Сыщик Мура Муромцева - Крещенский апельсин

– Вы не случайно сегодня пришли к нам, – прошептала девочка, совершенно забыв о шахматах.

На щеках Ксении появился нездоровый румянец, и Самсон подумал, что девочка простудилась во время вчерашней поездки по городу и у нее инфлюэнца.

– Да, не случайно, – ответил он шутливо, – вы мне еще в поезде понравились. У меня такая же младшая сестренка осталась в Казани.

– Вы мне тоже понравились еще в поезде, – призналась девочка серьезно, – хотя у меня и нет брата. Когда мы ехали в Москву, я читала книжку о Ромео и Джульетте. Ей было тринадцать, а ему двадцать…

Самсон не сразу сообразил, что через год шекспировский сюжет подойдет и к ним, Ксении и ему.

– Если вы сейчас сделаете неправильный ход, вы проиграете, – предупредил он, устремив сосредоточенный взор на доску, он не умел вести подобные разговоры с маленькими девочками.

– Я уже выиграла, – заявила Ксения, – потому что вы откликнулись на мой зов.

Самсон не мог понять смысл ее фразы. Девочка, взявшись за ладью, застыла.

– Я все знаю, – передвинув фигуру, прошептала она и оглянулась на взрослых. – Я подслушала, признаюсь, под дверью. Вы меня осуждаете?

– Нет, что вы, – возразил с сочувствием Самсон, – я в детстве тоже часто подслушивал.

– Вы мне поможете?

– Всегда и с превеликим удовольствием.

– Тогда поклянитесь.

– Клянусь. Могила.

Ксения помолчала, разглядывая оставшиеся на поле шахматные фигуры.

– Странно устроена эта игра, вы не находите? – спросила она. – Пешка может превращаться в ферзя. А ферзь в пешку – нет.

– Шахматы в Индии изобрели, – пояснил Самсон, – а там общество кастовое. Вы это будете изучать в гимназии.

– А в русской жизни все не так, здесь все во всех превращаются.

– Напрасно ваша тетушка не допустила вас к мистическим разговорам, – улыбнулся Самсон. – Вы прекрасно разбираетесь в теософии.

– С некоторых пор, – загадочно ответила Ксения. – Когда поняла, что мне приходится с мертвыми разговаривать.

– Вот как? – изумился Самсон. – И вам не страшно?

– Страшно, Самсон Васильевич. – Девочка сжала в руке пешку так, что ее пальчики побелели. – Поэтому я рада, что вы согласились мне помочь. Я должна отомстить убийце моей матери.

– Месть не детское дело, – Самсон изобразил строгость на лице. – И как же вы собираетесь мстить?

– Я его убью.

Пораженный Самсон вскочил со стула, опрокинув несколько фигур. Он в испуге оглянулся на чету Горбатовых и их гостью. Наталья Аполлоновна подняла руку и приветливо помахала, легкая улыбка тронула ее губы.

Ксения, опустив безвольно вдоль тела тонкие руки, замерла на стуле. Она смотрела на упавшие фигурки, и на лице ее была написана решимость.

– А… а… а ваша тетушка догадывается о ваших планах? – прошептал Самсон, укладывая поднятые фигурки на столик и вновь усаживаясь. – А ваш дядя?

– Дядя вообще ни при чем, – произнесла Ксения через силу. – Он ничего не знает. И я не хочу портить ему жизнь.

– Но вы испортите жизнь себе! – яростно зашептал Самсон.

– Она у меня и так испорчена, – девочка мрачно свела брови и надулась. – И все из-за Синеокова. Он к нам приходил.

Самсон отшатнулся, глаза у него полезли на лоб.

– Вы хотите убить господина Синеокова? Вы… вы… вы… Вы ошибаетесь, уверяю вас. Он преступником быть не может.

– А вы разве с ним знакомы? – подозрительно спросила Ксения. Самсон смутился.

– Не так чтобы… Встречал в прессе его имя. Он не преступник.

Ксения ссутулилась, разговор ее утомлял. Она и хотела верить своему будущему Ромео, и опасалась, что он все испортит.

– Я понимаю, – сказала она с легким вызовом, – вы слишком заняты… То теософками увлекаетесь, то усатыми барышнями… Но вы поклялись мне помочь.

Самсон, изумленный и дикими заявлениями малого дитяти, и его осведомленностью о его собственных встречах, сцепил челюсти в надежде смирить бурю эмоций, захватившую все его существо. Он надеялся, что нелепая ситуация как-нибудь разрешится сама собой.

– Я готов, – вымолвил он. – Чего прикажете, милая Джульетта? Яд? Кинжал? Пистолет?

Ксения не рассердилась. Напротив, ее личико озарилось счастливой улыбкой. Она наклонилась к Самсону и доверчиво прошептала:

– Пистолет не нужен, у дяди в сейфе есть.

Господин Шалопаев завел руки за спину, чтобы ненароком не задушить свою нежданную Джульетту.

– Милая синьорина Капулетти, – сказал он, с трудом справившись с новым потрясением, – пистолет есть и у меня. Давайте я застрелю господина Синеокова.

– Я знала, знала, что вы мне поможете, – обрадованно заговорила Ксения.

– Я превосходный стрелок, – продолжал шептать Самсон, соображая, как бы поделикатнее рассказать господину Горбатову о намерениях его племянницы. Может, увезет ребенка подальше от греха? – И вам утруждаться не надо. Я выслежу злодея и отомщу за вас и за вашу матушку. Сейчас рано темнеет, а в темноте легко скрыться.

– Верно, – ответила шепотом Ксения, – но в темноте труднее целиться. Промахнуться можно.

– Ради вас, милая Джульетта, я уж постараюсь, – заверил девочку Самсон, – Ромео сплоховать не должен. Договорились? Считайте, что Синеоков уже мертвец.

– Вы слишком торопитесь, – возразила Ксения, нервно расставляя фигурки для новой партии. – Хотя и настоящий Ромео, шекспировский, тоже был слишком горяч.

– Неужели вы передумали?

– Нет, все решено окончательно и бесповоротно, – заявила мстительница и встала. Она шмыгнула за пальму, повернулась к столику слева и, выдвинув из-под столешницы ящичек, достала фотографию и протянула ее Самсону. – Это моя мать. Ее звали Пьерина Леньяни. Пусть ее образ вдохновляет вас на месть. Спрячьте быстрее.

Мельком взглянув на фото девушки в пышном балетном тюнике, Самсон сунул его во внутренний карман сюртука.

– Я так и понял, – кивнул он. – Так злосчастным шутником с костылями на благотворительном балу был господин Синеоков?

– Что вы к нему привязались? – Ксения не на шутку рассердилась. – Он ни при чем. Он тоже пострадал. Я думала, он нас опередит и сам застрелит негодяя.

Картина, секунду назад казавшаяся Самсону ясной, подернулась густым туманом.

– Назовите имя, – потребовал он.

– Мне противно его произносить, – скривилась Ксения.

Самсон вздрогнул, когда за его спиной раздался ликующий голос мадемуазель Жеремковской.

– Самсон Васильевич! Мы почти уговорили Наталью Аполлоновну поехать к баронессе!

– Поздравляю, – сказал он с натянутой улыбкой и оглянулся: вслед за Аглаей к ним подошли и супруги Горбатовы.

– Вы ведь будете у Карабич в понедельник, правда? – щебетала Аглая Петровна. – И Наталье Аполлоновне не будет одиноко среди стольких друзей.

– Тогда я тоже хочу поехать туда, – заявила Ксения. – Мне тоже нравится ваше общество.

Самсон чувствовал, что щеки его розовеют.

– Надо же уметь так обольщать красавиц, – восхитился добродушно господин Горбатов. – И Ксения ожила, разрумянилась, глазки блестят. Да вы, я смотрю, шахматы забросили и увлеклись беседой. О чем толковали, если не секрет?

– Не секрет, – начал Самсон, – мы говорили…

– Я рассказывала Самсону Васильевичу о том, кто умеет бесследно исчезать, – перебила своего Ромео девочка.

– И кто же? – Хозяин улыбнулся Самсону. – Фокусник? Иллюзионист?

– Хуже, – заявила Ксения. – Настоящий Сатана!

Глава 20

Ольга Леонардовна Май уединилась в своем служебном кабинете. Из всех редакционных помещений лишь он не подвергся разгрому, учиненному взбесившимся Синеоковым. Она только что вернулась из салона, где обычно по средам подвергала себя процедурам, помогающим сохранить молодость, красоту и здоровье. Обычно массаж, лечебные маски, эмалировка лица приводили ее в превосходное состояние духа и сил физических прибавляли – хотелось горы свернуть.

Но сегодня даже процедуры не взбодрили. Хотя первая половина дня складывалась вполне рутинно. После полудня, отпустив Фалалея с Самсоном в Спасо-Бочаринскую церковь на отпевание замороженной Эльзы, она подписала служебные бумаги и счета, подготовленные Треклесовым, и отправила его к адвокату с поручением подготовить иск о взыскании морального ущерба с газеты «Брачный листок», заявившей на своих страницах, что «Флирт» – журнал для идиотов. Мнение чахлого конкурента Ольгу Леонардовну интересовало мало, но она никогда не упускала случая посутяжничать, если светило пополнение редакционной кассы.

Затем коротко побеседовала с Синеоковым. Театральный обозреватель пребывал в меланхолии и с недоверием отнесся к ее новости о том, что обнаружилась сестра блистательной Леньяни, которая может пролить свет на таинственную судьбу пропавшей балерины, и проживает она недалеко от редакции. Он с брезгливой ухмылкой выслушал Ольгино поручение взять интервью, но перечить не стал. На лбу его было написано, что он намеревается отделаться получасовым визитом. Самонадеянный франт не догадывался, что измаявшаяся от женской тоски пухлявая вдовушка его так быстро не выпустит из своих цепких ручек – давно уж жертву наметила, даром, что ли, в окно на красавчика пялилась. Ей, видишь ли, портреты женихов из Ольгиного альбома не приглянулись, принца подавай. И Ольга Леонардовна во имя счастья страдалицы, способной хорошо заплатить за свой каприз, не собиралась считаться с желаниями женоненавистника.

Но и она не знала, что спустя час он ворвется с редакцию с проклятиями, угрозами и в состоянии крайнего бешенства. Хорошо, что Данила пытался удержать бесноватого, самоотверженно бросался под ноги. Но предотвратить погром не мог. Единственное, за что ему спасибо, – задержал Синеокова, что и позволило Ольге скрыться на своей половине и запереться изнутри на все замки. Дверь между ее половиной и редакционной была крепкая…

В это время сбежал и Данила, – правда, успел дворника разыскать да у дверей поставить, чтобы, если погром перенесется на улицу, связать театрального обозревателя и посетителей в редакцию не пускать.

Слушать вопли Синеокова Ольге скоро надоело, и она, воспользовавшись черным ходом, ускользнула на прием в косметический салон, ибо поступаться своим здоровьем и красотой не желала.

Когда она вернулась, Данила доложил, что Синеоков заперся в умывальной и у него наступил нервный срыв – плачет, бедняжка. Сам конторщик уже успел кое-что прибрать. Госпожа Май оглядела руины в служебной прихожей и в сотрудницкой. Содранные со стен портреты красавиц, скомканные и мятые, валялись на полу. И лица уцелевших красоток, и бесформенные комки бумаги были покрыты четкими отпечатками следов мужских сапог – видимо, Синеоков в приступе необъяснимого гнева топтал их. Стул Данилы развалился, обломки аккуратно приставлены к тумбочке. Неприбранные останки еще двух стульев валялись посредине сотрудницкой, все столы там сдвинуты, стол Треклесова опрокинут, преградив путь в комнатку стенографисток. Госпожа Май надеялась, что «Ремингтон» не пострадал, и, слава Богу, телефон цел. Данила сгреб к печке с десяток разодранных журналов «Флирт» последнего выпуска, а менее пострадавшие экземпляры сложил в две пачки на подоконник. Клочки бумаг, сломанные карандаши, раздавленные чернильницы, перевернутая пепельница, скрепки образовывали у порога живописную, обильно сдобренную окурками кучку. Рядом валялись веник и совок – закончить работу Даниле помешало возвращение хозяйки.

Прикинув возможный ущерб, нанесенный театральным рецензентом, Ольга Леонардовна вышла в коридор и отперла дверь приемной. Сев за стол, велела доставить Синеокова.

Вид театральный обозреватель имел плачевный. Пиджак не застегивался. Левой ладонью критик прикрывал причинное место – пуговицы на важной детали мужского туалета, видимо, были оторваны.

– Зачем, зачем вы меня обманули? – заскулил он с порога. – Что я вам сделал плохого? Мало я пострадал от макаровских извозчиков? Возможно, у меня не залеченное сотрясение мозга! И материал в, номер еще не готов!

– Успокойтесь, мой друг, – ласково предложила госножа Май, окидывая сотрудника опасливым взглядом.

Убедившись в его безвредности, она достала бутылку, налила в рюмку коньяк, поставила ее на край стола, поближе к театральному обозревателю.

– Богом клянусь, ни в чем не виновата. – Ольга Леонардовна проникновенно сложила руки на груди. – Приходила дама, сообщила интересные сведения. Я и подумала, что это по вашей части. Неужели она обманула?

Синеоков уселся так, чтобы скрыть особо вопиющие дефекты своего туалета, и опорожнил рюмку.

– Да это какая-то фельдфебельша, – обиженно сказал он, подцепляя на вилку кусочек лимона с блюдечка, подвинутого к нему заботливой редакторшей.

– А говорила, что жена полкового лекаря, – разочарованно протянула госпожа Май.

– Но ведь не сестра известной балерины!

– Почему бы и нет? Балетный талант от сестры к сестре не передается, – философски изрекла госпожа Май. – Но я рада, что вы так быстро раскусили авантюристку. Вы же настоящий профессионал.

Лесть на Синеокова подействовала.

– Мне нужен господин Либид! – заявил он спокойно. – Где он? Почему не появляется?

– Зачем он вам? – насторожилась Ольга Леонардовна.

– Он профессиональный адвокат, а профсоюза журналистов у нас нет. Рассчитываю на помощь юриста.

– Чем же может быть вам полезен Эдмунд? Не понимаю, – госпожа Май демонстрировала растерянность. – И он занят серьезными делами. Я не могу его отвлекать, дергать по пустякам.

– Нарушение неприкосновенности личности – не пустяк, – возразил Синеоков, – это удар по либеральным ценностям! Мы с таким трудом их отвоевали. На баррикадах пятого года.

– Разделяю ваше отношение к судьбам либерализма в России, – согласилась госпожа Май, закурив пахитоску и протягивая портсигар своему сотруднику. – Но на баррикадах нас с вами не было, я точно помню.

С наслаждением выдохнув ароматный дым, Синеоков совсем успокоился.

– Не важно, я фигурально, – заявил он. – Художественному мышлению не прикажешь. Если уж оно есть, то выдает только образы, метафоры, гиперболы. Короче, я хочу подать иск в суд на эту эротоманку.

Госпожа Май многозначительно улыбнулась.

– Дорогой мой, – подмигнула она заигрывающее, – вы должны радоваться, что женщины сходят по вам с ума.

– А я не радуюсь! Не радуюсь! – Театральный обозреватель вскинулся, но с места, по счастью, не сдвинулся. – Мне не нравится, когда меня откровенно насилуют всякие образины!

– Вы преувеличиваете, друг мой, – госпожа Май миролюбиво улыбнулась. – Я ведь видела даму, она весьма аппетитная.

– Аппетитная! И это вы заявляете мне, знатоку изящного, ценителю балета и театра! Колода, и больше ничего!

– Насчет фигуры ничего не скажу, оплыла немножко. Но, полагаю, в юности могла соперничать с синьориной Леньяни.

– Ерунда! Я Пьерину Леньяни, как вас сейчас, вблизи видел! Ни капли сходства! Ни в лице, ни в фигуре!

– Ну и что? – возразила Ольга Леонардовна. – Не сошелся же свет клином на Леньяни! Жизнь не остановилась!

– Нет, остановилась, – упрямо возразил Си-неоков. – Лучше Пьерины не было и не будет. Впрочем, если бы вы разбирались в искусстве балета, вы бы сами стали театральным обозревателем. Но это к делу не относится. Мое первое и последнее требование – в судебном порядке, как и полагается в демократической стране, наказать эту колоду за попытку изнасилования журналиста при исполнении им служебных обязанностей.

– Вы полагаете, в уголовном уложении есть соответствующая статья? – Ольга Леонардовна с сомнением покачала головой.

– Вот пусть господин Либид меня и просветит, да иск поможет составить. Он же помощник присяжного поверенного, если мне память не изменяет.

– Договорились. Как только объявится, изложу ему суть случившегося. Вы довольны?

– Да, вполне. – Голос Синеокова прозвучал победно.

– Я сама жду господина Либида с нетерпением, – осторожно призналась госпожа Май. – Мне тоже нужна юридическая помощь по оформлению иска. За разгром редакции.

Синеоков воззрился на прекрасную редакторшу, челюсть его непроизвольно отвисла.

– Я имею опыт судебных тяжб, – проворковала она, – и у меня есть свидетели погрома.

– Понимаю, – театральный обозреватель съежился, – вы хотите сказать, что дело мое безнадежное? Что у меня свидетелей нет…

– Утро вечера мудренее, голубчик. Ступайте домой. Отдохните. Приведите себя в порядок. Остальное решим потом.

Синеоков поднялся и бочком двинулся к выходу. В дверях он столкнулся с господином Лиркиным. Оба церемонно раскланялись. И Синеоков исчез в коридоре.

– Что вам угодно, господин Лиркин? – ледяным тоном осведомилась госпожа Май. – Я вас не приглашала.

– А вы что – министр? – визгливо ответил вопросом на вопрос Лиркин и без приглашения прошел к столу редакторши и хлопнулся на стул. Бледный, с трясущимися губами, он с видимым усилием сдерживал клокотавшую в нем ярость.

– Излагайте суть вашего вопроса кратко.

– Кратко? Извольте. Как прикажете понимать? – Музыкальный обозреватель угрожающе воздел волосатый палец к потолку. – Когда вы устраиваете облаву на меня, нанимаете банду извозчиков, пытаетесь выжить меня из редакции, потакая замыслам завистников и бездарей, я терплю. Но когда вы, откликаясь на призывы черносотенцев, преследуете беззащитных женщин? Да еще в храме?

– Вы случайно не пьяны, господин Лиркин? – свирепо воззрилась на посетителя госпожа Май. – Что вы несете?

– Не притворяйтесь! Я все знаю! В этой стране невозможно жить! Обкрадывают, гонорар не доплачивают, да еще покушаются на жизнь! Преследуют целыми бандами! И как вам удалось так быстро их сколотить? И кто ими руководит, признайтесь? Кто тайный вожак? Платонов? Почему он всегда ходит в смазных сапогах?

– Видимо, битва с извозчиками повредила-таки ваш рассудок. – Ольга Леонардовна недобро прищурилась. – Не обратиться ли вам на одиннадцатую версту?

– Меня? В сумасшедший дом? – Лиркин вскочил и безумным взглядом обвел приемную. Однако все, способное проломить голову наглой редакторше, было предусмотрительно убрано подальше. – Я обращусь к международной общественности и выведу вас на чистую воду. Вы не заставите меня молчать!

– Орите сколько хотите, – грубо оборвала очередного истерика госпожа Май, – только сперва изложите существо дела.

– Излагаю. – Лиркин зловеще оскалился и снова сел. – Сегодня днем в Спасо-Бочаринской церкви ваши громилы, Братыкин и Шалопаев, покушались на жизнь моей сестры Риммы. Уверен, рядом затаился и Фалалей.

– Вполне возможно. Они уже целую неделю готовят материал в номер, – отрезала госпожа Май. – А вовсе не охотятся за вашей сестрой.

– Вы думаете, что вы всех умнее? – не сдавался Лиркин. – Напрасно. Они подожгли Риммочку по вашему наущению.

– Зачем мне поджигать вашу сестру? – брезгливо скривилась Ольга Леонардовна.

– Чтобы запугать меня! Прямо не удалось, так шантажируете через беззащитных женщин. Причем среди бела дня. Потому что среди ночи ничего у вас не получилось. – Господин Лиркин, сидя на стуле, раскачивался всем корпусом из стороны в сторону, его волосатый палец вычерчивал в воздухе неровные дуги. – Выкусили? Рассчитывали, что под покровом ночи беззакония творить легче? Просчитались!

– А откуда ваша Римма знакома с Самсоном? – недоуменно подняла взор госпожа Май. – Братыкин, да, он вашу красавицу снимал для обложки…

– Не притворяйтесь! – снова зашипел Лиркин. – Вы сами их туда отправили. Самсон ваш и дурак Фалалей вломились в аптеку среди ночи. Хорошо, что у Риммочки есть оружие. Они испугались.

– А вы не допускаете, что им потребовалось лекарство? – язвительно спросила редакторша, ибо вспомнила о медицинском пузырьке на подоконнике в буфетной.

– Вы меня за идиота держите? – взвился Лиркин. – Они специально свои личности скрывали. Но Риммочка, увидев в церкви, как Самсон шепчется с Братыкиным, догадалась, что и он из «Флирта». А когда она описала мне ночных визитеров, я сразу понял, что вторым был Фалалей! Он, кстати, еще наврал ей, что он сожитель покойной. А старухи церковные сказали бедной моей девочке у гроба, что сожителем покойной был приказчик из мясной лавки. Это как вы объясните?

– Никак, – отрезала, потеряв терпение, госпожа Май. – Полагаю, вам пора жениться. Тогда и успокоитесь.

– Не дождетесь! – Лиркин хлопнул ладонью по столу. – Я не собираюсь плодить нищих детей. Я должен еще написать две летописи. Летопись музыкальной жизни России и летопись преступлений царского режима.

– Бог в помощь, – зевнула Ольга Леонардовна. – Аванс нужен?

– Не откажусь. – Лиркин приосанился.

Ольга выдвинула ящик, в котором поверх бумаг лежали ведомость и несколько купюр. По своему опыту она знала, что этот инструмент управления журналистской братией действует безотказно.

– Расписывайтесь, – велела она. – Завтра чтоб был готов отчет о концерте Скрябина.

Господин Лиркин передернул плечами, расписался, забрал деньги и с оскорбленным видом покинул приемную.

Ольга Леонардовна Май дважды налила в рюмку коньяк, выпила и, расслабившись, откинулась на спинку кресла. Она прикрыла глаза. Сколько сил нужно, чтобы справляться с мужским бедламом, держать журнал на плаву, концы с концами сводить.

Легкое покашливание заставило ее приподнять ресницы. На пороге топтался Данила.

Не меняя положения тела, госпожа Май жалобно спросила:

– А Фалалей с Самсоном опять куда-то закатились? Не являлись?

– Еще не изволили приходить, барыня, – осторожно ответил конторщик. Он выжидательно смотрел на хозяйку, будто собирался сказать еще что-то важное

– Ну что, Данила, на сегодня все?

– Не сердитесь, драгоценная, но там вас еще один посетитель дожидаются. Уж с четверть часа томятся. – Он понизил голос и одними губами произнес: – Из полиции.

Верный слуга плотоядно уставился на хозяйку. На лице его застыло предвкушение чего-то особенного – ему всегда нравились внезапные метаморфозы госпожи Май. И жесткая, прямая, с приподнятым волевым подбородком и усталыми глазами – Ольга Леонардовна переменилась в три мгновения. С кресла поднималась, плавно поводя плечами, беззащитная застенчивая красавица, трогательная улыбка играла на ее губах, круглый подбородок, на котором обозначилась крохотная ямочка, был опущен, в глазах появилось томное выражение…

– Проси непременно, дружок, – пропела госпожа Май, – неужели сам Павел Мироныч пожаловали?

Глава 21

Следователь-дознаватель Казанской части был преисполнен решимости изобличить преступника, едва не застрелившего депутата Государственной Думы Гарноусова.

Блистательный рейд на телефонную станцию застал ее руководство врасплох. Дознавателей принял сам заведующий телефонной станцией Александр Карлович Ноэдт. Он провел официальных представителей следствия через зал, похожий на склад металлических ящиков и шнурков к узкой винтовой лестнице с крутыми ступеньками. Поднимаясь, они слышали гул множества свежих голосов. Потом перед ними открылся высокий двухсветный зал, длинный как коридор. За столами, слившимися в один бесконечный ряд, на высоких стульях, тесно приставленных друг к другу, сидели барышни. В ящиках над столами, изрешеченными дырочками, словно пчелиные соты, вспыхивали ярко-красные, желтые, голубые огоньки. Барышни быстро и ловко обеими руками то выдергивали, то вставляли цветные перекрещивающиеся шнуры в нужные гнезда.

Из объяснений господина Ноэдта следовало, что эти милые создания знали все желания, все привычки постоянных абонентов, знали с кем чаще всего те разговаривают, в каком часу, коротко или продолжительно. Смущенный инженер уверял, что теоретически барышни, переводя ключ, могут подслушивать разговоры, но практически слишком заняты. Однако Павел Миронович окончательно убедился, что говорить по телефону все равно что переписываться открытыми письмами.

И хотя беспринципность и изворотливость умов достигли ныне самых цинических размеров, и начальство готово было утаить всё и вся, прикрыть любые преступные деяния, лишь бы не замочить репутацию и не лишиться теплого местечка, но натиск следователя, подкрепленный ушлостью Лапочкина, связал господина Ноэдта по рукам и ногам.

Вооружившись ценными сведениями, следователь отрядил Лапочкина на квартиру злоумышленника, строго-настрого наказав учинить обыск по всем правилам и добыть остальные листки любовного конспекта. Сам же отправился в редакцию «Флирта».

Хитрый старик-конторщик не сразу доложил барыне о позднем визите, мялся, ссылался на ее занятость, тянул время. И только когда из приемной редакторши выскочил надменный рыжеволосый мужчина, настал черед и следователя.

– Я воспользовался вашим любезным приглашением, – сдержанно заговорил Павел Миронович Тернов, отстраняя от дверного проема лукавого конторщика. – Не слишком поздний визит?

– Что вы, что вы, – госпожа Май протянула визитеру обе руки и, склонив голову набок, смотрела на него взором, в котором сквозь откровенную радость чуть-чуть просвечивала и тревога. – Я сама просила вас приходить запросто. Но, судя по официальной дорожке, которой вы воспользовались, дело у вас служебное?

Редакторша изящным взмахом руки указала гостю на кожаное кресло. В другое, напротив, грациозно впорхнула сама.

– Коньяк? Чай? Кофе?

– Благодарю вас, Ольга Леонардовна. Если быстро управимся, на повторное предложение соглашусь.

– Я вся внимание, – притворно вздохнув, госпожа Май сложила руки на коленях, и приготовилась слушать.

На ее длинных холеных пальцах посверкивали перстни с камушками, но гипнотический блеск камней не сбил дознавателя с мысли, и он обрушил на опасную женщину первый вопрос, неожиданный и хлесткий.

– Что делал сегодня у Государственной Думы ваш сотрудник Фалалей Аверьянович Черепанов?

– Ах он мошенник, – редакторша укоризненно покачала головой, – своевольный, и шустрый, сил нет. Велела же ему: только в церковь и обратно. Они с Самсоном еще после полудня отправились на отпевание. Материал в номер готовят… Но церковь на Выборгской стороне… Теряюсь в догадках…

– Кстати, о Шалопаеве, – Тернов откашлялся. – Приношу вам свои извинения, должен буду извиниться и перед ним. Юноша ни в чем не замешан. И не виноват. Возвращаю вам залог.

Госпожа Май облегченно откинулась на спинку кресла, тонкая улыбка скользнула по ее губам.

– Мы с вами, как взрослые люди, предусмотрели возможность такого исхода, не травмировали юную душу… Очень хорошо. Очень. Такой благополучный исход не грех и отметить.

Госпожа Май потянулась к графинчику.

– Погодите, Ольга Леонардовна, юноша чист от подозрений, но расследование еще не закончено.

Мрачная интонация в голосе дознавателя заставила госпожу Май побледнеть.

– Вы начали с Фалалея… Он что, в чем-то подозревается ?

Тернов помолчал и, обведя взором стены, на которых висели репродукции известных картин мастеров итальянского Возрождения с изображениями пышнотелых красавиц, сказал:

– Установлено главное, господин Шалопаев писем Асиньке не писал.

– А кто их писал?

– Писем не писал никто.

Госпожа Май изменилась в лице, расслабилась, подобрела. Она протянула руку к колокольчику, дернула бархатный шнур и, дождавшись Данилы, ласково попросила конторщика:

– Сообщи, дружок, Треклесову, чтобы завтра с утра доставил мне в редакцию и Асю, и Алю. Хватит бастовать, пора работать. Да, жалованье обеим повышаю.

Данила энергично закивал и вновь скрылся.

– А почему, уважаемая Ольга Леонардовна, вы не спрашиваете, кто же скрывается за именем Асинька?

– Женское любопытство мне не свойственно, – госпожа Май снова улыбнулась, на этот раз насмешливо. – Я уверена, если вы сочтете нужным, вы мне объясните. А так, я не могу вторгаться в тайну следствия. Как я поняла, речь идет о Государственной Думе.

– Совершенно верно, сударыня. – Тернов вздохнул, ему очень не хотелось разрушать очарование минуты. – Можно его назвать делом о Думе, а можно и делом о «Флирте». Ведь в него замешаны почти все ваши сотрудники. Как это могло произойти?

– Я не понимаю, о чем вы, дорогой Павел Мироныч, – госпожа Май сделала обиженное лицо. – Мои сотрудники политикой не интересуются, вы знаете. И журнал наш о любви, а не о Думе.

– А ближайший номер у вас будет посвящен телефонной станции?

– Вы шутите, – Ольга Леонардовна игриво повела плечом, – мы планируем опубликовать статью под рубрикой «Преступление по страсти»: о жизни и смерти мещанки Елизаветы Медяшиной. Далее готовится отчет о «Спящей красавице» в Мариинке, рецензия на экстатическую музыку Скрябина, гороскоп, «Энциклопедия девушки», материал о французских эмансипэ… А о телефонистке… Да, припоминаю, интервью с самой обворожительной телефонной барышней, которой чаще всего назначают свидания абоненты. Над ним работает господин Мурин… А в чем вопрос?

– Хорошо, я поясню. С Муриным мне понятно. А вот почему возле телефонной станции околачивались остальные ваши сотрудники? Платонов, Сыромясов, Черепанов, Шалопаев? Нашлись свидетели, которые их там видели! Причем Черепанов и Шалопаев следили за Сыромясовым!

– Ничего не понимаю. – Ольга Леонардовна захлопала глазами, припоминая, что ее сотрудники вроде бы собирались организовать слежку за перемещениями Эдмунда Либида, но своими предположениями пока делиться не стала.

– Телефонистка Чумникова их заметила, – изрек Тернов загадочно. – А вам это имя ни о чем не говорит?

– Чумникова? Впервые слышу.

Павел Миронович напрягся – наступала неприятная минута. Он достал из портфеля сложенный лист бумаги и протянул его госпоже Май.

– Прошу взглянуть. Это лицо вам знакомо?

Госпожа Май долго и внимательно разглядывала рисунок талантливого парнишки-парикмахера из салона, в котором покушались на депутата Гарноусова, и, вернув набросок, ответила:

– Нет, этого человека я не знаю. Рисунок выдает слабое знание портретного искусства.

– А по-моему, и без искусства ясно – здесь изображен господин Либид!

– Не может быть! – изумлению Ольги Леонардовны не было предела, брови ее поползли вверх, темные глаза расширились.

– Может. Это он. Чумникова его узнала.

– И господин Либид посещал телефонную станцию? – недоверчиво спросила редакторша.

– Ольга Леонардовна, – укорил дознаватель, тщательно сложил листок с портретом и спрятал вещественное доказательство в портфель. – Давайте говорить начистоту. Мы ведь одни. Нас никто не слышит, протокола никто не ведет. Есть два варианта объяснения событий. Или вы задумали с помощью своих сотрудников добыть материал для номера – так называемую бомбу… О порочной связи депутата Гарноусова с Айседорой Дункан…