— У вас такой задумчивый вид, миссис Лемб, — произнес мистер Колфилд, — как будто вы сильно стремитесь к чему-то… словно глядите через годы в будущее, а может быть, в прошлое. Наверное, думаете о бессмертии души?

— О нет, не об этом, — отвечала Агнесса.

— Кто думает о бессмертии? — послышался как всегда чуть насмешливый голос Марии-Кристины. — Это вы, миссис Лемб?

— Нет…

— Ты, Глен?..

— Не отказался бы от бессмертия, неплохая штука.

— А я нет, — повторила Агнесса.

— Простите, а почему? — сказал Глен Колфилд. — Жизнь так плоха?

— Она не плоха. Но за бесконечность утратишь, исчерпаешь все желания, зачем жить тогда? Пусть век будет длиннее, но навсегда — нет. Надоест — и захочется перейти в другое состояние.

— Мне никогда не надоест! — вставила Мария-Кристина. — На свете столько развлечений, столько нового, того, что стоит посмотреть! И бесконечности будет мало!

— Да, миссис Лемб, позвольте, — произнес мистер Колфилд, — все в мире, в конечном счете, стремится к беспредельности, почему не можем и мы? И потом бессмертие, если хотите, бывает разным. Вот, например, если о вас будут помнить другие люди?

— Это ничего не даст. Человек жив, пока он жив. Что значит память? Тайны души умирают вместе с человеком, и даже творения его, если они есть, многого не скажут. И потому нужно любить и понимать живущего, пока он рядом, а это труднее всего.

— А вы почему молчите, мистер Лемб? — спросила Мария-Кристина.

— Я слушаю, — Орвил накрыл своей ладонью пальцы Агнессы. — Бессмертие не более и не менее страшно, чем смерть. Это пределы, крайности, а человек должен стремиться к золотой середине.

— Вы, миссис Лемб, я чувствую, не очень-то любите жизнь, — произнесла Кристина, вновь обращаясь к Агнессе. — Любопытно, что вы тогда делаете на балу?

— Веселюсь, как и все. Я люблю жизнь, — тихо отвечала Агнесса. — Но иногда я ее боюсь.

Они вернулись в зал, где продолжались танцы. Мария-Кристина заметила по дороге:

— А ваша матушка, миссис Аманда Митчелл, жалела потом, что продала дом на побережье. Мне мама говорила. Я сообщу вам адрес, — пообещала она.

— Спасибо.

— Где вы познакомились? — спросил Орвил жену, когда Колфилды отошли. Агнесса ответила неохотно, потому что знала: перетанцуй она хоть со всеми мужчинами в зале, получи сотню комплиментов — Орвилу и в голову не придет что-либо заподозрить, но к прошлому он ревнив до крайности. Он никогда не давал этого понять, но Агнесса догадывалась.

И все-таки настроение не испортилось. После вальсов были мазурка и полька, и кадриль. Последний зажигательный танец прошел на одном дыхании — Агнесса никогда не танцевала так много и так весело; словно какая-то неведомая внутренняя сила выносила ее в круг, управляла движениями и наполняла все ее существо первобытным, неизведанным восторгом. Наверное, она была хороша, потому что ее постоянно кто-нибудь приглашал, и все-таки главным партнером был Орвил.

— Тебе нравятся здесь? — спрашивал он Агнессу, проникнутую сознанием своей красоты и волшебством окружающего мира.

— Очень! — отвечала она, проскальзывая под его рукой.

— Ты счастлива! Она весело кивнула.

— Ты любишь меня?

— Да. А ты меня?

— Да. Очень-очень!

И они кружились дальше в музыкальном вихре, сплетая взгляды свои и движения, кружились, пока не кончился бал.

Следующий день был воскресный, и в полдень обитатели дома собрались в гостиной, как было заведено. Орвил играл на диване с Джерри. Джессика, сидя на ковре, расчесывала дремлющему Керби шерсть, Агнесса вышивала в кресле возле окна. Скучающий Рей сидел в другом кресле; после завтрака мальчик хотел подняться наверх, но Орвил велел ему быть со всеми. Вид у Рея был понурый: в школе начались занятия, на которых он показал себя далеко не с лучшей стороны, за что и получил строжайший выговор от дяди. И это слышала девчонка!

Мальчик злился, конечно, оставленный в последние месяцы болезни Лилиан почти без присмотра, он сильно запустил учебу, тем более что никогда и не был на хорошем счету, но мысль о том, что теперь его постоянно будут муштровать, была ему крайне неприятна. Рея раздирали противоречия. Он хотел бы подтянуться в учебе и в то же время не желал делать над собой никаких усилий. Сколько он помнил себя, ему всегда говорили, что он плохой, злой, глупый, дурно воспитанный мальчик; даже мать — подозревал Рей — тоже не очень его любила; по крайней мере, последние пять лет он слышал от нее мало ласковых слов. То же оказалось и здесь! На него сразу махнули рукой! Рею безумно хотелось доказать свою исключительную значимость и дяде, и его жене, и этой противной девчонке, но он не знал, как это сделать. Конечно, он мог украдкой обзывать и дергать за волосы Джессику, пинать собаку, игнорировать Агнессу или дерзко отвечать дяде (хотя Орвила он побаивался), но прекрасно понимал, что итог только один — наказание. А ему хотелось другого. Рей вздохнул. Примириться? Нет, никогда! Он не покорится их воле. Они еще узнают его!

Агнесса то и дело откладывала работу: ей все еще чудился сказочный мир вчерашнего бала, она даже выглядела до сих пор «по-бальному», с каким-то невыразимо-мечтательным волшебством во взоре. Орвил видел это; обрадованный тем, что она так чудесно повеселилась, он, не удержавшись, сказал:

— Твоя мама, Джесс, и твоя тетя, Рей, была вчера самой красивой дамой! Видели б вы, как она танцевала!

Агнесса смущенно улыбнулась, розовея от удовольствия, а глазки Джессики вспыхнули восторгом.

— Папа, а когда я вырасту, я поеду на бал? — с живостью проговорила она, откладывая расческу.

— Конечно, Джесси.

— И у меня будет такое же красивое платье?

— Непременно. Кстати, и тебе этот цвет тоже очень пойдет.

Джессика счастливо засмеялась, а Агнесса вмиг представила то, что уже не раз рисовала в мечтах: Джессика, шестнадцатилетняя девушка, в воздушном платье, тонкая и стройная, с ослепительной улыбкой и в озарении свечей, спускается по широкой лестнице в бальный зал. И может быть, она, Агнесса, тоже будет рядом. Неужели она доживет до такого?! Первый бал дочери, ее взрослые наряды… Теперь, когда все таким чудесным образом переменилось, это вполне возможно. Впрочем, что думать о богатстве, деньгах, когда существует нечто нетленное?!

Сейчас она могла себе позволить думать так, она могла раскрепоститься, расправить плечи, на которых уже не лежал груз забот, и просто жить и радоваться жизни.

— Между прочим, у меня приятные новости, — снова заговорил Орвил, спуская Джерри с колен (мальчик неуклюже заковылял к собаке. К Керби он привык с младенчества и не боялся его). — Последние месяцы принесли нам такую прибыль, что мне бы очень хотелось сделать каждому из вас большие подарки. Именно большие! Можете попросить что угодно: от верховой лошади до перстня с бриллиантом. Смотрите, не ошибитесь! И не советую мелочиться. Начнем с дам. Джессика?..

Девочка чуть приподнялась, напряженно соображая. Ей хотелось выдумать нечто грандиозное, но, как назло, в голову лезли лишь мысли о новых куклах, красках и платьях, о том, чего у нее и так было полно.

— А если построить… корабль?! — выпалила вдруг она в неожиданном озарении: ей представилось то, что она, честно признаться, видела только на картинках: огромные, омывающие борта волны, скалистые берега вдали и мачты с рядами парусов, мачты, уходящие в бесконечное небо.

— Корабль? Что ты имеешь в виду? Яхту?

— Такой корабль, на котором мы все сможем отправиться в путешествие, — объяснила Джессика, причем, при слове «все» Рей удостоился сомнительного взгляда.

— Джесс! — укоризненно произнесла Агнесса, но Орвил согласился:

— А что? Отличная мысль! Молодец! По-моему, мы это заслужили. Купим яхту, и летом отправимся в путешествие. Своей собственной командой. Идет, Джесси?

Девочка закивала так, что бант съехал набок.

— Принято, — сказал Орвил. — Твоя очередь, дорогая.

— Я пропущу пока. Пусть скажет Рей.

Рей по своему обыкновению бросил на нее быстрый взгляд; несколько, правда, удивленный. Но мгновение после хитроватая улыбочка мелькнула на его лице.

— Чего ты хочешь, Рей? — спросил Орвил.

— Да пустячок! Настоящий револьвер с патронами.

Джессика испуганно обернулась к Орвилу и застыла; готовая высказать все, что думает на этот счет; в том, как именно применит данный подарок ее новоявленный кузен, она ни капли не сомневалась.

— Любопытное желание, — произнес Орвил, — но, к сожалению, невыполнимое. Оружие не игрушка для детей, и ты это прекрасно знаешь.

— Говорили, можно просить что угодно! — проныл Рей.

— Не все. Кстати, зачем тебе револьвер? Штука, по-моему, лишняя.

— У вас же есть!

— Есть, — согласился Орвил. — Но я ни в кого стрелять не собираюсь.

— Зачем же он вам тогда?

— Могут быть разные ситуации, — сдержанно произнес Орвил. — Я тебе объяснять не обязан. Достаточно сказать, что я взрослый мужчина, а ты еще ребенок. Вообще, если ты намеренно высказал просьбу, в которой получишь отказ, то могу поздравить: ты попал в самую точку! И ты знаешь, что, если бы Джессика попросила меня о чем-то подобном, я бы ей тоже отказал, так что не строй из себя обиженного.

— И вы мне ничего не подарите?

— Подарю, но назови что-нибудь другое. Вечером зайдешь и скажешь. Принеси заодно свои тетради и книги: сегодня я все у тебя проверю до последней буквы.

Рей опустил голову. Агнесса глядела на него, думая о том, что мальчик этот, когда вырастет, будет, наверное, очень хорош собой. Тем более обидно, если он станет злобным эгоистом. Серо-голубые глаза Рея напоминали ей холодную осеннюю воду… В парке был такой уголок: полузамерзший глубокий пруд, по берегам которого росли черные-черные деревья со стройными стволами и тонкими ветками; то же сочетание цветов, то же настроение.

А вот Джессика совсем другая: в ее внешности акварельная нежность севера и в то же время оттенок ее загара темный, как у южанки! Все дети такие разные! Агнесса улыбнулась. А все-таки надо ценить эти дни и вечера, которые они проводят вот так, вместе. Это тоже подарок судьбы, нужно беречь, очень беречь хрупкое спокойствие их жизни.

— Иди, Рей, учи уроки, — сказал Орвил.

Мальчик встал; в его движениях было что-то неестественное, точно ноги его одеревенели: он, по-видимому, чувствовал себя сильно задетым; Агнесса подозревала, что он тайком глотает слезы.

— Может быть, не следовало так строго разговаривать с ним? — произнесла она, хотя обычно не вмешивалась в отношения Орвила и Рея.

— Он только так и понимает, — ответил Орвил.

— Да, — удовлетворенно произнесла Джессика, — даже Керби его не любит.

— Нас много, а он один, — возразила Агнесса, — ему тяжело.

— Один? Но никто не возражает, чтобы он был с нами, он сам не хочет, — Орвил произнес эту фразу легко, но в действительности проблема воспитания племянника казалась ему серьезной: часто простое оказывается куда сложнее, чем думаешь! Он решил, что сам справится с этим, и в результате получилось, что Агнесса отстранилась от воспитания мальчика, а он, Орвил, не сумел найти выхода из сложного положения. Да, что-то, конечно, было не так. Но сейчас не хотелось думать об этом.

— Агнесса, ты так и не объявила о своем желании.

— Да я, право, не знаю, как сказать, — в замешательстве произнесла Агнесса, — такая просьба…

— Полно, милая! — рассмеялся Орвил. — Я по опыту знаю, что многого ты не попросишь!

— Напротив, — возразила Агнесса.

— Я буду только рад!

Он и вправду был рад, он всегда радовался, когда Агнесса вела себя как истинная хозяйка жизни, ведь, признаться, ему стоило труда отучить Агнессу чувствовать скованность и постоянную подсознательную благодарность за свое «спасение».

— Не могли бы мы приобрести серый особняк в Санта-Каролине, в Калифорнии, тот, что принадлежал когда-то моей матери?.. — застенчиво произнесла Агнесса и тут же, не дожидаясь возможных вопросов, пустилась в объяснения: — Видишь ли, Орвил, миссис Митчелл жалела, что продала его… Да и не только в этом дело: помню, я чувствовала себя чужой с матерью, а вот дом, он словно бы принял меня сразу, мне было там хорошо. И мы могли бы в нем жить летом. Правда, я не знаю, сколько он может стоить, — добавила она.

— Неважно, сколько стоит, думаю, не так дорого, чтоб мы не могли его купить…— задумчиво проговорил Орвил. Он думал, казалось, о чем-то не имеющем прямого отношения к покупке.

— Если ты против, можем не покупать! — быстро сказала Агнесса.

— Что ты, милая! Просто, может, лучше приобрести новый дом?

Глаза Агнессы потухли.

— Можно…— разочарованно произнесла она, и Орвил, тут же спохватившись, сказал:

— Нет-нет! Это твоя просьба, любимая, и я ее выполню. Серый особняк будет твоим.

Агнесса и сама не знала, зачем ей так нужен был этот дом. Что-то она связывала с ним: это была, пожалуй, та самая овеществленная исходная точка ее жизни в «большом мире», и ей хотелось сохранить в своем владении оплот юности. Совсем неплохо иметь еще одну крепость. Когда-то она сбежала оттуда, а теперь серый, особняк казался ей воплотившейся грезой. Ходить по тем комнатам, видеть в окно тот пейзаж… Прикосновение к исчезнувшему миру, к чему-то знакомому и в то же время до сих пор не ведомому… Ей иногда казалось: войди она вновь в этот дом — и увидит там себя, наивную девочку семнадцати лет. Как много может она ей рассказать, о многом поспорить, чему-то научить! Люди любят свое начало, иногда оно удивляет их, даже восхищает: какая смелость, воплощение дерзкой наивности, бескорыстного легкомыслия! Теперь она ни на что подобное не способна. Нет, она не хотела снова стать той, дело было не в этом. А в чем? Агнесса усмехнулась: она еще слишком молода, чтобы скорбеть об ушедших годах! Не далее как вчера она сама отреклась от бессмертия. Почему? Неужели решила, что страданий и потерь в жизни так много, что в самом деле стоит смертельно бояться ее бесконечности?

Взгляд Агнессы упал на лежащего Керби. Относительность в мире — величайшее зло. Она сама еще молода, Джессика не вышла из детства, а Керби уже состарился, прошедшие восемь лет оказались равны целой жизни, пусть даже это жизнь собаки. Невыносимо было бы жить вечно, наблюдая смену и уход времен, людей…

— Мама, папа, а вы еще не спросили у Джерри, чего он хочет! И у Керби тоже, — сказала Джессика, отрывая Агнессу от мыслей. Она держала братишку за руку, а другой рукой гладила пса.

— У Джерри еще все впереди, — ответил Орвил. — А собаке очень трудно сделать подарок, тем более, необыкновенный. Он ведь не может сказать, чего хочет. Керби!

Керби приподнял голову и пристально посмотрел на Орвила, словно говоря: «У меня все в жизни есть. А если чего-то и нет, что толку обсуждать это! Мои собачьи тайны умрут вместе со мной. Я всегда был сам по себе, хотя и дружил с вами… хотя… что значит дружил? Эта женщина и её дочь под моим покровительством и защитой. Вы, я вижу, хорошо относитесь к ним, за это спасибо. Мой долг жить при них, охранять моих подопечных, пока достанет сил; мой хлеб вам не в тягость, лапу я вам, если попросите, подам, выполню и другие просьбы, но приказывать бесполезно. И руку я вам не лизну».

Орвил подошел и погладил пса — он делал это крайне редко.

— Я не знаток собачьих душ. Но мы с Керби, кажется, давно уже поняли друг друга… Собаке проще, — продолжал он, — она раз и навсегда решила, кто есть кто. Ей почти никогда не приходится делать выбор.

— А кто мы для Керби, папа? — поинтересовалась Джессика.

— Мама для него «Агнесса» или «хозяйка», ты, наверное, «маленькая хозяйка».

— А ты?

— Я? — Орвил на секунду задумался. — Я, ну, скажем так: мистер Орвил Лемб. К большему мы не пришли.

— А почему собаке не надо делать выбор? А нам надо?

— Да, Джесс, — ответил Орвил, между тем как Агнесса внимательно слушала его, — человеку рано или поздно приходится делать выбор.

— А ты делал?

— Конечно. Иногда это было нелегко, и не всегда я поступал правильно.

— А мне нужно будет выбирать?

— Когда-нибудь непременно, Джесси, этого никому не избежать. Вообще мы всегда выбираем, вся жизнь проходит в этом, но когда выбор касается мелочей это не так важно и не так страшно. Сложнее, если на кон поставлена судьба. Твоя или — еще больше — других людей. Советую тебе, Джесси, поступать так, чтобы другим было больно как можно меньше, выбирай то, что светлее, что несет больше добра, понимаешь?

— Да, папа, — очень серьезно ответила девочка.

Потом, когда они остались одни, Агнесса то ли в шутку, то ли всерьез, спросила:

— Какой же твой главный выбор, Орвил?

Он рассмеялся.

— Не догадываешься? Конечно же, ты, дорогая. Самый главный и, как ни странно, самый легкий, — добавил од. — Выбор между прекрасной женщиной и одиночеством.

— И знаешь, — помолчав, произнес он, — мне кажется иногда, будто я поймал и держу в руках ветер.

Агнесса полуобиженно мотнула головой.

— Орвил! Ты знаешь, как я привязана к тебе, знаешь, как я тебя люблю. Я земная женщина, неужели я столь неуловима?

Он смотрел ей прямо в глаза, в которых словно бы плясали зеленые колдовские огоньки.

— Нет, любимая, ты не так меня поняла: я не имел в виду какие-то сомнения. Просто человек, наверное, любой, когда чувствует себя счастливым, непременно опасается чего-то: то ли поворотов судьбы, то ли слишком высокой платы за это самое счастье. Может, ты не поверишь, но раньше я думал о том, что человек, не привязанный к кому-либо, в большей степени защищен, сильнее, чем тот, кто любит другого, как саму жизнь.

— Да, я знаю, — Агнесса, — такие ощущения знакомы. Будто видишь счастливый сон и боишься проснуться… Только вот о последнем я никогда не думала так, как ты: мне всегда был кто-то нужен, и слабой я чувствовала себя именно тогда, когда была одна.

— Больше ты никогда не будешь одна. Это я тебе обещаю!

— Да! — улыбнулась Агнесса. — Ты замечательный человек, Орвил! И знаешь, мне кажется, наши дети вырастут хорошими людьми.

— В этом я никогда не сомневался!

А Агнесса подумала о только что сказанном: в самом деле, не приведи Бог остаться одной, снова одной! Сейчас, когда она порой заглядывала в глубь своей души, то не видела больше этого ужасающего откровением дна, а ведь когда-то совсем уверилась было, что это навечно. А теперь навечно — другое?

«Нет, — подумалось ей, — никогда, и ни в чем нельзя быть уверенным до конца, всегда нужно сомневаться, всегда! И, быть может, именно это поможет сохранить то, чем дорожишь и что боишься потерять навсегда».