Глава 13

А Самсон Васильевич Шалопаев, потирая локоть, ноющая боль в котором не только не утихала, но и с каждой минутой становилась все острее, сидел, понурившись, перед столом следователя-дознавателя Павла Мироновича Тернова. Напротив начинающего журналиста развалился бледный, с дряблыми щеками, выдающими нездоровый образ жизни, депутат Государственной Думы господин Гарноусов.

– Итак, вы узнаете в задержанном стрелявшего в вас человека? – с нарочитым бесстрастием обратился дознаватель к потерпевшему.

Павел Миронович очень боялся, что депутат снова начнет краснобайствовать и докричится-таки до апоплексического удара.

– Я не стрелял, – опередил депутата с ответом Самсон. – Это ошибка. Прошу занести мои слова в протокол.

Тернов согласно кивнул ухмылявшемуся письмоводителю, который в своем уголке, за черным столом, строчил протокол допроса.

– Как я понял, этот субъект, – Гарноусов дернул головой в сторону Шалопаева, – из студентов. А я вчера с трибуны Думы требовал разогнать этот рассадник марксистской заразы – Петербургский университет! Уверен, именно там молодой человек набрался разрушительных бацилл.

– Вряд ли он успел чего-либо набраться, господин депутат. Господин Шалопаев только три дня как приехал из Казани, – внес ясность следователь, сам являвшийся выпускником петербургского рассадника заразы.

– А! – Гарноусов выкатил мутные глаза. – Так бы сразу и говорили! Умонастроения учащихся Казанского университета широко известны! Сплошные преступники! Половина под подозрением у охранки. А сколько отчислено и отправлено под надзор полиции в ссылку! И я завтра, слышите ли, завтра же поставлю в Думе вопрос о том, чтобы предусмотреть препоны для въезда в российскую столицу сомнительных личностей, выкованных казанскими Робеспьерами и дантонами.

– Погодите, господин Гарноусов, – Павел Миронович, умело скрывая растущую антипатию к речистому пустозвону, остановил разошедшегося депутата, – вы не ответили на мой вопрос. Вы узнаете в этом человеке стрелявшего в вас?

– Да как же я могу его узнать?! – воскликнул Гарноусов, с презрением бросив взгляд на кожаный диванчик, где валялись разодранное пальто Самсона да грязный шарф, с бахромы которого капал на пол тающий снег. – Я же не видел злоумышленника! Не видел! Повторяю еще раз: я пришел в салон получить услуги куафера! Сидел себе мирно в кресле и, дожидаясь своей очереди, перелистывал газеты. Все три цирюльника были заняты. И вдруг – грохот, разбитые стекла витрины, ледяной холод, ворвавшийся в пролом… Я инстинктивно упал на пол.

– Я это уже слышал, господин депутат, – едва уловив паузу в драматическом рассказе, Павле Миронович поспешил прервать потерпевшего. – Однако свидетели показывают, что вы не газету читали, а беседовали с каким-то мужчиной.

– Ложь! Ложь и провокация! – Депутат в гневе, несколько утрированном, вскочил со стула. – Происки моих политических врагов! Гнусный слух из фракции левых! Кстати, вы проверили цирюльников на благонадежность?

– Мы-то проверим, господин Гарноусов, – безмятежно ответил Тернов, досадуя мысленно, что неприятный субъект поймал его на упущении. – Всему свое время. Но мне удивительно, что вы, крупный политический деятель, посещаете неизвестные вам парикмахерские салоны, не удостоверившись в их репутации. Так с кем вы беседовали?

– С каких пор посещать парикмахерские считается предосудительным делом? – огрызнулся потерпевший. Он снова уселся и в раздумье поскреб толстым мизинцем ушную раковину. – Не помню никого. Разве что какой-нибудь клиент. Может, я и перебросился с ним ничего не значащим словцом. Не забывайте, – в голосе политического деятеля зазвучали патетические нотки, – я нахожусь в горниле острейшей политической борьбы, а в газетах пишут Бог весть что, совершенно не разбираясь в существе вопросов! И какое мне дело до клиентов?!

– А вы не заметили, куда девался этот клиент? – Тернов не дал сбить себя с толку.

– Вы лучше у дворника спросите, – язвительно предложил Гарноусов. – Я вообще в ту минуту с жизнью прощался. А дворник молодец: догнал злостного убийцу, скрутил голубчика и вещественные доказательства добыл.

– Я не стрелял в господина Гарноусова, – Самсон все еще потирал локоть, нещадно вывернутый героическим дворником. – В него стреляла женщина. Я ее видел.

– Как вам не стыдно, молодой человек! – депутат, с виду тучный и лишенный мускулатуры, взвился едва ли не под потолок. – Стрелять вы мастер! А как отвечать – так в кусты? За спину слабого пола прятаться? На какую женщину вы намекаете?

– Погодите, господин депутат, – Тернов вновь остановил краснобая, – допрос все-таки веду я. Господин Шалопаев, отвечайте прямо, не увиливая. Почему вы бежали с места происшествия?

Самсон еще у салона, на улице, разъяснил подоспевшему городовому, что бежал с испугу, а вовсе не оттого, что стрелял. Теперь он хотел было объяснить все с начала, но задумался – надо ли скрывать, что вместе с ним был и Фалалей Черепанов? Ведь когда они услышали выстрел, звон разбитых стекол и крики, Фалалей рявкнул: «Бежим врассыпную! » – и оба бросились в разные стороны. Фалалей, возможно, уже греется дома, пьет чаек с птифурами и знать не знает, что Самсон оказался не таким быстроногим. Самсон колебался: он боялся своим признанием подвести своего наставника из журнала «Флирт», но ведь именно Фалалей, с его обширными знакомствами в сфере правопорядка, мог вызволить несмышленого провинциала из неприятной передряги.

– Молчите, запираетесь, – с сожалением констатировал Тернов. – Это вам не поможет. Вы же не будете отрицать, что обнаруженный пистолет принадлежит вам?

Самсон вздохнул – и зачем он только взял оружие с собой? Боялся мстительных извозчиков, хотел пугнуть в случае чего. А вон как обернулось – пока он боролся с дюжим дворником, заламывавшим ему руки и хватившим кулаком по уху задержанному, из кармана сюртука пистолет и вывалился.

– Но я не стрелял в господина депутата…

Самсон сознавал, что его возражения звучат неубедительно. Казенная обстановка действовала на него угнетающе. Он впервые попал в следственную камеру, оказавшуюся просторной комнатой с высоким потолком. Единственное ее окно, высокое, зарешеченное, смотрело в обрамленный заснеженными крышами двор. Вдоль крашенных зеленой масляной краской стен стояли шкафы с приоткрытыми дверцами, из которых высовывались дюжины синих папок, два стола, один, поменьше, – письмоводителя, другой, посолиднее, с зеленой настольной лампой, – самого следователя, диван и два кресла с потрепанной кожаной обивкой, с десяток стульев. Яркий свет электрических лампочек в тарелкообразной люстре под высоким потолком хорошо освещал развешанные в простенках, между шкафами, схематические планы столичных улиц и площадей, театров и вокзалов с обозначением расстановки собственных экипажей, извозчьих закладок и ломовых лошадей.

Самсон чувствовал себя беззащитным и одиноким. Перед его мысленным взором возникла Эльза. Все рухнуло с ее исчезновением. Надо было сидеть в Казани и ждать ее возвращения, она бы непременно вернулась!

– Экспертиза покажет, стреляли вы из вашего пистолета или нет.

Павел Миронович Тернов испытывал к юноше тайную жалость. Давно ли и он сам был таким! Неискушенным в подлостях жизни, доверчивым, простодушным. Пока шишек себе не набил, ума не набрался. А этот Шалопаев, возможно, управится быстрее: красив, черт, дамочки быстро всему научат.

– Я могу быть свободным? – Гарноусов встал с оскорбленным видом. – Меня ждут государственные дела.

– Пожалуй, если у вас больше нет вопросов…

– Я хотел бы воспользоваться телефоном, – заявил депутат безапелляционным тоном. – Вы позволите?

– Только недолго.

Тернов решил на всякий случай не препятствовать депутату: кто знает, что взбредет тому в голову и с какой речью он завтра блеснет на трибуне? Борзописцы потом затреплют в печати, а прославиться таким образом следователь не желал.

– Алло! Барышня! Соедините меня с квартирой адвоката Шмыгина! Да, да, 8866! Алло, Прокопий Мартыныч? Гарноусов. Слушайте меня внимательно! Срочно обзвоните все газеты. В меня только что стреляли! Кто? Это пока тайна следствия. Пусть обращаются к следователю Тернову, Казанской части…

Тернов хлопнул ладонью по рычажку и прервал связь.

– Что вы делаете, милостивый государь? – впервые за время допроса он дал волю накопившемуся гневу. – Кто вас уполномочил звать журналистов? Вы хотите сорвать следствие?

– Я хотел проинформировать общественность!

– Довольно! – Павел Миронович грозно нахмурился. – Идет следствие, а вы желаете балаган устроить? Будьте любезны не вредить следствию! Завтра в прессе появится официальная информация о происшествии. И не надо оказывать давление на судебные органы!

Гарноусов сник, его бегающие глаза выдавали сильнейшую растерянность.

– Тем более что огласка не в ваших интересах, – угрожающе продолжил Тернов, поражаясь своей невесть откуда взявшейся отваге. – Еще неизвестно, выгодно ли вам афишировать этот инцидент, ведь еще не все доказательства изучены.

– Я дам расписку о неразглашении материалов следствия, – с горячностью предложил Гарноусов. – Не гневайтесь, ваше высокоблагородие. А что, вами обнаружены еще какие-то материалы?

– Пишите расписку. В случае необходимости мы вас вызовем.

У стола письмоводителя депутат расписался в бланке, разработанном самим Терновым. Молодой следователь гордился своим новшеством: текст всегда один, требовалось только фамилию проставить да подпись получить.

– А теперь вернемся к вам, господин Шалопаев, – сурово обратился к юноше Павел Миронович. – Вы настаиваете на том, что видели стреляющую женщину?

– Я не настаиваю, – растерялся Самсон. – Но сразу после выстрела я видел убегающую женскую фигуру.

– Куда фигура бежала?

– Скользнула под арку.

– Арка там есть, – согласился следователь. – Ворота есть, отперты были спозаранку, двор можно пройти насквозь и выйти в переулок. – Павел Миронович придал своему тону легкую насмешливость. – Вы умышленно называете арку потому, что проверить ваши слова нельзя? – Откровенное недоумение в ясных глазах допрашиваемого заставило Павла Мироновича смягчить тон. – Хорошо, опишите убегавшую женщину.

– Я видел ее только со спины… – Самсон, довольный, что к нему больше не пристают с пистолетом и вопросы приобретают конкретный характер, отвечал с приятной открытостью, будто беседовал с близким другом.

– Возраст?

– По походке не определить. Думаю, в возрасте, господин следователь. Она как-то странно ковыляла, переваливалась с бока на бок. Может, скользко. – Самсон пожал плечами и доверчиво уставился на следователя.

– Баба в валенках?

– Валенок не рассмотрел. Кацавейка нелепая. Росточка она невысокого. Я еще подумал, что рукава едва не до земли достают…

– А что было на голове убегавшей?

Господин Гарноусов, завершив оформление расписки, двинулся к двери.

– Что может быть на голове у бабы? Платок, разумеется, – подал он голос от дверей, поклонился и исчез, оставив, наконец, в покое следователя и подозреваемого.

– Уф. – Тернов откинулся на спинку казенного стула. – Как будто железнодорожный состав на себе до Москвы протащил… – Он смотрел на согнувшегося Самсона: хотя тот и приободрился, но вид у юнца был все равно затравленный, напряженный, знает кошка чье мясо съела. – Господин Шалопаев, – Тернов приглушил голос и подмигнул письмоводителю, чтобы тот оставил на время протокол, – по вашей просьбе я позвонил госпоже Май. Но она не торопится вас спасать. Чем вы это можете объяснить?

Самсон недоуменно скривился.

– Наверное, принимает посетителей.

– Полагаю, суть в другом. И как мужчина мужчину хочу вас предостеречь: с огнем играете, сударь!

– О чем вы говорите, господин следователь? – изумился Самсон, предчувствуя очередной подвох.

– У вас нет разрешения на хранение огнестрельного оружия. Полагаю, и госпожа Май не знает о пистолете?

Тернов смотрел на задержанного с сочувствием. Он думал о том, что из-за какой-то юбки красивый, полный сил юноша может погубить свое блестящее будущее. Если экспертиза покажет, что из пистолета, обнаруженного у него, стреляли – вся жизнь пойдет прахом. Попадет юнец из-за глупости в сообщество преступников, в тюрьму, станет закоренелым злодеем. И тогда уж не из-за ревности будет стрелять, а бомбы метать начнет. И не исключено, что первую бросит в следователя Тер-нова. Отомстит за погубленную молодость…

Павел Миронович взял ручку, лист бумаги, начертал несколько слов и подозвал письмоводителя.

– Скажите Лапочкину, если он уже освободился, чтоб позвонил эксперту. Насчет пистолета, он знает.

Письмоводитель заспешил выполнить поручение, следователь и Самсон остались наедине.

– Ваше счастье, молодой человек, что вы столкнулись со мной, – я человек милосердный и прогрессивный. Ради спасения ближнего готов и закон на кривой кобыле объехать.

– Но я ни в чем не виноват, – удивился задержанный.

– Думаете, что своими уловками запутаете следствие? – Павел Миронович усмехнулся. – Не выйдет. Мы мифологии всякой навидались. Ладно, слушайте внимательно. Если приедет госпожа Май, я выпущу вас под залог.

– А что скажет господин Гарноусов?

– Что вы так о нем озаботились? Депутат будет молчать. У меня есть на него управа. Видали, каким он шелковым стал. Испугался, что мы кое-что обнаружили на месте происшествия…

– А вы обнаружили? – Искра надежды мелькнула в глазах юноши.

– Да, Самсон Васильевич, обнаружили, – с гордостью заявил следователь. – И наше доказательство вас косвенно изобличает. Так что не думайте, что вы дознание водите за нос.

– Но почему же тогда вы меня хотите отпустить?

– Не считаю возможным из-за детской шалости ломать жизнь человеку, – глубокомысленно изрек следователь.

Самсон молчал, пытаясь осознать услышанное. Он даже перестал ощущать боль в локте, но понять ничего не мог. Впрочем, одна мысль засела как гвоздь в его мозгу: скорее всего, его отпустят.

– Однако ежели наши пути пересекутся еще раз, – с угрозой в голосе продолжил молодой следователь, – пощады от меня не ждите. Я выну из-под сукна дело об апельсине с иголкой и дело о покушении на Гарноусова, и присяжные сочтут вас самым опасным преступником, который искусно уходит от возмездия, и отвалят вам срок на полную катушку.

Павел Миронович остановился, чувствуя, что перешел на студенческий жаргон. Уже второй год он изо всех сил старался соответствовать своей должности, но еще не вполне смог избавиться от старых привычек: нет-нет, особенно в доверительных беседах, да с молодыми, переходил на привычный слог, язык его раскрепощался и не слушал доводов разума.

Дверь отворилась, и в проеме показался письмоводитель. Он прошествовал к столу следователя, склонился и шепнул:

– Павел Мироныч, условия обычные. – Потом выпрямился и сказал громко, вытянув руки по швам: – Ваше высокоблагородие, в коридоре дожидается госпожа Май. Велите впустить?

Самсон непроизвольно выпрямился и побледнел. Он не знал, как поведет себя госпожа Май. А если она разгневается? Если не захочет вносить залог? Если вышвырнет его на улицу и лишит журналистской работы?

Шалопаев встал. Пуговицы на его сюртуке были выдраны с мясом, рубашка топорщилась, изжамканные складками, мятые, влажные после борьбы с дворником в сугробе брюки холодили кожу. О прическе Самсон подумать не успел, потому что в дверях появилась строгая и величественная госпожа Май: плечи ее с продуманной небрежностью покрывало боа – две черно-бурые лисицы с перекрещенными мордочками, лапками, хвостами, высоко поднятую голову его работодательницы венчала огромная широкополая шляпа лилового темного бархата с лиловыми и голубыми ирисами.

Неторопливо, с достоинством госпожа Май проплыла к столу следователя и, обворожительно улыбнувшись, вытащила из внушительной муфты лисьего меха изящную, затянутую в перчатку руку и протянула ее следователю. Застывшего в столбняке Самсона она не замечала.

Тернов встал. У него началось сильнейшее сердцебиение – он узнал одуряющий аромат, обволакивающий элегантные меха великолепной дамы! Ароматом «Ля Роз Жамино» последний месяц сводила с ума его милая подружка. Он сглотнул и поцеловал выем ажурной перчатки.

– Наш телефонный разговор разбудил мое воображение, – певуче, грудным голосом проворковала госпожа Май. От плавного, едва заметного наклона ее головы голубой ирис на шляпке чуть качнулся. – Я вас таким себе и представляла, господин Тернов: деловым, корректным, молодым и – умным. Жаль, что такое приятное знакомство происходит по столь досадному поводу.

– Присаживайтесь, Ольга Леонардовна, – сказал хрипло Тернов. И пока дама располагалась на стуле и расправляла складки платья, отдал торопливую команду письмоводителю: – Уведите задержанного!

Самсон, потерявший дар речи, чувствовал себя живой колодой, которую письмоводитель толкает к выходу. Он нерешительно оглядывался через плечо на госпожу Май. Ему было неприятно сознавать, что он стал для своей благодетельницы пустым местом. Он полагал, что пробиться сквозь незримую броню холода к ее жалости и милосердию ему вряд ли удастся.

Когда следователь и госпожа Май остались наедине, Павлу Мироновичу Тернову пришлось приложить усилия, чтобы вспомнить причину, по которой столь роскошная женщина оказалась в непрезентабельной обстановке следственной камеры. Сосредоточиться мешал и обожающе-доверчивый взгляд великолепной госпожи Май.

– Дорогая Ольга Леонардовна, – собравшись с мыслью, проникновенно заговорил Тернов, – мне стоило больших трудов погасить огонь негодования, бушевавший в господине депутате. Ваш сотрудник покусился на жизнь известного политического деятеля.

– Юноша еще очень неопытен. – Ольга Леонардовна со значением смотрела прямо в глаза Тернову, будто открыла в молодом следователе ту вожделенную мужскую силу и опытность, которых был напрочь лишен ее провинившийся сотрудник.

– Из этого я и исходил, – пролепетал смутившийся следователь. – Ошибки молодости не должны ломать будущность.

– Совершенно согласна с вами, дорогой Павел Мироныч, – госпожа Май трогательно склонила голову, качнув ирисами и обдав Тернова терпким ароматом «Ля Роз Жамино». – Я придерживаюсь того же мнения, опекая по мере сил молодежь. Дело действительно так серьезно?

– Есть возможность отпустить задержанного под залог. – Павел Миронович многозначительно покашлял. – Я надеюсь, мы с вами поймем друг друга.

– Не сомневайтесь, Павел Мироныч, – Ольга Леонардовна чарующе улыбнулась, – называйте сумму.

– Ста рублей достаточно. Под ваши гарантии.

Госпожа Май повозилась в недрах муфты и извлекла оттуда сафьяновое портмоне, а из него ассигнацию.

– Будем считать, что формальности исполнены, – мягко, с едва уловимой, дразнящей насмешкой произнесла она. – А теперь, если вы сочтете возможным, я хочу узнать о существе дела.

– Извольте. – Павел Миронович поспешно смахнул купюру в ящик стола и закрыл его. – Ваш подопечный выследил господина депутата в салоне красоты и выстрелил в него через стеклянную витрину. Затем пытался бежать. Но был схвачен бдительным дворником.

– У него нашли оружие?

– Совершенно верно, сударыня, пистолет. Без надлежащего оформления.

Облачко набежало на ясное чело госпожи Май.

– И как же он объяснил причину своего преступного деяния?

– Он все отрицает, госпожа Май. Твердит о своей невиновности. Однако дознание обнаружило факты, его изобличающие. К сожалению, разглашать их я не вправе. Дело государственной важности.

– Вы меня пугаете, Павел Мироныч, – в темных глазах госпожи Май плясали лукавые смешинки, словно перед ней сидел не следователь при исполнении обязанностей, а желанный мужчина. – Я предпочла бы хранить тайну, нежели мучиться неизвестностью.

– Полагаюсь на ваше слово, сударыня, – следователь дрогнул. – Несмотря на понятную панику и беготню, мы обнаружили в салоне запорхнувший под кресло листок. Любовное письмо. Судя по всему, наш депутат в ожидании услуг куафера наслаждался чтением этого письма. А ваш юный сотрудник выследил соперника и попытался его убить.

– Могу я взглянуть на письмо?

– Не знаю, правильно ли это, – следователь посерьезнел, и так он уже слишком далеко отступил от служебной нормы. – Могу сказать вам, что письмецо фривольное, выдающее интимную близость депутата с некоей барышней. Она называет его пузанчиком и лапуськой, толстопопиком и, извините… дальше еще неприличней.

– Так вы считаете, что у Самсона был приступ ревности? – В голосе Ольги послышались железные нотки, в лице появилась жесткость.

– Несомненно. – Тернов вздохнул. – Поэтому я и счел необходимым побеседовать с вами, чтобы вы наставили своего подопечного на путь истинный. Погубить чужую жизнь легко, а вот спасти… Видите, сколько усилий требуется. В конце концов, депутат жив… А отпуская молодого человека под ваше поручительство, я надеюсь, вы разъясните ему бесперспективность дальнейших попыток состязаться с господином депутатом на любовном фронте. Ведь ни денег, ни положения в обществе у юноши нет. Надо бы подыскать ему подходящую благородную девушку или отвлечь его напряженной работой. Не знаю… Вам виднее…

– Хорошо, я подумаю. – Ольга Леонардовна обворожительно улыбнулась и встала в знак того, что готова немедленно заняться воспитанием великовозрастного дитяти. – Я чрезвычайно благодарна вам, дорогой Павел Мироныч, за приятную беседу. Думаю, в будущем мы сможем встречаться в более подходящей обстановке.

Тернов залился краской – настолько откровенной была подкладка слов.

– Почту за великую честь. – Он низко наклонил голову, чтобы скрыть смущение.

– Однако сообщите мне еще один пустячок. – Госпожа Май заговорщицки понизила голос. – А кто эта Далила, завлекшая нашего Самсона?

Тернов замялся, но решил не скрывать этого пустячка.

– Из письма не понять, сама себя она называет Асинькой.

Глава 14

Когда госпожа Май переступила порог своей квартиры-редакции, настенные часы в прихожей пробили четверть одиннадцатого. Преданно заглядывая снизу вверх в глаза монументальной и бледной от гнева барыни, Данила, казалось, не замечал переминавшегося за ней Самсона – более всего походил юнец на побитую, потрепанную дворнягу.

– Чего изволите, Ольга Леонардовна? – с жадностью вопросил конторщик.

– Этого – в умывальную, отмыть и привести в порядок, – госпожа Май брезгливо повела глазами на провинившегося. – Ася ушла?

В ее голосе клокотала неизъяснимая ярость.

– Еще не успела, – на всякий случай оправдывающимся тоном сообщил Данила.

Старик проворно схватил Самсона за рукав, с неожиданной силой втянул юношу в прихожую и запер дверь на крюк, и невольно присвистнул ему вслед – да, видок у красавчика был неважнецкий: мятый, грязный, рукав пальто оторван по пройме…

– Хорошо, – по губам госпожи Май скользнула плотоядная, довольная улыбка. – Я с ней поговорю. А вы, когда этого… отмоете… препроводите в столовую. И отошлите посыльных к Черепанову и Синеокову. Чтобы немедленно позвонили или явились в редакцию.

Данила не стал спорить, хотя морщины его лица сложились в недоуменную гримасу: неужели кто-то помчится в редакцию едва ли не в полночь? Вместо бесплодных пререканий он устремился готовить теплую воду для потрепанного Нарцисса.

А госпожа Май тем временем решительным шагом направилась в комнатушку, смежную с сотрудницкой. Она резко распахнула дверь в коморку. Лицемерная тихоня была не одна! Ася, побледневшая от внезапного вторжения, подняла взор от «Ремингтона». Рядом с ней стоял… музыкальный обозреватель Лиркин, его рука, покрытая рыжими волосами, покоилась на плече девицы!

– Что все это значит? – Глаза госпожи Май сверкнули.

– Я диктую отчет о концерте! – выкрикнул Лиркин. – Я имею на то полное право! Я музыкальный обозреватель и должен обозревать значительные события культурной жизни!

– Я вижу, как вы обозреваете! Почему закончился концерт так рано?

– Второе отделение отменили из-за простуды исполнителя! – Лиркин еще крепче вцепился в плечо Аси. – Вы по-прежнему меня в чем-то подозреваете? Хотите из журнала выжить?

– Устроили из редакции притон! – госпожа Май взмахнула муфтой, ирисы на ее новой шляпке метнулись, словно под ураганным порывом ветра. – Стоит мне покинуть редакцию, как вы сразу же здесь прелюбодействуете?

Губы Аси задрожали, она осторожно сняла с плеча цепкую лиркинскую руку.

– Мы так стараемся для журнала, личным своим досугом жертвуем, – слабым голосом пожаловалась она в пространство.

– Рабочий день давно закончен! – Ольга Леонардовна сорвалась на крик. – Вон отсюда! Чтоб ноги вашей сегодня здесь не было!

Лиркин и Ася неторопливо засобирались.

– А вы, милочка, останьтесь, – зловеще предложила Асе работодательница, – задержитесь на минутку, не бойтесь. Если кавалера потеряете, ничего страшного… У вас… у вас…

Гнев душил владелицу преуспевающего журнала – хорошо, что окружающие не видели проносящихся у нее в мозгу картин! Хорошо, что не слышали слов, которые она произносила про себя. Теперь ей было все ясно! Эта тихоня, эта писклявая мышка в первый же день окрутила бедного Самсона! Играла в женскую слабость и беззащитность… И когда она, Ольга, занималась делами на своей половине в уверенности, что невинный юноша спокойно спит за ширмой в своей буфетной, он миловался с мерзавкой… Иначе зачем он стрелял в ее содержателя?

Ольга Леонардовна повидала на своем веку немало. Но чтобы столь блеклая, никчемная пустышка одерживала блестящие победы над мужчинами?! Вот что значит искусство флирта! Ну Самсон – ладно, глуп еще, неопытен… А депутат Государственный Думы?! И где только тихоня Асинька поймала его в свои силки?

Шаги Лиркина стихли в коридоре, дважды лязгнул крюк на дверях. А Ольга все еще возвышалась над понурой Асей, которая, казалось, стала еще меньше ростом. Очи долу опустила, покорность демонстрирует. Ни кожи ни рожи, как говорится в народе. А вишь ты… Госпожа Май представила себе ужасную картину: депутат-сифилитик через свою содержанку передал чудовищную болезнь Самсону. Вот почему у него спрятано лекарство без названия, вот от чего он лечится! Или наоборот? Больной Самсон привез сифилис из Казани? Заразил Асю? Госпожа Май сделала над собой усилие и справилась с яростью.

– Милая Ася, – процедила она язвительно, – я пришла к выводу, что у вас достаточно средств для существования, и потому не могу себе позволить эксплуатировать вашу молодость и красоту.

Ася молчала и теребила левой рукой складку темной шерстяной юбки.

– Вы уволены. Завтра явитесь к Треклесову за расчетом.

Из-под коротких бесцветных ресниц Аси скатились две маленькие слезинки.

Ольга смотрела на жертву с наслаждением. Однако резвая содержанка депутата Государственной Думы не роптала, и владелица журнала испытывала разочарование. Брезгливо передернув плечами, Ольга Леонардовна развернулась на сто восемьдесят градусов и ринулась вон из сотрудницкой. Она пробежала на свою половину мимо дверей умывальной, за которыми слышался шум льющейся воды и приглушенные мужские голоса. Гневно ударила по гладкой створке кулачком – дать знать Даниле, чтоб выпроводил мерзкую Асиньку!

Ольга Леонардовна ощущала себя будто вывалянной в грязи. Поэтому, скинув шляпу и меха в гардеробной, она бросилась в собственную ванную комнату, заблаговременно протопленную заботливым Данилой, сняла с себя остальную одежду и с остервенением предалась водным процедурам. Потом достала из шкафа розовое дезабилье. У каждой женщины есть свои маленькие секреты – и Ольга давно заметила, что розовый цвет, несмотря на его пошлость, успокаивал ее, смягчал сердце, гасил тревогу. Поэтому вечером она иногда, оставшись сама с собой, облачалась в розовое, отчего даже быстрее засыпала после изнурительных хлопот трудового дня. Теперь, обрядившись в просторный балахон с воланами по вороту, рукавам и подолу, она собрала несколько верхних прядей волос на макушке, оставив нижние свободно лежать на плечах, и почувствовала себя лучше.

Приходящая кухарка уже давно покинула свои владения, оставив по обыкновению в столовой ужин для хозяйки на столе под салфеткой.

В ожидании Самсона Ольга расположилась в гостиной. Откинувшись на диванные подушки, она первым делом выкурила пахитоску. Потом достала с полочки этажерки зеленый альбом, пристроила его на колени и принялась рассеянно перелистывать. Большинство фотографий она купила у Братыкина. Тот выискивал где-то любопытную натуру, смело экспериментировал в ателье с красотками и свои этюды приносил Ольге. Прелестные женские образы Ольга иногда использовала для украшения журнальных полос.