Глава 10

В первую минуту Самсон ничего не понимал – ему казалось, что продолжается бесконечный ночной кошмар, мучивший его с того момента, когда он рухнул на вожделенную софу в буфетной «Флирта». Конечно, Данила ворчал, отпирая дверь новому сотруднику, пожаловавшему домой далеко за полночь, но шума особого не поднял, а снова угнездился на сундучок и укрылся ватным пальтецом. Правильно догадался, что молодчик есть не попросит, а завалится на боковую.

Теперь сердитое лицо Данилы нависло над слипшимися глазами Самсона, цепкие пальцы старика трясли его плечо. И из сознания юноши медленно улетучивались смутные образы: огромные курганы, сложенные из мертвых тел татаро-монголов на Куликовом поле под Петербургом, тысячи шиншилловых шубок, развешанных в аптеке Суламифи, пирожки с грибами у бледных ступней Христа, снимаемого с креста…

– Самсон Васильевич, проснитесь, пора, – бубнил Данила. – Просыпайтесь. Барыня гневается.

Самсон вынырнул на поверхность реальности и, сбросив одеяло, сел на постели. Он потер ладонями предплечья, потом помассировал мускулистые ноги, на которых от холода шевелилась короткая золотистая шерстка, и, подняв взор, окаменел.

В дверях буфетной в бесформенном светлом одеянии стояла грозная госпожа Май.

Самсон, словно парализованный, замер. Лечь? Неприлично! Подняться во весь рост? Еще неприличней!

– Что все это значит, милостивый государь? – сердито вопросила редакторша.

Самсон съежился и натянул на колени одеяло.

– Кто позволил вам возвращаться домой за полночь? И вообще, где вы были? Чем занимались? Где развлекались?

Госпожи Май гневалась не на шутку.

– Позвольте мне одеться? – прошептал дрожащим голосом Самсон.

– Чтоб через пять минут был в столовой, – отрезала госпожа Май, отправляясь на свою личную половину.

Самсон вскочил и стал спешно натягивать брюки, рубашку, галстук, носки…

– Вы бы хоть, Самсон Васильевич, позаботились о своем гардеробе, – жалостливо заныл Данила, – рубашек и носков прикупить надо да прачке белье носить вовремя.

– Ты прав, Данила, прав…

Юноша вынул из карманов апельсин, пузырьки с лекарством от инфлюэнцы и несвежий носовой платок.

– Так вы простудились, голубчик. – Данила покачал головой. – К нашей столичной гнилости организм привыкает не сразу. Я скажу Ольге Леонардовне, чтобы пока вас дома подержала, поберегла.

– Мне болеть некогда, – возразил Самсон, – деньги надо зарабатывать, а то и рубашки купить не на что,

Он со злостью вывернул карманы. К его немалому удивлению, из левого кармана выпала трехрублевая бумажка.

– Вот так так, – Данила присвистнул, – уже урожай собираешь? Молодец! А говоришь, денег нет. Так что? Пополним гардероб?

Самсон в растерянности протянул Даниле купюру.

– Подскажи, будь добр, откуда они берутся? Неужели Ольга Леонардовна?

Старичок потянулся вверх и похлопал Самсона по плечу.

– А ты припомни, припомни, сокол мой ясный, кому вчера говорил, что во «Флирте» подвизаешься?

Самсон задумался. У аптекарши Лиркиной свое занятие скрыл, у баронессы тоже.

– В полицейском участке…

– Нет, вспоминай еще!

– В медицинской карете, доктору.

– Вот он и сунул тебе денежки.

– Странно, – удивился Самсон, – а я этого не заметил, хотя рядом с ним сидел. Зачем он это?

– Что ж тут странного? Хотел, чтобы ты о нем в журнале пропечатал! Заплатил тебе за рекламу. Фамилию-то его запомнил?

– Он говорил, да я не запомнил, – увял Самсон.

– Не падай духом, – ободрил юнца Данила. – Это поправимо. Откуда карета взялась?

– Детишек вызволяли, головы их в кроватных перекладинах застряли.

– Все ясно. Газетку почитаем, там, в полицейской хронике, и будет фамилия твоего героического доктора. А то и целая статья о дурном воспитании подрастающего поколения. На будущее знай, нельзя забывать тех, кто платит. Пропечатывай фамилии.

– Конечно, конечно, – заторопился Самсон. – Но мне еще помыться надо, причесаться, а то Ольга Леонардовна совсем рассердится.

Он побежал в умывальную, где предался водным процедурам. Старичок топтался позади.

– Зачем же ты, Данила, наябедничал госпоже Май о моем позднем возвращении? – не удержался пансионер «Флирта» от упрека, хватаясь за полотенце и растирая освеженное ледяной водой лицо.

– Она сама чуть позже вернулась, – усмехнулся Данила. – Театр посещала с господином Либидом. Потом ресторан. Не женщина, а подлинный ястреб зоркий. Углядела на лестнице ваши мокрые следы, они еще высохнуть не успели. Сразу на меня и набросилась – почему, мол, так поздно пришел? А я откуда знаю? Мое дело журнал в порядке содержать, учет вести по всем направлениям, а не дядькой служить у Петруши Гринева.

– Начитанный ты, Данила, – Самсон скривился, – много знаешь.

– А ты как думал, голубчик? И мы не лыком шиты. Я не одну руку великим писателям пожимал. Так-то. Ну иди, иди, да не робей! Дай-ка я тебя перекрещу.

Самсон с удивлением воззрился на Данилу: тот что-то шептал и выписывал правой рукой в воздухе крестослагаемые линии. Потом нахмурился, легонько подтолкнул освеженного Нарцисса к дверям и шепнул:

– Ты пойми только одно! Она и сама тебя боится!

Озадаченный Самсон поплелся на хозяйскую половину.

Ольга сидела в столовой, отодвинув чашку, и читала письмо. Еще несколько разрезанных конвертов лежало перед ней. В правой руке она держала пахитоску, стряхивая пепел прямо в кофейное блюдце.

– Садитесь, Самсон Васильевич, завтракайте, – предложила она сдавленным голосом, стараясь не встречаться взглядом с сотрудником. – Простите мне мою излишнюю горячность. Сами видите, нервничаю. Неприятности одна за другой. Я сама виновата, забыла сразу же вам сказать главное: завтракаете и ужинаете вы вместе со мной. За исключением особых обстоятельств, на которые будете испрашивать разрешение. Я женщина взрослая. А вы – юноша несовершеннолетний. Мне за вас и отвечать. Пока вам не исполнится двадцать один год.

– Простите, если я вел себя неделикатно, – сказал Самсон и прикоснулся губами к горячему краю стакана в мельхиоровом подстаканнике. – Право, я ничем вчера не уронил репутации издания.

– У вас есть невеста?

Неожиданный вопрос поверг Самсона в шок. Он отрицательно замотал головой. Невесты у него не было! Но имелась тайная жена, о которой он не осмеливался поведать госпоже Май!

– А сколько я должен платить за пансион? – робко спросил он.

– Пока плату взимать не буду. Все равно продукты на моем столе – в счет рекламы магазинов. Обратите внимание на соответствующие публикации в журнале, за них отвечает Треклесов. Там, по указанным адресам, нашим сотрудникам всегда обеспечен кредит. Но имейте в виду: ваши траты учитываются, и выход за разумные пределы влечет неприятные последствия.

– А что касается гардероба?

– Справьтесь у Данилы. Он знает места, где нам делают большие скидки. Так что и одеты будете. Крыша в буфетной над вашей головой – бесплатная.

– Теперь мне мое положение стало понятнее, – вздохнул с облегчением Самсон. – А то столько новых впечатлений…

Ольга Леонардовна, поспешно подвигая к Самсону тарелку с приправленным трюфелями омлетом, обезоруживающе улыбалась.

– Таким вы мне нравитесь. Уверена, когда мы узнаем друг друга поближе, то станем друзьями. – В голосе госпожи Май звучало что-то волнующее, подспудное. – Да вы ешьте, ешьте. Молодые люди должны хорошо питаться.

– Вы ведь спасли меня, Ольга Леонардовна, и я буду благодарен вам по гроб жизни, – с чувством произнес Самсон.

– До гроба, надеюсь, еще далеко, – Ольга схватила пачку писем и похлопала ею по скатерти, – еще надо немало от любви помучиться. И это я вам обещаю.

Самсон, склонившись над омлетом, покраснел.

– Да не смущайтесь вы так, – госпожа Май откинулась на спинку стула, – развивайте чувство юмора. Я шучу. Правда, шучу по делу.

– По какому?

– По журнальному. Не догадываетесь?

– Догадываюсь. Вы имеете в виду, разузнал ли я вчера что-нибудь о трупе Эльзы?

– Ну и как, разузнали?

Кокетливый тон госпожи Май совсем сбивал с толку Самсона, но он, взяв себя в руки, продолжил, не задумываясь.

– Я готов хоть сейчас сесть за письменный стол и писать печальную историю погибшей Эльзы. Ее трагическая судьба вчера открылась передо мной. В общих чертах… С помощью господина Черепанова… – Самсон конфузился под игривым взором собеседницы и продолжил, терзая вилкой омлет: – Ее судьба может служить основой романа. Или повести, в крайнем случае.

– Двести строк, не более, – распорядилась Ольга.

– Сколько скажете. Меня сжигает нетерпение, – со вздохом согласился стажер. – Боюсь, потребует редакторской правки. Вашего мастерского взгляда и руки.

– Не сомневаюсь, – обрадовано подтвердила госпожа Май. – А вы видели покойницу?

– Нет, не видел. Фалалей Аверьяныч советовал мне поглядеть на нее на отпевании.

– Хороший совет, – согласилась Ольга Леонардовна. – Скажу Братыкину, пусть тоже сходит, сфотографирует. Это украсит материал – две контрастные фотографии.

Ольга Леонардовна углубилось в очередное письмо, а Самсон, воспользовавшись передышкой, накинулся, наконец, на еду.

Внезапно Ольга с недовольным видом бросила письмо на стол и, оттопырив брезгливо нижнюю губу, заметила:

– Еще одна проблема. Нам угрожают. Придется соблюдать осторожность. Лучше вам сегодня не выходить из редакции.

– А кто угрожает?

– Некий хулиган, Авраам, – скривилась Ольга. – Обещает убить меня и вас. То есть Золотого Карлика и Нарцисса.

– Из-за нашего материала об извозчике Якове Чиндяйкине? – Самсон похолодел. – Как же быть?

– А никак, – отмахнулась Ольга, – пересидеть дома. Остынут, об угрозах забудут, такое бывало. Профессия наша опасная. Зато почти весь тираж распродан.

– Но ведь никакого Авраама нет? – нерешительно заметил Самсон, напрочь забывший о еде. – Вы же его сами придумали. Как же он может угрожать?

– Здесь все просто, – госпожа Май усмехнулась. – Либо обидчивые дружки Якова Чиндяйкина хотят побить нас за клевету. Либо мы мистическим путем угадали истину, и у Якова был брат-близнец, с другим именем

– Но откуда ж мстители узнают, что Золотой Карлик – это вы? – допытывался Самсон. – Вы такая красивая, и дама!

– Слышу настоящую речь настоящего мужчины. – Ольга Леонардовна плотоядно-поощрительно взглянула. – Для женского сердца самое приятное – искренний комплимент. Особенно неумышленный.

– Но я правду сказал.

– Не сомневаюсь. И отвечу взаимностью. Проследив денек-другой за редакцией, злодеи безошибочно вычислят Нарцисса – самого красивого мужчину. И над вами нависнет угроза.

– Простите, Ольга Леонардовна, но я не привык, чтобы мне говорили о моей красоте. – Самсон совсем смутился

– Вы лжете, негодник, – рассмеялась Ольга, – лжете и не краснеете. А это что? Она потрясла в воздухе пачкой писем.

– Что это? – не понял собеседник.

– Любовные письма! Сегодня пришли. Разумеется, вскрывая конверты, я не знала, что они адресованы вам. Думала, обыкновенные, редакционные. Читаю вслух. Привыкайте. «Милый Самсон! Из всех петербургских зимних вечеров этот был самым незабываемым и волшебным. Будто сквозь лесной мрак благодатной Аттики, сквозь древесные тени и слабый свет луны, покровительницы страсти, видела я, пролетая в танце, вашу аполлоническую красоту. Никогда, никогда прежде грудь моя не вздымалась так высоко, каждый шаг становился воздушным и исполненным счастья… » Ну и так далее в том же роде на две страницы. И подпись – ваша…

– Вы меня разыгрываете!

– Отнюдь. Думаю, вы пленили сердце глазастой босоножки Айседоры. Написано по-английски, но хуже, чем я перевела.

Самсон захлопал глазами, пытаясь отогнать видение чумазых пяток, так возмущавших госпожу Май на протяжении всего концерта.

– А вот и еще одно таинственное послание, – продолжила мучительница. – «Ты подобен серне или молодому оленю на бальзамических горах. Глаза твои волнуют меня. О, как ты прекрасен! Ты весь желание. Волосы твои – волнистое золото, уста – сама сладость. Ноги твои, как мраморные столбы. Живот твой, точно ворох пшеницы, окруженный лилиями. Сердце мое трепещет и раскрывается навстречу тебе, как раскрывается цветок во время летней ночи от южного ветра». И так далее в том же духе на три страницы. И подпись – ваша Р.

– Но я не знаю никакой Р.!

Самсон вскочил. Он чувствовал, как пунцовая краска заливает не только его лицо, но и тело: узнав библейские строки, он в ужасе смотрел на свой живот – не намекает ли госпожа Май, что в момент его пробуждения видела его постыдно оголенный волосатый живот? В его воображении возникла пленительная фигурка аптекарши. Неужели мадемуазель Лиркина раскрыла их с Фалалеем инкогнито?

– Сядьте, милый друг, сядьте, и не волнуйтесь так. – Ольга нахмурилась, но тут же задорно рассмеялась. – Может, третья поклонница вам известна? «Лучезарный и чистый, сияющий и просветленный! Если когда-нибудь тебе нужна будет моя жизнь, тебе достаточно будет только войти в мой дом – и подобно проснувшейся от жизни Магдалине, я омою твои прекрасные ноги ключевой водой и оботру их своими распущенными волосами, благословляя каждый волосок на твоей икроножной мышце… » Дальше читать не буду, стиль царапает слух своей эклектичностью. Подпись – ваша О. Кто это?

Самсон, усаживаясь, обречено махнул рукой:

– Читайте и четвертое. Все одно, ничего не понимаю.

– Читаю исключительно по вашей просьбе, дружок, – госпожа Май посерьезнела, – хотя письмецо так себе. Простенькое. Из жанра любовного послания выбивается. Слушайте. Здесь всего несколько строк: «Дорогой Самсон! Увидев вас, я поняла, что именно вы суждены мне Богом. А поскольку вы оказались в руках сатаны в человеческом обличье, я спасу вас – и убью сатану. Навеки ваша А. »

– Выбросите эти письма на помойку, – предложил сердито Самсон. – Они ведь не требуют ответа. И слышать их больше не хочу.

– Это меня радует, однако, красота – страшная сила. Пожалуй, мы опубликуем их в журнале.

– Зачем? – Самсон побледнел. – Чтобы я стал посмешищем всего города?

– А мы имя ваше уберем, – темные глаза издательницы светились вдохновением и восторгом. – А письма поместим под рубрикой «Искусство любовного письма». Такой рубрики у нас еще не было! Она даст нам прирост подписчиков!

– А обо мне вы подумали? – Самсон вспыхнул, снова вскочил, притопнул ногой. – Подумали?! Это непорядочно по отношению к женщинам, которых я… я… нечаянно… подвиг…

– Хорошо, хорошо, дорогой мой, не огорчайтесь. – Ольга Леонардовна аккуратно сложила письма отдельной стопочкой и сунула их в карман своего сиреневого балахона. – Я просто размышляю. Вслух, такова уж моя стезя. И я всегда думаю о журнале. Он мое единственное и драгоценное детище. Не считая вас, милый.

Ольга скользнула к юноше, дружески приобняла его и поцеловала в лоб.

– Идите в редакцию. Через четверть часа – общий сбор. А я пока подумаю: выносить ли идею о новой рубрике на обсуждение.

Самсон, оказавшись в объятиях Ольги, внезапно вспомнил о матери, оставленной в Казани. Ольга Леонардовна показалась ему совсем родным человеком. Он поймал руку редакторши и поднес к губам. Так он всегда делал, когда хотел приласкать матушку. Как он по ней соскучился! И он обещал ей написать на другой день по прибытии в Петербург, надо выкроить минутку.

В редакционном помещении уже было накурено. Фалалей сидел нога на ногу в кресле и пускал в воздух фигурные клубы дыма. Журналистская братия встретила Самсона приветственными возгласами.

– Отоспался, братец? – хохотнул Фалалей. – А я с утра уж побегал да кое-что разузнал.

– Погодите, Фалалей Аверьяныч, – остановил его недовольный Треклесов, – попозже похвастаетесь. Самсон Васильевич, вы как работаете: с голоса или с руки?

– Я еще не знаю, – признался Самсон. – И не знаю, как строчки считать.

– Ну считать мы вас быстро научим. Как только народец разбежится да потише станет, все растолкую, – с готовностью пообещал Треклесов. – Но если вы будете диктовать материал, то можете Але. Она застенографирует. А если печатать нужно с рукописи, то у Аси «Ремингтон» всегда готов. Может, уломаете, и даст вам самому отпечатать.

– Я пока машинописью не владею. Лучше уж от руки писать буду. Ночами, когда вдохновение придет.

– Правильно, – подал голос из-за дальнего стола Платонов, – ночью хорошо работается. Особенно если днем как собака по городу носишься. Я тоже всю ночь корпел да Эдмунда проклинал. Раз болен, сиди дома. А он с барышней в ресторанном кабинете уединился. Невзрачная барышня. С телефонной станции.

Сыромясов, пыхтя, отогревал у печки замерзшие на улице руки, похлопывал ладонями по изразцам.

– Злишься ты, Иван, что не с тобой барышни гуляют, – сказал он, бросив взгляд на часы, – вот они у тебя невзрачными и получаются. А наши барышни – самые лучшие. А если их еще и приодеть в соответствии с последней модой…

– Интересно, пожалует ли сегодня господин Либид? – тихо спросила Ася. – Поправился ли он?

– А мне интересно, как он мог встречаться с какой-то телефонисткой, если он и разговаривать не может? – язвительно заметила Аля. – Ведь у него рана гортани.

– Изъясняется жестами, – хихикнул Фалалей. – С дамами можно и без слов понять друг друга.

– Если господин Либид захворал, то Синеоков придет, – глубокомысленно изрек Платонов, отрываясь от исчерканной рукописи.

– Вы Синеокова со мной спутали, Иван Федорович, – многозначительно поправил переводчика дон Мигель, – я о своем долге не забываю.

– Не вижу связи между первым и вторым, – недоуменно пробурчал Треклесов. – И вообще. Осталось две минуты. А еще трех человек, не считая Эдмунда, нет. Ольга Леонардовна опять разнос нам учинит.

В этот момент в дверях показался взмыленный Мурыч.

– Уф. – Он скинул шапку и пальто на руки Данилы и, подбежав к венскому стулу, уселся на него верхом. – Не опоздал? Слава Богу! Антон Викторович! Телефонная станция предлагает разместить рекламу. У них открывается новая служба – справочная. По интимным вопросам.

– Прекрасно, Гаврила Кузьмич. После совещания обсудим условия. Кстати, Самсон Васильевич, забыл вам сказать: с утра доставили вам визитные карточки. По-моему, прекрасные. Будете удостоверять личность.

Самсон подошел к столу Треклесова и повертел в руках глянцевый прямоугольник. На одной его стороне было написано: «Журнал „Флирт", Нарцисс». На другой строгой каллиграфической вязью выведено «Шалопаев Самсон Васильевич».

– Кстати, по поводу удостоверения личности, – не утерпел Фалалей, – рассказываю анекдот. Дело происходит на кладбище. Встают из могил два покойника и сговариваются пойти прогуляться по столице. Один говорит: «А что мы будем делать, если полиция остановит? » А другой отвечает: «А захватим с собой могильную плиту для удостоверения личности…» Ха-ха-ха…

Всеобщий хохот был прерван появлением в дверях Ольги Леонардовны Май, одетой в строгое деловое платье голубого сукна. Она остановилась на пороге и придирчиво оглядела собравшихся, – видимо, вычисляла отсутствующих.

Присмиревшие сотрудники «Флирта» уже приготовились услышать традиционные выговоры за недисциплинированность и нерадивость, но тут до их слуха донеслись глухие истошные вопли:

– Караул! Спасите! Помогите! Убивают!

Журнальный люд не сразу понял, что ор слышится из-за двойных оконных рам. А когда поняли, гурьбой бросились к подоконникам, пытаясь разглядеть, что происходит на улице.

И они увидели темные, разбегающиеся в разные концы переулка фигуры, а на противоположной стороне, на очищенном от снега тротуаре два неподвижно лежащих тела. В сотрудницкой повисло напряженное молчание.

Первой всхлипнула Ася:

– Кажется, это господин Лиркин.

А Аля упавшим голосом добавила:

– И рядом с ним Синеоков.

Глава 11

– За что?! За что?! – в очередной раз прорыдал театральный обозреватель Синеоков, картинно раскинувшийся на кожаном диванчике в приемной. Лицо обозревателя покрывала причудливая смесь из грязевых подтеков и размазавшихся румян и помады, тонкий нос распух, правая скула приобретала все более багровый цвет, галстук сбился, верхние пуговицы у крахмальной рубашки отсутствовали. – Почему я стал жертвой хулиганов? Чем я им не угодил? – выкрикивал он. – Как я теперь покажусь в свет? С фингалом под глазом? И нос… О-о-о… Мне кажется, он сломан…

Напротив, на таком же диванчике, возлежал музыкальный обозреватель Лиркин, лоб его покрывало мокрое полотенце. Он уже высказал все, что думал о всевластии черносотенства в российской столице, об организованных погромах среди бела дня, и теперь он просто тихо плакал. Из-под длинных рыжих ресниц текли крупные слезы.

Сотрудники журнала «Флирт» толпились в приемной, нерешительно озираясь на погруженную в раздумья Ольгу Май.

Минут десять назад, распознав в бездыханных жертвах хулиганского нападения своих коллег, флиртовцы опрометью бросились по лестнице вниз, на улицу. Синеоков и Лиркин пострадали изрядно: оба были побиты, одежда порвана, но, к счастью, руки-ноги у них остались целы, ребра не переломаны, на голове открытых ран не обнаружилось.

Правда, госпожа Май, руководившая операцией по спасению, не исключала сотрясения мозга у потерпевших, поэтому по ее компетентным указаниям сотрудники с величайшими предосторожностями – если не сказать на руках – доставили побитых в редакцию. А поскольку подходящие диваны имелись только в приемной, где обычно по вечерам принимали посетителей, желающих поместить брачные объявления и потому требующих конфиденциальной обстановки, то Лиркина и Синеокова водворили именно туда.

– Вот если бы у нас был профессиональный союз журналистов, – толстяк Сыромясов, непривычно бледный, отер пот со лба, – как у ткачей, например, то была бы и медицинская касса страховочная.

– Да, да, – заскулил Синеоков в ответ на рассуждения дона Мигеля, – дождешься от вас… А на какие средства я отремонтирую свой нос? Вставка золотых стропилок для исправления переломов стоит дорого!

– Кривой нос придаст вам больше мужественности, – неосторожно утешил коллегу Фалалей.

– На что вы намекаете?! – взвизгнул театральный рецензент.

– Хватит! – прервала бессмысленные пререкания Ольга и повернулась к Самсону: – В этом происшествии, голубчик, есть хорошее для вас: теперь вы можете беспрепятственно выходить на улицу. И я тоже. Ваши коллеги пожертвовали собой ради нашего спасения.

– Что все это значит? – забеспокоился Синеоков. – Вы сами организовали нападение?

– Уймитесь, господин Синеоков, – вступил на защиту начальницы Треклесов. – Не порите чушь. Данила, принеси пострадавшим по рюмке. Надо вывести их из шока.

– Может, вызвать врача? – предложила Аля из-за спины Самсона, но ее рациональная мысль не встретила поддержки.

– Я принесу валериановые капли? – громче обычного вставила Ася. – У меня есть в ящике стола.

– Несите и то и другое, – велела Ольга, определенно утомленная суетой вокруг двух взрослых, слегка помятых мужчин, расслабленно валявшихся на диванах.

Плачущий Лиркин внезапно сел. Слезы на его щеках испарились. Он швырнул в Фалалея мокрое полотенце и исподлобья обвел коллег мрачным взором.

– Ну и как? Как, скажите на милость, жить в этой проклятой стране? – выкрикнул он разъяренно. – Дурак на дураке сидит и дураком погоняет. Сборище бездарей и завистников! Я ухожу из вашего гнусного журнала! Ухожу! Меня везде возьмут с радостью!

Он вскочил и принялся судорожно оправлять запонки на несвежих манжетах.

– Да кому вы нужны? – не выдержал Платонов. – И прекратите истерику!

Лиркин осатанел.

– Я? Кому нужен? Вот когда раскрывается истина… Так я и знал! Вы всегда, всегда, я чувствовал, хотели от меня избавиться! Мечтаете выжить меня из журнала! Вам завидно, что мои обозрения написаны блестящим пером, а ваши тупым и бездарным!

– Господин Лиркин, – миролюбиво прервал его Треклесов, – очень вас прошу, не надо скопом оскорблять коллег.

– А меня, меня, по-вашему, никто не оскорбляет? Мне, как какому-то половому, предлагают поднести рюмку водки! А рюмка валерьянки? Издевательство! Мне – валерьянку! Когда все, абсолютно все, кроме, может, молокососа Самсона, знают, что у меня в доме пуды лекарств! Ведра валерьянки!

Данила, вернувшийся в приемную с подносом, на котором стояли две рюмки водки, замер на безопасном отдалении.

– Ну и черт с тобой, – заявил равнодушно Мурыч. – Не пей водку, не пей валерьянку, подыхай от злости!

Он ловко схватил с подноса рюмку, опрокинул в рот ее содержимое и с вызывающим звоном шмякнул рюмку обратно.

– От вашего визга, господа, – застонал почувствовавший себя забытым Синеоков, – звенит в ушах. Дайте мне водки. Зубы болят. Может, боль утихнет… Лучше бы подумали, как я буду работать над номером в таком виде? Ведь нельзя в приличном обществе показаться!

Данила, соблюдая меры предосторожности, обогнул Лиркина и двинулся к театральному рецензенту. Следом за ним, сжавшись, чтобы выглядеть еще меньше, неслышно ступала Ася с валерьянкой в склянке.

– Вы, господин Синеоков, – распорядилась госпожа Май, – можете в ближайшую неделю заняться своим лечением. Расходы за счет редакции. Театральный материал у нас есть: напишем о «Спящей красавице», мы ее видели.