ГЛАВА II

Френсин, около года прослужившая у Агнессы и Орвила, считала, что ей крупно повезло: хороший дом, хорошее жалованье, прислуга дружна между собой, никто не прикрикнет, не нагрубит. Родных у нее в городе не было, и девушка искренне и сильно привязалась к семье Лемб. Жизнь в этом доме во всех отношениях шла на пользу: Френсин обучилась хорошим манерам, искусству правильной речи, шитью, кулинарии и многому другому. Да и обязанности ее были не так уж сложны.

— Стой, Джерри, стой! — воскликнула она, догоняя малыша, который в последнее время стал совершенно неугомонным.

Она гуляла с ним в парке, стараясь играми отвлечь от постоянных попыток забраться в какую-нибудь лужу.

— Подожди, я сама достану, — сказала девушка, удерживая мальчика, который устремился было за мячом, укатившимся к самой ограде. — Там грязно, Джерри.

Френсин подняла игрушку; выпрямившись, она увидела за витой решеткой незнакомую девушку, смотревшую прямо на нее. На вид незнакомке было лет пятнадцать, но юный возраст, как показалось Френсин, с успехом дополнялся богатым жизненным опытом. Бедно, почти нищенски одетая, она была к тому же неопрятна: причесанная кое-как, в рваной юбке с бахромой на подоле. Френсин заподозрила, что все это намеренно; прикидываясь нищенкой, девушка, вероятно, промышляла какими-то темными делами.

— Эй! — бесцеремонно окликнула няню Джерри незнакомка. — Вы живете в этом доме?

Френсин подумала, что сейчас эта оборванка попросит денег.

— Да, а что вы хотели? — натянуто произнесла она, про себя решая, отказать или нет.

Девушка несколько секунд дерзко смотрела на нее, вероятно, соображая, дама перед ней или служанка, потом сказала:

— Передать надо кое-что.

— Кому и что?

— Записку. — Девушка показала сложенный клочок бумаги. — Сказано, в дом не входить, передать Агнессе.

— От кого? — удивилась Френсин, не сразу сообразив, кто такая Агнесса.

Девушка скорчила гримаску.

— Там, наверное, написано. Если пообещаете передать, отдам вам. Вы ведь не Агнесса?

— Миссис Лемб, — поправила Френсин. — Нет, это не я. Но я могу ее позвать.

— Нет уж, возьмите, а мне пора. Пока я тут вас искала…— Она протянула через прутья решетки руку с грязными, обкусанными ногтями и вручила бумажку Френсин. — Только обязательно передайте. И не говорите больше никому, ладно?

— Ладно.

Пока Френсин, оглянувшись, звала Джерри, незнакомка исчезла. Френсин вытерла платком перепачканные руки мальчика, поправила его одежду и дала ему мяч.

Потом посмотрела на бумажку. Это была простая записка без конверта, не запечатанная ничем. Агнессе! Френсин вспомнила— всю эту малопонятную историю… Одни время дом усиленно охраняли… Рейчел тогда, собрав служанок на кухне, сказала: «Девушки, если мистер Лемб ничего не говорил вам, я скажу: вдруг кто-то незнакомый попытается что-нибудь через вас передать госпоже, ради всего святого, пойдите сначала к мистеру Лембу или даже ко мне, не молчите, не соглашайтесь!» Рейчел была очень расстроена, но ничего так и не случилось до сих пор, а ведь времени прошло немало. Что же теперь? Френсин, воровато оглянувшись, развернула записку, прочла, и сердце ее, встрепенувшись, забилось сильнее. Пойти к мистеру Лембу, как говорила Рейчел? Но вдруг он не передаст?.. Нет, передаст, конечно, но будет знать… А если госпожа рассердится на нее — ведь послание велено передать прямо ей, да еще и не рассказывать никому!

Френсин прикусила губку. Рейчел не очень симпатизировала хозяйке по каким-то своим причинам, но Френсин Агнесса нравилась, очень даже нравилась… Девушка не забыла, что хозяйка до сих пор верно хранит ее тайну о том, как ее с позором изгнали из дома прежних хозяев, и о рождении незаконного ребенка в семействе Лемб и среди прислуги не знал никто. Девушка никогда раньше не видела сегодняшней оборванки, но то, что было в записке, это ж… яснее ясного!

— Френсин, где ты? Джерри!

Служанка быстро сложила бумажку и сжала в руке, Агнесса легкой походкой шла по освещенной ярким солнцем дорожке парка: она была в зеленом элегантном платье, коричневой перелине и шляпе с зеленой вуалью; в лице ее сквозила озабоченность, и в то же время оно озарялось каким-то внутренним светом.

— Мама! — Джерри заулыбался и побежал вперед.

— Радость моя! — Агнесса наклонилась к ребенку, потом сказала Френсин: — Я поеду с Джесс… Лиза заболела, ты накроешь на стол к нашему приезду?

— Хорошо, мэм. Мэм! — окликнула она Агнессу, когда та уже повернула назад. — Тут вам…— И, разжав ладонь, подала бумажку. — Просили передать.

Брови Агнессы сдвинулись стрелами.

— Кто? — хмуро спросила она, не разворачивая записку.

Френсин рассказала подробно и заметила, каким беспомощно растерянным сделалось вдруг лицо Агнессы, словно она была беззащитным ребенком, Джессикой или даже Джерри… Но в следующую секунду женщина овладела собой настолько, что выглядела уже почти безразличной; сама не ведая того, в этот миг она была удивительно похожа на свою мать именно тем, как быстро сумела взять себя в руки.

— Спасибо, — спокойно ответила Агнесса, мимоходом пряча бумажку в кошелек. Она поговорила еще с Джерри, потом ушла, ничего больше не сказав Френсин, но девушка решила молчать о случившемся до гробовой доски. Она очень удивилась бы, если б увидела, как Агнесса, скрывшись из виду, словно девчонка, сломя голову побежала в дальний угол парка.

Прислонилась спиной к шероховатому широкому стволу дерева и развернула таинственное послание. Ее сердце забилось во сто крат сильнее, чем у Френсин, когда она читала неровные строки. Агнессу обуревали противоречивые, до боли сильные чувства, кровь бросилась в лицо. Влажные пальцы дрожали, губы пересохли. В записке было всего три кое-как нацарапанных слова: «Агнес, приходи. Джек.» Чуть ниже стоял адрес.

То, что в следующую минуту она разорвала бумажку на мелкие клочки, уже не имело значения: в душе Агнессы вновь поселились сомнения. Агнесса съездила с Джессикой на урок, вернулась, потом обедала с детьми (Орвил отсутствовал), после играла и разговаривала с ними в гостиной, но ничто не могло отвлечь ее от навязчивых мыслей.

Задолго до того, как решить, ехать или нет, она начала терзаться жестоким вопросом: говорить о записке Орвилу? Она думала очень долго, мысли рассыпались, как оброненная колода карт; в конце концов Агнесса решила, что сначала следует все-таки ответить на первый. Безусловно, если Орвил будет знать, то ей одной ехать по неведомому адресу уже не придется. Почему записку принесла незнакомая девушка? Кто она? Джек не давал о себе знать так долго и вдруг… В послании не содержалось просьбы о помощи, но Агнесса, доверяя своему внутреннему чутью, сказала себе, что записка сама по себе — это уже просьба.

Агнесса сидела в уединении в затемненной спальне на широкой кровати, скрестив по-турецки босые ноги. Тарелка с виноградом, которую принесла Полли, стояла рядом нетронутая.

Возможно, будь Орвил дома, все решилось бы гораздо скорее и проще: Агнесса не умела лгать мужу или скрывать что-то важное, да она никогда и не делала этого, но Орвил обещал вернуться поздно; до его приезда нужно было принять окончательное решение. Да, сейчас, скорее, пока его нет, пока она не видит этих тревожно-вопрошающих глаз, пока он не угадал ее тайных терзаний.

Агнесса подперла ладонями щеки, глаза ее были ярко-зелеными, напоминая гладкие, влажные виноградины на темном глиняном блюде. Что же делать? Если она не скажет ничего Орвилу и поедет выяснить, что нужно Джеку, это будет непорядочно; если она не поедет никуда, забудет обо всем, это будет… Вполне нормально?.. Захочет ли, сумеет ли забыть?

Агнесса не знала, что хуже: солгать другому или самой себе. Не лгать другому значило бы следовать общепринятым нормам, не лгать себе — значит жить по своим собственным законам. Разве не так она поступала в юности? Примирение с собственной совестью стоит жертвы — маленького безобидного обмана.

Филлис предупреждала ее, но… Филлис не понимала происходящего, для Филлис белое было белым, черное черным, а для Агнессы все окрашивалось совсем в иные тона. Господи, как дурно таиться от Орвила! И потом вдруг это ловушка? Почему Джек сам не пришел? Где он был все это время? Неужели здесь рядом, в Вирджинии? Что же он делал? Агнесса заблудилась в лабиринте вопросов; чтобы выбраться из него, следовало поехать к Джеку и все выяснить. Поехать с Орвилом? Или… одной?

Она переменила позу, потянулась за виноградом, взяла одну ягоду и положила в рот. Сладкий дурманящий сок жизни проник внутрь ее тела: но если она поедет одна, все закрутится снова! Скольких сил ей стоило обрубить концы, зачем же их связывать вновь?! И Агнесса призналась себе, что связать было б намного легче.

Она вскочила, принялась ходить по комнате, потом легла. Она отправляла в рот ягоду за ягодой, глотала сладкую влагу, слезы текли по лицу, и пальцы цеплялись за покрывало, никакого равновесия не было, точно отлаженный механизм последних лет ее благополучно-правильной, прекрасной жизни дал сбой: тени запали в душу, свет померк. Она совсем этого не желала, потому и плакала сейчас, но никуда не могла уйти от себя; внезапно наступившее колдовское полнолуние озарило все потаенные закоулки ее души, то, что она так долго прятала внутри. Нет! — Агнесса сжала кулаки. — Надо во что бы то ни стало осушить этот дьявольский колодец!

Ладно, она поедет и холодно спросит: «Что тебе нужно опять?» И если начнутся старые разговоры, тут же повернет назад, хотя вернуться назад в жизни труднее всего, а чаще это бывает! просто невозможно.

Она ничего не скажет Орвилу, но его не предаст: любимых не предают.

А насчет Джека… пожалуй, вопрос нужно поставить иначе: не всегда нужно думать о том, нужен ли кто-то тебе, иной раз стоит подумать, может, ты очень нужна кому-то.

Агнесса вздохнула с облегчением: оправдание собственных поступков — величайшее дело в жизни.

Она не поехала к Джеку ни завтра, ни послезавтра и колебалась еще дня два, однако решение ничего не говорить мужу созрело окончательно. Орвил вовсе не был слеп и, конечно, заметил ее волнения. Он спросил, что случилось. Агнесса тут же сослалась на какие-то несущественные мелкие причины. Орвил поверил, опять-таки не от невнимания и слепоты, а потому (Агнесса со стыдом осознавала это), что слишком доверял ей. Но не могла же она, в самом деле, ответить: «Да вот, дорогой, тут Джек прислал записку, просит прийти, и я думаю, соглашаться или нет!» Нельзя было бесконечно испытывать терпение даже такого уравновешенного человека, как Орвил, нельзя постоянно требовать от него понимания; Агнесса чувствовала: если здесь грянет вдруг настоящая буря, то это будет нечто грандиозное.

Никто больше не приходил, ничего не просил передать, но на следующей неделе, доставив Джессику в наемном экипаже на очередной урок, Агнесса не отпустила, как обычно, карету, а велела ехать по адресу, что был в уничтоженной злополучной записке. Это оказалось на окраине города, в грязном бедном квартале, и Агнесса, ощущавшая себя преступницей, сидя в плутавшем по узким улочкам экипаже, думала со страхом о том, во что в очередной раз ввязывается: «А вдруг это, Боже упаси, какой-нибудь притон?!»

Она немного успокоилась, когда карета остановилась перед большим двухэтажным домом, настоящей огромной развалиной, пристанищем бедняков. Когда-то она сама жила в похожем, поэтому не очень испугалась. Вероятно, это было нечто вроде дома миссис Бингс на прииске: небогатые домовладельцы сдавали комнаты еще более бедным жильцам. Агнесса попросила кучера подождать и не без содрогания вошла. Агнесса была одета в темное платье и широкополую шляпу с вуалью, на всякий случай скрывавшую лицо; она оделась так, чтобы не привлекать внимания, но теперь сообразила: для такого места и это платье слишком шикарно. Она внутренне сжалась: то ли от неловкости, то ли от страха, но отступать уже не было смысла.

Из предосторожности Агнесса решила сначала попытаться найти девушку, которая принесла записку: задача навряд ли выполнимая, потому что даже имя незнакомки не было известно, к тому же девушка вообще могла жить не здесь.

Кто-то толкнул Агнессу, в темном коридоре, потом она наткнулась на ребятишек, которые тут же умчались куда-то, но она успела заметить, как бедно они одеты. Кругом были почерневшие стены и потолки, мутные стекла немытых окон, выщербленные полы. В большом помещении, из которого вела наверх лестница, а вправо и влево — два коридора, растрепанная пожилая женщина в съехавшей на сторону мешковатой юбке и широком грязном переднике мыла истоптанные полы. Она с недружелюбным удивлением глянула на Агнессу, но ничего не сказала. Агнесса проскользнула мимо наверх и очутилась в точно таком же коридоре, что и внизу. На одной из дверей была намалевана пятерка, на следующих двух ничего не было, но, как и следовало предположить, здесь находились комнаты шесть и семь. За дверью «шесть» слышалась грубая ругань, в «семерке» стояла гробовая тишина. Семерка была последней, угловой. «Как на прииске», — подумала Агнесса. Она несколько раз протягивала руку к двери, но каждый раз немедленно начинавшийся дикий стук сердца вынуждал ее остановиться. Она прислушалась: ни единого звука… скорее всего, в комнате ни души! Внезапно соседняя дверь с треском распахнулась, Агнесса испуганно отпрянула к стене. Из комнаты вышла заплаканная молодая женщина с огромной бельевой корзиной в руках, а за нею — высокий мужчина, на лицо которого жизнь уже наложила несмываемый отпечаток грубости и злобы. Агнессу больше всего испугали почему-то его гигантские сапоги. Люди оглядели ее с подозрением, и Агнесса стремительно метнулась вниз. Господи, куда ее занесло! А если с нею что-нибудь здесь случится, никто даже не будет знать, где она! Она быстро спустилась по лестнице; навстречу попалась женщина, которая несла отвратительно пахнувшую кастрюлю. Агнессу, от которой исходил тонкий аромат дорогих духов, слегка затошнило, к тому же в помещении стоял непроходящий запах старого здания: гнилого дерева, сырости, известки.

Агнесса вернулась к встреченной возле лестницы старухе. Та ожесточенно отжимала рваную тряпку.

Агнесса постояла немного, нервничая и не решаясь начать разговор, женщина не обращала на нее никакого внимания. Наконец Агнесса, осмелившись, произнесла:

— Вы не подскажете мне, кто живет наверху, за дверью, на которой должна быть семерка?

От волнения она говорила довольно нескладно. Женщина подняла острые глазки.

— Должники. Как и за всеми другими.

— А конкретно, кто? Мужчина? Женщина?

— Мужчина. А может, и женщина, разве я помню? Знаю одно: должники, понимаете, которые не платят денег!.. Мы с Молли крутимся, как можем, но разве кому есть до этого дело? Еле концы с концами сводим! Правда, в результате кто-нибудь да заплатит — так и живем.

— Так это ваш дом?

— Все говорят: «дом», а что толку?! — опять проворчала старуха. — Какой с него доход! Если б Молли не приносила деньги, мы бы давно умерли с голоду в этом самом доме!

— А кто такая Молли?

— Моя внучка. Кстати, если что нужно узнать, спросите у нее, она всех тут знает.

Агнесса не знала, почему, но мгновенно прониклась уверенностью, что именно эта Молли и принесла записку.

— Можно мне с нею поговорить?

— Можно. Только сейчас ее нет, ушла на рынок за покупками.

— Скоро вернется?

— Даст Бог, часа через два, но ничто не помешает ей вернуться и завтра утром. Это ж чертова дочь! — Она сказала так, но под нарочитой грубостью скрывалась любовь. Агнесса это сразу почувствовала.

Она решила не ждать неуловимую, таинственную Молли, а ехать домой. Предварительная вылазка сделана, а там видно будет!

Агнесса вышла на улицу и с чувством облегчения села в карету.

Она заехала за дочерью. Постепенно испуг окончательно прошел, но Агнесса ощущала сильную и не совсем свойственную ей потребность с кем-то поговорить, не обязательно о своем рискованном путешествии, а просто… о чем угодно.

— Как твои успехи? — спросила она дочь по дороге домой, хотя в эту минуту меньше всего интересовалась ими.

Джессика долго рассказывала о том, чем они занимались сегодня, о мисс Кармайкл, о своих затруднениях и удачах.

Агнесса почти не слушала, сидела, прикрыв рукою глаза. Да или нет, ехать ли туда еще раз, рисковать ли опять, взять ли на душу такой грех? Но, попытавшись один раз что-то узнать, увидеть или услышать, она не могла устоять перед искушением сделать это снова.

— Мама, у тебя голова болит? — спросила Джессика, внезапно обрывая рассказ: она заметила, что мать ее не слушает.

— Нет, милая. Извини. — Агнесса очнулась, — Впрочем, я действительно неважно себя чувствую.

Она испугалась проницательного взгляда светлых глаз дочери, хотя и знала, что Джессика ничего заподозрить не может. «Но ведь пройдет совсем немного времени, всего несколько лет, и она будет все понимать», — почему-то подумала женщина.

— Знаешь, Джесс, я иногда боюсь тебя, — призналась она, и глаза девочки округлились.

— Мама…— обескураженно произнесла она. — Почему?..

— Я боюсь… нет, не тебя, конечно, а того, что внезапно придет момент, когда мы в чем-то важном не поймем друг друга, или я не смогу тебе что-то объяснить. Ты уже во многом другая. Попала в иной мир, дружишь с Дженнифер Хейфорд… Кто знает, что все это будет значить для тебя? Мир людских ценностей очень неоднозначен.

— Дженни — моя подруга, она хорошая, — проговорила Джессика.

— Понятно. А ты помнишь своих старых подруг, Эмму и Тину? Стала бы ты с ними теперь дружить?

Джессика растерянно пожала плечами.

— Мы давно не виделись…

— В твоей школе не учатся бедные дети. Только такие, как Дженни. Но на свете далеко не все имеют то, что имеет она.

— Я не знаю, было бы мне интересно с Тиной и Эммой или нет, — сказала Джессика, продолжая начатую мысль. — Дженни умная, много знает, а они… И у Дженни много всего есть, ты права, мама.

— Да… А помнишь, твой отец подарил тебе куклу Лолиту, еще тогда, когда мы были бедными (Агнесса впервые, пожалуй, сама напомнила дочери о тех временах), а у тебя была кукла Нора, которую ты очень любила, старая кукла, и ты сразу захотела сделать ее служанкой Лолиты?

— Ты тогда не велела мне…— Джессика задумалась.

— Да, — кивнула Агнесса. — Хотя, возможно, все старое, плохое, некрасивое должно забываться, когда появляется другое — лучшее. Может, это и так. Нам повезло, а раньше… я всегда боялась, что когда-нибудь ты упрекнешь меня в том, что я не сумела дать тебе настоящую, светлую жизнь, такую, какой ты, к счастью, живешь теперь.

— Разве ты была виновата в том, что мы были бедными? — удивилась Джессика.

— В какой-то степени — да.

— Почему?

Агнесса печально улыбнулась.

— Мы поговорим с тобой об этом… когда-нибудь потом, когда ты подрастешь.

Джессика с серьезным видом молчала, а Агнесса вдруг подумала о том, что почти понимает свою мать Аманду. Да и она сама теперь желала бы, чтобы дочь ее выросла и провела жизнь в благополучии, была настоящей леди, чтобы ее не коснулись ненужные трудности, страдания и нужда. Правда, Аманда думала в первую очередь, может быть, о собственной персоне, но… все равно, даже если и так, ей, Агнессе, не надо повторять чужих ошибок, не надо идти на поводу у своих желаний, когда, возможно, на карту поставлена судьба самых дорогих для нее существ и Джерри, детей.

— А все-таки в тебе, Джесси, есть что-то такое… Вот ты дружишь с Рейчел, а она ведь совсем простая женщина, кухарка, не думаю, что она так уж много знает! А ты находишь какой-то интерес в общении с ней.

— Рейчел, она… она не много знает, но она… понимает, мама! И потом я ее просто люблю, понимаешь? А вот папа, он знает много, и понимает меня, поэтому с ним еще интереснее!

— А я? — грустно спросила Агнесса.

Джессика внимательно посмотрела на нее и ответила очень просто:

— Ты моя мама.

Агнесса улыбнулась.

— Поняла. Скажи, а вот если бы я совершила плохой поступок, ты бы простила меня, Джесс?

— Ты бы не могла.

— Ну а если бы? Представь себе такое! — настаивала Агнесса.

Девочка мотнула головой.

— Нет! — Но потом, уступая, сказала: — Простила бы, конечно.

— Почему?

— Ты моя мама, — опять повторила Джессика и засмеялась, а Агнесса следом.

— Ты, верно, умнее меня! — заметила она. — А раз так, позволь задать тебе вопрос (Девочка серьезно кивнула) : — А папа бы меня простил?

Джессика, проникнутая важностью своей миссии, долго молчала, размышляя, как бы ответить получше, и сказал наконец: — И папа бы тоже простил, он просто не смог бы не простить. Он тебя очень любит, мамочка!

В тот день стояла чудесная погода: синее-синее небо и ослепительно-яркое, совсем не осеннее солнце над головой. Орвил уехал по делам, а Агнесса заканчивала свой туалет. Она оделась так скромно, как только позволял гардероб, положила в сумочку деньги (в карманных расходах Орвил ее не ограничивал никогда), потом позвала Френсин.

— Френсин, — сказала она, глядя на нее пристально и с решимостью. — Девушка сразу поняла свою собственную важность в этом таинственном деле. — Вот, возьми это. — Агнесса протянула запечатанный конверт, — Если вдруг случится такое, что я не вернусь домой к вечеру, отдашь его мистеру Лембу. Но не раньше. И никому об этом не говори, поняла?

— Да, мэм!

Агнесса ничего больше не добавила и вышла вниз к уже поджидавшей ее Джессике. Она была уверена в молчании Френсин и… все. Остальное, то, что ждало ее сегодня, представлялось неопределенным, точно горизонт в тумане: не пустота, не мираж, но нечто неведомое.

Она вновь проделала прежний путь, решив не ждать Молли, а все выяснить самой. Второй раз оказалось проще: преграда вступления в чужой мир была уничтожена первым посещением.

Сегодня ей везло: даже Молли удалось застать на месте. Долговязая худая девчонка, она не совсем соответствовала описанию Френсин, по крайней мере, была причесана и одета аккуратно, хотя манеры у нее действительно не отличались изысканностью, а под глазами залегла подозрительная синева.

— Ну и что? — с явным вызовом произнесла она в ответ на вопрос Агнессы о записке. — Да, приносила. Меня попросили!

— А почему тот, кто написал записку, не принес ее сам?

Девушка смерила женщину взглядом, говорившим: «Ах, так это ты та самая Агнесса? Очень интересно!» И сказала:

— А вы спросите, у него!

Агнесса облизнула губы в странном волнении и произнесла тоже несколько раздраженно, задетая наглой самоуверенностью юной девицы:

— Он что, у себя?

Молли усмехнулась.

— Наверное. Вчера, или нет, даже позавчера, был у себя… И вряд ли ушел! — А потом, не сдержавшись, добавила: — Что-то вы не очень спешили, мадам, я бы на вашем месте поторопилась!

Кровь бросилась Агнессе в лицо; она собиралась ответить резко, но промолчала, а старуха, наблюдавшая эту сцепу, прикрикнула:

— Молли, глупая ты девчонка, прикуси язык!

Девушка презрительно повела плечом и, приоткрыв соседнюю дверь, вышла из помещения.

Агнесса поднялась наверх, оставив в одиночестве старуху; прошла по коридору до крайней двери и постучала негромко. Никто не ответил, тогда Агнесса толкнула дверь, и та поддалась. Она шагнула внутрь, в небольшую комнату с единственным маленьким оконцем, и знакомый, но в то же время странно изменившийся голос спросил:

— Это ты, Молли?

— Нет, это я, Агнес! — ответила Агнесса.

Она сделала еще один шаг и получила возможность увидеть все, что хотела увидеть. В комнате стояла грубая старая мебель, всего несколько предметов — стол, стул и кровать; помещение не освещалось ничем, кроме пробивающегося сквозь грязное оконце солнечного света; пол, стены, потолок были черны и голы. Единственный обитатель комнаты лежал на кровати; когда он повернул к Агнессе свое лицо, она вздрогнула и остановилась. Если б она видела этого человека год назад, когда он скрывался от погони в лесах и болотах в компании двух таких же существ, она бы не так испугалась сейчас; тогда она просто поняла бы, что к нему вернулся прошлогодний облик, вернулся за одним исключением: в глазах того человека была безумная злоба, отчаяние и страх, в глазах этого — почти ничего.

Джек ничего не сказал, он не двигался и лишь смотрел на нее из-под полуприкрытых век. Дыхание его было прерывистым и тяжелым.

Агнесса не заметила в комнате никаких следов еды, ни крошки; кувшин для воды тоже был пуст.

— Господи, Джек, что случилось? — в отчаянии прошептала она, подходя ближе. — Тебе плохо?