Вскоре она завершила все дела и вышла сказать, что готова и только хочет побыть немного с детьми. В коридоре ей встретилась заплаканная Френсин, которая целое утро пряталась где-то в дальних комнатах, боясь гнева хозяйки.

— Я все понимаю, — сказала Агнесса в ответ на ее виноватый взгляд, исполненный мольбы, — и не осуждаю тебя. Думаю, все случилось так, как должно было случиться… что ж, это само по себе неплохо. Я хочу тебя попросить (она достала небольшой конверт, на который Френсин посмотрела с испугом) отвезти это по уже известному тебе адресу. Джон отвезет и привезет тебя, так что не бойся. И еще: там осталась собака, Керби, забери ее домой, если, конечно, он захочет пойти… Сделаешь?

Френсин кивнула, забирая конверт.

— А если…— начала было она, но Агнесса, собравшаяся уходить, остановилась и, вполоборота глядя на нее, негромко произнесла:

— Мистеру Лембу ничего говорить не надо.

Потом дала необходимые наставления служанкам (ни одну из них Орвил не послал вместе с ней), после чего наступил час прощания с детьми. Больнее всего далось расставание с Джерри; она не знала, почему: то ли потому, что он был самым маленьким и менее всех причастным к их общей драме, то ли потому, что этот мальчик был сыном Орвила. Он что-то лепетал и улыбался, не понимая, что мать покидает его на неопределенно долгое время; он обхватил ее руками за шею, как делал всегда, и Агнесса крепко прижала его к сердцу, облитому кровью. Она знала: Орвил — прекрасный отец и как нельзя лучше позаботится о мальчике, особенно когда не будет ее, и все-таки была уверена, что чего-то очень важного Джерри лишится на время их разлуки — дай Бог, чтоб не очень долгой.

Старшим детям пришлось объяснять причину внезапного отъезда. Она сказала, что появились дела в новом доме, необходимо кое-что приготовить к лету, а так как Орвил сейчас сильно занят, придется поехать ей. Джессика послушно и с пониманием кивала, но Рей, как заметила Агнесса, недоверчиво улыбнулся. Она обняла их по очереди, поцеловала, стараясь казаться веселой, хотя душа ее стонала, словно обложенная со всех сторон не-сдвигаемыми каменными плитами.

— А мне можно будет приехать к тебе, когда кончатся занятия в школе? — спросила Джессика и, посмотрев на Рея, поправилась: — Нам можно будет приехать?

— Да, конечно; я сама приеду за вами, или вы приедете туда с папой; мы будем отдыхать все вместе, как в прошлом году, — сказала Агнесса, чтоб не давать детям повод для беспокойства.

Орвил тоже держался при них и при слугах с Агнессой, как обычно, как это было до вчерашнего дня, но она не была уверена в том, что семейный разлад не затронет тех, кто находится рядом.

Как во сне, видела она унылый перрон, хмурое, в тучах небо, лицо Орвила, тоже мрачное… Он с безжизненной холодностью прикоснулся губами к ее бледной щеке, Орвил дал ей необходимые советы на дорогу, а потом помолчал немного, словно ожидая, что скажет она.

— Я знаю, Джерри и Джессика получат от тебя все, что нужно: и любовь, и ласку, но хочу попросить: постарайся расшевелить Рея, не будь с ним слишком строгим. Он никогда не смеется и редко улыбается. Возможно, я так и не сумела подобрать к нему ключик, но вы ведь родные — попробуй ты.

— Хорошо, — коротко ответил он. — Дети, наверное, напишут тебе, а ты пиши им. Если что придет на твое имя — от Филлис или от миссис Митчелл, я перешлю. В городе скажу, что ты поехала к матери.

Агнесса кивнула.

— До свидания, Орвил, — тихо произнесла она.

— Прощай.

Он посадил ее в вагон и ушел, не дождавшись отправления. Агнесса сидела одна в своем купе и глядела на мелькавшие за окном чужие лица. Она вспомнила свою встречу с Орвилом на вокзале Нового Орлеана… Тогда она ехала навстречу своему счастью, теперь от него уезжает. Господи, что она натворила! Поезд тронулся, и все стало уплывать куда-то; Агнесса словно отрывалась от своей земли, от всего самого близкого и родного — он всегда так тяжел, этот первый миг расставания.

Теперь, когда все: и хорошее, и плохое — осталось позади, Агнесса могла поразмыслить спокойно, наедине с собой, как того желал Орвил. Конечно, то, что случилось, было ужасно, но Агнесса обвиняла себя больше не во внешнем своем поведении, а в том, что таила в душе.

Сейчас она сказала себе, что Орвил и Джек были во многом одинаково правы. Она действительно жила с Орвилом спокойно и счастливо лишь до той поры, пока вновь не появился Джек. Орвила она любила, сумела полюбить, хотя в момент венчания в самом деле чувствовала к нему только уважение и чисто дружеский интерес. Совершенно справедливо: Орвил завоевал ее любовь бесконечной нежностью, добротой и терпением, тогда как в Джека она влюбилась сразу и безоглядно. Потом, пытаясь разобраться в себе, Агнесса приписывала столь быстрое возникновение чувства своему юному возрасту, воспитанию, не давшему представлений о реальной жизни, романтическому настрою души, да в конце концов просто желанию встретиться с чем-то необычным, неведомым, запретным и оттого прекрасным. Но ведь она не так уж скоро разочаровалась, она долго считала Джека второй половинкой своей души. Может быть, думала она теперь, дело в том, что все тогда было в ее жизни впервые, она открывала для себя мир любви, чувственности, человеческих отношений, жизни не за стенами пансиона, а на вольном воздухе гор и степей? На таком фоне все происходящее казалось романтичным, и душа ее тогда еще не была омрачена ничем. Она знала о непонятных силах, странной энергии, заставлявшей ее трепетать, о том, что нес в себе Джек, и что, возможно, ощущала только она одна. Когда-то ведь она любовалась им, и сердце ее сладостно сжималось, едва лишь он прикасался к ее руке или улыбался в ответ на ее улыбку. Любовь к нему возникла непроизвольно, а значит, Агнесса никогда бы не сумела изжить это чувство по своей собственной воле; Богом или Дьяволом — но это было дано ей свыше, и не таким уж мрачно-преступным был в те времена их союз; доказательством тому служило рождение Джессики — самого чистого и прекрасного в мире существа. И даже если, думала Агнесса, высшие силы хотели наказать ее связью с Джеком, ниспослать чувство к нему как рок, она получила от этого не только несчастье.

Когда она встретила его снова, узнала, что он не погиб, то испугалась, потому что поняла: даже в обличье преступника, беглого каторжника, убийцы, человека издерганного, злого, утратившего, казалось, все свои привлекательные черты, он все еще ей небезразличен. Она гнала это чувство прочь, а оно не уходило, оно, оказывается, не умерло за эти годы, жило где-то там, в тайных глубинах ее сердца. Но теперь она сама стала другой, научилась ценить истинные человеческие качества, она стала матерью двоих детей, женой уважаемого человека, порядочной женщиной и никогда бы уже не осмелилась, не смогла и, главное, не захотела бы пойти против своих близких, общества, беспощадно играть судьбами невинных, бросить все…

Когда они поженились с Орвилом, первое время она постоянно испытывала чувство вины и благодарности, а он, к ее удивлению, словно бы тоже благодарил судьбу за то, что она, Агнесса, досталась ему. Постепенно она привыкла к своему положению горячо любимой жены, бесконечно ценимой женщины, она, девушкой плакавшая от сознания своей внешней непривлекательности, почувствовала себя красивой. И полюбила Орвила. С ним можно было поговорить обо всем, порассуждать, обменяться любыми впечатлениями, он очень хорошо все чувствовал и понимал. Для нее, никогда не имевшей по-настоящему близкой подруги, он стал еще и другом, советчиком во многих делах. Она не была холодной, но и сверхстрастной не была, поэтому их отношения были подобны ровному пламени, что вполне устраивало, обоих. За три года совместной жизни они не поссорились ни разу, Орвил не обидел ее ни словом, ни взглядом, всегда был внимателен к ней, их брак мог считаться на редкость благополучным.

Но когда появился Джек… Любить двоих — кощунство, и она решила избавиться от Джека одним махом. Не получилось — она сильно терзалась потом, втайне от всех страдала, ничего не зная о его судьбе, потому что из сердца ее он так и не ушел. Она спрашивала себя: да что в нем есть такого, за что его можно любить? И отвечала: ничего. И, тем не менее, любила! Точнее, как она говорила себе, это были обрывки любви, так же, как и сам Джек, изменившись, превратился в неудачную копию того, прежнего. И все же эти обрывки жгли ей сердце. Да, верно: ее чувство к Орвилу было зрячим, это была любовь «от разума», хотя и глубокая, но понятная и объяснимая, а чувство к Джеку проистекало из темных глубин души; рожденное там, оно было безнадежно слепо. Но Агнесса твердо знала: если бы Джек уехал, если бы судьба его устроилась, и он нашел бы в себе силы жить без нее, не мучаясь и не страдая, она жила бы с Орвилом, как прежде, в любви и согласии, счастливая и спокойная. Джек не был ей ровней, с ним бы она исстрадалась, не находя должного понимания, не встречая соответствующего отношения к себе, особенно в сравнении с Орвилом, — эта мысль была для нее естественна и ясна, как было ясно и тог что желание разрушить такую хорошую семью, как у нее, — это чистейшее безумие.

«Хотя, — думала Агнесса, — все мы немного безумны». Чем, скажем, так уж привлекла она Орвила? Что в ней такого особенного? Правда, Орвил сказал, что сильно разочаровался в ней, но Агнесса все же не до конца ему верила. А влечение к ней Джека, похоже, приобрело маниакальный характер — Орвил подметил правильно. Может, он не ошибается, считая, что Джек — в какой-то степени ее жертва, ведь она сама, первая, потянулась к нему, пытаясь и надеясь вызвать ответное чувство, а после невольно вырвала Джека из привычной среды, из условий, в которых он чувствовал себя по-своему счастливым и был бы, наверное, счастлив до конца своих дней. Конечно, в том, что случилось потом, на прииске, она не была виновата…

Нет, решила она, надо приложить все усилия к тому, чтобы помириться с Орвилом, чтобы он ее простил. Теперь она окончательно поняла, что возврат к прошлому означает гибель. А как быть с Джеком? Надо что-то придумать. В тот последний их вечер она, конечно, сорвалась, почти признавшись ему, в своих чувствах, и все потому, что ему удалось вернуть себе прежний, не столько внешний, сколько — это было важнее — внутренний облик. Она обманулась, решив, что они прощаются, понадеявшись на то, что все решено, Джек все осознал, понял и смирился, тогда как на самом деле он таким образом ее завлекал. Она так искренне желала, чтобы он уехал, а уехать пришлось ей самой. Чем-то закончится эта история?

Ей хотелось, чтобы Бог услышал ее слова, услышал и помог: «Господи, я люблю Орвила, я выбираю Орвила. Я так решила давно и твердо и не сверну с этого пути, только бы Орвил меня простил!»

Да, если чувство к Орвилу она хотела во что бы то ни стало сохранить (так же, как и его любовь к себе), то чувство к Джеку осознавалось ею как нечто мучительное, от чего необходимо было избавиться и избавить его. Не надо больше жертв, никто не должен страдать.

Прошел час, другой, а Агнесса сидела все так же в шляпе, накидке и перчатках, держа сумочку на коленях, и думала. Потом, когда пришел черед слез, раскрыла сумку, чтобы достать платок, и увидела там какой-то конверт. Агнесса достала его — он был, должно быть, незаметно положен Орвилом. Может, там письмо? Агнесса с надеждой разорвала бумагу — на колени упала толстая пачка ассигнаций. Больше ничего. Она уронила голову на столик и разрыдалась.

Молли ворвалась в комнату, как ураган, и закричала с порога:

— Ну вот, ты сидишь здесь и мечтаешь неизвестно о чем, а твоя Агнесса тем временем уехала из города!

Джек поднял глаза и произнес, как показалось Молли, чересчур равнодушно и вяло:

— Откуда ты знаешь?

— Там приехала ее служанка, тебе письмо привезла, вот, возьми, и хочет забрать собаку. Я спросила, чего сама миссис Лемб не приехала, а она говорит: «Миссис Лемб уехала из города!»

— Где эта служанка?

— Внизу.

— Позови ее сюда.

Молли скорчила свою обычную гримаску.

— Звала, но она не идет, боится.

— Тогда иди, скажи, я сам спущусь.

Молли ушла, а он вытащил из конверта лист, развернул и стал читать. Тонкий почерк, розоватая бумага… Ему казалось, что начертанные Агнессой фиолетовые буквы — живые… Это была словно бы часть ее самой.

Письмо было путаное, написанное в сильном волнении, что было заметно по повторяющимся словам, но Джек, читая, слышал голос Агнессы, видел ее лицо… Она просила его беречь себя, постараться жить разумно и честно (в том заключался основной смысл послания) и говорила, что им лучше расстаться по-хорошему и по возможности — больше не видеться. Она просила его не сердиться и принять на прощание то, что вложено в конверт. Заглянув туда еще раз, Джек обнаружил две банкноты; он не стал интересоваться их стоимостью, а машинально скомкал в руке. Настроение было сквернее некуда. Ему очень хотелось забыться, как-то уйти от действительности. Может, напиться, как раньше? Джек нахмурился: он обещал Агнессе… Хотя что теперь значили эти обещания? Но беда была в том, что пить не хотелось. И, похоже, вообще ничего не хотелось.

Потом он вспомнил, что должен спуститься вниз, позвал Керби и пошел. Спускаясь по лестнице, думал о том, почему и куда уехала Агнесса. Может, Орвил ее прогнал? В письме ничего не говорилось об отъезде. Или они уехали вместе? Нет, вряд ли…

Внизу стояла девушка. Она посмотрела на него с испугом, к которому, тем не менее, примешивалось жадное любопытство. Джеку ее лицо показалось знакомым.

Они поздоровались, и он, сразу вцепившись в нее взглядом, спросил:

— Куда миссис Лемб уехала? Одна?

— Да, одна, — сказала Френсин, растерявшись: она не знала, можно ли сообщать кому-либо, куда уехала госпожа. — Не знаю, куда, — торопливо произнесла она, а потом, вспомнив слова Орвила, добавила: — К матери, в столицу.

— А! — уныло протянул Джек. — Понятно. Вы хотите забрать собаку?

Френсин кивнула, тогда он присел рядом с Керби и, обняв его рукой за шею, заговорил:

— Керби, дружище, придется поехать. — Собака вздохнула, словно понимая все. — Не вздыхаай тяжело: мы должны быть там, где больше всего нужны. Мы прожили с тобой друг без друга столько лет, проживем и еще немного, будем радоваться, что хотя бы повидались напоследок. Поезжай к Джессике (Керби повел головой), она любит тебя и, если ты не вернешься, наверное, будет плакать. Может, мы и встретимся еще, а может, и нет, но горевать не стоит. Ты один меня по-настоящему помнил, единственный не осуждаешь ни за что — за это спасибо! Дай лапу, мы ведь были добрыми друзьями!

Джек пожал протянутую лапу и велел Френсин взять пса за ошейник. Собака послушно пошла с девушкой, хотя все время пыталась оглянуться на хозяина, который стоял, не двигаясь, и смотрел невидящим взглядом им вслед. Что-то такое было в его глазах, отчего у Френсин странно защемило сердце.

— Подождите! — крикнула она неожиданно для самой себя, когда они с Керби были уже в дверях, а Джек почти поднялся по лестнице. — Я должна вам кое-что сказать!

Он задержался на верхней ступеньке.

— Только не говорите никому, что узнали это от меня! — взволнованно произнесла она. — Миссис Лемб поехала не к матери, а в Калифорнию, в свой дом на побережье… Помните, где мы встретились тогда с вами — мистер и миссис Лемб и я…

Джек пристально смотрел на девушку.

— А, вот откуда я вас помню, — медленно проговорил он. — Как вас зовут?

— Френсин.

— Френсин…— повторил он. — Спасибо, что не обманули!

Френсин вспомнила разговор слуг и вопрос Полли: стоит ли этот человек того, чтобы миссис потеряла голову? Нет, решила девушка, они с госпожой неподходящая пара. Может быть, потому, что привыкла видеть рядом с Агнессой Орвила, а он был совсем другим. И все-таки сам по себе Джек тоже показался ей интересным. Она призналась себе, что он мог бы ей понравиться, если бы она узнала его в другом качестве и не слышала всего, что болтали о нем. Нет, что ни говори, — Рейчел, Полли и Лизелла со своими страшными сказками просто глупые сплетницы!

— Ну, и что ты собираешься делать? — спросила у Джека Молли полчаса спустя. — Нет, ты скажи, что?

Она относилась к нему чуть ли не покровительственно, часто даже выговаривала, забывая или не замечая, что он уже не нуждается в опеке или что он вдвое старше ее.

— Ничего, Молли! — раздраженно произнес он. — Понимаешь, ничего!

— Ты не поедешь к ней?

— Зачем? — На лице его появилась нехорошая злая улыбка. — Мне надоело унижаться, я устал собирать эти обломки, мне это причинило столько боли, что я и сам не знаю, хочу ли еще чего-нибудь. Наверное, нет.

Молли с важным видом прошлась по комнате.

— Но ты хочешь, чтобы она опять стала твоей?

— Она никогда не будет моей.

— Знаешь, я тут спрашивала у бабки — она иной раз говорит умное — как мужчина может вернуть женщину, которую давно потерял, и она ответила так: «Нужно почаще вспоминать с ней прошлое, то хорошее, что было в нем, а когда она начнет грустить, попытаться вернуть ее туда — она непременно захочет утешиться». Понял?

К ее разочарованию, он отрывисто произнес:

— Глупости это! Агнес еще слишком молода, чтобы думать только о прошлом!

Молли обиделась из-за того, что советы не имели ожидаемого успеха.

— Ну и черт с тобой! — закричала она. — Раз ты такой осел! Любой бы на твоем месте воспользовался этим, если б ему так уж была нужна именно бесценная Агнесса! Не хочешь — ну и пропадай тут один, подыхай с тоски!

Джек рассмеялся.

— Глупая девочка! — произнес он беззлобно. — Мой револьвер теперь заряжен: я приму более легкую смерть!

Молли оторопела. Она стояла посреди комнаты, долговязая, нескладная девчонка с бледным лицом, в блеклой одежде, с русыми волосами, кое-как прихваченными шпильками; она всегда выглядела бесцветно, и только глаза ее, широко раскрытые, в живых серых крапинках, ярко блестели. Сейчас щеки ее порозовели, а рот изогнулся совсем по-детски.

— Ты что… серьезно? — спросила она, заглядывая ему в лицо. — Спятил, что ли?.. Какого ж дьявола тебя лечили столько времени, спасали, когда ты помирал, а?

— Зря, все зря!

— Но ведь ты не хотел умирать! — воскликнула Молли с таким выражением, будто догадалась о страшной тайне. — Признайся!

— Не хотел, — согласился Джек, — все надеялся на что-то.

— И теперь ты собираешься отступить?! Нет уж, изволь еще раз попытаться! Поезжай за ней следом. Ты знаешь, где это?

— Знаю.

— Я сейчас же куплю тебе билет!

— А что я скажу Агнессе?

— Да уж найдешь, что сказать!

Он улыбнулся и протянул ей две скомканные бумажки.

— Вот, купишь билет, а остальное возьмешь себе.

Молли расправила деньги, ворча, что так с ними нельзя обращаться, потом застыла, изумленная.

— Себе взять? — переспросила она, а когда он утвердительно кивнул, немного подумав, произнесла:

— Слушай; а муж миссис Лемб — такой противный, облезлый старикашка? Она вышла за него из-за денег?

Джек от неожиданности расхохотался.

— Ну, ты даешь, Молли! Ты, значит, не видела его, нет? Да, он богат, но мы примерно одного возраста, он привлекательный мужчина, образованный и вообще, неплохой человек. Агнес хорошо с ним жила, у них есть сын… Что ты теперь скажешь? — закончил он серьезно.

Молли пожала плечами; вид у нее был уже не такой уверенный, как минуту назад.

— Наверное, я чего-то не понимаю, Джек.

— Я сам ничего не понимаю, Молли, что поделаешь?

— И все-таки ты мне нравишься, мы всегда так здорово болтали с тобой, правда? Мы ведь друзья? Ты меня не забудешь? — спросила она, пытливо заглядывая ему в глаза.

Он встал и подошел к ней.

— Не забуду, Молли! Конечно, мы друзья…

Он подумал о том, что много лет подряд не чувствовал рядом родной души, никто не хотел называть его другом, все были если не врагами, то в лучшем случае равнодушными; или же презирали, ненавидели, боялись его, а теперь вот находятся те, кто сочувствует, даже хочет помочь. Если так, то и в самом деле: заклятие снято, и путь открыт. Только б достало сил пройти еще немного, и тогда он, должно быть, освободится навсегда!

Агнесса прибыла на вокзал ранним утром; сойдя с поезда, разыскала станцию дилижансов и к полудню была на месте. Серый особняк стоял, как прежде; казалось, ничто не могло его сокрушить. Она открыла калитку, потом — дверь особняка и несмело вошла внутрь пустующего дома с ощущением вступления в особый замкнутый мир, в котором, наверное, дышалось и думалось иначе. Орвил говорил, что дом обставлен; так и оказалось: многое осталось от прежних владельцев, а кое-что, как показалось Агнессе, еще со времен пребывания здесь Аманды; впрочем, необходимую мебель завезли уже после покупки дома Орвилом. В столовой все было покрыто чехлами, все, кроме длинного обеденного стола, приобретенного, совершенно точно, миссис Митчелл. Он был слишком велик, тяжел для дальних перевозок, и ни Аманда, ни те, кто жил тут после, не взяли его с собой, Агнесса провела рукой по матовой поверхности — на темно-коричневом дереве было немало царапин, а сейчас ее покрывал и толстый слой пыли. Агнесса очень удивилась, что за домом никто не присматривал, но, тем не менее, все было цело. Один из старых стульев стоял тут же, а другие, новые, — в углу, под чехлами.

Так же обстояли дела и в прочих комнатах; наверху Агнесса увидела даже рояль; она не смогла вспомнить, тот ли это инструмент, на котором она играла тогда, в свой первый приезд, или совсем другой. Старая ковровая обивка стен в гостиной кое-где попортилась; прежние хозяева отделали стены снизу и до середины деревом, а верх так и не заменили. Люстры увезли — придется довольствоваться свечами да светом каминного пламени. Агнесса заглянула в кухню — прежде здесь царствовала Терри… Но о тех временах Агнесса старалась не вспоминать. Кухня показалась ей особенно заброшенной: похоже, плиту не растапливали уже сто лет. Но кое-какая утварь сохранилась, а в сарайчике за домом был, наверное, запас дров.

Агнесса поднялась в свою комнату, служившую заодно и спальней. Тут был комод, в ящики которого она положила свои вещи, и стояла большая кровать. Агнесса подумала о том, сколько ночей ей предстоит провести здесь одной, вообще быть одной в этом огромном доме. Конечно, она всегда хотела стать его хозяйкой, ходить по этим комнатам, но никогда не думала жить тут одна. Орвил советовал нанять прислугу, но Агнессе не хотелось видеть рядом чужого человека, раз уж Орвил не отпустил с ней ни одну из служанок, хотя и негритянки, и Френсин наверняка согласились бы поехать! Впрочем, не так уж много нужно ей одной, справится как-нибудь сама. Одна, одна… Если уж одиночество, то полное. Она решила по возможности ни с кем не видеться; к счастью, в городе никто ее и не знал, кроме разве что Деборы Райт и Эйлин с супругом, да и те вряд ли узнали бы ее сейчас. Мария жила в столице… И хорошо, что дом стоял несколько в стороне от других, в окружении тенистых деревьев.

Вечером Агнесса прошлась по саду. Прежние владельцы особняка хорошо содержали сад; пожалуй, лучше, чем дом. Ветки деревьев были аккуратно обрезаны, на клумбах расцветали первые цветы. Агнесса пожалела, что теперь за садом некому будет ухаживать. Она побродила, любуясь высоченными тополями, вершины которых уходили ввысь, нацеленные в не успевшее потемнеть недосягаемое небо. Прорези в темно-зеленых кронах казались оранжево-красными от заката, полосой отсекавшего океан от неба и небо от земли. Становилось прохладно, и Агнесса закуталась в шаль. Она чувствовала, как сердце освобождается от тоски, и подумала о том, что, быть может, этот край с его неповторимой чудесной природой исцелит ее душу? Когда начало темнеть, вернулась в дом, тщательно заперла двери и окна. Странно, Орвил не подумал, что ей будет страшно ночью в доме, да, возможно, и небезопасно. Неужели он решил, что она… Да, если Френсин опять проболталась, на этот раз о письме, Орвилу в порыве ревности и обиды может прийти в голову, что она позвала Джека с собой. Впрочем, о Джеке вообще лучше не думать. Она старалась никого не вспоминать, даже детей — чтобы не плакать.

Ей и в самом деле стало страшно и одиноко до жути, когда она очутилась в своей комнате; эти чувства не прошли даже после того, как она нашла в себе мужество обойти дом сверху донизу с подсвечником в руке и еще раз проверить все запоры. Она съежилась под покрывалом на середине кровати, ее все пугало, шум океана казался тяжелым, зловещим, словно откуда-то издали надвигалось недоброе, точно где-то во тьме рычало страшное, огромное чудовище. Агнесса лежала, боясь шевельнуться, до тех пор, пока незаметно для самой себя не заснула.

Проснулась она только утром; комната была наполнена таким же медовым светом, как и почти десять лет назад, нежным светом, просачивавшимся сквозь янтарно-желтые шторы. Ночные страхи рассеялись, и она, поднявшись с постели, раскрыла окно: там, в саду, облитом росой, щебетали птицы, лучи солнца прозрачно-дымчатыми полосами пересекали воздух, проникая в свежую, точно промытую листву, вдалеке между деревьями виднелись белые домики с черепичными крышами, а еще дальше — горы и океан. Как тогда, в первый приезд. Так было до нее, так будет после. Агнесса перегнулась через подоконник и посмотрела вниз, на зеленую траву: высоко! Она не помнила точно, как ей удалось выбраться из окна и спуститься на землю, но зато точно знала, что теперь ни за что не решилась бы на подобное геройство. Агнесса усмехнулась, подумав о том, что постарела, хотя зеркало возражало: она видела в нем молодую женщину с гладкой, еще сохранившей слабый след прошлогоднего загара кожей, длинными, прямыми и блестящими темно-каштановыми волосами и зелеными глазами… только глаза эти были очень грустны. Совсем скоро ей исполнится двадцать семь. Джек старше ее года на три, значит, ему тридцать, а Орвилу еще зимой стукнуло тридцать два. Агнесса вышла из комнаты; спешить было решительно некуда. Причесалась, умылась внизу… Вчера она поужинала остатками дорожных припасов, и у нее еще сохранилось то, что она купила, сойдя на станции, но в дальнейшем придется постоянно пополнять запас продуктов, а значит — Агнесса с неудовольствием подумала об этом — куда-то выходить: ей взбрело на ум, что она смогла бы все время сидеть в доме. Развлечений не было никаких. Рояль да несколько книг, привезенных из дома.

Агнесса вошла в кухню; не смея подступиться к плите, разожгла маленький очаг и сварила кофе. В столовой, куда он прошла с чашкой, было пусто и темновато; она уселась было во главе стола, но потом вернулась на кухню — там ей показалось уютнее и светлее. После завтрака Агнесса немного позанималась уборкой дома, потом привела в порядок волосы, на что ушло много времени: пришлось носить от колодца воду и, хочешь — не хочешь, растопить плиту. С превеликим трудом и опаской Агнессе удалось заставить себя сделать это, и она, вдобавок ко всему, испачкалась в саже.

Потом, завершив все дела, поднялась наверх, в комнату Аманды, где просидела в кресле у окна до самого вечера. В этом помещении почти не было мебели, окна выходили на северную сторону, отчего комната казалась мрачной.

Обстановка отвечала настроению Агнессы; были моменты в жизни, когда она вместо того, чтобы бороться с плохим настроением, желала его усугубить. В такие минуты, всецело подчиняясь ему, она плыла по невидимому внутреннему течению.

Она думала о матери. Аманда так и не вышла замуж, почему? Не нашлось достойных претендентов или помешала привычка к одиночеству, к свободной жизни? Агнесса вернулась к мыслям о своем браке. Орвил дал ей свободу, очень много свободы. Когда человек чувствует себя свободным и счастливым, он, наверное, перестает бояться… Агнесса вспомнила слова Терри, которые та обронила в ответ на пылкие признания семнадцатилетней девушки, уверенно заявлявшей, что она достигнет свободы: «Я свободных людей не видала…» Да, верно, едва успеваешь освободиться от одного, как тут же в другом становишься несвободной. Людская жизнь сильно отличается от звериной: внутренние цепи держат куда сильнее внешних запоров. Агнесса вздохнула: что бы она стала делать, если б их не было? Человек иногда не знает сам, на что способен. Хорошо, если есть совесть, чувство преданности и долга; ей, наверное, этого не хватало, потому она здесь. Порой идти на поводу у своих желаний — преступление… Но сейчас, кажется, любовь и долг шли рядом, иначе она не жаждала бы вернуться к Орвилу. Возвращение… К сожалению, до этого еще далеко.

Агнесса поиграла на рояле, пытаясь обрести утраченное душевное равновесие. Вдохновенные мелодии вызвали кратковременный подъем, но он прошел вскоре после того, как она бросила играть. Все напрасно…

Выйдя в сад, Агнесса нарвала цветов и после отнесла их на могилу Олни. Так было нужно, хотя это опять всколыхнуло воспоминания. Могила содержалась в порядке — Агнесса порадовалась, хотя и сочла ее слишком бедной. Нужно будет кое-что изменить, Олни заслужил, чтобы о нем помнили. Она вспомнила того человека, о котором говорил Джек: она не спросила тогда, есть ли где-нибудь тут и его могила? Имя она запомнила — Дэн; что ж, когда она пойдет в воскресенье в церковь, то попросит упомянуть эти два имени в вечерней молитве.

Агнесса шла по улицам домой; город этот она любила, хотя он так изменился за минувшие годы. Прошлым летом они неплохо проводили здесь время. Агнесса приложила пальцы к вискам: опять, опять… Для чего же, собственно, Орвил послал ее сюда? Чтобы решить? Ей? Но она все решила. Или чтобы подумать самому, как быть с нею?.. В наказание?

Еще издали, с улицы она заметила, что на крыльце сидит какой-то человек. Она немного постояла, не решаясь войти, потом все же взялась за калитку. И тут же, сделав пару шагов вперед, узнала его. У нее сразу опустились руки.

— Джек…

Он посмотрел на нее; по выражению его лица нельзя было понять, о чем он думает, что чувствует, — оно было, что называется, отсутствующим. Агнесса решила, что многие вещи ей никогда не удастся понять, а предвидеть и вовсе не дано ничего.

Джек тяжело поднялся и ждал, пока она отопрет дверь ключом. Агнесса вошла первой.