Тени исчезают в полночь

"Наверное, это один из моих давних дехколонских знакомых, когда-то работавший на кумархских штольнях горнорабочим", – подумал я и, решив игнорировать окружающих, закрыл глаза.

Но только я сделал это, рядом заворочался Баламут. Поняв по моему лицу, что я нахожусь в сознании, он спросил:

– Ну что, опять помирать будем?

– Да надоело уже, – проворчал я, не открывая глаз.

– А мне, знаешь, нет, – неожиданно весело прыснул Коля. – Я бы попробовал еще пару-тройку раз!

Али-Бабе нас синхронно переводили.

– Вряд ли это у вас получится, – насмешливо проговорил он по-английски, лишь только понял смысл нашего с Колей разговора. – Во дворе этого дома вот уже полчаса, как врыты колья для вас. Четыре очень острых крепких кола для четырех ваших, ха-ха, незадачливых задниц. Ровно через... – Али-Баба посмотрел на часы, – ровно через пятнадцать минут вы будете сидеть на них, и вряд ли вам в голову придет мысль, что жизнь прекрасна и удивительна и достойна хоть какого-нибудь продолже...

– Да что вы с ним разговариваете! – прервал Али-Бабу возмущенный голос лежавшей за Баламутом Ольги. – Ничего он с нами не сделает.

Лично я знаю, что завтра, точно в это время, я буду, я буду... В общем, мы все будем живы.

– Вы хотите сказать, – насмешливо проговорил Али-Баба, – что через сутки пребывания на колах вы еще не умрете? Что ж, бывали у меня и такие случаи. Живучесть человека иногда вызывает просто недоумение.

В это время очнулся Бельмондо. Приподняв голову, он с минуту рассматривал наложниц.

– А ничего у тебя девочки. Клевые, – прервал он по-русски Али-Бабу, продолжавшего измываться над нами. – Дашь одну побаловаться перед смертью?

Наложницы дружно захихикали и начали строить Борису интересные глазки.

– К сожалению, у вас осталось только пять минут, – нахмурился Али-Баба, поняв, о чем говорит Бельмондо. – Вам их хватит только на то, чтобы добраться до своих колов.

Он жестом приказал охранникам вынести нас во двор. Те молча встали, подошли к Бельмондо и хотели уже взяться за его ноги и плечи, как вдруг бородатый человек, показавшийся мне знакомым, распрямившейся пружиной сорвался с места, молниеносным движением выхватил из ножен саблю – и через секунду, не больше, отсеченные головы охранников лежали на ковре с выпученными от неожиданности глазами и судорожно заглатывали ненужный уже им воздух...

"Это Сергей Кивелиди! – мелькнуло у меня в голове. – Только он может так орудовать саблей".

А Сергей (это действительно был он) уже стоял над Али-Бабой. Кончик его сабли задумчиво бродил по кадыку террориста, опутанного юбками наложниц.

– Где шприцы? – спросил Кивелиди девиц, вдоволь насладившись ужасом, застывшим в глазах побежденного врага.

– Вот они! – ответила худенькая яркая блондинка, подавая Сергею инкрустированную бирюзой коробочку, и попросила, с мольбой глядя ему в глаза:

– А можно, я его уколю?

– Что, достал он тебя? Или покорил сердечно? – усмехнулся Кивелиди, принимая левой рукой коробочку.

Блондинка густо покраснела, но продолжала просительно смотреть на Сергея.

– Нет уж! – покачал головой Сергей. – Бабе я этого паразита не доверю. Где там его шея?

И уколами сабли помог пленнику перевернуться на спину. Затем отложил саблю в сторону, достал из коробочки шприц с красной жидкостью и со словами "ханты-кранты тебе, Али-Баба", впрыснул ее в побагровевшую шею террориста.

И только потом обернулся к нам.

– Здравствуйте, что ли? – сказал он, срывая усы и бороду. – Как ваше "ничево"?

– Давай развязывай! – прокряхтел ему Бельмондо. – А девочки эти твои, что ли? Из борделя "Полуночный рассвет"?

– Угадал, бродяга! – осклабился Сергей, разрезая путы Бориса. – Знакомься: худенькая блондинка – это мадемуазель Ява, аппетитная толстушка – Бейсик-ханум, а те две – неродные сестрички фрау Кобол и фрау Алгол.

– А которая из них фрау Кобол? – полюбопытствовала Ольга, протягивая к сабле свои связанные руки.

– А фиг их знает! Их водой не разольешь, даже в служебной постели. – Подмигнув Бельмондо, он продолжал:

– Они только скопом трахаются, рекомендую. Незабываемые ощущения, наценка – десять с половиной баксов, для друзей – первые три часа бесплатно.

– А как ты здесь очутился? – спросил Баламут, когда Сергей принялся освобождать его от веревок.

– Как, как... Вас отправил, а к вечеру тем же вертолетом прилетел, с цыпочками своими, естественно, в кишлак Дагану. Знаете вы его, он отсюда чуть ниже по течению Ягноба. Оттуда пошли в Дехколон. Там нас приютила одна вдовушка-сводница, карга каргой, но по-своему добрая. Девочек ей дочками своими приемными представил. Жертвами гражданской войны не с женским лицом. А сводница навела на нас Али-Бабу, который и прикупил всех нас на свою голову...

– Саблю-то где зацепил? – спросил Баламут, завистливо разглядывая ножны, украшенные серебром и золотом.

– А это подарок от него. Он как только мою Явочку увидел, так расчувствовался, что хотел мне всамделишного зомбера подарить. Но я саблю попросил. Слабость у меня к ним, ты знаешь.

Через пять минут мы, потирая онемевшие запястья, стояли вокруг Али-Бабы, продолжавшего лежать на животе.

– А зачем ты его зомбировал? – спросила Ольга, пнув террориста ногой. – Надо было его на кол посадить...

– Вы разъедетесь через пару дней, а я останусь в Таджикистане, – ответил Кивелиди. – Родина есть Родина, и я, извините, решил этого паразита использовать на ее благо.

И, перевернув новоиспеченного зомбера на спину, привел его в чувство увесистыми оплеухами. Али-Баба открыл глаза и уставился на Сергея рабски покорным взглядом. Удовлетворившись этим, Кивелиди нежно потрепал его по щеке и с чувством сказал по-английски:

– Назначаю тебя полноправным жителем Ягнобской долины. Отныне и навсегда единственным твоим желанием будет превратить этой край в цветущую жемчужину Таджикистана. Ты будешь пахать и сеять, ты будешь заботиться о каждом ребенке и каждом квадратном метре этой долины. Понял, гад?

Али-Баба радостно закивал и попытался встать на ноги, намереваясь немедленно приступить к выполнению приказа. Но Сергей придавил его плечо саблей и продолжал отдавать приказы:

– Назначаю тебя пожизненным падишахом всех твоих зомберов. И тех, которые здесь, и тех, которые в Душанбе. Немедленно прикажи тем, которые сейчас в Душанбе, возвращаться сюда со всеми потрохами и оружием. Когда все они явятся, организуешь из них стройотряд – пусть школы и кишлаки в округе макерят.

Понял, гад?

Али-Баба вновь часто закивал. Откивавшись, подошел к месту, на котором сидел до своего обновления, покопался там в подушках, нашел мобильник и очень старательно набрал номер.

Когда по телефону ответили, Али-Баба напрягся (зомберу о-очень трудно разговаривать), сказал одно лишь слово "Cancel", затем с облегчением забросил трубку в угол и подошел к Сергею.

– Молодец! – похвалил его Кивелиди. – Ты достоин награды, падишах!

И, обернувшись к мадемуазель Яве, спросил:

– Останешься с таким?

– Да, – потупив глаза, зарделась блондинка. – Останусь. Он хороший, очень... Вернее, хорош.

– Ну, ты даешь! – разочарованно протянул Бельмондо. – А я хотел с ней потрахаться...

– А что тебе мешает? – пожал плечами Сергей и, шлепнув мамзель Яву по крутому мягкому месту, сказал ей:

– Иди, простись с холостяцкой жизнью!

Мамзель сверкнула глазами и, отставив правую ногу назад, упала Бельмондо в объятия.

Сергей же ткнул в сторону девушки указательным пальцем и сказал Али-Бабе:

– Когда она вернется, я вас поженю. И не дай тебе бог не быть ей верным мужем...

7. Мадам Ява засучивает рукава. – Али-Баба – герой! – Проводы в "Прыткой Ассемблер"

"Cancel" Али-Бабы вызвало в правительственных кругах Таджикистана недоумение, если не сказать растерянность. Зомберы, захватившие полстолицы и вошедшие уже в боевое соприкосновение с подразделениями российской 201-й дивизии, неожиданно оставили свои позиции и рассеялись в горах, окружающих город. Через сутки они начали стекаться в верховья Ягнобской долины.

Там, в кишлаке Кумарх, их встречал Али-Баба и тут же вверял их в полное подчинение своему Первому Заместителю по Зомберским Кадрам, то есть мадам Яве. Мадам Ява приказывала зомберам сдать оружие и боеприпасы, прочищала им мозги (времени это занимало совсем немного), вкалывала препарат против ломки и формировала из них специализированные стройотряды.

Всего за двенадцать часов, прошедших с момента отдачи шифрованного приказа об отмене взятия столицы Таджикистана, около трехсот зомберов получило прописку в десятках близлежащих заброшенных или хиреющих кишлаков Ягнобской и Зеравшанской долин; другие триста были направлены на сооружение автомобильной дороги Кумарх – Анзоб. Все они получили по барану и паек на месяц (полмешка муки, сахар, рис) из стратегических запасов Али-Бабы.

На следующий день вертолеты правительственной армии высадили в кишлаке карательный десант. Мадам Ява, отнюдь не застигнутая врасплох, вышла к его командиру, полковнику Абдурахманову, с белым флагом и объяснила, что именно ее муж своим влиянием сорвал попытку государственного переворота, именно его эмиссары убедили мятежников уйти из столицы и сдать оружие. В подтверждение своих слов она привела вконец озадаченного полковника на окраину кишлака и показала ему гору приведенного в негодность оружия.

Полковник по рации доложил об увиденном президенту республики, и тот немедленно выслал в долину правительственную комиссию. Через несколько дней деятельность комиссии завершилась назначением Али-Бабы специальным представителем президента в Ягнобской долине с присвоением ему звания "Герой республики" и большим праздником, стоившим жизни десятку баранов и одной корове.

Ровно через двадцать четыре часа после нашего фантастического избавления от смерти мы с Ольгой, взявшись за руки, прогуливались по Темир-Хану, одной из уютных долин, заметно оживляющих довольно унылые окрестности Кумарха.

– Ты вчера сказала Али-Бабе, будто знаешь, что случится сегодня, – лукаво улыбаясь, спросил я, когда вокруг зазеленели альпийские луга. – А сейчас, мне кажется, я знаю, что случится через несколько минут.

– Догадливый ты! – засмеялась Ольга и, толкнув меня в густую траву, упала сверху. – Я надеялась, что мы... Я знала... Я знала, что в это время мы с тобой будем... будем... любить друг друга...

И впилась в мои губы долгим поцелуем, оказавшимся, впрочем, лишь короткой прелюдией к бесконечному...

А еще через двадцать четыре часа мы были уже в Душанбе. Несколько дней у нас ушло на закупку и отправку в Ягнобскую долину нескольких десятков тонн продовольствия, строительных материалов и снаряжения, заказанных мадам Явой.

Покончив с делами, мы улетели в Москву. В ночь перед отлетом Сергей Кивелиди устроил нам пышный и плодотворный банкет в новеньком своем борделе "Прыткая Ассемблер". Закончился он лишь поздним утром и без пожара.

Глава 6

Худосоков не боится крокодилов

1. Загниваем... – Рай на проводе. – Ниточка к Худосокову. – Бельмондо становится художником

В Москве мы не нашли никаких следов Худосокова и впали в полнейшее уныние. Враг растворился в воздухе, а без него наша жизнь понемногу превратилась в однообразную череду дней.

Через неполную неделю нашего бездельного пребывания у Евгения Евгеньевича на тайной квартире (была у него и такая – для встреч с любовницами по средам) наша деградация приблизилась к предельной. Баламут напивался все чаще и часами лежал на диване, не сводя остановившихся глаз с телефона, Бельмондо круглыми сутками смотрел телевизор, а Ольга то принималась готовить что-то особенное, то просто сидела в кресле, рассматривая расписания авиационных рейсов, следующих по маршруту Москва – Лондон. А я болтался между ними...

Как-то в дождливый холодный вечер мне все это приелось, я поднял телефонную трубку и набрал номер Наташи, супруги Баламута. Мне ответил мужской голос.

– Могу я поговорить с Наташей? – осведомился я, злорадно поглядывая на Баламута.

– А кто ее спрашивает?

– Друг ее мужа.

– Скажите, пожалуйста Вы хотите сказать, что вы мой друг? А мне почему-то кажется, что вы – просто банальный и неумный телефонный хулиган!

– Нет, нет, что вы! Я – Чернов, друг Николая Баламутова, прежнего мужа Натальи...

– Чернов при невыясненных обстоятельствах трагически погиб вместе с Николаем Сергеевичем в горах Центрального Таджикистана. Я сам читал некролог и видел фотографии похорон.

– Да, я знаю. Погиб трагически... – продрожал я голосом в трубку. – Присутствовал, так сказать... Дело в том, что я звоню из рая. Понимаете, в аду, где Николай Сергеевич постоянно теперь прописан, телефон отключили за постоянную неуплату, и он попросил меня передать Наталье Владимировне просьбу.

– Вы хулиган!!! Безбожник! Я вешаю трубку...

– Нет, нет, подождите! Если вы мне не верите, пригласите Наташу к телефону, и она узнает мой голос.

– Я слушаю, – раздался через минуту в трубке растерянный голос, увы, бывшей жены Баламута.

– Привет, Наталья! Рад тебя слышать. У меня очень мало времени – вот-вот должен прийти ангел-хранитель телефонной связи, и мне нагорит. Коля просил тебя помолиться за него и свечек не жалеть. Понимаешь, если ты будешь делать это ежедневно, то ему на пару тысяч лет срок скостят. Черт, ангел пришел... Прощай, Наталья!

Едва удерживаясь от смеха, я положил трубку и поднял глаза на Баламута. Он смотрел на меня со звериной ненавистью.

– Ты что, Коля? – испуганно спросил я и, тут же сбитый ударом кулака в челюсть, упал на журнальный столик, а с него, вернее, с ним – на ковер. Баламут навалился на меня сверху и минуты полторы вяло мутузил меня рыхлыми кулаками. Потом крепко обнял и, сотрясаясь от рыданий, заплакал у меня на груди.

– Сучка, сучка! – ревел Баламут. – Я ее пьяную, с синяками во всю рожу, вшивую вытащил из-под забора, вылечил от водки, безнадежную вылечил, деньгами с ног до головы засыпал, ноги мыл и воду пил, даже Библию изучал...

– Библию? – удивился я. – Ты – Библию?!

– Да. Представь, я – Библию. А она, стерва, кошка немытая, через неделю после моей смерти замуж выскочила. Сучка, сучка! И кто ее взял такую?

– Да ладно тебе, – успокаивал я его. – Позвони лучше моей Милке, посмеемся.

И мы, выпив по рюмочке за упокой наших душ, начали звонить своим бывшим родственникам в законе.

Трахтенгерцу, нынешнему супругу Милочки и законному владельцу обувного магазина на Тверской, было передано, что мне за примерную культмассовую работу в аду предоставлен недельный отпуск, и я раздумываю, как и где его использовать. Муж Ольги узнал, что в раю говорят по-русски и голосуют за лейбористов, а Людмила Бельмондо – что ее бывший супруг сейчас плодотворно работает на седьмом небе над проблемами изменения пола ангелов в соответствующую сторону и что он непомерно скучает по ней и надеется на скорую встречу.

Все это, конечно, развеселило нас, но ненадолго. Начинать новую жизнь на ровном месте в наши годы – дело не очень приятное и многообещающее... Да и двадцатилетней Ольге было о чем подумать. Кончив звонить и смеяться, мы расселись вокруг журнального столика и отдались нелегким мыслям.

Я смотрел в пол, вернее, на газету, упавшую со столика при моей драке с Баламутом.

"Похищено трое биохимиков" – таким заголовком начиналась одна из статей на первой полосе "Московского комсомольца". Я поднял газету и начал читать:

"Трое биохимиков – американец, японец и англичанин – похищены по завершении международной конференции в Киеве. Местные правоохранительные органы утверждают, что злоумышленники были чеченцами по национальности. Если вспомнить, что Москву и Петербург около месяца назад покинуло в неизвестном направлении 11 (!) молодых генетиков и биохимиков, то можно прийти к мысли, что некой международной (?) террористической организацией осуществляются исследовательские работы по созданию биологического либо генетического оружия. Компетентные круги Ирана, Ирака и некоторых других стран категорически отрицают свою причастность к похищению ученых..."

– Прорезался Худосоков, – пробормотал Баламут, деловито разливая коньяк по рюмкам... – Опять что-то затеял.

– Похоже, ты доволен? – спросил я. – Опять вечный бой? Опять покой нам только снится? А может быть – ну его на фиг? Займемся своими проблемами? Женимся на молодухах, детишков наплодим? А, Ольга? Как ты на это смотришь?

Понял... Трезво смотришь.

– На это у нас нет денег, – вздохнул Бельмондо. – Все у наших баб осталось.

– Да нет, есть немного, – улыбнулся я. – Евгений Евгеньевич запасливым был, прикопил кое-что на черный день... Хватит нам на пока. А потом найдем какой-нибудь заброшенный золотой рудник или шахту, набитую долларами...

– А может быть, затонувший галеон с пиастрами? – мечтательно протянул Баламут. – Где-нибудь в теплой Вест-Индии. Белый песок, пьяные пальмы, бирюзовое море и...

– И толстые податливые мулатки с худенькими квартеронками, – просиял Бельмондо. – Хоть сейчас поехал бы.

И в это время мы услышали осторожный, но настойчивый стук во входную дверь.

– Худосоков, – побледнел Бельмондо. – Я чувствую – это Худосоков.

Но это был не Худосоков. Эта была довольно смазливая соседка в бигуди, давно интересовавшаяся обилием мужчин в обычно пустовавшей квартире.

Мы перепоручили ее Бельмондо, а сами стали решать, что нам делать дальше. Но ничего путного придумать не могли, а единственным предложением было предложение Баламута дать в газеты объявление типа "Ленчик! Жду тебя по пятницам с 18.00 по 20.00 в сквере у Большого театра. Твой Борис Бельмондо".

И вот, когда я уже подумывал, как и где пристроить своих друзей, ставших бомжами, с тем чтобы начать, наконец, банальную семейную жизнь с Ольгой – с омлетами утром по выходным, походами на неотличимые один от другого дни рождения, мелкими ссорами и тривиальным сексом, – Ольга уцепилась за тонюсенькую ниточку.

– Вы помните тот момент, когда Аль-Фатех предложил Жене выбрать место для нашей казни? – спросила она задумчиво.

– Да, помню, – улыбнулся Баламут. – Черный еще обрадовался: "В Болшеве, на левом берегу Клязьмы".

– Так вот, я смотрела тогда на Худосокова. И когда Черный ответил, Ленчик резко, очень резко повернул к нему голову, и в глазах у него я увидела удивление, смешанное с тревогой.

Ольга, сидевшая рядом со мной, немного помолчала и, ни к кому не обращаясь, сказала:

– Черный, у нас с тобой ребеночек будет.

Я резко повернул голову и уставился в ее смеющиеся глаза.

– Вот так примерно он и посмотрел на Черного! – залилась смехом девушка. – Ну, точь-в-точь!

И, обняв меня, проворковала:

– Успокойся, милый, я пошутила.

– Ну и шутки у вас, сударыня! Ты же знаешь, что я готов батальон от тебя родить.

– А я... не готова!

– Я хорошо помню эту реакцию Худосокова, – проговорил Коля, отводя от нашей с Ольгой почти семейной идиллии полные зависти глаза. – Я еще подумал, что с этим местом у него что-то связано.

– А я ничего не подумал, – вздохнул я, все еще досадуя на Ольгу. – В тех местах полно активистов РНЕ. Вот он и встрепенулся. Но давайте, съездим в те края, посмотрим.

– По жене соскучился? – усмехнулась Ольга. – По той, которая Вера?

– А что по ней скучать? Я сейчас и не представляю, как с ней жил. Чужой человек. Всего добилась, но осталась с носом. Видел ее как-то глазу не за что зацепиться. Одно от нее у меня осталось...

– Прядь волос! – догадалась Ольга. – Глухими ненастными ночами ты над ними рыдаешь.

– Нет, понимание того, что очень часто в душе добреньких и приветливых – лед.

– А у многих грубиянов душа нежная, – закивала Ольга. – Пошло это. Я сама хорошо помню, что по головке меня гладили одни грифы-падальщики, а помогали только хамы и грубияны вроде вас. Но я в отличие от тебя быстро поняла, что не надо путать воспитанность с душевной отзывчивостью. Опять ты, Черный, нас с панталыку сбил.

Так кого мы в Болшево пошлем? Может быть, все вместе прокатимся?

– Не надо туда всем вместе ехать, – поморщился Баламут, вспомнив, видимо, свою весьма воспитанную Наташу. – Надо одного послать.

Черного там все знают, опять-таки дочка у него там живет – думать о ней будет. Ты, Ольга, слишком красива – тебя каждый приметит и запомнит. У меня плохое настроение – я обязательно напьюсь в электричке. Остается Бельмондо.

Пусть едет с удочкой.

Я показал Борису на карте Московской области участок, который ему необходимо будет обследовать. И он уехал – не с удочкой, а с этюдником, которым его снабдила Ольга.

2. Худосоков меняет ориентацию. – Наука в "Волчьем гнезде". – Три простые фразы

Поболтавшись в политических кругах, Худосоков понял, что на волне национал-патриотизма к власти над очень большой и очень разнородной Россией так просто не придешь. Конечно, он мог бы стать известной народу личностью, мог бы продолжать упиваться властью над горсткой своих единомышленников, но быть разменной монетой в играх политических гигантов он не хотел.

Во-вторых, он понял, что зомберы, хоть и стоили в бою пятерых альфовцев каждый, многого ему дать не могут. Рано или поздно, при широком их применении, ими заинтересуются компетентные органы или пресса и ему, Худосокову, придется возвращаться в безликую толпу. Конечно, в этом возвращении были и свои прелести – Худосоков часто с умилением вспоминал распоротые им животы, отрубленные конечности и головы, выколотые глаза, вспоминал, каким ловким и удачливым убийцей он когда-то был... Но возможность посылать людей на смерть тысячами, возможность убивать чужими руками (а самому при этом полировать свои ногти в уютном кресле) казалась ему теперь несоизмеримо привлекательнее возможности убивать собственноручно.

И Худосоков вскоре после расправы Али-Бабы с Черным и его компанией решил коренным образом поменять свои тактику и стратегию. Нет, он не решил переметнуться в стан какой-нибудь популярной партии, хотя, раскрой он свои карты, его приняли бы с распростертыми объятиями и растерянные демократы, и несгибаемые коммунисты, и тем более – разношерстые националпатриоты.

"Если гора не идет к Магомету, то Магомет идет к горе" – эти слова стали его девизом. Если электорат не готов к восприятию его национально-патриотических идей, то электорат надо изменить. Худосоков давно заметил, что его однопартийцы, особенно те из них, которых ярость охватывала при одном лишь виде еврея или азербайджанца, удивительным образом похожи друг на друга, нет, не внешне, а скорее физиологически и психически.

Задумавшись об этом факте, он инкогнито встретился с одним из видных российских генетиков, и тот, посмеявшись, сказал, что зерно научной истины в этом наблюдении, конечно же, есть.

– Наверное, все это связано с некоторыми инстинктами, генетически закрепленными еще в далеком обезьяньем прошлом человека, – сказал генетик, закусывая черной икрой пятую по счету рюмку водки (разговор происходил в ресторане "Националь"). – Можно навскидку предположить, что убежденными коммунистами становятся те люди, у которых инстинкт стадности преобладает над другими инстинктами. А фашистами – те, у которых преобладает инстинкт охраны территории. Но, ха-ха, месят ногами и тех, и этих, и других в основном люди с психикой, нарушенной комплексами неполноценности.

Когда пьяненький генетик закончил выговаривать последнюю фразу, Худосоков поднял на него свои волчьи глаза и убил его ими. Вернее, приговорил к смерти мыслью: "Ты-то у меня и начнешь все это... в "Волчьем гнезде".

Месяца за три до описанной встречи в ресторане Худосоков купил в Болшеве большой старинный дом. Дом стоял на высоком берегу Клязьмы (рядом с дачами Газпрома и как раз напротив того места, на котором Аль-Фатех убил Черного и его друзей) и прельстил Худосокова возможностью сооружения под ним обширного подвального помещения с подземным ходом на противоположный берег Клязьмы.

К моменту встречи ремонт и переделка дома, названного хозяином "Волчьим гнездом"[45], а также тайные подземные работы были в основном завершены. На первом этаже подземелья, площадью около 250 квадратных метров, Худосоков устроил свой командный пункт, КПЗ и общежитие (казарму) для зомберов (все строительные рабочие-украинцы зомбировались по, мере выполнения ими своей части работ). Второй (нижний) этаж, сооруженный впрок, пустовал, и именно там Худосоков решил устроить лабораторию по изучению возможности химической коррекции идеологической позиции человека. Там же для научного персонала были устроены жилые помещения со всеми удобствами.

Персонал лаборатории был набран в течение недели – люди Худосокова просто-напросто наняли в Москве и Питере десяток способных молодых генетиков и биохимиков якобы для контрактной работы в Иране и Ираке. Они были тайно привезены в "Волчье гнездо", обработаны там зомбирантом второго поколения (от которого Худосоков в свое время отказался) и присоединены к генетику-выпивохе, к тому времени уже вполне освоившемуся в подземных лабораториях.

Результаты зомбирования были более чем удовлетворительными – ученые стали гениями, полными идей и не знающими усталости. Шестеро ученых сразу после трансформирования загорелись поставленной задачей и немедленно сели составлять список необходимого оборудования и материалов; двое ломались два дня, но в конце концов согласились принять участие в работе при условии, что по завершении исследований они смогут опубликовать полученные результаты под своими именами. Девятый ученый после укола перестал реагировать на окружение и в задумчивости ходил по лаборатории из угла в угол. А десятый сделался художником и принялся изрисовывать подручными средствами все свободные поверхности подземелья (преимущественно он творил портреты). Худосоков хотел было этих двоих ликвидировать, но коллеги вступились за них и просили оставить для разнообразия.

Через неделю подпольная лаборатория была полностью оборудована (правда, для этого финансовым работникам Худосокова пришлось экспроприировать пару-тройку провинциальных банков средней величины) и очень скоро, снабженная необходимым генетическим материалом, начала функционировать 24 часа в сутки. Необходимые образцы ДНК были взяты всякими правдами и не правдами у пятнадцати принципиальных коммунистов, пятнадцати оставшихся на свободе демократов эпохи Горбачева[46], пятнадцати жириновцев, пятнадцати умников, считавших политику грязным делом, и, естественно, пятнадцати членов НСДАП.

Для биохимических и иных исследований в отдельных камерах с телевизорами, тренажерами, четырехразовым сбалансированным питанием (и резиновыми куклами по средам и воскресеньям) содержали по два самых отъявленных приверженца каждого из перечисленных выше политических течений.

Первое время работы продвигались туго – не хватало кое-какой суперсовременной западной техники. Когда на одной из планерок об этом доложили Лаврентию (так назвали ученые Худосокова), тот подумал немного и затем спросил:

– А может быть, вам еще и специалисты западные нужны? Сейчас в Киеве работает международная конференция биохимиков... Вот список ее зарубежных участников.

Ученые переглянулись и назвали троих – японца, англичанина и американца. Через день эти ученые были выкрадены террористами, изъяснявшимися по-чеченски, а еще через день – обработаны зомбирантом-гениализатором и присоединены к научному коллективу "Волчьего гнезда". Они же рассказали Худосокову, каким образом и где можно достать необходимую западную технику.

Через месяц, однако, исследования зашли в тупик. И когда ученые поняли, что поставленная цель в обозримом будущем совершенно недостижима, девятый ученый перестал ходить из угла в угол и сказал три простые фразы. И через неделю после этого гласа биохимические процессы, влияющие на политическую ориентацию, были установлены и досконально изучены, а еще через неделю был получен препарат, подавляющий все ориентации, кроме, естественно, национал-социалистической.

Препарат этот (Худосоков назвал его зловеще – "Бухенвальд-2") был весьма сложен по химическому составу, но прост в изготовлении, не имел цвета, вкуса и запаха и предназначался исключительно для внутреннего применения.

После наладки его промышленного производства Худосоков, прекрасно зная, что для овладения Россией необходимо прежде всего овладеть Первопрестольной, начал немедленно внедрять своих зомберов во все хлебокомбинаты и пекарни Москвы и Московской области... В час "X" они должны были подмешать "Бухенвальд-2" во все хлебобулочные и кондитерские изделия...

3. "Волчье гнездо", иголки и утюги. – Групповой секс, целлофановый пакет и яйца

Ни к вечеру, ни на следующий день Борис не приехал, и все потому, что на втором часу пребывания в Болшеве свобода его передвижения была насильственно ограничена четырьмя квадратными метрами подземного бетонного сооружения.

Короче, Бельмондо угодил в подземелья "Волчьего гнезда"... Дело в том, что он сразу попал в точку, установив свой этюдник прямо напротив подмосковной резиденции Худосокова. Как водится, вокруг него скоро собрались любители живописи. Борис, как и все мы, закончивший свое художественное образование на первой коробке цветных карандашей "Искусство", не ожидал такого наплыва зрителей и вместо дома под корабельными соснами решил нарисовать "Черный квадрат с трубой и покосившейся лестницей".

Среди зевак, естественно, преобладали люди Худосокова, сразу понявшие, что перед ними либо неопытный фээсбэшник, либо идиот. И когда Бельмондо уже заканчивал закрашивать свое творение голландской сажей, к нему подошел милиционер, взял под козырек и, криво улыбаясь, сказал, что господина Малевича срочно вызывают на пленарное заседание Российского союза художников. И Борису пришлось пройти в переулок, откуда он и попал прямиком в КПЗ "Волчьего гнезда".