- Что произошло? - она словно эхом повторила вопрос, который он только что задал телефонному собеседнику. По-русски она говорила вполне чисто, но мягкий акцент, когда гласные словно бархатной лапкой придавлены и растянуты, а согласные выскакивают из-под этой лапки, недовольно прищелкивая, позволял угадать в ней полячку.
      - Дела, - ответил он. - Меня на два дня вызывают из Парижа.
      - Но ведь через два дня меня здесь не будет, - сказала она.
      Он только кивнул.
      - Знаю.
      - И ты не можешь отложить свой отъезд?
      - Нет, - так же коротко ответил он.
      - Даже ради меня?
      Ему захотелось сказать ей: "Именно ради тебя я и не могу его отложить! Если я сейчас пошлю все на фиг, я больше никогда не сумею вернуться в этот чертов Париж, единственное место на земле, где наши пути могут теперь постоянно пересекаться, где я могу быть уверен, что хотя бы раз в два месяца мы сумеем украсть у жизни вот такую ночь... Вся моя жизнь идиотское ожидание наших слишком коротких встреч... Ожидание, наполненное тьмой тьмущей никчемных дел, наполненное ненавистью и болью..."
      Но вместо этого он сказал:
      - Как будто ты много делаешь ради меня. Мы встречаемся, когда нам обоим это в удовольствие и не обязывает ко многому. Разве не так?
      Ему показалось, что её глаза полыхнули мгновенным холодным огнем, резким и сумрачным - так порой проблескивает предгрозовой свет в низких свинцовых тучах - но она справилась с собой и сказала только:
      - Да, так.
      - Ну, вот... - он нарочито небрежно повернулся к окну. - Достаточно того, что есть.
      - А что у нас есть?
      - Даже слишком много... - у него перехватило дыхание, и теперь он глядел на улицу, потому что у него возникло ощущение, что эта улица, с её фонарями и кружевными чугунными балкончиками домов напротив, становится частью их самих, что и он, и Мария, и эта улица, освещенная зыбким светом единая река, неспешно струящаяся куда-то, и что их тела растворяются в этой реке, становясь её частицами. - Помнишь, у Ронсара? "Признает даже смерть твои владенья, Любви не выдержит земля, Увидим вместе мы корабль забвенья И Елисейские поля..." Он имел в виду другие Елисейские поля - блаженное место царства мертвых, но у нас они есть здесь и сейчас, в земном смысле... Мы можем плыть по Елисейским полям, сквозь Триумфальную арку и дальше, на корабле забвения нашей любви, а если порой приходится сходить с этого корабля - что ж, ничего не поделаешь...
      - На данный момент, мы видим не Елисейские поля, а улицу Родена, сказала она, заставляя себя улыбнуться.
      - Все равно. Ты ведь понимаешь, что я хочу сказать.
      - Но если... - она замолкла, подбирая слова. - Если даже смерть не смеет войти туда, где мы с тобой, признавая мои владенья... Признавая, что ты целиком принадлежишь мне, когда ты рядом со мной... То кто другой имеет право вторгаться?
      - Никто и не вторгается, - он пересек комнату, сел на кровать, взял в свои руки её руку. - Но бывает так, что... Да, конечно, это именно потому, что смерть не смеет войти в очерченный нами круг. Поэтому иногда, когда я ей особенно необходим, она выкликает меня издалека, условным свистом... И бывают случаи, когда я обязан отозваться на этот свист, подобно охотничьей собаке - чтобы уберечь от посягательств смерти нечто иное... Других людей, которые живут вне границ нашего защитного круга...
      - Так чем ты занимаешься, вне этих границ? - неожиданно резко спросила она.
      - Как будто ты не знаешь.
      - Представь себе, нет!.. А впрочем, и не хочу знать, - поспешно, чересчур даже поспешно, добавила она. - Иди сюда.
      Она притянула его к себе, её губы чуть дрогнули и верхняя приподнялась, обнажив ровные зубы - он так хорошо знал это особенное выражение на её лице, появлявшееся, когда она не могла больше сдерживать внезапный прилив страсти и хотела вобрать его в себя, ощутить его в себе и раствориться в нем одновременно, в этом движении её губ было все вместе - и мольба о поцелуе и желание укусить, злое и хищное, ненависть к себе и к нему за то, что она оказывалась открытой перед ним, почти беспомощно показывала ему, что не может без него жить. Наверно, и на моем лице появляется схожее выражение, размышлял он, в те дни и часы, когда она была далеко, и у него находились силы думать и анализировать, потому что и я испытываю нечто сходное, я тоже знаю, что между нами больше разногласий и обид, чем истинного понимания, и все равно кидаюсь к ней, и прикипаю к ней... Впервые он увидел это выражение в их первую же ночь, давным-давно, когда им обоим ещё не было и двадцати, и ещё спал огромный одряхлевший зверь Советского Союза, но со стороны Польши уже доносились громы, которым предстояло... нет, не разлучить их, но обречь их на вечное существование по касательной друг к другу, их, Тристана и Изольду, Ромео и Джульетту нынешних времен... И сейчас, спустя двадцать лет, он словно заново открывал это выражение затравленной страсти на её лице, да, оно опять было таким же новым и удивительным, как вечно новым и удивительным было каждое его проникновение в нее, таким же невероятным, как и в первую ночь, их словно каждый раз поднимало на огромной волне, и не верилось, что такое возможно, и, вместе с тем, это неверие каким-то образом умножалось на множащийся опыт познания, и всякий раз, когда он входил в нее, это было одновременно и как шаг сквозь распахнувшиеся ворота неведомого доселе блистательного мира и как шаг через порог родного дома - возвращение домой, которого он жаждал всю жизнь...
      Иногда - вот как сейчас - он пытался разглядеть, как выглядит в эти мгновенья в её глазах... Она никогда не закрывала глаз, разве что непроизвольно смыкала их в моменты наивысшего наслаждения, когда по её телу пробегала дрожь и её пальцы вцеплялись в его плечи... Она хотела видеть его, хотела отложить в своей памяти каждое мимолетное изменение его лица, чтобы потом, во время их долгих разлук, жить этими воспоминаниями - как верблюд живет запасами, накопленными в собственном горбу, постепенно оседающем и уменьшающемся во время странствия через пустыню. И, если пустыня окажется слишком велика, то даже верблюд упадет от истощения...
      Но ему, как и всегда, не удалось ничего разглядеть. В такие минуты её глаза настолько темнели и туманились от страсти, что его крохотные отражения расплывались и дробились... Да он и сам не мог сосредоточиться, важнее собственных отражений для него было это лицо, запрокинутое перед ним, лицо, выражавшее только бесконечную любовь к нему, не пытавшееся скрывать этой любви или открещиваться от нее...
      Прошло полчаса, а он все ещё был как в тумане и почти не помнил, как оделся и собрался. Окончательно он очнулся, когда сидел перед зеркалом, в строгом костюме, проверяя, все ли необходимое он уложил в "дипломат". Она продолжала лежать, отбросив одеяло, подложив руку под голову, и кисть руки была скрыта рассыпавшимися рыжеватыми волосами, которые он совсем недавно ласкал... Венера Тициана или Джорджоне, в ослепительной наготе, способной бесконечно будить желание. Польская Венера, то ли загубившая его жизнь, то ли подарившая ему такую жизнь, о которой он и мечтать не смел.
      - Ты знаешь, - вдруг сказала она. - У меня с мужем окончательно разладилось, ещё много лет назад.
      - Почему? - спросил он, внутренне напрягаясь. Ее муж был запретной темой, безусловным табу, и его поразило, что она об этом заговорила.
      - Из-за тебя, - ответила она. - Ты знаешь, что с тобой я никогда не закрываю глаз. С ним закрывала, потом стала закрывать всегда и очень крепко. Мне казалось, что так мне можно будет вообразить, будто это не он, а ты. Потому что иначе становилось совсем невыносимо. Но ничего не получалось... Вот и выходит, что я давно избегаю его, а бросить не могу.
      - Почему... - он поперхнулся. Сам не поняв, что происходит, он уже стоял на коленях возле кровати, поникнув лбом в смятую простыню, стиснув её руку, и по его щекам текли такие горькие и жгучие слезы, которые, казалось, способны до кости разъесть его лицо. Он плакал чуть ли не впервые в жизни. - Почему ты мне только сейчас об этом сказала?
      Она задумчиво погладила его голову.
      - Может быть, потому что ты заговорил про Елисейские поля. Нам обоим нужен такой корабль забвения, с которого нас никто не выманит. Ведь ты не шутил, когда говорил, что смерть вызывает тебя охотничьим свистком?
      Он кивнул - точнее, не кивнул, а дернул головой, ещё глубже зарываясь в складки постели.
      - Тебе предстоит сделать что-то страшное? - спросила она.
      - Да, - коротко ответил он.
      - И это - не в первый раз?
      - Да... - он поднял голову. - Но, может, не более страшное, чем творили мои предки во время разбойных набегов, - и он рассмеялся сквозь слезы. - "Снег на землю валится, всадник с ношею мчится, Черной буркой её прикрывая. "Чем тебя наделили? Что там? Гей, не рубли ли?" - "Нет, отец мой, полячка младая"!.. Хочешь, я тебя вот так же умыкну?
      - Времена не те, - серьезно ответила она. - Нам не вырваться ни из твоих сетей, ни из моих.
      - Все сети - пустяки! - сказал он. - Ты мне только скажи - ты этого хочешь?
      И она ответила после паузы, так же коротко, как отвечал он:
      - Да.
      - Тогда у нас все будет! - он вскочил на ноги, как пружиной подкинутый. - А для начала дождись меня, ладно? Обязательно дождись!
      - Хорошо.
      - И все-таки, почему... почему ты не сказала этого много лет назад?
      - Потому что я не была уверена в твоем ответе.
      - Да, понимаю... Мы слишком...
      - Мы с самого начала взяли неверный тон. Но теперь... Ты уверен, что тебе нужно ехать?
      - Мне действительно нужно ехать, - проговорил он. - Но ты не волнуйся. Я вернусь, и вернусь не замаранным, я тебе обещаю. И знаешь, почему?
      - Почему?
      - Потому что для меня нет другой родины, кроме тебя.
      Она схватила его за руки, притянула к себе и крепко поцеловала.
      - Возвращайся каким угодно! - прошептала она. - Ты знаешь, какая я... Я ненавидела себя и тебя за то, что чувствовала: из-за тебя я могу предать родину. А теперь я тоже знаю, что у меня нет другой родины, кроме тебя. И ты... Я хочу, чтобы ты меня похитил. Иногда ты мне и снишься таким: черный всадник, летящий сквозь снег. И полы твоей бурки - как черные крылья, и сам ты, как черный орел, легкий, быстрый и могучий.
      - Да, - кивнул он. - Черный орел.
      Это было одной из кодовых кличек, под которыми он значился... Никто не знал, почему он выбрал себе такую кличку. Возможно, только один человек догадывался - тот, которому было известно практически все.
      ГЛАВА ПЯТАЯ
      В офисе Андрей был к девяти утра. Игорь подъехал ещё раньше, опередив даже Марину, которая приходила к без четверти девять, чтобы подготовить все к работе и, проверив автоответчик, сразу доложить Терентьеву о всех интересных звонках, отсеяв ненужное.
      - Прежде всего - то, что передал мне Повар, - сказал Игорь, оторвавшись от материалов дела, которые он изучал, разложив перед собой. Пусть, мол, мы спокойно работаем как работали. Доводим взятое на себя до конца. Он, со своей стороны, начнет тихую проверочку всего сомнительного, но так, чтобы не оказываться у нас на пути. Ему самому интересней, чтобы мы успешно поработали на Курослепова - и законтачили с ним - чем отказываться от такой возможности ради довольно неясного следа, который может завести в тупик.
      - То есть, пусть мы нароем достаточно, чтобы он мог в любой момент съесть Курослепова? - уточнил Андрей.
      - Приблизительно так. К тому же, пользуясь доверием Курослепова, мы легче и проще всех "специалистов" Повара выясним, что могло связывать его с Бечтаевым. Связь, по-моему, очевидна - только от Бечтаева орхидея-призрак могла попасть в букет Богомола. Но почему Курослепов дал ему цветок - и почему Бечтаев отдал этот цветок в торговый центр, когда понадобилась редкая орхидея для букета, делавшегося на заказ? Кстати, ты не видел, сколько Богомол уплатила за этот букет?
      - Довольно много, насколько я мог судить. Она расплачивалась по кредитной карточке... И есть ещё один вопрос, который нам нужно выяснить: кто погиб в квартире Бечтаева?
      - Да никто не погиб! - фыркнул Игорь. - Я ситуацию понимаю так. На Бечтаева было совершено покушение, прямо в его квартире. Почему-то его не добили. Либо он отбился от убийц, либо их что-то спугнуло, и они смылись, не сделав контрольного выстрела в голову и не забрав тела - в полном убеждении, что Бечтаев покойник. А раны Бечтаева оказались не такими опасными, как им воображалось. Бечтаев отлежался, пришел в себя - и отполз в потайное убежище. Залег на дно, понимая, что его добьют, если узнают, что он остался жив. Скорей всего, залег на дно с чьей-то помощью. Сам он вряд ли мог нормально передвигаться, вот и позвонил кому-то из доверенных друзей, когда малость очухался, чтобы тот подъехал и вывез его из квартиры. Друг вывез его моментально, даже не стал забирать записную книжку и другие бумаженции... А может, Бечтаев оставил все это специально: чтобы следствие вышло на тех людей, которые совершили на него покушение, и прихлопнуло их бизнес. Или, по крайней мере, внесло хаос и панику своими обысками и облавами... Отлеживаясь в тихом месте, Бечтаев пришел к выводу, что за покушением на него стоит Курослепов. И теперь начал мстить. Раз Курослепов "заказал" Бечтаева, которому доверил перед тем редчайший цветок - значит, их контакты были достаточно тесными, чтобы Бечтаев знал все о распорядке жизни Курослепова, о том, как располагается его охрана и как расставлены видеокамеры внешнего слежения, о том, как можно проникнуть в оранжерею, обманув охрану. Он украл орхидеи не ради наживы... То есть, в первую очередь не ради наживы, потому что он мог и наживу иметь в виду, но главным для него было - побольнее уязвить Курослепова. Потом и ему, и нам он подкидывает "мертвую голову" - и это не предложение в переговорам о выкупе, а, как теперь совершенно ясно, предупреждение. Курослепова он предупреждает, что приговорил его к смерти, а нас - что мы можем пострадать, если будем и дальше защищать Курослепова. Не удивлюсь, если он промазал по нам намеренно - в его положении лишние жертвы ему не нужны, ему надо было припугнуть нас, чтобы мы бросили копаться в истории с пропавшими орхидеями и не маячили на пути к его жертве.
      - По тому, как он себя ведет, он устроит Курослепову ещё не одну неприятность, прежде чем его убить, - заметил Андрей.
      - Вот именно. Его задача - провести Курослепова через все муки ада, прежде чем всадить в него пулю. А наша задача - выяснить, почему он так уверен, что его "заказал" именно Курослепов.
      - Ты не расколол вчера Курослепова? - спросил Андрей. - Что-то он знает очень существенное... Его заминка, когда ты спросил его, не было ли в апреле-мае прошлого года каких-то особенных событий, связанных с орхидеями, была достаточно красноречива.
      - Если бы я его расколол, я бы сразу тебе сообщил. Нет, после этой первой заминки он держался абсолютно спокойно и естественно. Ничего не было, ничего не помнит, ничего не знает...
      - Но ведь тогда он ещё не знал, что за всем этим стоит Бечтаев, скорее всего...
      - Не знал, - кивнул Игорь. - А теперь узнает. Ты ему скажешь.
      - Я?
      - Да. Он будет ждать тебя в три часа дня. Я предупредил, что сегодня не я навещу его, а мой компаньон. Охрана знает твое имя и пропустит тебя. Я бы, конечно, мог сообщить ему и по телефону, но ведь важно ВИДЕТЬ, каким в тот момент будет его лицо. А ехать самому мне не имеет особого смысла, раз ты все равно будешь в тех краях...
      - Послушай... - Андрей выпрямился. - Ты ведь сказал, что Бечтаев был не такой крупной птицей. Значит, над ним кто-то стоял... Это не мог быть Курослепов? Негласно контролировал улично-бордельный бизнес, а Бечтаев был его мальчиком на побегушках. А потом этот мальчик на побегушках слишком много о себе возомнил, и либо стал самовольничать, либо напрямую угрожать Курослепову, что выдаст конкурентам и прочим заинтересованным лицам, кто является истинным хозяином дела, если Курослепов не предоставит ему большую долю, а то и вообще не возвысит до положения совладельца.
      - Хорошая версия, - кивнул Игорь. - Одно "но"... Если бы Курослепов хоть как-нибудь и когда-нибудь занимался торговлей живым товаром, то какие-то следы обязательно остались бы, как он ни прячься за подставные фигуры - и уж Повар бы об этом наверняка знал. Но Повар меня твердо заверил, что Курослепов никогда и ни при каких обстоятельствах в этом бизнесе не участвовал - заверил, даже не дождавшись моего вопроса, потому что этот вопрос напрашивался и был очевиден. Нет, тут что-то другое...
      - Подожди... - Андрей задумался на несколько секунд. - А это не могло быть связано с тем, что именно от Бечтаева орхидея-призрак попала в букет Богомола? Бечтаева попытались прибрать, чтобы он не мог поведать, кто его надоумил или уговорил отдать орхидею в букет... Но с людьми, которые его "заказали", у него прежде конфликтов не было, а с Курослеповым - был, вот он и вообразил, что его "заказал" Курослепов. Он ведь и представить не мог, что чуть не лишился жизни из-за цветка...
      - Да, такое вполне вероятно, - сказал Игорь. - Это и мне пришло на ум. И Повару, кстати. Но тогда надо узнать, что за люди решили использовать эту орхидею на манер "меченого атома" и уговорили Бечтаева ей пожертвовать. Ведь эти люди могли преследовать одну-единственную цель: засечь Богомола. И попытаться проникнуть в хитрые игры Повара.
      - А ты не допускаешь, что эту орхидею могли просто украсть? Тогда вообще все складывается. Курослепов дал Бечтаеву орхидею на время. Скажем, тот умолил Курослепова, чтобы поизысканней обставить какую-нибудь квартирку, по желанию очень и очень богатого - или высокопоставленного клиента. Орхидею похитили, и Бечтаев покаялся перед Курослеповым, что не может её вернуть. Курослепов устроил ему выволочку. А может, и "на счетчик" поставил... Такую штрафную сумму вломил ему, которую Бечтаев просто не мог платить. И когда на Бечтаева было совершено покушение, он, вполне естественно, вообразил, что это Курослепов решил его наказать: либо за невыплаты по "счетчику", либо просто за пропажу редкого цветка. Ведь Бечтаеву отлично должны были быть известны и злопамятность Курослепова, и то, как он помешан на орхидеях - помешан до того, что жизнь этих цветов для него дороже людских жизней...
      - То, что ты говоришь, очень похоже на правду, - согласился Игорь. Но учти, мы ещё многого не знаем. Однако, я вижу, ты готов к разговору с Курослеповым - представляешь, где и надавить можно, а где лучше избегать скользкую тему. Так что, в путь, благословясь!
      - А ты чем будешь заниматься?
      - Пошукаю в кой-каких направлениях. К вечеру поделимся успехами.
      - Мне возвращаться в офис?
      - Звякни по мобильному, когда будешь возвращаться из Баковки. Может, пересечемся не в офисе, а в каком-нибудь ресторанчике.
      - Хорошо. Насчет машины, из которой в нас стреляли, ничего нет?
      - Ничего. Повар попробует найти эту машину по своим каналам. Ну, и нам дремать не следует. Хотя, скорей всего, машину угнали, чтобы ей воспользоваться, и бросили сразу после похищения на нас. Если так, то к вечеру будем знать. У ребят будет окончательная сводка всех угонов за сутки. Мне думается, красный "рено" выпуска приблизительно восемьдесят пятого года, в ней мелькнет. Если, конечно, не угнали машину людей, которые сейчас в отпуске - тогда её могут хватиться недели через три... Ладно, успехов тебе.
      И Андрей отбыл в Баковку.
      Оставив машину возле железнодорожной станции, он пешком отправился в путь по окрестностям. Дачный поселок, в котором обитал Курослепов, он нашел достаточно легко - да и трудно было не заметить это творение современных дизайнерских потуг, роскошные особняки за глухим забором, тут и там украшенные готическими башенками, ампирными эркерами и вообще красивостями всех времен и народов... Невольно вспоминалась старая история про внезапно разбогатевшего купца-"мллионщика", который заказывал архитектору особняк в Москве. "В каком стиле желаете строить особняк?" - спросил архитектор. "А что такое стиль?" - осведомился купец. Архитектор объяснил. Купец почесал в затылке и сказал: "Валяй на все стили разом - денег хватит".
      От этого "пузыря земли", как мысленно окрестил Андрей роскошный поселок, он пошел вбок, правее, туда, где виднелись домики поскромнее, с небольшими участками и огородами. Обитатели этих домиков должны были ходить на станцию и в магазин мимо "крутого" поселка, поэтому кто-нибудь мог заметить что-то необычное. Андрей не сомневался, что милиция уже основательно прочесала все окрестности и расспросила всех местных жителей но ведь ему, частному лицу, люди могут поведать то, что им не очень захотелось рассказывать милиции. И потом, ведь ворам где-то надо было держать машину, чтобы вывезти орхидеи. И обочина участка дороги между новым поселком и дачно-деревенскими поселениями советских времен представлялась самым удобным местом. И нести похищенное совсем недалеко, и внимания меньше, чем если оставить машину поближе к станции, и очень легко проскочить к дальнему железнодорожному переезду... Словом, если бы сам Андрей замышлял ограбление оранжереи Курослепова, он бы оставил машину именно там - самый разумный вариант. И к тому же, он знал, какую машину ему следует искать: красный "рено", достаточно потрепанный. Хотя, конечно, не исключено, что при ограблении воспользовались другой машиной.
      Он медленно прошел по дороге, осматривая её обочины, особенно в том месте, где к дороге подступала небольшая рощица, в глубь которой ответвлялась неровная тропа - достаточно широкая, чтобы по ней проехала малогабаритная легковушка. Какие-то следы колес на этой тропе имелись, но сказать, кем они оставлены, было нельзя. На всякий случай, Андрей прошел по тропе, нашел несколько кострищ, оставшихся от прошлогодних пикников с шашлыками и всякий мусор вокруг них - видно, это место пользовалось популярностью.
      Не обнаружив ничего особенно ценного, он продолжил свой путь. Прошел первые домики, с их захламленными участками, повернул вместе с улицей... и обомлел. Возле одного из заборов стоял красный "рено". А когда Андрей подошел поближе, то увидел, что на участке, возле которого припаркована машина, имеются две длинные оранжереи. Сквозь их стекла виднелись яркие головки тюльпанов самых разных цветов и оттенков.
      "Спокойно... - сказал себе Андрей. - Все складывается слишком хорошо и гладко, чтобы в этом не было подвоха..."
      Но с хозяином участка поговорить стоило. Вряд ли преступник будет бросать машину - которая, как он отлично должен понимать, объявлена в розыск - возле собственного дома.
      - Эй! - позвал Андрей от калитки. - Хозяин!
      Из дальней оранжереи появился человек в грязной садовничьей робе.
      - Чего надобно? - крикнул он.
      - Пара вопросов, - ответил Андрей. - Можно войти?
      - Входите, - пожал плечами владелец участка.
      - Скажите, - спросил Андрей, входя в калитку, - вы знаете, кто владелец этого "рено"?
      - Этой красной машины? Понятия не имею.
      - Однако, она припаркована возле вашего забора.
      - Но ближе ко входу на соседний участок. Видно, к соседям кто-то приехал, а место, чтобы поставить машину, самое удобное. Никому не мешает, и проезжающая машина случайно не заденет. Я с утра, как машина появилась, подумывал сказать соседям, чтобы они попросили своих гостей отогнать машину от моего забора, а потом, думаю, зачем говорить? Стоит и стоит, мне никакого беспокойства, а по мелочам с соседями пререкаться незачем.
      - Значит, у ваших соседей гости?
      - Наверно. Я не обращал особенного внимания. Но если не у них, то у кого же?
      - Они здесь постоянно живут?
      - Нет. С мая по сентябрь почти все время на участке, а так приезжают на выходные, и то не всегда.
      - Ну да... - Андрей кивнул. - Вы-то с вашими цветами должны постоянно здесь жить, да?
      - Приходится. Ведь это мой основной доход.
      - Даже с улицы видно, какие у вас красивые цветы... Вы только тюльпаны разводите?
      - Еще розы есть, немного, правда.
      - А орхидеи?
      - Пытался с ними затеваться. С самыми простыми сортами - "мильтония", "ванда", "фаленопсис" - которые и особо щепетильного ухода не требуют, и цветут круглый год. Вы ведь видели, небось, что в цветочных магазинах одна орхидея меньше ста пятидесяти рублей не стоит. Есть, которые и по тысяче уходят. Но, я вам скажу, они и стоят того, потому что цветы капризные, даже те, что, вроде, адаптированы к нашим условиям... - садовник рассказывал все увлеченней, но вдруг осекся и с подозрением поглядел на Андрея. - А зачем вам это знать? Вы, случаем, не из милиции?
      - Почему вы так решили?
      - Только вчера милиция меня об орхидеях расспрашивала.
      - И больше никто не интересовался?.. - увидев, что садовник готов замкнуться, Андрей поспешно добавил. - Не бойтесь, я не из милиции. У меня свой интерес. Если хотите, я заплачу вам... - он достал бумажник и продемонстрировал садовнику, что деньги у него есть.
      - Ясно... - садовник хитро прищурился. - Ты, небось, частный детектив, и тебя нанял этот Курослепов, у которого орхидеи поперли?
      - Уже наслышаны?
      - Слухом земля полнится. Как тебя звать-то?
      - Андрей.
      - А меня Алексей Петрович. Так вот, Андрей, может, у меня и нашлось бы, что рассказать, но при двух условиях...
      - Каких?
      - Во-первых, деньги вперед. Во-вторых, никому не говорить, что это я тебе рассказал. Ведь все эти "новые русские" - они сумасшедшие. Вообразит Курослепов, будто я тебе не до конца все выложил - и пришлет своих болванов, чтобы они меня потрясли. Да и с милицией иметь дело не хочется.
      - Идет, - кивнул Андрей. - Во сколько оцениваете свой рассказ?
      - В сто долларов. Думаю, Курослепов от этого не обеднеет... Можно в рублях.
      Андрей молча вручил садовнику нужную сумму.
      - Ну? - осведомился он, когда садовник стал слишком тщательно и медленно убирать деньги во внутренний карман своей блузы, сначала расстегнув его, а потом так же аккуратно застегнув.
      - Пошли за мной, - коротко кивнул садовник.
      Он провел Андрея в дальнюю оранжерею. От густого запаха цветов у Андрея даже голова закружилась, когда он переступил порог. Тюльпаны у Алексея Петровича и впрямь были потрясающими. И розы не хуже. В небольшом уголке, отведенном под орхидеи, виднелось несколько ярких пятен: белые с желтой и малиновой серединой мильтонии и алые звезды софронитисов карликовых орхидей.
      - Хозяйство что надо, - с уважением заметил Андрей.
      - Мне бы деньжат побольше, я бы и не такое развел! - ответил Алексей Петрович. - Цветы в Подмосковье - это дело трудоемкое и довольно дорогое. На жизнь хватает, но расшириться поосновательней никак не получается... Вот, смотрите, - он указал на кучу во влажном и затененном углу.
      - Что это? - спросил Андрей.
      - Заявляется позавчера парень, спрашивает, не хочу ли я приобрести несколько интересных видов орхидей. Я и купил, он отдавал буквально за бесценок... А вчера услышал об истории, которая приключилась в оранжереях Курослепова... И понял, что мне подсунули! Милиция целый день шастала. Я ментам, естественно, ничего не рассказал, а купленные орхидеи свалил в углу, смешав с луковицами тюльпанов и нарциссов. Неопытный глаз ни за что не отличит псевдоклубень орхидеи от луковицы или клубня другого цветка. Теперь не знаю, что делать... Выращивать их - слух по округе пойдет, и Курослепов сразу догадается, что у меня растут орхидеи, которые у него скоммуниздили. А знакомиться с его гориллами мне, сами понимаете, ни к чему. С другой стороны, выкинуть их или в землю закопать рука не поднимается - нельзя такие цветы губить! Может, вы мне подскажете, что делать?
      Андрей присел на корточки перед кучей.
      - Что-нибудь придумаем, - сказал он. - Я могу их забрать, отнести Курослепову и сказать, что в округе нашел... Вы мне подскажете местечко, в котором я мог самым натуральным образом на них наткнуться... Думаю, вам сплавили наименее ценные образцы, чтобы избавиться от лишнего груза... Вы можете описать того, кто их продал?
      - Обыкновенный парень. - пожал плечами садовник. - Как говорится, без особых примет.
      - Если вам покажут фотографию, вы сможете сказать, он это или нет? Андрей подумал, что надо достать фотографию Бечтаева и показать её Алексею Петровичу.
      - Разумеется, смогу, - ответил тот. - Я...
      Он вдруг замолк и начал падать на Андрея. Андрей хотел вскочить на ноги - но не успел: некая тень, возникшая позади садовника, в долю секунды метнулась за спину Андрею, и на затылок Андрея обрушился удар колоссальной силы. Перед глазами у него вспыхнуло нечто похожее на праздничный салют, а потом он потерял сознание.
      ГЛАВА ШЕСТАЯ
      ...Андрей с трудом открыл глаза. Башку терзала въедливая тупая боль, будто кто-то ровно и безостановочно крутил ржавое сверло внутри черепа. Щекой Андрей лежал на чем-то мягком. Ему понадобилось минуты две, чтобы вспомнить, что произошло, и сообразить, что его голова покоится на куче земли, в которую свалены орхидеи и клубни других растений. В руках и ногах была странная скованность, словно они затекли. Андрей попробовал пошевелить ими - и не смог. Он был связан, крепко и профессионально: руки крепко перетянуты за спиной, ноги согнуты и привязаны к запястьям. После нескольких неудачных попыток, Андрею удалось наконец перевернуться. Он увидел Алексея Петровича: тот лежал рядом, связанный точно так же.
      - Эй!.. - позвал Андрей.
      Садовник слабо застонал и открыл глаза.
      - Что случилось?.. - спросил он приходя в себя.
      - На нас кто-то напал. Думаю, тот самый человек, который продал вам орхидеи. Скажите, вас кто-нибудь навещает? В смысле, есть шанс, что в скором времени нас развяжут?
      Андрей говорил, еле ворочая распухшим языком и заставляя пересохшее горло издавать звуки, и сам поражался хрипоте своего голоса.
      - К вечеру приедут покупатели за цветами, - сообщил садовник. Торговцы с рынка...
      - До вечера мы здесь дуба дадим, - заявил Андрей. - Скажите, вы сможете развязать меня зубами, если я повернусь к вам спиной?
      - Попробую...
      Андрей опять перевернулся и сумел проползти полметра, чтобы садовник мог ухватиться зубами за узел на его запястьях.