– Этот материал вместе с фотографиями займет несколько полос. Обойдемся, пожалуй, и без Скрябина, – помня о своем незавершенном переводе, торопливо заявил Платонов. – И Элоизу можно добавить.
– Значит, вы хотите, чтобы следующий номер «Флирта» вышел без меня, без Синеокова? – театральный рецензент, подкрепив свои силы рюмкой водки, возопил с новой силой.
– Я все понял! – взвизгнул в его поддержку Лиркин. – Вы все так специально и задумали! Хотели выбить нас из колеи! И я могу указать на заказчика этого подлого и гнусного погрома! – Длинный палец с криво остриженным ногтем описал дугу и замер, вытянувшись по направлению господина в пенсне. – Это вы, Иван Федорович, вы, господин Платонов! Я всегда знал, что вы состоите в черной сотне! И вот, как вы ни таились, истина открылась! Это вы натравили своих архаровцев на меня!
– А кто на Синеокова? – подзудил Фалалей.
– Не сбивайте меня с толку! – Лиркин набросился на фельетониста. – И вы не без греха! Шляетесь по полицейским, ручкаетесь с жандармами и городовыми… Не исключаю, что вы знали о замысле негодяя – и скрыли ото всех!
– Я тоже думаю, что я невинная жертва, – Синеоков скривился, подмигивая Даниле и указывая взглядом на рюмку.
– Антон Викторович, – госпожа Май поморщилась, – выдайте пострадавшим по пятьдесят рублей на лечение. Проведите как безвозмездную ссуду.
– Будет исполнено, Ольга Леонардовна, – Треклесов вытянулся. – Надо бы доставить их домой. Послать Данилу за извозчиком?
– Что? – Лиркин надменно оглядел собравшихся. – Вам так не терпится от меня избавиться, что даже на общий сбор не хотите оставить? Вы же видите, я жив и здоров! И с головой у меня все в порядке!
– Вы нам надоели, господин Лиркин. – Аля повернулась и с досадой выскочила из приемной.
– Да кто она такая? – взвился Лиркин. – Я ей надоел! Пусть убирается! А я останусь! Останусь – и все! Никому не удастся выжить меня из «Флирта»!
– Вам надо лечиться, господин музыкальный обозреватель, а мне ваши вопли слушать некогда, работать надо. – Сыромясов вздохнул и тоже вышел вон.
– Леонид Леонидович, дорогой, милый вы наш, вы недооцениваете последствий нападения. – Ася едва не плакала, хотя только что выпила валерьянку, невостребованную потерпевшими.
– Давайте без намеков! Я не сумасшедший! – пробурчал Лиркин себе под нос.
– Вы для меня более не существуете, господин Лиркин, – растерянный Платонов, вновь обрел дар речи. – Вы для меня – пустое место.
С брезгливой гримасой он гордо прошествовал мимо сопевшего и раздувавшего ноздри Лиркина в коридор.
– Собрание отменяется, – заявила Ольга Май. – Прошу всех явиться завтра в положенное время и в спокойном состоянии.
Лиркин, казалось, только этого и ждал. Он сжал кулаки и выкрикнул вслед удаляющейся Ольге:
– Да ведь они только этого и добивались! Специально сорвали нормальную работу, чтобы всем было удобней следить за Эдмундом! Сговорились ходить за ним по пятам и меня подбивали.
Ольга обернулась в дверях, внимательно посмотрела на Лиркина и, ни слова не говоря, скрылась из виду.
– Самсон, бежим скорее из этого ада, – Фалалей, сохранявший благоразумную сдержанность, тронул стажера за рукав. – Уносим ноги, пока она не передумала.
– А куда? – спросил Самсон, собиравшийся провести день в редакции, чтобы овладеть хотя бы некоторыми навыками журнальной технологии.
– Неважно. На улицу, на свободу, – фельетонист настойчиво подталкивал юнца к дверям. – Асенька за болезными присмотрит, а нам и так есть чем заняться. Еще конь не валялся в моем фельетоне. А ты, ты уже написал свой шедевр?
– Нет, времени не было, – откликнулся Самсон, ныряя в свою буфетную.
Там он вытащил пистолет из баула и опустил его в карман, на всякий случай. Наскоро натянув на себя пальто, шапку и на ходу заматывая шарф вокруг шеи, он выскочил за Фалалеем на лестницу. Они кубарем скатились по ступенькам и оказались на воздухе. Морозная сырость окутала их.
– Уф, – вздохнул Фалалей, и изо рта его вырвалось облачко пара. – Вот так всегда: переругаются, перегрызутся. Славы им мало. Как только Ольга выносит их дрязги?
Самсон вышагивал рядом с другом, и мысли его были уже далеко от происшедшего. Он подозревал, что стал игрушкой чужих амбиций и интересов.
– Кстати, дружок. – Фалалей толкнул его локтем. – А ты не знаешь, за что этих дураков побили?
– Знаю, – ответил Самсон, – за мой дебют во «Флирте». Ольга показывала мне письмо с угрозами избить Золотого Карлика и Нарцисса.
Фалалей расхохотался.
– Вот здорово! Получается, что ватага макаровских извозчиков подстерегла авторов байки в засаде. Они, глупые, решили, что Лиркин – это и есть Золотой Карлик, а женоподобный красавец – Нарцисс? Вот потеха!
– Я же не специально, сам понимаешь. И на меня могут напасть, если разберутся…
– Понимаю, братец, что зелен ты еще, и шишек набьешь немало. А ведь я с утра сегодня Макарова навестил. Лютует деляга! Вот что значит популярность!
– Неужели он так популярен в столице? – изумился Самсон. – Я в Казани никогда о нем не слышал!
– Да не он популярен, черт бы тебя побрал, – крякнул Фалалей, – а наш журнал! Проник в самую гущу масс. Даже Макарову попался на глаза. Доброхоты постарались. А он сделал из вашей писанины тот вывод, что жена его спуталась с извозчиком Яковом. Вот и отдубасил поленом невинную, до выкидыша. Так что виноват ты, братец, в избиении макаровской жены. Отмаливай грех. На твоей совести. А мне надо бежать дальше, волка ноги кормят.
– А куда же я? – Пораженный Самсон притормозил. – И зачем ты тогда меня на мороз выволок?
– Ты идешь со мной, – заявил Фалалей. – Я же за тебя отвечаю, забыл, что ли? Мне надо материал добыть – осталось всего два дня! Тебе-то есть о чем писать…
– А почему два дня? – не понял юноша.
– О, ты же ничего не знаешь! – воскликнул, остановившись наконец, Фалалей. – Третий вылетит на слежку. Тебе не говорили?
– Нет, – Самсон захлопал глазами. – А за кем ты следишь?
Фалалей еще пуще заторопился.
– Пока ни за кем, пока следит Сыромясов. Он мне и сказал, что в четверг моя очередь бегать за Эдмундом.
Самсон ничего не понимал.
– А зачем? Зачем следить за больным человеком? – спросил он. – Его сегодня даже не было в редакции.
– Оберегать надо голубчика. Как бы с ним вновь чего не случилось. Забыл, что ли, как Ольга грозилась всех нас уволить? И уволит, будь спокоен, рука не дрогнет.
Самсон успокоился, угрозы об увольнении он помнил превосходно.
– А куда мы бежим? – спросил он.
– Есть одно местечко, – охотно ответил Фалалей. – Скоро увидишь.
Неожиданно Фалалей остановился у телефонной станции и дернул за рукав Самсона. Шикнув, наставник шмыгнул за угол и прижался к афишной тумбе.
– Что случилось? – зашептал Самсон, боясь выглянуть из-за укрытия.
– Сыромясов идет, – зашипел Фалалей, – интересно, куда?
Он, низко надвинув на лицо шапку и подняв воротник, осторожно высунул из-за тумбы нос.
– К телефонисткам отправился, – пояснил Фалалей плотоядно. – Что-то многие из наших туда бегать повадились. А этот только что разглагольствовал, что если приодеть телефонисточек по последней моде… Неужели жирный тюлень ловеласничает?
– Он ведь совсем старик! – возразил Самсон. – Ему же за сорок!
– Тридцать девять, братец, – Фалалей похлопал по плечу друга, – да и сорок не беда для настоящего мужчины. Старый конь борозды не портит.
Самсон покраснел и постарался сменить тему.
– А вдруг и Платонов нас обманывал? Не следил вчера за Эдмундом, а тоже к телефонной барышне бегал? А Эдмунд лежал дома в своей постели…
– Все может быть, – философски заключил Фалалей, – здесь ни на кого полагаться нельзя. Ты, кстати, апельсин нашей Суламифи проверил?
– Нет, не успел. – Самсон отпрянул. – А ты думаешь…
– Ничего я не думаю. – Фалалей снова утянул Самсона в укрытие. – Я-то свой у баронессы оставил. Тихо. Смотри. Сыромясов. С девицей. Не удивлюсь, если следом за ним Мурыч покажется, он что-то о телефонистках строчит…
Молодые люди помедлили и вышли из-за тумбы, когда Сыромясов и девица удалились достаточно далеко.
– Ты за ним следить собираешься? – спросил Самсон. – Думаешь, жене изменяет? Думаешь, для материала сгодится?
Фалалей воззрился на стажера и пожевал нижнюю губу.
– Ты навел меня на запасную мысль, – сказал он наконец. – Дон Мигель наш, конечно, женат. Но жена у него молодая и красивая. Вряд ли он будет ей изменять с серенькой служащей. Ты барышню-то рассмотрел?
– Нет.
– Не очень. Сложение непропорциональное, ноги короткие.
В санях с именем Чубарова на боковине, подхваченных у телефонной станции, они добрались до кафе-кондитерской, где над дверьми на чугунном кронштейне висела вывеска вязью «Цветков и бр». С обеих сторон надписи нежные амуры в легких не по сезону рубашонках поглощали пирожные с пышными завитками крема. А в огромной витрине высился многоярусный торт из папье-маше, богато украшенный причудливым орнаментом, восковыми цветами, фигурками людей и животных, слева и справа от торта стояли хрустальные вазы с грудами раскрашенных пирожных-деревяшек, декорированных искусно вырезанными из цветной бумаги розочками.
– Надо подкрепиться, – заявил Фалалей, смело открывая двери в шикарное заведение.
Там он велел подскочившему официанту вызвать хозяина и, представившись, долго расспрашивал владельца кондитерской, какие пирожные пользуются самым большим спросом у блондинок.
Стоя рядом, Самсон переминался с ноги на ногу и с интересом рассматривал кондитерскую. Обшитые деревом стены, резные рамы, с заключенными в них панно: под зарослями экзотических растений, рисованных масляными красками, гордо выступали не менее яркие павлины. Низкий, резного же дерева потолок с кессонами, заполненными орнаментом из виноградных лоз, придавал кафе уютный вид. Торшеры и настенные бра с плафонами в виде тюльпанов освещали дивную картину: за столиками, в мягких креслицах восседали столичные лакомки, в основном хорошенькие дамы и барышни. Самсон внимательно изучал румяные, разгоряченные личики и ловил на себе кокетливые взоры. Минуты ему хватило, чтобы понять, что Эльзы среди лакомок нет.
Хозяин кондитерской усадил гостей за свободный столик у стойки, примостился рядом с ними и сам. По его сигналу молодым людям подали ароматный кофе и сласти. Хозяин с хитрыми глазами-щелочками радушно потчевал своих гостей, попутно поясняя, что строго следит за поставщиками, что для производства пирожных его кондитеры используют свежайший продукт, сливки и чухонское масло, никакого снятого молока или возмутительных подделок, вроде американского маргаринового масла из хлопчатника, как у других, да и главный кондитер у него настоящий француз, а не какой-нибудь мсье Русопят. Фалалей, уплетая пирожные, снисходительно кивал головою.
– Очень симпатичные безе и петишу. Полагаю, вашу продукцию ценят и в аристократических домах.
Хозяин замялся.
– Ну-ну, тоже мне государственная тайна, – небрежно фыркнул Фалалей. – Надо же знать, что хвалить.
Кондитерщик засиял в предвкушении рекламы и охотно перечислил свою знатную клиентуру и ее пристрастия. Причудливые названия пирожных так и сыпались из него, как из рога изобилия.
– А кому вы доставляете миндальные пирожные? – Фалалей ухватился за золотистую пористую лепешку с приправленной тертым орехом розовой кремовой розочкой посредине.
– В доме графа Темняева их любят, – бодро ответил хозяин кондитерской, наблюдая, как произведение кондитерского искусства сминают короткие редкие зубы журналиста. – Аж с Васильевского за ними посылают.
– Инте-е-ересно, – протянул Фалалей. – Кто ж их там пожирает? Граф в параличе, графиня уж совсем беззубая…
– Не могу знать, милостивый государь, – заискивающе ответил пораженный такой осведомленностью кондитерщик. – Заказ поступает, исполняем в точности. Только последние три дня не приходили…
Когда же на столе появилась коробка с пирожными, перевязанная бантиком, Фалалей поднялся.
– Отблагодарим по высшему разряду. Не сомневайся. Вместе со мной вы принимали талантливейшего сотрудника нашего журнала, восходящую звезду столичной прессы. Самсон Шалопаев, рекомендую.
Хозяин метнул цепкий взгляд на Самсона.
– А коробочку отправь… – Фалалей наклонился и шепнул хозяину в ухо адрес.
Беспрерывно кланяясь, осчастливленный явлением журналистов, хозяин проводил их до парадных дверей на улицу.
– Ну что, брат, – уже на улице хохотнул Фалалей, – подстрелили дичь? Глянь-ка в карман.
Самсон сунул руку в карман и уже без удивления обнаружил там синенькую пятирублевую купюру.
– Как с братом, с тобой делюсь, заметь, – похвалялся Фалалей. – Для тебя старался. Мне теперь, ясное дело, придется писать о супружеской измене графа Темняева, чья любовница Бетси любит в постели лакомиться миндальным пирожным. А ты напишешь о замороженной Эльзе: блондинка, любила шоколадное безе и берлинские пирожные, за что ее убил брат Петр, обезумевший от расточительности сестры.
– Но… но… но это же все бессовестная ложь… – изумился Самсон.
– Ложь? – теперь пришла очередь удивляться Фалалею. – Ничего подобного. Граф Темняев имеет содержанку? Имеет. И Риммочка говорила, и миндальные пирожные свидетельствуют, что в доме у него бывают молодые крепкие зубки. Теперь о замороженной Эльзе. Брат Петр убил ее? Убил. А чревоугодие, то есть страсть к шоколадному безе, – метафора прелюбодеяния. Согласен? Пойдем дальше. Пожирание безе – преступление по страсти к сладкому. Убийство за расточительность – преступление по другой страсти, скупости. Все сходится?
– Сходиться-то сходится, – тряхнул кудрями Самсон, – но я не понимаю, зачем такой огород городить…
– Учись, пока я жив, – посоветовал Фала-леи. – Наше журнальное дело – не постылое писание канцелярских отчетов, а художественное творчество! Фантазия должна работать! Воображение! Понял? Нам главное – метафизическую суть события ухватить! Найти такой вариант, чтобы и против истины не грешить, и иметь возможность развернуться. Если б не моя профессия, вряд ли бы моя матушка могла чаек попивать с любимыми птифурами. Понял?
– А не побьют ли нас через неделю? – Самсон вспомнил Лиркина и Синеокова.
Фалалей задумался о возможных последствиях. В молчании они дошли до поворота на поперечную улицу. Из задумчивости их вывел звук выстрела. Оба вздрогнули…
В конце квартала, под вывеской «Coiffeur Basilio» они увидели груду разбитых витринных стекол и мелькнувшую за поворотом девичью фигурку.
Глава 12
Ольга Леонардовна Май сидела в жарко натопленной приемной на том самом кожаном диванчике, на котором утром лежал потерпевший Лиркин. Голову ее покрывал парик с уложенными короной соломенными косами, цветистая шаль, накинутая на строгое платье голубого сукна, согревала плечи.
Обхватив руками локти, она непроизвольно раскачивалась взад и вперед, будто баюкала себя, успокаивала. Ольга Леонардовна давно замечала, что лично для нее тяжелым днем является вовсе не понедельник, а вторник. По вторникам, когда она второй раз за неделю собирала сотрудников, дабы отсеять все, что накануне выглядело привлекательным, а после размышлений оказывалось негодным для журнала, обязательно происходило что-нибудь неприятное. И сегодняшний вторник не стал исключением. Еще утром, просматривая письма, адресованные Самсону Шалопаеву, она интуитивно почувствовала какую-то опасность для себя самой. Вскрыла – и убедилась: юнец, которого любезный господин Либид прислал ей как подарок, для развлечения и утешения, способный своим очарованием и мужской красотой воскресить гаснущую душу, уж слишком резво начал одерживать победы в столице. Запереть его в доме и никуда не пускать было бы недальновидно и глупо. Но если не контролировать его передвижения и знакомства, кто знает, чем все закончится. Юношу разорвут на части столичные эротоманки!
Сотрудники давно покинули редакцию, только у дверей сидел Данила да в своем закутке стучала на «Ремингтоне» Ася. По вторникам и четвергам, в приемные дни, барышня задерживалась в редакции, считалось, что она остается в помощь Ольге Леонардовне. Но на самом деле Ася, по заданию мягкосердечной, жалостливой Ольги, готовила материал под рубрикой «Энциклопедия девушки»: пролистывала очередной обтрепанный том Брокгауза и Эфрона и выпечатывала оттуда пригодные для рубрики сведения. Чего только там ни находила простодушная Ася! Половину потом Ольга вымарывала, и под псевдонимом «Русская Ариадна» в номере появлялась всякая всячина…
На пороге приемной возник Данила.
– Ну что, голубчик, много ли посетителей осталось?
Ольга задала свой вопрос медоточивым голосом, полагая, что такой тон не вспугнет ее трепетных посетительниц.
– Еще две дамы, – доложил Данила и подмигнул ободряюще.
– Проси, голубчик, проси, – пропела Ольга, делая Даниле «страшные» глаза.
Она и так приняла сегодня дюжину посетительниц! Мог бы припозднившихся и отвадить. Поберечь хозяйку. Так нет, хитрован, изображает, что печется о процветании журнала.
Госпожа Май вспомнила омерзительную утреннюю картинку, в которой поучаствовали все… Они-то разбежались, а она-то осталась! Читать готовые рукописи, подписывать финансовые документы, согласовывать «творчество» и «деловую часть», которой ведал Антон. Затем съездила к модистке и выбрала новую шляпку. И не потому, что гороскоп госпожи Астростеллы предрекал ее недавно приобретенной роскошной шляпе неудачу на этой неделе, а потому, что вчера в театре такую же модель она увидела на голове прославившейся госпожи Матвеевой, любовницы градоначальника… И после всех хлопот надобно битых два часа принимать подательниц брачных объявлений.
В приемную вплыла тучная низкорослая дамочка в зеленом с лиловым платье с обильными аппликациями черного гипюра, в безвкусной, явно купленной по дешевке бархатной шляпке с пером и вуалеткой. Складки на лифе, спереди и сзади, подчеркивали полноту дамы.
– Прошу вас, сударыня, – широко улыбаясь, госпожа Май приветствовала плюшку с аппликациями, – присаживайтесь. Я вас внимательно слушаю.
Посетительница устроилась на диванчике, рядом с Ольгой, откинула вуаль и представилась:
– Вдова полкового фельдшера Струмова, Ангелина Григорьевна.
Госпожа Май, продолжая радушно улыбаться, придвинула гостье вазочку с конфетами, заблаговременно поставленную на столик у дивана.
Пока вдова высматривала сласти по своему вкусу, Ольга цепким взглядом ухватывала «изюминки» клиентки: широкое плоское лицо с пухлыми щеками, маленький нос-кнопочка, губы-вишенки, клочковатые брови над утопающими в глазницах темными глазками.
– Вы желаете подать брачное объявление?
– Право, не знаю, как и сказать, – клиентка зарделась. – Одиночество замучило, совсем невыносимо. А и боюсь опять угодить в лапы злодея, прости меня, Господи. Покойный мой муженек пьянствовал беспробудно. А во время жениховства никак себя не выказал. Слава Всевышнему, мучиться пришлось недолго.
Госпожа Май с состраданием кивала, всем своим видом демонстрируя полное понимание и готовность помочь несчастной.
– Сударыня, – спросила она вкрадчиво, – Всевышний милосерден, он дважды не посылает одно и то же несчастье. Да еще такой достойной женщине. Поверьте мне, у меня есть опыт.
Вдова отправила в рот засахаренную сливу и, гоняя ее за щекой, испытующе смотрела на госпожу Май. Наконец расправилась со сливой, угнездилась поудобнее и с неясным намеком сказала:
– Публиковать личное объявление я не хочу. Пока. Пока я рассчитываю на конфиденциальную услугу.
– С превеликим удовольствием, сударыня. Но расценки на конфиденциальные услуги значительно выше.
– Я знаю, но я хотела бы взглянуть на женихов. – Толстушка жеманно выпятила губы-вишенки.
Ольга взяла с придиванной полочки толстый альбом в бархатной обложке – волнующий малиновый ворс всегда, на ее взгляд, пробуждал у клиенток эротическое волнение.
Клиентка отодвинула вазочку со сластями подальше, положила альбом на столик и стала его перелистывать.
– Этот слишком молод и щупл, – комментировала она, внимательно приглядываясь к снимкам, – а у этого слишком пошлые усы. Так… Старики меня не интересуют, даже в чинах… А этот красавчик – просто конфетка, да не возьмет он меня. Он богат?
Ольга Леонардовна поняла вопрос по-своему.
– То есть вы, уважаемая Ангелина Григорьевна, предпочитаете несколько женоподобный тип. Дородных, в теле, так сказать…
– Да, да, – подхватила клиентка, – и волос на голове чтоб было побольше. А вообще-то, здесь у вас достойных мало. Я знаю, мужчины не любят прибегать к услугам свах, даже журнальных. – Она закрыла альбом и равнодушно отодвинула его от себя. Потом замялась, пожевала губами и решилась: – Поскольку у вас есть опыт в сватовстве… Помогите мне. – Госпожа Струмова прильнула к Ольге, схватила ее руку и жарко зашептала: – Я гонорар вам по счету заплачу и чаевые хорошие дам, только сосватайте меня за человека, которого я сама нашла.
– Такая услуга стоит еще дороже, – заявила Ольга Леонардовна, осторожно освобождая свою руку из пухлых ладошек. – И, сударыня, – госпожа Май, стараясь, во что бы то ни стало, сохранить спокойствие и доброжелательность, передвинулась в уголок дивана, – я обычно такими вещами не занимаюсь, слишком хлопотно.
– Ой, – перебила ее клиентка, – у меня все просто. Я присмотрела себе жениха в вашем журнале. Чуть не каждый день его вижу, в окошко. Живу-то я рядом…
Ольга Леонардовна похолодела. Она догадывалась, о каком женихе ведет речь глазастая вдовушка.
– Хоть я и небогата, поскольку благоверный мой все пропивал, но у меня есть дядюшка, – стрекотала вдова, – он вот-вот отойдет в мир иной, так что будущее мое лучше настоящего. Говорю вам как женщина женщине. Но я хочу, чтобы мой будущий муж увидел достоинства во мне, а не в моих капиталах. Я так рассчитываю на ваше обаяние, на ум, на сноровку. Сосватайте нас.
– Даже не представляю себе, как, – вяло отозвалась госпожа Май, оглаживая пальцем малиновый ворс альбома.
– А я представляю, – клиентка всколыхнулась, – я же постоянная читательница вашего журнала. Вы направьте его ко мне, дайте ему задание…
– Он специализируется по другой части, – сопротивлялась Ольга, – и привык к личностям выдающимся…
– А я такая и есть, – заявила нахально вдова. – Сами видите, я не из робкого десятка. Вот аванс.
Ольга смотрела на купюры, вытащенные резвой вдовой из ридикюля и положенные поверх альбома, и в сомнении качала головой. И пока она думала, в наступившей тишине расслышала какие-то странные звуки, будто сдержанные рыдания. Она перевела взгляд на дверь.
– Хорошо, – решилась Ольга Леонардовна. – Я попробую, но должна вас предупредить: авансов мы не возвращаем.
– Я знаю, – обрадовалась вдова. – Уверена, задаток не пропадет. Я в четверг вас снова навещу.
Она тяжело поднялась и направилась к выходу. Как только дверь открылась и госпожа Струмова шагнула в коридор, в проеме дверей обозначилось еще одно создание женского пола: высокая худосочная дама неопределенного возраста, в черном потертом пальто с облезлым воротником. Ее впалые щеки горели румянцем. Глаза блестели от набежавших слез. Руки ее в ветхих перчатках были сложены умоляюще на груди.
– Госпожа Май! – воскликнула дама и широким шагом ринулась в приемную. Ольга, оторопев, застыла в уголке дивана. – Госпожа Май! Молва о вас, как о женщине прогрессивной, идет по всему свету! Помогите несчастной жертве произвола!
– Успокойтесь, прошу вас. – Ольга властно указала на стул для посетителей. Ей с трудом удалось скрыть неприязнь, охватившую ее при виде очередной просительницы. – Вы ищете свою половину?
– Я давно ничего не ищу, кроме справедливости и милосердия, – с горькой усмешкой продолжила чахоточная. Ее худощавое, нервное лицо исказилось гримасой сомнения, и она принялась с мягким упреком бросать Ольге вопрос за вопросом. – Неужели мне надо встать перед вами на колени и взывать к вашему уму и человечности? Неужели вы откажитесь спасти невинно пострадавшую? Протянуть ей руку помощи?
– Я готова поместить ваше объявление со значительной скидкой, – госпожа Май смутилась. – Извольте сообщить ваши данные.
– Мои данные? – странная посетительница опустилась на стул и со скорбным удивлением огляделась. – Но разве я в полиции? Мои данные вы можете получить у царских сатрапов. Это они гноили меня в Сибири, они погубили мою молодость и красоту на Нерчинских рудниках, заковывали меня в кандалы, лишали сна и пищи…
– Погодите, погодите. Я не поняла: чего же вы хотите?
– Я прошу вашей помощи. – Женщина вынула из ридикюля носовой платочек и приложила к глазам. – Увы! Это единственное, что мне осталось! Мне, пострадавшей за свои прогрессивные убеждения! Мне, слушавшей в Москве лекции самого Менделеева!
– Вы химик? Бомбистка? – догадалась Ольга Леонардовна.
– Да, да. И за это я пострадала от гнусного режима! – Жертва режима вскочила и замельтешила перед глазами хозяйки подобно маятнику. – Они обнаружили в моем доме всего понемногу: полпуда кальция и два фунта этого… купороса… И горсточку кокаина. И они посчитали, что я собиралась изготовить бомбу. А я была в связи с самим Морозовым! Меня и упекли в рудники…
– О каком Морозове вы говорите? – заинтересовалась Ольга. – О народовольце? Который об «Откровении» писал?
– О нем! О нем самом! – с жаром воскликнула дама. Она остановилась, сжала губы в жесткую черту и, исподлобья глянув на Ольгу, процедила: – Так вы поможете жертве или нет?
Ольга отвела взор и, чувствуя себя неловко, ответила:
– К сожалению, мой кассир сейчас отсутствует. Приходите завтра после обеда. Он выдаст вам.. Э-э-э… двадцать пять рублей?
Дама усмехнулась и враждебно, с бесстыдством, заявила:
– Увы, сударыня, у меня даже белья нет. – Она задрала подол юбки и показала грубые продырявленные чулки.
– Хорошо, хорошо, – заторопилась Ольга, – я подготовлю для вас одежду. Завтра и получите.
Дама взирала на госпожу Май с глубоким презрением, весь вид страдалицы говорил: и вот из-за таких я гнила в Сибири? И вот такие считаются прогрессивной частью общества?
Ольга потянулась к шнуру, чтобы вызвать колокольчиком Данилу. Посетительница столкнулась с конторщиком в дверях – Данила едва успел юркнуть в сторону, ибо жертва режима двигалась прямо на него.
– Есть еще кто-нибудь на прием? – нелюбезно обратилась к нему Ольга.
– Нет, сегодня все, – крикнул Данила, устремляясь на безопасном расстоянии за последней визитершей, чтобы выпроводить ее из редакции и запереть дверь, дав наконец отдых измученной Ольге Леонардовне.
Когда он вернулся в приемную, Ольга уже скинула парик с проклятой косой и мещанскую шаль.
– Коньяку хочешь? – спросила она Данилу. – Согревает.
Данила не ответил, поскольку каждый приемный день слышал этот вопрос, и всякий раз Ольга Леонардовна вынимала из заветного уголка бутылку и рюмку, чтобы забыть о море женских несчастий, которыми полнилась ее приемная в эти вечерние часы.
– Ася ушла?
– Никак нет, барыня. Да я прослежу, не тревожьтесь. – Он принял рюмку из рук хозяйки. – Вам уж на покой пора.
Часы пробили восемь с четвертью.
– Пожалуй, ты прав, батюшка. – Ольга чувствовала, как живительный напиток возвращает ей силы. – Еще и поужинать надо. Кстати, явился ли наш постоялец?
– Пока не изволил прийти, – ответил Данила, пряча глаза. – Не нравится мне это. Как бы худа не было.
Ольга налила еще рюмку коньяку, закурила пахитоску, подошла к окну и отодвинула гардину: на погруженной во тьму улице было пустынно.
Только фонарь одиноко покачивался в отдалении да светились редкие окошки противоположного дома.
– Говори яснее, – попросила она устало, – я и так уж измоталась.
– Понимаете, дорогая Ольга Леонардовна, благодетельница вы наша, робею говорить, а тревога-то душеньку распирает. Ну да Бог с ним, все одно. Сегодня днем наводил я порядок в буфетной, так мы с господином Шалопаевым сговорились, чтобы аккуратность хранить, прислуга ведь не каждый день ходит…
– Давай к делу. – Ольга в нетерпении стряхнула пепел с пахитоски в горшок с алоэ.
– Короче, докладываю, благодетельница. Оружия не нашел. Кокаина тоже. Видно, наш красавчик не из лихих людишек и не кокаинист. Курева так же не обнаружил. Есть тетрадка стихов. Не Пушкин, но талантик развить можно. Фотография также имеется, с ласковой надписью, на французском. Может, матушки его драгоценной? Красивая дамочка…
– Ну и что? – досада Ольги нарастала.
– Так-то все ничего, – согласился Данила. – Да вот имеются две подозрительные вещички. Первая – очищенный апельсин. Видимо, выложил на ночь из кармана – так на подоконнике и забыл. Засох совсем.
– Что ж здесь подозрительного? – не поняла Ольга.
– На первый взгляд ничего, – закивал Данила и перешел на шепот: – Да ведь неясно, откуда фрукт взялся. И зачем за штору на подоконнике спрятан?
– Ты же сам только что сказал, что он, видимо, перед сном из кармана выложил, – напомнила госпожа Май, – а взять он его мог где угодно. Там, где вчера был. Говорит, на каком-то теософском капитуле.
– Вот-вот. – Данила поднял указательный палец. – Там что, апельсины крутят? И что за привычка такая апельсины по карманам засовывать?
– Привычка действительно не из лучших. – Ольга усмехнулась. – Но почему ты думаешь, что он прятал апельсин?
– Потому, дорогая моя госпожа, что за апельсином стоял медицинский пузырек. И без наклейки! А что это значит?
Ольга в упор смотрела на вездесущего старичка.
– Болен наш красавчик, болен серьезно. Лекарство скрывает, и название специально уничтожил, чтобы никто не догадался о его ужасном недуге.
Ольга загасила пахитоску и подошла к столу, чтобы налить рюмку коньяку.
– Ты думаешь, у него венерическая болезнь? – прямо спросила она.
– Я ничего не утверждаю, – Данила опустил глаза, – мое дело вам сообщить обо всех непорядках. А выводы делать – тут умишка моего не хватает, я по справедливости признаюсь.
– Хорошо, иди. – Ольга устало опустилась в кресло, подняла руки к голове, вынула шпильки, и по плечам ее рассыпались освобожденные черные волосы.