Письмо Виверо

Фаллон сказал задумчиво:

– Я надеюсь, что крыша не провалилась, было бы прекрасно найти ее неповрежденной.

Я присел на удобный пенек и окинул взглядом всю территорию города. Примерно пятая его часть уже была расчищена, но это касалось только растительности. Повсюду виднелись большие холмы, подобные тому, на котором мы находились, ожидающие того, чтобы их раскопали.

Я спросил:

– Как вы думаете, сколько еще понадобится времени? Когда мы сможем увидеть, на что это на самом деле похоже?

– Возвращайтесь сюда через двадцать лет, – сказал он. – Тогда у вас сложится ясное представление.

– Так долго?

– Нельзя спешить в подобных делах. Кроме того, мы не будем раскапывать все. Мы должны оставить что-нибудь следующему поколению – у них появятся новые методы, и они смогут обнаружить то, что мы способны упустить. Я не намерен раскапывать более половины города.

Я задумчиво посмотрел на Фаллона. Этот человек в свои шестьдесят лет был готов начать что-то такое, чего, как он знал, ему не удастся закончить. Возможно, благодаря привычке мыслить категориями столетий и тысячелетий, он развил в себе способность смотреть на вещи с позиции космоса. В этом он сильно отличался от Халстеда.

Он произнес немного печально:

– Человеческая жизнь слишком коротка, а его творения переживают его на многие тысячелетия, будучи более долговечными, чем сам человек. Шелли знал про это, и про то, что человек тщеславен. "Я Озимандиас, царь царей, посмотри на дело рук моих, Всемогущий, и приди в отчаяние!" – Он взмахнул рукой в сторону города. – Но должны ли мы отчаиваться, глядя на это? Я считаю, что не должны. Я смотрю на подобные монументальные сооружения как на продукт тщеславия человека, жизнь которого так коротка. – Он вытянул перед собой свои руки, покрытые узлами вен и немного дрожащие. – Как жаль, что эта плоть сгниет так скоро.

Разговор принял слишком мрачный оттенок, поэтому я сменил тему.

– Вы уже выяснили, где находится королевский дворец?

Он улыбнулся.

– Все еще надеетесь найти покрытые золотом стены? – Он покачал головой, – Виверо, как обычно, все перепутал. У майя не было королей – в том смысле этого слова, как мы его понимаем, но среди них имелся наследный властелин, которого называли Халач виник, и его-то, я полагаю, Виверо и принял за короля. Затем у них был главный военачальник – након, которого выбирали на три года. Жреческий сан тоже передавался по наследству. Я сомневаюсь, что у Халач виника имелся собственный дворец, но мы нашли, как нам кажется, одно из главных административных зданий. – Он показал в сторону одного из холмов. – Вот оно.

Оно несомненно было большим, но вызывало разочарование. На мой взгляд, это был просто еще один холм, и надо было иметь богатое воображение для того, чтобы мысленно превратить его в здание. Фаллон сказал терпеливо:

– Это не просто, я знаю. Требуется большой опыт для того, чтобы увидеть то, что скрыто под землей. Но то, что Виверо привели к Халач винику для вынесения окончательного приговора, это весьма вероятно. Халач виник являлся одновременно верховным жрецом, но Виверо этого не знал – он не читал "Золотую Ветвь" Фрезера.

Так же как и я, так что в этом мы находились с Виверо на одном уровне. Фаллон сказал:

– Следующим шагом мы избавимся от этих пней. – Он слабо пнул тот, на котором я сидел.

– Что вы собираетесь делать? Взорвать их?

Его, казалось, шокировал мой вопрос.

– Упаси Бог, нет! Мы сожжем их вместе с корнями. К счастью, деревья в дождевом лесу имеют неглубокие корни – вы можете видеть, что большая часть корневой системы на этой платформе расположена над землей. Покончив с ними, мы вместо корней введем в сооружение систему труб и зальем их цементом, чтобы укрепить здание. Мы не хотим, чтобы око обрушилось на более поздней стадии.

– Вы не нашли то, что так взволновало Виверо? Золотой знак – чем бы он ни был?

Он с сомнением покачал головой.

– Нет – и может быть, никогда не найдем. Я думаю, что у Виверо после двенадцати лет заключения в голове мог произойти небольшой сдвиг. Появилась какая-нибудь религиозная мания. У него могли начаться галлюцинации.

Я сказал:

– Если судить по современным стандартам, то о любом испанце шестнадцатого века можно сказать, что у него была религиозная мания. Ликвидацию целых цивилизаций просто из-за расхождения во взглядах на Бога нельзя назвать признаком здравомыслия.

Фаллон поднял на меня глаза.

– Так вы считаете, что здравомыслие понятие относительное? Возможно, вы правы: возможно, наши нынешние войны из будущего будут выглядеть как проявление извращенного мышления. Несомненно, перспектива атомной войны никак не вяжется с понятием здравого смысла.

Я подумал о несчастном Виверо, которого терзали угрызения совести из-за того, что он побоялся обратить язычников в христианство. И все же он с готовностью советует своим сыновьям, как наиболее эффективно истребить язычников, хотя и соглашается, что эти методы не христианские. Своей позицией он напоминал мне мистера Пукли, изобретателя первого пулемета, который предлагал использовать круглые пули против христиан и квадратные для турок.

Я спросил:

– Где Виверо взял золото для изготовления зеркал? Вы говорили, что здесь было очень мало золота.

– Я такого не говорил, – возразил Фаллон. – Я утверждая, что оно копилось в течение столетий. Вероятно, в те времена сюда разными путями попадало довольно много золота, и ювелир за двенадцать лет мог скопить его достаточное количество. Кроме того, зеркала изготовлены не из чистого золота, это тумбага – сплав из золота, серебра и меди, и меди в нем достаточно много. Испанцы всегда говорили про красное золото индейцев, которое имело такой оттенок как раз из-за меди.

Он выбил пепел из своей трубки.

– Думаю, мне пора вернуться к карте Рудетски, чтобы составить расписание работ на следующую неделю. – Он сделал паузу. – Кстати, Рудетски говорил мне, что он видел в лесу нескольких чиклерос. Я приказал всем оставаться в лагере и не шататься по окрестностям. Это касается и вас.

Я быстро вернулся в двадцатое столетие. Придя в лагерь, я отправил послание Пату Харрису через радиопередатчик в Лагере-Один, проинформировав его относительно этого последнего открытия. Это было все, что я мог сделать.

5

Фаллон был несколько разочарован программой моих подводных работ. "Только два часа в день", – сказал он с недовольным видом.

Поэтому я был вынужден изложить ему краткий курс биофизики, связанной с подводными погружениями. Разумеется, главная проблема здесь азот. Мы пыряли на глубину примерно сто футов, абсолютное давление на такой глубине равняется четырем атмосферам – примерно шестьдесят футов на квадратный дюйм. Это не оказывает никакого воздействия на дыхание, поскольку впускной клапан подает воздух в легкие под давлением окружающей его воды. И здесь не существует опасности оказаться раздавленным разницей давлений.

Проблемы вызывает тот факт, что с каждым вдохом вы потребляете воздуха в четыре раза больше, чем в обычных условиях. Организм может достаточно легко справиться с избытком кислорода, но добавочный азот выводится из него за счет растворения в крови и накопления в клетках ткани. Если давление вернется к нормальному внезапно, тогда азот быстро освобождается, образуя пузырьки в кровеносных сосудах – кровь буквально кипит, и это верный путь в могилу.

Поэтому давление необходимо понижать медленно, поднимаясь на поверхность очень аккуратно со множеством остановок, чья продолжительность заранее рассчитана докторами Адмиралтейства так, чтобы накопленный азот освобождался постепенно, с контролируемой интенсивностью.

– Хорошо, – сказал Фаллон нетерпеливо. – Я понял это. Но если вы проводите два часа на дне и тратите примерно столько же времени на подъем, все равно это только половина рабочего дня. Вы могли бы совершать одно погружение утром и еще одно днем.

– Это невозможно, – сказал я. – Когда вы выходите из годы, тело все еще остается пропитанным азотом при нормальном атмосферном давлении, и требуется по крайней мере пять часов, чтобы вывести его из организма. Мне очень жаль, но мы можем совершать только одно погружение в день.

И он был вынужден удовлетвориться этим.

Плот, который сделал Рудетски, оказался для нас большой подмогой. Вместо моей первоначальной идеи подвесить маленькие баллоны с воздухом на каждом де-компрессионном уровне, мы опустили под воду шланги, которые присоединялись прямо к впускному клапану и снабжали нас воздухом из больших баллонов, размещенных непосредственно на плоту. И я обследовал пещеру в стене сенота на глубине шестьдесят пять футов. Она оказалась довольно большой и имела форму перевернутого мешка, что натолкнуло меня на мысль наполнить пещеру воздухом и вытеснить из нее воду. Шланг, соединенный с воздушным насосом на плоту, быстро сделал свою работу, и казалось несколько странным иметь возможность снять с себя маску и дышать нормально, находясь так далеко от поверхности. Разумеется, воздух в пещере был под тем же давлением, что и вода на этой глубине, вследствие чего не мог помочь ходу декомпрессии, но если у меня или у Кэтрин возникнут проблемы, пещера сможет послужить временным пристанищем с большим запасом воздуха. Я подвесил фонарь над входом и еще один поместил внутри.

Фаллон перестал жаловаться, когда увидел, что мы стали извлекать на поверхность. Сначала пришлось очистить дно от большого количества ила, но мы сделали это при помощи всасывающего насоса, и первой моей находкой был череп, который навеял на меня мрачные мысли.

На следующий день мы подняли наверх большое количество различных предметов – маски из золота и меди, чаши, колокольчики, множество ювелирных изделий, таких, как кулоны, браслеты, кольца как для пальцев, так и для ушей, ожерелья и украшенные орнаментом пуговицы из золота и нефрита. Здесь также были церемониальные ножи из кремня и обсидиана, деревянные копьеметалки, сохранившиеся от разложения под толстым слоем ила, и не менее восемнадцати тарелок, подобных той, что Фаллон мне показывал в Мехико.

Перлом нашей коллекции была маленькая статуэтка из золота высотой около шести дюймов, изображающая молодую девушку майя. Фаллон осторожно ее очистил, а затем поставил на свой стол и начал изучать с озадаченным видом.

– Тема майя, – сказал он. – Но исполнение несомненно не их – они не работали в таком стиле. Но все же это девушка майя. Посмотрите на ее профиль.

Кэтрин взяла статуэтку в руки.

– Она прекрасна, не правда ли? – Немного поколебавшись, она сказала: – А что, если это та самая, изготовленная Виверо статуэтка, которая произвела большое впечатление на жрецов майя?

– Бог ты мой! – воскликнул Фаллон с изумлением. – Скорее всего так и есть, но это было бы невероятным совпадением.

– При чем здесь совпадение? – спросил я и обвел рукой сокровища, сложенные на полках. – Все эти предметы были принесены в жертву, не так ли? Майя отдавали Чаку свои самые ценные вещи. Я думаю, нет ничего невероятного в том, что статуэтку Виверо принесли в жертву подобным образом.

Фаллон осмотрел ее снова.

– Она была отлита, – признал он. – И это не техника майя. Вероятно, ее отлили Виверо, но, может быть, это не та самая статуэтка, о которой он писал. Он вполне мог сделать их несколько.

– Я предпочитаю думать, что это самая первая, – сказала Кэтрин.

Я обвел взглядом ряды сверкающих изделий на полках.

– Сколько все это стоит? – спросил я Фаллона. – Сколько денег могут принести наши находки на открытом аукционе?

– Эти предметы никогда не будут представлены к продаже, – сказал Фаллон мрачно. – Мексиканское правительство проследит за этим – так же как и я.

– Но предположим, что они появились на аукционе или на черном рынке. Сколько будет стоить весь лот?

Фаллон призадумался.

– Если эти изделия будут вывезены из страны и попадут в руки неразборчивого перекупщика – например, такого человека, как Джеррисон, – он сможет продать их примерно за полтора миллиона долларов.

Я перевел дыхание.

Мы еще и наполовину не закончили с сенотом, а уже нашли так много. С каждым днем мы находили все больше предметов, и интенсивность находок возрастала по мере того, как мы углублялись в ил. По оценке Фаллона, общая стоимость предметов, обнаруженных в сеноте, будет составлять не менее четырех миллионов долларов – может быть, даже пять миллионов.

Я сказал мягко:

– Неудивительно, что Гатт так заинтересован. А вы все не могли понять почему!

– Я думал о находках, которые бывают при обычных раскопках, – сказал Фаллон. – Предметы из золота, оставленные на поверхности, исчезли давным-давно, и здесь можно обнаружить очень мало. И я думал, что Гатта ввела в заблуждение уловка Виверо, сделанная им в письме. Я определенно не ожидал, что сенот окажется таким плодотворным. – Он забарабанил пальцами по столу. – Я считал, что Гатта интересует золото во имя золота – как обыкновенного охотника за сокровищами. – Он махнул рукой в сторону полок. – Стоимость чистого золота во всех этих изделиях не более чем пятнадцать-двадцать тысяч долларов.

– Но мы знаем, что Гатт не таков, – сказал я. – Как Харрис назвал его? Образованный гангстер. Он не похож на глупого воришку, способного расплавить золотые изделия; он знает их антикварную стоимость и знает, как их продать. Харрис уже установил связь между Гаттом и Джеррисоном, а вы сами только сейчас сказали, что Джеррисон может все продать без особых затруднений. Я советую вам забрать отсюда все наши находки и запереть их в самый большой банковский сейф, который только можно найти в Мехико.

– Разумеется, вы правы, – коротко сказал Фаллон. – Я это организую. И нам необходимо поставить в известность мексиканские власти о масштабах сделанных нами здесь открытий.

6

Сезон подходил к концу. Скоро должны были начаться дожди, и тогда работать на участке раскопок станет невозможно. Я мог смело предположить, что это никак не отразится на моей собственной работе в сеноте – нельзя стать мокрее мокрого, но было очевидно, что если раскопки будут продолжаться в сезон дождей, то участок неизбежно превратится в море грязи, поэтому Фаллон с видимой неохотой решил свернуть работы.

Это означало массовую эвакуацию в Лагерь-Один. Рудетски сильно беспокоился за все то оборудование, которое предстояло вывезти, но Фаллон отнесся к этой проблеме с полной несерьезностью.

– Оставьте его здесь, – сказал он беспечно. – Оно понадобится нам на следующий сезон.

Рудетски излил мне свое негодование.

– На следующий сезон здесь ничего не останется. Эти стервятники чиклерос растащат все подчистую.

– Не стоит из-за этого беспокоиться, – сказал я. – Фаллон может себе позволить купить новое оборудование.

Но бережливый Рудетски не мог с этим смириться и принялся с особой тщательностью упаковывать генераторы и насосы, чтобы укрыть их от непогоды, в надежде, что, возможно, чиклерос и не разграбят лагерь.

– Я зря трачу свое время, – сказал он мрачно, отдав распоряжение заколотить досками окна домиков. – Но черт возьми, я должен что-то сделать!

Так что мы эвакуировали Уашуанок. Большой вертолет прилетел и улетел, забрав с собой людей, которые раскапывали город. Перед тем, как улетать, молодые археологи попрощались с Фаллоном. Они горели энтузиазмом и горячо обещали вернуться на следующий сезон, когда начнутся настоящие раскопки зданий. Фаллон улыбался им с отеческой снисходительностью и помахал на прощание рукой. Но когда он вернулся к своим делам, на его лице появилось выражение странной грусти.

Он не принимал никакого участия в работах по эвакуации и отказался принимать какие-либо решения, поэтому Рудетски начал обращаться с вопросами ко мне. Я делал то, что считал правильным, и никак не мог понять, что случилось с Фаллоном. Он уединился в домике, в котором на полках хранились наши находки, и все свое время посвящал тому, что терпеливо их чистил, делая записи в своем блокноте. Он не позволял, чтобы ему мешали, и отказывался расстаться с драгоценными экспонатами.

– Они отправятся отсюда вместе со мной, – сказал он. – Займитесь остальными вещами и оставьте меня в покое.

Наконец пришло время улетать и нам. Лагерь был свернут до трех-четырех домиков, а то, что осталось, могло уместиться в двух грузовых вертолетах. Я направлялся к домику Фаллона, чтобы доложить ему об этом, когда ко мне в страшной спешке подбежал Рудетски.

– Пойдемте со мной в радиопалатку, – сказал он, переводя дыхание. – В Лагере-Один происходит что-то странное.

Я прошел вместе с ним и выслушал печальную историю. У них произошел пожар, и большой вертолет полностью сгорел.

– Кто-нибудь ранен? – рявкнул Рудетски.

Тоненький голосок, доносящийся с волнообразными перепадами из динамика, сообщил, что никто серьезно не пострадал; все обошлось парой слабых ожогов. Но вертолет был целиком уничтожен.

Рудетски проревел:

– Как, черт возьми, это произошло?

Голос нырнул в безмолвие, а затем появился снова, слегка окрепнув:

– ...не знаю... так получилось...

– Просто так получилось, – повторил Рудетски с негодованием.

Я спросил:

– Что происходит с их передатчиком? Похоже, ему не хватает мощности.

– Что с вашим передатчиком? – сказал Рудетски в микрофон. – Прибавь громкость!

– Я слышу вас хорошо и отчетливо, – произнес голос слабо. – Вы плохо меня слышите?

– Ты абсолютно прав, мы слышим тебя плохо, – ответил Рудетски. – Сделай что-нибудь с этим.

Прием стал чуть более уверенным.

– Мы уже отправили всех в Мехико. Нас здесь осталось только трое, но мистер Харрис сказал, что что-то не в порядке с самолетом.

Я почувствовал легкое покалывание в затылке и, нагнувшись вперед через плечо Рудетски, сказал в микрофон:

– Что с ним случилось?

– ...не знаю... приземлился... неправильная регистрация... не может вылететь до тех пор, пока... – Прием снова стал слабым, и я с трудом улавливал смысл слов. Внезапно он прекратился совсем, и не стало слышно даже шипения несущей волны. Рудетски покрутил приемник, но больше не смог связаться с Лагерем-Один.

Он повернулся ко мне и сказал:

– Они полностью вышли из эфира.

– Попробуй связаться с Мехико, – сказал я.

Он состроил гримасу.

– Я попробую, но не думаю, что здесь есть какая-то надежда. У этого маленького ящика недостаточно мощности.

Он принялся крутить ручки, а я попробовал осмыслить то, что произошло. Большой транспортный вертолет уничтожен, самолет задержан в Мехико по каким-то загадочным причинам, и Лагерь-Один исчез из эфира. Все это означало только одно – изоляция, что совсем мне не нравилось. Я задумчиво бросил взгляд в сторону ангара на другом конце поляны, где Ридер, как обычно, наводил глянец на свою машину. По крайней мере, у нас остался еще один вертолет.

Рудетски наконец поднялся на ноги.

– Ничего не поделаешь, – сказал он и посмотрел на свои часы. – Это был последний сеанс связи с Лагерем-Один на сегодняшний день. Если они починят свой передатчик, то снова выйдут в эфир завтра в восемь часов утра, как обычно. До тех пор мы ничего не можем сделать.

Он не казался чрезмерно взволнованным, но он не знал того, что знал я. Он не знал про Джека Гатта. Я сказал:

– Хорошо, подождем до завтра. Я доложу Фаллону о том, что произошло.

Это оказалось сделать гораздо труднее, чем я предполагал. Он был полностью погружен в свою работу. Склонившись над золотой тарелкой, он пытался датировать ее, произнося себе под нос заклятия из чисел майя. Я попробовал рассказать ему про то, что случилось, но он прервал меня раздраженно.

– Меня это совершенно не беспокоит. Завтра они выйдут в эфир и все объяснят. Теперь уходите и больше не отвлекайте меня от работы.

Так что мне пришлось уйти и погрузиться в собственные размышления. Я подумал о том, чтобы рассказать все Халстеду, но вспомнив последние слова Пата Харриса, изменил решение; я ничего не сказал и Кэтрин, поскольку не хотел ее путать, и также не хотел, чтобы ока передала что-нибудь своему мужу. Наконец я пошел повидаться с Ридером.

– Твой вертолет готов к работе? – спросил я.

Ридер посмотрел на меня удивленно и немного обиженно.

– Он всегда готов, – ответил он коротко.

– Он может понадобиться нам завтра, – сказал я. – Будь готов к раннему старту.

7

Этой ночью у нас произошел пожар в радиопалатке!

Я проснулся, услышав отдаленные крики, а затем топот ботинок по твердой земле, когда кто-то поблизости выскочил из домика. Я поднялся в кровати, чтобы посмотреть, что случилось, и, подойдя к палатке, застал там Рудетски, борющегося с остатками пламени. Я понюхал воздух.

– Ты хранишь здесь бензин?

– Нет! – прохрипел он. – У нас были гости. Пара этих проклятых чиклерос копались здесь, пока мы их не спугнули. – Он посмотрел на покореженные остатки передатчика. – Но за каким дьяволом им понадобилось это делать?

Я мог ему сказать, но не стал. К изоляции нужно было добавить кое-что еще.

– Больше ничего не повреждено? – спросил я.

– Ничего, о чем бы я знал, – ответил он.

До восхода оставался еще целый час.

– Я собираюсь слетать в Лагерь-Один, – сказал я. – Я хочу выяснить точно, что там произошло.

Рудетски внимательно посмотрел на меня.

– Думаете, там появились проблемы? – Он взмахнул рукой. – Как здесь?

– Может быть, – согласился я. – Здесь могут возникнуть новые проблемы. Держи весь лагерь под контролем, пока меня не будет. И не особенно доверяй Халстеду; если он начнет доставлять беспокойство, ты знаешь, что делать.

– Это будет для меня большим удовольствием, – произнес Рудетски с чувством. – Мне кажется, вы не хотите рассказать мне, что на самом деле происходит?

– Спроси Фаллона, – сказал я. – Это долгая история, а у меня сейчас нет времени. Пойду разбужу Ридера.

Я слегка перекусил, а потом начал убеждать Ридера в том, что он должен доставить меня в Лагерь-Один. Поначалу он проявлял нерешительность, но поскольку Фаллон, по-видимому, сложил с себя все полномочия и благодаря поддержке Рудетски Ридер все-таки дал свое согласие, и мы приготовились вылететь с восходом солнца. Кэтрин подошла ко мне попрощаться, и, нагнувшись вниз, я сказал:

– Держись поближе к лагерю и никуда не отходи. Я скоро вернусь.

– Хорошо, – пообещала она.

Халстед возник откуда-то из-за вертолета и присоединился к ней.

– Разыгрываете из себя героя? – спросил он в своей обычной хамской манере.

Он занимался обследованием Храма Юм Чака над сенотом и жаждал раскопать его по-настоящему, вместо того, чтобы просто расчистить поверхность, но Фаллон ему этого не позволил. Находки, которые Кэтрин и я сделали в сеноте, утерли ему нос. Ему не давала покоя мысль, что непрофессионалы сорвали банк, и из-за этого он был сильно раздражен и постоянно ссорился со своей женой.

Он силой увел ее от вертолета, и Ридер, посмотрев на меня, пожал плечами.

– Мы уже можем взлетать, – сказал он.

Я кивнул головой, он взялся за рычаги управления, и мы поднялись в воздух.

Я попытался заговорить с Ридером, на что в ответ он слабо усмехнулся и показал на наушники внутренней связи. Надев их, я сказал в микрофон:

– Покружи немного над участком, хорошо? Я хочу посмотреть, как это выгладит с воздуха.

– О'кей, – ответил он, и мы начали огибать Уашуанок по пологой дуге. Сверху он и в самом деле выглядел как город, по крайней мере та часть, которую уже расчистили. Я мог различить достаточно четко огромную платформу, на которой был построен Храм Кукулькана, и здание, в шутку названное Фаллоном "муниципалитетом".

К востоку от гряды холмов можно было различить контуры того, что выглядело как еще одна гигантская платформа, но она пока оставалась раскрытой только частично. На холме, поднявшемся над сенотом, Халстед и в самом деле хорошо потрудился, и Храм Юм Чака выглядел таким, каким он был в действительности – не просто земляной холм, а огромная пирамида, выложенная из камней с окружающей ее галереей колонн.

Мы сделали три круга над городом, после чего я сказал:

– Спасибо, Гарри; нам пора отправляться в путь. Ты не мог бы держаться пониже – я хотел бы поближе взглянуть на лес.

– Я могу лететь как угодно, если только ты не захочешь опуститься слишком низко. Я буду поддерживать невысокую скорость, так что ты сможешь рассмотреть все как следует.

Мы направились на восток, придерживаясь высоты примерно триста футов и со скоростью не выше шестидесяти миль в час. Под нами расстилался бескрайний лес, зеленые дебри с кронами деревьев, одержавших победу в сражении за свет и поднявшихся от земли на высоту в сто шестьдесят футов. Эти кроны формировали отдельные островки, поднявшиеся над основной массой плотной зелени, и нигде не было видно земли.

– Здесь лучше летать, чем ходить, – сказал я.

Гарри рассмеялся.

– Я бы испугался до смерти, оказавшись внизу. Ты не слышал, как по ночам вопят эти проклятые обезьяны-ревуны? Словно какому-то бедняге перерезают горло – медленно.

– Ревуны меня не испугают, – сказал я. – Они просто производят шум, слегка скребущий по нервам. Змеи и пумы обеспокоили бы меня значительно сильнее.

– И чиклерос, – добавил Гарри. – Я слышал кое-какие любопытные подробности про этих парней. Говорят, убить человека для них раз плюнуть. – Он посмотрел вниз на джунгли. – Боже, что за место для работы! Неудивительно, что чиклерос так жестоки. Если бы я работал там, внизу, мне было бы абсолютно наплевать, жив я или мертв – так же как и кто-то другой.

Мы пересекали часть леса, слегка выделявшуюся на общем фоне. Я спросил:

– Что здесь произошло?

– Не знаю, – ответил Гарри, с виду озадаченный так же, как и я. – Эти деревья кажутся мертвыми. Давай взглянем поближе.

Он произвел какие-то манипуляции с управлением, после чего вертолет снизился и закружил над верхушками деревьев. Одно из них, опередив остальных, широко раскинуло свою крону навстречу солнечному свету, но оно было без листьев, так же как и все остальные деревья вокруг.

– Мне кажется, я понял, – сказал Гарри. – Здесь что-то случилось, возможно, прошел торнадо. Деревья были вырваны с корнем, но они набиты здесь настолько плотно, что не смогли упасть, поэтому просто умерли, оставаясь в вертикальном положении. Что за чертово место – даже умирать здесь приходится стоя!

Мы поднялись и вернулись на курс. Гарри сказал:

– Это несомненно был торнадо: мертвые деревья вытянулись в одну линию. Торнадо способен выкашивать прямые просеки. На ураган это не похоже – он повалил бы деревья на большой площади.

– А здесь бывают ураганы?

– Боже мой, конечно! Один из них прямо сейчас бушует в Карибском море. Я слушаю сводки погоды на тот случай, если он вдруг решит завернуть сюда. Хотя это маловероятно.

Вертолет внезапно накренился в воздухе, и он выругался.

– Что случилось? – спросил я.

– Я не знаю. – Он быстро проверил свои приборы и через некоторое время сказал:

– Все работает нормально.

Но не успел он закончить эту фразу, как со стороны хвоста донесся оглушительный удар, и весь фюзеляж завращался с бешеной скоростью. Центробежная сила бросила меня на стену кабины, и я прилип к ней, в то время как Гарри делал отчаянные попытки дотянуться до управления.

Весь мир вращался вокруг нас с головокружительной скоростью; горизонт то поднимался, то резко падал, и внезапно лес оказался совсем близко – слишком близко.

– Держись! – крикнул Гарри и ударил по переключателям на приборной панели.

Шум двигателя внезапно затих, но мы продолжали вращаться. Я увидел верхушку дерева, вытянувшегося поперек нашего сумасшедшего курса, и понял, что сейчас мы разобьемся. В следующий момент я услышал громкий треск, закончившийся сильным ударом. Меня бросило вперед, и моя голова пришла в соприкосновение с металлической перекладиной.

И это было все, что я помнил.

Глава 9

1

Моя голова раскалывалась на части. Поначалу это была просто отдаленная пульсирующая боль, какая бывает с тяжелого похмелья, но она быстро нарастала, пока не стала вызывать у меня такое ощущение, что кто-то использует мой череп в качестве мишени для артиллерийской стрельбы. Когда я пошевелился, внутри что-то взорвалось, и вокруг все потемнело.

В следующий раз, когда я пришел в себя, мне было уже лучше – но не намного. На этот раз я оказался способен поднять голову, но ничего не увидел. Просто множество красных бликов, танцующих у меня перед глазами. Откинувшись назад, я потер их и услышал, как кто-то стонет. Примерно в тот же момент ко мне вернулось зрение, и вместо красного все стало зеленым – слепящие движения какой-то зелени за прозрачной стеной кабины.

Я снова услышал стон и, повернувшись, увидел Гарри Ридера, согнувшегося на своем сиденье; из уголка его рта стекала струйка крови. Я был очень слаб и не мог пошевелиться, кроме того, мой мыслительный процесс, по-видимому, испытывал сильные затруднения, и мне не удавалось сложить вместе две последовательные мысли. Все, что я мог сделать, это повернуть голову и уставиться в окно.

Я увидел лягушку! Она сидела на широком листе и смотрела на меня немигающими глазами, оставаясь совершенно неподвижной, за исключением быстрой пульсации горла. Мы изучали друг друга долгое время, достаточное для того, чтобы я успел дважды повторить про себя стихотворение про лягушку, ставшую невестой, – "О-хо-хо, сказал Роули". В конце концов она мигнула, развеяв чары, и я снова повернул голову, чтобы посмотреть на Гарри.