– Я ненавидела его, – добавила она, продолжая усердно заниматься венком. – Я никогда не могла понять, почему моя мать полюбила его.

– А вы помните своего отца? – спросил он с неожиданно проснувшимся интересом к ее жизни.

– Да. – Ее голос стал тише, словно она забыла о его присутствии, руки перестали теребить ромашки. – Я обожала его. Я всегда с нетерпением ждала его возвращения и часто выбегала ему навстречу прямо на улицу, прежде чем он входил в дом. Мама обычно ругала меня за это и напоминала, что я должна вести себя как подобает леди, а он подхватывал меня на руки и кружил, говоря, что это самая приятная встреча, о которой только может мечтать мужчина.

Она тихо засмеялась. Фердинанд сидел словно завороженный. Он чувствовал, что готов затаив дыхание слушать дальше, но опасался, что она замолчит, когда вспомнит, кому рассказывает об этом.

– Когда мама с отцом разговаривали, он обычно сажал меня на колени, – продолжила она свои воспоминания. – Я терпеливо сидела, зная, что придет и моя очередь. И даже когда он не обращал на меня внимания, я чувствовала свою полную безопасность в его присутствии и вдыхала запах его любимого табака. Он рассеянно играл моими пальцами, и его руки были большими и надежными, способными выполнить любую работу. Когда же он обращался ко мне, он внимательно выслушивал все мои незначительные новости, словно в мире не было ничего интереснее, и часто просил меня почитать что-нибудь из моих детских книг. Иногда он сам читал мне, часто меняя слова в моих любимых сказках, а я негодовала и поправляла его. Потом я стала замечать, что он подмигивает маме. Он называл меня своей принцессой. Но он умер, когда мне не исполнилось и девяти лет. Детская идиллия закончилась.

Фердинанд не знал, почему ему так грустно слушать ее, ведь это было так давно.

– Очень важно, чтобы тебя любили в детстве, не правда ли? – заключил он.

Виола взглянула на него.

– Вас, должно быть, любили, – заметила она. – У вас были оба родителя, ведь так? И брат, с которым вы могли играть. И еще сестра…

– В детстве мы воевали друг с другом так жестоко, как могут только Дадли, – сказал он с усмешкой, – но мы становились союзниками, как только появлялся посторонний, пытающийся терроризировать нас. А такие были всегда – как правило, учителя, иногда лесник или деревенский староста, которые по какой-либо причине вызывали наш гнев.

– У вас был большой сельский дом, в котором вы выросли, и родители, которые любили вас и друг друга, – сказала Виола.

«Что за наивное предположение?» – подумал Фердинанд.

– О да, они любили друг друга так, что, когда один из них находился в родовом имении Актон-Парк, другой оставался в Лондоне. Потом они менялись местами. Они редко проводили больше пары часов в компании друг друга. Однако, полагаю, они провели эти несколько часов вместе по крайней мере трижды за свою супружескую жизнь. Иначе брат, сестра и я никогда не появились бы на свет, – усмехнулся Фердинанд.

Виола аккуратно соединила концы своей цветочной цепи.

– У них были вполне цивилизованные отношения, – пояснил он, – характерные для семейных пар высшего света.

– Как вы циничны, – заметила она. – Вас ранила их отчужденность?

– Ничего подобного! Мы всегда были счастливы, когда отца не было дома. Он был столь же изобретателен, как и все мы, поэтому его нельзя было обмануть. И избежать березовых розог, которые он хранил в кабинете. Единственное, за что я ему благодарен, это что мой брат был его любимцем и поэтому его пороли чаще, чем меня.

– Ваша мать была добрее?

– Наша мать томилась, находясь с нами, – признался он. – Или же ее тяготила сельская жизнь. Мы не часто ее видели – по крайней мере мои брат и сестра. Я был ее любимцем. Когда я подрос, она часто брала меня с собой в Лондон.

– Должно быть, вы любили эти поездки?

Он ненавидел их. Они привели к тому, что он рано утратил детскую наивность. Ему казалось, что он давно знал, что его отец содержал любовниц. Каким-то образом он понял, хотя думал, что Трешем и Энджи ни о чем не подозревали, что бедная родственница, проживавшая в коттедже Дав в их имении, была вовсе не родственница, а одна из любовниц отца. Именно поэтому им не разрешалось навещать ее, хотя коттедж находился у подножия их любимого поросшего деревьями холма и неподалеку от пруда, где они купались летом, несмотря на строжайший запрет.

Пока Фердинанд не попал в Лондон вместе со своей обожаемой матерью, он не знал, что у нее тоже были любовники – легионы дамских угодников, собиравшиеся в гардеробной понаблюдать за самыми интимными моментами ее туалета, перед тем как сопровождать ее на все вечера и светские рауты, которыми изобиловал лондонский сезон, а также несколько фаворитов – с ними она делила постель, правда, не в своем доме. Его мать никогда не была вульгарной.

Он рано узнал, что неверность в браке – как мужей, так и жен – была нормой в высшем свете. Клятвы, которыми обменивались женихи и невесты во время венчания, были притворством. В основном браки заключались в финансовых и династических интересах сторон.

Фердинанд не хотел ни того, ни другого. Сама идей брака вызывала у него отвращение. И в отличие от наивной, доверчивой мисс Виолы Торнхилл он не верил в любовь и верность. О, он любил своего брата Трешема, его жену и детей. Он любил Энджи, и ему даже нравился ее муж Хейуорд. Но любил не слепо, как это происходило с мисс Торнхилл. Возможно, после того как она утратит свои иллюзии, у нее ожесточится сердце и она научится не доверять никому, кроме себя.

– Да, любил, – ответил он на ее вопрос.

После этого, похоже, им больше нечего было сказать друг другу. Фердинанд сидел и смотрел на нее. Он был зол на себя. Он искал ее, чтобы поговорить о ее будущем и окончательно договориться об отъезде. Вместо этого они вспоминали детство. Дул легкий ветерок и играл с короткими завитками у нее на шее. Он почувствовал абсурдное желание убрать их и коснуться губами ее шеи, но тут же подавил его.

– Что вы намерены делать с этим венком? – спросил Фердинанд, поднимаясь с земли.

Виола посмотрела на него так, словно только что заметила. Он протянул ей руку и помог подняться. Затем взял у нее из рук венок и возложил ей на голову.

– Моя милая поселянка, – пробормотал Фердинанд и наклонился, чуть не поцеловав ее в губы. Он тут же резко вскинул голову, но было уже поздно. Он вел себя как полный идиот в этот короткий бездумный миг.

На ее щеках появился румянец, а глаза засверкали. Внутренне сжавшись, он ожидал, что сейчас она отвесит ему звонкую пощечину, которую он вполне заслужил. Фердинанд даже не собирался защищаться, потому что явно поступил не так, как следовало.

Но Виола не подняла на него руку.

– Лорд Фердинанд, – холодно сказала она, и ее голос слегка дрожал, – возможно, у вас есть права на «Сосновый бор», но я не часть сделки. Я никому не принадлежу, кроме себя самой. Я уже говорила об этом, но хочу повторить, если вы не поверили мне в первый раз. Я никому не принадлежу.

Она повернулась и пошла прочь, но не по вьющейся вдоль реки тропинке; она пересекла ее и начала подниматься по крутому склону, пока не исчезла из вида.

«Дьявольщина», – подумал Фердинанд. Что на него нашло? Он пришел с намерением проявить твердость, напористость, избавиться от этой женщины, а закончил тем, что чуть не поцеловал ее и наговорил такого, что и вспоминать не хотелось.

«Моя милая поселянка». Каждого отдельно взятого слова было достаточно, чтобы морщиться целую неделю. Но, Боже, она буквально преображалась на глазах: то это была увенчанная венком из ромашек сельская девушка, то ледяная недоступная леди.

Неожиданно ему захотелось стать безжалостным, с железной волей человеком, каким в подобной ситуации стал бы Трешем. При его характере женщина уехала бы еще вчера, а сегодня он бы уже забыл о ней.

Как, черт побери, избавиться от нее?

Фердинанд отправился назад по тропке вдоль реки, испытывая острое недовольство от того, что не только ничего не решил, но и усугубил свои проблемы. Ему требовалось присесть где-нибудь и спокойно подумать пару часов. Нужно составить план и затем неукоснительно следовать ему.

Но как только он зашел в дом, он понял, что это ему не удастся – по крайней мере в ближайшее время. Холл был заполнен людьми, которые повернули головы в его сторону и выжидающе уставились на него.

– Джарви? – Фердинанд заметил в толпе дворецкого и вопросительно поднял брови.

– Мистер Пакстон ждет вас в библиотеке, милорд, – сообщил ему дворецкий. – И здесь еще несколько человек просят принять их.

– Пакстон?

– Управляющий «Сосновым бором», милорд, – объяснил Джарви.

Фердинанд оглядел молчаливых людей, ожидавших аудиенции у него, и направился в сторону библиотеки.

– Тогда мне лучше безотлагательно встретиться с ним.

Виола шагала по дороге, пока не почувствовала, что успокоилась и может рискнуть с кем-либо встретиться. Она разговаривала с ним, словно с другом. Она позволила ему поцеловать ее. Да, она позволила это. Каким-то образом она знала, что это произойдет, когда он взял из ее рук венок и возложил его ей на голову. Виола могла бы остановить его, но не сделала этого. Все то время, что он сидел рядом на траве, она сопротивлялась его привлекательности, действовавшей на ее дыхание, биение сердца, нервы.

Ей не хотелось признавать, что она находила его неотразимым. Ей хотелось возненавидеть его, и она действительно его ненавидела.

Виола сосредоточилась на полученном утром письме, рука сжала его в кармане платья. Ответ снова был – нет.

"Мы очень признательны за твое любезное приглашение, – писала ее сестра Клер. – Ты должна знать, как мы мечтаем вновь увидеть тебя после столь долгой разлуки.

Два года – слишком большой срок. Мама просила меня выразить наше глубокое сожаление и объяснить, почему мы не можем приехать повидаться с тобой. Она считает, что мы слишком многим обязаны нашему дяде, особенно теперь, когда он проявил такую щедрость и послал Бена в школу. Она чувствует, что должна остаться в Лондоне и помогать ему, насколько это возможно. Но она ужасно скучает по тебе. Виола, как и все мы".

Виола чувствовала себя глубоко несчастной. От одиночества не спасала даже ее активная деятельность и добрые отношения с обитателями «Соснового бора».

Они никогда не приедут. Почему она продолжает надеяться, что они навестят ее?

Когда Виола впервые приехала в «Сосновый бор», она лелеяла мечту, что ее мать смирит свой гнев и забудет неприятную ссору из-за того, что она приняла подарок от графа, надеясь, что мать поселится с ней и привезет с собой Клер и близнецов, Марию и Бенджамина. Однако ее мать еще не была готова простить ее, по крайней мере настолько, чтобы приехать сюда.

У мамы и детей – хотя Клер было уже пятнадцать, а близнецам по двенадцать – не было собственного дома.

Отчим Виолы умер, когда ей исполнилось восемнадцать, и не оставил семье ничего, кроме долгов, которые заплатил дядя Уэсли, брат матери. Он взял их всех к себе, и с тех пор они жили на постоялом дворе.

«Я теперь работаю, – продолжала читать письмо Виола. – Дядя Уэсли показал мне, как вести бухгалтерские книги. Он сказал, что теперь, когда мне исполнилось пятнадцать, он может позволить мне обслуживать посетителей в баре гостиницы. Я рада работать для него, но чем мне действительно хотелось бы заниматься, это служить гувернанткой, как ты, Виола, и помогать семье из своего заработка».

Они гордились ею – мама и дядя, – вспомнила Виола.

Дядюшка Уэсли был разочарован, когда она объявила, что покидает гостиницу, но он понимал ее желание помочь семье. Два года назад ее мать не могла понять, почему она так легко оставила респектабельное, хорошо оплачиваемое место гувернантки и приняла подаяние графа. Подаянием мать называла имение «Сосновый бор».

«Так приятно помогать, – писала Клер. – Дядюшка Уэсли действительно очень щедр. Обучение Бена стоит больших денег, а еще он купил новые книги для Марии, по которым мама ее учит, она гораздо способнее меня в ее возрасте, и новую одежду для нее. Он купил мне новые туфли, хотя я еще не сносила старые».

Только дядя Уэсли знал, что деньги на образование Бена и многие другие дополнительные расходы семьи поступали благодаря ренте от «Соснового бора».

Он не хотел участвовать в обмане и присваивать себе чужие заслуги, но Виола умолила его молчать. Мать не приняла бы ничего, что исходило из «Соснового бора», однако Виола не могла не помогать семье. Клер, Бен и Мария заслуживали достойной жизни.

«Буду счастлива, дорогая Виола, – заканчивалось письмо, – повидаться с тобой. Поскольку мы не можем приехать в „Сосновый бор“, может быть, ты навестишь нас в Лондоне? Пожалуйста!»

Но Виола не могла заставить себя вернуться туда. Одна мысль об этом вызывала у нее содрогание.

Расстроенная встречей с лордом Фердинандом и огорченная письмом, Виола поддалась редкой минуте жалости к себе. У нее защипало глаза, и она решительно сглотнула.

Она очень скучала по своей семье. Виола не видела близких уже два года с момента той ужасной ссоры с матерью.

Единственным утешением ей служило то, что она могла помогать родным, пока жила здесь. Но что ждет их дальше, если «Сосновый бор» больше не принадлежал ей?

Как она сможет содержать даже себя?

Шагая к дому, Виола старалась не поддаваться панике.

Как она ненавидела лорда Фердинанда! Он пытался отнять у нее не только «Сосновый бор». Он лишал ее всего. И как она ненавидела себя за то, что мирно беседовала с ним на берегу реки, вместо того чтобы всем своим видом и поведением показать, что он для нее не существует.

Виола могла бы войти в дом через заднюю дверь. Это был ближайший вход со стороны дороги, но она специально обошла дом и приблизилась к парадной двери. Она должна была убедиться, что события развиваются в соответствии с намеченным планом. Она ожидала увидеть холл пустым, но он был заполнен людьми. Их было даже больше, чем она предполагала. Казалось, здесь собрались все фермеры-арендаторы и наемные работники.

Виола широко улыбнулась, когда мужчины почтительно сняли шляпы и неловко поклонились, а присутствующие женщины присели в знак приветствия. Они тоже улыбались ей, подтверждая свое участие в заговоре.

– Доброе утро, – любезно поздоровалась она.

Было ли все еще утро? Вряд ли, если Фердинанд беседовал с каждым, кто пришел с просьбой или жалобой к нему как новому хозяину «Соснового бора». И прежде, чем он начал принимать их, он должен был выслушать приветственную речь, на подготовку которой у мистера Пакстона ушло полночи. Мистер Пакстон мог быть крайне нудным, когда ставил перед собой такую задачу. Лорду Фердинанду повезло, если он сумел перехватить что-то во время ленча, прежде чем начали прибывать посетители, пожелавшие познакомиться со своим новым соседом.

Преподобный Прюэтт будет говорить о церковном хоре и следующей воскресной проповеди, миссис Прюэтт – о дамском кружке по шитью и новых ковриках для коленопреклонений, над которыми трудились его участники. Школьный учитель затянет свою песню о протекающей в школе крыше и необходимости учить старших учеников чему-то полезному, пока он обучает малышей алфавиту. Сестры Мерриуэзер расскажут о выставке цветов и о том, что некоторые односельчане пытаются вырастить новые улучшенные сорта цветущих растений.

Миссис Клейпол, мистер Клейпол и его сестра Берта просто будут самими собой. В хозяйстве у мистера Уилларда был бычок, который, как он заявлял, пребывал в состоянии глубокой депрессии по поводу кончины – от рук мясника – его любимой коровы. Мистер Уиллард всегда отличался удивительным красноречием, когда речь заходила о его домашнем скоте.

Мистер Коудер мог вогнать в сон любого, рассуждая о дорогах, шлагбаумах, возле которых взимается денежный сбор, и новых методах мощения улиц. К счастью для Виолы, он знал о действии на слушателей своей любимой темы и предложил ее как наиболее подходящую, чтобы усладить слух лорда Фердинанда Дадли, когда подойдет очередь Коудеров. Миссис Коудер только что прочла новую книгу проповедей и была уверена, что его милость получит большое удовольствие от ее изложения. А обе их дочери, шестнадцати и семнадцати лет, предложили сопровождать папеньку и маменьку и хихикать при каждом удобном случае. Поскольку один вид красивого молодого человека был достаточным поводом для этих девушек, чтобы похихикать, Виола была убеждена, что и без дополнительных побудительных мотивов они будут действовать на нервы всем взрослым в гостиной «Соснового бора», особенно лорду Фердинанду Дадли.

Завтра к этому часу, с надеждой думала Виола, уединившись в своей комнате, где собиралась уютно устроиться с книгой, он, возможно, уже будет на пути в Лондон, осознав, что сельская жизнь за неделю способна довести его до сумасшествия. В глазах закона и общества он будет собственником, предположила она, но скорее всего никогда больше не вернется сюда. Если он собирается претендовать на ренту, она попросту станет игнорировать его просьбы, пока они не прекратятся. К этому времени завтра она вновь будет владеть своим домом.

«Но с таким же успехом к этому времени завтра свиньи научатся летать», – подумала она со вздохом.

Виола оставалась в своей комнате вплоть до обеда. Она настроила себя на неизбежность пообедать с Фердинандом за одним столом, утешаясь тем, что, к своей радости, наверняка услышит его жалобы. Однако обеденный стол был накрыт только на одну персону, и дворецкий стоял позади стула Виолы во главе стола, ожидая, когда она соблаговолит приступить к трапезе.

– Где лорд Фердинанд? – поинтересовалась Виола.

– Он сказал, что будет обедать в «Голове кабана», сударыня.

– Думаю, он по уши сыт сегодняшними разговорами, – сказала Виола, облегченно улыбаясь и намереваясь насладиться едой.

– Полагаю, что да, сударыня, – с усмешкой согласился мистер Джарви, наливая в тарелку суп.

– Как вы думаете, ему понравился сегодняшний день? – Она испытывала огромное удовлетворение.

– Он, казалось, пребывал в хорошем настроении, когда я входил в гостиную, чтобы объявить об очередном посетителе, – сообщил ей дворецкий. – Он улыбался, разговаривал и приветствовал каждого посетителя, словно не мог придумать лучшего времяпровождения. Но осмелюсь заметить, что это было хитростью с его стороны, чтобы не показать, как мы все ему надоели.

– Да, – согласилась Виола, – уверена, что вы правы. – Однако она предпочла бы услышать, что он выглядел скучающим и раздраженным или мрачным и измотанным. – Вы говорили с мистером Пакстоном?

– Его милость потребовал показать ему бухгалтерские книги по управлению имением, а потом захотел узнать, кто вел их так аккуратно и пунктуально, – сообщил мистер Джарви. – Мистер Пакстон сказал мне, что милорд задал ему несколько вопросов, которые оказались более разумными, чем он ожидал. Его милость взял книги с собой наверх. Он сказал, что хочет изучить их более внимательно. Затем вместо того, чтобы выслушивать в библиотеке одного посетителя за другим, он поставил стул в середине холла, сел и начал разговаривать со всеми сразу. Я тоже был там, сударыня, и вам будет приятно узнать, что он абсолютно ничего не смыслит в сельском хозяйстве. Он полный невежда в этом вопросе.

– Действительно? – спросила Виола, раздраженная тем, что лорд Фердинанд придумал, как спастись от множества посетителей, но также довольная тем, что его присутствие в холле позволило дворецкому стать свидетелем его несостоятельности и смущения.

– Да, сударыня, – подтвердил дворецкий, – но он умеет слушать и знает, какие следует задавать вопросы. И он любит пошутить. Он не раз заставлял собравшихся смеяться. Я даже сам улыбнулся его шутке о городском волоките и сельском священнике. Похоже, что…

– Благодарю вас, мистер Джарви, – твердо оборвала его Виола. – Я не в том настроении, чтобы шутить.

– Да, сударыня. – Когда мистер Джарви убирал ее пустую тарелку, его лицо вновь приняло свое привычное бесстрастное выражение.

Виола почувствовала угрызения совести за свою резкость. Но все же ему что, удалось всех привлечь на свою сторону? Неужели никто не понял, что он по привычке очаровывал всех и каждого, тем самым выбивая почву у нее из-под ног, так что ей не оставалось ничего иного, как уехать отсюда?

Эта мысль полностью лишила ее аппетита.

Возможно, он пробудет в гостинице допоздна и налижется там. Возможно, он устроит представление и покажет себя в истинном свете. Возможно, она даже услышит шум со стороны «Головы кабана», когда сегодня вечером выйдет из церкви после спевок хора. Это услышат и другие участники хора. Какое это доставило бы ей удовольствие!

Однако эта последняя слабая надежда растаяла час спустя, когда Виола оставила лошадь и экипаж в конюшне священника и вошла в церковь. Она почти опоздала; остальные участники хора уже собрались в зале.

Первым, кого увидела Виола, войдя в зал, был лорд Фердинанд Дадли.