Другие правила

— Не понял, — отреагировал Сегундо.

— Это я не тебе.

— Понял…

Машина тронулась и погнала дальше. Прокатилась по Большой Морской, мимо «дома с шариками» (по мягким изгибам стекол побежали узорчатые тени гигантских платанов и тополей), мимо Матросского клуба, имеющего сходство с центральным павильоном ВДНХ, вынеслась на Корабельную набережную (покидая бухту, клонил белоснежную громаду парусов четырехмачтовый барк «Замора», покачивали мачтами океанские яхты, рейсовая субмарина плугом взрезала воду). Рявкнув мотором, такси взлетело на стрельчатый мост. С него лучше стал виден Северный рейд, зажатый желтыми крутыми берегами. Сейчас в воде у причалов отражалось всего два остроносых корабля — ракетно-лазерные крейсера «Измаил» и «Кагул». Весь флот в разгоне. Авианосец «Генерал Алексеев» еще с вечера ушел на базу ЧФ в Алеппо, туда же вроде собирался катамаран «Генерал Корнилов». Крейсер «Аскольд» в Николаеве, чинится. А «Корфу» с «Цериго» вообще неизвестно, где сейчас… К «Измаилу», как малышня к воспитательнице, жались крепенькие белые катерки Береговой Охраны и патрульные яхточки спасателей. Хоть что-то… В Петропавловске и этого не увидишь — одни самоходные подводные баржи качаются у причальных стенок да один-два молочных танкера с китовых ферм.

Вход в Северную бухту стерегли два могучих форта — Константиновский и Александровский. Их мощные бастионы, сложенные из серо-желтого крепчайшего крымского известняка, прорезались двумя ярусами широких амбразур.

— Поезжай в Константиновский, — велел Жилин.

— Принято, — сказал автоводитель.

Раскрутившись на съезде, плавно развернувшему свои витки в улочку, стелящуюся вдоль выщербленных, песочного цвета стен равелина, атомокар покатил, огибая форт, и завернул в темный арочный проход с воротами из решетчатого чугуна. Ворота стояли, распахнутые настежь — был уже конец рабочего дня, офицеры и матросы переодевались в партикулярное и разъезжались по домам. Оставались дежурные и те, кто был одинок, а кого-то еще держала работа.

Посреди полукруглого двора, мощенного каменными плитами, со свечками пирамидальных тополей у входов в казематы, стоял тяжелый птерокар класса «Гриф», принадлежащий медслужбе корпуса. Под сложенным крылом сидел на корточках военврач Копылов, пухленький и румяненький, и с увлечением разглядывал листики подорожника, пустившего корешки между камней.

Жилин подошел к добрейшему Кириллычу — тот уже улыбался ему и ласково кивал — и отдал честь.

— Господин военврач 2-го ранга, по вашему приказанию прибыл.

— Да ладно… — засмущался Владимир Кириллович, — я же так, просто… Знаю, что в кабинете вам… хм… не очень-то. Гуляли?

— Так точно, — ответил Жилин, — гулял. Раньше я и не заглядывал на Южную сторону — все бегом, все некогда было…

Раньше… Жилин насупился. Раньше он постоянно пропадал в гарнизоне, со своими «мордоворотами», всегда в веселом напряжении, а дадут команду: «Всем в стратолет!» — бегом бежал на борт и только в воздухе узнавал, куда их выбрасывают на этот раз — месить грязь в парных джунглях или коченеть среди отполированных бурями нунатаков… То было раньше. А теперь…

— Глеб Петрович, — осторожно сказал военврач, — вам совершенно необязательно увольняться из Патруля. Конечно, в десант вас никто не пустит, это ясно, но… вы очень даже годны для штабной работы! Ваш опыт…

Глеб улыбнулся и пожал плечами.

— Владимир Кириллович, ну какой из меня штабист? Сами подумайте. Я ж там на паутине удавлюсь или утоплюсь в чернильнице! От скуки! Ну, не привык я по паркетам шаркать! И штаны протирать тоже не хочу, пусть даже и с широкими лампасами. Мое дело — заложников освобождать, паразита какого-нибудь за жабры брать, а не исходящие регистрировать!

Военврач грустно покачал головой:

— И куда вы теперь?

Жилин в затруднении поскреб в шевелюре.

— Думаю уйти в проект «Марс». Заявление я еще в том месяце подал. Сейчас вот вызов пришел. Съезжу в Новгород, узнаю, что там и как…

— И правильно! — с жаром сказал военврач. — Марс — это то, что надо, лучше не придумаешь! Документы ваши готовы уже, будет нужно — пошлете запрос в Центральный Государственный Информаторий — они там все должны быть. Допуск у вас сохранился? Ну, вот видите, как хорошо! Да, а выписку я вам оформил уже, и на увольнение… — Копылов улыбнулся. — Генерал ваш еще и накричал на меня, не хотел отпускать вас… Но побушевал-побушевал и подписал — куда денешься?

Жилин представил себе генерал-лейтенанта Нелидова — гвардейского роста, поджарого, с зычным голосом, с откинутым на затылок беретом, порывистого, властного, резкого, нетерпеливого… и как он костерит бедного Владим Кириллыча… и сам страдает от собственной грубости. Краснеет, злится, нервничает…

— Да, вот еще что, — припомнил Копылов. — Вас поставили на учет в Московском институте регенерации… Ну, вы понимаете… И хотя бы раз в три года вам нужно будет там появляться для профилактики. Строго обязательно!

— Слушаюсь!

— Не подведете?

— Никак нет! — Обычные чеканные речения выговаривались сами собой, по памяти, и оставляли горький привкус на губах. А может, это просто запах полыни, занесенный ветром?..

— Разрешите идти?

— Идите… Да давайте я вас подвезу! Вам куда?

— Да мне аж до Аэро-Симфи… Не ближний свет.

— Подумаешь! — фыркнул врач. — Садитесь!

Глеб махнул рукой:

— Ладно, уговорили! Сегундо, полезай в багажник!

— Приказ понял, — сказал кибер и разлаписто полез в люк. Глеб поставил ногу на согнутую опору и, прислушиваясь к себе, ожидая, что будет болькотно, запрыгнул на сиденье. Ничего. Нигде не резануло, не натянулось, не засвербило. Конечно, ловкость уже не та, что была. Ослабел организм. Ну так вчера ж только выписался! Не все сразу. И вообще — хватит уже ныть! Ну кончилась его служба, так и что теперь? Из жизни-то его никто не увольнял пока! Может, все еще и к лучшему? Теперь он по крайней мере свободен. Займется, уже по-настоящему, кибернетикой, допишет докторскую… И с Маринкой будет теперь постоянно, а не так, как раньше — по великим праздникам. И ей переживать за него не придется. А космос?! А Марс?! Да господи, что там говорить! В мире столько кудес и диковин, и он так велик, что любую почти утрату способен возместить с лихвой!

— Пристегнитесь!

Глеб опустил фиксаторы. Птерокар оттолкнулся суставчатыми опорами, подпрыгнул, взмахнул крыльями и, перекособочась, стал набирать высоту. Шатко кружась, ушел вниз равелин в виде подковы, повторяющей очертания мыса. Михайловский форт выглядел в плане широкою «П» с закругленными углами, продолженными башнями. Крутые берега обсыпались блесотью белых домиков, как булка с гамбургером — семечками кунжута. Засверкали и запереливались бликующие окна, бухта отразила белый суперлайнер, слоистый от множества палуб. Приблизились и легли под крыло Мекензиевы горы. Хотя какие это горы? (Глеб припомнил Гималаи.) Так, горушки. На ум пришла аналогия с пожамканными беретами десантников. Но все равно — красиво… Поплыли благодатные зеленые долины с отелями и виллами вразброс, крохотные поселочки и фермы, бархатные кольца насаженных лесов и черные квадраты челночных пастбищ.

Глеб загадал, что все будет хорошо, если он еще раз увидит море. Крылья машины замерли. Несомый теплыми воздушными течениями птерокар с шелестом описал круг, и вдали, морща соленую влагу, перебирая сизый глянец, поднялась волнистая поверхность, подмигнула высверком: «Все путем, командир!»

Глава 2

ЕВРАЗИЯ, НОВГОРОД

Прибыв в столицу, Жилин не стал связываться с вертолетами, птерами и прочими летательными аппаратами, а дошагал до станции старого доброго метро и спустился на старый добрый перрон.

Если подумать, он никогда и не был особенно падок до всего нового и прогрессивного и птерокаром пользовался лишь по тревоге или по нужде. Ну, не приохотился он ко всем этим винтам и крыльям, что ж тут делать! И высоты не любит. Терпит только. К тому же, когда болтаешься в воздухе, все твое внимание уделено машине. В небе ты — пилот, и это мешает думать. А вот думать Глеб Жилин как раз-то и любит — соображать, размышлять любит, просто фантазировать, и чтобы ничего не отвлекало, не дергало, не требовало участия. А придет тебе в голову рефлексия, когда ты под облаками выкрутасы всякие выделываешь, фигуры высшего пилотажа крутишь? То-то и оно. Не-ет, лучше уж он по старинке дотрюхает, пусть даже лишних минут десять уйдет…

Жилина мягко толкнуло воздухом, теплым и словно наэлектризованным. Возник и заскользил по стене белый набегающий свет. В нарастании свистящего гула и огней из полукружия туннеля вылетела стеклянная сигара головного вагона, замельтешили в окнах лица, прически, шляпы, яркие пятна одежд — и упруго задренчали тормоза.

Из-за разъехавшихся створок донесся ясный голос:

— Станция «Розважа». Пересадка на Неревско-Славенскую линию.

Человечий прилив хлынул на платформу, закружил между круглых пилонов, выложенных яшмой, загомонил, затопал и растекся по переходам, унесся на эскалаторах — вверх, вниз, в стороны…

Жилин вошел в хвостовой вагон и присел на узкий диванчик, изогнутый подковой вместе с закругленной задней стенкой.

— Осторожно, — бархатисто молвил автомашинист, — двери закрываются. Следующая станция — «Чудинцева».

Створки с шелестом сошлись, моторы застонали, все выше и выше поднимая вой. За окном проплыли выпуклые, горящей медью выложенные буквы — Р-О-З-В-А-Ж-А. Еще одно название станции проступило расплывчатой скорописью, а последнее и вовсе промелькнуло, сливаясь в золотую тень. Чернота туннеля заглотила поезд, как блесну, мягко закачала его, замигала яркими огоньками, погнала бледные отсветы по гладкой полосе монорельса. Как гнала их и 10, и 20, и 30 лет назад. Вот за это Глеб и любил Новгород — за некую продленность былого. За ностальгическую провинциальность. Москва, увы, подрастеряла эту цельность и связность времен. Вознесясь в «центровые», златоглавая отъелась, приобрела блеск и царственность… вот только звон колоколов все чаще терялся среди пышных архитектурных форм, тихо гас в бесконечных кварталах. Прогресс, что ж делать… Лет пять назад Глеб подумывал переехать в Новгород насовсем, поближе к Маринке, да так и не собрался. Ограничился дачей в Лесном поясе, на берегу Ильменя. И правильно. А то привык бы потом, и праздник, который иногда с тобой, превратился бы в вечный понедельник…

Стало светлеть, и блестящие сигары поезда с воем вырвались из туннельного сумрака на стальную эстакаду. Навалился парк, охватил непричесанными верхушками сосен, курчавыми гривами дубов и отвалился. Распахнулась аллея с фонтанами, с белыми, синими, золотыми павильонами и киосками, Змеистым зеркальцем ушла назад речушка. «Гзень? — подумал Жилин. — Или она с того берега? Надо же, забыл…» Навстречу поезду посыпались какие-то клумбы, альпинарии, газоны, карусели с качелями, повалила гуляющая публика, заскакала расфуфыренная мелюзга, пошли шнырять многоногие киберуборщики.

Вагоны вкатились, утишая свой бег, под стеклянные своды станции и остановились.

— Станция «Чудинцева». Переход на станции «Нутная» и «Рогатица».

Было хорошо видно, как бабушки с внуками, молодые папы с малышней на плечах, «болыыенькие» братики, ведущие за руку младшеньких, поднимались в прозрачных трубах — в вертикальных колодцах лифтов и по наклонным шахтам эскалаторов, — как они суетились, сердились на непослушных, внушали и одергивали, хлопотали, боясь потерять, и спешили поскорее занять места. На сквозистой стене висела, еще с Олимпиады, панорамная панель: «Добро пожаловать в Новгород!» Панель была погашена, и казалось, что олимпийский талисман — млевший от счастья медведь — лез обниматься из-за толстого, пыльного стекла.

— Осторожно, двери закрываются! Следующая станция — «Буянная».

Жилин вышел на «Яневой». Пересек скверик и осмотрелся. Первое, что бросалось в глаза, это обилие зелени. Новгород Просто тонул в зелени и млел, как девица, принимающая ванну — по шейку в изумрудной пене. Из облаков зелени выходили ажурные ярусы движущихся тротуаров, бросали на площади-цветники рисунчатые тени и снова уходили в облака зелени. В широких, тенистых аллеях вымахивали стройные здания, а с плоских крыш вспархивали птерокары — красные и белые, серые и золотистые; всякие — от маленьких двухместных «кузнечиков» до тяжелых «семейников» класса «медуза».

Зеленая Янева встретила Жилина тихим, спокойным многолюдьем. Толпы народу, казалось, неспешно прогуливались, как где-нибудь в сельскохозяйственном городишке, без толкотни и давки. Новогородцы и гости столицы раскланивались со знакомыми и не очень, занимали столики в кафе под яркими тентами, читали газеты на лавочках, разговаривали и смеялись, на людей смотрели и себя показывали. Жилин бросил взгляд на радиобраслет с часиками — ему было назначено на одиннадцать, а уже без восьми. Пора.

Здание Комитета по Делам Космоса было 15-этажное, зеленое с желтым. Чистенькая площадь перед ним, выложенная разноцветными плитами, была заставлена атомокарами, наполовину — официального черного цвета.

Пружинистой, скользящей походкой Жилин перешел площадь и поднялся в вестибюль присутствия. А народу-то… Молодежь одна, парни и девушки. Все, как на подбор, в коротких, широких штанах и цветных блузах навыпуск. Это у них возрастное. Коллективное бессознательное. Молодежная мода заразна, она вроде поветрия: переболевают все и разом. Вошли в моду «пифагоры». Все, через неделю полгорода в них. И модная одежда уже смотрится как форменка. Вкус появляется позже…

Молодежь толпилась перед громадными экранами, в коих, словно на стендах, висели списки добровольцев, прошедших по конкурсу проекта «Марс». Галдеж стоял страшный.

— Лукашин! — выкрикивал кто-то из впередистоящих.

— Здесь! — орали из толпы.

— Прошел!

— Ух, ты!

— Круглов!

— Я! Я!

— Нету тебя!

— Как нету?! Должен же быть! Вы что?!

— Ну, нету если!

— Ну что за гадство…

— Судьба!..

— Дальше, дальше!

— Чэнси!

— Здеся он!

— Так… Прошел!

— Оу, грэйт!

— Луценко… Луценко!

— Луценко есть?

— Туточки я!

— Прошел!

— Да ты шо?!

— Ховаев!

Жилин протиснулся к экранам и поискал свою фамилию. Она там была — на самом видном месте: «Жилин Глеб Петрович, кибернетист, канд. тех. наук».

— Прошел? — завистливо сказал кто-то за спиной.

— А як же! — Усмешка чуть тронула плотно сжатые губы Жилина. — Ясно дело…

Он выбрался из шумной толпы, обступившей экраны информаторов, и зашагал в приемную. Лицо его, длинное и холодное, посеченное шрамами, ничего особенного не выражало. Ну, прошел — и прошел…

Навстречу большой веселой компанией двигались добровольцы — огромные, красивые, облаченные в черные комбинезоны с надписью «МАРС» на спине. Добровольцы пели, хохотали, сыпали остротами и назначали свидания, и до всего им было дело, и все им было нипочем. В какой-то момент Жилин — огромный, красивый, облаченный в черный комбинезон с трехцветным наугольником на рукаве и с белым офицерским Георгием, — смешался с потоком гавриков и гавриц и стал одним из них. Его чмокали, вставая на цыпочки, шальные девчонки, и он чмокал — наклонясь. Его хлопали по широкой спине, и он отвешивал гулкие шлепки. «Ну, все, держись, Марс! — думал Жилин, проталкиваясь к приемной. — Эти так просто с тебя не слезут! Этих понукать не надо, наоборот, еще и удерживать придется. Они ж не могут без подвигов…»

В приемной секретарь-автомат для начала зарегистрировал Жилина, а затем деловито объявил, что начальника проекта «Марс» на месте нет и сегодня не будет — он в Городище, на Совете Всемирного Экономического Сообщества, — и что прием ведет Сулима Иван Михайлович, главный секретарь КДК. До полпервого.

— Ладно, — коротко сказал Жилин.

Из служебного модуля, звонко попрощавшись, выпорхнула Марина Корелли — очень хорошенький врач-профилактик. Завидев Глеба, врач-профилактик бросилась его обнимать.

— Меня взяли, меня взяли! — пела девушка, подпрыгивая и пританцовывая. — Буду сменным врачом! На Сырте! На самом!

Ее свеженькое личико все осветилось, а глаза засияли, плескаясь пронзительной синью. Как звездочки, подумалось Жилину. Даже лучики видны…

— Марик… — ласково проговорил он, называя Марину интимным именем, непонятно уже, когда придуманным. — Маришка… Такой дамой станешь!

— А ты думал? — важно сказала Марина. — Не абы как!

Тут секретарь-автомат пригласил «Жилина Глеба Петровича» зайти, и девушка мягко подтолкнула его:

— Ну, иди, иди… Я тебя тут ругать буду!

Жилин улыбнулся ей, кивнул и толкнул дверь в служебный модуль.

Залитый солнцем и просто обставленный модуль производил впечатление полупустого. Пульт с экранами и терминалом. Три кресла. На голой пластмассовой стене — ниша для микрокниг и полка, заставленная печатными изданиями — и тонкими, в легкомысленных мягких обложках, и толстыми томами в солидных твердых переплетах. За огромным — во всю стену — окном громоздились неохватные дерева, выстроившиеся вдоль Яневой. Вдали в районе Плотницкого конца, маячили шпилястые зеркальные купола, ячеистые пирамиды, колоссальные кристаллические кубы и шары Нового Центра. Они искрились, словно засахаренные, а над ними в бескрайней голубизне вились птерокары и вертолеты. Как мушня над вареньем…

Главный секретарь сидел, привалясь к наклонной дуге пульта, и мосластыми пальцами выстукивал марш. Это был видавший виды человек, уже в возрасте, с грубым красным лицом и бестрепетным взглядом. Прядь непослушных пегих волос постоянно падала ему на глаза.

— Здравствуйте, — сказал Жилин и отрекомендовался.

— Здравствуйте, здравствуйте… — глухим голосом протянул Сулима.

Усадив Глеба, Иван Михайлович поглядел на него исподлобья.

— Спецназ? — начал он с вопроса.

— Никак нет, — по привычке ответил Жилин. — Патруль.

— Знатно… Дайте-ка я кое-что занесу… Машина, работаем, — скомандовал компьютеру Сулима. — Звук убрать. Режим обычный. — Он возложил руку на контакты биоуправления, глянул на один из экранов, считал, шевеля губами. — По образованию вы… кибернетист, — сказал он, щурясь в дисплей. — Ага… Кандидатскую защитили уже?

Жилин утвердительно кивнул.

— Ясненько… Вы, если мне память не изменяет, уже работали у нас? — продолжил Сулима. — Я имею в виду, в КДК?

— Временно, когда в отпусках был.

— На Спу-8 [2] как будто, — перечислял главный секретарь, — на ИС-5 и еще где-то… Где-то на Луне…

— На Полярной базе.

«Луна…» — заностальгировал Жилин. Его первое небесное тело. Черная пустота пространства и серовато-желтая каменистая равнина, ярко-преярко освещенная… Полупритопленные вечной тенью, выступают цилиндрическая башенка лифта и спектролитовый колпак… Главный же предмет любования струит свой свет над пильчатым валом кратера, чуть в стороне от иззубренных скал и мережчатых параболоидов антенн. Там, на треть уходя за близкий горизонт, цветет бирюзовым Земля, дремотно кутаясь в спиральные меха циклонов. Классика!

— Ясненько… — Сулима навалился грудью на пульт, глаза его сузились, вперились в экран и забегали по строчкам. — Прекрасненько… Угу… Работа… Учеба… Ага! «Зачислен вольноопределяющимся в опергруппу такую-то Патрульной службы… угу… участвовал… так… в силовых акциях по принуждению к миру… так… блокады, спецоперации, демилитаризации… так… где тут… угу… „Удостоен… удостоен…“ Знатно… Грудь, стало быть, в крестах. „Сдал экзамен на чин подпоручика… произведен в поручики… угу… зачислен… так… с производством в чин штабс-капитана…“ Угу, угу… „Уволен из рядов Патруля… э-э… по состоянию здоровья…“ Ага. Ну, медкомиссию космофлота вы прошли, и ладно… Серьезное что-то было?

«Ну вот, какая тебе разница?» — подумал Жилин с досадой.

— Мне регенерировали обе ноги, — стал он неохотно объяснять, — срастили позвоночник…

— Однако! — крякнул довольно Сулима. В глазах Жилина возникло холодное свечение, но быстро погасло — вовсе не его хворый организм вызвал улыбочку у главного секретаря.

— «Представлен к награждению орденом „Серебряного трилистника“ 2-й степени… — вычитывал Сулима, — орденом „Полумесяца“… „Освобождения Сибири“ 2-й степени… командор ордена Почетного легиона… „Льва и Солнца“… две „Серебряных звезды“… Ого! Орденом Святого Георгия Победоносца 2-й степени! Ничего себе… Да вы, батенька, герой!

Жилин поморщился. Герой… Какой там, к черту, герой? Награды доставались ему не кровью даже, а потом — сколько он перемесил грязи на одной гражданке! А демилитаризации чем лучше? Ну да, там слякоти не было — была пыль. Облака пыли. Непроглядные тучи. Особенно в Восточной Африке, в горах Ингито и Чиулу. В Серенгети-Цаво вообще мрак был… Пыль стягивала корочкой потное лицо, забивала нос и рот, резала глаза… А на перевалах Ладакха и Каракорума был холод. Настоящий колотун, никакие куртки с электроподогревом не спасали — колючистый ветруган продувал насквозь. «Крыша мира»! И ты на ней, как Карлсон — только без зеленого домика за трубой… Идешь в дозор, хапаешь ртом хиленький воздушок и слушаешь, как дико визжат и воют подвигающиеся ледники… Работа это была, а не геройство, работа! Тяжелый, выматывающий труд, изредка доставляющий приятство победами и восстановлениями справедливости, чаще омерзительный и даже ненавистный, грязный, но все еще необходимый труд.

— Скорее ассенизатор, — сухо сказал Жилин. — Честь имею.

Сулима сощурился.

— Такова жизнь, батенька, — сказал он. — Мир изменился, а люди… Какие были, такие и остались! М-да… Машина! — прикрикнул Сулима на компьютер. — Ты мне тут не ерунди! Я же сказал — режим обычный! Я тебе что, два раза должен повторять?!

— Выполнено, — ответил комп.

— Выполнено… — проворчал Сулима. — Что-то я еще хотел у вас спросить… Кхе-кхм… Вы где родились, Глеб Петрович?

— В Асхабаде. — Жилин помешкал секунд несколько и добавил: — Закаспийского округа.

— Это-то я знаю… Полных сорок вам будет?

— Сорок первый пошел… — вздохнул Жилин.

— Нечего вздыхать, — проворчал Сулима. — Это мне надо вздыхать, а не вам… Женаты, нет?

— Нет, — лаконично ответил Жилин.

— Ясненько… Воспитывались вы где?

— В Ольвиопольском учебном центре. Учитель Строев.

— Учитель Строев… — механически повторил главный секретарь. — Хочу кое-что занести себе в информаторий, — объяснил он, не отрываясь от экрана, — где родились, где женились… — Сулима убрал волосы со лба и сощурился. — Скажите: «И чего пристал? Взял бы да и вызвал ЦГИ, коли так приспичило…»

— Нет, ну почему же… — вежливо возразил Жилин.

— Да ладно… — пробурчал Иван Михайлович и посмотрел на часы. — Должен подойти профессор Йенсен… — Он быстро, внимательно взглянул на Жилина. — Подождите, подождите… А вы, случайно, на Таити не служили?

Губы Жилина сложились в усмешку, и тонкие черточки незагорелой кожи у глаз ужались морщинками.

— Случайно, служил.

— Десантником?

— Оперативником.

— Вот оно что… — затянул Сулима. Он осторожно отнял пальцы от биотерминала и поднялся. — А я тут сижу, голову ломаю — и откуда это мне так лицо ваше знакомо?

Главный секретарь оказался рослым хомбре, в меру упитанным и слегка сутулым. Медлительной, развалистой поступью он приблизился к окну и отмахнул рукой челку.

— А оно вон что… — проговорил Сулима. — В Фааа [3] вы стояли как будто?

— Так точно.

— Ну, я же помню! Это сейчас я в начальство выбился, а тогда… — Иван Михайлович мечтательно закатил глаза. — Эхе-хе… Лет десять уже прошло… да больше! Когда изолировали Таити? В 73-м? Нет, вру, не в 73-м, а в 70-м. Или в 73-м? Да, в 73-м. Помню, что десять лет назад. Ну правильно — в апреле 73-го! Ваша опергруппа ставила блокаду, а мои десантнички прочесывали перешеек Таравао и весь Таити-Ити [4]…

— Ух и жарко было… — усмехнулся Жилин и потер тонкий шрам на щеке. — Там и без того не холодно, но в тот день… Кошмар. Эти чертовы тэне [5] лупили из плазмоганов куда попало…

— Да уж, — хмыкнул Сулима. — Мне Тавита потом все расписал… Может, знаете его? Такой был полноватый деми [6] — Тавита Вефаунуи. Всегда улыбался, его еще Зубаткой прозвали. Он сейчас капитаном на «Матаатуа»… Так он мне звонил как-то, рассказывал… После того боя мальчишки из Папеэте еще неделю или две из песка фульгуриты [7] выковыривали — туристам на сувениры…

Они немного помолчали.

— И все равно, — решительно сказал Сулима, — что бы там ни говорили, а Таити был прекрасен!

— Да, — с чувством изрек Жилин.

— Какие закаты, а пальмы, а как пахли тиаре апетахи! Пиршество красок и благорастворение воздухов! Я, кстати, там и женился.

— На вахине [8]? — понимающе улыбнулся Жилин.

— Умгу. Моя Рани целую неделю меня выхаживала — какая-то сволочь, понимаете, в спину пульнула, да еще и разрывной. Госпиталь наш разместили в отеле «Таароа интерконтиненталь», и вот я лежу пластом, а Рани порхает вокруг в цветастом парео, красный цветок гибискуса в волосах… Прелесть! Что-то я совсем заговорился… — нахмурился Сулима и убрал волосы со лба. — Ну, ладно…

Задумчиво выпятив нижнюю челюсть, он подвигал ею — привычка, характерная для него в минуты размышлений, — и сказал самым обыденным тоном, каким спрашивают, будете ли вы кофе со сливками и сколько положить сахару:

— Мы тут посовещались и решили назначить вас, Глеб Петрович, главным киберинженером проекта. — Иван Михайлович замолк, словно выжидая, пока Жилин переварит услышанное. — Согласны?..

— Согласен, — твердо сказал Глеб. Снова, как давеча в коридоре, накатило ощущение молодости, здоровья, блестящей будущности…

— Ну, вот и отлично, — неожиданно благодушно сказал Сулима и протянул Жилину листок с приказом. — Зафиксируйте.

Глеб пробежал глазами сухие, отцеженные строчки и приложил палец к точке опознания.

— Умгу… — поблагодарил Сулима. На пульте селектора планетарной связи вспыхнул зеленый квадратик, и хорошо поставленный голос секретаря-автомата произнес:

— На связи начальник космодрома Мирза-Чарле Лидин Анатолий Сергеевич.

— Давай его сюда. — Сулима передвинул кресло в круг главного фокуса.

Угол кабинета подернулся рябью, расцветился, и у стены возник загорелый чин в фиолетовом космофлотском кителе, с выбеленными зноем волосами. За его спиной пузырились прозрачные занавески, а в открытое овальное окно засвечивало солнце и лезли красные барханы «неокультуренных» Каракумов — с реденькой порослью черкеза, одинокими песчаными акациями, сухой и серой солянкой. У самого горизонта, затянутого дрожащим маревом, виднелись антенны космодрома — расплывчато, будто сквозь слезы.

— Звали, Иван Михалыч? — зубасто улыбнулся чин.

— Звал, — сказал Сулима. Главный секретарь сохранял рафинированность и решпект. — Долго ты будешь моих добровольцев мурыжить? А, Толик? Когда корабль дашь?

— Иван Михалыч! — сказал Толик звучным голосом и двумя руками поднял толстый — страниц шестьсот — фолиант. — Вот, видите? Проект «Марс»! Я его как Библию чту, и даже больше! Но что я могу поделать, если все фотонники в разгоне?! Рожу я их, что ли? Извините… «Луч» у Европы, на нем груз для базы «Минос», вернется недельки через три, не раньше… «Заря» — та вообще к Сатурну летит — собрались расширять станцию «Кольцо-2». «Бора» у Меркурия, «Солярис» в Поясе. А больше и нету! К воякам уже обращался, чтоб вам крейсерок выделили — они на меня посмотрели как на ненормального. Дать вам что-то вроде «Финиста» или «Стратима»? Пожалуйста, хоть сейчас! Так они до Марса через месяц только дотелепаются! Что?.. — Лицо Лидина ушло из фокуса и немного спустя вернулось — с длинной улыбкой. — «Бора» возвращается! — сказал Лидин обрадованно. — Будете брать?

— А большая она? — приценился Сулима.

— Трансмарсианский рейсовик!

— Да нет, я имею в виду — мест там сколько?

— Ну-у… «Бора» вообще-то грузовик. Двенадцать кают, четырехместные все.

— Угу… Угу… — проворчал Сулима и сказал — величественно, будто делая одолжение: — Ладно, беру!

— Груз какой? — деловито спросил Лидин.

— Штук четыреста эмбриомеханических «яиц». Тонн на шестьдесят потянет.

— Строить что-то будете?

— Угу… Когда старт?

— М-м-м… Давайте… Нет, это рано… М-м-м… Давайте в это воскресенье, в пять утра. Старт со Спу-1, доставка с Мирза-Чарле, Фидониси или Байконура. Подходяще?

— Угу…

— Ну, все, договорились!

Лидин поднял руку. Фронтальная проекция пошла волнами, сжалась в точку и пропала.

— Слышали, когда старт? Ну вот на то число и настраивайтесь… — Главсек хмыкнул. — Проект он чтит! А вот, кстати! Сами-то вы как, с проектом разобрались уже?

— Да как сказать… — Жилин почесал в затылке. — На полный-то проект вечно времени не хватает… Знаю по журналам в основном. Ну, там, генерация атмосферы, колонизация… Так вот.

— Сойдет для начала. — Сулима вернул кресло за стол-пульт. — В общем… — Он глянул на часы. — Нет, по-моему, мы этого Йенсена так и не дождемся! И где его только носит… Обещал же быть как штык!.. В общем, чтобы не повторяться — график работ по проекту выдерживается пока, СВЧ-антенны над полярными шапками работают как часы и даже лучше. Такую бурю подняли, что аж страшно становится!.. Да и вообще, чувствуется, что на Марсе здорово потеплело — мерзлота пошла таять, газы из коры поперли. И цэ-о-два попер, и аш-два-о, и азот. Ну, естественно, оползни начались, трещин пооткрывалось тьма, каверны всякие образуются, сбросы… Это чтобы вы не думали, будто на курорт летите! Как был Марс самым пыльным из всех адов, так он им и остался. Только что повлажнел маненько… Йенсен клянется, говорит, что уже в этой пятилетке жидкая вода появится! Размечтался… Хотя… кто его знает? Может, и появится…

Внезапно над информаторием затуманилась вторая на сегодня стереопроекция. Сгустилась, налилась цветом, округлилась приятной девичьей фигуркой, с очаровательной непосредственностью «присела» на край пульта.

— Иван Михайлович, — сказала она голосом секретаря-автомата, — к вам профессор Йенсен.