Сыщик Мура Муромцева - Крещенский апельсин

– Автор золотой, предупреждаю, – осадила комплименты Ольга.

– Вижу-вижу, и перо золотое, и автор золотой. А то как же, все понятно, – заспешил загладить провинность администратор и, чтобы сменить тему, прошептал, понизив голос, – партер уж заполнен, и хоры тоже. По моим сведениям, дорогая Ольга Леонардовна, великий князь Михаил пожалует…

Глаза юного провинциала разбегались. Ему казалось, что в зале собрались самые красивые женщины мира: перед ним мелькали роскошные туалеты всех мыслимых и немыслимых оттенков с отделкой из гипюра, вышивок, кружев, блесток, торжественно проплывали широкополые шляпы, на которые были истрачены, пожалуй, пуды птичьего пера – цапли, страуса, неведомых тропических птиц. Шляпы затеняли лица столичных прелестниц, придавая им манящую таинственность.

Как бедный деревенский сарай вспоминал он родной казанский храм Мельпомены. Ольга Леонардовна держала в руке маленький бинокль из слоновой кости, но Самсону его не дала, шепнув, что молодому мужчине неприлично слишком пристально изучать дам. Впрочем, Самсон, не обнаружив никого похожего на Эльзу, быстро переключился на изучение столичных мужчин: среди них были ослепительные красавцы, статные, с прекрасной осанкой, с горделивой посадкой головы. Мужчины во фраках преобладали над военными. Военные Самсона особенно привлекали – в них странным образом сочетались сила и грация. Самсон гадал, есть ли в зале адъютанты самого Государя?

А Ольга Леонардовна лениво изучала программку.

– Интересно, один Шопен. Мазурки, прелюды, три вальса, два ноктюрна. Какое отношение мазурки Шопена имеют к Древней Греции? А ведь эта американка намерена возродить античность. Но что делать, если античной музыки нет!

На длинную плоскую эстраду вышел пианист во фраке и белом галстуке, с усами и подстриженной бородкой и направился к роялю, стоящему сбоку, у самых колонн. Он уселся, коснулся клавишей пальцами…

Дункан появилась словно на гребне музыкальной волны. Помчалась, простирая руки, запрокинув голову, вскидывая колени под прямым углом к корпусу.

– Да она совсем голая, – негодующе прошептал кто-то рядом.

Действительно, Самсон не разглядел ни корсета, ни лифа, ни трико. Подвязанный у бедер хитон взбивался пеной вокруг босых ног, облегал живот и грудь. Темные волосы отброшены со лба, собраны небрежным узлом. Вот она остановилась, руки остро согнуты в локтях, кулаки плотно прижаты к груди, спина напряглась. Вот руки раскинулись, зовя, умоляя, прощая и протестуя. Вот танцовщица закружилась, притаптывая, резко нагнулась вперед. Самсон, к своему удивлению, хорошо понимал немой язык пластики: каждое движение твердило о страсти, безответной, безнадежной, трагической…

В легком хитоне, такая беззащитная, такая страдающая от любви, танцовщица казалась Самсону необыкновенно прекрасной. И он поймал себя на мысли, что завидует мужчинам, которые могут находиться рядом с этой божественной женщиной…

Зал молчал. Господин в белоснежных бакенбардах, сияя орденами, вывел из рядов пожилую даму и, надувшись, повел ее к выходу. Кто-то язвительно хихикнул. Кто-то вскочил и захлопал в ладоши. Аплодисменты лавиной покатились по рядам…

В антракте Ольга Леонардовна и Самсон опять попали в людской водоворот. Кто-то подходил к ним, делился впечатлениями. В нестройном гуле голосов вырывались отдельные слова, фразы.

– Переворот в искусстве…

– Конец мертвому формализму балета…

– Мисс Дункан – это Шлиман античной хореографии…

– Гармонично развитое тело славит себя… Это призыв к свободе, к природе, к естественности, – включилась в обмен репликами и Ольга Леонардовна.

После антракта под музыку прелюда танцовщица изображала амазонку, охваченную восторгом битвы. Она, изгибаясь, натягивала гипотетический лук, отбивалась от врагов гипотетическим щитом, ликующе гарцевала, празднуя победу. Потом последовала буколическая сценка: девушка, похожая на весну, играла в мяч…

– Все, с меня довольно. – Ольга подавила легкий зевок, прикрыв рот веером из черного гипюра с малиновым узором. – Нам пора.

Она поднялась и вышла из ложи. Самсон с сожалением бросил взгляд на сцену, где на фоне голубого занавеса под музыку Шопена металась чародейка в легком хитоне, и покорно поплелся за своей спутницей.

На улице, у театрального подъезда, Ольга резко повернулась к Самсону. Темные лукавые глаза ее блеснули у самого его лица, – если бы не Ольгина шляпа с широкими полями, они наверняка бы столкнулись лбами. Оба весело рассмеялись, и юный провинциал ощутил, что неловкость покидает его. Морозный, крещенский воздух вливался в легкие. Веселые огоньки электрических фонарей отгоняли январский мрак. Впереди их ждал банкет, шампанское, яства – жизнь казалась прекрасной.

К парочке подкатил расторопный извозчик. Самсон отметил про себя, что экипаж принадлежит двору Макаровых. Бережно поддерживая спутницу под локоток, он помог ей подняться в сани. Чуть помедлив, последовал за ней и, уже усевшись, шепнул нерешительно:

– Едем в «Медведь»? Где это?

– Извозчик знает где, – поощрила своего спутника Ольга.

Самсон едва приоткрыл рот, чтобы крикнуть заветные слова кучеру, как увидел, что сверху, в свете фонаря, падает что-то темное. Раздался глухой звук, лошадь дернулась, заржала – и возница, выронив из рук вожжи, скатился с козел. Оставшиеся без управления сани понеслись черт знает куда. Ольга схватилась обеими руками за Самсона, тот, в свою очередь, непроизвольно обнял ее за талию и кричал: «Стой! Стой! », надеясь, что лошадь его послушается. Но обезумевшее животное мчалось, не разбирая дороги, и на одном из поворотов сани, зацепившись полозьями за край обледенелого тротуара, накренились. Седоков выбросило прямо в снежный рыхлый сугроб, принявший их как перина. Они поднялись, отряхиваясь и ища глазами исчезнувшую повозку. Происшествие завершилось благополучно – оба отделались лишь испугом и помятыми перьями на шляпе госпожи Май.

– Что это было? – спросил недоуменно Самсон. – Неужели еще одно покушение на извозчика?

– А может быть, покушались на вас?

Самсон воспринял этот вопрос как неуместную шутку, но задумался.

Ольга Леонардовна, очень похорошевшая от волнения, молчала и испытующе смотрела на своего спутника.

– Неужели кто-то из братьев выжил? И теперь охотится за мужем Акулины? – прошептал Самсон.

Ольга Леонардовна опустила глаза, вздохнула и улыбнулась.

– Знаете, что гласит восточная мудрость? Если событие произошло один раз, оно может более никогда не повториться. Но если событие происходит дважды, то непременно произойдет и в третий раз.

Глава 4

Ресторан «Медведь» встретил Самсона и Ольгу соблазнительными ароматами и внушительным чучелом колоссального бурого медведя с подносом в руках. Но главное – уже в вестибюле с аркадами из природных мраморов, темно красных и оливковых, было тепло, и Самсону удалось унять внутреннюю дрожь. А дрожал он не столько от холода, сколько от игры со случаем, которую бесстрашно затеяла его прекрасная работодательница. Она не побоялась остановить проезжающего извозчика и чересчур возбужденно твердила Самсону, что теперь-то намерение злоумышленника – если таковое проявится вновь – будет не так страшно. Самсон всю дорогу озирался, ожидая неминуемой гибели. Как это за ним мог кто-то охотиться? Кому он прочинил зло? Да он, в сущности, никого и не знал в Петербурге! Эдмунд Либид, семейство Горбатовых, репортер Мурыч – вот и все его знакомства… Могли, конечно, за ним охотиться похитители Эльзы, если им стало известно, что он приехал в столицу разворотить их гнусное логово. Но и пребывание самой Эльзы в столице казалось ему теперь не таким очевидным…

Когда санки свернули с Невского к ресторану «Медведь», Ольга усмехнулась и сказала, что у страха глаза велики и не стоит никого потешать рассказом о том, как они вывалились в сугроб… Самсон и не рассказывал. Он оробел под взглядами многолюдной компании в банкетном зале, в основном мужской, хотя в сторонке он заприметил и двух барышень, бледных, гладко причесанных, в скромных гладких юбках из сукна и простеньких белых блузах, все же с претензией на нарядность.

Заждавшиеся гости встретили запоздавшую парочку бурными аплодисментами. Курить и болтать всем надоело – пора было приступать к трапезе.

Ольга, прямая и надменная, повела изящной рукой, обтянутой малиновой перчаткой, как бы смиряя восторги, и шлейф мужчин потянулся за ней в зал с металлическими колоннами, где был сервирован овальный стол, окруженный стульями с мягкими сиденьями. От обилия благоухающих цветов, сияния хрусталя и блеска фарфоровой посуды у Самсона заслезились глаза, а от вида яств свело желудок и во рту появилась слюна. Он смущенно озирал стол: в центре, на мельхиоровом блюде, возвышался громадный осетр, на хребте его алели вареные раки, укрепленные шпильками, а вокруг этой композиции – посудины всевозможных форм и размеров, заполненные икрой, семгой, копчеными сигами, заливной уткой, салатом оливье, сыром из дичи. Между ними – бутылки и хрустальные графины.

Госпожа Май усадила Самсона по левую руку от себя, так, что между ними оказался только дородный пучеглазый господин. «Видимо, ее правая рука», – догадался юноша. А справа, на почетном месте, устроился господин с русыми кудрями до плеч и с русой же всклокоченной бородой.

Метрдотель во фраке, белоснежной рубашке и черном жилете наклонился к плечу Ольги Леонардовны. Самсон замер: не занял ли он сам чужое место?

Однако его госпожа, едва повернув голову к метрдотелю, тихо распорядилась:

– Принесите, голубчик, апельсины сейчас, не дожидаясь десерта.

– Будет исполнено, ваша милость, сию же минуту доставим. Чего еще приказать изволите?

– Если будет надо, кликну, – вполголоса отозвалась Ольга. Встала и громко захлопала в ладоши: – Внимание! Прошу тишины! – Ее зычный голос перекрыл мужское жужжание. – В наш дружный коллектив влился новый сотрудник, талантливый литератор. Его зовут Самсон Васильевич Шалопаев. Прошу любить и жаловать. Сегодня он дебютировал в нашем всенародном журнале. Поздравим юношу!

Самсон зарделся и не знал, как реагировать на жидкие торопливые рукоплескания.

– Но собрались мы сегодня здесь по другому поводу. Мы даем банкет в честь нового гения. Да, именно гения, тонко уловившего запросы современного общества. Мы долго ждали, когда же наша великая русская литература подарит нам нового героя. Героя, которому можно подражать. Его создал господин Арцыбашев. Вслед за его Саниным мы говорим: «Люди должны наслаждаться любовью без страха и запрета, без ограничения… » – Госпожа Май подняла бокал с искрящимся шампанским и обратила лицо к господину справа от себя: – Уважаемый Михаил Петрович! Знайте, что в нашем журнале всегда найдется место для ваших новых произведений. За талант господина Арцыбашева и его героев, естественных, природных, молодых мужчин, которые не стесняются своего животного, биологического начала, предлагаю первый тост!

Гости дружно встали и с поднятыми бокалами повернулись к господину с всклокоченной бородой. Самсон догадался, что это и есть Арцыбашев. Имя нового гения ничего ему не говорило, поэтому, пригубив шампанское, дебютант поспешил усесться и заняться белорыбицей, заблаговременно положенной на тарелку. Впрочем, остальные гости тоже увлеклись кушаньями, в установившейся тишине слышался звучный стук вилок и ножей по тарелкам да сдерживаемое до рамок приличия чавканье.

– Возьмете в редакции «Современный мир» за прошлый год, прочтете роман. Санин – кумир российской молодежи, – снизошла до своего протеже Ольга Май.

Банкет продолжался. Гости поочередно вставали и произносили тосты – за редактора и издателя «Флирта» Ольгу Май, за ее старшего сотрудника Антона Треклесова, за будущее журнала, за любовь и так далее…

Не пьянеющая Ольга вполголоса комментировала происходящее. Она познакомила Самсона с его соседом, – пучеглазый Антон Викторович вяло пожал руку юноше, ладонь его была влажной и студенистой.

Самсон получил сведения и об остальных. Две барышни – Ася и Аля. Ася – недавняя гимназистка, ныне машинистка-стенографистка. Пошла работать, чтобы помочь бедной матери, поднимающей в люди еще и мальчика. Девушка старательная, исполнительная, не капризная. Аля – сложная натура. Закончила Бестужевские курсы. Но работу найти не могла – характер резкий. Неженственный, да и пишет сухо. Она редактирует материалы о женском равноправии.

Украдкой поглядывая на журнальных сотрудниц, Самсон не вполне верил услышанному. Обе девушки раскраснелись, держали себя свободно, игриво, громко смеялись. Рядом с ними сидел рыжий остролицый господин, музыкальный рецензент Лиркин. Далее, тучный субъект с отвислыми щеками и одышкой – обозреватель мод Сыромясов, выбравший псевдоним Дон Мигель Элегантес. Толстяк чокался только с соседом в пенсне, – близорукий господин Платонов, публиковал в журнале переводы французских авторов. Ведь именно французы лучше и больше всех писали о любви!

С другой стороны от переводчика развязный блондинистый тип в пластроне – фельетонист Фалалей Черепанов. Он якшался с полицией и выискивал сюжеты среди преступлений на любовной почве. Его знали едва ли не все околоточные и городовые. Фалалей – а именно под таким псевдонимом молодой человек строчил в журнал – после каждого тоста старался перекричать всех и рассказать очередной анекдот весьма игривого свойства. Чаще всего обращался он к статному брюнету напротив, который сидел рядом с озлобленным Мурычем. Этот томный жеманник оказался театральным обозревателем Модестом Синеоковым. Даже о примадоннах он писал злобно и развязно, что не пугало госпожу Май. Разоблачительный пафос отвечал тайным желаниям читательниц журнала…

Были за столом еще какие-то статистики, корректоры, фотографы, метранпажи, но их фамилий Самсон не запомнил. К тому же Ася и Аля все чаще поглядывали на него и что-то шептали друг другу.

Самсону внезапно стало грустно. «Что я здесь делаю? – спросил он мысленно самого себя. – Зачем мне все эти люди? Где моя Эльза? »

Собравшаяся публика показалась ему безумно чужой, ни с кем из них не хотелось знакомиться ближе. Оглядывая развязных, жующих и пьющих журналистов, он с неприязнью думал о том, что никогда не станет таким, как они…

– О, кто к нам пожаловал! Сам господин Либид!

Фалалей вскочил с места и закричал на весь зал, театрально раскинув руки, в одной из которых был фужер, а в другой – папироса, ибо все давно курили, не обращая внимания на дам.

Самсон обернулся. К госпоже Май действительно пробирался его дорожный друг, ныне облаченный в изысканный фрачный костюм. Ольга Леонардовна подала ручку для поцелуя и потрепала Эдмунда по свежевыбритой щеке.

– Зачем же ты, шалун, опаздываешь? – игриво спросила она, и Самсон понял, что выпитое подействовало и на нее.

– Прости, ма шер, – проворковал господин Либид, – дела. Но я вижу, мой протеже пришелся тебе по вкусу.

– Еще не распробовала, – двусмысленно ответила Ольга и засмеялась. – Иди садись. Что-нибудь пишешь?

– Пишу, Олюшка, пишу. Бомба будет – фельетон о депутате-развратнике.

– Заплачу вдвое, если публике удастся раскрыть инициалы, – жестко сказала после краткой паузы Ольга и опасливо покосилась на Самсона. – Впрочем, о делах потом. Выпей.

Эдмунд подмигнул за ее спиной Самсону и направился в дальний конец стола, где устроился рядом с переводчиком, поскольку громогласный Фалалей уже двигался к Ольге.

– Вот что, дружок, – заявила она властно фельетонисту, – я сейчас отбываю. Нет сил оставаться в вашем свинарнике. Да и вы мучаетесь. Ведь разнуздаться-то хочется, признайся?

– Лично мне – нет, – быстро ответил Фалалей. – А другие, пожалуйста.

– Так вот и разнуздывайтесь. А меня увольте. Самсона поручаю тебе. Сегодня вечером за него отвечаешь. Пусть в непринужденной обстановке, по-мужски, сойдется с коллегами. С завтрашнего дня будет у тебя стажером. Через месяц скажешь, на что он нам может сгодиться. За обучение тебе доплачу.

– А за доплату я готов всю жизнь натаскивать щенков.

Фалалей засмеялся, обнажив редкие короткие зубы. Глупо-беззащитный вид его помешал Самсону рассердиться. Да и по возрасту Фалалей не далеко ушел от него, на вид этому круглолицему молодому человеку можно было дать лет двадцать пять, волосы стрижены бобриком, густая, чуть удлиненная бородка, пышные усы. Самсону новоявленный наставник внушал доверие.

– Вот со стихов и начните, – предложила Ольга, поднимаясь.

Гулянье достигло уже такой степени, что говорили все разом и никто никого не слушал. Не попрощавшись со своим юным сотрудником, госпожа Май в сопровождении рыбоглазого помощника покинула банкетный зал.

На освободившееся место тут же плюхнулся Фалалей.

– Так вы – поэт? Прочтите что-нибудь.

Самсон шепотом продекламировал свои лучшие строки о бледном призраке и скакуне. Фалалей, едва не распластавшись животом над тарелками и судками, достал из вазы апельсин и пытался сделать так, чтобы апельсин докатился до бутылки и, отскочив, вернулся к нему.

– Хотите анекдот? – предложил Фалалей. – Тетушка рассказывает маленькому племяннику: «Представь себе, Ванечка, вчера, когда я от вас так поздно уходила, я увидела на улице мужчину. Как я побежала! » – «Ну и что, тетя, ты его поймала? »

Он расхохотался и вновь покатил апельсин к бутылке. Апельсин врезался в фужер с шампанским и опрокинул его на брюки музыкального обозревателя. Оскорбленный обозреватель вскочил и бросился вон из зала.

– Пошел в бильярд резаться, – злорадно сообщил Фалалей, – так ему и надо, хоть я и не специально его облил. Но случай есть Божья месть – брал в долг у меня три рубля еще в прошлом году, а до сих пор не возвратил.

– Он, наверное, нуждается, стеснен в средствах, – откликнулся Самсон, обиженный равнодушием Фалалея к своим стихам.

Но тот, с сожалением глядя на закатившийся апельсин, сказал:

– Если бы вы лучше знали теорию господина Фрейда, то стихов таких не писали бы. Ведь вы в них будто голый, понимаете?

– Нет, не понимаю, – Самсон побледнел, – а кто такой Фрейд?

– Тихо, вставайте и идите за мной в бильярдную, – зашипел Фалалей, – а то на вас, кажется, Синеоков глаз положил, как бы не пристал. А в бильярдную он не явится. Там, видите ли, потом пахнет.

И господин Черепанов повлек Самсона в бильярдную. Там, мельком взглянув на Лиркина и Арцыбашева с киями в руках, он потащил стажера к окну.

– Понимаете, мой юный друг, я человек опытный и много на своем веку повидал. Так что не тушуйтесь. Ольга вас соблазнила? Поймала, так сказать?

– Нет, – Самсон растерялся, – я только вчера приехал.

– Слава Богу, – махнул рукой Фалалей, – но все равно. О чем же ваши стихи? Ваши стихи о том, что вы попали в сети к опытной женщине старше вас и вступили с ней в порочную связь. Раненько, скажу вам, раненько.

Самсон открыл рот.

– Фрейд здесь прет изо всех щелей, – продолжил пьяный наставник доверительно, – но вы не виноваты. Слух надо развивать. Ведь какие неприличные сочетания звуков вы нагромоздили!

– Какие? – Юный поэт похолодел. – Я ничего такого не хотел.

– Верю, дружок, верю, но куда ж денешься от истины? Как там у вас в третьей строке? «И бледный призрак в ночь лихую». Мороз по коже! А в начале второй? «И буду ласк твоих алкать». Ужас!

– А почему же господин Либид мне ничего об этом не сказал? – растерялся Самсон.

– Господин Либид? – Фалалей закусил губу. – Откуда его знаешь?

– В поезде познакомились. – Самсон обрадовался, что наставник перешел на «ты».

– В карты играли?

– Играли.

– И он тебя к Ольге направил?

– Откуда вы знаете?

– Из своих источников. Кое-что о его проделках слышал. Впрочем, он мастер по Фрейду, так что будь с ним осторожен.

– А он мне понравился, – признался огорченно Самсон, – хотя на вокзале меня оставил… А что вы думаете о вчерашнем убийстве извозчика?

– Якова-то? – Фалалей усмехнулся. – Его фамилия Чиндяйкин. Молодой парень. Бороду нацепил по указанию хозяина, чтобы солидней выглядеть. Устроился на извозный двор недавно, после того как выгнали с завода. После стачки лютовал заводчик. Парень без средств остался. В полицейской хронике «Петербургского листка» сегодня вычитал.

– А его брат? – разочарованно спросил Самсон.

– Дорогой Нарцисс! – Фалалей хлопнул юношу по плечу. – При чем здесь брат? Святочные выдумки, приманка для читателей. Давай-ка выпьем за дружбу!

Но выпить они не успели. Дорогу в банкетный зал им преградила группа возбужденных мужчин. Впереди шел пунцовый Сыромясов-Элегантес с блюдом апельсинов у пуза, за ним шествовали переводчик Платонов, великолепный Эдмунд, злобный Мурыч с брюзгливой гримасой на лице, барышни.

– Освободите пространство! – закричал, подскакивая к бильярдному столу и размахивая пенсне, переводчик Платонов. – Будет игра апельсинами. Господин Либид с нашей звездой Михаилом Арцыбашевым!

Самсон застыл рядом с Фалалеем. В зале началась невообразимая суета, рыжий Лиркин с досадой бросил кий на сукно и скрылся. Его партнер, приложив ладонь к ушной раковине, спросил беспокойно:

– Повторите, что вы сказали?

– Господин Арцыбашев глух как тетерев, – шепнул своему стажеру Фалалей.

Эдмунд потянул кий из рук Арцыбашева, и растерянный писатель ретировался из бильярдной в разоренную банкетную залу.

– Итак, – возвестил Сыромясов-Элегантес, – приступаем.

Самсон издалека наблюдал за потешной игрой стройного, полнеющего, но все еще ловкого Эдмунда и неуклюжего Сыромясова: апельсины катились по сукну зигзагами и в лузу пролезали с трудом, после вталкиваний кулаком, – этим занимались хохочущие Аля и Ася. Платонов аплодировал, Мурыч шипел, Фалалей посмеивался. Едкий апельсиновый аромат наполнил бильярдную.

Когда на столе остались два фруктовых шара, Ася и Аля исчезли.

Наблюдатели столпились вокруг стола в ожидании решающих ударов.

Первым бил дон Мигель – несмотря на то что он пыхтел как паровоз и долго прилаживался для удара, – апельсин прокрутился на месте и лениво откатился вбок. Торжествующий господин Либид картинно склонился и резкими тычками загнал оба апельсина в угловые отверстия – там они и застряли. Смурной Мурыч кулачищем запихал оба шара в сетки.

– С победой Эдмунда! – послышались голоса. – Приз победителю! Шампанского сюда! Нет, водки! Качать героя!

Журналистская братия бросились к господину Либиду, и через миг изумленный Самсон увидел, как его дорожный друг взлетает к потолку. Смугло-розовое лицо победителя искажала гримаса смешанных чувств – видимо, пьяные руки не слишком бережно впивались ему в ребра.

Наконец героя водрузили на паркетную твердь.

– Приз олимпийцу! – послышались веселые девичьи голоса от двери, и в бильярдную вбежали Ася и Аля с блюдом в руках, посередине блюда лежал небольшой шар в фольге.

Девушки грациозно, кланяясь на восточный манер, приблизились к господину Либиду и протянули ему блюдо.

– Парису от Афродиты! – крикнул неожиданно Фалалей.

Раздались аплодисменты.

Господин Либид, стараясь не нарушить очарование игры, взял серебряный шар с блюда и развернул его.

– Но это не яблоко, это апельсин, – капризно надулся он.

– А у нас это будет яблоко, – пробасил Мурыч. – Вон, даже кожуры нет. Вкушайте.

– Вкушайте, вкушайте, вкушайте, – принялись скандировать хором сотрудники «Флирта».

Господин Либид бросил взгляд на Самсона, как бы извиняясь за дурацкое поведение своих собратьев, затем поднес плод к чувственному рту и откусил едва ли не половину королька.

– За любовь! За чувственную свободу! За животную страсть! – раздались беспорядочные крики.

Необычную мимику победителя расшалившиеся участники банкета приняли за продолжение пьяного спектакля.

И только Самсон, стоя сбоку, понял, что господин Либид морщится не от кислого апельсинового сока, а от более острых ощущений: глаза несчастного выкатились, щека впала, подбородок дернулся вверх и вниз. И в следующий миг господин Либид со сдавленным криком упал на паркет, из его рта потекла алая струйка, меньше всего похожая на фруктовый сок.

Глава 5

К тому времени – а было уже далеко за полночь, – когда в ресторане появился следователь-дознаватель Казанской части Тернов вместе с помощником Лапочкиным, благодаря расторопности Фалалея оповещенный молниеносно, господина Либида привели в чувство. Шустрый Фалалей обнаружил в одном из кабинетов ресторана доктора, и тот спас помощника присяжного поверенного от неминуемой смерти.

Поникшие журналисты, чувствуя себя в банкетном зале, будто в закрытой клетке, жались понуро по углам, проклинали Фалалея и подходили к Самсону с жалобами, что если бы не проклятый фельетонист, слишком много на себя берущий, они могли бы сегодня хорошо подзаработать в мелких газетенках, где редакторы из кожи лезли вон, чтобы заполучить утренний репортаж о ночном происшествии с пылу с жару. В таких газетенках иногда удавалось насшибать деньжат поболе, чем за солидный материал в журнале.

Вид банкетного зала являл собой плачевное зрелище – разоренный стол с грязными тарелками, с размазанными остатками кушаний вперемешку с окурками и горелыми спичками. Несколько фужеров и рюмок валялись под столом, смятые коробки от папирос были засунуты в кадки с роскошными пальмами.

Господин Либид покоился на банкетке, притащенной из бильярдной комнаты. Смуглое лицо приобрело пепельный оттенок, холеные усы потеряли форму, под голову ему подложили свернутую скатерть, слипшиеся пряди каштановых, с рыжинкой, волос в беспорядке разметались по белому полотну. Рядом с несчастным, в белоснежной рубахе с засученными рукавами и белой жилетке, сидел доктор, фрак его кособоко висел на спинке стула. Время от времени хмурый эскулап бережно переворачивал льняную салфетку с куском льда, приложенную к горлу больного. Огромный запас целебного льда стоял у его ног в серебряном ведерке для шампанского.

– Следователь-дознаватель Казанской части Павел Миронович Тернов, – представился молодой, едва ли достигший тридцати лет, блондин в новеньком мундире судебного ведомства. За спиной его топтались помощник в темно-зеленом сюртуке, околоточный и метрдотель. – Рассказывайте, что произошло.

Вперед выступил Фалалей Черепанов.

– Господин Эдмунд Либид как автор журнала «Флирт» принимал участие в банкете. Мы немного перебрали, ну и стали играть в бильярд. Апельсинами. Затем Эдмунд надкусил апельсин и упал, из горла у него потекла кровь. Я призвал на помощь доктора.

– Вы доктор? – Тернов обратил взыскующий взор к лекарю.

– Частнопрактикующий врач Габрович, – басовито отозвался тот. – Горловое кровотечение. Вызвано колющим предметом. Причина травмы извлечена. Вот.

Он достал из жилетного карманчика носовой платок, развернул его и протянул дознавателю.

Тот осторожно принял вещественное доказательство, повертел и осторожно положил на край стола, где рядом со сдвинутой посудой уже пристроился с бумагами и пером Лапочкин.

– Что это? – спросил Тернов.

– Игла. Обломок металлического шприца.

– Как он попал в апельсин?

Доктор пожал плечами и отвернулся, чтобы сменить салфетку со льдом.

– Может ли пострадавший говорить?

– В ближайшие часы – вряд ли, – пробурчал доктор, – боюсь отека горла и асфиксии.

Тернов распорядился, чтобы все присутствовавшие продиктовали его помощнику свои фамилии, адреса и места службы, а сам двинулся вокруг стола. Он шествовал, заложив руки за спину, и время от времени бросал короткие взгляды на притихших гуляк – он знал, что его фигура превосходно смотрится в казенной форме. Кроме того, на нем были новые, хорошо вычищенные штиблеты. Щеки его, прекрасно выбритые утром, розовели, оттеняемые впервые строщенной аккуратной округлой бородкой, придававшей ему необходимую солидность. Давая возможность свидетелям несчастного случая полюбоваться собой, Тернов стремился снять с них напряжение, а особенно с двух милых барышень. Он ведь не сатрап какой-нибудь, а служитель закона, представитель новой прогрессивной поросли. Он знал, что в зале много журналистов – и в глубине души побаивался, не дай Бог им не угодить – пропишут такими красками!

Тернов остановился и как можно мягче сказал:

– Уважаемые дамы и господа! Прошу всех присаживаться. В ногах правды нет. После соблюдения минимальных формальностей всех отпустят по домам. Кто желает сообщить дознанию что-нибудь важное, прошу не стесняться.

Помявшись, вперед выступил жеманный театральный обозреватель. Блестящие глаза его едва ли не с обожанием смотрели на Тернова.

– Я Модест Терентьевич Синеоков, золотое перо «Флирта». – Обозреватель шаркнул стройной ногой, изобразив нечто среднее между балетным па и книксеном. – Записывайте. Я не исключаю того, что иголку загнал в апельсин сам потерпевший. Он морфинист, я знаю. Мог сам, вводя шприцом дозу, нечаянно обломать иглу.

– Господин Черепанов, – обернулся дознаватель к Фалалею, – вам известно, что пострадавший принимает морфий?

– Такой информацией не располагаю, – поморщился Фалалей с досадой, – господин Либид в редакции редкий гость. Вращается в основном в политических кругах.

– Где вы были в момент несчастного случая? – Тернов обернулся к жеманнику.

– Как где? – изумился Модест Терентьевич. – Там же, где и все остальные.

– Здесь он был, в банкетной зале! Он в бильярдную не ходил! – выкрикнула Аля.

– Минуточку, – остановил ее Тернов. – Рассказывайте поподробнее.

– Не слушайте вы ее, господин Тернов, – по-женски взвизгнул театральный рецензент. – Она сама и ее подруга-мымра подсунули несчастному Эдмунду апельсин. Еще придуривалась, Парисом его называла, актриса погорелого театра. Да они обе не стоят мизинца Афродиты.

– Погодите, – Тернов властным жестом отстранил Синеокова, – погодите. Барышня, ваше имя?

– Алевтина Петровна Крынкина.

– Это правда, Алевтина Петровна? Апельсин принесли вы?

– Правда, господин Тернов, – ответила Аля, бросая злобные взгляды на Синеокова, – мы с Асей вышли из бильярдной, хотели найти что-нибудь для приза победителю. Но на столе ничего подходящего не было. Только между двух бутылок шампанского лежал апельсин. Мы его очистили ножом, обернули фольгой от шоколадных конфет и положили на тарелку. Вот и все. Шприцов у нас не было и нет. Можете хоть весь зал обыскать. А если хотите, то и нас – я готова раздеться при свидетелях. А этот… этот… этот… он женщин ненавидит, вот и лжет…