человек, о котором идет речь, сотрудник КГБ. А это сразу же пробудило интерес резидентуры, расположенной в здании прямо напротив гостиницы, где Зайцев встретил свою трагическую кончину. После чего последовали новые телефонные звонки.
      Не было еще и пяти часов утра, когда профессора Золтана Биро поднял из постели звонок из АВХ. Биро возглавлял кафедру патологоанатомии медицинского колледжа имени Игнаца Семмельвайса. Названное в честь одного из основателей микробиологии, преобразовавшего медицинскую науку в девятнадцатом столетии, учебное заведение держало высокую марку предоставляемого обучения и даже привлекало абитуриентов из Западной Германии. Разумеется, никто из иностранных студентов не должен будет присутствовать на вскрытиях, которые будут выполнены по заказу Министерства внутренних дел Венгрии и на которых будет присутствовать врач из советского посольства.
      Первым на операционный стол было уложено тело взрослого мужчины. Предварительно лаборанты взяли пробы крови у всех трех погибших, чтобы произвести анализ в расположенной рядом лаборатории.
      — Тело мужчины-европейца, возраст приблизительно тридцать пять лет, рост около ста семидесяти пяти сантиметров, вес около семидесяти шести килограммов. Цвет волос определить невозможно вследствие сильного обугливания во время пожара. Предварительное заключение — смерть наступила в результате пожара, скорее всего, от отравления окисью углерода, поскольку поза умершего не позволяет говорить о том, что он перед смертью корчился в муках.
      После этого началось вскрытие — классическим Y-образным надрезом, открывшим брюшную полость для исследования внутренних органов.
      Профессор изучал сердце — ничем не примечательное, — когда поступили данные из лаборатории.
      — Профессор Биро, содержание окиси углерода в образцах крови всех троих погибших значительно превышает смертельный уровень, — сообщил голос в громкоговоритель, зачитав конкретные цифры.
      Биро повернулся к своему советскому коллеге.
      — Вам нужно что-нибудь еще? Конечно, я могу провести полный посмертный анализ всех трех жертв пожара, однако причина смерти установлена. Этого мужчину не убили выстрелом из пистолета. Разумеется, мы проведем более полный химический анализ крови, однако маловероятно, чтобы речь шла об отравлении, и на теле нет следов ни от огнестрельных ранений, ни от каких-либо иных травм. Вся эта несчастная семья погибла при пожаре. Сегодня после обеда я пришлю вам полный отчет. — Профессор тяжело вздохнул. — A kurvaeletbe! — закончил он излюбленным венгерским ругательством.
      — Такая чудная была девочка, — грустно произнес советский врач.
      Бумажник Зайцева каким-то чудом выжил в огне, и в нем сохранились семейные фотографии. Маленькая Светлана вышла на снимке просто очаровательной.
      — Смерть никого не красит, друг мой, — сказал Биро.
      Профессор патологоанатомии, он как никто другой знал это.
      — Ну хорошо. Благодарю вас, товарищ профессор.
      С этими словами советский врач покинул морг, по дороге в посольство мысленно составляя донесение в Москву.

      Охраняемый дом оказался роскошным загородным особняком, который выстроил в прошлом веке человек, обладающий как средствами, так и вкусом. Обилие лепнины, массивная дубовая отделка, подобная той, какой в свое время обладали парусные линейные корабли Королевского военно-морского флота. Однако этот особняк был со всех сторон окружен сушей; до моря от него было далеко так, насколько это только возможно в этом островном королевстве.
      Судя по всему, Алану Кингшоту это место было знакомо достаточно хорошо. Он лично отвез сюда беглецов на машине и проследил за тем, как они устроятся на новом месте. Прислуга из двух человек, следившая за домом, показалась Райану отставными полицейскими. Скорее всего, супружеская пара, работавшая в полиции Большого Лондона и после ухода на пенсию не порвавшая контакты со своим ведомством. Хозяева любезно проводили новых гостей в две очень уютные смежные комнаты. Ирина Зайцева, широко раскрыв глаза, озиралась вокруг на дорогое убранство дома, которое выглядело впечатляющим даже по меркам Райана. Олег Иванович лишь отнес в ванную бритвенный прибор и туалетные принадлежности, сбросил одежду и рухнул на кровать, где меньше чем через пять минут забылся сном, чему в немалой степени посодействовал алкоголь.
 
      Судье Муру перед самой полуночью поступило сообщение, что «упаковка» благополучно доставлена в безопасное место, и, получив эту информацию, директор ЦРУ спокойно лег спать. Теперь остается только попросить ВВС выделить КС-135 или другой подобный самолет для того, чтобы переправить «упаковку» домой, а для этого достаточно будет позвонить дежурному офицеру в Пентагон. Конечно, Муру очень хотелось узнать, что скажет «кролик», однако с этим придется подождать. После того, как все самое трудное и опасное осталось позади, директор Центрального разведывательного управления готов был проявить терпение. Все равно что наступил рождественский вечер, и хотя Мур не знал, что именно найдет утром под елкой, он мог не сомневаться, что плохого там ничего не окажется.
 
      Сэру Бейзилу Чарльстону, находившемуся в своем особняке в Бельгравии, известие поступило перед завтраком, доставленное курьером из Сенчури-Хауза. «В целом, очень неплохое начало рабочего дня,» — подумал он. Определенно, гораздо лучше многих, выпадавших на его долю. Ровно в семь часов утра сэр Бейзил выехал из дома на работу, готовясь к утреннему докладу об успешном завершении операции «Беатрикс».
 
      Райана разбудил шум машин. Тот, кто строил этот замечательный сельский особняк, не предполагал, что через сто лет мимо него всего в трехстах ярдах пройдет оживленное шоссе. К счастью, Райану удалось каким-то образом избежать похмелья после обилия выпитого на борту самолета вина, и всего через каких-нибудь шесть с половиной часов сна он полностью проснулся, охваченный восторженной радостью. Умывшись, Джек спустился в мило обставленный обеденный зал. Там уже был Алан Кингшот, наслаждающийся утренним чаем.
      — Вероятно, тебе лучше предложить кофе, да?
      — Если здесь найдется.
      — Только растворимый, — предупредил Кингшот.
      Джек с трудом скрыл разочарование.
      — Растворимый лучше, чем вообще без кофе.
      — Как насчет глазуньи по-бенедиктински? — спросила бывшая полицейская.
      — Мэм, за это я прощу вам даже отсутствие «Старбакса», — улыбнувшись, ответил Райан.
      Увидев утренние газеты, он мысленно отметил, что его жизнь наконец вернулась в обычное русло. Ну, почти вернулась.
      — Мистер и миссис Томпсоны заботятся о доме, — объяснил Кингшот. — Ник в прошлом трудился в Скотленд-Ярде, в отделе расследования убийств, а Эмма работала в центральном управлении.
      — Тем же самым занимался мой отец, — заметил Райан. — А как получилось, что теперь вы работаете на внешнюю разведку?
      — Ник расследовал убийство Маркова, — ответила миссис Томпсон.
      — И он тогда чертовски неплохо потрудился, — добавил Кингшот. — Из него получился бы отличный оперативный работник.
      — «Бонд, Джеймс Бонд», так? — спросил Ник Томпсон, заходя на кухню. — А я думаю, вряд ли. Наши гости зашевелились. Кажется, их разбудила девочка.
      — Да, — согласился Райан, — у детей есть такая привычка. Итак, первая беседа будет происходить здесь или где-то в другом месте?
      — Мы собирались провести допрос в Сомерсете, но вчера вечером я решил без особой необходимости не таскать русских с места на место. К чему увеличивать психологическую нагрузку на них? — задал риторический вопрос Кингшот. — Мы лишь в прошлом году приобрели этот домик, и в нем очень уютно. Конечно, тот, что в графстве Сомерсет, неподалеку от Таунтона, более уединенный, но наши гости ведь не собираются от нас удрать, ты как думаешь?
      — Если глава семейства вернется домой, его можно считать трупом, — принялся размышлять вслух Райан. — Он не может это не понимать. На борту самолета он до самой последней минуты боялся, что мы из КГБ, и все это — грандиозный маскарад. Его жена в Будапеште обошла все магазины. Быть может, кто-нибудь устроит ей экскурсию по здешним магазинам? — спросил американец. — А мы тем временем сможем спокойно поговорить с Кроликом. Он, кажется, неплохо владеет английским. У нас есть человек, хорошо говорящий по-русски?
      — Это уже моя задача, — сказал Кингшот.
      — Первым делом нам надо выяснить, почему этот Зайцев, черт побери, решил сделать ноги из России, так?
      — Естественно, но затем, думаю, мы должны будем разобраться с его утверждениями о скомпрометированных линиях связи.
      — Да. — Райан вздохнул. — Полагаю, в Форт-Миде себе волосы рвут от беспокойства.
      — Это ты точно подметил, — подтвердил Кингшот.
      — Значит, Алан, ты работал в Москве?
      Английский разведчик кивнул.
      — И два срока. Интересно, но все время приходилось быть в напряжении.
      — А где еще ты побывал?
      — В Варшаве и Бухаресте. Владею всеми тремя языками. Скажи, что ты думаешь об Энди Хадсоне?
      — Он просто гений, Алан. Очень спокойный, уверенный, разбирается в обстановке на месте, у него прекрасные контакты. Он очень хорошо позаботился обо мне.
      — Вот ваш кофе, сэр Джон, — сказала миссис Томпсон, предлагая Райану чашку «Тейстерс чойс».
      Джек в очередной раз подумал, что англичане — отличные ребята, и злопыхатели напрасно обвиняют их кухню, но вот в кофе они все же ни черта не смыслят, и с этим приходится мириться. И все же это было лучше, чем чай.
      Вскоре ему принесли глазунью по-бенедиктински, и Райан с восхищением отметил, что миссис Томпсон в части приготовления этого блюда даст сто очков вперед любому шеф-повару. Развернув газету, — это была «Таймс» — он расслабился, заново устанавливая контакт с окружающей действительностью. Надо будет где-нибудь через час позвонить Кэти, когда она придет на работу. Если повезет, еще через пару дней он сможет с ней увидеться. В совершенном мире перед ним сейчас лежал бы свежий номер какой-нибудь американской газеты или хотя бы «Интернешнл геральд трибюн», но миру было еще далеко до совершенства. Бесполезно спрашивать, какие прогнозы насчет матчей Мировой серии. Они ведь начинаются завтра, кажется, так? В какой форме сейчас находится «Филлис»? Ну, как обычно, для того, чтобы это узнать, надо выйти на поле.
      — Итак, как прошла поездка, Джек? — спросил Кингшот.
      — Алан, ваши оперативные работники отрабатывают свое жалование до последнего гроша. Я просто не представляю себе, как можно жить в постоянном напряжении.
      — Как и ко всему остальному, Джек, к этому постепенно привыкаешь. Твоя жена — врач-хирург. Меня вовсе не радует мысль зарабатывать на жизнь, вспарывая живых людей ножом.
      Джек отрывисто рассмеялся.
      — Знаешь, и меня тоже, дружище. А она оперирует глазные яблоки. Как тебе это нравится, а?
      Кингшот представил себе это, и его заметно передернуло. А Райан напомнил себе, что работать в Москве, руководить агентурной сетью, и, возможно, устраивать операции, подобные той, в которой он сам только что принимал участие, наверное, ненамного веселее, чем оперировать глаза.
      — А, мистер Сомерсет, — послышался голос миссис Томпсон. — Доброе утро, и добро пожаловать к нам.
      — Спасибо, — сонным голосом ответил по-русски Олег Иванович. Мило улыбаясь и весело щебеча, дети будят родителей в самые неподходящие часы. — Это наша новая фамилия?
      — Мы подберем вам что-нибудь более подходящее, но позже, — сказал Райан. — А пока что — добро пожаловать.
      — Это Англия? — спросил Кролик.
      — Мы находимся в восьми милях от Манчестера, — подтвердил сотрудник британской Службы внешней разведки. — Доброе утро. На тот случай, если вы забыли, меня зовут Алан Кингшот. Это миссис Эмма Томпсон, а Ник присоединится к нам через несколько минут.
      Все обменялись рукопожатиями.
      — Моя жена скоро спустится вниз. Она занимается Светланой, — объяснил Зайцев.
      — Олег, как вы себя чувствуете? — спросил Кингшот.
      — Мне пришлось много попутешествовать, много попереживать, но теперь все осталось позади, так?
      — Да, вы находитесь в полной безопасности, — заверил его Кингшот.
      — Что вы хотите на завтрак? — спросила миссис Томпсон.
      — Попробуйте вот это, — предложил Джек, показывая на свою тарелку. — Пальчики оближешь.
      — Да, хорошо. А как это называется?
      — Глазунья по-бенедиктински, — ответил Райан. — Миссис Томпсон, голландский соус в вашем исполнении получился просто бесподобным. Простите мою навязчивость, но не могли бы вы написать рецепт для моей жены?
      А в ответ Кэти, может быть, научит англичанку готовить нормальный кофе. Райан пришел к выводу, что сделка будет равноценной.
      — Ну разумеется, сэр Джон, — просияв, ответила миссис Томпсон.
      Ни одна женщина в мире не останется равнодушна, когда хвалят ее стряпню.
      — Значит, мне то же самое, — определился Зайцев.
      — Чай или кофе? — спросила гостя англичанка.
      — У вас есть «Английский к завтраку»?
      — Разумеется.
      — Тогда чай, пожалуйста.
      — Хорошо.
      И с этими словами миссис Томпсон снова скрылась на кухне.
 
      Зайцев по-прежнему никак не мог привыкнуть к своему новому положению. Вот он сидит в обеденном зале старинного особняка, достойного быть родовым гнездом какого-нибудь знатного дворянского рода; замок окружен зеленой лужайкой, на которой растут вековые раскидистые дубы, а вдалеке виднеются конюшни и сарай для карет. Подобная роскошь к лицу лишь Петру Великому, такое можно увидеть лишь в музее, но вот его принимают здесь как почетного гостя?
      — Очень милый дом, вы не находите? — спросил Райан, расправившись с глазуньей.
      — Здесь просто поразительно, — ответил Зайцев, оглядываясь по сторонам широко раскрытыми глазами.
      — Особняк принадлежал семейству одного герцога, затем его лет сто назад купил фабрикант, сколотивший состояние на производстве текстиля, однако в последнее время эта отрасль промышленности пребывает в упадке, и в прошлом году дом выкупило правительство. Мы используем его для проведения конференций, а также для приема особых гостей. Правда, система отопления достаточно примитивная, — доложил Кингшот. — Однако в это время года в отоплении особой необходимости не возникнет. Лето в этом году выдалось превосходное, и осень тоже обещает быть теплой.
      — Дома, в Америке, рядом с таким домом обязательно было бы поле для гольфа, — заметил Райан, выглядывая в окно. — И большое.
      — Да, — согласился Кингшот. — Место здесь для этого идеальное.
      — Когда я попаду в Америку? — спросил Зайцев.
      — О, дня через три — четыре, — ответил английский разведчик. — Но сперва, если не возражаете, нам бы хотелось немного с вами побеседовать.
      — Когда начнем?
      — После завтрака. Не торопитесь, мистер Зайцев. Вы теперь не в Советском Союзе. Мы не будем на вас давить, — пообещал Кингшот.
      «Черта с два, — подумал Райан. — Приятель, мы выдоим у тебя из головы весь мозг, разберем все мысли по отдельным молекулам.» Но Кролик только что получил бесплатный билет из Матушки-России, вместе с перспективой комфортабельной жизни на Западе для себя и своего семейства, а в жизни за все приходится платить.
      Чай Олегу Ивановичу очень понравился. Тут подоспели остальные члены семьи, и через двадцать минут у миссис Томпсон закончился голландский соус, а русские гости тем временем обеспечивали работой местных фермеров, занимающихся поставкой яиц.
      Позавтракав, Ирина отправилась осматривать дом и пришла в восторг, обнаружив в гостиной великолепный концертный рояль «Безендорфер». Походив вокруг него, словно ребенок вокруг рождественской елки, она наконец не выдержала и спросила разрешения пробежать пальцами по клавишам. Чувствовалось, что ей уже несколько лет не доводилось сидеть за фортепиано, но когда Ирина, сбиваясь, заиграла «На Авиньонском мосту», свою любимую пьесу, которую она не забыла до сих пор, у нее на лице появилось выражение нескончаемого блаженства.
      — У меня есть одна знакомая, она профессиональная пианистка, — улыбнувшись, сказал Джек.
      Невозможно было не разделить счастье этой женщины.
      — Кто? Где? — спросил Олег.
      — Сисси — точнее, Сесилия Джексон. Мы с ее мужем большие друзья. Он летчик-истребитель, служит в морской авиации. А Сисси — одна из солисток Вашингтонского симфонического оркестра. Моя жена тоже играет на фортепиано, но с Сисси ей не сравниться.
      — Вы очень любезны к нам, — заметил Олег Иванович.
      — Мы просто стараемся заботиться о наших гостях, — ответил Кингшот. — Предлагаю пройти в библиотеку.
      Он показал дорогу.
      Кресла оказались очень удобными. Библиотека представляла собой еще один образчик столярного мастерства девятнадцатого века: тысячи книг и три стремянки на колесиках, поскольку нельзя представить настоящую английскую библиотеку без стремянки. Кресла были обтянуты плюшем. Миссис Томпсон принесла поднос с графином с водой и стаканами, и мужчины перешли к делу.
      — Итак, мистер Зайцев, не могли бы вы начать с рассказа о себе? — спросил Кингшот.
      В ответ он услышал фамилию, имя и отчество, несколько слов о родителях, место рождения и полученное образование.
      — В армии вы не служили? — спросил Райан.
      Зайцев покачал головой.
      — Нет, КГБ обратил на меня внимание, еще когда я учился в университете, и уберег меня от военной службы.
      — Когда это произошло? — уточнил Кингшот.
      Разговор записывался сразу на три магнитофона.
      — Впервые ко мне подошли, еще когда я был на первом курсе.
      — И когда вы поступили на работу в Комитет государственной безопасности?
      — Сразу же после окончания Московского государственного университета. Меня взяли в центр связи.
      — Сколько времени вы там проработали?
      — Ну, всего девять с половиной лет, не считая обучения в Высшей школе КГБ и курсов повышения квалификации.
      — И где вы работали до настоящего времени? — продолжал задавать наводящие вопросы Кингшот.
      — В центре связи центрального управления в Москве.
      — И чем именно вы там занимались? — наконец спросил английский разведчик.
      — Ко мне на стол поступали все сообщения с мест. Моя задача заключалась в том, чтобы обеспечивать надлежащие меры безопасности, следить за соблюдением режима секретности, после чего я переправлял сообщения наверх, другим сотрудникам. Или иногда в Институт США и Канады, — добавил Олег Иванович, кивнув на Райана.
      Джеку пришлось приложить все силы, чтобы не раскрыть рот от изумления. Значит, этот человек действительно работал в советском аналоге службы «Меркурий» ЦРУ. Он видел всё. Все, или почти все. Значит, он, Джек Райан, только что помог переправить через «ограду» настоящую золотую жилу. «Ай да сукин сын!»
      Кингшоту удавалось скрывать свои чувства гораздо лучше, однако он все же, не удержавшись, украдкой взглянул на Райана, и этот взгляд сообщил все.
      Тысяча чертей!
      — Итак, вам известны фамилии ваших оперативных работников и их агентов? — продолжал Кингшот.
      — Мне известны фамилии многих сотрудников КГБ. Что касается агентов, настоящие фамилии я почти не знаю, но мне известны их кодовые имена. Так, например, в Великобритании нашим лучшим агентом является некий Министр. Он уже в течение многих лет поставляет первоклассную информацию дипломатического и политического характера — думаю, лет двадцать, а то и больше.
      — Вы говорили, что КГБ скомпрометировал наши линии связи, — вставил Райан.
      — Да, это правда. Тут поработал агент под кодовым именем Нептун. Сколько именно информации он нам передал, я точно сказать не могу, но мне известно, что КГБ «читает» почти все переговоры американского флота.
      — А что насчет других линий связи? — тотчас же спросил Джек.
      — Насчет разговоров ваших моряков я уверен. Больше я вам ничего не могу сказать, но ведь аппаратуру шифрования вы используете одну и ту же, да?
      — Вообще-то, нет, — сказал Кингшот. — Итак, вы говорите, что взломать британские линии связи вам пока не удалось?
      — Если это и произошло, мне об этом не известно, — ответил Зайцев. — Самую ценную информацию дипломатического и разведывательного характера о Соединенных Штатах мы получаем от агента под кодовым именем Кассий. Он является помощником какого-то влиятельного политика в Вашингтоне. Он передает качественную информацию относительно деятельности ЦРУ и о том, что вам известно о нас.
      — Но, как вы говорите, сам он не работает в ЦРУ? — уточнил Райан.
      — Да, я считаю, он помощник какого-то политика — секретарь, советник, что-нибудь в таком духе, — уверенно ответил Зайцев.
      — Хорошо.
      Закурив, Райан угостил и русского, и тот жадно схватил сигарету.
      — У меня закончились мои «Краснопресненские», — смущенно объяснил он.
      — Я отдам вам все свои. Жена настаивает на том, чтобы я бросил курить. Она у меня врач, — объяснил Джек.
      — Вот как!
      — Итак, почему вы решили бежать из страны? — спросил Кингшот, отпивая чай.
      Услышав ответ, он едва не выронил из рук чашку.
      — КГБ собирается убить папу римского.
      — Вы это серьезно?
      Этот вопрос задал не новичок — Райан, а гораздо более опытный разведчик.
      — Серьезно? Да я рисковал своей собственной жизнью, жизнью жены и дочери. Да, я говорю совершенно серьезно, — взволнованно заверил своих собеседников Олег Иванович.
      — Твою мать! — выдохнул Райан. — Олег, нам нужно узнать об этом подробнее.
      — Все началось еще в августе. Если точнее, пятнадцатого числа, — начал Зайцев.
      Его никто не перебивал. Он говорил непрерывно в течение пяти или шести минут.
      — Эта операция не имеет кодового наименования? — спросил Джек, когда Зайцев умолк.
      — Наименования у нее нет, лишь кодовое обозначение: «15-8-82-666». Это дата первого сообщения от Андропова резиденту в Риме и его номер. Юрий Владимирович интересовался, можно ли физически приблизиться к папе римскому. Резидент в Риме ответил, что это крайне нежелательно. После чего полковник Рождественский — он помощник председателя КГБ, да? — отправил сообщение резиденту в Софии. Дальше вся связь осуществлялась только через Софию. Так что операцию «три шестерки», скорее всего, готовит по заданию КГБ болгарская «Държавна сигурност». Кажется, офицера, который за это отвечает, зовут полковник Строков, Борис Андреевич.
      Кингшоту пришла одна мысль. Встав, он вышел из библиотеки, но только чтобы тотчас же вернуться с Ником Томпсоном, бывшим суперинтендантом полиции Большого Лондона.
      — Ник, тебе ничего не говорит имя Борис Андреевич Строков?
      Бывший следователь из отдела убийств недоуменно заморгал.
      — Говорит, Алан. Это тот самый тип, который, на наш взгляд, стоит за убийством Георгия Маркова на Вестминстерском мосту. Мы установили за ним наблюдение, но ему удалось вылететь из Великобритании до того, как мы успели собрать достаточно материала, чтобы пригласить его к себе для разговора по душам.
      — А разве он не пользовался дипломатическим иммунитетом? — спросил Райан.
      Ответ Томпсона его удивил.
      — Нет. Строков въехал в страну как частное лицо и так же ее покинул. Я лично видел его в аэропорту «Хитроу». Но мы слишком долго складывали частицы загадки воедино. Страшное то было дело. Маркова отравили ядом.
      — Значит, вы видели этого Строкова в живую?
      Томпсон кивнул.
      — Да, видел. Возможно, он тоже меня заметил. Я тогда не соблюдал все меры предосторожности. Жизнью ручаюсь, этот Строков — тот, кто убил Маркова.
      — Почему вы в этом так уверены? — спросил Райан.
      — Сэр Джон, я двадцать с лишним лет гонялся за убийцами. За такой срок узнаёшь про них все. Так вот, этот Строков — он и есть убийца, — с абсолютной убежденностью произнес Томпсон.
      Райан вспомнил, что так же говорил его отец, даже относительно тех немногих дел, когда он сам знал все, что нужно, но не мог доказать это присяжным.
      — У болгарских спецслужб существует что-то вроде договоренности с Советами, — объяснил Кингшот. — Еще где-то в 1964 году болгары согласились по заказу КГБ «устранять» всех нежелательных людей. А взамен они получают разные приятные мелочи, в основном, политического характера. Борис Строков. Да, определенно, мне уже приходилось слышать эту фамилию. Ник, у тебя есть фото этого типа?
      — Пятьдесят, а то и больше, Алан, — заверил его Томпсон. — Я никогда не забуду его лицо. У него глаза трупа — в них совсем нет жизни, не больше, чем у фарфоровой куклы.
      — Насколько хорошо он знает свое дело? — спросил Райан.
      — Дело убийцы? Весьма хорошо, сэр Джон. Даже очень хорошо. Убийство Маркова на Вестминстерском мосту было выполнено мастерски. Это было третье покушение. Двое первых неудавшихся убийц не смогли выполнить задание, поэтому был приглашен Строков. И он сделал то, что от него ждали. Причем если бы все сложилось чуть по-другому, мы бы даже не догадались о том, что это было убийство.
      — Мы считаем, Строков продолжает работать на Западе, — сказал Кингшот. — Однако достоверной информации очень мало. В основном, одни слухи. Джек, события принимают очень опасный оборот. Мне необходимо как можно скорее переправить новую информацию сэру Бейзилу.
      С этими словами Алан покинул библиотеку и отправился к телефону закрытой связи.
      Райан снова повернулся к Зайцеву.
      — И именно поэтому вы решили бежать из страны?
      — КГБ собирается убить невиновного человека, мистер Райан. Заговор зрел у меня на глазах. Приказ исходил лично от Андропова. Через меня поддерживалась связь. Разве может одинокий человек остановить КГБ? — спросил он. — Я не смог остановить КГБ, но я не буду помогать КГБ расправиться с этим польским священником — он ведь ни в чем не виновен, так?
      Райан опустил взгляд.
      — Да, Олег Иванович, не виновен.
      «Боже милосердный!» Джек сверился с часами. Необходимо срочно передать эту информацию руководству ЦРУ, но в Лэнгли еще все спят.
 
      — Тысяча чертей! — выругался в трубку телефона закрытой связи сэр Бейзил Чарльстон. — Алан, эта информация надежная?
      — Да, сэр, я считаю ее абсолютно достоверной. Наш «кролик», судя по всему, парень честный и достаточно умный. Похоже, им двигали исключительно соображения совести.
      Затем Кингшот рассказал о втором откровении, услышанном сегодня утром: агент по кличке Министр.
      — Надо будет поручить «Пятерке» проверить эту информацию.
 
      Служба внутренней безопасности Великобритании — в прошлом известная как МИ-5 — занималась контрразведкой. Конечно, для того, чтобы разоблачить этого высокопоставленного изменника, надо будет сначала выяснить более точные сведения, однако отправная точка уже имеется. Значит, больше двадцати лет? Уработался, бедняга, подумал сэр Бейзил. Пора ему выйти на заслуженный отдых, познакомиться с тюрьмой «Пэкхерст» на острове Уайт. Чарльстон целый год вычищал свою собственную епархию, где до этого КГБ хозяйничал, как у себя дома. Однако все это осталось в прошлом и больше не повторится, поклялся себе кавалер ордена Бани второй степени.
 
      «Кого мне предупредить?» — ломал голову Райан. Можно не сомневаться, что сэр Бейзил свяжется с Лэнгли, — конечно, Джек об этом напомнит, но Чарльстон — человек в высшей степени ответственный. Далее следовал более сложный вопрос: «Черт побери, что мне (нам) делать?»
      Закурив новую сигарету, Райан задумался. Это работа не столько разведки, сколько полиции…
      А главная задача будет состоять в том, чтобы расставить приоритеты.
      «Да, в этом-то вся проблема. Если мы с кем-нибудь поделимся этой информацией, она каким-то образом обязательно просочится, и тогда станет понятно, что „кролик“ у нас в руках. И знаешь что, Джек? В настоящий момент „кролик“ представляет для ЦРУ большую ценость, чем жизнь папы римского.»
      Проклятие! Это было сравнимо с обманным приемом джиу-джитсу, с тем, что стрелка компаса вдруг поменяла полярность. Север стал югом. Внутри — это теперь снаружи. И интересы американской разведки перевешивают жизнь главы Римско-католической церкви.
      Должно быть, лицо Райана выдало его мысли.
      — Случилось что-то неладное, мистер Райан? — озабоченно спросил Кролик.
      У Джека мелькнула рассеянная мысль, как странно, что ему известно такое слово.
      — Все дело в том, что вы нам только что сообщили. В течение вот уже двух месяцев мы тревожились за жизнь папы римского, однако до сих пор у нас не было никаких конкретных доказательств того, что жизни понтифика действительно что-то угрожает. И вот сейчас вы сообщили нам эту информацию и теперь кто-то должен принять решение, как нам к ней отнестись. Вам известны какие-либо конкретные детали операции?
      — Нет, практически никаких. В Софии ей занимается наш резидент, полковник Илья Федорович Бубовой. Он занимает очень ответственный пост. Если так можно выразиться, Бубовой является послом КГБ в «Държавне сигурности». А этот полковник Строков — его фамилия мне знакома по предыдущим делам. Он выполняет и другую работу, но если в кого-то нужно всадить пулю, это поручают Строкову, вы меня понимаете?
      Райана не покидало ощущение, что он смотрит второсортный боевик, вот только в кино нехорошее, всемогущее ЦРУ имело специальный отдел убийц, напоминающий шкаф с кишащими внутри кровожадными летучими мышами-вампирами. Когда директору требовалось с кем-либо расправиться, он просто открывал дверь шкафа, выпуская одного из вампиров, тот улетал, совершал свое кровавое дело и послушно возвращался назад в шкаф, где висел вниз головой до тех пор, пока не возникала необходимость убить кого-нибудь еще. Ну да, так все и обстоит на самом деле. Голливуд изобразил все в мельчайших деталях, вот только правительственная бюрократия не может действовать без бумаги — никто пальцем не пошевелит без письменного приказа, потому что только листом белой бумаги с черными чернилами можно будет прикрыть свою задницу в том случае, если что-нибудь пойдет наперекосяк. Так что если действительно нужно физически убрать какого-то человека, кто-то из чиновников должен подписать соответствующий приказ, а кто рискнет поставить свой автограф под подобным приказом? Таким поступком можно запятнать себя на всю жизнь, поэтому чиновники будут отфутболивать приказ наверх до самого Овального кабинета, но и там к нему вряд ли отнесутся как к документу, достойному занять место в президентской библиотеке, увековечивая память человека, известного в силовых структурах, как Верховный главнокомандующий. А на предшествующих этажах власти приказ никто не подпишет, потому что правительственные чиновники никогда не высовываются — их так учили.
      «Все кроме меня,» — подумал Райан. Но и он не сможет хладнокровно лишить жизни человека. Он даже не смог убить Шона Миллера, хотя в тот момент кровь в нем буквально кипела, и хотя гордиться этим было как-то странно, об альтернативе не могло быть и речи.
      Но Джек не боялся поднимать голову. Лишение твердого государственного оклада пойдет Джону Патрику Райану лишь на пользу. Он сможет вернуться к преподавательской деятельности, возможно, в приличном частном университете, где ему назначат приличную ставку, а в свободное время можно будет играть на фондовом рынке, чему очень мешает его нынешняя работа…
      «Черт побери, но что же мне все-таки делать?» Самое страшное заключалось в том, что Райан считал себя католиком. Пусть он не слушает воскресную мессу каждую неделю. Пусть в честь него не назовут никакой костел, но, черт возьми, где бы он ни учился — а это были одни католические учебные заведения, и в том числе двенадцать лет в иезуитском колледже, — ему прививали уважение к главе церкви. И к этому надо было добавить нечто не менее важное — образование, полученное в учебном центре морской пехоты Соединенных Штатов в Квантико. Там Райана научили, что если он видит дело, которое необходимо сделать, это дело нужно делать, надеясь, что начальство впоследствии благословит проявленную инициативу, потому что в истории морской пехоты исход нередко решался именно чьими-то решительными действиями.
      — Гораздо легче получить прощение, чем разрешение, — сказал майор, ведший занятия, после чего с улыбкой добавил: — Но только не вздумайте никогда ссылаться на то, что я вам это говорил.
      Требовалось лишь думать перед тем, как приступать к делу, а умение думать приходило с опытом — правда, опыт частенько складывался из ошибочных решений.
      «Джек, тебе уже тридцать с лишним лет, и у тебя такой жизненный опыт, что не позавидуешь, но, черт тебя побери, ты так ничему и не научился.» Джек вдруг подумал, что сейчас он был бы уже по крайней мере капитаном. А может быть, даже майором, как Билли Такер, тот самый преподаватель. Но в этот момент в библиотеку вернулся Алан Кингшот.
      — Алан, мы столкнулись с проблемой, — сказал ему Райан.
      — Знаю, Джек. Я только что говорил об этом с сэром Бейзилом. Он будет думать.
      — Ты сам оперативник. Что ты думаешь на этот счет?
      — Джек, этот вопрос выходит за рамки моей компетенции.
      — И что, ты просто отключил свой мозг? — резко спросил Райан.
      — Джек, мы ведь не имеем права раскрыть наш источник информации, ты согласен? — выпалил в ответ Кингшот. — В настоящий момент именно эти соображения являются первостепенными.
      — Алан, нам известно, что некто собирается убить главу Римско-католической церкви, к которой, кстати, принадлежу и я. Нам известно имя этого человека, а у Ника к тому же есть целый альбом с фотографиями подонка, ты не забыл? — Остановившись, Райан набрал полную грудь воздуха. — Я не собираюсь сидеть сложа руки и ни черта не делать, — закончил он, начисто забыв о присутствии Кролика.
      — Вы не будете ничего предпринимать? Я ради этого рисковал жизнью, а вы хотите остаться в стороне? — воскликнул Зайцев, правильно поняв общий смысл разгоряченных английских фраз, произнесенных в его присутствии. У него на лице отразилась смесь растерянности и возмущения.
      Ответил ему Алан Кингшот:
      — Решать это не нам. Мы не можем подвергать опасности наш источник информации — то есть, вас, Олег. Мы должны заботиться так же и о вас.
      — Твою мать!
      Порывисто встав, Райан вышел из библиотеки. Но что, черт побери, он может сделать? Отыскав телефон закрытой связи, Джек по памяти набрал номер.
      — Мюррей слушает, — послышался в трубке голос после того, как шифраторы вошли в синхронизм.
      — Дэн, это Джек.
      — Где ты пропадаешь? Я звонил два дня назад, и Кэти ответила, что ты в Западной Германии по делам НАТО. Я собирался…
      Но Райан резко оборвал его.
      — Подожди, Дэн. Я был в другом месте и занимался другими делами. А сейчас выслушай меня. Мне нужна определенная информация, и нужна немедленно, — объявил Джек, на короткое время снова обретая командный голос офицера морской пехоты.
      — Вываливай, — сказал Мюррей.
      — Мне нужно знать расписание мероприятий папы римского на ближайшую неделю.
      Сегодня была пятница. Райан надеялся, что на выходные у его святейшества ничего не намечено.
      — Что? — в голосе сотрудника ФБР, как и следовало ожидать, прозвучало удивление.
      — Ты не ослышался.
      — За каким чертом тебе это надо?
      — Не могу тебе сказать… впрочем, катись все к черту! — Выругавшись, Джек собрался духом и продолжал: — Дэн, у нас есть основания полагать, что на папу будет совершено покушение.
      — И кто же «заказал» его святейшество? — не удержался Мюррей.
      — Ну уж не «Рыцари Колумба» , — только и нашел что ответить Райан.
      — Проклятие, Джек, ты это серьезно?
      — А ты как думаешь, черт побери? — воскликнул Райан.
      — Ну хорошо, хорошо. Подожди немного, я должен буду кое-кому позвонить. Что именно мне можно сказать?
      Этот вопрос застиг Райана врасплох. «Думай, мальчик, думай.»
      — Ладно, ты простой гражданин, и твой друг собирается посетить Рим, чтобы лично лицезреть его святейшество. Ты хочешь выяснить, как это сделать проще всего. Ну как, сойдет?
      — А что скажут на этот счет в Лэнгли?
      — Дэн, если честно, меня это сейчас ни хрена не волнует, понятно? Пожалуйста, выясни то, о чем я просил. Я перезвоню через час. Договорились?
      — Я все понял, Джек. Жду твоего звонка через час.
      Мюррей положил трубку. Райан знал, что Мюррею можно доверять. Подобно многим сотрудникам ФБР, он тоже был воспитанником иезуитов — у него за плечами был Бостонский иезуитский колледж. Так что если у Мюррея и есть какие-то особые личные симпатии, они будут Райану только на руку. Немного успокоившись, Джек вернулся в библиотеку.
      — Джек, кому ты звонил? — спросил Кингшот.
      — Дэну Мюррею из нашего посольства, представителю ФБР. Ты должен его знать.
      — Атташе по юридическим вопросам — конечно, знаю. Ладно, и что ты у него спросил?
      — Распорядок папы римского на предстоящую неделю.
      — Но нам же пока что ничего не известно! — возразил Кингшот.
      — Алан, и такое положение дел тебя вполне устраивает? — вежливо поинтересовался Джек.
      — Но ты не раскрыл…
      — Наш источник информации? Ты считаешь меня полным кретином?
      Английский разведчик задумчиво кивнул.
      — Ну хорошо. Полагаю, ничего страшного не будет.
 
      В течение следующего часа первая беседа с «кроликом» снова вернулась в обычное русло. Зайцев рассказал англичанам все, что было ему известно об агенте по кличке Министр. Подробностей оказалось достаточно для того, чтобы можно было начинать поиски предателя. Кингшот ясно дал понять, что не успокоится до тех пор, пока не спустит с ублюдка с живого шкуру. Невозможно было представить себе, сколько информации успел передать КГБ изменник — это определенно был мужчина, как ясно дал понять Зайцев, и этот мужчина был высокопоставленным чиновником в Уайтхолле. Хотелось надеяться, что в самом ближайшем времени он переселится в жилье, которое бесплатно выделит ему правительство ее величества на неопределенный срок — «на усмотрение королевы», как гласит официальная фраза. Однако Джека волновали более насущные задачи. Ровно в 14:20 он снова отправился в соседнюю комнату, где был установлен телефон защищенной связи.
      — Дэн, это Джек.
      Атташе по юридическим вопросам обошелся без вводных фраз:
      — Как мне сообщили в нашем посольстве в Риме, его святейшеству предстоит очень напряженная неделя, однако по средам папа всегда встречается с паствой. Он проезжает в белом джипе по площади Святого Петра перед собором, чтобы верующие смогли его увидеть и получить его благословение. Машина открытая, и если кто-то действительно задумает расправиться с папой, на мой взгляд, лучшей возможности не бывает — если только, конечно, не внедрить убийцу в ближайшее окружение понтифика. Скажем, уборщица, сантехник, электрик, трудно сказать, но надо исходить из того, что весь штат сотрудников предан папе и за ними присматривает охрана.
      «Ну да, конечно, — подумал Джек, — вот только такие люди как раз лучше всего и подходят для подобных дел. Самый смертельный удар может нанести лишь тот, кому ты доверяешь. Проклятие!» Конечно, проверить окружение папы можно было бы с помощью представителей Службы внутренней безопасности, однако близких знакомых у Райана там не было, а если бы и были, то преодолеть сопротивление бюрократии Ватикана — старейшей в мире — все равно не удалось бы без вмешательства божественных сил.
      — Спасибо, дружище. Я перед тобой в долгу.
      — Semper fi, приятель. Ты сможешь рассказать мне об этом поподробнее? Похоже, ты занят серьезным делом.
      — Скорее всего, не смогу, но это зависит не от меня, Дэн. Извини, должен бежать. До встречи, дружище.
      Положив трубку, Райан вернулся в библиотеку.
      Солнце заливало ярким светом лужайку за окнами, и на столе только что появилась бутылка вина — французского вина из долины Луары, вероятно, хорошего, выдержанного. Бутылка была покрыта слоем пыли. Несомненно, она пробыла в погребе довольно долго, а в винном погребе такого особняка вряд ли будут хранить какое-нибудь дешевое пойло вроде «Дикой ирландской розы».
      — Зайцеву известно много интересного об этом подонке Министре, — сказал Кингшот.
      Он не стал добавлять, что остается только раскопать эти данные. Однако уже завтра на допросах будут присутствовать опытные психологи, которые воспользуются всем своим мастерством, чтобы оживить память русского перебежчика, — вплоть до гипноза. Райан не мог сказать, будет ли от этого какой-либо толк. Хотя некоторые сотрудники правоохранительных органов верили в эффективность подобных методов, адвокаты с пеной у рта выступали против, и Джек просто не знал, на чьей стороне правда. В целом, конечно, приходилось сожалеть о том, что «кролик» не смог захватить с собой фотокопии архивов КГБ, однако вряд ли можно было корить человека, положившего голову на плаху, за то, что он не кричит, поторапливая палача. К тому же, цепкая, дотошная память Зайцева произвела впечатление на Райана.
      А что если он «подсадная утка», провокатор, засланный на Запад специально для того, чтобы передать дезинформацию? Конечно, такая вероятность существовала, однако достоверность переданных Зайцевым сведений выяснится после того, как будут выявлены агенты, которых он выдаст западным контрразведывательным службам. Если Министр действительно передавал русским первоклассную информацию, по его качеству сотрудники Службы внутренней безопасности определят, насколько он был для них ценен. Русские относятся к своим агентам без сожаления — они никогда, ни разу не пытались выторговать у американцев или англичан разоблаченного предателя, гниющего в тюрьме, как неизменно поступала Америка, порой успешно. Нет, русские считают своих агентов расходным материалом, который можно без сожаления… расходовать, а наградой за это будет лишь какой-нибудь второстепенный орден, который тот, кому оказана эта «высокая честь», все равно не сможет никогда получить. Райан находил это необъяснимым. Почему КГБ, во многих отношениях лучшая секретная служба в мире, никак не может понять, что, храня верность попавшему в беду агенту, он подтолкнет других агентов идти на больший риск? Возможно, это было очередное проявление того, как господствующее национальное мировоззрение одержало верх над здравым смыслом. В Советском Союзе это можно было сказать практически обо всем.
      К четырем часам дня по местному времени Джек пришел к выводу, что в Лэнгли уже должен кто-нибудь появиться. Он задал Кролику последний вопрос:
      — Олег Иванович, как вы думаете, способен ли КГБ вскрыть наши шифры?
      — Полагаю, нет. Точно я сказать не могу, но мне известно, что у нас есть агент в Вашингтоне — его кодовое имя Сверчок — которого мы просили передать нам любую информацию, какая помогла бы нам взломать ваши шифраторы СТУ. И до сих пор ему не удалось достать ничего из того, что требовали наши дешифровальщики. Однако, сами мы опасаемся, что вы читаете наши закрытые телефонные переговоры, поэтому стараемся по возможности не использовать телефонные линии для передачи важной информации.
      — Благодарю вас.
      И Райан снова отправился в соседнюю комнату к шифратору СТУ. Следующий номер он также набрал по памяти.
      — Джеймс Грир слушает.
      — Господин адмирал, это Джек.
      — Как мне сообщили, наш «кролик» уже обживает новую норку, — вместо приветствия сказал адмирал.
      — Совершенно верно, сэр, и хорошая новость заключается в том, что он считает наши закрытые линии связи надежными, в том числе, и эту. Судя по всему, предыдущие опасения были преувеличены или неправильно истолкованы.
      — Насколько я понял, есть и плохие новости? — с тревогой спросил зам по РА-работе.
      — Да, сэр. Юрий Андропов собирается убить папу римского.
      — Насколько надежна эта информация? — тотчас же спросил Джеймс Грир.
      — Сэр, именно по этой причине «кролик» решился на побег. Через день, максимум, через два я переправлю вам подробный отчет, однако уже сейчас не вызывает сомнений, что КГБ занимается подготовкой операции по физическому устранению главы Римско-католической церкви. Мы располагаем даже кодовым номером операции. Я считаю, вам необходимо поставить об этом в известность судью Мура. Да, и еще надо предупредить шифровальную службу ВМФ, что у них не все в порядке с закрытой связью.
      — Понятно, — донесся с расстояния трех тысяч четырехсот миль голос вице-адмирала Грира. — Тут возникают определенные проблемы.
      — Вы слишком мягко выразились, черт побери. — Набравшись духа, Райан прямо спросил: — Что мы можем сделать?
      — В этом и заключается главная проблема, мой мальчик, — сказал зам по РА-работе. — Во-первых, можем ли мы что-либо предпринять. Во-вторых, хотим ли мы что-либо предпринять.
      — Господин адмирал, а почему мы должны не хотеть что-либо предпринимать? — спросил Райан, стараясь сохранить свой голос учтивым, как и подобает в разговоре с начальством.
      Он уважал адмирала Грира и как руководителя, и как человека.
      — Сынок, взгляни на вещи шире. Наша первая и основная задача в жизни состоит в том, чтобы защищать Соединенные Штаты Америки и больше никого — ну, разумеется, и наших союзников, — добавил Грир для магнитофонов, подключенных к линии. — И все же наш первостепенный долг — хранить честь своему флагу, а не какому-то религиозному деятелю. Конечно, мы постараемся помочь папе, насколько это в наших силах, но если мы не сможем ничего сделать, придется с этим мириться.
      — Ну хорошо, — стиснув зубы, проскрежетал Райан.
      Ему захотелось спросить, а как же быть с понятиями добра и зла, но это подождет.
      — Обычно мы ни с кем не делимся закрытой информацией, — продолжал Грир, — а ты сам прекрасно понимаешь, в какой строжайшей тайне необходимо держать факт побега этого «кролика».
      — Да, сэр.
      Но, по крайней мере, эта информация не попадет под гриф «Н-ин» — «не предназначенная для ознакомления иностранцев». Англичане — иностранцы, однако им уже известно все и про операцию «Беатрикс», и про «кролика». Однако англичане сами скупо делятся информацией — разве что иногда с Америкой, но и тогда обговаривая сделку. С этим просто приходится мириться. Точно так же и Райан не имел права обсуждать те операции, о которых ему было что-либо известно. И главная из них — «Ключ к таланту», разведывательные спутники. Хотя ЦРУ и Пентагон из кожи лезли вон, поставляя англичанам самые свежие разведданные во время Фольклендской войны, вместе со всеми перехватами, осуществленными Агентством национальной безопасности в Южной Америке. Голос крови не заглушить.
      — Господин адмирал, как отнесутся средства массовой информации к тому, если станет известно, что Центральное разведывательное управление имело данные о готовящемся покушении на папу римского, но просто сидело сложа руки?
      — Это…
      — Угроза? Нет, сэр, я на такое никогда не пойду. Я играю строго в пределах правил, сэр, и вам это известно. Но кто-нибудь здесь может устроить утечку просто потому, что возмущен случившимся, и если это произойдет, расплата будет ужасной.
      — Вынужден с тобой согласиться, — признал Грир. — Что ты предлагаешь?
      — Сэр, это не в моей компетенции, однако мы должны хорошенько подумать насчет наших возможных действий.
      — Что еще хорошего сообщил наш новый друг?
      — У нас есть кодовые имена трех агентов. Некто по кличке Министр, судя по всему, работает в зарубежном ведомстве Уайтхолла. И двое по нашу сторону океана: Нептун, по-видимому, имеющий отношение к военно-морскому флоту. Он и есть источник беспокойства по поводу закрытых линий связи. В Красной стране читают почту моряков, сэр. И еще один в Вашингтоне, по имени Кассий. Похоже, он обосновался на Капитолийском холме: первоклассная информация политического характера, к тому же сведения о нашей работе.
      — О нашей — ты хочешь сказать, о ЦРУ? — переспросил зам по РА-работе, и в его голосе прозвучала тревога.
      Как бы долго человек ни находился в «игре», каким бы опытным он ни был, мысль о том, что в недрах родного ведомства орудует враг, напугает кого угодно.
      — Вы поняли совершенно правильно, — подтвердил Райан.
      Ему не нужно было поворачивать нож в ране. В Лэнгли никого не радовало то, что самой секретной информацией приходилось делиться с «избранными» из комитетов по безопасности Сената и Палаты представителей. В конце концов, политики зарабатывают на жизнь своим языком. Проклятие, нет ничего сложнее, чем заставить политического деятеля держать рот на замке.
      — Сэр, этот «кролик» является фантастически ценным источником. Дня через три мы заберем его к себе. Полагаю, беседы с ним продлятся не один месяц. Я познакомился с его женой и дочерью. Достаточно милые люди — девочка одних лет с моей Салли. По-моему, сэр, нам с ним очень крупно повезло. В этих породах настоящая золотая жила.
      — Насколько уютно он себя чувствует?
      — Ну, полагаю, всем перебежчикам первое время приходится очень несладко. Я бы предложил приставить к семье психолога, чтобы он помог обвыкнуться на новом месте. А может быть, и не одного. Нам нужно, чтобы «кролик» начал новую жизнь, чтобы он чувствовал себя уверенно. Наверное, добиться этого будет непросто, но, право, дело стоит того.
      — Мы выделим для этого двух специалистов. У них большой опыт помощи в акклиматизации. Существует ли опасность того, что «кролик» вздумает вернуться назад?
      — Сэр, я не заметил никаких указаний на это, однако необходимо помнить, что он круто изменил свою жизнь и попал туда, где мало что напоминает ему привычный уклад.
      — Понял. Хорошо, Джек, что-нибудь еще?
      — Пока что все. Мы проговорили с «кроликом» всего около пяти с половиной часов — пока что только предварительная беседа. Однако, судя по всему, воды в этом источнике хоть отбавляй.
      — Отлично. Артур как раз сейчас разговаривает по телефону с Бейзилом. Я зайду к нему и передам разговор с тобой. Да, только что из Кореи возвратился Боб Риттер — никак не может прийти в себя от смены часовых поясов. Мы обрадуем его рассказом о твоих приключениях на ниве оперативной работы. Если он захочет отгрызть тебе голову, вина в этом будет наша — моя и судьи Мура.
      Райан уставился на ковер на полу. Он никак не мог понять, почему Риттер так его невзлюблил, однако рождественскими открытками они друг с другом определенно не обменивались.
      — Что ж, спасибо, сэр.
      — Не переживай напрасно. Насколько я понял, ты показал себя совсем неплохо.
      — Благодарю вас, господин адмирал. На самом деле, я не запутался в собственных ногах. Это все, что я могу поставить себе в заслугу.
      — Не надо быть чересчур скромным, мой мальчик. Готовь свой отчет и присылай мне его по закрытому факсу.
 
      А в Москве в кабинет Майка Рассела было доставлено сообщение, пришедшее по закрытому факсу. Как это ни странно, оно было графическим: обложка первого издания книги «Кролик Питер» английской писательницы Беатрикс Поттер. Примечание на сопроводительном листе говорило, кому надо передать сообщение. К нему была приписка от руки: «Шалун, Кривляка и Пушистый хвостик перебрались в новую норку.»
      «Итак, — подумал Рассел, — Фоули нашел „кролика“ и устроил ему успешный побег.» Конечно, твердой уверенности у него быть не могло, однако он слишком хорошо знал жаргон разведчиков. Поднявшись наверх, Рассел постучал в дверь кабинета Эда Фоули.
      — Войдите, — ответил голос московского резидента.
      — Эд, вот это только что пришло из Вашингтона. — Рассел протянул листок с факсом.
      — Что ж, новость очень хорошая, — заметил Фоули.
      Сложив листок, он убрал его в карман, чтобы показать дома Мери Пат.
      — Майк, это сообщение имеет еще одно значение, — продолжал Фоули.
      — Какое же?
      — Наша линия связи надежна, дружище. В противном случае это сообщение не стали бы передавать по ней.
      — Ну, возблагодарим за это господа, — улыбнулся Рассел.

      — Райан? — взревел Боб. — Что он сделал?
      — Боб, не хотите присесть? Право, тут трясти сиськами не из-за чего, — сказал Джеймс Грир, отчасти успокаивая своего коллегу, отчасти бросая ему вызов на очередной раунд борьбы внутри высшего руководства ЦРУ.
      Судья Мур с любопытством наблюдал за своими заместителями.
      — Джек отправился в Венгрию присматривать за операцией, потому что у нас в Будапеште не осталось ни одного оперативного работника, — продолжал Грир. — Райан не сделал ни одного неверного шага, и русский перебежчик в настоящее время находится в охраняемом доме в Центральных графствах Англии. Насколько мне известно, он заливается соловьем.
      — Ну, и что же он нам поведал?
      — Ну, для начала, — ответил судья Мур, — судя по всему, наш друг Андропов собрался убить папу римского.
      Риттер резко повернулся к директору ЦРУ.
      — Насколько надежна эта информация?
      — Похоже, именно это заставило «кролика» совершить прогулку, — ответил тот. — Он руководствовался побуждениями совести.
      — Ну хорошо, я удовлетворен, — сказал зам по опер-работе. — И что ему известно?
      — Боб, все говорит о том, что этот перебежчик — да, кстати, его зовут Олег Иванович Зайцев, — работал в центре связи центрального управления КГБ, в аналоге нашего «Меркурия».
      — Вот это да, — пробормотал Риттер. Помолчав, он спросил: — Что, правда?
      — Знаешь, иногда бывает, что человек бросает в автомат четвертак, дергает ручку и выигрывает джек-пот, — ответил своему заместителю Мур.
      — Не могу поверить.
      — Я не думал, что ты будешь возражать. А самое хорошее состоит в том, — продолжал директор ЦРУ, — что русский Иван даже не догадывается о побеге «кролика».
      — Черт побери, как это нам удалось?
      — Первоначально эту мысль выдвинули Эд и Мери Пат. — Затем судья Мур объяснил детали операции «Беатрикс». — Боб, по-моему, их обоих следует погладить по головке.
      — И все это произошло в мое отсутствие, — выдохнул Риттер. — Проклятие!
      — Да, нам надо разослать письма со словами благодарности, — сказал Грир. — В том числе, и Райану.
      — Ладно, — уступил зам по опер-работе. Он помолчал, размышляя о возможных последствиях операции «Беатрикс». — И что интересного успел уже сообщить наш «кролик»?
      — Помимо заговора против папы римского? Кодовые имена двух внедренных агентов русских: Нептун — похоже, он как-то связан с военно-морским флотом, и Кассий. А этот явно с Капитолийского холма. Надеюсь, это только начало.
      — Несколько минут назад я беседовал с Райаном по телефону. Он в восторге от русского, утверждает, что у того энциклопедические познания, называет его «золотой жилой», цитирую дословно.
      — Кто-кто, а Райан знает толк в золоте, — заметил Мур.
      — Замечательно, мы поручим ему распоряжаться портфелем акций, но он не оперативный работник, — проворчал Риттер.
      — Боб, Райан выполнил свою задачу успешно. А за это ведь никого не наказывают, разве не так? — спросил директор ЦРУ.
      Похоже, все зашло слишком далеко. Настала пора Муру выступить судьей апелляционного суда, кем он и был до недавнего времени: гласом божьим.
      — Замечательно, Артур. Вы хотите, чтобы я лично подготовил письмо с благодарностью?
      Риттер вовремя увидел приближающийся товарный поезд, и не было никакого смысла оставаться на рельсах. Какого черта, эта благодарность все равно отправится в закрытый архив. Окружающему миру практически никогда не становится известно о том, как поощряет своих сотрудников Центральное разведывательное управление. До сих пор засекречены даже фамилии тех оперативников, которые героически погибли при исполнении своих обязанностей тридцать лет назад. Стиль ЦРУ напоминал своеобразную потайную дверь, ведущую в рай.
      — Итак, джентльмены, теперь, когда все административные вопросы улажены, надо решить, что мы будем делать в связи с готовящимся покушением на папу римского? — спросил Грир, пытаясь вернуть в рабочее русло совещание с участием высшего руководства разведывательного ведомства, людей, считающихся серьезными.
      — Насколько достоверна эта информация? — захотел выяснить первым делом Риттер.
      — Несколько минут назад я разговаривал с Бейзилом. Он считает, что к словам русского надо отнестись серьезно. Однако я полагаю, нам необходимо самим побеседовать с этим «кроликом», чтобы оценить опасность для нашего польского друга.
      — Надо ли поставить в известность президента?
      Мур покачал головой.
      — Сегодня у Рейгана весь день занят решением законодательных вопросов, а поздно вечером он вылетает в Калифорнию. В воскресенье и в понедельник президент будет выступать с речами в Орегоне и Колорадо. Я увижусь с ним только во вторник, часа в четыре дня.
      Конечно, Мур мог попросить дать ему внеплановую аудиенцию — в случае событий действительно чрезвычайной важности президент нарушит свой распорядок — однако до тех пор, пока не предоставится возможность встретиться с «кроликом» лицом к лицу, об этом нечего было даже и думать. Возможно, президент захочет лично побеседовать с русским. У Рейгана есть такое качество.
      — В каком состоянии находится наша римская резидентура? — спросил Риттера адмирал Грир.
      — Резидентом в Риме Рик Нолфи. Отличный парень, но через три месяца ему выходить в отставку. Рим — его лебединая песня. Рик сам попросился туда, потому что его жена Анна очень любит Италию. У него в подчинении шестеро сотрудников, в основном, занимаются делами НАТО. Двое опытных ребят, четверо новички, — доложил Риттер. — Однако прежде чем их предупредить, нам необходимо обмозговать, что к чему, и тут совсем не помешает услышать мудрое слово президента. Главная проблема заключается в том, как, черт побери, сказать об угрозе, нависшей над жизнью папы римского, не выдав при этом источник информации? Джентльмены, — заключил Риттер, — уж если мы пошли на такие ухищрения, чтобы сохранить в тайне факт побега, нет смысла кричать на всю округу о том, что сообщил нам перебежчик, вы не согласны?
      — В том-то все дело, — вынужден был согласиться Мур.
      — Несомненно, у папы имеется собственная служба безопасности, — продолжал Риттер. — Хотя, разумеется, она не может идти ни в какое сравнение с нашим ведомством, не так ли? И нам неизвестно, насколько она надежна.
 
      — Старая песня, — в это же самое время говорил в Манчестере Райан. — Обращаясь с информацией чересчур вольно, мы компрометируем источник и делаем ее в значительной степени бесполезной. Но если мы не будем вообще использовать информацию из страха скомпрометировать источник, зачем, твою мать, в таком случае нам нужен этот источник? — Допив вино, Джек снова наполнил бокал. — Знаешь, есть целая книга, посвященная этому.
      — Какая?
      — «Тайны, имеющие две стороны». Ее написал некий Джаспер Холмс. Во время второй войны он служил криптографом в военно-морском флоте, работал в технической разведке шифровальной службы Тихоокеанского флота вместе с Джо Рошфором и его ребятами. В этой книге весьма неплохо описывается, как работает разведка на самом острие.
      Кингшот мысленно взял на заметку разыскать в библиотеке эту книгу.
      Зайцев вместе с женой и дочерью гулял на улице — зеленая лужайка была прямо-таки бархатистая. Миссис Томпсон предложила провести семью по магазинам. Необходимо было оставить русским время на личные дела — разумеется, их комнаты были нашпигованы подслушивающей аппаратурой, вплоть до фильтра, убирающего «белый шум», установленного в ванной. Для успеха операции очень важно было сделать пребывание за границей максимально уютным не только для главы семьи, но и для его жены и ребенка.
      — Ладно, Джек, что бы там ни замыслил противник, на то, чтобы подготовиться к осуществлению своих планов, ему потребуется какое-то время. Тебе прекрасно известно, что русская бюрократическая машина еще более неповоротливая, чем наша.
      — Алан, ты имеешь в виду и КГБ? — спросил Райан. — На мой взгляд, это единственное ведомство Советского Союза, которое действительно работает, а Юрий Андропов не отличается долготерпением, разве не так? Проклятие, ты не забыл, что именно он был советским послом в Будапеште в 1956 году? Тогда русские действовали очень решительно, ты не согласен?
      — Тогда возникла серьезная угроза всей советской политической системе, — возразил Кингшот.
      — А то, что пригрозил сделать папа римский, не является? — выпалил Райан.
      — Твоя правда, — вынужден был признать английский разведчик.
      — Среда. Так мне сказал Дэн. Каждую среду папа открыт для нападения.
      Ну хорошо, он в любой момент может выйти на балкон, чтобы благословить верующих, и в этот момент его может сразить каждый, кто хотя бы сносно умеет обращаться со снайперской винтовкой. Однако человек с винтовкой в руках бросится в глаза даже случайному прохожему, а снайперская винтовка громогласно кричит «армия», ну а там, где есть армия, все сразу начинают искать правительство. К тому же, такие появления, скорее всего, не расписаны на много времени вперед, по крайней мере, они носят случайный характер. А вот каждую среду, черт возьми, папа усаживается в белый джип и разъезжает по Плацца-Сан-Пьетро прямо среди толпы. Алан, а на таком расстоянии можно уже стрелять из пистолета.
      Откинувшись назад, Райан отпил французское вино.
      — Знаешь, я бы вряд ли захотел стрелять из пистолета с такого близкого расстояния.
      — Алан, в свое время русским удалось найти человека, который прикончил Льва Троцкого ледорубом — а уж тут расстояние было не больше двух шагов, — напомнил Райан. — Согласен, с тех пор многое изменилось, но с каких это пор русские стали рисковать своими солдатами осмотрительно? К тому же, в данном случае это вообще будет тот болгарский ублюдок, не забыл? Ваш человек назвал его экспертом по части убийств. А ты даже представить себе не можешь, на что способен настоящий эксперт. В Квантико я видел одного сержанта-комендора, так тот мог на расстоянии пятидесяти футов вывести свое имя из пистолета сорок пятого калибра.
      Самому Райану так и не удалось освоиться с тяжелым «Кольтом», но тот комми владел пистолетом в совершенстве.
      — Возможно, ты беспокоишься напрасно.
      — Может быть, — признал Джек. — Но мне было бы гораздо спокойнее, если бы его святейшество надевал под сутану кевларовый бронежилет.
      Разумеется, папа ни за что не пойдет на это. Такие люди, как он, воспринимают опасность не так, как простые смертные. И дело не в чувстве неуязвимости, которое иногда вырабатывается у профессиональных военных. Просто для них смерть не является чем-то заслуживающим страха. Вообще-то, таких взглядов должен придерживаться любой прилежный католик, но Джек не относил себя к их числу. По крайней мере, в этом вопросе.
      — Ну хорошо, какие практические шаги мы можем предпринять?
      — Высматривать лицо в толпе, но кто может поручиться, что это будет то самое лицо? — спросил Кингшот. — С чего ты взял, что Строков не наймет кого-нибудь еще, кто и сделает выстрел? Я могу представить себе, как я в кого-то стреляю, но только не в толпе.
      — А если использовать бесшумное оружие, с эффективным глушителем? Избавившись от громкого шума при выстреле, можно существенно снизить риск оказаться схваченным на месте преступления. Не забывай, что все взгляды будут обращены на папу; мало кто будет озираться по сторонам.
      — Это верно, — согласился Алан.
      — Знаешь, проще всего найти оправдания собственной бездеятельности. Кажется, это доктор Джонсон метко подметил, что ничего не делать по силам любому, — обреченно спросил Райан. — Именно этим мы сейчас и занимаемся, Алан — ищем оправдания, чтобы ничего не предпринимать. Неужели мы можем допустить, чтобы папа римский погиб? Просто сидеть здесь и пить вино, позволяя русским его убить?
      — Нет, Джек, но, с другой стороны, мы не можем и рубить сплеча. Любую операцию необходимо предварительно тщательно спланировать. Для этого нужны профессионалы, специалисты своего дела. А профессионал может сделать многое, но сначала он должен получить приказ.
      Однако такое решение должны были принимать уже в другом месте.
 
      — Госпожа премьер-министр, у нас есть основания считать, что КГБ готовит операцию по физическому устранению папы римского, — доложил директор Службы внешней разведки.
      Он явился к Тэтчер, сославшись на срочное дело, оторвав ее от какого-то политического мероприятия.
      — Вот как? — достаточно сухо поинтересовалась премьер-министр. Она уже привыкла выслушивать от главного разведчика страны самые странные вещи и выработала привычку не реагировать на них чересчур эмоционально. — Что за источник этой информации?
      — Несколько дней назад я вам уже докладывал про операцию «Беатрикс». Так вот, мы вместе с американцами успешно ее осуществили. Нам даже удалось сделать так, что русские считают перебежчика мертвым. В настоящий момент он находится в охраняемом доме неподалеку от Манчестера, — доложил Чарльстон главе правительства.
      — Мы поставили в известность американцев?
      Сэр Бейзил кивнул.
      — Да, госпожа премьер-министр. В конце концов, он их добыча. На следующей неделе мы отправляем русского самолетом в Америку. Сегодня я уже имел разговор с судьей Артуром Муром, директором Центрального разведывательного управления. Надеюсь, в начале следующей недели он встретится с президентом.
      — Как вы полагаете, какие действия предпримут американцы? — спросила Тэтчер.
      — Трудно сказать, мэм. Если честно, ситуация очень щекотливая. Этот перебежчик, его фамилия Зайцев, представляет собой очень ценный разведывательный материал, и надо будет приложить все силы для того, чтобы обеспечить его анонимность, а также чтобы скрыть то, что он находится по эту сторону «железного занавеса». Так что вопрос о том, как именно предупредить Ватикан о потенциальной угрозе, является, мягко говоря, очень сложным.
      — Вы говорите, советские спецслужбы всерьез готовят операцию? — задумчиво спросила премьер-министр.
      Ей трудно было поверить, что на такое способны те, кого она считала способными почти на все.
      — Судя по всему, да, — подтвердил сэр Бейзил. — Но нам неизвестен ее приоритет, и, разумеется, мы ничего не знаем о сроках.
      — Понятно. — Тэтчер помолчала. — Наши отношения с Ватиканом являются вежливыми, но не слишком близкими.
      Это восходило еще к эпохе Генриха Восьмого, хотя за прошедшие с тех пор столетия Римско-католическая церковь в значительной мере забыла былые обиды.
      — К сожалению, вы правы, — согласился директор Службы внешней разведки.
      — Понятно, — повторила премьер-министр.
      Тэтчер долго думала перед тем, как заговорить снова. Наконец, подавшись вперед, она произнесла голосом, полным достоинства и силы:
      — Сэр Бейзил, не в обычаях правительства ее величества стоять сложа руки, когда наши противники замышляют убийство главы дружественного государства. Поручаю вам изучить все возможные способы предотвратить это преступление.
      Одни люди стреляют с бедра, подумал сэр Бейзил. Другие — от сердца. Несмотря на всю свою внешнюю суровость, глава правительства Соединенного королевства Великобритании и Северной Ирландии относилась к последним.
      — Слушаюсь, госпожа премьер-министр.
      Проблема заключалась в том, что Тэтчер не сказала, каким образом, черт побери, выполнять ее распоряжение. Конечно, надо будет скоординировать свои действия с Лэнгли. Но пока что перед Чарльстоном стояла задача, как минимум, очень сложная. Что ему делать? Высадить парашютный десант на площади Святого Петра?
      Однако этому премьер-министру отвечать «нет» нельзя, по крайней мере, здесь, в ее резиденции на Даунинг-стрит, 10.
      — Этот перебежчик поведал нам еще что-нибудь интересное?
      — Да, мэм. Он назвал кодовое имя советского агента, который, скорее всего, работает в Уайтхолле. Его зовут Министр. Как только мы получим более подробную информацию об этом предателе, мы поручим Службе внутренней безопасности взяться за него.
      — Что он передает русским?
      — Разведывательную информацию политического и дипломатического характера, мэм. По словам Зайцева, эти сведения высочайшего качества, но пока что он не сообщил нам ничего такого, что позволило бы прямо выйти на изменника.
      — Очень интересно.
      Все это было для Англии не внове. Возможно, этот предатель — последний осколок «Кембриджской группы», имевшей такое огромное значение для СССР во время Второй мировой войны и вплоть до начала шестидесятых годов, или же завербован ими. Чарльстон очень решительно очистил от них свое ведомство, однако Уайтхолл не входил в его епархию.
      — Держите меня в курсе.
      Это произнесенное спокойным тоном распоряжение в устах Тэтчер приобретало силу гранитной скалы, брошенной божественной рукой с вершины горы Синай.
      — Слушаюсь, госпожа премьер-министр.
      — Имеет ли смысл обсудить вопрос безопасности папы римского с президентом Рейганом?
      — Я считаю, пусть сначала его введет в курс дела ЦРУ. Получится некрасиво, если мы будем действовать в обход американской разведки. В конце концов, этим перебежчиком мы обязаны в первую очередь именно американцам, так что сначала с президентом должен поговорить Артур Мур.
      — Да, полагаю, вы правы. Однако когда я буду говорить с Рейганом, я дам ему понять, что мы отнеслись к этому максимально серьезно и ждем от него существенных действий.
      — Госпожа премьер-министр, если позволите высказать свои соображения, вряд ли американский президент пожелает остаться в стороне.
      — Согласна. Он отличный парень.
      Подробный рассказ об американской поддержке во время войны за Фольклендские острова не увидит божий свет еще в течение многих лет. В конце концов, Соединенные Штаты не собираются сжигать мосты с Южной Америкой. Но Тэтчер была не из тех, кто забывает свои долги.
      — Вернемся к операции «Беатрикс», — снова заговорила премьер-министр. — Она прошла успешно?
      — Без единого сбоя, мэм, — заверил ее Чарльстон. — Наши люди сделали все, как по писаному.
      — Не сомневаюсь, вы отметите отличившихся.
      — Разумеется, мэм, — ответил директор Службы внешней разведки.
      — Хорошо. Благодарю вас за то, что пришли, сэр Бейзил.
      — Как всегда, был рад увидеться с вами, госпожа премьер-министр.
      Чарльстон встал, размышляя о том, что Райан назвал бы Тэтчер «девчонкой что надо». Что действительно соответствовало истине. Однако по дороге в Сенчури-Хауз он уже думал о том, что еще только предстоит. Что можно будет предпринять? Разумеется, именно за то, чтобы находить ответы на такие вопросы, сэр Бейзил Чарльстон и получал такое щедрое жалование.
 
      — Привет, дорогая, — сказал в трубку Райан.
      — Где ты? — тотчас же спросила Кэти.
      — Где именно, сказать не могу, но я вернулся в Англию. То, чем я занимался на континенте… в общем, получилось продолжение, которым я должен заниматься здесь.
      — Ты можешь заглянуть к нам домой?
      — Боюсь, нет. — Одна из главных проблем заключалась в том, что хотя до Чатэма было всего несколько часов езды на машине, Райан еще не чувствовал себя достаточно уверенно для того, чтобы пускаться в такой дальний путь по английским дорогам. — У вас все в порядке?
      — У нас все замечательно, вот только тебя нет, — ответила Кэти, и в ее голосе прозвучали нотки разочарования и гнева.
      Она была уверена в одном: куда бы ни уезжал Джек, это уж точно была не Западная Германия. Но Кэти не могла говорить об этом по телефону. Она все-таки понимала, что такое разведка.
      — Извини, малыш. Могу только сказать тебе, что то, чем я сейчас занимаюсь, является очень важным, — но и только.
      — Не сомневаюсь, — сдалась Кэти.
      Она понимала, что Джек тоже хочет вернуться домой, к семье. Он был не из тех, кто готов разлучиться с близкими просто так, от нечего делать.
      — Как у тебя работа?
      — Весь день прописывала очки. Но завтра утром мне предстоит несколько операций. Подожди, передаю трубку Салли.
      — Привет, папочка! — послышался другой, высокий голосок.
      — Привет, Салли. Как ты поживаешь?
      — Хорошо. — Дети всегда отвечают так.
      — Чем ты занималась сегодня?
      — Мы с мисс Маргарет рисовали цветными карандашами.
      — И что же?
      — Коров и лошадей! — с восторгом воскликнула девочка.
      Больше всего ей нравились пеликаны и коровы.
      — Замечательно. А теперь верни трубку маме.
      — Хорошо.
      Возвращаясь к видеомагнитофону с кассетой «Волшебника из страны Оз», Салли будет вспоминать этот глубокий и содержательный разговор.
      — А как поживает наш малыш? — спросил у жены Джек.
      — В основном, жует свои ручки. Сейчас он в манеже, смотрит телевизор.
      — С ним проще, чем было с Салли в его возрасте, — улыбнувшись, заметил Джек.
      — Слава богу, его не мучают колики, — согласилась доктор Райан.
      — Я по тебе соскучился, — упавшим голосом признался Джек.
      Это соответствовало истине. Он действительно очень соскучился по Кэти.
      — Мне тоже тебя недостает.
      — Ну ладно, мне пора возвращаться к работе, — сказал Райан.
      — Когда ждать тебя домой?
      — Надеюсь, через пару дней.
      — Ладно. — Придется свыкнуться с этим печальным фактом. — Звони.
      — Обязательно, малыш.
      — Пока.
      — До встречи. Я тебя люблю.
      — Я тебя тоже люблю.
      — Пока.
      — Пока, Джек.
      Положив трубку на рычажки, Райан сказал себе, что он не создан для такой жизни. Как и его отец, он хотел спать в одной кровати вместе с женой — интересно, а отцу приходилось когда-нибудь ночевать не дома? Джек не мог припомнить этого. Однако он выбрал для себя эту работу, в которой такое простое желание выполнимо не всегда. Хотя, на самом деле, этого быть не должно. Он аналитик, который работает у себя в кабинете и спит дома, но иногда, черт бы побрал, все складывается по-другому.
 
      На ужин были говядина по-веллингтонски и йоркширский пудинг. Миссис Томпсон могла бы работать шеф-поваром в приличном ресторане. Джек не имел понятия, каково происхождение говядины, но она показалась ему более сочной, чем обычное мясо английских коров, откормленных травой. Или миссис Томпсон купила ее в специальном магазине — в Англии до сих пор оставались мясные лавки — или же она действительно умеет делать нежным любое мясо.
      Ну а йоркширский пудинг получился просто неземного вкуса.
      Бутылка французского вина, и ужин прошел просто блестяще — излюбленный эпитет в Великобритании.
      Русские набросились на еду, как в свое время маршал Георгий Жуков — на Берлин, с завидным аппетитом.
      — Олег Иванович, должен вас предупредить, — позволил себе на мгновение быть искренним Райан, — в Америке еда не всегда такого высокого качества. — Он подгадал так, чтобы сделать это замечание, когда миссис Томпсон находилась в обеденном зале. Джек повернулся к ней. — Мэм, если вам когда-либо понадобятся рекомендации, чтобы устроиться на работу поваром, обращайтесь ко мне, хорошо?
      Эмма Томпсон просияла.
      — Благодарю вас, сэр Джон.
      — Честное слово, мэм, еда просто превосходная.
      — Вы очень любезны.
      У Джека мелькнула мысль, понравится ли ей мясо-гриль в его исполнении и салат со шпинатом, приготовленный Кэти. Главным будет достать мясо бычков из Айовы, откормленных кукурузой, что в Англии совсем непросто. Хотя, конечно, можно будет обратиться в военный магазин на авиабазе в Гринэм-Коммонс…
      Ужин занял почти целый час, а завершили его великолепные напитки. В знак особого уважения к русским гостям даже была подана водка «Старка». Джек обратил внимание, что Олег пил ее рюмка за рюмкой.
      — Даже Политбюро не кормят так хорошо, — сказал Кролик, когда ужин наконец завершился.
      — Да, в Шотландии выращивают замечательных коров. Эта порода называется «Абердинский энгус», — объяснил Ник Томпсон, собирая посуду.
      — Их откармливают кукурузой? — спросил Райан.
      Кажется, особого избытка кукурузы в Великобритании не наблюдается, разве не так?
      — Не знаю. Японцы дают своим коровам породы «Кобе» пиво, — добавил бывший полицейский. — Возможно, так же поступают и в Шотландии.
      — Тогда это объясняет качество, — усмехнувшись, согласился Джек. — Олег Иванович, вам надо обязательно попробовать английское пиво. Оно лучшее в мире.
      — А разве не американское? — удивился русский.
      Райан покачал головой.
      — Нет. Это единственное, в чем англичане нас опередили.
      — Правда?
      — Правда, — подтвердил Кингшот. — Однако у ирландцев это тоже получается очень неплохо. Я просто обожаю «Гиннес», хотя в Дублине его варят все же лучше, чем в Лондоне.
      — Зачем переводить на вас добро? — спросил Джек.
      — Тот, кто родился проклятым ирландцем, проклятым ирландцем и умрет, — заметил Кингшот.
      — Итак, Олег Иванович, — спросил Райан, закуривая вечернюю сигарету, — быть может, вам бы хотелось, чтобы мы что-нибудь делали по-другому — я хочу сказать, ради вашего удобства?
      — Пока что мне жаловаться не на что, но, полагаю, ЦРУ не выделит мне такой замечательный дом, как этот.
      — Олег Иванович, я миллионер и все же живу не в таком прекрасном доме, — со смехом подтвердил Райан. — Однако смею вас заверить: ваш дом в Америке будет более уютным, чем ваша московская квартира.
      — А я получу машину?
      — Конечно.
      — И долго придется ждать? — спросил Зайцев.
      — Что ждать?
      — Когда подойдет моя очередь покупать машину.
      — Олег, вам предоставится возможность выбирать машину у сотен продавцов. Вы подберете то, что вам понравилось, заплатите за нее и уедете на ней домой. Как правило, мы доверяем выбирать цвет машины своим женам, — добавил Джек.
      — И все так просто? — недоверчиво спросил Кролик.
      — Ну да. Я сам долгое время ездил на «Фольксвагене», но теперь мне полюбился «Ягуар». Возможно, вернувшись домой, я куплю себе «Ягуар». Отличный двигатель. Кэти машина тоже нравится, но, наверное, она вернется к «Порше». Моя жена ездит на разных марках «Порше» с восемнадцати лет. Конечно, когда в семье два маленьких ребенка, эта машина не совсем практична, — с надеждой добавил Райан.
      Ему совсем не нравились эти двухместные спортивные автомобили немецкого производства. На его взгляд, «Мерседес» был значительно более безопасным.
      — И купить дом так же просто?
      — Все зависит. Если покупать новый дом, все действительно будет очень просто. Но если вам приглянется дом, у которого уже есть хозяин, вам сначала придется с ним встретиться и сделать ему предложение. Однако, полагаю, Управление вам с этим поможет.
      — А где мы будем жить?
      — Там, где пожелаете. — «После того, как мы полностью вычистим твой мозг,» — не стал добавлять Райан. — В Америке есть поговорка: «У нас свободная страна.» И еще Америка очень большая страна. Вы сможете выбрать место, которое вам понравится, и переехать туда жить. Многие ваши бывшие коллеги, перебежавшие к нам, предпочитают жить в районе Вашингтона. Почему, я не знаю. Мне самому этот район совсем не нравится. Летом там с ума можно сойти.
      — Адская жара, — согласился Кингшот. — И жуткая влажность.
      — Если ты думаешь, что в Вашингтоне плохо, Алан, попробуй пожить во Флориде, — предложил Джек. — Впрочем, кому-то нравится и во Флориде.
      — И можно свободно переезжать с места на место, не оформляя кучу бумаг? — спросил Зайцев.
      «Для кагэбэшника этот человек ни хрена не знает,» — подумал Джек.
      — Никаких бумаг не нужно, — заверил его Райан. — Для того, чтобы путешествовать было совсем просто, мы выдадим вам кредитную карточку.
      Затем ему пришлось объяснять Кролику, что такое кредитная карточка. На это ушло добрых десять минут, настолько чуждой была данная концепция советскому гражданину. К концу у Зайцева голова пошла кругом.
      — Вот только надо в конце каждого месяца оплачивать счет, — предостерег его Кингшот. — Кое-кто об этом забывает, и в результате у этих людей возникают серьезные финансовые проблемы.
 
      Директор Службы внешней разведки находился в своем особняке в престижном районе Бельгравия. Потягивая коньяк «Людовик Тринадцатый», сэр Бейзил беседовал с другом. Сэр Джордж Хендли был его давнишний товарищ. Юрист по профессии, почти всю свою жизнь он тесно работал с британским правительством, частенько выступая в роли консультанта Службы внешней разведки или Министерства внутренних дел. Сэр Джордж имел допуск к документам особой важности, а также к информации служебного пользования. За тридцать с лишним лет ему пришлось побывать доверенным лицом нескольких премьер-министров, и он считался надежным, как сама королева. По мнению самого Хендли, все это просто пришло к нему вместе с фирменным галстуком элитной школы в Винчестере, в которой он учился.
      — Значит, папа римский, да?
      — Да, Джордж, — подтвердил Чарльстон. — Премьер-министр хочет, чтобы мы изучили вопрос, как можно защитить этого человека. Вся беда в том, что до сих пор я ума не приложу, что мы можем предпринять. Связаться с Ватиканом напрямую нам нельзя.
      — Совершенно верно, Бейзил. Можно не сомневаться в честности Святого престола, но политику он проводит независимую. Скажи, насколько хорошо, на твой взгляд, там поставлена служба сбора информации?
      — Я бы сказал, что во многих отношениях она налажена первоклассно. В конце концов, с кем лучше всего поделиться тем, что лежит на душе, как не со священником, и разве может какой-нибудь другой способ передачи информации сравниться с разговором наедине в исповедальне? Плюс к этому все остальные мыслимые методы. Вероятно, политическая разведка Ватикана ничуть не уступает нашей собственной — а может быть, даже превосходит ее. Так, например, я не сомневаюсь, что Святому престолу известно абсолютно все о ситуации в Польше. Да и в Восточной Европе в целом найдется мало секретов, не известных католической церкви. В конце концов, нельзя недооценивать ее способность взывать к высшей морали человека. Мы в течение десятилетий прислушиваемся к разговорам Ватикана.
      — Вот как? — удивился Хендли.
      — Совершенно верно. И в годы Второй мировой войны это оказало нам неоценимую пользу. В то время в Ватикане был один немецкий кардинал, некий Мансдорф — странно, ты не находишь? Фамилия у него явно еврейская. Так вот, этот Дитер Мансдорф был архиепископом Маннгеймским, затем получил повышение и попал в Ватикан, занялся дипломатической работой. Ему приходилось много разъезжать по Европе. Начиная с 1938 года и до самого окончания войны Мансдорф держал нас в курсе самых сокровенных тайн нацистской партии. Понимаешь, он не слишком-то жаловал Гитлера.
      — Ну а как вам удавалось читать переговоры Ватикана?
      — Кардинал Мансдорф разрешил нам снять копию со своей шифровальной книги. Разумеется, после войны Ватикан полностью заменил все свои шифровальные книги, так что с тех пор мы почти не имеем возможности следить за личной перепиской высокопоставленных священников. Однако, в сути своей, системы шифрования остались прежними, поэтому ребятам из Центра правительственной связи время от времени удается что-нибудь «расколоть». Хороший это был человек, кардинал Дитер Мансдорф. Естественно, никто так и не узнал о его деяниях. Умер он, кажется, в пятьдесят девятом году.
      — В таком случае, почему ты считаешь, что римляне до сих пор не знают об этой операции?
      Чарльстон нашел этот вопрос очень неплохим, однако он сам уже давно ломал голову над ним и, похоже, нашел правильный ответ.
      — Если верить перебежчику, операция держится в строжайшей тайне. Вся связь поддерживается через курьеров, минуя защищенные линии связи, и так далее. И в планы посвящена всего горстка людей. Нам известна фамилия одного человека, причастного к операции. Это полковник Борис Строков, сотрудник оперативного отдела болгарской разведки «Държавна сигурност». У нас есть все основания считать, что именно Строков убил болгарского диссидента Георгия Маркова на Вестминстерском мосту, буквально под окнами моего кабинета.
      Что сам Чарльстон считал оскорблением ее величества, возможно, прямым вызовом, брошенным Службе внешней разведки. Между ЦРУ и КГБ существовала негласная договоренность: каждая спецслужба не организовывала убийства в столице противника. У британской СВР таких договоренностей ни с кем не было, что, вероятно, стоило бедняге Георгию Маркову жизни.
      — Следовательно, вы считаете этого Строкова предполагаемым исполнителем?
      Директор Службы внешней разведки развел руками.
      — Это все, чем мы располагаем, Джордж.
      — Должен сказать, у вас есть очень немного, — заметил Хендли.
      — Да, слишком мало, чтобы быть спокойными, и все же это лучше, чем ничего. У нас есть множество фотографий этого типа Строкова. Скотленд-Ярд уже был близок к тому, чтобы задержать его, когда он вылетел из «Хитроу» — сначала в Париж, и только оттуда в Софию.
      — Быть может, он очень торопился покинуть Англию? — предположил Хендли.
      — Он профессионал, Джордж. Как ты думаешь, такие люди идут на напрасный риск? Оглядываясь назад, приходится признать, поразительно, что Скотленд-Ярд вообще вышел на него.
      — Итак, ты полагаешь, что Строков может приехать в Италию.
      Не вопрос, а утверждение.
      — Да, вероятность этого высока, но кого мы можем предупредить? — спросил директор Службы внешней разведки. — Юрисдикция итальянской уголовной полиции имеет определенные пределы. Согласно Латеранскому договору, Ватикан всегда может наложить вето, — объяснил Чарльстон. Он уже успел ознакомиться с юридическими аспектами ситуации. — Ватикан обладает собственной службой безопасности — полагаю, тебе известно о швейцарской гвардии. Однако какими бы опытными ни были эти люди, защитный заслон очень тонкий, особенно если учесть, какие ограничения накладываются на них сверху. А итальянские власти по очевидным причинам не могут наводнить Ватикан своей полицией.
      — Итак, премьер-министр навьючила тебя невыполнимой задачей.
      — Да, в который уже раз, Джордж, — вынужден был согласиться сэр Бейзил.
      — Так что же ты можешь сделать?
      — На самом деле я могу только направить своих людей в Рим, чтобы они высматривали в толпе Бориса Строкова.
      — Ну а если они его там увидят?
      — Вежливо попросить его уйти куда-нибудь подальше? — задумчиво произнес сэр Бейзил, размышляя вслух. — Возможно, это даст желаемый результат. Строков профессионал, и если его застигнут на месте предполагаемого преступления — а я собираюсь предложить своим людям подчеркнуто открыто сфотографировать его во всех ракурсах — он вынужден будет сделать продолжительную паузу, а то и вовсе отказаться от выполнения задания.
      — Это все вилами на воде писано, — заметил Хендли.
      — Ты прав, — вынужден был согласиться директор Службы внешней разведки.
      Но, по крайней мере, это уже хоть что-то, о чем можно будет доложить Тэтчер.
      — Кого ты собираешься отправить в Ватикан?
      — У нас в Риме хороший резидент, Том Шарп. У него в подчинении четыре человека, кроме того, полагаю, можно будет прислать подкрепление из Сенчури-Хауза.
      — Разумное решение, Бейзил. А зачем же ты все-таки пригласил меня в гости?
      — Я надеялся, Джордж, что ты подскажешь какую-нибудь мысль, которая от меня ускользнула.
      Последний глоток из рюмки. Как ни хотелось Бейзилу продолжить, на сегодняшний вечер коньяка хватит.
      — Выше собственной головы не прыгнешь, — сочувственно произнес Хендли.
      — Кароль Войтыла — слишком хороший человек, чтобы позволить ему сгинуть ни за грош, от рук проклятых русских. И за что? За то, что он вступился за свой народ. Подобная преданность достойна награды, а не убийства на глазах тысяч людей.
      — И премьер-министр разделяет эту точку зрения.
      — Тэтчер заняла твердую позицию.
      Чем она успела снискать уважение во всем мире.
      — А что американцы? — спросил Хендли.
      Чарльстон пожал плечами.
      — У них еще не было возможности побеседовать с перебежчиком. Они доверяют нам, Джордж, но в определенных пределах.
      — Что ж, делай что в твоих силах. Впрочем, возможно, операция КГБ произойдет не в самом ближайшем времени. Кстати, насколько эффективно действуют советские спецслужбы?
      — Вот мы и посмотрим, — только и смог ответить директор СВР.
 
      Проснувшись без десяти семь утра, Райан решил, что здесь, несмотря на проходящее рядом шоссе, было гораздо тише, чем у него дома в Чатэме. Умывальник в соответствии с эксцентричным британским стилем был оборудован двумя кранами, для холодной и горячей воды, вследствие чего у Райана, когда он мыл руки, левая едва не сварилась, а правая замерзла. Как всегда, было приятно побриться, причесаться и приготовиться к новому дню, даже если ему предстояло начаться с чашки растворимого кофе «Тейстерс чойс».
      Когда Джек спустился на кухню, Кингшот уже был там. Странно, что по воскресеньям люди спят допоздна, а по субботам этого, как правило, не происходит.
      — Сообщение из Лондона, — вместо приветствия сказал Алан.
      — И что в нем?
      — Вопрос. Как ты отнесешься к предложению сегодня вылететь в Рим?
      — Что случилось?
      — Сэр Бейзил направляет людей в Ватикан, чтобы ознакомиться с положением дел на месте. Он хочет узнать, готов ли ты присоединиться к ним. В конце концов, эту операцию начало ЦРУ.
      — Передай, я готов, — ни минуты не колеблясь, ответил Джек. — Когда?
      Только тут до него дошло, что он снова принял решение, повинуясь минутному порыву. Проклятие!
      — Самолет вылетает в полдень из «Хитроу». У тебя будет время заехать домой и переодеться.
      — На машине?
      — Тебя отвезет Ник, — сказал Кингшот.
      — А что ты скажешь Олегу?
      — Правду, — рассуждая вслух, промолвил Кингшот. — Так он почувствует себя более значимой персоной.
      В отношении перебежчиков это всегда имеет очень большое значение.
 
      Райан и Томпсон тронулись в путь через час. Чемоданы Джека были уложены в багажник.
      — Я хочу спросить про этого Зайцева, — начал Ник, когда машина выехала на шоссе. — Мне показалось, он очень важная птица.
      — Ты совершенно прав, Ник. Его черепушка наполнена самой разнообразной информацией высшего качества. Мы будем обращаться с ним, как с поддоном, заполненным одними золотыми слитками.
      — Я рад, что ЦРУ разрешило нам побеседовать с перебежчиком.
      — Ну, отказать вам в этом было бы верхом неприличия. Это вы вытащили его для нас из России, и маскировка бегства была выполнена на высшем уровне.
      Больше Джек не мог ничего добавить. Каким бы надежным человеком ни считался Ник Томпсон, Райан не знал, к каким секретам он допущен.
      Однако Томпсон сам знал, когда нужно воздержаться от вопросов.
      — Значит, ваш отец был полицейским?
      — Да, следователем. В основном, расследовал убийства. Занимался этим больше двадцати лет. Дослужился до звания лейтенант. По его словам, капитаны в основном просиживают штаны в кабинетах, а отец этого терпеть не мог. Он любил лично хватать плохих ребят за шиворот и отправлять их в кутузку.
      — Куда?
      — В тюрьму. Тюрьма штата Мериленд в Балтиморе — весьма зловещее сооружение. Чем-то похожее на средневековую крепость, но только еще более неприступное. Сами обитатели называют ее «замком Франкенштейна».
      — Мне это как раз по душе, сэр Джон. Убийц я никогда особенно не жаловал.
      — Отец почти не рассказывал про них. Он не приносил работу домой. Мама не любила об этом слушать. Только однажды папа рассказал жуткую историю: один человек убил своего сына, поссорившись с ним из-за пирога с крабами. Это такой маленький гамбургер с начинкой из крабового мяса, — объяснил Джек. — Отец сказал, что это страшно — лишиться жизни из-за такого пустяка. Убийца сам сдался полиции, в ужасе от содеянного. Но сына его вернуть уже было нельзя.
      — Поразительно, как часто с убийцами происходит именно так. Ослепленные яростью, они отнимают чужую жизнь, после чего их захлестывает раскаяние.
      — Быстро взрослеют, медленно набираются ума, — процитировал Джек расхожую фразу времен Дикого Запада.
      — Да, в моем ремесле мне приходилось сталкиваться с такими печальными историями.
      — А что насчет этого Строкова?
      — Эта лошадка совсем другой масти, — ответил Томпсон. — Такие встречаются нечасто. Для них оборвать человеческую жизнь — это работа. Никакого мотива в обычном смысле этого слова, и практически полное отсутствие вещественных улик. Находить таких подонков очень трудно, но мы по большей части их все-таки находим. На нашей стороне время; рано или поздно кто-нибудь открывает рот, и это доходит до наших ушей. Большинство преступников сами отправляют себя за решетку своим длинным языком, — объяснил Ник. — Но такие, как этот Строков, никогда не хвастаются своими черными делами — если не считать рапорта для начальства. Однако эти документы нам на глаза не попадаются. В прошлый раз мы вышли на Строкова чисто случайно. Мистер Марков запомнил, что какой-то мужчина уколол его зонтиком, запомнил цвет костюма, который был на нем. Один из констеблей обратил внимание на мужчину в костюме такого же цвета, чье поведение показалось ему странным — понимаете, вместо того, чтобы поскорее вернуться домой, он остался с тем, чтобы проверить, что Марков действительно умрет. Два предыдущих покушения провалились, понимаете, поэтому направили Строкова, чтобы он сделал дело наверняка. А Строков настоящий профессионал. Ему нужно было быть полностью уверенным, поэтому он остался ждать сообщения в газетах о смерти Маркова. А мы тем временем побеседовали с обслуживающим персоналом гостиницы, в которой он остановился, и начали собирать информацию. К расследованию подключилась Служба внутренней безопасности; в каких-то отношениях она нам очень помогла, а в других — нет. Затем было поставлено в известность правительство. Правительство стремилось избежать международного скандала, поэтому нас всячески сдерживали — кажется, мы потеряли из-за этого два дня. В первый из этих дней Строков приехал на такси в «Хитроу» и вылетел в Париж. Я входил в группу, осуществлявшую наружное наблюдение. Стоял в пятнадцати шагах от Строкова. У нас были два детектива с фотоаппаратами, они сделали кучу снимков. На последнем Строков поднимался по трапу в «Боинг». А на следующий день правительство наконец выдало нам санкцию на то, чтобы задержать Строкова для допроса.
      — Опоздали на один день, и не хватило одного доллара, так?
      Томпсон кивнул.
      — Совершенно верно. Я бы с огромным удовольствием упрятал Строкова в камеру предварительного содержания в тюрьме «Олд бейли», но рыбке удалось уплыть. Французы следили за Строковым в международном аэропорту имени де Голля, но он не покидал территорию международного терминала, где ни с кем не обмолвился ни словом. Мерзавец нисколько не раскаивался в содеянном. Полагаю, для него убить человека было все равно, что нарубить дров для камина, — закончил свой рассказ бывший полицейский.
      — Да. Это в кино Джеймс Бонд, расправившись с очередным врагом, выпивает водку с мартини — «смешать, но не взбалтывать». На самом деле лишить человека жизни совсем непросто.
      — Вина Маркова заключалась только в том, что он принимал участие в передачах иностранного вещания Би-би-си, — сказал Ник, крепче сжимая рулевое колесо. — Наверное, кому-то в Софии очень не понравилось то, что он говорил.
      — Те, кто обитает по ту сторону «железного занавеса», не слишком-то жалуют свободу слова, — напомнил Райан.
      — Треклятые варвары. И вот теперь этот сукин сын собирается убить папу римского? Я сам не католик, но папа — слуга господа, и, насколько мне кажется, человек неплохой. Знаете, даже самый жестокий преступник хорошенько подумает, прежде чем поднять руку на священнослужителя.
      — Да, я знаю. Никто не хочет гневить господа. Но, Ник, эти люди не верят в бога.
      — Их счастье, что я не господь бог.
      — Да, как было бы хорошо обладать силой полностью очистить мир от зла. Вся беда состоит в том, что, по убеждению хозяев Строкова, именно этим они и занимаются.
      — Вот почему мы живем по законам, Джек, — да, знаю, эти люди сотворили для себя свои собственные законы.
      — В этом-то вся беда, — согласился Райан.
      Как раз в этот момент они подъехали к Чатэму.
      — Какое милое местечко, — заметил Томпсон, поднимаясь по центральной улице.
      — Неплохой район, — согласился Райан. — Моей Кэти здесь очень нравится. Я сам предпочел бы поселиться ближе к Лондону, но она… в общем, настояла на своем.
      — Женщинам всегда удается добиться своего, — усмехнулся Томпсон, сворачивая направо на Фристоу-Вей, а затем налево в Гриздейл-Клоуз.
      И вот, наконец, и дом. Райан вышел из машины и достал из багажника вещи.
      — Папочка! — радостно взвизгнула Салли, когда он вошел в дом.
      Бросив чемоданы, Райан подхватил дочь на руки. Он уже давно успел убедиться, что маленькие девочки обнимаются лучше всех на свете, хотя их поцелуи получаются слишком мокрые.
      — Ну, как поживает моя маленькая Салли?
      — Хорошо. — Слетевшее с ее уст, это слово странным образом напоминало гладкую, пушистую кошку.
      — О, здравствуйте, доктор Райан, — поздоровалась вышедшая в коридор мисс Маргарет. — Я вас не ждала.
      — Я заскочил на минуту. Оставлю грязное белье, возьму свежее и снова в путь.
      — Ты опять уходишь? — разочарованно произнесла Салли.
      — Извини, Салли. Папу ждут дела.
      Девочка вырвалась из объятий отца.
      — Фу!
      И она вернулась к телевизору, тем самым указав отцу его место.
      Правильно истолковав ее жест, Джек поднялся наверх. Три — нет, четыре свежих рубашки, пять комплектов нижнего белья, четыре новых галстука и… да, еще одежда для отдыха. Два пиджака, две пары брюк. Заколка для галстука, оставшаяся со времен службы в морской пехоте. Вот и все. Навалив на кровати кучу грязного белья, Джек собрал чемоданы и направился вниз. Готово. Оставив вещи внизу, Джек снова поднялся наверх за своим паспортом. Больше нет смысла пользоваться фальшивым британским.
      — Пока, Салли.
      — Пока, папочка.
      Но затем, передумав, Салли выскочила в коридор и снова бросилась отцу на шею. Когда она вырастет, она будет не разбивать сердца мужчин, а вырывать их из груди и зажаривать на углях. Однако до этого еще было далеко, и пока что у отца была возможность наслаждаться своей дочерью. Маленький Джек спал, улегшись на спинке в манеже, и Райан решил его не беспокоить.
      — До встречи, приятель, — прошептал он в дверь, направляясь к выходу.
      — Куда вы направляетесь сейчас? — спросила мисс Маргарет.
      — За границу. Дела, — объяснил Райан. — Я позвоню Кэти из аэропорта.
      — Счастливого пути, доктор Райан.
      — Благодарю, Маргарет.
      И снова на улицу.
      — Как у нас со временем? — спросил Райан, садясь в машину.
      — Насчет этого можно не беспокоиться, — небрежно заметил Томпсон.
      Джек понял, что если они будут опаздывать, и у этого самолета возникнут мелкие технические неполадки.
      — Хорошо.
      Джек откинул спинку сиденья назад, чтобы немного вздремнуть.
 
      Он проснулся, когда машина подъезжала к третьему терминалу аэропорта «Хитроу». Томпсон остановился рядом с мужчиной в штатском, судя по всему, каким-то государственным служащим.
      Это действительно оказалось так. Как только Райан вышел из машины, мужчина подошел к нему и протянул пухлый конверт.
      — Сэр, ваш рейс вылетает через сорок минут. Регистрация в двенадцатом окошке, — доложил мужчина. — В Риме вас встретит Том Шарп.
      — Как он выглядит? — спросил Джек.
      — Он вас узнает, сэр.
      — Разумно.
      Забрав билет, Райан направился к машине за вещами.
      — Сэр, я позабочусь об этом.
      Джек решил, что есть свои прелести в том, чтобы путешествовать в качестве сотрудника влиятельного государственного ведомства. Помахав рукой Томпсону, он зашел в здание аэровокзала и стал искать двенадцатое окошко. Это оказалось совсем нетрудно. Устроившись рядом с окошком, Райан взглянул на свой билет — опять салон первого класса, место 1-А. Похоже, Служба внешней разведки встречала полное понимание со стороны авиакомпании «Бритиш эруэйз». Теперь остается только пережить перелет.
      Через двадцать минут Райан поднялся на борт самолета, занял свое место, пристегнул ремень и перевел часы на час вперед. Затем ему пришлось выслушать обычную бодягу бесполезных наставлений по технике безопасности и объяснений, как застегивать ремень безопасности, который сам он уже давно застегнул и затянул.
      Полет продолжался два часа, и в 15:09 по местному времени самолет совершил посадку в аэропорту имени Леонардо да Винчи. Спустившись по трапу, Джек прошел в здание аэровокзала и стал искать «голубой коридор». Очередную визу ему в дипломатический паспорт поставили после пятисекундной задержки — перед Райаном пограничный контроль проходил еще один дипломат, и этот тупица ухитрился забыть, в какой карман положил свой паспорт.
      Когда все это осталось позади, Джек забрал багаж и направился к выходу. Ему навстречу шагнул мужчина с черной с проседью бородкой.
      — Вы Джек Райан?
      — А вы, должно быть, Том Шарп?
      — Правильно. Позвольте помочь вам нести вещи.
      Райан понятия не имел, почему за ним так заботливо ухаживают. Впрочем, подумав хорошенько, он вспомнил, что и ему самому не раз приходилось делать то же самое, а англичане по части хороших манер общепризнанно являются мировыми лидерами.
      — Простите, а какую должность вы занимаете? — спросил Райан.
      — Я резидент в Риме, — ответил Шарп. — Наш директор позвонил и предупредил о вашем приезде, сэр Джон, и попросил встретить вас лично.
      — Как это мило со стороны сэра Бейзила, — заметил Райан.
      Шарп провел его к своей машине, седану «Бентли» бронзового цвета. Из уважения к нравам этой варварской страны руль был слева.
      — Неплохая у вас тачка.
      — Моя официальная «крыша» — заместитель посла, — объяснил Шарп. — Я мог бы ездить и на «Феррари», но это уже слишком бросалось бы в глаза. Видите ли, собственно оперативной работой мне приходится заниматься совсем мало; в основном, административные дела. К тому же, мне действительно приходится выполнять обязанности заместителя посла. Дипломатической работы по горло — это может с ума свести.
      — Как вам нравится Италия?
      — Очень милая страна, очень милые люди. Правда, очень неорганизованные. Про нас, англичан, говорят, что мы несобранные, однако по сравнению с местными жителями мы просто настоящие пруссаки.
      — А здешняя полиция?
      — Если честно, очень неплохо знает свое дело. Правоохранительных ведомств в Италии несколько. Самое эффективное — карабинеры, военизированная полиция, подчиняющаяся непосредственно центральному правительству. Есть просто блестящие сотрудники. В основном, карабинеры пытаются обуздать сицилийскую мафию — скотская работа, но, знаете, лично я не сомневаюсь, что рано или поздно они добьются своего.
      — Вас ввели в курс, зачем меня направили в Италию?
      — Кое-кто считает, что Юрий Владимирович собирается убить папу римского. По крайней мере, так было сказано в телексе, который я получил.
      — Совершенно верно. К нам перебежал русский чекист, утверждающий это, и у нас есть основания полагать, что он говорит правду.
      — Какие-нибудь детали?
      — Боюсь, никаких. По-моему, меня прислали сюда находиться рядом с вами до тех пор, пока кто-нибудь не придумает, что делать. Лично мне кажется, что покушение может состояться в следующую среду.
      — Во время еженедельного появления папы римского на площади Святого Петра?
      Джек кивнул.
      — Да.
      Машина ехала по шоссе, ведущему из аэропорта в Рим. Окружающая местность показалась Райану странной, и ему потребовалось какое-то время, чтобы понять, почему. Наконец до него дошло. Скаты крыш были другие — более пологие чем те, к каким он привык. Вероятно, зимой здесь почти не бывает снега. Выкрашенные в белый цвет, чтобы отражать жар итальянского солнца, дома напоминали кубики сахара. Что ж, в каждой стране своя непохожая архитектура.
      — Значит, в среду, да?
      — Да. Кроме того, мы будем искать некоего Бориса Строкова, полковника болгарской разведки «Държавна сигурност». Судя по рассказам, профессиональный убийца.
      Шарп сосредоточенно следил за дорогой.
      — Фамилия мне знакома. Не он ли считается причастным к убийству Георгия Маркова?
      — Он самый. Скотленд-Ярд должен был прислать его фотографии.
      — Курьер прилетел одним с вами рейсом, — доложил Шарп. — Просто он поехал в город другой дорогой.
      — Есть какие-нибудь мысли по поводу того, что, черт побери, нам делать?
      — Мы разместим вас в посольстве — если точнее, в моей резиденции, это в двух кварталах. Там довольно прилично. Затем вас отвезут на площадь Святого Петра, чтобы вы осмотрелись и прочувствовали обстановку. Я неоднократно бывал в музеях Ватикана — собраниями произведений искусств они могут поспорить с королевскими — но работать там мне не приходилось. Вы уже бывали в Риме?
      — Нет.
      — Что ж, в таком случае, давайте я быстро провезу вас по городу, чтобы вы получили первое впечатление.
      Рим показался Райану поразительно неупорядоченным местом — впрочем, то же самое можно было сказать и про улицы Лондона, в котором отцы города, судя по всему, не состояли в законном браке с матерями города. А Рим был старше на добрую тысячу лет; город строился в те времена, когда самым быстрым средством передвижения были лошади, а в реальной жизни они скачут гораздо медленнее, чем в вестернах Джона Форда. Практически ни одной прямой улицы, а посреди — извилистая лента реки. Райану все вокруг казалось старым — нет, не старым, а древним, таким, словно по этим улицам бродили еще динозавры. Разумеется, было достаточно трудно увязать это с потоком автомобилей.
      — А это амфитеатр Флавиев. Его называют Колизеем, потому что император Нерон воздвиг свою огромную статую прямо вот здесь, — Шарп махнул рукой, — и стадион стали называть по этой статуе, к большому недовольству семейства Флавиев, которые построили его на средства, вырученные во время Иудейского восстания, о котором писал древнеримский историк Иосиф Флавий.
      Джек видел величественное сооружение на фотографиях и по телевизору, однако это было совсем не то, что проезжать мимо него. Стадион построили люди, не имевшие в своем распоряжении ничего кроме силы собственных мускулов и самых примитивных приспособлений. Своей формой Колизей на удивление напоминал стадион «Янкиз» в Нью-Йорке. Однако на арене в Бронксе Малыш Рут и другие знаменитые бейсболисты не выпускали своим противникам внутренности. А этот амфитеатр в свое время повидал немало крови.
      Райан не выдержал:
      — Знаете, если когда-нибудь создадут машину времени, наверное, я постараюсь вернуться сюда, чтобы своими глазами посмотреть на бои гладиаторов. Из этого следует, что я варвар?
      — Для древних римлян это было чем-то вроде регби, — усмехнулся Шарп. — Сейчас на смену пришел футбол, современная игра настоящих мужчин.
      — Европейский футбол — игра кисейных барышень, — презрительно фыркнул Райан.
      — А вы и впрямь варвар, сэр Джон. Футбол, — назидательным тоном объяснил Шарп, — это благородная игра, в которую играют головорезы, в то время как регби — это игра головорезов, в которую играют благородные джентльмены.
      — Приходится верить вам на слово. А мне сейчас до смерти хочется увидеть свежий номер «Интернешнл геральд трибюн». Моя любимая команда вышла в финал Мировой серии по бейсболу, а я даже не знаю, как она себя показывает.
      — Бейсбол? А, вы имели в виду раундерс. Да, игра кисейных барышень, — объявил Шарп.
      — Все это мне уже приходилось слышать. Вы, англичане, ни черта не понимаете в бейсболе.
      — Точно так же, сэр Джон, как вы ни черта не понимаете в настоящем футболе. В Италии это даже в еще большей степени национальная страсть, чем у нас в Англии. Здесь играют в зажигательный футбол в отличие, скажем, от немцев, которые ведут себя на поле, как неумолимые бездушные машины.
      Для Райана это было сродни рассуждениям о том, какая разница между «крученой» и «скользящей» подачами и какой мяч труднее отразить, «скошенный» или «завинченный». Он сам не настолько хорошо разбирался в бейсболе, чтобы ориентироваться в подобных тонкостях; ему приходилось полагаться на телекомментатора, который, возможно, сам только что изобрел этот термин. Райан лишь знал, что во всем американском бейсболе нет игрока, который смог бы хорошей «крученой» подачей отправить мяч в дальний угол площадки.
      Через пять минут они приехали к собору Святого Петра.
      — Проклятие! — восхищенно пробормотал Джек.
      — Большой, да?
      Собор был не просто большой; он был огромный.
      Шарп подъехал к нему слева и остановил машину в переулке у рядов магазинчиков — судя по всему, ювелирных.
      — Предлагаю выйти и посмотреть, не возражаете?
      Райан обрадовался возможности выйти из машины и размять затекшие ноги. Ему пришлось напомнить себе, что он приехал сюда не для того, чтобы восторгаться творением великих архитекторов Браманте и Микеланджело. Ему необходимо ознакомиться с местом предполагаемой операции, как этому учили в Квантико. На самом деле это было совсем нетрудно, если только знать, что к чему.
      Сверху площадь напоминала гигантский клин под баскетбольным кольцом. Ее круглая часть имела добрых сто ярдов в диаметре, после чего площадь, по мере удаления от бронзовых дверей собора чудовищной величины, сужалась приблизительно до трети этих размеров.
      — Увидев, что на площади собрались верующие, папа садится в свою машину, которая представляет нечто среднее между джипом и тележкой для перемещения по полю для гольфа, прямо вон там, и едет по проходу, расчищенному в толпе, — объяснил Шарп, указывая рукой, — вот сюда, потом сюда и обратно. Это занимает — ну, минут двадцать, в зависимости от того, возникнет ли у папы желание… как бы это сказать… вы, американцы называете это «прикоснуться к избирателям». Хотя, конечно, его ни в коем случае нельзя сравнивать с политиками. Папа римский — отличный парень, честный, порядочный. Такое можно было сказать далеко не про всех его предшественников, но Кароль Войтыла — по-настоящему хороший человек. И он не трус. Ему пришлось пережить и нацистов, и коммунистов, но он ни на йоту не отклонился от своего пути.
      — Да, его линия жизни прямая, как стрела, — пробормотал Райан. Теперь его мысли занимал лишь один вопрос. — Где будет солнце?
      — Как раз у нас за спиной.
      — Итак, если на площади будет убийца, он займет место где-то здесь, чтобы солнце было у него за спиной, а не светило в глаза. А вот тех, кто будет находиться напротив, солнце как раз будет слепить. Быть может, это не так уж и много, но когда человек рискует собственной жизнью, он разыгрывает все карты, которые есть у него на руках. Том, вы служили в армии?
      — Колдстримский гвардейский танковый полк, прошел путь от лейтенанта до капитана. Участвовал в боевых действиях в Адене, но в основном служил в Европе. Я согласен с вашей оценкой ситуации, — заметил Шарп, оглядываясь по сторонам, чтобы составить собственное заключение. — Все профессионалы в чем-то предсказуемы, потому что все они обучались по одним и тем же наставлениям. Но что вы думаете по поводу снайперской винтовки?
      — Сколько вы можете задействовать человек?
      — Четверых, не считая себя. Вероятно, Чарльстон пришлет еще несколько человек из Лондона, но все равно этого будет мало.
      — А если разместить одного из них вон там? — предложил Райан, указывая на колоннаду.
      Какая у нее высота? Семьдесят футов? Восемьдесят? Приблизительно такая же, как у того балкона, с которого Ли Харви Освальд стрелял в Джека Кеннеди… из итальянской винтовки, напомнил себе Райан. Этой мысли оказалось достаточно для того, чтобы у него по спине пробежали холодные мурашки.
      — Наверное, я смогу поставить туда человека, изображающего из себя фотографа.
      А длиннофокусный телеобъектив можно использовать в качестве подзорной трубы.
      — Что насчет раций?
      — Скажем, шесть переносных раций, работающих в гражданском диапазоне. Если в посольстве не найдется столько, я попрошу прислать самолетом из Лондона.
      — Лучше армейского образца, достаточно маленькие, чтобы их можно было носить скрытно. У нас в морской пехоте были с наушником, как у транзисторного радиоприемника. В идеале хотелось бы, чтобы связь была закрытой, но, наверное, это будет уже слишком трудно.
      «Кроме того, — не стал добавлять Райан, — подобные системы являются ненадежными.»
      — Да, можно будет попробовать достать такие. Сэр Джон, а у вас талант к оперативной работе.
      — В морской пехоте я прослужил совсем недолго, но то, чему нас учили в школе, забыть очень непросто. Эта площадь слишком огромна, чтобы закрыть ее шестью человеками.
      — Нас в Службе внешней разведки этому не учили, — добавил Шарп.
      — Черт побери, американская служба безопасности направила бы на эту площадь не меньше сотни обученных агентов — проклятие, скорее всего, гораздо больше, к тому же, постаралась бы внедрить осведомителей во все окрестные гостиницы, мотели и ночлежки. — Джек вздохнул. — Мистер Шарп, об этом не может быть и речи. Сколько народу собирается в среднем на площади?
      — Все зависит. Летом, в разгар туристического сезона, здесь собирается такая плотная толпа, что ее хватило бы, чтобы заполнить стадион «Уэмбли». Ну а на следующей неделе? Определенно, несколько тысяч здесь будет, — прикинул английский разведчик. — Сколько именно, сказать трудно.
      «Да, прямо скажем, перед нами поставлена задача хреновая,» — мысленно отметил Райан.
      — А можно как-нибудь проверить гостиницы, попытаться выйти на этого Строкова? — спросил он вслух.
      — В Риме гостиниц больше, чем в Лондоне. Для четверых человек это слишком много. А обратиться за помощью к итальянской полиции мы не можем, ведь так?
      — Что говорит по этому поводу сэр Бейзил? — спросил Райан, хотя ответ уже был ему известен.
      — Соблюдать строжайшие меры секретности. Нет, никто не должен знать, чем мы занимаемся.
      Только сейчас до Джека дошло, что он не может попросить о помощи даже римского резидента ЦРУ. Боб Риттер никогда не даст на это санкцию. Да, похоже, «хреновая» — это было сказано еще слишком оптимистически.

      Официальная резиденция Тома Шарпа в своем роде была такой же впечатляющей, как и охраняемый дом под Манчестером. Ничто не позволяло определить, для кого и для каких целей было построено это здание, а Райан устал задавать вопросы. Ему выделили спальню с отдельной ванной, и с него этого было достаточно. Потолки оказались очень высокие, что, вероятно, было обусловлено летней жарой, которой славится Рим. В день прилета Райана на улице было около восьмидесяти градусов по Фаренгейту, тепло, но вполне терпимо для человека родом из окрестностей Балтимора и Вашингтона. Однако для англичан, наверное, Рим казался парилкой из преисподней. «Тот, кто написал этот стишок про сумасшедших собак и англичан, должно быть, жил в другой эпохе,» — подумал Джек. В Лондоне люди валятся на улице с тепловыми ударами, когда температура поднимается до семидесяти пяти градусов. У Райана мелькнула мысль, что ему осталось провести в тревоге всего три дня, после чего еще один день он будет претворять в жизнь то, что придумает Том Шарп. При этом надо будет надеяться, что ничего не случится, а тем временем ЦРУ найдет какой-нибудь способ предупредить службу охраны его святейшества усилить меры безопасности особы понтифика. Господи, этот человек одевается во все белое, чтобы явить собой идеальную мишень для того оружия, из которого в него будут стрелять. В худшей тактической обстановке оказался разве что Джордж Армстронг Кастер, но тот, по крайней мере, сам шагнул в пекло с открытыми глазами, хотя и затуманенными верой в удачу и гордыней, которая, в конечном счете, стоила ему жизни . Папа римский не тешит себя подобными иллюзиями. Нет, он верит в то, что господь бог приберет его к себе, если сочтет это нужным, — только и всего. Сам Райан верил в то же, во что верил польский священник, но только при этом он считал, что бог недаром наделил его умом и способностью самостоятельно принимать решения — не превращало ли это его в орудие, осуществляющее волю господа? Впрочем, этот вопрос был слишком глубоким, чтобы ломать над ним голову в настоящий момент, и, кроме того, Райан не был священником и все равно не смог бы дать на него ответ. А может быть, все объяснялось недостатком веры. Быть может, он слишком сильно верил в реальный мир. Его жена занималась тем, что лечила людей, а разве это не господь бог наслал на них болезни? Некоторые люди не сомневаются, что так оно и есть. Или, может быть, бог насылает болезни только для того, чтобы такие люди, как Кэти, могли их исцелять и тем самым выполнять его работу? Сам Райан был склонен придерживаться именно этих взглядов, и церковь, судя по всему, была с ним согласна, поскольку на ее средства по всему миру возводились больницы.
      Но, и тут не может быть никаких сомнений, черт возьми, всемогущий бог выступает решительно против убийств, и сейчас задача Райана заключается в том, чтобы предотвратить кровавое преступление. Определенно, он не сможет оставаться в стороне. Райан знал, что если он увидит преступника, целящегося в папу римского — или, раз уж об этом зашла речь, в кого угодно другого, — и у него самого тоже окажется в руке оружие, он будет колебаться лишь какую-то долю секунды, после чего выпустит пулю. Быть может, он таким уже родился, быть может, это привил ему отец, быть может, этому он был обязан обучению в школе морской пехоты: как бы то ни было, он не свалится в обморок от необходимости применить физическую силу — ну, разве что потом, когда дело уже будет сделано. Кое-кто из тех, кто сейчас жарился в преисподней, могли бы засвидетельствовать это. Поэтому Джек начал внутренне готовиться к тому, что ему предстоит сделать, если плохие ребята окажутся в городе и он их увидит. Тут до него вдруг дошло, что ему даже не придется отвечать за свои действия — его защитит дипломатический паспорт. В соответствии с Венской конвенцией Государственный департамент имеет право лишить его своей защиты, однако можно не сомневаться, что в данном случае это не произойдет. Так что он волен поступать так, как сочтет нужным, а это совсем неплохо, правда?
      Чета Шарпов пригласила его на ужин — в обычный ресторан в соседнем квартале, однако блюда оказались восхитительными, и это в очередной раз доказывало, что в Италии лучше всего готовят в небольших семейных заведениях. Судя по всему, Шарпы бывали здесь часто, и персонал встретил их очень любезно.
      — Том, черт побери, но что же нам делать? — в открытую спросил Джек, рассудив, что Анни знает, чем он зарабатывает на жизнь.
      — Черчилль в таких случаях говорил, что надо шевелить и шевелить мозгами. — Шарп пожал плечами. — Сделаем все, что в наших силах, Джек.
      — Наверное, мне было бы в тысячу раз легче, если бы у меня за спиной был взвод морских пехотинцев.
      — Как и мне, мой мальчик, однако приходится выкручиваться с тем, чем мы располагаем.
      — Томми, — спросила миссис Шарп, — о чем это вы?
      — Не могу сказать, дорогая.
      — Но вы ведь из ЦРУ, — продолжала она, повернувшись к Джеку.
      — Да, мэм, — подтвердил тот. — Раньше я преподавал историю в военно-морской академии в Аннаполисе, а до этого торговал акциями, ну а еще раньше служил в морской пехоте.
      — Сэр Джон, ведь это вы…
      — Да, и я никогда не смогу искупить вину за этот поступок.
      Проклятие, ну почему тогда, на лондонской Молл, он просто не остался вместе с женой и дочерью за деревом, позволив Шону Миллеру сделать свое черное дело? В конце концов, Кэти нащелкала бы фотографии, и это помогло бы полиции. Наверное, ни одно доброе — и глупое — дело не остается безнаказанным.
      — И вы можете прекратить эту ерунду с «сэром Джоном», — продолжал Райан. — У меня все равно нет ни коня, ни кольчуги.
      А вместо меча он может похвастаться разве что кортиком, который выдается офицерам, окончившим школу морской пехоты в Квантико.
      — Джек, рыцарь — это тот, кто с оружием в руках защищает монарха, — заметил Шарп. — Если мне не изменяет память, ты проделывал это дважды. Следовательно, ты имеешь полное право на рыцарский титул.
      — Ребята, неужели вы никогда ничего не забываете?
      — Только не такое, сэр Джон. Мужество, проявленное под пулями, это то, что остается в памяти на века.
      — Особенно в кошмарных снах, но только в них пистолет всегда дает осечку. Да-да, такие мне снятся регулярно, — признался Джек, впервые в жизни. — Ладно, Том, чем мы будем заниматься завтра?
      — Утром меня ждут кое-какие дела в посольстве. Предлагаю тебе самому походить по городу. Обедать будем вместе.
      — Разумно. Где встречаемся?
      — В соборе, справа, находится скульптурная композиция «Оплакивание Христа» Микеланджело. Перед ней, ровно в четверть второго.
      — Договорились, — согласился Джек.
 
      — Скажите мне, где мистер Райан? — спросил Кролик.
      — В Риме, — ответил Алан Кингшот. — Он проверяет то, о чем вы нам рассказали.
      Этому был посвящен целый день. Зайцев выкладывал все, что было ему известно о деятельности КГБ в Великобритании. Как выяснилось, известно ему было немало, достаточно для того, чтобы трое сотрудников Службы внутренней безопасности, записывавшие его рассказ, были вне себя от восторга. Нет, Райан ошибался, размышлял за ужином Кингшот. Этот русский был не золотой жилой. Он представлял из себя настоящую кимберлитовую трубку, и у него изо рта так и сыпались алмазы. Зайцев постепенно расслаблялся, привыкая к своему новому положению. «Он имеет на это право,» — подумал Алан. Подобно человеку, который изобрел микросхему, Кролик был обеспечен всем до конца дней своих: столько морковки, сколько он только сможет съесть, и вооруженные люди, которые будут охранять его норку от медведей.
      Крольчонок, как называл Кингшот русскую девочку, сегодня открыла для себя западные мультфильмы. Особенно ей понравился сериал про Койота-бродягу. Светлана тотчас же обратила внимание на сходство с русским «Ну, погоди!» и громко смеялась на протяжении каждой серии.
      Тем временем Ирина Зайцева заново открыла в себе любовь к фортепиано. Она играла на рояле «Безендорфер», стоящем в музыкальном салоне особняка, делая ошибки, но учась на них. Постепенно к ней начали возвращаться былые навыки, что вызывало восторженные взгляды со стороны миссис Томпсон, которая сама так и не научилась играть на пианино. Однако теперь пожилая женщина отыскала в библиотеке особняка огромное количество нот, обеспечив миссис Зайцеву материалом для занятий музыкой.
      «Это семейство, — подумал Кингшот, — ждет на Западе счастливая жизнь.» Ребенок есть ребенок. Отец располагает гигантским объемом полезной информации. А мать вздохнет свободно и будет наслаждаться столь дорогой ее сердцу музыкой. Все трое будут носить новообретенную свободу как легкое, удобное платье. Эти образованные, талантливые люди являются достойными представителями богатого культурного наследия страны, существовавшей задолго до установления в ней коммунистического режима. Отрадно сознавать, что не все перебежчики из страны Советов являются малограмотными пьяницами.
 
      — По словам Бейзила, русский заливается канарейкой, наглотавшейся амфетаминов, — сообщил судья Мур своим заместителям, собравшимся у него дома. — Он говорит, этот парень выдаст нам столько информации, сколько мы просто не сможем использовать.
      — Вот как? — заметил Боб Риттер. — Что ж, мы попробуем.
      — Вы совершенно правы, Боб. Когда мы получим его в свои руки? — спросил адмирал Грир.
      — Бейзил попросил еще два дня на беседы с русским. Так что, наверное, в четверг вечером. Я уже договорился о том, чтобы ВВС выслали за ним КС-135. Пусть «кролик» полетит первым классом, — великодушно разрешил Мур. В конце концов, деньги все равно были чужие. — Кстати, Бейзил предупредил своих людей в Риме, на тот случай, если КГБ решит поторопить операцию по устранению папы римского.
      — Русские не смогут действовать настолько быстро, — уверенно заявил Риттер.
      — Я бы все-таки не стал выражаться так категорично, — осторожно возразил зам по РА-работе. — Юрий Владимирович никогда не отличался особым терпением.
      Грир был не первый, кто сделал это наблюдение.
      — Знаю, однако русская машина проворачивается значительно медленнее нашей.
      — А что насчет болгар? — спросил Мур. — «Кролик» считает, что покушение будет совершать некий Строков, Борис Строков. Скорее всего, это тот, кто убил Георгия Маркова на Вестминстерском мосту. По мнению Бейзила, очень опытный убийца.
      — Я согласен с тем, что Андропов использует для этого черного дела болгар, — заметил Риттер. — В Восточном блоке они заведуют убийствами, но болгары по-прежнему остаются коммунистами, и они шахматисты, а не оголтелые авантюристы. Однако, мы до сих пор не решили, как предупредить Ватикан. Быть может, следует переговорить с папским нунцием?
      У всех было время подумать над этой проблемой, и сейчас настала пора обсудить ее снова. Кардинал Джованни Сабатино, папский нунций, представлял Ватикан в Соединенных Штатах. Сабатино давно занимался дипломатической работой и пользовался заслуженным уважением в Государственном департаменте как за мудрость, так и за осторожность в делах.
      — Мы сможем сделать это так, чтобы не компрометировать источник информации? — спросил Грир.
      — Можно будет сказать, что какой-то болгарин распустил язык…
      — Артур, следует очень осторожно выбирать этот предполагаемый источник информации, — остановил директора ЦРУ Риттер. — Не забывайте, в «Държавне сигурности» есть специальное подразделение. Согласно нашим источникам, оно докладывает напрямую своему Политбюро и практически не оставляет за собой бумаг. Что-то вроде коммунистического варианта Альберта Анастасии . Так вот, этот Строков как раз оттуда, по крайней мере, насколько нам известно.
      — Можно будет сказать, болгарский партийный лидер проговорился своей любовнице. Их у него немало, — предложил Грир.
      Зам по РА-работе располагал самой разнообразной информацией об интимных подробностях жизни ведущих мировых политиков, а первый секретарь болгарской компартии вел далеко не высоконравственный образ жизни. Разумеется, если болгары клюнут на эту дезинформацию, бедным женщинам придется несладко, но за распутство надо платить. К тому же, болгарский лидер такой заправский пьяница, что, возможно, и не сможет вспомнить, кому сказал то, что ему приписывают.
      — Неплохой вариант, — высказал свое мнение Риттер.
      — Когда можно будет встретиться с нунцием? — спросил судья Мур.
      — Быть может, в середине недели? — предложил Риттер.
      Всех впереди ждала напряженная неделя. До среды директор ЦРУ будет безвылазно находиться на Капитолийском холме, где будут проходить слушания по бюджету.
      — Где?
      В конце концов, нельзя же приглашать кардинала Сабатино в Лэнгли. Слишком много неприятностей, если кому-нибудь это станет известно. И судья Мур не может отправиться к нунцию. Его лицо тоже слишком хорошо известно в вашингтонском высшем свете.
      — В «Туманном дне», — задумчиво произнес Грир.
      Директор ЦРУ достаточно часто встречается с государственным секретарем, да и папский нунций там человек не чужой.
      — Отлично, — согласился судья Мур. — Давайте на этом остановимся.
      Мур потянулся. Он терпеть не мог работать по воскресеньям. Даже у судей апелляционных судов бывают выходные.
      — Остается еще вопрос, как именно Ватикан отреагирует на наше предостережение, — напомнил Риттер. — Чем занимается Бейзил?
      — Он поднял на ноги свою резидентуру в Риме. Там всего пять человек, но Бейзил собирается прислать завтра подкрепление из Лондона на тот случай, если убийца собирается нанести удар в ближайшую среду — это день, когда его святейшество появляется на людях. Насколько я понял, у него тоже напряженный график работы.
      — Жаль, что папа не может отменить объезд вокруг площади, но, полагаю, он даже слушать не станет, если ему это предложат.
      — Боюсь, вы правы, — согласился Мур.
      Он не стал упоминать о том, что сэр Бейзил направил в Рим Джека Райана. Это вызовет у Риттера еще одну вспышку ярости, а судье очень не хотелось портить воскресенье.
 
      Райан проснулся рано, как обычно, позавтракал и доехал на такси до собора Святого Петра. Как было приятно прогуляться по площади, практически круглой, разминая ноги. Странно, что здесь, в самом сердце Итальянской республики, находилось формально независимое государство, чьим официальным языком являлся латинский. У Райана мелькнула мысль, как бы отнеслись цезари к тому, что последним прибежищем их языка остается оплот церкви, которая и разрушила могущественную Римскую империю, но он не мог отправиться на Форум и задать свой вопрос обитающим там призракам.
      Все его внимание было поглощено величественным собором. Никакими словами невозможно описать нечто такое грандиозное. Чтобы собрать средства, необходимые для постройки этой громадины, пришлось начать продажу индульгенций, что подтолкнуло Мартина Лютера прикрепить свой протест к дверям собора и тем самым начать Реформацию — движение, к которому монахини из школы Святого Матфея относились очень неодобрительно, однако иезуиты, подхватившие у них воспитание и обучение Райана, придерживались на этот счет более широких взглядов. В конце концов, «Общество Иисуса» также было обязано своим существованием Реформации — оно было создано как раз для того, чтобы с ней бороться.
      Но в настоящий момент это не имело особого значения. Громадный собор не поддавался описанию; это было достойное место для того, чтобы служить центром Римско-католической церкви. Войдя в массивные двери, Райан подумал, что изнутри собор кажется еще более огромным, чем снаружи. Здесь можно было запросто устраивать футбольные матчи. В доброй сотне ярдов от входа находился главный алтарь, с которого читал проповеди только сам папа, а под ним был склеп, где были захоронены останки предшествующих пап, в том числе, если верить легенде, самого Святого Петра.
      «Ты — Петр, — приводятся в евангелии от Матфея слова Иисуса, — и на сем камне Я создам Церковь Мою.» Что ж, с помощью великих архитекторов и целой армии строителей здесь действительно была воздвигнута церковь. Джек чувствовал себя здесь так, словно находился в обители господа.
      Кафедральный собор в Балтиморе целиком поместился бы в один из альковов.
      Оглядевшись вокруг, Райан обратил внимание на туристов, глазевших на купол с раскрытыми ртами. «Как Микеланджело удалось построить такую махину без железобетонных перекрытий?» — подумал Джек. Все сооружение представляло собой камень, уложенный на камень. «А строители прошлого знали свое дело.» Теперь потомки тех инженеров работают в «Боинге» и в НАСА. Райан целых двадцать минут расхаживал по собору, пока наконец не вспомнил, что он здесь не турист.
      В древности здесь находился Большой римский цирк. Затем гигантский ипподром, где устраивались заезды колесниц, наподобие тех, которые можно увидеть в фильме «Бен Гур», был разрушен, и на его месте возведена церковь, первый собор Святого Петра. Однако со временем здание обветшало, поэтому были предприняты масштабные строительные работы, продолжавшиеся свыше ста лет и завершившиеся в шестнадцатом веке, насколько помнил Райан. Выйдя на улицу, он снова осмотрел площадь. Как ни старался Джек найти другие решения, судя по всему, первое его впечатление оказалось правильным. Папа садится в машину вон там, едет вот сюда, и самое удобное место для покушения… как раз где-то тут. Вся проблема заключалась в том, что это «тут» представляло собой полукруг, вытянувшийся ярдов на двести.
      «Ну хорошо, — подумал Райан, — пора провести анализ.» Стрелять будет профессионал. Перед профессионалом будут стоять две задачи: во-первых, сделать прицельный выстрел, и, во-вторых, выбраться отсюда ко всем чертям, живым.
      Поэтому Райан, развернувшись, стал искать возможные пути отхода.
      Слева, вдоль фасада собора, толпа будет особенно плотной: люди будут стремиться первыми увидеть папу, выходящего из ворот. Дальше живой коридор, по которому поедет машина, несколько расширится, что увеличит расстояние до цели — чего следует избежать. Но нападавшему надо будет уносить ноги, и лучший путь к отступлению — нырнуть в переулок, где вчера оставлял свою машину Том Шарп. Можно будет поставить здесь машину, и если удастся до нее добраться, вдавить педаль в пол и умчаться отсюда туда, где оставлена вторая машина, — а вторая машина должна быть обязательно, потому что полиция обязательно будет искать первую, это ясно, как божий день, а в Риме достаточно полицейских, которые пойдут в огонь ради того, чтобы поймать ублюдка, осмелившегося поднять руку на папу римского.
      А теперь обратно к тому месту, откуда, скорее всего, будет стрелять убийца. Он вряд ли захочет быть в самой гуще народа, поэтому постарается отойти подальше от собора. Но отступать убийца наверняка попытается вот через эту арку. До нее ярдов шестьдесят — семьдесят. Секунд десять, так? Да, если путь будет свободным. Чтобы быть уверенным, удвоим эту цифру. Возможно, убийца крикнет что-нибудь вроде: «Вот он, держи!», отвлекая внимание. Впоследствии это облегчит его опознание, однако полковник Строков наверняка намеревается вечером в среду лечь спать уже в Софии. «Надо будет проверить расписание авиарейсов, — напомнил себе Джек. — Если убийца собирается выстрелить и поскорее убраться из страны, он ведь не отправится в Болгарию вплавь, не так ли? Нет, он выберет самый быстрый способ отхода — если только, конечно, у него нет надежной конспиративной квартиры здесь, в Риме.»
      А такую возможность тоже нельзя исключать. Проблема заключалась в том, что Райану приходилось иметь дело с опытным разведчиком, который мог предусмотреть самые различные варианты развития событий. И все же это реальный мир, а не кино, и в реальном мире профессионалы стремятся к максимальной простоте, поскольку даже самая простая вещь может натворить немало бед.
      «У Строкова будет, по крайней мере, один запасный план. Может быть, и больше, но один уж точно, в этом можно не сомневаться. Быть может, он переоденется священником?»
      Райан огляделся вокруг. Священников на площади было изобилие. Как и монахинь — больше, чем ему когда-либо приходилось видеть одновременно. «Какой у Строкова рост?» Если больше пяти футов восьми дюймов, для монахини он будет слишком высоким. Но если Строков переоденется священником, под рясу можно будет спрятать хоть ручной гранатомет РПГ-5, твою мать. Очень утешительная мысль. Но можно ли быстро бежать в длинной рясе? А это уже несомненный минус.
      «Надо исходить из того, что убийца будет вооружен пистолетом, вероятно, с глушителем.» Снайперская винтовка — нет, все ее преимущества одновременно оборачиваются и недостатками. Она такая длинная, что стоящий рядом человек может ударить по стволу, сбив наводку, и убийца не сможет послать пулю в цель. Ну а если автомат АК-47 и длинная очередь?
      Опять же, нет: только в кино люди стреляют из автоматического оружия с бедра. Райан однажды попытался проделать такой фокус с М-16, когда учился в Квантико. Определенно, он почувствовал себя героем актера Джона Уэйна, вот только из такого положения в цель ни хрена не попадешь. «Мушка и прицел, — не переставал повторять преподаватель огневой подготовки, — приделаны не зря.» И нечего кивать головой на фокусы, которые проделывает по телевизору знаменитый трюкач Вайятт Эрп — выхватывает револьвер из кобуры и стреляет навскидку с бедра. Попасть в человека так можно только в том случае, если второй рукой держишь его за плечо. Мушка и прицел приделаны не зря, они показывают, куда направлено оружие, потому что пуля имеет в диаметре всего треть дюйма, да и цель не отличается особыми размерами. Простая икота не даст удерживать руку ровно, а в минуты напряжения прицелиться еще труднее… если только ты не привык убивать людей. Подобно Борису Строкову, полковнику «Държавны сигурности». А что если он относится к тем, кто остается хладнокровным в любых ситуациях, вроде Оди Мерфи из Третьей пехотной дивизии времен Второй мировой войны ? Но много ли на свете таких людей? На восемь миллионов американских солдат Мерфи оказался единственным, и никто не замечал за ним эту особенность до тех пор, пока она просто сама собой не проявилась на поле боя, вероятно, удивив и его самого. Сам Мерфи, скорее всего, никогда не отдавал себе отчет, насколько он отличается от окружающих людей.
      «Строков профессионал, — напомнил себе Райан. — Поэтому он будет действовать, как профессионал. Он предусмотрит все мелочи, и в первую очередь — путь к отступлению.»
      — А вы, должно быть, Райан, — вдруг тихо произнес у него за спиной голос с британским акцентом.
      Обернувшись, Джек увидел бледного мужчину с рыжими волосами.
      — А вы кто такой?
      — Я Мик Кинг, — ответил мужчина. — Сэр Бейзил направил нас четверых сюда. Обнюхиваете место?
      — Насколько это бросается в глаза? — внезапно встревожился Райан.
      — Вас можно принять за студента архитектурного колледжа, — выдохнул Кинг. — Ну, что вы думаете по этому поводу?
      — Я считаю, что убийца будет стоять прямо вот здесь, а после выстрела постарается скрыться в том направлении, — сказал Джек, указывая рукой.
      Прежде чем заговорить, Кинг осмотрелся по сторонам.
      — Как ни крути, задача перед ним будет стоять хреновая, но, похоже, вы правы, — согласился английский разведчик. — Это действительно наиболее выгодная позиция.
      — Если бы совершить покушение поручили мне, я бы воспользовался снайперской винтовкой и стрелял бы вон оттуда. Надо будет обязательно разместить наверху одного из наших, чтобы он исключил такую возможность.
      — Согласен. Я поручу это Джону Спарроу. Это вон тот парень с короткой стрижкой. Он захватил с собой море фотоаппаратуры.
      — Еще одного человека надо будет поставить вон в том переулке. Наша птичка, вероятно, постарается удрать отсюда на машине, и лично я оставил бы машину именно там.
      — Не слишком ли очевидно, вам не кажется?
      — Послушайте, я бывший морской пехотинец, а не гроссмейстер, — ответил Райан.
      Однако он был рад возможности поделиться своими предположениями и выслушать критические замечания. Тактических возможностей здесь предостаточно, и каждый человек видит все несколько иначе. А болгары, вероятно, вообще учились совершенно по другому наставлению.
      — Скотская нам поручена работенка. Остается только надеяться, что этот тип Строков так и не появится. Да, кстати, вот он. — Кинг протянул Райану конверт.
      Внутри лежали фотографии восемь на десять дюймов, все превосходного качества.
      — Как сказал мне Ник Томпсон, у этого человека безжизненные глаза, — заметил Райан, разглядывая один снимок.
      — И действительно, личность какая-то угрюмая, вы не находите?
      — В среду мы придем сюда не пустые?
      — Я-то уж точно нет, — решительно заявил Кинг. — Девятимиллиметровый «Браунинг». В посольстве найдутся еще. Я знаю, сэр Джон, что вы в случае необходимости можете сделать меткий выстрел, — уважительно добавил он.
      — Из этого вовсе не следует, что мне это нравится, дружище.
      А лучшая дистанция при стрельбе из пистолета — в упор, когда дуло прижато противнику к груди. В этом случае промахнутся достаточно трудно. Да и звук выстрела будет не таким громким. К тому же, приставить пистолет к груди — это чертовски действенный способ втолковать человеку, чтобы он воздержался от каких-либо действий.
      В течение следующих двух часов пятеро разведчиков бродили по площади, неизменно возвращаясь на одно и то же место.
      — Держать под наблюдением всю площадь мы не сможем, даже если нас будет сто человек, — наконец заключил Мик Кинг. — А если нет возможности быть сильным везде, лучше выбрать какое-то одно место и сосредоточить силы тут.
      Джек кивнул, вспоминая, как Наполеон приказал своим генералам разработать план защиты Франции от вторжения извне. Когда один из высших военачальников равномерно распределил все войска вдоль границы, император насмешливо поинтересовался, не собирается ли тот ловить контрабандистов. Да, Кинг прав: если нет возможности быть сильным везде, надо стать сильным в каком-то одномместе и молить бога о том, чтобы место было выбрано правильно. Ключ, как всегда, заключался в том, чтобы проникнуть в мысли противника, как этому учили перед поступлением в разведывательно-аналитический отдел. Думай так, как думает противник, и в этом случае тебе удастся одержать верх. В теории все получалось легко и просто. Однако на практике все обстояло по-другому.
      Разведчики перехватили Тома Шарпа, который направлялся в собор, и все вместе пошли в ресторан, чтобы перекусить и поговорить за обедом.
      — Сэр Джон прав, — начал Кинг. — Лучшее место — слева от входа. У нас есть фотографии ублюдка. Тебя, Джон, — повернулся он к Спарроу, — мы поставим вместе с фотоаппаратурой наверху колоннады. Твоя задача будет заключаться в том, чтобы оглядывать сверху толпу и пытаться высмотреть в ней нашего мерзавца. Связь с нами будешь держать по рации.
      Спарроу кивнул, однако его лицо красноречиво говорило, что он думает по поводу порученного задания.
      Принесли пиво.
      — Мик, ты верно заметил, еще когда мы летели сюда, — сказал Спарроу, пододвигая к себе кружку. — Сюда надо было бы пригнать целый парашютно-десантный полк, и даже этого было бы недостаточно.
      На самом деле 22-й парашютно-десантный полк особого назначения по численности равнялся всего двум ротам, хотя и служили в нем закаленные и опытные бойцы.
      — Не нам задавать вопросы, ребята, — решительно отрезал Шарп. — Отрадно сознавать, что сэр Бейзил хорошо знаком с творчеством великого поэта Теннисона .
      Все сидевшие за столом прыснули со смеху.
      — Что насчет радиосвязи? — спросил Джек.
      — Курьер с рациями уже в пути, — ответил Шарп. — Портативные, свободно помещаются в кармане, с маленьким наушником, но, к сожалению, маленьких микрофонов не будет.
      — Проклятие, — выругался Райан. У американской службы безопасности наверняка есть именно то, что нужно для этой операции, но нельзя просто обратиться туда и попросить доставить все необходимое. — А кто обеспечивает охрану королевы?
      — Кажется, соответствующее подразделение есть в полиции Большого Лондона. А что…
      — Микрофоны, которые прикалываются на лацкан пиджака, — предупредил его вопрос Райан. — Такими пользуется служба безопасности у нас дома.
      — Я спрошу, — ответил Шарп. — Отличная мысль, Джек. Наверняка у этих ребят есть то, что нам нужно.
      — Нам следовало бы объединить усилия, — печально произнес Мик Кинг.
      — Я сегодня же прослежу за этим, — пообещал Шарп.
      «Да, — подумал Райан, — мы будем самыми оснащенными бездельниками на свете.»
      — И эти помои здесь называют пивом? — спросил Спарроу после первого же глотка.
      — Оно все-таки получше, чем американская моча в банках, — заметил вслух кто-то из новоприбывших.
      Райан не заглотил наживку. К тому же, Италия славится своим вином, а не пивом.
      — Что нам известно о Строкове? — спросил он.
      — Мне по факсу прислали из полиции досье на него, — доложил Шарп. — Ознакомился сегодня утром. Рост пять футов одиннадцать дюймов, вес около пятнадцати стоунов . Судя по всему, очень любит хорошо поесть. Значит, спортом не занимается — и уж точно не спринтер. Шатен, волосы довольно густые. Хорошие способности к иностранным языкам. По-английски говорит с акцентом, но французским и итальянским владеет в совершенстве. Мастерски обращается с огнестрельным оружием. Своим ремеслом он занимается уже лет двадцать — сейчас ему сорок три года. Около пятнадцати лет назад перешел в специальное подразделение «Държавны сигурности», занимающееся убийствами. У него на счету восемь успешно осуществленных заданий — возможно, и больше, у нас нет достоверной информации на этот счет.
      — Судя по твоим словам, очаровательный тип, — задумчиво промолвил Спарроу. Протянув руку, он взял фотографии. — Засечь такого в толпе будет нетрудно. Но только надо будет уменьшить снимки, чтобы можно было носить их в кармане, и раздать всем нам.
      — Считай, уже сделано, — тотчас же согласился Шарп.
      В посольстве имелась собственная фотолаборатория, которой в основном пользовался он сам.
      Райан обвел взглядом сидящих за столом. По крайней мере, было приятно сознавать, что он окружен профессионалами. Если им представится возможность проявить себя, наверное, они не упустят свой шанс. Конечно, это немного, но уже что-то.
      — Что насчет оружия? — спросил Джек.
      — У нас будет столько девятимиллиметровых «Браунингов», сколько мы пожелаем, — заверил его Том Шарп.
      Райану захотелось узнать, можно ли будет достать пули с полыми наконечниками; однако, скорее всего, боеприпасы будут армейского образца, со свинцовыми сердечниками. Все из-за этого вздора с Женевской конвенцией. Девятимиллиметровый патрон «Парабеллум» считался в Европе слишком мощным, однако по сравнению с патроном к «Кольту» 45-го калибра, из которого учился стрелять Райан, это была детская игрушка. Так почему же у него самого «Браунинг» увеличенной убойной силы? Но пистолет, оставшийся дома, был заряжен пулями весом 147 гран с полыми наконечниками. Американское ФБР считало такие боеприпасы единственным действенным средством борьбы с преступниками: пуля обладает хорошей пробивной способностью и оставляет в теле отверстие размером с десятицентовую монету, так что человек быстренько истекает кровью.
      — Хорошо бы этот Строков стоял совсем рядом, — объявил Мик Кинг. — Я уже несколько лет не брал в руки оружие.
      Его слова напомнили Райану о том, что в Великобритании, в отличие от Америки, отсутствует культура обращения с оружием, даже в правоохранительных органах. Не надо забывать, что Джеймс Бонд — это лишь киногерой. Вероятно, из всех сидящих за столом самым метким стрелком был сам Райан, хотя он никак не мог считать себя экспертом. Пистолеты, которые раздаст Шарп, будут армейского образца, с крошечной мушкой, которую не разглядишь, и неудобной рукояткой. А «Браунинг» Райана имел специальные пластмассовые накладки, сделанные на заказ, входившие в руку, словно перчатка. Проклятие, в этой операции ничего не будет простым.
      — Отлично. Итак, ты, Джон, будешь наверху колоннады. Выясни, как туда попасть, и договорись, чтобы занять место в среду утром.
      — Хорошо. — Спарроу обладал удостоверением прессы, что должно было упростить дело. — Я проверю, сколько на это потребуется времени.
      — Отлично, — согласился Шарп. — Сегодняшний вечер посвятим тому, что еще раз осмотрим место. Будем искать то, что, возможно, укрылось из виду. Я полагаю, надо будет поставить одного человека в том переулке, чтобы он постарался засечь, когда появится наш друг Строков. Если он его обнаружит, то будет неотступно за ним следить.
      — А почему бы не задержать Строкова прямо там? — спросил Райан.
      — Лучше пусть выйдет на площадь, — произнес Шарп, размышляя вслух. — Чем больше нас окажется рядом, тем у Строкова будет меньше шансов от нас смыться. Джек, успокойся, если мы будем за ним присматривать, он ведь не решится идти дальше, правда? Мы позаботимся об этом.
      — Его поведение будет настолько предсказуемым? — тревожно заметил Райан.
      — Можно не сомневаться, он уже бывал здесь, на площади. Может так статься, мы заметим его завтра или послезавтра, разве нет?
      — Я бы не стал чересчур полагаться на это, — возразил Джек.
      — Сэр Джон, нам приходится играть теми картами, которые нам сдали, — сказал Кинг. — И надеяться на удачу.
      Райан решил, что спорить с этим нет смысла.
      — Если бы операцию планировал я, я бы всеми силами постарался максимально ее упростить. Самую важную часть подготовки Строков должен совершить вот здесь. — Шарп постучал себя по голове. — Он ведь тоже будет в напряжении, каким бы ни был его опыт. Да, подонок умен и изворотлив, но он все-таки не супермен, черт побери. Для него ключом успеха является полная внезапность. Что ж, на это ему рассчитывать больше не приходится, так? А внезапность, не являющаяся таковой — самый страшный кошмар, какой только может привидеться оперативнику. Если лишиться внезапности, все остальное рассыплется на части, словно сломанные часы. Помните, что если Строков заметит что-нибудь необычное, он, скорее всего, просто развернется и уйдет, чтобы прийти в другой раз. Для него в этой операции четких временных рамок нет.
      — Ты так думаешь? — Сам Райан был в этом совсем не уверен.
      — Да. Если бы Андропов установил определенный срок, операция уже была бы давно завершена, и папа в настоящий момент беседовал бы лично с господом богом. Однако если верить тому, что я получил из Лондона, операция планируется больше полутора месяцев. Следовательно, Строков явно не торопится. Я буду очень удивлен, если послезавтра что-нибудь все же произойдет, однако мы должны исходить из того, что покушение совершится именно в среду.
      — Эх, как бы мне хотелось заразиться твоей уверенностью.
      — Сэр Джон, оперативники мыслят как оперативники, какой бы они ни были национальности, — убежденно произнес Шарп. — Да, перед нами поставлена чрезвычайно сложная задача, но мы разговариваем со Строковым на одном языке. Если бы Андропов торопил болгар, операция уже была бы выполнена. Джентльмены, вы со мной согласны? — спросил он.
      Все сидящие за столом, за исключением американца, дружно закивали.
      — Мы ничего не упустили? — беспокойно спросил Райан.
      — Такая вероятность существует, — признал Шарп. — Однако нам придется сбросить ее со счетов. Мы располагаем только той информацией, которая у нас есть, и именно на основе нее должны строить свои планы.
      — Особого выбора у нас нет, вы согласны, сэр Джон? — спросил Спарроу. — У нас есть только то, что есть.
      — Верно, — вынужден был уныло признать Райан.
      И тут ему внезапно пришла мысль — а что если в нужный момент произойдет что-то еще? Что если будет совершено отвлекающее действие? Что если, например, кто-то взорвет петарду — чтобы отвлечь всеобщее внимание от того, что будет происходить на самом деле? «А ведь это вполне реальное предположение.»
      Проклятие!
 
      — Что там опять с этим Райаном? — спросил Риттер, врываясь в кабинет судьи Мура.
      — Бейзил решил, что поскольку операцию «Беатрикс» изначально вело ЦРУ, почему бы не направить в Рим одного из наших людей, чтобы ознакомиться со всем на месте? — ответил своему заместителю директор ЦРУ. — Боб, я не вижу в этом никакого вреда.
      — Черт побери, как думает этот Райан, на кого он работает?
      — Боб, успокойтесь. Разве Райан может что-нибудь натворить?
      — Проклятие, Артур, я…
      — Роберт, сядьте, — прикрикнул Мур тоном судьи, привыкшего всегда и во всем добиваться своего.
      — Артур, — не унимался Риттер, остыв самую малость, — там ему не место.
      — Боб, я не видел причин возражать. К тому же, мы все убеждены в том, что ничего не произойдет, так?
      — Ну… да, я думаю, не произойдет, — поколебавшись, подтвердил зам по опер-работе.
      — Следовательно, Райан просто расширяет свои горизонты, а чем больше он узнает, тем лучшим аналитиком станет, разве не так?
      — Возможно, но мне не по душе, что какая-то кабинетная крыса строит из себя оперативного работника. Райан этому не обучен.
      — Боб, он служил в морской пехоте, — напомнил Мур. А у Морского корпуса Соединенных Штатов свои обычаи, отличные от обычаев ЦРУ. — Не бойтесь, в штаны он не наделает.
      — Хочется надеяться.
      — Он лишь будет присутствовать при том, как ничего не произойдет, а знакомство с оперативными работниками пойдет ему только на пользу, ведь так?
      — Это же англичане, а не наши ребята, — слабо возразил Риттер.
      — Те самые люди, кто вытащил для нас русского «кролика».
      — Ну хорошо, Артур, сдаюсь. Поступайте, как считаете нужным.
      — Боб, вы устраиваете из-за пустяков такие бурные сцены. Почему бы вам не использовать энергию на что-нибудь дельное?
      — Судья Мур, оперативный отдел является моей епархией, в которой я хозяйничаю, как хочу. Вы хотите, чтобы я подключил Рика Нолфи?
      — Вы полагаете, в этом есть необходимость?
      Риттер покачал головой.
      — Нет.
      — В таком случае дадим англичанам возможность провернуть эту маленькую операцию, а сами спокойно подождем, когда «кролик» прибудет в Лэнгли и прояснит, насколько серьезна угроза папе римскому, договорились?
      — Хорошо, Артур.
      И заместитель директора Центрального разведывательного управления по оперативной работе направился к себе в кабинет.
 
      Ужин прошел хорошо. Англичане оказались компанейскими ребятами, особенно когда разговоры касались тем, не имеющих отношения к операции. Все они были женаты. У троих уже были дети, один ждал первенца в самое ближайшее время.
      — А у вас, если не ошибаюсь, двое? — спросил Мик Кинг Джека.
      — Да, и второй родился как раз в ту бурную ночь.
      — Вот как здорово! — со смехом воскликнул Рэй Стоунз, один из прибывшего подкрепления. — И как к этому отнеслась ваша жена?
      — После того, как маленький Джек появился на свет, все прошло достаточно гладко, но вот начало вечера выдалось то еще.
      — Не сомневаюсь, — заметил Кинг.
      — Итак, кто сообщил нам о том, что болгары собираются убить папу римского? — спросил Спарроу.
      — Расправится с ним хочет КГБ, — ответил Джек. — У нас есть перебежчик. Сейчас он находится в охраняемом доме и поет, как прима в «Аиде». Пока что наиболее важной является информация насчет покушения на папу.
      — Она надежная? — поинтересовался Кинг.
      — Мы считаем, наш перебежчик — это бриллиант в золотой оправе. Сэр Бейзил верит русскому. Вот почему он направил вас сюда, — напомнил Джек на тот случай, если англичане еще не дошли до этого сами. — Я лично беседовал с «кроликом» и считаю, что он говорит правду.
      — Операцию начало ЦРУ? — Это уже был Том Шарп.
      Джек кивнул.
      — Правильно. Но у нас возникли кое-какие проблемы, и вы любезно согласились нам помочь. Извините, больше я вам ничего не могу добавить.
      Англичане его прекрасно поняли. К тому же, им самим не хотелось забивать головы рассказами о секретных операциях.
      — Судя по всему, толчок дал сам Андропов — папа создает ему дополнительную головную боль в Польше, да?
      — Похоже на то. Получается, у него под началом гораздо больше дивизий, чем думали русские.
      — Даже так, все равно реакция кажется мне чрезмерной, — задумчиво произнес Кинг. — Как отнесется к убийству его святейшества весь мир?
      — По-видимому, русские опасаются этого меньше, чем полного политического коллапса в Польше, Мик, — ответил Стоунз. — А все идет именно к этому. Как метко выразился Наполеон, Мик: «меч и дух». И в конечном счете дух всегда одерживает верх.
      — Да, полагаю, ты прав. И вот мы сейчас находимся в мировом эпицентре духовности.
      — Я здесь впервые, — признался Стоунз. — Выглядит впечатляюще. Надо будет как-нибудь свозить сюда семью.
      — В вине и еде итальянцы знают толк, — заметил Спарроу, поглощая кусок телятины. — А что можно сказать про местную полицию?
      — Вообще-то, очень неплохая, — ответил Шарп. — Жаль, что мы не можем заручиться ее содействием. Они хорошо знакомы с местом — в конце концов, это их территория.
      «Но ведь и эти ребята — опытные профессионалы,» — с надеждой подумал Райан. Жаль, что их так мало.
      — Том, ты связывался с Лондоном насчет раций?
      — Да, Джек, совсем забыл. Нам присылают десять штук. Каждая с наушником и микрофоном на лацкан пиджака. Работают с одной боковой полосой частот, как армейские. Не знаю, оснащены ли рации маскираторами, но в любом случае они обеспечивают достаточную степень защиты, и, кроме того, мы в переговорах будем поддерживать строгую дисциплину. Так что по крайней мере со связью у нас никаких проблем быть не должно. Проверим рации в деле завтра вечером.
      — А что будет в среду?
      — Мы прибудем на место около девяти часов утра, распределим зоны наблюдения и затеряемся в прибывающей толпе.
      — Меня в морской пехоте учили другому, — недовольно заметил Райан.
      — Сэр Джон, — откликнулся Мик Кинг, — всех нас учили другому. Да, мы здесь все, как один, опытные сотрудники разведки, а нам предстоит выполнять роль охранников, вроде тех полицейских констеблей, которые охраняют ее величество и премьер-министра, или ваших ребят из службы безопасности. Чертовски замечательный способ зарабатывать на жизнь, скажу я вам.
      — Да, Мик, полагаю, после этого дела мы будем больше ценить этих парней, — заметил Рэй Стоунз, вызвав одобрительный гул всех сидящих за столом.
      — Джон, — повернулся к Спарроу Райан, — вам предстоит самая ответственная задача. Вы будете высматривать сукиного сына, чтобы сообщить о нем остальным.
      — Замечательно, — ответил Спарроу. — Мне предстоит всматриваться в пять с лишним тысяч лиц, выискивая то единственное, которого может и не оказаться. — Замечательно, — повторил разведчик.
      — Чем вы воспользуетесь?
      — У меня три фотоаппарата «Никон» и богатый выбор объективов. Думаю, завтра надо будет также прикупить бинокль семь на пятьдесят. Остается только надеяться, что мне удастся подыскать хороший насест, где можно будет устроиться. Меня больше всего беспокоит высота парапета. У самого основания колонн будет оставаться мертвая зона шириной ярдов пятьдесят, совершенно скрытая от меня. Так что это существенно ограничит мои возможности, братва.
      — Выбора у нас все равно нет, — печально произнес Джек. — С земли все равно ни хрена не разглядишь.
      — Да, это наша беда, — согласился Спарроу. — Конечно, лучше всего было бы разместить двух человек, по одному — а еще лучше, больше чем по одному — с каждой стороны, с хорошими биноклями. Однако нам недостает людей, и для этого потребуется разрешение от службы безопасности Ватикана, о чем, насколько я понимаю, не может быть и речи.
      — Конечно, было бы очень неплохо заручиться их поддержкой, но…
      — Но нельзя допустить, чтобы весь мир узнал про «кролика». Да, я все понимаю, — проворчал Райан. — Жизнь его святейшества по этим соображениям отступает на второй план. Просто восхитительно, вы не находите?
      — Сэр Джон, а какую ценность имеет безопасность вашей родины и нашей в придачу? — задал риторический вопрос Кинг.
      — Конечно, большую, чем жизнь папы, — ответил Райан. — Да, я все понимаю, но из этого вовсе не следует, что мне это по душе.
      — А в прошлом случалось, чтобы глава Римско-католической церкви становился жертвой убийцы? — спросил Шарп.
      Как выяснилось, ответа не знал никто.
      — Однажды такая попытка точно была. Швейцарские гвардейцы отчаянно сражались, прикрывая отход папы. Почти все они полегли, но его святейшеству удалось благополучно спастись, — сказал Райан, вспоминая комикс, который читал в школе Святого Матфея — в каком классе это было? Кажется, в четвертом?
      — Интересно, насколько хорошо знают свое дело эти ребята? — спросил Стоунз.
      — В полосатых мундирах они смотрятся весьма привлекательно. Вероятно, и мотивация у них хорошая. На самом деле все упирается в вопрос подготовки, — заметил Шарп. — В этом вся разница между военным и гражданским — подготовка. Наверное, ребята, которые ходят в штатском, прошли соответствующий инструктаж, но есть ли у них при себе оружие и разрешается ли им его применять? В конце концов, они служат церкви. Вполне возможно, их не учили стрелять в живых людей.
      — А у вас в Англии как-то один тип выскочил из толпы и выстрелил из стартового пистолета в королеву — кажется, когда та направлялась в парламент, да? — вспомнил Райан. — И рядом с ним оказался кавалерийский офицер верхом на коне. Я очень удивился, что он не рассек нападавшего палашом надвое — сам я поступил бы так, повинуясь чистому инстинкту. Однако кавалерист этого не сделал.
      — Это был парадный палаш, только для торжественных церемоний. Наверное, таким нельзя разрезать даже сливочное масло, — сказал Спарроу.
      — Зато кавалерист едва не затоптал ублюдка своим конем.
      — Наша служба безопасности уложила бы этого типа на месте. Ну да, пистолет был заряжен холостыми патронами, — сказал Райан, — но выглядел он как настоящий, черт побери, и грохот тоже был похож на настоящий. Ее величество пригнулась от страха. Я бы сам наложил в штаны.
      — Не сомневаюсь, ее величество воспользовалась соответствующим заведением в Вестминстерском дворце, — заверил американца Кинг. — Знаете, у нее там есть личный туалет.
      — В том случае нападавшим был человек с расстройством психики. Можно не сомневаться, сейчас он в какой-нибудь психлечебнице вырезает из бумаги кукол, — заметил Шарп.
      Однако у него, как и у каждого английского подданного, остановилось сердце в груди, когда он видел нападение на экране телевизора. Шарп также был очень удивлен тем, что лунатик остался жив. Если где-нибудь поблизости оказался хотя бы один стражник из Тауэра со своей огромной церемониальной алебардой, которая называется протазан, нападавший непременно оказался бы пригвозжден к мостовой, словно бабочка в коробке. Быть может, господь бог все-таки действительно присматривает за дураками, пьяницами и маленькими детьми.
      — Ладно, предположим, этот Строков все же появится и ему удастся сделать выстрел, — продолжал Шарп. — Что, по-вашему, сделают с ним итальянцы?
      — Я бы не хотел оказаться на его месте, — ответил за всех Мик Кинг.
      «Вот было бы замечательно!» — подумал Джек. Профессионалы не могут защитить понтифика, но местные официанты и галантерейщики забивают подлого убийцу до смерти. В вечернем выпуске новостей Эн-би-си этот сюжет будет смотреться просто здорово.
 
      А тем временем в Манчестере Кролик и его семейство расправились еще с одним превосходным ужином, приготовленным миссис Томпсон.
      — А как питается простой английский рабочий? — поинтересовался Зайцев.
      — Ну, конечно, не так хорошо, — вынужден был признать Кингшот. Сам он, по крайней мере, не мог позволить себе подобных яств. — Но мы стремимся оказать радушный прием нашим гостям, Олег.
      — Вам достаточно того, что я вам рассказал про агента по кличке Министр? — продолжал Олег Иванович. — Увы, это все, что мне известно.
      Сегодня вечером Служба внутренней безопасности тщательнейшим образом рылась у него в памяти, заставляя повторять каждую деталь по меньшей мере по пять раз.
      — Вы оказали нам неоценимую помощь, Олег Иванович. Благодарю вас.
      И действительно, русский перебежчик сообщил Службе внутренней безопасности многое. Как правило, подобных глубоко внедренных агентов «вычисляют» по переданной ими информации. Лишь очень ограниченный круг людей имел доступ ко всем сведениям, которые выложил КГБ Министр. Люди из «Пятерки» будут пристально наблюдать за всеми из них до тех пор, пока кто-то один не совершит какой-нибудь поступок, объяснить который будет очень нелегко. Затем можно будет установить наблюдение за тайником и проследить, кто придет забирать оставленные там документы, и тем самым в качестве поощрительной премии выяснить личность связника КГБ. Таким образом, в случае удачи можно будет, бросив одну монетку, получить сразу два приза — а то и больше, чем два, потому что связник, скорее всего, работает сразу с несколькими агентами, и приятные открытия начнут ветвиться, словно молодые побеги на дереве. Ну а потом надо будет постараться задержать сначала одного из второстепенных агентов и лишь затем перейти к главной цели, потому что в этом случае КГБ не будет знать, на чем «засветился» самый важный агент, ну а это, в свою очередь, позволит сохранить в тайне первоисточник, Олега Зайцева. Изощренными многоходовыми комбинациями контрразведка не уступает интригам средневековых придворных, за что ее одновременно любят и ненавидят все «игроки», — однако именно эта запутанность и делает поимку вражеского шпиона такой желанной.
      — А что насчет папы римского?
      — Как я уже говорил, мы направили в Рим команду наших людей, чтобы они ознакомились со всем на месте, — ответил Кингшот. — Пока что я не могу сказать ничего больше — на самом деле, мы мало что можем предпринять, и все же мы стараемся действовать, исходя из полученной от вас информации, Олег.
      — Хорошо, — произнес перебежчик, надеясь, что все было не напрасно.
      На самом деле Зайцев первоначально не собирался выдавать советских агентов, работающих во всех западных странах. Разумеется, он сделает это, чтобы упрочить свое положение на новой родине и ради тех денег, которые получит за предательство. Однако в первую очередь им двигало стремление спасти одну-единственную жизнь.
 
      Во вторник утром Райан провалялся в кровати дольше обычного, до восьми с лишним часов, рассудив, что ему необходимо хорошенько отдохнуть перед тем, что предстоит ему на следующий день. Завтра ему как никогда будут нужны силы и свежая голова.
      Шарп и остальные англичане уже давно встали.
      — Есть какие-нибудь новости? — спросил Джек, спускаясь в обеденный зал.
      — Прибыли рации, — доложил Шарп. И действительно, на столе перед каждым прибором лежало по рации. — Прекрасные штучки — те самые, которыми пользуется наша служба безопасности. «Моторола». Все новенькие, оснащены маскираторами временной стойкости. Микрофоны на заколке и миниатюрные наушники.
      Райан взглянул на свой комплект. Изогнутый наушник из прозрачной пластмассы будет практически незаметен в ухе. Это очень хорошо.
      — Батарейки?
      — Совершенно новые, и каждый получит по два комплекта запасных.
      Отрадно сознавать, что за ее величеством так заботливо присматривают.
      — Хорошо, значит, наши переговоры нельзя будет подслушать, и мы сможем свободно обмениваться информацией, — удовлетворенно произнес Райан. Это была единственная ложка меда в бочке дегтя. — Какие планы на сегодняшний день?
      — Снова отправимся на площадь Святого Петра, будем смотреть по сторонам в надежде увидеть нашего приятеля Строкова.
      — А если мы его увидим? — спросил Райан.
      — Проследим за ним до того места, где он остановился, и попытаемся найти какой-нибудь способ переговорить с ним.
      — Столько трудов, и лишь для того, чтобы просто переговорить с мерзавцем?
      — Сэр Джон, а вы что предлагаете? — холодно посмотрел на американца Том Шарп.
      «Мистер Шарп, а вы действительно хотите этой встречи?» — едва удержался от вопроса Джек. Впрочем, речь идет о безжалостном убийце, на чьей совести несколько человек, и какими бы цивилизованными ни были англичане, несмотря на свои хорошие манеры и известное всему миру гостеприимство, они умеют делать дело. Так что хотя сам Джек сомневался, что у него хватит решимости идти до конца, у этих ребят, наверное, особых колебаний не возникнет. Райан пришел к выводу, что это он уж как-нибудь переживет, если только нажимать спусковой крючок придется не ему лично. К тому же, у него, скорее всего, будет возможность покинуть Италию. Что ж, лучше говорящий перебежчик, чем молчащий труп.
      — А ваш визит к Строкову не заставит его хозяев задуматься, откуда вам стало известно про него?
      Шарп покачал головой.
      — Нет. Ты не забыл, Строков — тот самый ублюдок, который убил Георгия Маркова. Всегда можно будет сказать, что мы свершили правосудие ее величества.
      — Джек, мы у себя в Англии терпеть не можем, когда убивают человека, — напомнил Джон Спарроу. — И для нас будет большим счастьем заставить Строкова ответить за свое преступление.
      — Хорошо.
      Райан подумал, что это он тоже сможет пережить. Можно не сомневаться, его отец это одобрил бы.
      О да.
 
      Всю оставшуюся часть дня разведчики изображали из себя туристов и проверяли радиосвязь. Как оказалось, рации работали как за пределами собора, так и в нем самом и, таким образом, имелась возможность поддерживать связь между теми, кто находился внутри величественного сооружения, и теми, кто оставался на площади. Вместо позывных каждый разведчик должен был просто использовать свою фамилию. Не было смысла присваивать номера или кодовые имена, которые надо было бы еще заучивать — а в момент решительных действий это могло бы привести к лишнему мгновению промедления. При этом все всматривались в толпу, пытаясь отыскать в ней лицо Бориса Строкова. Конечно, это явилось бы настоящим чудом, но каждый напоминал себе, что чудеса все-таки изредка происходят. Кто-то выигрывает и в лотерею — популярны они были и здесь, в Италии, — и в футбольные тотализаторы, так что это было возможно, просто чертовски маловероятно, и в тот день этого так и не случилось.
      Не удалось разведчикам отыскать и более вероятное место, откуда можно было бы сделать выстрел из пистолета по медленно двигающемуся автомобилю. Все пришли к выводу, что первая оценка тактических характеристик площади, сделанная Райаном, оказалась верной. Сам Джек был удовлетворен своей правотой до тех пор, пока до него не дошло, что если он ошибся, вина ляжет на него одного.
      — Знаешь, — сказал Райан Мику Кингу, поскольку Шарп вернулся в посольство выполнять свои дипломатические обязанности, — толпа будет особенно плотной вот здесь, посреди площади.
      — Нам это только на руку, Джек. Только дурак рискнет стрелять отсюда, если только он не будет рассчитывать на то, что капитан Керк телепортирует его на борт своего «Энтерпрайза». Других способов отхода оттуда нет.
      — Верно, — согласился Джек. — А что если затаиться где-то внутри и выстрелить в папу, еще когда он только будет идти к машине?
      — Такое возможно, — подумав, сказал Мик. — Но только это будет означать, что Строкову или одному из его подручных удалось проникнуть в администрацию понтифика — в папскую свиту или как там она называется. А тогда он может совершить покушение в любой момент. Но мне почему-то кажется, что проникнуть в эту организацию очень сложно. Для этого необходимо в течение длительного периода времени носить иное психологическое обличье. Нет, — решительно покачал головой он. — Я бы сбросил со счетов такую возможность.
      — Надеюсь, ты прав, дружище.
      — И я тоже, Джек.
      Разведчики покинули площадь около четырех часов дня. Каждый по отдельности взял такси и вышел из машины, не доезжая нескольких кварталов до Британского посольства, а оставшуюся часть пути прошел пешком.
      Ужин прошел молча. Всех не покидала нарастающая тревога, и каждый в глубине души надеялся: что бы ни замыслил полковник «Държавны сигурности» Борис Строков, это произойдет не на этой неделе, так что завтра вечером можно будет с чистой совестью вылететь домой в Лондон. Райан уяснил одно: какими бы опытными оперативными работниками ни были английские разведчики, в связи с предстоящей операцией они чувствовали себя так же неуютно, как и он. Или же это было просто schaudenfreude ? Черт побери, не то же ли самое испытывали солдаты в ночь накануне высадки в Нормандии? Нет, на площади Святого Петра их не ждет германская армия. Их задача состоит в том, чтобы предотвратить намеченное убийство, и лично им ничего не угрожает. Опасность грозит другому человеку, который или не подозревает о ней, или не боится ее, и поэтому эти люди приняли на себя ответственность за его жизнь. Мик Кинг попал в самую точку, в первый же день метко охарактеризовав ситуацию. Задача перед ними стояла действительно скотская.
 
      — Новая информация от русского «кролика», — доложил судья Мур, начиная вечернее заседание.
      — И что это?
      — Бейзил говорит, в британском Министерстве иностранных дел есть агент КГБ, и сведения, которые сообщил «кролик», позволили сузить круг подозреваемых до четырех человек. «Пятерка» уже разрабатывает их. И еще «кролик» сообщил дополнительную информацию о Кассие у нас, здесь. Судя по всему, он работает на русских чуть больше десяти лет. Определенно, это один из ведущих помощников сенатора, входящего в комитет по разведке — скорее всего, политический советник. Так что, вероятно, этот человек имеет допуск к совершенно секретной информации. Таких всего восемнадцать; Бюро займется их проверкой в самом ближайшем времени.
      — Артур, что этот мерзавец передавал русским? — спросил Грир.
      — Получается так, что все то, что мы говорим Капитолийскому холму о деятельности КГБ, меньше чем через неделю возвращается на площадь Дзержинского.
      — Пусть этот сукин сын только попадется ко мне в руки! — пригрозил Риттер. — Если это правда, мы потеряли из-за него стольких агентов.
      А Боб Риттер, какими бы ни были его недостатки, заботился о своих агентах так, как мамаша-гризли — за своими медвежатами.
      — Что ж, этот Кассий занимается своим делом столько, что уже чувствует себя уверенным.
      — Кажется, еще русский говорил нам про одного человека на флоте — если не ошибаюсь, его кодовое имя Нептун, не так ли? — вспомнил Грир.
      — Тут пока что ничего нового, но мы обязательно спросим «кролика» о нем. Это может быть кто угодно. Насколько бдительно военные моряки обращаются с шифровальной аппаратурой?
      Грир пожал плечами.
      — На каждом корабле есть офицер связи, несколько старшин и рядовых матросов. Они ежедневно должны уничтожать кодовые таблицы и печатные платы и выбрасывать их за борт — причем в одиночку это делать нельзя, обязательно присутствие двоих человек. Все эти люди имеют допуск к закрытой информации…
      — Но как раз только те, у кого есть допуск, и могут поиметь нас в задницу, — напомнил Риттер.
      — Только тот, кому доверяешь свои деньги, может тебя обокрасть, — заметил судья Мур. Ему довелось повидать немало уголовных дел, подтверждающих эту истину. — Вот в чем проблема. Только представьте себе, что почувствует русский Иван, узнав про «кролика».
      — Это совершенно другое дело, — возразил Риттер.
      — Ну хорошо, Боб, — рассмеялся директор ЦРУ. — Моя жена постоянно повторяет мне то же самое. Должно быть, это боевой клич всех женщин мира: «Это совершенно другое дело». Не забывай, что противная сторона также считает себя силами добра и красоты.
      — Да, но все же мы надерем им задницу.
      «Отрадно видеть подобную убежденность, особенно в таком человеке как Боб Риттер,» — подумал Мур.
      — Вы до сих пор не перестали размышлять о «Маске красной смерти», Роберт?
      — Пока что складываю из отдельных кирпичиков фундамент. Дайте мне несколько недель.
      — Договорились.
 
      Когда Райан проснулся по местному времени, в Вашингтоне еще был час ночи. Душ помог Джеку полностью стряхнуть с себя сон, а бритва сделала гладким его лицо. В половине восьмого он уже спускался завтракать. Миссис Шарп варила кофе на итальянский манер, и он поразительным образом имел такой вкус, будто в кофейник высыпали содержимое пепельницы. Джек списал это на особенности национальной кухни. Яичница с беконом (по-английски) оказалась превосходной, как и румяные тосты с маслом. Судя по всему, кто-то решил, что в бой нужно идти с полными желудками. Жаль, что англичане ничего не смыслят в картофельном пюре, самом сытном из всех блюд, какие только можно есть на завтрак.
      — Ты готов? — спросил Шарп, заходя в обеденный зал.
      — Наверное, уже все готовы. Где остальные?
      — Мы встречаемся перед собором через тридцать пять минут. — А ехать от дома до площади Святого Петра было всего пять минут. — Вот друг, который составит тебе компанию. — Шарп протянул пистолет.
      Взяв пистолет, Райан передернул затвор. Оружие, к счастью, оказалось разряженным.
      — Тебе может понадобиться и вот это.
      Шарп протянул ему две снаряженные обоймы. Ну конечно, пули были со свинцовым сердечником — такие пройдут через тело насквозь, оставив маленькую дырку диаметром девять миллиметров, и улетят дальше. Но европейцы почему-то убеждены, что такой пулей можно свалить слона. «Ну да, конечно,» — подумал Джек, тоскливо вспоминая «Кольт» модель М1911А1 45-го калибра, самое эффективное оружие для того, чтобы уложить преступника на землю так, чтобы тот оставался на ней до приезда «скорой помощи». Сам Райан так и не научился владеть огромным пистолетом в совершенстве, хотя ему и довелось из него пострелять. Нет, его оружием была винтовка, хотя для того, чтобы стрелять из винтовки, особого ума не требуется. Кобуру Шарп не дал. «Браунингу» придется отправиться за пояс, а пиджак надо будет застегивать на все пуговицы, чтобы скрыть оружие. Неприятная сторона ношения пистолета заключается в том, что это чертовски тяжелая штуковина, и, не имея кобуры, Райан будет вынужден то и дело поправлять «Браунинг» за ремнем, следя за тем, чтобы тот не выпал и не провалился в штанину. Этого нельзя допустить ни в коем случае. Кроме того, с пистолетом за поясом очень неудобно сидеть, однако много сидеть сегодня вряд ли придется. Запасная обойма отправилась в правый карман пиджака. Передернув затвор, Райан зафиксировал его предохранителем, затем вставил в рукоятку снаряженную обойму и поднял рычаг предохранителя, отпуская затвор. Пистолет теперь был готов к выстрелу. Подумав, Райан осторожно спустил курок. Конечно, хватило бы и предохранителя, но Райан был обучен не доверять предохранителям. Теперь перед тем, чтобы выстрелить, ему придется вручную взвести курок, что он, к счастью, забыл проделать, когда прицелился в Шона Миллера. Однако на этот раз, если дело дойдет до худшего, он ничего не забудет.
      — Нам не пора «делать буги-вуги»? — спросил Джек.
      — Ты хочешь сказать, трогаться в путь? — уточнил британский резидент в Риме. — Вас, американцев, бывает, не сразу и поймешь.
      — Да, «делать буги-вуги» — это американизм. Кажется, в свое время был такой танец.
      — Не забудь рацию, — напомнил Шарп. — Она закрепляется на ремешке на нагрудном кармане. Вот выключатель, — продемонстрировал он. — Наушник вставляется в ухо, а микрофон прикалывается к лацкану пиджака. Хитроумное приспособление.
      — Хорошо.
      Закрепив рацию с принадлежностями, Райан не стал ее включать. Запасные батарейки он положил в левый карман пиджака. Вряд ли они понадобятся, но лучше перебдеть, чем пожалеть. Сунув руку за пазуху, Райан проверил, как щелкается выключатель.
      — Какая дальность связи?
      — Как написано в инструкции, три мили — пять километров. Гораздо больше, чем нам сегодня понадобится. Готов?
      Сегодня утром улицы оказались достаточно свободными. Судя по тому, что успел пока что увидеть Райан, итальянские водители вовсе не были теми сумасбродными маньяками, как про них говорили. Однако сейчас на дорогах находятся те, кого ждет впереди напряженный рабочий день — неважно, в агентстве недвижимости или на фабрике. Туристу в Риме необходимо было помнить о том, что это обычный город, живущий своей жизнью, а не парк развлечений.
      Да уж, сегодня ему будет здесь не до развлечений, подумал Райан.
      Шарп оставил посольский «Бентли» в том переулке, где предположительно должен был поставить свою машину Строков. Там уже стояли другие машины, принадлежавшие продавцам немногочисленных магазинчиков или, возможно, ранним покупателям, которые надеялись купить все что нужно до начала столпотворения, происходящего каждую среду.
      В любом случае, на дорогом английском автомобиле были дипломатические номера, так что можно было за него не беспокоиться. Выйдя из машины, Райан направился следом за Шарпом на площадь. Сунув правую руку за пазуху, он, стараясь не распахнуть полу и не показать пистолет, включил рацию.
      — Привет, — произнес Джек в микрофон. — Говорит Райан. Кто еще на связи?
      — Спарроу на месте, наверху колоннады, — тотчас же ответил голос.
      — Кинг на месте.
      — Рэй Стоунз на месте.
      — Паркер на месте, — доложил разместившийся в переулке Фил Паркер, четвертый из прибывшего из Лондона подкрепления.
      — Том Шарп, я рядом с Райаном. Будем проводить радиоперекличку каждые пятнадцать минут. Если кто-нибудь увидит что-то необычное, тотчас же докладывайте. Конец связи. — Шарп повернулся к Райану. — Итак, с этим покончено.
      — Хорошо.
      Джек посмотрел на часы. До появления папы еще несколько часов. Интересно, чем он сейчас занимается? По слухам, Кароль Войтыла привык вставать очень рано. Несомненно, первым ответственным делом, которым он занимается каждое утро, будет служение мессы — так поступают все католические священники в мире. Вероятно, это самая важная часть утренних забот папы, напоминающая ему, кто он такой — священник, принесший обет служения господу. Отец Кароль на протяжении сорока лет нес это через ужасы нацизма и коммунизма, оставаясь верным своей пастве. Но вот теперь его приход, его паства распространилась на весь мир, и вместе с этим многократно возросла его ответственность, ведь так?
      Райан вспомнил свою службу в морской пехоте. Когда он пересекал Атлантику на борту вертолетоносца — не догадываясь, что ему будет суждено пережить катастрофу вертолета, едва не стоившую жизни, — по воскресеньям устраивались общие молитвы, и в этот момент на флагштоке поднимался вымпел капеллана. Он поднимался выше флага корабля. Так военно-морской флот демонстрировал, что у каждого человека есть долг высший, выше чем долг перед родиной. Долг перед господом богом — единственной силой, выше чем Соединенные Штаты Америки, и родина Джека признавала это. То же самое он ощущал сейчас, находясь здесь, на этой площади, с боевым оружием. Ощущал физической ношей, лежащей у него на плечах. Есть люди, которые замыслили убить папу римского, наместника бога на Земле. И это пробудило в нем благородное негодование. Самый последний уличный грабитель не тронет священника, прелата, раввина, потому что а вдруг где-то там действительно есть бог, и лучше оставить в покое его представителя среди людей. Но как же разгневается господь, если будет убит его главный представитель на всей планете Земля? Папа римский, вероятно, за всю свою жизнь не причинил зла ни одной живой душе. Католическая церковь далека от совершенства — совершенным не было и никогда не будет ничто, созданное человеком. Однако она основана на вере во всемогущего господа, и ее деятельность крайне редко сбивается с пути любви и благотворительности.
      Но Советский Союз, по-видимому, воспринимает это, как непосредственную угрозу. Нужно ли искать лучшее доказательство того, кто в этом мире является носителем зла? Поступая на службу в морскую пехоту, Райан принес присягу бороться с врагами своей родины. Но сейчас он давал самому себе клятву беспощадно бороться с врагами самого господа. КГБ не признаёт власти выше, чем коммунистическая партия, которой он служит. И, провозглашая это, выставляет себя врагом всему остальному человечеству — ибо не является ли оно отражением господа? Не Ленина, не Сталина. А господа бога.
      Что ж, сейчас у Райана в руках был пистолет, разработанный Джоном Моисеем Браунингом, американцем, вероятно, мормоном — Браунинг был родом из Юты, но Джек не знал, какую именно религию он исповедовал. И это оружие поможет ему сдержать свою клятву.
      Райану казалось, что время ползет невыносимо медленно. И этому нисколько не способствовали постоянные взгляды на часы. Народ все прибывал. Не большими толпами, а скорее, как на бейсбольный матч, по одному, по двое, иногда небольшими семейными группами. Много детей, младенцы на руках матерей, стройные ряды пар в сопровождении монахинь — вероятно, школьники, пришедшие посмотреть на Pontifex Maximus. Этот термин также пришел от римлян, которые с поразительной прозорливостью видели в священнике «pontifex» — «строителя мостов», человека, который возводит мосты между людьми и тем, что выше людей.
      А у Джека в голове прочно засели слова: «наместник Христа на земле». И этот ублюдок Строков — проклятие, он собирается поднять руку на самого Иисуса. Новоявленный Понтий Пилат — если и не сам угнетатель, то уж точно представитель угнетателей, осмелившийся плюнуть господу в лицо. Разумеется, дело вовсе не в том, что его плевок может как-то повредить богу. Такое не дано ни одному смертному, но немыслимо уже одно то, что этот человек покушается на божье учреждение, на личного представителя господа… Считается, что господь бог рано или поздно карает таких отщепенцев… возможно, всевышний сам выбирает орудие для этой цели… и почему бы этим орудием не стать бывшему морскому пехотинцу Соединенных Штатов Америки…
      Полдень. Погода выдалась теплой. Каково приходилось древним римлянам, жившим здесь без кондиционеров? Что ж, они все равно не знали, что это такое, а человеческий организм приспосабливается к условиям окружающей среды — что-то связанное с костным мозгом, как однажды пыталась объяснить Райану Кэти. Конечно, было бы очень неплохо снять пиджак, но только не сейчас, с засунутым за пояс пистолетом… В толпе сновали уличные торговцы с лотками, продававшие прохладительные напитки и мороженое. «Как менялы в храме? — подумал Джек. — Вряд ли.» Присутствовавшие на площади священники не прогоняли их. «Гм, хороший способ спрятать оружие,» — вдруг мелькнуло у Райана. Однако все торговцы держались вдалеке от собора, к тому же, беспокоиться об этом сейчас было уже слишком поздно. И ни одно лицо не было даже близко похоже на фотографии Строкова. В левой руке Джек держал маленький снимок болгарского разведчика, на который ежеминутно украдкой бросал взгляд. Разумеется, ублюдок может изменить внешность. Больше того, будет глупо, если он так не сделает, а Строкова никак нельзя считать человеком глупым. По крайней мере, в том, что относится к его ремеслу. Конечно, полностью изменить внешность нельзя. Естественно, это не относится к цвету и длине волос. Но никак не к росту. Тут не обойтись без хирургической операции. Можно сделать человека более полным, а вот более стройным — нельзя. Растительность на лице? «Хорошо, ищи человека с усами или бородой.» Райан огляделся по сторонам, всматриваясь в лица. Ничего. По крайней мере, ничего бросающегося в глаза.
      Ждать еще полчаса. Толпа гудела на десятках разных языков. Райан видел туристов со всего света. Светловолосые головы скандинавов, черные кудри африканцев, азиатов. Несколько явных американцев… но ни одного явного болгарина. А как выглядят болгары? Новая проблема заключалась в том, что Римско-католическая церковь является всемирной, то есть, верующими могут быть люди самых различных внешних данных. Возможностей для маскировки множество.
      — Спарроу, говорит Райан, — заговорил Джек, прижимаясь губами к лацкану пиджака. — Ты ничего не видишь?
      — Ничего, — ответил голос в наушнике. — Я сейчас как раз изучал тех, кто стоит рядом с тобой. Пока что мне сказать нечего.
      — Понял, — сказал Райан.
      — Если сукин сын здесь, он обладает даром быть невидимым, мать его, — выругался Шарп, стоявший у Райана за спиной.
      Они находились в восьми — десяти ярдах от ограждения, расставленного в преддверии еженедельного появления папы. Секции на вид казались тяжелыми. «Интересно, вдвоем можно поднять одну в кузов грузовика? — мелькнуло у Джека. — Или потребуются усилия четверых?» Он уже давно заметил, что в минуты подобного напряжения его мысли начинают блуждать, и ему приходилось постоянно следить за этим. «Всматривайся в толпу!» — строго приказал себе Джек.
      «Но лиц слишком много, черт побери! — угрюмо пробурчал он себе же в ответ. — А как только мерзавец займет свое место, он тотчас же будет смотреть в другую сторону.»
      — Том, как ты относишься к тому, что мы выдвинемся вперед и пройдемся вдоль ограждения?
      — Неплохая мысль, — тотчас же согласился Шарп.
      Пробраться через толпу было сложно, но возможно. Райан взглянул на часы. Осталось пятнадцать минут. Люди напирали на барьеры, стремясь продвинуться как можно ближе. В Средние Века бытовало поверье в то, что прикосновение монарха может исцелить болезнь или принести счастье в жизни, и, судя по всему, оно дожило и до наших дней — а во сколько раз это вернее, если речь идет о верховном иерархе Католической церкви? Среди присутствующих на площади наверняка есть онкологические больные, молящие бога о чуде. Быть может, чудеса действительно произойдут. Врачи называют это «спонтанной ремиссией» заболевания и приписывают ее еще не изученным биологическим процессам. Но, возможно, это действительно чудеса — по крайней мере, выздоровевшие безнадежные больные воспринимают их именно так. А для Райана это было просто еще одно непонятное явление.
      Люди подались вперед, обращая лица ко входу в собор.
      — Шарп и Райан, говорит Спарроу, — заквакал наушник в ухе у Райана. — Возможная цель, в двадцати футах слева от вас, стоит в третьем ряду от ограждения. Синий пиджак.
      Не дожидаясь Шарпа, Джек направился в ту сторону. Протискиваться сквозь толпу было трудно, но до давки в нью-йоркском метро в час пик ей было еще далеко. Никто не оборачивался на Райана, не ругался. Он посмотрел вперед…
      Да… кажется, он на месте. Обернувшись к Шарпу, Райан дважды постучал пальцем по кончику носа.
      — Райан у цели, — сказал он в микрофон. — Джон, веди меня дальше.
      — Джек, десять футов вперед, сразу слева за итальянкой в коричневом платье. У нашего друга темно-русые волосы. Он отвернулся влево.
      «Отлично!» — мысленно пробормотал Джек. Еще через две минуты он остановился прямо за спиной ублюдка. «Привет, полковник Строков!»
      Скрытый в гуще толпы, Джек расстегнул пиджак.
      У него мелькнула мысль, что неизвестный находится дальше от прохода, чем стоял бы он сам. Его зона огня была существенно ограничена телами обступивших его людей, однако женщина прямо перед ним была относительно невысокая, так что можно было стрелять поверх нее, а поле зрения ничто не загораживало.
      «Отлично, Борис Андреевич, если ты задумал играть, в этой партии тебя ждет большой сюрприз. Если армии и флоту когда-либо удастся взглянуть на небеса, они обнаружат, что улицы в раю патрулируют американские морские пехотинцы,» — мысленно пропел куплет любимой песенки морской пехоты Джек.
      Тем временем Том Шарп, протискиваясь сквозь толпу, прошел прямо перед Строковым. Оказавшись слева от него, он повернулся к Райану и поднял кулак к небу. Строков вооружен.
      Гул усилился, голоса на разных языках слились в один ропот, и вдруг на площади воцарилась мертвая тишина. Где-то вне поля зрения Райана открылись бронзовые двери.
      Шарп находился в четырех футах от него, отделенный от Строкова всего одним человеком, подростком… ему не составит труда броситься вперед и перехватить убийце руку.
      Площадь огласилась восторженными криками. Подавшись назад, Райан вытащил из-за пояса пистолет и большим пальцем оттянул курок назад. Теперь оружие было полностью готово к стрельбе. Джек не отрывал взгляд от Строкова.
      — Говорит Кинг, появился папа! Я вижу его машину.
      Но Райан не мог ответить. Не мог он видеть и автомобиль понтифика.
      — Говорит Спарроу, я его вижу. Райан и Шарп, через пару секунд он появится у вас в поле зрения.
      Не имея возможности произнести ни слова, не имея возможности видеть приближение его святейшества, Райан не отрывал глаз от плеч цели. Невозможно пошевелить рукой, не пошевелив плечами, и как только Строков сделает это…
      «Джек, выстрелить человеку в спину — это убийство…»
      Краем глаза Райан увидел левое переднее крыло белого джипа, медленно движущегося слева направо. Человек, стоявший перед ним, смотрел в том направлении… но не совсем туда… почему?
      И тут его правое плечо едва заметно дернулось… Периферийным зрением Райан заметил появившийся локоть. Это означало, что кисть застыла параллельно земле.
      И еще мужчина чуть отодвинул назад правую ногу. Он приготовился…
      Райан вжал дуло пистолета ему в спину. Почувствовал, как ствол «Браунинга» уперся в позвоночник. Мужчина чуть дернул головой назад, всего на несколько миллиметров. Подавшись вперед, Райан зашептал ему в ухо:
      — Если пистолет у тебя в руке выстрелит, тебе всю оставшуюся жизнь придется мочиться в подгузники. А теперь медленно, кончиками пальцев, передай пистолет мне, иначе я пристрелю тебя на месте.
      «Операция завершена, — торжествующе зафиксировал мозг Райана. — Этот ублюдок никого не убьет. Давай, валяй, попробуй оказать сопротивление. Ни у одного человека на свете не хватит на это быстроты реакции.» Его палец напряженно застыл на спусковом крючке, так что если Строков вздумает быстро обернуться, пистолет выстрелит сам по себе, навсегда изуродовав ему спинной мозг.
      Мужчина колебался. Не вызывало сомнений, что он со скоростью света перебирает в голове все возможные варианты действий.
      Разведчиков специально обучают, как поступать, когда в спину уперлось дуло пистолета, и Строков даже отрабатывал эти приемы во время обучения в Высшей школе КГБ, но здесь, сейчас, двадцать лет спустя, когда ему в позвоночник вжималось дуло настоящего пистолета, те занятия с муляжом показались ему чем-то бесконечно далеким. Успеет ли он отбить пистолет достаточно быстро, чтобы пуля не прострелила ему почку? Скорее всего, не успеет. Поэтому его правая рука медленно подалась назад, как и было приказано…
      Райан подскочил, услышав частый треск пистолетных выстрелов, прозвучавших совсем рядом, меньше чем в пятнадцати футах. В такие мгновения земля прекращает вращаться, сердце и легкие останавливаются, и наступает миг полного обострения всех органов чувств. Джек перевел взгляд в ту сторону, откуда донеслись выстрелы. Он увидел святого отца, и на белоснежной рясе понтифика на груди расплывалось красное пятно, размером с серебряный доллар. Лицо папы было искажено от шока. Все произошло настолько стремительно, что он еще не ощущал физическую боль, но его тело уже обмякло, падая и разворачиваясь влево. Папа начал садиться, но не успел и, сложившись пополам, рухнул в машину.
      Райану потребовалась вся его выдержка, чтобы не нажать на спусковой крючок. Левой рукой он выхватил пистолет у Строкова.
      — Стой на месте, долбанный ублюдок! Не шевелись, не оборачивайся. Том! — громко окликнул Джек.
      — Говорит Спарроу, стрелка взяли, стрелка взяли. Он лежит на земле, его придавили человек десять. Папа получил два, может быть, три ранения.
      Реакция толпы оказалась двоякой. Те, кто стоял в непосредственной близости от покушавшегося, набросились на него словно кошки на одинокую мышь, и кем бы ни был стрелявший, сейчас он скрылся из виду, придавленный грудой туристов шагах в десяти от того места, где стояли Райан, Шарп и Строков. Но те, кто находился дальше, медленно пятились назад…
      — Джек, думаю, нам нужно увести нашего друга отсюда, ты не согласен?
      И все трое направились в переулок, как и предполагал Райан.
      — Шарп вызывает всех. Мы задержали Строкова. Всем уходить по отдельности, встречаемся в посольстве.
      Через минуту они подошли к посольскому «Бентли». Шарп сел за руль, а Райан с болгарином устроились сзади.
      Строков, по-видимому, успел немного прийти в себя.
      — В чем дело? Я являюсь сотрудником болгарского посольства и…
      — Мы учтем все твои пожелания, старина. Но в настоящий момент ты гость правительства ее величества королевы Великобритании. А теперь веди себя хорошо и сиди спокойно, а то мой друг ненароком тебя пристрелит.
      — Любопытный дипломатический инструмент, — заметил Райан, доставая пистолет, который отобрал у Строкова.
      Это был стандартный армейский пистолет Восточного блока, но только с большим неуклюжим глушителем, навинченным на дуло. Определенно, болгарин собирался из него в кого-то стрелять.
      Но в кого? И вдруг Райана охватили сомнения.
      — Том!
      — Да, Джек?
      — Знаешь, кажется, мы ошибались, и все обстоит не совсем так, как мы предполагали.
      — Сдается мне, ты прав, — согласился Шарп. — Но теперь у нас есть человек, который все прояснит.
      Поездка обратно в посольство раскрыла Райану неожиданный талант английского резидента. «Бентли» был оснащен очень мощным двигателем, и Шарп умел им управлять. Прожорливо сжигая бензин, машина рванула прочь от Ватикана, словно задержавшийся на старте аутсайдер. Через считанные минуты она уже, визжа тормозами, остановилась на небольшой стоянке перед посольством. Трое мужчин вошли в здание через боковой вход и сразу спустились в подвальное помещение. Пока Райан держал болгарина под прицелом, Шарп надел на него наручники и усадил его на деревянный табурет.
      — Полковник Строков, вам предстоит ответить за смерть Георгия Маркова, — сказал английский разведчик. — Мы уже несколько лет разыскиваем вас.
      Глаза Строкова округлились до размеров дверных ручек. Каким быстрым ни был «Бентли», мысли Тома Шарпа оказались еще стремительнее.
      — Что вы имеете в виду?
      — А то, что у нас есть фотографии, на которых ты заснят в аэропорту «Хитроу», откуда ты покидал Великобританию после того, как убил нашего доброго друга на Вестминстерском мосту. Скотленд-Ярд вышел на твой след, старина, но ты успел смыться из страны за несколько минут до того, как был получен ордер на твой арест. Тогда тебе повезло. Однако сейчас наша задача состоит в том, чтобы арестовать тебя. К твоему несчастью, полковник, ты убедишься, что мы не такие воспитанные, как Скотленд-Ярд. Ты убил человека на английской земле. Ее величество королева Великобритании не прощает подобные преступления, полковник.
      — Но…
      — Том, к чему тратить время на разговоры с этим ублюдком? — вставил Райан, подыгрывая англичанину. — У нас ведь есть четкий приказ, так?
      — Терпение, Джек, терпение. Он ведь от нас никуда не денется, правда?
      — Я требую предоставить мне возможность позвонить в свое посольство, — произнес Строков — как показалось Райану, весьма неубедительным тоном.
      — А затем он потребует для себя адвоката, — насмешливо заметил Шарп. — Что ж, в Лондоне у тебя был бы адвокат, но вот только мы ведь не в Лондоне, правда, старина?
      — И не в Скотленд-Ярде, — добавил Джек, подхватывая игру Шарпа. — Надо было бы прикончить его прямо на площади, Том.
      Шарп покачал головой.
      — Слишком много шума. Лучше мы сделаем так, что он просто… исчезнет. Ты не согласен, Джек? Полагаю, Георгий Марков нас бы понял.
      По выражению лица Строкова было очевидно, что он, так часто решавший судьбу других людей, не привык к тому, чтобы в его присутствии обсуждали его собственную судьбу. Болгарин быстро приходил к выводу, что гораздо проще быть храбрым, когда именно у тебя в руке пистолет.
      — Том, да я вовсе не собирался его убивать — только перебить ему спинной мозг выше талии. Понимаешь, усадить его до конца жизни в инвалидное кресло, сделать его беспомощным, словно младенца. Как ты думаешь, будет ли он нужен таким своему правительству?
      Шарп прыснул со смеху.
      — Будет ли он нужен «Държавне сигурности»? Умоляю, Джек. Будь серьезным. Его запрут в какой-нибудь клинике, скорее всего, в психлечебнице, и он будет почитать за счастье, если ему дважды в день будут вытирать задницу.
      Райан почувствовал, что тут английский разведчик попал в самую точку. Спецслужбы стран Восточного блока никогда не отличались особой преданностью в отношении своих сотрудников, даже в отношение тех, кто сам оставался преданным до конца. И Строкову это было хорошо известно. Нет, допустив осечку, человек оказывался по уши в дерьме, и все его друзья испарялись, будто утренний туман, — а Райану почему-то показалось, что у Строкова и так друзей было раз, два и обчелся. Даже в своем собственном ведомстве он считался чем-то вроде бойцовой собаки — которая, возможно, и нужна, но ее не любят и ей не доверяют играть с детьми.
      — Так или иначе, пока мы с Борисом будем обсуждать его будущее, тебе надо поспешить, чтобы успеть на самолет, — сказал Шарп. Что было и к лучшему, поскольку у Райана уже иссяк дух импровизации. — Передашь от меня привет сэру Бейзилу, договорились?
      — Хорошо, Томми.
      Выйдя из помещения, Райан набрал полную грудь воздуха. За дверью его ждали Мик Кинг и остальные. Кто-то уже успел сходить в резиденцию Шарпа и собрать вещи Джека. Посольский микроавтобус доставил всех в аэропорт. Там уже ждал «Боинг-737» компании «Бритиш эруэйз». Разведчики успели на него вовремя; у всех были билеты в салон первого класса. Райан сел рядом с Кингом.
      — Мик, — спросил он, — что вы собираетесь с ним сделать?
      — С кем, со Строковым? Хороший вопрос, — ответил Кинг. — А ты действительно хочешь узнать ответ на него?

      За два часа перелета до «Хитроу» Райан позволил себе выпить три маленьких рюмки виски, в основном потому, что других крепких напитков пассажирам не предлагали. Страх перед самолетами каким-то образом отступил на дальний план — не в последнюю очередь потому, что полет проходил так гладко, словно «Боинг» стоял неподвижно на бетонной полосе аэродрома. Но самое главное, голова Райана была заполнена другими мыслями.
      — В чем мы просчитались, Мик? — спросил Райан Кинга, когда они пролетали над Альпами.
      — Просчитались мы в том, что наш друг Строков вовсе не собирался убивать папу сам. Для этой работы он нашел другого человека.
      — Тогда почему же у него был пистолет с глушителем?
      — Хочешь услышать мое мнение? Готов поспорить, Строков собирался прикончить убийцу, после чего затеряться в толпе и беспрепятственно покинуть место преступления. Джек, в чужую голову не залезешь, — добавил Кинг.
      — Итак, мы потерпели неудачу, — заключил Райан.
      — Возможно. Все зависит от того, куда попали пули. Спарроу говорит, что одна попала в грудь, другая зацепила руку, а третья или вообще пролетела мимо, или в худшем случае задела папу вскользь. Так что останется ли понтифик жить, сейчас зависит от того, какой хирург им занимается. — Кинг пожал плечами. — Мы тут уже ничем помочь не можем.
      — Твою мать, — пробормотал Райан.
      — Сэр Джон, ты сделал все, что было в твоих силах?
      Джек встрепенулся.
      — Да… я хочу сказать, конечно. Мы сделали все, что было в наших силах.
      — А ведь это большее, что может сказать человек, так? Джек, я сам занимаюсь оперативной работой… дай-ка сообразить… вот уже двенадцать лет. Иногда все происходит так, как было запланировано. Иногда — нет. Если учесть, какой скудной информацией мы располагали и как нас было мало, невозможно представить, что мы могли бы сработать лучше. Ты ведь аналитик, так?
      — Верно.
      — Ну, для кабинетного червя ты вел себя очень хорошо. Теперь тебе многое известно про оперативную работу. В нашем ремесле никаких гарантий не бывает. — Кинг отпил глоток виски. — Не могу сказать, что мне это по душе. Два года назад я потерял в Москве одного из своих агентов. Это был офицер Советской Армии, молодой капитан. Похоже, очень приличный парень. У него остались жена и маленький сын. Его, разумеется, расстреляли. Одному богу известно, что сталось с его семьей. Насколько я разбираюсь в таких вещах, жена сейчас или в трудовом лагере, или в каком-нибудь богом забытом городке в Сибири. Понимаешь, выяснить это невозможно. Безымянные, безликие жертвы, но тем не менее жертвы.
 
      — Президент вне себя от ярости, — сообщил своим заместителям судья Мур.
      От состоявшегося десять минут назад разговора по телефону у него до сих пор горело правое ухо.
      — Все так плохо? — спросил Грир.
      — Так плохо, — подтвердил директор ЦРУ. — Рейган хочет узнать, кто это сделал и почему, причем предпочтительно, чтобы эти сведения были у него до обеда.
      — Но это невозможно, — заметил Риттер.
      — Боб, вот телефон. Можете позвонить президенту и сказать ему об этом, — предложил Мур.
      Высшим руководителям Управления еще ни разу не приходилось видеть Рейгана в ярости. По большей части все стремятся избежать этой участи.
      — Значит, Джек был прав? — сказал Грир.
      — Возможно, Райан и высказал верную догадку, — парировал Риттер. — Но он ничего не сделал, чтобы предотвратить покушение.
      — Что ж, Артур, по крайней мере, вы можете сказать президенту об этом, — в голосе Грира прозвучала слабая надежда.
      — Попробую. Теперь остается только полагаться на искусство итальянских врачей.
      — Что можно сказать про здоровье его святейшества? — спросил Грир. — Нам что-нибудь известно?
      — Одно серьезное пулевое ранение в грудь. Президент уже поставлен в известность, — ответил Мур. — Еще два ранения, но оба легких.
      — Предлагаю позвонить Чарли Уэзерсу из Гарвардского университета и спросить, каков его прогноз. — Это взял слово Риттер.
      — Президент уже говорил с нашими ведущими хирургами из клиники Уолтера Рида. Те полны оптимизма, но ничего определенного не сказали.
      — Не сомневаюсь, они заявили что-нибудь вроде: «Если бы я был там, все было бы в порядке,» — добавил Грир.
      У него был большой опыт общения в военными врачами. По части самоуверенности летчики-истребители в сравнении с ними кажутся увядшими фиалками.
      — Сейчас я собираюсь позвонить Бейзилу и попросить переправить «кролика» сюда сразу же, как только наша авиация выделит самолет. Если Райан освободился — а его уже должны были отозвать из Рима, насколько я знаю Бейзила, — пусть вылетает этим же самолетом.
      — Зачем? — спросил Риттер.
      — Пусть расскажет нам, а может быть, и президенту, о своих аналитических выводах относительно готовившегося покушения.
      — Помилуй бог, Артур! — чуть не взорвался Грир. — Эта информация поступила же к нам всего четыре — нет, пять дней назад!
      — Однако мы хотели сами поговорить с русским перебежчиком, — напомнил Мур. — Знаю, Джеймс, знаю.
 
      Райан спустился с самолета вслед за Кингом. Внизу у трапа их ждал человек, вне всякого сомнения, присланный из Сенчури-Хауза. Райан поймал на себе его пристальный взгляд.
      — Доктор Райан, будьте добры, пройдите за мной. О вещах не беспокойтесь, их заберет наш человек, — заверил мужчина.
      — И куда теперь?
      — Вертолет доставит вас на базу Королевских ВВС Милденхолл и…
      — Черта с два. Я не летаю на вертолетах с тех пор, как один из них меня чуть не угробил. Это далеко?
      — На машине ехать полтора часа.
      — Отлично. Давайте машину, — распорядился Джек. Он обернулся. — Ребята, спасибо за попытку.
      Спарроу, Кинг и остальные крепко пожали ему руку. Они действительно постарались сделать все возможное, хотя об этом никто никогда не узнает. У Джека мелькнула мысль, как собирается поступить со Строковым Том Шарп, но он тотчас же пришел к выводу, что Мик Кинг был прав: на самом деле ему не хотелось это знать.
 
      База Королевских ВВС Милденхолл находится чуть севернее Кембриджа, города, в котором расположен один из величайших университетов мира. Райану выделили «Ягуар», и водитель не обращал внимания на ограничения скорости, установленные для английских дорог. Проехав через контрольно-пропускной пункт, машина не направилась к самолету, ждущему у начала взлетно-посадочной полосы, а свернула к невысокому зданию, в котором, как совершенно справедливо предположил Райан, находилось что-то вроде зала ожиданий для особо важных персон. Там один из сотрудников протянул Джеку телекс, который тот пробежал взглядом за двадцать секунд, после чего пробормотал в сердцах: «Замечательно.» Отыскав телефон, Райан позвонил домой.
      — Джек? — воскликнула жена, узнав его голос. — Черт возьми, ты где?
      Должно быть, в его отсутствие она долго работала над собой. Раньше Кэти Райан крайне редко прибегала к подобным выражениям.
      — Я на базе Королевских ВВС Милденхолл. Мне нужно срочно лететь в Вашингтон.
      — Почему?
      — Дорогая, ответь мне на один вопрос: итальянские врачи знают свое дело?
      — Ты хочешь сказать… папа римский?
      — Да.
      Кэти не могла увидеть его усталый, но решительный кивок.
      — Хорошие хирурги есть в каждой стране… Джек, что происходит? Ты был там?
      — Кэти, я находился в каких-нибудь сорока шагах, но больше я тебе ничего не могу сказать, и ты никому не передавай мои слова, хорошо?
      — Хорошо, — ответила жена, и в ее голосе прозвучала смесь любопытства и тревоги. — Когда ты вернешься домой?
      — Вероятно, через пару дней. Мне предстоит встреча с начальством, после чего меня, скорее всего, отправят назад. Извини, малыш. Такая у меня работа. Итак, итальянские врачи знают свое дело?
      — Конечно, мне было бы спокойнее, если бы папой занялся Джек Кэммер, но и в Италии тоже есть хорошие специалисты. В каждом крупном городе. Медицинский факультет университета в Падуе, наверное, является старейшим медицинским учебным заведением на земле. Офтальмологи ничем не уступают нашим врачам из клиники Гопкинса. Хирурги хорошие там тоже должны быть, но из тех, кого я знаю, лучший специалист — это Джек Кэммер.
 
      Джон Майкл Кэммер возглавлял хирургическое отделение клиники Гопкинса. Обладатель престижной Халстедовской премии, он мастерски обращался со скальпелем. Кэти была хорошо знакома с ним. Джек пару раз встречался с Кэммером на заседаниях благотворительных фондов. Знаменитый хирург произвел на него впечатление, однако поскольку сам он был далек от медицины, ему было трудно оценить профессиональные качества Кэммера.
      — Лечить огнестрельные ранения, как правило, достаточно просто, — продолжала Кэти. — Если только, конечно, не задеты печень или селезенка. Главная проблема заключается в том, чтобы остановить кровотечение. Помнишь, Джек, как Салли попала вместе со мной в аварию? Если врачебная помощь подоспеет быстро и если хирург будет знать свое дело, шансы остаться в живых очень высоки — если не порвалась селезенка и цела печень. Я видела покушение по телевизору. Сердце точно не задето — выстрел был сделан не под тем углом. На мой взгляд, вероятность того, что папа поправится, больше пятидесяти процентов. Конечно, он человек уже немолодой, и это существенный минус, но хорошие хирурги способны творить чудеса, если только раненого доставят им вовремя.
      Она не стала пугать мужа рассказами про различные жуткие осложнения, возможные при пулевых ранениях. Пуля может срикошетировать от ребер и уйти в непредсказуемом направлении. Она может расколоться в теле и причинить повреждения в нескольких местах. Разумеется, не могло быть и речи о том, чтобы правильно поставить диагноз и уж тем более провести лечение ранения, которое наблюдал лишь в течение пяти секунд на экране телевизора. Так что хотя вероятность того, что папа поправится, и выше пятидесяти процентов, не раз случалось, что Кентуккийское дерби выигрывала лошадь, ставки на которую принимались один к пяти, опережавшая признанных фаворитов.
      — Спасибо, малыш. Надеюсь, я смогу рассказать тебе больше, когда вернусь домой. Обними от моего имени ребят, хорошо?
      — Судя по голосу, ты до смерти устал, — заметила Кэти.
      — Да, малыш, я действительно устал до смерти. Последние два дня выдались очень напряженными. — И будущее не сулит возможности отдохнуть.
      — А теперь пока.
      — Я тебя люблю, Джек, — напомнила жена.
      — Я тоже тебя люблю, малыш. Спасибо за признание.
 
      Райану пришлось ждать больше часа прибытия семейства Зайцевых. Так что предложение лететь вертолетом лишь дало бы ему возможность прождать их еще дольше — обычная болезнь, свойственная американским военным. Усевшись в удобное кресло, Райан на полчаса провалился в сон.
      Кроликов доставили на машине. Сержант американских ВВС потряс Райана за плечо и указал на ждущий КС-135. Этот транспортный самолет, по своей сути являющийся «Боингом-707», но только без иллюминаторов в пассажирском салоне, оснащен также оборудованием для осуществления дозаправки в воздухе. Отсутствие иллюминаторов не улучшило настроение Райана, однако приказ есть приказ. Поднявшись по трапу, Джек плюхнулся в обтянутое кожзаменителем кресло у двери. Не успел самолет оторваться от земли, как к Райану подсел Олег.
      — Что случилось? — спросил он.
      — Мы задержали Строкова. Я лично схватил его, и у него в руке был пистолет, — рассказал Райан. — Но на площади был еще один стрелок.
      — Строков? Вы его арестовали?
      — Не то чтобы арестовали, но он согласился проследовать со мной в британское посольство. Сейчас Строков в руках Службы внешней разведки.
      — Надеюсь, англичане прикончат эту сволочь, — прорычал Зайцев.
      Райан ничего не ответил, гадая, стоит ли убийце рассчитывать на снисхождение. Пойдут ли англичане на такой жестокий шаг? В конце концов, Строков совершил кровавое преступление у них в стране — проклятие, прямо напротив Сенчури-Хауза.
      — А папа римский, он будет жить? — спросил Кролик.
      Райан был удивлен прозвучавшим у него в голосе беспокойством. Возможно, этим перебежчиком действительно двигали соображения совести.
      — Не знаю, Олег. Я говорил со своей женой — она у меня врач. Так вот, Кэти сказала, что шансы на выздоровление выше пятидесяти процентов.
      — Это уже хоть что-то, — с заметным облегчением промолвил Зайцев.
 
      — Ну? — недовольным голосом произнес Андропов.
      Полковник Рождественский вытянулся еще прилежнее.
      — Товарищ председатель, на настоящий момент нам пока что почти ничего не известно. Как вы уже знаете, человек, нанятый Строковым, сделал несколько выстрелов и нанес цели ранения, которые могут оказаться смертельными. По неизвестным причинам Строков не сумел его устранить, как это было запланировано. Наша римская резидентура работает над тем, чтобы разобраться в случившемся. Полковник Годеренко взял расследование под свой личный контроль. Более подробную информацию мы получим тогда, когда полковник Строков вернется в Софию. Он должен вылететь регулярным рейсом в девятнадцать часов. Итак, пока что можно констатировать, что мы добились частичного успеха.
      — Полковник Рождественский, нет такого понятия как частичный успех! — мгновенно взорвался Андропов.
      — Товарищ председатель, несколько недель назад я предупреждал вас о такой возможности. Вы должны это помнить. К тому же, если даже священник и останется в живых, в ближайшем обозримом будущем он все равно не сможет возвратиться в Польшу, ведь так?
      — Надеюсь, — проворчал Юрий Владимирович.
      — А ведь именно в этом и состояла главная цель нашей операции, не так ли?
      — Да, — вынужден был признать председатель КГБ. — Пока что никаких сообщений?
      — Нет, товарищ председатель. Да, нам надо будет ввести в курс дела нового офицера связи и…
      — Это еще почему?
      — Майор Олег Иванович Зайцев вместе с семьей погиб во время пожара в гостинице в Будапеште. Именно он отвечал за связь в операции «три шестерки».
      — Почему мне не сообщили об этом?
      — Товарищ председатель, — увещевательным тоном произнес Рождественский, — эта трагедия была расследована самым тщательнейшим образом. Тела погибших были доставлены в Москву и похоронены надлежащим образом. Все трое умерли от отравления угарным газом. Вскрытие производилось в присутствии советского врача.
      — Полковник, ты уверен, что тут все чисто?
      — Если хотите, я могу принести официальное заключение, — убежденным тоном произнес Рождественский. — Я лично ознакомился с ним.
      Андропов нетерпеливо тряхнул головой.
      — Ну хорошо. Держи меня в курсе всех новостей. И я хочу, чтобы мне как можно скорее доложили о состоянии здоровья этого дерзкого поляка.
      — Слушаюсь, товарищ председатель.
      Рождественский вышел из кабинета. Председатель КГБ вернулся к другим делам. Здоровье Брежнева резко ухудшилось. Вскоре Андропову придется уйти из Комитета государственной безопасности, чтобы обеспечить восхождение во главу Политбюро, и именно в настоящий момент этот вопрос волновал Юрия Владимировича больше всего. К тому же, Рождественский прав. Польский священник, даже если останется в живых, не сможет по меньшей мере несколько месяцев причинять никаких хлопот, а пока что этого было достаточно.
 
      — Ну как, Артур? — спросил Риттер.
      — Президент несколько успокоился, — доложил судья Мур по возвращении из Белого дома. — Я рассказал ему про операцию «Беатрикс». Рассказал про то, что и у нас, и у англичан работают агенты КГБ. Рейган хочет лично встретиться с «кроликом», как только мы доставим его сюда. Так что он по-прежнему в гневе, но, по крайней мере, теперь злится не на нас.
      — Англичане задержали этого типа Строкова, — сообщил директору ЦРУ Грир. Сам он только что говорил с Лондоном. — Хотите верьте, хотите нет, но взял его никто иной, как Райан. Англичане держат Строкова у себя в посольстве в Риме. Бейзил пытается решить, что с ним делать дальше. Все указывает на то, что Строков подготовил операцию и нанял этого турецкого бандита, чтобы тот стрелял в папу. По словам англичан, когда его взяли, у него в руке был пистолет с глушителем. Похоже, Строков должен был убить стрелявшего в папу, как это было в той мафиозной разборке в Нью-Йорке много лет назад, и спрятать все концы в воду.
      — И его взял ваш мальчик? — недоверчиво спросил директор ЦРУ.
      — Положим, он находился там вместе с опытными английскими оперативниками, ну и, наверное, ему помогла подготовка морской пехоты, — уступил Риттер. — Что ж, Джеймс, ваш светловолосый мальчик еще раз заслужил, чтобы его погладили по головке.
      «Роберт, подписывая приказ с благодарностью, не прикуси от злости язык,» — едва удержался от злорадного высказывания Грир.
      — Где они сейчас? — спросил он вслух.
      — Вероятно, на полпути домой. Летят на борту военно-транспортного самолета, — сказал Риттер. — Как мне сказали, ориентировочное время посадки на авиабазе Эндрюс — одиннадцать сорок.
 
      Как оказалось, в носовом отсеке все же имелись иллюминаторы, и экипаж оказался достаточно дружелюбным. Райану даже удалось немного поговорить о бейсболе. «Ориолс» оставалось одержать последнюю победу, чтобы взять верх над «Филлис», с удивлением и радостью выяснил он. Экипаж даже не пытался спросить у него, почему он возвращается домой в Америку. Военным летчикам уже не раз приходилось проделывать подобное, и в любом случае правдивых ответов они все равно никогда не слышали. Семейство Кроликов крепко спало в хвостовом салоне — навык, которому Райану еще никак не удавалось научиться.
      — Долго еще? — спросил он второго пилота.
      — Вон там, внизу — Лабрадор, — указал ото. — Скажем, еще часа три, и лететь нам теперь предстоит почти все время над сушей. Сэр, а почему бы вам немного не соснуть?
      — Я не могу спать в воздухе, — признался Райан.
      — Не переживайте по этому поводу, сэр, — ответил пилот. — Мы тоже.
      Что, подумал Райан, не так уж и плохо.
 
      А в это самое время сэр Бейзил Чарльстон встречался с главой британского правительства. Ни в Соединенных Штатах, ни в Великобритании журналисты не пишут о том, когда и почему главы различных разведывательных ведомств встречаются со своими политическими хозяевами.
      — Итак, расскажите мне про этого Строкова, — приказала премьер-министр.
      — Весьма неприятный тип, — ответил директор Службы внешней разведки. — Мы предполагаем, что он находился на площади Святого Петра для того, чтобы расправиться с тем, кто стрелял собственно в папу. У него был пистолет с глушителем для бесшумной стрельбы. Таким образом, получается, что план операции заключался в том, чтобы убить его святейшество и оставить после себя мертвого убийцу. Видите ли, госпожа премьер-министр, мертвые молчат. Но, надо надеяться, этот «мертвый» в конце концов все же заговорит. Не сомневаюсь, как раз сейчас с ним беседует итальянская полиция. По национальности он турок, и я готов поспорить, что у него богатое криминальное прошлое и большой опыт контрабанды в соседнюю Болгарию.
      — Значит, вы считаете, что за этим покушением стоят русские? — спросила Тэтчер.
      — Да, мэм. Сомнений быть не может. Сейчас в Риме Том Шарп разговаривает со Строковым. Посмотрим, насколько этот человек предан своим хозяевам.
      — Как мы с ним поступим? — спросила премьер-министр.
      Ответом ей стал встречный вопрос. Тэтчер на него ответила.
 
      Строкову не пришло в голову, что когда Шарп упомянул имена Алексея Николаевича Рождественского и Ильи Федоровича Бубового, тем самым была предрешена его собственная судьба. Болгарский разведчик был просто ошеломлен тем, что британской Службе внешней разведки удалось проникнуть в самые недра КГБ. Шарп не видел смысла его разубеждать. Не придя в себя от потрясения, потеряв способность трезво рассуждать, Строков начисто забыл всю свою подготовку и «запел». Его «пение» дуэтом с Шарпом продолжалось больше двух с половиной часов и было полностью записано на магнитофон.
 
      Конец перелета Райан провел на полном автопилоте, как и «Боинг», в котором он летел. Наконец военно-транспортный самолет коснулся правой взлетно-посадочной полосы номер 10 авиабазы Эндрюс. Джек рассеянно постарался прикинуть, сколько времени он уже провел без сна. Двадцать два часа? Что-то около того. Второму лейтенанту морской пехоты (двадцатидвухлетнему) это давалось гораздо легче, чем женатому мужчине, отцу двоих детей (тридцатидвухлетнему), которому, к тому же, перед этим выдался очень напряженный день. Кроме того, начинал сказываться выпитый алкоголь.
      У трапа ждали две машины — на авиабазе Эндрюс еще не был оборудован терминал прилета. Райан и Зайцев спустились первыми, следом за ними — миссис Крольчиха и Крольчонок. Две минуты спустя машины уже мчались по Сюитленд-Паркуэй, направляясь в Вашингтон. Райан, взяв на себя обязанности экскурсовода, рассказывал, мимо чего они проезжают. Теперь Зайцев уже больше не переживал, что перед ним разыгрывается грандиозный маскарад. Ну а последние сомнения, если они еще оставались, развеял объезд вокруг Капитолия. Подобный сценарий не смог бы воплотить в жизнь даже знаменитый режиссер Джордж Лукас, создатель «Звездных войн». Машины пересекли Потомак и, проехав на север по шоссе имени Джорджа Вашингтона, наконец свернули у указателя, на котором было написано «Лэнгли».
      — Значит, это и есть оплот «главного врага», — заметил Кролик.
      — Я просто смотрю на это, как на место, где я работал.
      — Работали?
      — А разве вы не знаете? — сказал Джек. — В настоящее время я командирован в Англию.
      Под козырьком крыльца главного входа собралась целая команда тех, кому предстояло вести допросы русского перебежчика. Райану был знаком только один из этих людей, Марк Раднер, специалист по России из Дартмута, которого привлекали для каких-то особых задач. Этому человеку нравилось работать на ЦРУ, но только внештатно. Только теперь Райан начинал его понимать. Как только машина остановилась, он вышел и поспешил к Джеймсу Гриру.
      — Что, мальчик мой, тебе выдалось несколько горячих деньков.
      — Да уж, господин адмирал.
      — Как все было в Риме?
      — Сначала скажите мне, что с папой, — остановил его Джек.
      — Операция прошла успешно. Состояние понтифика остается тяжелым, но мы разговаривали по этому поводу с Чарли Уэзерсом из Гарварда, и тот нас заверил, что причин для тревоги нет. Про людей в таком возрасте, перенесших операцию, всегда говорят, что их состояние тяжелое — вероятно, это делается для того, чтобы увеличить сумму в счете за лечение. Так что если не произойдет что-нибудь непредвиденное, с папой все будет в порядке. Чарли говорит, что «потрошители» в Риме хорошие. По его словам, через три — четыре недели его святейшество должны будут выписать домой. Возраст все же дает знать, так что торопиться врачи не станут.
      — Хвала всемогущему. Сэр, понимаете, когда я взял этого ублюдка Строкова, у меня успела мелькнуть мысль, что дело сделано. А затем, когда я услышал выстрелы… господи, господин адмирал, что это были за мгновения!
      Грир понимающе кивнул.
      — Могу себе представить. И все же в этом раунде победу одержало добро. Да, кстати, твой «Ориолс» расправился в финальной серии с «Филлис». Последняя игра завершилась минут двадцать назад. Мне очень понравился этот ваш новый подающий, Рипкен — по-моему, его ждет большое будущее.
      — Здравствуйте, Райан, — подошел к Джеку судья Мур. — Отличная работа, сынок.
      Снова теплое рукопожатие.
      — Благодарю вас, господин директор.
      — Неплохо сработано, Райан, — сменил Мура Боб Риттер. — Вы точно не хотите пройти курс обучения на «Ферме»?
      Рукопожатие получилось на удивление сердечным. Джек предположил, что Риттер успел пропустить у себя в кабинете пару стаканчиков.
      — Сэр, в настоящий момент я бы с огромной радостью вернулся к преподаванию истории.
      — Мальчик мой, гораздо интереснее ее творить самому. Запомните это.
      Войдя в здание, они прошли мимо оставшейся справа мемориальной стены, посвященной памяти сотрудников, погибшим при исполнении своих обязанностей, фамилии многих из которых до сих пор оставались засекреченными, и повернули налево к лифту. Семейство Кроликов увели в другую сторону. В штаб-квартире ЦРУ на шестом этаже имелось что-то вроде собственной гостиницы для размещения особо важных гостей, а также оперативных работников, вернувшихся из-за рубежа, и, судя по всему, Зайцевых решили устроить именно там. А Райан вместе с директором ЦРУ и двумя его заместителями прошел в кабинет судьи Мура.
      — Ну, какого вы впечатления о нашем новом «кролике»? — спросил тот.
      — Черт возьми, относительно папы римского он сказал нам абсолютную правду, — весьма удивился этому вопросу Райан. — И англичане рады тому, что он рассказал им про агента под кодовым именем Министр. А мне хочется узнать, кто скрывается под именем Кассий.
      — И Нептун, — добавил Грир.
      Для того, чтобы выжить в современном мире, военно-морскому флоту нужна надежная связь, а у Грира в гардеробе до сих пор висел синий парадный адмиральский мундир.
      — Какие у вас еще мысли? — это снова был Мур.
      — А из вас никто не задумывался о том, в каком отчаянном положении находятся русские? Я хочу сказать, папа римский действительно представлял для них определенную политическую угрозу — и продолжает представлять, но, черт побери, эта операция ведь не поддается рациональному объяснению, разве не так? — спросил Джек. — Мне кажется, положение русских гораздо более безнадежное, чем мы привыкли думать. Нам следовало бы использовать это в своих целях.
      Сочетание алкоголя и усталости помогло Райану выложить все, что было у него на уме, а эту мысль он непрерывно пережевывал в течение последних двенадцати часов.
      — Как? — спросил Риттер, напоминая себе, что Райан в экономике считается непревзойденным асом.
      — Одно я могу вам точно сказать: Католическая церковь вряд ли обрадуется. А не надо забывать, что в странах Восточной Европы много католиков. Перед нами открывается возможность, которой мы должны воспользоваться, надо только найти способ. Если отыскать умный подход к Католической церкви, она, возможно, пойдет на сотрудничество с нами. Да, церковь готова прощать — но для этого нужно хотя бы исповедаться.
      Мур вопросительно поднял брови.
      — Далее, я внимательнейшим образом изучал советскую экономику. Господин адмирал, ее состояние шаткое, гораздо более шаткое, чем считают наши люди, — сказал Райан, поворачиваясь к своему непосредственному начальнику.
      — Что ты хочешь сказать?
      — Сэр, на основании каких данных наши люди делают свои выводы? На основании официальных докладов о состоянии экономики, которые направляются в Москву, так?
      — Между прочим, нам приходится прилагать большие усилия, чтобы их добывать, — напомнил Мур.
      — Господин директор, а почему мы так уверены, что это правда? — спросил Райан. — Только потому, что с этими докладами знакомится Политбюро? Нам достоверно известно, что эти люди лгут нам и лгут своему собственному народу. А что если они лгут и самим себе? Если бы мне поручили провести аудиторскую проверку советской экономики, полагаю, мне бы много кого пришлось бы отправить в федеральную тюрьму Алленвуд. То, о чем заявляют русские, не соответствует тому, что нам действительно известно о положении дел в их экономике. Она держится из последних сил, и если ее подтолкнуть, даже совсем чуть-чуть, весь колосс рухнет.
      — Как мы можем обратить это себе на пользу? — спросил Риттер.
      Его собственная команда аналитиков четыре дня назад доложила приблизительно то же самое, однако об этом не знал еще даже судья Мур.
      — Где русские достают валюту — я хочу сказать, за что они ее выручают?
      — Нефть, — ответил на его вопрос Грир.
      Советский Союз экспортировал почти столько же нефти, сколько Саудовская Аравия.
      — А кто контролирует мировые цены на нефть?
      — ОПЕК?
      — Ну а кто, — продолжал Райан, — контролирует ОПЕК?
      — Саудовская Аравия.
      — А разве мы с ней не дружим? — заключил Джек. — Взгляните на Советский Союз, как на корпорацию, которую надо прибрать к рукам, как поступали мы в «Меррил Линч». Активы стоят гораздо больше, чем сама корпорация, потому что она управляется из рук вон плохо. Подсчитать все это не так уж и трудно.
      Он не стал добавлять: «Даже для человека, утомленного целыми сутками без сна, налетавшего пять тысяч миль и выпившего большое количество алкоголя.» В ЦРУ работает много умных людей, но они привыкли думать как государственные служащие, а не как американцы.
      — Неужели у нас нет никого, кто мог бы мыслить, не подчиняясь шаблону? — закончил свою краткую речь Райан.
      — Боб, а вы что на это скажете? — спросил Мур.
      Риттер поймал себя на том, что с каждой минутой начинает относиться к молодому аналитику все теплее.
      — Райан, вам когда-нибудь приходилось читать Эдгара Аллана По?
      — В старших классах школы, — недоуменно ответил Райан.
      — Как вам понравился рассказ «Маска красной смерти»?
      — Что-то насчет чумы, нагрянувшей во время праздника, да?
      — Отдохните. Завтра перед отлетом обратно в Лондон мы с вами кое о чем поговорим.
      — Джентльмены, я действительно очень хочу спать. Где мне грохнуться на ночь? — спросил Райан, давая всем понять, если никто еще сам не догадался, что он на пределе сил.
      — Мы сняли для вас номер в гостинице «Мариотт», это совсем рядом. Там уже все готово. Машина ждет у входа, — сказал Мур. — Поезжайте, отдохните.
      — Похоже, он не такой уж и тупой, — заметил Боб Риттер, когда Райан ушел.
      — Роберт, приятно видеть, что у вас достаточно сил, чтобы менять свои взгляды, — улыбнулся Грир, протягивая руку к стаканчику дорогого бурбона, бутылку которого достал из своего сейфа судья Мур.
      Теперь действительно можно было отметить успех.
 
      На следующий день в утренней римской газете «Темпо» была напечатана заметка о том, что ночью в стоящей на улице машине был обнаружен человек, судя по всему, умерший от сердечного приступа. Пройдет немного времени, и личность умершего будет установлена. Выяснится, что это был болгарский турист, прибывший несколько дней назад в Рим и скоропостижно скончавшийся. Вскрытие не позволило установить, насколько чиста была у него совесть.