Тени исчезают в полночь

Это был Ленчик Худосоков! Мы все застыли от изумления, а он злорадно улыбнулся и, ткнув в нашу сторону кулаком с торчащим вперед средним пальцем, растворился в толпе.

– Похоже, он показал нам: "Fuck you!" – растерянно пробормотал Баламут. – Почему только по-английски? Наша отечественная фигура из двух рук много выразительнее...

Но мы его не слушали – ощущение близкой опасности поселилось у нас в крови, и мы настороженно забегали глазами по залу аэропорта. Но ничего не подозрительного не обнаружили.

– Смываться надо! – озвучил Бельмондо нашу общую мысль и, подхватив Нельсона под локоть, побежал к выходу.

Я обогнал их, выскочил на привокзальную площадь и начал шарить по ней глазами в поисках свободной машины. Найдя таковую у самого выезда из аэропорта, я бросился к ней, сунул хозяину несколько скомканных сотен и, усевшись на переднее сиденье, открыл задние двери.

Через секунду Бельмондо уже боролся с зажиганием, а Баламут с Ольгой, запихав Гришу на середину заднего сиденья, усаживались по обе его стороны. Хозяин машины, ошеломленный нашей наглостью, склонился к Борису и, брызжа слюной, начал что-то вопить. И тут же был прерван – первая пуля автоматной очереди, выпущенной притаившимся где-то Худосоковым, пробила ему голову навылет. Пробила и безучастно свалилась на колени Бельмондо. Вторая пуля попала в корпус у водительской двери, третья влетела в открытое заднее окно и, просвистев мимо предусмотрительно увильнувшего носа Баламута, вляпалась за моим вовремя отпрянувшим ухом в крепление ремня безопасности.

Куда попали остальные пули, мы заметить не успели – Бельмондо рванул с места и, сделав несколько крутых виражей, на полной скорости вывел машину на шоссе, ведущее к Владивостоку.

Через пятнадцать минут мы были в пригороде Владивостока Океанском. Удостоверившись, что погони нет, Бельмондо свернул в первый переулок. Оставив там изрешеченную пулями машину, мы пересели в первую попавшуюся неприметную "четверку" и помчались во Владик.

– Нехорошо это – машины красть, – вздохнул Гриша, едва мы перевели дух. – Грешно...

– Ничего, ничего, – улыбнулся я. – Ты богу помолишься, и он нам грехи отпустит...

– Мы богу не молимся, у нас все помыслы – о людях. Просто истинная вера много души отнимает и людям остатним ее не хватает.

– Так вы что, в бога не верите? – изумилась Ольга.

– Только через людей. Мы думаем только о них. Люди верят, а мы проникаемся.

– Вот хохма! Ангел-безбожник! – рассмеялся Бельмондо, разглядывая Гришу в зеркало. – А что это на вас, адмирал, надето?

– Мы отдаем все, что люди попросят. А эту одежду никто не берет. Но вы не бойтесь – она чистая, я каждый день ее стираю и глажу...

– А пятнадцать тысяч на телеграммы где взял? – спросил я, стараясь придать голосу суровость.

– Я на телеграф специально для этого устроился, – густо покраснел Гриша. – И женщина одна мне помогла...

– А где вы живете? И, главное, что едите? – вспомнив свое ангельское прошлое[10], поинтересовался я.

– В котельной одной живем... Мой товарищ Макарыч, ну тот, которому Оленька чуть руку не отломала, кочегаром в ней работает. Едим мы просто, нас старушки из соседнего дома вместе с бездомными кошками кормят. А Владик Киркоров, это, значит, третий наш компаньон, огородик маленький на отшибе содержит. Нам хватает, – вздохнул Гриша с ангельской улыбкой на смиренном лице.

– А почему Киркоров? – машинально спросила Ольга, думая о чем-то своем.

– Он когда-то в Ленинградской консерватории на певца учился. И в психушке его за личность круглую так прозвали. Теперь он худой совсем – ест мало...

– Понял мысль! – хмыкнул Бельмондо и, обернувшись к нам, предложил:

– А не пора ли нам, братва, ангела нашего подкормить и заодно подвести кой-какие итоги?

– Это ты здорово придумал! – согласился я. – Вот только где? Худосоков нас будет искать именно в забегаловках...

– Поехали в общежитие "Приморгеологии", на нашу бывшую зомберскую базу?

Борису никто не ответил – все унеслись мыслями в свое зомберское прошлое. Я вспомнил, как мы бездумно и жестоко убивали десятки людей, заказанных нам Ириной Ивановной, как недалеко от этого самого общежития мы насмерть запинали приставшего к Ольге подвыпившего прохожего, как мы скотски спали с ней, сменяя друг друга без перерывов. Видимо, вспомнив то же самое, Ольга нахохлилась и уткнулась в окно.

– Не надо жить прошлым... – прочитав наши мысли, мягко сказал ангел-безбожник. – Поедемте в нашу котельную.

– С кошками завтракать? – усмехнулся Баламут. – Поехали.

По дороге мы завернули в гастроном, накупили еды и кое-какой выпивки. Едва наша команда уселась в машину, нам почудился заскорузлый палец, медленно выжимающий курок гранатомета...

2. Ангел получает телесные повреждения. – Пансион у актрисы. – Неожиданный поворот

Мы-то успели выпрыгнуть, а Гриша остался в машине. Я его вытащил всего за полсекунды до взрыва бензобака. Закинув истекающего кровью ангела на спину, я вбежал в подъезд первого попавшегося дома и, положив Гришу на лестничную площадку второго этажа, начал осматривать.

Один осколок гранаты попал ему в скрытую повязкой глазницу, второй сидел в правом плече, третий – в желудке. Гриша был в сознании и смотрел на меня благим глазом. Ободряюще улыбнувшись ему, я подошел к ближайшей двери и начал звонить; после четвертого или пятого безуспешного звонка в подъезд вбежали трое моих товарищей. У Баламута был в руках автомат.

– Достали мы этого парня... – ответил он на мой немой вопрос. – Не повезло ему – затвор заело, и мы его сцапали. Но он, гад, сильнющий и злой как черт, вырвался и убежал, пока я с автоматом возился. Видишь, Бельмондо до сих пор за яйца... тьфу, за ушибленное место держится.

Пошли быстрее, менты уже сюда едут.

Голубой "БМВ" Копченого, подручного Худосокова, стоял у подъезда. Мы втащили в него Гришу и помчались в ближайшую больницу. Оставив ангела в приемном покое, уехали в центр города. Там, рядом с фуникулером, бросили машину и пошли на сопку, не забыв прихватить с собой в спортивной сумке автомат Копченого.

...Много лет назад прогуливаясь по этой сопке, я случайно наткнулся на нетронутый современной городской застройкой уголок старого Владивостока. Старенькие, в основном двухэтажные дома с наружными деревянными лестницами и переходами, увешанными сохнущим бельем, прятались в складках местности... Здесь было уютно и безопасно, как в детстве.

Поговорив с женщиной, гулявшей с ребенком у одного из этих домов, мы узнали, что "у Марины Ивановны, вон в том подъезде, можно снять две чистенькие комнаты. Берет дорого, но это со столом. А готовит она замечательно".

Быстро сговорившись с Мариной Ивановной (немного за пятьдесят, заметные следы былой красоты, грудь вперед, холеные руки, короче – актриса драмтеатра, скоропостижно отправленная на пенсию после ссоры с любовницей главного режиссера), мы осмотрели комнаты. Дальнюю с видом на море выбрали мы с Ольгой, проходная досталась нашим товарищам. Мы заказали хозяйке праздничный обед и разлеглись на диванах и кроватях, чтобы, наконец, определиться с Худосоковым. Бельмондо в обсуждении участия не принимал – мысли его были заняты Мариной Ивановной.

"А ведь женщины за пятьдесят у меня не было, – думал он, рассеянно рассматривая разлегшуюся на стене "Диану, ждущую Зевса". – Все молоденькие да молоденькие... Какой фатальный пробел! Так... Прямой натиск здесь не пройдет. Надо будет за обедом напеть ей, что я давно мечтал познакомиться с настоящей драматической актрисой, потом попросить прочитать что-нибудь из репертуара, потом изобразить из себя донельзя растроганного почитателя, который немедленно наложит на себя руки, если великая актриса, да к тому же еще и красавица, не дозволит прикоснуться к ее белоснежной ручке горящими от вожделения губами...

Потом, поздним вечером, постучаться к ней в спальню с огромным букетом красных роз и попросить разрешения излить израненную прошлым душу... Если удастся выдавить слезу – дело сделано".

– Похоже, ты, Коля, будешь сегодня спать один! – ухмыльнулся я, догадавшись, о чем размышляет Бельмондо.

– Похоже на то, – ответил Баламут. – Да и черт с ним. Меня, дорогой, больше всего интересует не с кем, а где я буду спать сегодня вечером – в этой уютной квартире или на дне морском. В каком-нибудь холодном гробу из свежеприготовленного бетона. Этот Худосоков чует нас за десять верст...

– Надо определиться со всем этим, – сказала Ольга, задумчиво играя мочкой моего уха (я пристроил голову у нее на бедрах). – Если он всегда знает, где мы находимся...

– Знает – не знает, – проговорил я, весь поглощенный теплом, распространявшимся от девушки. – Все это к лучшему. Я вот что предлагаю. Мы в городе наследили дай бог. Нас милиция по всему Владивостоку ищет, вы знаете.

Гришу в больнице уже прижали, и он скоро им все расскажет – ведь ангел, врать не умеет. И я предлагаю следующее. Надо заманить Худосокова куда-нибудь в тайгу или на пустынный берег моря и там прикончить...

– Да ты, Черный, просто мордобойных американских фильмов насмотрелся, – усмехнулся Баламут. – В которых положительные искоренители зла вызывают отвратительно противных гангстеров на честный поединок. И торжествуют, но, как правило, после того, как им надают по голове выхлопными трубами или огнетушителями. Не хочу железом по голове.

– А я согласна, – произнесла Ольга. – В городе могут люди пострадать. Вот только оружие надо где-то достать. У нас ведь один автомат на всех.

– Я знаю где, – буркнул Баламут, принюхиваясь к замечательным запахам, доносящимся из кухни. – В Шаморе[11], в особняке Ирины Ивановны, тайник был, да вы знаете... В нем все есть, было, по крайней мере. А сейчас мне надо выпить. Не знаю, как у вас, но у меня от спиртного чувствительность к опасности на порядок повышается.

– Дамы и господа! Прошу к столу! – раздался от двери мелодичный голос Марины Ивановны. – У меня уже все готово, прошу отобедать чем бог послал.

И мы, ведомые нашей гостеприимной хозяйкой, направились в столовую и окружили стол, заставленный многочисленными и весьма привлекательными на вид домашними закусками. Посередине стола стояли старинная супница и блюдо с жареным палтусом. Баламут первый заметил, что спиртного нет никакого, тут же засуетился и, извинившись, убежал в магазин. Марина Ивановна была несколько изумлена поведением нашего товарища, и Ольге пришлось объясняться.

– У Николая сегодня месяц рождения, – сказала она виновато. – Ему исполнилось сегодня ровно пятьсот месяцев. А мы заговорились и забыли об этом событии. Увидев ваш праздничный стол, он вспомнил и побежал за шампанским.

Коля явился через пятнадцать минут весь помятый, донельзя возбужденный и с горлышком от бутылки не откупоренного французского шампанского в правой руке. К этому времени мы уже принялись за суп с фрикадельками.

– Вы представляете, – начал он говорить, озабоченно посматривая на изумленную его видом Марину Ивановну. – Когда я уже шел сюда, пристал ко мне здоровенный плешивый детина с бегающими поросячьими глазками, схватил за грудки и стал предлагать пройтись с ним до ближайшей рощи. Я, естественно, культурно отказался, а он мне в живот кулачищем своим тюкнул. Я не удержался на ногах и бутылкой его по голове погладил! А она возьми и разбейся. Простите, Марина Ивановна! Хотел вас порадовать, да вот не получилось.

– А мужчина? Он жив? – пролепетала Марина Ивановна, опершись о стол обеими руками.

– Да...А что?

– Вы же его... бутылкой...

– А... Вы за него волнуетесь, да? И напрасно.

Вы его не видели. Шкафчик такой метра два на два. Он после удара, кажется, только воспитаннее стал – извинился так вежливо, повернулся и ушел мелким хилом. А об остальном не беспокойтесь – в прихожей я бутылку литрового "Абсолюта" оставил. Употребляете "Абсолют"?

После обеда мы собрались в нашей с Ольгой комнате.

– Ну, давай рассказывай о шкафчике, – опустившись на кровать, сказал я Баламуту. – Это, догадываюсь, третий зомбер Худосокова?

– Он самый. Квазиморда его зовут, до сих пор сам себе улыбаюсь, – ответил Коля, устраиваясь в позе лотоса на потертом ковре. – Только я что-то не пойму... Во-первых, он же мог меня сразу замочить, во-вторых, я его появления совсем не предчувствовал, значит, угрозы моему драгоценному организму не было, а в-третьих, представляете, он со мной разговаривал. А где это вы видели, чтобы зомберы разговаривали? Вот ты. Черный, болтун, каких в нашем парламенте не сыщешь, а много ты в зомберах беседовал?

Двух слогов подряд сказать не мог. Нет, по-моему, от настоящего зомбера у него мало что осталось.

– Мало что осталось? – переспросила Ольга задумчиво. – Ну да, мало что осталось. Понимаю. Нас же Ирина Ивановна каждую неделю своим озверином колола. Без этих еженедельных уколов у них все и повыветрилось. И осталось только то, что у нас, предчувствие беды и, возможно, телепатия.

– Учитывая, что и до своего зомберства он был зверь и прирожденный убийца, того, что осталось, на всех нас с лихвой хватит, – вздохнул Бельмондо и, немного помолчав, обратился к Баламуту:

– Ну и что Квазиморда тебе сказал?

– Худосоков нам встречу назначает. Рандеву, значит. Завтра в девять утра он будет ждать нас у магазина, в котором я злополучное шампанское покупал...

– Интересные шляпки носила буржуазия... А ты и вправду о него бутылку разбил? – поинтересовался я.

– А ты что сделал бы, если бы он перед тобой во всей своей красе нарисовался? Я его не узнал и от страха вдарил, не раздумывая. И он на самом деле не обратил на это никакого внимания. Остальное вы знаете. Ну, что, пойдем на разборку?

– Конечно, пойдем, – бесстрастным голосом ответила Ольга. – За оружием только надо съездить. И в больницу – ангела Гришу проведать. В больницу, пожалуй, я пойду – так безопаснее, а вы прямо сейчас на Шамору езжайте.

– Слушай, Ольга! – лукаво глядя на девушку, произнес Бельмондо. – Давай, ты нашим паханом будешь? По-моему, у тебя получится. Жесткости и самообладания у тебя хоть отбавляй, поболе нашего будет.

– Я согласен на светлое время суток! – засмеялся я. – Но только до повешения Аль-Фатеха на ближайшей финиковой пальме. Но сразу предупреждаю: если вы намылитесь Ольгу Игоревну до всемирного трона сопровождать, я – пас!

Оружием мы запаслись без проблем. Особняк Ирины Ивановны был заколочен, и охраны при нем не было никакой. Взломав подземный склад, мы нашли в нем не только нужные нам автоматы, пистолеты и боеприпасы к ним, но и спортивные сумки для их транспортировки.

Явившись к вечеру к Марине Ивановне на квартиру, мы нашли там уже вернувшуюся из больницы Ольгу. Она рассказала нам, что адмирала Нельсона прооперировали, и сейчас он находится вне опасности и под опекой своих товарищей. Ангел Киркоров ей сказал, что через день Гриша сможет передвигаться самостоятельно и невзирая ни на что собирается перебазироваться на Шилинку. Оставив им денег и телефон Марины Ивановны, Ольга с легким сердцем покинула больницу.

– А "БМВ" Копченого я отдала хозяину позаимствованной нами "четверки", – улыбнулась девушка, окончив свой рассказ. – Гриша был очень рад.

3. Аль-Фатех берет быка за рога. – Алкомерат растет как ком. – Сражение при Кирюхинске

Аль-Фатех, попав в Россию в лице гражданина вселенной Моисея Курозадова, сразу взял быка за рога. Он не стал прикрытия ради брать Шилинку на концессию – одиозная роль расхитителя российских природных богатств его не устраивала. Он решил стать благотворителем в области искоренения векового российского алкоголизма, тем более что законченные пьяницы представлялись ему прекрасным материалом для проверки препаратов Большаковой.

Приморские власти пошли ему навстречу – быстренько выписали лицензию на лечение и предложили для открытия клиники десяток отдаленных от Владивостока мест. Среди них была Шилинка, которую Курозадов, естественно, и выбрал. Техника, медицинское и иное оборудование, а также специалисты низшего звена были отправлены на Рудную Пристань (ближайший к Шилинке морской порт) задолго до его появления в Приморском крае. Рабочая сила (в основном исполнительные и молчаливые северные корейцы) и квалифицированные специалисты мирового уровня были переброшены в Кавалерово несколькими самолетами.

Рабочие за несколько дней провели в двухэтажной шахтной конторе основательный косметический ремонт, а еще через день оборудовали на первом ее этаже три палаты на четыре места каждая и одну палату на десять коек. Одновременно на втором этаже полным ходом была устроена и оснащена современным оборудованием химическая лаборатория и процедурные кабинеты.

В приморских газетах появились объявления:

"Платное Лечение Алкоголизма! Лучшие Специалисты США и Западной Европы! Принятый на Лечение Получает Сто Пятьдесят Рублей в Сутки и Через Три Недели Покидает Клинику Полноценным Членом Общества!"

Сразу после этого на Шилинку со всей России и ближнего зарубежья хлынули алкоголики, надежные и безнадежные, богатые и бедные, бездомные и с семьями. И всего через несколько дней вокруг шахты образовался целый палаточно-фанерно-жестяной городок на несколько сотен жителей.

Моисей Мусаевич не ожидал такого наплыва алчущих излечения, но быстро придумал выход.

На койко-места он распорядился принимать только совсем уже очумелых, а остальных приказал записать в очередь и обязать отмечаться в ней каждые три часа.

Спихнув дела своему главврачу, он занялся поисками архива Шуры и Ирины Ивановны. При помощи разнообразных геофизических приборов Моисей Мусаевич всего через несколько дней обнаружил фальшивомонетную мастерскую, а в ней – три чемодана научных записей, журналов наблюдений, историй болезней и так далее.

Привезенные им специалисты немедленно занялись тщательным круглосуточным изучением творческого наследия Большаковой и скоро немало в этом преуспели. Будучи высококлассными специалистами в своей области, они поняли химическую и физиологическую природу превращения людей в зомберов и ангелов и после недолгих опытов даже значительно усовершенствовали и упростили методику получения необходимых для этого химических препаратов. Первые опыты над горькими алкоголиками, не учтенными в журналах регистрации клиники, принесли великолепные результаты – к началу ноября был сотворен первый десяток первоклассных зомберов.

Донельзя довольный Моисей Мусаевич хотел было уже свернуть работы в насквозь продутом холодными ветрами Приморском крае и перебазироваться в просторные и теплые средневосточные пустыни, с тем чтобы немедленно организовать там крупномасштабное автоматизированное производство зомберов из голодных эфиопов. Но не тут-то было – его не отпустили алкоголики, нахлынувшие со всей необозримо широкой России. К середине ноября вокруг Шилинки существовали уже три городка, или, как их назвали бы на Западе, бидонвилля...

Самым большим городком, который народные массы назвали Кирюхинском, управлял спившийся бывший мэр одного из тихих среднерусских городов. Мэр этот, бывший полковник ВВС, в трезвом виде обладал выдающимися руководящими способностями, но, к сожалению, в пьяном вдвойне перекрывал эти способности своей неимоверной разрушительной силой.

Однако, будучи умным человеком, Василий Иванович Гжелкин (так величали полковника) научился сковывать эту силу – лишь только тяга к спиртному становилась неодолимой, он приказывал прикреплять себя наручниками к осине, росшей неподалеку от его мэрии – просторной хижины, сбитой из материала, подобранного на шахтной свалке, и лишь затем начинал пить.

Организаторские способности Василия Ивановича проявились в том, что, во-первых, он с помощью спонсоров из числа богатых алкоголиков (а таких в руководимых им городках было немало) и нежадных спекулянтов наладил бесперебойное снабжение своих граждан дешевыми спиртными напитками, ликвидировав тем ненужную в лечении нервозность. Во-вторых, он жесткой рукой ввел на управляемой территории самый настоящий апартеид[12] с сегрегацией своих подопечных по видам и силе воздействия на них алкоголя. Так, в стольном Кирюхинске получали прописку только тихие и запойные алкаши (для себя полковник сделал исключение), в соседней с юга Белой Горе – больные белой горячкой, а в более отдаленно расположенной Забаловке[13] – исключительно те, которых в нетрезвом виде неодолимо тянуло к мордобою, злостному хулиганству и сквернословию и иным видам нарушений общественного порядка.

Сегрегация и апартеид очень скоро начали приносить плоды. Они, во-первых, рождали у каждого горожанина незлобивость и сочувствие к соседям, совершающим в состоянии алкогольного опьянения те же самые ошибки, что и он сам.

А во-вторых, такое искусственное расслоение давало хоть небольшой, но воспитательный эффект.

К примеру, мамаши из высших кругов Забаловки частенько с гордостью говорили по утрам своим угнетенным тяжелой наследственностью ребятишкам: "Смотрите, этот забулдыга Барматуллин с Пропойной вчера шесть березок сломал и с семерыми подрался, а ваш папаня никогда больше двух не ломает и больше одной драки не устраивает!"

Интересно, что вокруг пьяных городков намного выросло число зверей, в том числе и тигров. И не потому, что звери могли разнообразить свой рацион, нет, ни один из них не трогал алкоголиков, да и отбросов от последних, кроме, естественно, блевотины, не оставалось. Наверное, алкоголиков и зверей просто неодолимо тянуло друг к другу сквозь чрезвычайно размытую градусами грань человеческой природы... Или скорее всего бедные пьяницы, не жадные и добрые в основной своей массе люди, просто начали делиться выпивкой с меньшими своими братьями и со временем привили им свой недуг. Скоро на улицах городков можно было увидеть и тигров, мирно разлегшихся у порогов своих собутыльников, и кабанов, вспахивающих своими клыками огородики отрубившихся приятелей.

Но самое интересное заключалось в том, что некоторые алкоголики со временем начали чудесным образом излечиваться, и излечиваться не прибегая к помощи высококвалифицированных западных специалистов лечебницы Моисея Мусаевича.

Все дело было в Шуриных энцефалитных клещах. Они, оказавшись морозостойкими, растянули период своей активной жизнедеятельности вплоть до глубокой осени и потому чрезвычайно расплодились в округе. Но народная молва, ничего не зная о них, приписала эти чудеса исцеления от алкоголизма сверхъестественному влиянию на окружающих самого храма трезвости – так высокопарно называли образованные страждущие алкогольную лечебницу...

Василий Иванович приветствовал такие объяснения, так как считал, что возрождение религиозности в душах его подопечных поможет всеобщей фронтальной борьбе с ненасытным зеленым змием. Именно его стараниями в Кирюхинске была построена небольшая, но модерновая церковь (импортный "вечный" пластик, окна и двери от фирмы mr. Doors и т. п.).

Возглавлять ее был принесен и рукоположен отец Никодим, в свое время прославившийся на Тамбовщине умением выпивать в один присест восьмилитровое ведро небезызвестного портвейна "Три семерки"[14].

Вернемся, однако, к нашим баранам. Так вот, как было сказано выше, у Курозадова возникли проблемы с эвакуацией своей конторы. Четырехтысячное население алкомерата[15], прознав о готовящейся ликвидации лечебницы, немедленно созвало съезд из трезвых на этот момент жителей и постановило: «Не пущать!» И по окончании съезда организовало блокаду своей последней надежды.

Моисей Мусаевич попытался было урезонить взбунтовавшихся алкоголиков с помощью первого своего десятка зомберов, но последние неожиданно потерпели в битве при городе Кирюхинске сокрушительное поражение.

Сражение было весьма скоротечным – вооруженные дубинками и цепями зомберы[16] быстро смяли передовые ряды нетвердо стоящих на ногах алкоголиков и принялись крушить все на своем пути. Но дело испортили тигры, мирно гревшиеся у хижин своих друзей в скупых лучах ноябрьского солнца – привлеченные на поле битвы запахом крови, точившейся из ран поверженных защитников Кирюхинска, они вкусили их тощего, основательно пропитанного некачественным алкоголем мяса и, немедля в нем разочаровавшись, принялись гоняться за откормленными на западных харчах зомберами. После ожесточенной, с взаимными потерями стычки тигры решили" исход сражения в пользу своих желудков.

Потеря гвардии Курозадова не огорчила – жизнь зомбера для него ничего не значила: восстановить их численность можно было в течение пятнадцати минут, был бы исходный материал.

Фатальным для него стало то, что после сражения окрестные тигры стали зомбероедами и начали в изобилии слоняться вокруг алкогольной лечебницы, полностью лишив ее персонал свободы передвижения...

Напуганный непредусмотренным поворотом событий, Курозадов обратился к властям края с настойчивой просьбой помочь ему покинуть Шилинку. Но власти бездействовали. Факт привлечения в край иностранного, к тому же дающего зримые плоды капитала значительно повышал их всероссийский политический вес. Скоротечная ликвидация имеющей успех клиники вызвала бы ненужные вопросы избирателей и подъем активности политических противников. К тому же четыре с лишним тысячи накопившихся при шахте алкоголиков – это какой-никакой электорат. И даже вовсе не какой-никакой, а быстрорастущий и расползающийся после выздоровления по всей матушке России... И всенародно избранные, закрыв глаза на проникавшие в прессу сведения о сражении при Кирюхинске, отвечали Моисею Мусаевичу оптимистическими, но бессодержательными факсами.

4. Он хочет стать нормальным! – Пакт о нападении. – Квазиморда сосет лапу, а Худосоков делает минет

Утром в день встречи с Худосоковым мы не предчувствовали никакой опасности. И потому смело пошли к магазину.

Основательно не выспавшийся Худосоков стоял, устало опершись о витрину с изображением огромного красно-бурого окорока, обвитого коричневыми сосисочными серпантинами.

Рядом с ним топтался Копченый. Квазиморда невозмутимо сидел на лавочке через дорогу. Руки его покоились в лежащей на коленях и пустой на вид спортивной сумке.

– Вот что, Черный, – начал Худосоков, лишь только я подошел к нему. – Пусть твои и мои кореша пивко попьют или мороженое захавают, а мне надо с тобой покалякать...

Я пожал плечами и знаками попросил товарищей прогуляться по близлежащему скверику.

– После первого укола Ирины Ивановны хорошо мне стало, – начал Худосоков, как только мы остались одни. – Таким бешеным и ловким я и не мечтал быть. Что делал, то и хотел... Но потом, когда она окочурилась и меня по четвергам колоть перестала, мне стало муторно...

– Ты что, мемуары пишешь и рассчитываешь на мою художественную обработку? – вспылил я.

– Да слушай ты! – выдавил сквозь зубы Худосоков. – В общем, после того, как хозяйка наша медным тазом накрылась, я долго на подсосе сидел. При ней был как часы – заведет, поставит на нужное время, а ты только тикай. А без нее – тоска. Так, выйдешь на улицу, замочишь какого-нибудь интеллигентишку от нечего делать и опять на хату – водку жрать... Спасибо, один хороший человек нашелся, вкалывал я на него киллером месячишко, оторвался. Но он, гаденыш, зарвался, хамить начал. Я его кухонным тесаком на куски порубил, долго рубил и ворон за окнами кормил. Они с тех пор все время ко мне прилетают. Ничего птички, свойские, с понятием – я рублю, а они ждут тихо, не суетятся и не смотрят даже.

– Ты за этим меня пригласил? Про птичек рассказывать?

– Но еще через месяц у меня домки начались...

– Ломки?

– Да. Сначала раз в месяц, потом все чаще и чаще... и всегда по-одинаковому. В середке ночи кто-то из меня вылазит – страшный, глаза навыкате, красные – и до утра пером кромсает... В бурчалку, в сердце бьет, зенки выковыривает. А я – как кусок дерьма на разделочной доске... Так больно мне, так больно. Я ору, плачу, за руки хватаю, ноги целую, а он все сильнее бьет и все больнее. После таких ночей я несколько дней пера в руки взять не могу, сечешь масть?

– Представляю, как же! Бог – не фраер, он все видит! Так ты чего от меня хочешь? Сначала расстрелял нас из автомата, потом – из гранатомета, а сейчас плачешь на манишке...

– Дык боялся я, что дорогу мне перейдете, вот и канал на хвосте. А потом усек, что на пару с тобой сподручнее будет.

– Что сподручнее?

– Курозадова хочу за жопу взять. А у него, гада, охрана зомберская... Люди нужны тертые, чтобы ему козу на возу устроить...

– А на фиг он тебе? – спросил я, пытаясь выглядеть равнодушным.

– Понимаешь, когда я к этому Моисею Абдуловичу на днях нарисовался, он мне отказал. Сказал, что нет ничего и вообще он скоро сматывается... И ребят своих на меня напустил, похлеще нас с тобой будут... Насилу смылся.

– Ну, вот, блин, опять! Похоже, ты, дорогой, еще не вполне из зомберов восстановился. Вертишься вокруг да около, главного сказать не можешь. В чем он тебе отказал?

– Красненькую жидкость я хотел. Микстурку ту самую, которую в шею колют, чтобы ломки пресечь и опять нормальным зомбером стать. И еще, понимаешь, я дотумкал, что если я сам себе ее вкалывать буду, то сам себе и буду хозяином.

Чуешь мысль, ботаник?

Я не ответил. До меня, наконец, дошло, чего хочет Ленчик Худосоков. Он тоскует о своем полноценном зомберском прошлом! Блаженном прошлом, без раздумий и жутких ломок! И мечтает вновь стать зомбером, но уже самостоятельным.

Стать себе хозяином, чтобы резать, убивать, грабить, насиловать безнаказанно и с наслаждением!

Ему не нужно никакого мирового господства!

Ему не нужен страх миллиардов людей. Миллиард нельзя убить собственноручно, нельзя вложить каждому окровавленные руки в разверстый живот, нельзя каждому вырвать печень, намотать кишки на шею, нельзя умыться кровью каждого...