Агнесса. Том 2

— О нет, об этом даже не заикайся! Ведь могу я сделать тебе, скажем… подарок!

— Подарок ты и так сделала, не знаю только, хороший или нет. Вторую жизнь. Теперь я перед тобой в долгу.

— Это я отдала тебе долг.

Он улыбнулся прозрачной улыбкой.

— Ты больше не придешь ко мне, так тебя понимать?.. Да, собственно, теперь мне почти не нужна помощь…

— Нет-нет, — заверила Агнесса, — я буду приходить до тех пор, пока окончательно не уверюсь в том, что твоя болезнь позади.

Джек смотрел ей в глаза.

— К сожалению, моя настоящая и самая главная болезнь вечна.

Агнесса вздохнула. Она была рада, пожалуй, только одному: похоже, все решается мирно, а Джек как будто всерьез не претендует ни на что. Главное — именно это. А с остальным она как-нибудь справится.

ГЛАВА IV

С некоторых пор Орвил начал беспокоиться и что-то подозревать. Началось с того, что он случайно повстречал на улице жену своего знакомого, приятельницу Агнессы, ту самую, прогулками с которой Агнесса частенько прикрывалась. Женщина поинтересовалась их жизнью, заметив между прочим, что очень давно не видела супругу Орвила. Орвил удивился, потому что помнил, как в начале недели Агнесса упоминала о поездке с этой дамой на какую-то выставку. Осторожно расспросив, он выяснил, что последний раз женщина видела его жену в конце осени. Орвил призадумался: этой даме незачем было лгать, а провалами памяти она не страдала. Тем не менее, сначала он не придал этому большого значения, и Агнессе ничего не сказал. Вскоре заболел Джерри: Агнесса пару недель вообще не выезжала из дома.

Но потом — заметил — все опять началось сызнова, хотя ему было трудно следить, так как уезжал он обычно раньше, возвращался позднее жены, а расспрашивать слуг не считал возможным. Если он проводил день в своем кабинете, Агнесса, как правило, тоже сидела дома, кроме тех дней, когда Джессику нужно было возить на уроки. Уроки… У Агнессы оставалось два, даже три свободных часа… Однажды Джессика при Орвиле спросила мать, почему та так давно не присутствовала на занятиях живописью…

Орвил чувствовал, что попал в глупое положение, и не знал, что делать. Спросить напрямик у Агнессы? Доказательств не было, и потом что-то мешало ему; возможно, уверенность в том, что в любом случае она, если не скажет безобидную правду, то придумает оправдание. Поручить кому-либо следить за нею или сделать это самому? Нет, он не мог… Не доверять Агнессе, допустить возможность обмана с ее стороны?! Мысль о том, что у Агнессы есть любовник, не приходила Орвилу в голову, он не мог себе этого представить, как не мог представить и того, что она тайно видится с Джеком. Ни о чем таком он даже не думал — подобная мысль перевернула бы его душу.

Итак, пока он ничего не предпринимал и молчал, как молчала его жена, не замечавшая, что от прежней их откровенности мало что осталось. Агнесса замкнулась в себе и жила только своими интересами, которые казались ей такими важными…

И все же должен был наступить конец, найтись какой-то выход — это понимал каждый из двоих, вернее, из троих, и каждый втайне от других видел его, этот конец, по-своему. Орвил знал меньше других, точнее, он не знал ничего, но он хотел знать, хотел быть — подобно Агнессе — хозяином своей и чужой судьбы; с каждым днем этого затянувшегося странного молчания он все больше терял терпение.

Неотвратимо приближался один из важнейших в жизни часов: час уплаты долгов, час свершения судеб, час истины.

Джек сидел на кровати, обняв руками колени и положив на них подбородок. Он исподлобья глядел на Молли, которая делала уборку, или, вернее, притворялась, что прибирается в комнате, и одновременно размышлял.

— Ходят слухи, ты уезжаешь? — спросила девушка, выпрямляясь и привычным жестом отбрасывая упавшие на глаза волосы.

Джек вскинул голову: эта маленькая плутовка каким-то образом была в курсе всех дел, даже тех, о которых ей вовсе не полагалось знать.

— Не решил еще.

— Я бы тоже хотела уехать, — сказала Молли, — надоело… Бабку только жалко; если б не она, давно бы меня здесь не было.

— А мать у тебя есть?

— Была! — Молли презрительно фыркнула. — А может, и есть, только я ее не видела. Бабка говорит, она непутевая: шлялась где попало, пила. Потом однажды меня притащила, да и оставила здесь. Бабка ругалась-ругалась, а что делать — не щенка ж принесли! Стала воспитывать… А ты откуда взялся?

— У меня еще интереснее история — вообще черт знает что! Как-нибудь расскажу.

— А про миссис Лемб расскажешь? — Девчонка смотрела с хитрецой. — Это она там миссис Лемб, а здесь — Агнесса, а вместе — то, и другое! Никогда я такого не видала!

Джек оборвал ее:

— Перестань трепаться, Молли! Лучше скажи, там еще остались деньги?

— Есть немного!

— Дай мне.

— Зачем? Разве ты пойдешь куда-нибудь?

— Да.

Молли раздумывала.

— Не думаю, чтобы миссис Лемб это одобрила. Тебе только три дня как разрешили вставать.

— Надо же, какая забота, Молли! Не беспокойся, я ненадолго и недалеко. Хочу кое-что купить для сегодняшнего вечера. И еще немного позаботиться о своей внешности.

Девушка удивленно хмыкнула и загадочно ухмыльнулась.

— По-моему, ты и так неплох. Особенно если вспомнить, каким был месяц назад… Вот ты побездельничаешь еще с недельку да при этом станешь есть за четвертых — тогда вообще держись!

Молли, подмигнув, захохотала. Джек улыбнулся; он был еще очень бледен, с синевой под глазами, с впалыми щеками. Его недавно вымытые и расчесанные волосы за последние месяцы сильно отросли, одежда стала слишком широкой и болталась на отощавшем теле, как на вешалке. Она вообще ему не нравилась, хотя он никогда не придавал ей значения. Джек вспомнил, как одевался тогда, в юности, объезжая лошадей… А ведь Агнесса сама, первая, подошла к нему, он как-то даже и позабыл об этом!..

— Неплох для тебя, Молли, но не для…

— Ага, понятно! — перебила она. — Можешь не продолжать. Знаешь, если человек заботится о своей внешности, значит, он и вправду совсем здоров.

— Почти, Молли, почти. Чтобы стать совсем здоровым, мне надо вернуться лет на десять назад.

— Кстати, Джек, а что будет вечером?

— Маленький праздник для двоих.

— По случаю твоего выздоровления?

— Может быть.

— Она знает?

— Нет.

— Ясно, — сказала Молли, — ты хочешь ее… сразить! Сначала вечер, для двоих, а потом…

— Нет! — резко отрезал он! — она поедет домой.

Молли разочарованно смотрела на собеседника.

— Тогда зачем все эти приготовления? Мне кажется, ты врешь. Признавайся, что задумал?

Джек с деланным простодушием, но так, чтобы девушка это почувствовала, произнес:

— Мои желания очень невинны. Ничего особенного… Просто бедный Джекки хочет соответствовать…

— Соответствовать? Кому? Чему?! Ты что, хочешь надеть фрак? Думаю, тебе не пойдет…

— Зачем фрак? — удивился Джек. Его голубые глаза, которые за последнее время обрели прежний яркий блеск, смотрели насмешливо и в то же время жестко. — В этой комнате?.. Сойдет что попроще.

— Нет, — заметила Молли, — простотой тут и не пахнет. Ладно, держи! — Она вручила ему деньги. — Желаю удачи!

Вопреки обыкновению, Агнесса приехала вечером. Сегодня Орвил отлучился из дома именно в это время. Она собиралась наконец решить вопрос с отъездом Джека и вообще с их дальнейшей судьбой; ей нужно было, по возможности, убедить его уехать из города, хотя она сомневалась, что это удастся сделать.

Агнесса была в платье бронзового цвета и в коричневом жакете. Сняв шляпу, она поправляла разметавшиеся, влажные от дождя пряди волос. На шее ее сверкала золотая цепочка, на руке — браслет, а на пальце — обручальное кольцо, проклятое кольцо, которое ее никто уже никогда не заставит снять.

Вместе с нею вбежал Керби; Агнесса привозила его не в первый раз, он все здесь знал и тут же, обрадованный, направился к хозяину. Собаке приходилось нелегко: связь хозяин — хозяйка — Джессика Керби считал неразрывной и потому многого не понимал и не мог принять. Собственно, где-то здесь для него находилось место и Орвилу, и всем остальным, с кем он прожил последние годы, и кого считал если не друзьями, то, по крайней мере, не чужими людьми.

Агнесса удивленно огляделась: в комнате что-то изменилось. Полумрак, горела всего одна свеча, а на столе стояла темная бутылка и рядом — два бокала. Она взглянула на Джека: он выглядел по-другому, переменил одежду; сейчас он не походил ни на бандита, ни на бродягу, ни на тяжелобольного, это был прежний Джек, почти такой, каким она его знала раньше. В полутьме его светлые глаза сияли, как два зеркала.

Он шагнул к ней, и Агнесса невольно отпрянула.

— Джек… Что все это значит? — произнесла она.

И он, ничуть не смущенный ее жестом, ответил:

— Агнес! Я знаю — сегодня ты пришла в последний раз. Ты не говорила мне об этом, но я понял. Ты, наверное, захочешь, чтобы я пообещал уехать или… словом, больше тебе не мешать. Я обязательно дам ответ, но прежде хочу, чтобы ты провела этот вечер со мной, и не так, как раньше, с больным, а иначе… И… чтобы мы простились по-хорошему. Согласна?

Она облегченно вздохнула.

— Конечно, Джекки. Это… вино?

— Да. — И, заметив сомнение в ее лице и голосе, сказал: — Что значит одна бутылка вина для нас двоих? Это нам не повредит. Первый и последний раз мы с тобой пили вино в кабачке Грейс Беренд, в порту Санта-Каролины. Помнишь?

Агнесса улыбнулась. Пока она держалась довольно скованно — неожиданные обстоятельства, в которые она вдруг попала, а также предлагаемый Джеком тон разговора нарушили привычный ход ее мыслей. Она не сумела сразу решить, как себя вести: дать себе и ему волю и вспомнить прошлое, пусть даже только на словах, или же с первых минут установить необходимую дистанцию. Кто они: Джек и Агнесса или Джек и миссис Лемб — этого зависело многое. Она боялась. Джек же держался очень естественно, спокойно; ему было проще — он подготовился заранее и подготовился хорошо: Агнесса не замечала ни прежней нервозности, ни злобного бессилия, ни отчаяния в глазах, ни темной страсти. Он ничего не вымаливал у нее и ни к чему не принуждал, они были на равных. Агнессе показалось, что в комнату ворвался свежий океанский воздух, принеся неповторимые запахи памятного прошлого.

— Садись, Агнес.

Агнесса села, все еще поправляя одежду и прическу. Ее волосы блестели, освещенные пламенем.

— Ты выглядишь совсем по-другому, — заметила она. — Как тогда, много лет назад.

Он улыбнулся, довольный, что все идет, как задумано.

— Могу я доставить себе маленькое удовольствие — понравиться тебе?

Агнесса тоже улыбнулась. Она не понимала, как он этого добился: в нем словно не осталось ничего дурного, ничего пережитого за прошедшие мрачные годы, он будто разом все сбросил, очистился от скверны. Он — Агнесса еще раз отметила это — был не ниже и не выше ее и Орвила, а сам по себе, и, стало быть, на равных. И дело не в том, как он выглядел, а в том, как держался. Она не знала, что все увиденное являлось плодом длительных размышлений Джека в последние дни болезни. Он многое понял и решил, что Агнесса, Орвил и Бог весть кто еще будут относиться к нему с жалостью или презрением, как к несчастному, или, напротив, как к заслуживающему самого сурового наказания до тех пор, пока он сам не заставит их посмотреть на себя другими глазами, пока не перестанет чувствовать себя сбежавшим от возмездия преступником, трясущимся от страха при мысли о возвращении в тюрьму. Он знал, что освободиться внутренне будет трудно; возможно, он даже не сумеет, но тогда, по крайней мере, необходимо создать видимость, чтобы Агнесса почувствовала, чтобы заметила! Только так он сможет добиться того, что ему нужно. И теперь Джек чувствовал, что не ошибся: он стоит на верном пути.

— Давай, Агнес, выпьем за все хорошее, что было, и за то, что еще… впереди!

Агнесса сделала пару глотков. Вино было сладковатым, не очень крепким, а по цвету красным, как кровь. Агнесса никогда не пила много; сейчас ей было приятно ощущать пробежавшее внутри тела тепло, особенно потому, что она вернулась с холода. Она все еще улыбалась, тогда как Джек сидел серьезный. Поставив на стол пустой бокал, он сказал тихо:

— Я понимаю, прошло столько лет; может быть, мы стали совсем чужими, но того, что было между нами когда-то, я никогда не забывал, Агнес.

— Да, я тоже, — еще тише отвечала Агнесса, не в силах противиться возникающей атмосфере сближения. Да, возможно, за эти месяцы они как-то по-новому приблизились друг к другу: теперь она это почувствовала.

Она увидела кроваво-красные капли на скатерти и вздрогнула. Нет, невозможно забыть и то, что разделяло их, невозможно! Радость прошло, ей стало тоскливо.

— Я всегда вспоминал наши первые дни, — продолжал Джек, — и ты, наверное, помнишь, как мы с тобой стояли на тропинке и говорили друг другу… сама знаешь, что. И потом я тебя первый раз поцеловал. Надеюсь, ты не забыла?

Щеки Агнессы сильно порозовели. Она медленно водила пальцем по тонкому краю стеклянного бокала и не поднимала глаз.

— Женщина всегда помнит свой первый поцелуй. Только… не стоит об этом.

Джек наклонился и погладил Керби. Пес поднял голову, и его потерявшие яркость глаза, оживая, блеснули в полумраке. Они двое и пес — это было памятно, очень памятно, тут не требовалось слов.

— Да, Агнес, пожалуй, не стоит.

Агнесса вздохнула. Пожалуй, совсем неплохо, что они с таким достоинством прощаются, словно отпуская друг другу грехи… И если бы не эта бесстрастность, спокойствие, она бы уже мучилась угрызениями совести: пить вино в обществе человека, которому она принадлежала когда-то, которого посещала втайне от мужа многие дни, — это выходило за пределы допустимого. Но они просто прощались, и было так… хорошо!

— Вот, возьми, это тебе. Дай руку, Агнес!

Она взглянула. Джек протягивал ей кольцо с зеленым камнем.

Агнесса подала руку и не делала попытки отнять, пока Джек долго держал ее в своей. Он надел кольцо ей на палец.

— Спасибо, Джек.

Агнесса, слегка растопырив пальцы, разглядывала украшение.

— Ты будешь его носить?

— Конечно.

— А помнишь еще одно зеленое кольцо?

— Да. И кораллы. Я все это храню. Кораллы я хочу подарить Джессике на совершеннолетие.

— Такие дамы, как ты, дарят дочерям на совершеннолетие другие вещи. Дороже и красивее.

— Истинную красоту бывает трудно оценить…

Джек заметил, что Агнесса избегает встречаться с ним взглядом.

— Посмотри на меня, Агнес.

Она посмотрела: ее глаза были как два бездонных колодца, как отражение времени, в котором тени прошлого ложились на настоящее, изменяя мысли и чувства, внося смятение, путая все. Но что она видела впереди?..

— Посмотри лучше ты… сюда.

Агнесса все время пыталась сбить тон их разговора.

— Что это? — спросил Джек, глядя на узкий сверток.

— У меня тоже кое-что есть для тебя. Один кинжал я оставила Рею, а второй решила вернуть тебе. Ведь он твой.

Она положила оружие на стол; клинок тихо звякнул, коснувшись бокала. Джек завороженно смотрел на свою единственную драгоценность.

— Ты сохранила, Агнес?! — Он взял кинжал в руки, коснулся лезвия…

— Я знаю, как много значат для человека некоторые вещи. Может, это твой талисман? Ты ведь любил человека, который подарил тебе эту вещь, я помню. Кто знает, вдруг она принесет тебе счастье!

— Вряд ли. — Джек отложил кинжал в сторону. — Эта штука была со мной и на прииске… Но она дорога мне как память об Александре. Спасибо, Агнес. Давай еще выпьем!

— Я больше не буду. — Агнесса отодвинула бокал. — Я не хочу опьянеть.

— Я тоже, но это и не удастся. Если бы я дал себе волю, как раньше, здесь стояла бы не одна бутылка, и не с вином.

Агнесса внимательно смотрела на него.

— Да? Я думала, тебе удалось этого избежать.

Джек был совершенно спокоен.

— Как видишь; нет.

— Но теперь это в прошлом?

— Наверное. Этого долго не было из-за болезни, поэтому я как-то незаметно отвык. Времени прошло много, и я думаю, не стоит опять начинать.

— Но почему… тогда?..

— Хотел как-то забыться. Но, честно сказать, помогало мало.

— Обещай, что больше такое не повторится!

— Хорошо, — сказал Джек и, рассмеявшись, заметил:— Меня ждет изумительно безгрешная жизнь, без виски, без женщин, на берегу океана, в полнейшем одиночестве.

— Ты уедешь? — с надеждой в голосе спросила Агнесса.

— Об этом позднее. Я хочу еще немного посидеть с тобой просто так.

Агнесса молчала, и тогда он сказал:

— Я знаю, что ты думаешь: будто я нарочно все это устроил в надежде тебя соблазнить или, по крайней мере, вытянуть какое-нибудь обещание.

Агнесса опять ничего не ответила, но Джек понял, что догадался.

— Но это бы не удалось, — наконец проговорила она.

— Да, — согласился Джек, — я знаю, но даже если допустить такое… Поверь, Агнес, мне это тоже ни к чему: ты бы терзалась угрызениями совести, пожалуй, возненавидела бы меня, а я мучился бы желанием, чтобы все повторилось.

Агнесса кивнула. Она все больше впадала в задумчивость, плохой или хороший конец все равно всегда нес с собой печаль, сожаление расставания, ухода, прощания, с тем, что было частью ее жизни, она желала бы иметь возможность вернуться, пусть даже не для того, чтобы когда-нибудь воспользоваться этим, а просто чтобы знать: возвращение не исключено.

Джек чувствовал, что она колеблется: ничто бы не заставило ее сейчас повторить прежнее решительное «нет».

— Скажи, Агнес, а ты могла бы подарить мне свою любовь на один день, на одну ночь, если б знала, например, что все потом навсегда забудешь, словно ничего не было?

— Тогда это не имело бы смысла, — ответила Агнесса, невольно вовлекаясь в разговор. — Если бы я даже и знала потом, что это случилось… Зачем? Неужели ты бы согласился?

— Да. У меня нет будущего, о прошлом тоже не стоит вспоминать. Остается одно — настоящее.

— Почему нет будущего?

— Мое будущее возможно только с тобой, но тебя у меня нет.

Агнесса сидела молча, неподвижно. То был, возможно, миг откровения, когда возникает желание сбросить ложные одежды, обнажить свою тайную суть. Джек мог спрашивать без опасения получить уклончивый ответ, и он воспользовался этим.

— Агнес, — он улыбнулся открыто, желая показать безобидность своих намерений, зная, что этой улыбке она поверит, — скажи, неужели тогда, прогоняя меня так резко, ты в самом деле не оставляла себе надежды на мое возвращение?

Агнесса вздрогнула.

— Джек, — немного изменившимся голосом произнесла она, — не знаю, как правильно объяснить… Мне нужно было что-то решить, как-то со всем разобраться, покончить, и я сделала очень большое усилие. Мне многого стоили эти слова — одна я знаю, сколько. Я не думала, что ты появишься в моей жизни снова, но могу сказать: когда я отдыхала летом у океана, мне все время казалось, что ты внезапно откуда-нибудь возникнешь. Вот и все. Я жалела. И еще раз — прости. Когда Джессика вырастет, я ей расскажу все, обещаю. Надеюсь, она поймет.

— Как ты думаешь, если бы мы не расстались из-за той моей давней ошибки, я бы мог быть ей хорошим отцом?

— Думаю, да, Джек. Ты умеешь любить, ты способен отдавать и даже жертвовать собою ради тех, кто тебе дорог.

— Просто я никогда особенно не дорожил своей жизнью.

— Напрасно, — сказала Агнесса, и глаза ее странно блеснули.

Свеча почти догорела, прозрачный воск, нестерпимо горячий, весь в ярких отсветах, растекался вокруг, а пламя время от времени на секунду вспыхивало даже сильнее, чем прежде, словно сопротивляясь исчезновению в бездне могучего мрака.

Если бы рядом, сидел враг, не было бы лучше момента, чтобы схватить его за горло и уничтожить, как не было удобнее мгновения, чтобы навек привязать к себе друга.

Стояла тишина.

— Агнес, — произнес Джек, дождавшись, когда она подняла голову, — я люблю тебя, очень люблю, но странного тут ничего нет. Это неудивительно, если не думать о том, как я вообще осмеливаюсь любить тебя. Словом, со мной все ясно, но ты… ты-то почему до сих пор любишь меня? Зачем тебе это, зачем?

Она сжалась, защищаясь от страстного шепота, внезапно пронзившего душу. Потерянно поглядела на Джека и подавленно проговорила:

— Не знаю…

Прошло мгновение, по значимости равное веку. Агнесса встала, шумно отодвинув стул, дошла до двери — Джек оставался на месте.

— Я выйду в коридор.

Ему показалось: ее глаза заискрились зеленью. В этот момент свеча навсегда погасла.

Орвил вернулся и сразу понял, что Агнессы нет дома. Он всегда каким-то образом это чувствовал. Их дом был уютным, но без Агнессы, даже когда она отсутствовала недолго, в нем словно не хватало чего-то, он как будто становился пустым и холодным. Орвил миновал холл, в непонятном волнении вздрагивая от стука собственного сердца и шагов; поднялся наверх. В гостиной ветер, влетевший в приоткрытое окно, шевелил занавески; свет не горел, время, похоже, остановилось.

На всем был поставлен крест — Орвил увидел это, как иногда в самые страшные моменты человек видит невидимое: разрушение внутренних стен, исчезновение опор; его «дом в душе», хозяйкой которого являлась Агнесса, опустел, и не в сию минуту. Раньше. И это надвигалось давно.

Орвил глубоко вздохнул. Он взглянул на часы: четверть десятого. Где может быть Агнесса в такое время? Правда, он сказал, Что вернется еще позднее… Он так сказал — потому ее и нет. Или что-то случилось?

Кто-нибудь должен был ему объяснить, что происходит. Орвил приоткрыл дверь в комнату Джессики.

Здесь все было иначе: живое тепло и уют. Джессика лежала на пушистом ковре и увлеченно читала книжку.

— Джесс! — позвал Орвил, и она обернулась.

Он стоял в одежде, забрызганной каплями дождя, держась за дверную ручку; его смуглое лицо горело, а темные глаза, напротив, были холодными, они блестели стальным блеском, таким, как глаза отца на портрете.

— Папа! Ты только что приехал? А мама где?

— Я бы тоже хотел знать. Она не сказала тебе?

— Нет… То есть сказала, но у меня в гостях была Алисой, мы играли, и я не поняла, куда поехала мама.

Джессика не принадлежала к числу детей, которые с легкостью могут солгать, и Орвил понял, что она ничего не знает.

— Давно это было?

— Да. Папа, что-то случилось?

Черты лица Орвила постепенно окаменели, налитые тяжестью внутреннего груза. Он не сразу ответил.

— Нет, ничего, не волнуйся. Уже пора спать, не читай в темноте, хорошо?

— Я сейчас лягу.

Орвил закрыл дверь. Он все так же, не раздеваясь, прошел в свой кабинет, неизвестно зачем, потому что ничего он там не забыл, сел в кресло и задумался.

Он очнулся от шороха — перед ним стояла Рейчел, возникшая словно из-под земли в самый нужный момент. Орвил вздрогнул — в гостиной часы пробили десять.

— Рейчел, — сказал он, — вы-то наверняка что-нибудь знаете.

Она покачала головой.

— Джессика пришла ко мне…

— А, вот что!.. И все-таки, я думаю, вы должны догадываться.

Рейчел невесело улыбнулась. Она подошла ближе и положила ладонь на стол. Орвил кивнул, предлагая сесть, но женщина продолжала стоять, глядя на него так, как глядела, наверное, когда он еще был тринадцатилетним мальчиком.

— Что значат догадки неграмотной служанки, мистер Лемб?

— Для меня — очень много. Вы справедливая, Рейчел, вы не станете обвинять человека напрасно.

— А! — заметила Рейчел. — Значит, вам передали. Да, сознаюсь, подозревала кое-что и кое о чем даже говорила, но это всего лишь догадки, не более…

— В последнее время я нечасто ее вспоминал. — Он кивнул на портрет сестры, — напрасно. Думаю, в чем-то она была права.

Потом поднялся с места.

— Где Джеральд? С Френсин?

— Да. Кстати, спросите Френсин: может, ее слова будут вернее моих предположений.

— Она что-нибудь знает?

— Возможно.

— Позовите ее, Рейчел. И успокойте Джессику, я уверен: Агнесса вернется.

Пока Рейчел отсутствовала, он опять думал; думал о том, что в жизни каждого человека есть, безусловно, то, что называется смыслом, то, что принуждает и помогает двигаться вперед, ради чего стоит жить. Да, многие живут очень просто: едят, пьют, спят, но все желают добиться чего-то, у каждого — великая ли, малая, — своя цель. А он, Орвил Лемб, зачем он жил и живет, зачем работает, для кого все это, для чего? Раньше он хотел что-то доказать отцу и доказал, потом добивался успеха в делах, процветания своего предприятия и добился, после у него появилась Агнесса, потом сын… Нет, он не имел великой цели, не рвался к небесам, он просто стремился к тому, чтобы его близким было хорошо, он трудился в надежде, что когда-нибудь его дело продолжит сын. А в духовной жизни… Центром ее, конечно, была Агнесса. Орвил никогда бы не подумал, что женщина сможет столько значить для него, раньше он не очень-то ими интересовался. Разумеется, он не совершил в своей жизни ничего необыкновенного, как, в общем-то, ничего дурного, и — Господи, какими же особыми достоинствами должен обладать человек, которого Агнесса предпочла ему, Орвилу Лембу! Конечно, он необычный, талантливый, может быть, даже великий!

Орвил горько усмехнулся. Вот и ответ. Другой. В самом деле, жизнь останавливается — где искать ее смысл, если предает та, которой больше всех верил? Впрочем, может быть, все иначе? Дай Бог… Маловероятно, что Агнесса его разлюбила, — в этой цепочке явно не хватало каких-то звеньев: почему, когда? Если только не любила вообще…

Внезапно он рассмеялся: нелепость, не может этого быть! Агнесса не способна изменять, лгать, притворяться… Нет, нужно все выяснить сегодня, иначе он сойдет с ума.

Появилась Френсин, внешне испуганная, сразу сжавшаяся под суровым взглядом Орвила, она таила злые слезы и глубокую обиду на подставившую ее под удар Рейчел. В самом деле, в доме рушилось все: если бы Орвил не был так поглощен личными проблемами, он понял бы, что прежней мирной жизни слуг тоже пришел конец. Френсин не знала, откуда хозяину известно о ее посвящении в тайну Агнессы, как и о самой этой тайне; застигнутой врасплох, ей не пришло в голову предположить, что все это не более чем догадки Рейчел, и она отпиралась недолго. Орвил избрал крайнюю меру — пригрозил немедленно выгнать Френсин, в случае если она не расскажет все, что знает об отлучках Агнессы. Девушка сказала о записке и о тайных свиданиях своей госпожи; она рассказывала о содержании послания, ответив, что не знает, от кого оно получено, как не сказала о других деталях, давших бы Орвилу ключ к разгадке тайны. Она боялась его гнева и сознательно отодвигала развязку — пусть он поедет, все увидит и узнает сам. Френсин плакала, понимая, что так или иначе предает Агнессу; Агнессу, которая всегда была добра к ней и которую она любила. Агнесса примет на себя первый и главный удар, примет внезапно — и по ее вине! Рейчел права: живя в господском доме, невольно вовлекаешься в жизнь господ, как бы ты ни пытался этого избежать. Слезы в серо-зеленых глазах Френсин смягчили гнев Орвила, и он пообещал не наказывать девушку, но это уже не обрадовало ее — укоризненный взгляд Агнессы станет для нее суровой карой, так она говорила себе. Адрес пришлось назвать: Орвил был сильно встревожен, и Френсин помнила, как в первый свой отъезд Агнесса оставляла конверт для мужа на случай своей задержки. Имя же Джека было овеяно среди прислуги самыми мрачными легендами (правду толком никто из них не знал); это и побудило девушку направить Орвила по верному следу. Случись что-нибудь с госпожой… Нет, для Френсин было довольно терзаний! Орвил отпустил ее, и она, забившись в детскую, долго плакала, прижимая к себе Джерри, как любимую куклу.

Орвил больше не разговаривал ни с кем, он без промедления поехал по указанному адресу — экипаж мчался, как бешеный, по залитым дождем улицам в вечерней тьме. Неприятно поразило то, что адрес знал и кучер, как-то раз подвозивший Агнессу туда. Джон молчал не умышленно, он не вникал в дела господ так, как женщины, и просто не придал значения поездке хозяйки, но у находящегося на грани срыва Орвила сложилось впечатление, что все кругом знали об измене Агнессы, а он один оставался слепцом! Никакие мысли не шли на ум, только лихорадочное нетерпение обуревало его, и когда он сидел внутри экипажа, и когда шел по лестнице и коридорам старого убогого дома.

В коридоре было темно, и, лишь дойдя до окна, Орвил заметил две неподвижно стоявшие фигуры: высокую — мужскую и пониже — женщины. Они стояли на небольшом расстоянии, мужчина обхватил женщину руками за плечи, и голова ее была приподнята так, чтобы видеть его лицо. Фигура мужчины находилась в тени, и Орвил не понял, кто это, зато сразу узнал Агнессу. Лицо ее в полосе света казалось лунно-восковым, почти светящимся, глаза — одновременно темными и горящими, они резко выделялись на белом лице, как и изогнутая линия губ. Волосы свободно падали на плечи, струились по спине почти до талии, выглядевшей неправдоподобно тонкой в игре теней. Она была сейчас красива, эта женщина, красива особой красотой великой ночи, мрак которой таит в себе свет, свет торжества любви в ее самом неповторимом, чувственном воплощении.

Орвил остановился, сдерживая дыхание. Эти двое смотрели друг на друга, просто смотрели, не говоря ничего, не делая никаких движений, но ему показалось, что они разговаривают без слов, одними взглядами, и он понимал, что это значит. Внезапно Агнесса, заслышав что-то, обернулась и, отшатнувшись, тихо вскрикнула. Тогда повернулся мужчина, и Орвил вздрогнул сильнее, чем от возгласа Агнессы, потому что, присмотревшись, увидел, что этот мужчина — Джек.

Ничто, пожалуй, не могло поразить Орвила внезапнее и сильнее, ничто не причинило бы ему такой боли. Разве что смерть близких ему людей, но и то он, казалось, сейчас испытывал не меньшую душевную муку. Произошло крушение всего, что он любил, во что верил. Он готов был признать: хуже того, что случилось, ничего быть не может. Это он ощутил даже физически — в голове побежали струйки боли, вверх от висков и в стороны — к глазам, перед которыми на миг все погасло. Орвил нащупал рукой стену и оперся о нее. Потом оттолкнулся — слабость прошла.