3

Вертолет вернулся назад, и Фаллон вывалил груду катушек с пленкой на стол в большом домике.

– Знаете что-нибудь про то, как проявлять пленку? – спросил он.

– Немного, как всякий любитель.

– Да! Этого может оказаться недостаточно. Но мы делаем все, что в наших силах. Идите за мной. – Он провел меня в другой домик и показал свою фотолабораторию. – Вы должны справиться, – сказал он. – Это не слишком сложно.

У Фаллона не возникало необходимости плескаться в ванночках с химикатами, он располагал самым аккуратным оборудованием для фотолаборатории из всего, что я видел, – здесь даже не было нужды в затемнении. Он продемонстрировал мне, как работает автомат для проявления пленки, представляющий из себя большую коробку с направляющей дорожкой внутри, светонепроницаемой дверцей с одной стороны и щелью с другой. Он открыл дверцу, положил катушку с непроявленной пленкой в приемник и протянул ее кончик через зубчатые колесики. Затем он закрыл дверцу и нажал на кнопку.

Через пятнадцать минут проявленная цветная пленка, сухая и готовая к просмотру, выползла из щели с другой стороны аппарата.

Он снял крышку и показал мне внутреннее содержимое ящика – ряды медленно вращающихся валиков, ванночки с химикатами и инфракрасная сушилка в самом конце – и объяснил, какие химикаты для чего предназначены.

– Думаете, справитесь? Это экономило бы наше время, если бы кто-то проявлял пленки так быстро, как только возможно.

– Не вижу, почему бы и нет, – ответил я.

– Хорошо! Тогда можете заняться этим. А я должен обсудить кое-что с Полем. – Он улыбнулся. – Нельзя вести нормальную беседу в винтокрылой машине – слишком шумно. – Он взял в руки катушку. – Вот эта содержит стереопары; когда вы проявите пленку, я покажу вам, как ее разрезать и вставить в специальные рамки.

Я занялся обработкой пленок, довольный тем, что нашлась работа и для меня. Здесь требовалось только время – сама работа была настолько проста, что с ней справился бы и ребенок. Я проявил последнюю катушку – со стереопарами – и отнес ее Фаллону, чтобы тот показал мне, как вставлять кадры в двойные рамки, что тоже оказалось достаточно просто.

Вечером в большом домике состоялся показ картинок с помощью волшебного фонаря. Фаллон вставил катушку в слайд-проектор и нажал включатель. На экране появилось какое-то зеленое марево, и он смущенно кашлянул.

– По-видимому, в этом кадре я неправильно установил фокус.

Следующий слайд оказался лучше, и на экране появился участок джунглей и сенот, в котором отражалось голубое небо. На мой взгляд, это выглядело просто как еще один фрагмент леса, но Фаллон и Халстед спорили довольно долго перед тем, как перейти к следующему кадру. На то, чтобы посмотреть все картинки, потребовалось добрых два часа, и я потерял к ним интерес задолго до конца, особенно когда стало ясно, что первый сенот пуст.

В конце Фаллон сказал:

– У нас еще остались стереокадры. Давайте посмотрим на них.

Он сменил проектор и дал мне поляроидные очки. Стереослайды оказались пугающе объемными, у меня было такое ощущение, что стоит мне нагнуться, и смогу сорвать лист с верхушки дерева. Поскольку снимки были сделаны с воздуха, они также вызывали чувство головокружения. Фаллон перебрал их все без всякого результата.

– Я думаю, мы можем вычеркнуть этот сенот из нашего списка, – сказал он. – Нам лучше отправиться в постель – завтра будет тяжелый день.

Я зевнул и потянулся, и тут вспомнил о людях, которых видел днем.

– Я видел двух мужчин у сенота.

– Чиклерос? – резко спросил Фаллон.

– Нет, если только чиклерос не маленькие коричневые люди с большими носами.

– Майя, – решил он, – Они, наверное, никак не поймут, какого черта мы здесь делаем.

Я поинтересовался:

– Почему бы вам не расспросить их насчет Уашуанока? В конце концов его построили их предки.

– Они ничего про это не знают, а если даже и знают, то все равно ничего вам не скажут. Современные майя отрезаны от своей истории. Они считают, что эти руины оставлены гигантами или карликами, и держатся от них подальше. Священные места не терпят присутствия людей. Как вам понравилось то здание возле сенота?

– Я не смог его найти, – признался я.

Халстед издал сдавленный смешок, а Фаллон захохотал.

– Оно не слишком скрыто, я заметил его сразу. Я покажу вам его завтра – это поможет вам понять, с чем нам здесь предстоит столкнуться.

4

У нас установился твердый распорядок. Фаллон и Халстед совершали три вылета в день, иногда четыре. После каждого вылета они передавали мне пленки, я проявлял их, и каждый вечер мы просматривали результаты на экране. Пока это ни к чему не привело, за исключением сокращения возможных мест поиска.

Фаллон отвел меня к сеноту, чтобы показать сооружение майя, и я обнаружил, что проходил мимо него десять раз, но так и не заметил. Здание располагалось рядом с краем сенота в гуще растительности, и когда Фаллон сказал: "Вот оно!", я не увидел ничего, кроме еще одного участка джунглей.

Он улыбнулся и сказал:

– Подойдите ближе.

Я приблизился к самому краю прогалины, по-прежнему различая перед собой только слепящие солнечные блики, листья и тени. Я обернулся и пожал плечами. Фаллон крикнул:

– Просуньте руку сквозь листья.

Я сделал так, как он сказал, и мой кулак неожиданно натолкнулся на камень.

– Теперь отойдите на несколько шагов и посмотрите еще раз, – сказал Фаллон.

Я отступил назад, потирая ободранные костяшки пальцев, и посмотрел снова на зеленые заросли, прищурив глаза. Забавная вещь – какое-то мгновение ничего не было, а через долю секунды появилось, подобно хитрой оптической иллюзии, но даже тогда это был призрачный намек на здание, созданный игрой теней. Я поднял руку и сказал неуверенно:

– Оно начинается здесь – и заканчивается... там?

– Верно, вы его нашли.

Я смотрел не мигая, боясь, что постройка снова исчезнет. Если какой-нибудь армейский штаб захочет улучшить работу своих подразделений, занимающихся камуфляжем, то я настойчиво советую направить их пройти курс переподготовки в Кинтана Роо. Эта природная маскировка была почти совершенна. Я спросил:

– Как вы думаете, что это такое?

– Может быть, часовня, посвященная Чаку, Богу Дождя; они часто располагаются рядом с сенотами. Если хотите, можете очистить ее от растительности. Может быть, найдете что-нибудь представляющее относительный интерес. Только остерегайтесь змей.

– Вероятно, я так и сделаю, если смогу найти ее снова.

Фаллон от души развеселился.

– У вас должен быть наметан глаз на подобные вещи, если вы занимаетесь археологическими исследованиями в этой части света. Иначе вы пройдете сквозь древний город, не заметив его.

Теперь я ему верил.

Он посмотрел на часы.

– Поль будет меня ждать, – сказал он. – Мы вернемся через несколько часов с новыми пленками.

Отношения, существовавшие между нами четырьмя, были достаточно странными. Я чувствовал себя несколько не у дел, поскольку не знал точно, что происходит. Тонкости археологических исследований находились выше моего разумения, и я не понимал и десятой части того, о чем говорили Фаллон с Халстедом, когда разговор заходил на профессиональные темы, а это было единственным поводом для их общения.

Фаллон строго ограничил свои отношения с Халстедом профессиональными вопросами и не отступал от этого ни на дюйм. Для меня было очевидно, что он не особенно любит Поля Халстеда и не слишком ему верит. Впрочем, так же, как и я, особенно после того разговора с Патом Харрисом. Фаллон наверняка получил еще более детальный рапорт на Халстеда от Харриса, так что я понимал его позицию.

Ко мне от относился по-другому. Он по-прежнему воспринимал мое невежество в вопросах археологических исследований с мягким юмором и не делал попыток заткнуть мне рот своим профессиональным превосходством. Он терпеливо отвечал на мои вопросы, которые ему, я полагаю, казались простыми и зачастую абсурдными. У нас вошло в привычку по вечерам, перед тем как отправиться спать, посидеть вместе часок, беседуя на самые различные темы. Помимо своих профессиональных интересов, он был весьма эрудированным человеком, обладающим самыми глубокими познаниями в различных областях. Как-то мне удалось заинтересовать его применением компьютеров в фермерском хозяйстве, и я детально изложил свои планы относительно фермы Хентри. Ему принадлежало большое ранчо в Аризоне, и он стал рассматривать возможность применения там компьютерных расчетов.

Но затем он резко встряхнул головой, как бы отгоняя эти мысли.

– Я передал ферму своему брату. Теперь он присматривает за ней. – Он посмотрел невидящим взглядом в дальний конец комнаты. – У человека слишком мало времени для того, чтобы совершить то, что ему по-настоящему необходимо сделать.

После этого он стал рассеянным и погрузился в собственные мысли. Я извинился и отправился спать.

Халстед продолжал быть угрюмым и замкнутым. Он игнорировал меня почти полностью и заговаривал со мной только когда это становилось совершенно необходимо. Когда он позволял сделать себе какое-нибудь замечание, то обычно сопровождал его плохо скрытой усмешкой над моим полным невежеством в работе. Достаточно часто у меня возникало желание двинуть ему в челюсть, но в интересах всеобщего мира я держал свои чувства под контролем. По вечерам после просмотра слайдов и обычной дискуссии он вместе с женой сразу исчезал в своем домике.

И еще оставалась Кэтрин Халстед, чья сущность превратилась для меня в мучительную загадку. Она и на самом деле делала то, что обещала – держала своего мужа под жестким контролем. Часто я видел, как он был готов выйти из себя в споре с Фаллоном – в разговоре со мной такого не случалось, поскольку я для него просто не существовал, – и возвращал себе частичный самоконтроль благодаря взгляду или слову своей жены. Мне казалось, я понимал его и те причины, которые делали его таким нервным, но будь я проклят, если понимал ее.

Мужчины часто видят в женщине загадку там, где нет ничего, кроме зияющей пустоты. Так называемая женская тайна представляет из себя просто искусно приукрашенный фасад, за которым нет ничего стоящего. Но Кэтрин была не такая. Она была интересна, умна и талантлива во многих областях; она прекрасно рисовала и не просто как любитель; она хорошо готовила, внося разнообразие в наш полевой рацион, и она знала про археологические изыскания значительно больше меня, хотя призналась, что в этом вопросе всего лишь неофит. Но она никогда не говорила о своем муже – особенность, которую я никогда раньше не встречал в замужней женщине.

У тех, которых я знал – а их было не так много – всегда имелось наготове несколько слов о своем супруге – либо восхвалений, либо упреков. Большинство из них отзывались о своих мужьях с терпеливым снисхождением к их слабостям. Некоторые непрерывно расточали комплименты и не желали выслушать ни единого слова критики в адрес своего любимого мужчины, а некоторые, преисполненные разочарований самки, позволяли себе едкие намеки, предназначенные для одной пары ушей, но очевидные для всех, – жалящие выпады в борьбе полов. Но со стороны Кэтрин Халстед не доносилось ни единого звука. Она просто не говорила про него совсем. Это было неестественно.

Из-за того, что Фаллон и Халстед отсутствовали большую часть дня, мы много времени проводили вместе. Лагерный повар и его помощник нам совершенно не мешали; они готовили пищу, мыли посуду, чинили электрогенератор, когда он ломался, а остальное время проигрывали друг другу свое жалованье в карты. Так что Кэтрин и я были предоставлены самим себе в течение всего долгого жаркого дня. Вскоре я начал быстро справляться с проявлением пленки, и у меня появилось много свободного времени, в связи с чем возникла мысль провести совместное исследование постройки майя.

– Мы можем сделать эпохальное открытие, – сказал я шутливо. – Давай очистим здание от растительности. Фаллон одобрил эту идею.

Она улыбнулась при мысли, что мы можем найти нечто важное, но согласилась с моим предложением, так что, вооружившись мачете, мы отправились к сеноту, чтобы вступить в борьбу с растительностью.

Я был удивлен, увидав, как хорошо сохранилось здание под своим защитным покровом. Слагающие его известняковые блоки были аккуратно обтесаны до нужной формы и выложены искусной кладкой. В стене, расположенной ближе к сеноту, мы обнаружили дверной проем с рельефной аркой и, заглянув внутрь, не обнаружили ничего, кроме темноты и сердитого жужжания потревоженных ос.

Я сказал:

– Не думаю, что нам стоит соваться туда прямо сейчас; нынешним обитателям это может не понравиться.

Мы отступили назад на прогалину, и я посмотрел на себя. Это оказалось тяжелой работой – срезать побеги растений со стен здания. Я сильно вспотел, и частички земли, смешавшись с потом, превратились в грязь, покрыв мою грудь темными разводами. Я выглядел ужасно.

– Я хочу искупаться в сеноте, – сказал я. – Мне необходимо освежиться.

– Прекрасная идея! – воскликнула она. – Я схожу за своим купальным костюмом.

Я усмехнулся.

– Мне он не понадобится – эти шорты вполне его заменят.

Она направилась к домикам, а я подошел к сеноту и посмотрел вниз на черную воду. Я не мог разглядеть дна, и оно могло находиться на любой глубине, начиная от шести дюймов, поэтому я решил, что нырять здесь не стоит. Я спустился вниз по ступенькам, медленно окунулся в воду и нашел ее освежающе холодной. Поболтав ногами, я не смог достать дна, поэтому нырнул и поплыл вниз, чтобы взглянуть на него. Я опустился до глубины примерно в тридцать футов, а дна все не было. Здесь царил непроглядный мрак, и я хорошо представил себе условия, в которых мне придется совершать погружения для Фаллона. Я позволил себе медленно всплыть, выпуская изо рта пузырьки воздуха, и снова вернулся к солнечному свету.

– А я думала, куда ты запропастился? – сказала Кэтри, и, посмотрев вверх, я увидел ее темный силуэт на фоне солнца, застывший у края сенота в пятнадцати футах над моей головой. – Там достаточно глубоко, чтобы нырнуть?

– Слишком глубоко, – ответил я. – Я не смог достать дна.

– Прекрасно! – воскликнула она и совершила чистый прыжок. Я медленно поплыл вдоль края сенота и уже начал беспокоиться из-за того, что ее так долго не видно, когда внезапно почувствовал, что меня тянут за лодыжки, и скрылся под водой.

Смеясь, мы вынырнули на поверхность, и она сказала:

– Это тебе за то, что ты утопил меня в бассейне Фаллона. – Она обрызгала меня, ударив по воде ладонью, и в течение двух или трех минут мы плескались, как дети, пока наконец, задохнувшись, не были вынуждены остановиться. Потом мы просто медленно плавали по кругу, наслаждаясь контрастом между холодом воды и жаркими лучами солнца.

Она спросила лениво:

– Как там внизу?

– Где внизу?

– На дне этого водоема.

– Я не достал дна, хотя, впрочем, не опускался слишком глубоко. Там смертельный холод.

– Ты не боишься встретить Чака?

– А он живет там внизу?

– У него есть дворец на дне каждого сенота. Обычно в сенот бросали девушек, и те опускались вниз, чтобы встретиться с ним. Некоторые из них возвращались и рассказывали потом удивительные истории.

– А что случалось с теми, кто не возвращался?

– Чак оставлял их себе. Иногда он оставлял их всех, отчего люди пугались и наказывали сенот. Они бросали в него камни и заколачивали его досками. Но ни одной из девушек это не помогло вернуться.

– Тогда тебе стоит быть осторожней, – сказал я.

Она обрызгала меня водой.

– Я уже совсем не девушка.

Я подплыл к ступенькам.

– Вертолет должен скоро вернуться. Нужно будет проявить очередную партию пленки.

Я забрался до половины подъема и остановился, чтобы дать ей руку.

Наверху она предложила мне полотенце, но я покачал головой.

– Я и так быстро высохну на солнце.

– Как хочешь, – сказала она. – Но это не слишком хорошо для твоих волос.

Она постелила полотенце на землю, села на него и принялась вытирать волосы другим полотенцем.

Я присел рядом с ней и начал бросать камешки в сенот.

– Что ты на самом деле делаешь здесь, Джемми? – спросила она.

– Будь я проклят, если знаю сам, – признался я. – Просто когда-то мне показалось, что это неплохая идея.

Она улыбнулась.

– Здесь все немного не так, как в твоем Девоне, не правда ли? Ты не хотел бы оказаться снова дома – на своей ферме Хентри? Кстати, в Девоне вы всегда делаете сено из деревьев?[2]

– Это означает вовсе не то, что ты думаешь. На местном диалекте этим словом называют живую изгородь или ограду. – Я бросил еще один камешек в водоем. – Как ты думаешь, это не побеспокоит Чака?

– Возможно, так что я не стала бы делать это слишком часто – особенно если тебе предстоит нырять в сенот. Проклятие! Я не взяла с собой сигареты.

Я поднялся на ноги и нашел свою пачку там, где ее оставил, после чего некоторое время мы сидели и молча курили. Она сказала:

– Я не резвилась так в воде уже много лет.

– С тех беззаботных дней на Багамах? – спросил я.

– С тех самых дней.

– Это тогда ты встретила Поля?

После короткой паузы она ответила:

– Нет, я встретила Поля в Нью-Йорке. – Она слабо улыбнулась. – Он не относится к тому типу публики, которую можно повстречать на пляжах Багамских островов.

Я молча согласился; было невозможно отождествить его с рекламой беззаботного отдыха, распространяемой туристическими агентствами, – белозубая улыбка, солнечные очки и бронзовый загар. Я копнул глубже, но сделал это не напрямую.

– Чем ты занималась до того, как повстречала его?

Она выпустила облачко дыма.

– Ничего особенного, я работала в маленьком колледже в Виргинии.

– Школьная учительница! – воскликнул я с удивлением.

Она засмеялась.

– Нет – просто секретарша. Мой отец преподавал в том же самом колледже.

– Я и подумал, что ты не похожа на школьную мадам. Что преподавал твой отец? Археологию?

– Историю. Не воображай, что я проводила все свое время на Багамах. Это был очень короткий эпизод – большего себе не позволишь на жалованье секретарши. Я копила на этот отпуск в течение долгого времени.

Я спросил:

– Когда ты встретила Поля – до того, как он начал свои исследования, связанные с Виверо, или после?

– Это было до того – я была с ним, когда он нашел письмо Виверо.

– Вы тогда уже были женаты?

– Шел наш медовый месяц, – сказала она просто. – Хотя Поль продолжал работать и в медовый месяц.

– Он многому научил тебя в археологии?

Она пожала плечами.

– Он не очень хороший учитель, но я набралась всего понемногу. Я пытаюсь помогать ему в работе – я считаю, что жена должна помогать своему мужу.

– Что ты думаешь о деле Виверо – о всей этой авантюре?

Некоторое время она молчала, а затем призналась искренне:

– Она мне не нравится, Джемми; в этой истории мне ничего не нравится. У Поля она превратилась в навязчивую идею – и не только у него. Посмотри на Фаллона. Посмотри как следует на себя!

– А что со мной?

Она отбросила свою сигарету, не докурив ее и до половины.

– Тебе не кажется смешным то, что ты бросил свою мирную жизнь в Англии и забрался в эти дебри только потому, что какой-то испанец четыреста лет назад написал письмо? Слишком много судеб оказалось покорежено, Джемми.

Я сказал осторожно:

– Не могу сказать, что у меня это превратилось в навязчивую идею. Мне полностью плевать на Виверо и Уашуанок. Мои мотивы совсем другие. Но ты сказала, что Поль воспринимает это слишком болезненно. Как это проявляется?

Она нервно теребила кончик полотенца, лежащего у нее на коленях.

– Ты видел его. Он не может думать или говорить о чем-нибудь еще. Он сильно изменился; это не тот человек, которого я знала, когда выходила замуж. И он борется не только с Кинтана Роо – он борется еще и с Фаллоном.

Я коротко заметил:

– Если бы не Фаллон, то его сейчас бы здесь не было.

– И это тоже часть того, с чем он борется, – сказала она пылко. – Как он может соревноваться с репутацией Фаллона, используя его деньги и ресурсы? Это сводит его с ума.